From Israel to Australia. About Jews and everything else / מישראל לאוסטרליה. על היהודים ועל כל דבר אחר / От Израиля до Австралии. О евреях и обо всем на свете / Ад Ізраіля да Аўстраліі. Пра яўрэяў і ўсё на свеце
ПРОКЛЯТИЕ КЛАВИШНИКОВ «МАШИНЫ ВРЕМЕНИ». ПОЧЕМУ ОНИ ПОКИДАЛИ КОЛЛЕКТИВ СО СКАНДАЛАМИ?
Из живого журнала ygashae-zvezdu.livejournal.com
12 февраля гулял день рождения клавишник Петр Подгородецкий, чье главное свершение – игра в группе «Машина времени».
П. Подгородецкий
Вспоминая клавишников группы, Макаревич ударился в несложные подсчеты:
«Мы не раз замечали, что самые надежные люди в группе бас-гитаристы, потому что в их распоряжении всего четыре струны и голова не страдает. У гитаристов шесть струн, что уже сложнее. Ну, а у клавишников столько черных и белых клавиш, что крыша порой съезжает…»
У Подгородецкого, как водится, мнение противоположное:
«Я считаю, что не коллективу с клавишниками не везло никогда, а наоборот, что клавишникам не везло с коллективом. Это проклятие “Машины времени”».
Да, почти все клавишники покидали группу со скандалом и держали обиду, не в силах начать без «Машины…» новую творческую жизнь.
О Подгородецком ниже.
До него был Сергей Кавагоэ.
Кавагоэ
Японец Кавагоэ числился сооснователем группы и играл не только на клавишных. Начинал он с бас-гитары, закончил ударными. Клавишные занимали у проработавшего в «Машине…» десять лет Кавагоэ, так сказать, средний период с 1971 по 1974 год.
Создается впечатление, что Кавагоэ нужен был Макаревичу лишь как бесперебойный поставщик дефицитной аппаратуры. Отец Сергея был выездным, имея доступ к заграничным музыкалкам. Что говорить, если уже в 1969 году у Кавагоэ наличествовал японский электроорган.
Вспоминая о разрыве с Кавагоэ, Макаревич во всем винил свои творческие удачи. Что поделать, песни получались у него, лидером группы стал он.
Как говорил Макаревич:
«Никаких усилий для роста своей персональной популярности я, конечно, не прилагал, скорее, наоборот. Но Сережа страдал ужасно».
Кавагоэ стоял также у истоков группы «Воскресение», но и там долго не продержался. Уехал за границу, бедствовал, всё чаще обращался к дням молодости, обвиняя Макаревича в предательстве. Он, мол, группу создал, а его ушли. В итоге Андрей перестал отвечать на звонки бывшего друга.
Умер Кавагоэ в 2008 году, не старым еще человеком.
П. Подгородецкий
На место ушедшего в 1979 году Кавагоэ и пришел клавишником Подгородецкий. Его сотрудничество в «Машине времени» проходило в два этапа: 1979-1982 и 1990-1999.
Первый раз он покинул группу после фильма «Душа», объясняя это так:
«Финансовые дрязги, взаимное недоверие, а также определенная разница в творческих подходах, связанная с тем, что мне было не совсем интересно репетировать и работать с музыкантами значительнее более низкого уровня, послужили основными причинами того, что я покинул “Машину”».
Но конфликт был не такой уж острый, если в 1990 году Подгородецкий счел возможным вернуться вновь.
Уволили его после юбилейного концерта, посвященного тридцатилетию группы.
Подгородецкий никогда не отрицал пристрастия к игромании и кокаину, «машинисты» же навешали на него еще и безответственность, не товарищеские поступки, срывы концертов. Сам клавишник рассматривал увольнение как политическую акцию, устроенную спонсорами ансамбля, людьми из «СПС».
Какое-то время Подгородецкий держался на волне популярности, приобретенной в «Машине времени», вел интересное шоу «История сбитого летчика».
Пытаясь поддержать гаснущий к себе интерес, выпустил мемуар «“Машина” с евреями», где всё, начиная с названия, было ориентировано на скандал. Подгородецкий вывалил кухню «Машины…», дрязги коллектива, газеты радостно перепечатывали его откровения.
Но как заметил Евгений Маргулис: «Видно, что Подгородецкий обозлен и что он не писатель».
Макаревич рассказывал об уходе Подгородецкого так:
«Петя был нашим товарищем, в связи с чем мы закрывали глаза на его специфическую исполнительскую манеру, которая обусловлена просто недостатком вкуса. То есть, кабак из него периодически вылезал. Но со временем Подгородецкий превратился в совершенную свинью, и общаться с ним стало бессмысленно. То, что с Петром надо расставаться, понимали все “машинисты”, и решение о его увольнении было общим».
А. Зайцев
После первого ухода Подгородецкого из «Машины времени» в 1982 году его место занял Александр Зайцев. У него до «Машины…» опыт был также небогатый. Он проработал клавишником года четыре в двух не добившихся широкого признания ВиА.
Зайцев, как и Подгородецкий, нашел свою фишку. Если Петр любил показать народу пузо, то эффектный Зайцев выходил на сцену в военной шинели, за что заслужил прозвище «Полковник».
Зайцев проиграл в «Машине…» восемь лет и даже породнился с Макаревичем, став крестным его сына.
Дальнейшему его творческому продвижению помешал алкоголь.
Как и в случае с Подгородецким, взрыв пришелся на юбилейные торжества. В 1990 году планировались выступления в честь двадцатилетия группы, а Зайцев забил на репетиции, исчезнув в самый ответственный момент.
Максим Капитановский говорил:
«Заяц поступил тогда, как настоящий дурак. Запил, закололся, исчез, а потом вернулся, чуть ли не за полчаса до первого концерта во Дворце спорта, розовый, чисто выбритый, да ещё и нахамил Макаревичу, считая, что ничего плохого не сделал. И это после того как группа, разыскивая его, целую неделю обзванивала больницы, морги и т. п. Конечно, его сразу уволили».
И, так же как с Петром, Макаревич не счел нужным с Зайцевым даже разговаривать. Его увольнение произошло через директора группы.
Никакими творческими занятиями Зайцев больше не прославился, медленно спиваясь.
В 2008 году его убили квартирные риелторы.
А. Державин
После второго и окончательного ухода Подгородецкого место клавишника занял Андрей Державин. Честно говоря, не совсем понимаю, зачем Андрею это понадобилось. Он был самодостаточным артистом, с такими хитами в загашнике как «Не плачь, Алиса», «Чужая свадьба». Да, к нулевым популярность Державина просела, но не до такой степени, чтобы он не мог самостоятельно выступать в рамках ретро-волны.
А он пошел клавишником к Макаревичу, сопровождаемый ехидными замечаниями Подгородецкого о том, что, мол, его место в коллективе попсовому музыканту не занять.
Державин проработал в «Машине времени» 17 лет и уход его сопровождался скандалом, скорее раздутым, нежели реальным.
Державин не поехал с «Машиной» на гастроли по Украине. Сие трактовалось в том плане, будто парень поддержал присоединение Крыма к России, войдя с Макаревичем в конфликт. Ни сам Державин, ни Макаревич эту версию серьезной не сочли.
Державин реанимировал группу «Сталкер», с которой некогда добился популярности и, наконец, вернулся к поклонникам, ждущим от него старых песен. На «Машину времени» просто не осталось временных резервов.
Сейчас у «Машины времени» новый клавишник – Александр Левочкин.
Позволю себе отметить небольшую неточность. Кавагоэ на клавишных играл, он был мультиинструменталист, но основная его роль — барабанщик. Так что после развала «Машины» в 1979 году Кавагоэ сменил Ефремов (кстати, играющий до сих пор), а не Подгородецкий.
* * *
От belisrael. Мы бы не сказали, что всё-всё в книге П. Подгородецкого (вышла в 2007 г.) было ориентировано на скандал. Есть в ней познавательные сведения о жизни в позднем СССР, остроумные байки. Например:
* * *
Власти не любили «Машину времени», скорее всего, потому, что не понимали. Макс Капитановский в свое время вспоминал анекдотом, как Макаревича пригласил к себе высокий чиновник. Ну а у Макара в то время была песня, скажем, про дождь. Типа, проснулся я утром, вставать не хочется, дождь идет и прочая нудятина. Но все почему-то задумывались о тайном смысле песни: про кого она — про Сталина или про Хрущева? В общем, высокий чин сдержанно похвалил «Машину», сказал, что ему нравятся песни, пожелал успешной работы. А когда Макар уже шел к двери, остановил его вопросом: «Андрей, но все-таки скажите мне, про что ваша песня, ну та, с дождиком, про Сталина или про Хрущева?»
