Tag Archives: Борис Гольденов

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.6)

Предыдущие части 12 4, 5

Хочу напомнить читателям, хотя ранние главы этого цикла перекликаются с книгой «Теоретик, Игрок, Тренер» (но не тождественны), последние только изредка дублируют отрывки.

В чемпионате республики 1976 года я сделал только 5 ничьих, причем с участниками из нижней половины таблицы – сказалась застарелая болезнь недооценки партнеров, уступающих в классе. Витя отстал на очко, проиграв не только мне, но и Юферову с Мочаловым.

Это фото, подаренное Купрейчику, могло напомнить ему предыдущую за несколько месяцев встречу, но здесь он также просмотрел эффектный удар, а затем растерялся в тактических осложнениях

В апреле 1976 г. в Тбилиси прошёл очередной Кубок страны среди обществ. Кавказское гостеприимство вылилось в гигантский банкет в древнейшем городе Грузии Мцхете, построенном на слиянии Куры и Арагви. Несколько часов мы пировали на открытом воздухе рядом с храмом XI века Светицховели и могли любоваться ещё более старым Джвари на другом берегу реки. Когда я занимался с Наной Александрией, она привезла в Минск в подарок чеканку с видом монастыря на доске, как она сказала, из того, что там осталось.

Запомнилось, как Боря Гулько в долгой буфетной очереди в гостинице “Сакартвело” увидел в мусорной корзине обрывок газеты с шахматной диаграммой, разгладил её и начал решать. Очень интересной получилась партия с Дорфманом. Спустя полгода в Минске он выиграл 1-ю лигу, где я руководил пресс-центром, и Болеславский сказал: “Смотрите, Алик, восходит звезда первой величины”.

Пресс-центр 1 лиги, Минск, 1976 г. Нина Гавриловна Болеславская печатает обзор руководителя пресс-центра А. Капенгута. Сидит демонстратор (будущий ММ) Валерий Смирнов

На следующий год Иосиф стал чемпионом СССР,  но затем отработанные методы чекистской верхушки советских шахмат сломали его карьеру, так же, как и Псахису, Мише Гуревичу, Чернину  и многим другим.

Этому знаменательному для Минска событию предшествовала основательная встряска. В газете «Знамя Юности» была напечатана статья Г. Вересова, В. Купрейчика и В. Холода «Ни шагу… вперед», перепечатанная «Советским Спортом» и даже «Шахматы» (Рига) №21 за 1976 год. (В отличие от газет, эту перепечатку легко найти.). Авторы убедительно говорят о застое в шахматной жизни республики, иллюстрируя фактами, и непосвященного читателя охватывает волна возмущения. Однако центр тяжести критики смещен со Спорткомитета БССР, делавшего непозволительно мало для нашего вида спорта, на общественный орган – республиканскую федерацию, не имеющую ни финансов, ни штатных работников. К слову, «А судьи кто?». Оба автора – члены президиума федерации, отнюдь не замеченные в активном вкладе в ее работу, порой даже не представлявшие составы комиссий, которые они якобы возглавляли.

Статья троих

Безусловно, ситуацию с клубом можно считать критической. Я даже не говорю о сравнении с Дворцами шахмат в Ереване и Тбилиси, Домом шахматиста в Таллине и, конечно, клубами в Москве и Ленинграде. Правда, говоря о Латвии, авторы поверхностно отмечают второстепенное направление работы. Мне, прослужившему в Риге несколько лет, работа местного клуба известна в деталях.  Когда в 1966 году А.Н. Кобленц  возглавил разворованное хозяйство клуба, он наладил производство магнитных досок и шахмат, получив деньги для поддержки дышащих на ладан периферийных клубов, для чего создал Республиканский объединенный шахматный клуб, отказавшись от государственного финансирования не только клубов, но также всех соревнований. Маэстро организовал выпуск шахматной литературы, которая при огромных тиражах оставалась дефицитом, но поскольку в Советском Союзе по идеологическим соображениям книги невозможно было печатать не централизовано, то пришлось ограничиться ротапринтами тиражом в 2 000 экз. Кобленц добился большого помещения в старой Риге под методический кабинет, где много перспективных шахматистов пополняло пять(!) различных картотек. К слову, хотя масштаб университета шахматной культуры нам и не снился, справедливости ради надо отметить, что все же Рокитницкий «с барского плеча» иногда «отстегивал» оплату лекций для кандидатов в сборную.

А статистика результатов сборной с 1963 по 75 гг. нуждается в расшифровке. Третье место в 1963 году было спортивным подвигом, а не нормой. В реальности мы не могли бороться на равных с командами Москвы, России, Ленинграда и Украины. Несколько уступали Грузии и Латвии. Поэтому наш диапазон от 5 до 7 места, но многое зависело от жеребьевки. При попадании в группу с парой из большой четверки мы были обречены на второй финал, а занять там первое место еще надо постараться.

Кстати, тогда в 1963 году, после приема у В.Ф. Шауро Гавриил Николаевич пальцем не пошевельнул, чтобы подготовить запрошенный хозяином кабинета проект постановления ЦК КПБ о развитии шахмат. Об «успешном выступлении» Вересова на Спартакиаде 1967 года – 0,5 из 5, было сказано немало, а меня из-за этой Спартакиады республика оставила без участия (и, скорее всего, еще, как минимум одной, золотой медали) во Всемирной студенческой Олимпиаде. Да и партия Купрейчика с К. Григоряном в последнем туре Спартакиады Народов СССР 1972 года лишила нас первого места во втором финале.

В конечном счете цель тройки была достигнута – А.И. Шагалович подал в отставку. Купрейчик отомстил за попытку заменить его Шерешевским в первенстве СССР среди молодых мастеров 1974 года!

Если попытаться взглянуть на работу Федерации шахмат БССР изнутри, то бросается в глаза систематическая работа юношеской, судейской, квалификационной комиссий, а также и по переписке, композиции, а существование остальных только на бумаге, причем я говорю это, основываясь на 30-летнем членстве в президиуме федерации. Например, будучи постоянно членом тренерского совета, я был приглашен на его заседание только один раз в 1984 году, когда потребовалось после отказа ряда мастеров заставить Гельфанда играть в Спартакиаде БССР, стартующую в день его возвращения домой. Правда, я допускаю мысль, что в случаях возможного проблематичного обсуждения на президиуме, нужные для гос. тренера решения оформлялись протоколами тренерского совета.

Я уже рассказывал, как в начале 70-х мне понадобилось создать картотеку спартаковцев – кандидатов в мастера. После очередных перевыборов, по-моему, в 1972 году, я заменил Диму Ноя во главе квалификационной комиссии и расширил документацию на всю республику. Ранее писал, что в начале 1960 года в БССР было 7 мастеров и только 5 кмс, а норму можно было выполнить лишь в финале чемпионата республики. Но лёд тронулся, и за десятилетие их число выросло больше чем на порядок. Вначале мы утверждали норму КМС в турнирах, а также проверяли наличие 2 кандидатских баллов, но вскоре это стало ненужным.

Запомнилось несколько нестандартных ситуаций. В спартаковских турнирах выполнил норму политэмигрант из Ирана Хакшенас. Хотя он неплохо говорил по-русски, у меня (единственного судью и секретаря на 14 столиков) не было времени выяснять его подноготную, но я не сомневался, что он должен быть в контакте с КГБ. Неожиданно Мочалов объяснил мне, что его кураторы возражают против присвоения. Долгие годы судейскую коллегию возглавлял Лёва Горелик. Когда он выполнил норму, против присвоения резко выступил Витя Купрейчик. Аргументов против не было, но документы отложили. В кулуарах я поинтересовался у Лёвы, может был судейский конфликт, но Горелик предположил другие мотивы. Возможно, на следующем заседании Вити не было, и все прошло автоматически.

Переписочников чаще всего возглавлял Яков Ефимович Каменецкий.  Вспомнил забавную ситуацию. У нашего ветерана всегда находилось много недоброжелателей из-за острого пера, и при очередных выборах его забаллотировали. Когда начали распределять комиссии, выяснилось, что возглавить переписку некому. Пригласили ЯЕ на заседание и спросили, может ли он продолжить возглавлять этот специфический вид шахмат, не будучи членом президиума. Каменецкий горячо начал: «Вот, когда унижают и оскорбляют…». Дима Ной прервал его: «А когда Вы других унижаете и оскорбляете, это как?». Тот отмахнулся: «Это – другое дело!», вызвав всеобщий хохот.

Не думаю, что раскрою большой секрет, если напишу, что в то время переписочники охотно спрашивали эпизодического совета у практиков. Например, я предполагаю, что какой-то вклад в победы Г. Несиса внес его подопечный А. Халифман. Многие помогали известному меценату Й. ван Остерому. В 70-е у меня порой консультировались спартаковцы: чемпион Европы А. Парнас, призер Я. Каменецкий, участники отборочных к чемпионатам и кубку мира А. Габрилович, Г. Шмуленсон и др., а иногда даже динамовец Э. Балендо. Некоторые партии, которые игрались по моим рекомендациям, я печатал с примечаниями, иногда даже в Информаторе.

Все же в чем-то статья, (а, скорее, постановление ЦК КПСС) помогла – Каменецкий пробил выход странички “64” в газете “Физкультурник Белоруссии»

Я считал своим долгом печатать в “ФБ” творческие отчеты об участии во всесоюзных, а иногда и в международных соревнованиях, хотя “злые языки” трактовали это по-другому: “В. Р. …И сам Альберт Зиновьевич не брезговал публикациями в советских изданиях”.

Спорткомитет БССР согласился на проведение в Минске 1 лиги. Громадную роль в ее успешном проведении сыграл тогдашний председатель городской федерации Л.Н. Христофоров. Будучи членом коллегии Министерства промышленного строительства, он уговорил министра отдать актовый зал почти на месяц.

На переднем плане Рашковский – Карасев, руководитель пресс-центра А.Капенгут наблюдает за встречей Купрейчик – Чехов

Газета «Советская Белоруссия» пригласила меня сделать несколько еженедельных обзоров. Я старался в маленький объем воткнуть максимум информации. После третьего обзора меня пригласил ответственный секретарь и, с трудом сдерживая улыбку, рассказал про летучку накануне, когда главный редактор – член ЦК КПБ, обсуждая очередной №, оставил за собой сокращение на несколько строк моего обзора. Он не подозревал, что там слова были как шестеренки в часовом механизме, и, промучившись несколько часов, распорядился гнать меня взашей. Для меня это было признание журналистской зрелости!

К слову, в то время я уже несколько лет сотрудничал с журналом «Промышленность Белоруссии».

«Промышленность Белоруссии»

Однако в какой-то момент на совещании идеологического актива республики П.М. Машеров коснулся этого издания, которое: «…печатает что угодно, от уроков английского до истории шахмат в БССР, только не то, для чего оно было создано».

Я уже рассказывал, что Болеславский терпеть не мог ходить по кабинетам, но всюду его встречали с огромным уважением. Например, ИЕ со смехом рассказывал мне про заседание штаба по подготовке республики к Спартакиаде народов СССР 1975 г., который возглавлял первый заместитель председателя Совета министров БССР Владимир Фёдорович Мицкевич. Когда все расселись, заслуженный тренер СССР Генрих Матвеевич Бокун, возглавлявший тогда спорт, спросил у ВФ: «С кого начнем?”, не сомневаясь в выборе фехтования как коронного для Белоруссии олимпийского вида спорта, и был шокирован ответом: “О чем речь, когда здесь сам Болеславский”.

Я это вспоминал, когда этот член Бюро ЦК КПБ со свитой приехал на турнир. Я уговорил его сесть за доску и поставил знаменитый пешечный этюд Рети, который он решил, но при следующей позиции начал бегать глазами по сторонам, кто его спасет. В ходе дальнейшей беседы мы акцентировали проблему нового помещения для шахматного клуба, и он не только пообещал, но и реально пробивал решение, принятое еще до визита А. Карпова в Минск в 1979 году.

Наш земляк выступил неплохо, но в высшую лигу не попал. Вспомнил рассказ Юрия Тепера: «Хорошо помню фразу одного моего знакомого во время первой лиги чемпионата СССР 1976 г. в Минске: «Ни Капенгут, ни Болеславский помогать Купрейчику в чемпионате не будут».

После отставки Шагаловича стал остро вопрос о кандидатуре председателя федерации. Было ясно на опыте Гольденова, Суэтина, Зворыкиной, что выбор из собственной среды не работает. Был брошен клич искать влиятельную персону со стороны. Мой друг Саша Любошиц, отдыхая в Сочи, познакомился с членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР Николаем Семеновичем Мисюком.

Мисюк и Любошиц, 1976

Как мне говорили со стороны, положение в элите зав. Кафедрой нервных болезней Медицинского института пошатнулось. Его сотрудник Арнольд Гурленя, о котором писал ранее, как я слышал, в свое время женился на Наташе Машеровой, и Николай Семенович был в фаворе, по квоте республики его выбрали в АМН СССР. Однако злые языки шептались, что к первому секретарю ЦК КПБ попала информация о их совместных похождениях, и он выгнал зятя. Мисюку хотелось реабилитироваться в глазах руководства, потому зондаж Любошица встретил взаимопонимание. Дальше по цепочке – Саша поговорил со мной, я с Болеславским, затем вчетвером собрались у ИЕ. Вскоре на заседании федерации утвердили нового председателя.

В конце года очередной мемориал Сокольского впервые проводился по новой формуле, заложенной в упомянутое закрытое постановление ЦК КПСС по развитию шахмат, продублированное заинтересованными организациями. (Я думаю, что именно благодаря ему такой резонанс обрела статья трех, процитированная вначале). Среди многих полезных нововведений для нас ключевым стал статус подобных соревнований, резко облегчающий финансирование их проведения. Раньше надо было из кожи вон лезть, чтобы обеспечить приглашенным, как правило, сильнейшим мастерам страны, по несколько оплаченных лекций с сеансами. В постановлении были регламентированы 3 категории турниров. Для нашего мемориала (по низшей категории) предусматривалось участие 14 мастеров, позволяющее «Спартаку» выплачивать денежные призы. По-прежнему ключевым осталось приглашение 2 КМС – победителей пирамид отбора по «Спартаку» и по республиканскому календарю. Поскольку к участию мы стали привлекать не только мастеров – кандидатов на участие в сборной республики, но и мало играющих, можно было ограничиться тремя приглашенными. Старожил турнира Володя Савон повторил прошлогодний успех, а финалисты чемпионатов СССР Янис Клован и Эдик Бухман разделили 3-4 места, устроив белорусским участникам суровый экзамен. По «спартаковской» пирамиде в турнир попал Веремейчик. Еще со времен учебы в БПИ я взял над ним шефство, посылал на «спартаковские» турниры, несколько раз содействовал его участию в мемориалах. Для выполнения мастерской нормы Володя попросил меня не обыгрывать его в последнем туре, хотя итог предыдущих встреч был разгромный.

В феврале 1977 г. случилось несчастье – умер И.Е. Болеславский. Снова, как 11 лет назад после смерти отца, меня вызвали из Вильнюса в Минск. На похоронах мне даже не дали слова. Нелепейшая смерть этого милого, обаятельного человека была для всех тяжелым ударом, но по-настоящему начинаешь постигать утрату через годы.

Перед несостоявшимся матчем Карпова с Фишером в 1975 г. С. Фурман  заказал ИЕ широкий обзор современного состояния теории. После преждевременной кончины Болеславского перед матчем в Багио, Семен Абрамович предложил мне сделать работу учителя, но я не обладал его энциклопедическими знаниями, и мы договорились о свободном поиске.

Письмо С.А. Фурмана

Когда я сдал эту работу, меня тут же попросили сделать еще одну. К тому времени я ежегодно печатал 3-4 теоретические статьи, зачастую перепечатываемые за рубежом. Еще в 1972 году Болеславский вез готовящиеся к печати теоретические работы к Спасскому перед матчем с Фишером. В начале 1978 года я работал над продолжением статьи по системе Анлийского начала, названной впоследствии моим именем. Меня попросили предоставить этот материал Карпову для подготовки к матчу с Корчным, гарантируя возможность публикации после матча. Когда же после Багио я предложил рукопись в журнал, редактор “Шахматного бюллетеня”, милейший Герман Самуилович Фридштейн, который был большим педантом, попросил справку, что чемпион мира не возражает против публикации. Я махнул рукой на этот облом, и статья пополнила ряд других моих неопубликованных материалов.

В 1984 г., уже работая в штабе чемпиона мира, я напомнил Толе об этих материалах, и выяснилось, что первый, с 30 новинками под “злодея”, до него не дошёл. Я заметил, что одну из новинок применил Полугаевский на Спартакиаде в 1979 г., хотя шахматист его уровня, безусловно, мог и сам найти эту идею. Чемпиона мира это задело, и он в тот момент захотел разобраться в детективной ситуации с утечкой, однако впереди был матч с Каспаровым.

Завоевав признание как известный теоретик, стал получать приглашения и на тренерскую работу. Я уже как-то писал, что побывал в роли тренера Гуфельда на 33-м чемпионате CCCР, однако не скажу, что мне это понравилось. В предыдущей главе я рассказывал о работе с Аршаком Петросяном. Запомнилось, как еще в 1962 году в Тбилиси Вахтанг Ильич Карселадзе  указывал на 12-летнюю Нану Александрия, как будущую соперницу Ноны Гаприндашвили, что в тот момент казалось немыслимым. В какой-то момент 1976г. Нана обратилась ко мне за помощью. Я провел несколько сборов, но не был готов к большим масштабам работы с ней и рекомендовал обратиться к Марику Дворецкому.

В Кисловодске-1976 занимаюсь с Наной, рядом Леня Верховский

Когда-то перед одной из партий я показал Тамазу Георгадзе одну кривую новинку, однако Подгаец опроверг её за доской. Тем не менее тбилисец доверял моим знаниям в дебютной стадии и однажды даже приехал ко мне в Минск позаниматься. Апофеозом наших отношений была история с материалом для “Modern Chess Theory”. Грузинский шахматист ехал в Англию и я попросил его передать мою статью. Он «перевыполнил» просьбу – издал как свою, соответственно и гонорар забрал. Несколько лет назад в Нью-Йорке на матче Карлсен – Корякин вспоминали с Альбуртом работу на международном турнире в Одессе , где у себя дома Лева выполнил гроссмейстерский балл, но на первой лиге у меня дома выступил неудачно. Готовились к партии в его квартире на Льва Толстого, потом я возвращался в «Аркадию» на трамвае. В ходе подготовки к Марику Цейтлину, одессит показал свежую идею в остром варианте защиты Алехина, которую постоянно применял. В трамвайной тряске я мысленно возвращался к намеченному варианту и вдруг увидел эффектную жертву фигуру за белых, заканчивающую игру. Срочно на полпути вышел, нашел телефон-автомат и успел предупредить. Запомнилась партия Альбурта с Бронштейном, дважды откладывавшаяся, где Лева записанным 77-м ходом пожертвовал слона. Когда начали смотреть, я нашел отличную возможность за партнера и пришлось искать ничью. Однако маститый гроссмейстер не ожидал жертвы и быстро проиграл.

Похожая ситуация случилась в том же городе спустя 12 лет на чемпионате СССР, где я был с Гельфандом, а Илюшка Смирин – с Ильей Ботвинником. Партию последнего тура с Ваганяном мой бывший ученик отложил в позиции, близкой к ничье. Его тезка к моменту откладывания уже набрался, и мы смотрели втроем. Нашли крепость, и я пошел спать. Очевидно, уже во сне я увидел, что стойка пробивается, вскочил, но по телефону ребят не нашел. Пришлось проверять комнаты их друзей, чтобы откорректировать. К слову, в нашей среде находки такого рода во сне не такая уже редкость!

Приезжали заниматься и другие. Доводилось работать и со сборными республик. Как-то в Паланге я занимался с мужской командой Литвы, а Миша Цейтлин – с женской. Оригинальный путь избрал А. Гипслис. Меня пригласили тренером команды Латвии на сбор с просьбой прочитать цикл лекций по Анти-Бенони. Айвар все конспектировал, а потом я увидел свои анализы на страницах 5-го тома Югославской энциклопедии, естественно, под его именем. Периодически приглашали читать лекции на профсоюзных семинарах тренеров высшей квалификации.

В очередном чемпионате БССР  не играл Купрейчик, и борьба развернулась между прошлогодним чемпионом и Юферовым. Наша встреча была отложена в безрадостной позиции, но в силу обстоятельств доигрывалась незадолго до финища. Участникам и прессе ситуация с лидерством казалась неясной, ибо они не подозревали, что я нашел шансы на спасение, и не только повторил прошлогодний успех, но и оторвался на 1,5 очка от Сережи, которого на финише нагнал Слава Дыдышко. В сердцах, мой конкурент признался в своем убеждении о разнице в нашей силе … «на цвет». Т.е., если он играет белыми, то равная игра…До тех пор я не слышал такого сравнения.

Как всегда, в «Спартаке» начальство обращало внимание на выступления в чемпионатах ЦС. В предыдущей главе я рассказал, как команда Белсовета ДСО «Спартак» разделила первое место на командном чемпионате общества в 1974 году в Москве. На этот раз в Киеве мы все-таки отстали от россиян. Вскоре сильнейшие спартаковцы встретились в личном чемпионате, который мне удалось выиграть в третий раз, но этот раз в дележе.

Партия Жидков – Капенгут

Оба стали чемпионами ЦС ДСО «Спартак», Фрунзе 1977 г.

Забавно, что в 1970 году с нами делил еще Гена Сосонко, но победитель определялся по Бергеру, зато в 1975 году  я обогнал Игоря Иванова на пол-очка. Тогда еще ленинградец, он меня поражал, когда делал ход, менял очки, брал лежавшую рядом скучнейшую, на мой взгляд, книгу Теккерея “Ярмарка тщеславия” и с увлечением читал, не вставая из-за доски. После ответа партнера все повторялось в обратном порядке. Я не удержался и спросил об этом. Он пожал плечами и ответил: “ Я каждый ход как бы решаю логическую задачу. Выдав результат, моя голова чиста”.

Для полноты картины еще один штрих. Во время моих игровых странствий по Союзу я старался всюду записываться в библиотеки, очаровывая дам, которые имели все права отказать временному читателю, и даже получал доступ к полкам. В Челябинске я взял с собой Игоря, памятуя о его интересе к чтению. Тот попросил посоветовать что-то. Когда мы вышли из библиотеки, он достал из-за пазухи несколько рекомендованных книг и, заметив что-то в моих глазах, добавил: “А что, Софья Власьевна не обеднеет” – “Что-что?” – “Ну, Советская власть”. При первой же, заработанной победой над А. Карповым, поездке за рубеж на Кубу, он отказался лететь с Ю. Разуваевым  в пользу следующего рейса, дозаправлявшегося в Канаде, и там сбежал.

Вскоре состоялся очередной Мемориал Сокольского. Как я уже писал выше, формула для установления денежных призов разрешала участие только 2 кмс – победителей отборочных пирамид федерации шахмат БССР и Белсовета “Спартака”, который финансировал турнир. У всех на слуху блестящая победа 15-летнего Каспарова в этом состязании в 1978 г., с которой обычно начинается его послужной список. В книге «Мой шахматный путь. 1973-1985» Гарик замечает, что его допустили к участию только благодаря просьбе М. Ботвинника. К нашему позору, помогло не это обращение к спортивному руководству республики, имеющим отдалённое представление о личности автора письма, а разрешение зампредседателя Спорткомитета СССР В. Ивонина, позволяющее бухгалтерии позиционировать Каспарова как мастера, чтобы его участие не отразилось на выдаче денежных призов. Поскольку я сам занимался этим оформлением, то очередной легенде должен быть положен конец, хотя Гарик, я думаю, просто не знал этих деталей.

Далее он пишет: «Во время жеребьевки я с некоторым замиранием сердца разглядывал грозных соперников: неоднократные финалисты чемпионатов страны Анатолий Лутиков (гроссмейстер!), Альберт Капенгут (замечательный теоретик и тренер), Виктор Купрейчик, Янис Клованс и Александр Захаров, а кроме них – десяток крепких мастеров, практически вся белорусская рать».

Капенгут -Захаров

С юным вундеркиндом приехала целая команда – тренеры Никитин и Шакаров и, конечно, мама. Когда я их пригласил к себе, первым делом Гарик ринулся к библиотеке, где было немало свежих томов, изданных на Западе. Пришлось Аиде его оттаскивать, когда сели за стол. О старте будущего чемпиона мира вспоминает Александр Никитин: «…первые же его партии потрясли всех – болельщиков, тренеров и, главное, самих участников. Турнир сразу стал заметным событием в спортивной жизни города. На Каспарова пошли зрители. Игра бакинца выделялась необычайной свежестью и какой-то загадочной силой. От хитроумных маневров его фигур у соперников буквально кружилась голова. Соревнование он провел вдохновенно…» Все же, в какой-то момент возраст сказался. Гарик вспоминает: «…в 9-м обиднейшим образом выпустил местного кандидата в мастера Валерия Смирнова, чего долго не мог себе простить. За несколько ходов до контроля у меня был начисто выигранный эндшпиль, но когда я прогуливался по сцене, Альберт Капенгут дружески шепнул мне на ухо, что в гостинице меня ждет второй том романа «Граф Монте-Кристо» (книгу принесла родственница Капенгута – мастер Тамара Головей). Я так обрадовался, что сразу же «поплыл», и вместо элементарного выигрыша получилась ничья». Тем не менее уже за 5 туров до финиша юноша выполнил норму мастера! Обычно всесоюзная пресса обходила наш турнир стороной. На этот раз газета «Советский Спорт» снизошла: «Восьмой мемориал Сокольского удался особенно. Накал борьбы был необычайно высок: из 153 партий лишь 60 закончились вничью. Героем турнира стал чемпион СССР среди юношей Гарик Каспаров из Баку. Так уж получилось, что не мастера экзаменовали школьника, а школьник давал урок мастерам!».

Каспаров и Никитин, примерно, во время Мемориала

Вскоре прошел очередной чемпионат БССР. Несмотря на участие Купрейчика, как и в прошлом году конкуренцию составил только Юферов. Все же мне удалось обогнать его на очко. Сережа мрачно констатировал: «У нас штатный чемпион».

Если же подходить совсем серьёзно, то вспоминается недавнее интервью Бориса Марьясина программе «Шахматное ретро», когда он простодушно сказал: «Капенгут у нас всё выигрывал». Возьмем статистику по чемпионатам CССР, то Витя к этому времени играл 3 раза, 6,5 из 22 , 3,5 из 15 и 6 из 17,  всюду последнее место. У меня только 2 раза – 10,5 из 21 и 9,5 из 21. Он набрал 16 из 54 (30%), я – 20 из 42 (47%).

Если же взять статистику по чемпионатам БССР и Мемориалам Сокольского 70-х годов, то разница по результатам соперников еще более впечатляющая, счёт личных встреч (+6) соответствующий, но на международные турниры по плану республики ездил исключительно Витя, а автору, так и не получившему в свое время международного звания, по достижении 35-летного возраста, впрочем, как и другим, вообще запретили участие во всесоюзном календаре.

Подпевалы, типа горе-историка шахмат в БССР (по газетным вырезкам) В. Рубинчика пытались объяснить счёт: «Как будто кто-то отрицал, что Капенгуту, когда он жил в БССР, случалось побеждать за доской Купрейчика, который на 5 лет моложе!». Для сведения псевдоисториков я написал в книге Теоретик, игрок, тренер, стр. 390: «Не раскрою большого секрета – я обратил внимание на способного мальчика ещё со времени сеанса одновременной игры М.М. Ботвинника в 1962 году и, когда Витя стал кандидатом в мастера, предложил приезжать ко мне поработать.

Ботвинник задумался над ходом в партии против Вадима Мисника. Рядом сидят Толя Ахремчук и Витя Купрейчик. Подсказывают Капенгут и Миша Павлик

 Даже после моего перевода в Прибалтийский округ приказом Р.Я. Малиновского я достаточно часто бывал дома и назначал ему встречи. Когда пришло время играть между собой, я предложил делать короткие ничьи, но к 1968 году боевой характер известного задиры захотел бури». Да и для сравнения напомню, что Каспаров и Гельфанд выигрывали Мемориалы Сокольского в 15 лет!

