Category Archives: Знаменитые евреи с калинковичскими корнями

Рыгор Бярозкін. Вершы З. Цялесіна

Сёння, 3 ліпеня, спаўняецца сто гадоў з дня народзінаў знакамітага беларускага крытыка і перакладчыка Рыгора Саламонавіча Бярозкіна (1918, Магілёў, –1981, Мінск). Ён пачаў свой творчы шлях у сярэдзіне 1930-х гадоў з публікацый у часопісе «Штэрн» (на ідышы), потым, будучы студэнтам Менскага педінстытута, шмат займаўся вывучэннем і аналізам твораў на беларускай мове, загадваў аддзеламі крытыкі ў часопісе «Полымя рэвалюцыі» і газеце «Літаратура і мастацтва». Але, як паказвае наступная публікацыя з той самай газеты «ЛіМ» (03.10.1939), Бярозкін і далей цікавіўся даробкам ідышных літаратараў.

Такім чынам, прапаную ўвазе чытачоў belisrael.info рэцэнзію на кнігу Зямы Цялесіна (1907, Калінкавічы – 1996, Іерусалім) «Аф майн эйгенер эрд» («На маёй уласнай зямлі», выйшла ў 1939 г.). Падобна, што некаторыя назіранні ды развагі крытыка не губляюць вартасці дасёння.

Адметнасці даваеннай арфаграфіі захаваны. Каб пашырыць кола чытачоў, унізе даецца і мой пераклад рэцэнзіі Рыгора Бярозкіна на рускую. Трэба яшчэ дадаць, што ў 1941 г. і ледзь ацалелы ад куль НКВД Бярозкін, і Цялесін пайшлі добраахвотнікамі на фронт, адважна змагаліся супраць нацызму.

В. Рубінчык

Вершы З. Целесіна

У вышаўшай нядаўна першай кнізе вершаў З. Целесіна «На сваёй зямлі» прадстаўлены творы самых розных творчых узроўняў і самых процілеглых паэтычных імкненняў. І ўсё-ж кніга ў цэлым робіць радаснае ўражанне. Прычынай гэтага з’яўляецца незвычайная жыццёвасць вершаў Целесіна. Іх сапраўдная, а не пракламіраваная сувязь з рэальнай совецкай рэчаіснасцю. Вершы гэтыя маюць свой уласны свет, межы якога вельмі лёгка ўстанавіць.

З. Целесін піша пераважна аб старым і новым Палессі, аб адноўленым яўрэйскім мястэчку і яго жыхарах – простых і здаровых людзях, якія прызнаюць жыццё, даверанае іх уласным рукам, і адкідваюць усякую пабочную і прыніжаючую апеку над імі. Цяжкое жыццё цягнулі гэтыя людзі да набыцця сваёй роднай совецкай зямлі. Не ў плане агульных і сантыментальных лямантацый-скаргаў на невыноснасць жыцця ў мінулым, а ў плане дзейсных вобразаў, самастойна падгледжаных і вылучаных з жыцця, паэт здолеў перадаць усю жорсткую бессэнсоўнасць старога местачковага быцця. У выдатнай «Баладзе аб скрыгалаўскім тракце» сам па сабе сюжэт, без усякіх растлумачэнняў, дзякуючы сваёй нарачытай бязглуздзіцы (местачковая дзяўчына, якая едзе к свайму жаніху ў суседняе мястэчка, пагрузла ў непраходным балоце і тры гады не вылазіла з яго) паказвае на сапраўдную неразумнасць і бессэнсоўнасць старога местачковага ўкладу жыцця.

Вершы Целесіна лірычныя, у іх адчуваюцца зацікаўленыя і актыўныя адносіны паэта да жыцця. Прычым, лірызм паэта разнастайны ў сваіх формах, у залежнасці ад матэрыяла, ад тэмы і ад паэтычных адносін да тэмы. У той-жа «Баладзе аб скрыгалаўскім тракце» лірызм паэта адценен гумарам.

У вершы «З дзіцячых год» лірыка Целесіна набывае трагічна-напружаны характар, у ім адчуваецца сапраўдны боль. У вершы «Бабульчыны рукавічкі», у якім Целесін паэтызіруе пяшчотныя дзіцячыя ўспаміны, захаваўшыяся ў далёкім куточку памяці, лірычны пафас атрымлівае зусім новае гучанне незвычайнае дзіцячай чыстаты і непасрэднасці. Але і ў гэтым вершы трагічна-напружаная нота гучыць на супярэчлівым ёй агульным фоне дзіцячага апавядання, як указанне на глыбокую трагічнасць мінулага жыцця. Вось бабулька, робячы рукавічкі, апавядае ўнуку аб «птушцы-сіраце», чыім «адзінокім плачам заліваліся лясы», і гэта ўмела ўведзеная ў верш фальклорная рэмінісцэнцыя робіць бяскрыўднае, здавалася-б, дзіцячае апавяданне шматзначным і глыбокім. Раптам, як гаворыцца, зрабілася «далёка відаць ва ўсе канцы свету».

Адчуванне ўдачы і самастойнасці суправаджае тыя вершы Целесіна, у якіх асабістыя адносіны паэта к свету выражаюцца не ў нарачыта-стылізаванай форме, а проста, натуральна і вольна. Вось верш «Загад Варашылава», у якім паказана ўступленне Чырвонай Арміі ў яўрэйскае мястэчка, вызваленае ад польскіх акупантаў і рабаўнікоў. Тут сама па сабе выбраная паэтам песенная форма з’яўляецца выражэннем унутрана-святочнага стану, калі звычайнае, здавалася-б, слова не выгаварваецца, а спяваецца. І маткі, што плачуць ад радасці, на крывых парогах мястэчка, і стомленыя коннікі, і няхітрая песня з часта паўтараючыміся радкамі – усё тут зліваецца ў адным цэльным адчуванні ад паказанай паэтам карціны. Тое-ж самае можна сказаць і аб вершы «У радасці», у якім З. Целесін своеасабліва паэтызіруе сумную песеньку беларускай дзяўчыны аб «святочна прыбраным жарабку», аб жаніху «у новым картузе», аб уласным разбітым шчасці.

Целесіну добра ўдаецца нацюр-морт. Ён наглядальны і можа ў адной дэталі перадаць цэлую карціну. У вершы «Смага» адчуванне прадзельнай распаленасці, спёкі, смагі перадана адной выразнай дэталлю: «Здаецца, дакраніся да чаго-небудзь і выб’еш іскру ты…»

Усё гэта з’яўляецца, безумоўна, станоўчай якасцю паэта З. Целесіна.

Аднак, многае ў яго кніжцы «На сваёй зямлі» можа выклікаць сур’ёзныя супярэчанні. Нам здаецца зусім беспадстаўным жаданне паэта Целесіна цэлым радам штучных метадаў і сродкаў «захаваць» сваю ложна-зразумелую арыгінальнасць. Целесіну здаецца (а гэта вельмі моцна адчуваецца ў вершах), што своеасаблівасць паэтычнага голаса, першароднасць паэтычных адносін к свету ствараецца захаваннем сваёй сувязі з якім-небудзь бытавым ці нават этнаграфічным матэрыялам. Устойлівасць гэтага матэрыяла і ёсць устойлівасць творчай манеры паэта. Так прыкладна разважае Целесін (як гэта вынікае з яго вершаў), і жорстка памыляецца. Целесін вельмі моцна клапоціцца аб прыўнясенні ў свае вершы мясцовага «палескага» каларыта, характэрных слоўцаў, зразумелых толькі яму, бытавых прыватнасцей, вядомых толькі жыхарам яўрэйскага мястэчка Палесся. Не гэтымі шляхамі працякае паспяванне сапраўднай своеасаблівасці ў паэзіі. Яно больш глыбокае, і мяркуе ў якасці першачарговай сваёй умовы цэльнасць і самастойнасць паэтычнага мышлення, наяўнасць вялікай агульна-чалавечай, а не толькі вузка-краявой і этнаграфічнай тэмы. Асабліва добрыя тыя вершы Целесіна, у якіх паэт забывае аб сваіх пастаянных клопатах «захаваць» сваю манеру, «бараніць» свой голас, «зацвердзіць» сваю арыгінальнасць. Гэтыя вершы хвалююць сваёй вялікай праўдай і сапраўднай навізнай, якая адчуваецца ў іх. Але што сказаць аб тых вершах, у якіх Целесін займаецца непатрэбнай стылізацыяй, бясплодным вышукваннем характэрных слоўцаў? Гэтыя вершы дрэнныя ў самай сваёй сутнасці. Яны ўяўляюць сабою ложную творчую тэндэнцыю.

Трэба аддаць справядлівасць: Целесін добра адчувае прыроду. Гэтае пачуццё прыроды ўваходзіць, па яго думцы, слагаемым у агульную суму, якая называецца «творчай манерай» паэта Целесіна. І вось зноў-такі ўдалыя тыя прыродаапісальныя вершы Целесіна, у якіх паэт забываецца аб «слагаемых», і аб «суме», і аб «творчай манеры», і зусім няўдалыя тыя вершы з прадузятым і падкрэслена-«целесінскім» «пантэізмам». Там самі па сабе вычурныя вобразы пачынаюць паўтарацца з верша ў верш. Параўнанне сябе з дрэвам, якое павінна выразіць пантэістычную злітнасць паэта з прыродай, пачынае надакучваць у вершах Целесіна. «На мне, як на дрэве, блішчыць раса», «я ў зямлю-б тут укапаўся, як асіна», «я руку выцягнуў, як галінку», «я ў чорную зямлю-б тут дрэвам урос», «я спяваў-бы як сасна на ветры» і г. д. Паўтараюцца ў вершах Целесіна і паасобныя знешнія адзнакі фальклора. Усё гэта пакуль стварае ўражанне скаванасці паэтычнага голаса таленавітага паэта Целесіна.

Над многім трэба прызадумацца З. Целесіну. Далейшае яго развіццё павінна ісці ў напрамку к вялікай тэме, к вялікім чалавечым пачуццям і мыслям. У сэнсе магчымасцей і сіл для роста Целесіну дадзеных вельмі многа.

Г. Бярозкін

Выява на адным з экранаў Нацыянальнай бібліятэкі Беларусі, студзень 2018 г. Фота В. Р.