* * *
В 1976 году я окончил музыкальное училище. Несмотря на мои тройки мне, единственному с курса, дали рекомендацию в консерваторию. Но мне несколько надоела академичность, и я решил добровольно отдать долг родине, то есть пойти в армию. Единственное, чем мне смогло помочь горюющее по этому пововоду руководство училища, — это тем, что меня с подачи директрисы взяли в Ансамбль Внутренних войск МВД СССР под руководством Елисеева, который можно сейчас видеть на всех торжественных концертах государственного масштаба.
Продержался я там полгода. Первое, что я там обнаружил — это то, что командир моего отделения — этой мой корефан и собутыльник по училищу Петька Лаврищев, учившийся на год старше. И первое, что он сделал, — дал мне пачку подписанных увольнительных с печатями. Так что я часто сваливал из расположения к молодой жене. Затем меня несколько раз ловили, прощали и снова ловили.
Инженер связи Константин Мустафиди — близкий друг Владимира Высоцкого, который первым стал записывать его на профессиональную технику. Он занимался этим систематически с 1972 по 1974 год, и благодаря ему до нас дошел уникальный архив из 285 песен барда, зафиксированных в зените его сил. Среди них есть записи песен, которые сохранились только в архиве Мустафиди. Полностью эта антология выходила только ограниченным тиражом на компакт-дисках в 2003 и 2008 годах, но с декабря прошлого года она доступна на всех стриминговых платформах.
Денис Бояринов поговорил с Константином Мустафиди, который редко дает интервью, о том, как записывался Владимир Высоцкий и как отмечал свой день рождения.
— Когда вы впервые услышали песни Высоцкого?
— Я не помню, когда конкретно я впервые услышал песни Высоцкого. Я так думаю, что это был 67-й или 68-й год. По-моему, это были песни из «Вертикали». В то время я увлекался горными лыжами и ездил всюду. Могу точно сказать, что песни произвели сумасшедшее впечатление. Это было то, что меня волновало в то время.
— Услышали с пленки? Не в фильме и не на пластинке?
— Да, это была запись на магнитофонной пленке. Не очень качественная, конечно, но воздействие [песен] было такое же, как и сейчас.
— До того, как вы начали писать Высоцкого, где вы доставали его записи?
— Специально я их не добывал. Они как-то сами попадали. Первые его записи были концертные, видимо. Хотя концертов тогда было очень немного — в институтах и на предприятиях.
— В 1971 году, когда вы познакомились с Высоцким, он уже был человеком, которого все знали, или еще только на пути к народной популярности?
— Конечно, все знали. Попасть в его дом могли далеко не все, и отбор был серьезным. А народ стремился хоть как-нибудь познакомиться. Один мой приятель, с которым я вместе учился, мечтал познакомиться с Высоцким и стал меня упрашивать [помочь ему] это сделать. Я ему стал говорить, что неудобно. Нет, ничего не хочет слушать. Попробуй — и все! Я стал говорить Володе, что вот есть приятель, что он меня извел — так хочет с тобой познакомиться. Он мне ответил: передай ему, что это я знакомлюсь, а не со мной знакомятся. Я эту фразу навсегда запомнил. Попасть в его дом было знаком доверия к человеку. С улицы никто не мог войти.
«Песня про белого слона» (одна из тех песен Высоцкого, которые есть только в архиве Мустафиди)
— Как же вы с ним познакомились?
— Я летел на Кубу в составе делегации Министерства связи. Это было 25 декабря 1970 года. Мы там должны были строить космическую станцию «Орбита». Когда мы там начали работать, туда прилетела группа телефонисток Центрального телеграфа — среди них была Люся Орлова, она обеспечивала все телефонные разговоры Володи с Мариной (ей была посвящена песня «Ноль семь». — Ред.). Когда я начал ей что-то говорить про Высоцкого, она сказала: «Я его хорошо знаю. Давай я его с тобой познакомлю». По возвращении с Кубы она меня позвала в Театр на Таганке знакомиться с Высоцким. Посмотрели спектакль — я даже не помню какой, хотя я, кстати, ходил на все его спектакли и «Гамлета» семь раз смотрел. После спектакля мы с ним и Люсей вышли на улицу — начали говорить. Он предложил обменяться телефонами. Обменялись, но я понимал, что звонить ему не буду — неудобно. Но мы потом созвонились. И еще на какой-то спектакль ходили — так завязалось общение.
Тогда же, по возвращении с Кубы, я купил в «Березке» японский магнитофон Aiwa — по тем временам очень качественный.
— Идея записаться принадлежала вам или инициатива исходила от Высоцкого?
— Когда я ему сказал, что купил магнитофон и очень хорошие записи получаются, он говорит: я хочу послушать. Первый раз он приехал ко мне домой в январе 1972 года.
Приехал после театра, где-то в полночь. Предложил спеть под запись — и до трех он пел, а я писал. Кончилось это тем, что пришла милиция по заявке соседей. Им сказали, что тут всю ночь орет Высоцкий. Они отреагировали доброжелательно — молодые ребята. Увидели Высоцкого — разулыбались и лишь попросили нас сделать потише. А надо сказать, что я жил тогда в комнате в двухкомнатной квартире. Всего 11 квадратных метров. Рядом — соседка. Но главное, что мы тогда сделали запись этой первой бобины, а потом еще до утра крутили ее по кругу.
Высоцкому запись очень понравилась — он сказал, что такого качества никогда не слышал. Я писал его на скорости 19 — качество гарантировалось. Потом, когда он уезжал, предложил еще что-нибудь записать. Мы стали специально встречаться для записей: он приезжал ко мне или я приезжал к нему домой — сначала на Матвеевскую, а потом на Малую Грузинскую.
— Магнитофон сохранился?
— Он стоит в музее Высоцкого.
— Наверное, тяжелая штука и нелегко с ней было ездить.
— Нет, он, кстати, был не очень большой — относительно портативный. Основная проблема была в том, что пленка была дорогая и купить ее можно было только в «Березке». Первые записи мы делали на нем. Потом я где-то раздобыл магнитофон Sony.
А потом уже Володя купил себе систему Sony — достаточно дорогую. Она была установлена у него дома. Там было стерео, магнитофон, два микрофона — один под гитару, другой под голос. Полный комплект. После этого мы в основном писали на его магнитофон.
— В чем был ваш мотив делать эти записи и в чем мотив Высоцкого?
— Знаете, никогда не было такой идеи, что нужно создать архив. Мы были ребята относительно молодые — жизнь у нас была бурная. Просто хотели, чтобы были качественные записи.
Он мне сразу сказал: все пленки храни у себя. Потому что у меня дома друзья-приятели их обязательно утащат в качестве сувенира и знать не будешь. Поэтому, когда пленка была записана, она лежала у меня дома, и потихоньку набиралось их количество.
— Вам не приходило в голову, что все вокруг слушают Высоцкого в концертном исполнении и многократно переписанных версиях, а у вас есть отличные записи и их можно распространить максимально широко?
— Абсолютно нет. Я никогда не занимался вопросами распространения и передачи — каким-то «бизнесом». Я не нуждался в левых заработках, и, честно говоря, зарабатывать на том, что делал мой друг, я считал неприличным. Это была моя шиза такая, и я до сих пор остался с этим мнением.
Записи принадлежали Володе, а я был их хранителем. Например, Володе надо было записать пленку для отца. Он попросил — я перезаписал. Потом для Марины надо было сделать катушку — записали. Когда строился кооператив на Малой Грузинской, Володя никак не мог в него пробиться. Его не принимали — по каким-то политическим вопросам. Как-то он говорит: запиши катушку, мы с Мариной завтра пойдем к Промыслову (председатель исполкома Моссовета с 1963 по 1986 год — «начальник Москвы». — Ред.) по нашей квартире, чтобы что-то решить. Я записал катушечку — хорошую, аккуратненькую. Они ушли, я их дома ждал, вернулись — и говорят: вопрос с квартирой решен! Вот и весь был бизнес.
— Как проходили сессии звукозаписи? Высоцкий сам составлял программу песен, которые он хотел исполнить?
— Абсолютно точно. Я что-то мог предложить: давай, мол, вот это запишем. Он говорил: нет, подожди — сначала будем писать вот эту песню, потом вот эту и потом вот эту. Он свой архив знал — он пел то, что ему хотелось записать. У него был какой-то свой принцип отбора. Некоторые песни ему, может быть, больше нравились или меньше — не знаю. Для меня все они были хороши. Я считаю, что работы в кино и театре — это лишь 10 процентов гениальности Высоцкого. Основной его талант — это песни, которые он писал и исполнял.
— Записи происходили по ночам — после того, как он возвращался из театра?
— Нет, как раз все происходило днем. На записях практически никогда никто не присутствовал. Потому что посторонние только мешают. На одну пленку у нас уходил где-то час с лишним. Если он сбивался — начинали записывать сначала. Должен сказать, что он ошибался достаточно редко. Он четко все помнил.
— Песни пел по памяти?
— Абсолютно. Никаких записей на бумаге не было.
— Импровизировал?
