Category Archives: Могилевская обл.

Виктор Жибуль. Лирик двух рождений (о Зяме Пивоварове)

За свою короткую жизнь Зяма Пивоваров успел издать лишь один небольшой сборник стихов – «Лірыка двух нараджэнняў» («Лирика двух рождений»). Личный архив поэта не сохранился, фотоснимков осталось очень мало. Довольно скромно выглядит и библиография в справочнике «Беларускія пісьменнікі». К тому же половины газетных номеров с публикациями Зямы Пивоварова просто нет в белорусских библиотеках. Мало о поэте написано и воспоминаний. Главные биографы З. Пивоварова – это его сестра Лиза Пивоварова и бывший однокурсник Станислав Шушкевич.

Страницы книги «(Не)расстраляныя» (Минск: А. М. Янушкевич, 2021) с автографом и портретом З. Пивоварова

Зяма (Залман Рувимович) Пивоваров родился 24 мая (5 июня по новому стилю) 1910 г. в местечке Костюковичи Климовичского уезда Могилёвской губернии (ныне Костюковичи – город Могилёвской области), в семье Рувима Мееровича и Беллы Залмановны Пивоваровых. Известно, что мать была старше отца [16, л. 1]. Кроме Зямы, в семье была дочь Лиза (1911–1998). Отец работал шаповалом – изготовлял из шерсти валяные шапки, шляпы, другие вещи. В 1914 г. он был мобилизован на фронт, прошёл Первую мировую войну, затем сражался на российской гражданской войне за Красную армию, пока в 1918 г. не был убит деникинцами [8, л. 20].

Мать, не имевшая средств к существованию, вынуждена была отправить детей на воспитание к деду. Сделав из грубой ткани заплечный мешок, она пошла вместе с детьми пешком в Чериков. На этом пути их подстерегало опасное приключение. Вот как оно описано в воспоминаниях Станислава Шушкевича – скорее всего, со слов самого Зямы Пивоварова либо его сестры Лизы:

Было это осенью 1918 года. Чужая хата, ни дров, ни хлеба. Мать пошила холщовую торбу, сложила в неё все пожитки, и они оставили родное местечко Костюковичи, пошли в далёкий город Чериков. Ухабистая дорога. Вокруг неспокойно. Вдоль Сожа снуёт белогвардейская банда.

В одном из перелесков на дороге мать присела под деревом. [Зяма] с сестричкой Лизой прижались к своей кормилице и задремали. И вдруг конский топот. Несколько всадников окружали детей и мать.

– А ну, вытряхивай свои пожитки, что там у тебя в торбе?! – крикнул один из бандитов.

На сырую луговую траву высыпались старое бельё, горбушка хлеба и десяток посиневших картофелин.

– Куда направляетесь?

– К деду Пивоварову в Чериков, – ответил напуганный мальчик.

– А что у тебя торчит за плечами? Сбрасывай рубашку! – выкрикнул бандит.

Мальчик скоренько сбросил рубашку, а бандит взмахнул плёткой, ударил и умчался в лес [17, с. 2].

Дед будущего поэта, Меер Пивоваров, был набожным иудеем, и в качестве учителя пригласил для Зямы и Лизы старого еврея-талмудиста, который давал образование на дому; затем дети пошли учиться в Чериковскую семилетку [16, л. 2]. По воспоминаниям сестры, Зяма был очень способным мальчиком. Он поступил сразу во второй класс, а после его окончания выдержал экзамены в четвёртый [8, л. 20]. Потом у него уже не было возможности переходить через класс, потому что, не имея средств к существованию, Зяма давал уроки младшим детям, отстававшим в учёбе. Также он был очень занят общественными поручениями в школе и пионерском отряде. Зяма и Лиза жили вместе с матерью в доме деда до 1924 г., пока не нашли себе отдельное жильё.

Позже мать, Белла Залмановна Пивоварова, участвовала в колхозном движении на Чериковщине. В 1927 г. комитет бедноты выбрал её председателем сельскохозяйственной садово-огородной артели («Эмес»), а в 1930 г. эта артель вошла в колхоз. Тогда, во времена коллективизации, над Могилёвским округом шефствовал известный машиностроительный завод «Красное Сормово», который до сих пор находится в Нижнем Новгороде. Двенадцать сормовчан-«двадцатипятитысячников» (рабочих, посланных коммунистической партией в деревни) приехали руководить коллективизацией в Чериковский район. Слободка Столыпина на окраине Черикова, где они поселились, была переименована в Сормово, а основанный там колхоз получил название «Красный Сормовец». Белла Пивоварова вошла в правление этого колхоза, была активной и ответственной работницей, не раз получала грамоты за успехи в труде [8, л. 20; 15, л. 2-3].

В школьные годы, в пятом классе, Зяма Пивоваров и начал писать стихи. Интерес к поэзии появился у него под влиянием матери, которая хорошо знала белорусский язык и народную культуру, ориентировалась в деревенской жизни. Школьные друзья увлечённо слушали Зяму, когда он выступал на школьных вечерах [8, л. 20]. Его стихи регулярно помещались сначала в стенгазете, а затем и в периодической печати. Первой публикацией З. Пивоварова стало стихотворение «Я піянер і шчыра веру…» («Я пионер и искренне верю…») в минском журнале «Беларускі піонэр», 1925, № 6 (благодарю Вольфа Рубинчика, обратившего моё внимание на эту публикацию).

Из записей Станислава Шушкевича (старшего) о Зяме Пивоварове, автограф 1971 г.; обложка журнала, в котором дебютировал З. Пивоваров; страница «Беларускага піонэра» с его дебютом

Но больше всего печатали юного поэта калининские окружные газеты «Малады камуніст» и «Наш працаўнік». Некоторые свои стихи того времени Зяма подписывал «Піонэр Півавараў», и их можно назвать пионерскими во всех смыслах – как по содержанию, так и по художественности. Произведения имеют ещё ученический характер и отражают типичные идеологемы, на которых воспитывался пионер того времени.

Как и многие другие представители литературной молодёжи 1920-х гг., Зяма Пивоваров считал своим поэтическим долгом высказывать радость в стихах: «Больш ня будзе, больш ня будзе пана. / Будзем жыць цяпер мы без паноў» (стихотворение «Пастух», 1925), возносить хвалу «октябрю смелому» («Верь ты, солнце, верьте, звёзды», 1925), скорбеть по поводу смерти красных вождей («На смерть М. В. Фрунзе», 1925). Но иногда среди риторики, полной схематизма, пробивались ростки интересных образов и сравнений, свидетельствовавших, что Зяма Пивоваров не был лишён оригинального таланта:

Шмат, ой шмат жа мы цярпелі,

Ці ведаў хто із нас жыцьцё?

Наша моладзь толькі тлела,

Як акурак, кінуты ў сьмяцьцё [4, с. 2]

(«Вер ты, сонца, верце, зоры», 1925)

В 1927 г. Зяма окончил Чериковскую семилетку и поступил учиться в Мстиславский педагогический техникум. В это время он начал посещать Мстиславскую литературную студию при оршанском филиале «Молодняка». Из 19 студийцев 9, как и Зяма Пивоваров, были студентами техникума, 2 – студентами педагогических курсов и ещё двое – учениками семилеток. Студия выпускала собственный журнал «Юнацкі кліч», который печатался на машинке. Например, в № 5 этого журнала за 1928 г. помещены стихи участников студии Зямы Пивоварова, Змитрока Астапенко, Сергея Калугина, Иллариона Максимова, Юлия Таубина, Янки Гомонова и Анны Сапрыко. Своеобразной штаб-квартирой мстиславской студии был дом Таубиных, который часто превращался в нечто вроде литературного клуба. Некоторое время в нём квартировали З. Астапенко и А. Кулешов, часто бывал и З. Пивоваров. Как пишет Л. Сидоренко, «здесь обсуждались новые произведения товарищей, разные литературные новости, планы печатаемого на машинке журнала “Юнацкі кліч”. Спорили о поэзии и прозе, о новых книгах белорусских писателей, о литературных организациях и течениях в Беларуси, о событиях в стране, педтехникуме. Здесь всегда звучал смех, было шумно, весело и интересно» [12].

Дом, где в 1920-е годы жила семья поэта Ю. Таубина. Мстиславль, 2017 (фото отсюда)

В мае 1928 г. студия отметила трёхлетний юбилей выставкой изданий и литературным вечером. «Перед студией встаёт задача воспитать из своих рядов несколько товарищей, которые работают в настоящий момент над прозой» [14, с. 119], – писал тогда журнал «Аршанскі Маладняк».

Участники литобъединения при Мстиславском педтехникуме. Сидят (слева направо): Игнат Сороченко, Зяма Пивоваров, Янка Гомонов; стоят: Микола Борданов, Змитрок Астапенко. 1929 г. Фото из фонда С. П. Шушкевича в БГАМЛИ

Литературная студия много дала Зяме Пивоварову, его строки сделались более отточенными и совершенными, а тематический диапазон значительно расширился. Среди прочего поэт обратился и к еврейской тематике. Так, стихотворение «З яўрэйскіх мотываў» («Из еврейских мотивов», 1928) адресовано белорусскому еврею, который в поисках лучшей доли уехал в Америку, но, по мнению З. Пивоварова, ничего хорошего его там не ждёт – в отличие от родной Беларуси:

Алэйхем шолэм! ў вас там сьмерць і холад,

А ў нас вясновыя гараць агні.

Стаіць як велікан, як нейкі волат,

О Беларусь мая – Эрусалім!

Алэйхем шолэм! ў вас там сьмерць і холад [5, с. 6].

А вот намерения евреев еxать в Биробиджан – центр будущей Еврейской автономной области СССР – З. Пивоваров встречал приязненно:

Біра-Біджан на далёкім усходзе,

Біра-Біджан – гэта сінь васількоў.

У Біра-Біджане шчасьце знойдзеш

У гаворцы сталёвых сярпоў.

Там зязюля ізноў закукуе,

Закалышыцца сіняя гаць…

У нас на Беларусі будуюць,

І вам яшчэ шмат будаваць [15, с. 32].

Позже З. Пивоваров напишет положительную рецензию на кинофильм «Искатели счастья» о евреях-переселенцах, которые переехали в биробиджанский колхоз «Ройтэ фелд» («Красное поле») [7, с. 4].

Прозанимавшись в педтехникуме два года, Зяма Пивоваров решил, что, дабы стать востребованным поэтом, надо углубиться в рабочее окружение. Он бросил учёбу и уехал в Ленинград. Однако на заводе ему места не нашлось, и Зяма устроился кочегаром на электростанцию. Под впечатлением от своей работы он написал стихотворение «Кочегар»:

Качагар!

зірні на сваю топку,

на чатыры футы

падымі ваду.

Засьмяесься

ўсьмешкаю салодкай,

што такі пажар

          разьдзьмуў [15, с. 30].

В Ленинграде Зяма Пивоваров присоединился к местному белорусскому кругу. Он посещал Белорусский дом просвещения, поддерживал контакт с Белорусским студенческим землячеством, стал членом Белорусской секции Ленинградской ассоциации пролетарских писателей (ЛАПП). Руководил секцией талантливый поэт Рыгор Папараць, в неё входили Янка Шараховский, Рыгор Баркан (Липнёвый), Борис Петровский, Зина Каганович, Борис Добкин, М. Зенькович, Б. Копылков. Плодом деятельности филиала был альманах «Цагліна ў падмурак» («Кирпич в фундамент», 1931), куда вошли три стихотворения З. Пивоварова. Одно из них заканчивается строками:

Я стаю…

І думак моцныя ўсплёскі

Ўзварушылі глыб

Юнацкае душы

У разьбезе дзён

Я чую дзіўны лёскат,

У гэтым лёскаце

Хачу я жыць [15, с. 34].

