Category Archives: Румыния

Интервью с д-ром Дианой Думитру

Д-р Диана Думитру: прямых доказательств планируемой Сталиным депортации евреев пока нет

Лидеры Еврейского антифашистского комитета

В чем причины послевоенного антисемитизма в СССР, как боролись с космополитизмом на местах и оправдана ли версия о депортации евреев на Дальний Восток в 1953-м — об этом и многом другом в интервью с приглашенным лектором магистерской программы по иудаике НаУКМА, доцентом Кишиневского государственного педуниверситета, д-ром Дианой Думитру.

— В еврейской среде существует миф об отсутствии антисемитизма в 1930-е годы. Насколько он имеет под собой основания?

— Евреи, чья молодость пришлась на эти годы, вспоминали о том, как без проблем поступали в университеты, получали Сталинскую стипендию, работали в разных учреждениях и т.п. Безусловно, эти воспоминания не беспочвенны, но говорить об атмосфере победившего интернационализма не приходится.

Источники свидетельствуют, что антисемитизм никуда не исчез, просто государство жестко пресекало его проявления. Я как-то наткнулась на донесение ОГПУ конца 1920-х годов — два работника одесского морга с ностальгией вспоминают о погроме 1905 года в Киеве, как подчеркивает агент, смакуя детали. Мол, вышли бы сейчас порезать жидов, но… времена не те. В то же самое время государство пыталось бороться с укоренившимися антисемитскими стереотипами и культивировать позитивный имидж евреев среди населения. Вследствие этих усилий советские евреи стали постепенно восприниматься как «нормальные» советские граждане. После двух десятилетий советской власти для нового поколения национальный вопрос был глубоко периферийным.

Витрина магазина с портретами и бюстами советских вождей, Одесса, 1930-е

— Как можно охарактеризовать советскую информационную политику в годы Холокоста? Сознательное замалчивание Катастрофы из страха перед нацистской пропагандой, навязывавшей стереотип «жидокоммуны»?

— Последние исследования, например, Карела Беркхоффа опровергают миф о том, что в советской прессе не было информации о преступлениях против евреев. Информация была — ясная, недвусмысленная, в центральных газетах, причем именно об уничтожении евреев, а не абстрактного мирного населения. Так, например, в августе 1941 года «Правда» и «Известия» опубликовали выступление Соломона Михоэлса, где он открыто заявил, что Гитлер намеревается уничтожить весь еврейский народ. В сентябре 1943-го Эренбург писал в «Красной Звезде», что в Минске собрали евреев из разных стран, и все они были убиты, а в апреле 1944 года «Правда» отмечала, что не осталось евреев в Киеве, Праге, Варшаве и Амстердаме. В декабре 1944-го та же «Правда» сообщила цифру уничтоженных евреев в Европе — 6 миллионов.

Безусловно, советская власть была уязвима, особенно на новых советских территориях — на Западной Украине, в Бессарабии и Прибалтике многие местные жители ставили знак равенства между евреями и большевиками. Понимая всю сложность ситуации, режим старался не акцентировать внимание на «еврейском вопросе» в годы войны. В то же самое время советские евреи внимательно следили за официальным дискурсом и болезненно реагировали на любые попытки обойти вниманием еврейскую идентичность — как героев, так и жертв. Сложно сказать, насколько преуспела нацистская пропаганда в разжигании антисемитизма, но ей точно удалось вернуть «еврейский вопрос» на повестку дня. Даже у советских людей, не считавшихся антисемитами, появилось возможное объяснение тех или иных проблем.

При этом после войны власть весьма серьезно относилась к проявлениям антисемитизма — я знаю десяток дел в Молдове, которые окончились приговорами за разговоры о том, что «в нашей республике хорошо живется только евреям и коммунистам». Такие откровения плохо заканчивались и в 1948-м, и в 1950 году — даже когда сами евреи находились под ударом Москвы.

— Известно, что в конце 1945 года зафиксирован рост антисемитизма в самых разных странах Европы — во Франции и Германии, Польше и СССР. Каковы были его причины в Советском Союзе, особенно на новых территориях, аннексированных в 1939 — 40 годах?

— В Молдавии, например, антисемитизм был двух сортов — традиционный довоенный и новый — советского образца. Дело в том, что советизация повлекла за собой приток новых кадров, большинство из которых не были молдаванами. Причин тому множество — сомнения в лояльности местного населения, плохое владение русским языком, да и в целом уровень неграмотности среди молдаван (в 1930-м году он составлял 61%). Неудивительно, что на лидерских позициях оказывается много евреев — как местных, так и приезжих. Пошли разговоры о том, что советская власть — это власть еврейская.

Кишинев, 1940

Начался поток антисемитских писем, в одном из них — Сталину — аноним прямо жалуется на национальную политику, превратившую Молдавию в республику с «еврейским засильем». Судя по всему, это писал интеллектуал, поскольку он упоминал, что на молдавскую пьесу обычно не набирается и десяти зрителей, но если идет «еврейский» спектакль, нет в Кишиневе зала, который мог бы вместить всех желающих.

Обвиняли всех подряд, например, целый поток писем был направлен против первого секретаря ЦК Молдавии Коваля, женатого на еврейке. В доносах отмечали, что Софья Коваль себя «царицей чувствует и евреев насаждает, где ни посмотри, засели евреи и домой везут все своей царице». Жаловались, что евреи ходят «в изысканных шелках, шерсти, модных туфлях («они победили»), а молдаване — оборванные, босиком, голодными» — вот, мол, она советская (читай — еврейская) справедливость. Все это продолжалось до тех пор, пока в Москве ясно дали понять — все связи жены Коваля и вся ее подноготная проверены и перепроверены — дальнейшие обращения рассматриваться не будут.

После 1948 года в СССР появляется антисемитизм политический, вызванный провозглашением государства Израиль. Встреча, которую устроили Голде Меир 50 000 евреев в московской синагоге, стала для Сталина шоком — он осознал, что евреи могут иметь альтернативную лояльность. Это сравнимо с гневом ревнивого супруга, который ни с кем не хочет делить свою жену. Кроме того, в контексте холодной войны и присоединения Израиля к Западному блоку, у вождя и его окружения развивается шпиономания и политическое недоверие к евреям — через этот фильтр они видят мир.

— И на это накладывается бытовой антисемитизм широких масс…

— Неприязненное отношение к евреям имело разные корни. Например, одна из главных проблем послевоенных лет — жилищная. Поэтому, когда выжившие евреи возвращались в свои квартиры, они вполне могли услышать от новых хозяев, мол, жаль вас не всех убили… С одной стороны, сказалось влияние нацистской пропаганды — люди перестали стесняться антисемитизма, с другой — они готовы были наброситься на любого, кто покусился бы на «их» жилище, будь-то еврей, русский, украинец или молдаванин.

Я видела документ, где заместитель министра здравоохранения МССР по фамилии Гехтман просит освободить его от занимаемой должности из-за неадекватности жилищных условий — чиновник проживал в маленькой комнате без ванны с двумя детьми и 70-летней матерью. Что уж говорить о рядовых горожанах…

1944 год. Ветеран-еврей пишет Сталину с фронта, как офицеры СМЕРШ пытались выкинуть его жену с детьми из их квартиры. Те кричали, что женщина взяла этих жидят из детдома, чтобы получить льготы на большую семью. И попутно обвинили ее в получении ордена Красной Звезды через постель. Думаете, они верили в эту чушь? Нет, разумеется. Просто пригодного жилья оставалось очень мало, и в борьбе за него все средства были хороши.

Разрушенный центр Киева, 1944

— Как власть реагировала на такие эксцессы?

— По-разному. Я читала дела, открытые за хулиганские выходки. Но видела и документ Агитпропа, обобщающий суть вопроса. Да, в нем признается, что антиеврейские настроения усилились из-за влияния нацистской пропаганды в годы войны, но также подчеркнуто, что евреи после Катастрофы склонны к преувеличению антисемитизма. Власть думает, что проблема не столь ужасна, как представляют ее себе евреи.

Ясно, что в эти годы обстановка накаляется до предела. В бывшем архиве КПСС есть справка о вызове одного еврея в ЦК из-за разговоров о попустительстве антисемитизму. Он пришел, подтвердил, что проблема существует, и объявил, что если власть не изменит к ней отношение, он… покончит с собой.

— Осенью 1945-го в Киеве из-за конфликта на жилищной почве едва не начался еврейский погром…

— Да, это типичный случай, когда уцелевшие евреи вернулись в свою квартиру, занятую другой семьей. Не очень типично, что по требованию прежних хозяев украинскую семью заставили съехать, после чего один из ее членов — красноармеец (находившийся дома в кратковременном отпуске) — напился и избил с другом подвернувшегося под руку лейтенанта НКГБ Розенштейна. Тот не стерпел обиды, отправился домой, где переоделся в форму, взял свой «ТТ», после чего вернулся к дому обидчиков и уложил обоих мужчин. Трибунал приговорил лейтенанта к расстрелу, но погромные настроения уже захлестнули Киев. Во время похоронной процессии несколько проходящих мимо евреев были избиты.

