Tag Archives: Сергей Пинчук

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.9)

Предыдущие части 1, 2, 3  4, 5, 6, 7, 8

А.Капенгут, 2012

В январе 1983 года очередную Спартакиаду БССР провели в райцентре Солигорск, известном калийным комбинатом, и мы с интересом спустились на экскурсию в шахту, своим простором резко отличающуюся от угольных. Запомнилась встреча с местными любителями. Незадолго до лекции газета «Правда» напечатала интервью с М. Ботвинником. Ключевой тезис – шахматы в СССР приходят в упадок. Я воспользовался представившейся возможностью и развил тему. Потом Каменецкий рассказал, что председатель парткома написал возмущенное письмо в ЦК КПБ и его приглашали разбираться. Этот эпизод понятен только жившим в советское время, и дополняет рассказ об аналогичных выступлениях из предыдущей главы.

Как передышку от «трудов праведных» воспринял очередной чемпионат ВЦСПС Отсутствие практики сказывалось, и я стартовал с серии в 12 ничьих, причем в упорной борьбе. Однако, выиграв на финише 3 встречи, получил бронзовую медаль. Впереди оказались Эдик Розенталис, его родителей я знал еще в 60-х, и Гриша Кайданов , ныне один из ведущих тренеров в США..

В августе 1983 г. в программе 8-й Спартакиады народов СССР  наша сборная жила в одной из гостиниц ВДНХ, и, с Анлреем Ковалёвым, мы ходили на прогулку перед партией в Ботанический сад, сокращая путь через дырку в заборе. В какой-то день она оказалось заколоченной, но в обход идти не хотелось и, «ничтоже сумняшеся», я стукнул ногой по прибитой кое-как доске и мы забрались в необычно пустынный на этот раз уголок парка. Ларчик раскрывался просто – нас повязали и доставили в отделение. Отделались лёгким испугом.

За 20 лет участия в командных первенствах страны я впервые увидел ситуацию, когда одного из фаворитов – Россию, наша полуфинальная группа отправила во второй финал.

В первом же туре подспудные трения в нашей команде привели к взрыву – старший тренер Юферов на собрании команды отказался помогать с моей тяжёлой отложенной против Азмайпарашвили , ехидно заметив, что не хочет бессмысленно тратить ночь на безнадёжную позицию. При долгом доигрывании после бессонного анализа я добился ничейной позиции, но сил не хватило, и я подставил ладью. На очередном собрании, вместо извинений, я услышал от тренера упрёк в дурацком проигрыше, поддержанный частью команды. 8 лет подковёрной дискриминации, наконец, вылезли наружу.

Пару слов об эволюции отношений со старшим тренером. Когда через год после смерти А.П. Сокольского я организовывал мемориал и приглашал гастролеров, то в первую очередь позаботился о представителе группы советских войск в Германии (ГСВГ), по спортивному принципу приписанной к БССР. Незадолго до турнира там на штатной должности свердловский мастер Сергей Юферов сменил чемпиона республики 1970 года Виктора Желяндинова.  Через год на шахматной Олимпиаде СССР он на 5-й доске показал лучший результат в нашей команде. Вскоре Юферов окончил работу по контракту в ГСВГ, а мы были заинтересованы удержать его в Белоруссии. В то время Советский Союз охватило поветрие картотек. Я убедил Болеславского, что при нашем отставании, как минимум, на 10 лет от соседей, необходимо догонять, и он договорился с директором клуба Рокитницким о работе над картотекой. Количество экземпляров периодики возросло втрое, а Сережа резал и клеил карточки, когда клуб пустовал.  Конечно, мне пришлось потратить немало времени, чтобы научить его тонкостям этой работы.

В начале 1975 г. смущённый ИЕ попросил помочь организовать для своей дочки Тани (будущей жены Бронштейна) контакт с моим приятелем в то время Серёжей Юферовым.

Бронштейн с женой

 Я не мог ему отказать – к концу совместного занятия, как бы случайно, дочка зашла в кабинет и, слово за слово, пригласила нас в свою комнату посидеть поболтать за бутылкой сухого. Весной по время сбора на Рижском взморье жена Болеславского умудрилась огорошить Серёжу ближайшим приездом Тани “к нему”. Сказать, что он был напуган, мало – одним словом, она “из Савла сделала Павла”. Серёжа знал, как Купрейчик тяготился ведущей ролью Болеславского в белорусских шахматах, и они написали совместное заявление в ШВСМ, отказываясь заниматься у ИЕ.

В последующие годы Юферов был основным конкурентом на чемпионатах республики. Как-то он бросил мне запомнившуюся фразу: «Между нами разница в цвет». Потом расшифровал: «Когда у меня белые, шансы равны». Однако, несмотря на охлаждение, отношения оставались корректными и я не ожидал такой агрессии.

В важном для попадания во второй финал матче с Эстонией в партии с Неем  я продемонстрировал новый план в остром варианте французской защиты. Хотя я и прокомментировал встречу в “Шахматы в СССР” за 1983г. №11 стр.4, а в “Mega Database 2025” около 500 партий последователей, ни в одной из кучи книг, широко освещающих этот вариант, не увидел ссылки на свою игру.

Я уже рассказывал, как в начале 70-х мне понадобилось создать картотеку спартаковцев – кандидатов в мастера. После очередных перевыборов, по-моему, в 1972 году, я заменил Диму Ноя во главе квалификационной комиссии и расширил документацию на всю республику.  Прошли годы и число кандидатов в мастера перевалило за 200. Естественно, каждый из первой десятки мог дать сеанс с часами арьергарду.

Тут же вспомнился один из таких сеансов, который я давал в ДЮСШ №11 12 сильнейшим кмс (без Гельфанда) примерно в 1983-4 годах. Из известных фамилий могу назвать братьев Атласов и Сагальчиков. Играл серьезно, расслабляясь только со своим сыном и, как результат, только ему проиграл, обыграв остальных. Ребята начали над ним подтрунивать: « Тебе отец нарочно проиграл». Через какое-то время на юношеском первенстве ЦС «Спартак» Марик выиграл у Гаты Камского, а потом стал серебряным призером чемпионата республики, завоевав путевку на первенство СССР 1985 года в Юрмале, выигранное Борей Гельфандом.

Марик

Вернемся к квалификационной комиссии. Где-то во второй половине 70-х в республиканскую федерацию пришел пакет от Анатолия Андреевича Иванова, ведущего специалиста одного из вычислительных центров Донецка. Энтузиаст шахмат, с 1972 года он разработал свою систему рейтингов и прислал нам обсчеты доступных ему белорусских турниров. В то же время, секретарь всесоюзной квалификационной комиссии Э.Л. Дубов (дедушка будущего чемпиона мира по блицу) разрабатывал свою систему и вел обсчет поступающих к нему соревнований со всего Союза. Поэтому для популяризации своей АА обращался к республикам.  Конечно, для мастеров, не успевших толком привыкнуть к рейтингам Эло, любая новая система была ни к чему.

ЦШК был вынужден смириться с Эло, но все же адаптировал нововведение ФИДЕ. Не случайно, количество турниров посланных в ФИДЕ для обсчёта не превышало 8, установленного международной федерацией бесплатного лимита, рационального для небольших стран, но не для лидера мировых шахмат. Наши чиновники этим виртуозно пользовались, сделав лимит священной коровой. Можно только догадываться, по какому принципу они отбирали эти турниры. Эдик Гуфельд  мне как-то рассказывал, как, заинтересовав гостренера, ответственного за подачу материалов в ФИДЕ, удалось избавиться от обсчёта турнира, где он сыграл неудачно.

Поэтому второй эшелон советских шахмат оказался в ситуации, когда из 7-10 ежегодных турниров на обсчет попадал один, от силу два. Естественно, их рейтинги не могли претендовать на объективность, что не просто было объяснить остальному миру.

В итоге я заинтересовался возможностью дифференциации уровня кандидата в мастера, с идеей в далекой перспективе применять рейтинг для установления нормы КМС в турнирах. Была достигнута договоренность с АА. Мы посылали ему таблицы турниров, начиная с нормы кандидатского балла, а получали их обсчитанными. Сводные листы поквартально вывешивались в клубе. Большой объем работы лежал в разное время на членах квалификационной комиссии Д. Ное, Ю. Кулаге и В. Щербицком.

С выходом долгожданного журнала «Шахматы, шашки в БССР» начали регулярно печататься списки КМС с указанием рейтинга по системе Иванова. Несколько лет это нововведение лишь способствовало популярности издания, однако Купрейчик, ставший в 1987 году редактором, запретил печатать информацию квалификационной комиссии. Кому он сделал хуже?

Вспоминается один эпизод. В середине 80-х возвращаемся с очередного матч-турнира столиц Прибалтики и БССР в одном купе с Витей и Русланой, женой гостренера Мочалова. В далекие 59-60 гг. она играла со мной на командных первенствах страны среди юношей вместе с Тамарой Головей и Наташей Зильберминц. С тех пор они поддерживали дружеские отношения вплоть до отъезда Наташи с мужем – первым тренером Бори Гельфанда, в 1980 году в США.

Н.Зильберминц, Э.Зелькинд, А.Капенгут, Т.Головей за ход до сдачи Анандом 7-й партии в матче с Гельфандом Москва 2012

В те времена поддерживать переписку с эмигрантами было рискованно, но мне после «Доктора Живаго» было уже не страшно. Наша давняя подруга начала расспрашивать, как Эдик с женой устроились. В солидном подпитии Купрейчик, отогнув большой палец в мою сторону, пробурчал: «Еще не все уехали». Воистину, «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке».

Вскоре состоялся очередной Мемориал Сокольского , традиционная формула для установления денежных призов требовала участия не менее 14 гроссмейстеров и мастеров, но только 2 кмс – победителей отборочных пирамид федерации шахмат БССР и Белсовета “Спартака”, который финансировал турнир. У всех на слуху блестящая победа 15-летнего Каспарова в этом состязании в 1978 г., с которой обычно начинается его послужной список. К слову, во многих книгах Гарик пишет, что его допустили к участию только благодаря просьбе М. Ботвинника. К нашему позору, помогло не это обращение к людям, имеющим отдалённое представление о личности автора письма, а разрешение зам. Председателя Спорткомитета СССР Ивонина, позволяющее бухгалтерии позиционировать Каспарова как мастера, чтобы его участие не отразилось на выдаче денежных призов. Поскольку я сам занимался этим оформлением, то очередной легенде должен быть положен конец, хотя Гарик, я думаю, просто не знал этих деталей.