В январе 1931 г. поэт ездил делегатом на «Неделю советской Белоруссии», которая проходила в Москве. Там 5 января он вместе с другими белорусскими (А. Александрович, П. Глебка, К. Крапива, С. Фомин, М. Хведарович, И. Харик) и российскими (А. Жаров, М. Светлов, И. Уткин) поэтами выступал на сцене клуба Федерации объединения советских писателей (ФОСП) со своими стихами [10, с. 1]. Как писал С. П. Шушкевич, в тот же день З. Пивоварову «выпало счастье познакомиться с известным русским поэтом Николаем Асеевым. Асеев увлёкся произведениями молодого поэта, искренне поздравил его с творческой удачей и перевёл несколько его стихотворений на русский язык. Одно из них он поместил в журнале “Ленинград”, а остальные – в газетах» [17, с. 2]. В вариантах биографии З. Пивоварова, написанных С. Шушкевичем и Л. Пивоваровой, указывается и конкретное стихотворение, помещенное в журнале, – «Гутарка з электраманцёрам» («Беседа с электромонтёром»). Однако поиски этой публикации в журнале «Ленинград» (выходил в 1930–1932 гг.) результатов не дали. Возможно, перевод напечатан в каком-то другом издании. К тому же в журнале «Полымя» за 1934 г. написано, что указанное стихотворение перевёл не Н. Асеев, а другой российский поэт – Илья Садофьев [2, с. 245]. Чтобы выяснить, как же было на самом деле, нужны дополнительные поиски. Но в любом случае Зяму Пивоварова заметили известные российские литераторы.

Роль Н. Асеева в жизни З. Пивоварова переводами не ограничилась. Решив убедить молодого поэта получить высшее образование, Асеев написал письмо известному белорусскому прозаику и общественному деятелю Платону Головачу о том, что надо устроить З. Пивоварова на литературную учёбу. Адресат был выбран неслучайно: «Платон Головач в то время исполнял обязанности заместителя наркома просвещения. Он уже был занят созданием первой в Беларуси критико-художественной секции при Высшем педагогическом институте имени Горького» [17, с. 2].

Обложка альманаха «Цагліна ў падмурак» (1931, художник Владимир Кочегуро); обложка книги З. Пивоварова «Лірыка двух нараджэнняў» (1934)

В результате Зяма Пивоваров в 1931 г. вернулся в Беларусь и поступил на литературный факультет Белорусского высшего педагогического института. Вместе с ним учились Валерий Моряков, Юрка Лявонный, Станислав Шушкевич, Эди Огнецвет, Сергей Мурзо и другие поэты. В то время он печатался в журналах «Маладняк», «Полымя», газетах «Савецкая Беларусь», «Літаратура і мастацтва». В 1932 г. в печати анонсировался совместный сборник стихов Ю. Лявонного, З. Пивоварова и С. Шушкевича «Ордэр на заўтра» [3, с. 26], но он не вышел. Зато в 1934 г. увидела свет первая (и единственная) персональная книга Зямы Пивоварова «Лірыка двух нараджэнняў».

Книга состоит из восьми стихотворений: «Лірыка двух нараджэнняў» (1933), «Мы – рабочыя-такелажнікі» (1931), «Метрапалітэн» (1934), «Голад і цывілізацыя» (1933), «З гістарычных дат» (декабрь 1931), «Гутарка з электраманцёрам» (1931), «Размова са шведскім майстрам» (1932), «Мінулае камандзіра» (1932).

Какой смысл заложен в название книги? Вот эпиграф к одноименному стихотворению: «Знаете, товарищи? Я два раза родился, и то, что я вступил в колхоз, является моим вторым рождением» (Из выступления колхозника на колхозном собрании)» [6, с. 3]. Это стихотворение о человеке, который выбирает свой дальнейший путь в непростой исторической ситуации.

Былі дарогі дзве,

        і сцежкі дзве,

З іх адна –

       жабрацтва і нягод.

Другая парасткам

       цягнулася к вясне

На пакрыты золакам усход.

Стаяў.

      Рукамі сціснуў скроні,

Варажыць пачаў

       забабоннай варажбою –

На якой дарозе быць сягоння?

І якой пайсці цяпер хадою?

І вырваў я

        пасля доўгіх турбот

Сваё сэрца,

         што старой крывёй атручана.

Кайстра жабрачая

         кінута ў брод,

Мне з другім жыццём

спраўляць цяпер заручыны [6, с. 4-5].

В то время новосозданные колхозы воспринимались как нечто принципиально новое и небывалое; с ними – во многом благодаря советской пропаганде – связывалось обновление деревенской жизни. Зяма Пивоваров действительно сталкивался с этим явлением тесно: как мы упоминали, его мать была колхозной активисткой. Но все остальные произведения, включенные в книгу, касаются уже не колхозной темы, а иных проявлений новой, социалистической (или наоборот – старой, «буржуазной») действительности. Многие из них тоже посвящены теме труда, строительства нового порядка, преобразования окружающего мира.

В стихотворении «Мы – рабочие-такелажники» (представители этой профессии поднимают и перемещают грузы) человек отождествляется с механизмом: «Нашы атамы, / жылы / ды нервы // Занадта / складаныя / камбайны. // Душа на росхрыст, / веерам, // Але… / удумны, / важкі / рух. // І калі / не хапае / канвеераў, // Ціснем / на канвееры / ўласных рук» [6, с. 8-9].

Стихотворение «Метрополитен», написанное под впечатлением от строительства московского метро, передаёт эйфорию создания нового мира и крушения старого: «Скалатнула сталіца / пыл вякоў. // Мудры салют аддае Крамлю, / падняўшы грунт / метрапалітэнны, // І званы яе цэркваў / (сарака саракоў) // З гулам разбіліся / аб зямлю. // Прадчуваючы гул / падземны» [6, с. 11].

Стихотворение «Голод и цивилизация» – о немецкой девушке Берте, работнице ткацкой фабрики, которая очень хотела попасть на пляж, но не смогла, потому что пляж – привилегия богачей: «Пляж – / дачных цягнікоў лёт / шпаркі, // Пляж – / плаці за пляж / і нават за куфаль / халоднай вады, // Пляж – / бюргераў з загарэлымі / каркамі, // Пляж – / манаполія / сытае / грамады» [6, с. 12-13]. Девушке ничего не остаётся, как приобрести на рынке дешёвую мазь для загара, которая назавтра сойдёт «сухими лишайными полосами». Здесь поэт неожиданно прерывает повествование и наполняет финал стихотворения революционным пафосом: «Заўтра, / у прыступе гневу / штурмуючы неба, // Ад гострай нянавісці / скрывіўшы рот, // На завулках і вуліцах / запытаецца / хлеба // Магутнымі залпамі / Рот Фронт! // Танная мода / цывілізацыі / таннай – // Цяжкі клумак / з пустымі рэчамі. // Стоп! / не пройдзеш хадою / вульгарнай // Па рабочых / кварталах / Нямеччыны» [6, с. 16-17].

В стихотворении «Из исторических дат» поэт показывает жизнь «нищенствующего народа» «под императорским сапогом и тяжёлой реформой Столыпина», одновременно грозя пальцем врагам СССР: «Ім хочацца / закрэсліць нас / на еўрапейскай / карце. // А мы / ў сталёвым гарце / будзем / на варце!» [6, с. 21].

Герой стихотворения «Беседа с электромонтёром» – человек, бесконечно влюблённый в свою, казалось бы, мирную профессию: «Я хачу, / каб мае правады / Загаварылі / мовай чалавечай» [6, с. 22]. Однако и здесь на передний план выходит пафос борьбы с врагом: «А мы ўключым электраток, / А ты мне, дружа, дапамажы, / Каб электрычнасці / кожны глыток / Нашых ворагаў / за-ду-шыў» [6, с. 23].

Стихотворение «Разговор со шведским мастером» – о строительстве Осинстана (Осиновской электростанции в Оршанском районе), где работал посланный шведской фирмой «Stal» мастер, с которым ведёт беседу лирический герой. Рассказывая об успехах социалистического строительства, герой советует чужеземцу: «Майстра, будзьце нашым, / арыстакратычныя манеры / кіньце. / У вас засталася стакгольмскіх / звычак рэшта. / Гэта там / падкручваць можна / турбінны вінцель / З арыстакратычным, пагардлівым гэстам» [6, с. 26-27]. И журит его за то, что он, возможно, спал, когда советские рабочие под руководством секретаря партийной ячейки ликвидировали аварию на станции.

Стихотворение «Прошлое командира» – о бывшем шахтёре из Макеевки на Донбассе Петре Кузнецове (ему стихотворение и посвящено), который во время Первой мировой войны отказался выполнять производственный приказ, протестуя против тяжёлых условий труда и желания хозяина шахты «побольше угля… отдать ненасытной войне». В финале звучит призыв перейти от протеста одного рабочего к массовой забастовке: «Няма чаго / хлопцам гібнець / у дарозе торнай – / Праз пару дзён / на а-гуль-ную забастоўку!..» [6, с. 32]. Макеевка, о которой писал З. Пивоваров, в наше время оказалась в составе так называемой ДНР. И в 2010-х у шахтёров имелись причины для забастовок (основная – задержка зарплаты на 4-6 месяцев). Если набрать в интернет-поисковике «Макеевка забастовка», то можно увидеть множество современных публикаций с заголовками «В Макеевке от безысходности забастовали шахтёры», «В Макеевке боевики подавили бунт шахтёров» и т. д. Так стихотворение, написанное Зямой Пивоваровым в далёком 1932 году, неожиданно стало актуальным.

Книга Зямы Пивоварова вызвала критический резонанс. Например, Пётр Хатулёв опубликовал на неё весьма положительную рецензию. Он написал, что «стихи Зямы Пивоварова, несмотря на все недостатки, являют собой новое и свежее в белорусской поэзии». По мнению критика, «если отбросить рифмы и интонационную расстановку слов, унаследованную исключительно от Маяковского, мы получим строки, близкие к прозе, но имеющие свою поэтическую силу. (…) Осязательность образа создаётся путём сравнения духовного с понятиями, взятыми из области материального и материальных процессов. (…) Психологический показ жажды жизни и радости посредством “осязательности”, которая не превращается в самоцель, не становится вещностью – в своём специфическом для Пивоварова проявлении, выделяет поэта среди других, делает его оригинальным» [13].

Другой критик, Михась Ларченко (будущий многолетний декан филфака БГУ), посчитал рецензию П. Хатулёва путанной и чересчур хвалебной («соловьиным тоном»), отметив, что она может лишь навредить молодому, способному автору, «которому надо не почивать на лаврах, а серьёзно и вдумчиво совершенствовать своё мастерство, учиться и учиться, чтобы дать произведения действительно высококачественные – и с художественной, и с идейной стороны» [1, с. 3].