Продолжение следует

PS.

От редактора belisrael

В конце публикации А. Капенгут неодобрительно высказывается о В. Рубинчике, многолетнем авторе материалов на сайте по различным белорусским вопросам, в начале прошлого года исчезнувшего с сайта, и его можно понять, после того, как тот в комментариях в ютюб на “Шахматном ретро” беседы с А.К. написал:

Well, я не ўзор бескампраміснасці. Але ці стаў бы пасля 24.02.2022 выдаваць сваю кнігу пад грыфам федэрацыі шахмат Расіі (прыўладнай суполкі, дзе сярод куратараў – Пяскоў, Шайгу & Co.), ці хваліўся б гэткім выданнем на ўвесь свет? Не стаў бы і не хваліўся.

Well, я не образец бескомпромиссности. А вот стал бы после 24 февраля 2022 издавать свою книгу под знаменем федерации шахмат России (привластной организации, где среди кураторов – Песков, Шойгу и Со.) или хвастался такой публикацией на весь мир? Не хвастался бы и не хвалился.

Добавлю, что книга была написана и отправлена в издательство 4 года назад. И второе, 3 марта 2022 ведущие шахматисты России обратились к Владимиру Путину. Они призвали прекратить войну на Украине.

“Ошибка может привести к роковой точке невозврата”.

Соответствующее письмо подписали 33 шахматиста из Российской Федерации. Также против войны высказались ряд др. известных шахматистов.

.
Опубликовано 02.03.2024, 23:13
.
Другие материалы автора:

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

Альберт Капенгут. История одного приза

Альберт Капенгут. Глазами секунданта 

Альберт Капенгут. Победа над Талем

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

От ред. belisrael

В продолжение опубликованных ранее материалов автора из готовящейся к выходу книги, предлагается несколько переделанная глава о Болеславском, в которой много белорусской специфики.

Фото автора – капитана команды Беларуси на Олимпиаде в Москве 1994 года в тренировочной форме с национальной бчб символикой, ныне признанной “экстремистской” 

Фото Болеславский на турнире претендентов 1950

Болеславский Исаак Ефремович (1919—1977) международный гроссмейстер. заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР. 

«Для меня идеалом в шахматах всегда был стиль Болеславского. У кого еще из современных шахматистов так хорошо воедино слиты стратегия, тактика, логика и фантазия?». Под этими словами Светозара Глигорича, наверное, подписались бы многие крупные шахматисты.

В “64” за 1981г. №19 стр. 13-15 я написал: “И все-таки вряд ли ошибусь, если скажу. что вклад Болеславского в шахматы как теоретика еще более весом, чем его практические достижения”. На это Давид Бронштейн попенял мне в частном разговоре, что я не прав, ибо он был блестящий игрок, который был вынужден отказаться от больших нагрузок, как я знаю, по состоянию здоровья. Только поэтому своё гигантское дарование мой учитель посвятил развитию дебютной теории. Оценки ИЕ стали чуть ли не «священным писанием» для целого поколения шахматистов, а лучшей наградой для дотошных теоретиков было признание «Опроверг вариант самого Болеславского».

Человек другой генерации, Саша Белявский в своих мемуарах “Бескомпромиссные Шахматы” Москва 2004 стр. 28 написал: “Болеславский любил анализировать дебютную часть партии много больше, чем практически играть. Его анализы отличались добротностью, а книги по теории дебютов содержали множество оригинальных идей, оспаривающих выводы практики. Из общения с Болеславским я почерпнул методы работы над дебютами”.

Мне выпал счастливый жребий много лет работать с этим обаятельным человеком;  попытаюсь рассказать, каким его знал я. На молодых шахматистов, впервые увидевших минского гроссмейстера на Всесоюзных соревнованиях 60—70х годов, не производил сильного впечатления невысокий, полный, рано полысевший, молчаливый человек, который не расставался с видавшей виды старенькой тюбетейкой.  Как-то одна западная газета окрестила ее «ермолкой, похожей на среднеазиатский наряд». На людях все эмоции ограничивались восклицаниями: «Плохо дело!» да «Горе, горе!». Короткие реплики “пустое!» казалось, говорили о флегматичности, но Болеславского выдавали мятущиеся пальцы рук, по-пасторски сложенных на животе. Немногословие бессменного тренера сборной СССР вошло в историю, но все дискуссии заканчивались, когда он изрекал вердикт. Впрочем, аналогичная ситуация сопутствовало заседаниям республиканской Федерации.

Внешней замкнутостью, пассивностью Исаак Ефремович пытался скрыть легко ранимую натуру. При этом он тонко разбирался в людях, давал меткие оценки, хотя непрактичность его порой была поразительна. Среди близких Болеславский становился совсем другим, иногда даже язвительным. Случалось, он слегка подтрунивал над интеллигентнейшим Сокольским. Кочевал даже анекдот о нём, часами молча гуляющим во время турнира претендентов в Будапеште со своим тренером. В конце концов тот не выдержал: «Чудесная погода, Исаак Ефремович», и в ответ услышал: «Ну. и болтун же вы, Алексей Павлович!».

Большие друзья. они вместе переехали в начале 50-х годов в Минск, жили в одном доме. Сокольский был очень близок с Болеславским. Помню, с какой болью АП рассказывал мне, как ИЕ откликнулся на просьбу старого друга Дэвика Бронштейна, переданную через Вайнштейна, позволить ему догнать Болеславского в турнире претендентов 1950 г., где АП был секундантом своего соседа.

Встреча Болеславского и Бронштейна, 1950 г

Гена Сосонко в книге «Давид Седьмой» стр.40 писал: «Исаак Ефремович Болеславский в доверительной беседе с земляком и любимым учеником Альбертом Капенгутом рассказывал, что немного партий этого матча действительно игралось…». Пользуюсь возможностью сказать, что ИЕ никогда мне этого не говорил, а весьма вольная трансформация моих слов, сказанных в доверительной беседе «не для печати», не делает чести автору.

Вернёмся к старинному другу героя. К слову, они и обращались друг к другу – ИЕ и АП. Однажды в поздравительной открытке Сокольский написал: «Вы примите, о ИЕ, поздравления мае», и Болеславский долго посмеивался над приятелем, который продал грамматику ради рифмы. АП был, пожалуй, излишне сентиментален, и ИЕ часто подтрунивал над ним. Последним выступлением Болеславского был турнир памяти Алексея Павловича Сокольского (Минск, 1970 г)

Однако надо не забывать, что их переезд в Минск в начале 50-х по приглашению первого секретаря ЦК КПБ Н.Патоличева вызывал недовольство тех, кому они могли мешать. Адриан Михальчишин писал: «В начале 50-х белорусы переживали шахматный бум благодаря «старому партизану» Гавриилу Вересову – он перевел в Минск Болеславского, Суэтина и Сокольского!» Насколько я знаю, это заслуга известного журналиста Я. Каменецкого, более того, я был свидетелем нескольких стычек Вересова с Болеславским и Суэтиным, несколько раз он жаловался на них в ЦК КПБ.

Одним из недовольных был директор шахматного клуба А. Рокитницкий. Он всячески препятствовал учреждению в Спорткомитете БССР должности инструктора по шахматам, подчеркивая, что выполняет эти функции на общественных началах. Однако делал это заслуженный тренер БССР по шашкам на свой лад.

В 1964 г. на конференции Федерации шахмат ее председатель Шагалович в своем докладе привел вопиющие факты. Наибольшее впечатление на меня тогда произвело выступление Болеславского. В этот момент он был сам на себя не похож, метался по сцене как раненый зверь. Он рассказывал о содержании документов, которые я воочию увидел позже, работая в архиве клуба над материалами по истории шахмат в Белоруссии.

Читаю письмо 1956 г. из Федерации шахмат СССР председателю Спорткомитета БССР: «В связи с учреждением Спорткомитетом СССР звания «Заслуженный тренер СССР» просим представить ходатайство о присвоении этого титула Болеславскому и Сокольскому». Резолюция председателя комитета Коноплина: «т. Рокитницкому – подготовить». Далее читаю «подготовленный» ответ: «Мы отказываемся ходатайствовать… ибо не знаем, что они сделали для страны (! – АК), но в республике они не подготовили ни одного разрядника». В итоге бессменный тренер сборной СССР Болеславский получил это звание лишь в 1964 г. по ходатайству сборной страны, а Сокольский – в 1965 г. за 3-е место на Спартакиаде Народов СССР 1963 г. А впервые белорусские любители познакомились с прославленным гроссмейстером на чемпионате города вскоре после его переезда. Трудно представить победителя недавнего турнира претендентов в одном состязании с перворазрядниками. Не уклонялся Исаак Ефремович и от участия в чемпионатах Белоруссии. В одном из них еще зеленым юнцом я ощутил на себе силу игры выдающегося шахматиста (смотри партию №1)

Под влиянием личности Исаака Ефремовича выросло не одно поколение белорусских мастеров. Но разве можно ограничивать его влияние только шахматами! Он блестяще знал художественную литературу (филолог по образованию) и сыпал цитатами в самых неожиданных ситуациях. Болеславский великолепно знал поэзию, особенно любил Caшv Черного. Как-то в Тбилиси на чемпионате СССР среди женщин 1974 года Исаак Ефремович читал наизусть своим ученицам Тамаре Головей и Татьяне Костиной поэмы Лермонтова. На сборах он любил играть в составление из букв длинного слова других покороче. В стандартном режиме после всех участников зачитывал свой оставшийся список, превосходящий всё услышанное от других. Как-то во время очередной прогулки в лесу Шагалович с изумлением слушал, как мы с ИЕ горланили песни Галича и Кима. Вспоминая своё детство, он признавался в любви к украинским песням. Очень часто ездил в город своей молодости Днепропетровск. Как-то я его развеселил, спросив: “Что, Туров – это псевдоним Баранова?” Насмеявшись над аналогией, он объяснил, что это – другой сотрудник редакции.

Поскольку после демобилизации в 1966 г. я восстановился в БПИ со второго семестра, то был относительно свободен и согласился поехать тренером Головей и Арчаковой на финал женского чемпионата СССР в Киев. Хотя я и раньше много помогал Тамаре советами, но тут я увидел специфику во всем блеске. Девочки расположились в таблице через одного, поэтому через день предстояла подготовка к той же партнерше тем же цветом. Относились к этому очень ответственно, годами вместе слушали Болеславского, и, естественно, в тетрадках были одни и те же варианты. Безусловно, они знали это наизусть, но все равно повторяли. Однажды, увидев старую запись, я попытался показать, что есть более сильное нововведение, но был с негодованием отвергнут, ведь это рекомендовал сам ИЕ! По приезде я спросил у него. Наш общий тренер объяснил:” Я думал, что это продолжение им легче понять”.

Новый 1967 год я встречал у Болеславских. После триумфа Петросяна в 1963 г Армения встречала чемпиона мира и его секунданта “на ура”. Не меньше месяца они ездили “по городам и весям”, а наиболее рьяные болельщики забрасывали их посылками каждый год. Накануне праздника из очередной извлекли трехзвездочный коньяк и любимое варенье Тиграна из грецких орехов. Были только Сокольские.

Играли в буриме. Каждый за столом придумывал две строчки, но следующему показывал только последнюю. В тот раз АП сочинил: «И губы милой целовал», на что ИЕ в своей манере пригвоздил друга: «Но тут наехал самосвал». Потом зачитывали и все долго хохотали. .

Большая часть его заграничных поездок в 60-х связана с работой тренером сборной СССР. Конечно, авторитет Болеславского у тех, кто входил в шахматную элиту, был непоколебим. Миша Таль рассказывал, как на Олимпиаде в Варне в 1962 г. команда что-то анализировала в комнате у ИЕ. Чтобы разрядиться, Боря Спасский произнёс со смаком первую строчку фривольного четверостишья, которую охотно подхватил Керес. Когда мой тренер услышал последнюю матёрную строчку, он всех вытолкал взашей из номера. Трудно представить кого-то ещё, кому можно было так поступить с элитой. Редкий матч на первенство мира обходился без его участия.

Холмов, Кобленц, Гипслис, Таль, Болеславский. Ч-т СССР, Рига-58

Болеславский помогал Давиду Бронштейну, Василию Смыслову, Тиграну Петросяну, Борису Спасскому. Лишь во время матчей с участием Таля он брал «тайм-аут», объясняя Кобленцу, что рижанин вызывает тёплые чувства, но ему нужен не тренер, а нянька, хотя тот искренне относился к минчанину с большим пиететом. Достаточно прочитать воспоминания Миши об их отложенной с чемпионата СССР 1957 г.: “Болеславский долго думал перед тем, как записать ход, а затем, как это часто бывает, мы после партии начали разбирать ее по горячим следам. Человек удивительной доброты, достаточно щепетильный, Исаак Ефремович показал, какой записал “закрытый” ход. Он из этого большого секрета вроде бы не делал. Ход, который (по его словам) был записан, довольно естественный и относительно быстро приводил к упрощениям и к позиции, где наиболее вероятна ничья. До доигрывания было несколько дней, и, когда мы с Кобленцем сели анализировать отложенную позицию, первым делом он ткнул в это напрашивающееся продолжение. Мы бегло посмотрели: вроде бы ничья. И тут вдруг Кобленцу пришел в голову очень неочевидный, неожиданный “секретный” ход соперника. Я убеждал, что Болеславский не похож на человека, который запишет один ход, а будет показывать другой… Кобленц настаивал, мы просидели за анализом этого хода несколько часов, но убедительного ответа не нашли. Я пришел на доигрывание, вскрыли конверт, и я увидел ход, который показал ранее Болеславский. Однако его последствия мы ведь и не проанализировали…”

В 1962 г. участникам турнира претендентов на Кюрасао предложили выбор – послать с каждым тренера или жену. Естественно, выбор был очевиден, а тренером на всех послали ИЕ с запретом готовить Тиграна против остальных советских гроссмейстеров. Со смехом мой тренер пересказывал разговор Корчного с Геллером, когда ленинградцу стал понятен тройной сговор: “У кого же ты будешь выигрывать?” – “У тебя”.

Отработав успешно матчи 1963 и 66 гг., он надеялся, что новый чемпион мира при распределении международных выступлений не забудет своего тренера, но тот мог обеспечить, например, Бевервийк Игорю Платонову за победу над Геллером в 1969 г., а не человеку, столько сделавшего для него. Последний турнир за рубежом Болеславский сыграл в 1963 году, когда ему было только 44 года, да в 1965 г.  подменил в последний момент основного участника на чемпионате Европы.

После первого матча со Спасским была выпущена книга с комментариями секундантов, но поверхностные примечания Бондаревского трудно сравнивать с обстоятельным “разбором полётов” ИЕ. Весной 1968 г. Петросян “вспомнил” о предстоящем в следующем году матче на первенство мира. ИЕ иногда жаловался, что тот совершенно не занимается. Болеславский считал, что матч 1966 г. Спасский проиграл из-за ошибочного выбора дебютной стратегии и понимал, что больше это не повторится. Зная эту семейку, пытался подсунуть вместо себя Суэтина, который мечтал о квартире в Москве, однако Тигран предпочел иметь обоих, а у ИЕ не хватило стойкости отказываться.

Надо сказать, что Болеславский был крайне ортодоксален в вопросах морали. Однажды в 1968 г. Корчной, дал “Шахматной Москве” №18 очень интересное интервью, но, когда я попытался заговорить об этом с ИЕ, тот, не вступая в дискуссию, дал ему уничтожающую характеристику:” Похотлив, как обезьяна”. Я был шокирован, ведь это совершенно из другой оперы. Злые языки нашептали, что во время сбора на подмосковной даче Петросян и Суэтин, решив расслабиться, пригласили девушек. Взбешенный Болеславский позвонил Роне Яковлевне. Та тут же приехала и навела порядок, но это не осталось для ИЕ бесследным.

Болеславский, Рона Петросян

На следующий год, оказавшись в Москве к концу матча, я встретился с ИЕ вскоре после начала 19-й партии и вместе пошли в зал. По дороге я спросил, какой сегодня будет дебют. Слегка поколебавшись, он назвал испанскую. Увидев на демонстрационной доске сицилианскую, Болеславский, наглухо замкнувшись, уединился в уголок, ему было не до меня.  Петросян, проиграл эту встречу, ставшую решающей, а ИЕ, позвонившему в квартиру чемпиона мира, где он жил во время матча, выкинули на площадку чемодан с вещами. Когда в Минске он мне это рассказывал, его колотило. Потом, в течение нескольких лет, Тигран пытался восстановить отношения, но на этот раз учитель был непреклонен.

В 1971 году ИЕ впервые согласился поехать моим тренером на 39-й чемпионат СССР. Молодежи свойственно не обращать на это внимание, поехал с тобой тренер и хорошо. А то, что он при этом доплачивает из своего кармана, не говоря уже о пропадающих побочных заработках (сеансы, статьи, занятия помимо основной работы и т.д.) мало кто замечает. При работе на Кавказские республики организаторы старались компенсировать расходы оформлением тренерской нагрузки, но для Белоруссии это было не реально. Безусловно, я ценил стремление Болеславского мне помочь и его решение поехать много значило. Неожиданно после 3-х туров я стал лидером при звёздном составе, однако в этот момент мой тренер преподнёс неприятный сюрприз, отказавшись от дебютной подготовки к Полугаевскому.

После разрыва с Петросяном Болеславский недолго оставался свободным – его пригласил на сбор Лёва. Из общения с ИЕ я пришёл к выводу, что он ориентируется на долгосрочное сотрудничество с ним. Однако тут сработал фактор различного подхода к совместной работе. После сбора выдающийся теоретик опубликовал статью по системе Авербаха староиндийской защиты, куда включил кое-что из совместных анализов. Полугаевский был в ярости, но ничего ему не сказал, а ИЕ был уверен в дальнейших контактах. К слову, не скажу, что нравилось, когда тренер опровергает мои разработки в печати, но я осознавал, что ему надо кормить семью. Чтобы писать на высоком уровне, надо опережать практику, а тут генератор идей под боком.

Я уже в какой-то публикации высказывался на эту тему, приводя наиболее известные примеры докатившихся до печати разборок – Карпов и Белявский или Каспаров – Гельфанд. Мое субъективное мнение о ситуациях, не оговоренных заранее – если спарринг-партнер оплачивается (конечно, речь идет не о командировочных расходах), то работодатель – собственник анализов. В противном случае, итоги совместной работы принадлежат обоим.

Увидев мою реакцию, ИЕ подсластил пилюлю, пообещав анализировать отложенную, если она будет хуже. В системе Мароци возник эндшпиль по 3 пешки на королевском фланге и по две на ферзевом, однако мои слон и конь противостояли паре слонов соперника. В какой-то момент я спросил Лёву, играет ли он на выигрыш? “Конечно!“ Я растерялся, и тут же сделал сомнительный ход, ослабляющий пешки, а за несколько ходов до контроля упустил четкую ничью, указанную Ваганяном.

В обзоре тура М.М. Юдович писал: “Партия отложена в слоновом эндшпиле при равном количестве пешек. Все же Капенгуту предстоит преодолеть ряд технических затруднений”. ИЕ немного подвигал бесперспективную позицию и уговаривал меня не тратить силы и сдаться, что я и сделал. Через несколько дней он комментировал эту партию в турнирный бюллетень и ужасно разволновался, установив, что вариант, которым аргументировал сдачу, не проходит. Пришлось его успокаивать, что я это нашел, но позицию уже нельзя спасти.

В 1972 году по инициативе Геллера Болеславский был приглашен на предматчевый сбор Спасского в Сочи. Кстати, на этот сбор ИЕ попросил у меня рукопись еще не опубликованной статьи по Анти-Бенони. Спустя полгода в разговоре с Н. Крогиусом выяснилось, что они не смотрели нужный материал по причине… плохой печати! Потом ИЕ рассказывал, что Ефиму Петровичу хотелось во что бы то ни стало опровергнуть систему Найдорфа с 6.Bg5, и они истратили на это уйму времени.

Чемпиону мира настолько понравилась энциклопедическая эрудиция ИЕ, что он настоял в ЦК на поездке Болеславского в Рейкьявик, о чем мало кто знает. Исаак Ефремович жил там с туристами отдельно от Спасского как корреспондент “Шахматного бюллетеня”, но, когда Р. Фишер начал выигрывать партию за партией, он наряду с Геллером стал играть ведущую роль при подготовке. Болеславскому приходилось буквально дневать и ночевать в резиденции чемпиона, ибо Фишер начал бегать из дебюта в дебют, и только знания ИЕ позволяли 10-му чемпиону мира поддерживать определенный уровень.

Проиграв матч, Спасский совершенно неожиданно для Болеславского дал ему приличную сумму, однако Исаак Ефремович стеснялся показать окружающим, что у него есть деньги, и лишь в последний момент решился и купил в аэропорту пересадки очень дорогой радиоприемник, чтобы слушать “вражеские голоса”. Вы бы видели его разочарование, когда я объяснил бесполезность покупки, ибо там не было коротких волн!

На мой взгляд, Е. Геллер и И. Болеславский являлись теоретиками-гигантами, определявшими лицо времени, но их отношение к публикациям было полярно противоположно. Одессит работал на себя и в глубине его анализов, к сожалению, я убедился на нашей партии.  Мой учитель, охотно делившийся знаниями, не случайно 14 лет был тренером сборной страны, постоянно выигрывающей золото на Олимпиадах. А вообще-то, на мой взгляд, Болеславский был на голову сильнее всех остальных публичных теоретиков того времени, и его рекомендации воспринимались современниками как высший знак качества.

Геллер, 1971 г. Ленинград, 39 ч-т СССР

Благодаря феноменальной памяти его познания были энциклопедическими. Как-то Исаак Ефремович рассказывал, как в молодости с Бронштейном и Константинопольским они развлекались, по очереди расставляя на доске позиции из различных партий. Оппоненты же должны были вспомнить, что это за поединок. Конечно, при нынешнем потоке информации эта забава была бы не под силу даже прославленным эрудитам.

Болеславский – Фурман – Бронштейн

Перед несостоявшимся матчем Карпова с Фишером в 1975 г. по заказу С. Фурмана ИЕ сделал широкий обзор современного состояния теории. После преждевременной кончины Болеславского в 1977 г., перед матчем в Багио, Семен Абрамович предложил мне сделать работу учителя, но я не обладал его энциклопедическими знаниями, и мы договорились о свободном поиске. Когда я сдал эту работу, меня тут же попросили сделать следующую.

Письмо Фурмана

Трудно найти современный дебют, в теорию которого Болеславский не внес бы весомый вклад. Особенно его радовало, когда домашняя заготовка срабатывала у питомцев. Он высказывал удивительно много свежих дебютных идей и щедро делился со всеми, не ограничиваясь лишь своими подопечными и учениками. Тренер самого высокого ранга, он заботился и о белорусских резервах, находил время ездить на Всесоюзные юношеские соревнования и это, естественно, приносило плоды.

Один из его учеников, Заслуженный тренер БССР Михаил Шерешевский в книге «Моя методика» пишет: «Это был суперкласс! Гроссмейстер мирового масштаба, тренер сборной СССР и чемпионов мира. Все, кому посчастливилось в составе сборной Белоруссии с ним работать, могли почерпнуть для себя очень многое. Но системы не было! Мы занимались анализом дебютов и их связью с миттельшпилем, а также разбором сыгранных партий.

Конечно, понимание игры у И. Болеславского было колоссальным, умение анализировать уникальным, комбинационное зрение острым, но имеющий уши должен был сам услышать. Никто тебе ничего «не разжевывал» и в рот не клал».

Понятно, что «небожителя», спустившегося с шахматного Олимпа до уровня групповых занятий со сборной республики, мало интересовал пройденный путь до попадания в команду, а недочёты в знаниях лишь встречали недопонимание и лёгкое осуждение. Поэтому дискуссионно сравнение с  Мариком Дворецким, отработавшего методику совершенствования от кандидата в мастера до гроссмейстера.

Число находок Болеславсного можно измерить, пожалуй, четырехзначным числом. При таком изобилии он не любил конспирации, охотно печатал свои анализы, многое показывал на лекциях. Меня всегда поражала его уникальная дебютная интуиция – случалось, он не мог однозначно ответить, чем именно какой-нибудь ход плох или хорош, но его оценки подводили крайне редко. Были у нас и принципиальные споры. Он любил находить истину самостоятельно, я же предпочитал предварительно познакомиться с уже имеющейся информацией, как следствие его же тренерского подхода, когда ещё в 1959 г. на любой вопрос 14-летнего юнца сурово спрашивал, что на эту тему я уже читал. Естественно, приходилось готовиться к занятиям.

Мы часто по этому поводу пикировались с ИЕ, и мой основной аргумент был: “Мне бы Вашу голову!” Возможно, будь у остальных такой инструмент, его метод устроил бы каждого, но увы…

Как-то году в 1960-м на собрании сборной республики на квартире ИЕ участники помоложе столпились у столика, за которым сидели мэтры. Я, как самый молодой, видел доску лишь краешком глаза. Кто-то спросил мнение нашего лидера об одной идее в популярной тогда системе Раузера. Я тут же прокомментировал: «Этот ход впервые применил Гольденов». Когда я произнес его имя, Ройзман тут же заткнул мне рот, но я видел, что Исаак Ефремович сидит озабоченный. Спустя 5 минут он повернулся ко мне и кивнул: «Да».

В вопросах этики он был весьма щепетилен. что я почувствовал на себе. Тяжело разойдясь с Т. Петросяном в 1969 году, Болеславский был секундантом Л. Полугаевского на межзональном турнире. Я уже рассказывал о проблемах, возникших перед партией с Лёвой в финале XXXIX чемпионата СССР.

Когда я демобилизовался в 1966 г., он попросил меня редактировать первый том его рукописи для ГДР – популярная в будущем дебютная серия только началась. Я проверял его рекомендации и оценки, автоматически исправляя опечатки Нины Гавриловны., что, несомненно, помогло мне в дальнейшем совершенствовании. Спорные моменты вызывали дискуссии. Получив авторские экземпляры, один из них ИЕ подарил мне с пожеланием не только изучить, но и развивать дальше. Надеюсь, несколько систем, названных моим именем, подтверждают, что я выполнил пожелание мэтра. В мою первую книгу “ Индийская защита” я включил посвящение “Памяти учителя И.Е. Болеславского”. Мои ученики Гельфанд, Смирин, Шульман продолжили развивать теорию шахмат, публикуя свои книги..

Другие титулованные звезды нанимали “негров” – мастеров на своих условиях, лишь где-то в предисловии благодарили реальных авторов за помощь. Эту же систему потом применили и югославы в 80-90-х годах при издании всех энциклопедий и монографий. Тайманов как-то предлагал это и мне, но я хотел, чтобы имя светилось. Даже после переезда в США Джин предлагал анонимно готовить его дебютные видеокурсы, но и здесь я отказался, хотя, возможно, сделал ошибку, не учитывая специфику жизни шахматистов в Америке.

В отличие от других, ИЕ писал сам, но жесткие сроки не позволяли ему писать на том же уровне, как статьи в журналы, и, вынуждено, его критерии качества снизились. Последние 10 лет жизни ИЕ интенсивно работал над этой серией. Приходилось пересматривать многие общепринятые оценки, разрабатывать новые продолжения. Заменяя общеизвестные варианты, базирующиеся на практике, на свои рекомендации, мой тренер рисковал – ведь в случае их опровержения читатель не имел альтернативы. Хотя и редко, но это случалось. Чтобы осветить какую-то проблему при лимитированном объёме приходилось допускать перестановки ходов, далеко не всегда сильнейшие. За первым изданием появились последующие. Исаак Ефремович много работал над книгами, и до поздней ночи можно было видеть огонек в его окне. Между прочим, это лишний довод против тех, кто объяснял ранний отход от практики «леностью» Болеславского. Конечно, он должен был выдерживать график и опускаться до популяризации, что наложило заметный отпечаток и на другие публикации.

