(окончание; начало здесь)
Часть 3
Двери самолета открылись. «Всё, прилетели, – сообщила проводница, – всем собираться к выходу». И мы с ручной кладью идём, вот и трап. Внизу на земле несколько человек с транспарантом: «Добро пожаловать».
Ноги замерли на месте, жар сорокоградусный буквально обрушился на нас. А мы в тёплых одежках, я в турецком свитере тёплом. «Вэй, дышать нечем, мы кэн ныт хопн а утым», а позади на нас напирают другие. И в этот момент пролетело в мозгу: «Откуда приехали, там уже ничего нет, а что ждёт нас здесь, в этой чужой незнакомой стране?»
Я думаю, примерно, у всех были такие мысли, потому что выходившие из самолета враз притихли и перепуганно озирались, словно искали что-то.
Муж сестры ехидно усмехался и бурчал в спину, послушали вас, зачем, что нас здесь ждёт? Я молчала, хоть душа была, конечно, в пятках.
Нас провели в большой зал регистрации. И так получилось, что по списку мы были последние. Все прошло вроде нормально, если не считать, что маме изменили имя и вместо Фени она стала Фаня. Служащая, немного говорившая на идиш, сказала: «Ви ир от гэзын аза нумын Фэни, сы ду Фаня». Мама ответила: «Зол зайн Фаня» (пусть будет…). Я начала доказывать, но безрезультатно.
С конвертами, в которых были новые документы и чеки на «корзины», мы вышли в зал, где остались только наши баулы.
Посмотрели, посчитали, одного не хватает. Вместо него какая-то грязная торбочка. Оказывается, весь багаж всех пассажиров скинули в зале, люди разбирали, и нашу одну сумку увели. «Ищите», – сказал кто-то из сотрудников. Где, кого? «С кем вы летели?» В общем, настроение слегка подпортилось.
Подходит к нам водитель, который должен нас везти к месту назначения, то есть к дочке дяди Изи. Мы подаём конверт с адресом, садимся в микроавтобус и едем. По обе стороны дороги выжженные жёлтые поля, какой-то странный для нас пейзаж.
Зять смеётся: «Это что, Узбекистан?» Молчу, разглядываю.
Дорога казалась бесконечной. Наконец, Ашкелон. Водитель спрашивает нас на английском: «Где эта улица, где этот дом?» Вот письмо – ОК. Он кружит по улицам Ашкелона и час ищет этот дом, не находит и говорит: «Я повезу вас назад». Вэй, куда?
Я стала сама смотреть на указатели и говорю: «Вот написана эта улица, что на конверте». Он останавливается и идёт искать. Все на нервах, дети устали, да мы все тоже полуживые. Наконец, он возвращается, нашёл. Ну, слава Богу. Он выгружает нас возле дома и уезжает.
Начинаем всё поднимать на четвёртый этаж без лифта, вся лестница в нашем багаже. Звоню в дверь. Открывает дочь дяди Изи, смотрит на меня, разинув рот. Я сую ей письмо, передачу, ждём.
Она или не знала, или сделала вид: «Заходите…». Я говорю: «Твой папа сказал, ты сняла нам квартиру». Она молчит, потом: «Да, да, завтра».
Вползаем в поисках, где бы сесть. На нас смотрят, как на привидение, муж Фаишки, его родители. Оказывается, никто ни сном, ни духом. Но чёрный хлеб и сало принимается на ура.
Я негромко говорю ей в сторонке: «Можно душ, что-то деткам, чай и место, где положить их спать. Мы не хотим стеснять, мы хотим в квартиру свою». – «Завтра» – «Гит».
Пока попили чай, муж Фаишки кинул нам в салоне на пол матрасы и какие-то простыни. Мы были бесконечно рады, т. к. завтра нас ждала съёмная квартира.
Назавтра я достаю халаты, мы же должны идти в банки и в разные учреждения, на что Фаишка говорит: «Это для дома, вы что?» И даёт нам шорты.
Мы выходим в пекло, на улицу. Идём полтора часа по сумасшедшей жаре. Я спрашиваю: «Почему пешком? Нет автобуса?» – «Есть, но дорого, 2 с половиной шекеля». – «А что с квартирой?» – «Сейчас к соседу иду». – «Зачем?» – «Он советовал, это его знакомые».