На книгу также откликнулись литературные критики А. Баско и Соломон Левин. Последний подчеркнул, что у З. Пивоварова «есть своя творческая манера, некоторая оригинальность». Лучшими стихотворениями он назвал «Лирику двух рождений» и «Мы – рабочие-такелажники», отметил влияние Э. Багрицкого, Б. Пастернака, В. Луговского и особенно В. Маяковского. Критик писал:

Рассмотрев стихи З. Пивоварова за последние годы, можно сказать, что он достиг многого. В его стихах появилась не только актуальная тематика, новые идеи, новые проблемы, но это всё повлекло за собой улучшение формы его стихов, новые образы. Как определённый минус в творчестве Пивоварова следует отметить почти полное отсутствие показа комсомола. Этот пробел в своём творчестве поэт должен в самом скором времени заполнить. (…)

Особенность большинства стихотворений Пивоварова заключается в том, что он стремится дать риторический, ораторский язык, но эта риторичность всегда связана с определённой эмоциональностью. З. Пивоваров стремится свою поэзию сблизить с хорошей речью, речью эмоциональной, убедительной. З. Пивоваров пишет свои стихи самыми разнообразными размерами. И это неплохо [2, с. 246].

(Пётр Хатулёв и Соломон Левин были однокурсниками З. Пивоварова в педагогическом институте и разделили с поэтом трагическую судьбу: были расстреляны вместе с ним в один день, оба прожили только по 25 лет.)

В 1934 г. Зяма Пивоваров окончил институт и устроился на работу в редакцию газеты «Чырвоная змена». Произошло в том году и важное событие в личной жизни поэта: он женился. Его избранницей стала студентка Артёмовского педагогического института Лилия Марковна Персина (Артёмовском в 1924–2016 гг. назывался город Бахмут в Донецкой области Украины). Окончив институт в 1935 г., она переехала на постоянное жительство к мужу в Минск и работала в средней школе преподавательницей физики [9, л. 20 об.].

З. Пивоваров и Л. Персина

З. Пивоваров с матерью и женой

Сам Зяма Пивоваров в это время работал заведующим литературным отделом в газете «Чырвоная змена». Возможно, ощущая напряжённую атмосферу 1930-х, он решил не привлекать к себе как к поэту лишнего внимания, опубликовав на протяжении двух лет после выхода своей книги всего пять стихотворений: «Павятовы гарадок» («Уездный городок», отрывок из поэмы, 1934), «Замоўк трыбун (На смерць Кірава)» («Смолк трибун (На смерть Кирова)», 1934), «На смерць Анры Барбюса» («На смерть Анри Барбюса», 1935), «Смерць камендора» («Смерть комендора», 1935) и «На Далёкі Усход» («На Дальний Восток», 1936). А может быть, иные стихотворения просто не попадали в печать. Намного активнее З. Пивоваров печатался как театральный и кино- рецензент. В «Чырвонай змене» за 1936 г. вышли его статьи «“Бедность не порок” (На спектакле в г. Витебске)», «Художественная выставка пограничников», «Вечер водевилей в Белгостеатре-2», рецензии на кинофильмы «Искатели счастья», «Сын Монголии», «Дети капитана Гранта» и др. Как отметил Вольф Рубинчик, по этим рецензиям «можно догадаться, что человек он был доброжелательный, замечаниями не злоупотреблял» [11].

З. Пивоваров; стихотворение А. С. Пушкина в его переводе. Публикация вышла в газете «Віцебскі пролетарый» 18.12.1936, когда Зяма был уже арестован

Занимался З. Пивоваров и переводами: с языка идиш переводил стихи Зелика Аксельрода («Ответственность») и М. Юрина («Контрасты»), с русской – Александра Пушкина («Демон», «Обвал»), с башкирской – Даута Юлтыя («Ночная встреча»). Если идиш и русский он знал с детства, то стихотворение башкирского поэта переводил, как можно догадаться, по подстрочнику. То же касается и перевода знаменитого романа Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», выполненного З. Пивоваровым с российского издания. К такой практике в 1930-е годы прибегали довольно активно, т. к. творческих работников, способных переводить непосредственно с западноевропейских языков на белорусский, не хватало. Точнее, они (как Юрка Гаврук, Владимир Дубовка, Аркадий Мордвилка, Юлий Таубин) были уже репрессированы и не могли заниматься литературным трудом. Но вскоре очередная волна репрессий накроет и Зяму Пивоварова. Белорусский «Робинзон Крузо» увидел свет в 1937 г., после ареста З. Пивоварова, и фамилия переводчика в издании не указана. Восстановить авторство перевода получилось благодаря документам из архива Станислава Шушкевича [16, л. 4].

12 ноября 1936 г. Зяму Пивоварова арестовали органы НКВД. Его жена в тот момент была на 4-м месяце беременности, и сын родился 4 мая 1937 г., когда отец находился в заключении [8, л. 20 об.]. А в ночь с 29 на 30 октября 1937 г. поэта расстреляли. Реабилитировала его посмертно Военная коллегия Верховного суда СССР 8 марта 1958 г. Но даже тогда родственники не могли узнать точную дату и обстоятельства смерти З. Пивоварова: им было сообщено, что он умер в местах лишения свободы 14 июля 1938 г. [8, л. 20 об.].

Лиза Пивоварова (по мужу Индикт), сестра поэта

Трагичной была и судьба Лилии Персиной. 31 декабря 1937 г. она была арестована как «жена врага народа», затем её вместе с семимесячным сыном Романом сослали в Акмолинск (Казахстан). В невыносимых условиях она хотела даже покончить c жизнью. Отбыв семилетнюю ссылку, вернулась на Донбасс, где когда-то жила раньше. Поскольку за годы ссылки она утратила специальность педагога, работала экономистом в электромеханических мастерских треста «Горлівськугілля». В 1949 г. заболела раком глаза (по другим сведениям, мозга). Перенеся 5 операций, в муках умерла 7 апреля 1953 г. [8, л. 20 об.; 9, л. 27].

Cын поэта в молодости

Он же в зрелые годы

Сын Зямы Пивоварова Роман окончил среднюю школу в Могилёве (1954), Ивановский строительный техникум (1956), заочное отделение Харьковского индустриального института. Жил и работал в Горловке, а с 1965 г. – в Риге [8, л. 20 об.]. Каждое лето инженер Роман Пивоваров брал отпуск, устраивался экскурсоводом на дальние расстояния и в дороге читал экскурсантам стихи своего отца, которого он ни разу в жизни не видел [8, л. 20 об.; 9, л. 27]. Умер в Израиле 20 января 2019 г.

Литература и источники

  1. Ларчанка М. Пра крытыку «салаўінага» парадку // Чырвоная змена. 1934. 3 жн.
  2. Левін С. З. Півавараў. «Лірыка двух нараджэнняў», вершы. ЛіМ, ДВБ, 1934 год // Полымя рэвалюцыі. 1934. № 6-7.
  3. Лявонны Ю. Стала і мужна. Вершы. – Мн.: ДВБ, 1932.
  4. Півавараў З. Вер ты, сонца, верце, зоры… [Верш] // Малады камуніст. 1925. 24 вер.
  5. Півавараў З. З яўрэйскіх мотываў (Ліст у Амэрыку) [Верш] // Аршанскі маладняк. 1928. № 7.
  6. Півавараў З. Лірыка двух нараджэнняў. – Мн.: ДВБ, 1934.
  7. Півавараў З. «Шукальнікі шчасця» // Чырвоная змена. 1936. 21 мая.
  8. Пивоварова Л. Р. Биография Зямы Пивоварова. Машинопись // БГАМЛИ. Ф. 71, oп. 3, ед. хр. 262, л. 20-20 об.
  9. Пивоварова Л. Р. Письмо С. П. Шушкевичу, 14.01.1983 // БГАМЛИ. Ф. 71, oп. 3, ед. хр. 262.
  10. Рест Б. Неделя советской Белоруссии // Литературная газета. 1931. 9 янв.
  11. Рубінчык В. Зяма Півавараў – кінакрытык // Belisrael. Незалежны ізраільскі сайт [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://belisrael.info/?p=12422
  12. Сідарэнка Л. Мсціслаў у жыцці паэта Аркадзя Куляшова // Мстислав info: Путеводитель по городу [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://mstislaw.by/msc-sla-u-zhycc-pajeta-arkadzja-kuljashova (увы, ссылка недоступна. – belisrael).
  13. Хатулёў П. «Лірыка двух нараджэнняў» З. Піваварава // ЛіМ, 1934. 16 ліп.
  14. Хроніка // Аршанскі маладняк. 1928. № 7.
  15. Цагліна ў падмурак. Альманах беларускай секцыі ЛАПП. – М. Дзяржвыд. маст. літ.; Л., 1931.
  16. Шушкевіч С. Зяма Рувімавіч Півавараў // БГАМЛИ. Ф. 71, оп. 3, ед. хр. 123.
  17. Шушкевіч С. У буднях працоўных гартаваўся радок // Чырвоная змена. 1971. 17 крас.

Перевод с белорусского belisrael.info по книге «(Не)расстраляныя» (2021) с учётом правок и дополнений В. Жибуля, 2023 г.

Опубликовано 03.01.2023  18:16

Юлия Пургина. История моих еврейских корней

Голод Литман Волькович (1894-1981) и Голод Дора (Двейра, Двира) Хаймовна (1900-1979).

Дети:

Голод Сара (1918 (1920)-2008);

Голод Матвей (1920-1944);

Голод Борис (1923-1942);

Голод Яков (1925-2005);

Голод Фира (1931-2012) – проживала в Израиле, похоронена в Израиле;

Голод Ева (родилась в 1939 году, ныне проживает в Израиле, в г. Ашкелоне).

Литмана во время империалистической (Первой мировой) войны призвали в армию, воевал, был тяжело ранен в живот. Его мама Фаина (безграмотная женщина – в тот период девочкам практически не давали образования) была очень смелой и решительной, пешком пришла в Москву, нашла, где лежал раненый сын. Литман часто потом эту историю рассказывал. После того ранения Литмана комиссовали, и они с мамой вернулись в Калинковичи.

На полученные от комиссариата деньги Литман купил себе лошадь и начал заниматься извозом, перевозил тяжелые грузы – лес.

Однажды друг позвал его на свадьбу в г. Мозырь, что стоит на реке Припять, и на этой свадьбе он увидел девочку на вид лет 15-16, маленькую, худенькую, с красивыми черными волосами ниже попы, заплетенными в две косички, и голубыми глазами.

Так познакомились Литман и Дора. Позже они подружились, встречались. Еще года два Литман ходил к Доре в Мозырь, а когда ей исполнилось 17 лет, забрал ее к себе в Калинковичи. Запись о бракосочетании Литмана и Доры имеется в синагоге г. Калинковичи за 1917 год.

16 июня 1918 года у пары родилась дочка Сара, хотя позже в документах бабушки был записан год рождения 1920. Месяц тоже может быть неточным, но мы всегда поздравляли бабушку 16 июня. Бабушка училась в техникуме связи в г. Минске, родила четверых детей:

Леонида (1939);

Бориса (1947);

Ирину (1949-2022);

Олега (1956).

Далее в 1920 году родился Матвей. В 1940 году был призван в армию, имеется одно-единственное фото юноши призывного возраста. В 1944 году Матвей погиб.

В 1923 году родился Борис, учился в техникуме кино на киномеханика. В 1942 году был призван в армию, погиб в 1943 году.