— Что-то было. Один раз исполнит один вариант куплета, другой раз — другой, изменит несколько слов. Я сейчас уже не вспомню, где именно. Для меня было гениальным все, что он говорил и что пел. Конечно, его песни производили разное впечатление. Услышать в первый раз «Райские яблоки», «Охоту на волков», «Коней привередливых»… это одно. Но для меня даже самые его простые песни были абсолютно гениальными.
«Золотая середина»
— Писали без перерывов на чай и покурить?
— Покурить он мог, конечно. Перерывов на чай не было. Когда мы собирались записывать, он говорил — у меня есть час или два, и начинали писать. Пока не заканчивали — не вставали. Он всегда смотрел на часы, потому что человек был занятой. Обычно запись шла в течение часа, полутора, максимум двух. Потому что он уставал. А халтуры он не допускал.
— Для советских правоохранительных органов вы занимались не совсем понятным и не совсем легальным делом: записывали друга, опального барда, с неясными целями. У вас было чувство тревоги, что могут прийти милиционеры и вам помешать, арестовать?
— На самом деле чувство напряжения и боязни, может, и было, но не очень. Я понимал, что все может быть. Один мой товарищ, который работал в системе МИДа, сказал мне: зря ты этим занимаешься. Рано или поздно придут и заберут. Опасения были — возможно, придут и заберут. Но страха не было. Я свое отношение к Володе и его песням из-за этого менять не собирался. А Володя вообще никого не боялся — вообще никого! И его окружение было к этому приучено, и мы старались за ним подтягиваться.
«Мы вместе грабили одну и ту же хату»
— Вы не только писали Высоцкого, но и организовывали его концерты — например, в НИИ связи, где вы работали. Он выступал за гонорар или по дружбе?
— Конечно, за какой-то гонорар. У нас зрительный зал был на 400 человек, а билет стоил один рубль. Он не давал концертов из-за денег. Он просто хотел выступать перед зрителями. Было где-то 10 концертов, на которые я его привозил, — в основном это были институты в Москве, залы на 400–500 человек. Как народ его встречал! И провожал!
— Для Высоцкого эти концерты не были способом заработка, это было общение с людьми?
— В целом да. Заработки у него были в основном в кино и театре, но, конечно, и концерты что-то давали.
— А распространение магнитофонных записей тогда не воспринималось способом заработка?
— Я с таким не сталкивался никогда.
— Почему вы перестали записываться с Владимиром Семеновичем?
— Мы перестали записываться за несколько лет до того, как он ушел, потому что он неважно себя чувствовал. Я имею в виду злоупотребление спиртным… В последние годы его жизни это была большая проблема. Несколько раз я ему предлагал: давай еще что-нибудь запишем. «Ай, ладно, уже все записали!» Он уже немножечко остыл. Когда он начал ездить за рубеж активно, у него появилось много вариантов для записи — в профессиональных студиях. У нас-то записи были все-таки любительские.
— Поклонники Высоцкого обычно предпочитают его любительские и концертные записи студийным. Когда он, как у вас на пленках, один с гитарой напротив микрофона, без аранжировок — это гораздо более мощная энергетика. А сам Высоцкий какие свои записи любил — с профессиональными музыкантами?
— Я бы не сказал. Мне кажется, более искренние записи, от души, когда были только он и гитара. Я помню, на какой-то день рождения я подарил ему гитару. Такую, может быть, помните ее по фото, черную.
— Расскажите об этом подробнее.
— Я зашел как-то в магазин, где продавались инструменты, и увидел эту гитару. Черная, очень красивая, как сейчас помню — 90 рублей она стоила. Я позвонил Севке Абдулову, его самому близкому другу. Говорю: Севка, вот тут гитара, я хочу Володе подарить на день рождения. «Сколько стоит?» — «90 рублей». — «Ты с ума сошел — дорогая же». Ничего страшного, говорю, подъезжай — посмотри. Севка подъехал — говорит: ну класс!
Когда я ее взял и вручил Володе на день рождения, у него были просто вот та-а-акие глаза (смеется)! Я такого никогда не видел. «Где ты ее взял?» — говорит — и сразу начал ее пробовать. Это была очень хорошая гитара по звучанию — вроде бы какой-то профессионал ее делал. Он с ней выступал — на некоторых записях ее видно: такая черная. А потом сын Марины, Петя, был гитаристом — и Володя через несколько лет передал этот инструмент ему.
— А как Владимир Семенович праздновал день рождения?
— День рождения он никогда не отмечал. В том смысле, в каком мы обычно это понимаем. Один раз на квартире у Севки Абдулова мы встречались в этот день: были Володя, еще друзья, несколько десятков человек. Но тостов никто не говорил. Просто дружеская компания.
«Я был слесарь шестого разряда»
— У него был любимый праздник?
— Я такого не помню. Просто собирались свои люди. Я хорошо запомнил, как Севка Абдулов, очень компанейский человек, попал в аварию — ехал на машине, слетел, перевернулся, от «Жигулей» осталось черт-те что. Володя тут же выехал к нему, Севку в больницу положили. Потом, уже в Москве, когда Севка поправился, мы с ним и Володей идем по Тверской, и Севка говорит: «Я придумал! Возьму на заводе некондиционный кузов. Оформлю его как ремонт — это можно сделать, — и будет у меня новая машина». Я ему говорю: «А зачем тебе покупать некондиционный кузов, когда у тебя уже есть некондиционный кузов?» Мы очень смеялись.
Очень много было юмора. Или вот Гарагуля, капитан теплохода «Грузия», на котором мы все плавали, рассказывал. Мы плывем из Одессы в Сочи. Сидим в каюте капитана — у него рядом с мостиком, где они рулят, есть маленький кабинет для отдыха. Сидим — уже в море, расслабились, все в порядке. А вместе с нами был брат Фиделя Кастро — Рауль. Тоже сидит с нами и что-то рассказывает. И вот кто-то говорит Гарагуле: а что у тебя за дырка в потолке? А это, говорит он, я подарил Володе пистолет — он был поддатый, взял и выстрелил в потолок. Компания, которая была на палубе, была в полном ужасе. Успокоили их кое-как, но дырка осталась (смеется). Вот такой был эпизод и еще много всякого. Ну, конечно, сейчас я не могу все рассказывать…
«Был развеселый розовый восход»
— Что Владимира Семеновича интересовало кроме работы? Все знают его песню «Я не люблю», а что он любил?
— Он очень любил машины. Он рассказывал, что, когда они с Мариной в первый раз на «Мерседесе» поехали из Москвы в Париж и впервые выехали на хорошую трассу — на хайвей, у него было впечатление, что они остановились, а все — едут. Он очень любил скорость. У него было очень доброе и хорошее отношение к друзьям. Он умел дружить. Он жизнь любил.
— Вам приходилось его когда-нибудь просить о помощи?
— Я ничего такого не просил… А, нет, была одна ситуация, связанная с КПСС, — когда абсолютно необоснованно, по навету, в московском горкоме занимались моим делом — соорудило дело. Я рассказал об этом Володе. Он сказал: не переживай. И они уехали в Париж. А потом мне рассказывал человек, который занимался моим делом, — он уже с границы позвонил в горком и сказал: что вы там к Мустафиди пристали — вы там обалдели? И через три дня все было закончено и забыто.
— А о чем мечтал Владимир Высоцкий, как вам кажется?
— Он мечтал о том, чтобы он был признан как автор — и тексты его, и музыка. Это самым важным было для него по жизни. Я вот не понимаю, почему его не приняли в Союз писателей или Союз композиторов. Хотя бы посмертно.
Хен Цимбалиста: «Я лишь ретранслятор между Всевышним и публикой»
Хен Цимбалиста
Известный израильский перкуссионист, директор международного фестиваля ударных TamTam, «король ритма» Хен Цимбалиста выступал с лучшими коллективами мира, и уже второй раз приезжает в Украину — недавно в Национальной филармонии прошел его большой концерт с Киевским камерным оркестром. Мы говорим с Хеном о восприятии музыки в разных странах, украинской публике, любимом инструменте маэстро — африканской маримбе, и социальной составляющей его творчества.
— Хен, откуда такая «говорящая» музыкальная фамилия?
— Среди моих предков (наша семья — родом из Польши) были люди, игравшие на цимбалах — традиционном инструменте клезмеров, так что ларчик просто открывается.
Правда, из более или менее близких родственников музыкантом стал только Ефрем Цимбалист — очень известный американский скрипач и композитор, в середине прошлого века возглавлявший Curtis Institute of Music в Филадельфии — одну из самых престижных консерваторий мира. Кстати, сын Ефрема был звездой Голливуда и даже получил «Золотой глобус» в 1959-м.
Что касается нашей ветви семьи, то отец приехал в Палестину незадолго до начала Второй мировой, владел в Израиле заводом металлических изделий, а мама была очень известным скульптором — ее творения стоят в Лондоне, Будапеште, Венеции и, разумеется, в Израиле. И именно мама сделала из меня музыканта.
— В детстве, наверняка, начинали со скрипки? У родителей были предубеждения к ударным?