В общем и вторую ночь мы спим там же на матрасах. На третий день хозяйка говорит в пять утра: «Хотите поработать? Я еду на арбузы». Мы не знали, что это, но она сказала, что в конце дня дают наличку за работу 50 шекелей, а квартиру мы посмотрим завтра.
Ын хулым! Она никакую квартиру нам не сняла и после работы повела нас к маклеру. Таких убитых квартир и домов я никогда прежде не видала. И вообще без мебели, без плиты и холодильника.
Это было вечером, а в 6 утра мы поехали на арбузы. Никогда не забуду бесконечное поле арбузов в сорок пять градусов жары. Но мы как-то выдержали несколько дней, работали и получали наличку, которую тут же тратили, т. к. хозяйка не могла нас кормить. Она вела нас сразу после работы в магазин, набирала тележку всего, мы платили, вечером это всё куда-то девалось, мы даже стеснялись особо и брать что-то.
Это был её звёздный час.
Через четыре дня мы сняли квартиру на год, с её помощью, и отдали всё, что получили, всю «корзину» за год. ВПЕРЕД! Двенадцать тысяч шекелей!
«Так все делают», – уверяла она.
Потом нам рассказал её же муж, что она с этой сделки имела свой процент. С обеих сторон. И от хозяина квартиры, и от нас…
Квартира была большая, чистая, меблированная, на первом этаже и с видом на море. Мы обрадовались. Наконец-то можно было отдохнуть и разложить вещи.
Мы любовались морем из окна, а через три дня нас обворовали. Хорошо, что ничего особо ценного не было в тех сумочках. Полиция приехала, ничего не нашла, мы вышли и ходили вокруг дома. Через пару домов нашли свои документы и сумки – конечно, без денег. Но пропали копейки, а все украшения и деньги были у меня хорошо спрятаны. Это всё произошло в первую неделю в Израиле.
Я стала узнавать у Фаишки и её подруг, у соседей, как с работой, потому что на бахче работать точно не могла. Оказалось, с работой никак. Профессора подметают улицу, на работу по уходу за стариками тоже не устроиться, только по протекции.
Муж сестры уже не смеялся, а в один день сказал: «Я еду домой». Но остался, уговорили.
Надо было стать на учёт в лишкат таасука, бюро занятости. Утром, перед открытием, я пришла пораньше и наслушалась разговоров о работе, об условиях, об отношении к олимам, о самих олимах, и когда подошла моя очередь к служащей, уже была немного в курсе.
Принимала русскоязычная: «Покажите документы, расскажите о себе». Вынимаю трудовую книжку, дипломы и другие документы, она даже не смотрит и говорит: «Я научный сотрудник из Ленинграда, музейный работник, здесь пашу за гроши».
Я молчу. Она: «Забудьте, кем вы были ТАМ, ЗДЕСЬ ВЫ НИКТО!»
Часть 4
Я всегда работала. Сначала бухгалтером, потом старшим бухгалтером, потом главбухом, всё время, вплоть до приезда в Израиль. Поэтому для меня было дико встать утром и никуда не идти. Не работать.
Раз в неделю я приходила в лишку, центр занятости. Людей всегда было просто немерено. К каждой пкиде (служащей) огромные очереди. Люди нервно ждали, что скажет сегодня пкида, куда пошлёт или не пошлёт. Если не находилось для вас работы весь месяц, то битуах леуми (отдел социальной помощи) давал пособие, «автахат ахнаса».
Ещё мы получали квартирные от банка на съём квартиры, это уже во второй год в Израиле и дальше, если не купил свою квартиру. А первый год – «корзина», и кому повезло, работа.
Я ненавидела лишку. Толпы людей, духота, обычно очередь начиналась с улицы. Работы, даже «никакие», мгновенно разметались. Для мужчин это были в лучшем случае заводы, для женщин – уборка.
Однажды нам с сестрой повезло – мы получили направление на работу в теплицу. Я обрадовалась: «В теплицу с цветами, я так люблю цветы, это так здорово!» Отказаться от работы нельзя было, иначе забирали пособие и ты оставался без денег. А тут так повезло!