В 1925 году родился Яков. В декабре 1943 года он получил повестку в армию. Дед провожал его на станцию, посадил в поезд – и в тот же день на станции получил похоронку на старшего сына Бориса. Возвращался домой по заснеженному лесу и плакал, не зная, как сказать об этом жене. Началась сильнейшая метель, в одно мгновение всю дорогу занесло, и было уже непонятно, куда идти. И тут  Литман будто увидел впереди себя фигуру своего покойного  отца, который вёл его по этой дороге.

Яков прошел всю войну, вернулся раненым, носил руку на подвязке. Лежал в госпитале, и потом его комиссовали. Имел государственные награды – Орден Отечественной войны І степени, Орден Красной звезды, Медаль «за Отвагу». Также он был удостоен Ордена Славы III степени, о котором даже не знал, и выяснили мы это только недавно. Яков прожил долгую жизнь со своей женой Женей. Детей у них не было (Женя не могла иметь детей). Он очень любил своих племянников, заботился о них. Когда он состарился, о нем заботились Ира и Олег.

Надо отдать должное воспитанию в еврейских  семьях – детям с детства прививается трепетное отношение к своей семье. Сначала балуют и любят детей, потом они балуют и любят стариков.

В 1931 году родилась Фира, она два курса отучилась в Ленинградском  педагогическом  Институте, потом перевелась в Мозырь, потому что в Ленинграде было очень дорого учиться. Родила сыновей Виктора и Михаила, ныне живущих в Израиле.

В феврале 1939 года родилась Ева. Дедушка Литман шутил часто и много по поводу рождения Евы, что света не было, темнело рано, спать ложились рано, заняться нечем было )) Называл ее доней и обожал. Умер дома на руках у своей любимой дони в глубокой старости, вероятно от рака желудка.

Летом 1940 года Дора Хаймовна забеременела в последний раз. Хозяйство было большое, натуральное. Куры, поросята, корова плюс огород. В январе 1941 года она с большим животом повезла продавать поросенка на рынок в телеге, таскала тяжести, и на обратном пути у нее случился выкидыш. Родился мертворождённый мальчик. И дедушка Литман потом всю жизнь вспоминал эту историю, говорил: “Жаль, мальчик умер, был бы еще один сын”. Но скорее всего,  мальчик бы всё равно не выжил, так как в июне началась война.

Вообще евреи отличаются особой любовью к своим детям! Очень трепетной и правильной, можно сказать. Каждый еврейский ребенок до революции учился в хедере. Хедер – базовая начальная школа в традиционной еврейской ашкеназской религиозной системе образования.

Сара (Соня) окончила два класса хедера, и позже, когда Ева приезжала к ней в Беларусь из Израиля с документами, даже смогла прочитать название на иврите. В 1938 году она вышла замуж за своего одногруппника по техникуму связи Зверева Александра Трофимовича. Позже она уехала к мужу-красноармейцу в г. Белосток, где он служил.

В 1939 году беременная Сара приехала в Калинковичи к родителям рожать своего первенца. Летом в июне она родила Леонида, а чуть ранее, в феврале, у ее родителей родилась Ева. И Сара «смотрела», как говорила она сама, нянчила одновременно двоих малышей, потому что мама Дора Хаймовна была занята хозяйством.

В 1940 году Матвея призвали в армию, больше о нем ничего неизвестно, считался без вести пропавшим.

Летом 1941 года деда Литмана призвали в трудовую армию, рыть окопы. Он оказался в г. Чебаркуль Челябинской области, Дора с детьми тем временем оставались в Калинковичах. У них был хороший большой дом, который позже один из полицаев перевез себе в деревню.

Когда немцы приблизились к Калинковичам, друг Литмана сообщил Доре, что надо бежать, иначе евреев убьют. Дора, схватив детей, бросив дом, хозяйство, погрузились в вагоны и эвакуировались на Урал в г. Чебаркуль. Там они жили и работали в лесхозе на лесопилке. Яков работал в кузнице, а дед Литман возил лес.

Сара к началу войны уже жила отдельно от родителей – в г. Белостоке (Польша; тогда БССР) с мужем  Шурой, как она его звала, и маленьким Леонидом. Александр Трофимович служил там с июня 1940 года.

В ночь на 22 июня 1941 года Шуру отпустили из штаба только в 2 часа ночи. Он пришел, лег спать и проснулся в 4 часа утра от грохота немецких танков. Ни у кого из офицеров оружия не было при себе, его оставляли в штабном сейфе.

В июне 1941 года, когда началась война, семьи офицеров из Белостока посадили в грузовики и отправили на “Большую Землю” (на Восток). В Польше уже были немцы. Где-то между Барановичами и Минском начался налет авиации, все женщины из машины повыпрыгивали и побежали врассыпную. В грузовик, в котором они ехали, попал снаряд. Бабушка успела выпрыгнуть – и бегом в глушь леса. Бежит и слышит немецкую речь. На руках – полуторагодовалый ребенок и документы, что она еврейка, к тому же жена красноармейца. Она  быстро расковыряла яму веткой и закопала туда документы. Все первоначальные бумаги, таким образом, были утеряны. Дальше она уже шла без документов.

Помню, бабушка рассказывала, как шла она с двугодовалым Ленечкой по этому лесу. Шла примерно 20 км, сына несла на руках. Только поставит его на землю: «Ленечка, ну ты такой тяжелый, мне тяжело, пройди ножками, пожалуйста». Ленечка два шага пройдет и капризничать, бабушка его на руки и дальше идет.

Так она шла в сторону Минска и далее в Могилев, где были родители Шуры (Зверев Трофим Васильевич, 1888 г. р.) и Зверева Анастасия Ермолаевна (1887 г. р.). Дед был известным в городе печником. Бабушка заседала в церковном совете Трехсвятительской церкви. У нее всегла было свое место под клиросом, которое никто никогда не занимал, потому что все знали, что это ее место.

По дороге малыш заболел  дизентерией. Бабушка рассказывала, что принесла его к бабе Насте с кровавым поносом, ослабевшего и обезвоженного. Ей пришлось оставить маленького Леню свекрови и идти обратно в Калинковичи, так как она думала, что в Калинковичах осталась мама Дора (Двейра Хаймовна) с детьми. Но когда она пришла в Калинковичи, друг ее папы Литмана сказал ей, что Дора уже эвакуировалась. Добавил: “Ты, Сара, беги отсюда, потому что здесь уже немцы, и они евреев помечают. Были облавы, и нас всех уже пометили. И уже были первые расстрелы”. Бабушка Сара (Соня), переночевав в подвале, побежала обратно в сторону Бобруйска и далее в Могилёв к сыну и свекрови.

В Могилеве уже были немцы, уже тоже начались облавы на евреев. Их сгоняли в местный полевой лагерь, который они расположили в поле на месте современного аэропорта.

Лето 1941 года стояло жаркое, и посреди поля на солнцепеке стояли временные бараки, в которые гитлеровцы сгоняли евреев. Многие соседи знали, что Шура женат на еврейке, но молчали.

Шура на тот момент был офицером. Военкомата уже не было в Могилеве. А самое главное для красноармейца было не попасть в окружение.

Это был тот самый раз, когда Сара и Шура виделись перед разлукой длиной в четыре года. В следующий раз они увидятся только  глубокой осенью 1945 года.

Каким-то волшебным образом ему тогда, летом 1941 г., удалось забежать домой,  помыться, переодеться и поесть, и он побежал дальше, переплыл Днепр, прибежал в Чаусы (там как раз был военкомат). Там ему поставили печать, и дальше он пошел на Смоленск. И там уже дали первый бой немцам.

А в это время Саре (Соне) кто-то из соседей сказал: «Беги на поле, твоего Шурку там видели». Она испугалась, что Шура попал к немцам, так как он только недавно был дома, схватила, что было под рукой (яйца, молоко) и побежала к лагерю пленных. Через забор она увидела не Шуру, а их общего друга, однокурсника по техникуму связи. Бабушка хорошо говорила по-немецки, она сказала, что это ее муж, и выменяла его у охранников на еду. Так она спасла жизнь их общему другу по техникуму. Дома парня переодели, покормили, и он пошел в сторону Красной армии.

Сара (Соня) жила с маленьким Леней, со своей свекровью Анастасией Ермолаевной и с тетей Зоей (сестрой дедушки Шуры). Все соседи знали, что она еврейка, они были очень порядочными и добрыми людьми. Их семью любили. Но однажды одна соседка пригрозила, что донесет, что бабушка – еврейка. Тогда бабушка Настя заплатила ей за молчание, а дедушка Трофим даже схватился с ней в перепалке, защищая невестку.

В августе 1941 года в Могилеве немецкими властями была создана «служба порядка» (ОД), которая состояла из 4 отделов и ближе к 1943 году переименовалась в «стражу безопасности» под название «Siva» Был учрежден арестный дом, именуемый в документах того времени «ардом». Основными причинами задержания были: отсутствие документов, удостоверяющих личность, уклонение от работы, кражи, нарушение комендантского часа. Но примерно со второй половины октября 1941 года преступлением и достаточным основанием для ареста было уже то, что человек был евреем (по их терминологии – «жидом»). Фашистские варвары могли арестовать любого даже за «еврейскую внешность» или за «еврейский выговор», если человек не имел убедительных аргументов, доказывавших его «русское» происхождение.

Также арестовывали за «пособничество и укрывательство жидов», однако наказания за эти преступления были не для всех одинаковые. Во-первых, факт оказания помощи евреям надо было еще доказать (евреи часто не выдавали своих спасителей даже под пытками). Во-вторых, существенно смягчить наказание или добиться освобождения помогали взятки полицейским и следователям.

Если вопрос о судьбе людей, помогавших евреям, мог решаться по-разному, то наказание для самих евреев, как известно, было определено заранее – казнь. Задержанных, вне зависимости от пола и возраста, отправляли на уничтожение.

Они жили так до 1942 года. В том году облавы на евреев ужесточились. И однажды ночью фашисты в черном с железными бляхами на груди – то ли гестапо, то ли  СС – ворвались в дом к бабушке (надо сказать, что у бабушки Анастасии Ермолаевны вся комната была в иконах). Они искали маленького Леню, но, увидев массу образов, икон, горящую лампаду, немного успокоились. Расшвыряв ногами мебель, фашисты ушли и больше не появлялись. Бабушка успела спрятать маленького Леню под перину, он там тихо лежал, и его никто не заметил. Бабушка рассказывала, что этих в черном боялись даже сами немцы, они хватали только молодых девушек и женщин, детей.

Маленький Леня остался с бабушкой Анастасией Ермолаевной и тетей Зоей, сестрой Александра Трофимовича. Хотя ранее баба Настя очень неприязненно отнеслась к браку сына с еврейкой, но, когда в 1943 году Ленечка заболел менингитом, сделала всё, чтобы спасти внука. В течение двух недель у него была высоченная температура, он перестал двигаться и фактически умирал. Бабушка, собрав еду, какая была в доме, побежала к врачу, просить его помочь вылечить малыша. Доктор-немец согласился посмотреть малыша. Пришел поздно вечером, посмотрел и сказал, что спасти ребенка сможет только пенициллин, но даже в немецком госпитале он был под строгим учетом.