В этой связи интересно письмо четырех ветеранов — киевских евреев — Сталину, Берии и главному редактору «Правды» Поспелову. Тон письма очень резкий, авторы прямо обвиняют украинские власти в потворстве антисемитизму и сравнивают их позицию с курсом, «исходившим ранее из канцелярии Геббельса, достойными преемниками которого оказались ЦК КП(б)У и СНК УССР». Более того, подписанты грозят, что еврейский народ «использует все возможности для того, чтобы защищать свои права, вплоть до обращения в международный трибунал».

Письмо не анонимное и демонстрирует, что людей, так обращающихся к Сталину, сложно чем-то запугать — это евреи новой закалки.

Вообще, война ослабила вожжи не только для антисемитов. Типичный пример. В ночь с 9 на 10 мая 1945 года в Москве скончался глава Совинформбюро, заведующий отделом международной информации ЦК ВКП(б) Алексей Щербаков. Редакции крупнейших газет отправили своих собкоров для освещения похорон. Несколько журналистов-евреев из Всесоюзного радиокомитета отказались — я видела эту внутреннюю переписку — один прямо заявил, что покойный был антисемитом, двое сослались на слабые нервы. Им объявили выговор из-за отказа выполнить задание.

Похороны Алексея Щербакова

— В 1948 году в стране развернулась так называемая борьба с космополитизмом. Это в принципе еврейская история или евреи просто оказались козлами отпущения в борьбе с низкопоклонством перед Западом?

— Это хороший вопрос, на который историки отвечают по-разному. Изучая документы, я вижу, сколь туманными были указания из центра, поэтому начальники на местах пытались угадать, о чем это вообще и с кем конкретно предстоит бороться. Многие решили, что евреи по всем параметрам подходят под определение космополитов, другие, более осторожные, старались избегать открытых антисемитских акцентов.

Мы до сих пор не знаем точно, чего власть хотела достичь, ясно лишь, что ее раздражало сравнение с Западом не в пользу СССР. Ей было неприятно, что миллионы советских людей в годы войны увидели своими глазами высокий жизненный уровень на Западе, и она пытается уничтожить эти настроения на корню.

— Тогда почему кампания приобрела еврейский оттенок, а не эстонский или литовский, ведь в этих новых республиках сравнения с тем, как было «до того, как», просто напрашивались?

— Как раз на новых территориях — и не только в Прибалтике — боролись с ностальгией по предыдущим режимам. И людей сажали, когда они вспоминали, что при поляках/румынах или независимом правительстве Эстонии или Литвы было лучше. Так, еврей из Бессарабии Саул Голдштейн получил свои 10 лет за разговоры о том, что «при румынах жилось лучше, чем в СССР… здесь даже врачи и инженеры ходят без пальто и в парусиновых туфлях при 20-градусном морозе». Этот сравнительный анализ дорого ему обошелся.

Что касается еврейского оттенка, то он не случаен. Если мы изучим социальный профиль людей с высшим образованием, например в Бессарабии, то очень многие среди них окажутся евреями. Многие местные врачи учились в Италии, Франции и Бельгии — просто потому, что в Румынии 1930-х еврей не мог беспрепятственно получить медицинское образование. Они владели несколькими иностранными языками, прожили несколько лет на Западе и увидели другой мир — их можно было назвать космополитами в прямом смысле этого слова, в то время как подавляющее большинство молдаван на эту роль не тянули.


Беспачпортный бродяга, «Крокодил», 1949	«Следы преступлений» (раскрыта террористическая группа врачей-вредителей), 1953

— Понятно, что в массовом сознании многие евреи воспринимались как не вполне советские люди, но уничтожение еврейской интеллигенции началось с верхушки ЕАК — насквозь советской и преданной Сталину. Что это было — паранойя стареющего диктатора или прагматичный шаг в духе Больших процессов, когда Сталин четко понимал, кого он уничтожает и зачем?

— Возможно, лидеры ЕАК допустили стратегическую ошибку, решив сохранить влияние Комитета и после войны. Они полагали, что станут выразителями интересов советского еврейства, не понимая, что нужда в них уже отпала.

Более того, они просят вывести ЕАК из подчинения Агитпропа, чтобы напрямую подчиняться ЦК, передают через Полину Жемчужину письмо с критикой Биробиджанского проекта и совершают другие политические шаги, которые через несколько лет получат опасную окраску. Член ЦК ВКП(б) и один из лидеров ЕАК Соломон Лозовский пытается объяснить важность Комитета, имеющего связи с большинством зарубежных глав правительств и мировой финансовой и деловой элитой. В апреле 1945-го это звучит неплохо, но в конце 1948-го это равносильно признанию в преступлении. Весь прошлый опыт ЕАК, включая многомесячное путешествие Михоэлса по США и Канаде, выглядит теперь обвинительным приговором.

Ицик Фефер и Соломон Михоэлс с актером Эдди Кантором, Голливуд, 1943

— Последний период жизни Сталина — «дело врачей». Это иррациональный шаг престарелого вождя или он вел некую игру, цели которой нам неизвестны?

— Возможно, Сталину, обуреваемому своими фобиями, не понравился совет своего врача Виноградова «отдохнуть». Он мог воспринять это как призыв отправиться на покой, удалиться от государственных дел и увидел во врачах инструмент по отстранению его от власти. Рассуждая о том, верил ли он в заговор, мы вступаем на очень зыбкую почву допущений — нормальному человеку сложно увидеть в этом смысл.

— Насколько правдоподобно выглядит версия о планируемой депортации евреев?

— Пока нет прямых доказательств, мы рассматриваем это как слухи и отражение общественной атмосферы. Евреи были парализованы страхом — это факт, но рассказы о том, что кто-то видел вагоны, стоящие на запасном пути, и т.п. — это не документ.

Что касается настроений, то они вполне укладываются в логику той эпохи. Буквально в том же году, уже после смерти Сталина, Берия стал продвигать в Латвии политику коренизации в стиле 1920-х годов — был дан приказ о замене русских латышами на руководящих постах — и сразу поползли слухи о предстоящей депортации всех русских из Латвии! Советские люди так воспринимали реальность — они знали, что депортация — один из методов коллективного наказания, поэтому были к ней готовы.

Так что депортация евреев на Дальний Восток — один из возможных сценариев, который, тем не менее, пока не нашел подтверждения. Но время преподносит сюрпризы. В конце концов, Советский Союз долгое время открещивался и от пакта Молотова — Риббентропа, и от трагедии Катыни, но соответствующие документы были найдены…

Беседовал Михаил Гольд

Газета “Хадашот” (Киев), № 2, 2019 См. здесь

Опубликовано 20.02.2019 13:33

Юдит Аграчева. Волшебная мелодия

Если ангел, не ведающий ни боли, ни страха, ни восторга, запоет вместе с Рут Левин, он через минуту-другую, смутившись, отступит в глубь сцены и, посрамленный, исчезнет. Исчезнет совсем, ибо ему откроются боль, страх и восторг, с которыми ангел не справится.

Когда поет Рут, закрывая глаза или устремляя взор в никому, кроме нее, не видимое пространство, мерно раскачиваясь, словно тело ее – не тело, а легкий, тоненький проводок, соединяющий, трепеща и светясь, сушу и воду, небо и землю, жизнь и смерть – цепенеет и смирно укладывается у ног ветер, в полуобмороке утихает и обвисает листва, обрывая бег, обмирают ошалевшие облака.

– Еще? – осторожно спрашивает певица.

А ответить нельзя, и невозможно даже кивнуть, потому что воспаленное сердце пульсирует в горле.

Рут Левин

Моти Шмит, скрипач, дирижер, композитор, преподаватель музыкальной академии Рубина, близкий друг Рут Левин, уверяет, что она поет голосом исчезнувшей Атлантиды, голосом пепла, голосом памяти об уничтоженном европейском еврействе.

Рут Левин поет на идише. Еще – на иврите, французском, английском, русском. У тех, кто слышит Рут, смешиваются, возвращаясь к первоисточнику, языки, теряется ощущение времени, связь с реальностью. И никто, подсказывает душа, не держит нас здесь, на земле, и ничто не мешает подняться вслед за голосом Рут, и никого не жаль, и ничего не страшно. Лишь бы не потерять этот голос, лишь бы он не растаял, лишь бы дослушать. И тогда умереть, или вечно жить, или невечно, или – все одно, только бы пела Рут.

Лейбу Левин

Ни одна фотография Рут ни в малейшей степени не отражает игры красок, штрихов, теней постоянно меняющегося лица. То девическая стеснительность, то колдовское всеведенье, – она неузнаваема, неуловима, красива всегда неземной, то Богом, то дьяволом дарованной красотой.

Слово «папа» в рассказе Рут встречается чаще всех прочих слов. И в местоимении «я» тоже слышится «папа», и в имени сына, и в молчании, и в неожиданно детском безудержном всплеске смеха, и в дрожи тоненьких пальцев, и в быстро сбегающих вниз, по щекам, слезах, поспешно прячущихся под безупречно вычерченными скулами.

– Душа Лейбу Левина, – шепчет Моти, – переселилась в Рут.