Мы много времени проводили за совместным анализом, поэтому в монографиях текст некоторых вариантов был продолжением дискуссии со мной: там, где я находил какие-то идеи, он старался их опровергнуть. Естественно, это било по моему репертуару. Обладая феноменальной памятью, Исаак Ефремович не хотел тратить время на обработку шахматной литературы, как это приходилось делать мне. Однако лавина информации резко возрастала, и надо было найти способы обуздать ее. В конце концов, он вынужден был придумать свою систему. Под каждый том отводился блокнот для телефонного справочника, где на странице сверху писалась “шапка” варианта и, по мере поступления свежей периодики, указывался краткий адрес ссылки типа “ШБ-73/10-28”.

По несколько раз в неделю я бывал у ИЕ, однако, когда маленького сынишку не на кого было оставить, он приходил ко мне. О его тренерском подходе хорошо говорит один эпизод.

Во время 40-го чемпионата СССР я обратил внимание на партию Васюков – Разуваев в системе Россолимо, где Юра применил новинку на 7-м ходу. После тура я немного посмотрел, разбираясь в идее жертвы отравленной пешки. К моему удивлению, во время тренировочного матча Белоруссия – Эстония Вейнгольд прельстился материалом. После тура я заметил Саше, что я уже напечатал анализ с ключевым 13-м ходом. Он уверял, что просмотрел все опубликованные материалы по варианту. Редкий случай, когда оба правы – дома я нашёл это в своей статье… по Английскому началу! Сейчас система носит моё имя.

Я решил обыграть парадокс и прокомментировал в “Шахматы в СССР” за 1975 г. №6 стр. 11-12. ИЕ просмотрел журнал и поинтересовался возможностью белых получить приемлемую позицию в миттельшпиле. Пришлось признаться в неточности и, как следствие, подачи эффектной идеи в комментариях, обходя острые углы. Можно представить, какие слова мне пришлось выслушать!

К слову, Болеславский не раз констатировал, как часто мне приходилось выигрывать партию дважды из-за потери концентрации в подавляющих позициях. В своё время нам понравился детский фильм “Айболит-66”. Две цитаты оттуда мне часто приходилось слышать в свой адрес: “Нормальные герои всегда идут в обход” и “И мы с пути кривого ни разу не свернём, и, если надо, снова пойдём кривым путём”.

Время окончания нашей работы было стабильным – 8 часов вечера, когда учитель, иногда в моей компании, пытался слушать “вражеские голоса”.

Когда я рассказал Болеславскому о “ Докторе Живаго”, он признался, что встречался с лидером Народно-трудового Союза Е. Романовым на турнире претендентов в Цюрихе в 1953 г., его настоящая фамилия Островский, и, оказывается, он был тренером ИЕ на матч-турнире за звание абсолютного чемпиона СССР. Впоследствии я читал об этом в книге Евгения Романова «В борьбе за Россию» Москва, 1999. Кстати, тогда же мой тренер рассказал о своей встрече с чемпионом СССР 1927 г. Федором Богатырчуком в Амстердаме в 1954 г., а Сергею Воронкову, описавшему свою большую работу, чтобы установить этот факт, достаточно было спросить у меня.

Как-то, разоткровенничавшись, он рассказал о событиях, предшествовавших матч-турниру 1948г. Перед первенством СССР 1947 г., Дмитрий Васильевич Постников, в то время зам. председателя Спорткомитета, как написал Д. Кряквин, “настоящий вершитель шахматных судеб в послевоенном СССР”, а впоследствии председатель Федерации страны, объявил участникам о планируемой просьбе к ФИДЕ включить в матч-турнир двух победителей этого и следующего чемпионатов. Ими стали победитель турниров Керес и Болеславский, дважды финишировавший вторым. Но уже убили Михоэлса и на фоне борьбы с космополитизмом включили Смыслова.

Керес-Болеславский

Уже подготовив рукопись к печати, я наткнулся на старое (2016) интервью Д. Гордона с А. Белявским, где Саша рассказывает, как М. Ботвинника не включили в команду СССР на Олимпиаду в Хельсинки в 1952 году. Я и раньше где-то читал эту версию, скорее всего, рассказанную самим «патриархом». Однако, в “64” №1 за 2003 год был напечатан протокол собрания, где принималось решение не заявлять чемпиона мира на первую доску. (Кстати, при голосовании Болеславский был единственным воздержавшимся.). В свою очередь, ИЕ рассказывал мне своё видение, где акценты расставлены по-другому.

Наиболее полно отразил ситуацию С. Воронков в статье  «КОНЕЦ ЭПОХИ» от 28 ноября 2017.  Однако он не упомянул, а возможно, и не знал, что триггером послужила ситуация со сборной СССР по …футболу на летних олимпийских играх 1952 года в той же Финляндии. Проигрывая 1:5 за полчаса до конца игры команде Югославии (в то время её главой был злейший враг Сталина Иосиф Броз Тито), советская сборная сумела отыграться, но повторный матч проиграла.

«Говорят, что по прибытии в Москву футболисты и тренеры сборной СССР долго не выходили из вагона, опасаясь, что их арестуют прямо на перроне – за проигрыш принципиальному политическому противнику. Но время шло, а люди из ГБ не появлялись, и спустя час все разъехались по домам. Однако история на этом не закончилась. Через месяц спортивное руководство страны приняло решение о расформировании являвшегося базовым клубом сборной ЦДСА. Формулировка? «За провал команды на Олимпийских играх и серьёзный ущерб, нанесенный престижу советского спорта».

Шахматистами, да и начальством, в этой ситуации владел страх! К слову, одним из тренеров нашей команды был А. Сокольский.

Любопытно мой учитель рассказывал про Олимпиаду в Тель-Авиве 1964 г. Их сопровождал майор КГБ со смешной фамилией Приставка, однако не слишком им докучавший. Лучшим книжным магазином города слыл “Болеславский”. Так он назывался ещё долгие годы после смерти дяди ИЕ. На приеме у бессменного премьера Бен-Гуриона убеждённый коммунист Ботвинник вёл с хозяином дискуссию о социалистических принципах кибуцев, а на вопрос, что запомнили шахматисты-евреи на иврите, отличился Лёня Штейн, озвучивший какое-то ругательство. Увидев улицу, названную в честь известного сиониста Жаботинского, он удивился: “Как они уважают наших спортсменов!”. Штангист-однофамилец несколько месяцев ранее выиграл Олимпийские игры.

Было ещё немало забавных ситуаций, рассказанных в соответствующем настроении. Вот одна из них. В 1954 году сборная СССР гастролировала по Южной Америке. Заканчивая выступления в Уругвае, часть команды уже сидела в автобусе, но Петросяна никак не хотели отпускать его соотечественники из большой армянской колонии, одаривавшие его всевозможными сувенирами. Сопровождающий чекист положил на сиденье кофточку для жены, приобретённую на крохи от суточных, и вышел поторопить с отправкой. Одессит решил разыграть друга и перекинул упомянутое скромное приобретение на место Тиграна, наконец вернувшегося в автобус и слегка удивившегося пакетику. “Это тебе армяне передали.” прокомментировал Геллер, и тот спокойно положил это в чемодан.

В конце апреля 1967 г. команда республики играла традиционный матч с ГДР в Берлине по схеме двух четверок. Руководителем делегации был зав. сектором спорта ЦК КПБ Павел Владимирович Пиляк. Незадолго до поездки ИЕ узнал, что 3 месяца назад с него сняли стипендию за снижение спортивных показателей. Непонятно, почему бессменный старший тренер сборной СССР на семи Олимпиадах был оформлен как играющий гроссмейстер, но это не самое “левое” решение на московской кухне. Одно распределение международных поездок чего стоило! ИЕ очень болезненно переживал лишение средств к существованию. Надо отдать должное нашему куратору, он быстро осознал место Болеславского в шахматной жизни республики и вскоре после возвращения открыл под него позицию в Школе Высшего Спортивного Мастерства.

Учебно-тренировочный сбор к Спартакиаде 1967 г. проходил в только что открывшемся мотеле “Интуриста” на 17-м километре Брестского шоссе. Удобное автобусное сообщение из центра в 2 шагах от квартиры, городские телефоны выглядели соблазнительно для ИЕ. Во время нашего первого сбора Болеславский любил следить за нашей игрой в волейбол, иногда гулял по лесу, а Нина Гавриловна носила за ним раскладной стульчик. Потом он не раз выбирался туда просто погулять. Охотно ездил на сборы в открывшийся в 1974 г.  олимпийский центр в Раубичах, где было раздолье для прогулок по биатлонным дорожкам.

После фиаско в ГДР Вересова сдвинули на пятую доску, спустя месяц незаметно поменяли с Ройзманом. Затем повторилась ситуация 1963 г. Уже в поезде, ИЕ, стесняясь смотреть мне в глаза, объяснил мнение ЦК КПБ и попросил уступить ГН. Получив желаемое, но чувствуя себя неуверенно, наш ветеран тут же предложил иметь в команде сильного запасного, например, его, чем взбесил Болеславского.

В финале Вересов опять проиграл все партии, особенно трагично в решающем матче за пятое место с Грузией. В очередном цейтноте, помня об ответственности перед командой, он предложил ничью мастеру Ломая, но когда тот отказался, не выдержал и возмутился:” Мальчишка, как Вы смеете отказываться от ничьи, когда Вам предлагает международный мастер”. Обалдевший Теймураз тут же сделал ход, подставляя фигуру. ГН схватил ее, но затем дал очень плохой шах, уводя ладью, защищавшую от мата по первой горизонтали. После этого надо было давать вечный шах, и снова, как в ГДР, подсознательное нежелание ничьи привело к просрочке времени.

Задерганный Болеславский не мог на это смотреть. “Все, можете уезжать”. В прострации Вересов походил минут 10, потом подошел к ИЕ и грубо оскорбил его. Тот вначале собирался по возвращении подать в суд, потом подостыл и ничего не предпринимал. Его друг Давид Бронштейн в своей книге “The Sorcerer-‘s Apprentice 1998”, написанной в соавторстве с Томом Фюрстенбергом, подчеркнул: “You ought to know that Veresov was very anti-Semitic. He lived in Minsk and was a real enemy of Isaac Boleslavsky”.

Летом 1968 г. Болеславского пригласили тренером студенческой сборной на очередной Олимпиаде. В команде играли два его ученика. На Клязьминском водохранилище мы в основном отдыхали, хотя с нами был лучший тренер страны. Там мне довелось получать для него письма до востребования от близкой подруги довоенных лет. Он рассказывал историю его женитьбы в эвакуации и добавлял, что у Нины Гавриловны золотые руки, но голова… Однако стоически нёс свой крест и главным приоритетом для него был достойный жизненный уровень семьи, оставляя за кадром свою персону.

Пресс-центр 1 лиги, Минск, 1976 г. Нина Гавриловна Болеславская печатает обзор руководителя пресс-центра Капенгута. Сидит демонстратор Валерий Смирнов

Для него неприятным сюрпризом стала ситуация перед доигрыванием последнего тура полуфинала, когда по всем параметрам мы не попадали в главный финал (подробнее в главе о малых олимпиадах). ИЕ, зная в первую очередь от меня об уверенных победах, жалел, что связался, но, к счастью, всё обошлось. Встряска не прошла бесследно для Болеславского, написавшего гневную статью в “Шахматы в СССР” №10 за 1968 г. стр.18 -22., причем сотрудники редакции мне говорили, что кое-где им пришлось сглаживать эмоции.

Гуляя по окрестностям, мы натолкнулись на вишнёвые деревья на косогоре. Я забрался и стал лакомиться, соблазняя ИЕ, но, когда он стал карабкаться, я быстренько сделал кадр. Однако мне не повезло – порвалась перфорация и плёнка была испорчена. На обратном пути в Вене я знал один магазинчик, где наша сборная успешно отоварила свои гроши. ИЕ был в столице Австрии 5 раз, но выводить по карте пришлось мне. Когда мой тренер увидел, что он не мог торговаться как я, попросил купить кое-что и для его семьи.

В 1968 г. на командном первенстве страны среди обществ мы жили в гостинице “Рига” напротив оперного театра. Недалеко был шахматный клуб, а рядом – популярное в то время кафе “Луна”. Как старожил, я сводил ИЕ и Тамару Головей, выступавших за “Спартак”, в это заведение. На обратном пути я спросил своего тренера, как ему там понравилось, и с изумлением услышал в ответ: ”Вы знаете, Алик, для меня это слишком дорого”.

Немного помог маэстро. Став директором Латвийского объединенного шахматного клуба и отказавшись от государственного финансирования, Кобленц организовал выпуск шахматной литературы, которая при огромных тиражах оставалась дефицитом, но поскольку в Советском Союзе  по идеологическим соображениям книги невозможно было печатать не централизованно, то пришлось ограничиться ротапринтами тиражом в 2 000 экз. Вскоре Болеславский стал в этой серии основным автором, публикуя на русском языке очередные переработанные главы, написанные для ГДР.

Даже после серийного выхода трех монографий с последующими переизданиями, его финансовые возможности были ограничены. Некоторые мастера в Минске соглашались давать сеанс только вместе с лекцией, получая через лекционное бюро шахматного клуба около 20 руб. ИЕ соглашался ехать в парк Челюскинцев за 10 руб.

В начале 70-х мы много работали над комментированием партий, вначале только в Информатор, потом и что-то в “Chess Player”, с которым я начал контактировать с 1972 г. Помимо белорусских турниров, я привозил избранные поединки с соревнований, где играл. Часть из них Болеславский отбирал для работы. Дома я находил соответствующие ссылки на предшественников, и только после этого начинался совместный анализ, который потом я оформлял и отсылал.

Как-то ИЕ предложил написать статью по шевенингену. Я тут же вспомнил свою первую теоретическую статью по проблемам этой системы, которая была напечатана в “Шахматном бюллетене”, 1967 г. №3, стр. 68-70. Однако возникающий миттельшпиль трудно объяснить доступным языком, ибо к одной и той же позиции можно прийти самыми разными порядками ходов, и в то же время в каждом из них возможны совершенно самостоятельные продолжения, и её понимание базируется на нюансах перестановок ходов. Я начал, как обычно, подбирать материал, но потом учитель отказался от нашей затеи и объяснил: “Вы знаете, Алик, я подумал и решил, что не надо нивелировать разницу в классе”. Кстати, в воспоминаниях о работе с Талем я рассказываю о нашей попытке покорить этот Монблан перед межзональным.

Перед полуфиналом очередного первенства страны во Львове 1973 г. я принял предложение двоюродного брата провести сбор в Нальчике. Член-корреспондент АМН Габрилович поигрывал в шахматы, выполнил КМС и долгие годы возглавлял Кабардино-Балкарскую федерацию. Брат боготворил Болеславского и поселил нас у себя дома. Как-то гуляя по городу, зашли в ресторан и мне захотелось цыплят табака, но цена стояла за 100 г. На мои настойчивые расспросы о возможной стоимости, официант стойко держался – “сколько завесит”. Получилось приемлемо, но почему-то на ИЕ этот мини диалог произвёл большое впечатление, и в разных ситуациях он напоминал мне – “сколько завесит”.

К 1974 г. сложилась ситуация, когда ИЕ встречался со мной индивидуально, как  правило для совместного комментирования, а с Купрейчиком, Дыдышко, Мочаловым, Шерешевским и Юферовым в другие дни. К этому времени его дочь Таня неудачно побывала замужем в Одессе и вернулась. Однажды смущённый ИЕ попросил помочь организовать для неё не шахматный контакт с моим приятелем в то время Серёжей Юферовым. Я не мог ему отказать – к концу совместного занятия, как бы случайно, дочка зашла в кабинет и, слово за слово, пригласила нас в свою комнату посидеть поболтать за бутылкой сухого.

ИЕ терпеть не мог ходить по кабинетам, но всюду его встречали с огромным уважением. Например, ИЕ со смехом рассказывал мне про заседание штаба по подготовке республики к Спартакиаде Народов СССР 1975 г., который возглавлял первый заместитель председателя Совета Министров БССР Владимир Фёдорович Мицкевич. Когда все расселись, Заслуженный тренер СССР Генрих Матвеевич Бокун, который тогда возглавлял спорт, спросил у ВФ: ”С кого начнем?”, не сомневаясь в выборе фехтования, как коронного для Белоруссии олимпийского вида спорта, и был шокирован ответом: “О чем речь, когда здесь сам Болеславский”.

В преддверии Спартакиады Народов СССР 1975 г. в Риге, Болеславский договорился с Латвийским клубом о проведении учебно-тренировочного сбора для нашей команды на Рижском взморье. Взамен ИЕ, занимаясь с нами, ещё читал лекции хозяевам. К этому времени с постоянными жалобами на глаза я попал к главному офтальмологу Минска, поставившему мне страшный диагноз – опухоль мозга. (к счастью, ошибочный). Пришлось добиваться энцефалограммы на единственном в республики аппарате. Я рассказал об этом ИЕ, он посочувствовал, заодно попросил не претендовать на первую доску. Учитель не хотел лишних проблем, хотя за пару месяцев до нашего разговора Витя набрал 3.5 из 15 в чемпионате СССР. Чтобы подсластить пилюлю, он добавил, если мне запретят играть, то возьмёт вторым тренером. Я поделился ситуацией со здоровьем с Юферовым.

Во время сбора Нина Гавриловна умудрилась огорошить Серёжу ближайшим приездом Тани “к нему”. Сказать, что он был напуган, мало – одним словом, она “из Савла сделала Павла”. Он знал, как Купрейчик тяготился ведущей ролью Болеславского в белорусских шахматах, и они написали совместное заявление в ШВСМ, отказываясь заниматься у ИЕ. Попутно возражали против моей кандидатуры в качестве второго тренера.

ИЕ ужасно перепугался. Ещё свежи были в памяти три месяца без зарплаты и унижение от Петросяна. Хотя нашего лидера заверили, что на его зарплате заявление учащихся не отразится, тем не менее, морально он был готов к капитуляции.

Слухи о возникшей ситуации распространились быстро и через пару месяцев на Спартакиаде я получил несколько деловых предложений. Сначала Алик Рошаль предложил на великолепных условиях переехать в Ташкент, затем директор Ленинградского клуба Наум Антонович Ходоров и, автономно, будущий руководитель советских шахмат Бах предложили стать местным гос. тренером. Алик, поднаторевший в составлении обменных цепочек, детально объяснил мне, как трансформировать выделяемую 2-х комнатную квартиру вкупе с минской в более приличное жильё. Я решил поинтересоваться мнением чемпиона мира, ещё выступавшего за Ленинград. Он ответил, что это не его инициатива, но знает об этом, а на вопрос, что будет представлять эта работа, составление подборок для него или беготня по кабинетам со сметами, ответил, что не знает, но, несомненно, будет такого человека использовать.

Естественно, я тут же поделился с Болеславским, на что тот, пряча глаза, посоветовал: “ Конечно, Алик, Вам надо переезжать”. Он предельно чётко дал понять, что защищать меня не будет, а ситуация через несколько дней на собрании команды вылилось в нашу короткую стычку, для большинства совершенно непонятную. До нелепой кончины спустя полтора года у меня так и не повернулся язык сказать, что триггером была его просьба, хотя, если бы её и не было, может быть позже, подвернулось бы что-то другое.

В феврале 1977 г. ИЕ вышел из дома за рыбой для кота, поскользнулся и упал на Ленинском проспекте, сломав ногу. Проходившая мимо призёр одного из женских чемпионатов республики вызвала скорую, доставившую его в леч. комиссию. Так называлось в Минске 4-е управление Минздрава. Был карантин на грипп. Забытый врачами, «незаметный пациент» просился домой. Перед выпиской врач его даже не осмотрела, а тромб уже начал своё черное дело. Через 15 мин. после появления в своей квартире он скончался.

Фото Болеславского с похорон

В это время я играл в чемпионате ВЦСПС в Вильнюсе и снова, как 11 лет назад, меня вызвали в Минск. Когда появился в знакомой квартире, был ошарашен первой же фразой Тани: “Ты представляешь, у него на книжке только 3 тысячи!”. На похоронах мне даже не дали слова. Нелепейшая смерть этого милого. обаятельного человека была для всех тяжелым ударом, но по-настоящему начинаешь постигать утрату через годы.

В интервью для “The Chess Gerald” за 1994 г.№4 стр. 59-64, я говорил: «В какой-то момент сотрудничества с Болеславским я задумался: вроде бы этим я обязан себе, этим – тоже, а что же я взял у него? И уже позднее понял, что на мне неизгладимая печать его отношения к любимому делу, его шахматного мировоззрения».

Опубликовано 04.11.2021  20:59

***

Еще материалы автора:

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.1)

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2, начало)

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2, окончание)

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2)

Первая часть была опубликована в январе 2020 г.; см. здесь

На фото: автор воспоминаний

Армия

По окончании учебы в техникуме я был приглашен на работу на минский автозавод – МАЗ был заинтересован в создании команды для выступления на Спартакиаде народов СССР 1963 г. (Когда спустя полгода выяснилось, что соревнования коллективов по шахматам исключили из программы, от меня избавились, и я пошел работать в Белгоспроект.) Техникум не мог направить меня на работу на МАЗ, ибо та была не совсем по профилю, поэтому в ответ на просьбу МАЗовцев я был оставлен вне распределения. Это давало возможность поступать в Белорусский политехнический институт наряду с обладателями «красных дипломов», в отличие от других выпускников, обязанных отработать 3 года. К тому же спортклуб БПИ был заинтересован не только в усилении команды, но и в других успехах своих студентов на всесоюзной и международной арене.

Летом я узнал, что сроки экзаменов совпадают со Спартакиадой и, попав на прием к председателю Спорткомитета БССР Виктору Ильичу Ливенцеву, вынужден был сказать, что без переноса вступительных экзаменов я не смогу поехать в Москву. К сожалению, не только мастера, но даже КМС в юношеском возрасте не было мне на замену. ВИ вызвал Рокитницкого, поручив тому прозондировать почву и через пару дней доложить, а дальше, мол, он, Ливенцев, займется сам.

То, что сделал директор шахматного клуба, испортило мне жизнь минимум на несколько лет. Он перенес мои документы на вечернее отделение, где сроки экзаменов устраивали спорткомитет. Думаю, он не вдавался в детали и не обратил внимание на отсутствие техникумовского распределения. Во всяком случае, он не смог (или не захотел) объяснить это в приемной комиссии. Но после этого меня должны были призвать в армию!

В честь бронзовых медалей на Спартакиаде народов СССР 1963 г. нас принимал секретарь ЦК КПБ В. Ф. Шауро, который предложил провести через Бюро ЦК постановление о развитии шахмат в республике, пока его босс К. Т. Мазуров отдыхал. Однако присутствовала только часть команды – молодежь и Рокитницкий с Вересовым. От последнего трудно было ждать бумажной работы, но внештатный инструктор спорткомитета по статусу обязан был подготовить предложения… Тем не менее он саботировал эту исключительную возможность получить новый клуб на 15 лет раньше. Возможно, Рокитницкий понимал, что в этом случае наш «серый кардинал» лишится рычагов влияния, т. к. число сотрудников неизбежно вырастет.

После Спартакиады я опять попросился к Ливенцеву. Он понимал недоработку, особенно в свете нашего феноменального успеха, и разработал план действий. Герой Советского Союза, один из партизанской элиты, стоявшей у руля в республике, был в дружеских отношениях с облвоенкомом, генерал-майором Василием Ильичом Синчилиным. Действуя через него, а также отдел административных органов ЦК КПБ, которому формально было запрещено вмешиваться в работу военкоматов, он согласовывал отсрочки по призыву на мифические соревнования и сборы.

Этого было бы более чем достаточно, но команда Белорусского военного округа стала чемпионом Вооружённых сил в Киеве-1963 и заботилась о своём усилении, поэтому из штаба БВО также постоянно звонили в райвоенкомат. Конечно, мне было не до шахмат, и во время бесконечных визитов туда я не знал, чей звонок был последним. Так прошла осень, а Ливенцев тем временем договорился с министром высшего образования БССР Михаилом Васильевичем Дорошевичем о переводе меня на дневное отделение, возможном только после первой сессии, чтобы избежать обхода конкурсных экзаменов.

В начале 1964 г., когда ежегодный призыв был окончен, шёл сбор студенческой команды. И вот как-то вечером в баню в зимней одежде врывается вернувшийся из Москвы Володя Багиров и со страшными глазами кричит мне: «Срочно езжай в Минск, тебя забирают в армию!» У меня еще хватило сил пошутить: «Как, в мыле?», но было ясно, что случилось нечто экстраординарное. К началу следующего рабочего дня я уже был в кабинете зам. председателя шахматной федерации Л. Я. Абрамова (председатель обычно был номинальной фигурой). Узнав о моей ситуации, умнейший Лев Яковлевич подарил мне два дня. Тут же я дал телеграмму другу, чтобы тот ускорил перевод на дневное отделение.

По возвращению домой я сразу побежал в БПИ за справкой для военкомата и принес долгожданную бумагу по адресу. Неожиданно мне обрадовались, отвели в кабинет райвоенкома, тот позвал двух посторонних, назвав их понятыми, и предупредил меня, что в случае неявки через день для отправки в часть дело будет передано в суд. Я помчался к Ливенцеву и он, не глядя мне в глаза, признался, что здесь замешаны такие силы, что он беспомощен.

Выяснилось, что из КГБ СССР была переслана в ЦК КПБ анонимка об укрывательстве меня от армии председателем спорткомитета БССР и райвоенкомом, который на самом деле терпеть меня не мог. На материале резолюция второго секретаря ЦК – «призвать!» Через несколько дней приказ министра о моем переводе был отменен.

Насчет авторства никаких сомнений быть не могло… Лишь инструктор Дома офицеров, отвечавший за выступление команды БВО, был настолько заинтересован в моём призыве. Забегая вперед, скажу, что позже, возможно, сработал эффект бумеранга. Когда я начал играть за конкурентов, результаты сборной резко ухудшились, с 1-го в 1963 г. до 8-го в 1965 и 7-го в 1967 гг. Не удивлюсь, если именно в результате этого падения результатов Б. П. Гольденов потерял работу и вынужден был уехать из республики.

Не знаю, была ли это инициатива Гольденова, но меня направили в Гродно в штаб дивизии. Там решили, что мастеру спорта будет попроще в саперном батальоне, где дисциплина полегче, чем в строевой части. Появление нового пополнения в марте было необычно. Солдаты, призванные осенью, натерпевшиеся от дедовщины, получили объект для реванша.

Некоторые офицеры, впрочем, были рады разнообразить свои будни партией в шахматы. Однажды я был дневальным, а из ленинской комнаты нашей казармы доносились политзанятия офицерского состава. Один из лейтенантов спрашивает замполита майора Кондакова: «Вы говорите об авторитете командного состава, а вот лейтенант Чанчиков не считает для себя зазорным проигрывать Капенгуту». На что тот, казавшийся до сих пор лояльным ко мне, посоветовал: «А вы почаще отправляйте его в наряд на кухню, в следующий раз подумает, прежде чем выигрывать». Занятия оканчивались ритуалом – майор спрашивал словами Евтушенко: «Хотят ли русские войны?» – «Хотят, хотят, хотят!»

А. Капенгут в 1964 г.

Какой-то отдушиной было написание писем, причём под копирку во избежание потенциальных проблем. Лёня Бондарь пытался утешить, мол, у вас же какие-то занятия должны быть. В ответ я процитировал анекдот. Старшина диктует: «Вода кипит при 90 градусах». Все записывают, а один, окончивший десятилетку: «А нас учили, что при ста». На следующий день лектор поправляется: «90 градусов – это прямой угол». Вскоре меня вызвали к начальнику штаба, и тот, пряча улыбку, объяснил, что писать можно только про здоровье.

Еще можно рассказать, как наш батальон поднимали по тревоге, чтобы в Волковыске построить за 3 дня летний кинотеатр для солдат по случаю проверки округа начальником тыла Советской Армии маршалом И. Х. Баграмяном. Спали урывками. В какой-то момент командиру нашего взвода понадобилось определить угол в уже стоящей ферме, и он послал солдата взобраться на верхотуру измерить его. Черт меня дернул подсказать, как определить его на земле. Лейтенант смерил меня взглядом и приказал выкопать яму для столба. Полдня я копал, он пришел, почесал голову – засыпай. Так я и не понял, что это было – производственная необходимость или воспитательный процесс. Как говорится, рыл канаву от забора и до обеда.