Боря повторил успех 13-го чемпиона мира в том же возрасте. Однако победителю XIII Мемориала, намного перевыполнившему предполагавшуюся норму, ответственный секретарь квалификационной комиссии Федерации шахмат СССР Э. Дубов больше года торпедировал присвоение звания мастера, ибо в среднем рейтинге турнира не хватало до установления нормы 0,8 единицы. Надо отдать должное А. Быховскому , благодаря которому звание все же было присвоено. Интересно, что двумя годами ранее он предвидел аналогичную ситуацию, наблюдая за игрой Гельфанда на отборочном к чемпионату мира среди кадетов (Сочи, 1982).

Капенгут и Анатолий Быховский

Борин отец в своей книге пишет: “Григорий Серпер рассказал мне, что был уверен в поездке во Францию, так как он занял в чемпионате СССР [1984] второе место, вслед за Дреевым. [который имел персональное приглашение как предыдущий чемпион Европы] Григорий спросил Бориса, какой подарок он хотел бы иметь из Парижа. Борис посоветовал ему не торопиться брать заказы. Вскоре выяснилось, что во Францию должен поехать победитель матча Иванчук – Комаров. Тренер Серпера Сергей Тимофеевич Пинчук позвонил из Ташкента в Москву. Как компромисс он предложил провести матч трех с участием Серпера.

Окем 1988.  Б.Гельфанд, Л.Джанджгава, Г.Серпер, А.Капенгут, переводчик Мартин, С.Матвеева

 Старший тренер юношеской сборной СССР Анатолий Авраамович Быховский ответил: «А вдруг Серпер опять выиграет». Однако с приходом Горбачева обстановка в стране начала меняться, и остается радоваться, что Боря не родился на несколько лет ранее.

 Боря с карманными шахматами

После Мемориала я начал доказывать Гельфанду, что его новый уровень требует других подходов. В частности, пытался объяснить, что при встречах с гроссмейстерами и мастерами на уровне отборочного турнира к чемпионату СССР надо иметь в репертуаре бронебойные системы за черных. Из опыта работы с Талем я извлек, что наиболее надежным дебютом в то время была система Бондаревского – Макагонова, что вскоре доказали матчи Карпов – Каспаров. Однако он считал, успешная практика староиндийской не требует таких волевых решений. Это был наш первый творческий конфликт. Боря, скрепя сердце, начал изучать, а потом и применять эту систему. Я не был на 100% уверен в своей правоте, поэтому спустя несколько лет бальзамом на душу прозвучало:” Спасибо, что вы заставили это играть”. Правда, через еще несколько лет, будучи претендентом, он опять назвал это решение ошибочным, но “дорога ложка к обеду”.

Гельфанд играет со своим другом будущим чемпионом Мира по версии ФИДЕ Сашей Халифманом

Насколько глубоки наши анализы того времени можно судить по широко известной партии Шабалов-Гельфанд, Бермуды, 2004, где Боря пожертвовал ферзя в системе Найдорфа. Жаль, что он не отметил в своих примечаниях 20-летний возраст новинки!

Безусловно, мы продолжали детально анализировать сыгранные партии, обращая особое внимание на выход из дебюта. Порой это давало и практический эффект. Как-то Боря проиграл А. Дрееву черными в ферзевом гамбите. При домашней подготовке мы нашли очень сильный 17-й ход. Следующая партия между ними была своеобразным психологическим этюдом, и соперник попался. Эта ситуация помогла нам глубже заняться моделированием мышления партнеров. Я делился опытом поведения в нестандартных ситуациях, творческими портретами белорусских мастеров, что помогло Гельфанду выиграть не только Мемориал, но и два последующих чемпионата БССР среди мужчин.

В упомянутом интервью Боря сказал: “… при подготовке к партии мы с Капенгутом составляли психологический портрет соперника. Он мне объяснял, что этот мастер один тип позиций любит, в дебюте он так реагирует на новинку, может, есть смысл его удивить… А этот – играет свои схемы, поэтому стоит как-то приспособиться к нему… Все это помогало понять психологию игры, и сейчас помогает тоже. С каким бы я соперником не собирался играть, я внимательно просматриваю партии, пытаюсь понять, в каких ситуациях соперник лучше действует, в каких хуже. И это также приводило к мысли самому быть универсальным шахматистом. Чтобы использовать слабые стороны соперников, ты должен сам уметь делать на хорошем уровне всё. И вот над этим мы работали. Ещё Альберт Зиновьевич призывал в любой позиции искать нестандартное позиционное решение. Это был его конёк, он любил и сам, если мы посмотрим его партии, искать такие нестандартные подходы. Вот над чем мы работали, что формировало мой стиль игры, отношение к шахматам”.

После очередного конфликта на федерации было принято решение о поквартальном согласовании графика с гостренером Е. Мочаловым, но иногда и это не помогало защитить Борю от произвола. В 1984г. Председатель тренерского совета В. Купрейчик накануне Спартакиады БССР собрал заседание, которое не созывалось годами (или меня на него не приглашали, хотя в составе я всегда числился) и провел решение, обязывающее Гельфанда на другой день после возвращения с очередного турнира играть за команду Минска, ибо многие мастера отказались от мероприятия, нужного лишь спортивным функционерам. Мочалов лишь, кисло улыбаясь, сказал: “Значит, мы с тобой ошибались”.

В 1984 г. я был заявлен для участия в Кубке СССР в Киеве на третьей доске за “Спартак” после Ваганяна и Рашковского. Однако Управление шахмат Спорткомитета запретило мне участие во всесоюзных соревнованиях из-за возраста – старше 35 лет допускались только обладатели международных званий. Пришлось полностью переключаться на тренерскую работу.

На чемпионат СССР среди юношей 1985г. в Юрмале помимо Гельфанда, я также готовил к партиям будуших гроссмейстеров Илью Смирина и Гену Сагальчика. Последний, как-то, через 30 лет в США напомнил мне вариант защиты двух коней, где, применив в Латвии мое усиление, Гена выиграл черными.

 Боря с призом

Выиграв решающую партию у В. Иванчука, отставшего на пол-очка, Боря получил золотую медаль. В своей статье в “Шахматы, шашки в БССР” он написал: “Двадцать лет назад на аналогичных соревнованиях в Риге победу одержал мой тренер А. Капенгут. Я рад, что мне удалось оправдать надежды белорусских любителей шахмат и повторить этот успех”.

В “64” #6 за 1985 г. была напечатана моя статья об этом турнире “Проблемы поставлены“. Вот фрагмент:” …Борис глубоко предан шахматам, работоспособен. Хорошая память в сочетании с систематическим подходом позволяет ему без труда усваивать гору информации. А ведь это одна из основных проблем при работе с юными шахматистами! Их зачастую захлестывает поток свежей литературы, без которой, к сожалению, не обойтись. При этом надо заметить, что на регулярных индивидуальных занятиях дебюту мы уделяем минимум времени. После очередных соревнований корректируем план работы на ближайшие месяцы, обсуждаем перспективы. Естественно, «под микроскопом» анализируем все сыгранные партии с акцентом на негативные моменты. Сейчас, например, на повестку дня встала проблема повышения качества анализа, очень острая, на мой взгляд, в юношеских шахматах. Большой процент партий ребята играют вообще без откладывания, а на любом серьезном состязании отложенные позиции – «хлеб» наставника, что не стимулирует их самостоятельной аналитической работы”.

К слову, на турнире я обратил внимание на А. Широва. Поговорив с его отцом, я добавил в статью: “ …Одаренный 12-летний рижанин уже в прошлогоднем первенстве набрал 50 процентов, так же, как и В. Акопян. Но если 13-летний бакинец под руководством вдумчивого тренера А. Моргулева сделал заметный шаг вперед и попал в десятку, то представитель хозяев явно топчется на месте. Складывается впечатление, что Федерация шахмат Латвии расточительно относится к молодым талантам, если не взяла под контроль подготовку мальчика, так рано обратившего на себя внимание”. Прочитав эти строки, всемогущий Председатель Федерации шахмат Латвии В. Канеп распорядился о его переводе в группу В. Багирова, что дало мощный толчок к росту будущего претендента.

В советское время внимание прессы могло устранить многие административные препятствия на пути к совершенствованию, и я надеялся, что эта статья поможет нам и в Минске, поэтому дописал: “ У Гельфанда неуклонно снижается интенсивность игры (1981-й 107 партий, 1982-й 92, 1983-й 71, 1984-й 58). Однако при этом ощущается нехватка сильных турниров. В прошлом году потерян полуфинал чемпионата СССР среди мужчин, совпавший по срокам со Спартакиадой школьников; в этом году он накладывается на юношеские игры.  Проблема календаря болезненна для большинства юных шахматистов. Значительный процент партий приходится на различные командные соревнования, во многих случаях это встречи с партнерами, значительно уступающими по классу. С воспитательной точки зрения это порой необходимо, однако трудно отличить, когда лозунгом «честь коллектива» прикрывается честь мундира!”

После триумфа нас принимал зампредседателя Спорткомитета БССР. Мне случайно попалась на глаза “объективка”: “… с 1984г. (ранее эпизодически) занимается у А. Капенгута”. Эта ситуация напомнила, как в том же 1984 г. гостренер Спорткомитета БССР Е. Мочалов отказался присваивать мне 2-ю (!) тренерскую категорию, и только работа в группе подготовки А. Карпова к матчам с Г. Каспаровым, позволила вернуть первую категорию, которая к этому времени была у меня около 10 лет.

После окончания школы, Л. Бондарь уговорил Борю поступать в институт физкультуры, но прием в тот год был только на заочное отделение по …шашкам, однако, на следующий год, он смог перейти на шахматную специализацию. При этом по многим соображениям ему надо было устроиться на работу. Помог директор ДЮСШ, где я работал старшим тренером, В. Высоцкий, взявший Борю на полставки.