Я смотрю на него вопросительно, но его не смущает мой взгляд. Он кивает, подтверждая им сказанное, и растерянно пожимает плечами, сообщая тем самым, что он лишь подчеркивает очевидно свершившийся факт, не смея его комментировать…

В феврале 1983 года Лейбу Левин ушел в мир иной. В тот же миг или несколько позже – через мгновение, растянувшееся на траур и скорбь, – нашему миру явилась певица Рут Левин, равных которой нет.

– Я думаю, папа хотел, чтобы я стала его продолжением, – говорит Рут, – чтобы я пела так, как пел он…

«Мой отец был художником слова, – писала Рут. – Чтец и певец на идише, композитор, он пользовался в тридцатых годах огромной популярностью в еврейских литературных кругах Румынии, в многочисленных городах и местечках, где выступал с гастролями, читая гениальные басни Штейнберга, прозу Переца, Надира, Шолом-Алейхема, стихи Хальперна, Магнера, Левика, Луцкого. Иногда стихи сами ложились на музыку, и он исполнял их как песни. До сих пор я встречаю в Израиле стариков, у которых светлеют глаза, едва я упоминаю папино имя. «А, Лейбу Левин? Это было да-а…»»

В 40-м Лейбу Левин оказался в СССР. В 41-м ушел на фронт. В 42-м, отозванный с фронта в числе бывших румынских граждан, оказался в трудармии на Урале. И в том же году – в ГУЛАГе, где по обвинению в шпионаже провел четырнадцать лет. Все родные Лейбу Левина погибли в Транснистрии.

Лейбу Левин

– Моего дедушку с маминой стороны расстреляли в 37-м, он был, кажется, меньшевиком, – вспоминает Рут. – А бабушка, жена врага народа, врач, оказалась, естественно, в лагере. Проходя мимо штабелей трупов, она обратила внимание на еле заметное шевеление. Кто-то еще дышал. Она вытащила несчастного, выходила и, освобождаясь в 44-м, оставила ему среди прочих своих вещей фотографию дочери. Спасенным был мой будущий папа. Приехав в Москву в 56-м, он женился на маме, дочери своей спасительницы. Подробности этой истории мне рассказала Нехама Лифшицайте, с которой я занимаюсь сейчас интерпретацией еврейской песни. Папа вместе с Нехамой выступал какое-то время. И она не догадывалась, что он был композитором. Папа не знал нотной грамоты. Он самозабвенно любил стихи, они у него обрамлялись мелодией и так обретали цельность… В лагере папа повторял свой репертуар, и потому только не умер. Дома он записывал свои песни на магнитофон, – аккомпанемент он выводил голосом…

Лейбу Левин вынужден был уйти со сцены вследствие лагерной травмы. Он поседел, потеряв возможность даже редких контактов со зрителями. Но дома песни звучали всегда. И всегда висел на стене групповой снимок расстрелянных еврейских деятелей культуры. И всегда, в каждом слове и каждом вздохе, звенела цифра шесть миллионов.

В 72-м Лейбу с семьей приехал в Израиль, полагая, что здесь зазвучит с новой силой, во всей красоте язык уничтоженной в СССР еврейской культуры. Но здесь идиш был не в чести, здесь презирали галут, стеснялись своих ашкеназских корней. За десять лет жизни в Израиле Лейбу Левин выступил всего десять раз.

Дочь Лейбу Левина

– Я не мыслила себя певицей, – говорит Рут. – Я всю жизнь рисовала и надеялась оформлять папины книги. В московском детстве я жила как бы в двух мирах: школа, подружки, пионерские сборы – все это казалось важным и интересным, но в то же время перед глазами был папа, который всегда сочинял стихи, всегда пел. Папины песни – они были живыми существами, населявшими дом, мир, вселенную. Я их знала в лицо, отличала их, каждую, по цвету, по мимике. Я чувствовала, что одна из них мне сейчас подмигнет, вторая – пустится в пляс, третья – заплачет, застонет. Я видела, как они затихали и теснились в момент появления новой песни.

Папа писал и мне лично стихи, смешные, веселые, на литературном, несколько вычурном, высоком русском, а я ему отвечала, тоже стихами, которые лились легко, поскольку были естественной формой общения с папой.

Возвращаясь из пионерского лагеря, я привозила новые песни. Папа слушал меня серьезно, хмурился, если его раздражала манера пения, принимался петь сам. Он не объяснял и не мог объяснить, как надо петь. Он показывал.

В Израиле я закончила семинар для преподавателей живописи и поняла, что по специальности работать не буду. Тут подвернулась любовь, а объект любви учился в Иерусалиме лингвистике. Я немедленно поступила в тот же университет и с отличием закончила французское отделение. Папа умер во время моих экзаменов.

Когда я осознала, что папы нет, я обнаружила себя в невесомости… Я оторвалась от земли и словно повисла, не чувствуя тела, не чувствуя ничего. Вокруг был густой туман, застилающий зрение, заглушающий слух. Не касаясь ногами земли, я пребывала в безвольном, безжизненном состоянии, не опускаясь, не поднимаясь, не ощущая себя, не понимая, что происходит.

Я запела, не осознавая процесса, не формулируя никакой цели. Просто пришла к учительнице вокала Зимре Орнат, исполнила несколько папиных песен. Она стала со мной заниматься, и через год мы с ней отправились с программой, посвященной творчеству Лейбу Левина, по Израилю.

Один из наших концертов проводил режиссер, актер, хореограф Биньямин Цемах, брат основателя «Габимы» Нахума Цемаха. После концерта он пригласил меня на курс идишской драмы, который он вел в Бар-Иланском университете.

Я отказалась. Через неделю что-то толкнуло меня, я пришла в Бар-Илан. Никого не нашла и ушла. Но меня охватило волнение, поначалу неясное, потом прояснившее картины детства, когда папа ставил спектакли с моим участием в драмкружке нашей немецкой спецшколы. Я вспомнила, как легко мне было на сцене, как просто – легче и проще, чем в жизни. Меня вновь подняло неведомой силой, привело в Бар-Илан, я нашла Биньямина Цемаха. Следующая картина, освещенная памятью, – роль Миреле в спектакле по пьесе Ицхака Мангера «Хоцмах-шпиль». Я играла девочку, которая ищет волшебную мелодию, завещанную ей отцом. Она находит ее, и эта мелодия ее спасает.

Я физически чувствовала, как рассеивается туман, как ко мне возвращается зрение, слух. И вот я уже стою на своих ногах, и я чувствую, что стою…

«Чем был для меня Мангер? – писала Рут. – Он был воплощением всего того, чем папа жил и дышал. Он связан для меня с папиными песнями, которые я исполняла на концертах. И всегда у меня было ощущение, что я дотрагиваюсь до чего-то особого, очень живого, горько-сладкого, как сам идиш, и пронизанного сиянием звезд, вишневым цветом и дорожной пылью. Самые простые слова расцветают у него под пером, и ты то смеешься, то плачешь и не можешь оторваться от этого чистого источника поэзии, завороженной полетом золотой павы – символа мечты о любви и красоте».

Прошли годы. Оставив театр, Рут посвятила себя только пению. В 90-м году она дала несколько гастрольных концертов в Москве и Черновцах – на той же сцене, где выступал когда-то Лейбу Левин.

– Что-то случилось во время этих концертов, – вспоминает Рут. – Я пела для тех, кто любил и помнил отца. Я чувствовала себя то продолжением папы, то им самим, то вдруг понимала, что я – уже не он, но что – я, понять еще не могла…

Рут Левин

– С тех пор я прорываю себе какой-то свой путь, – говорит Рут, – пою уже не только папины песни и не только на идише.

– Почему «прорываю»? Не случайно ли это слово?

– Нет, путь очень труден. Долгое время меня воспринимали исключительно как трагическую певицу. Я выступала только в дни траура и памяти о погибших. Это было непосильное бремя, но я не имела права избавиться от него. Лишь после встречи с концертмейстером Региной Дрикер произошел какой-то прорыв. Я вышла на другой уровень. Выступала в Америке, где записала диск, в Германии, Франции.

– Что дала эта встреча?

– Регина оказалась соратником, единомышленником. Я перестала чувствовать себя совершенно одной во власти безумия. Мамы больше нет. Моя сестра по маме и брат по отцу далеки от моих безумных идей…

– Почему же безумных, Рут?

– Потому, что я продлеваю жизнь после смерти! Я не хочу сейчас, вот так, к слову, говорить о реинкарнации, но я уверена: пока я пою – живет папа и не исчезает то, что создано им…

– Она разговаривает с отцом, – не выдержав чуть затянувшейся паузы, Моти вступил в беседу и выплеснул то, что представлялось ему крайне важным. – Признай, Рут поет совершенным, а значит, вложенным в нее Богом голосом. Не требуя никакого специального оформления, этот голос, – ты же почувствовала! – проникает в душу естественно, словно душа всегда искала именно этой формулы, именно этих тонов. Такие вибрации нельзя отработать, их искусственно вызвать нельзя. Все рациональные объяснения разбиваются о ее голос, о дар нездешнего происхождения. Поверь, она получает сигнал и воспроизводит его, без напряжения, без осмысления. Она не может знать, как следует управлять им, потому что здесь, на Земле, никто не может этого знать. Она подходит к портрету отца и получает ответы на все вопросы. А если не получает, то, плача, кричит: «Что ты от меня хочешь? Что я еще должна сделать?»

