Tag Archives: Анатолий Быховский

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.5)

Предыдущие части 12 4

Я продолжаю писать о событиях шахматной жизни в Белоруссии, как правило, не вошедших в напечатанную книгу.

На фоне турнирных баталий настала пора рассказать об основной работе. После выхода Алексея Павловича Сокольского на пенсию в 1969 году, я был оформлен на его место инструктором-методистом Дома физкультуры ДСО «Спартак».

Памяти Алексея Павловича Сокольского

 Причем название своей должности я узнал, только занявшись оформлением тренерского стажа много лет спустя. Главной заботой была реализация спортивного календаря Миноблсовета и Белсовета.

Я уже рассказывал как, воспользовавшись приездом в Минск руководителя профсоюзных шахмат Якова Герасимовича Рохлина, бессменный тренер сборной СССР И.Болеславский, Председатель Федерации шахмат БССР А.Шагалович и я (на правах 4-хкратного чемпиона мира среди студентов в командном зачете) на приеме у секретаря Белсовпрофа Спартака Александровича Аржавкина  добились проведения в годовщину смерти Сокольского важнейшего турнира, ставшего традиционным мемориалом. Попутно хозяин кабинета распорядился, чтобы «Спартак» постоянно возглавлял развитие шахмат в профсоюзах республики.

Помещение методического кабинета Дома физкультуры после рабочего дня отдавалось нам. Одним из первых я провел командный турнир профсоюза работников гос. учреждений. Хорошо запомнил команду МИДа, а в ней будущего министра иностранных дел Мартынова, за которым забегала надменная красавица-жена в шикарном норковом манто, странно выглядевшем в нашем кавардаке. Знакомство с другим членом этого коллектива – Соболевым, даже пригодилось потом, в начале 90-х. Мою жену в Варшаве обокрали, а он помог вернуть загранпаспорт.

Команда Госплана, в которой играл будущий кмс В.Клюкин, также помогала в нашей работе. Мой приятель разработал чертежи недорогого шахматного столика, но заказ не принимали из-за отсутствия дефицитного шпона, наряд на который «с гаком» обеспечили новые знакомые.

Но одним календарем начальству мил не будешь, а вести занятия «по Сокольскому», пуская на самотек «кто придет», никого не устраивало. В то же время Республиканский клуб с «непотопляемым» Рокитницким, практически ничего не делал для массы перворазрядников, ограничиваясь традиционными полуфиналами ч-та Минска, а норму КМС можно было выполнить только в финале.

В течение нескольких лет я выстроил стройную пирамиду, в конечном счете кандидатом в мастера можно было стать даже в круговом полуфинале ч-та Миноблсовета, а «морковкой» для КМС стала возможность пробиться через сито отбора в Мемориал Сокольского, да и играть в Минске особо негде было. В промежутке между турнирами я читал лекции, а главное, полагаясь на активистов, помогающих с судейством, я мог уезжать на свои соревнования.

Лекция в «Спартаке» первая половина 70-х.

Со временем у меня появилось убеждение, что большинство перворазрядников, после института бросившее активную игру, защитив диссертацию, с удовольствием вернутся к любимой игре и быстро поднимут свою квалификацию.

Безусловно, потребовалось создать картотеку членов нашего клуба и долгими часами «висеть» на телефоне, собирая составы с нормой, но «цель оправдывает средства». Конечно, для начальства ежегодные 3-4 новых КМС до поры до времени обеспечивало статус наибольшего благоприятствования.

И судья, и секретарь. Начало 70-х

Для отношения к шахматам в «Спартаке» очень полезным оказалось выступление команды республики в чемпионате страны по шахматной композиции, ставшей двухкратным чемпионом СССР. Костяк сборной составляли спартаковцы. Капитан команды мой друг Гриша Шмуленсон  также играл и по переписке и часто обращался ко мне за советом. Я пробил для композиторов сбор в спортивном лагере «Стайки» для подготовки к следующему чемпионату. Со временем Гриша эмигрировал в Израиль и стал там популярным юмористом.

Конечно, приходилось чем-то жертвовать. Я уже писал, как после армии восстановился в БПИ и мне быстро оформили свободное посещение занятий с индивидуальным графиком сдачи экзаменов и зачетов, но окончательный выбор профессии в сочетании с рождением сына делали диплом инженера чем-то малозначащим. Дотянув до 4 курса, я оставил попытки завершить образование, хотя мой диплом техникума до сих пор находится в БПИ, а на стенде сильнейших спортсменов еще десятилетия красовался мой портрет.

Фото со стенда БПИ с никелированным значком мастера спорта СССР

Рассказ был бы не полным, если бы я не упомянул подвижническую деятельность Лазаря Моисеевича Ангеловича, инженера Промэнергопроекта, посвящавшего все свободное время шахматам в Политехническом. Традиционные командные межфакультетские соревнования привлекали не только студентов, но и преподавателей. Безусловно, для шахмат это был лучший ВУЗ столицы. Большего энтузиаста трудно было найти. Достаточно сказать, что именно ему перед отъездом я передал громадный архив газетных вырезок, накопленный за десятилетия.

Отдавая долги «alma mater» – сеанс на 42 досках в Белорусском политехническом институте

Я уже писал, как после смерти А.П. Сокольского договорился с Республиканской научно-методической библиотекой по физкультуре и спорту о покупке осиротевшей библиотеки. В последующие 15 лет в многочисленных поездках по Союзу я старался пополнять шахматный фонд. (К сожалению, после развала СССР он был разбазарен). Не то, что они любили шахматы, но старались перейти в следующую категорию по объему, обеспечивая более высокие ставки. Удалось даже пробить подписку за валюту на «Schach-Archiv», с трудом выдираемый на сборы команды республики.

Уже со второго мемориала Сокольского я договорился с библиотекой о печати ротапринта со всеми партиями, заложив расходы в смету. Спустя несколько лет я не мог смириться с потерей партий первого турнира. Оказалось, папка с документацией была сдана в гос. архив. Я сделал соответствующие письма и добрался до нее, но оказалось, что все партии при оформлении передачи выкинули. Только Коля Царенков, которому в свое время я одолжил папку, переписал дебюты всех встреч.

В конце 1973 года вновь надо было организовывать очередной Мемориал Сокольского. Проведение предыдущего я доверил (поскольку сам играл в 40-м ч-те СССР) Якову Ефимовичу Каменецкому , заметному персонажу в послевоенной шахматной жизни республики. С его именем связано много личных воспоминаний, заслуживающих отдельной статьи, хотя кое-что читатель может почерпнуть в публикации.

До появления в 1976 году широко известного постановления заинтересованных организаций, базировавшегося на закрытом постановлении ЦК КПСС, о развитии шахмат в СССР, приглашение известных мастеров, не говоря уже о гроссах, было связано с финансовыми обязательствами, как правило, выливающимися в  организацию сеансов, а имя приглашающего было своего рода гарантией. Потому столь важны личные контакты. На этот раз мне удалось заполучить своего друга чемпиона СССР 1971 года гроссмейстера  Володю Савона , с которым в период 1964-66 гг. мы проводили по полгода вместе на Всемирных студенческих олимпиадах, тогда ещё закрытых первенствах страны среди молодых мастеров, личных и командных армейских соревнованиях, а также на бесчисленных учебно-тренировочных сборах. Володя тогда погружался в игру настолько, что его почти не оставалось для кипящей вокруг жизни.

Он не был большим интеллектуалом, его непосредственность иногда вызывала улыбку, но харьковчанин был искренним добрым парнем и, если бы федерация на самом деле заботилась о пополнении большой сборной, то, начиная с участия 20-летнего юноши в 29-м чемпионате СССР (Баку, 1961) могла, выделив ему несколько международных турниров, снять с него заботу о титуле, как средстве обеспечить себя. Не сомневаюсь, что в этом случае его талант заиграл бы новыми красками.

Владимир Савон на 39-м чемпионате СССР, Ленинград 1971

Уже после того, как он стал чемпионом СССР, его послали в Чили. Там Савон сыграл в небольшом турнирчике в Ла-Серена, а потом к нему обратился второй человек в компартии Родриго Рохас и попросил бесплатно поездить по глубинке с выступлениями, чтобы поддержать социалистическое правительство Альенде и продемонстрировать солидарность и дружбу советского народа. Володя мотался в тяжелейших условиях по 2-3 сеанса в день, но был искренне горд своей миссией. Я думаю, что никто больше из наших гроссмейстеров не был способен на это.

Еще я пригласил своих одноклубников: прошлого, по службе в Прибалтийском военном округе, будущего гроссмейстера Юзика Петкевича  и тогдашнего, по игре в «Спартаке» и за него – Валерия Жидкова , с которым год назад играли в финале ч-та СССР.

Мне удалось с результатом 9 очков из 13 в очередной раз выиграть мемориал. Мой главный оппонент в белорусских турнирах – Витя Купрейчик, выступил ужасно, 4,5 и предпоследнее место. Кстати, в книге «Мемориалы Сокольского» Минск, 1989 г. на стр. 187 приводится статистика всех лет с маленьким нюансом – поскольку число турниров у всех разное, то логично подсчитать %, однако, поскольку одним из авторов был Е. Мочалов, это сделано не было. Я не поленился подсчитать. Капенгут -12 мемориалов 104,5 из 144 = 72,6%.  Купрейчик – 6 мемориалов 51 из 85 = 60% .

Этот результат имел последствия. Зашел как-то в Спорткомитет БССР к Е.Г. Зотковой, но ее вызвали к начальству. От скуки ожидания, мой взгляд остановился на лежащей на столе бумаге, и я с удивлением прочитал: «…в связи с неудачным выступлением В.Купрейчика на 4-м Мемориале Сокольского просим в п-ве СССР среди молодых мастеров заменить его на М.Шерешевского. Председатель Федерации шахмат БССР А.Шагалович.» В то время Витя много пил и часто забегал ко мне стрельнуть 5 руб. на бутылку. Когда я рассказал про это письмо, хмель как рукой сняло. Я посоветовал сразу позвонить гос. тренеру по молодежи Быховскому, ибо оставалась неделя. Толя нашел ему место, и Витя выиграл этот турнир. Вскоре после того на Федерации обсуждалось ходатайство о присвоении 1 тренерской категории Шагаловичу и мне. Купрейчик выступил против. В кулуарах я поинтересовался у Вити, почему? Он смутился, но объяснил свое желание насолить первому наставнику, а я попался под руку, чтобы замаскировать истинные намерения. С подобной «логикой» в дальнейшем я сталкивался не раз.

К этому времени стало ясно, что отсутствие представления на присвоение ММ на конгрессе не случайно. Осознание случившегося привело к мучительной боли изнутри, которую не удавалось погасить. Чтобы облегчить своё состояние, я твердил себе о месте евреев в этой стране, “всяк сверчок знай свой шесток”, и прочие банальные истины, но не отпускало. Я начал ломать в себе честолюбивые планы, подпитывающиеся десятилетними успехами. Только когда я сломал стержень уверенности в себе, стало полегче, но какой ценой… Я не мог мобилизовать себя за доской, а главное, исчезла способность максимальной концентрации, что я почувствовал, с треском завалив чемпионат республики, ранее выглядевший лёгкой прогулкой. Через десятые руки до меня дошло, что Батуринский  распорядился выкинуть мои документы.