Как я уже писал в предыдущей главе, в эти годы много времени отнимала подготовка к публикации различных вариантов моих исследований Модерн Бенони.

Как досадный казус, вспоминаю историю выхода «Шахматных семестров». В конце 70-х Саша Любошиц, отдыхая в Сочи, познакомился с директором «Вышэйшай школы», который предложил издать книгу по шахматам, слегка адаптированную к тематике издательства. Дополнительный заработок привлекал, но мой друг совершенно не представлял, на что он подписался. Подозреваю, в его намерения входило желание покрасоваться на обложке со мной, при этом само собой подразумевалось, что я ее всю напишу. Конечно, я сразу объяснил, что у меня работы «выше крыши» и предложил соавтором Леню Бондаря. Я искренно хотел, чтобы мои друзья что-то написали, пришлось обрисовать свое видение будущего произведения, воплотившееся в подписание договора с издательством в качестве специального редактора. Однако пунктира оказалось недостаточно, и пришлось не только составить детальный план, но и намечать конкретные позиции для очередной главы. Леня приходил ко мне как на работу, но при этом надо отметить, что он искренно был благодарен. Месяцы шли, а Саша за работу так и не брался, а через год  вообще категорически отказался, но без него директор мог зарубить книгу. Для спасения Лениного труда мы пригласили в соавторы Зяму Лившица, который начал требовать от меня как спецредактора такого же участия, как и с Леней. Конечно, надо было все бросить, но мне было неудобно перед Сашей, которого я подбивал на эту авантюру и перед Леней, с горем пополам написавшего свою часть. В итоге я потратил времени на эту книгу в несколько раз больше, чем требовалось для написания самому.

Шахматные семестры

В предыдущей главе я рассказывал, как мне пришлось обратиться за рецензией на «Индийскую Защиту» к заслуженному тренеру СССР, тренеру-секунданту чемпиона мира Зайцеву. Игорь охотно согласился, но не захотел подписывать готовый текст, а, затребовав рукопись, с интересом её изучил, естественно, с превосходным отзывом.

Книга была сдана в набор, а спустя год тренер чемпиона мира приехал ко мне в Минск с просьбой предоставить ему возможность опять почитать возвращённую рукопись с учётом подготовки к предстоящему матчу. Попутно выяснилось увлечение Игоря историей. У меня от отца осталось несколько сот изданий 40-50-х годов с вкраплениями довоенных. Каждый приезд Зайцев увозил по паре чемоданов книг.

Его профессиональный интерес вызвала моя, одна из лучших в стране, дебютная библиотека. Все гонорары за теоретические материалы, напечатанные на Западе, я тратил на книги по шахматам (и живописи), причем заказывал, в первую очередь, нужные для подготовки “Chess player” и “New Chess player”, “Tournament Chess”; а с 1984 г. и “New in Chess”, а также дебютные монографии, которые презирались истинными коллекционерами, ибо они быстро устаревали. К слову, Игорь попросил у меня свежий выпуск “Tournament Chess” для своего босса и, конечно, это кануло в Лету.

Игорь Зайцев и А. Капенгут в Москве 2012 между турами блиц-турнира

По ходу разговоров Игорь сделал предложение лично рекомендовать Толе к матчу одну из систем Модерн Бенони за белых. При этом он подчеркнул, что Карпов очень не любит платить, но готов использовать свой авторитет в правящей элите для решения проблем.

У меня назрели две. Гостренер БССР Мочалов не только отказывался завизировать первую тренерскую категорию, которая была у меня к этому времени свыше 10 лет, но даже ставил под вопрос вторую. Кстати, когда Толя попросил зампредседателя Спорткомитета СССР об этом, тот, посмотрев документы, спросил: ”А почему не высшую? У него хватает.”

Другим вопросом, мучившим меня, было отлучение от всесоюзных соревнований шахматистов старше 35 лет, не имеющих международных званий. Выше я уже рассказал об этом. 10 с лишним лет назад я выполнял норму международного мастера, но мои документы не послали на конгресс ФИДЕ. Неплохо было бы восстановить справедливость. Забегая вперёд, могу сказать, что Карпов дал поручение Батуринскому  поднять этот вопрос на Президиуме федерации, и, как рассказал Авербах, никто не возражал, но за давностью лет решили не подавать документы в ФИДЕ вновь. Пришлось выполнять повторно, но лишь когда открылись границы.

Во время первой поездки в Москву сбор был на хоккейно-футбольной базе в Новогорске, олимпийского корпуса ещё не построили. Как-то Карпов с Крыловым (тренер по ОФП) поехали играть в теннис, наше занятие намечалось в городе, и я воспользовался этой оказией. Прощаясь у кортов, произнёс: “Буду у тебя около семи”, на что Толя подчеркнул: “Жду тебя без пятнадцати семь”.

Слоняясь в ожидании назначенного времени недалеко от его дома во Вспольном переулке, я зашёл на ул. Качалова (ныне Малая Никитская) в букинистический магазин иностранной литературы. Каждый приезд в столицу я старался побывать там – не столько приобрести что-нибудь, сколько посмотреть на обилие всевозможных альбомов по живописи (по шахматам почти ничего интересного там не бывало). Эта традиция тянулась ещё с моей первой поездки в Москву 15-летним юнцом, когда магазин был на ул. Герцена (ныне Большая Никитская) и я держал в руках 12-томный дебютный труд Эйве, но средств не хватало, и прямо из моих рук его купил интеллигентного вида мужчина средних лет, в котором спустя несколько лет я узнал Бейлина, который, как оказалось, жил рядом.

Зайдя ровно в назначенное время, я взахлёб начал рассказывать Толе о только что увиденном фолианте «Божественной комедии» с гравюрами Густава Доре за неподъёмную для меня цену 900 руб., но, по-моему, это было не так дорого.

«Божественная комедия» с гравюрами Густава Доре

Чемпион мира тут же начал звонить в магазин, но, к сожалению, её уже увели. Мы несколько раз менялись альбомами, но, если я называл официальную цену, то Толя – рыночную. Для последнего “обмена” я привёз французский том Хаима Сутина (тогдашний сосед по комнате в гостинице «Спорт» Багиров хохотал, прочитав имя художника как Суэтин), однако в тот день заболевший хозяин дома предложил оставить альбом, а эквивалент подобрать позже. Результат очевиден. Как мне показалось, для расслабона, он обожал, валяясь на тахте, обрабатывать новый западный каталог марок, с удовлетворением отмечая там карандашом новую оценку марок из своей коллекции, которую Толя помнил наизусть. Я осознал степень его одиночества, когда он показал мне какую-то часть своей коллекции.

Карпов на 39-м ч-те СССР, когда мы познакомились

Вернёмся к шахматам. Карпов попросил рекомендовать надёжную систему против Модерн Бенони, входившую в прежний репертуар Каспарова. Естественно, в матче для её применения им должна быть экстремальная ситуация, поэтому неоправданно тратить много времени на этот дебют.

Ещё дома я пришёл к выводу рекомендовать систему, чаще возникающую из построения Земиша староиндийской защиты, которое иногда встречалось в творчестве чемпиона мира. Практика этого плана, впоследствии названного моим именем, делала только первые шаги, и в недавно вышедшей книге не рассматривалась. Во время совместной работы по целине свежего плана Толя, предлагая очередное усиление, подшучивал, что я должен отразить его идеи в создании теории новой системы. Конечно, когда через 10 лет я писал дебютную монографию А65 для «Информатора», понимание возникающих позиций стало гораздо глубже.

Шахматный информатор, А65

В тот вечер я заметил, что хозяин не совсем здоров, и постарался закруглить обсуждение. Когда Карпов счёл работу оконченной, он позволил себе наконец расслабиться, и я увидел совершенно больного человека. По его подсказке нашёл термометр и с изумлением констатировал что-то около 40 градусов. Для меня было немыслимо, какой силой воли надо обладать, чтобы на полчаса ранее интенсивно анализировать на острие теории.

Я уже рассказывал, как после смерти Болеславского в 1977 г.,  Фурман предложил мне сделать работу учителя перед матчем в Багио.

Семен Фурман

В 1984 г., уже работая в штабе чемпиона мира, я напомнил Толе об этих материалах, и выяснилось, что первый, с 30 новинками под “злодея”, до него не дошёл. Я заметил, что одну из новинок применил Полугаевский на Спартакиаде в 1979 г., хотя шахматист его уровня, безусловно, мог и сам найти эту идею. Чемпиона мира это задело, и он в тот момент захотел разобраться в детективной ситуации с утечкой, однако впереди был матч с Каспаровым.

Игорь Зайцев поинтересовался, хочу ли я помогать во время матча, но я считал свою задачу выполненной, и мы встретились лишь в апреле 1985 г. в том же Новогорске. Прошло около месяца с момента скандального окончания матча. Я увидел похудевшего чемпиона, на мой взгляд, перевозбуждённого, три круга по территории рассказывающего о деталях прекращения, и главный вопрос, который мучил его тогда – кто в последний момент позвонил в машину к Кампоманесу.

Колоссальной школой для многих становился анализ отложенных позиций, доведенный до крайности в матчах на первенство мира, когда штабы без устали искали вдоль и поперек, а выспавшийся подопечный лишь внимал итогам. Заслуженный врач Юлий Богданов в период, когда мы оба работали на Карпова, рассказывал о специальных смесях порошков, резко активирующих память подопечного для ускоренного запоминания итогов ночного анализа. Я подозреваю, что оборотной стороной медали стал спад на матче в Багио, когда после лидерства 5:2 счёт сравнялся, да и к неожиданному концу матча 84/85 гг. мог привести фармакологический бумеранг.

Среди прочего я тогда спросил Толю, как в своё время реагировало руководство на идею его неофициального матча с Фишером. “Письмо с предложением даже не переехало с Лубянки на Старую площадь”. А я наивно представлял, что КГБ только консультирует по запросу ЦК КПСС!