И снова я бросила на Моти взгляд, полный сомнения: не играет ли он словами, не пережимает ли с благоговейными чувствами, не переходит ли грань, за которой трагедия оборачивается фарсом?

Нет. В глазах Моти стояли слезы, рука, дрогнув, тянулась к платку.

– Это не так, – резко, сухо отчеканила Рут. – Последний раз я разговаривала с отцом десять лет тому назад. Папины интонации, папины песни – все вошло в кровь, но я уже не пытаюсь его заменить собой. Я начала петь от боли, это правда, но теперь я пою потому, что не петь не могу. Мне близка папина интерпретация, но я уже самостоятельна, независима, я уверена в том, что я делаю.

– Как так вышло, что дочь Лейбу Левина обрела уверенность, ощутила себя певицей Рут Левин?

– Не знаю. Но это случилось. У меня нет ответа, – отрезала Рут.

И стала рассказывать о том, как вела дневник, фиксируя не столько события, сколько свои ощущения. Потом пришел драматург, предложил сделать пьесу о Рут, и сделал. Пьеса Рут не понравилась, но привлекла идея. Текст был переписан, и родился музыкальный моноспектакль об идише, о Рут, о папе, о сыне Рут Левочке.

– Дело в том, – объясняла Рут, – что в папиных записях нашлись ноты «Либелиделе» – «Песенки о любви». Видимо, кто-то записал их по его просьбе. Но мне точно известно, что папа не писал музыку просто так, без стихов. Стихи найти не удалось. И вот, спектакль вышел о том, что идиш – это и есть та песенка о любви, слова которой потеряны…

Лева Левин

Рут позвонила на следующее утро после встречи, сообщила, что не рассказала самого важного.

– Биньямин Цемах, завершив уже курс в Бар-Илане, пригласил меня для участия в спектакле «Ойцрес» – «Сокровище», – неслось издалека, выпрямляя и крепко скручивая в проволочный проводок казавшиеся поначалу сумбурными, обрывочными, случайными воспоминания. – В тот период я научилась уже ходить по земле, но эта земля, – и я помнила об этом ежесекундно, – была кладбищем. Привычная к боли, тоске и безнадежной утрате, я, стиснув зубы, словно бродила между могил, уверенная, что это моя судьба – существовать в кошмаре, в пекле, в аду. Но вдруг один из актеров, игравших в том же спектакле, с удивлением меня выслушав, возразил.

Он был молод и он знал идиш с детства, он пел и играл на идише, он читал на идише, преподавал, – и он мог смеяться! Он жил легко, не чувствуя неразрывной, сжимающей сердце связи с погибшим еврейством, с исчезнувшей Атлантидой.

– Идиш – это не смерть, – убедил он меня, – это жизнь!

C cыном Левой

Шок от этих слов вывел меня из многолетнего оцепенения. Я как будто по тоненькой досточке, осторожно, не веря еще в иную форму существования, перебралась из края мертвых в край живых. Обернувшись, я не потеряла из виду мир идиша, – я просто его увидела с другой стороны.

Думаю, тогда я и стала не только дочерью своего отца, но собой, Рут Левин, у которой пять с половиной лет назад родился сын Левочка… У Левочки чистый голос, он прекрасно поет…

(журнал-газета «Мигnews», № 15, август 2000)

Опубликовано 04.01.2018 13:04

Международный День Катастрофы и Героизма / יום השואה וגבורה

Сегодня в 10.00 жизнь в Израиле остановится на 2 минуты – наступает День Катастрофы и Героизма европейского Еврейства – в память 6 миллионов евреев, зверски убитых в Холокосте только за то, что они были евреями.
Дата этого Дня связана с годовщиной Восстания в Варшавском Гетто, начавшегося в дни Песаха 1943 года.

https://www.youtube.com/watch?v=QYwWlGrWQKk

***

https://www.youtube.com/watch?v=LjaJ6JcVoII

Эти фотографии еврейских женщин, детей, стариков сделаны 16 октября 1941г. в г. Лубны Полтавской обл. Украина за несколько минут перед их убийством
В этот день украинские палачи зверски убили 1 865 евреев – жителей этого городка и окрестных сел

Опубликовано 24.04.2017 09:43

פורסם 24/04/2017 09:43

Эли Визель (30.09.1928 – 2.07.2016) / Elie Wiesel

Лев Симкин 3 июля 8:08 (фейсбук)

Это фото снято через пять дней после освобождения Бухенвальда. Во втором ряду седьмой слева — шестнадцатилетний Эли Визель, будущий писатель и лауреат Нобелевской премии мира. До того он прошел через Освенцим. И всю последующую жизнь, завершившуюся вчера, своими книгами свидетельствовал о Холокосте.

Правда, “холокост” — греческое слово, означающее «всесожжение», казалось ему неудачным, и он первым стал использовать другое, древнееврейское слово, «шоа», означающее катастрофу.

Хотя, конечно, нет слов, которые бы передали весь ужас происходившего. В те страшные годы, когда, как говорил Эли Визель, свидетельство о рождении автоматически становилось свидетельством о смерти.

(по материалам Википедии)

Эли Визель родился в городе Сигете в Северной Трансильвании (ныне Румыния) в религиозной еврейской семье Сары Фейг и Шломо Визеля. Имел трёх сестёр – старшие Беатрис и Хильда и младшая Ципора. Получил традиционное еврейское религиозное образование.

В 1940 году Сигет был присоединён к Венгрии и в 1944 году, под давлением нацистской Германии, в мае все евреи города, включая Визеля с сестрами и их родителей, были депортированы в концентрационный лагерь Освенцим. Его татуированным номером был “A-7713”. По прибытии в концлагерь Визель вместе с отцом был разлучён с матерью и сестрами. Сара и Ципора не выжили в заключении. Визель и Шломо были отправлены в освенцимский трудовой лагерь Моновиц. Несмотря на то, что их часто переводили из одного сектора Освенцима в другой, Визелю удалось 8 месяцев продержаться рядом с отцом. Зимой 1944/1945 года по “маршу смерти” Эли и Шломо были перегнаны из Освенцима в Бухенвальд, где всего за неделю до освобождения лагеря в апреле 1945 года Шломо умер от истощения и болезней, а также побоев, нанесённых надзирателями и другими заключёнными, которые пытались отобрать его еду. В те годы религиозные верования Эли Визеля поколебались, однако после он вернулся к ним с новой силой.

После освобождения из концлагеря Эли Визель попал в Париж, где в одном из приютов отыскал переживших депортацию Беатрис и Хильду. Позже обе эмигрировали в Северную Америку.

В 1948-1951 годах Эли учился в Сорбонне, где изучал философию, литературу и психологию, и после начал работать журналистом. Год он провёл в Индии. В 1955 году переехал в США, где в 1963 году получил гражданство.

Визель начал литературную карьеру на идише (многие годы сотрудничал с различными периодическими изданиями на этом языке), несколькими годами позже стал также публиковаться в периодических изданиях на иврите, затем перешёл главным образом на французский, а в последние годы на английский язык. Свою первую книгу “И мир молчал” на идише опубликовал в 1956 году в Аргентине. Сокращённый и адаптированный вариант на французском языке вышел в 1958 году под названием “Ночь” (англ.) с вступительным словом Франсуа Мориака и сразу же принёс автору широкую известность. Книга была переведена на 18 языков.

В 1965 году совершил поездку по Советскому Союзу с целью получить достоверные сведения о положении евреев в СССР, во время которой встретился с тысячами представителей еврейской общины. Под впечатлением от увиденного и услышанного он написал вышедшую в свет годом позже книгу “Евреи молчания”, в которой призвал международную общественность помогать евреям СССР, протестовать против политики советских властей.

Визель преподавал в Йельском, Бостонском, Джорджтаунском университетах. В 1972-1976 гг. заслуженный профессор иудейских исследований Сити-колледжа Нью-Йорка, с 1976 года заслуженный профессор гуманитарных наук Бостонского университета. В 1978-87 годах возглавлял Президентскую комиссию по Холокосту, которая учредила ежегодные дни поминовения жертв нацизма, планировала исследовательские программы и конференции. В 1980-1986 годах председатель Американского мемориального совета по Холокосту. С 1988 года Посланец мира Организации Объединенных Наций.

1 февраля 2007 года 22-летний отрицатель Холокоста Эрик Хант, представившись журналистом, избил и попытался похитить Визеля во время “Конференции по проблемам ограничения насилия в мире” в Бостоне. Через несколько недель полиция Нью-Джерси арестовала Ханта, сбежавшего с места происшествия. Визель утверждал, что ранее он получал угрозы от отрицателей Холокоста.

Стал инициатором начатой в июне 2010 года международной кампании в поддержку Михаила Ходорковского.

В 2014 году премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу пытался убедить Эли Визеля баллотироваться на пост президента Израиля, однако тот отказался.

НОЧЬ

1966 год.

Перевод с французского и примечания Ольги Боровой.

Предисловие.

Ко мне часто приходят иностранные журналисты. Я боюсь этих визитов: с одной стороны, мне очень хочется выложить всё, что я думаю; с другой страшно таким образом вооружить человека, чье отношение к Франции мне неизвестно. Поэтому во время таких встреч я всегда настороже.