Офицеры часто выезжали на разминирования 20-летнего наследия войны, прихватывая солдат 3-го года службы. Возвращаясь, те плевали на устав и делали, что хотели. Один из них рассказал мне, что во время Карибского кризиса они спали в шинелях с автоматами в обнимку, ибо у нашей дивизии второго эшелона задача была в течение 24 часов прибыть в Берлин, а войска ГСВГ тем временем должны были дойти до Ла-Манша.

По ассоциации вспомнил, как во время учебы в институте наш преподаватель военной кафедры майор Сердич хвастался перед студентами. Тесть-генерал достал ему пропуск на разбор операции в Чехословакии 1968 г., который в штабе БВО проводил командующий силами Варшавского договора И. И. Якубовский. Чтобы поразить наше воображение, он цитировал маршала. Я понял, что планы в то время были аналогичными.

Служба в саперном батальоне привела меня к логическому финалу. Костяк личного состава был кавказско-среднеазиатским из сельской местности, по-русски эти ребята хорошо понимали только мат. Во время очередной воспитательной акции дежурства на кухне отключили горячую воду, и мы не успевали помыть алюминиевые миски к ужину. Слово за слово, меня треснули по голове, я потерял сознание.

Так я попал в госпиталь с сотрясением мозга. Проблема была с диагнозом: его нельзя было ставить, ибо в таком случае пахло военным трибуналом. Мне удалось сообщить домой, вскоре приехал мой дядя-профессор, член коллегии минздрава республики, который наладил контакт с лечащим врачом. Кое-как меня привели в норму, однако спустя 5 лет я начал ощущать постоянную усталость глаз.

Из госпиталя меня вызвал Борис Гольденов, желая узнать, насколько я в состоянии продолжать играть, но побоялся взять меня в команду на полуфинал Вооружённых сил, и в итоге победители прошлого года не попали в финал. Смешно вспоминать, как Гольденов устроил фотосессию перед отъездом с кубком и без него, с разными вариациями состава.

Зато федерация республики в матче с сильной командой ГДР не могла обойтись без меня на юношеской доске, где я выиграл свой микроматч, и в итоге общий счет стал ничейным. Вскоре я смог поехать на традиционный турнир Прибалтики и Белоруссии в Пярну. Там я не раз беседовал с Александром Кобленцом, рассказывал о своих злоключениях в армии. Он предложил переехать в Ригу служить, для чего он мог бы написать обо мне самому министру обороны. Я взял тайм-аут, решив посоветоваться с Женей Рубаном, служившим в БВО уже пару лет. Тот резонно заметил, что не представляет, как письмо попадет к Малиновскому, но считает, что хуже мне от этого не будет… Возможно, переведут в спортроту, но в другой округ – нереально. На следующий день я поблагодарил Кобленца и согласился.

По возвращению пришел запрос на характеристику и вызов на сбор к чемпионату мира среди студентов. В штабе округа не нашли ничего умнее, чем отправить меня в часть за бумагами и ждать приказа на командировку там. Пришлось опять обращаться к Ливенцеву, он позвонил знакомому генералу, тот на моих глазах устроил разнос начальнику спортотдела округа и председателю спортклуба, попутно разрешив мне ехать на сбор.

О самом чемпионате можно будет прочитать в будущей книге. После закрытия Игорь Захарович Бондаревский звонит в Москву принимать поздравления. Да, конечно, поздравляем, только Смыслов захотел поехать на Кубу вместо Ходоса, поэтому тот будет играть в полуфинале чемпионата страны вместо Капенгута, а этот обойдется лично-командным первенством СССР среди юниоров.

Стало недоброй традицией, что внештатный инструктор республиканского спорткомитета не послал в Ригу второго участника, что было отмечено всесоюзной прессой. Если мне не изменяет память, весной состоялся пленум федерации шахмат БССР, на котором обсуждался вопрос о республиканском клубе. Кира Зворыкина, руководившая комиссией по проверке работы в клубе, отметила факты вопиющих нарушений финансовой дисциплины. На должности уборщицы свыше 8 лет числилась жена директора, в зал было куплено пианино, чуть ли не единственным предназначением которого были занятия музыкой дочери Рокитницкого, и т.д. Наибольшее впечатление на меня произвело выступление гроссмейстера Болеславского. В этот момент он был сам на себя не похож, метался по сцене как раненый зверь. Он рассказывал о содержании документов, на которые я натолкнулся позже, работая в архиве клуба над материалами по истории шахмат в Белоруссии.

В своей статье 2010 г. я писал: «Читаю письмо 1956 г. из Федерации шахмат СССР председателю Спорткомитета БССР: В связи с учреждением Спорткомитетом СССР звания «Заслуженный тренер СССР» просим представить ходатайство о присвоении этого титула Болеславскому и Сокольскому. Резолюция председателя комитета Коноплина: т. Рокитницкому – подготовить. Далее читаю подготовленный ответ: Мы отказываемся ходатайствовать… ибо не знаем, что они сделали для страны (! – АК), но в республике они не подготовили ни одного разрядника. В итоге бессменный старший тренер сборной страны, начиная c 1954 г., Болеславский получил это звание лишь в 1964 г. по ходатайству членов сборной СССР, а Сокольский – в 1965 г.»

Услышав выступление Болеславского, подавляющее большинство делегатов проголосовали за предложение председателя федерации шахмат БССР Або Шагаловича просить Спорткомитет освободить А. В. Рокитницкого от занимаемой должности. Против голосовали только двое – А. М. Сагалович (возможно, по должности) и Дима Ной, который со времени занятий с Шагаловичем во Дворце пионеров не любил бывшего тренера.

Наивно предполагать, что предложение освободить Рокитницкого от должности было результатом дрязг между директором клуба и председателем федерации. Настоящей причиной было противодействие Рокитницкого учреждению в спорткомитете БССР должности инструктора по шахматам, причём Аркадий Венедиктович подчеркивал, что выполняет эти функции на общественных началах. Вот только делал это заслуженный тренер БССР по шашкам на свой лад… Впрочем, Ливенцев не любил, когда его припирали к стенке, и отказался уволить Рокитницкого.

Вернемся к первенству страны, которое мне удалось выиграть, обогнав Цешковского, Тукмакова, Джинджихашвили и др. Партия с «Джином» стала первой, прокомментированной мной в специализированной прессе – рижском журнале «Шахматы», № 19, 1964 (с. 19). Когда вскоре я оказался в Москве, член президиума федерации шахмат СССР, председатель юношеской комиссии гроссмейстер А. А. Котов, сообщил мне о решении послать меня в Гастингс, но в итоге там оказался Юра Разуваев.

Партия Витолиньш Капенгут, первенство СССР среди юношей, Рига, 1964 г.

Забавно, что Боря Гельфанд, тоже ставший чемпионом СССР среди юниоров в Риге, назвал свою статью-отчет «Двадцать лет спустя». Больше представители Белоруссии этот титул не выигрывали.

В журнале «Шахматы» (Рига), № 18, 1964, с. 14, заслуженный тренер Украины Ю. Н. Сахаров, принимавший участие в пяти чемпионатах СССР, написал: «Капенгут – сложившийся по стилю мастер, тяготеющий к сложной тактической борьбе. Он еще не всегда чувствует опасность, играя черными, не всегда рационально расходует время для обдумывания, но его превосходство над остальными участниками не вызывает никаких сомнений. Капенгут, безусловно, наш сильнейший юниор на сегодняшний день».

Золотая медаль чемпиона СССР в командном зачёте в составе сборной «Буревестника» в 1968 г. Такая же причиталась и за первенство страны среди юниоров 1964 г.

Биография человека, написавшего те строки в 1964 г., поражает. Приведу выжимки из нескольких сайтов. Когда началась война, Юрия не взяли в армию как сына «врага народа», расстрелянного в 1937-м. Он был привлечен оккупационными властями к работе переводчиком в гестапо. Позже с занятой территории немцы отправили его на принудительные работы, в угольные шахты на Запад. После освобождения Бельгии союзниками Сахаров вступил в армию США и с оружием в руках дошел до Эльбы, откуда вернулся на Украину. Был награжден американским орденом Пурпурного сердца.

Весной 1951 года в полуфинале чемпионата СССР во Львове Сахаров взял чистое первое место и выполнил норматив мастера спорта. Но звание он не получил. Последовали донос, арест, обвинение. В конце концов, ему дали 25 лет – за то, что в течение нескольких месяцев провоевал против немцев в армии США. В 1955-м Юрий Николаевич отказался от предложенной амнистии, настаивая на реабилитации, последовавшей в 1956 г.

В 1968 г., на излете оттепели, Юрию Николаевичу позволили выехать на международный турнир в Болгарии, где Сахаров победил и завоевал балл международного мастера. Но далее до конца жизни украинец оставался «невыездным» – сказывался шлейф ареста и обвинения…В 1981 г. у железнодорожной станции близ Киева был найден окровавленный, совершенно растерзанный труп Сахарова.

В 1965 г. мы играли в полуфинале страны в Омске, где Сахаров разделил 1-е место. Когда после этого его пригласили выступить на местном телевидении, Сахаров поставил условием разговор по-украински. К слову, он терпеть не мог летать, но поезда от Омска до Москвы шли трое суток, и он скрепя сердце решил лететь до столицы, а дальше ехать ночным экспрессом. Из-за нелетной погоды самолет сел в Киеве. Наутро к нему пришел Гуфельд, и Сахаров с восторгом рассказал, как он сэкономил на билете. «Не будь фраером!» Эдик потащил его в Борисполь и начал там шуметь: «Безобразие! Вместо Москвы я оказался в Киеве» – «Пожалуйста, проходите на посадку» – «Нет, я поеду поездом». Ему еще вернули стоимость пролета.

Сразу после турнира был сбор сильнейших юношей в Майори (Юрмала). Там я увидел 15-летнего Юру Балашова, который, фанатично следуя указаниям Ботвинника, засекал расстояние и время прогулок по пляжу. Занятий практически не было, а сбором руководили директор Ростовского клуба А. А. Богатин и В. Н. Юрков. Вечером на скамейках перед старым зданием гостиницы, в которой обитал также Московский симфонический оркестр, ежедневно пару часов шли разговоры «ни о чем». Я был поражен, когда Арон Абрамович слово за слово опознал кузена – скрипача, связь с которым потерялась со времен войны!

Вскоре предстоял сбор команды ЦДСА, полуфинал и финал командного первенства страны среди обществ. Команда без лидеров собралась на армейской турбазе Кудепста на полпути из Адлера в Сочи. Тон задавал Гуфельд, который страстно жаждал похудеть и заставлял всех до изнеможения гонять мяч, но потом наедался как барбос. Через пару лет он понял тщетность своих попыток и только мерил время – 20 кг назад, 30 кг и т. д.

Во время сбора я посетил турнир претенденток в Сухуми, где Болеславский помогал Кире Зворыкиной (1919–2014). Мое знакомство с Кирой Алексеевной началось в 1960 году, когда 15-летним юнцом я попал в сборную команду Белоруссии, но ее лучшие результаты, включая матч на первенство мира, были уже позади. Супружеская чета Зворыкиной и Суэтина, приглашенная в Минск чуть позже Исаака Ефремовича, получила жилье на площади Победы. Когда я познакомился с ними поближе, они были в разводе, но воспитывали совместно Сашу, подававшего большие надежды в плавании. Последние годы Кира Алексеевна жила в Москве с семьей сына, ставшего известным ученым.

У Киры Алексеевны был поистине чемпионский характер. Она с завидным упорством зацикливалась на себе. Многолетняя журналистская деятельность, постоянные занятия спортом, даже ее отношения с окружающими лишь подтверждают это. Очень едкое остроумие, однако, заканчивалось на своей персоне.

Мне приходилось бывать ее тренером, и я не переставал удивляться, с какой жадностью Зворыкина постигала новые знания, причем на другой день могла повторять то же самое вновь и вновь, ибо память сдавала. Она всегда была готова играть в мужских чемпионатах республики с мастерами. Лучший результат был в чемпионате 1961 г., где Кира Алексеевна выиграла у Гольденова, Сокольского и Шагаловича, а ничьи сделала с Багировым и Ройзманом.

Иногда в голову Зворыкиной приходили оригинальные решения. Однажды в очередной партии я избрал незнакомую для нее систему староиндийской защиты. Она подумала 40 минут и перешла к защите Грюнфельда. Я не уверен, что любой гроссмейстер сообразил бы, как это сделать.

Когда международный арбитр Зворыкина согласилась быть главным судьей 42-го женского чемпионата СССР (Таллинн, 1982 г.), она не представляла, что окажется в эпицентре крупного скандала. Супружескую пару Бориса Гулько и Анну Ахшарумову долго не выпускали в эмиграцию. На чемпионат страны был командирован человек из КГБ, чтобы «опекать» Аню. В решающей партии Нана Иоселиани просрочила время во встрече с ней. Эта победа делала Ахшарумову чемпионкой СССР. Чекист позвонил в Москву. Началось «выкручивание рук» Зворыкиной. Только главный судья мог принять решение продолжать партию. В этот трудный момент Кира настояла, чтобы ей сообщили об оформленном решении Федерации шахмат СССР.

Больше половины участниц подала протест главному судье. Зворыкина потом рассказывала, с каким трудом она уговаривала шахматисток отозвать свои подписи, ибо хорошо представляла, чем это грозит им. Зато через пару часов на требование чекиста ознакомить его с заявлением, она с улыбкой спросила: «Какое заявление?». Я думаю, она не перешла Рубикон порядочности, который каждый для себя устанавливает сам. Известно, что многие советские чемпионы опускали свою планку ниже и ниже. На мой взгляд, исключение составлял только Борис Спасский.

Вернёмся в 1964 г. Потом Кобленц пересказал мне содержание своего письма Малиновскому: «…Ваши слова о подготовке своего, армейского Таля запали мне в душу…» и далее изложил мою ситуацию. Затем это послание было отправлено порученцу Родиона Яковлевича полковнику Комиссарову. Дочь маршала Наталья Родионовна рассказывала: «Папа действительно был хорошим шахматистом и считал, что военному человеку играть в шахматы полезно и даже необходимо. У него была богатейшая шахматная библиотека, книги с автографами Ботвинника и других легендарных шахматистов».

В ЦДСА показали телеграмму Ливенцева, где он пишет, что мне созданы все условия, и просит отменить решение о переводе. На ней – резолюция министра: «Подтвердить приказ». Мне пришлось вновь появиться в своем саперном батальоне и забрать пакет с документами.

Проездом в Минске договорился с друзьями о вечеринке по случаю 7 ноября. Предполагалось вначале посидеть в кругу семьи, а потом встретиться на только что полученной Лёней Бондарем квартире – на бульваре Толбухина, рядом с кинотеатром «Партизан». В квартире была лишь раскладушка, а вместо хозяина его сестра. Я немного запаздывал, однако заметил у подъезда редчайшую по тем временам «Чайку». Зашёл; половина компании была мне незнакома. Лариса представила меня как-то помпезно, не характерно для нее. Батарея бутылок, многих этикеток я раньше никогда не видел. Играют два магнитофона. Танцую с незнакомкой – она оказалась школьницей выпускного класса, недавно переехавшей в Москву. Где там живёт? На Ленинских горах. «Где правительственные особняки?» – «Недалеко, и вообще, папа сказал, чтобы поздно не возвращалась».

Незнакомая часть компании дружно уехала, но одного парня заинтересовала подруга Ларисы, и Арнольд вернулся, а дальше всё встало на свои места. Я разговаривал с Наташей Мазуровой, которая пару недель как переехала в столицу, и папа отпустил ее повидать друзей, предоставив персональный ТУ-134 с сопровождающим. С ней были Наташа и Лена Машеровы, Лена Притыцкая и еще кто-то. Злые языки мне потом говорили, что новый знакомый увивался за другой Наташей, но в конце концов Петр Миронович его выгнал.

По приезду в Ригу я явился к начальнику Дома офицеров подполковнику Орлову. Он предложил на следующий день встретиться у штаба Прибалтийского округа, чтобы представиться руководству. Однако, посмотрев на меня в форме, вздохнув, босс предпочел оставить в машине. В итоге зам. командующего округом подписал разрешение на проживание у родственницы с выплатой денежной компенсации за питание (78 копеек в день). Приписали меня к топографическому отряду, учитывая мои курсы геодезии в техникуме и БПИ. По итогам года как член сборной страны – чемпиона мира среди молодёжи – я получил фотоаппарат с гравировкой: «рядовому Капенгуту от министра обороны».

Безусловно, в сравнении с саперным батальоном на границе это была сказка. Однако появились две проблемы – на что жить и что делать. Помог маэстро – так друзья звали А. Н. Кобленца. Он организовал еженедельные занятия в Рижском институте инженеров гражданской авиации, а также рекомендовал в газету «Советская молодежь» вести шахматный отдел.

Чуть позже я стал постоянным автором рижского журнала «Шахматы», причем забавным способом – обнаружив плагиат! В № 7 (апрель 1965 г.) статья Б. Беленького повторяла фрагмент из брошюры В. Пушкина «Эвристика и кибернетика». Ответственный секретарь А. Домбровскис, руководивший журналом при зицредакторе Тале, испугался шума (который я и не собирался поднимать – просто демонстрировал свою память) и потребовал доказательств. Пришлось мне раздобыть эту книгу, а он, в порядке компенсации, открыл зеленую улицу для материалов «чужака».

Сложнее было с времяпровождением. Конечно, начальник отдела туризма и шахмат отставной подполковник Воробьев не слишком жаловал мой вольный статус, требуя присутствия в Доме офицеров, а в случае выборов даже отправляя в спортроту на голосование (в форме, с ночевкой). Иногда я засиживался в республиканской публичной библиотеке, продолжая копаться в каталогах журнальных переводов.

Слева направо: А. Воробьёв, зам. начальника Дома Офицеров, член сборной Прибалтийского округа Розалия Абрамовна Мещанинова, помогавшая М. Талю создать книгу о матче с М. Ботвинником, А. Капенгут

Совсем по-другому жизнь пошла, когда тетя познакомила с сыном своей приятельницы Мариком Блюмом, и он пригласил меня в молодежную компанию, где смутное отношение к шахматам имел лишь отец Лени Сандлера, который сейчас живет в Австралии. Кстати, на первой вечеринке я обратил на себя внимание, обыграв его вслепую. Часто приходилось встревать в политические споры. Оттепельный (я бы сказал, вегетарианский) период в жизни страны, когда появилось много отсидевших по 58-й статье, и лишь слегка преследовалось инакомыслие, привел к росту национального самосознания, подталкивавшего к эмиграции. В нашей компании постоянно шли дискуссии об этом. Я защищал позицию, сходную со многими высказываниями Ильи Эренбурга, и всегда был в меньшинстве, но меня уважали, поэтому терпели, хотя другие с аналогичными взглядами долго не задерживались.

Ближе других был Вульф Залмансон. Когда я по возвращении в Минск женился, как-то поздним вечером раздался звонок. Вульф пришёл в офицерской форме, и я не сразу узнал его. Поговорили тогда совсем немного. Вскоре по «самолетному делу» его приговорили к десяти годам. Дружил я также с Маргаритой Соломяк, вскоре вышедшей замуж за Арона Шпильберга (позже его арестовали на волне гонений на еврейских активистов).

Марик Блюм c горящими глазами пророка был, можно сказать, неформальным лидером сионистской молодежи. Когда в 1966 г. я вернулся из Швеции, мне рассказали, что его посадили после стычки с милицией на концерте израильской певицы Геулы Гиль. После отсидки его побыстрее выпихнули в Израиль, где он сменил имя на Мордехай Лапид, стал активистом поселенческого движения, и был убит палестинцами из проезжавшей машины в 1993 году. Погиб и его 18-летний сын, трое других детей были ранены. Всего у него их было 15.

Тем не менее позже я жалел, что в этот период жизни недостаточно занимался шахматами, особенно анализом и классическим наследием, несмотря на огромное количество сыгранных партий и громадную практику игры в блиц. Очень не хватало Болеславского с его подходом. Милейший маэстро был прекрасным организатором, превосходным собеседником, но практической помощи оказать не мог.

Вскоре мне пришлось уже в новой команде, ставшей своей на пару лет, отбираться в лично-командном полуфинале чемпионата Вооружённых сил в Вильнюсе. В сборной Прибалтийского округа играли чемпион СССР среди юношей 1960 г. Толя Шмит, будущие гроссмейстеры Лева Гутман и Юзик Петкевич. С некоторым трепетом я познакомился с легендой шахмат Милдой Рудольфовной Лауберте. 12-кратная чемпионка своей страны играла в женских чемпионатах мира еще до войны. Ее муж, гроссмейстер по переписке Лу́цийс Э́ндзелинс, в 1944 г. эмигрировал в Австралию. Когда мы заговорили о нем, я понял, что он ей по-прежнему дорог. Свекор остался крупной фигурой в латышской филологии, академиком и почетным доктором дюжины зарубежных университетов.

В Вильнюсе мы играли в гарнизонном Доме офицеров; бывшем генерал-губернаторском, а ныне – Президентском дворце.

В гостинице «Вильнюс» я жил в одной комнате с главным судьей, капитан-лейтенантом Сергеем Агассиевым. Мы быстро нашли общий язык, и я был зачарован его биографией. Попытаюсь восстановить часть его рассказов. Все было необычно, начиная с национальности Агассиева (ассириец). Он плавал на атомной подлодке, во время 8-месячного похода к берегам Индонезии получил дозу облучения. Стал адъютантом командующего Тихоокеанским флотом. Потом учился на закрытом факультете Военно-политической академии. Впоследствии кто-то говорил, что Агассиев стал военно-морским атташе в Египте.

В судейскую коллегию входили также Леня Верховский и Дора Анчиполовская, которая была первым приятелем, кого я встретил в аэропорту Бен-Гуриона в 1989 г., когда прилетел со сборной СССР на командный чемпионат Европы в Хайфе. С 1967 г. там не было советских самолетов, и до 1989 г. мне трудно было представить себя на Земле обетованной.

Дора много переводила с французского и даже издала «Мемуары одинокой женщины», где писала о своих отношениях с Корчным, Штейном, Авербахом и т.д. В 2008 г. ее убили в Иерусалиме. Леня любил рассказывать анекдоты, помнил очень много всякой всячины, написал кучу книг, но старался «плыть по течению».

Запомнилось, как Женя Рубан менял свои талоны у буфетчиц, запивал булочку кефиром, а на сэкономленные гроши покупал в букинистическом книги Бердяева, Ильина, Шестова и др. В Прибалтике кое-что еще сохранилось из досоветских изданий, да и КГБ был помягче.

К слову, рижский окружной Дом офицеров, в котором мне пришлось околачиваться два года, также занимал одно из лучших зданий города. Оно было построено в стиле «Арт Нуво» в начале ХХ века; до и после Советской власти принадлежало рижскому латышскому обществу. В апреле 1965 г. в «золотом зале» этого здания играли матч претендентов Керес и Спасский, а я, как в какой-то мере хозяин, руководил работой пресс-центра. Большинство публики болело за эстонца, не в последнюю очередь по политическим мотивам, и по окончанию решающей острейшей партии победитель стоял в одиночестве. Заметив это, я тут же подошел к Боре и начал заговаривать ему зубы, чтобы он не обращал внимания на реакцию окружающих.

Летом в Одессе проходили финалы командного и личного чемпионатов Вооружённых сил с разбежкой около 2 недель. Там я познакомился с Милой Цифанской и Мариной Глезер, которые играли на девичьей доске за Сибирский и Белорусский округа. Если вторая быстро поменяла шахматы на программирование (сейчас мы иногда пересекаемся в Чикаго), то Людмила, переехав в Гомель, игру не забросила и принимала активное участие в шахматной жизни республики. В 1978 г. стала чемпионкой БССР, а в 1980 г. в составе команды Белсовета победила в командном первенстве ДСО «Спартак». Вместе с Цифанской мы играли и в Кубке СССР среди обществ в 1982 г. (за «Спартак»), а ещё раньше, в 1968 г., выступали в аналогичном турнире в Риге, только в разных командах. Людмила вышла замуж за постоянного участника белорусских турниров 1970-80-х гг. Борю Марьясина и уехала в Израиль, где стала международным мастером и основным членом сборной на Олимпиадах и чемпионатах Европы.

Участники личных турниров оставались на эти 2 недели в Одессе за счет ЦДСА, что послужило темой для фельетона в «Красной Звезде». Однако, если подсчитать стоимость билетов туда и обратно, да и сборы по подготовке каждого, то получилась бы сумма, на порядок большая, но шума было изрядно.

Чемпионом стал Савон, оторвавшись на 3 очка от второго призера. Его игра производила на меня очень сильное впечатление, даже большее, чем на 39-м чемпионате СССР, который он выиграл (может быть потому, что я сам тогда вкладывался по-черному и не замечал ничего вокруг). Володя погружался в игру настолько, что его почти не оставалось для кипящей вокруг жизни.

Тогда мы в течение восьми лет много времени проводили вместе. Савон не был большим интеллектуалом, его непосредственность иногда вызывала улыбку, но харьковчанин был искренним добрым парнем. Если бы федерация на самом деле заботилась о пополнении большой сборной, то, выделив ему несколько международных турниров, сняла бы с него заботу о титуле, как средстве обеспечить себя. Не сомневаюсь, что в этом случае его талант заиграл бы новыми красками. Смешно сказать, что в 1965 году, набрав в полуфинале +7 и став третьим, он оказался за бортом финала, а в двухступенчатом чемпионате «Буревестника» мой друг Эдик Бухман вышел с +1, Толя Быховский же – вообще с 50%.

Уже после того, как он стал чемпионом СССР в 1971 г., его послали в Чили. Там Савон сыграл в небольшом турнирчике в Ла-Серена, а потом к нему обратился второй человек в компартии Родриго Рохас и попросил бесплатно поездить по глубинке с выступлениями, чтобы поддержать социалистическое правительство Альенде и продемонстрировать солидарность и дружбу советского народа. Володя мотался в тяжелейших условиях по 2-3 сеанса в день, но был искренне горд своей миссией. Я думаю, что никто больше из наших гроссмейстеров не был способен на это.

Наконец я сыграл в полуфинале чемпионата СССР. Четыре предыдущих года у меня были шансы сделать это раньше, но увы…Об одном из победителей – Сахарове – я уже писал, а вот о двух сбоях в профессиональной работе мозга – нет.

Партия с приятелем-соперником Виталием Цешковским – на 19-м ходу могу выиграть качество, но у черных есть компенсация, оценивая ее, истратил много времени. Решил поискать что-то еще, не нравится. Время поджимает, думаю, что надо вернуться к первоначальному замыслу и… не могу его вспомнить. В цейтноте упустил выигрыш, прошел через проигрыш, спустился в зал, и болельщик спрашивает, почему я так долго думал и не взял. Только после этого вспомнил вариант. Безусловно, провал в памяти, но интуиция не подвела – инициатива черных в этом случае была опасна.

Еще один прокол случился во встрече с Бухути Гургенидзе. Воюя против староиндийского клина, я разменял тяжелые фигуры по вертикалям «b» и «f» и забрал пешку на а7 с технически выигранной позицией. Собираюсь вернуть коня на b5 и, с рукой в воздухе, замечаю, что зеваю в два хода фигуру. Нормальная реакция – поставь назад и отдышись, есть и другое поле. Но в голове мелькают обрывки мыслей – что я делаю? Ведь можно свихнуться! И как противовес – а что тебе эта фигура, эта партия, этот турнир, эти шахматы! И я опускаю коня на отравленное поле. Стоит сказать, что после секундного затмения я сумел без фигуры при доигрывании сделать ничью. Может, это последствия армейского сотрясения? Слабым утешением был приз за самую красивую партию турнира против Баранова.