— А вот и нет, на скрипку меня не отдали, хотя я до сих пор надеюсь научиться играть на виолончели. Вы, конечно, знаете израильскую шутку о том, что если у сходящего с трапа самолета репатрианта из бывшего СССР нет в руках скрипки или виолончели, он, без сомнения, пианист.
На самом деле, я начинал с… флейты — на этом настояла мама. Так прошло два года, в течение которых приходилось урывать время для барабанов. Потом настал черед пианино, но, поумнев, я заключил с мамой сделку — ударные (это был ксилофон) теперь «официально» сочетались с основным инструментом.
В 14 лет у меня появился педагог из Израильской филармонии, по настоянию которого пришлось перейти на более легкие инструменты — для игры с оркестром. В 16 я впервые выступал с Израильским филармоническим — как раз шла Первая Ливанская война, и всех ударников и перкуссионистов призвали в ЦАХАЛ.
И тут Зубину Мете (выдающийся дирижер, пожизненный руководитель Израильского филармонического оркестра, — М.Г.) срочно понадобился кто-то, играющий на треугольнике. Он позвонил — говорит, приезжай завтра к 8 утра. Первой скрипкой был тогда выдающийся виолончелист Хаим Тауб — никогда не забуду, как я волновался, хотя надо было всего-то раз ударить по треугольнику…
Израильский филармонический оркестр во главе с Зубином Метой
Педагог видел мое будущее в коллективе — поэтому три года я отыграл в армейском оркестре, потом два года в филармонии и… уехал в США, твердо решив стать солистом.
Там меня тоже отговаривали — тебе 23, поиграй с оркестром, быть солистом — дорогое удовольствие, на что будешь жить? Я сказал: если придется туго — пойду на завод к отцу, но хочу стать солистом. Учитель внимательно посмотрел, закрыл со вздохом ноты с симфонией Бетховена, открыл Баха — вперед!
Вернувшись три года спустя в Израиль, я получил приглашение от Филармонического оркестра — меня ждал треугольник. Пришлось извиниться и отказаться, за что они по сей день на меня немного сердятся.
Когда ты солист — это совершенно иная ментальность, не сводимая к «лучше» или «хуже», — просто другой образ музыкального мышления.
— Как воспринимают музыку в разных странах? Чем, например, украинская публика отличается от немецкой, британской или американской?
— Я люблю разную публику, где бы ни выступал — в Анголе или Китае, в Израиле или Украине. Но, безусловно, иногда приходится приложить больше усилий, чтобы задеть нечто в душе зрителя. Так, например, происходит в Китае. Непросто играть в Германии и Дании. Более того, в Израиле выступать в Тель-Авиве сложнее, чем в Беэр-Шеве, а в Иерусалиме ты вообще должен вертеться ужом.
Составляя программу, я, в первую очередь, думаю об аудитории. Лично мне близко все, что исполняется в рамках концерта — не могу сказать, что предпочитаю Бетховена Баху, Юсупова Левитасу или Шломо Грониха Мати Каспи. Но надо учитывать восприятие зала, чтобы достучаться до сердец.
Крайне важен порядок исполнения. Я бы сравнил это с трапезой. Во Франции вы начинаете с фруктов, переходите к закускам, потом следует главное блюдо — такова традиция. В ресторанчике в Яффо вам подают все сразу — хумус, фалафель, питу — это другая ментальность.
Вспоминаю свой первый приезд в Украину, когда играл с замечательным оркестром «Киевские виртуозы» — у вас очень интеллигентная и в то же время довольно открытая публика. При этом, что интересно, до зрелой аудитории проще достучаться, чем до студентов Национальной консерватории, для которых я днями провел мастер-класс. Они застегнуты на все пуговицы. Я — простой парень с Ближнего Востока — пытался объяснить этим молодым людям, что если они видят свое будущее в этой сфере, необходимо снять психологический блок. Они обязаны коммуницировать, демонстрировать эмоции — это их работа.
Классическая маримба
Но в целом я спокоен за киевскую публику и рад разделить с ней свои чувства. Я получил от Всевышнего ценный подарок — умение доставлять людям радость, и я здесь именно для этого, будучи всего лишь ретранслятором между Ним и аудиторией.
Это взаимообмен — чем больше отдашь, тем больше к тебе вернется. Когда концерт действительно удался, чувствую себя опустошенным до кончиков пальцев. Но это возможно лишь при Его поддержке.
— Как бы вы определили жанр, в котором выступаете? Бах и Вивальди — это, безусловно, классика, но отход от академичности — намеренный ход, с целью привлечь слушателей, которых сложно назвать завсегдатаями симфонических концертов?
— Я делаю это не ради привлечения публики, а поскольку верю в этот подход. Бах и Вивальди — это барокко, потом идут Элгар и Барток, создавая некую структуру, в том числе, хронологическую. Я словно пытаюсь испечь хороший торт, который всегда многослоен.
Начинаем с Баха — композитора, писавшего для Бога, — своего единственного босса. От Баха — Богу прямо в уши. В Бахе есть все — современная классика, джаз, кубинская музыка — вы можете исполнять его произведения множеством способов. От уроженца Тюрингии переходим к англичанину-романтику Элгару, а от него к Бартоку, который многое взял от напевающих рыночных торговцев, от соседки, вывешивающей белье, умело введя это в симфонические концерты. Бела Барток для меня — блестящий властитель ритма. Итак, мы побывали в Германии с Бахом, в Англии с Элгаром и в Венгрии с Бартоком — отличный микс для первого отделения, оставляющий послевкусие в антракте.
Между тем, это подготовило нас ко второму отделению, где звучат бразильские песни, аргентинское танго, Астор Пьяцолло, израильский фолк.
Все эти очень разные элементы концерта связаны между собой. Всегда надо учитывать контекст. Киев, зима на улице. Публика интеллигентная, но слегка закрытая — и у меня есть план, как ее расшевелить.
— Вы играете на сорока ударных инструментах, любимый из которых — африканская маримба. Почему именно он?
— Мой любимый инструмент — это аудитория. Маримбу я люблю за ее исключительную сложность и мелодичность. Все, что я могу — играть на маримбе и дирижировать, но дирижировать — слишком просто (улыбается).
— Современная израильская серьезная музыка — это явление мирового масштаба или удел знатоков?
— Как и во времена Баха, современная музыка бывает хорошей и не очень. Моя задача, опираясь на опыт и интуицию, представить публике лучшее из лучшего. Мой топ израильских композиторов — Менахем Визинберг, Биньямин Юсупов, Евгений (Юджин) Левитас — эти люди знают меня лично, и знают мои заскоки.
Биньямин Юсупов
Шломо Гроних
Нельзя не вспомнить о Шломо Гронихе — эстрадном певце, композиторе и пианисте — недавно он играл в моей программе с иерусалимским симфоническим оркестром. Играл Моцарта на пианино, несмотря на свою известность как поп-музыкант. Это было wow, потому что мы вытянули его из зоны комфорта.
— А что знаете об украинских музыкантах?
— Здесь много замечательных профессионалов. Часто, когда люди вынуждены выживать, они становятся лучше. В мире достаточно благополучных стран, культура которых постепенно увядает, и они начинают импортировать таланты. И вдруг ты видишь как, например, из Боснии приезжают потрясающие композиторы.
Мне сложно понять, как выжил Шостакович, но его боль и страдания отразились в величайшей музыке. Не уверен, что кто-нибудь в Швейцарии на это способен.
— Музыка для вас — это только музыка или некая миссия? В одном из интервью вы заявили, что мечтаете играть в оркестрах Дамаска и Бейрута.
— Это, безусловно, миссия. Кроме того, что я дирижирую Иерусалимским симфоническим, оркестром Ришон ле-Циона, «Симфониеттой — Беэр-Шева», я много времени отдаю Оркестру без границ, состоящему из еврейских и арабских музыкантов.
Четыре года мы существуем, выступаем на фестивалях, и это очень важный опыт. Я убежден, что музыка — одно из лучших средств на пути к миру. Отчасти это верно для спорта, но спорт — всегда соревнование. В музыке же нет победителей и проигравших — все в выигрыше — и музыканты, и публика.
Концертмейстером нашего первого фестиваля был музыкант из Восточного Иерусалима, а рядом с ним играла скрипачка-еврейка из Тель-Авива — очень разные люди, даже внешне. На второй день фестиваля я заметил на парковке роскошный «Мерседес» с иорданскими номерами. Оказалось, что дядя нашего концертмейстера живет в Аммане — он специально приехал посмотреть, как племянник играет рядом с еврейкой-израильтянкой. Этот человек обнял меня, выразил свое восхищение и сказал, что я непременно должен отыграть эту программу в Аммане.
Да, я хочу приехать в Амман, в Дамаск и Бейрут и верю, что можно научиться жить вместе. Чем больше мы воюем, тем больше теряем. Жизнь в Израиле непроста для всех сторон конфликта. Два раза в неделю люди спускаются в убежище в Ашкелоне, и то же самое приходится проделывать в Газе.