В то утро израильтянин, который пришел брать интервью для одной тель-авивской газеты, сразу же вызвал у меня симпатию, которую мне не пришлось долго скрывать, так как наша беседа очень скоро приняла личный характер. Я вспомнил о временах немецкой оккупации. Не всегда самое сильное воздействие оказывают на нас те события, в которых мы непосредственно участвовали. Я сказал своему молодому посетителю, что самым страшным впечатлением тех мрачных лет остались для меня вагоны с еврейскими детьми на Аустерлицком вокзале… И однако, я сам их не видел: мне рассказала об этом жена, вся еще под впечатлением пережитого ужаса. В то время мы еще ничего не знали об изобретенных нацистами методах уничтожения. Да и кто мог бы такое вообразить! Но уже эти невинные агнцы, силой оторванные от своих матерей, превосходили всё, что прежде казалось нам возможным. Думаю, что в тот день я впервые прикоснулся к тайне зла, откровение которого, вероятно, отметило конец одной эпохи и начало другой. Мечта, которую западный человек создал в XVIII веке и восхождение которой – как ему казалось – он наблюдал в 1789 году, мечта, которая до 2 августа 1914 года укрепилась благодаря развитию знания и достижениям науки, окончательно развеялась для меня при мысли об этих вагонах, переполненных детьми. А ведь я и отдаленно не представлял себе, что им предстоит заполнить газовые камеры и крематории.

Вот что я рассказал этому журналисту, добавив со вздохом: “Как часто я думаю об этих детях!” – А он ответил: “Я был одним из них”. Он был одним из них! Он видел, как его мать, любимая младшая сестренка и все родные, кроме отца, исчезли в печи, пожиравшей живых людей. Что касается отца, то мальчик вынужден был изо дня в день наблюдать его муки, агонию и затем смерть. И какую смерть! Обо всем этом рассказано в книге, поэтому я предоставляю читателям – которых, наверное, будет не меньше, чем у “Дневника Анны Франк”, – самим узнать об этом, так же как и о чуде спасения самого мальчика.

Но вот что я утверждаю: это свидетельство, пришедшее к нам после многих других и описывающее ужас, о котором, казалось бы, мы и так уже всё знаем, это свидетельство, тем не менее, совершенно особое, неповторимое, уникальное. Участь евреев Сигета – городка в Трансильвании – их ослепление перед судьбой, которой еще можно было избежать, непостижимая пассивность, с которой они сами ей отдались, глухие к предупреждениям и мольбам очевидца; он сам едва спасся от уничтожения и рассказал им о том, что видел собственными глазами, а они не хотели верить и считали его безумным… Уже всего этого наверняка хватило бы, чтобы написать повесть, которая, я думаю, стояла бы особняком.

Однако эта необычная книга поразила меня другим. Ребенок, рассказывающий нам свою историю, принадлежал к избранным Бога. С момента пробуждения своего сознания он жил только для Бога, черпая пищу в Талмуде, мечтая приобщиться к каббале, посвятить себя Вечному. Случалось ли нам когда-нибудь задумываться о таком последствии ужаса, которое, хотя и менее заметно и не так бросается в глаза рядом с другими, но для нас, людей веры, есть самое худшее? Думали ли мы о смерти Бога в душе ребенка, который внезапно открыл для себя абсолютное зло?

Попробуем понять, что происходит в душе мальчика, когда он наблюдает, как в небо поднимаются клубы черного дыма из печи, куда скоро, вслед за тысячами других, будут брошены его мать и сестренка: “Никогда мне не забыть эту первую ночь в лагере, превратившую всю мою жизнь в одну долгую ночь, запечатанную семью печатями. Никогда мне не забыть этот дым… Никогда мне не забыть эти лица детей, чьи тела на моих глазах превращались в кольца дыма на фоне безмолвного неба. Никогда мне не забыть это пламя, навсегда испепелившее мою веру. Никогда мне не забыть эту ночную тишину, навсегда лишившую меня воли к жизни. Никогда мне не забыть эти мгновения, убившие моего Бога и мою душу; эти сны, ставшие жаркой пустыней. Никогда мне не забыть этого, даже если бы я был приговорен жить вечно, как Сам Бог. Никогда”.

И тогда я понял, чем мне сразу же понравился молодой израильтянин: у него был взгляд Лазаря, уже воскрешенного из мертвых, но всё еще узника тех мрачных пределов, где он блуждал, спотыкаясь о поруганные трупы. Для него слова Ницше выражали почти физическую реальность: Бог умер; Бог любви, доброты и утешения, Бог Авраама, Исаака и Иакова на глазах этого ребенка навсегда растворился в дыму человеческого жертвоприношения, которого потребовала Раса – самый алчный из всех идолов. И сколько еще набожных евреев испытали смерть Бога в своей душе? В один страшный день – в один из многих страшных дней – мальчик присутствовал при том, как вешали (да, вешали!) другого ребенка, – как он пишет, с лицом печального ангела. – И вот кто-то позади простонал: “Где же Бог? Где Он? Да где же Он сейчас?”. И голос внутри меня ответил: “Где Он? Да вот же Он – Его повесили на этой виселице!”.

В последний день еврейского года мальчик присутствовал на торжественной молитве по случаю Рош га-Шана. Он слышит, как тысячи рабов восклицают в один голос: “Благословенно Имя Вечного!”. Еще недавно он и сам склонился бы перед Богом – и с каким восторгом, с каким трепетом, с какой любовью! Но сегодня он продолжал стоять прямо. Человек, униженный и измученный до немыслимого предела, бросает вызов слепому и глухому Божеству: “В тот день я уже ни о чем не молил. Я больше не мог жаловаться. Напротив, я чувствовал себя очень сильным. Я был обвинителем, а Бог – обвиняемым. Мои глаза открылись, и я оказался одинок, чудовищно одинок в мире – без Бога и без человека. Без любви и милосердия. Я был всего лишь пеплом, но чувствовал себя сильнее, чем этот Всемогущий, к которому моя жизнь была привязана так давно. Я стоял посреди этого собрания молящихся, наблюдая за ними как посторонний”.

А я, верующий в то, что Бог есть любовь, – что я мог ответить своему молодому собеседнику, чьи синие глаза всё еще хранили выражение ангельской печали, возникшее когда-то на лице повешенного ребенка? Что я сказал ему? Говорил ли я ему о том израильтянине, его брате, который, быть может, был на него похож, о том Распятом, чей Крест покорил мир? Сказал ли я ему, что то, что оказалось камнем преткновения для него, стало краеугольным камнем для моей веры, и что для меня связь между Крестом и человеческим страданием и есть ключ к той непроницаемой тайне, которая погубила его детскую веру? Ведь Сион восстал из крематориев и массовых захоронений. Еврейский народ возродился из миллионов своих погибших, и именно благодаря им он снова жив. Нам неизвестна цена ни одной капли крови, ни одной слезы. Всё благодать. Если Вечный – в самом деле Вечный, то последнее слово для каждого из нас остается за Ним. Вот что я должен был сказать этому еврейскому мальчику. Но я смог лишь обнять его в слезах.

Опубликовано 3 июля 2016 9:31

IMTM 2015 in Tel Aviv (photo album)

Posted February 26, 2015

Холокост бессарабских евреев

Холокост бессарабских евреев: новое исследование Клары Жигни

11.12.10 22:03

27-28 июня 1941 года в Яссах фашистами было уничтожено от 13 до 20 тысяч
румынских евреев

О Холокосте пишут много – воспоминания, романы, стихи, публицистические очерки, серьезные научные исследования. Специальный курс по изучению Холокоста включен в учебные программы школ и вузов многих стран. В последние годы немало публикуется и в СНГ – в России, Украине, Белоруссии.

К сожалению, в Молдове сложилась особая ситуация. За исключением давней статьи И. Левита, двух его маленьких брошюр, дайджеста “Не забудем!”, книжки Москалевой, да отдельных воспоминаний бывших узников лагерей гетто на страницах еврейских газет за период более десятилетия ничего опубликовано не было. Даже эти жалкие крохи можно найти только в нашей еврейской библиотеке. Никакой литературы о Холокосте в Молдове на прилавках магазинов не имеется, в городских библиотеках найти ничего невозможно. Широкая публика черпает сведения из легко доступных работ местных историков, ориентированных на националистическую румынскую историографию, которая либо вообще отрицает Холокост, либо кардинальным образом преуменьшает количество жертв.

Не являясь специалистом в области изучения истории Холокоста, я, тем не менее, взяла на себя смелость сделать краткий обзор того, что произошло с евреями нашей страны в 1941-1944 годах, выявить самые главные моменты в истории уничтожения евреев, показать его причины и назвать главных виновников. Я буду опираться на архивные документы, переданные в мое распоряжение И. Левитом, опубликованные за рубежом документы и на исследования тех румынских историков, большая часть которых сегодня работает в США и Израиле – Ж. Анчела, П. Шапиро, Р. Иоанида и Л. Бенжамин.