Другой победитель этого полуфинала – Эдик Гуфельд – завел разговор о поездке его тренером на чемпионат страны. Конечно, я знал, что ни на одно его слово нельзя положиться, но побывать на таком сильном турнире хотелось. Однако действительность превзошла ожидания. В Дом офицеров пришла бумага из ЦДСА: «…командировать в Таллинн… с постановкой на питание и размещением в одной из воинских частей города».

Идея сменить махонькую комнатушку тети на казарму меня не прельщала, к тому же компенсацию за еду уже получил. Вообще, начальник Дома офицеров неплохо относился к протеже министра и подписывал без разговоров бесконечные командировки в Минск, когда в календаре открывалось очередное окно. Я наловчился, как основание, использовать директиву министерства обороны по всем спортивным мероприятиям года – отыскать в здоровом томе нужную строчку тяжело даже для компетентного человека. В итоге он подписал обоснование: «Для просмотра партий чемпионата СССР».

Когда я разместился в той же гостинице, что и участники, Гуфельд встревожился, и я объяснил свой статус. Он начал мямлить, что вот-вот оформит нормальные условия, но хотя верить ему было бы наивно, я начал работу. Да и его подготовка к партии выглядела как анекдот. Играя белыми с Кересом, после 1.е4 е5 он, в мандраже, не знал, как сделать ничью! Присутствовавший при этом цирке Леня Штейн, вдоволь подтрунивавший над ним, предлагал один за другим способы добиться искомого результата. Однако за доской Эдик преобразился и даже пожертвовал Паулю Петровичу пешку в дебюте!

В итоге через неделю он решил сохранить хорошую мину при плохой игре, и, чтобы не пришлось компенсировать расходы за свой счет, заявил, что он отказывается от моей помощи. Зная, с кем имею дело, подозвал Володю Савона как свидетеля его слов. Пока оставались деньги, помогал Гене Кузьмину, потом вернулся домой.

После очередного чемпионата Латвии, утешая Толика Шмита, неудовлетворенного своим выступлением, я сказал, что он, как и в прошлом году, разделил 3-4-е места, на что тот отпарировал: «Только тогда впереди были Таль и Гипслис, а сейчас Айвар и ты». О нравах в республике в то время можно судить по закрытию, когда второму призеру ничего не досталось. Случайно Толик проболтался, что ему дали 15 руб. Я не выдержал и поинтересовался у директора Солманиса. Думаете, он извинился? «Откуда я знаю? Сколько он Вам назвал?» В итоге мне выписали на 5 руб. больше, чем Шмиту.

В турнире мне удалось применить подготовленную дома оригинальную идею в славянской защите на 7-м ходу – это была моя первая новинка, напечатанная в «Информаторе» 1/374. За последующие полвека вариант многократно испытывался на гроссмейстерском уровне, но так и остался анонимным. В целом, я думаю, что число моих новшеств за это время приближается к тысяче, а количество комментированных партий зашкаливает за нее.

Ставший чемпионом Айвар был представителем титульной национальности, что давало ему определенные преимущества. Несмотря на то, что он был членом КПСС, однажды он сказал мне в переполненном «золотом зале» Дома офицеров: «Здесь тебе Латвия, а не Советский Союз!»

Чемпионат ВС обернулся для меня кошмаром – в середине турнира меня отправили в Минск к отцу, но не предупредили, что папа уже умер. Панихида была в школе, которой он руководил с нуля более 10 лет. Когда-то в детстве я приходил в учительскую и часто играл в шахматы с преподавателем математики, Героем Советского Союза Владимиром Алексеевичем Парахневичем. Когда отец схватил очередной инфаркт, тот возглавил школу. С сочувствием он сказал: «Жалко старика». Я напомнил, что папе было всего 54 года. Вернувшись в Вильнюс, я слег на нервной почве; ребята навещали меня и расписывали ничьи. Только Виктор Желяндинов хотел меня обыграть, но не сумел.

Сразу по возвращении из Швеции Эдик Бухман и я, не заезжая домой, отправились на полуфинал СССР в Краснодар. Играл я там, увы, очень легкомысленно. В итоге, как и в прошлом году, не хватило до выхода 1,5 очка из 17; это очень много. Забавный эпизод – на рынке, увидев меня в сверхмодной нейлоновой рубашке, какой-то темпераментный кавказец кричит: «Продай, 10 рублей даю». Пришлось ему объяснить, что у нее госцена 25. Он кивнул соседке по прилавку и увязался за мной, по дороге набавляя цену. У дверей гостиницы он говорил уже о 75 руб., и я еле удержался, чтобы не зайти с ним в свою комнату и отдать ее за эти деньги.

Как всегда, очередная партия с Гуфельдом привела к очередному конфликту. В сложной позиции он пожертвовал качество с неясными шансами. Перед ним стояла дилемма – или жертвовать фигуру с потенциальным вечным шахом (однако если я уклоняюсь, у него опасная атака), или его инициатива выдыхается. Задача – спровоцировать на продолжение борьбы после жертвы коня. Как? Вывести меня из себя. Первый этап – предлагает ничью. Я реагирую соответственно – прошу сделать ход, и я обдумаю его предложение, а сам в зале подсаживаюсь к Роме Джинджихашвили и сообщаю ему о предложении Эдика. Следует ход по пути к вечному шаху, я сажусь за доску, а мой партнер встает и с апломбом произносит: «Теперь я на ничью не согласен». Мне стало любопытно, что он сделает? Подписываю бланки и останавливаю часы.

Р. Джинджихашвили и А. Капенгут

Он садится за доску: «А у тебя свидетели есть?» – «В зале Джин видел» – «В зал можешь кого угодно приводить (было сказано порезче). Зови судью, я требую очко из-за остановки часов». Зову главного судью Поволоцкого (из Гродно). Гуфельд заявляет, что он не предлагал ничью, потом, что он предложил полтора хода назад. «Да, поражение», – говорит судья. «Вы сомневаетесь, что он предложил ничью?» – «Нет, но ты не имел права, согласившись на ничью, останавливать часы». Судьи собрались за сценой, начался гвалт. Васюков в цейтноте останавливает время и идет за сцену, требуя прекратить это безобразие. Гипслис мне шепчет: «Если тебе засудят, я потребую то же для Васюкова». Звонят в Москву, те предлагают продолжать партию. Эдик тут малость протрезвел, ведь, устроив этот сыр-бор, сейчас он должен будет жертвовать фигуру и давать вечный шах. «Ладно, ничья», – промямлил он. После этого эпизода в очередном издании кодекса появилась строчка: «Остановка часов из-за недоразумения не влечет за собой никаких последствий».

Надо же было судьбе так распорядиться, что его выход в финал зависел от меня. Если бы мне нужно было сделать ничью, чтобы он не вышел, то вопрос бы не стоял, но проигрывать черными Васюкову не хотелось. Естественно, Гуфельд пришел ко мне, можно с натяжкой сказать, что извинился, и попросил играть с полной отдачей, разработав целую шкалу, начиная с моего проигрыша, до результата, благодаря которому он попадает в финал. При этом оставил мне 25 руб. в счет будущей премии – для солдата это не так уж мало.

У Эдика нервная система не выдерживала перегрузок и он, быстро сыграв вничью, прошептал: «Удваиваю». Партия была отложена в чуть худшей позиции и через несколько часов предстояла защита. Гуфельд уже был пьян в стельку, мешал анализировать, лишь повторял: «Утраиваю». Помог Толя Лейн со свежей головой. Еще 5 часов доигрывания – и протрезвевший Эдик собирает друзей для импровизированного банкета. Наивно полагавший, что он мне должен, я держался рядом. В магазине у кассы наш победитель шарит по карманам и просит меня заплатить: «Ведь я тебе должен намного больше». В итоге мне осталась лишь сдача…

(окончание следует)

© Albert Kapengut 2020

Опубликовано 21.12.2020  20:13

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.1)

 

Альберт Капенгут

Я с детства знал, что газеты могут лгать…

Я решил начать записывать картинки прошлого. Почему-то мне раньше казалось, что мемуары пишут очень старые люди – «одной ногой в могиле». Тут же вспомнил Юру Разуваева, который рвался ко мне домой прочитать книгу Сомерсета Моэма «Подводя итоги» (The Summing Up, 1938), вышедшую в русском переводе в 1957 году. Как мы смеялись, узнав, что написал её Моэм за 27 лет до своей смерти, а после выхода «Итогов» он подарил миру кучу шедевров!

Думаю, что мой безвременно ушедший друг, еще в молодости зачаровывавший нас блестящими рассказами-воспоминаниями, мог бы приподнять завесу советского официоза, дать почувствовать аромат нашей молодости, а через него и запах эпохи. Но увы… Что может сейчас рассказать об этом времени журналист, дотошно штудирующий ветхие газеты того периода! «Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании я увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность». Эта цитата из Джорджа Оруэлла погружает нас в перевернутый мир «1984», где он писал: «Кто владеет настоящим, владеет прошлым». Это можно с полным основанием отнести к истории шахмат в Белоруссии 1950-70 годов.

Хочу без прикрас поведать об этом времени не только как очевидец, но и как активный участник. Мой рассказ не столько о карьере, хотя «из песни слов не выкинешь», сколько о запомнившихся ситуациях, зачастую смешных, иногда нелепых, и пунктиром о людях, встречавшихся на пути, иногда со штрихами биографий. Мне хотелось бы побудить читателей заинтересоваться поиском более полной информации. Где-то пишу о событиях, повлиявших на мое мировоззрение, и совсем мало о личной жизни.

Детство

Начну, пожалуй, с момента, когда шахматы вторглись в мою детскую жизнь. Семилетним мальчиком я увидел, как дядя со старшим сыном играют на шашечной доске какими-то разными фигурами и при этом жмут кнопки сдвоенного будильника. Я начал приставать к отцу, который и объяснил азы незнакомой игры. Поскольку нормального комплекта под рукой не было, в дело пошли шашки, пробки из-под зубной пасты и тройного одеколона. Для королевской четы использовались нестандартные детали. Папа не мог запомнить мои условные фишки, сердился, но все равно выигрывал.

Через несколько месяцев на день рождения дядя подарил деревянную доску с фигурами, а еще через год – книги Григория Левенфиша «Шахматы для начинающих» и Георгия Лисицына «Заключительная часть шахматной партии». Я набирался опыта в основном в пионерских лагерях, летом, но в третьем классе ситуация изменилась. В школе прочитали лекцию о пользе труда, и мы с одноклассником решили записаться в кружок «Умелые руки» Дворца пионеров. О нашем начинании мы раззвонили дома, но, когда робко зашли в комнату Дворца, нам задали обескураживающий вопрос: «А что вы умеете делать?». Мы чистосердечно признались… «Вы знаете, ребята, у нас только с 5-го класса». Возвращаться домой несолоно хлебавши было стыдно, и я сказал: «Колька, я по второму этажу, ты по третьему, ищи кружок, куда можно записаться».

Так мы попали к Або Израилевичу Шагаловичу. Мой друг вскоре бросил кружок, а я застрял. В двух первых турнирах я выполнил нормы 5-го и 4-го разрядов, но занимал только второе место, первое же брала семиклассница Фаинка Турецкая. Вскоре выяснилось, что больше там делать нечего: в 42-й школе я занимался во вторую смену, а в утренней группе Дворца было всего несколько обладателей четвертого разряда, и нельзя было подняться на следующую ступеньку.

Летом родители отправили меня в пионерский лагерь «Стайки» – он находился рядом со спортивным лагерем, где сборная республики готовилась к Первой летней Спартакиаде народов СССР 1956 года. Павел Васильевич Григорьев, будущий тренер знаменитого борца, троекратного олимпийского чемпиона Александра Медведя, набирал группу на новый учебный год прямо через забор, разделяющий наши комплексы, избегая утомительных поисков в сентябре. Но и здесь мне не фартило – пока вечером из школы добирался в клуб стройтреста № 1 на Долгобродской на трамвае, пропускал ползанятия с объяснением приёмов. Долго я не продержался.

В нашем классе «физичка» немного играла в шахматы, и ей поручили курировать выступление школы в традиционном турнире на приз республиканской пионерской газеты «Зорька». Она пригласила меня в команду, где я оказался самым юным, а лидером был перворазрядник Вадим Анищенко. Его отец также любил играть; когда я учился на стройфаке БПИ, он был там зав. кафедрой. Школа в двух шагах от главной магистрали города напротив здания КГБ не могла не быть элитной. Впоследствии я узнал, что в 1947 г. её окончил будущий нобелевский лауреат Жорес Алфёров.

Как-то воскресным утром я встретил спешащим другого участника школьной сборной Эдика Зелькинда, который жил неподалеку во дворе знаменитого здания «холодной синагоги» на Немиге. Оказалось, он опаздывал на турнир во Дворце пионеров. Конечно, я помчался с ним и выяснилось, что я могу играть по воскресеньям! Началась новая жизнь.

Очередные занятия во Дворце пионеров в 1957 г. У демонстрационной доски стоит А. И. Шагалович. На переднем плане Тамара Головей играет с Володей Мельниковым

В группе выделялся Володя Литвинов, но он нечасто появлялся на занятиях. Строго говоря, так называть их можно лишь условно. Иногда Шагалович ставил нам позиции из потрепанного тома Г. Лисицына «Стратегия и тактика шахматного искусства», изредка – этюды из сборника «Советский шахматный этюд». Интересней было во время матчей на первенство мира – шла оживленная дискуссия. Совсем редко Або Израилевич давал нам сеансы. Однажды я быстро выиграл в варианте 5…Са5 французской защиты. Остальные три партии еще не кончились, и он захотел взять реванш, но снова проиграл, на этот раз в системе Раузера сицилианской, где сеансер поторопился взять отравленную пешку на d6. Сейчас трудно представить четверторазрядника, дважды побеждающего в маленьком сеансе без 5 минут мастера. Норму Шагалович и Ройзман выполнили в специально организованном турнире летом 1957 г.

Конечно, решающим фактором роста стало взаимное общение. Все гонялись за свежими спецбюллетенями (по дороге на углу улиц Энгельса и Карла Маркса был хороший магазин «Союзпечати»), новыми книгами, удивляли друг друга интересной информацией. Выделялся Боб Зборовский. Как-то, немного опоздав, я впервые увидел его жгучую шевелюру и значок 3-го разряда. Он доказывал Алику Берману перевес белых в «кривом» варианте защиты двух коней. Эдик восхищался Наташей Зильберминц, ставшей призером чемпионата БССР среди женщин (по-моему, в 1958 г.). В 1963 г. в день, когда ей исполнилось 20 лет, они поженились, а я был свидетелем… Алик Берман позже женился на Кларе Скегиной, но спустя лет 10 разошлись, она уехала в Израиль и в 2007 г. её не стало.

Генна Сосонко в новелле о Жене Рубане пересказывает мою историю о традиционном первенстве белорусских Дворцов и Домов пионеров в зимние каникулы 1957/58 гг., которое с 1947 г. играло роль командного чемпионата республики среди юношей, а результаты 1-й доски неофициально заменяли личные состязания. Этот принцип был заимствован из всесоюзного календаря. Немногие знают, что в 1954 г. на командном первенстве СССР среди юношей успешно выступал Толя Парнас, а двумя годами позднее сильнейшим юношей страны стал Олег Дашкевич, но на чемпионат мира поехал пасынок В.В. Смыслова В. Селиманов, занявший лишь 4-е место и впавший в глубокую депрессию после этого. Спустя 3 года он покончил с собой.

Вернемся к нашему турниру. Столице республики предоставлено право выступать двумя командами для чётности, и тренеры из других городов настояли на том, чтобы минские команды играли между собой в первом туре. Шагалович, опасаясь конкуренции, приказал второй команде проиграть с крупным счетом. Мы не умели и не хотели этого делать. На первой доске я черными остался с лишней фигурой и демонстративно подставил ладью Алику Павлову. Тем временем Женя Рубан из Гродно выиграл на 1-й доске все партии.

К слову, далеко не во всем, что я рассказывал Генне, можно узнать источник. В разговорах о Тале Сосонко с интересом поглощал массу мелких фактиков из жизни 8-го чемпиона мира, создающих общую картину, которую с завидным мастерством отлил в форму увлекательного рассказа. Однако было обидно, когда я делился с ним абсолютно не для печати словами Болеславского о взаимоотношениях с Бронштейном, а после выхода в свет книги «Давид Седьмой» (2014) Сосонко ехидно заявил, что он мог это узнать и не от меня!

В 1958 г. я случайно узнал, что мой друг Эдик Зелькинд учится с Толиком Сокольским, сыном мастера Алексея Павловича Сокольского, и что Эдик даже взял автограф маститого автора у него дома на нашей настольной книге тех лет – минском переиздании «Шахматного дебюта». Алексей Павлович пригласил одноклассника сына на свои занятия в «Спартак». Это недолго оставалось тайной от нас и вскоре, продолжая трижды в неделю околачиваться во Дворце (занятий практически не было, ибо Шагалович явно филонил), наша троица (+Боб Зборовский) ухитрялась еще дважды наведываться в бывший костел на площади Свободы, который был тогда передан ДСО «Спартак». Народа было немного, трудно представить, как всемирно известный теоретик мог ходить по школам, собирая детей.

Дебют Сокольского

Работа в «Спартаке» отнимала только два вечера в неделю, поэтому Алексей Павлович мог сосредоточиться на написании книг, которые до сих пор переиздаются на многих языках мира. Особенно много времени он отдавал популяризации дебюта 1.b4, названного его именем, хотя Тартаковер еще в 1924 г. назвал этот ход дебютом орангутанга. Можно представить реакцию автора, когда А. Котов на матче М. Ботвинник – Т. Петросян в 1963 г. подошел к АП, разговаривавшему со мной, и выдал анекдот: «Сидят в зоопарке две обезьяны и играют в шахматы. Одна пробует 1.b4, на что другая говорит – зря стараешься, все равно потом назовут дебютом Сокольского». Тем не менее свою книгу по этой теме АП назвал «Дебют 1.b2-b4», вышла в Минске в 1963 г. Несколько лет я даже считал своим долгом одну партию за турнир начинать так, а ученик АП по Львову заслуженный тренер Казахстана Борис Каталымов играл этот дебют всю жизнь.

Из учеников Сокольского в Минске можно вспомнить братьев Сазоновых, Руденкова, Муйвида, Карасика. Большую помощь в судействе (и не только) оказывала его жена Елена Павловна. Хотя мы не распространялись у Шагаловича о наших эскападах, он подозревал это и отпускал ядовитые комментарии в адрес Алексея Павловича. Мягкий по природе, Сокольский всегда старался обходить острые углы. К сожалению, мне чаще, чем хотелось, приходилось видеть, как АП не отвечал на выпады в свой адрес. Это был настоящий русский интеллигент старой закваски.

Однажды Сокольский, уезжая на турнир, поручил жене послать очередные ходы в чемпионате СССР по переписке, спросив у меня совета, и был ужасно возмущен одним из них. (За 12 лет нашего общения я не помню случая, чтобы он так выходил из себя!) Спустя 8 лет я «отреваншировался», объяснив Эдику за 20 минут до начала очередного тура чемпионата Минска, как выиграть у Сокольского в этом остром варианте по моей рекомендации, забракованной мастером. В молодости АП был хорошим тактиком, но с годами техника расчета притупилась, а репертуар остался прежним, поэтому такая катастрофа стала возможной.

Многолетняя деятельность по популяризации зачастую принижает уровень тренера. Не так просто с одинаковым успехом дискутировать с гроссмейстером и новичком. С АП это сыграло злую шутку – его объяснения для шахматистов высокого уровня бывали зашорены догмами. Особенно «доставала» теория плохих и хороших слонов, пригодная далеко не для всех структур.

В «Спартаке» мы узнали, что в промежутках между бесконечными турнирами бывают занятия и у Алексея Степановича Суэтина, чем не преминули воспользоваться. У него группы практически не было, но свое расписание он отсиживал, клея собственную картотеку. Мы немного помогали ему, и АС иногда что-то показывал, а некоторые его объяснения запомнились на всю жизнь, и я даже делился ими со своими учениками. Например, в позициях типа «ежа», которые в 1950-е годы были редкостью, он говорил, что белым в первую очередь надо думать об удержании перевеса, а не о его наращивании. На вопрос, что делать в заинтересовавшей нас позиции, он вспомнил, что белые здесь выигрывают качество, и только потом нашел, как. Нам было жаль, что мы не могли учиться у него чаще.

К тому времени Суэтин развелся с К. А. Зворыкиной, выглядел потерянным… В это трудно поверить, но он мог часами таскать меня за собой по городу, имея благодарного слушателя, который смотрел ему в рот. Проголодавшись, он заходил в кафе, угощая меня компотом. АС, как и АП, в те годы издавал в Минске немало книг, представлявших для нас огромный интерес.

В какой-то момент один из сильнейших шахматистов мира И.Е. Болеславский решил взять шефство над одним-двумя перспективными ребятами. Шагалович рекомендовал Витю Беликова и меня. Однако бесконечные отъезды Болеславского из Минска не позволяли регулярно заниматься, а названивать гроссмейстеру мы стеснялись. (Я учел этот печальный опыт, и, занимаясь с Купрейчиком в 1964-66 гг., сам звонил ему, когда приезжал в Минск из Риги).

Однажды наша жажда знаний подвела меня. Сильнейший в то время юноша Володя Литвинов не смог принять участие в дружеском матче с командой Москвы, и на заседании Федерации шахмат БССР четыре маститых тренера одновременно предложили мою кандидатуру. Можно представить негодование Шагаловича и Сокольского, не слишком тепло воспринявших ситуацию! Став тренером, я начал понимать азы отчетности, вызвавшие такую реакцию.

Возвращаясь к турниру Дворцов пионеров, забавно рассказать, что через год ситуация повторилась, и, по стечению обстоятельств, я опять возглавлял вторую команду, но на этот раз отмашки не было, и мы с треском обыграла первую. Шагалович стонал, но мы развили такой темп, что оторвались на 2 очка! Лучше всех сыграла Тамара Головей, сделавшая лишь одну ничью. Я, наконец, перевыполнил норму 1-го разряда и попал в команду БССР на юношеское первенство СССР, которое проводилось в Риге в августе 1959 г. Играл на детской доске (шахматисты до 16 лет). В предыдущем году костяк тогдашней сборной, играя в Харькове в группе «Б», завоевал путевку в высшую лигу.

Турнир Дворцов пионеров 1959 г. Слева за доской: А. Капенгут, А. Ахремчук, Т. Головей, справа Н. Петроченко

Там я начал обыгрывать будущих постоянных соперников – Рому Джинджихашвили и Алвиса Витолиньша. Нашими тренерами были Абрам Ройзман и его приятель перворазрядник Миша Левин. Последний в ресторане перед последним туром не поделил какую-то девицу с Рубаном (тогда Рубан еще не знал о своей будущей ориентации). Женя победил, но «хорошо смеется тот, кто смеется последним». Наутро наши тренеры написали в судейскую коллегию заявление с просьбой о снятии Рубана с последнего тура за нарушение спортивного режима, а по возвращении в Минск добились его дисквалификации на год.

Следующее первенство состоялось в российском Орле. Ситуация, когда в Спорткомитете БССР не было инструктора по шахматам, вылезла боком. Команда выехала без своего руководителя Якова Ефимовича Каменецкого, который в авральном порядке пытался заполучить на детскую доску Борю Малисова или Юру Шибалиса. Яков Ефимович был большим энтузиастом и много делал для развития шахмат в республике, при этом часто вызывая огонь на себя.

Не смогли поехать Тамара Головей и Наташа Зильберминц, в эти сроки, поступавшие в институты. Когда мы добрались, неожиданно Тима Глушнев потребовал заявить его на 1-ю доску, иначе отказываясь играть. Его предыдущие результаты были несопоставимы с моими, но команда испугалась выступать без двух игроков и, сделав реверанс в мою сторону (назвав безусловно сильнейшим), попросила меня занять 2-ю доску.

Там я подружился с Володей Тукмаковым. В какой-то момент он поразил меня, непринужденно сказав: «Когда мы будем гроссмейстерами…» В последнем туре Петя Кишик «сплавил» свою партию конкуренту из украинской сборной (Володе Альтерману), проведя взамен время с девчонкой, но, в отличие от Рубана, он в поезде умаслил Каменецкого, восхищаясь его «умом и проницательностью», и вышел сухим из воды. В итоге мы заняли 8-е место, но в отдельном зачете мальчиками при всех закидонах завоевали 1-е, набрав 43 очка из 72 и обогнав на пол-очка Украину! Приз, скульптурку Тургенева, сидящего с ружьем в своем имении Спасское -Лутовиново, сдали в клуб. Там кто-то быстро сломал тургеневское ружье, но скульптурку, стоявшую на сейфе в кабинетике, было трудно не заметить.

Тот кабинетик рядом с туалетом был убежищем директора Республиканского шахматно-шашечного клуба Аркадия Венедиктовича Рокитницкого и незаменимого завхоза Абрама Моисеевича Сагаловича – ведущего судьи в Белоруссии. На войне Сагалович остался без ног, с усилиями передвигался на протезах, но для подавляющего большинства любителей был верховным авторитетом в течение нескольких десятков лет. Он очень тепло относился к подрастающей молодёжи, и в клубе его слово было законом. Однако в мастерские распри и дела федерации предпочитал не соваться, хотя при следующем директоре Леониде Ильиче Прупесе, не разбиравшемся в нашем виде спорта, был своего рода «серым кардиналом». Панически боялся Гавриила Николаевича Вересова еще с прежних времен, когда тот был «большим начальником».

Клуб выписывал все тематические журналы, возможные по каталогу. Вересов жил рядом и брал их домой. Раз в несколько месяцев Сагалович как на Голгофу отправлялся к нашему ветерану домой, и тот милостиво разрешал инвалиду устраивать «шмон» в поисках литературы. Справедливости ради должен заметить, что спустя 10-15 лет, когда у меня была лучшая в Минске профильная библиотека, включавшая массу западных изданий, присылаемых взамен гонораров, Вересов ценил возможность пользоваться этим богатством и возвращал одолженное точно в срок.

Клуб на улице Змитрока Бядули, перестроенный из овощного магазина, достался шахматистам в 1959 г. Высокие потолки, громадные окна разительно отличали его от двух комнат глубокого подвала на площади Победы, где до 1959 г. проходили даже престижные состязания.

Почему-то вспомнилась одна ситуация в новом клубе. Литвинов реализовывал громадный перевес в решающей партии чемпионата Минска. Партнер в цейтноте сделал белыми контрольный ход, и Володя задумался настолько, что просрочил время в абсолютно выигранной позиции. Очень осторожно, сопереживая, Абрам Моисеевич объяснил нашему герою случившееся. «Да?» – протянул тот, расписался на бланке и ушел. Сверхэмоциональный Александр Любошиц (будущий мастер) не мог поверить своим глазам. После бессонной ночи из-за этой сцены он попросил меня, как Володиного приятеля, выяснить у него, что это – гигантское самообладание или ему на всё наплевать? Флегматичный Литвинов протянул: «Это же только проигрыш, ничего больше».

Сейчас мелькнула ассоциация с Игорем Ивановым, который за несколько лет до своего бегства в Канаду, в чемпионате ЦС ДСО «Спартак» 1975 г. в Геленджике, делал ход, менял очки, брал лежащую рядом скучнейшую, на мой взгляд, книгу Таккерея «Ярмарка тщеславия» и с увлечением читал, не вставая из-за доски. После ответа партнера все повторялось в обратном порядке. Очевидно, я ближе к Любошицу, ибо не удержался и спросил об этом. Он пожал плечами и ответил: «Я на каждом ходу как бы решаю логическую задачу. Выдав результат, моя голова чиста».

Для полноты картины еще один штрих. В молодости я очень много и быстро читал. В техническом зале библиотеки им. Ленина я копался по каталогу статей и выписывал координаты переводов интересующих меня авторов, ибо периферийные журналы для поднятия убыточного тиража зачастую получали от Главлита разрешения, невозможные для центральных. Во время моих игровых странствий по Союзу я старался всюду записываться в библиотеки, очаровывая дам, имевших право отказать временному читателю, и даже получал доступ к полкам.