Летом нас ожидало командное первенство ЦС ДСО «Спартак». Я договорился с Вересовым о проведении сбора вдвоем в Доме творчества писателей в Королищевичах. Я подписал смету, а ГН, используя старые связи, достал путевки. Я взял с собой свежий «Информатор» и Гавриил Николаевич с упоением начал анализировать все подряд, начиная с первой партии. Результаты вносил в школьную тетрадку, забытую в конце сбора. Как-то он уговорил меня составить компанию в преферанс с его старинным приятелем. Женившись, я перестал играть в карты, ибо не хотелось обыгрывать друзей, а с другими не садился. Я понимал, что вечерами ветерану скучновато и согласился. Однако писатель, проигрывая, начал нервничать и, как следствие, позволил себе антисемитский выпад. Я заставил себя доиграть, отказался взять выигранный рубль(!)  и, когда мы остались одни, попросил больше его к нам в комнату не приглашать. ГН за все время не проронил ни слова, но мне показалось, что оценил мою сдержанность. К слову, примерно в этот период Вересов изредка брал книги из моей библиотеки, но каждый раз возвращал их в срок.

В преддверии очередного, на этот раз, Кубка страны среди обществ в Москве в 1974 г. “Спартак” провёл свой командный смотр там же, и ситуация с экс-чемпионом мира, о которой я рассказывал в предыдущей части, повторилась. Он переиграл меня, но просмотрел контрудар. И в этот момент, абсолютно неожиданно для меня, Т. Петросян предложил ничью, которую я тут же принял и спросил удивленно, а что белым делать после 26…Nc4 с последующим надвижением пешки «b»? Опять это произошло при зрителях, и его неудовлетворенность своим решением, спровоцированным незапланированной тактикой, снова вылилась на меня.

Ещё больше он переживал, проиграв Рашковскому белыми в староиндийской защите в 20 с небольшим ходов. К слову, в соперничестве первых досок Нёме и мне удалось его обогнать, но на публикацию и обсчет результатов Тигран наложил табу, а Эдик Шехтман даже не сумел включить эти поединки в полное собрание партий экс-чемпиона мира. Лишь в начале века я получил запрос из «New in Chess» с просьбой сообщить детали турнира, однако в mega database 2023 их по-прежнему нет. Для наших читателей могу сообщить, что команда в составе Капенгут, Вересов, Марьясин, Веремейчик, Головей, Арчакова разделила первое место с ленинградцами.

На сборе меня поразил Толя Лейн, непринуждённо рассказывавший о намерении эмигрировать. Мне казалось, что в то время, когда людей за одно подобное желание пропускали через поголовно осуждающие собрания и увольняли с работы, в нашей профессии, казалось, надо было молчать до последнего, и его раскрепощённость ставила меня в тупик. Семилетняя борьба Бори Гулько за выезд была ещё впереди.

Анатолий Лейн на 39-м чемпионате СССР, Ленинград 1971

На Кубке Петросян не отбывал номер, как некоторые, а был настоящий лидер команды. Я вспоминаю, как Тигран мгновенно нашел выигрывающий план с жертвой пешки в моей партии из матча против «Молдовы» после того, как я не сумел победить! Все команды жили в гостинице “Россия” напротив Кремля и ребята дружно общались, невзирая на различные интересы команд.

К этому времени активный член сборной республики Юферов окончил работу по контракту в Группе советских войск в Германии, и мы были заинтересованы удержать его в Белоруссии. В то время Советский Союз охватило поветрие картотек. Я убедил Болеславского, что при нашем отставании, как минимум, на 10 лет от соседей, необходимо догонять, и он договорился с Рокитницким о работе над картотекой. Количество экземпляров периодики возросло втрое, а Сережа резал и клеил карточки, когда клуб пустовал.

Я рассказал ему, как в детстве мы помогали Суэтину, обяснил эстонский вариант – там использовали перфокарты для ЭВМ, поделился опытом работы в Латвии. Кобленц добился большого помещения в старой Риге под методический кабинет, где много перспективных шахматистов пополняло пять(!) различных картотек – по дебютам, по партнерам, комментированные партии и статьи и т.д.  С юмором поведал о картотеке рижского Дома офицеров, когда я там служил, подчеркнув, что в то же самое время члены сборной ПрибВО А. Шмит, Л. Гутман и Е. Кузьмичев работали и над своими базами. Конечно, показал, как предпочитаю делать для себя, когда карточка служила лишь промежуточным вариантом.

Я охотно делился своей системой с учениками. Особенно выделялся Сережа Артишевский, чьими трудами пользовались Р. Ваганян, Н. Александрия и, конечно, М. Таль. Один из моих подопечных, кандидат медицинских наук – патологоанатом Юра Неборак создавал картотеку Сицилианской, в основу положив книгу Кобленца, и пополнял ее. Перед отъездом из Белоруссии он подарил ее мне. Когда в Минск приехал Аршак Петросян заниматься перед отборочным к чемпионату среди юниоров в 1973 году и захотел освоить шевининген, то я достал с антресолей чемодан с Юриной базой, чем поверг его в ужас. Много лет спустя он еще вспоминал этот эпизод.

В 1964 г. на сборе перед чемпионатом мира среди студентов я впервые увидел табличную нотацию у Володи Багирова, а вскоре приобрел одну из жемчужин своей библиотеки “Handbuch des Schachspiels”, von Bilguer 1916 г. издания, ставшую прообразом моих подборок. Интуитивно я понял, что делать записи надо на отдельных листах. Спустя много лет я с сочувствием листал амбарные книги Эрика Аверкина, который обесценил этим свою гигантскую работу, ибо пополнение заполненных тетрадей превращалось в каторгу. В Алма-Ате на матче Таль – Полугаевский, увидев обилие подборок, подготовленных Артишевским по заказу Таля, только переехавший в Ригу Багиров радостно воскликнул: “Как родные!”

“Handbuch des Schachspiels”, von Bilguer 1916 г. издания

 В моем варианте главную роль играла “шапка”, куда желательно было поместить как можно больше ходов, чтобы сократить техническую работу на ненужных повторах. Особым цветом выделялись ходы специфически для конкретной страницы, где четверть места внизу резервировалось для примечаний. К началу нашей работы с Гельфандом появились в продаже тетради – разъемные скоросшиватели, более компактные, чем мои большеформатные листы в клеточку на 4 страницах, и Боря начал в них фиксировать свою подготовку. Промежуточным этапом были карточки, заполняемые из первоисточника. Спустя несколько лет Боря лишь подготавливал каркас и карточки, а его отец брал черновую работу на себя. Основной элемент системы – по мере заполнения одна страничка заменялась на 4-5. К началу компьютерной эры у него накопилось свыше 20 тетрадей, и он уже выбирал нужные для очередного турнира. Вот что написал впоследствии сам Гельфанд: «Особое внимание в работе над шахматами Альберт Зиновьевич уделял систематизации информации; особенно это было важно в дебютной подготовке до появления серьезных компьютерных баз. До начала 1990-х годов это обеспечивало мне огромное преимущество перед конкурентами, так как идеи Капенгута давали более систематическое видение шахмат, дебютной теории.»

Первоначально идея подборок возникли для подготовки теоретических статей в «Шахматный бюллетень» и «Шахматы» (Рига), где каждый год появлялось по несколько моих материалов. В то время редакция рижских  «Шахмат» в порядке обмена получала много изданий со всех концов земного шара. А. Гипслис, за бутылку коньяка, разрешал мне копаться в его закромах, и я там и сям находил перепечатки. Как-то в мою библиотеку попала переплетенная годовая подписка американского журнала с перепечатками 3 моих статей из «Шахматного бюллетеня». Увы, гонорар мне не доставался, ибо СССР не подписал конвенцию об авторском праве!

В начале 70-х мы с Исааком Ефремовичем много работали над комментированием партий, вначале только в «Информатор», потом и что-то в “The Chess Player”, с которым я начал контактировать с 1972 г. Помимо белорусских турниров, я привозил избранные поединки с соревнований, где играл. Часть из них Болеславский отбирал для работы. Дома я находил соответствующие ссылки на предшественников, и только после этого начинался совместный анализ, который потом оформлял и отсылал. Поэтому сложилась ситуация, когда ИЕ встречался со мной индивидуально, а с Купрейчиком, Дыдышко, Мочаловым, Шерешевским и Юферовым в другие дни.

К слову, с издателем “The Chess Player” Тони Гиллэмом сложились хорошие неформальные отношения. Сам или совместно с ИЕ прокомментировал там 314 партий.

издатель “The Chess Player” Тони Гиллэм

Однажды я попросил Юру Балашова получить у него за меня 50 фунтов. Его жена Лена Шмидке вручила мне взамен гульдены, которые были выведены из обращения. Только спустя 15 лет Боря Гельфанд сумел заменить их в центральном банке Нидерландов.  Взамен гонораров Тони присылал шахматную литературу, а если что-то оставалось, то и подобранные мной по каталогам альбомы по живописи. Однажды по своей инициативе он, увидев на большой распродаже громадный том «Импрессионизм» выслал его, не дожидаясь заказа.

Мой заочный друг предложил издательству «Pitman» выпустить мою книгу по Модерн Бенони еще в начале 70-х, они прислали запрос в ВААП (Всесоюзное агентство по охране авторских прав, монополист по изданию книг советских авторов за рубежом). Их консультант – гроссмейстер Котов предпочел предложить другого автора. Аналогичные ситуации возникали еще много раз.

На 5-й Мемориал Сокольского я пригласил опять Валеру Жидкова, а также героя 40-го ч-та СССР Мишу Мухина, и одного из будущих секундантов Гарика Женю Владимирова и Сашу Бангиева. В эти же сроки в Ленинграде проходил 42-й ч-т страны, где ужасно сыграл Купрейчик.

К этому времени с постоянными жалобами на глаза я попал к главному офтальмологу Минска, поставившему мне страшный диагноз – опухоль мозга. (К счастью, ошибочный.) Пришлось добиваться энцефалограммы на единственном в республики аппарате. Я рассказал об этом ИЕ, он посочувствовал, заодно попросил не претендовать на первую доску. Учитель не хотел лишних проблем, хотя за пару месяцев до нашего разговора Витя набрал только 3,5 из 15 в чемпионате СССР. Чтобы подсластить пилюлю, он добавил, что если мне врачи запретят играть, то возьмёт вторым тренером. Я поделился ситуацией со здоровьем с моим приятелем в то время Серёжей Юферовым.

В преддверии Спартакиады народов СССР 1975 г. в Риге Болеславский договорился с Латвийским клубом о проведении учебно-тренировочного сбора для нашей команды на Рижском взморье. Взамен ИЕ, занимаясь с нами, ещё читал лекции хозяевам. Я подробно описывал дальнейшие события, ограничусь только самым важным. Во время сбора Нина Гавриловна умудрилась огорошить Серёжу ближайшим приездом дочки Тани “к нему”. Сказать, что он был напуган, мало – одним словом, она “из Савла сделала Павла”. Он знал, как Купрейчик тяготился ведущей ролью Болеславского в белорусских шахматах, и они написали совместное заявление в ШВСМ, отказываясь заниматься у ИЕ. Попутно возражали против моей кандидатуры в качестве второго тренера.

Тем временем я принял участие в чемпионате ВЦСПС. Охотно и в дальнейшем принимал в них участие, особенно, когда их организовывал Яков Герасимович Рохлин, очень колоритная фигура советских шахмат.

Яков Герасимович Рохлин

Именно он придумал изречение якобы Ленина: «Шахматы – гимнастика ума», существенно помогавшее в советской действительности. Его дореволюционное прошлое в гимназии очень помогала при общении с власть имущими. В одном из таких турниров нам даже давали талоны на такси! Ни на чемпионатах страны, ни при заграничных выездах такого сервиса я не видел. Игралось достаточно легко, никуда не надо было отбираться. Два раза я завоёвывал серебряные медали, однажды ещё – бронзовую.

Чемпионат ВЦСПС, Ярославль 79 

Победители играют с «беленьким» и «черненьким» Козловами.