Истоки того, что произошло с бессарабскими евреями, уходят еще в XIX век, и далее к положению в Румынии в годы до первой мировой войны, когда подавляющее большинство евреев в этой стране было лишено многих гражданских прав. После первой мировой войны Румыния была последней страной в Европе, которая предоставила своим евреям полное равенство в правах, которое, впрочем, оказалось очень недолгим. Уже тогда, рассматривая еврейство как угрозу независимости и процветанию страны и даже биологическому выживанию румынской нации, правящие круги Румынии постоянно бились над так называемой “еврейской проблемой”.

Оказавшись в 1918 году в составе Великой Румынии, бессарабское еврейство разделяло все, что выпадало на долю румынских евреев и даже больше. Хотя оно и получило относительную религиозную и культурную автономию, но уже в 1924 году бессарабцы испытали на себе действие закона о румынском гражданстве – закона, который лишил гражданства 100,000 евреев. Первый расистский закон в Румынии, касавшийся принятия на работу персонала частных предприятий, был принят в 1934 году – на год раньше знаменитых Нюренбергских законов 1935 года. В 1938 году власти вновь лишили гражданства 200,000 румынских евреев.

В целом же генеральной линией румынской политики в отношении евреев всегда было желание избавиться от еврейской общины. До начала второй мировой войны правящие круги, подталкиваемые протестами мировой общественности против притеснения евреев в Румынии, видели решение еврейской проблемы в создании внутренних и внешних предпосылок для вынужденной, но пока еще ненасильственной эмиграции евреев за пределы страны. По мере фашизации страны подходы к этой проблеме стали меняться. Осенью 1940 года государственная политика в отношении евреев претерпела кардинальные изменения.

Хотя с 28 июня 1940 года бессарабские евреи уже не находились в составе Румынии, то, что происходило там, имело прямое отношение к их дальнейшей судьбе. Как известно, в сентябре 1940 года к власти пришел военно-фашистский режим Иона Антонеску. Краеугольными камнями внутренней политики Антонеску стали румынизация и очищение нации от инородных элементов. Это был новый путь решения еврейской проблемы. И румынизация, и пурификация были политикой ярого воинствующего государственного антисемитизма и положили начало геноциду еврейского народа румынской государственной машиной.

Румынизация нашла свое выражение в целом ряде законов, которые привели к изгнанию евреев из государственных и частных коммерческих, индустриальных, финансовых предприятий Румынии, к конфискации их собственности и запрету заниматься культурной и просветительской деятельностью. Пурификация была нацелена на выявление всех лиц с еврейской кровью и полное очищение от евреев румынского общества.

“Если мы не используем возможность для очищения румынской нации, – говорил Антонеску, – данную нам внутренними и внешними обстоятельствами, мы пропустим последний шанс, данный нам историей: Я могу вернуть нам Бессарабию и Трансильванию, но я ничего не достигну, если я не очищу румынскую нацию. Не границы, а однородность и чистота расы дают силу нации: такова моя высшая цель”.

Как считает румынский исследователь Лия Бенжамин, политика румынизации не была продиктована новыми условиями международной обстановки или навязана Третьим Рейхом, она выросла из собственной, годами развивавшейся расистской концепции этнической однородности. С приходом к власти режима Антонеску и вступлением Румынии в союзе с фашистской Германией в войну против СССР появились благоприятные условия для ее реализации.

Теперь речь шла уже не об эмиграции, к которой следовало всячески подталкивать евреев. Речь шла об изгнании и уничтожении. Румынизация и полная пурификация румынской нации предусматривала различные этапы и методы. Евреи Бессарабии и Буковины должны были стать первым объектом чистки. Что касается евреев Старого королевства, то от них собирались избавиться в течение 5-10 лет.

22 июня 1941 года настало время для начала этнической чистки на бывших румынских территориях Бессарабии и Северной Буковины, которые предстояло вернуть в ходе войны против СССР. Первоначальный план заключался в полном удалении евреев с этих территорий. В Директивах для представителей новых румынских властей, которые направлялись в Бессарабию и Буковину, говорилось, что евреям нечего делать в этих провинциях “в момент реставрации навечно наших национальных прав на этой территории”. 8 июля 1941 года Ион Антонеску объявил: “Рискуя быть не понятым теми, кто придерживается традиционных взглядов, я выступаю за насильственную миграцию всего еврейского населения из Бессарабии и Буковины, которое должно быть выброшено за границу страны… меня не волнует, что история нас запомнит как варваров: в истории более не будет благоприятных моментов. Если необходимо, стреляйте из пулеметов”.

И пулеметы применялись. Сразу и повсеместно. Первыми жертвами стали евреи местечка Скулень на севере Бессарабии. Местность, где было расположено это местечко, имела стратегическое значение, для захвата его были сосредоточены большие воинские силы. Уже 23 июня тут шли кровопролитные бои, местечко несколько раз переходило из рук в руки. Румынские офицеры поспешили обвинить в своих неудачах евреев Скулень, которые якобы помогали Красной Армии.

Когда румыны окончательно завладели местечком, они переправили всех жителей на румынский берег, отделили евреев от христиан и расстреляли их из пулеметов как предателей и пособников противника: 19 детей в возрасте до 6 лет, столько же детей в возрасте до 12 лет, 46 – в возрасте до 18 лет. Была расстреляна 61 женщина. А всего румынские офицеры расстреляли 311 евреев.

И далее можно продолжать село за селом, местечко за местечком, город за городом, всюду без исключения в первый же день вступления в них румынских и немецких войск происходила “показательная” казнь евреев – от нескольких человек до нескольких сотен людей. Архивные документы хранят свидетельства страшных издевательств, избиений, глумления над евреями перед их расстрелом. Трупы не всегда закапывались сразу, по несколько дней валялись на месте расстрела, их растаскивали по кускам одичавшие собаки.

Казни эти совершались румынскими воинскими отрядами совместно со специально созданными для уничтожения евреев немецкими эсэсовскими отрядами Айнзацгруппы Д. Впервые эти совместные действия были опробованы в Яссах во время еврейского погрома 28-29 июня 1941 года, когда было уничтожено от 13 до 20 тысяч евреев. (Это, между прочим, дало основание румынскому исследователю Раду Флориану назвать трагедию в Яссах не погромом, а первым актом геноцида, осуществлявшегося режимом Антонеску в годы войны).

17 июля Антонеску прибыл в Бельцы, собрал представителей румынской администрации в Бессарабии и приказал: “Ни одного еврея не оставлять в селах и городах, интернировать их в лагеря”. В случае побега полагалась казнь.

Начался новый этап. В процессе сбора евреев во временные лагеря, колонны перегоняли с одного места на другое, морили голодом, многих на местах расстреливали. Пурификация шла полным ходом.

К середине августа лагеря были в основном укомплектованы. И. Левит нашел сведения о 49 лагерях и гетто на территории Бессарабии. Наиболее крупными среди них были лагеря: в Вертюженах – 23 тысячи евреев, в Маркулештах – 11 тысяч, в Единцах – 13 тысяч, в Секуренах – 20 тысяч, в Рубленице – 5 с половиной тысяч и т.д.

22 июля было принято решение создать в Кишиневе гетто, выделив для него район, примыкающий к Вистерниченам и ограниченный улицами Харлампиевской, Кожухарской, Вознесенской и Павловской. Сюда было согнано 11 с половиной тысяч евреев. До этого румынскими и немецкими специальными отрядами в саду сельхозинститута на Садовой улице было уничтожено 400 евреев, 6 евреев было убито по обвинению в поджогах, 16 под предлогом того, что они стреляли в румынских солдат, еще несколько десятков расстреляли как заложников.

Хорошо известны условия жизни во временных лагерях и гетто – голод, инфекционные болезни, изнурительный труд, которые уносили тысячи жизней. В августе начались массовые казни. 1 августа 411 узников кишиневского гетто было расстреляно возле ст. Вистерничены, 7 августа 325 евреев было казнено в Гидигиче. Массовые расстрелы проводились на 5-м километре Оргеевского шоссе, у конного завода.

Такая практика применялась во многих местах. В Косоуцком лесу впоследствии после освобождения Сорокского района были найдены 2 могилы, в которых на глубине 3 метров были уложены рядами трупы общей численностью около 6 тысяч человек. В лагере Вертюжены было обнаружено 105 могил с общим количеством 7560 трупов. В Дубоссарах было расстреляно 12 тысяч, но эта цифра, кажется, в результате последних исследований еще возросла.

Пребывание евреев во временных лагерях и гетто Бессарабии было недолгим. 19 августа на территории между Днестром и Бугом было образовано губернаторство Транснистрия, а уже 30 августа Антонеску принял решение начать депортацию бессарабских и буковинских евреев в Транснистрию. Как писал в своих воспоминаниях личный секретарь Антонеску Барбул, конечным пунктом депортации должен был стать район к северу от Азовского моря. По замыслу Гитлера, там должно было возникнуть огромное гетто, в котором бы евреи жили в полной изоляции от остального мира.

Не существует документального подтверждения этого плана, но существуют реальные документы – план депортации от лагерей в Бессарабии до лагерей на берегу Буга. Предполагалось, что евреи Бессарабии будут находиться и работать в этих лагерях до тех пор, пока не возникнет возможность переправить выживших дальше на восток, т.е. через Буг к немцам. 7 сентября начальникам лагерей была разослана специальная инструкция о том, как проводить депортацию. Евреев следовало собирать в “конвои” и вести по специально разработанным маршрутам к специальным переправам на Днестре. Вдоль дорог через каждые 10 км следовало выкопать яму из расчета на 100 человек, для тех, кто не сможет идти и будет расстрелян.