Я не верю, что это неразрешимая проблема. Мой отец свободно говорил по-арабски, у него были сотрудники из Газы, Дженина и Шхема — в те времена, когда им разрешали работать в Израиле. Одно время им запретили ночевать на территории завода, так они спали у нас дома, в моей кровати — я как раз учился в Штатах. Родители вместе с ними готовили ужин. Потом палестинцам запретили самим приезжать на работу, и отец забирал их от КПП Эрез на границе с Газой. А когда и это стало невозможно, он продолжал ездить к КПП и привозил им деньги. Многие израильтяне так поступали.
Папы не стало полгода назад, и по сей день каждую пятницу мне звонит Джамаль из Газы — он плохо говорит на иврите, но делится со мной по-арабски — я любил твоего отца, моя жена плачет, соседи спрашивают, что случилось, ты сам-то как? Он из Газы интересуется, не нужна ли мне помощь! У этой медали две стороны, и я уверен, что ситуация не безнадежна.
Беседовал Михаил Гольд
Источник: газета “Хадашот” (Киев), № 1, январь 2020, тевет 5780
Она называет себя индивидуалистом, но при этом занималась командным видом спорта и даже становилась победительницей юниорского первенства России. Считает идеалом спортсмена Серену Уильямс и симпатизирует Алану Дзагоеву. Начинает день с просмотра спортивных сайтов, а сам спорт любит столь же преданно, как и музыку, где сама давно уже перестала быть просто исполнителем. Впрочем, комплименты и превосходные степени по отношению к моей нынешней собеседнице излишни: достаточно одного слова: Земфира.
***
– В одном из интервью вы сказали о себе, что вы – боец. Профессия музыканта часто требует этих качеств?
– Не чаще, чем остальные профессии . Думаю, это свойство характера.
– С таким характером, как мне кажется, у вас могли быть большие шансы добиться результата в спорте. Хотя выбор специализации для меня несколько удивителен: почему баскетбол? Или просто так сложилось?
– Скорее так сложилось. Если бы пришлось выбирать сейчас, не исключаю, что выбрала бы теннис. Любая команда – это всегда компромисс. Я могу работать в команде, но недолго: начинаю раздражаться.
– А почему решили уйти из спорта? И насколько вообще было тяжело принять решение об уходе?
– Я достигла своего потолка – выжала максимум из природных данных, которые, признаться, были достаточно средними. К тому же занятия музыкой в тот момент оказались для меня интереснее, чем баскетбол. Я сразу начала писать песни, погрузилась в неформальную музыкальную среду, поступила в училище искусств, окончив школу. Так что – нет, решение далось легко.
ЗЕМФИРА. Фото Марина ЗАХАРОВА
– Означают ли ваши слова о достижении “потолка”, что вы так же легко сможете уйти из музыки, если почувствуете приближение профессионального предела?
– Это будет сложнее: все-таки музыка – это моя профессия, осознанный выбор и, смею надеяться, призвание. Но смогу. Мозолить глаза публике не буду точно.
– Сама мысль о том, что “потолок” может начать ощущаться, вас пугает?
– Постоянно. Я очень часто испытываю сомнения относительно своей творческой состоятельности.
– За судьбами тех, с кем играли в одной команде, вы как-то следили?
– Я не поддерживала и не поддерживаю отношений со знакомыми из прошлой жизни.
– Это принципиальная позиция? Или желание отсечь то, что мешает двигаться вперед?
– Так получилось, что в связи с моим успехом у подавляющего количества знакомых отношение ко мне сильно поменялось. И мне это не понравилось.
– Имеете в виду зависть?
– Нет. Мне не понравилось, что люди вдруг изменили свое мнение обо мне, хотя во мне не поменялось ровным счетом ничего. Людям важен статус, успех больше чем ты сам. Вот с чем я столкнулась и закрылась.
ЗЕМФИРА и лучший в истории России баскетболист Андрей КИРИЛЕНКО, возглавляющий сейчас РФБ.
– Меня, признаться, удивили ваши слова в одном из интервью, что в спорте вы находите то, чего нет в шоу-бизнесе: борьбу, предельную концентрацию, умение идти к цели, умение преодолевать себя.
– Почему? Мне кажется, что это очевидные вещи, тем более что сама я, можно сказать, из спортивной семьи. Знаю, что такое терпеть и работать на тренировках.
– Тем не менее для очень многих светских персонажей спортсмены – это достаточно ограниченные в своем образовании люди, эксплуатирующие столь же ограниченный набор физических качеств.
– Думаю, так рассуждают только те, кто совсем далек от спорта. Век спортсмена недолог, и потому ждать от юной гимнастки или фигуристки цитат великих бессмысленно: как бы она достигла высот, если к своим 14 читала бы, а не тренировалась? Но есть вероятность, что она наверстает позже. Зато дома будет висеть золотая олимпийская медаль.
– Считаете, что золотая олимпийская медаль стоит этого абсолютного самоотречения, полуголодного существования, травм, нечеловеческих нагрузок?
– Считаю, что да. Я вообще приверженец высоких идей. Как доказательства того, что человек несколько шире элементарных биологических инстинктов.
***
– Вам везло в жизни с тренерами?
– Тренер у меня был лишь один – Юрий Николаевич Максимов. И он был крут. Полгода назад он умер. С преподавателями тоже везло – и раньше, и сейчас. Кстати, нужно бы начать заниматься, скоро гастрольный тур.
– Хороший тренер в моем представлении – это всегда профессионально жесткий человек. Насколько в этом отношении уместны аналогии между спортом и музыкой?
– Абсолютно уместны. Я иногда злюсь на своего преподавателя за то, что она не воспринимает меня как автора, вообще не берет в расчет эту часть моей работы. Ее интересует только работа моих связок.
– Ну так вы же ходите к преподавателю не за авторской оценкой своего творчества, а именно за тем, чтобы связки работали безупречно?
– Да, но когда она распевает меня до “соль” второй октавы, а у меня нет в песнях “соль” второй октавы, я злюсь.
– Много раз доводилось слышать, что музыканты, как и спортсмены, быстро теряют форму. Это так?
– У нас это все же происходит чуть медленнее. Но да, могут потерять эластичность связки – стать “деревянными”, то же самое происходит с пальцами. Я вообще часто говорю о том, что для музыканта важно играть в хорошей компании: басисту – с хорошим барабанщиком, гитаристу – с хорошим вокалистом и так далее. Иначе очень легко потерять скорость реакции, чувство музыки.
ЗЕМФИРА. Фото Марина ЗАХАРОВА
– Физическая подготовка в вашей профессии важна?
– Конечно. Важен и внешний вид, и функциональное состояние. Я бросила курить десять месяцев назад, набрала несколько лишних кило и сейчас пытаюсь решить эту проблему. Поэтому сразу после нашей беседы поеду в спортзал. Иметь лишний вес для меня неприемлемо, тем более что держать себя в форме не так уж и сложно. Да и голова после занятий спортом работает лучше.
– В шахматах вообще считается, что хорошо тренированный человек лучше переносит эмоциональные нагрузки и более стрессоустойчив. Во время “длинных” турниров это зачастую оказывается решающим.
– У нас это тоже имеет значение. Это в детстве мы (имею в иду музыкантов) отрываемся – секс, наркотики, рок-н-ролл, но долго в этом режиме не протянуть. Рано или поздно все равно приходишь к идее спортзала, правильного образа жизни, правильного питания. Ну если, конечно, хочешь быть на сцене и не выглядеть при этом как свинья.
– Какой у вас был самый длинный гастрольный тур?
– Самые первые длились по году-полтора.
– Такие сроки угнетают или становятся всего лишь привычным элементом жизни? Спрашиваю потому, что теннисисты, с которыми мне доводилось общаться, говорят в один голос, что именно бесконечные переезды в их профессии – самое тяжелое.
– Это очень тяжело. После туров я долго восстанавливаюсь. В отличие от теннисистов у нас кроме физического истощения наступает еще и моральное. Хочется тишины, закрыться в квартире и никого не видеть. По крайней мере мне.
***
– Могли бы назвать свою пятерку спортсменов и по возможности объяснить свой выбор?
– Серена Уильямс – за то, что много раз она заставляла меня испытывать чувство гордости. Роджер Федерер – потому что он и есть теннис. Усэйн Болт – когда он выиграл в этом году стометровку на чемпионате мира, у меня выступили слезы. Лео Месси – потому что сейчас его эпоха. Юдзуру Ханю – будущее фигурного катания.
– Чем вас восхищает Месси?
– Вообще-то я уже лет 15 болею за мадридский “Реал”, у которого самый принципиальный соперник “Барселона” – та самая команда, в которой играет Лео. И моим “героем” на протяжении многих лет был, разумеется, Криштиану Роналду, главная звезда Мадрида. Но не восхищаться Месси я не могу. Почему? Наверное, потому, что от природы ему внешне почти ничего не дано: маленький, коротконогий. А играет так, словно родился с мячом, приклеенным к ногам. Здесь, кстати, вполне уместны аналогии с музыкой. Что бы вы, например, сказали о Жанне Агузаровой?