Следующий сбор состоялся на базе бюро молодёжного туризма “Спутник” в Плявинясе (Латвия). Поскольку недалеко была военная база, иностранцев сюда не пускали. На отшибе от основных корпусов стояли несколько двухэтажных щитовых домиков, один из них находился прямо на берегу. В подвальном этаже располагалась сауна, рядом причал с лодками. Естественно, в нём разместился чемпион с Игорем и с Крыловым, занимавшимся Толиным здоровьем. Подальше от озера в одном коттедже жили Макарычев и Михальчишин, в другом – Васюков и я. Бах и его друг Дима, выполнявший обязанности шофёра, жили на отдалении. Недалеко была наша столовая, кормили “на убой”. Зайцев смеялся, что при совместном взвешивании до и после можно наскрести лишний вес ещё на одного участника.

Запомнился Женин красочный рассказ о событиях семилетней давности. Когда в Багио Толя проиграл и счет стал 5:3, Брежнев очень переживал и буркнул: «Надо Толе помочь». Васюков в это время гастролировал с сеансами в Индии. Неожиданно в глушь прилетает вертолет за ним, в Дели сажают на самолет, и из Москвы отправляют в Манилу. В 2012 году прочитал , как Юра Балашов описывает эту ситуацию как бы с другой стороны.

Общими вопросами организации сбора занимался Артур Артурович Невицкий. В детстве он играл в шахматы, потом стремительно начал делать карьеру. Пост первого секретаря Юрмальского горкома партии был хорошим трамплином наверх. Злые языки говорили, что сгорел он на своём протеже, которого сделал комсомольским боссом у себя в епархии. А тот вроде бы не просто сбежал, так ещё и тиснул книжонку о тайной жизни верхушки. Пришлось нашему герою опуститься до замминистра торговли по строительству. В этой роли АА и решал наши вопросы, преимущественно по снабжению. Спустя 30 лет он – координатор Дома Москвы и председатель объединения нацменьшинств Латвии.

К проведению сбора подключался и ЦК комсомола республики со свойственной этим конторам деловой хваткой. Например, я попросил обратный билет на поезд Рига – Симферополь. Мне взяли билет до Минска на состав с тем же названием, но с другим маршрутом, минуя столицу Белоруссии, и я добирался домой ещё несколько часов электричкой.

В один из погожих июльских дней я подбил Толю, на мой взгляд, полностью восстановившегося после сумасшедшей концовки матча, покататься на лодке. Договорились – я туда, он обратно. В очередной раз некогда в прошлом ученик Ботвинника удивил меня – считал гребки. Вспомнилось, как двадцатью годами ранее другой питомец «патриарха» 15-летний Юра Балашов считал шаги часовой прогулки по побережью Юрмалы.

У нас был запланирован один выходной. За день до него, за завтраком, Карпов посмотрел на нас, на небо и изрёк: “Выходной будет сегодня”. Потрясающее чутьё – на следующий день зарядил дождь. Вдвоём с Толей после обеда пошли в лес за черникой, договорились собрать трёхлитровую банку. Я рвал ягоды немного быстрее и лениво наслаждался лесной прохладой. В какой-то момент раздался гром военного самолёта, преодолевающего звуковой барьер. Подняв головы, мы увидели его след. “Левелсивный, как говорит мой сын”, – пробормотал чемпион и зарделся, проявив человеческую слабину. Время приближалось к семи, когда был назначен ужин. Зная, с каким нетерпением ждут кормёжку ребята, я предложил возвращаться. “Но мы же договорились собрать банку”, – отреваншировался Карпов. Нашим повезло – заморосил дождик, и мы опоздали лишь минут на десять.

На следующий день к обеду до нас добрался Новиков, психолог, как говорили, работавший с космонавтами. Посмотрел, как мы ходим кругами, улыбнулся и сел за стол. Мы, естественно, последовали его примеру. Наконец появился босс, нахмурился, но, увидев учёного, улыбнулся и молча сел за стол.

В середине сбора Игорь, тяготившийся везти всю информационную нагрузку штаба, предложил мне взять это на себя, само собой, включая период матча. Совершенно ясно, что этому предшествовало предварительное обсуждение. Я немного удивился степени доверия, но поинтересовался оплатой, ведь это – совершенно другой объём работы. Увы, всё оставалось по-прежнему. Оставалось констатировать, что помощь с тренерской категорией я отработал “с гаком”, а для завершения другого условия, связанного с титулом, нужно было дать место в любом турнире с нормой ММ, но предложений не последовало.

Продолжение следует

Опубликовано 26.9.2025, 00:54

Другие материалы автора:

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

Альберт Капенгут. История одного приза

Альберт Капенгут. Глазами секунданта 

Альберт Капенгут. Победа над Талем

Я его хорошо знал. (Альберт Капенгут откровенно о Михаиле Тале, ч. 1)

Обновленный материал о Капенгуте в Википедии

Владимир Семенович Свердлов.

ГЕТТО ДЛЯ АНГЕЛОВ

Трагедия детского санатория «Крынки» до сих пор остается малоизученной страницей нашей истории. Больше полувека Владимир Свердлов ухаживает за могилой, затерянной в лесу. Не всякий отыщет ее здесь, в лесной чащобе, не зная ориентиров. Но только не Владимир Семенович. Ведь в этой неприметной могиле должен был лежать он сам.

Владимир Семенович Свердлов.

С того апрельского заката прошло 64 года. А он до сих пор не может говорить об этом. Слова будто застревают в горле. Он опускает голову, долго молчит. Вдруг поднимает глаза, тихо говорит сквозь слезы: «Извините, тяжело. Я будто снова в своем горьком детстве».

В Крынках, недалеко от Осиповичей, места благодатные. Речка Птичь, глубокая на излучине, песок и сосны. До войны здесь был модный курорт местного значения.

– Лес в этих местах сплошь пестрел разноцветными гамаками, – вспоминает исследователь-краевед Владимир Киселев, живший в ту пору неподалеку, на станции Дараганово.

В санаторий «Крынки», стоявший неподалеку от одноименной деревни, мечтали отправить своих детей многие. Здесь хорошо лечили детский энурез. Да и условия были замечательные. Санаторий обжил бывший фольварк помещика Дарагана. В свое время он разбогател на строительстве железнодорожной ветки Старые Дороги – Осиповичи. Тогда и построил этот чудный каменный дом с мансардой.

Детская интуиция – она куда тоньше, чувствительнее, чем у взрослых. Десятилетнему Володе Свердлову ужасно не хотелось уезжать в санаторий. За день до отъезда он сбежал и схоронился в сарае, под пыльными корзинами. Но его быстро нашли. Когда ехали в отцовской служебной машине (он был первым секретарем Рогачевского райкома партии) к поезду, тот долго уговаривал: «Всего на пару недель. Я разберусь с делами – и мы будем все вместе…»

Только это и примирило Володю с необходимостью впервые уехать от родителей так далеко. Впрочем, вскоре обида прошла. В санатории оказалось весело: горны, зарницы, игры и такой симпатичный летний пионерский костюмчик, который выдали каждому. Теперь все были похожи на ребят с открыток, которые лежали на папином столе в райкоме.

Было это 17 июня 1941 года.

* * *

Война началась спокойно, без хаоса. Сначала ушли воспитатели. Осталось лишь несколько человек да заведующая. Она отпустила ребят постарше – тех, кто мог сам добраться до дома. За многими в первые военные месяцы приходили родители. Никто не пришел только за еврейскими ребятишками. Во многих городах и поселках Белоруссии уже были оцеплены территории гетто. Сделали свое маленькое гетто и в детском санатории: всех еврейских детей согнали в большой зал. В нем, неотапливаемом, и проживут они жуткую зиму 1941–1942 годов. На летнюю пионерскую форму (некоторым выдали одежду, в которой они приехали в санаторий, тоже летнюю) пришили желтые звезды.

Вскоре и весь санаторий «Крынки» превратили в некое подобие детского концлагеря. Сюда свезли детей из Дарагановского, Корытнянского, Лапичского, Осиповичского детских домов. В осенний период всех гоняли на сельхозработы.

– Еврейские дети убирали только капусту и свеклу. Это и была наша основная еда, – вспоминает Владимир Семенович.

Совсем худо стало, когда началась зима. Возможности подкормиться больше не было. В день выдавали 100 граммов хлеба. Детей в комнате было так много, что раскладушки для всех просто не помещались. Спали прямо на полу, подстелив опавшую листву. Но от холода это не спасало. В самом конце ноября, когда уже трещали морозы, на обогрев огромного зала стали выдавать по три полена в день.

– Во дворе стоял ящик с отходами, – вспоминает Владимир Семенович, – предмет нашего вожделения. Когда кому-то удавалось в него залезть, добытые очистки и объедки делили на всех. Самый старший из нас – мой друг Яша двенадцати лет – всегда следил, чтоб больше доставалось маленьким и ослабленным. Когда видел, что кому-то совсем плохо, просил каждого отщипнуть от хлебушка по крошке. Только мало это помогало. В январе–феврале почти каждое утро выносили из нашего зала умершего ребенка. Мы-то сами не видели, а местные рассказывали, что их даже не хоронили, – зачем мерзлую землю долбить, спускали на Птичи в лунку, под лед. Мы уже не боялись. Стало все безразлично. От голода ведь умирают нестрашно, тихо. От холода не было спасения. Выдыхаешь воздух, а он сосульками в носу застывает. Хотелось только одного: чтоб быстрее все закончилось. Мы перестали разговаривать, перестали узнавать друг друга – заросшие, запущенные, больные, похожие на скелеты. «Сегодня умер Абрам. Кто умрет завтра?» Вот и все, что говорили мы в те дни друг другу.

* * *

В этом доме-концлагере немцы не работали. Директором был бывший майор Красной Армии Шипенко, украинец, попавший в плен. Но злым гением являлся не он. Женская жестокость бывает порой куда изощреннее и страшнее… Заместителя директора по хозчасти Веру Жданович дети называли «немкой». Еще в конце осени у многих детей появились обморожения. Владимир Свердлов вспоминает, что когда ему, наконец, выдали одежду, в которой он приехал, ботинок уже не было – только калоши. В них он и ходил всю зиму. В «санатории» оборудовали карцер. Угодить сюда можно было за малейшую провинность. Подкинул лишнее полено в печку – на трое суток. Стащил картошку у свиньи – пять суток карцера. Для пущего эффекта туда регулярно подсыпали снег.