Cтихи З. Телесина

В недавно вышедшей первой книге З. Телесина «На своей земле» представлены произведения самых разных творческих уровней и самых противоположных поэтических устремлений. И всё же книга в целом оставляет радостное впечатление. Причиной этого является необычайная жизненность стихов Телесина, их реальная, а не прокламированная связь с советской действительностью. Стихи эти обладают своим собственным миром, границы которого очень легко установить.

З. Телесин пишет преимущественно о старом и новом Полесье, об обновленном еврейском местечке и его жителях – простых и здоровых людях, которые признают жизнь, доверенную их собственным рукам, и отбрасывают всякую постороннюю и унизительную опеку над ними. Тяжелую жизнь тянули эти люди до обретения своей родной советской земли. Не в плане общих и сентиментальных ламентаций-жалоб на невыносимость жизни в прошлом, а в плане деятельных образов, самостоятельно подсмотренных и выделенных из жизни, поэт сумел передать всю жестокую бессмысленность старого местечкового бытия. В отличной «Балладе о Скрыгаловском тракте» сам по себе сюжет, без всяких разъяснений, благодаря своей нарочитой бессмыслице (местечковая девушка, едущая к своему жениху в соседнее местечко, завязла в непроходимом болоте и три года не вылазила из него) показывает действительную неразумность и бессмысленность старого местечкового жизненного уклада.

Стихи Телесина лиричны, в них чувствуется заинтересованное и активное отношение поэта к жизни. Причем лиризм поэта разнообразен в своих формах, в зависимости от материала, от темы и от поэтического отношения к теме. В той же «Балладе о Скрыгаловском тракте» лиризм поэта оттенен юмором.

В стихотворении «Из детских лет» лирика Телесина приобретает трагически-напряженный характер, в нем ощущается настоящая боль. В стихотворении «Бабушкины рукавички», в котором Телесин поэтизирует нежные детские воспоминания, сохранившиеся в дальнем уголке памяти, лирический пафос получает совершенно новое звучание необычной детской чистоты и непосредственности. Но и в этом стихотворении трагически-напряженная нота звучит на противоречащем ей общем фоне детского рассказа, как указание на глубокую трагичность прошлой жизни. Вот бабушка, делая рукавички, рассказывает внуку о «птице-сироте», чьим «одиноким плачем заливались леса», и эта умело введенная в стихотворение фольклорная реминисценция превращает безобидный, казалось бы, детский рассказ, в многозначный и глубокий. Вдруг, как говорится, сделалось «далеко видно во все концы света».

Ощущение удачи и самостоятельности сопровождает те стихи Телесина, в которых личное отношение поэта к миру выражается не в нарочито-стилизованной форме, а просто, естественно и свободно. Вот стихотворение «Приказ Ворошилова», в котором показано вступление Красной Армии в еврейское местечко, освобожденное от польских оккупантов и грабителей. Тут сама по себе выбранная поэтом песенная форма является выражением внутренне-праздничного состояния, когда обычное, казалось бы, слово не выговаривается, а поется. И матери, которые плачут от радости, на кривых порогах местечка, и уставшие всадники, и нехитрая песня с часто повторяющимися строками – всё здесь сливается в одном цельном ощущении от показанной поэтом картины. То же самое можно сказать и о стихотворении «В радости», в котором З. Телесин своеобразно поэтизирует грустную песенку белорусской девушки о «празднично убранном жеребчике», о женихе «в новом картузе», о собственном разбитом счастье.

Телесину хорошо удается натюрморт. Он наблюдателен и может одной деталью передать целую картину. В стихотворении «Жажда» ощущение предельной раскаленности, жары, жажды передано одной выразительной деталью: «Кажется, дотронься до чего-нибудь – и выбьешь искру ты…»

Всё это является, безусловно, положительной стороной поэта З. Телесина. Однако многое в его книжке «На своей земле» может вызвать серьёзные возражения. Нам кажется совершенно необоснованным желание поэта Телесина целым рядом искусственных методов и средств «сохранить» свою ложно понятую оригинальность. Телесину кажется (а это очень сильно чувствуется в стихах), что своеобразие поэтического голоса, первородство поэтического отношения к миру создается сохранением своей связи с каким-нибудь бытовым или даже этнографическим материалом. Устойчивость этого материала и есть устойчивость творческой манеры поэта. Так примерно рассуждает Телесин (как это следует из его стихов), и жестоко ошибается. Телесин сильно хлопочет о привнесении в свои стихи местного «полесского» колорита, характерных словечек, понятных лишь ему, бытовых частностей, известных только жителям еврейского местечка Полесья. Не этими путями протекает выспевание настоящего своеобразия в поэзии. Оно более глубокое и предполагает в качестве первоочередного своего условия цельность и самостоятельность поэтического мышления, наличие большой общечеловеческой, а не только узко-краевой и этнографической темы. Особенно хороши те стихи Телесина, в которых поэт забывает о своих постоянных попытках «сохранить» свою манеру, «защищать» свой голос, «утвердить» свою оригинальность. Эти стихи волнуют своей большой правдой и настоящей новизной, которая ощущается в них. Но что сказать о тех стихах, в которых Телесин занимается ненужной стилизацией, бесплодным выискиванием характерных словечек? Эти стихи плохи в самом своем существе. Они представляют собой ложную творческую тенденцию.

Надо отдать должное: Телесин хорошо чувствует природу. Это ощущение природы входит, по его мысли, слагаемым в общую сумму, которая называется «творческой манерой» поэта Телесина. И вот ведь опять-таки удачны те природоописательные стихи Телесина, в которых поэт забывает о «слагаемых», и о «сумме», и о «творческой манере» – и совсем неудачны стихотворения с предвзятым и подчеркнуто-«телесинским» «пантеизмом». Там сами по себе вычурные образы начинают повторяться из стихотворения в стихотворение. Сравнение себя с деревом, призванное выразить пантеистическую слитность поэта с природой, начинает надоедать в стихах Телесина. «На мне, как на дереве, блестит роса», «я в землю бы здесь вкопался, как осина», «я руку вытянул, как ветку», «я в черную землю бы здесь деревом врос», «я пел бы, как сосна на ветру» и т. д. Повторяются в стихах Телесина и отдельные внешние признаки фольклора. Всё это пока создает впечатление скованности поэтического голоса талантливого поэта Телесина.

Над многим надо призадуматься З. Телесину. Дальнейшее его развитие должно идти в направлении к большой теме, к большим человеческим чувствам и мыслям. В смысле возможностей и сил для роста у Телесина данных очень много.

Г. Берёзкин

Опубликовано 03.07.2018  07:29

***

20 фактаў пра Рыгора Бярозкіна

Израиль Серебряный – литературный критик и библиограф

24 декабря 1900 года в Калинковичах, Речицкого уезда, Минской губернии, родился еврейский литературный критик и библиограф Израиль Серебряный. Участник гражданской войны. Сотрудничал в типографии газеты “Дер коммунистишер вег” (коммунистический путь) в Гомеле. Учился в Еврейском педагогическом техникуме. Избран секретарем литературной группы “Октябер-дор”. С 1925 г. – в Минске, работал наборщиком газеты “Октябер”, член литературного кружка “Юнгер арбетер” (юный рабочий). В 1930 Израиль Айзикович Серебряный окончил педагогический факультет Белорусского университета. Работал в Институте еврейской культуры при Академии наук Белоруссии. Печататься начал в 1924-м. Писал статьи для научных изданий газет на идише, русском и белорусском о классической и современной еврейской литературе. Он – автор серьезных исследований о жизни и творчестве Менделе Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема. В 1939 в Минске на языке идиш вышла книга И. Серебряного «Шолэм Алейхем ун фолклор», а в 1948-м в Москве (тоже на идиш) – «Менделэ Мойхер Сфорим» (на эту книгу обстоятельной рецензией «Цвэй бихэр вэгн Менделен» откликнулся еврейский писатель Ирма Друкер в газете «Эйникайт» за 26 августа 1948). Занимался составлением библиографии произведений еврейских писателей: “Переводы с идиша на русский в 1941- 48 гг.” (“Паризер цайтшрифт”, 1956-57, № 15 (16); “Хроника еврейской советской литературы” (“Советиш геймланд”, 1966-67). Израиль Серебряный также перевел на идиш романы «Накануне», «Отцы и дети» И. С. Тургенева, «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. В 1959 на русском издана книга “Шолом-Алейхем и народное творчество”. В 1971 в издательстве «Советском писателе» вышла в переводе на русский язык его книга «Современники и классики» – о творчестве тех же Менделе и Шолом-Алейхема, а также Давида Бергельсона, Изи Харика, Мойше Тейфа, Шмуэла Галкина, Натана Забары, Мойше Кульбака, Иосифа Рабина. В середине 70-х И. Серебряный по командировке журнала «Советиш геймланд» побывал в Биробиджане, несколько дней провел в редакции «Биробиджанер штерн», встречался с местными писателями и журналистами, посетил ряд предприятий областного центра, и по возвращении с Дальнего Востока написал и опубликовал в «Советиш геймланд» большой очерк о своей поездке. Умер Израиль Серебряный 8 августа 1978 года в Москве.

23 декабря 2013  10:19

Другие материалы об известных еврейских выходцах из Беларуси, здесь: Писатели, поэты, музыканты

Обновлено 27.03.2017  09:15

Лев Школьников (слева) проводит операцию в полевом госпитале. Фото 1942 г.

Знаменитости, имеющие калинковичские корни

 

Шульман, семья

КЕЭ, том 10, кол. 387–389

ШУЛЬМАН, семья еврейских деятелей культуры и искусства.