В Челябинске я взял с собой Игоря, памятуя об описанной ситуации. Тот попросил моего совета. Когда мы вышли из библиотеки, он достал из-за пазухи несколько рекомендованных книг и, заметив что-то в моих глазах, добавил: «Софья Власьевна не обеднеет». – «Что-что?» – «Ну, Советская власть». При первой же поездке за рубеж на Кубу, заработанной победой над А. Карповым, он отказался лететь с Ю. Разуваевым, сел на следующий самолёт, дозаправлявшийся в Канаде, и сбежал…

Надо объяснить, почему в Орле 1960 г. я претендовал на лидерство. Разделив 1-3-е места в полуфинале чемпионата БССР среди мужчин, я мог впервые сыграть с гроссмейстером. Очередной чемпионат БССР решили перенести из Минска в Витебск, на родину погибшего во время войны мастера В. Силича, и назвать в его честь. Однако в ЦК КПБ запретили это, ибо официально Силич пропал без вести. На заседании федерации Шагалович начал брюзжать: «Почему обязательно Мемориал Силича, можно провести Мемориал Сокольского», на что Алексей Павлович, кисло улыбнувшись, ответил: «Простите, Або Израилевич, я еще не умер».

Планировалось, что я впервые сыграю в личном первенстве СССР среди юношей в Москве в школьные каникулы, а через пару месяцев поеду в Витебск. Однако в столице разразилась эпидемия оспы. В карантин поместили более 9000 человек, все 7 миллионов жителей Москвы были вакцинированы. Через месяц вспышку оспы удалось погасить. Естественно, наш турнир перенесли на несколько месяцев, хотя вся информация была «за семью печатями». К тому времени я уже второй год учился в архитектурно-строительном техникуме.

В 1956 г. мой отец, работавший директором посменной школы рабочей молодежи № 1 и, как следствие, пропадавший на работе с раннего утра до позднего вечера, заработал инфаркт, а выкарабкавшись, еще один, и после полугода больниц вынужден был выйти на пенсию по инвалидности в 45 лет. Он объяснил, что у меня нет времени оканчивать школу и надо получать специальность. Папа протянул еще почти 8 лет, но я выбрал относительно лучший вариант техникума. Сейчас вспоминается еще один эпизод. День похорон Сталина в 1953 г. был объявлен выходным, и по протяжному гудку вся страна должна была стоя почтить его память минутой молчания. Раздается гудок, я говорю: «Папа, встань». Он подошел к окну, задумчиво побарабанил по подоконнику: «Может, это и к лучшему»… «Что ты говоришь, папа?» Тогда я еще ничего не понимал.

Вернемся в 1960 г. Я подписал освобождение от учебы у завуча и перед отправлением поезда забежал на стадион «Динамо» в Спорткомитет БССР за бумагами. Тогда комитет занимал первые 2 этажа нынешнего физкультурного диспансера. Тамара, уже получившая командировку, ждала меня во дворе с симпатичной девочкой, причем моя кепка и её пальто оказались из одного материала. Мы познакомились – это была её сестра Мира, с которой спустя 8 лет мы поженились, а недавно отметили золотую свадьбу.

На турнире мы сыграли неудачно и не попали в финал. В одной из партий я применил сомнительную новинку; в то время мне казалось, что каждый шахматист должен иметь что-то свое «за душой». Дебюты Вересова и Сокольского не давали спокойно спать, и зеленый перворазрядник начал изобретать острый вариант для любителей сильных ощущений. Естественно, эту встречу я проиграл, но на этом не успокоился. Летом проиграл еще одну, после чего поутих. Сейчас, когда две системы названы моим именем, а новинкам нет счету, мне смешно, а тогда было не до шуток.

На подъезде к Орше я вспомнил, что в этот день начинается чемпионат БССР, в который я попал, а, поскольку у меня есть освобождение от учебы еще на неделю, молниеносно решил, что могу съездить посмотреть… Поручил спутнице завезти родителям сетку с апельсинами и выскочил с поезда. Сел на пригородный состав, вроде показанных в фильмах о гражданской войне, и поздно вечером появился в гостинице. Первым попался Ройзман, который начал убеждать, что мое место занято, и я зря приехал. Я не собирался «качать права», но мне стало интересно, что будет, и я промолчал. После бурного собрания мэтров я был признан участником чемпионата. Сыграл так себе; сделал ничьи с Сокольским и Гольденовым, однако проиграл не только Болеславскому и Суэтину, но и Ройзману.

Возвращался в техникум с тревожным сердцем – мое освобождение окончилось 2 недели назад. «Почему столько проиграл?» – был первый вопрос. У меня сразу отлегло – так не начинают дисциплинарный разнос. Ларчик раскрывался просто, комплекс зданий техникума расположен почти напротив клуба, в огромном окне которого выставлялась таблица чемпионата, где на следующий день появлялись результаты. В рутинных буднях преподавательского состава появилась тема для обсуждения.

На гребне волны интереса к шахматам был организован сеанс одновременной игры. Мой любимый учитель физики привел сынишку. Решил все выигрывать, ибо сделаю ничью с директором, а как же завуч? Тут повезло – мальчик сделал ход дважды, один вдогонку, другой – когда подошел. Я говорю об этом – он в слезы. Решение напрашивалось – сделал с ним ничью, остальные партии выиграл и показал, где он сделал два хода. Начали интересоваться иные участники. Когда показал все партии сеанса, статус наибольшего благоприятствования был гарантирован.

К слову сказать, в этот момент в техникуме я был заместителем председателя двух советов – физкультуры и научно-технического. В спортивном председателем был мой хороший друг, чемпион СССР 1961 г. по классической борьбе среди юношей Валерка Бродкин. В другой меня выдвинула преподавательница истории Гурвич. На первом курсе она поручила мне доклад на научно-технической конференции об истории создания храма Василия Блаженного. Поскольку у отца была неплохая историческая библиотека, сделать доклад было несложно.

Как-то я спросил Гурвич о Тухачевском, ответ был такой: «А что, его реабилитировали? Когда об этом будет напечатано, тогда и приходи». Мне рассказывали, что она сидела, а потом ей помог устроиться на работу ее бывший ученик Сергей Притыцкий, который в Польше стрелял на суде в провокатора, а затем стал председателем Президиума Верховного Совета БССР.

Все-таки любознательный мальчик нравился учительнице, и она решила научить меня уму-разуму, поручив подготовить доклад «Ленин о мирном сосуществовании», о чем тогда много говорил Н. С. Хрущев. Гурвич посоветовала обратить внимание на периоды Брестского мира и Генуэзской конференции. Я перерыл всё собрание сочинений Ленина, выписал всё отдаленно напоминающее – и озадаченно сказал ей, что не нашел ничего похожего. «Правильно, а теперь поработаем над цитатами…» И Гурвич виртуозно начала заменять куски текста многоточиями, соединять части фраз – вроде что-то и получилось.

Тогда же меня приняли в комсомол, оставалось получить членский билет в райкоме. Я заболел, потом поехал на сборы, затем на турнир… В конце концов, секретарь комсомольской организации техникума, отслуживший армию, с которым я занимался в одной группе, сказал, что меня исключили за неуплату членских взносов. Возможно, он хотел напугать, чтобы я вприпрыжку побежал за билетом, но меня это устраивало.

В техникуме я подружился с Сергеем Досиным. Он интересовался классической музыкой и, в частности, оперой, с гордостью демонстрировал сохраненные билеты. Например, «Фауст» он к своим 16 годам слушал больше 10 раз! Каждый раз, когда Сережа бывал у меня дома, он приставал с расспросами к моей маме, преподававшей в консерватории и музыкальном училище. В свое время отец очень хотел, чтобы я занимался на пианино, и давал неслыханные для меня карманные, но я ненавидел гаммы, которые твердила моя старшая сестра, и даже вернул деньги, что было очень нелегко.

Отец Досина возглавлял недавно созданное белорусское телевидение, которое имело очень ограниченную сетку вещания и часто транслировало концерты из филармонии, закупая площадь под громоздкие камеры. Естественно, для нас всегда находилось пару мест. Вскоре администратор стал нас пускать и без ТВ.

Сережа собирал пластинки, но возможности минского магазина невозможно было сравнивать с богатством столиц, и он просил покупать для него там. Для этого ему пришлось заняться моим ликбезом. Вскоре для меня стало привычкой посещать магазины грамзаписи. Однако финансовые возможности моего друга были не безграничны, он не мог выкупать дубли, а я не хотел расставаться с взятыми для него пластинками, выпущенными фирмами «Eterna», «Supraphon», «Muza», «Электрекорд». Возможно, отсюда пошла моя страсть к коллекционированию. Однажды, купив «Phillips» с записями Гершвина «Рапсодия в стиле блюз» и «Американец в Париже», вообще решил оставить себе. На 18-летие друзья подарили мне проигрыватель, и всё стало на свои места.

Чемпионат республики все-таки вышел мне боком по собственной глупости. Я сдружился с Олегом Дашкевичем, и перед туром мы решили, что будем играть быстрее – с условным контролем 1 час вместо 2,5. Этот разговор подслушал Ройзман, конкурировавший с Дашкевичем за выход в полуфинал чемпионата СССР, и написал заявление в федерацию, которую тогда, в 1960 г., возглавлял секретарь ЦК комсомола Белоруссии Владимир Петрович Демидов. Вскоре Демидов перешел в КГБ, отправился в Москву на учебу и быстро дорос до генеральской должности. Однако потом началась зачистка шелепинских выдвиженцев. В 80-х годах я неожиданно встретил его в Главлите, он помог завизировать рукопись для английского издательства, которая так и не вышла в свет.

Вернемся к заседанию. Я никому не был нужен, а Олега дисквалифицировали, и он оказался потерян для шахмат. Спустя почти 20 лет он играл как полный любитель в «Спартаке».

Совсем по-другому окончилась дисквалификация для Бориса Петровича Гольденова. Он был приглашен в Минск в 1953 г. как тренер по теннису и получил квартиру на ул. Свердлова напротив стадиона «Динамо». Гольденов был не только дважды мастером спорта, но и чемпионом Украины по обоим видам в один год! Как-то рассказывал, что играл с самим Капабланкой… в теннис. 3 раза отбирался в чемпионат СССР, причем последний раз – в 1964-65 гг.

Борис Петрович работал в минском Доме офицеров, где одно время прекрасные два зала шахматного клуба принимали самые престижные турниры. Вспоминается зональный четвертьфинал чемпионата СССР 1957 г., который выиграл высокий худющий кмс Айвар Гипслис. Когда я жил в Риге, узнал его кличку того времени – «чирка» (спичка). Помню длиннющую лестницу на второй этаж… Под звуки песенки Гурченко из «Карнавальной ночи» («Без пяти минут он мастер») я вприпрыжку обгоняю вторую женскую доску сборной республики Клару Скегину с подругой, и та говорит: «Возьми такого мальчика и сделай из него мастера». Я испугался, что из меня сейчас начнут делать мастера, и побежал быстрее.

Тогда был напечатан ротапринт со всеми партиями, остатки тиража долго лежали в клубе. Аналогичный мне удалось пробить через Научно-методическую библиотеку по физической культуре и спорту в 1971 г. – они выходили в течение 15 лет для Мемориалов Сокольского и чемпионатов БССР.

БП также вел отделы в газетах «Советская Белоруссия» и «Во славу Родины». На чемпионате Белоруссии 1958 г. был установлен только один приз – если мне не изменяет память, за лучшую партию. Эту награду решили отдать победителю турнира Г. Н. Вересову. Мальчишкой я широко раскрытыми глазами смотрел на скандал в центральном зале бывшего костела на площади Свободы. Слово для вручения предоставили представителю «Советской Белоруссии» Гольденову. БП поднимается на трибуну и зачитывает письмо участников, где встреча Литвинова с Н. Левиным признаётся более интересной, чем партия Вересов – Любошиц, поэтому просят награду вообще не вручать.

Позже мне рассказывали подробности заседания федерации шахмат БССР по этому поводу. Всё хотели спустить на тормозах, но Гольденов закусил удила и осмелился назвать Г. Вересова типичным советским барином, добавив что-то еще в таком же стиле. Гольденова дисквалифицировали. Однако на следующий год он написал заявление с просьбой допустить его в полуфинал страны, ибо он был лишен возможности отбираться. Сейчас думаю, что это была часть сделки, по которой он возглавил федерацию.

Гольденов был весьма колоритной фигурой. Боб Зборовский рассказывал, что он как-то видел у БП дома в коридоре стенгазету, где дочь за что-то оправдывалась и т.п. В 1965 г. Гольденов не смог поехать на матч в ГДР из-за профкома. Когда я во время службы в армии был вызван на сбор, он выдавал талоны день в день, излагая свое кредо: «Если бы мне гарантировали безнаказанность, я мог бы ограбить банк, но химичить на талонах… Нет уж».

В чемпионате республики 1963 г. при моем сильном цейтноте Гольденов что-то разменял. Не успел он донести руку до кнопки часов, как я уже сделал ответный ход и держал руку на кнопке. Он снял мою фигуру, поставил назад свою и грохнул по часам с такой силой, что моя рука подскочила чуть ли не на полметра.

Вернемся в 1960 г. Тогда в Белоруссии хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать мастеров (не совсем так, мы можем назвать семерых: Вересов, Гольденов, Ройзман, Сайгин, Сокольский, Суэтин, Шагалович – belisrael), но и кандидатов в мастера было не больше, а норму можно было выполнить лишь в финале чемпионата республики, что и сделал Бобков. Однако вскоре это сделали также Рубенчик, Литвинов (сплошные Володи), а затем и я в чемпионате столицы 1960 г.

Яркими событиями в шахматной жизни Минска тех лет были сеансы одновременной игры Б. Спасского, Е. Геллера, М. Таля и М. Ботвинника. В организации сеансов соревновались Б. Гольденов и Я. Каменецкий, как ведущие шахматных отделов в газетах.

Ботвинник задумался над ходом в партии против Вадима Мисника. Рядом сидят Толя Ахремчук и Витя Купрейчик. Подсказывают Капенгут и Миша Павлик

Летом 1961 г. я уже выступал в роли гастролера, отправившись в Гомель на первенство области играть вне конкурса для установления нормы. Кстати, популярный анекдот того времени: «У армянского радио спрашивают, какой длины крокодил? – От головы до хвоста 5 метров, от хвоста до головы – 2 м. Почему? Приводим пример – От понедельника до субботы 5 дней, от субботы до понедельника – 2 дня». Когда мы летели в Гомель, билет стоил 8 руб. Сколько стоил билет обратно? Ответ – 6 руб. Почему? Из Минска в Гомель летало два пассажирских рейса и один почтовый, а назад все брали людей. Сидели на скамеечке вдоль, как парашютисты в фильмах про войну.

Еще в 1959 г. меня пригласили посещать занятия сборной у Болеславского. Сейчас мало кто знает, что после «ленинградского дела» конца 1940-х гг. самый молодой кандидат в члены Политбюро Н. С. Патоличев впал в немилость и был отправлен руководить нашей республикой. Среди его начинаний было приглашение в Минск на постоянное место жительства группы известных шахматистов. Как-то Яков Каменецкий рассказывал в деталях, как ему удалось этого добиться. Об этом же пишет отец Бори Гельфанда в своих воспоминаниях. Жена Болеславского рассказывала, как ей показывали угловую 5-комнатную квартиру на втором этаже в доме на Ленинском проспекте, несколько окон которой выходило на улицу Урицкого. В то время её муж лидировал на турнире претендентов в Будапеште в 1950 г. Нина Гавриловна пыталась отказаться от огромной жилплощади, но ей объяснили, что это распоряжение первого секретаря ЦК. В симметричной квартире со стороны ул. Володарского жил еще один член команды нашей школы Леня Бондарь с родителями, а когда Бондарь женился на Тамаре Головей, там месяцами жили Рая Эйдельсон, Коля Царенков, Лёва Горелик… Тома была очень гостеприимной. В соседнем подъезде с Болеславским жил Сокольский.

Как-то году в 1960-м во время собрания членов сборной республики на квартире Болеславского участники помоложе столпились у столика, за которым сидели мэтры. Я, как самый молодой, видел доску лишь краешком глаза. Кто-то спросил мнение нашего лидера об одной идее в популярной тогда системе Раузера. Я тут же прокомментировал: «Этот ход впервые применил Гольденов». Когда я произнес его имя, Ройзман тут же заткнул мне рот, но я видел, что Исаак Ефремович сидит озабоченный. Спустя 5 минут он повернулся ко мне и кивнул: «Да». Тогда, по-моему, команда готовилась к очередному командному первенству страны, где дебютировала Головей, а на юношеской доске выступал Литвинов. Вскоре после этого турнира, где Белоруссия разделила 7-8-е места с Грузией, Исаак Ефремович, получавший стипендию спорткомитета страны, начал заниматься на общественных началах с Кирой Зворыкиной, Галей Арчаковой и Тамарой Головей, но только с 1968 г. эти тренировки начали оплачиваться. К слову, первый раз персональным тренером Головей он поехал только в 1969 г. – на финал чемпионата СССР в Гори. Естественно, наши дамы исключительно высоко ценили альтруизм замечательного человека.

Запомнилась одна короткая стычка, я думаю, что это было на каком-то сборе. Несколько участников во главе с Вересовым анализировали дебютный вариант. Подошел Суэтин и показал ход, радикально менявший оценку позиции. Наслаждаясь произведенным эффектом, он добавил: «Смотрите мою партию с …» Вересов не выдержал: «Чижик Вы, ээпс, обормот!»

В составе сборной «Красного Знамени» я играл на юношеской доске в полуфинале командного первенства страны среди обществ в Риге, в золотом зале Дома офицеров. Запомнилось, как Изя Зильбер, подойдя к столику, где П. Керес и М. Таль анализировали только что закончившуюся партию, заграбастал кучу фигур с доски обеими руками и начал им объяснять возможный эндшпиль, а они с улыбкой не мешали ему творить.

Чемпионат БССР 1961 г. собрал сильный состав. Вне конкурса играли Владимир Багиров и Ратмир Холмов. За год до нашего турнира 24-летний Володя блестяще дебютировал в первенстве страны, завоевав четвертое место и гроссмейстерский балл. Говорят, Юрий Авербах прокомментировал его появление на большой сцене советских шахмат: «Вы посмотрите, как держится этот азиат». Однако вожделенное звание Багиров получил только 18 лет спустя. На протяжении всей жизни мы много пересекались, особенно часто от студенческой олимпиады 1964 г. до матча Таль – Полугаевский в 1980-м, бывали друг у друга в гостях, жили в одном гостиничном номере, много времени проводили в прогулках и разговорах.

Ратмир Дмитриевич к тому времени перебрался в Литву. Он уже был чемпионом Белоруссии в 1948 г., когда жил в Гродно. К нам на турнир Холмов приехал, накануне став гроссмейстером, однако доиграть в чемпионате БССР ему не дали – под каким-то предлогом после 7 партий вызвали в Вильнюс. Владас Ионович Микенас говорил мне на Всесоюзном отборочном в Ростове в 1976 г., где был главным судьей: «Любого другого, кто пришел бы на тур в стельку пьяным, я бы немедленно снял с пробега, но все знают, сколько проблем было между нами в Литве».

Я впервые для себя разыграл с Холмовым чигоринскую систему испанской партии на командном первенстве СССР среди республик в Грозном в 1969 г., и Болеславскому понравилась моя победа. Следующую встречу я выиграл у Холмова в финале 40-го чемпионата СССР в Баку (1972 г.). Третью партию он сознательно играл на ничью, чем удивил меня. Потом Холмов все-таки взял реванш.

В воспоминаниях о Тигране Петросяне я рассказал эпизод из командного первенства страны среди спортивных обществ 1978 г. в Орджоникидзе, когда лидер «Спартака» позвал меня прогуляться. За нами увязался Суэтин. К моему удивлению, Петросян был с ним демонстративно холоден, если не сказать больше, а Суэтин из кожи лез, чтобы вернуть благосклонность экс-чемпиона мира, хотя тот его буквально не замечал.

В какой-то момент навстречу нам прошел Холмов и, подчеркнуто игнорируя Суэтина, обменялся с нами рукопожатиями. Петросяна это очень заинтриговало, и впервые за этот час он обратился к бывшему тренеру: «Что это?» Тот, обрадованный обращением, покосился на меня, но решив, что желанный контакт важнее, поведал: «Мы недавно играли в Будапеште, так на банкете он напился и стал кричать, что я – агент КГБ. Представляешь, при американцах!» Ратмира Дмитриевича мало выпускали за границу, преимущественно в соцстраны, однако он был один из немногих советских шахматистов, к которому Фишер относился с большой симпатией.

Но вернемся к чемпионату БССР 1961 г. Запомнилась партия с Болеславским, когда мой тренер поймал меня на домашнюю заготовку в Модерн-Бенони, с финальным аккордом жертвы ферзя. Потом в своих книгах и статьях я пытался доказать компенсацию за черных после жертвы качества, которую, естественно, не нашел за доской.

Очень интересно было общаться с другим участником – Игнатом Волковичем. Симпатичный молодой парень тихим голосом рассказывал про своего отца, оказавшегося в Аргентине, мечтавшего о возвращении со всей семьей и, наконец, получившего разрешение на это. Мне потом говорили, что они вернулись обратно, в Аргентину.

Вскоре мне удалось сделать дубль – стать чемпионом столицы и республики в течение полугода. В промежутке я столкнулся с редкой на этом уровне процедурой – присуждением неоконченных партий. После 60 ходов игра была вторично отложена в позиции, где две лишние связанные проходные при поддержке слона и коня боролись с двумя слонами соперника. Главный судья юношеского первенства СССР 1962 г. Владимир Григорьевич Зак присудил ничью, и я лишился призового места. Но, конечно, я сам во многом виноват – в турнире с напряжённым регламентом при первой возможности мчался в театры и на концерты.

Со значком чемпиона Минска

Через месяц состоялся учебно-тренировочный сбор сильнейших ребят страны в пансионате ЦДСА на Песчаной улице. Предполагался сеанс с часами Бента Ларсена. 15 кандидатов в мастера сели за столики, но вместо датского гроссмейстера приехали А. Никитин и А. Волович. Одному досталось 8 соперников, другому 7. Оба сеансёра сумели сделать по 4 ничьи, правда, надо учитывать, что через 10-15 лет часть участников стала гроссмейстерами.

Очень поучительной была встреча с М. Ботвинником. Я не удержался и спросил его мнение о жертве фигуры в системе Земиша староиндийской защиты. Он прокомментировал, что, готовясь к матч-реваншу с Талем, он обязан был смотреть аналогичные продолжения. Затем переспросил, откуда я, заметив, что в чемпионате Белоруссии была партия на эту тему. Пришлось признаться в своем авторстве. Затем мы с ним поехали на метро в центр с двумя пересадками, и он пытался вспомнить, где переход. Для москвича это – рутина, а мне было интересно его восприятие.

Последний раз мы виделись в Реджио-Эмилия в 1991-92 гг., куда спонсор пригласил всех чемпионов мира. Тогда Боря Гельфанд разделил в сильнейшем турнире второе место с Г. Каспаровым после В. Ананда. Приехав ночью, на завтраке я встретил Василия Васильевича Смыслова, и мы тепло разговаривали. Заходит Ботвинник. Смыслов зовет его к нам: «Михаил Моисеевич, смотрите, здесь гроссмейстер Капенгут». Ответом было бурчанье: «Он не гроссмейстер».

Белоруссия стала пионером международных матчей союзных республик с легкой руки Гавриила Вересова, возглавлявшего Белорусское общество культурных связей с заграницей в 1952-1958 гг. Вересов организовал ставший традиционным матч с Польшей, и наши выиграли все 3 встречи.

Весной 1962 г. мы принимали сборную Венгрии, в то время третью команду континента после СССР и Югославии. Они играли традиционный матч с Ленинградом и на обратном пути заехали к нам, повторив вояж 1957 г., однако с тем же неуспехом, проиграв с еще большим счетом. Наш ветеран и я выиграли всухую, причем одну партию (на юношеской доске) в 17 ходов. Запомнилось, как мне поручили зайти в гостиницу «Минск» за рекордсменом по сеансам вслепую Яношем Флешем, чтобы отвезти его на обычный сеанс, а он спрашивал моего совета, какой галстук ему предпочесть, чем немало удивил 17-летнего подростка.

Конечно, значительно чаще мы играли матчи с потенциальными соперниками на командных чемпионатах СССР. В конце мая мы отправились в закавказский вояж с посадкой в Симферополе. Я сидел рядом с Суэтиным и расспрашивал о его перелетах в стиле нашего общения 1958-59 гг., а потом попросил подсчитать их. В конце я нанес «сталинский удар»: «А правда, что каждый сотый рейс разбивается?» От возмущения он пересел на другое место, но наглый мальчишка не унимался – сел на следующем этапе с Шагаловичем и видя, как тот страдает каждую воздушную яму, приговаривал: «Ах, как хорошо». Надо было видеть мину Або Израилевича.

А. И. Шагалович в 1962 г

В Тбилиси запомнилось, как Вахтанг Ильич Карселадзе указывал на 12-летнюю Нану Александрию как на будущую соперницу Ноны Гаприндашвили, что тогда казалось немыслимым. В какой-то момент 1976-77 гг. Нана обратилась ко мне за помощью. Я провел несколько сборов, но не был готов к большим масштабам работы с ней, и порекомендовал обратиться к Марику Дворецкому.

В Кисловодске-1976 занимаюсь с Наной, рядом Леня Верховский

В день отдыха нас отвезли на недавно построенное водохранилище, где мы загорали у самой воды, а неподалеку отдыхал Венский балет на льду, опекаемый бдительной милицией. Она завернула Вересова, намеревавшегося пройти сквозь группу в павильон. Сокольскому стало плохо, и та же милиция помогла ему, на что Гавриил Николаевич, воинственно похлопывая себя по пузу резинкой трусов, произнес: «Да, его уже можно пропускать». Когда спустя 26 лет я вновь попал туда для занятий с Б. Гельфандом, И. Смириным, Л. Джанджгавой и Г. Гиоргадзе, место было не узнать, все утопало в зелени.

В Баку Володя Багиров, игравший в чемпионате БССР вне конкурса за год до нашего приезда, показал Приморский бульвар, перестроенный благодаря усилиям мэра Лемберанского. Помимо стекляшки шахматного клуба – там появилась своя мини-«Венеция», кафе «Жемчужина» и многое другое. Помню, как мы сели рядом в кафе попить чай и Сокольский уговаривал молодежь не бросать кусочки сахара в пиалу, а пить вприкуску, дабы не гневить местную публику.

В Армении нас повезли на озеро Севан. Стояла 40-градусная жара, мы выскочили из автобуса и, рискуя сломать шею, на ходу раздеваясь, по крутому косогору помчались к хрустально чистой воде, обжигавшей холодом. После такого купания мы уже не в состоянии были оценить свежевыловленную форель, которой нас потчевали заботливые хозяева. Мне в первую очередь запомнилась головоломная партия с Вагиком Восканяном, испорченная финальной ошибкой.

Общий итог всех трех выигранных встреч в Закавказье – 33,5:22,5 в нашу пользу. Это была хорошая подготовка к командному первенству СССР осенью в Ленинграде.

О нашем участии в нем, как и в других командных чемпионатах страны, расскажу поподробнее в будущей книге, упомяну только один момент. Карибский кризис был в разгаре, и для меня отрезвляющим шоком была ситуация, когда я только купил газету «Правда» (единственную, выходившую и по понедельникам) с заявлением Советского правительства о фальшивке американцев – на всю первую полосу, под аршинным заголовком. В это же время я услышал в прямом эфире заявление Хрущёва о том, что СССР соглашается убрать ракеты с Кубы.

В то время мастерская норма устанавливалась регулярно только в полуфиналах чемпионатов СССР, хотя иногда прилагались усилия сформировать состав с нормой и в других турнирах. Поэтому довольно популярны были матчи на это звание, в самом известном из них в 1954 г. 18-летний М. Таль победил неоднократного чемпиона БССР В. Сайгина. С нынешней инфляцией званий трудно представить, что в юниорском возрасте (до 20 лет) мастерами спорта по шахматам становились еще лишь А. Никитин (1935 г. р., в 1952 г.), Б. Спасский (1937, 1953), В. Савон (1940, 1960) и Г. Ходос (1941, 1960).