«Дети были очень непослушные. Если их не контролировать – они сожгли бы всю постройку», – скажет садистка на допросе после войны.

– Жданович принимала немецких офицеров, – Владимир Киселев, расследуя судьбу крынковского детского лагеря, изучал уголовные дела воспитателей-садистов, наказанных после войны. – Они веселились, пили самогон, жарили свинину. От этого запаха дети падали в обморок. Поклонники приносили ей торты, привезенные специально из Германии. Дети Веру Жданович ненавидели. Однажды партизаны избили ее до полусмерти. Об этом факте, кстати, на следствии она не сказала ни разу. Зачем усугублять свое положение и подтверждать, что было за что? Невероятно верткая женщина. Ей и дали-то всего 10 лет – судя по протоколам допросов, ее сложно было на чем-то поймать.

От больных избавлялись быстро. Обмороженных отправляли в Осиповичи, в больницу. Не лечить. За подтверждением, что лечить не стоит. Их расстреливали в тот же день, на городском кладбище.

Следить за порядком в детдоме был приставлен полицейский, который никогда не расставался с плеточкой, сделанной из распущенного троса. Как-то застукал он Володю Свердлова у ящика с отходами. Стал его избивать. Мальчик в отчаянии сорвал звезду и стал ее втаптывать в снег.

– Избил он меня тогда до полусмерти и злобно прошипел: «Будь моя воля, я бы тебя расстрелял», – рассказывает Владимир Семенович. – Вероятно, не было у него такой воли. Не было приказа. А я где-то с месяц не поднимался, под себя ходил.

Впрочем, это никого не шокировало. Напомним, санаторий был для детей, которые «без горшка – никуда», для энурезников. В зале стоял такой удушающий запах аммиака, что воспитатели лишний раз без повода не заглядывали. А дети не спешили выносить ночные горшки…

Поначалу, пока силы были, Володя и Яша любили разговаривать по ночам.

– Ты где живешь? – спрашивал кучерявый Яша.

– В Рогачеве.

– А где это?

– Не знаю, – честно отвечал десятилетний Вовка.

– Ну, речка там какая есть?

– Две даже – Днепр и Друть.

– Значит, это на востоке.

Так Володя впервые услышал о сторонах света.

– А я живу в Мозыре. Знаешь, это где? Если долго-долго идти по течению Птичи, можно попасть в мой город.

* * *

Началась весна 1942 года. И всеобщая апатия сменилась надеждой. Изможденные дети будто ожили. Щипали набухшие почки и иголки растущей во дворе не то пихты, не то ели и убеждали друг дружку, что это морозы задержали Красную Армию. А нынче, по теплу, всех вот-вот освободят.

Вроде как было это в конце апреля. Хотя есть версия – в мае. Точную дату страшного дня память не сохранила. Перед рассветом в комнату-гетто пришли полицейские и воспитатели. Стали поднимать и выводить ничего не понимающих детей.

– Вас переведут в другой детский дом, где будет светло, тепло и сытно, – сказал кто-то из полицейских.

Детей постарше построили во дворе в колонну по двое. Самых маленьких – от нескольких месяцев до трех лет – погрузили на две подводы. Зачитали список. Две девочки – Валя Фридлянд и Рая Винник под шумок убежали. Только куда ребенок спрячется? Под кровать, конечно. Воспитатели вытащили их и привели обратно. Собственно, благодаря этому эпизоду, который вспомнили потом на допросах воспитатели, их имена стали известны.

Колонна тронулась в сторону Крынок. В темноте было непонятно, сколько вокруг людей. Слышны были только немецкая речь и гогот. Шедший сзади Яша прошептал: «Вова, нас никуда не переводят. Если бы мы переезжали, это сделали бы днем! Нас ведут убивать».

Вместе с детьми шли и взрослые – рентгенолог по фамилии Рохлина и медсестра, присматривавшая за ясельными детьми, по имени Мария (фамилия ее, к сожалению, не установлена). Мария – польская еврейка, принявшая в браке католичество. Сюда она бежала из Польши в 39-м, когда туда пришли немцы. Ее, как католичку, не собирались расстреливать. Несколько раз полицай отталкивал Марию прикладом. Но в колонне был ее 10-летний сын. Мария пошла на расстрел вместе с ним.

Дорога петляла мимо молодого сосняка. Низкорослого и густого. Взрослому человеку в нем не укрыться, но для 11-летнего изможденного мальчишки – в самый раз. Володя шепнул Яше о своем плане.

– Куда мне? – грустно улыбнулся тот. – С моей внешностью добежишь до первого немца. А вот ты на еврея не сильно похож: убегай.

– А как же идти вниз по течению, ведь там твой родной Мозырь? – почти ревел Володя.

– Это очень-очень далеко. Я не дойду. И потом, как же я их оставлю? – кивнул Яша на малышей, что уцепились за его руки.

– Больше всего на свете я жалею об одном, – говорит сегодня Владимир Семенович, – что так и не узнал его фамилию. Только «Яша из Мозыря». Это благодаря ему я живу…

В лесном урочище «Гаюны» с утра местные жители копали яму.

– А кто же с нами разговаривал? – вспоминает старейшая жительница Крынок, 86-летняя Алеся Ярошевич. – Автомат в спину и погнали копать. Всех мужиков повыгоняли, какие были. Помню, как детей этих гнали – под вечер уже, они еле ноги тянули, пылища такая стояла. Но мы и поглядеть туда боялись…

У ямы выстроились полицейские. А на лесной дороге («В том самом месте, где стоит сейчас ваша машина», – показывает Киселев) стоял крытый грузовик бобруйского СД. Это прибыла расстрельная команда.

Полицейские оцепили детей. Один зачитывал список – по 7–8 имен. Названных ребят подводили к яме и сбрасывали в нее. Немцы становились на краю и стреляли. Ясельных детей, тех, которые еще не ходили, прямо с подводы швыряли в яму, будто котят.

– Почему? – будто сам у себя спрашивает Киселев. – Все очень прагматично. Стреляли детей быстро. Если расстреливать у ямы, наверху, – это ж после каждого выстрела куча тел будет, их потом спихивать надо, а это кровь, грязь, время.

Засыпали могилу полицейские и старшие дети, пригнанные из бывшего санатория «Крынки».

А Владимир Свердлов в это время убегал от собственной смерти.

– Я не помню, сколько бежал. Пока не потерял сознание. Когда пришел в себя – не знаю. То ли тот день был, то ли следующий. Жутко болела развороченная нога.

Он до сих пор не знает – следы ли это от выстрелов или повредил во время бега. Как и все городские дети, Володя леса боялся. И уж точно глубоко никогда не забредал. Но тогда понял: лес – его спасение. Так и скитался, боясь выглянуть. Ел первую проклюнувшуюся кислицу. Несколько раз забредал в сараи на хуторах, воровал у свиней картошку. Кто-то из людей помогал истерзанному мальчишке, другие, заметив след от шестиконечной звезды на выгоревшем пальто, прогоняли – от греха подальше. Отмороженная нога загнивала. Ходить было все тяжелее, начинался жар. Однажды он просто упал в траву. И понял, что дальше идти уже не сможет. Да и зачем?

* * *

– Хлопчик, ты чей? – шептала над ухом закутанная в толстый платок женщина.

Так он был спасен еще раз. Из Дарагановского детского дома возвращалась жительница деревни Макаричи Александра Звонник. Она по всем детдомам ходила – разыскивала свою среднюю дочь Катю, лежавшую в июне 1941-го в минской больнице. Вроде, говорили, ее определили куда-то в детдом.

– Я – ничей, – прошелестел мальчишка.

Женщина напоила его, накормила.

– Идти-то сможешь? Только далеко.

– Тетенька, миленькая, я пойду хоть на край света. Только не бросай меня здесь, в лесу.

Когда женщина увидела, как мальчишка ковыляет, чуть не расплакалась.

«Но я готов был ползти за ней», – вспоминает Свердлов. Была она нестарой еще доброй женщиной с тремя малыми детьми. С легкой руки Володи, который стал звать ее «баба Алеся», вскоре вся деревня женщину так величала. Муж ее, Семен, так и не вернулся с фронта, а вот дочка нашлась после войны – в эвакуированном в Пензу детском доме.

Он прожил у нее все два года оккупации. Когда приезжали немцы или полицаи, она прятала его в погребе. И хотя вся деревня знала о том, что баба Алеся приютила еврейского мальчика, никто ее не выдал. Стоит ли говорить, что рисковала женщина не только своей жизнью. Жизнями собственных детей. За укрывательство еврея расстреливали всех.

* * *

Как возраст подошел, в 1947 году, подался мальчишка в ремесленное училище. Да только без документов не брали. Пришлось ехать в Рогачев, восстанавливать документы. Он уже был здесь однажды, сразу после освобождения. Посмотрел печально на остов печи на месте родительского дома, поспрашивал у людей – о судьбе его семьи никто не знал. «Наверное, расстреляли, как и всех рогачевских евреев», – всхлипнула какая-то тетка. На том и завершились поиски родных.

Пошел он в милицию справлять документы. Она размещалась в уцелевшей хате: в одном углу – столы следователей, в другом – арестованные сидят.

– Ты – Вова? – спросил милиционер, услышав, как мальчишка рассказывает коллеге свою историю.

– Да, но ведь я еще не назвал своего имени…

– Тебя уже много лет ищет отец. Столько запросов подавал – а ему отвечают, что ты погиб. Он сейчас живет в Березино.

До поселка Березино Володя добирался двое суток. Отец едва не задушил его в объятиях. А мать будто окаменела: не могла с полчаса ни двигаться, ни говорить.

– Мама с младшими братьями успела эвакуироваться. А отец остался, чтобы возглавить подпольный райком.

* * *

Жизнь постепенно наладилась. Вскоре Володя попросился в армию. Брать не хотели – был он слишком мелким и тощим. Но парень настоял на своем. Служил на Сахалине. За год службы вырос сразу на четыре размера и уже ничем не напоминал того дистрофичного мальчишку, которого нашла в лесу баба Алеся.