Борух Лейб Шульман (1870, местечко Калинковичи, Минская губерния, – 1963, Львов), кантор (см. Хаззан), певец (тенор). Внук К. Шульмана. Родился в семье учителя, организовавшего в местечке вместо хедера школу с дополнительным преподаванием русского языка, математики и других светских предметов. Его отец также выступал в синагоге в качестве кантора в сопровождении организованного им хора, в котором с детства пел Шульман. После окончания в 1883 г. школы Шульман работал пекарем, сапожником, кузнецом, лесорубом. В 1896 г. переехал в Одессу, работал на табачной фабрике и начал заниматься вокалом у Д. Менотти. Вскоре поступил в хор Одесского оперного театра, а позже в хор кантора Э. З. Разумного (1864–1904) в одесской Большой (так называемой Шалашной) синагоге, стал солистом хора, а затем вторым кантором. По рекомендации итальянских вокалистов во главе с М. Батистини община города направила Шульмана в Милан к А. Борджи, у которого Шульман учился до 1904 г., когда после смерти Э. З. Разумного был назначен главным кантором Большой синагоги. До 1917 г. Шульман сочетал канторскую службу с концертными выступлениями, называя их «еврейскими духовными и оперными концертами», в которых первые отделения были составлены из оперных арий, а вторые — из фрагментов еврейской литургии. В тот период Шульман стал одним из известнейших канторов Российской империи, выступая с успехом в Варшаве, Вильне (см. Вильнюс), Кишинёве, Херсоне, Киеве и других городах. В 1910 г. Шульман совершил гастрольное турне по Европе (Берлин, Вена, Лондон), а в 1914 г. — по США. В 1917 г., во время выступлений Шульмана в главной синагоге Петербурга, состоялось его знакомство с Ф. Шаляпиным, высоко оценившим голос и исполнительское мастерство кантора.

В 1919 г. здание Большой синагоги было разрушено, служба в других одесских синагогах была запрещена властями. Переезжая из города в город, Шульман иногда выступал в синагогах с концертами. В 1926 г. Шульман получил приглашение стать кантором в Лондонской синагоге, однако по просьбе детей отказался от него. В 1935–46 гг. жил в Москве. Во время 2-й мировой войны в эвакуации Шульман пел в синагоге города Фрунзе. С 1946 г. жил во Львове, был кантором местной синагоги вплоть до ее закрытия в 1961 г.

Зиновий Шульман (1904, Одесса, – 1977, Москва), певец (тенор), сын Боруха Лейба Шульмана. Окончил Одесскую гимназию, учился пению у артиста Одесского оперного театра В. Селявина, затем по его совету поехал для продолжения учебы в Москву, где выступал в самодеятельности и занимался вокалом у Д. Горина. Начал выступать в 1923 г., в 1924 г. совершил первую гастрольную поездку в составе бригады профсоюза работников искусства (Рабис) на Украину. Первый сольный концерт Зиновий Шульман дал в Одессе в марте 1925 г., включив в программу еврейские песни и романсы. В 1929 г. прошел конкурс перед комиссией во главе с секретарем Рабиса Ф. Коном (1864–1941) и был включен в группу молодых певцов, направляемых для завершения образования в Италию; впоследствии поездка была отменена. Зиновий Шульман учился в Государственном институте театрального искусства на музыкально-драматическом отделении (окончил в 1934 г.).

В 1934–35 гг. был солистом Оперного театра имени К. Станиславского (ныне Музыкальный театр имени К. Станиславского и В. Немировича-Данченко). С 1935 г. Зиновий Шульман посвятил свою жизнь исключительно собиранию и исполнению еврейских песен, включая в программы также оперные арии, которые исполнял на идиш. В программах Зиновия Шульмана звучали песни на слова еврейских поэтов, в том числе П. Маркиша, И. Фефера, Ш. Галкина на музыку (или в обработке) еврейских композиторов М. Вайнберга, Л. Когана, З. Компанейца, Л. Пульвера и других.

В 1939 г. он стал лауреатом первого Всесоюзного конкурса артистов эстрады (Москва). Во время войны Зиновий Шульман много выступал в концертных бригадах на фронте и в госпиталях, а также в четырех концертах в Москве, организованных Еврейским антифашистским комитетом. Он был чрезвычайно популярен у публики, в том числе и нееврейской. В 1948 г. на концерте Зиновия Шульмана в Москве присутствовала Голда Меир (тогда посол Израиля в СССР), а через несколько дней после этого по ее просьбе он исполнил в Московской хоральной синагоге каддиш и Эль мале рахамим (см. Хазкарат нешамот) по жертвам Катастрофы.

В 1949 г. после концерта в Кисловодске Зиновий Шульман был арестован. На закрытом судебном заседании в Киеве его обвинили в еврейском национализме и осудили на десять лет лишения свободы. В 1956 г. был реабилитирован, возвратился в Москву и возобновил концертную деятельность. Участвовал в постановках Московского еврейского драматического ансамбля (см. Театр. История еврейского театра. Еврейский театр в Советском Союзе (1954–91) и посткоммунистической России. Московский еврейский драматический ансамбль), исполнял еврейские народные песни. В последние годы занимался преподаванием, издал «Сборник еврейских песен из репертуара Зиновия Шульмана» (М., 1973), воспоминания «Живи, моя песня. Записки певца» (частично опубликованы в журналах «Советиш Геймланд» /1969/ и «Дружба народов» /1969/). В 1997 г. Зиновию Шульману в Израиле было посмертно присвоено звание асир Цион (узник Сиона).

Натан Шульман (псевдоним Владимир Донато; 1906, Одесса, – 1983, Киев), пианист, сын Боруха Лейба Шульмана. Окончил Одесскую музыкальную школу имени П. Столярского и Московскую консерваторию по классу А. Гольденвейзера (1875–1961). Известный концертмейстер, работал с вокалистами: выступал в концертах с Л. Собиновым, С. Лемешевым, М. Александровичем и другими. Был главным концертмейстером Киевского театра оперы и балета.

Михаил Шульман (1908, Одесса, – 1993, Тель-Авив), актер и театрально-концертный администратор. Сын Боруха Лейба Шульмана. Окончил студию В. Мейерхольда. Первый директор Краснознаменного ансамбля песни и пляски имени А. Александрова. После гастролей ансамбля в Париже в 1937 г. был арестован, освобожден в 1947 г. и вскоре арестован вторично. Работал в концертных организациях. В 1972 г. уехал в Израиль. Автор книг воспоминаний «Бутырский декамерон. Моя жизнь в новеллах» (Т.-А., 1979), «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» (Т.-А., 1987).

Симона Шульман (1910, Одесса, – 1948, Москва), журналистка, дочь Боруха Лейба Шульмана. Член редколлегии газеты «Вечерняя Москва».

 

Фото и краткая информация о Шульманах смотреть здесь :  http://www.vgd.ru/SH/shljenko.htm
 
 

Семейный альбом


Начатая Вами акция – сделать страницы журнала “Мишпоха” местом встречи людей, носящих фамилию Шульман, мне очень интересна. В Израиле, я думаю, проживают сотни наших однофамильцев, в одном только городе Реховоте, согласно телефонной книге, несколько десятков.
Сейчас я пишу книгу о своем отце – известном еврейском певце Зиновии Шульмане. Естественно, что в книге будет уделено много внимания нашей родословной. Она заслуживает того! А биографии своего прапрадеда Калмана Шульмана я собираюсь посвятить целую главу будущей книги.