По итогам чемпионата была сформирована команда для поездки в Варшаву на матчи. Хозяева были удивлены моим появлением на 2 доске, ожидая в качестве лидера. В их команде я увидел Витковского, уже потерявшего свою должность. Стефан извинился за молчание, ибо не мог написать правду, ведь должен был поддерживать хорошие отношения с Москвой. Конечно, он подтвердил отсутствие моих документов а конгрессе, даже, по его словам, сам спрашивал о них.

С.Витковский (в светлом костюме) наблюдает за партией А.Капенгут – З.Дода. Варшава 75г.

Ян Адамский пожаловался мне на конфликт годичной давности на турнире в Люблине. С его описанием можно познакомиться на Youtube (“Tal Resigns, and then his Wife WINS the Game!”)

Эту же историю повторяют много сайтов.

«На турнире в Польше в 1974 году Таль играл белыми с Адамским. Оба соперника попали в цейтнот. Флаг Адамского упал, но Таль к этому моменту потерял фигуру и сдался. Однако тут жена Таля сказала: «Черные не сделали 40 ходов». Арбитр вмешался и присудил победу Талю, поскольку флаг упал до того, как он сдался. Адамский подал протест, но он был отклонен. Таль выиграл турнир».

Когда я стал Мишиным секундантом, Геля с гордостью рассказала, как она отстояла очко (при отрыве от второго призёра на 3 очка!). Я думаю, что её “медвежья услуга” нанесла удар по репутации, которую экс-чемпион мира ценил, пожалуй, побольше других коллег: “Так Талю в Польше в 1974-м году простили, что он сдался в партии против Адамского, и позволили выиграть…”. (В. Корчной “Шахматы без пощады”).

Чемпионат БССР 1975 года проходил в Гомеле по швейцарской системе. С результатом 7 очков из 9 первое место занял чемпион Ленинграда 1966 года бывший мастер Евгений Рубан, в 1964 году  в чемпионате Белоруссии с прекрасным результатом 12 из 15, пропустивший вперед только Болеславского.

Он также принимал участие в матчах с ГДР, регулярно посещал занятия сборной на квартире у гроссмейстера. Однако на заседании федерации Вересов настойчиво призывал к признанию чемпионом следующего участника. Я пытался аргументировать, что человек отсидел свое по статье за мужеложство, а за поступок, несовместимый со званием мастера, Рубана лишили его. Но начинал турнир он полноправным участником и признание участником вне конкурса противозаконно. ГН практически согласился с моими доводами, но повторял, какой ущерб шахматам принесет чемпион-пидарас! В итоге большинство с ним согласилось. Кстати, кто-то в печати заявил, что председатель федерации несет ответственность за ее решения. Этот человек незнаком с уставом, согласно которому у председателя такой же голос, как и у остальных.

Капенгут – Рубан ч-т БССР Минск 1974

Спартакиада Народов СССР состоялась в июле в столице Латвии. Рига для меня была хорошо знакомым городом, в котором я провел несколько лет, но на этот раз гостиница была на другом берегу Даугавы, да и напряжённый регламент не позволял вылазки в центр, хотя играли мы в Мюнстерской избе – одном из красивейших зданий старой Риги со времен Ганзейского союза.

Мне удалось выиграть первую партию Спартакиады у Марика Рудерфера в излюбленном варианте системы Паульсена в 21 ход, получив за нее приз. Ещё одна награда досталась за самую красивую партию с жертвой ферзя против Олега Павленко.

Однако, несмотря на 1-е место на 2-й доске во втором финале, я проиграл Корчному и Полугаевскому, невольно подтвердив свои мысли об отсутствии максимальной концентрации, потерянной после отказа послать документы на ММ в ФИДЕ и усугублённой новыми обстоятельствами, о которых я подробно рассказал в главе о Болеславском.

Сенсационная победа России над москвичами 8,5-0,5 предопределила результат главного финала. Забавно, что смета главного турнира года ставила запасных, в интересах команд более сильных, чем 7-я доска, в неравное положение к другим участникам. В нашей сборной обижен был Шерешевский. Пришлось запасному ленинградской команды Тайманову дать телеграмму председателю Спорткомитета СССР, чтобы восстановить справедливость.

Основательно помолодевшая команда не имела шансов выйти в первый финал в конкуренции с Россией и Ленинградом, но во втором не должна была уступать узбекам. Неудачно выступили лидеры Купрейчик и Головей – по 2,5 из 9, зато блестяще сыграла Таня Костина – 8 из 9. Вскоре она вышла замуж за чемпиона мира среди юниоров 1975 года Валеру Чехова и переехала в Москву.

Для меня итоги турнира имели неожиданные последствия. В облсовете ДСО «Спартак» шахматы захотели выжить из методического кабинета и не нашли ничего умнее, чем, обвинив в провале на Спартакиаде Народов СССР, снизить мне нагрузку, аргументируя ответственностью общества за этот вид спорта. При первом же разговоре с председателем миноблсовета в ответ на его: «…он не должен объяснять свои действия», мне пришлось стать в позу и произнести: «Как руководитель советского учреждения, он обязан аргументировать свои решения». Пришлось прибегнуть к помощи Е.Г. Зотковой, которая подчеркнула, что плановые задания определялись до жеребьевки, но группа с Россией и Ленинградом не оставляла нам шансы на успех, и Спорткомитет БССР претензий не имеет, к тому же я лично не только занял 1-е место на 2-й доске во втором финале, но и получил два специальных приза. Не помогло. Пришлось обращаться к председателю Белсовета В.И. Борсуку. Гроза подчиненных, он несколько робел перед моей интеллигентностью и удавалось в его кабинете решать наши вопросы поразительно легко. Он рассвирепел, вызвал своего зама и приказал немедленно вернуть мне зарплату. Оказалось, я в роли лакмусовой бумаги попал в эпицентр кабинетной борьбы покровителей обоих, которая продолжалась несколько месяцев. В конце концов Владимир Игнатьевич победил, и бывший председатель Миноблсовета Г.Х. Миннуллин стал простым инструктором учебно-спортивного отдела Белсовета. Хотя мы с ним никогда не возвращались к этому эпизоду, а может, именно поэтому, отношения стали со знаком плюс. Благодаря этой «войне», в Миноблсовете ДСО «Спартак» я «пробил» вторую ставку и пригласил на работу своего друга сильного КМС Наума Кагана, переехавшего из Борисова, неоднократного участника мемориалов и чемпионатов БССР. Это разгрузило меня от текущих турниров с нормой КМС и для спартаковского актива я стал ограничиваться лекциями. Все же из методического кабинета нас вытурили и пришлось на личных контактах договариваться с ДЮСШ ГорОНО, чтобы проводить наши турниры по вечерам в их помещении.

Шефская помощь в порядке компенсации.

В очередном YI мемориале Сокольского опять согласился играть чемпион СССР 1971 года Володя Савон, сумевший отреваншироваться за предыдущее выступление и выиграть турнир. Также я пригласил своих друзей на Всемирным студенческим Олимпиадам Мишу Подгайца  и Эдика Бухмана, а также Аршака Петросяна, которого в 1973 году тренировал на отборочном к ч-ту мира среди юниоров, и его нового тренера Олега Дементьева.

Партии с Купрейчиком всегда были чем-то особенным, но эта далеко не безошибочная встреча стоит особняком. В ней, как в волшебном зеркале, можно преломить многие наши поединки.

Альберт Капенгут – Виктор Купрейчик

Французская защита C03

6-й Мемориал Сокольского, Минск 01.1976

1.e4 e6. Наши партии, как правило, носили принципиальный характер, и значительно чаще, чем обычно, я избирал французскую защиту, чтобы минимизировать свой контроль над творческой фантазией соперника.

2.d4 d5 3.Nd2 Be7.

В то время история варианта только начиналась. В Белоруссии полезный выжидательный ход быстро приобрёл популярность. Поскольку его практика измеряется тысячами партий, я ссылаюсь только на свои – за оба цвета.

4.Bd3.

I. 4.e5?! (неточность, сразу оправдывающая выжидательный ход чёрных, которые при других продолжениях должны это ещё спровоцировать) 4…c5 5.c3 cxd4 6.cxd4 Qb6 7.Ndf3 Bd7 8.Ne2 Bb5 (8…h5) 9.Nc3 (9.a4!?) 9…Bxf1 10.Kxf1 Nc6 11.g3 h5 12.h3 Nh6 13.Kg2 Nf5 14.Ne2 Kd7 15.a3 Rag8 16.Qd3 g5 17.g4 Nh6 18.Nh2 hxg4 19.hxg4 f5 20.exf6 Bxf6⩱ М. Пршибыл – Капенгут, Брно 1991.

II. 4.Ngf3 Nf6 5.e5 Nfd7 6.c3.

6…c5 7.Bd3 Nc6

a) Стандартную ошибку сделал В. Цешковский – 8.Qe2?! cxd4 9.cxd4, допустив 9…Nb4 10.0–0 (10.Bb1? b6∓) 10…Nxd3 11.Qxd3 b6 12.Re1 a5 13.Nf1 Ba6 14.Qe3 Qc7 15.Bd2 Qc2 16.b3 Ba3?! (16…0–0⩱) 17.Bc1 Be7 18.Bd2 Ba3 19.Bc1 Be7 20.Bd2, ничья, Цешковский – Капенгут, Ашхабад 1978;

b) 8.0–0 Qb6 (8…g5!) 9.dxc5!? Nxc5 10.Bc2 10…Qc7 (10…g5!?) 11.Re1 b6 12.Nb3 a5 (12…Ba6?! 13.Nbd4 Rc8 14.Nxc6 Qxc6 15.Nd4 Qd7 16.Qg4± Рашковский – Капенгут, Спартакиада народов СССР, Москва 1963) 13.Nbd4 Ba6 14.a4 (14.Nxc6 Qxc6 15.Nd4 Qd7 16.Qg4±) 14…Nxd4 15.Nxd4 h5 16.h3 Nd7 17.Qf3 Bc5 18.Nb5 Bxb5 19.axb5 Rc8 20.Qg3 g6 21.Ra4± Толонен – Капенгут, Ярославль 1979.

III. 4.c3.

a) 4…Nc6 5.Ngf3 Nf6 6.Bd3 b6?! 7.Qa4! 0–0?! (7…Bd7 8.Qc2 dxe4 9.Nxe4⩲) 8.Qxc6 Bd7 9.Qb7 a5 10.Ne5 (10.e5!? Ne8 11.Be2 Rb8 12.Qa6 b5 13.a4 Ra8 14.axb5!! Rxa6 15.bxa6 a4 16.b4) 10…Rb8 11.Qa6 Ra8 12.Nxd7 Rxa6 13.Nxf6+ gxf6 14.Bxa6 dxe4 15.Nxe4+– Мих. Цейтлин – Капенгут, Ярославль 1979;

b) 4…dxe4 5.Nxe4 Nd7 6.Nf3 Ngf6 7.Bd3 0–0 8.Neg5!? c5 (8…h6 9.h4) 9.Qc2 h6 10.h4!? cxd4 11.cxd4 e5 12.Bc4 (12.Be3 Qa5+ 13.Kf1 exd4 14.Bxd4 b6 Капенгут – Марьясин, Минск 1982 15.Bh7+ Kh8 16.Kg1 Bb7 17.Bf5 Bxf3 18.Bxd7 Be4 19.Nxe4 Nxd7 20.Qc6! Ne5 21.Qc7 Qb4 22.Bxe5 Qxe4 23.Qxe7 Rfe8 24.Bxg7+±) 12…e4? (12…exd4∞) 13.Nxe4 Nxe4?! (13…Nb6 14.Bb3 Bb4+ 15.Nc3 Bg4=) 14.Qxe4 Nf6 15.Qd3 Bb4+ 16.Kf1⩲ b5 17.Bb3 Bb7.