Александру Звонник он так всю жизнь и считает своей второй матерью, а ее дочерей – сестрами.

– Я всегда мечтал познакомить ее с родителями. Отец мой уже сильно болел в ту пору. И она уже болела. Но я успел. Я поехал за отцом, привез его из Рогачева, потом привез бабу Алесю из Макаричей. В ту ночь никто в доме так и не лег спать. Отец все благодарил ее за сына. Но она, женщина скромная, своей заслуги в этом не видела.

* * *

А маленькую могилу в лесном урочище он не забывает. Как станет тяжело на сердце, приезжает сюда. «Я все старею, а они такими же детьми остались».

– Владимир Семенович – человек невероятно скромный, – говорит директор музея Дарагановской школы Семен Бородич. – Десятилетиями он приезжал сюда, на могилу, – цветы поставит, оградку подкрасит. И никогда никуда не обращался – ни к властям, ни в школу. Лишь несколько лет назад мы узнали о том, что одному из детей, расстрелянных в этом месте, все-таки удалось спастись…

Так получилось, что о судьбе детского санатория-лагеря «Крынки» известно было очень немногое. Пионеры каждую весну благоустраивали захоронение, но точно сказать, кто лежит в этой могиле, при каких обстоятельствах они погибли, – не могли.

Сейчас стараниями исследователя Владимира Киселева, сотрудников еврейских организаций и дарагановских школьников удалось восстановить 2 взрослых и 13 детских имен. Остальные так и остаются неизвестными.

– У меня большая надежда на документы комиссии по установлению злодеяний и ущерба, нанесенного немцами, которые есть в Москве, – говорит Владимир Киселев. – В наших архивах списка погибших найти не удалось.

Странно это при немецкой-то педантичности: еврейские дети жили в маленьком гетто внутри бывшего санатория, очевидно, не раз их пересчитывали. Да и к расстрелу готовились основательно: известно, что накануне в санаторий приезжали сотрудники бобруйского СД. Приказали отобрать тех, кто пойдет завтра к яме в урочище Гаюны. Наверняка ведь по списку выбирали. О готовящемся расстреле некоторые знали: сын директора санатория проболтался кому-то из ребят. Один мальчик, Изя Гуревич, даже совершил побег.

– Дитя есть дитя. Пересидел он там денек и в санаторий вернулся, – грустно повествует Киселев. – Дети его на чердаке спрятали и кормили тайком. Кто-то из взрослых донес – за ним приехал сам начальник управы Осиповичского района Горанин. Забрал его в машину, и тот исчез навсегда. Конечно, списки расстрелянных детей были: их ведь даже к яме вызывали в алфавитном порядке. Но я не очень-то верю, что эти списки сохранились. Слишком многие здесь «замазаны»: те, кто отбирал еврейских детей в гетто, кто там работал, содержал детей в абсолютно скотских условиях. Это ведь были не немцы…

* * *

Место расстрела в апреле 1942 г. детей из санатория Крынка
в урочище Галны за деревней Крынка. Установлен в октябре 2006 г.
на личные сбережения Владимира Семеновича Свердлова.

Из фольварка детский дом-концлагерь перевели в Осиповичи в январе 1943 года. К этому времени в крае сильно активизировались партизаны. Когда они узнали, что в пустующем здании бывшего санатория немцы собираются организовать противопартизанский форпост, его сожгли. Сейчас там стоит памятный камень. И старая огромная ель, которую посадил еще в начале века сам Дараган. Это ее молоденькие зеленые лапки весной 1942-го общипывали голодные еврейские дети. Увы, она лишь ориентир в рассказе о тех страшных днях.

Некоторые воспитанники санатория «Крынки» живы до сих пор. Иногда они съезжаются из разных городов и даже стран к памятной ели, грустно молчат о былом, возлагают цветы к детской могиле в урочище «Гаюны». Некоторые из них помнят подробности того страшного дня: старших ребят из «Крынок» пригнали сюда засыпать землей яму, доверху наполненную детскими телами. Эта картина, признаются, до сих пор снится. Вот только фамилий невинно убиенных детская память не сохранила.

* * *

В жизни Владимира Свердлова было много счастливых случайностей. Когда, казалось, все уже кончено, он выживал. А может, и не случайности это вовсе – закономерности. И была только одна – роковая: его жизнь обожгла война. Но душа не выгорела. «Сколько же мне помогали, пока я скитался», – вспоминает он. И не помнит, что не всегда помогали, – прогоняли сколько. «Да разве ж можно по-другому? Баба Алеся, неграмотная крестьянка, сперва мне молоко наливала. До краев. Что останется – родным детям. Я не виню судьбу за то, что испытала войной. Я благодарен, что увидел, какой щедрости может быть простая душа. Не многим я мог отблагодарить свою спасительницу. Да и жизни всей мало, чтоб вернуть ей то, что сделала она для меня, подобрав умирающего в лесу. Звание «Праведник народов мира» ей было присвоено лишь в конце 90-х годов. Но для меня, для всех, кто ее знал, она всегда такой была. Только слова такого красивого мы тогда не знали…»

* * *

Прощальные лучи осеннего солнца. Сегодня у могилы в лесном урочище собралось много людей: пионеры из Дарагановской школы стоят в почетном карауле. Бабули из Крынок роняют слезу в щедрые охапки последних хризантем. Владимир Свердлов стоит в стороне. Он чувствует себя как всегда неловко, когда в центре внимания. Новый памятник задернут тканью. Метроном отсчитывает мгновения минуты молчания.

И только когда все закончится, Владимир Семенович скажет мне: «Приходите, все расскажу. Теперь уж отпустило. Два года спать не давало, а сейчас – отпустило». Это он о новом памятнике, который только что торжественно открыли. Большой природный валун, черная плита из габро с надписями по-белорусски и на идиш: «Памяти 84 еврейских детей из детского санатория «Крынки», расстрелянных фашистами в апреле 1942 года».

Он попросил дать памятнику название «Дзiцячы камень».

Этой идеей бывший кузнец (кстати, это именно он выковал золотые кресты многих храмов нашей страны) жил последние два года. Откладывал, что мог, из пенсии. Думал, прикидывал, сравнивал. Свердлову помогали многие: районные власти, еврейские общественные организации. Но памятник, так он решил давно, своим друзьям – детям, так и не ставшим взрослыми, он должен был поставить только сам.

Он сделал то, что считал своим долгом.

Светлана Лицкевич
Советская Белоруссия №182 (23326).
Суббота, 26 сентября 2009 года.

Опубликовано 25.01.2011  19:15

***

Спецпроект Sputnik Беларусь:

“Нас просто ведут убивать”: гетто в Крынках в воспоминаниях выжившего (03.07.2020)

Живу за них. История единственного выжившего из детского гетто (03.07.2020)

Бремя выжившего

________________________________________________________________________________________________

Каково это – быть единственным выжившим в большой человеческой катастрофе? В народе таких принято называть избранниками судьбы и счастливчиками. Но это не так, совсем не так.
“Я знаю, что за всех них живу. Может, потому Господь и отмерил мне так много…”

Владимиру Семеновичу Свердлову идет девяностый год. И 80 из них он живет с неутихающим чувством вины. Он – выживший в большой катастрофе, но едва ли считает себя счастливчиком. За долгую жизнь не было дня, чтобы не думал об этом. Братскую могилу в лесу он называет “своей”. И всю свою жизнь копил на памятник. Так он решил давно, еще в советские времена.

В годовщину расстрела детского гетто в “Крынках” Sputnik вспомнил эту малоизученную страницу военной истории.

Как санаторий превратился в гетто
Детское гетто, которое во время войны было создано в бывшем санатории “Крынки” в Осиповичском районе, официально концлагерем не считается. Просто потому, что никому не нужно было это доказывать. Единственный потерпевший – Владимир Свердлов – с такими просьбами в инстанции не обращался.
Санаторий “Крынки” (довоенный снимок).
Точной даты того расстрела никто не знает. По словам Свердлова, на второй день после трагедии он видел нарядных людей в окрестных деревнях, они сказали, что празднуют Пасху. Что это такое, ребенок первого секретаря Рогачёвского райкома партии не знал. Но странное слово запомнил. Позже краевед Владимир Киселев выяснит, что в 1942 году Пасха была 4 апреля, стало быть, расстреляли детей из гетто 2 апреля. Вряд ли кто-то сегодня это оспорит.
Мемориальная плита на месте погребения узников детского гетто.

…Десятилетний Володя Свердлов из Рогачёва в санаторий ехать не хотел. Но поддался на уговоры родителей. Тем более отец пообещал побыстрее его забрать. Так 17 июня 1941 года мальчик уехал из дома.

Когда началась война, забрать из санатория его не смогли – поезда перестали ходить, мать не смогла найти подводу – все шли на восток. Вскоре семью эвакуировали, а отец остался на оккупированной территории – организовывать подполье.

В руках у Владимира Свердлова – фото его отца Самуила в партизанском отряде.

Самых старших детей, кто знал свой адрес и примерно представлял, куда идти, заведующая из санатория просто отпустила.

“Остались только средние и младшие”, – вспоминает Владимир Свердлов. В свои 89 он с легкостью описывает даже мелкие детали и подробности.

За некоторыми детьми приходили родители. Но не за еврейскими… Ушло и большинство воспитателей. Остались то ли самые мужественные, то ли самые совестливые.

План санатория “Крынки”, составленный по воспоминаниям Владимира Свердлова.

Изображение можно увеличить.
“Когда пришли немцы, сначала было не страшно. Они собрали еврейских детей в отдельный корпус и велели всем нашить на одежду желтые звезды. Причем мы не могли без них оставаться. Если снимал пальтишко в столовой – на рубашке тоже должна быть звезда”.

Братья Авраам и Эммануэль Розенталь, Каунас, Литва, 1944 год (иллюстративное фото).

yadvashem.org

До наступления холодов еще можно было как-то жить. Вокруг санатория были поля со свеклой и капустой, и детей отправляли на их уборку.