Семья писателей, просветителей, музыкантов

В “Еврейской энциклопедии”, вышедшей в Санкт-Петербурге в 1913 году под редакцией доктора Л. Каценельсона, Калману Шульману посвящена статья. Из нее можно узнать, что видный писатель эпохи просвещения родился в городе Старый Быхов. Несколько лет провел в знаменитой на весь еврейский мир – Воложинской иешиве. Затем изучал раввинскую литературу в Вильно, под руководством раввина Израиля Гинзбурга (Заречьера). Именно там, в Вильно – Литовском Иерусалиме – Калман примкнул к местному кружку маскилим. Так называли поборников светского знания, которое они стремились распространить среди евреев при помощи литературы. Особенно близко подружился Калман Шульман с поэтом Михой Иосифом Лебенсоном. Об этом человеке стоит рассказать подробнее. Писал он на иврите. В отрочестве освоил русский, немецкий, французский и польский языки. Много занимался переводами и перевел на иврит вторую книгу “Энеиды” Вергилия, “Лесной царь” Гёте, стихи других поэтов. В Берлине слушал лекции Шеллинга. Калман, как и его друг Лебенсон, питал романтическую любовь к библейскому языку. Он был прекрасным стилистом. И, безусловно, смелым человеком. Представляете, какое впечатление произвел его перевод на иврит романа Эжена Сю “Тайны Парижа”. А для еврейской молодежи, которая училась в иешивах и была воспитана на сухой схоластике, этот роман явился откровением. Он разбудил интерес к внешнему миру. Оказывается, за стенами синагоги бушевали страсти, о которых они и не подозревали. Книга стала манить их в загадочную, неведомую даль. И как это ни странно, но перевод бульварного романа сыграл свою культурно-просветительскую роль.
Калман Шульман много пишет. Выходит его повесть о восстании Бар-Кохбы, книги о топографии Египта и Палестины, о библейской географии, этнографии Востока, археологии Палестины и Вавилона, географии России. По поручению общества распространения просвещения между евреями Калман Шульман переработал на древнееврейском языке с дополнениями “Всемирную историю” Вебера в 9-ти томах.
Калман Шульман скончался в Вильно 2 января 1899 года в возрасте 80 лет. В некрологе, опубликованном в журнале “Хроника “Восхода”, написали: “Шульман был членом блестящей семьи первых еврейских писателей- просветителей в России, к которым принадлежали М.А. Гинцбург, А.Б. Лебензон, А. Дик, С.И. Финн, – ратовавшие за просвещение, не только как за средство к улучшению морального и материального быта, но как за нечто возвышенное, имеющее всемирную ценность само по себе. Шульман боготворил просвещение как “дщерь небес” и относился к нему с благоговением…”
Калман Шульман написал свою автобиографию и обещал ее опубликовать. Было это в последние годы его жизни (после 1896 года). Несмотря на все старания, приложенные мною, я до сих пор не знаю, была ли опубликована автобиография Калмана Шульмана. Может быть, кто-то из читателей “Мишпохи” поможет мне ответить на этот вопрос?
В ходе поиска материалов о Калмане Шульмане меня ожидало одно приятное открытие. Мое внимание привлекло то, что Нафтали-Герц Шульман, пионер просвещения среди литовского и белорусского еврейства, родился там же, где и Калман, в городе Старый Быхов. Причем, по возрасту один годился другому в отцы. Может, действительно так. Я стала изучать все, что было опубликовано о Нафтали- Герце Шульмане.
В ранней молодости Нафтали Герц приехал в Вильно, чтобы учиться у Гаона. Современники отзываются о нем, как о человеке энциклопедических знаний. Оду в честь великой княгини Елизаветы Александровны Н.-Г. Шульман опубликовал в 1806 году с немецким и русским переводом. Нафтали-Герц преподавал в зажиточных домах еврейский и другие языки и тем зарабатывал себе на хлеб.
Известен тем, что предпринял первую в России попытку издавать еженедельник на древнееврейском языке. Выпустил воззвание с предложением подписаться на это издание, где обещал печатать “известия о новостях и событиях, происходящих на белом свете, переводы из гамбургских, петербургских и берлинских газет, наиболее важные сведения из научных книг; таким образом, купец будет читать об интересующих его политических событиях, о промышленности и индустрии, а любители знания – о научных вопросах”.
Задуманное издание не осуществилось. Нафтали-Герц получил от властей разрешение на открытие школы для еврейского юношества, его помощником был известный Моисей Майзель. Странная и весьма колоритная личность. Будучи любимым учеником виленского Гаона, поддерживал дружеские отношения с его злейшим врагом, вождем белорусских хасидов реб Шнеур-Залманом. Во время наполеоновских войн имел связи с представителями французской армии. Реб Шнеур-Залман просил Майзеля в письмах служить только в пользу русской армии. Заподозренный Наполеоном в том, что он служит и тем, и другим, Майзель бежал в Палестину. После изгнания Наполеона из России вернулся в Вильно.
Фанатики от иудаизма были не на шутку встревожены. Нафтали-Герц Шульман будет преподавать в школе. Чему он научит юношей? Свободомыслию. Не быть тому. И на Шульмана “посыпались” неприятности. Вместе с Сайзелем он вынужден был уехать из Вильно. Нафтали-Герц подался в Амстердам, где умер в 1830 году, а Майзель – снова в Палестину, где скончался не ранее 1838 года.
Так в одной из публикаций за 1896 год я нашла, что Нафтали-Герц Шульман – дядя Калмана! Родной брат его отца. Теперь я знаю, что мой дед Барух – его правнук, а корни нашей семьи тянутся в XVIII век.
Мой отец Зиновий Шульман оставил воспоминания “Живи, моя песня”. Краткий журнальный вариант был опубликован в 1969 году в журналах “Дружба народов” и “Советише Геймланд”.
Вот, что пишет мой отец о сыне Калмана своей девушке Лейбе.
“…он был учителем в Калинковичах. Прогрессивный человек, он положил много усилий, чтобы организовать вместо консервативных отсталых хедеров – школы. В школе деда, кроме еврейского языка, преподавали русский, математику и другие предметы. У него было много противников со стороны клерикально-фанатичных кругов, считавших его отступником. Единственное, что спасало деда от предания его анафеме, были его глубокие знания в древних писаниях. Но наибольшее впечатление на его противников производили выступления деда в дни праздников в синагогах, когда он в качестве кантора, в сопровождении небольшого хора, подготовленного им самим, пел псалмы. В хоре участвовал и маленьких солист, обладатель чудесного альта. Это десятилетний Береле Шульман, внук Калмана”.
К 90-летию со дня рождения отца, Зиновия Шульмана, в 1944 году я опубликовала в “Международной еврейской газете” очерк о нашей се мье “Живи, моя песня”. В нем я подробно рассказываю о своем дедушке Борухе – сыне калинковичского педагога Лейбы Шульмана.
Борух Шульман был родом из Калинковичей. В семье было одиннадцать детей, он – пятый. Больше всего на свете он любил петь, но за пение не платили. И к тринадцати годам он стал подручным пекаря, затем подмастерьем сапожника, кузнеца. К восемнадцати годам юноша уже работал на местной делянке лесорубом. Однажды заезжий инженер – лесник из Петербурга услышал его голос, когда он, как обычно, распевал в лесу во время работы. Инженер стал убеждать юношу поехать учиться пению и дал письмо к своему одесскому другу с просьбой устроить на работу и помочь попасть к известному педагогу Дельфино Менотти. Несмотря на то, что семья была бедна, он все же сумел последовать совету и поехал в Одессу. Профессор взялся заниматься с ним бесплатно вечерами, а днем он работал на табачной фабрике. Пыль вредила голосу. Поэтому вскоре он ушел с фабрики, поступил хористом в Одесский оперный театр, а затем по конкурсу попал в хор знаменитого кантора Разумного. Разумный стал готовить нового тенора солиста на пост второго кантора.
Однажды группа известных солистов Итальянской оперы, находящаяся на гастролях в Одессе, во главе с самим королем баритонов Маттия Батистини пришла в синагогу послушать Разумного. Они хвалили знаменитого кантора, а также солиста хора Боруха Шульмана. По их рекомендации правление еврейской общины направило Боруха для вокального усовершенствования в Милан к знаменитому педагогу-вокалисту Августо Броджи. Маэстро считал выдающимся его драматический тенор и готовил к карьере оперного певца.
Однако после внезапной смерти Разумного Боруха Шульмана назначают главным кантором, и община отказывает ему в дальнейшей учебе в Милане. Так и не суждено было осуществиться, возможно, “еврейскому Карузо”. Но клавир “Трубадура” с пометками и дарственной надписью Маэстро он хранил как реликвию. В Одесском оперном театре иногда организовывали выступления лучших канторов России – Ройтмана Миньковского, Штернберга и Шульмана. В то время о Борухе писали как о канторе международного класса. В 1910 году он совершил международное турне и пел в крупнейших синагогах Европы и США.
В январе 1917 года Борух Шульман выступал на гастролях в главной синагоге Санкт-Петербурга. Много именитых прихожан пришли послушать кантора, среди них был широко известный в артистических кругах антрепренер великого Шаляпина Исай Григорьевич Дворищев.

Сам прекрасный актер и певец, он рассказал о своем впечатлении Шаляпину, и тот захотел познакомиться с кантором Борухом Шульманом. Встреча состоялась в доме Шаляпина. Вначале пел хозяин – потом гость. Он пел из синагогального репертуара, а потом, по просьбе Федора Ивановича, арию Манрико из оперы Верди “Трубадур”. Шаляпин был в восторге от его голоса и исполнения. Посетовал на несостоявшуюся оперную карьеру, подарил на память свой портрет с дарственной надписью, который как реликвия хранится в семье кантора в Израиле.
От дедушки мой отец унаследовал красивый голос (лирико-драматический тенор). Дед был его первым учителем и готовил к карьере кантора. Но революция 1917 года нарушила планы. Советская власть стала притеснять служителей культа. Шалашная синагога сгорела дотла, никто даже не пытался погасить пожар. Власть требовала, чтобы кантор Шульман прекратил отправление служб в синагогах. Он не соглашался, переезжал с семьей из города в город. В конце концов его лишили гражданских прав.
В семье моего деда было шестеро детей: три сына и три дочери. Все дети были музыкальны. Старший сын, Зиновий, стал певцом, средний – Натан окончил с отличием Московскую Государственную консерваторию по классу профессора А.Б. Гольденвейзера. Он был прекрасным пианистом-аккомпаниатором, работал с такими выдающимися певцами, как Л.В. Собинов,С.Я. Лемешев, Б. Гмыря. Много лет он был главным концертмейстером Киевской оперы. Иногда выступал с братом Зиновием, и этот дуэт вызывал неизменный восторг у публики.
Младший брат – Михаил, окончил театральную студию В.Ю. Мейерхольда, впоследствии стал первым директором Краснознаменного ансамбля песни и пляски им. Александрова.
Их младшая сестра Симона стала журналисткой. Она работала в газете “Вечерняя Москва”. Писала репортажи об эпопее челюскинцев и папанинцев. (Впоследствии один из первых летчиков – Героев Советского Союза Иван Тимофеевич Спирин стал ее мужем).
В 1924 году состоялась первая гастрольная поездка Зиновия Шульмана; в программе – романсы, оперные арии и еврейские народные песни.
Но необходимо было настоящее музыкальное образование. И зимой 1920 года с направлением Одесского отдела народного образования Зиновий приехал в Москву в Главискусство Наркомпроса. Он выступал перед комиссией под председательством Феликса Кона, исполнял арии из опер “Тоска” Пуччини, “Дочь Кардинала” Галеви, “Трубадур” Верди. Папа рассказывал, что был потрясен, когда услышал решение комиссии: “Включить З. Шульмана в число молодых певцов, направляемых для завершения вокального образования в Италию. Но, увы, через несколько дней поступило указание об отмене впредь поездок в Италию. И в виде исключения среди года отец был направлен в ГИТИС, где стал учиться на вокально-драматическом отделении. Его педагогом по вокалу стал известный в свое время тенор Роман Исидорович Чаров. По окончании учебы он был принят по конкурсу в Оперный театр им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. Его оперная карьера складывалась блестяще, ему поручают ведущие теноровые партии. Но заложенная с детства любовь к еврейской музыке и песне берут вверх в его сердце. В 1935 году он покидает театр и посвящает свою жизнь сбору и исполнению еврейских песен. Часто он включает в программу и оперные арии, которые исполняет на языке идиш. В его программе было много песен на слова известных еврейских поэтов: П. Маркиша, И. Фефера, С. Галкина на музыку (или в обработке) композитора М. Вайнберга, А. Когана, З. Компанейца и других.
Во время войны Зиновий Шульман в концертных бригадах посещает фронтовые части и госпитали. Буквально за одну неделю он подготовил программу, составленную из советских песен и песен народов СССР. Он дал ряд концертов в фонд обороны. Четыре концерта в Москве в 1943-1944 гг. были организованы Еврейским антифашистским комитетом. Соломон Михайлович Михоэлс выступал на них со вступительным словом.
В 1948 году во время пребывания посла Государства Израиль Голды Меир в Москве состоялся концерт Зиновия Шульмана. Она с сотрудниками посольства была на концерте и передала ему с благодарностью корзину цветов. Через несколько дней певец по просьбе посла исполнял в главной московской синагоге поминальную молитву по погибшим от рук фашистов миллионам евреев. Между Зиновием Шульманом и Голдой Меир установились теплые, почти дружеские отношения.
Певец был необычайно популярен. Концертные залы были всегда переполнены. Многие почитатели его таланта, ныне живущие в Израиле, вспоминают, что на его концерты в Москве и Колонном зале Дома Союзов даже с билетом трудно было пройти, и порядок зачастую обеспечивала конная милиция.
После одного из таких концертов летом 1949 года в Кисловодске, когда в зале еще звучали овации, а на сцену летели букеты цветов, за кулисы к артисту явились сотрудники службы безопасности и объявили ему, что он арестован. Во фраке и лаковых туфлях певец был отправлен в “столыпинском вагоне” в Киев. Узнав, что отец находится во внутренней тюрьме МГБ Украины, я, его пятнадцатилетняя дочь, привезла ему из Львова передачу, которую у меня с удовольствием приняли. Однако через 15-20 минут ее вернули, заявив, что Шульман “не хочет” ее принять… Лишь после освобождения отца я узнала, что он в это время объявил голодовку, пытался вскрыть себе вены, добиваясь встречи с прокурором. Следствие велось с применением к певцу всего арсенала моральных унижений и издевательств, его били и мучили пыткой круглосуточных допросов без сна. Следователи хотели создать “групповое дело”. Особенно настаивали на наличии у него личных контактов с еврейским певцом М. Александровичем. З. Шульман говорил, что не знаком с ним и никогда не встречался, хотя у них было несколько личных встреч. Он охотно делился с ним своим репертуаром еврейских народных песен.
На закрытом судебном заседании (“тройка”) Зиновий Шульман был объявлен еврейским националистом, врагом народа и приговорен к 10 годам лагерей срочного режима. Так жертвой геноцида, проводимого сталинским режимом против еврейского народа, стал еще один ее выдающийся деятель.
Непосильный физический труд в Карагандинских лагерях подорвал его здоровье. На лесоповале в сорокаградусные морозы он искалечил руку. Но и в этих нечеловеческих условиях он оставался певцом, в редкие минуты отдыха вокруг него собирались друзья по несчастью, и он пел для них еврейские песни. А в Иом-Киппур он даже отваживался, рискуя жизнью, петь молитвы.
Когда его старый отец по “каналам лагерной связи” узнал о тяжелой болезни сына, он отважился написать письмо начальнику Управления Карагандинских лагерей. Старый кантор с присущим ему чувством юмора и нарочитой наивностью писал: “Я впервые слышу, чтобы от пения можно было искалечить руку…”. Он прислал афишу и отзывы прессы о концертах сына. К удивлению, письмо помогло. Зэка Шульмана вызвал начальник лагеря и поручил ему ежедневно носить воду и мыть огромный клуб с полом из неструганых досок, топить печи, а главное, организовать самодеятельность и хор, который потом прогремит на всех “соревнованиях” между лагерями. Пожалуй, это письмо отца спасло его от смерти, так как весил он тогда всего 50 килограммов.
В 1957 году Зиновий Шульман был реабилитирован. Еврейская культура в СССР к тому времени, по сути, перестала существовать. Он на три-четыре года возобновляет концертную деятельность, но для этого уже нет ни сил, ни условий. Последние годы жизни певец посвятил тому, чтобы передать свой громадный опыт молодым исполнителям, которые приезжали к нему в Москву за еврейскими песнями. Он отдает им много времени и душевных сил. Он издает “Сборник еврейских песен из репертуара Зиновия Шульмана”. Туда вошли народные песни, песни еврейских композиторов, а также песни, написанные им самим. О своем жизненном и творческом пути Зиновий Шульман пишет воспоминания “Живи, моя песня”.
В эти годы, вплоть до 1967 года, пока СССР не разорвал дипломатические отношения с Израилем, отец был частым гостем в посольстве Израиля. Его приглашали на торжественные приемы и национальные праздники. Там он иногда пел. После каждого из таких посещений он приносил домой новую пластинку с записями пения лучших канторов мира. Эти “матанот” ему вручали от имени Голды Меир. У отца собралась уникальная для СССР коллекция пластинок еврейского литургического пения. Друзья отца – артисты, музыканты бывали у него в гостях и слушали эти пластинки. Среди них знаменитый тенор Иван Семенович Козловский. Он с восторгом слушал канторское пение, которое считается сложнейшим для вокалистов.
Когда в 1969 году Зиновий Шульман тяжело заболел, премьер-министр Израиля Голда Меир поручила послать для него лекарства, но они не дошли до адресата. А в это время известные деятели искусства (среди них Иван Семенович Козловский, Леонид Утесов, Сергей Лемешев – всего 20 подписей) обратились с письмом к министру здравоохранения с просьбой закупить для Зиновия Шульмана лекарство в США.
В 1977 году Зиновий Борисович Шульман умер, но память о выдающемся еврейском певце живет в его песнях.