Каким-то волшебным образом бабе Насте удалось договориться с этим доктором, и он согласился лечить Леню. Баба Настя платила ему едой, свежими яйцами, старым салом, которое было закопано в землю за домом. Немецкий доктор  сказал, что будет приходить рано утром в темноте и после захода солнца. Так и было, немец ходил делать уколы Лене почти две недели. По воспоминаниям Лени, бабушка рассказывала, что, когда немец пришел в последний раз,  он долго осматривал Леню, а потом улыбнулся и показал ему фигу. Тогда Леня в ответ скрутил две фиги, а немец захохотал и воскликнул: «Гут! Будет зольдат!»

Ближе к лету в доме, который и сейчас стоит в Могилеве на площади им. 40 лет Победы, около фонтана, расположился большой немецкий госпиталь. Местные ребятишки бегали под окнами этого госпиталя. Немцы часто выкидывали в окна галеты, куски хлеба, а дети подбирали и ели. Это была и забава, и пропитание. Кроме того, с кухни на заднем дворе красивый толстый повар часто выносил ребятишкам остатки еды и даже иногда угощал их немецкими пудингами. Это вообще было диковинное лакомство для оголодавших и обездоленных войной деток. Но были другие случаи и другие немцы.

Однажды из окна кто-то из немецких солдат выбросил полбуханки абсолютно сухого, твёрдого, как камень, хлеба. Она попала соседскому мальчишке в лицо. У него оказался сломан нос, покалечен глаз, ребенок сильно плакал, а немец, глядя изо окна госпиталя, ржал и потешался.

20.04.1942 Сара (Соня)  пошла на рынок, чтобы выменять для Ленечки  какие-нибудь продукты, была облава и ее насильно угнали в Германию, где в Мюнхенe она работала на бумажной фабрике до ноября 1943 года. Это был рабский труд с тяжелейшими условиями концлагеря. Маленькой хрупкой Саре приходилось по нескольку смен стоять у станка без еды и воды. Бабушка рассказывала, что спасалась тем, что оборачивала горячую деталь в сукно и прикладывала к области желудка, чтобы отвлечься от голода. Сил работать практически не было, но любое неповиновение влекло за собой наказания и пытки.

5 ноября 1943 года Сара была вывезена в г. Фрейдинг на фабрику сельхозмашин «Шлютер» в качестве разнорабочей. Там уже, рассказывала бабушка, и кормили нормально, и условия были более-менее приемлемые. Там же за ней ухаживал немец, носил ей гостинцы, но взаимностью она ему не отвечала. Очень любила своего Шурку и верила всем сердцем, что он жив, что они встретятся.

29.04.1945 года была освобождена американскими войсками. Американцы предложили многим девчонкам уехать в Америку, большинство согласились. По словам бабушки, из 100 человек примерно 70 уехали сразу.

Сара (Соня) отказалась от предложения американцев, сказала, что она замужем, и ее распределили в СПП № 292 в Чехословакию, где она проходила фильтрационную проверку в течение 8 месяцев. Бабушка хотела восстановить свои еврейские документы. Говорила, что она –  еврейка. Но один офицер, тоже еврей, на одной из бесед ей сказал: «Знаешь что, не дури ты с этими документами! Если восстанавливать, то пройдет еще несколько лет, пока всё это будут проверять, писать запросы – так и будешь тут сидеть. А так напишешь “белоруска”, мы быстренько всё оформим, и поедешь к сыну домой!»

В лагере все сведения, которые они подавали, и вообще всё, что говорили, подвергалось проверке, делались различные запросы. Работала целая инфильтрационная служба. Для этого понадобилось еще 8 месяцев.

Леня, вспоминая вход советских войск в Могилев, рассказывает:

«Это было в мой день рождения! Мне исполнилось пять лет. У нас был высокий забор, на котором всегда сидели мальчишки. Бабушка запретила мне выходить со двора, и я уселся верхом на забор смотреть, как из Заднепровья шли наши войска в сторону вокзала. Ехали пушки, колоннами шли солдаты. Я сидел на этом заборе, как завороженный, и во все глаза смотрел. Было очень интересно. Вдруг из колонны выбежал какой-то солдат, подбежал ко мне и говорит: «Ну что? Папку ждешь?» Я ему: «Дааа!» А он отвечает: «Я его видел, вот он тебе передать просил», и достает из кармана большой грязный кусок сахара. Я схватил сахар, скатился с этого забора, побежал к бабушке и начал кричать: «Смотри, мне папа сахар передал!» А бабушка после этого долго плакала».

Деда Шура к 1945 году был уже майором, в один из дней ему пришла бумага – запрос о том, кем ему приходится София. Он подтвердил, что она его жена, что он ищет ее. По этому запросу бабушку отпустили. Она вернулась в г. Могилев, где долгих три года маленький Ленечка жил с бабой Настей и тётей Зоей (сестрой деды Шуры). Можно себе представить состояние матери, не видевшей своего ребенка три года.

С этого времени Соня с Ленечкой находилась в Могилеве и ждала отпуска мужа. “В то время в Могилеве находилась масса пленных  немцев, которые восстанавливали город. Их особенно никто не охранял. Они голодные и оборванные ходили по домам и просили что-нибудь поесть. Бабушка с большой жалостью относилась к ним, всегда старалась их подкормить. Однажды такой пленный зашел к ним во двор, и на него кинулась из-за угла их собака по кличке Фриц, схватила за штанину, а немец от испуга и неожиданности схватился за раму окна и пытался подтянуться, чтобы собака не вцепилась ему в ноги. В это время выскочила Соня и закричала на собаку: «Фриц, пошел вон!» Немец же подумал, естественно, что она орет ему, и не знал, что делать. Я прекрасно помню эти огромные перепуганные глаза немецкого пленного. А мама тогда оттащила собаку и стала извиняться по-немецки” (из воспоминаний Леонида Александровича  Зверева).

Также параллельно Сара искала своих родителей, потому что за время концлагеря никакой информации о них не имела. Знала только, что Яков (брат) пошел добровольцем в Сибирский полк. Матвей и Борис к тому времени числились погибшими.

Деда Шура делал запросы и соединил родителей Сары. Литман вернулся в Чебаркуль и в 1945 году им пришел вызов из г. Калинковичи, откуда они и эвакуировались. По воспоминаниям самой младшей сестры Евы, добирались они до Калинковичей недели две. Вернувшись в Калинковичи, увидели, что дома, в котором они так счастливо жили до войны, нет. По рассказам очевидцев, его разобрал и перевез к себе в деревню полицай.

Литман договорился с лесничим, плюс ему помог деда Шура. Он отправлял часть аттестата в Могилев своей маме бабе Насте, а часть родителям Сары. Лесничий отдал свободный разваленный дом тещи  и лес в придачу. Это был капитал, из которого постепенно построили новый дом. При этом доме также был небольшой огород, даже росла клубника, которую прибегали кушать летом все окрестные ребятишки. Это была уже послевоенная и совсем другая жизнь.

В нашем домашнем архиве есть семейные фото около этого дома.

После окончания войны в 1945 году дед Шура приехал в отпуск, и они с Соней поехали к месту его службы в Читинскую область, где в апреле 1947 года в землянке родился мой папа Борис.

В 1948 году дед Шура демобилизовался и с семьей вернулся в Могилев. Начал строить дом на Днепре. Бабушка Соня работала на городской телефонной станции телефонисткой.

В январе 1949 года родилась Ира. Дедушка вспоминал, как вел бабушку рожать Иру. Была очень снежная зима, накануне все замело, и когда они пошли пешком до больницы, он шел впереди, разгребая ногами снег. Сзади по его следам шла беременная бабушка со схватками. Дойдя до больницы, дедушка не успел еще развернуться в обратный путь, как ему уже сообщили, что у него родилась дочка. На что он всегда шутил, что бабушка рожает детей быстрее, чем он доходит до дома. Жили они очень бедно. Иру принесли домой. Спала она в корыте, которое подогревали.

Бабушка Соня очень много и весело рассказывала про «эту сладкую парочку», про одни черевички на двоих, про то, как они вдвоем сперли у деда ружье и выстрелили из него, про то ,как защищали друг друга. Но больше попадало Борису, как зачинщику. Ира ему всегда помогала в ее проказах и слушалась его.

В 1956 году в 38 лет бабушка Соня родила младшего сына Олега. Олег – очень веселый дядя и всегда шутит, что он – жертва аборта.

История рассказана моими дядями Олегом и Леонидом. Выражаю глубочайшую благодарность Олегу Звереву за помощь в создании этой истории!

 

Опубликовано 15.06.2022  15:51

«OНИ БЫЛИ РЕПРЕССИРOВАНЫ»

От ред. Пару месяцев назад мы писали о книге «По традициям Маккавеев», публиковали отрывок из неё. Представляем ещё одну книгу Семёна Ильича Зайковатого, которому 6 февраля 2022 г. исполнилось бы 100 лет (напомним, он прожил около 90, умер в Израиле), – «Oни были репрессированы», изданную в Екатеринбурге в 1994 г.

Копает тему дальше

Книгу эту можно считать продолжением предыдущего труда Семёна Зайковатого «По традициям Маккавеев» (Военно-исторические очерки. АРГO, Екатеринбург, 1994).

Автор проводит в книге излюбленную свою тему: евреи храбро и беззаветно сражались в армиях тех стран, где они жили. Защищали родину, в которой жили. В данном случае – воевали за Россию, за Советский Союз до Oтечественной войны.

Рассказано в книге не о рядовых солдатах и младших офицерах, как в «Маккавеях», а о военачальниках.

Наконец, что ещё объединяет героев этой книги (кроме, конечно, национальности) – все они так или иначе жертвы сталинского режима. Даже разведчик Лев Маневич, по предположению Семёна Зайковатого, мог быть при определённых условиях вызволен из-за рубежа после провала. Но этого сделано не было.

(из вступительного слова Бориса Вайсберга)

ЛЕВ МАНЕВИЧ (1898–1945)

Лев Ефимович Маневич родился в Могилевской губернии в местечке Чаусы. Евреи проживали здесь ещё в эпоху польско-русской войны 1654 г. У Маневичей была традиционная еврейская семья, в которой ревностно соблюдались национальные обычаи.

Детство Маневича совпало со временем, когда по Украине и Белоруссии прокатились еврейские погромы. Oни чаще всего возникали на почве застарелого антисемитизма и недовольства части православных горожан экономической конкуренцией со стороны еврейских жителей.

Еврейская молодежь создавала отряды самообороны и давала достойный отпор погромщикам. Многие записывались в политические партии и кружки выступали с протестами против бесправного положения. Активно участвовал в еврейском движении брат Льва Маневича Яков. Преследуемый властями за политическую деятельность, Яков был вынужден эмигрировать и поселился в Швейцарии на правах политэмигранта. Здесь он отошёл от политической деятельности и занялся медициной.

В период первой русской революции, как всегда в период смуты, вновь начались еврейские погромы, и девятилетнего Льва Маневича отправили к брату в Швейцарию. В 1910 г. он поступил в политехнический колледж в Женеве и успешно закончил его в 1917 г.

После отречения царя Николая II от престола оба брата в июне 1917 г. возвратились на родину, старший с дипломом врача, младший с дипломом политехнического колледжа. Льва Маневича призвали в русскую армию, которая продолжала воевать с Германией.

В эмиграции Лев был оторван от политической жизни России и не имел понятия о еврейских партиях и течениях, таких как «Ховевей-Цион», «Поалей-Цион», «Бунд» и др. Как многие его сверстники, после Oктябрьской революции, когда началось формирование отрядов Красной Армии, он вступил в её ряды. В 1918 г. вступил в партию большевиков. Oн сражался на Восточном фронте против войск Колчака, под Самарой, Уфой.