По дороге, пока мы ехали в теплицу, я разглядывала всё вокруг в чудесном настроении. Приехали.
Это была частная теплица, в которой работали мужчины-тайцы, арабы и несколько русских женщин. Представьте огромный зал, металлический пол, длинные столы вдоль стен, температура в помещении очень низкая, так надо для цветов, и мы стояли в тёплых кофтах, а кто работал подольше, те в фуфайках. Это помещение для сортировки.
С восьми утра начинаем работать, арабы вывозят огромную гору цветов, которые нужно сортировать. Работать нужно быстро и осторожно, чтоб не поколоть всё, что можно. У роз, как известно, есть шипы.
Розы были мелкие, розовые и жёлтые. И пахли специфически. У нас во дворе росла чайная роза с чудесным ароматом, эти же пахли какой-то химией (потом я поняла, почему). С 11 утра до пол-двенадцатого был перерыв. Пока мы выходили поесть, тайцы убирали горы листьев и бракованных цветов, остававшихся после сортировки.
Когда мы первый раз вышли во двор обедать, было очень душно на улице. Мы поискали тень и нашли какой-то маленький караванчик. Обрадовались и развернули свои бутерброды. Минут через 5 в караванчик вошло несколько арабов, они смотрели на нас как-то странно. Мы не поняли, в чём дело, но быстренько поели и вышли. Арабы не ели, пока мы не ушли.
После обеда к нам подошёл хозяин и сказал, чтоб мы больше туда не ходили кушать, это место, где едят арабы, они там старожилы, сами себе построили укрытие, а мы можем и на улице. На что я возмутилась и сказала, что сильно жарко. Хозяин ответил: «Зэ ма еш» (это то, что есть). Нравится, не нравится, делайте, как сказано.
После обеда хозяин нас послал в теплицу. Я подумала: «Ну, наконец, я увижу цветы, которые красиво растут, цветут».
В теплице было плюс 45 и ужасно воняло чем-то так, что дышать было невозможно. Мы начали кашлять, тогда тайцы дали нам марлевые повязки, которые помогали, как мёртвому припарки. Глаза слезились, нос забивал противный запах. Оказывается, пока мы там были в теплице, сверху с крыши тайцы поливали растения раствором воды с химикатами. Распыляли. И естественно, это всё летело нам на головы. Этим и пахли розы.
Через несколько часов нас вновь отправили сортировать цветы в зал. К нам сзади подошел араб. Потом мы узнали, что он там, как бригадир. Он расспрашивал нас, откуда мы, вкидывал пару русских слов в разговор, а в итоге выдал, мол, чего вы сюда приперлись, мы здесь жили до вас, эта наша земля, едьте назад. В общем, в таком духе. Мы с сестрой начали объяснять. О еврействе, идиш и т.д. Это было похоже на пинг-понг. Он нам, мы ему.
Там ещё работали кроме нас три русские женщины, и мы обратили внимание, что тех женщин он не трогал, а только морочил голову нам. Потом мы заметили, что те женщины как то переглядываются с арабами, хохочут. Когда мы услыхали, что арабы спрашивают их о цене… Нам стало не по себе и страшно. Реально. А женщины смеялись, видимо, это было у них в порядке вещей.
После смены нам разрешили взять по букетику цветов, а женщины, подружки арабов, набрали огромные охапки. В автобусе по дороге домой, вечером, они хвалились, что продают эти цветы.
На этой работе мы проработали полтора месяца, пока меня не скрутил радикулит и я сильно простыла. И нас уволили. Зарплату нам не доплатили, с огромными усилиями позже мы забрали свои заработанные деньги.
После выздоровления я опять пришла в лишку, но никакой работы для меня не было. Я просила, показывала трудовую книжку, обьясняла, что хочу работать по специальности. Обещали курсы, а пока их не было, нас послали в ульпан, учить иврит.
Так мы начали учить иврит…
* * *
Хочу немного рассказать о себе
Я родом из Украины, с Киевщины. Выросла в еврейской семье.
Мои мама и папа учились в еврейской школе, они таращане, читали и писали на идиш, и у нас дома говорили на идиш.