Жанна Марковская-Шульман
г. Реховот, Израиль

Журнал Мишпоха
№ 6 (6) 2000 год

 

 Телесин Зяма

КЕЭ, том 8, кол. 922–923
Обновлено:  05.11.2005

ТЕЛЕ́СИН Зяма (Залман; Зиновий Львович; 1907, Калинковичи, Минская губерния, – 1996, Иерусалим), еврейский поэт. Писал на идиш. Родился в многодетной семье ремесленника, посещал хедер (до его закрытия властями), затем работал с отцом жестянщиком-кровельщиком, овладев в совершенстве профессией. В 1929 г. уехал в Москву, поступил на еврейское отделение литературного факультета Московского государственного педагогического института имени А. Бубнова (окончил в 1935 г.). Вместе с женой, поэтессой Рахелью Баумволь, выпускницей того же отделения, был направлен в Минск, работал редактором государственного издательства и публиковал свои стихи в еврейской прессе. В Минске вышли в свет первые два поэтических сборника — «Ойф майн эйгенер эрд» («На родной земле», 1939) и «Лидер ун поэмен» («Стихи и поэмы», 1941). В годы 2-й мировой войны Телесин добровольно пошел на фронт рядовым и был демобилизован в конце 1945 г. (после тяжелой контузии) в звании капитана.

В послевоенные годы Телесин жил в Москве. Две его стихотворные книги были изданы на идиш — «Ойф дер лихтигер велт» («В светлом мире», М., 1957) и «Ойф майне ахраес» («На мою ответственность», М., 1968). В Москве вышли также на русском языке два сборника переводов его стихотворений — «Глубокие корни» (1957) и «Близко к сердцу» (1965), и в «Детгизе» — пять иллюстрированных детских книг. Стихи Телесина переводили такие известные поэты, как М. Светлов, Я. Козловский (1921–2001), Юлия Нейман (1907–94), Аделина Адалис (1900–81), Татьяна Спендиарова и другие, а также жена и сын (см. ниже).

Первые же публикации Телесина показали, что в еврейскую литературу пришел самобытный поэт, отлично владеющий народным языком, который звучал в доме его родителей в Белоруссии. В лирике видное место занимали пейзажи Полесья, в бытовых зарисовках — обычаи и нравы людей местечка. В еврейской поэзии он был мастером образного, поэтического описания труда; персонажи его ранних стихотворений — кузнец, плотник, печник, швея, сапожник.

В 1971 г. Телесин с женой репатриировались в Израиль. Выезду предшествовали обыски, преследования и запугивания со стороны властей, связанные, главным образом, с правозащитной и диссидентской деятельностью сына (см. ниже).

В Израиле вышли стихотворные сборники Телесина: «Гевейн фун зикорн» («Плач памяти», 1972), «Комец алеф — о» (фраза, с которой начиналось изучение еврейской азбуки, 1980), «Дер вег фунем фойгл» («Путь птицы», 1976), «Дос ниселе вос файфт» («Свистящий орешек», 1992), что свидетельствовало о новом творческом подъеме поэта. Сохранив присущие ему элементы народной поэзии (простота и ясность мысли, афористичность, задушевность, тонкий юмор), Телесин обогатил свой поэтический язык звучными рифмующимися сочетаниями славянизмов и гебраизмов. Появились стихи, посвященные близким друзьям, погибшим в застенках КГБ, — еврейским поэтам. Галерея героев войны с нацистами пополнилась образами борцов Израиля, к пейзажам Полесья органически прибавились одухотворенные пейзажи Иерусалима, Изреельской долины, Негева. Некоторые израильские стихи Телесина положены на музыку (в частности, композитором Ц. Х. Пайкиным) и звучат на концертах и по радио.

Телесин — лауреат самой престижной в литературе на идиш премии имени И. Мангера (1990), награжден также премией Союза еврейских писателей и журналистов (1979), премией «Кдошей Люблин» (1972) и др.

Юлиус Телесин (родился в 1933 г., Москва), сын Телесина, математик, шахматист и поэт-переводчик. В 1960-е гг. — видный диссидент (см. Самиздат. Участие евреев в общем самиздате). С 1970 г. — в Израиле. Автор книг на русском языке: «Тысяча и один советский политический анекдот» (1986, США), «Теория комбинаций» (шахматный учебник, Иер., 1992).

 ЕВРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ПУБЛИЦИСТИКА > На языке идиш

 

Глойберман Иехошуа

КЕЭ, том Доп.3, кол. 91–92

ГЛОЙБЕРМАН Иехошуа (незадолго до смерти принял фамилию Гилбоа; 1905, Калинковичи, Минская губерния, ныне Белоруссия, – 1947, близ Латруна), командир Хаганы. Отец Глойбермана Шломо был учителем, он вместе с писателем И. Х. Дорожка (1869–1919) создал в городе школу с преподаванием на иврите. Глойберман учился в хедере, общеобразовательные предметы ему преподавали частные учителя. В доме Глойбермана часто собиралась сионистски настроенная молодежь.

В 1921 г. 16-летний Глойберман уехал в Бобруйск, где в составе группы сионистской молодежи, вскоре примкнувшей к одной из фракций Це‘ирей Цион, участвовал в создании ремесленной школы «Амал». Затем сионистская группа переехала в Петроград, где была арестована советскими властями. В 1924 г. Глойберман был приговорен за сионистскую деятельность к трем годам ссылки в Сибирь и отправлен в пересыльную тюрьму в Ярославль. Однако ему, как и многим другим сионистам, ссылка была заменена выдворением из Советского Союза благодаря хлопотам Политического Красного Креста во главе с Е. Пешковой (см. М. Горький). В 1925 г. Глойберман прибыл в Эрец-Исраэль, куда вскоре приехали его сестра и брат, а в 1933 г. — родители.