Маневич дорожил национальной еврейской культурой. Прекрасно владея еврейским языком, он читал в оригинале Шолом-Алейхема. Родственник Маневича М. Верещак вспоминал: «Когда Лёва присутствовал на одном из пасхальных седеров у нас на квартире, он показал хорошее знание традиций. Агаду он, конечно, не читал, но было заметно, как он по молитвеннику следил за чтением других. В 1924 г. на одном из домашних семейных вечеров в отношении сионизма высказался резко: “Это бред и вред!”»

Родственники отмечали, что Лев был весёлым, жизнерадостным и талантливым. Играл на скрипке и гитаре, обладал приятным голосом и с наслаждением распевал еврейские песни «Зол зайн а биселе штил» («Пусть будет немного тише»), «Ди бейзе маме» («Злая мама») и др.

Oн пользовался авторитетом среди родственников. Даже старшие по возрасту называли его на «Вы», «а для нас, пацанов, – вспоминал М. Верещак, – он был дядей Лёвой, обладателем настоящего нагана».

Oбразованный, имеющий воинский опыт, Лев Маневич был назначен комиссаром бронепоезда, и с боями прошёл на нём не одну сотню фронтовых дорог. Затем он был переведен на должность командира отряда особого назначения. Маневичу приходилось решать разные оперативные задачи, действовать в тылу врага, добывая ценные сведения. Oтряд Маневича блестяще справлялся с заданиями, своевременно представлял в штаб данные о расположении частей противника. Oпыт и знания, приобретенные здесь, пригодились Льву Маневичу на службе в разведуправлении РККА.

Маневич был предан делу революции, но в то же время критически относился к происходившему в стране, уважал мнения других людей. Когда в 1925 г. в Баку среди родственников 14-летний М. Верещак выказал отрицательное отношение к вступлению в комсомол, Лев Маневич не стал, как преданный член партии, агитировать за комсомол, а сказал, что каждый волен выбирать свою дорогу.

В 1921 г. Л. Маневич закончил высшую школу штабной службы РККА, приобретя знания по картографии, делопроизводству, штабной документации, кодированию и шифровальным делам. Затем его без экзаменов зачислили на учебу в военную академию, что было крайне редким явлением. При этом был учтён высокий общеобразовательный уровень Маневича, достаточный опыт политической работы.

В 1924 г. Маневич успешно закончил академию. Oн в совершенстве владел несколькими иностранными языками (немецким, польским, итальянским и др.). Это, несомненно, имело большое значение в его деятельности в качестве разведчика. Летом 1924 г., когда выпускники военной академии прибыли на летную стажировку, они попали в эскадрилью, которой командовал Я. Смушкевич. Два будущих видных военачальника нашли общий язык и подружились. Oсенью Маневич был приглашён на свадьбу Смушкевича. Прощаясь, они договорились встречаться чаще, но это не было суждено.

В целях дальнейшего повышения военного мастерства, в 1929 г. Маневич обучался на курсах при военно-воздушной академии им. Жуковского и стал летчиком. По возвращении его вызвал армейский комиссар 2-го ранга Берзин Ян Карлович, начальник разведуправления РККА, и с 1932 г. Лев Маневич работал за границей, выполняя задания военной разведки. Через несколько лет ему была предложена преподавательская работа. Это стало передышкой в сложной жизни разведчика, давало возможность спокойно пожить в семье, не рисковать жизнью. Но это было ненадолго.

Международная обстановка накалялась, многие государства готовились к войне. Это заставило советскую разведку укреплять кадровый состав. Учитывая, что Маневич всесторонне подготовлен в военном отношении, свободно владеет шестью языками, Я. К. Берзин снова предложил ему работу за рубежом. Маневич ответил: «Раз надо – поеду».

Под именем Конрада Кертнера Маневич становится известным коммерсантом в Австрии, Германии, Италии и Испании, он владеет несколькими коммерческими фирмами, открывает в Вене контору «Эврика», оформляющую патенты на изобретения в области авиации и системных областях техники. Как солидный коммерсант, он является вкладчиком в «Дойчебанк», кроме того имеет личный счёт в банке Ватикана «Банко Санто Спирито».

Чтобы быть ближе к секретам фашистских государств, Маневич переводит контору «Эврика» из нейтральной Австрии в фашистскую Италию, в Милан. Его интересуют военные новинки, модели самолетов и оборудование. По делам фирмы Кертнер часто выезжал в Рим, Мадрид, Берлин. Встречался с боссами фашистской разведки Канарисом и генералом Виганом. С большим умением Маневич добывал информацию и регулярно передавал в Центр ценнейшие сведения о вооруженных силах, технических секретах и военном потенциале Германии, Италии и Испании. Донесения имели важное значение для советского военно-промышленного комплекса и содействовали подготовке к отражению агрессии.

Несмотря на тщательную конспирацию, фашистская контрразведка напала на след Маневича. Свою роль в этом сыграло то, что Маневич, чтобы быть ближе к семье, переправил в Австрию жену и дочь. Сложно было скрыть российское поведение и произношение, это не осталось незамеченным и вынудило родных Маневича вернуться в СССР. Чувствуя надвигавшуюся опасность, Маневич попросил замену. Центр предложил ему переехать в Швейцарию, но он решил дождаться замены из Москвы, чтобы не потерять с таким трудом налаженные связи.

В 1937 г. контрразведка Италии арестовала К. Кертнера по подозрению в шпионаже, но то, что он работал на СССР, осталось тайной. Кертнер был приговорен к 12 годам тюремного заключения и отправлен в тюрьму «Реджина челли».

Маневич сумел организовать среди политзаключенных несколько подпольных антифашистских групп. Его уважали заключенные, а тюремные служащие даже побаивались. Через доверенных лиц из тюремной прислуги ему удалось организовать связь с некоторыми врачами, медсёстрами, священниками, которые были недовольны режимом Муссолини. Даже в тюрьме Маневич ухитрялся продолжать свою работу и передавать в Москву сведения о подготовке Италии и Германии к войне.

Тяжелая тюремная обстановка, холод, лишения подорвали его здоровье. 6 марта 1939 г. он писал: «Врач снова прописал мне рыбий жир, но не чувствую никакого улучшения. Уже месяц как у меня болит грудь, и боль не унимается. Догадываюсь, что начинается чахотка». Oпасаясь за здоровье Маневича, разведка СССР готовила ему побег, но это не дало результатов.

Весной 1941 г. генерал Панфилов сообщил дочери Маневича, что ведутся переговоры через нейтральную державу об обмене её отца на итальянского резидента, содержащегося у нас в заключении. Но вскоре началась Oтечественная война, и переговоры были прерваны.

Дом культуры в Минске на ул. Маневича – в «самом загадочном» районе города, где в хрущевское время квартиры давали работникам КГБ. Фото и характеристика отсюда

Маневич был сослан на каторгу на остров Санто-Стефано, откуда был освобожден войсками союзников. Oн уже был тяжело болен туберкулёзом. Каторжников с острова Санто-Стефано вывозили на кораблях. Корабль, на котором был Маневич, причалил в порт Гаэта, где ещё находились немецкие войска, и Маневич вновь был арестован.

Почтовый конверт, выпущенный в Беларуси-1998, к 100-летию Л. Маневича и к 80-летию… ну, сами понимаете

После мучительных пыток его бросили в концлагерь Маутхаузен, затем были концлагеря Мельк и Эбензее. 6 мая 1945 г. американские войска освободили заключенных концлагеря Эбензее, в том числе смертельно больного Маневича. Ему не суждено было вернуться на родину. 11 мая 1945 г. Лев Маневич скончался. Oн умер, так и не открыв своего настоящего имени, называя себя полковником Этьеном. Как советский полковник Этьен, Маневич был похоронен союзниками со всеми воинскими почестями в Линце (Австрия).

Список литературы

  1. Еврейская энциклопедия Брокгауз-Ефрон. Спб. Т. 15.
  2. Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1990. Т. 5.
  3. Попова Татьяна. Последнее счастливое лето // Литературная Грузия. 1983. №2.
  4. Вереникин Б. Мужественный разведчик // Литературная Грузия. 1983. №2.
  5. Верещак М. Правда о легендарном разведчике Льве Маневиче // Газета «Тарбут» (г. Самара). 1-15 сент. 1993.
  6. Воробьев Е. З. Земля, до востребования. М., 1974.
  7. Знаменитые евреи. М., 1992.
  8. Навечно в сердце народном. Минск, 1984.
  9. Герои Советского Союза – сыны Азербайджана. Баку, 1965.
  10. Свердлов Ф. Д. В строю отважных. М., 1992.

***

Биография Льва Маневича на сайте Могилёвского облисполкома (2012)

Опубликовано 08.02.2022  13:17

В. Рубінчык. Безназоўнае

Нават да маёй ізаляванай званіцы даходзяць звесткі, што так званая генпракуратура, якая два з паловай месяцы валаводзіць са справай Рамана Бандарэнкі, займела намер прызнаць бел-чырвона-белы сцяг «экстрэмісцкім». Г. зн. пакінуць «у законе» адзін чырвона-зялёны.

Не праміну зацытаваць свой тэксцік чатырохмесячнай даўніны:

З павагай стаўлюся да абодвух варыянтаў сімволікі, але бел-чырвона-белы сцяг з’явіўся раней на 30 з плюсам гадоў і болей грэе душу… Пад ім у снежні 1917 г. прайшоў Усебеларускі з’езд, без якога не было б сучаснай Беларусі. Дый цяжка запярэчыць аўтарытэтным навукоўцам канца ХХ ст. (гл. у артыкуле Аляксандра Кур’яновіча пастанову Вучонага савета Інстытута гісторыі Акадэміі навук, прынятую 12.09.1991) наконт таго, што «герб і сцяг БССР, зацверджаныя ў 1951 г., не адлюстроўваюць шматвяковую гераічную гісторыю і нацыянальныя колеры беларускага народа».

Наўрад ці на 44-м годзе жыцця змяню сваю пазіцыю праз высілкі нейкіх там гора-пракурораў і «дэпутатаў».

На мінулым тыдні палітаглядальнік Арцём Шрайбман таксама выказаўся пра два віды сцягоў:

Забарона БЧБ і прызнанне яго экстрэмісцкім — важны крок да далейшай сакралізацыі сцяга. Ён пачынаў 2020 год як сімвал нацыянальна-дэмакратычнай праслойкі грамадства — 15-20% ад сілы. Завяршаў ён гэты год як сімвал шырокага грамадзянскага пратэсту без прывязкі да сваёй гісторыі. Чырвона-зялёны сцяг заўсёды меў большую падтрымку, чым беларуская ўлада, і дакладна мог яе перажыць. Цяпер грамадству прапануюць падзяліцца. Сядзець побач з чырвона-зялёным сцягам цяпер праява палітычнай пазіцыі…

Такая палітызацыя сімвала і яго прывязка да канкрэтнай пазіцыі — шлях да таго, што сыход улады будзе азначаць сыход і яе атрыбутаў разам з ёй. Чырвона-зялёны сцяг меў шанцы не стаць такім атрыбутам, але зараз сапраўды стане.

Забараняючы БЧБ, улада гарантуе, што ён будзе дзяржаўным, паколькі гэта цяпер не субкультура.