“Не восхищаться Лионелем МЕССИ я не могу”. Фото REUTERS
– Что ее пение очень узнаваемо и притягательно, хотя вряд ли смогу объяснить, чем именно.
– Давайте, объясню я. Она поет очень легко. Точно так же легко играет Месси. Он не пыжится. Вот эта легкость и есть оценка дара, доказательство, что человек находится на своем месте. Даже когда не в лучшей форме, все равно на голову выше всех.
– Ваше восхищение Сереной Уильямс – из этой же серии?
– Нет. Я видела очень много матчей Серены, которые было совершенно невозможно вытащить. А она вытаскивала. Серена – это фантастический характер. При этом я не могу сказать, что она играет в какой-то “умный” теннис или что она так же технична, как Федерер. Нет. Это характер, характер и еще раз характер. Если бы к нам на Землю прилетели инопланетяне и попросили показать им образец спортсмена, я бы, наверное, выбрала Серену. Потому что лично для меня понятия “спорт” и “характер” – это неразрывно связанные вещи.
– Знаю, что вы ходили в Лужники, когда там проводился чемпионат мира по легкой атлетике.
– Да. Сделала подарок маме. Мама была адским фанатом спорта. Она, собственно, и воспитала нас с братом так, что все Олимпийские игры мы воспринимали как какое-то священное событие. И я купила билеты на тот чемпионат. Отличные – прямо напротив финишного створа. Мы живьем видели, как бежит Усэйн Болт, как становится чемпионкой мира Елена Исинбаева. Это было круто!
– На фоне такого отношения к спорту мне даже страшно спросить, что вы думаете о российском футболе?
– А вы спросите.
– Ваша любимая российская команда?
– ЦСКА.
“Леонид СЛУЦКИЙ – интеллигентный человек, хорошо владеющий русской речью”. Фото Александр ФЕДОРОВ, “СЭ”
– Попробую угадать: вам нравится Леонид Слуцкий?
– Да. Во-первых, я нахожу его талантливым тренером, а во-вторых, мне нравится, что его рассуждения об игре можно слушать. Интеллигентный человек, хорошо владеющий русской речью. Кстати, у Слуцкого с его приходом в российскую сборную все как-то заиграли и вполне неплохо – если разобрать игру по линиям. Может быть, все дело в том, что Слуцкий лучше знает людей, чем знал их Фабио Капелло? Еще в ЦСКА мне нравится вратарь и защитная линия. Плюс я нахожу разумной политику президента клуба Евгения Гинера. В Испании, как уже сказала, я болею за “Реал”, в Англии – за “Челси”. И за Рому.
– Абрамовича?
– Да. Начинала болеть исключительно из-за него, сейчас же у меня есть сразу несколько причин для симпатий: в “Челси” работает мой любимый тренер – Жозе Моуринью, есть любимые игроки. Джон Терри, например.
Во французском чемпионате я переживаю за “ПСЖ”, но за этот клуб болеть несложно: там есть Ибрагимович, Кавани. А из российских футболистов мне нравится Алан Дзагоев – он открытый и умный игрок, к тому же из команды, за которую я болею.
– У вас есть свое объяснение: почему ни один из российских футболистов не может заиграть в Европе?
– Наши футболисты просто хуже. Проигрывают конкуренцию в каждой линии. В любой лиге есть игроки сильнее. Взять Андрея Аршавина: он ведь действительно был ярок. Но конкуренцию проигрывал даже он. Видимо, футбол – просто не наш вид спорта.
“Начинала болеть за “Челси” исключительно из-за Романа АБРАМОВИЧА”. Фото REUTERS
– Вам остается только вспомнить сакраментальное, что Россия – не Бразилия.
– Но ведь это действительно так. Если ты хочешь иметь крутую команду, то покупаешь бразильца. Если у тебя не так много денег – покупаешь португальца.
– А Германия?
– Это вообще отдельная тема. Германия – это прежде всего ментальность, системный мозг и, соответственно, системный успех. Свой прошлый тур я работала с немецкими звукорежиссером и световиком, у меня на всем протяжении гастролей сбоев не было вообще. Каждый концерт мне выкладывали как кирпич – не придерешься ни к чему.
– За хоккей вы болеете столь же отчаянно, как за футбол?
– Этот вид спорта адски обожает один из моих племянников. Когда в НХЛ начинается плей-офф, он попросту переводит свою жизнь на канадское время. Благодаря ему, собственно, я и знаю всех игроков. Все ключевые хоккейные матчи тоже стараюсь смотреть. Но дело в том, что я не вижу шайбу. Особенно когда ее забивают в ворота. То есть знаю прекрасно, что Александр Овечкин – выдающийся игрок и суперзвезда, как и Евгений Малкин, что хоккей очень любит наш президент, что в России это спорт номер один. Но шайбу все равно не вижу.
***
– Дурацкий вопрос, возможно: когда вы смотрите фигурное катание, не раздражает, что при всем многообразии музыки фигуристы годами используют одни и те же произведения?
– В фигурном катании меня вообще удивляет многое. Выбор музыки, костюмы. Такой вид спорта, как мне кажется, по умолчанию должен предполагать наличие у людей определенного вкуса. На мой вкус некоторые программы просто ужасны.
Еще раздражает вокал в музыкальном сопровождении. Мне кажется, он сильно отвлекает от катания. Как музыкант я к тому же прекрасно понимаю, что в такой акустической реальности, как на ледовых стадионах, не всякая музыка способна “звучать”. Те же барабаны звучат с большими реверами – звук “размазывается”, становится ужасным. Гораздо более удачное сопровождение в этих условиях – фортепиано.
“Серена УИЛЬЯМС – это фантастический характер”. Фото REUTERS
– Для вас есть разница – смотреть спортивные соревнования живьем или по телевизору?
– Конечно. Тот же хоккей надо смотреть живьем, чтобы почувствовать атмосферу. А вот посетив первый раз “Ролан Гаррос” в Париже, я поймала себя на мысли, что смотреть теннис по телевизору мне нравится больше. Смотреть “живьем” футбол на стадионе круто, но повторов-то нет? А баскетбол смотреть далеко не так интересно, как в него играть. На легкой атлетике в Москве какие-то выступления мы с мамой видели прекрасно, а для того, чтобы рассмотреть, что происходит в секторе для прыжков в высоту, приходилось сильно напрягать зрение.
Мне, помню, было стыдно за то, что стадион наполовину пуст. Событие исключительное, огромный город, а люди почему-то не пришли. При полных трибунах ощущения, наверное, были бы во много раз круче. Живая атмосфера – это именно то, зачем нужно идти на стадион. В Лужниках мы сидели в одном секторе с ямайскими болельщиками, болели за Болта, и это было непередаваемо.
Еще более крутые ощущения оставила победа Исинбаевой. Когда она выиграла, к нам кинулись французы – с верхнего ряда, англичане – с нижнего, все поздравляли друг друга, обнимались, это было здорово…
– У вас нет ощущения, что Исинбаевой уже не следовало бы возвращаться?
– Нет абсолютно. Может быть, Лена – одна из немногих, ради кого нам стоит сражаться за то, чтобы поехать на Олимпиаду в Рио. Хотя могу признаться: когда читала некоторые из ее интервью, думала о том, что лучше бы Исинбаева была иностранкой. Чтобы я не понимала, о чем она говорит.
– Я помню ваше высказывание, что вы не стремитесь к личному знакомству со звездами – не хотите чисто по-человечески в них разочаровываться. А когда в первый раз вам предстояло играть вместе с легендарным гитаристом группы Queen Брайаном Мэем, знакомиться с ним не боялись?
– Нет. У нас был конкретный проект – сыграть вместе. Первый раз это было в 2005-м, потом лет шесть или семь спустя Брайан позвонил мне сам и попросил сделать совместный номер. Мы много репетировали вместе и никакого дискомфорта при этом не испытывали. Во-первых, Брайан – человек в возрасте, a во-вторых, ему совершенно не нужно было меня “завоевывать” – он завоевал меня за двадцать лет до нашей встречи. Думаю, он и сам это прекрасно понимал. Я же просто получала кайф от такого сотрудничества.
***
– Что самое неприятное для вокалиста?
– Кровоизлияние в связке. Оно может возникнуть не только от перегрузки, но и от одной неправильно взятой ноты, от крика. Такая травма – это два месяца полного молчания. Вы даже не представляете себе, что это такое. Мы ведь говорим постоянно, не замечая этого – молчуны, болтуны. А тут тебе говорят заткнуться на два месяца. Совсем.
Уже после первой недели чувствуешь себя, как монах. Я, помню, писала какие-то записки гаишникам: “Мне нельзя говорить”, ходила с бумажками в магазины.