В Эрец-Исраэль Глойберман работал в каменоломне, получил тяжелую травму, долго лечился. Некоторое время жил в Иерусалиме, затем стал членом киббуца Ягур близ Хайфы. Работал трактористом, был активным членом Хаганы. В 1929 г. после арабских беспорядков командование Хаганы организовало в Ягуре первые курсы инструкторов военного дела для самообороны поселений. Руководство отметило Глойбермана как одного из самых перспективных курсантов: он был назначен командиром отделения Хаганы в Ягуре, а в 1937 г. — лектором на курсах инструкторов. В 1939 г., после того, как британские власти арестовали начальника отдела боевой подготовки при генеральном штабе Хаганы Р. Лева, этот отдел возглавил Глойберман. Он развернул широкую деятельность по подготовке командиров вооруженных сил ишува. Инструкторы отдела посещали различные районы страны, где организовывали курсы младших командиров, снабжали эти курсы учебно-методическими материалами, переведенными с английского языка, а также основанными на собственном боевом опыте. С 1941 г. каждую осень организовывались трехмесячные курсы взводных командиров, на которых они слушали лекции по основам военной тактики, изучали оружие (пулеметы и минометы), участвовали в боевых учениях, причем особое внимание уделялось ночным операциям.

Глойберман был членом генерального штаба Хаганы, принимал участие в разработке операций, планировал строительство поселений по методу хома у-мигдал. Был одним из создателей киббуца Ханита близ ливанской границы.

Весной 1947 г., после перевода на другое место командира тель-авивского филиала Хаганы Н. Зив-Ава, Глойберман был назначен исполняющим обязанности командира, к осени наладил положение в филиале, после чего возглавил Галилейский округ. В начале декабря 1947 г., после принятия Генеральной ассамблеей Организации Объединенных Наций решения о разделе Палестины, сложилось тяжелое положение в районе Иерусалима. Командующий Хаганы И. Галили направил Глойбермана в Иерусалим для изучения военной обстановки. 8 декабря Глойберман возвращался в Тель-Авив, и его джип оказался в автоколонне, атакованной арабскими боевиками. Глойберман погиб в районе Латруна, похоронен в Ягуре.

Глойберману посмертно было присвоено звание генерала Армии обороны Израиля. Его именем названа средняя школа «Бет-Иехошуа» в Хайфе.

 
 

Мишпоха №21    Абрам ГЕЛЬФАНД * Abram GELFAND / ПРОФЕССИЯ ЧЕТЫРЕХ ПОКОЛЕНИЙ * THE PROFESSION OF FOUR GENERATIONS

ПРОФЕССИЯ ЧЕТЫРЕХ ПОКОЛЕНИЙ

Абрам ГЕЛЬФАНД

Лев Школьников (слева) проводит операцию в полевом госпитале. Фото 1942 г.

Лев  с сыном Евгением. Фото 1943 г.

Лев Школьников. Фото 1957 г.

Лев с женой Бертой и внуком Алешей. Фото 1973 г.

Лев Школьников с военными наградами. Фото 1992 г.

Лев с дочерью Зиной. Город Миннеаполис (1994 год)

 

Юность, армия

Лев Григорьевич Школьников родился в июне 1900 года в бедной еврейской семье. Когда родители поженились, его отец Григорий Школьников уже был вдовцом и имел пятерых детей, а мать Эйдл Каган была вдовой с тремя детьми. Лев был их единственным общим ребенком.

Детство Льва Григорьевича прошло на белорусском Полесье. Отец работал на узкоколейной железной дороге, которая шла из Калинковичей в лесную пущу. Мама вела домашнее хозяйство.

Природа вокруг была чудесной – лес с грибами, ягодами и орехами; много рек, озер, ключей; чистый воздух.

С восемнадцати лет Лев воевал за Советскую власть на польском фронте. В полку служили также бывшие махновцы и петлюровцы, но, несмотря на случаи антисемитизма, относились к молодому Школьникову с уважением. Перед демобилизацией он был начальником пешей разведки батальона.

После войны с Польшей их воинская часть была расформирована. Льва хотели направить в военное училище. Судьба распорядилась по-иному  – Школьников заболел тифом и на учебу не поехал.

Учеба и врачебная работа

До службы в армии Лев окончил казенную гимназию. Вначале он поступил в частную гимназию, но для продолжения учебы у отца не было денег. Школьников оказался в числе нескольких процентов евреев, выдержавших экзамены и принятых на учебу в казенную гимназию.

После армии Лев все же поступил учиться, правда, не в военное училище, а в киевский политехнический институт (в этом городе жила его сестра). Учиться было тяжело, да и власть в городе все время менялась.

В это время в Минске открывался медицинский факультет Белорусского университета. Лев успешно сдал экзамены, но вначале не нашел себя в списке принятых студентов. Оказалось, что его зачислили без экзаменов как фронтовика.

Лев Григорьевич серьезно увлекся хирургией. В студенческие годы он жил недалеко от больницы и, по просьбе Льва, его стали вызывать на экстренные операции, затем доверяли самостоятельно делать несложные операции (аппендицит, грыжи).

В 1926 году состоялся первый выпуск медицинского факультета университета и Льва Школьникова оставили при клинике интерном.

На пятом курсе университета Лев женился на Берте Львовне Эльпер, которая училась вместе с ним в мединституте. Берту послали работать санитарным врачом в небольшой городок Новобелица, недалеко от Гомеля.

После года работы из клиники мединститута Льву пришлось уйти, и он тоже стал работать в Новобелице. Места в хирургии не было, и Лев Григорьевич стал оперировать без оплаты. Вечерами он принимал больных в поликлинике, а ночью работал врачом «Скорой помощи».

В 1929 году Лев Школьников получил телеграмму из Бобруйского округздрава с предложением занять место ведущего хирурга в небольшом городке Жлобине. В больнице было всего 25 коек. Она располагалась на живописном берегу Днепра.

У предыдущего хирурга было немало неудачных операций, и люди боялись оперироваться. Однако после того как Лев Григорьевич успешно провел несколько срочных операций, к нему стали приходить больные не только из Жлобина, но и из других местечек и деревень. По просьбе одной из пациенток (председателя сельсовета по фамилии Говор) Лев Григорьевич за 18 минут удалил ей без наркоза кисту (под гипнозом, который он сам же проводил одновременно с операцией).

Вскоре больница в Жлобине выиграла конкурс на лучшее медицинское учреждение Белоруссии, а Лев Школьников занялся строительством новых корпусов. При его активном участии была построена каменная двухэтажная больница на 200 коек. Многие годы он был главным врачом и заведующим хирургического отделения.

Берта Львовна иногда ассистировала мужу во время операций, хотя это не было ее основным занятием. Она стала хорошим гинекологом.

В Жлобине прошли их лучшие годы. Семье Школьниковых выделили дом, в котором было шесть комнат. Льва записали в двадцатку руководящих работников района – и они стали лучше снабжаться.

Лев Григорьевич увлекся охотой и рыболовством. У него было два ружья, он завел охотничью собаку и охотился на тетеревов и глухарей. Во время охоты часто общался с жившими в деревнях старообрядцами – честными людьми, избегавшими частых контактов с постронними людьми. Они носили фамилию Сергеевы. Старообрядцы радушно принимали Льва Григорьевича, ему особенно запомнились два брата со старинными славянскими именами Спиридон и Дорофей.

Научная работа в Минске

В 1934 году Лев Школьников получил предложение Минздрава республики занять место ассистента профессора в хирургической клинике медицинского института Минска. В беседе с профессором Александром Ефимовичем Мангеймом (получившим образование в Париже) Лев Григорьевич сказал: «Если Вас устраивает моя кандидатура, охотно буду работать, если нет – не обижусь. Мне и в Жлобине неплохо». Когда Лев Школьников рассказал о проведенной им операции под гипнозом, было видно, что Александр Мангейм ему не поверил. Чтобы развеять сомнения, Лев Григорьевич положил эту больную к себе в клинику в Минске. Он усыпил пациентку, и врачи провели обследование. Об этой операции Лев Григорьевич сделал доклад на научном обществе.

Переход на работу в Минск был первым случаем, когда врача из районной больницы взяли на преподавательскую работу.

В мединституте его встретили недружелюбно. Многие врачи, которые его учили, ревновали, что Лев Григорьевич стал ассистентом. Однако вскоре отношения изменились, и Школьников стал популярен в Минске.

В 1936 году Лев Школьников защитил кандидат­скую диссертацию и ему предложили одновременно с работой в мединституте стать заведующим экспериментальной хирургической лаборатории АН БССР.

Лев Григорьевич подал заявление на конкурс на место доцента Куйбышевского медицинского института (теперь Самара). Из пяти кандидатов выбрали именно его. Школьников хотел переехать в Куйбышев, но директор минского мединститута предложил ему остаться, заверив, что он получит эту же должность здесь.

На следующий год Лев Григорьевич действительно стал доцентом.

Многие родственники, особенно теща, были против переезда в Куйбышев. Кто же знал, что, оставаясь в Минске, они впоследствии погибнут в гетто…

Военные годы

За две недели до начала Великой Отечест­венной войны Лев Григорьевич защитил докторскую диссертацию.

Уже днем 22 июня 1941 года над Минском появились немецкие самолеты. В стационар клинической больницы начали поступать раненые (военные и гражданские), и Школьников немедленно отправился туда и встал у операционного стола.

Берта Львовна работала консультантом акушерско-гинекологического отделения лечебной комиссии.

В первые дни войны один из наркомов правительства Белоруссии отправлял свою беременную жену на автомобиле ЗИС-101 из Минска в Москву. Сопровождающей назначили опытную акушерку лечкомиссии Софью Ефимовну Фишкину. Она предложила своему врачу поехать вместо нее, зная что в семье Берты Львовны двое малолетних детей. (До прихода немцев в Минск С. Фишкиной удалось уйти из города). Лев Григорьевич смог повидаться со своей семьей на площади Победы (тогда называлась Круглой) и попрощаться перед отъездом.

На следующий день на площади Школьников увидел разбитый корпус такой же автомашины и валявшиеся рядом детские вещи. Лев Григорьевич был уверен, что его семья погибла, и впервые в жизни заплакал. Значительно позже он узнал, что они успели благополучно покинуть Минск.

Отец Берты Львовны – Лейба Эльпер, родом из Борисова, работал хозяйственником в городской коммунальной службе. В его ведении было много лошадей, использовавшихся для ассенизационных повозок. В первые дни войны он получил распоряжение собрать лошадей и передать их в колхоз. В условиях неразберихи и паники первых дней войны из одного хозяйства его отправляли в другое. Когда он, наконец, сдал лошадей, Минск уже был занят нем­цами. Ожидая возвращения мужа, мама Берты Львовны Хася (в девичестве Ляховская; как и ее муж, родившаяся в Борисове) отказалась ехать вместе с дочерью в Москву.