На мой густ, развагі трохі павярхоўныя і паспешлівыя – відаць, даецца ў знакі вопыт вядзення тутбаеўскай рубрыкі «Разжёвано» – але ў цэлым карэктныя. Тым часам на Арцёма накінуліся «правільныя нацыяналісты» – на першы погляд, за слоўца «субкультура», а на другі?..

Аляксандр Краўцэвіч (фб, 30.01.2021). Палітычны аналітык Шрайбман назваў бела-чырвона-белы сцяг да 2020 «субкультурай». Вось за што не люблю гэткага гладкапісара – не грамадзянін, не патрыёт, цынік.

Віталь Станішэўскі. Метады ў ТУТ.бая такія. Часціца «не» падсвядомасцю не ўспрымаецца, ён мусіць ведаць, на семінарах гэтаму вучаць. Так што так, абазваў субкультурай… Да таго, як Шрайбман напісаў, што наш сцяг – больш не субкультура, хто ўласна так лічыў? Ён мог бы напісаць і так: БЧБ – больш не сцяг людажэраў. Ці там: БЧБ – больш не фішка інстаграмных пустышак. Разумееце, Шрайбман штучна закінуў думку, нібыта нехта так лічыў у мінулым.

Севярын Квяткоўскі. Чалавек абраў шлях працы на РФ. І звяртаецца да РФаўцаў.

Уладзімір Хільмановіч. Я адзін раз прачытаў гэтага «аналітыка» і больш ні разу не ўзьнікла жаданьне яго чытаць.

Анхела Эспіноса. БЧБ сьцяг і ёсьць дзяржаўным сьцягам РБ. Ці хтосьці далей лічыць рэферэндумы гэтага пацука легітымнымі?

А. Э. Руіс (фота з lit-bel.org)

Адразу адкажу беларускамоўнай паэтцы з Іспаніі, ганаровай сяброўцы «майго» творчага саюза. Хоць непасрэдна я не ўдзельнічаў у рэферэндуме 1995 г. – ён ладзіўся за месяц да таго, як мне споўнілася 18 – дастаткова ведаю пра ігнараванне законаў у час яго падрыхтоўкі… Тым не менш парушэнні юрыдычных норм – і аналагічныя праз паўтара года – не абудзілі шырокія народныя масы; апошнія прынялі як непераадольную сілу і новы-стары сцяг, і Канстытуцыю ўзору 1996 г. Дэ-факта дзяржаўным сцягам стаў чырвона-зялёны, і з ім падчас навуковай канферэнцыі ў Магілёве (май 2014 г.) не грэбаваў фоткацца нават Алег Трусаў, «дэпутат Незалежнасці», удзельнік галадоўкі супраць рэферэндуму 1995 г… Калі я злёгку пакпіў з той «фотасесіі», спадар Алег аджартаваўся прыкладна так: «Абы не з расійскім трыкалорам».

Сумна, але праўда: прыхільнікі бел-чырвона-белага штандара і адпачатнага тэксту Канстытуцыі (гэта розныя катэгорыі, але шмат у чым пераплеценыя) пасля 1995–96 гг. апынуліся ў меншасці ды наступныя 20 з чымсьці гадоў на самай справе ўяўлялі з сябе нешта накшталт «субкультуры». Са сцягам выходзілі на дэманстрацыі тутэйшыя дысідэнты, шмат гадоў ён вісеў над уваходам у сядзібу БНФ па вул. Варвашэні, 8, мо і над іншымі падобнымі сядзібамі… але кола яго прыхільнікаў да 2020 г. расло марудна. Нават у кастрычніку канцы верасня 2020 г., паводле даследавання брытанскага «Chatham House», на пытанне «Якія з наступных дзяржаўных сімвалаў найдаражэйшыя Вам?» перавагу бел-чырвона-беламу сцягу і «Пагоні» аддалі 38,2%. Гэта нямала, але ніяк не адпавядае ўяўленням пра пераважную большасць; да таго ж 42,2% выбралі ўсё-такі афіцыйную сімволіку (c. 25 справаздачы). Так, пасля жнівеньскіх падзей.

Пра тое, што Канстытуцыю ўзору 1994 г. вярнуць аўтаматычна не ўдасца, дый наўрад ці гэтае вяртанне было б аб’ектыўна мэтазгодным, я разважаў не аднойчы. Новыя довады – і, на маю думку, даволі грунтоўныя – выставіў Міхась Пліска.

З тымі, хто нападае на асобу Шрайбмана (argumentum ad hominem), не бачу неабходнасці сур’ёзна спрачацца. Ну, можа, і я «працую на РФ» – стасаваўся нейкі час з маскоўскім выдавецтвам (прыватным, але хто ведае?), ездзіў з жонкай у Піцер, Пскоў, Смаленск…

Трохі расчараваў мовазнавец-бізнэсовец Віталь – «выкрывальнік маніпуляцый», які проціставіў апошнім тэзіс, варты Оруэла: «“не” значыць “так”» (ды іншы довад ад абсурднага, звядзенне меншасці да людажэраў…). А калісьці я спасылаўся на В. С. 🙁

Некаторым крытыкам Арцёма, як заўважыў, не спадабалася, што чалавек з яўрэйскім прозвішчам увогуле ўзяўся разважаць пра палітыку ў Беларусі. Нічога новага, адзначаў гэткую рэакцыю чатыры гады таму; з другога боку, цягам «рэвалюцыі свядомасці» некаторыя «інтэлектуалы» маглі б і паразумнець… Бязглуздыя нападкі – чарговы доказ таго, што ў 2020 г. рэвалюцыі не адбылося, а «неверагодная салідарнасць» апанентаў рэжыму была залішне міфалагізаваная.

Яшчэ адзін невялікі, але важкі доказ – становішча недзяржаўных газет. «Комсомольская правда в Белоруссии» яшчэ год таму па серадах выходзіла накладам 165-180 тыс. асобнікаў. Пасля летніх і восеньскіх мітрэнгаў наклад «таўстушкі» сягае 36600 (№ за 21.01.2021). Так, газету выкінулі з друку ў Беларусі, з кіёскаў і з падпіснога каталога «Белпошты», аднак яна прадаецца ў буйных крамах і… не выклікае ажыятажу, нягледзячы на бясспрэчныя заслугі рэдакцыі перад «вольным словам». Там, дзе я набываю «КП» (гіпермаркет у Цэнтральным раёне Мінска, побач з «Плошчай Перамен»), у серады яшчэ ляжаць купы нераспрададзеных газет за мінулы чацвер 🙁

Да канца студзеня 2021 г. «Новы час» пашыраўся не толькі па падпісцы, а і праз «Белдрук» (цяпер прадпрыемства мінінфармацыі «спахапілася» ды прыбрала няўрадавую газету з продажу). Ізноў, не казаў бы пра шалёны попыт і шквал грамадскай салідарнасці з выданнем: наклад 4200 асобнікаў (№ за 22.01.2021) пры цане 56 капеек як бы намякае. Праўда, год таму – 24.01.2020 – наклад сягаў толькі 2000 ас. Але чаму яму было не вырасці ў 5-7 разоў – напрыклад, за кошт 25 тыс. чытачоў друкаванай версіі «Народнай волі», якая не выдаецца з сярэдзіны лістапада 2020 г.? Далёка не ўсё вырушылі ў сеціва…

Каб не забыцца, скажу тутака дзякуй тым, хто ў студзені 2021 г. самахоць стварыў «мае» старонкі ў беларускамоўнай вікіпедыі: як «клясычнай», так і «наркамаўскай». Гэтыя стваральнікі – Руслан Равяка і Уладзіслаў Чаховіч. «Чытайце, зайздросціце…» (С) Вікі-праектам(і) ніколі не захапляўся, але тут ужо такая справа: калі эсбэшны М-к «супраць», то я – «за» 🙂

Тут мінскі жыллёвы комплекс «Магістр» абклаўся жоўтымі зоркамі з лічбамі «6.2» (пад гэтым кодам «Магістр» пазначаны ў спісе раёнаў, якія, паводле гарадскіх уладаў, вымагаюць узмоцненага патрулявання міліцыі)…

Так сабе ідэя – што з патруляваннем, што з шасцікутнымі зоркамі. Пры ўсёй жорсткасці рэжыму, ён не дасягнуў узроўню татальнай гітлераўскай лютасці… Можа быць, выявы пакліканы прыцягнуць увагу да тутэйшага аўтарытарызму? То пра яго і так усе, хто хацеў, даведаліся за апошнія паўгода. Альбо аўтары «перформанса» хацелі прысароміць чыноўнікаў? Дык я не ўпэўнены, што апошнiя ведаюць пра злавесны сэнс жоўтых зорак, а калі ведаюць – хутчэй за ўсё, проста паціснуць плячыма. Што да жыхароў раёна, іх такая «творчасць», імаверна, толькі дэмаралізуе. У мінчан хапае нагодаў, каб адчуваць сябе прыніжанымі, нашто выдумляць новыя?

Сумняюся я і ў тым, што дапаможа паспалітым беларусам вестка пра вылучэнне Святланы Ціханоўскай у патэнцыйныя лаўрэаты Нобелеўскай прэміі міру 2021 г. (вылучыў, нібыта, прэзідэнт Літвы…) Замежныя прэміі зазвычай не дадаюць палітыкам аўтарытэту ва ўнутраных справах – успамінаюцца казусы Міхаіла Гарбачова ды Шымона Пераса… Калі казаць пра беларусаў, то неўзабаве па прысуджэнні яму прэміі Еўрапарламента (2006) Аляксандр Мілінкевіч «садзьмуўся»… Напрошваецца выснова: добрая рэпутацыя ва ўласным горадзе/раёне/краіне, магчыма, важнейшая, чым сусветнае прызнанне. Не шкода мне прэмій, але, так ці іначай, грамадска-палітычным дзеячам – а Святлана ўсё ж імкнецца быць палітыкіняй – варта абапірацца перадусім на сваіх землякоў.

Сяння споўнілася 75 год «Краснакуцкаму» – Уладзіміру Майсеевічу Ліўшыцу, які публікуецца ўжо з паўстагоддзя. За гэты час ён усебакова апяяў Горкі Магілёўскай вобласці і Ноф а-Галіль у Ізраілі (дзе жыве з 2007 г.). Пазнаёміўся з ім я ў Мінску, на «яўрэйскай» навуковай канферэнцыі 1996 г. – потым абменьваліся лістамі на розныя тэмы… Прывяду жартаўлівы вершык, які друкаваўся ў беларуска-яўрэйскім бюлетэні «Мы яшчэ тут!» на 60-годдзе кандыдата філасофскіх навук, тады яшчэ дацэнта Беларускай дзяржаўнай сельскагаспадарчай акадэміі:

Прыгоды Тараса на Горацкім Парнасе

Павел Саковіч

Тарас заўважыў вокам зоркім:

Хтось пад гарой вядзе раскопкі.

Вунь як стараецца – глядзі ты!

Мо талент свой ім тут зарыты?

Але калі так пойдзе дзела,

Гара каб раптам не асела.

А можа, трэба – для страхоўкі –

Пужнуць нахабу з дубальтоўкі?

Намер Тараса Зеўс спыняе:

– Яго ж любы сабака знае!

У Горках тых ва ўсякім разе,

Бо ўсё тут вывучыў, аблазіў,

І напісаў пра Горкі кніжку.

З ім варта выпіць па кілішку!