18.Bxh6! Ne4 (18…Be4? 19.Qxb5+–; 18…Bxf3 19.Qg6 Ne8 20.gxf3 Qxd4 21.Rg1 Rc8 22.Qf5±) 19.Qxb5 Rb8 20.Qh5 (20.Be3+–) 20…Qf6 (20…gxh6 21.Qg6+ Kh8 22.Qxh6+ Kg8 23.Ng5! Nf6 24.Qg6+ Kh8 25.Bxf7 Be4 26.Nxe4 Rxf7 27.Qxf7 Nxe4 28.Qh5+ и Qg4+–) 21.Be3+– Капенгут – Бегун, Минск 1982.

4…c5.

4…Nc6.

a) 5.c3 dxe4 6.Bxe4! Nf6 7.Bf3 0–0 (7…Nd5!? с идеей е5) 8.Nc4 Nd5 (8…Bd6!) Ne2 b6 (9…b5!? 10.Ne3 Na5 11.0–0 c6 12.b3 Qb6 13.g3 Rd8 14.Nxd5 exd5 15.Nf4=; 9…Nb6!? 10.Qd3 Nxc4 11.Qxc4 Bd6 12.0–0 Qh4 13.g3 Ne5!=) 10.0–0 Bb7 11.Re1 b5 12.Ne3 Na5 13.Nxd5 Bxd5 14.Bxd5 exd5, ничья, Розенталис – Капенгут, Даугавпилс 1983;

b) 5.Ngf3 Nb4.

b1) 6.Bb5+ Bd7 7.Be2 Ba4 8.b3 dxe4 9.Nxe4 Bc6 10.Neg5 Bf6 (10…Nd5!? 11.Bd2 Bxg5 12.Bxg5 Ngf6 13.Bd2 Ne4 14.Ne5 Ndc3 15.Bxc3 Nxc3 16.Qd3 Nxe2 17.Kxe2 Qd6=) 11.c3 Bxf3 12.Nxf3 Nd5 13.Qd2 Nge7 14.Ba3 Ng6 (14…a5) 15.0–0 (15.g3!?) 15…Be7 (Капенгут – Марьясин, чемпионат БССР, Гомель 1978) 16.Bb2±;

b2) 6.Be2 dxe4 7.Nxe4 Nf6 8.Nxf6+ Bxf6 9.0–0⩲ 0–0 10.c3 Nd5 11.Bd3 Qe7 (11…Bd7 12.Qe2 c5 13.dxc5 Qc7 14.Ng5 Bxg5 15.Bxg5 Qxc5 16.Qe4 f5 17.Qe5 Qc7 18.Rfe1 Qxe5 19.Rxe5 h6 20.Bd2 Rac8 21.Rd1 Rfd8 22.Bc2 Nb4 23.cxb4 Rxc2 24.Bc3 Rc8 25.g4 Ba4!= Бегун – Капенгут, Минск 1983).

5.dxc5 Bxc5. 5…Nf6 6.e5 Nfd7 7.Qg4 Nxe5 (7…0–0 8.Nb3 Nxe5 9.Bxh7+!? Kxh7 10.Qh5+ Kg8 11.Qxe5 Na6∞) 8.Qxg7 Bf6 9.Qg3 Nbd7 10.Ne2 Nxc5 11.0–0 Bd7 12.Nf4 Ncxd3 13.cxd3 h5 14.Nb3 (14.Re1) 14…h4 15.Qe3 Ba4 16.Re1 Bxb3 (16…d4!?) 17.axb3 Nc6 18.Nxe6 fxe6 19.Qxe6+ Qe7 20.Bg5 Bxg5 21.Qg6+ Kd7 22.Qf5+ Капенгут –– Черепков, Минск 1983, и партнёры согласились на ничью.

6.Ngf3 Nf6 7.e5.

7…Ng4!? Новинка, неожиданная для меня. Даже спустя почти полвека в Mega Database 2023 есть только две партии третьеразрядных игроков. В случае 7…Nfd7 возникает широко известная позиция системы Тарраша с лишним темпом (Bf8-e7-c5) у белых.

8.0–0 Nc6 9.Qe2 f6. К неясной игре ведёт 9…Qc7 10.Nb3 Bb6 11.Bb5 0–0 12.Bxc6 bxc6 13.h3 Nh6 14.Bxh6 gxh6 15.a4 a5.

10.Nb3. Наиболее естественно 10.exf6 Nxf6 11.a3 0–0 12.b4 Nd4 13.Qe5 Nxf3+ 14.Nxf3 Bd6 15.Qe2±.

10…Bb6 11.exf6 Qxf6 12.c4!? Начало оригинального плана. Проще было сыграть по стандарту: 12.Bg5 Qf7 (12…Qxb2 13.Rab1 Qc3 14.Nfd4±) 13.h3 h6 14.Bd2 Nf6 15.Be3 0–0 16.Bxb6 axb6 17.Ne5⩲.

12…dxc4 13.Bxc4 0–0 14.Bg5 Qg6 15.Bh4. Неплохо и 15.Nbd2!?

15…Kh8 16.Bg3 e5.

17.Rad1? Ужасный ход, сделанный из общих соображений. «Благими намерениями вымощен путь в ад». Необходимо было 17.Rae1 (занимаясь основной слабостью чёрных – изолированной пешкой) 17…Bd7 18.Bd3 Qh5 19.Nbd2⩲.

17…e4! 18.Nh4 Qe8 19.Rd5? Продолжение порочного плана. Меньшим из зол было 19.h3□ Nf6 20.Bd6 g5 21.Nc5 gxh4 22.Bxf8 Qxf8 23.Nxe4 Bf5⩱.

19…Be6. Ещё сильнее 19…e3! 20.f3 Nge5 21.Bb5 Qe7 22.Bxc6 Nxc6 23.Rh5 Qf7 24.Rb5 Be6 25.Rxb6 axb6 26.Qxe3 Qf6–+.

20.Rg5? Три плохих хода ладьёй – достаточно, чтобы последовало наказание! Тяжелой остаётся позиция после 20.Rb5 e3 21.Bxe6 Qxe6 22.f4 Rad8 23.Kh1 Nf6 24.Nf3 Ne4 25.Ng5 Nxg5 26.Rxg5–+.

Эту позицию можно встретить в массе учебников по тактике, а некоторые авторы даже выдают возможный вариант за произошедшее в партии.

Эффектным ударом 20…Bxc4! 21.Qxc4 Ne3! чёрные могли выиграть: 22.Qc3 (22.fxe3 Bxe3+ 23.Kh1 Rxf1+ 24.Qxf1 Bxg5–+) 22…Qe7 23.Rh5 Qf7–+, и обе ладьи остаются под боем.

20…Ne3?! Витя допустил перестановку, считая, что так ещё проще.

Я сидел за доской, не поднимаясь, около 40 минут. Участники Мемориала, посмотрев разок на позицию, уже не обращали внимание на столик, больше смотрели на меня, зная о принципиальном характере наших поединков, кто с сочувствием, а кто и со злорадством. Но всем казалось, что я бессмысленно сижу в нокдауне. Только Олег Дементьев, переведя взгляд с меня на позицию и назад, увидел напряжённую работу мысли. Постоял ещё немного, но должен был идти делать ход. Я потом забыл его спросить, досчитал ли он весь вариант. Во всяком случае Витя, ничего не подозревая, ходил победителем. Однако я хорошо знал своего соперника, одна из характерных особенностей которого – широчайший разброс тактических трюков на протяжении всей партии. Но тут вступает диалектика, своего рода принцип Гейзенберга в шахматах: при ширине охвата страдает глубина расчёта, всё надо тщательно проверять. Конечно, такая работа чрезвычайно трудоёмка, но «овчинка стоит выделки». Счёт наших встреч «+6» говорит сам за себя!

Это фото, подаренное Купрейчику, могло напомнить ему предыдущую за несколько месяцев встречу, но здесь он также просмотрел эффектный удар, а затем растерялся в тактических осложнениях.

При подготовке книги к печати я решил показать здесь ещё один пример, где я посчитал дальше:


После 13.h4 позиция выглядит угрожающей, но можно сыграть 13…Qc7 14.f4 Ne7 с приемлемой игрой. Я нашёл очередную дыру в Витиных фантазиях.

13…Nxh4!? 14.Qg4 Ng6 15.Bxg6 fxg6.

16.Rxh7!? (безусловно, надо проверять 16.Qxg6+!? hxg6 17.Rxh8+ Kf7 18.Rxd8 Rxd8=) 16…Bxf2+! Вот почему я принял жертву пешки.

17.Ke2 (17.Kxf2? 0–0+! 18.Bf4 Kxh7 19.Rh1+ Kg8 20.Kg3 g5!?∓) 17…Rxh7 18.Qxg6+ Kf8 19.Qxh7 Qh4 20.Qxh4 Bxh4= Купрейчик – Капенгут, Минск 1978.

Кстати, композитор В. Прыгунов даже составил этюд (1990), используя эту идею.

1.e7+ Kf7 2.e8Q+ Kxe8 3.f7+ Kf8 4.Be7+ Kxe7 5.f8Q+ Kxf8 6.0–0+ с выигрышем.

В итоге на 20…Ne3 последовало, как «гром среди ясного неба»:

21.Bxe6! Nxf1 22.Ng6+! hxg6 23.Qxe4 Nxg3 24.hxg3 Bxf2+ 25.Kh2.

Неожиданно роли переменились. Как играть чёрным? Как спасаться от мата? Растерянный Купрейчик сыграл не лучшим образом.

25…Rf7?! Можно отдать ферзя в попытке построить обороноспособную крепость: 25…Qxe6 26.Qxe6 Rf6 27.Qe2 Raf8, но, скорее, речь идёт о технических трудностях.

Большую часть моих раздумий я пытался досчитать до конца 25…Rf4!? 26.gxf4 Nd8. Здесь у белых выбор между 27.Bd5 Qxe4 28.Bxe4 Ne6 29.Rg4 g5 30.fxg5 g6 31.Bxb7± и 27.Rxg6 Nxe6 28.Qxe6 (28.Rxe6?? Qh5#), например: 28…Rd8 (28…Rc8 29.Qh3+ Kg8 30.Rg5 Rc2 31.Qd3+–) 29.f5 (29.g4 b5 30.f5 Bb6⩲) 29…Qg8 30.g4 Qxe6 31.Rxe6 Bh4 32.Nc5 Bf6 33.Re2±.

После слабого ответа белые выигрывают ферзя.

26.Qxg6 Nd8 27.Bxf7 Qxf7 28.Rh5+ Kg8 29.Qh7+ Kf8 30.Rf5 Ke7. Ещё хуже 30…Bb6 31.Qh8+ Ke7 32.Rxf7+ Kxf7 33.a4+–.

31.Qh4+! Надо не забывать, что белый король ещё в матовой клетке, поэтому они не торопятся забирать ферзя!

31.Rxf7+ Nxf7 32.Qe4+ Kd6 33.Qf4+ Ne5 с угрозой Rh8.

31…g5!? Очередная ловушка: 31…Kd7? 32.Qxd8+!+–.

Плохо 31…Qf6? 32.Rxf6 gxf6 33.Qe4+ Kf7 34.Qh7+ Ke6 35.g4 (грозит Qf5+) 35…Bb6 36.Qf5+ Ke7 37.Nc5 Bxc5 38.Qxc5+ Kd7 39.Qc3 Ke6 40.Qc7+–, и чёрные никак не могут наладить координацию оставшихся фигур.