После убийства евреев в ходе наступления румынских и немецких войск летом 1941 года, гибели и расстрелов в лагерях и гетто, депортация стала очередным этапом уничтожения евреев и пурификации румынской нации. Вырытых заранее в соответствии с инструкцией ям не хватало, обессиленных и умиравших пристреливали и бросали на дорогах. Трупы подвергались ограблению, с них снимали даже одежду. Евреи из следующих конвоев, которых гнали по тем же дорогам, видели лежавшие вдоль дорог обнаженные трупы. Не будет преувеличением сказать, что можно с полным основанием ставить памятники жертвам Холокоста в любой точке на основных дорогах Молдовы.

Предотвратить гибель своих соплеменников попытался Президент Союза еврейских общин Румынии Вильгельм Фильдерман, который трижды обращался к Антонеску с просьбой остановить депортацию. “Практически все, покинувшие кишиневское гетто в первом конвое, – писал он, – усыпают своими трупами дорогу между Оргеевом и Резиной: это смерть, смерть, смерть безвинных людей только за то, что они евреи”.

Антонеску не оставил обращения без ответа. Более того, свой ответ он напечатал в газетах. Антонеску нашел вину десятков тысяч бессарабских стариков, женщин и малолетних детей, за которую их следовало уничтожить. Эти несчастные должны были ответить за проявленную бессарабскими евреями в 1940 году радость по поводу присоединения Бессарабии к СССР, за коммунистические настроения левой молодежи и даже за потери румынских армий в боях под Одессой и в Крыму. “В соответствии с традицией, – публично обличал весь еврейский народ кондукэтор, – вы хотите превратиться из обвиняемых в обвинители, как будто вы забыли причины, вызвавшие нынешнюю ситуацию:. неблагодарные скоты отвергли дружескую руку, которая была протянута им в течение 20 лет… Если у вас действительно есть душа, – посоветовал Антонеску, – не жалейте тех, кто не достоин жалости”.

17 ноября последний конвой евреев пересек Днестр, 9 декабря кондукэтору доложили, что депортация евреев из Бессарабии и Северной Буковины в основном завершена.

Попробуем подвести некоторые итоги. Накануне войны еврейское население Бессарабии и Северной Буковины составляло более 300 тысяч человек. Когда началась война, эвакуировалось и ушло в Красную Армию примерно 100 тысяч, т.е. осталось 200 тысяч евреев. По румынским данным на февраль 1942 года, из Бессарабии и Северной Буковины в Транснистрию было депортировано 118,5 тысяч. Следовательно, на территории Бессарабии и Буковины было “вычищено”, т.е. уничтожено 80,5 тысяч евреев. Но депортации продолжались за счет евреев из внутренних районов Румынии и района Черновцов, и к концу 1942 года число депортированных достигло 190-200 тысяч человек.

Как уже указывалось, евреи Бессарабии должны были попасть на берег Буга, там быть использованы как рабская сила, а затем либо отправлены к немцам, либо уничтожены. Как сообщал один из представителей Германии в Бухаресте Густав Гюнтер, в середине октября сразу же после начала депортации Антонеску приказал уничтожить на берегу Буга 110 тысяч евреев из Бессарабии и Буковины. Раздраженный большими потерями в боях под Одессой, взрывом военной комендатуры в этом городе, Антонеску объявил о переходе к политике уничтожения еврейского населения: “Загоните их в катакомбы, сбросьте в Черное море! Мне все равно – погибнет ли 100, погибнет ли 1000, погибнут ли все”. Именно тогда по его приказу было уничтожено более 25 тысяч бессарабских евреев, находившихся в Одессе.

Однако реализовать свои планы в полной мере румынам не удавалось. К тому времени, когда в Транснистрию были депортированы бессарабские и буковинские евреи, местные украинские евреи уже были согнаны в лагеря и гетто, и огромные массы людей перегонялись с места на место в более крупные лагеря. Еврейское население Транснистрии тоже составляло примерно 300 тысяч человек. К ним присоединились конвои из Бессарабии. Румынские власти оказались неспособными справиться с такими массами народа. Трудовые лагеря не были заранее подготовлены, румынские офицеры и жандармы, сопровождавшие конвои, не знали местности, конвои сбивались с пути и блуждали в лесах и болотах. И теперь уже дороги Транснистрии, как раньше Бессарабии, были усыпаны трупами, которых не успевали хоронить.

Румыны поняли, что им не удастся переправить все депортированное население на Буг, тем более, оказалось, что немцы не желают принимать евреев из Транснистрии в свои концентрационные лагеря. По мнению Ж. Анчела, одной из причин того, что румыны гоняли сотни тысяч евреев по дорогам Транснистрии с осени 1941 по лето 1943 года, было отсутствие у румынского государства машины массового уничтожения людей, такой, какая была у немцев, и они надеялись на умерщвление евреев “естественным” путем – голодом, болезнями, изнеможением, непосильным трудом.

Поэтому румынам вновь приходилось менять планы. По мнению Анчела, новые архивные данные могут свидетельствовать о том, что режим Антонеску принял решение убить зимой 1941-1942 годов более 200 тысяч евреев.

В целом в Транснистрии возникло 4 основных района, где были расположены лагеря и гетто – Могилев, Тигина, Балта и Голта. Ближе всех к Бугу была Голта. Именно туда попала значительная часть бессарабских и одесских евреев. И тогда Антонеску принимает новый план – вместо убийства 110 тысяч бессарабских и буковинских евреев уничтожить в районе Голты имевшихся там 25 тысяч депортированных из Бессарабии и Буковины и 85 тысяч евреев из Одессы и Южной Транснистрии.

В соответствии с этими указаниями одним из крупнейших лагерей смерти стал лагерь в Богдановке. По сообщению префекта уезда Голты, на 13 ноября 1941 года в лагере находилось 28 тысяч евреев из них 18 тысяч живых и 10 тысяч умерших, но не захороненных. Все живые были больны тифом и туберкулезом. Сюда же направлялось еще 40 тысяч с юга Транснистрии и Одессы, хотя никаких строений, где их можно было расположить, не имелось.

К середине декабря на протяжении 3 км на берегу Буга при температуре – 30 градусов лежало, ползало, умирало от голода, холода и болезней огромное количество евреев. Трупы смерзлись таким образом, что их невозможно было разъединить. Так их и сжигали. Трупы складывали в пирамиды послойно с дровами, но замерзшие трупы горели трудно.

Всех живых было решено собрать в Богдановке. 21 декабря 1941 года в последний день Хануки в Богдановке 5 тысяч живых скелетов были загнаны в несколько коровников и заживо сожжены. Затем остальных партиями стали гнать на берег Буга и расстреливать возле рвов и высохших русел ручьев, летом бежавших в Буг. Это происходило каждый день до 9 января 1942 года с перерывом на Рождество и новогодние праздники.

В лагере Доманевка поначалу находилось только 12 тысяч, и там тоже было огромное количество замороженных трупов. Затем сюда стали привозить евреев из Бессарабии и Одессы. В декабре 1941- январе 1942 гг. там оказалось 20 тысяч евреев. Каждый день прибавлял сотни умерших. Хоронить их в замерзшей земле не было никакой возможности. Убийства тут начались после того, как были уничтожены все евреи Богдановки. В Доманевке все было закончено 18 марта.

По данным Ильи Эренбурга, в Богдановке было уничтожено 54 тысячи, в Доманевке – 15 тысяч. В близлежащем лагере Акмачетка погибло 14 тысяч, в лагере села Мостовое – 32,600 евреев. Район Голты был назван “королевством смерти”.

Но лагеря смерти были устроены румынами не только в районе Голты. В лагере смерти Печора нашли смерть 18 тысяч человек. Полностью было уничтожено еврейское население в Рашкове, Шпикове, Ладыжине, Любашевке, Кодыме, Ананьеве и в других местах. Подсчеты Анчела показывают, что румынское государство и его режим в Транснистрии несут ответственность за уничтожение по крайней мери четверти миллионов евреев в течение страшной зимы 1941-1942 годов.

К сожалению, не существует выверенных общих данных о количестве жертв Холокоста в Бессарабии и Транснистрии. Известно, что когда в районы лагерей в Транснистрии вернулись советские войска, там оставалось примерно 50 с половиной тысяч евреев Бессарабии, Буковины и самой Румынии. Румынские авторы пишут о том, что режим Антонеску уничтожил 270 тысяч румынских, бессарабских и буковинских евреев. По данным И. Левита геноцид, осуществленный румынскими фашистами, унес жизнь 330-350 тысяч евреев, в том числе украинских.

Таковы страшные цифры. Таковы уроки Холокоста. И нельзя допустить, чтобы за красивыми словами о жертвах фашизма в разных странах забывали о том, какой народ стал главной жертвой фашизма. Наш долг сделать так, чтобы этот урок выучили не только евреи, а они его выучили и сделали надлежащие выводы, но и те люди, в среде которых сегодня живут евреи.