Папа Йосиф Гуральник, его два брата Муся и Люсик и дедушка с бабушкой, родители папы Женя Гуральник и Мотя Гуральник
Папа и его два брата, Муся старший и Люсик младший, папа Йосиф посредине
Родители папы и его семья были по тем временам люди грамотные, детей выучили. Семья была состоятельная и очень многочисленная. Родители мамы говорили только на идиш и совсем немного на русском.
Мама папы, моя бабушка Женя Гуральник с сестрой Соней
В детстве мне не досталась любовь бабушек. Папина мама Шэйндл (Женя) умерла за 4 месяца до моего рождения, мамина мама Соня умерла, когда я была совсем маленькая.
Зато мой дедушка Герш-Лейб Срулевич Векслер или Гершл, как его все называли, отец мамы, был со мной до 18 лет. Очень весёлый, умный, сообразительный еврей, религиозный. Его мама была учительница и от неё дед выучил много всего интересного на идиш.
Еще маленькой я часто видела, как он молился. Он одевал а толыс и садился на маленький стульчик. В руках у него была толстая потрёпанная книга. Я как-то спросила: «Деда, вус ди тист?» во время его молитвы. Он приложился палец к губам и показал мне: «Не говори». После молитвы деда сказал: «Майн кынд, их об гэдовнт, мы тур ныт рэдн, вэн мы довнт» (нельзя разговаривать, когда молятся).
Деда, так я его называла, много рассказывал разных историй и очень любил меня. Я была старшая внучка. От него я услыхала множество поговорок на идиш, стихи, песни.
Мальчик в грузинском костюме и военный в пилотке – мой папа Йосиф Гуральник
Мой папа Йосиф Гуральник любил читать книги на идиш нам с сестрой, вслух. Он доставал по блату еврейские журналы, прятал их под пальто и приносил нам домой. Никогда не забуду, как он любил петь (он был запевалой в армии). Обожал все еврейское, был патриотом, верил в иудаизм, гэвын штарк а латышэр мэнч. Когда папы и деда не стало, я продолжала с мамой разговаривать аф идиш.
Мой папа мечтал приехать в Израиль, но у него не вышло. В начале 90-х годов я с семьёй приехала в Израиль и думала, что здесь все говорят на идиш. Оказалось, его почти никто не знает.
Вот уже 10 лет нет моей красавицы-мамы. Феничка, а фэйгэлэ её называли. И разговаривать по большому счёту мне не с кем на идиш. Я учу детей и внуков тому, что знаю.
Пишу с детства, сколько себя помню. Поэзия, проза. На русском, украинском. Печаталась, издавалась, люблю Слово и очень его уважаю. Всегда хотела писать на идиш.
Я понимаю, что мой идиш разговорный и далёк от совершенства, т.к. я не знаю грамматики, но то, что я пишу, исходит из моей души. У меня есть литературные страницы в Сети, в интернете, но там нельзя выставлять произведения на идиш.
На снимке справа старший брат папы, Муся, пропал без вести на войне. Далее жена старшего брата Ита с дочкой Аллой, дед Мотя, бабушка Женя. Сзади папа и младший брат Люсик. Алла живет в Филадельфии, ей 80 лет и у нее три сына
Я (Жанна Гуральник) и моя меньшая сестра Майя Гуральник
Родственники в Америке, но, к сожалению, не знаю их имен и что написано там на обороте. Папа говорил, что пришло из Филадельфии
Родной брат моей мамы Фени Гуральник, Мойшэ Векслер, с женой Зиной и сыном Сашей. К сожалению, он уже умер, Саша живет в США
Я на прогулке в Ашкелоне, середина ноября 2019
Я вас люблю, от всего сердца, мои дорогие сестры и братья, идн. Представляю, как бы радовались мои близкие, если бы узнали, что я пишу на идиш. В память о них, моих любимых, замечательных, незабвенных, я пишу и буду писать на этом чудесном языке, любимом мною с рождения! Я плачу, и это слезы радости, что я могу говорить на момы лушн и сы ду мыт вымын! Зайт мир гэзынт ын штарк, майнэ тайерэ хавэрым! А гройсэр а шэйнэр данк!
Жанна Чайка (Гуральник), Белая Церковь – Ашкелон
От редактора belisrael
Присылайте семейные истории, др. материалы.
Опубликовано 02.12.2019 13:44