32.Qb4+ Ke8 33.Rxf7 Nxf7 34.Nd2. Перевод коня в центр доски оптимизирует координацию с ферзём. Легко выиграно и после 34.Nc5 Bxc5 35.Qxb7! Rd8 36.Qb5+ Rd7 37.Qxc5+–.

34…Rd8 35.Ne4 Bd4 36.Qxb7!? Точнее 36.g4!

36…g4.

Витя собрался и изыскивает хоть какие-то угрозы белому королю.

37.b4?! Застарелая болезнь легкомысленных ходов в выигранных позициях. Сильнее 37.Nc5! Rd6 38.Qe4+ Ne5 39.Ne6! Rxe6 (39…Bxb2? 40.Ng7+ Kf7 41.Qb7++–) 40.Qxd4 Re7 41.Qd5+–.

37…Kf8 38.Nc5 Rd6 39.Qb8+ Ke7?! Надо было переходить в коневой эндшпиль без двух пешек: 39…Kg7!? 40.Qxd6 Nxd6 41.Ne6+±.

40.Qxa7+ Ke8 (40…Kf6 41.a4 Rd5 42.Qb6+ Rd6 43.Qc7 Kg7 44.Qxd6+–) 41.Qa8+ Ke7 42.Qe4+ Ne5 43.Qf4 Nf7 44.Nb3!+– Bb6 (44…Rh6+ 45.Qxh6 Nxh6 46.Nxd4 Kd6 47.a4+–) 45.Nc5 Rh6+ 46.Kg1 Rg6 47.Qe4+ Kf6 48.Kf1 Kg7. Черные сдались.

Между прочим, хороший учебный пример для рейтинга около 2000. Ребята легко находят комбинацию. Следует вопрос: «Имеет ли значение перестановка ходов?»

К слову, незадолго до своего бегства, Виктор Львович готовился к Гастингсу в спортлагере “Стайки” под Минском с Витей Купрейчиком. Памятуя, что ему урезали стипендию после первого матча с Карповым, я организовал в двух шагах от моего дома двойное выступление (около 100 руб. при его месячной стипендии в 170 руб.), попросив вместо двух сеансов выступить пооткровеннее. Корчного понесло, и он произвёл скорее негативное впечатление на априори своих поклонников. Один из них не выдержал и спросил, как можно так отзываться о Тале. “Злодей” попытался смягчить впечатление, но тут же произнёс: “У меня с ним счёт 5:5 – пять выиграл, остальные -ничьи. Я его насквозь вижу, он не успеет подумать, а я уже знаю о чём”. Любопытно, что в этот отрезок времени счёт был уже значительно больший, но ленинградец использовал талевскую же формулу из интервью сразу после первого матча с Ботвинником.

Продолжение следует

Купить книгу Теоретик, игрок, тренер в России

в Беларуси

Для Европы и Израиля связаться в Риге с книжным магазином Intelektuāla grāmata

Об авторе и вышедшей книге с 3.40 до 7.30 мин.

Опубликовано 08.01.2024, 13:05

Обновлено 12.01.2023, 11:13

Другие материалы автора:

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

Альберт Капенгут. История одного приза

Альберт Капенгут. Глазами секунданта

 

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2)

Первая часть была опубликована в январе 2020 г.; см. здесь

На фото: автор воспоминаний

Армия

По окончании учебы в техникуме я был приглашен на работу на минский автозавод – МАЗ был заинтересован в создании команды для выступления на Спартакиаде народов СССР 1963 г. (Когда спустя полгода выяснилось, что соревнования коллективов по шахматам исключили из программы, от меня избавились, и я пошел работать в Белгоспроект.) Техникум не мог направить меня на работу на МАЗ, ибо та была не совсем по профилю, поэтому в ответ на просьбу МАЗовцев я был оставлен вне распределения. Это давало возможность поступать в Белорусский политехнический институт наряду с обладателями «красных дипломов», в отличие от других выпускников, обязанных отработать 3 года. К тому же спортклуб БПИ был заинтересован не только в усилении команды, но и в других успехах своих студентов на всесоюзной и международной арене.

Летом я узнал, что сроки экзаменов совпадают со Спартакиадой и, попав на прием к председателю Спорткомитета БССР Виктору Ильичу Ливенцеву, вынужден был сказать, что без переноса вступительных экзаменов я не смогу поехать в Москву. К сожалению, не только мастера, но даже КМС в юношеском возрасте не было мне на замену. ВИ вызвал Рокитницкого, поручив тому прозондировать почву и через пару дней доложить, а дальше, мол, он, Ливенцев, займется сам.

То, что сделал директор шахматного клуба, испортило мне жизнь минимум на несколько лет. Он перенес мои документы на вечернее отделение, где сроки экзаменов устраивали спорткомитет. Думаю, он не вдавался в детали и не обратил внимание на отсутствие техникумовского распределения. Во всяком случае, он не смог (или не захотел) объяснить это в приемной комиссии. Но после этого меня должны были призвать в армию!

В честь бронзовых медалей на Спартакиаде народов СССР 1963 г. нас принимал секретарь ЦК КПБ В. Ф. Шауро, который предложил провести через Бюро ЦК постановление о развитии шахмат в республике, пока его босс К. Т. Мазуров отдыхал. Однако присутствовала только часть команды – молодежь и Рокитницкий с Вересовым. От последнего трудно было ждать бумажной работы, но внештатный инструктор спорткомитета по статусу обязан был подготовить предложения… Тем не менее он саботировал эту исключительную возможность получить новый клуб на 15 лет раньше. Возможно, Рокитницкий понимал, что в этом случае наш «серый кардинал» лишится рычагов влияния, т. к. число сотрудников неизбежно вырастет.

После Спартакиады я опять попросился к Ливенцеву. Он понимал недоработку, особенно в свете нашего феноменального успеха, и разработал план действий. Герой Советского Союза, один из партизанской элиты, стоявшей у руля в республике, был в дружеских отношениях с облвоенкомом, генерал-майором Василием Ильичом Синчилиным. Действуя через него, а также отдел административных органов ЦК КПБ, которому формально было запрещено вмешиваться в работу военкоматов, он согласовывал отсрочки по призыву на мифические соревнования и сборы.

Этого было бы более чем достаточно, но команда Белорусского военного округа стала чемпионом Вооружённых сил в Киеве-1963 и заботилась о своём усилении, поэтому из штаба БВО также постоянно звонили в райвоенкомат. Конечно, мне было не до шахмат, и во время бесконечных визитов туда я не знал, чей звонок был последним. Так прошла осень, а Ливенцев тем временем договорился с министром высшего образования БССР Михаилом Васильевичем Дорошевичем о переводе меня на дневное отделение, возможном только после первой сессии, чтобы избежать обхода конкурсных экзаменов.

В начале 1964 г., когда ежегодный призыв был окончен, шёл сбор студенческой команды. И вот как-то вечером в баню в зимней одежде врывается вернувшийся из Москвы Володя Багиров и со страшными глазами кричит мне: «Срочно езжай в Минск, тебя забирают в армию!» У меня еще хватило сил пошутить: «Как, в мыле?», но было ясно, что случилось нечто экстраординарное. К началу следующего рабочего дня я уже был в кабинете зам. председателя шахматной федерации Л. Я. Абрамова (председатель обычно был номинальной фигурой). Узнав о моей ситуации, умнейший Лев Яковлевич подарил мне два дня. Тут же я дал телеграмму другу, чтобы тот ускорил перевод на дневное отделение.

По возвращению домой я сразу побежал в БПИ за справкой для военкомата и принес долгожданную бумагу по адресу. Неожиданно мне обрадовались, отвели в кабинет райвоенкома, тот позвал двух посторонних, назвав их понятыми, и предупредил меня, что в случае неявки через день для отправки в часть дело будет передано в суд. Я помчался к Ливенцеву и он, не глядя мне в глаза, признался, что здесь замешаны такие силы, что он беспомощен.

Выяснилось, что из КГБ СССР была переслана в ЦК КПБ анонимка об укрывательстве меня от армии председателем спорткомитета БССР и райвоенкомом, который на самом деле терпеть меня не мог. На материале резолюция второго секретаря ЦК – «призвать!» Через несколько дней приказ министра о моем переводе был отменен.

Насчет авторства никаких сомнений быть не могло… Лишь инструктор Дома офицеров, отвечавший за выступление команды БВО, был настолько заинтересован в моём призыве. Забегая вперед, скажу, что позже, возможно, сработал эффект бумеранга. Когда я начал играть за конкурентов, результаты сборной резко ухудшились, с 1-го в 1963 г. до 8-го в 1965 и 7-го в 1967 гг. Не удивлюсь, если именно в результате этого падения результатов Б. П. Гольденов потерял работу и вынужден был уехать из республики.

Не знаю, была ли это инициатива Гольденова, но меня направили в Гродно в штаб дивизии. Там решили, что мастеру спорта будет попроще в саперном батальоне, где дисциплина полегче, чем в строевой части. Появление нового пополнения в марте было необычно. Солдаты, призванные осенью, натерпевшиеся от дедовщины, получили объект для реванша.

Некоторые офицеры, впрочем, были рады разнообразить свои будни партией в шахматы. Однажды я был дневальным, а из ленинской комнаты нашей казармы доносились политзанятия офицерского состава. Один из лейтенантов спрашивает замполита майора Кондакова: «Вы говорите об авторитете командного состава, а вот лейтенант Чанчиков не считает для себя зазорным проигрывать Капенгуту». На что тот, казавшийся до сих пор лояльным ко мне, посоветовал: «А вы почаще отправляйте его в наряд на кухню, в следующий раз подумает, прежде чем выигрывать». Занятия оканчивались ритуалом – майор спрашивал словами Евтушенко: «Хотят ли русские войны?» – «Хотят, хотят, хотят!»

А. Капенгут в 1964 г.

Какой-то отдушиной было написание писем, причём под копирку во избежание потенциальных проблем. Лёня Бондарь пытался утешить, мол, у вас же какие-то занятия должны быть. В ответ я процитировал анекдот. Старшина диктует: «Вода кипит при 90 градусах». Все записывают, а один, окончивший десятилетку: «А нас учили, что при ста». На следующий день лектор поправляется: «90 градусов – это прямой угол». Вскоре меня вызвали к начальнику штаба, и тот, пряча улыбку, объяснил, что писать можно только про здоровье.

Еще можно рассказать, как наш батальон поднимали по тревоге, чтобы в Волковыске построить за 3 дня летний кинотеатр для солдат по случаю проверки округа начальником тыла Советской Армии маршалом И. Х. Баграмяном. Спали урывками. В какой-то момент командиру нашего взвода понадобилось определить угол в уже стоящей ферме, и он послал солдата взобраться на верхотуру измерить его. Черт меня дернул подсказать, как определить его на земле. Лейтенант смерил меня взглядом и приказал выкопать яму для столба. Полдня я копал, он пришел, почесал голову – засыпай. Так я и не понял, что это было – производственная необходимость или воспитательный процесс. Как говорится, рыл канаву от забора и до обеда.

Офицеры часто выезжали на разминирования 20-летнего наследия войны, прихватывая солдат 3-го года службы. Возвращаясь, те плевали на устав и делали, что хотели. Один из них рассказал мне, что во время Карибского кризиса они спали в шинелях с автоматами в обнимку, ибо у нашей дивизии второго эшелона задача была в течение 24 часов прибыть в Берлин, а войска ГСВГ тем временем должны были дойти до Ла-Манша.

По ассоциации вспомнил, как во время учебы в институте наш преподаватель военной кафедры майор Сердич хвастался перед студентами. Тесть-генерал достал ему пропуск на разбор операции в Чехословакии 1968 г., который в штабе БВО проводил командующий силами Варшавского договора И. И. Якубовский. Чтобы поразить наше воображение, он цитировал маршала. Я понял, что планы в то время были аналогичными.