Оригинал здесь

Размещено на обновленном сайте 25 ноября 2014

«Евреи, немцы и нефть – наш лучший экспорт»

Автор: Вадим Горелик

В номере: 02 (152) февраль 2014

Как социалистическая Румыния «живым товаром» торговала

Эти слова принадлежат румынскому диктатору Николае Чаушеску, который правил Румынией с 1965г. и был расстрелян по приговору военного трибунала в 1989 г. И это были не только слова, но и дела. За две недели до свержения и казни диктатору был отправлен последний отчет о доходах Румынии от «продажи» евреев и немцев.

Чаушеску не был автором этой «гениальной» идеи, торговать «живым товаром», которого в Румынии было достаточно: 350 тыс. оставшихся после Холокоста евреев и 300 тыс. Volksdeutsche. Ещё его предшественник Георгиу-Деж начал рассматривать румынских евреев и немцев как предмет выгодной торговли с Израилем и Германией по принципу монтёра Мечникова из романа «12 стульев»: утром — деньги (и желательно налом!), вечером — евреи (или немцы). Но именно Чаушеску поставил это дело на поток, и бартер заменил исключительно чистым налом.

Утром – деньги, вечером – евреи

ПочемуРумыния оказалась единственной страной советского блока, которая не разорвала дипломатических отношений с Израилем после Шестидневной войны? На этот вопрос долгое время не было ответа. Теперь, после открытия части румынских архивов, картина прояснилась.

С одной стороны, румынские коммунисты испытывали серьёзные экономические трудности: страна нуждалась в западной технике и валюте. С другой — еврейское государство, окруженное ненавидящими его арабскими соседями, так же остро нуждалось в новых эмигрантах. Налицо было совпадение государственных интересов с обеих сторон. А спрос рождает предложения.

Первоначально выкуп евреев из Румынии шел за счёт самих же евреев через посредника сигуранцы (румынского КГБ), еврейского бизнесмена в Лондоне Генри Якобера. Именно через него румынские власти получали за каждого еврея от 4-х до 6 тысяч долларов. Схема сделки была следующая. Якобер сообщал в Бухарест имя эмигранта, там определяли сумму выкупа и пересылали информацию в Лондон. В свою очередь Якобер сообщал этому эмигранту сумму и номер своего счета в одном из швейцарских банков. Когда эмигрант достигал Израиля, Якобер переводил оговоренную сумму правительству Румынии.

Когда об этом узнали в Израиле, то к Якоберу пришли вежливые немногословные люди и сделали ему предложение, от которого нельзя было отказаться: ему намекнули, что река Темза очень глубока, а еврейская эмиграция — это не частное дело. Якобер предложение радостно (Темза всё-таки!) принял и стал уже «слугой двух господ»: Израиля и Румынии.

Румынам было предложено в обмен на эмиграцию 500 евреев построить в Румынии автоматизированную куриную ферму-фабрику, продукция которой пойдет на экспорт. Фабрика была построена. Ее посетил президент страны Георгиу-Деж, он одобрил этот эксперимент, и вскоре Израиль построил в Румынии ещё пять таких ферм. Их продукция шла на экспорт в западные страны, и румыны получали нужную им валюту.

Пришедший в 1965 году к власти в Румынии Николае Чаушеску нашел этот старый способ продажи евреев неэффективным и устаревшим. Он отказался от услуг Якобера и стал вести дела непосредственно с представителями правительства Израиля. Он сразу заявил, что никакой бартер его не устраивает, и он желает получать определенную сумму за каждую еврейскую голову только наличными. Величина этой суммы зависела от возраста, образования, профессии и семейного положения каждого эмигранта.

Начиная с этого времени, в посольствах Румынии разных стран Европы (ФРГ, Австрия, Швейцария) представитель Израиля встречался с агентом румынской сигуранцы. Румын привозил список евреев, которым будет разрешена эмиграция, а израильтянин отдавал взамен чемоданчик с долларами.

В этой шпионской истории бывали и весёлые моменты. Однажды агент сигуранцы, которому его израильский коллега передал в Цюрихе очередной чемоданчик с 1 млн. долларов, забыл его в ресторане перед посадкой на самолёт. Швейцарские Штирлицы чемоданчик растяпе вернули, но обоих агентов объявили «персоной нон грата».

Хотя израильские власти платили в среднем по две тысячи долларов за каждого эмигранта, румынское руководство запросило дополнительно 250 тысяч долларов за «специальные дела».

Всего в период 1948-1989 гг. израильские агенты заплатили румынскому правительству миллионы долларов за разрешение румынским евреям эмигрировать в Израиль. За этот же период 280 тысяч румынских евреев покинули страну и переселились в Израиль. Подавляющее количество этих эмигрантов было продано: частично в обмен на поставки нефтедобывающей и сельскохозяйственной техники, а большинство — за иностранную валюту. Эта торговля людьми происходила за прочной завесой секретности, как румынского, так и израильского правительств.

Утром – деньги, вечером – немцы

Успех этой операции вдохновил Чаушеску, и он решил продавать не только евреев, но и этнических немцев. Технология, отработанная на евреях, по его мнению, годилась и для немцев. Когда немецкий канцлер Вилли Брандт начал проводить свою новую восточную политику (neue Ostpolitik), между Германией и Румынией были в 1967 г. восстановлены дипломатические отношения (см. фото). А два года спустя было подписано, как полагается, совершенно секретное соглашение об эмиграции этнических румынских немцев в обмен на валюту. Причём соглашение было настолько секретным, что в качестве партнёра Румынии выступала не ФРГ, а частное лицо под псевдонимом «Эдуард» — немецкий адвокат, депутат бундестага от ХДС Хайнц-Гюнтер Хюш (Heinz-Guenther Huesch).

Фактически это была политико-коммерческая сделка купли-продажи с фиксированной ценой каждой немецкой головы. С немецкой педантичностью в соглашении оговаривались цены (DM): 1800 — за пенсионера, 2900 – за квалифицированного рабочего, 7000 – за студента и 11000 — за выпускника университета. Но это были только стартовые цифры. По словам Хюша, чем было больше трудностей в экономике Румынии, тем выше были ставки сигуранцы. Так, в 60-е годы средняя цена (в DM) за одну немецкую душу была 1500, в 70-е – (5-8) тыс., а в 80-е поднялась до 12 тыс.

Из этих денег оплачивался госдолг Румынии и спецоборудование для сигуранцы.

Ключевой фигурой в этой сделке (немецкий аналог Якобера) был Хюш, он же «Эдуард». Он метался между Бухарестом, Бонном, Парижем, Веной, Римом и Стокгольмом до тех пор, пока не были согласованы все детали сделки. Румыны требовали задатка в размере 200 тыс. DM. Дело было опасное, и Хюш, кроме чемоданчика с валютой, всегда имел при себе пистолет. Никаких расписок в получении этих денег румыны не давали. Штирлиц отдыхает!

Оговоренные в соглашении цены не учитывали запредельную коррумпированность румынских чиновников, которые даже за официально разрешённый выезд брали себе с каждого эмигранта солидную сумму. Плюс оплата принудительного выхода из румынского гражданства и полученного в Румынии образования. Такая же ситуация была и у еврейских эмигрантов. До боли знакомая нам картина!

Всего за эмиграцию 250 тыс. этнических немцев в период между 1968 и 1989 гг. Германия заплатила Румынии, по оценкам самого Хюша, более полутора миллиардов DM. Из них только на взятки румынам потрачено по разным оценкам от 200 до 250 млн. DM. Операция продолжалась и при последующих немецких канцлерах Гельмуте Шмидте и Гельмуте Коле. За свои «заслуги» перед Германией Чаушеску был удостоен (см. фото) высшей награды немецкого государства для глав правительств – большого креста особой степени ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия» (die Sonderstufe des Großkreuzes des Bundesverdienstkreuzes).

Таким образом диктатор Чаушеску оказался в одной компании с Президентом Чехии Вацлавом Гавелом, королём Иордании Хуссейном, королевой Нидерландов Беатрикс и президентом США Бушем-старшим. Политика, однако!

Думаю, что и Израиль не поскупился бы ради святого дела на какой-нибудь орден для Чаушеску. Да вот незадача: в Израиле есть, в основном, только военные награды и только одна гражданская – «Президентская медаль отличия», да и та была учреждена только в 2012 г. Не повезло Чаушеску с евреями.

Сам адвокат Хюш считает эту операцию законной и гуманной: «Мы не нарушили ни одного закона и успешно провели большую гуманитарную акцию».

В 2006 г. Президент Румынии Траян Башеску, выступая в румынском парламенте, осудил, как он выразился, «продажу евреев и немцев коммунистическим режимом» и принёс этим людям официальные извинения. Однако соответствующие документы сигуранцы и немецких спецслужб до сих пор засекречены.

P.S. В статье использованы материалы книг сотрудника американского музея Холокоста, профессора Иоанида Раду «Выкуп евреев: история экстраординарной секретной сделки между Румынией и Израилем» и бывшего шефа румынской контрразведки при Чаушеску Пачепы «Красные горизонты», а также документального фильма «Deutsche gegen Devisen – Ein Geschäft im Kalten Krieg» режиссёра Развана Георгеску (ARD- первый канал немецкого телевидения).

Оригинал здесь

Размещено на обновляющемся сайте 1 ноября 2014