“Хоть сырой свеклой, но можно было наесться. У нас даже кровь брали поначалу. Наверное, для солдат. У меня один раз взяли. Я потерял сознание. Помню только, что шприц был большой, как в фильме “Кавказская пленница”.

Когда началась зима, стало хуже. Хлеба давали по 100 граммов на день. И холод – вечный, парализующий все мысли и желания холод. В просторных залах бывшего имения помещицы Дараган с четырехметровыми потолками, где размещался санаторий, гулял ветер. Толстые стены промерзли, а топить печь разрешали раз в три дня, на топку давали по три полена. Она даже не успевала нагреться. Окон и дверей много где не было.
Эту редкую аянскую ель, которая сохранилась до сих пор, посадили еще в начале XX века при помещице Дараган. Голодные дети из гетто объели ее на высоту человеческого роста.

Сначала дети спали на брезентовых раскладушках, когда стало совсем невыносимо под летними одеялами, попросили разрешить им принести из старого дарагановского парка опавшие листья – кленовые, дубовые. Надзиратели смилостивились и разрешили.

“Пар шел изо рта. Я как тогда намерзся, так всю жизнь отогреться и не могу – всегда холодно, постоянно дрожу”, – рассказывает Свердлов. В его квартире жарко, но он беседует с корреспондентами Sputnik в меховом жилете.

“Война все спишет”
Возле кухни был ящик с отходами. И он стал для голодных детей единственным счастьем.
“Ящик был большой, метра два на два с половиной. Я прыгал хорошо – легко перемахивал его полутораметровую стену и набрасывал за пазуху отходы – капустные кочерыжки, картофельные очистки. Потом мы мыли в реке этот “улов”, и наш старший, 12-летний Яша, делил на всех, стараясь отдать лучшее тем, кто слабее”.
Руины усадьбы, в которой находился санаторий “Крынки”.

Память не сохранила фамилию Яши, Свердлов только помнит, что тот был из Мозыря. Мальчик, который взял на себя функции лидера, просто потому, что вокруг было слишком много растерянных детей, понимал, что кроме него – некому.

“Как-то раз меня в этом ящике комендант словил. Бил плеткой из распущенного троса. Сказал: “Была бы моя воля – убил бы”. А я со злости звезду с груди сорвал и в снег кинул. Он так озверел, что бил, пока я сознание не потерял. После этого я весь декабрь пролежал. Если бы не ребята, что приносили мне еду и воду, – погиб бы. Я вообще тот декабрь почти не помню. Я уже там был (показывает наверх – Sputnik)…” – после этих слов Владимир Семенович задумывается.

В своих воспоминаниях, невероятно ясных для человека преклонного возраста, Владимир Свердлов – снова 10-летний мальчик. С таким же детским ужасом и отчаянием он рассказывает о садизме воспитателей-надзирателей.

Все это были не немцы – бывшие “наши”. Непонятно, они туда “по зову сердца” приходили, или мысль о том, что “война все спишет”, окончательно лишала людей тормозов.

Украинские полицаи и немецкий солдат в оккупированном селе (иллюстративное фото).

Директором был украинец, попавший в плен, – бывший майор Красной армии Шипенко. А воспитательницу Веру Жданович дети называли “немкой”. К ней захаживали немецкие солдаты, регулярно устраивались пирушки. От запаха еды, которую для них готовили, пустые желудки детей просто выворачивало. Некоторые падали в обморок.

“Она замдиректора была, но фактически всем руководила. Она и списки на расстрел составляла”, – рассказывает Свердлов.

Вера Жданович.
Протоколы допроса Веры Петровны Жданович хранятся в архивах УКГБ РБ по Могилевской области. В них она лаконично и безэмоционально рассказывает о расстреле еврейских детей из санатория “Крынки”. И очень подробно – о том, что якобы прятала от расстрела в апреле 1942 года мальчика Изю, который выбрался из укрытия в неподходящий, по ее словам, момент, как раз во время визита в детский дом “Крынки” бургомистра Осиповичей Гарянина. Мальчик попался бургомистру на глаза, его увезли в Осиповичи, где и расстреляли.

Фрагмент протокола допроса Веры Жданович.

О расстреле еврейских детей Жданович рассказывала на допросах без эмоций и подробностей.

Также она рассказывает, что “лично содействовала уходу в партизаны” двоих бывших солдат, оказавшихся на оккупированной территории.

Было ли это правдой, или бывшая надзирательница пыталась себя обелить – мы уже не узнаем. Только, в отличие от других надзирателей и полицейских, которые контролировали порядок в детдоме “Крынки” и получили потом “по полной” – от 25 до расстрела, дали ей немного. Она отсидела всего шесть лет. Говорят, у нее были родственники в системе НКВД.

Фрагмент протокола допроса Веры Жданович.

Был ли на самом деле еврейский мальчик Изя или Жданович придумала эту историю, чтобы облегчить свою участь?
Отсидев положенное, она вернулась в Осиповичи, где и прожила еще много лет. Свердлову, который часто бывал в этих местах, поддерживал отношения и с местными краеведами, и с сотрудниками Дарагановского музея, сказали об этом, только когда ее не стало.
“Я спрашивал потом: чего же вы мне не сказали, что она здесь живет? Отвечали: боялись, что мстить начнете. Мстить, конечно, я бы не мстил – это не в моем духе. Но поехать посмотреть ей в глаза – я бы это сделал”, – просто говорит Свердлов.
https://www.youtube.com/watch?v=L83hns2TzYs&feature=emb
Могила в проруби Птичи

Зима 1941-1942 годов была холодной. В комнате, где спали еврейские дети, все покрывалось инеем, солома, которой заменили листья, не согревала.

Одежда у детей была холодная. Осенью вместо санаторских блузок-панамок выдали вещи, в которых ребята приехали.

“Ботинки у меня быстро украли – я всю зиму в галошах ходил. Пальцы отморозил на всю жизнь”.
В конце декабря – начале января в еврейском гетто начался мор. Каждое утро надзиратели спускали несколько детских тел в Птичь, под лед.
“Когда нас собрали в гетто, еврейских детей было человек 160, на расстрел вели уже чуть больше 80… Каждое утро кто-нибудь не просыпался. Причем первыми умирали дети пухленькие, здоровые на вид”.
Река Птичь рядом с местом, где находилось детское гетто.

К концу зимы всех накрыла апатия. Обессиленные дети престали вставать, перестали двигаться. В комнате стоял удушливый запах нечистот, настолько сильный, что надзиратели старались лишний раз сюда не заходить.

“Стало все равно – что будет дальше, будем ли мы жить или наконец умрем. Сил уже не было”, – вспоминает Свердлов.

Когда началась весна, забрезжила маленькая надежда. Дети шептали друг другу, что Красная армия потому так долго не шла, что все было замерзшим. Сейчас все оттает, подсохнут дороги – и фашистов враз одолеют.

На руинах бывшего гетто успел вырасти взрослый лес.
“Место, где будет тепло, светло и сытно”

Как-то ранним утром, когда было еще темно, детей подняли и построили в колонну по двое.

“Сказали, что переводят в другое место, где нам будет тепло, светло и сытно. Подошли подводы – махоньких стали грузить туда. Там были пятилетние, а может, и еще меньше. Остальные пошли пешком”, – бог знает, в какой раз Свердлов вспоминает эту дорогу среди молодого сосняка, которая должна была стать для него последней.

На заросших руинах бывшего санатория “Крынки” установлен памятник, рассказывающий об узниках детского гетто.

По дороге Яша догадался, что никуда их не переводят – их ведут убивать. Иначе зачем детскую колонну ведут люди в форме и с автоматами?

“Мне не по себе стало. Как же так – убивать? Мне же только 11 лет…” – говорит Свердлов.

Он предложил Яше бежать. Тот вел за руки двоих малышей. Он отказался – сказал, что дети без него реветь начнут.

“Времени на раздумья не было. Я бросился в лес. Наверное, никогда больше в жизни я так быстро не бегал. Я не слышал, стреляли в меня или нет. По щекам больно били ветки сосен, бежал, пока не упал. Колено у меня было размозжено – до сих пор не знаю, его прострелили, или я его о камни разбил, в тех лесах много камней”.

Владимир Семенович показывает раненную во время побега ногу.

В этом расстреле многое осталось загадочным – для чего фашисты гнали детей пять километров через деревни и почему расстреливали вечером.

92-летний местный житель Сергей Пинчук в ту пору был 13-летним пацаном. Он со старшим товарищем пас коров недалеко от места расстрела. Видел, как с утра туда ехали машины. Из одной из них, “Опеля”, на капоте которой был установлен пулемет, даже вышел немец и сфотографировал местного пастушка.

Сергей Николаевич видел, как гнали колонну полуживых детей, слышал залпы выстрелов. Наутро он побежал на место расстрела.

https://www.youtube.com/watch?v=zfIlPdAOjLQ&feature=emb
“Оно было засыпано песком. Но я подошел к той яме – она буквально дышит. Если бы кто их откопал – может, и выжил бы кто. Но что я мог сделать? Дите. Да и боялись все тогда очень. К этому месту никто не походил – только я один, бестолковый”, – рассказывает старик.
https://www.youtube.com/watch?time_continue=3&v=DH0lbN-GolI&feature=emb
Долгая дорога
среди добрых людей

После долгого бега по густому сосняку (как оказалось, метров триста всего пробежал) Володя потерял сознание. Очнулся от холода – земля-то в начале апреля холодная.

“И я в первый раз за все время, что там находился, заплакал. От обиды, от страха, от отчаяния”, – признается Свердлов.