– Вспоминается рассказ Александра Яковлевича Гомельского о том, что одно из наиболее сильных потрясений в жизни он испытал на одном из матчей ЦСКА, где вы кинулись к нему знакомиться. При этом у вас была перевязана голова, сломана рука и выглядели вы как сбежавший из психбольницы персонаж фильма ужасов. Было такое?
– О, да. Но рука была в порядке. А повязку на голову мне наложили после операции на ухе. Конкретную такую повязку – как у Щорса. На тот матч меня, как бывшую баскетболистку, пригласил мой хороший приятель Шабтай Калманович – он несколько лет назад ушел из жизни. Понятно, что, увидев Гомельского, я бросилась к нему – не могла упустить такую возможность. Все-таки в “баскетбольном” мире он был фигурой номер один.
– Вы сказали, что не общаетесь с людьми из “прошлой” жизни, но при этом знаете, что ваш тренер умер полгода назад. Кто сообщил вам об этом?
– Горнолыжница Света Гладышева – она, как и я, из Уфы, мы знакомы. Она тогда позвонила и сказала, что меня разыскивают люди из уфимской команды, потому что умер тренер. Но на похороны я не полетела. Не смогла: за месяц до этого там же в Уфе похоронила маму.
– Я как-то разговаривала с Татьяной Тарасовой – сразу после того, как из жизни ушел ее отец, величайший хоккейный тренер Анатолий Тарасов, и она сказала, что, возможно, столь мучительные уходы – это просто плата за выдающийся прижизненный успех. Вы верите в то, что за успех всегда приходится расплачиваться?
– Верю. Вижу это даже по своей жизни. Мне с детства во всем везло. Знаете, как бывает: подходишь к светофору, он тут же переключается на зеленый, сдаешь экзамен – вытаскиваешь нужный билет… Все очень легко давалось. Вообще все. Включая успех в том, чем занимаюсь сейчас. При этом за последние шесть лет я потеряла всю свою семью. Сначала умер папа, потом трагически погиб брат, в марте не стало мамы, и я осталась абсолютно одна. При этом в свое время я совершенно осознанно приняла решение не заводить свою семью и не иметь детей.
– Это мешает искусству?
– Конечно. Ты либо принадлежишь публике, либо семье. В моем понимании это так.
– Не боитесь спустя какое-то время пожалеть о таком решении?
– Периодически я, разумеется, думаю об этом. При всей осознанности своих поступков я совершенно не была готова к тому, что моя семья так быстро – один за другим – меня покинет. И смириться с этим я, если честно, не могу до сих пор.
***
– Сколько Олимпиад уже на вашем зрительском счету?
– Московскую не помню – мне тогда было всего четыре года. А вот следующую – зимнюю, в Сараево – запомнила очень хорошо. Там две серебряные медали завоевала Раиса Сметанина, и я, вдохновленная этим, взяла лыжи и уже поздно вечером пошла на стадион, который располагался по соседству с домом, поставив перед собой задачу пройти десять кругов – четыре километра. Где-то в середине этого забега на стадион прибежала мама с термосом, и я на ходу что-то пила из стаканчика и шла дальше.
– А на горных лыжах катаетесь?
– Да, я же с Урала, а там зимой другого досуга и нет. Сейчас катаюсь во Франции. На блейдах.
“Лена ИСИНБАЕВА – одна из немногих, ради кого нам стоит сражаться за то, чтобы поехать на Олимпиаду в Рио”. Фото Алексей ИВАНОВ, “СЭ”
– Игры в Сочи вы смотрели от начала и до конца?
– О-о-о! Не то слово! В середине декабря у меня закончился большой тур, который длился около года, и я много месяцев предвкушала, как все закончится, как пройдут все новогодние праздники, и я сяду смотреть “мою” Олимпиаду. Так и получилось. Я делала перерыв только на сон. Правда, реализовать свою мечту и спеть на открытии не удалось.
– А был шанс?
– Не думаю. Где-то за полгода до Игр или даже раньше я обратилась с этой просьбой к Константину Эрнсту, с которым у нас всегда были хорошие отношения, но мне был дан мягкий, но однозначный ответ: “Нет”. Хотя знаю, что это не было личным решением Константина.
– А как вы отнеслись к выступлению на тех Играх Евгения Плющенко?
– Это действительно было одним из наиболее сильных впечатлений. Когда-то я начала смотреть фигурное катание именно из-за Евгения – настолько он был красив и пластичен. А вот в Сочи… Хотя нельзя сказать, что он как-то меня разочаровал. Просто я видела какие-то неправильные шаги, предпринятые его супругой, настолько лишние… Это не нужно, да и абсолютно не идет спортсмену. Спортсмен должен приходить на тренировку и вкалывать. Иначе он – не спортсмен.
Интересно, что в Сочи я изначально была в лагере тех людей, кто оправдывал Плющенко. Понимала, что травма – это всегда очень больно. Просто когда все произошло, я почему-то была уверена, что Женя убежит с катка, закроется в квартире, забьется в угол и будет рыдать неделю. А он уже на следующий день был в ток-шоу.
ЗЕМФИРА. Фото Марина ЗАХАРОВА
– Мне вообще кажется, что большой спорт с каждым годом все больше и больше скатывается в шоу-бизнес.
– Это просто часть нашего времени. Сам шоу-бизнес тоже меняется. Раньше, чтобы записать песню, тебе нужно было написать ее, отрепетировать, найти денег на студию звукозаписи… На поиски и воплощение этой мечты мог уйти год. А сейчас можно купить на “Горбушке” программу, засандалить с ее помощью барабаны, спеть в айпад, выложить в интернет – и ты певец! Все становится более доступным, ускоряется, и это – не хорошо и не плохо. Это наша жизнь, в которой стало гораздо проще заявить о себе.
– Знаю, вы однажды предприняли попытку устроиться преподавателем музыки в детский сад. Неужели это было всерьез?
– Ну вот был такой порыв. Я несколько раз пыталась встретиться с директором, но ее постоянно не было на месте. В итоге мы все-таки встретились, но от моих услуг она отказалась. Сначала достаточно иронично спросила, есть ли у меня методичка и музыкальное образование. Потом сказала, что на своем веку видела много таких, как я, и предложила альтернативу – пойти преподавателем в другой детский сад, где она тоже директорствовала.
Я же хотела устроиться именно в этот сад. Попыталась объяснить, что каждый день вижу детей из окна своей квартиры и очень хочу заниматься именно с ними.
В общем, не срослось. Наверное, к лучшему: как бы я работала в саду при своем гастрольном графике? Хотя на детей смотрю из окна по-прежнему.
Актёры: Владимир Кольцов (последняя работа), Евгений Чепурняк, Илона Соляник-Голубенко, Андрей Евсеенко, Юрий Богуславский, Геннадий Колесник, Александр Сергеев, Вадим Почуев, Вадим Сильничий, Владислав Шмидт, Влад Агапов, Дарий, великий китайский народ и др.
Фонограмма: Александр Паниотов
Снято и смонтировано в мае 2015 года.
25 ноября 2015 г.
Музыка: Эдвард Григ
Текст: Григорий Гельфер, Евгений Гендин
Исполняют: Евгенний Чепурняк , Юрий Богуславский, Геннадий Колесник, Андрей Евсеенко
Монтаж: Ольга Добарина
1 октября 2015 г.
Текст: Григорий Гельфер, Евгений Гендин
Музыка: Горан Брегович
Режиссёр: Евгений Вагнер
Исполняет: Евгений Чепурняк
Актёры: Евгений Чепурняк, Илона Соляник-Голубенко, Андрей Евсеенко, Юрий Богуславский, Геннадий Колесник, Вадим Сильничий, Вадим Почуев, Роман Поликарпов, Елена Володина и др.
Фонограмма: Александр Паниотов
Снято и смонтировано в марте 2015 года.
Впервые показано 11 июня 2015 г. в программе “ТСН” (телеканал “1+1”)
12 июня 2015 г.
Текст: Григорий Гельфер, Евгений Гендин
Исполняет: Юрий Богуславский (при участии Евгения Гендина)
Диссидентская беседа с председателем Совета художественно-эстетического салона «Оли-Арт» о личности и творчестве выдающегося барда, поэта и актёра.
Мы беседовали с Владимиром Джариани как с человеком, лично знавшим Владимира Высоцкого, организовывавшим его концерты в Тбилиси. О своём общении с поэтом он рассказывает в книге «Наш выбор», изданной в 2012 году и посвящённой истории деятельности тбилисского клуба «Ракурс». Они почти одногодки, Владимир Высоцкий родился на год позже своего тёзки, руководившего «Ракурсом». 25 января поэту исполнилось бы 77 лет. Владимир Джариани с высоты жизненного опыта и осмысленных событий рассказал нам о своём видении творчества великого современника.