Служба в саперном батальоне привела меня к логическому финалу. Костяк личного состава был кавказско-среднеазиатским из сельской местности, по-русски эти ребята хорошо понимали только мат. Во время очередной воспитательной акции дежурства на кухне отключили горячую воду, и мы не успевали помыть алюминиевые миски к ужину. Слово за слово, меня треснули по голове, я потерял сознание.

Так я попал в госпиталь с сотрясением мозга. Проблема была с диагнозом: его нельзя было ставить, ибо в таком случае пахло военным трибуналом. Мне удалось сообщить домой, вскоре приехал мой дядя-профессор, член коллегии минздрава республики, который наладил контакт с лечащим врачом. Кое-как меня привели в норму, однако спустя 5 лет я начал ощущать постоянную усталость глаз.

Из госпиталя меня вызвал Борис Гольденов, желая узнать, насколько я в состоянии продолжать играть, но побоялся взять меня в команду на полуфинал Вооружённых сил, и в итоге победители прошлого года не попали в финал. Смешно вспоминать, как Гольденов устроил фотосессию перед отъездом с кубком и без него, с разными вариациями состава.

Зато федерация республики в матче с сильной командой ГДР не могла обойтись без меня на юношеской доске, где я выиграл свой микроматч, и в итоге общий счет стал ничейным. Вскоре я смог поехать на традиционный турнир Прибалтики и Белоруссии в Пярну. Там я не раз беседовал с Александром Кобленцом, рассказывал о своих злоключениях в армии. Он предложил переехать в Ригу служить, для чего он мог бы написать обо мне самому министру обороны. Я взял тайм-аут, решив посоветоваться с Женей Рубаном, служившим в БВО уже пару лет. Тот резонно заметил, что не представляет, как письмо попадет к Малиновскому, но считает, что хуже мне от этого не будет… Возможно, переведут в спортроту, но в другой округ – нереально. На следующий день я поблагодарил Кобленца и согласился.

По возвращению пришел запрос на характеристику и вызов на сбор к чемпионату мира среди студентов. В штабе округа не нашли ничего умнее, чем отправить меня в часть за бумагами и ждать приказа на командировку там. Пришлось опять обращаться к Ливенцеву, он позвонил знакомому генералу, тот на моих глазах устроил разнос начальнику спортотдела округа и председателю спортклуба, попутно разрешив мне ехать на сбор.

О самом чемпионате можно будет прочитать в будущей книге. После закрытия Игорь Захарович Бондаревский звонит в Москву принимать поздравления. Да, конечно, поздравляем, только Смыслов захотел поехать на Кубу вместо Ходоса, поэтому тот будет играть в полуфинале чемпионата страны вместо Капенгута, а этот обойдется лично-командным первенством СССР среди юниоров.

Стало недоброй традицией, что внештатный инструктор республиканского спорткомитета не послал в Ригу второго участника, что было отмечено всесоюзной прессой. Если мне не изменяет память, весной состоялся пленум федерации шахмат БССР, на котором обсуждался вопрос о республиканском клубе. Кира Зворыкина, руководившая комиссией по проверке работы в клубе, отметила факты вопиющих нарушений финансовой дисциплины. На должности уборщицы свыше 8 лет числилась жена директора, в зал было куплено пианино, чуть ли не единственным предназначением которого были занятия музыкой дочери Рокитницкого, и т.д. Наибольшее впечатление на меня произвело выступление гроссмейстера Болеславского. В этот момент он был сам на себя не похож, метался по сцене как раненый зверь. Он рассказывал о содержании документов, на которые я натолкнулся позже, работая в архиве клуба над материалами по истории шахмат в Белоруссии.

В своей статье 2010 г. я писал: «Читаю письмо 1956 г. из Федерации шахмат СССР председателю Спорткомитета БССР: В связи с учреждением Спорткомитетом СССР звания «Заслуженный тренер СССР» просим представить ходатайство о присвоении этого титула Болеславскому и Сокольскому. Резолюция председателя комитета Коноплина: т. Рокитницкому – подготовить. Далее читаю подготовленный ответ: Мы отказываемся ходатайствовать… ибо не знаем, что они сделали для страны (! – АК), но в республике они не подготовили ни одного разрядника. В итоге бессменный старший тренер сборной страны, начиная c 1954 г., Болеславский получил это звание лишь в 1964 г. по ходатайству членов сборной СССР, а Сокольский – в 1965 г.»

Услышав выступление Болеславского, подавляющее большинство делегатов проголосовали за предложение председателя федерации шахмат БССР Або Шагаловича просить Спорткомитет освободить А. В. Рокитницкого от занимаемой должности. Против голосовали только двое – А. М. Сагалович (возможно, по должности) и Дима Ной, который со времени занятий с Шагаловичем во Дворце пионеров не любил бывшего тренера.

Наивно предполагать, что предложение освободить Рокитницкого от должности было результатом дрязг между директором клуба и председателем федерации. Настоящей причиной было противодействие Рокитницкого учреждению в спорткомитете БССР должности инструктора по шахматам, причём Аркадий Венедиктович подчеркивал, что выполняет эти функции на общественных началах. Вот только делал это заслуженный тренер БССР по шашкам на свой лад… Впрочем, Ливенцев не любил, когда его припирали к стенке, и отказался уволить Рокитницкого.

Вернемся к первенству страны, которое мне удалось выиграть, обогнав Цешковского, Тукмакова, Джинджихашвили и др. Партия с «Джином» стала первой, прокомментированной мной в специализированной прессе – рижском журнале «Шахматы», № 19, 1964 (с. 19). Когда вскоре я оказался в Москве, член президиума федерации шахмат СССР, председатель юношеской комиссии гроссмейстер А. А. Котов, сообщил мне о решении послать меня в Гастингс, но в итоге там оказался Юра Разуваев.

Партия Витолиньш Капенгут, первенство СССР среди юношей, Рига, 1964 г.

Забавно, что Боря Гельфанд, тоже ставший чемпионом СССР среди юниоров в Риге, назвал свою статью-отчет «Двадцать лет спустя». Больше представители Белоруссии этот титул не выигрывали.

В журнале «Шахматы» (Рига), № 18, 1964, с. 14, заслуженный тренер Украины Ю. Н. Сахаров, принимавший участие в пяти чемпионатах СССР, написал: «Капенгут – сложившийся по стилю мастер, тяготеющий к сложной тактической борьбе. Он еще не всегда чувствует опасность, играя черными, не всегда рационально расходует время для обдумывания, но его превосходство над остальными участниками не вызывает никаких сомнений. Капенгут, безусловно, наш сильнейший юниор на сегодняшний день».

Золотая медаль чемпиона СССР в командном зачёте в составе сборной «Буревестника» в 1968 г. Такая же причиталась и за первенство страны среди юниоров 1964 г.

Биография человека, написавшего те строки в 1964 г., поражает. Приведу выжимки из нескольких сайтов. Когда началась война, Юрия не взяли в армию как сына «врага народа», расстрелянного в 1937-м. Он был привлечен оккупационными властями к работе переводчиком в гестапо. Позже с занятой территории немцы отправили его на принудительные работы, в угольные шахты на Запад. После освобождения Бельгии союзниками Сахаров вступил в армию США и с оружием в руках дошел до Эльбы, откуда вернулся на Украину. Был награжден американским орденом Пурпурного сердца.

Весной 1951 года в полуфинале чемпионата СССР во Львове Сахаров взял чистое первое место и выполнил норматив мастера спорта. Но звание он не получил. Последовали донос, арест, обвинение. В конце концов, ему дали 25 лет – за то, что в течение нескольких месяцев провоевал против немцев в армии США. В 1955-м Юрий Николаевич отказался от предложенной амнистии, настаивая на реабилитации, последовавшей в 1956 г.

В 1968 г., на излете оттепели, Юрию Николаевичу позволили выехать на международный турнир в Болгарии, где Сахаров победил и завоевал балл международного мастера. Но далее до конца жизни украинец оставался «невыездным» – сказывался шлейф ареста и обвинения…В 1981 г. у железнодорожной станции близ Киева был найден окровавленный, совершенно растерзанный труп Сахарова.

В 1965 г. мы играли в полуфинале страны в Омске, где Сахаров разделил 1-е место. Когда после этого его пригласили выступить на местном телевидении, Сахаров поставил условием разговор по-украински. К слову, он терпеть не мог летать, но поезда от Омска до Москвы шли трое суток, и он скрепя сердце решил лететь до столицы, а дальше ехать ночным экспрессом. Из-за нелетной погоды самолет сел в Киеве. Наутро к нему пришел Гуфельд, и Сахаров с восторгом рассказал, как он сэкономил на билете. «Не будь фраером!» Эдик потащил его в Борисполь и начал там шуметь: «Безобразие! Вместо Москвы я оказался в Киеве» – «Пожалуйста, проходите на посадку» – «Нет, я поеду поездом». Ему еще вернули стоимость пролета.

Сразу после турнира был сбор сильнейших юношей в Майори (Юрмала). Там я увидел 15-летнего Юру Балашова, который, фанатично следуя указаниям Ботвинника, засекал расстояние и время прогулок по пляжу. Занятий практически не было, а сбором руководили директор Ростовского клуба А. А. Богатин и В. Н. Юрков. Вечером на скамейках перед старым зданием гостиницы, в которой обитал также Московский симфонический оркестр, ежедневно пару часов шли разговоры «ни о чем». Я был поражен, когда Арон Абрамович слово за слово опознал кузена – скрипача, связь с которым потерялась со времен войны!

Вскоре предстоял сбор команды ЦДСА, полуфинал и финал командного первенства страны среди обществ. Команда без лидеров собралась на армейской турбазе Кудепста на полпути из Адлера в Сочи. Тон задавал Гуфельд, который страстно жаждал похудеть и заставлял всех до изнеможения гонять мяч, но потом наедался как барбос. Через пару лет он понял тщетность своих попыток и только мерил время – 20 кг назад, 30 кг и т. д.

Во время сбора я посетил турнир претенденток в Сухуми, где Болеславский помогал Кире Зворыкиной (1919–2014). Мое знакомство с Кирой Алексеевной началось в 1960 году, когда 15-летним юнцом я попал в сборную команду Белоруссии, но ее лучшие результаты, включая матч на первенство мира, были уже позади. Супружеская чета Зворыкиной и Суэтина, приглашенная в Минск чуть позже Исаака Ефремовича, получила жилье на площади Победы. Когда я познакомился с ними поближе, они были в разводе, но воспитывали совместно Сашу, подававшего большие надежды в плавании. Последние годы Кира Алексеевна жила в Москве с семьей сына, ставшего известным ученым.

У Киры Алексеевны был поистине чемпионский характер. Она с завидным упорством зацикливалась на себе. Многолетняя журналистская деятельность, постоянные занятия спортом, даже ее отношения с окружающими лишь подтверждают это. Очень едкое остроумие, однако, заканчивалось на своей персоне.

Мне приходилось бывать ее тренером, и я не переставал удивляться, с какой жадностью Зворыкина постигала новые знания, причем на другой день могла повторять то же самое вновь и вновь, ибо память сдавала. Она всегда была готова играть в мужских чемпионатах республики с мастерами. Лучший результат был в чемпионате 1961 г., где Кира Алексеевна выиграла у Гольденова, Сокольского и Шагаловича, а ничьи сделала с Багировым и Ройзманом.

Иногда в голову Зворыкиной приходили оригинальные решения. Однажды в очередной партии я избрал незнакомую для нее систему староиндийской защиты. Она подумала 40 минут и перешла к защите Грюнфельда. Я не уверен, что любой гроссмейстер сообразил бы, как это сделать.