Отревевшись, поразмыслил, что выживать-то все равно как-то надо. Побрел, что называется, куда глаза глядят. Пришел на хоздвор санатория. Там ковырялась какая-то тетка. От его слов она аж подскочила – наверное, что-то воровала.
“Она посмотрела на меня, на желтую звезду, которую я забыл сорвать, и сказала: “Дитятко, ухадзi адсюль, бо цябе заб’юць”. Сказала мне тетка идти за реку. А река вскрылась уже. Мост партизаны сожгли. Только сваи торчали из воды, да палки кое-где. Я знаете как перебирался? Вот уже действительно, Всевышний помогал: где прыжками, где ползком. Но перебрался. Весь промок, в грязи вывалялся – там торфяники были”.
“Добрался до деревни и забился в какой-то сарай. Когда согрелся, во мне заговорил голод – я услышал запах еды. Картофеля. Я и сейчас картошку везде учую. Я нащупал свиное корыто. Там по краям засохшая картошка прилипла. Я начал ее отковыривать. Свинье это, видно, не понравилось, она подняла визг. Слышу – в сарай кто-то входит. Ну все, капут мне, думаю”.
Но сельчанин мальчика не прогнал. По отпечатку звезды на пальтишке все понял, спрятал его в сене и попросил никуда не уходить. Принес хлеб и молоко. Первая нормальная еда за девять месяцев “санатория”.

Белорусские крестьяне кое-как приспособились к жизни в оккупации, но все знали – за укрывательство еврейского ребенка могут расстрелять всю семью.

БГАКФФД

“Я начал хватать, он отнял – нельзя, говорит. Кормил меня понемногу. Потом он принес одежду, свитку, анучи, лапти – переодел меня под крестьянского мальчика. А мои лохмотья закопал в навоз”.
“Ногу мою травмированную к тому времени совсем раздуло. Дядька сказал, что я погибну, если не попаду к врачу. Как стемнело, повел меня к доктору в деревню Ковгары. Довел до деревни, рассказал, где живет доктор, и отправил. Я, к сожалению, перепутал дома – постучался к какой-то женщине. Она не прогнала, отвела к доктору. Та меня осмотрела, обработала рану, выкупала и уложила спать на печи. Но утром отправила. Сказала – всю деревню убьют. Отправила меня в Буду, к деду, у которого есть барсучий жир, он мог меня вылечить. А у нее никаких лекарств не было. Дед действительно подлечил меня – и тоже отправил”, – вспоминает Свердлов.

Многие жалели еврейских детей, но укрывать у себя не решались.

БГАКФФД

Так он и ходил от деревни к деревне – ел кислицу, желуди. Все вроде жалели тощего мальчика, но у себя оставить никто не решался – еврейский ребенок. За его укрывательство всю семью могли расстрелять. И когда Володя совсем отчаялся, лег на землю и задремал с надежной не проснуться, услышал над ухом: “Хлопчык, ты чый?”
“Я ответил: “Тетенька, я нiчый. Не бросайте меня в лесу”. Так я встретил свою бабу Алесю. У нее дочка перед войной в Минск в больницу попала. Так она по всем детским домам ходила – ее искала. И меня она не бросила. У нее, в деревне Макаричи, я и прожил всю оккупацию. Она всем сказала, что моих родителей (якобы ее дальнюю родню) угнали в Германию. Верили или не верили – не знаю. Но за всю войну меня никто не выдал. А когда немцы в деревню приходили, баба Алеся меня в лес отправляла, он был совсем рядом – 200 метров”.
Простая белорусская крестьянка Александра Звонник спасла Володю, когда он уже перестал бороться за жизнь.
Когда немцев прогнали, засобирался мальчик в Рогачёв. Там первым делом пошел на свою Советскую улицу. А на месте их дома уже совсем другой дом строится. И люди другие живут. Спросил он про свою семью, а тетка во дворе вместо ответа замахнулась на него палкой. Сказала, что всех рогачёвских евреев расстреляли еще в 1941-м.
https://www.youtube.com/watch?v=cbKLyrgEIjY&feature=emb
Походил Володя по Рогачёву – ни еды, ни денег, ни знакомых. Он не знал, что его отца, бывшего комиссара партизанского отряда, сразу после освобождения перевели в Березинский район.
К родителям шел еще четыре года
Пока ездил в поездах, кто-то из солдат ему подсказал, что надо в школу ФЗО устраиваться. Там и питание будет, и специальность рабочую получит. Пытаясь устроиться в ФЗО, Свердлов объехал почти всю Беларусь.
“Везде мне сначала рады были, но, когда узнавали, что я без документов – в лучшем случае поведут в столовую, покормят и отправляют, – вспоминает Свердлов. – Не имели права меня взять. В конце концов, я снова вернулся к бабе Алесе. Как ни голодно тогда жили в деревне, но она сказала: “Выжылi ў вайну, выжывем i зараз”.
Позже Владимир Свердлов был счастлив, что ему удалось познакомить свою спасительницу, бабу Алесю, Александру Звонник, с отцом. Он специально для этого привез и отца, и женщину в Минск на своем мотоцикле и устроил им встречу.

Володя стал работать в колхозе. Заработал восемь килограммов ржи.

“Я два дня очереди своей ждал на мельнице, голодный, как цуцик. Мужики с меня даже “отсыпку” не взяли – даром смололи. Прямо ночью я назад в Макаричи пошел. Баба так обрадовалась! Хлеб испекла. Мы все хоть наелись. А потом … Ну как в деревне жили? Очень голодно. Я плуг таскал – чем мог, помогал. Но у бабы Алеси трое детей своих было – не мог я у нее на шее висеть”, – вспоминает он.

Имя Александры Звонник есть на аллее праведников в Иерусалиме, а история спасения Владимира Свердлова хранится в мемориале Яд Вашем.

Кто-то подсказал пареньку, что в Западной Беларуси нет колхозов и там не так голодно – Володя несколько лет нанимался подсобным рабочим на хутора к полякам, у которых действительно были крупные хозяйства.

Однажды, когда работал у пани Альжбеты, местный милиционер посоветовал вернуться в Рогачёв, восстанавливать документы – никто за это в тюрьму не посадит.

Рисунок Махмута Усманова “Разрушенная оккупантами главная Циммермановская улица в г. Рогачёв”, 1944 г.

Виртуальная выставка “Фронтовой рисунок”, МО РФ

“Я приехал в Рогачёв. Там милиция в обычном доме была, в хате. В закутке – заключенные сидят, в другом – столы стоят, за которыми следователи. Стал начальнику рассказывать свою историю – про санаторий, гетто. А за соседним столом следователь аж вскрикнул: “Так ты Вова?” (в этот момент Свердлов отворачивается, через несколько минут снова собирается с силами и продолжает – Sputnik)
Отец Владимира Свердлова был одним из организаторов подполья в Рогачёвском районе.
“Оказывается, это был бывший партизан, воевавший вместе с отцом. Он знал, что отец меня разыскивал. Но ему сказали, что я расстрелян был с детьми в гетто. Милиционер сообщил председателю райисполкома Драчеву – они с отцом вместе воевали. Тот меня забрал, выкупал, всю одежду новую купил. Отец за мной машину прислал. Из Рогачёва до Березино мы почти двое суток добирались”.
Мать Володи не верила, что их сын нашелся. Пока ехала машина, все говорила мужу, что наверняка чужой ребенок приедет. А когда мальчик зашел во дор, она остолбенела. Минут сорок не могла проронить ни слова.
Родители Владимира Свердлова с его младшей сестрой, родившейся уже после войны.
Конечно, когда все справились с чувствами, накрыли стол, праздновали, не могли поверить внезапному счастью. Единственное, о чем Володя попросил родителей, – закрыть эту тему, никогда больше о ней не говорить.
“Я думаю, я так долго и прожил потому, что за них за всех живу. Потому меня Всевышний и бережет. Наверное, я нужен был на земле. В свое время я помогал церквям – я неплохой кузнец”.
Он был удостоен разных наград от православной церкви. На многих храмах Беларуси, которые были восстановлены в 90-е годы, установлены кресты его работы: на соборе Петра и Павла, на церкви Марии Магдалины, на Святодуховом кафедральном соборе в Минске. В ту пору он был единственным в Беларуси мастером, который мог справиться с такой работой.
Митрополит Филарет (1978–2013, ныне – почетный Патриарший экзарх всея Беларуси) и Владимир Свердлов
“Меня даже евреи не раз упрекали – почему так много для православных храмов делаю. А я им говорю – одну из главных святынь Беларуси, крест Евфросинии Полоцкой тоже сделал еврей, Лазарь Богша”, – объясняет Свердлов.
На восстановленных в 90-х минских церквях установлены кресты, которые выковал Владимир Свердлов.
Памятник расстрелянным на немецкую компенсацию
Всю свою жизнь Владимир Свердлов мечтал поставить памятник в лесном урочище Галны. Прежде на братской могиле стоял бетонный обелиск. Из 84 погибших известны имена только 12 детей и одной воспитательницы – она пошла на расстрел с двумя своими детьми-евреями.
Долгое время на братской могиле узников детского гетто стоял бетонный памятник.
Свердлов откладывал деньги с зарплаты, потом – с пенсии. Компенсация, которую он получил от Германии как малолетний узник, позволила, наконец, осуществить задуманное.
Владимир Семенович показывает свое детище, прозванное в народе Детским камнем.
Вместе с бывшим директором Дарагановского музея Семеном Бородичем нашли подходящий камень прямо в Осиповичах – большой дикий валун, сквозь который идет тонкая розовая полоса – как символ хрупкости детской жизни в серых жерновах войны.
Бывший директор Дарагановского музея Семен Бородич много лет помогал Свердлову.
“Я никого не просил, но так много людей и организаций меня поддержало. Кто-то дал машину, кто-то помог с людьми, я всем благодарен за это. Вместе с ними я сделал то, что должен был”.
…В Дарагановском музее истории детского санатория “Крынки” посвящена значительная часть экспозиции. Прилежные ученики сельской школы, юные экскурсоводы Настя Дубовик и братья Илья и Кирилл Кузьминчуки рассказывают о трагедии. Ребята очень стараются. Но современному ребенку уже невозможно представить, что такое война, гетто, скитающийся по лесам изможденный мальчик…

https://www.youtube.com/watch?v=Au0L4ejyjw8&feature=emb

Вместе с учителями школьники ходят убирать небольшую могилу в лесном урочище, занимаются исследовательской и краеведческой работой. И если понять, что такое война или гетто, к счастью, уже не могут, то что такое память, усвоили, кажется, хорошо. И не в высокопарном смысле, а в самом простом, житейском: в середине марта детская братская могила аккуратно убрана, и на ней уже пробиваются первые весенние цветы.

 

Опубликовано 09.07.2020  19:31