Разумеется, беседовали мы в проекции тех тревожных событий, которые происходят на родине поэта. Поднимающий голову клерикализм, патриотический угар, великодержавный захватнический шовинизм – всё это является знаками несомненной деградации духа. Но если говорить о социальной ригидности, то положение дел не лучше и в Беларуси. Так совпало, что в Витебске на днях всё же состоялся первый, пусть и неофициальный, общественный просмотр фильма Андрея Звягинцева «Левиафан». За этот фильм, как отмечал Владимир Джариани, Россия шельмует режиссёра вовсю. Действительно, «Левиафан» не оставляет никаких иллюзий, не оставляет надежд, что в стране что-то может измениться. Но фильм жёстко и честно ставит проблему, обращаясь к индивидуальному сознанию каждого человека. А вот не оставляет надежд в реальности как раз подлинный Левиафан, трансфизическое чудовище, всегда руководившее империями. Потому в первом вопросе мы и начали говорить именно о нём, о Левиафане…
– Владимир Иванович, на Ваш взгляд, Владимир Высоцкий боролся с Левиафаном?
В. Джариани. Высоцкий, в общем-то, антисоветчиком не был. Но не обязательно нужно было являться антисоветчиком, чтобы говорить правду. Дело в том, что Высоцкий являлся настоящим патриотом России. Советская власть этого не поняла, потому она его вовсю третировала. А то, что он боролся с Левиафаном – конечно же, да.
– Высоцкий боролся больше с недостатками советского строя, или же всё-таки с самой системой?
В Джариани. Если суммировать его борьбу с недостатками, и всё это сложить вместе, так вот все эти недостатки как раз и будут характеризовать систему. Конечно, он боролся с системой, но так получается, что не напрямую, а с каждым отдельным недостатком.
– В настоящее время о Владимире Высоцком пытаются говорить как о патриоте, и неожиданно возникло некое суммированное восприятие образа, которое стало почти иконографическим. Это касается, прежде всего, России. Какие, на Ваш взгляд, достоинства, недостатки, или просто фантазии, имеют место быть в современном восприятии образа Высоцкого?
В. Джариани. Дело в том, что нынешнее российское общество невероятно больно. И говорить об адекватном восприятии кого бы то ни было всем российским обществом невозможно. Ибо то, что творит это российское общество, ни в какие ворота не лезет…
– Вот с подачи российской власти, он патриот. Но это же, скорее, Стенька Разин…
В. Джариани. По большому счёту, представители власти его никак вообще не могут воспринимать. Если кто-то и близок ему, так это точно не власть, и не те, кто приближён к власти. Мне кажется, что и сегодняшним представителям государственной администрации в России он не может нравиться. Если бы Высоцкий был жив сегодня, он, безусловно, камня на камне бы не оставил от тех державных предпочтений, которые стоят во главе повестки дня. Но, увы, Высоцкого нет и даже близко никого нет похожего на него…
Вот что ещё можно сказать, так это о том, каким объединителем был Высоцкий, как он объединял людей. Очень важно, когда у народа есть песни, которые можно петь за столом. Сели за стол, отметили День Рождения, а потом захотели петь… Вполне можно представить себе, что они поют, скажем, «Песню о друге». А сегодня?.. Можно ли представить себе, что люди соберутся и будут петь песни, которые поёт, например, Филипп Киркоров? Или Валерий Леонтьев? То есть вот сегодня, такого объединительного момента, который важен тем более для такой многонациональной страны, как Россия, нет. А раньше он был.
– Тут я бы даже сказал, что сложно представить сегодня, как это люди соберутся вместе и будут петь песни того же Владимира Высоцкого… Ибо те идеи высокой дружбы, свободы, не выглядят актуальными для представителей современного общества, которые более сконцентрированы на проблеме выживания. Не есть ли такая опасность, что те идеалы, проводником которых Высоцкий был, уходят в прошлое? И его образ тоже не актуален для современного общества…
В. Джариани. Моё мнение заключается в том, что общество за эти 35 лет после ухода Владимира Высоцкого серьёзно деградировало. Хотя тогда оно было советским обществом, а сейчас это уже другое общество, казалось бы, свободное от советских догм. К сожалению, деградация налицо. Потому надо сказать, что многие идеалы Высоцкого, то за что он боролся, во многом померкли. Они перестали быть актуальными, из-за того, что общество откатилось назад. Это хорошо заметил уже в последние годы своей жизни Булат Окуджава, написавший следующие стихи:
Ребята, нас вновь обманули,
опять не туда завели.
Мы только всей грудью вздохнули,
да выдохнуть вновь не смогли.
Мы только всей грудью вздохнули
и по сердцу выбрали путь,
и спины едва разогнули,
да надо их снова согнуть.
Ребята, нас предали снова,
и дело как будто к зиме,
и правды короткое слово
летает, как голубь во тьме.
– Владимир Высоцкий и Булат Окуджава… Вы были знакомы с обоими. Что в них общего, несмотря на все различия?..
В. Джариани. Конечно, у них был очень разный темперамент… Но они оба лили воду не на советскую мельницу. Оба критически воспринимали действительность. И оба, конечно же, хотели, чтобы что-то изменилось в этой жизни. Но у них были разные способы выражения своих мыслей и чувств: всё же разные темпераменты, разное воспитание, различная судьба. Но я бы поставил их, безусловно рядом, и ещё, конечно, третий бард – Александр Галич. Вот эта тройка, которая держала, удерживала дух на той высоте, где он и должен быть. А потом ушли они все друг за другом, и сейчас этот постамент пуст, никого там нет.
– Действительно, нет на данный момент какой-то творческой личности, которая могла бы духовно объединить. Почему это так, на Ваш взгляд?.. Вроде бы и свободы больше, в сравнении с полным диктатом идеологии при советском режиме…
В. Джариани. В России сейчас у власти человек, который полностью диктует условия игры. Этот человек понимает, что любая оппозиция может ему грозить. Потому он абсолютно всё уничтожает на корню. И даже если сейчас появился бы человек уровня и масштаба Владимира Высоцкого, ему бы не дали хода. Вот, появилась такая личность, как Алексей Навальный, и где сейчас он?..
– То есть личность масштаба Высоцкого уничтожили бы в зародыше?..
В. Джариани. Вот представьте себе, при Леониде Брежневе его не смогли уничтожить на корню в самом начале, а сейчас нет никаких препятствий…
– Всё-таки раньше не было тех инструментов тотального слежения и государственного контроля. В этом причина?
В. Джариани. Абсолютно можно убрать сейчас всё в зародыше. Я считаю, что нынешняя власть просто чудовищная, даже по сравнению с прежней. Почему Гарри Каспаров был вынужден уехать на Запад? Почему сейчас Борис Акунин живёт только на Западе?
– В настоящее время меньше человечности, наверное… Какие из свойств социальной действительности, против которых Высоцкий восставал, актуальны и поныне?
В. Джариани. Я думаю все, и даже больше. Никаких положительных качественных подвижек после крушения коммунистического режима я не вижу.
– То есть общество не эволюционирует?
В. Джариани. Это действительно очень печально. Почему так не везёт?.. А может, следует вспомнить известную фразу, что каждый народ получает ту власть, которую заслуживает?.. Конечно, старая школа КГБ, непременно сказывается. Владимир Путин был, несомненно, её прилежным учеником, и в совершенстве воспринял её методы. Кстати, у меня был один знакомый, который учился в Высшей школе КГБ в Москве, достиг он многого, и рассказывал, что неоднократно в ней ученики кончали жизнь самоубийством.
– Оно и понятно. Тотальная ложь, и её не все могли принять. Многие ведь шли туда, основываясь на романтических убеждениях, насмотревшись хороших фильмов про разведчиков…
В. Джариани. И тут всё наоборот. Столкновение с реальностью…
– Вы говорили о новых недостатках, которые появились. Владимир Высоцкий никогда не позиционировал себя как человек религиозный, в смысле церковности. Он не был набожным человеком. А ведь угроза клерикализма сейчас значительна. Что бы вы могли сказать о духовности Высоцкого?
В. Джариани. Во всяком случае, набожности действительно нет в его творчестве. Он хорошо понимал, что он поэт и представлял себе, какая задача стоит перед ним. Эту задачу он выполнил сполна. Самое главное в его духовном облике – это объединительный принцип. Он сумел объединить общество. Если человек чувствует себя подлинным поэтом, он несомненно воспринимает, что его талант от Бога. Он ощущал своё предназначение. Владимир Высоцкий воспитывал каждого человека в отдельности. Своим творчеством, своей жизнью, своей судьбой, и даже своей смертью. Тех, кто готов был его услышать, он воспитывал. Это воспитание каждого человека в отдельности – его самая большая заслуга.
– Он обращался не к массе, не к толпе, а к каждому человеку индивидуально. Это так важно в настоящее время толпообразования. А официозная культура, частью которой Высоцкий никогда не был, и никогда его не смогут представить таковым, обращается ко всем.
В. Джариани. А это значит – ни к кому. Высоцкий рушил все барьеры.
– Спасибо Вам за интервью, мы будем рады продолжению наших встреч.