Когда международный арбитр Зворыкина согласилась быть главным судьей 42-го женского чемпионата СССР (Таллинн, 1982 г.), она не представляла, что окажется в эпицентре крупного скандала. Супружескую пару Бориса Гулько и Анну Ахшарумову долго не выпускали в эмиграцию. На чемпионат страны был командирован человек из КГБ, чтобы «опекать» Аню. В решающей партии Нана Иоселиани просрочила время во встрече с ней. Эта победа делала Ахшарумову чемпионкой СССР. Чекист позвонил в Москву. Началось «выкручивание рук» Зворыкиной. Только главный судья мог принять решение продолжать партию. В этот трудный момент Кира настояла, чтобы ей сообщили об оформленном решении Федерации шахмат СССР.

Больше половины участниц подала протест главному судье. Зворыкина потом рассказывала, с каким трудом она уговаривала шахматисток отозвать свои подписи, ибо хорошо представляла, чем это грозит им. Зато через пару часов на требование чекиста ознакомить его с заявлением, она с улыбкой спросила: «Какое заявление?». Я думаю, она не перешла Рубикон порядочности, который каждый для себя устанавливает сам. Известно, что многие советские чемпионы опускали свою планку ниже и ниже. На мой взгляд, исключение составлял только Борис Спасский.

Вернёмся в 1964 г. Потом Кобленц пересказал мне содержание своего письма Малиновскому: «…Ваши слова о подготовке своего, армейского Таля запали мне в душу…» и далее изложил мою ситуацию. Затем это послание было отправлено порученцу Родиона Яковлевича полковнику Комиссарову. Дочь маршала Наталья Родионовна рассказывала: «Папа действительно был хорошим шахматистом и считал, что военному человеку играть в шахматы полезно и даже необходимо. У него была богатейшая шахматная библиотека, книги с автографами Ботвинника и других легендарных шахматистов».

В ЦДСА показали телеграмму Ливенцева, где он пишет, что мне созданы все условия, и просит отменить решение о переводе. На ней – резолюция министра: «Подтвердить приказ». Мне пришлось вновь появиться в своем саперном батальоне и забрать пакет с документами.

Проездом в Минске договорился с друзьями о вечеринке по случаю 7 ноября. Предполагалось вначале посидеть в кругу семьи, а потом встретиться на только что полученной Лёней Бондарем квартире – на бульваре Толбухина, рядом с кинотеатром «Партизан». В квартире была лишь раскладушка, а вместо хозяина его сестра. Я немного запаздывал, однако заметил у подъезда редчайшую по тем временам «Чайку». Зашёл; половина компании была мне незнакома. Лариса представила меня как-то помпезно, не характерно для нее. Батарея бутылок, многих этикеток я раньше никогда не видел. Играют два магнитофона. Танцую с незнакомкой – она оказалась школьницей выпускного класса, недавно переехавшей в Москву. Где там живёт? На Ленинских горах. «Где правительственные особняки?» – «Недалеко, и вообще, папа сказал, чтобы поздно не возвращалась».

Незнакомая часть компании дружно уехала, но одного парня заинтересовала подруга Ларисы, и Арнольд вернулся, а дальше всё встало на свои места. Я разговаривал с Наташей Мазуровой, которая пару недель как переехала в столицу, и папа отпустил ее повидать друзей, предоставив персональный ТУ-134 с сопровождающим. С ней были Наташа и Лена Машеровы, Лена Притыцкая и еще кто-то. Злые языки мне потом говорили, что новый знакомый увивался за другой Наташей, но в конце концов Петр Миронович его выгнал.

По приезду в Ригу я явился к начальнику Дома офицеров подполковнику Орлову. Он предложил на следующий день встретиться у штаба Прибалтийского округа, чтобы представиться руководству. Однако, посмотрев на меня в форме, вздохнув, босс предпочел оставить в машине. В итоге зам. командующего округом подписал разрешение на проживание у родственницы с выплатой денежной компенсации за питание (78 копеек в день). Приписали меня к топографическому отряду, учитывая мои курсы геодезии в техникуме и БПИ. По итогам года как член сборной страны – чемпиона мира среди молодёжи – я получил фотоаппарат с гравировкой: «рядовому Капенгуту от министра обороны».

Безусловно, в сравнении с саперным батальоном на границе это была сказка. Однако появились две проблемы – на что жить и что делать. Помог маэстро – так друзья звали А. Н. Кобленца. Он организовал еженедельные занятия в Рижском институте инженеров гражданской авиации, а также рекомендовал в газету «Советская молодежь» вести шахматный отдел.

Чуть позже я стал постоянным автором рижского журнала «Шахматы», причем забавным способом – обнаружив плагиат! В № 7 (апрель 1965 г.) статья Б. Беленького повторяла фрагмент из брошюры В. Пушкина «Эвристика и кибернетика». Ответственный секретарь А. Домбровскис, руководивший журналом при зицредакторе Тале, испугался шума (который я и не собирался поднимать – просто демонстрировал свою память) и потребовал доказательств. Пришлось мне раздобыть эту книгу, а он, в порядке компенсации, открыл зеленую улицу для материалов «чужака».

Сложнее было с времяпровождением. Конечно, начальник отдела туризма и шахмат отставной подполковник Воробьев не слишком жаловал мой вольный статус, требуя присутствия в Доме офицеров, а в случае выборов даже отправляя в спортроту на голосование (в форме, с ночевкой). Иногда я засиживался в республиканской публичной библиотеке, продолжая копаться в каталогах журнальных переводов.

Слева направо: А. Воробьёв, зам. начальника Дома Офицеров, член сборной Прибалтийского округа Розалия Абрамовна Мещанинова, помогавшая М. Талю создать книгу о матче с М. Ботвинником, А. Капенгут

Совсем по-другому жизнь пошла, когда тетя познакомила с сыном своей приятельницы Мариком Блюмом, и он пригласил меня в молодежную компанию, где смутное отношение к шахматам имел лишь отец Лени Сандлера, который сейчас живет в Австралии. Кстати, на первой вечеринке я обратил на себя внимание, обыграв его вслепую. Часто приходилось встревать в политические споры. Оттепельный (я бы сказал, вегетарианский) период в жизни страны, когда появилось много отсидевших по 58-й статье, и лишь слегка преследовалось инакомыслие, привел к росту национального самосознания, подталкивавшего к эмиграции. В нашей компании постоянно шли дискуссии об этом. Я защищал позицию, сходную со многими высказываниями Ильи Эренбурга, и всегда был в меньшинстве, но меня уважали, поэтому терпели, хотя другие с аналогичными взглядами долго не задерживались.

Ближе других был Вульф Залмансон. Когда я по возвращении в Минск женился, как-то поздним вечером раздался звонок. Вульф пришёл в офицерской форме, и я не сразу узнал его. Поговорили тогда совсем немного. Вскоре по «самолетному делу» его приговорили к десяти годам. Дружил я также с Маргаритой Соломяк, вскоре вышедшей замуж за Арона Шпильберга (позже его арестовали на волне гонений на еврейских активистов).

Марик Блюм c горящими глазами пророка был, можно сказать, неформальным лидером сионистской молодежи. Когда в 1966 г. я вернулся из Швеции, мне рассказали, что его посадили после стычки с милицией на концерте израильской певицы Геулы Гиль. После отсидки его побыстрее выпихнули в Израиль, где он сменил имя на Мордехай Лапид, стал активистом поселенческого движения, и был убит палестинцами из проезжавшей машины в 1993 году. Погиб и его 18-летний сын, трое других детей были ранены. Всего у него их было 15.

Тем не менее позже я жалел, что в этот период жизни недостаточно занимался шахматами, особенно анализом и классическим наследием, несмотря на огромное количество сыгранных партий и громадную практику игры в блиц. Очень не хватало Болеславского с его подходом. Милейший маэстро был прекрасным организатором, превосходным собеседником, но практической помощи оказать не мог.

Вскоре мне пришлось уже в новой команде, ставшей своей на пару лет, отбираться в лично-командном полуфинале чемпионата Вооружённых сил в Вильнюсе. В сборной Прибалтийского округа играли чемпион СССР среди юношей 1960 г. Толя Шмит, будущие гроссмейстеры Лева Гутман и Юзик Петкевич. С некоторым трепетом я познакомился с легендой шахмат Милдой Рудольфовной Лауберте. 12-кратная чемпионка своей страны играла в женских чемпионатах мира еще до войны. Ее муж, гроссмейстер по переписке Лу́цийс Э́ндзелинс, в 1944 г. эмигрировал в Австралию. Когда мы заговорили о нем, я понял, что он ей по-прежнему дорог. Свекор остался крупной фигурой в латышской филологии, академиком и почетным доктором дюжины зарубежных университетов.

В Вильнюсе мы играли в гарнизонном Доме офицеров; бывшем генерал-губернаторском, а ныне – Президентском дворце.

В гостинице «Вильнюс» я жил в одной комнате с главным судьей, капитан-лейтенантом Сергеем Агассиевым. Мы быстро нашли общий язык, и я был зачарован его биографией. Попытаюсь восстановить часть его рассказов. Все было необычно, начиная с национальности Агассиева (ассириец). Он плавал на атомной подлодке, во время 8-месячного похода к берегам Индонезии получил дозу облучения. Стал адъютантом командующего Тихоокеанским флотом. Потом учился на закрытом факультете Военно-политической академии. Впоследствии кто-то говорил, что Агассиев стал военно-морским атташе в Египте.

В судейскую коллегию входили также Леня Верховский и Дора Анчиполовская, которая была первым приятелем, кого я встретил в аэропорту Бен-Гуриона в 1989 г., когда прилетел со сборной СССР на командный чемпионат Европы в Хайфе. С 1967 г. там не было советских самолетов, и до 1989 г. мне трудно было представить себя на Земле обетованной.

Дора много переводила с французского и даже издала «Мемуары одинокой женщины», где писала о своих отношениях с Корчным, Штейном, Авербахом и т.д. В 2008 г. ее убили в Иерусалиме. Леня любил рассказывать анекдоты, помнил очень много всякой всячины, написал кучу книг, но старался «плыть по течению».

Запомнилось, как Женя Рубан менял свои талоны у буфетчиц, запивал булочку кефиром, а на сэкономленные гроши покупал в букинистическом книги Бердяева, Ильина, Шестова и др. В Прибалтике кое-что еще сохранилось из досоветских изданий, да и КГБ был помягче.

К слову, рижский окружной Дом офицеров, в котором мне пришлось околачиваться два года, также занимал одно из лучших зданий города. Оно было построено в стиле «Арт Нуво» в начале ХХ века; до и после Советской власти принадлежало рижскому латышскому обществу. В апреле 1965 г. в «золотом зале» этого здания играли матч претендентов Керес и Спасский, а я, как в какой-то мере хозяин, руководил работой пресс-центра. Большинство публики болело за эстонца, не в последнюю очередь по политическим мотивам, и по окончанию решающей острейшей партии победитель стоял в одиночестве. Заметив это, я тут же подошел к Боре и начал заговаривать ему зубы, чтобы он не обращал внимания на реакцию окружающих.

Летом в Одессе проходили финалы командного и личного чемпионатов Вооружённых сил с разбежкой около 2 недель. Там я познакомился с Милой Цифанской и Мариной Глезер, которые играли на девичьей доске за Сибирский и Белорусский округа. Если вторая быстро поменяла шахматы на программирование (сейчас мы иногда пересекаемся в Чикаго), то Людмила, переехав в Гомель, игру не забросила и принимала активное участие в шахматной жизни республики. В 1978 г. стала чемпионкой БССР, а в 1980 г. в составе команды Белсовета победила в командном первенстве ДСО «Спартак». Вместе с Цифанской мы играли и в Кубке СССР среди обществ в 1982 г. (за «Спартак»), а ещё раньше, в 1968 г., выступали в аналогичном турнире в Риге, только в разных командах. Людмила вышла замуж за постоянного участника белорусских турниров 1970-80-х гг. Борю Марьясина и уехала в Израиль, где стала международным мастером и основным членом сборной на Олимпиадах и чемпионатах Европы.