В то время молодежь в шахматной федерации страны опекал заместитель директора ЦШК СССР Григорий Ионович Равинский. Добрейший человек, но строгий экзаменатор, он был фанатиком любимого дела, всей душой вкладывающийся в подопечных. Помню, как он журил меня в ситуации, когда в 1961г. республика заявила меня для участия в полуфинале чемпионата страны и получила отказ, ибо я ещё не был мастером, а позвонить ему я постеснялся. «Место для юноши за счет республики – об этом можно только мечтать» – говорил он в сердцах. Трудно поверить, но заслуженный тренер СССР, международный арбитр проживал в «коммуналке» и ни разу не выезжал за рубеж.

Григорий Ионович пробил проведение матчей по шевинингенской системе – мастера против юношей-кандидатов в мастера. Первый такой турнир состоялся в июле 1962 г. в Ленинграде. Я жил в одном номере с получившим это звание на пару месяцев ранее А. Зайцевым. У нас сложились приятельские отношения, несмотря на то, что ему пришлось отдуваться на специально созванном собрании участников-мастеров по поводу 2 партий, проигранных мне в разгромном стиле.

Параллельно Саша продолжал играть в первенстве страны по переписке и часто интересовался моим мнением. Когда я, ознакомившись с его анализами одной позиции после 17 ходов в системе четырёх пешек староиндийской защиты, в восхищении сказал: «Ты будешь гроссом!», он, смущенный лестной оценкой, начал допытываться: «А почему ты так думаешь?». Я объяснил, что, несмотря на молодость, уже около 3 лет принимаю участие в анализе таких асов, как И. Болеславский, А. Суэтин, Г. Вересов, А. Сокольский, и могу сопоставить уровень. Уже 5 лет спустя А. Зайцев реализовал мое предсказание. Он участвовал в четырёх чемпионатах СССР (а в 1968/69 разделил 1-2-е места с Л. Полугаевским), но вскоре ушел из жизни.

Для выполнения нормы мне пришлось в последнем туре черными обыграть Г. А. Гольдберга, основателя шахматной специализации в Московском физкультурном институте. Забавно, что из моих 27 ходов 13 были сделаны конями.

Следующим шагом в юношеской иерархии могло стать попадание на чемпионат мира среди юниоров. Для этого надо было выиграть отборочный, где мастера Тукмаков и я котировались фаворитами. К этому времени норму мастера выполнил также Витолиньш, но ему еще не успели оформить звание. Конечно, наш республиканский спорткомитет, где так и не было инструктора, палец о палец не ударил, но ДСО «Красное Знамя» выделило лыжи, я вставал на лыжню на площади Свободы и поворачивал где-то за Масюковщиной. Однако выиграть турнир это не помогло.

С того года республики Прибалтики и Белоруссия стали на паях организовывать турнир с мастерской нормой. Каждая команда должна была выставить 3 мастеров и 1 кмс, но не всегда это получалось. Естественно, все платили за себя сами, однако в 1964 г. у нас Ройзман вместо талонов на 3 руб. предпочел получать суточные 2.60, а то, что Рубан, Литвинов и я при этом будем иметь только 1,5 руб., его не волновало. Не хочу выглядеть мелочным, просто на фактах показываю стиль работы внештатного инструктора спорткомитета.

Турнир 1963 г. в Лиепае выиграл эстонец Иво Ней, с которым я тогда много общался. Неудивительно, что через несколько месяцев, зайдя пообедать в гостиницу «Россия» рядом с Кремлем и увидев Нея, я бросился здороваться, и только потом сообразил, что он был с Кересом. Меня бросило в краску – я должен поздороваться с ним, но как? Очевидно, это было написано на моем лице, ибо Пауль Петрович улыбнулся и протянул руку. Вообще, эстонский гроссмейстер был образцом западного джентльмена. Впоследствии я очень ценил моменты общения с ним. Его авторитет в нашей среде был исключительно высок.

В 1971 г. мы играли в матче СССР – Югославия и жили в гостинице «Ани». Один шеф-повар обожал шахматы и нас встречали как королей, а другому было наплевать, и его отношение передавалось официантам. После тура мы ужинали глубоким вечером, выбор был ограниченным. Пауль Петрович заказал глазунью, попросив для нее ложечку. Шеф-повар благополучно об этом забыл… В конце концов мы все-таки съели свои блюда, а Керес все ждал ложечку. Кстати, у него было хобби – он помнил авиарасписание всей Европы, и работники спорткомитета постоянно звонили ему из Москвы за справкой.

Очень тепло вспоминаю Исаака Ильича Вистанецкиса. Ему уже было за 50, мне было нетрудно обыграть его. Полный, весёлый, с головой, похожей на биллиардный шар, неоднократный чемпион Литвы никогда не умолкал, и его легкий еврейский акцент слышался отовсюду.

Первое время я с восторгом внимал неугомонному собеседнику, потом немного подустал, но все наши последующие встречи не оставляли меня равнодушным. В начале 1970-х Исаак Ильич отправил в Израиль детей Яшу и Женю и очень тосковал без них. В последний раз мы встречались с Вистанецкисом в 1978 г. В Вильнюсе проходил международный турнир. Американский гроссмейстер Самуэль Решевский мог есть кошерную пищу только у Вистанецкиса, который на идиш без конца жаловался бывшему польскому еврею на советскую действительность. Однажды Решевский не выдержал и ответил, что грех стонать, они живут как средние американцы.

Летом 1963 г. нас ждало серьезное испытание – Спартакиада народов СССР. На подготовку спорткомитет денег не жалел – у нас был 40-дневный сбор, причем на 24 дня были оформлены путевки в Дом творчества писателей в Королищевичах, а оставшееся время готовились в Стайках. Вересов, Лившиц и я жили в биллиардной этой бывшей дачи Якуба Коласа. Зяма, выступавший в ипостаси женского тренера, привез бобинный магнитофон с пленками Булата Окуджавы, многие слушали его впервые. Как-то к нам зашли ведущие актеры театра им. Маяковского Максим Штраух и его жена Юдифь Глизер, отдыхавшие там же. Они признались, что давно хотели послушать Окуджаву, но не доводилось.

При переезде в Стайки 7-кратный чемпион БССР Владимир Сергеевич Сайгин оформил постель на себя и Вересова, а наутро поднял тревогу – пропали подушка и одеяло. Ближе к обеду появился сам Гавриил Николаевич, мечтательно делясь: «Хорошо с любимой летом ночью в лесу!» Ближе к отъезду он устроил нам более серьезный сюрприз – обратился к приятелям в ЦК, те нажали на спорткомитет, и нам рекомендовали поменять местами его и Суэтина (на 2-й и 3-й досках – belisrael). В спортлагере молодежь познакомилась с кое-кем из других видов спорта. Мне, во всяком случае, это пригодилось. Подробнее опишу это в будущей книге.

В. С. Сайгин в 1963 г

(Продолжение следует)

© Albert Kapengut 2020

Опубликовано 07.01.2020  01:05

Обновлено 07.01.2020  19:02

Шахматный перфекционист Г. Вересов

Конец 1979 года запомнился белорусскому шахматному миру не только впервые проведённым в Минске чемпионатом СССР и «бонусным» визитом Анатолия Карпова. За несколько дней до открытия чемпионата в редакцию газеты «Физкультурник Белоруссии» поступили печальные вести: скончался «член КПСС с 1942 года» и т. д.

       

«ФБ», 20.11.1979.

Председатель московской шахфедерации проф. Константинов в журнале «Шахматы в СССР» (№ 2, 1980) почему-то указал, что Г. Вересов умер 12 ноября. Ошибся Константинов и с якобы выигранным Г. В. первенством БССР-1938 – в том году чемпионом стал Абрам Маневич. А словарь «Шахматы» (Москва, 1990) оплошал с датой рождения мастера Вересова: правильная – 28.7.1912, а не 8.7.1912…

Из автобиографии Г. В. (архив Национальной академии наук Беларуси)

В энциклопедическом издании отмечены три победы Вересова в чемпионатах БССР: 1939, 1941, 1958. На самом деле побед было шесть – ещё и в 1936, 1956, 1963 гг. В марте 1956 г. с результатом 12 из 15 финишировали двое: мм Гавриил Вересов и мс Борис Гольденов. 27.03.1956 в «Физкультурнике Белоруссии» анонсировался матч на звание чемпиона республики, но он не состоялся, т. е. чемпионами того года следует считать обоих мастеров.

Уже в нашем веке о Вересове были изданы минимум две книжки, пусть и малотиражные: в 2002 и 2012 гг. Время от времени о шахматисте пишут как специализированные, так и «нешахматные» издания (сам я посвятил Гавриилу Николаевичу ряд заметок, а в журнале «Роднае слова» провёл параллели между судьбами Г. Вересова и И. Мазеля). В общем, этот человек не забыт, но о нём ещё многое можно сказать.

Отчасти согласился бы с минским активистом Леонидом Элькиным aka Manowar (кмс 1977 г. р.), заметившим в 2018 г.: «Наши шахматисты… ценят всех, кто внес свой вклад в развитие шахмат Беларуси. Купрейчика и Капенгута больше, чем Вересова, если уж на то пошло, потому что с Вересовым уже не так много из ныне живущих было знакомо». Но лишь отчасти: всё-таки мемориалы Вересова в Минске, несмотря на не самый сильный их состав, подпитывают интерес и к биографии Гавриила Николаевича.

Мастеру Вересову был посвящён телефильм «Рыцарь истины» – немногие из белорусских шахматистов удостоились подобной чести:

Правда, ещё во время первого TV-показа ленты (январь 2004 г.) ощущалась в ней… несамобытность. Если сравнить вступительное слово из отнюдь не идеальной книжки «Г. Н. Вересов» (Минск, 2002; составители – мм Э. Колесник и мм Е. Мочалов под общей редакцией мг В. Купрейчика, 350 экз.) и «текстовку» из фильма (0:50-1:25), то напрашиваются грустные выводы…

Страницы книжки в кадрах мелькают, а об авторах умалчивается. Впрочем, у составителей были шансы высказать свои претензии – не буду отбивать сей «хлеб». Лучше оспорю версию сценариста, прокомментировавшего победу претендента Г. Вересова над мастером спорта СССР В. Пановым в матче 1937 г.: «Только так в то время можно было стать мастером» (3:00). Почему «только так»? Владислав Силич из Витебска, первый шахматный мастер БССР, стал им в 1929 г. без матчей, выступив в полуфинале первенства СССР. Второй по счёту мастер, минчанин Исаак Мазель, получил звание за успешный результат в финале первенства СССР-1931. В 1939 г. Абрам Маневич из Гомеля выполнил мастерскую норму во Всесоюзном турнире кандидатов в мастера…

Ложен и тезис одного из героев фильма, мм Н. Царенкова (12:46-13:12), о том, что Г. Вересов при встречах за доской с мг И. Болеславским в чемпионатах БССР чаще всего побеждал. «На республике» у Вересова с Болеславским вообще не было результативных партий, а встречались они в 1955 г. (Болеславский – 2-е место после Суэтина, Вересов – 3-е), 1957 г. (тройка призёров – в том же порядке), 1961 г. (Болеславский – 2-й, Вересов поделил 4-5-е места с мастером Гольденовым). Удивительно, что и другие доступные мне партии Исаака Ефремовича с Гавриилом Николаевичем – из чемпионатов СССР 1940 и 1944 гг., Мемориала Сокольского 1970/71 – завершились вничью, а ведь оба игрока были (особенно в молодости) заядлыми атакёрами. То ли «находила коса на камень», то ли примешивались внешние обстоятельства.

Таблица чемпионата БССР-1957. Среди участников «высшей лиги» в то время насчитывалось 50% перворазрядников (в ХХI в. попадание в неё не гарантировано и гроссмейстерам).

История от кандидата в мастера Дмитрия Ноя (1935 г. р., бывший минчанин, живёт в США). Она гуляет по сети, но впервые была опубликована в июне 2016 г. на belisrael.info:

Мне рассказывал по горячим следам гроссмейстер Алексей Суэтин. В 2 часа ночи, в самый разгар сна, у него в квартире раздался телефонный звонок. Звонил Гавриил Николаевич Вересов. В Академии наук, где он тогда работал, проходит шахматный турнир. Играют довольно сильные шахматисты. И он в своей партии провёл блестящую комбинацию. Попросил взять шахматы и расставить на доске фигуры. «Ты представляешь, я просто обалдел», – говорил Суэтин. Действительно, комбинация была оригинальной. Позднее Вересов опубликовал её в журнале «Шахматы в СССР», она вошла в учебники.

Cкорее всего, речь шла о партии Вересова с Кухаревым (1959 г.):

 

Фрагмент из книги «Г. Н. Вересов» (Минск, 2002)

О перфекционизме Вересова при поиске «шахматной истины» рассуждали мастер Абрам Ройзман в упомянутом фильме 2004 г. (11:15-11:30) и гроссмейстер Виктор Купрейчик в интервью Сергею Киму (2014): «С Вересовым стал общаться, когда попал в команду Белоруссии. Гаврила был интересный человек. Ему было важно доказать, что какой-то авторитет, например, Ботвинник или кто другой, в анализе не прав. Помню партию Фишера с Ларсеном, по-моему, из матча претендентов, целый год “мусолил” с целью доказать, что Фишер в оценках ошибался. В книжке его есть анализы… Тоже был заводной и въедливый, с хорошим шахматным самолюбием». Нет оснований им не верить.

Шашист Аркадий Рокитницкий, рассказывая о минском шахматно-шашечном клубе, которым заведовал до 1970-х гг., упоминал о том, что Вересов мог сидеть в клубе целые сутки (его, уважаемого человека, стеснялись выпроводить). Ночью засыпал, просыпался, снова садился за доску, что-то анализировал… Иван Конышко, о котором ниже: «Вересов – отрешённый аналитик, ценил капитальную основу, и его любимое слово было капитально. В семье его принципы жена даже не пыталась переиначить».

В конце 1960-х у Вересова, который приближался к пенсионному возрасту, «пошла игра», и он заявил молодым Купрейчику и Капенгуту: «Я ещё раньше вас гроссмейстером стану!» По мнению Юрия Тепера, пересказавшего эту историю, «скорее всего он верил в то, что говорил».

Напорист и цепок Вересов был в сеансах одновременной игры. Минскому любителю шахмат Михаилу Клизе участие в сеансе, данном Вересовым в начале 1970-х, запомнилось очень – куда сильнее, чем противостояние другому именитому сеансёру, Виктору Корчному, в Минске-1975.

Итак, Гавриилу Вересову была присуща не просто любовь к шахматам, а шахматный фанатизм… Не худший вид фанатизма, однако и в нём таится опасность. Вересову настолько хотелось видеть любимую игру незапятнанной, что порой он портил жизнь другим – к примеру, мастеру Евгению Рубану (1941–1997). О чемпионате БССР-1975 писал Генна Сосонко:

Рубан выиграл это первенство; вторым, отстав на пол-очка, был тоже гродненский мастер Владимир Веремейчик. Заседание федерации республики после победы Рубана было бурным. Многие склонялись к тому, чтобы присвоить ему звание чемпиона, но были и яростные противники. В конце концов, возобладало мнение мастера Вересова, заявившего: «Да вы что? Хотите, чтобы педераст был объявлен чемпионом республики? Да вы понимаете, как после этого будут смотреть на нас? И в Комитете, и вообще все? Нет, не бывать этому!» И чемпионом республики был объявлен Веремейчик.

В «полуофициальном» сборнике «Стратегия, тактика, стиль» (Минск, 1979, с. 168) тоже указано, что Рубан «играл вне конкурса». Возможно, признание заслуженной победы удержало бы игрока от дальнейшего сползания в пропасть… С другой стороны, можно ли всерьёз упрекать Вересова в том, что он относился к гомосексуализму так, как в то время предписывали советские законы? А если начинать серию упрёков, то с него ли, в 1975 г. – уже пенсионера?

Щекотливая тема – отношение Вересова к евреям вообще и, в частности, к его окружавшим. В 2012 г. на основе имевшихся разрозненных сведений я попытался приоткрыть тему, написав очерк «Камуніст Верасаў і “яўрэйскае пытанне”». Несмотря на несовершенство этого текста, приведу его перевод с белорусского с небольшими сокращениями и дополнениями (вставки в квадратных скобках относятся к 2019 г.).

Коммунист Вересов и «еврейский вопрос»

Гавриил Вересов возглавлял советскую шахматную делегацию в Нидерландах (турнир в Гронингене, 1946). Это дало некоторым современникам основания заподозрить его в работе на спецслужбы… Я же сомневаюсь, что Вересов был агентом госбезопасности. После войны случалось, что он открыто, насколько это было возможно в советских условиях, высказывал свои мысли, за что иногда и страдал.

Добрые слова о своём бывшем преподавателе из минского института иностранных языков нашёл филолог Пётр Садовский [1941 г. р.] – в книге «Мой шибболет» («Радыё Свабода», 2008, с. 171): «На занятиях по общественным наукам запомнился только один честный преподаватель… Его звали Вересов. Он был мастер спорта международного класса, член сборной Беларуси. Он не читал лекцию как полотно, а брал только некоторые проблемы и высказывал своё видение. Это был, по-моему, 1961 год… Вересов владел талантом сказать правду такими словами, что мы понимали абсурдность актуального момента, и в то же время это не звучало как антисоветчина».

Минский инженер Иван Конышко, ровесник П. Садовского, не вступал в КПСС и не имеет сантиментов к «коммунистической мрази». В 1970-х он, кандидат в мастера спорта по шахматам, активно занимался журналистикой, [судейством] и дружил с Гавриилом Вересовым. В марте 2012 г. И. Конышко утверждал, что взгляды коммуниста Вересова были далеки от ортодоксальных: его друг был прежде всего «гражданином своей земли, народным интеллигентом» и использовал членство в партии для «достижения высот в культуре, не только шахматной». В частности, без Вересова вряд ли состоялись бы матчи белорусских шахматистов с поляками и венграми в 1950-е гг. [о том же говорит А. Ройзман в вышеуказанном фильме 2004 г.; 9:40-10:40] Эти матчи, организованные посредством местных властей, раздражали московских чиновников. Вересов инициировал «Шахматы, шашки в БССР» – первый в Беларуси специализированный бюллетень по интеллектуальным играм, «пробитый» [в Москве] через Кирилла Мазурова при помощи Максима Танка.

В англоязычном издании книги «Ученик чародея» («The Sorcerer’s Apprentice», 1995), подготовленной совместно с Томом Фюрстенбергом, Давид Бронштейн высказывался о Гаврииле Вересове: «антисемит, заклятый враг Исаака Болеславского». Писал, что не хочет, чтобы атаку Левитского (1.d4 d5 2.Cg5) называли именем Вересова, хотя последний и играл её довольно часто. В русскоязычном издании книги (Москва, 2004, с. 161) этих пассажей нет, а о Вересове даются такие слова Бронштейна: «С белорусским мастером я впервые встретился за доской ещё в чемпионате СССР 1944 года (и проиграл – В. Р.). Это был сильный шахматист с оригинальной манерой игры, что проявилось и в его пристрастии к дебюту 1.d4 d5 2.Кс3. Хотя так играли и до Вересова, но именно он серьёзно проанализировал это начало, поэтому справедливо, что в современных дебютных справочниках дебют носит имя Вересова» [далее говорится о двух партиях, сыгранных Бронштейном и Вересовым в товарищеском матче «Белоруссия – Москва»]. Здесь уже нет следов антипатии. Тем не менее соавтор Бронштейна по книге «Давид против Голиафа» Сергей Воронков подтвердил [в 2012 г.], что Д. Бронштейн называл Г. Вересова антисемитом, а из перевода книги на русский язык резкие высказывания исключил, дабы «не дразнить гусей». [По-моему, такая «самоцензура» не говорит в пользу версии о вражде с Болеславским по антисемитским мотивам. Не исключаю, что Г. В. действительно, как утверждал А. Капенгут, жаловался на какие-то действия Болеславского в ЦК. Но ведь и на русского Суэтина жаловался тоже].

В феврале 2012 г. я обратился к [минчанке] Татьяне Болеславской, вдове Д. Бронштейна [и дочери И. Болеславского], не давшей однозначной оценки личности Вересова. Она не слышала, чтобы отец на него жаловался (вообще, со слов Татьяны Исааковны, гроссмейстер Болеславский жизнью в Минске был по большей части доволен), но «Вересов слыл антисемитом». Т. Болеславская припомнила эпизод на рубеже 1960-70-х гг., когда Г. Вересов разрушил намеченный брак своего сына с еврейкой Ириной Ш., дочерью известного музыканта. Ш. после этого начала утаивать свою принадлежность к еврейству.

И. Конышко подтвердил, что Г. Вересов мог сказать: «Я не антисемит, но процентная норма в шахматах должна быть». В 1960-70-х гг., по словам Конышко, его друг противостоял «группировке», в которой важную роль играли Кира Зворыкина, Альберт Капенгут (и их «ставленницы» Зоткова, Белкина)… Оппоненты не хотели включать Вересова в чемпионаты республики, что обижало гордого международного мастера. Кроме того, по мнению Вересова, указанная «группировка» тормозила рост способных молодых шахматистов, которые могли бы создать ей конкуренцию.

По Конышко, Вересов высмеивал корыстолюбие тех евреев, которые «и у церкви копейку поднимут». Таким образом, в своей деятельности он, похоже, опирался на некоторые антисемитские стереотипы, но расистом его никак назвать нельзя. К евреям, которые вписывались в его «картину мира», на протяжении всего своего творческого пути он относился толерантно.

До Великой Отечественной войны в [минском] Дворце пионеров самыми перспективными учениками Вересова-педагога были Роман Фрадкин, Эммануил Гринвальд, Морис Срагович, Юлий Ботвинник… После войны, как вспоминал А. Ройзман («Шахматы», № 1, 2004) в друзьях Вересова ходил Яков Каменецкий, которого Вересов хорошо знал с довоенных времён. По И. Конышко, Г. Вересов уважал Семёна Фурмана («без образования, но самобытный талант»), и, что интересно, высоко ценил аналитическую работу эмигранта Виктора Корчного [в 1978 г.]: «на две головы выше многих помощников Карпова». Способностью к аналитической работе Корчной был ему близок, а вот о «карповцах» Игоре Зайцеве и Юрии Балашове, которого «засушил Михаил Ботвинник», белорусский мастер отзывался более скептично. В «Шахматах, шашках в БССР» за 1987 г. печаталась тёплая статья Александра Любошица: Вересов и этот [минский] мастер заглядывали друг к другу, играли долгие матчи в блиц… [Уважительно относился Гавриил Николаевич к Лазарю Моисеевичу… но не Кагановичу, а Ангеловичу, инженеру «Промэнергопроекта», который вёл шахматную секцию в политехническом институте. Минчанин Ангелович занимался у Вересова во Дворце пионеров ещё до войны]. В 1970-е гг. Вересов вёл шахматный кружок в институте иностранных языков, где тогда учился Леонид Левит (ныне – известный психолог). Старший по возрасту и званию охотно консультировал Левита в игре по переписке. Наконец, в журнале «Шахматы в СССР» № 2, 1980 появился некролог от Михаила Юдовича (с Юдовичем Вересов в 1977 г. открывал смоленский шахматный клуб). «Живой, общительный человек, всегда был рад встречам с любителями шахмат», – писал о нём Юдович.

Мировоззрение Вересова сформировалось, очевидно, в детские и юношеские годы, когда лояльность к «трудящимся евреям» сопровождалась в БССР «коренизацией», т. е. позитивной дискриминацией этнических белорусов. Отпечаток на его личности оставило и обучение в московской Академии общественных наук при ЦК, где в конце 1940-х не могли не нападать на «безродных космополитов» и «буржуазных националистов»…

* * *

Мнение вышеупомянутого Дмитрия Ноя (10.06.2016), которое не обязательно принимать на веру, но оно заслуживает внимания:

Вересову и его жене, учительнице, было совершенно безразлично, какой человек национальности. Но он был продуктом своего времени. Мы все прошли через «Дело врачей»

Вересов был ответственным советским работником. Характер замкнутый, и в общении с шахматистами это чувствовалось. Нам надоел его метод руководства. Выступит и тут же покидает зал. Вот избрали новую федерацию. И он с бухты-барахты говорит: «В федерации много евреев». Потом поправляется: «У меня сын женат на еврейке». И ушёл. Так или иначе, мы это запомнили. На следующем пленуме Любошиц попросил меня побеседовать с В. Кабановым из Бреста, чтобы он не голосовал за переизбрание Вересова. Остальных Любошиц взял на себя. Вересова забаллотировали, но сняли его мы за советский метод руководства. Ни в коем случае у него в голове не вертелись национальные вопросы.

Можно ли величать Г. Вересова «патриархом» и «классиком» белорусских шахмат? Если очень хочется, то можно… До войны он активно развивал в БССР и шахматы как спорт, и шахматную педагогику с журналистикой; после войны – возрождал шахматную жизнь в разорённом крае. О том, как непросто «выбивалось» у высоких чиновников помещение под шахматно-шашечный клуб в послевоенном Минске, поведал А. Ройзман («олитературенная» запись – в журнале «Неман», № 4, 2012, с. 190). Разумеется, большие заслуги Вересова не отменяют того факта, что мастер позволял себе сомнительные поступки… или наоборот, сомнительные поступки не отменяют больших заслуг.

На закате СССР двое моих соотечественников дали юным шахматистам странный совет…

Из книги М. Каждана и И. Ботвинника «Урок ведёт тренер», Минск, 1992.

Не считаю нужным «творить кумира» из А. Алехина, равно как из Г. Вересова, Б. Гельфанда, В. Купрейчика или А. Суэтина. Импонирует мне «объективистский» взгляд современного российского гроссмейстера Дмитрия Кряквина: «Я не раз испытал жуткое чувство разочарования, когда начал серьёзно изучать историю царства черно-белых полей. Внезапно у божественных фигур, залитых в книгах и статьях ослепительным светом, под рукавом сутаны проскальзывала когтистая рука и наоборот – демонизированные и вымазанные черно-красной краской образы стремительно светлели без искажения субъективной линзой писателя». Разве что «разочарования» давно не чувствую, ибо никем из шахматистов особо и не очаровывался.

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

26.12.2019

PS от В. Р. Обсудить статью можно на фб-страничке редактора belisrael.info. Там же прошу делиться мыслями, нужно ли продолжение (есть, например, копия листка по учёту кадров, заполненного Г. Вересовым, и мог бы воспроизвести её).

Опубликовано 26.12.2019  17:53

Шахматныя «варагі» ў Мінску / Шахматные «варяги» в Минске

(перевод на русский ниже)

Пасля Вялікай Айчыннай нямнога засталося ў Беларусі моцных шахматыстаў. Тыя, хто застаўся, імкнуліся праявіць сябе: так, у пачатку 1946 г. з’явілася шахматна-шашачная секцыя ў Гродне, быў праведзены чэмпіянат горада, хоць ва ўсім абласным цэнтры мелася толькі чатыры камплекты шахмат. У тым жа годзе адрадзілася ўсебеларуская шахсекцыя: актыўнымі ў ёй былі мінскі майстар Гаўрыла Верасаў (старшыня; гл. пра яго: “Роднае слова”, 2019, No 5), яго брэсцкі калега Уладзімір Сайгін, віцебскі кандыдат у майстры Ісак Айзенштат, паэт Аркадзь Куляшоў і іншыя. У чэрвені 1946 г. аднавіўся шахматны аддзел у газеце “Звязда” – яго вёў Г. Верасаў.

Але ў канцы 1940-х некаторыя тытулаваныя гульцы – той жа І. Айзенштат, а таксама першы чэмпіён пасляваеннага Мінска Рафаіл Гарэнштэйн (1946 г.; нароўні з Г. Верасавым), гродзенскі майстар Ратмір Холмаў, чэмпіён БССР 1948 г. – пакінулі рэспубліку. Між тым у Савецкім Саюзе назіраўся шахматны бум на фоне поспехаў Міхаіла Бацвінніка, які ў маі 1948 г. першым сярод савецкіх шахматыстаў заваяваў сусветнае першынство.