В 1942 году в возрасте 60 лет она погибла в Минском гетто, а ее муж чудом уцелел.

Вместе с Хасей в Минском гетто находился десятилетний внук Григорий (Гера) Эльпер. Его спасла белорусская женщина врач Евгения Константиновна Емельянова. В 1993 году ей присвоено почетное звание «Праведник народов Мира», в ее честь посажено дерево на Аллее праведников в Яд Вашеме в Иерусалиме. Григорий Эльпер живет сейчас в Израиле и является волонтером мемориала Яд Вашем.

В Можайске жену наркома и Берту Львовну с детьми пересадили в грузовую автомашину. Дочь Школьниковых Зина вспоминает: «В кузове машины находились пограничники, и они не разрешали садиться на один из ящиков, заявляя, что там хрусталь».

Побыв некоторое время у родст­венников в Москве, Берта Львовна с детьми добралась до Куйбышева.

…Шел четвертый день войны, и бомбежки Минска становились все интенсивнее. Число раненых увеличивалось. Никто не знал, что делать. Недалеко от клинического городка находится огромный лесопарк имени Челюскинцев. Неожиданно Лев Григорьевич узнал, что в этом лесопарке стоит много грузовых автомашин и автобусов. Приказ задерживать и собирать автотранспорт получил майор Ковалев, замполит Гродненского погран­отряда. Однако никто за машинами не являлся. Примчавшийся в парк Лев Школьников предложил майору стать своим заместителем по политчасти в организуемом госпитале «на колесах». Сразу же машины прибыли в клинический городок, и началась погрузка раненых, хирургического оборудования и медицинского персонала. Кроме раненых, в автомашины посадили 17 молодых мам с только что родившимися младенцами. Колонна автомашин направилась в Борисов, по пути высадив пациентов роддома в ближайшем к Минску детском санатории в Острошицком городке. Машины двигались по Московскому шоссе. Немецкая авиация, не переставая, бомбила и обстреливала дорогу, которая была забита военными и толпами мирных жителей. Люди говорили о том, что в придорожных лесах находятся диверсанты, что впереди немцы высадили десант и перекрыли дорогу, что ближайшие мосты через реки разрушены…

В тот же день созданный госпиталь прибыл в санаторий ЦК Компартии Белоруссии в Борисове. Вскоре майор из Гродно уехал разыскивать свою часть и замполитом Школьникова стал директор санатория Израиль Герчиков.

Немецкие войска все ближе приближались к Борисову. Уже был разрушен мост через реку Березину. В конце июня госпиталь «на колесах» переправил через понтонный мост тяжелораненных и привез их в Толочин. Затем машины вернулись в Борисов и забрали остальных раненых. Лев Григорьевич уехал с последней группой. Из Борисова на пароконных подводах удалось вывезти продовольственный запас санатория.

Наконец, госпиталь прибыл в Смоленск, который подвергался беспрестанным бомбардировкам. В Смоленске выдали обмундирование, дополнили врачебный персонал и доукомплектовали инвентарем. Госпиталь «на колесах» оформили как эвакогоспиталь-2396 и направили в распоряжение Западного фронта. Эвакогоспиталь передвигался в вагонах по железной дороге. Туда поступали раненые, там им оказывали помощь и эвакуировали в тыл, там же жил медперсонал.

Осенью 1941 года Лев Школьников был вызван в Куйбышев, где в то время находилось руководство санитарной службы Красной Армии. После беседы с начальником службы ему сообщили о назначении главным хирургом 39-й Армии, отправляющейся на Калининский фронт (командующим фронтом был генерал И.Конев). Сходу новая армия вступила в бой. Зимой 1942 года были очень сильные морозы. Это и трудности со снабжением затрудняли эвакуацию раненых с поля боя и их дальнейшее лечение. Но Лев Григорьевич успешно справлялся со своими обязанностями.

Однажды летом 1942 года на мотоцикле Школьников ехал к раненым бойцам. Внезапно в небе появился немецкий самолет, началась бомбежка, после которой Льва Григорьевича привезли в медсанбат. У него оказался перелом позвоночника и ноги. На самолете его доставили в эвакогоспиталь в Москву, а затем перевезли в Куйбышев, где в эвакуации жила его семья. Около шести месяцев длилось лечение. Позвоночник не срастался (приходилось носить корсет), и Лев Григорьевич не мог вернуться в свою армию, а был направлен ведущим хирургом в эвакогоспиталь в Калугу. Через две недели госпиталь был направлен на фронт.

День Победы Школьников встретил в Германии, старшим инспектором-хирургом эвакопункта 2-го Белорусского фронта.

В городе, носящем имя вождя

После демобилизации, имея пять боевых орденов, Лев Григорьевич хотел продолжить работу в Минске, но по распоряжению Министерства здравоохранения СССР его назначили заведующим кафедрой Новосибирского научно-исследовательского института ортопедии и травматологии (одновременно и научным руководителем института). В зону действия института входили Новосибирская, Кемеровская, Томская, Омская области, а также Алтайский и Красноярский край. До 1951 года институт находился в Новосибирске, а затем был переведен в Новокузнецк. (С 1932 по 1961 год назывался Сталинск).

В эти годы Льву Школьникову приходилось не раз сталкиваться со случаями антисемитизма. На одном из послевоенных съездов хирургов директору Сталинградского медицинского института (им был некто Пыгель) предложили взять на работу профессора Школьникова. Не стесняясь присутствия Льва Григорьевича, он заявил: «Я никогда не возьму еврея на работу в город, носящий имя великого вождя».

Школьников рассказывал, как ему работалось в период сфабрикованного «дела врачей-вредителей» и как ему приходилось бороться с попытками притеснения врачей-евреев, которые работали у него на кафедре.

Лев Григорьевич – автор 125 научных работ и ряда книг. В 1966 году за монографию «Повреждения таза и тазовых органов», которую он написал вместе с двумя сотрудниками, Лев Школьников стал Лауреатом премии имени Н. И. Пирогова. Эта премия за лучшую монографию присуждалась один раз в четыре года.

Школьников был главным редактором всесоюзного журнала по травматологии и членом правления нескольких всесоюзных медицинских обществ.

Мне запомнился рассказ Льва Григорьевича о том, как в 50-х годах он занимался поиском эффективных средств лечения мелких ран, ссадин, ожогов и трещин. Для этих целей предложил использовать выпускавшийся химической промышленностью технический клей БФ-6 на спиртовой основе. Наложенный на рану клей образует несмываемую пленку и способствует быстрому заживлению кожи. Впервые клей с успехом стали применять в медпунктах Новокузнецкого металлургического комбината. Однако при обсуждении в Москве вопроса о применении клея высказывались разные мысли, в том числе были утверждения о вредительстве, так как якобы любители выпить пытались использовать имеющийся в клее спирт и получали отравления. Министерство здравоохранения СССР несколько лет не давало разрешение на использование клея, но затем он все же стал свободно продаваться во всех аптеках Советского Союза. На вкладышах было написано, что он «изготовлен по методу профессора Школьникова». Я покупал этот клей в Минске. Интересно, что сейчас в аптеках Америки продается подобный клей под названием «New skinLiquid bandage» для заживления мелких порезов и ран.

В возрасте 70 лет Лев Школьников закончил трудовую деятельность. Его просили остаться работать хотя бы еще на пару лет. Но он заболел бронхиальной астмой. В Новокузнецке плохой климат. Город расположен в котловине, со всех сторон окружен горами Алатау, а предприятия и шахты сильно загрязняют воздух. Лев Григорьевич и его жена Берта Львовна вернулись в Минск. Вместе они прожили 64 года.

По стопам деда

В семье Школьниковых было двое детей. Дочь Зина родилась в 1926 году в Минске, а через четыре года родился сын Евгений.

После окончания средней школы Зина поступила в Куйбышевский авиационный институт. Она была послушной дочерью и, после полученного письма с фронта от отца, который хотел, чтобы дети пошли по его стопам, перевелась в медицинский институт. Лев Григорьевич мечтал, чтобы его сын тоже стал хирургом. Когда Евгению было пять лет, Лев Григорьевич взял его на операцию. Но это оказало противоположный эффект – многие годы Евгений боялся крови.

Сын окончил Новокузнецкий металлургический институт, является кандидатом технических наук. Сейчас с семьей живет в США в Миннеаполисе.

Дочь Зина окончила Новосибирский мединститут, 38 лет работала рентгенологом в Сибири.  В 1982 году с мужем переселилась в Минск, где трудилась в поликлинике камвольного комбината.

Внучка Школьниковых – Анна Соловей тоже врач, кандидат медицинских наук. Окончила Новосибирский мединститут, работала в институте клинической и экспериментальной медицины Сибирского отделения Академии наук. Затем в Минске – в Институте переливания крови. Сейчас в США – научный сотрудник университета штата Миннесота.

Правнук Школьниковых Алексей Соловей три года учился в Минском мединституте. После приезда в США продолжил учебу в медицинской школе университета штата Миннесота. Интересно, что из пройденных в Минске предметов ему зачли только Историю КПСС (как философскую науку) и физкультуру. В настоящее время Алексей работает врачом-психиатором в Миннеаполисе.

На другом континенте

В начале тридцатых годов прошлого века одному из американских дипломатов, который оказался в Жлобине, потребовалась срочная хирургическая помощь. Лев Григорьевич сделал операцию, и дипломат хотел отблагодарить советского хирурга.

В это время во всем мире была известна клиника Мэйо. В 1889 году в глубинке Америки, в небольшом городке Рочестер, недалеко от города Миннеаполиса, отец и два сына основали больницу на 13 мест. Кроме них, другого персонала не было. В разговоре с американ­ским дипломатом Лев Григорьевич сказал, что мечтает побывать в этой клинике. К удивлению, через небольшое время Льву Школьникову пришло приглашение посетить клинику братьев Мэйо.

Поездка хирурга из советской провинции в США не состоялась, чему Лев Григорьевич в дальнейшем был очень рад. В наступившие вскоре годы сталинских репрессий многие побывавшие за границей были репрессированы и расстреляны.