Участники личных турниров оставались на эти 2 недели в Одессе за счет ЦДСА, что послужило темой для фельетона в «Красной Звезде». Однако, если подсчитать стоимость билетов туда и обратно, да и сборы по подготовке каждого, то получилась бы сумма, на порядок большая, но шума было изрядно.

Чемпионом стал Савон, оторвавшись на 3 очка от второго призера. Его игра производила на меня очень сильное впечатление, даже большее, чем на 39-м чемпионате СССР, который он выиграл (может быть потому, что я сам тогда вкладывался по-черному и не замечал ничего вокруг). Володя погружался в игру настолько, что его почти не оставалось для кипящей вокруг жизни.

Тогда мы в течение восьми лет много времени проводили вместе. Савон не был большим интеллектуалом, его непосредственность иногда вызывала улыбку, но харьковчанин был искренним добрым парнем. Если бы федерация на самом деле заботилась о пополнении большой сборной, то, выделив ему несколько международных турниров, сняла бы с него заботу о титуле, как средстве обеспечить себя. Не сомневаюсь, что в этом случае его талант заиграл бы новыми красками. Смешно сказать, что в 1965 году, набрав в полуфинале +7 и став третьим, он оказался за бортом финала, а в двухступенчатом чемпионате «Буревестника» мой друг Эдик Бухман вышел с +1, Толя Быховский же – вообще с 50%.

Уже после того, как он стал чемпионом СССР в 1971 г., его послали в Чили. Там Савон сыграл в небольшом турнирчике в Ла-Серена, а потом к нему обратился второй человек в компартии Родриго Рохас и попросил бесплатно поездить по глубинке с выступлениями, чтобы поддержать социалистическое правительство Альенде и продемонстрировать солидарность и дружбу советского народа. Володя мотался в тяжелейших условиях по 2-3 сеанса в день, но был искренне горд своей миссией. Я думаю, что никто больше из наших гроссмейстеров не был способен на это.

Наконец я сыграл в полуфинале чемпионата СССР. Четыре предыдущих года у меня были шансы сделать это раньше, но увы…Об одном из победителей – Сахарове – я уже писал, а вот о двух сбоях в профессиональной работе мозга – нет.

Партия с приятелем-соперником Виталием Цешковским – на 19-м ходу могу выиграть качество, но у черных есть компенсация, оценивая ее, истратил много времени. Решил поискать что-то еще, не нравится. Время поджимает, думаю, что надо вернуться к первоначальному замыслу и… не могу его вспомнить. В цейтноте упустил выигрыш, прошел через проигрыш, спустился в зал, и болельщик спрашивает, почему я так долго думал и не взял. Только после этого вспомнил вариант. Безусловно, провал в памяти, но интуиция не подвела – инициатива черных в этом случае была опасна.

Еще один прокол случился во встрече с Бухути Гургенидзе. Воюя против староиндийского клина, я разменял тяжелые фигуры по вертикалям «b» и «f» и забрал пешку на а7 с технически выигранной позицией. Собираюсь вернуть коня на b5 и, с рукой в воздухе, замечаю, что зеваю в два хода фигуру. Нормальная реакция – поставь назад и отдышись, есть и другое поле. Но в голове мелькают обрывки мыслей – что я делаю? Ведь можно свихнуться! И как противовес – а что тебе эта фигура, эта партия, этот турнир, эти шахматы! И я опускаю коня на отравленное поле. Стоит сказать, что после секундного затмения я сумел без фигуры при доигрывании сделать ничью. Может, это последствия армейского сотрясения? Слабым утешением был приз за самую красивую партию турнира против Баранова.

Другой победитель этого полуфинала – Эдик Гуфельд – завел разговор о поездке его тренером на чемпионат страны. Конечно, я знал, что ни на одно его слово нельзя положиться, но побывать на таком сильном турнире хотелось. Однако действительность превзошла ожидания. В Дом офицеров пришла бумага из ЦДСА: «…командировать в Таллинн… с постановкой на питание и размещением в одной из воинских частей города».

Идея сменить махонькую комнатушку тети на казарму меня не прельщала, к тому же компенсацию за еду уже получил. Вообще, начальник Дома офицеров неплохо относился к протеже министра и подписывал без разговоров бесконечные командировки в Минск, когда в календаре открывалось очередное окно. Я наловчился, как основание, использовать директиву министерства обороны по всем спортивным мероприятиям года – отыскать в здоровом томе нужную строчку тяжело даже для компетентного человека. В итоге он подписал обоснование: «Для просмотра партий чемпионата СССР».

Когда я разместился в той же гостинице, что и участники, Гуфельд встревожился, и я объяснил свой статус. Он начал мямлить, что вот-вот оформит нормальные условия, но хотя верить ему было бы наивно, я начал работу. Да и его подготовка к партии выглядела как анекдот. Играя белыми с Кересом, после 1.е4 е5 он, в мандраже, не знал, как сделать ничью! Присутствовавший при этом цирке Леня Штейн, вдоволь подтрунивавший над ним, предлагал один за другим способы добиться искомого результата. Однако за доской Эдик преобразился и даже пожертвовал Паулю Петровичу пешку в дебюте!

В итоге через неделю он решил сохранить хорошую мину при плохой игре, и, чтобы не пришлось компенсировать расходы за свой счет, заявил, что он отказывается от моей помощи. Зная, с кем имею дело, подозвал Володю Савона как свидетеля его слов. Пока оставались деньги, помогал Гене Кузьмину, потом вернулся домой.

После очередного чемпионата Латвии, утешая Толика Шмита, неудовлетворенного своим выступлением, я сказал, что он, как и в прошлом году, разделил 3-4-е места, на что тот отпарировал: «Только тогда впереди были Таль и Гипслис, а сейчас Айвар и ты». О нравах в республике в то время можно судить по закрытию, когда второму призеру ничего не досталось. Случайно Толик проболтался, что ему дали 15 руб. Я не выдержал и поинтересовался у директора Солманиса. Думаете, он извинился? «Откуда я знаю? Сколько он Вам назвал?» В итоге мне выписали на 5 руб. больше, чем Шмиту.

В турнире мне удалось применить подготовленную дома оригинальную идею в славянской защите на 7-м ходу – это была моя первая новинка, напечатанная в «Информаторе» 1/374. За последующие полвека вариант многократно испытывался на гроссмейстерском уровне, но так и остался анонимным. В целом, я думаю, что число моих новшеств за это время приближается к тысяче, а количество комментированных партий зашкаливает за нее.

Ставший чемпионом Айвар был представителем титульной национальности, что давало ему определенные преимущества. Несмотря на то, что он был членом КПСС, однажды он сказал мне в переполненном «золотом зале» Дома офицеров: «Здесь тебе Латвия, а не Советский Союз!»

Чемпионат ВС обернулся для меня кошмаром – в середине турнира меня отправили в Минск к отцу, но не предупредили, что папа уже умер. Панихида была в школе, которой он руководил с нуля более 10 лет. Когда-то в детстве я приходил в учительскую и часто играл в шахматы с преподавателем математики, Героем Советского Союза Владимиром Алексеевичем Парахневичем. Когда отец схватил очередной инфаркт, тот возглавил школу. С сочувствием он сказал: «Жалко старика». Я напомнил, что папе было всего 54 года. Вернувшись в Вильнюс, я слег на нервной почве; ребята навещали меня и расписывали ничьи. Только Виктор Желяндинов хотел меня обыграть, но не сумел.

Сразу по возвращении из Швеции Эдик Бухман и я, не заезжая домой, отправились на полуфинал СССР в Краснодар. Играл я там, увы, очень легкомысленно. В итоге, как и в прошлом году, не хватило до выхода 1,5 очка из 17; это очень много. Забавный эпизод – на рынке, увидев меня в сверхмодной нейлоновой рубашке, какой-то темпераментный кавказец кричит: «Продай, 10 рублей даю». Пришлось ему объяснить, что у нее госцена 25. Он кивнул соседке по прилавку и увязался за мной, по дороге набавляя цену. У дверей гостиницы он говорил уже о 75 руб., и я еле удержался, чтобы не зайти с ним в свою комнату и отдать ее за эти деньги.

Как всегда, очередная партия с Гуфельдом привела к очередному конфликту. В сложной позиции он пожертвовал качество с неясными шансами. Перед ним стояла дилемма – или жертвовать фигуру с потенциальным вечным шахом (однако если я уклоняюсь, у него опасная атака), или его инициатива выдыхается. Задача – спровоцировать на продолжение борьбы после жертвы коня. Как? Вывести меня из себя. Первый этап – предлагает ничью. Я реагирую соответственно – прошу сделать ход, и я обдумаю его предложение, а сам в зале подсаживаюсь к Роме Джинджихашвили и сообщаю ему о предложении Эдика. Следует ход по пути к вечному шаху, я сажусь за доску, а мой партнер встает и с апломбом произносит: «Теперь я на ничью не согласен». Мне стало любопытно, что он сделает? Подписываю бланки и останавливаю часы.

Р. Джинджихашвили и А. Капенгут

Он садится за доску: «А у тебя свидетели есть?» – «В зале Джин видел» – «В зал можешь кого угодно приводить (было сказано порезче). Зови судью, я требую очко из-за остановки часов». Зову главного судью Поволоцкого (из Гродно). Гуфельд заявляет, что он не предлагал ничью, потом, что он предложил полтора хода назад. «Да, поражение», – говорит судья. «Вы сомневаетесь, что он предложил ничью?» – «Нет, но ты не имел права, согласившись на ничью, останавливать часы». Судьи собрались за сценой, начался гвалт. Васюков в цейтноте останавливает время и идет за сцену, требуя прекратить это безобразие. Гипслис мне шепчет: «Если тебе засудят, я потребую то же для Васюкова». Звонят в Москву, те предлагают продолжать партию. Эдик тут малость протрезвел, ведь, устроив этот сыр-бор, сейчас он должен будет жертвовать фигуру и давать вечный шах. «Ладно, ничья», – промямлил он. После этого эпизода в очередном издании кодекса появилась строчка: «Остановка часов из-за недоразумения не влечет за собой никаких последствий».

Надо же было судьбе так распорядиться, что его выход в финал зависел от меня. Если бы мне нужно было сделать ничью, чтобы он не вышел, то вопрос бы не стоял, но проигрывать черными Васюкову не хотелось. Естественно, Гуфельд пришел ко мне, можно с натяжкой сказать, что извинился, и попросил играть с полной отдачей, разработав целую шкалу, начиная с моего проигрыша, до результата, благодаря которому он попадает в финал. При этом оставил мне 25 руб. в счет будущей премии – для солдата это не так уж мало.

У Эдика нервная система не выдерживала перегрузок и он, быстро сыграв вничью, прошептал: «Удваиваю». Партия была отложена в чуть худшей позиции и через несколько часов предстояла защита. Гуфельд уже был пьян в стельку, мешал анализировать, лишь повторял: «Утраиваю». Помог Толя Лейн со свежей головой. Еще 5 часов доигрывания – и протрезвевший Эдик собирает друзей для импровизированного банкета. Наивно полагавший, что он мне должен, я держался рядом. В магазине у кассы наш победитель шарит по карманам и просит меня заплатить: «Ведь я тебе должен намного больше». В итоге мне осталась лишь сдача…

(окончание следует)

© Albert Kapengut 2020

Опубликовано 21.12.2020  20:13