Цяпер ужо няпроста сказаць, якія ўлады – спартыўныя або партыйныя – пастанавілі ўмацаваць шахматную супольнасць… Хутчэй за ўсё, партыйныя, што задавалі тон у сталінскі час. Пагатоў Мікалай Патолічаў, першы сакратар ЦК беларускай кампартыі ў 1950–1956 гг., быў аматарам шахмат, пра што ёсць сведчанне ў дзённіках Івана Шамякіна (“Патолічаў і Крапіва селі ў кабінеце гуляць у шахматы”, згадка адносіцца да 1955 г.). У 1951–1953 гг. з Украіны і Расіі ў Мінск прыбылі некалькі майстроў – Барыс Гальдзенаў, Аляксей Сакольскі, сужэнцы Аляксей Суэцін і Кіра Зварыкіна – і адзін гросмайстар, Ісак Баляслаўскі.

Лёсы “варагаў” склаліся па-рознаму; тут я коратка раскажу пра дваіх апошніх, К. Зварыкіну (1919–2014) і І. Баляслаўскага (1919–1977). Абаім сёлета магло б споўніцца 100 гадоў.

Экс-чэмпіёнка Ленінграда Кіра Аляксееўна Зварыкіна, асталяваўшыся ў Мінску, прадоўжыла расці ў спартыўным плане. Яна двойчы рабілася чэмпіёнкай СССР (1953, 1956), выдатна выступіла за савецкую каманду на першай жаночай шахматнай алімпіядзе ў 1957 г. (1-е месца і на сваёй дошцы, і ў камандным заліку), а ўрэшце і дабралася да матчу на першынство ў свеце, што адбыўся ў снежні 1959 – студзені 1960 гг. На жаль, прадстаўніца БССР прайграла яго больш дасведчанай расіянцы Лізавеце Быкавай. Пазней К. Зварыкіна спасылалася на тое, што не мела адпаведнага трэнера, а куратар Быкавай у час матчу працаваў “на грані фолу”. Усё ж трэба прызнаць, што гульня прэтэндэнткі была далёкая ад дасканаласці; відаць, мінчанка проста пераацаніла свае сілы.

Пасля “матчу жыцця” спартыўныя вынікі Зварыкінай пачалі зніжацца, тым не менш яшчэ каля 20 гадоў яна заставалася дзейным байцом “шахматнай гвардыі”. У аўтабіяграфічнай кнізе, так і названай “У радах шахматнай гвардыі” (выйшла ў Мінску ў 1984 г. на рускай мове), Кіра Аляксееўна не без досціпу распавяла пра свой шлях у “вялікія шахматы”, падзялілася цікавымі назіраннямі за савецкімі і замежнымі шахматысткамі. Можна пашкадаваць хіба, што беларускім падзеям у кнізе адведзена нямнога месца… Між тым аўтарка была чэмпіёнкай Мінска (1956) і тройчы – чэмпіёнкай БССР (1970, 1973, 1975), не раз выступала за Беларусь у камандных спаборніцтвах. Тут ёй было прысвоена званне міжнароднага арбітра (1976) і міжнароднага гросмайстра сярод жанчын (1977).

З 1960-х гг. і амаль да вяртання ў Расію (1999) Кіра Зварыкіна судзіла шматлікія спаборніцтвы ў Беларусі, перадусім жаночыя, нярэдка выступала ў ролі эксперта, з ацэнкамі гульні беларускіх шахматыстак. Многія помняць і яе шахматны аддзел у газеце “Вечерний Минск”, і тэлеперадачы 1970–1980-х гг. на БТ з цікавымі конкурсамі рашэння для школьнікаў. Паэт і шахматны кампазітар Алесь Усеня (1958 г. нар.), які жыў у вёсцы Пасека на Старадарожчыне, у мемуарным творы “Мой лістапад…” падзяліўся падлеткавымі ўражаннямі: “Мяне асабліва вабіць, што на экране паказвае заданні не хто-небудзь, а сапраўдны гросмайстар Кіра Зварыкіна, якая колісь змагалася за званне чэмпіёнкі свету”.

Ужо ў 1950-я гг. Кіра Аляксееўна для трэніроўкі гуляла ў мужчынскіх спаборніцтвах, хоць тады “мяшаныя” турніры не былі пашыраны, дый шахматысты нярэдка кпілі з шахматыстак. У 1968–1970 гг. К. Зварыкіна, першая з жанчын, узначальвала федэрацыю шахмат Беларусі. З доляй умоўнасці яе можна лічыць прадстаўніцай “шахматнага фемінізму”.

Калі Зварыкіна была вострай на язык і рэзкай ва ўчынках (за што атрымала мянушку Кіра-сякіра), то яе настаўнік у беларускі перыяд жыцця, гросмайстар Ісак Баляслаўскі, запомніўся сучаснікам як чалавек з іншым характарам: мяккі, негаваркі, бесканфліктны… Прыехаўшы ўвосень 1951 г. з Расіі, учорашні прэтэндэнт на шахматную карону адразу ўключыўся ў першынство Мінска, дзе гулялі збольшага першаразраднікі. Пазней ён ахвотна гуляў у чэмпіянатах БССР і не заўсёды пярэчыў, калі слабейшыя супернікі прапаноўвалі яму нічыю. Усё-такі ў 1964 г. яму ўдалося стаць аднаасобным чэмпіёнам.

З другой паловы 1950-х І. Баляслаўскі аддаваў перавагу трэнерскай і літаратурнай працы. Дапамагаў двум чэмпіёнам свету, Васілю Смыслову і Тыграну Петрасяну, і пасля колькігадовага бюракратычнага прамаруджвання атрымаў званне “Заслужаны трэнер СССР” (1964). Удумлівыя кнігі Баляслаўскага – асабліва ў яго атрымліваліся дэбютныя распрацоўкі – перакладаліся на замежныя мовы і служаць кваліфікаваным шахматыстам аж да сёння.

Сярод найбольш знакамітых выхаванцаў І. Баляслаўскага – гросмайстар Віктар Купрэйчык (1949–2017), майстар Альберт Капенгут, шматразовы чэмпіён Беларусі 1960–1970-х гг. (цяпер жыве ў ЗША; сёлета ў ліпені яму споўнілася 75). Высока цэніць спадчыну Ісака Баляслаўскага гулец экстра-класа, былы мінчанін Барыс Гельфанд, хоць ён і не паспеў узяць урокі непасрэдна ў вялікага папярэдніка. Дзяліўся Баляслаўскі ведамі і з аматарамі: напрыклад, у 1967 г. ён наведаў Калінкавічы, калі там праходзіла ўсесаюзнае першынство сярод сельскіх шахматыстаў, даў сеанс адначасовай гульні, распавёў пра супрацоўніцтва з чэмпіёнам свету Петрасянам.

У 1990-я гг. у Мінску ладзіліся міжнародныя турніры – мемарыялы Баляслаўскага, а сёлета Беларуская федэрацыя шахмат прысвяціла яго памяці чэмпіянат Беларусі сярод мужчын.

Icак Баляслаўскі не ўмеў жыць без шахмат, але захапляўся не толькі імі. Перад матчам-турнірам на званне абсалютнага чэмпіёна СССР (Ленінград, вясна 1941 г.) ён здаў на літаратурным факультэце Днепрапятроўскага ўніверсітэта ўсе прадметы, за выняткам латыні. На вырашальнае для сябе спаборніцтва майстар прывёз падручнік лацінскай мовы, каб прысвяціць ёй час, вольны ад партый – гэты факт быў нават адзначаны ў турнірным бюлетэні. У час вайны Баляслаўскі, нягледзячы на слабы зрок, скончыў Свярдлоўскі ўніверсітэт і стаў дыпламаваным філолагам. Ён добра арыентаваўся ў класічнай літаратуры, любіў цытаваць Грыбаедава, Крылова, Ільфа і Пятрова, ведаў на памяць мноства вершаў. У канцы 1930-х заўважаў у прыяцельскім атачэнні, што Гітлер і Сталін – “абое рабое”. Як і многія савецкія людзі, не будучы дысідэнтам, шукаў доступ да альтэрнатыўных крыніц інфармацыі – і ў апошнія гады жыцця рэгулярна слухаў заходнія “радыёгаласы”, якія тады глушыліся.

Дачка гросмайстра, вядомая музыказнаўца Таццяна Баляслаўская, казала мне ў 2012 г., што бацька быў збольшага задаволены пераездам у Мінск. Не ўсё было гладка ў працэсе адаптацыі майстроў, але ўвогуле прыбыццё “варагаў” станоўча паўплывала на мясцовых шахматыстаў, узняўшы сярэдні ўзровень. Ісак Баляслаўскі, Кіра Зварыкіна і іншыя перасяленцы разам з ураджэнцамі Беларусі развівалі тое, што завецца “беларускай шахматнай школай”.

Вольф РУБІНЧЫК.

(часопіс “Роднае слова”, № 9, 2019)

“Каралеўская пара” – Кіра Зварыкіна і Ісак Баляслаўскі. Сяброўскі шарж Е. Алачэўскага з варшаўскай газеты “Przegląd Sportowy”, перадрукаваны ў “Фізкультурніку Беларусі” 18 студзеня 1955 г. / «Королевская пара» – К. Зворыкина и И. Болеславский. Дружеский шарж Е. Алачевского из варшавской газеты, перепечатанный в «Физкультурнике Белоруссии» 18.01.1955

Перевод:

Шахматные «варяги» в Минске

После Великой Отечественной немного осталось в Беларуси сильных шахматистов. Оставшиеся стремились проявить себя: так, в начале 1946 г. появилась шахматно-шашечная секция в Гродно, был проведен чемпионат города, хотя во всём областном центре имелось лишь четыре комплекта шахмат. В том же году возродилась всебелорусская шахсекция: активными в ней были минский мастер Гавриил Вересов (председатель; см. о нём «Роднае слова», № 5, 2019), его брестский коллега Владимир Сайгин, витебский кандидат в мастера Исаак Айзенштадт, поэт Аркадий Кулешов и другие. В июне 1946 г. возобновился шахматный отдел в газете «Звязда» – его вёл Г. Вересов.

Но в конце 1940-х некоторые титулованные игроки – тот же И. Айзенштадт, а также первый чемпион послевоенного Минска Рафаил Горенштейн (1946 г.; наравне с Г. Вересовым), чемпион БССР 1948 г. гродненский мастер Ратмир Холмов – покинули республику. Между тем в Советском Союзе наблюдался шахматный бум на фоне успехов Михаила Ботвинника, который в мае 1948 г. первым среди советских шахматистов завоевал мировое первенство.

Сейчас уже непросто сказать, какие власти – спортивные или партийные – постановили укрепить шахматное сообщество… Скорее всего, партийные, задававшие тон в сталинское время. Тем более что Николай Патоличев, первый секретарь ЦК белорусской компартии в 1950–1956 гг., был любителем шахмат, о чём есть свидетельство в дневниках Ивана Шамякина («Патоличев и Крапива сели в кабинете играть в шахматы», упоминание относится к 1955 г.). В 1951–1953 гг. из Украины и России в Минск прибыло несколько мастеров – Борис Гольденов, Алексей Сокольский, супруги Алексей Суэтин и Кира Зворыкина – и один гроссмейстер, Исаак Болеславский.

Судьбы «варягов» сложились по-разному; здесь я коротко расскажу о двоих последних, Кире Зворыкиной (1919–2014) и И. Болеславском (1919–1977). Обоим в этом году могло бы исполниться 100 лет.

Экс-чемпионка Ленинграда Кира Алексеевна Зворыкина, обустроившись в Минске, продолжила расти в спортивном плане. Она дважды становилась чемпионкой СССР (1953, 1956), отлично выступила за советскую команду на первой женской шахматной олимпиаде в 1957 г. (1-е место и на своей доске, и в командном зачёте), а в конце концов добралась и до матча на первенство мира, который состоялся в декабре 1959 – январе 1960 гг. Увы, представительница БССР проиграла его более опытной россиянке Елизавете Быковой. Позже К. Зворыкина ссылалась на то, что не мела соответствующего тренера, а куратор Быковой в час матча работал «на грани фола». Всё же надо признать, что игра претендентки была далека от совершенства; видимо, минчанка просто переоценила свои силы.

После «матча жизни» спортивные результаты Зворыкиной начали снижаться, тем не менее еще около 20 лет она оставалась действующим бойцом «шахматной гвардии». В автобиографической книге, так и названной «В рядах шахматной гвардии» (вышла в Минске в 1984 г.), Кира Алексеевна не без иронии рассказала о своём пути в «большие шахматы», поделилась интересными наблюдениями за советскими и зарубежными шахматистками. Можно пожалеть разве что о том, что белорусским событиям в книге отведено немного места… А ведь авторка была чемпионкой Минска (1956) и трижды – чемпионкой БССР (1970, 1973, 1975), не раз выступала за Беларусь в командных соревнованиях. Здесь ей было присвоено звание международного арбитра (1976) и международного гроссмейстера среди женщин (1977).

С 1960-х гг. и почти до самого возвращения в Россию (1999) Кира Зворыкина судила многочисленные соревнования в Беларуси, прежде всего женские, нередко выступала в роли эксперта с оценками игры белорусских шахматисток. Многие помнят и её шахматный отдел в газете «Вечерний Минск», и телепередачи 1970–1980-х гг. на Белорусском телевидении с интересными конкурсами решения для школьников. Поэт и шахматный композитор Алесь Усеня (1958 г. р.), живший в деревне Пасека на Стародорожчине, в мемуарном произведении «Мой листопад…» поделился подростковыми впечатлениями: «Меня особенно привлекает то, что на экране показывает задания не кто-нибудь, а настоящая гроссмейстер Кира Зворыкина, которая когда-то боролась за звание чемпионки мира».

Уже в 1950-е гг. Кира Алексеевна для тренировки играла в мужских соревнованиях, даром что тогда «смешанные» турниры не были распространены, да и шахматисты нередко смеялись над шахматистками. В 1968-1970 гг. К. Зворыкина первой из женщин возглавляла федерацию шахмат Беларуси. С долей условности ее можно считать представительницей «шахматного феминизма».

Если Зворыкина была острой на язык и резкой в поступках (за что получила прозвище «Кира-секира»), то её наставник в белорусский период жизни, гроссмейстер Исаак Болеславский, запомнился современникам как человек с иным характером: мягкий, неразговорчивый, бесконфликтный… Приехав осенью 1951 г. из России, вчерашний претендент на шахматную корону сразу же включился в первенство Минска, где играли преимущественно перворазрядники. Позже он охотно играл в чемпионатах БССР и не всегда возражал, когда более слабые соперники предлагали ему ничью. Всё-таки в 1964 г. ему удалось стать единоличным чемпионом.

Со второй половины 1950-х гг. Болеславский отдавал предпочтение тренерской и литературной работе. Помогал двум чемпионам мира, Василию Смыслову и Тиграну Петросяну, и после нескольких лет бюрократической задержки получил звание «Заслуженный тренер СССР» (1964). Вдумчивые книги Болеславского – особенно ему удавались дебютные разработки – переводились на зарубежные языки и служат квалифицированным шахматистам поныне.

Среди самых известных воспитанников И. Болеславского – гроссмейстер Виктор Купрейчик (1949–2017), мастер Альберт Капенгут, многократный чемпион Беларуси 1960–1970-х гг. (сейчас живёт в США; в июле 2019 г. ему исполнилось 75). Высоко ценит наследие Исаака Болеславского игрок экстра-класса, бывший минчанин Борис Гельфанд, хоть он и не успел взять уроки непосредственно у великого предшественника. Делился Болеславский знаниями и с любителями: например, в 1967 г. он посетил Калинковичи, когда там проходило первенство СССР среди сельских шахматистов, дал сеанс одновременной игры, рассказал о сотрудничестве с чемпионом мира Петросяном.

В 1990-е гг. в Минске устраивались международные турниры – мемориалы Болеславского, а в этом году Белорусская федерация шахмат посвятила его памяти чемпионат Беларуси среди мужчин.

Исаак Болеславский не умел жить без шахмат, но увлекался не только ими. Перед матчем-турниром на звание абсолютного чемпиона СССР (Ленинград, весна 1941 г.) он сдал на литературном факультете Днепропетровского университета все предметы, за исключением латыни. На решающее для себя состязание мастер привёз учебник латинского языка, чтобы посвятить изучению латыни время, свободное от партий – этот факт был даже отмечен в турнирном бюллетене. Во время войны Болеславский, несмотря на слабое зрение, окончил Свердловский университет и стал дипломированным филологом. Он хорошо ориентировался в классической литературе, любил цитировать Грибоедова, Крылова, Ильфа и Петрова, знал на память множество стихов. В конце 1930-х замечал в приятельском окружении, что Гитлер и Сталин – «одно и то же». Как и многие советские люди, не будучи диссидентом, искал доступ к альтернативным источникам информации – и в последние годы жизни регулярно слушал западные «радиоголоса», которые тогда глушились.

Дочь гроссмейстера, известный музыковед Татьяна Болеславская, говорила мне в 2012 г., что отец был в целом доволен переездом в Минск. Не всё было гладко в процессе адаптации мастеров, но в общем прибытие «варягов» положительно повлияло на местных шахматистов, подняв средний уровень. Исаак Болеславский, Кира Зворыкина и иные переселенцы вместе с уроженцами Беларуси развивали то, что называется «белорусской шахматной школой».

Вольф РУБИНЧИК.

(журнал «Роднае слова», Минск, № 9, 2019)

Опубликовано 04.10.2019  12:44

Год без Ройзмана (1)

* * *

С Абрамом Ройзманом я познакомился в 1949 году. Как чемпиона города среди школьников меня включили кандидатом в юношеское первенство республики. Я сыграл одну партию, и пришлось уступить место приехавшему из Бобруйска, а именно А. Ройзману. Его уже знали как талантливого молодого шахматиста, у меня же были средние способности к игре. Глубокой осенью я участвовал в полуфинале республики среди взрослых. Увы! Набрал лишь пол-очка, сделав ничью с Владимиром Шитиком. Он сходу дал мне прозвище «Дмитрий Ной – ПОЛ-ОЧКА».

В следующем году в таком же соревновании я сыграл удачнее. Его судил Ройзман, уже студент Белгосуниверситета. Я встречался с Я. Макиевским чёрными. Получил трудную позицию. Макиевский объявил мне шах ферзём. Я решил, что мат, остановил часы. Макиевский понял моё замешательство и был непрочь продолжить игру. Подлетел Ройзман, сказал: «всёвсё, часы остановленыпоражение». Движения его были быстры, слова набегали одно на другое. Потом Александр Любошиц прозвал Ройзмана «мальчишкой», нахалом. Не без основания… Молодой студент декларировал фразу: «нахальствовторое счастье».

Позже характер Ройзмана изменился в лучшую сторону, и встречались мы с ним как добрые знакомые. После окончания БГУ у него началась трудная жизнь шахматного профессионала. Работал в университете тренером-почасовиком, вёл два шахматных отдела в газетах. Жил с университетской пропиской у Володи Дементея. Цель была оправданной: Ройзман хотел стать мастером. В 1957 году для Або Шагаловича в Минске был устроен турнир с мастерской нормой; как Шагалович, так и Ройзман выполнили мастерский норматив. Ройзману было тяжело, с ним играли крайне серьёзно. Так, он выиграл у мастера Алексея Суэтина классический ферзевый эндшпиль. Борис Гольденов отозвал Суэтина в сторону и сказал: «Я бы за такую игру дал тебе в морду».

Проблема была в том, что Ройзман не работал по специальности долгие годы. Наконец М. Левин устроил его в цех автозавода на инженерную должность. Года два-три он там проработал, но случилась авария, и его уволили. Аркадию Рокитницкому спорткомитет разрешил взять Ройзмана на инструкторскую работу в шахматный клуб, так как мастер постоянно выступал за сборную команду БССР на всесоюзной арене. Здесь Ройзман проработал почти до самой своей кончины в 2015 году.

Абрам Ройзман – автор нескольких популярных шахматных книг о коротких поединках на шахматной доске, скромный человек по натуре своей, рано стал плохо слышать, перенёс оперативное вмешательство, затем ещё одно. Иногда он обращался ко мне для направления к узким специалистам. Как врач я оказывал ему протекцию.

В его жизни, пожалуй, мало было радостных событий. Женитьба на шахматистке Галине Ханиной была не совсем удачной. Она уехала с маленькой дочкой к родителям в Бобруйск, а затем в Израиль. Со второй женой у него детей не было. Дочку он повидал в конце 1990-х годов в Израиле. Перед моим отъездом в США он мне сказал, что тоже имеет вызов от старшего брата, но ехать воздерживается.

Дмитрий Ной, г. Бостон (США), для belisrael.info

* * *

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ А. Я. РОЙЗМАНЕ

19-20 июля нынешнего года в Минске прошёл турнир по быстрым шахматам памяти Ройзмана. Сколько раз он сам проводил подобные соревнования? Трудно сосчитать. На сей раз было 120 участников. Среди них – немало нынешних ветеранов, которых Абрам Яковлевич помнил молодыми: В. Купрейчик, В. Дыдышко, В. Смирнов, ровесник Ройзмана В. Демидов и др. Много было молодёжи, шахматистов среднего возраста, таких как гроссмейстер Ю. Тихонов. Рядом висели таблицы предыдущих турниров – там было вдвое меньше участников. Лучшей памяти о себе, на мой взгляд, А. Я. не желал бы.

Впервые я увидел А. Я. Ройзмана на Мемориале А. П. Сокольского в декабре 1971 года. Занимался я тогда у М. Шерешевского, который сам играл в турнире. Проблему совмещения тренировок и собственного участия он решил просто: все ученики получили возможность бесплатно посещать турнир в старом шахматном клубе на улице Змитрока Бядули. В тот день Ройзман играл с рижским мастером Ю. Петкевичем. Ход борьбы в той партии мне не запомнился. Помню, что Ройзман казался мне, 13-летнему, стариком, хотя ему тогда не было и сорока. Весь турнир он находился в лидирующей группе и в итоге разделил 1-3-е места с В. Купрейчиком и А. Капенгутом. Позже я слышал нарекания А. Я. на то, что вместо денег ему выдали в качестве приза транзисторный приёмник, который он даже ни разу не включил. Начало 1970-х, видимо, было лучшим временем в творческой биографии мастера; в 1972 году он выиграл турнир мастеров Прибалтики и БССР.

Лично я познакомился с А. Я. в конце февраля 1973 года. В обществе «Красное знамя», где практически всё время играл и работал Ройзман, состоялся турнир молодежи, отборочный к какому-то другому. Выходили в финал 4 человека, я занял 5-е место. Особых воспоминаний об этом турнире у меня не осталось. Вообще же турниров с моим участием, которые судил Ройзман, было много: это и первенства клуба (позже чемпионаты Дворца шахмат), и чемпионаты города, и многочисленные блицтурниры, темпотурниры.

Как судья А. Я. всегда был подчеркнуто объективен и беспристрастен, что сочеталось у него с отменным чувством юмора. Ройзман всегда подходил к игре не только как судья, но и как шахматист (любил анализировать интересные позиции, находить оригинальные решения). Это вплотную примыкает к его писательской и журналистской деятельности, о которой шахматисты хорошо знают. Я напишу о том, как он не захотел напечатать мою партию. Итак, январь 2001 г., 2-й тур первенства РДШШ.

Тепер – Сажин. 1.е4 с5 2.Кf3 Кf6 3.Кс3 d5 4.Сb5+ Сd7 5.еd С:b5 6.К:b5 К:d5 7.0-0 а6 8.Ка3 е6 9.d4? сd 10.К:d4? С:а3 11.bа 0-0? 12.Сb2 Kd7 13.Лс1 Лс8 14.Фf3 Ке5 15.Фg3 Кс4?? 16.Кf5! Черные сдались.

После того, как я сделал 15-й ход, и соперник надолго задумался, я подошел к А. Я. и сказал ему, что у меня интересная позиция. Он тут же подошёл к доске и стал внимательно её изучать. Когда соперник сдался, мы стали смотреть варианты. По поводу последнего хода белых А. Сажин сказал: «Этого я не видел». Ройзман немедленно отреагировал своей любимой фразой: «Это надо видеть!» Мне он сказал: «К следующему туру запиши мне партию, может быть, я её напечатаю». Он отошёл, а у меня возникли сомнения, всё ли в партии было в порядке. Мы стали смотреть её с начала. После 11-го хода белых я спросил: «А что, если чёрные сыграют 11…Кс3?» Действительно, теперь на 12.Фd2 или Фd3 можно сыграть 12…Ф:d4 13.Ф:d4 Ке2+, и остаются с лишней фигурой. Мой партнёр ужасно расстроился и пошёл всем показывать, как он мог выиграть, а вместо этого проиграл. На следующий тур я занёс партию Ройзману, как он и просил. Он взял листок, вежливо поблагодарил и объявил начало очередного тура. Когда я пришёл на следующий тур, то неожиданно столкнулся с резкой реакцией Ройзмана. Он чуть ли не кричал: «Что ты мне принёс?» Я спокойно ответил: «То, что было в партии, то и принёс». – «А ты знаешь, что он мог у тебя выиграть?» – «Знаю, я сам ему этот вариант и показал». – «Так что ты хочешь, чтобы я твои партии с ошибками печатал?» – «Что печатать, дело ваше, но мне кажется, что эта возможность делает партию еще более поучительной»… Переубедить Ройзмана не удалось. Кто здесь больше прав, пусть судит читатель, но этот эпизод вполне характеризует Ройзмана как шахматного журналиста. Он полагал, что нельзя печатать партии, где с обеих сторон допускаются явные ошибки. А может быть, ему было досадно, что при первом просмотре сразу после партии он не увидел выигрыша за чёрных.

Вспомню о Ройзмане как об историке белорусских шахмат. Многие помнят его статьи в сборнике «Шахматисты Белоруссии» 1972 года и в журналах недавнего времени. Поскольку я сам занимался аналогичными вопросами, мы не раз обсуждали их с А. Я. Вспоминается моя статья к 75-летию мастера в 2007 г. (опубликованная в «Альбино плюс»). Писал я её второпях, проверить материалы времени не хватило… Отсюда явные ляпы: так, я написал, что он закончил исторический факультет, а на самом деле А. Я. окончил физмат. А. Я. отчитал меня за ошибки: «Неужели так трудно было спросить, пока я живой?!». Увы, сейчас этой возможности уже нет.

Мы несколько раз встречались за доской, все партии закончились его победой. Возвращаюсь к теме судейства. Он не терпел, когда видел нечестную игру, договорные партии. В 2002 году в чемпионате Минска Ч. и Х. сыграли договорную партию: один из них, имея выигранное положение, проиграл. Я играл с «героем» в следующем туре. Мне удалось провести хорошую партию и одержать победу. Поздравляя меня с победой после партии, А. Я. сказал: «Я болел за тебя. Не могу смотреть, когда люди устраивают из шахмат комедию. Ты молодец». Сколько я помню, это был единственный случай, когда он хвалил меня.

По жизни А. Я. всегда был оптимистом. В чемпионате города 2001 года я занял 2-е место (мой крупнейший успех). Однако в 4-м туре я проиграл П. Мягкову и был очень расстроен, говорил, что ни на что не способен. Ройзман выслушал мои сетования и, улыбнувшись, сказал: «А я и не знал, что ты такой мазохист!» Быть «мазохистом» не хотелось, я успокоился и успешно продолжил турнир. Когда я в последние годы почти перестал играть в турнирах, он мне говорил: «Ты зря перестал играть, у тебя ведь неплохо получалось. Ты же ещё не старый».

А. Я. всегда живо интересовался всем, что происходило в стране и мире. Я часто видел его читавшим газеты – как официальные, так и оппозиционные. По поводу того, что не знал (или знал недостаточно), он не стеснялся задавать вопросы. До своей болезни Абрам Ройзман любил жизнь и жил интересно.

Юрий Тепер, ведущий библиотекарь БГПУ им. М. Танка, г. Минск, для belisrael.info

Опубликовано 12.08.2016  18:06

Еще материал Год без Ройзмана (2)