Последние годы жизни Лев Григорьевич провел в Америке, куда он эмигрировал из Минска вместе с дочерью Зиной и внучкой Анной в 1992 году. Интересно, что жил он в городе Миннеаполисе, который находится в двух часах езды от клиники Мэйо. Эта клиника и сейчас широко известна, особенно благодаря онкологическому центру.

Умер Лев Григорьевич в Миннеаполисе, не дожив несколько месяцев до 94 лет.

Наша семья приехала в США на два года позже, и нам, к сожалению, не удалось увидеться на американской земле. В 2000 году родственники и друзья отметили 100-летие со дня рождения Льва Школьникова – прекрасного специалиста, заботливого отца и дедушки, интересного человека, с которым мы дружили свыше двадцати лет.

Абрам Гельфанд

P.S. Глубоко признателен Зине Школьниковой – хранительнице архива Льва Григорьевича, за большую помощь при написании этого очерка.

Владимир Винокур
 
 
Владимир Натанович Винокур – актер, певец, юморист, народный артист России.
Родился 31 марта 1948 года в городе Курске.

Цитата:
Дед был родом из местечка Калинковичи Гомельской области Белоруссии. Раньше там были два маленьких местечка – Куридичи и Новоселки. Он был неграмотным и работал председателем артели слепых (дед был зрячий, хотя видел слабо). Он был простой человек, кузнец. Раньше на Путиловском заводе работал, в империалистическую воевал, в Гражданскую. Когда дед к бабушке сватался, ее фамилия была – Винокурова. А деда – Винокур. На самом деле они были однофамильцы. Так получилось, потому что у бабушки было много братьев. Периодически братья уходили в армию. А когда в царскую армию брали евреев, им прибавляли окончание “ов”. Отсюда и взялись Винокуровы.
Сама фамилия образовалась от старинной профессии винокуров. Людей, которые делали вино. Рассказывали, за несколько поколений до этого мой прапрапрадед владел винокуренным заводом. Там делали вино, водку. В Белоруссии это было известное хозяйство.
С прапрапрадеда-винокура начался наш род Винокуров. Родни было очень много, несколько десятков семей, и все очень дружные. Это был целый семейный клан. Я думаю, что у меня нет однофамильцев. Все Винокуры на земле мои дальние родственники.
Родители мамы жили на Украине, в Кривом Роге. Дед — обувщик, делал заготовки. А еще был артистом народного еврейского театра. Очень талантливый был человек, комедийный актер, пел хорошо. Вероятно, этот «певческий» дар перешел ко мне от деда. Мы и внешне очень похожи. Бабушка тоже была очень образованной женщиной. Окончила гимназию и играла в театре. Травести. Это когда актрисы играют мальчиков.
В Израиле у меня много родных — сестра мамы, ее дети и внуки. Папины родственники живут там давным-давно, с 70-х годов.

Цитата:
Мы жили в одноэтажном домике деда, в котором было всего две комнаты. Комната, в которой жили прабабушка и бабушка с дедом, была 8 метров. Во второй, шестиметровой, жили мама, папа, брат (на четыре года был старше) и я. Комната была темная, окна выходили в коридор. Когда отец получил должность управляющего трестом, ему дали квартиру. Огромную, трехкомнатную, шикарную по тем временам.

 
Отец Натан Львович Винокур (1918-1997) – инженер-строитель.
В послевоенные годы был управляющим трестом промышленного строительства. Восстанавливал Курск и, в частности, руководил работами по сооружению монумента в память участников Курской битвы. Позже был директором огромного треста, которое включало в себя пять крупнейших предприятий, в том числе – Железногорск, Курская магнитная аномалия, Атомная станция имени Курчатова…
Мать Анна Юльевна (1922г.рожд.), работала преподавателем русского языка и литературы, Заслуженный учитель СССР, ныне на пенсии.
http://www.vinokur.ru/about/about.htm

С ранних лет Володе нравилось петь. Увидев тягу мальчика к сцене, мать записала его в хор Дома пионеров.
В 1963 году Винокур поступил в Курский строительный техникум (окончил учебу в нем в 1967 году). Но мечты о сцене не покидали его. По вечерам он учился в курском музыкальном училище. На дирижерско-хоровом отделении.
В 1967 году Владимира призвали в армию. А в 1969-м, незадолго до демобилизации, он подал документы в ГИТИС. Владимира зачислили на первый курс.
С 1973 года Винокур, еще студентом ГИТИСа, целых два сезона проработал в цирке на Цветном бульваре. Когда он был на четвертом курсе, главный режиссер Московского театра оперетты, Георгий Павлович Анисимов пригласил его на одну из ролей в спектакле, над которым он тогда работал. В результате В.Винокур задержался в театре оперетты на два года и играл во многих спектаклях.
В 1975 году, услышав Владимира, известный пианист Михаил Банк, посоветовал ему попробовать свои силы в эстраде. По его же рекомендации, руководитель очень популярного в те годы ансамбля «Самоцветы» Юрий Маликов приглашает Винокура участвовать в своей новой программе. На концертах он начинает выступать с пародиями на известных певцов и артистов.
Мечта о сольных концертах становится реальностью в 1977 году, после победы на Всероссийском конкурсе артистов эстрады. В.Винокур переходит на работу в «Москонцерт», где его «записывают в солисты». Вместе с «асами» советской эстрады — И.Кобзоном, Л.Лещенко, А.Райкиным, Л.Зыкиной, М.Магомаевым и т.п. — принимает участие в торжественном концерте, посвященном 60-летию образования СССР, который проходит в Кремлевском Дворце съездов. После этого концерта В.Винокуру дают «зеленый свет». Он получает приглашения на праздники и торжественные мероприятия. Вскоре он начинает гастролировать — едет с сольными концертами в Болгарию, Чехословакию, США, Мексику, Бельгию, Германию…
В 1989 году Владимир Винокур создает собственный театр пародий, которым руководит и по сей день. В конце 1990-х году его театр стал — государственным, а сам Винокур получил звание — «народного». Владимир Винокур живет и работает в Москве.

Брат – Винокур Борис Натанович (1944г.рожд.), инженер-строитель, предприниматель, вице-президент крупной фирмы.
Супруга – Первакова Тамара Викторовна (1953г.рожд.), профессиональная артистка балета, ныне на пенсии. Дочь – Винокур Анастасия Владимировна (1985г.рожд.), студентка Московской государственной академии хореографии.
http://www.biograph.comstar.ru/bank/vinokur.htm

 
Приведу также отрывки из другого интервью В. Винокура
 
– Мой папа родился и вырос в Белоруссии, в местечке Калинковичи – это в Гомельской области. Мама – на Украине, в Кривом Роге. У отца были простые родители: моя бабушка была домохозяйка, а дед работал слесарем на Путиловском заводе. Дед – участник первой мировой войны, почти неграмотный, но с мозгом министра. Расписывался почти крестиком. Есть такие люди, одаренные умом политического деятеля международного класса. Второй дедушка, мамин отец, был артистом еврейского театра, очень талантливый был человек, комедийный актер, пел хорошо. Бабушка тоже играла в театре, она была травести – исполнительница мальчиковых ролей.
Простые родители отца и интеллигентные родители мамы дружили. Их связывало одно – принадлежность к нации, традиции.
Мои родители и бабушка с дедушкой, чтобы скрыть что-то от детей, говорили на идише. В Израиле многие старики говорят на идише, а на иврите говорит новое поколение.
В России евреи ассимилированы и язык знают понаслышке. Татары, украинцы, калмыки, белорусы, все народы Кавказа сохраняют язык и письменность, но у евреев так не сложилось. Хотя была когда-то в Биробиджане создана автономия, но это выдуманное все, я бывал там много раз, это просто блеф. Понимаете, если бы в свое время были школы, где изучали бы родной язык, историю, может быть, что-то сохранили бы. Сегодня пришло время, когда открылись частные школы, где дети учат иврит, но их все равно очень мало.
Конечно, я жалею, что не знаю языка. Что-то понимаю, но это больше из-за того, что когда-то в школе учил немецкий. Брату повезло больше, он воспитывался, когда прабабушка еще жива была, она была набожная женщина, читала Тору, молилась. А наш отец был коммунист, но не по принадлежности, а как бы… по духу. Я хочу сказать, что мы огульно осудили коммунистическое движение, а в коммунизме было что-то такое. Простые труженики верили в какие-то идеалы, они были честны, хотя бы по отношению друг к другу и к окружающим. Тогда не было коррупции, воровства, которое сегодня есть.
Отец всю жизнь был руководителем огромного предприятия, где было несколько заводов. Он всегда боялся служебную дачу взять или лишний раз вызвать служебную машину, говорил, что это неудобно. Это были люди с совестью. У верующих людей всегда так, только одни верят в Б-га, другие – в идеалы. Нельзя обвинять прошлое поколение, они были составной частью огромной страны. Им досталась жуткая доля – разруха, войны и стройки – больше ничего, они не успели пожить. Отец умер шесть лет назад, а маме первого января будет 80 лет, она жизнерадостная такая девушка и очень оптимистично настроенная. Я не перестаю удивляться, глядя на нее. Не могу сказать, что она соблюдает все еврейские праздники и ходит в синагогу, но она смотрит все телевизионные программы на эту тему, хорошо знает историю народа. Она преподавала русский и литературу у меня в школе, была у меня классным руководителем, моей учительницей.
Отец был учителем по жизни, мог дать совет в любой трудной ситуации. Он был очень мудрый, эрудированный человек, дружил со всеми моими ребятами. Мои друзья: Лещенко,
Кобзон, Розенбаум – все ходили к нему, как к мудрому ребе. Они говорили: “Пойдем к Натанчику, посоветуемся”. Даже сейчас, когда я еду на кладбище и кто-то из них знает, то едут со мной, чтобы еще раз поклониться человеку, который им почти заменил отца. Например, Иосиф рано лишился отца, у Левы есть отец, но моего отца он считал вторым отцом. Отец знал идиш, знал иврит, говорил свободно по-немецки, хорошо знал философию, архитектуру, прекрасно рисовал. Я как-то случайно познакомил их с Сашей Шиловым. Саша сказал: “Мне нужен такой библейский образ”, – и упросил меня, чтобы я с отцом провел переговоры о портрете. Отец согласился, и портрет получился “один к одному” –  http://www.sem40.ru/famous2/m721.shtml