Пакліч сюды яго, Тарасе,

Хай адпачне лепш на Парнасе.

Ён будзе тут зусім не лішні:

Пісьменнік, навуковец, Ліўшыц.

У. М. Ліўшыц (злева) з магілёўскім літаратарам Міколам Яцковым. Фота: horki.info

Un avade, biz hundert un cvancik! Да 120!

Вольф Рубінчык, г. Мінск

01.02.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 01.02.2021  21:21

* * *
.
Анхела Эспіноса (facebook, 03.02.2021). 
Адразу адкажу гэтаму прэтэнцыёзнаму аўтару (які цытаваў мяне без дазволу ані права на рэпліку і чамусьці здымак 2015 года запосьціў), што няважна, каго парушэньні ”абудзілі” ці ”не абудзілі”. Ад гэтага парушэньні не ператвараюцца ў закон. А наступным разам прасіце фота, я дам новае з асабістага архіву.
П. С. Вельмі цікава, дзе здымкі іншых каментатараў. Чаму толькі я.
.
Ад В. Р. (Мінск, 22.04.2021). Пардон, што рэагую са спазненнем. Дазволу на цытаванне рэплік з fb, наколькі ведаю, не патрабуецца. Паважаю думкі замежнікаў (і замежніц) пра бел. сітуацыю… Усё ж, як грамадзянін РБ, сталы жыхар яе сталіцы, нарэшце, як прэтэнцыёзны аўтар з дыпломам палітолага, дазволю сабе і далей самастойна вырашаць, што важна ў нашым кантэксце. Можна? 😉
PS. Чаму гэткі здымак? Не самаапраўданне, а тлумачэнне: ведаючы пра блізіню А. Э. да СБП (наконт інш. каментатараў не быў у курсе), натуральна было наведаць сайт гэтай творчай суполкі ды знайсці выяву тамака.

И. Ганкина. Человек на своем месте

Мы продолжаем нашу рубрику «Беларусь культурная. Крупный план», и сегодня в объективе новый герой. Знакомьтесь, Лина Цивина – художник, организатор культурных  инициатив, куратор местных проектов по изучению и популяризации еврейской истории в агрогородке (бывшем штетле) Городок, расположенном в Молодечненском районе Минской области.

Форму журналистского материала диктует сам материал. Когда пару недель тому назад я брала четырехчасовое интервью у нашей сегодняшней героини, то наивно предполагала, что мне удастся расположить материал последовательно и от первого лица. Но мысль творческого человека так извилиста, так наполнена мелкими и более крупными подробностями, что подобна живописи художников-модернистов. Дабы не потерять основные идеи, а их, поверьте, хватает, я предлагаю вашему вниманию не интервью, а очерк. Итак, Лина Цивина – моими глазами…

Во время интервью. Фото Дмитрия Симонова

Заставка. Уж не припомню в каком году,  на одном из еврейских образовательных семинаров в окрестностях Минска (попадала я туда как исследователь истории Холокоста), мое внимание привлекла активная яркая дама с выразительными жестами и нестандартными точными замечаниями… Вероятно, все было взаимно, и после пары вечерних неформальных посиделок мы обменялись телефонами для связи и решили продолжить наше знакомство. Потом были  наш недельный с мужем визит на бывший хутор (сегодня культурно-историческая территория «Традиции и современность»),  мое активное участие в международных форумах «Городок и его  еврейская история», написание и апробация туристического маршрута «Дорогами штетлов», а также многочисленные дружеские и деловые встречи.  Я не стану скрывать, что наш сегодняшний герой – моя близкая подруга, чья энергия, отношение к жизни и мотивы действий не могут не вызывать уважение. Когда сталкиваешься с таким человеком, то интересно узнать о нем подробнее. А, как известно, все начинается с корней…

Творческий процесс. Керамика Лины Цивиной. Фото Инессы Ганкиной

Корни. В довоенном Могилеве жила обычно-необычная еврейская семья. Прадедушка нашей героини был кантором, а на доме дедушки Лазаря Цивина до войны висела яркая вывеска «Художник-оформитель».  В детстве на каникулах  в послевоенном Могилеве маленькая Лина помогала дедушке в выполнении заказов. Профессионального художественного образования дедушка не имел. Его  примерно в двенадцать лет просто отправили «в люди», и там из рук в руки он получил профессию, которая кормила его худо-бедно всю жизнь. Кстати, такая биография типична для людей определенного поколения. Ведь в семье у дедушки было два брата и девять сестер… Тут как-то бы выжить без университетов. Мама нашей героини родилась до войны, после эвакуации получила педагогическое образование и работала по профессии всю свою длинную трудовую жизнь.  С  будущим отцом Лины ее  мама познакомилась на своем первом месте работы, в одном из районных центров Беларуси. История разворачивалась, как в известном советском фильме «Большая перемена», только в реальности были юная преподавательница и молодой яркий, умный и красивый ученик. Все бы хорошо, но события происходили вскоре после прекращения «дела врачей». Предполагаемый брак был бы межнациональным.  Возможно,  поэтому, но не только, семья юного влюбленного быстренько отправила его на учебу в большой город, а гордая учительница не рассказала  о своей беременности…  Впоследствии отец время от времени пытался установить отношения с дочерью. В другом городе он все равно женился на еврейке, сделал хорошую карьеру, но, к сожалению, рано умер. Где-то на свете живут Линины сводные брат и сестра, с которыми она однажды планировала познакомиться, но так и не дошла до их дома. Видимо, гордость и независимость наша героиня унаследовала от матери.

Ступени ученичества

Для любого человека время детства, учебы и взросления – самый важный период. Именно тогда идет становление личности, поиск себя в этом сложном мире. Предлагаю вам, уважаемые читатели, пройти вместе с героиней по ступеням ее жизни. Первая важнейшая ступенька – художественная студия в Минском дворце пионеров, куда ее, шестилетнюю, привела разумная и глядящая в будущее заботливая мама. Удивителен материнский посыл: «Хочу, чтобы моя дочка стала художником». На что руководитель студии Сергей Петрович Катков (1911-1976), объединивший в себе, по словам Лины, три ипостаси: «прекраснейшего человека, профессионального художника и педагога» спокойно ответил: «Хотите — значит станет». Как говорит Лина, этот ответ любимого преподавателя стал клише всей ее жизни. Хочу заметить, как важно ребенку получить в нужный момент такой оптимистический сценарий. Он «держит» человека в трудную минуту, позволяет не опускать руки, находить все новые пути для самореализации. Но вернемся в Минск, на улицу К.Маркса, где теплые руки и щедрое сердце Сергея Каткова ставят на крыло все новые поколения профессиональных белорусских художников. Лина вспоминает, что ее «понесло» после первого летнего выезда на этюды. «Каждый год в  июне мы выезжали на этюды в какие-то места Беларуси. Это были Стайки, Несвиж и Полоцк, и я была самая маленькая. Один раз в нашей группе было три Лины, а я была Лина маленькая. Ведь в студию ходили даже юноши и девушки, которые готовились в институт. Группа была очень разновозрастная… Мы жили в каком-то бараке, там лежали матрасы, на которых мы спали… Главное, каждый день мы ходили на этюды. Было время цветения маков, до сих пор помню свою акварель…  Мы прикрепляли свои работы кнопками на досках барака возле своего матраса, и это сразу была выставка… Я сравнивала свои работы с другими, и мне так захотелось рисовать…». Пока наша героиня осваивала азы художественного творчества, у Сергея Петровича Каткова появилась идея, поддержанная властями БССР, открыть в Минске Республиканскую школу-интернат по музыке и изобразительному искусству. Следует заметить, что это учебное заведение существует в нашей стране до сих пор. (В настоящее время оно называется «Гимназия-колледж искусств имени И.О. Ахремчика», и на ее  музыкальное и художественное отделение по прежнему большие конкурсы.) Рассказ Лины о годах учебы мне напомнил о Царскосельском лицее времен Александра Пушкина, конечно, с поправкой на советскую власть. Но, собственно говоря, Пушкин формировался тоже не в самом демократическом обществе. Итак, решение об открытии школы было принято,  и по городам и весям поехали профессиональные художники и музыканты искать во всех слоях населения одаренных детей. Так, в частности, из сельской глубинки, из семьи тракториста попал в престижное учебное заведение будущий муж нашей героини. По словам Лины, почти все преподаватели школы были людьми необычными, не вписывающимися в общую советскую систему… Речь идет не только об учителях специальных предметов, но и о преподавателях общеобразовательных дисциплин. Например, в памяти остался учитель географии, который умел обычный урок превратить в «Клуб кинопутешествий», или культуролог – скромный, похожий на Карлсона человек, открывающий перед будущими профессионалами страницы истории искусства. Тогда Лина полагала, что так преподают везде, но сейчас  понимает, как ей повезло в начале творческого пути. Конечно, у всего есть оборотная сторона — ведь учебное заведение было достаточно закрытым. В этом плане минчанам было проще – они на воскресенье уходили домой, а ребята из провинции находились в стенах школы-интерната от каникул до каникул. Лина со смехом вспоминает, как в одиннадцатом классе они аккуратно застелили кровати и сбежали на вечерний сеанс «Ромео и Джульетты»  в кинотеатр «Партизан». Представляете картинку – заходит дежурный воспитатель в спальню, а одиннадцатого класса нет… Еще пару деталей об организации учебного процесса: в одиннадцатом классе  изучались только специальные предметы, у каждого выпускника была своя мастерская, где  они выполняли дипломную работу. Неудивительно, что это образование приравнивалось к художественному училищу и, закончив школу-интернат, человек мог сразу начинать профессиональную жизнь или поступать в высшее учебное заведение.

Гимназия-колледж искусств. Современное состояние. Источник: Интернет

Жизненные реалии, или «Хромота по пятому пункту»

Все эти подробности школьного обучения важны в нашей истории по двум причинам: во-первых, чтобы сказать от имени героини большое спасибо настоящим преподавателям; а во-вторых, чтобы ярче представить контраст между «лицейскими» нравами и реальной жизнью Минска начала семидесятых годов. Мне легко себе представить эту девятнадцатилетнюю выпускницу, которую часто и заслуженно хвалят преподаватели и которая полагает, что может с блеском поступить на самую престижную художественную специальность. Легко представить, потому что в 1975 году я окончила физико-математический класс с одной четверкой и тоже была уверена, что могу поступить куда угодно… Реальность оказалось не столь радужной… Меня на устных экзаменах допрашивали по часу и поставили вместо заслуженных пятерок четверки, а нашей героине и ее такой же «хромающей по пятому пункту»  подруге выставили двойки по рисунку. (Для более молодых читателей даю необходимое пояснение. В пятом пункте паспорта СССР указывалась национальность советского гражданина, что вызывало  недоумение у большинства населения земного шара. Иногда наивные иностранцы даже спрашивали: «А вы что, сами не знаете свою национальность?». Мы ее знали… Она  была нужна для выполнения пресловутой негласной процентной нормы приема в вузы, особенно на элитарные специальности. В этом плане Российская империя была организована более честно — ведь  норма была гласной и общеизвестной…). Но вернемся на экзамен по рисунку, где сидящая рядом абитуриентка не умеет рисовать с натуры.  Наши наивные героини из жалости и сочувствия рисуют ей хотя бы что-то  на троечку, а она получает пятерку?! Как рассказывает Лина, увидев такие результаты первого экзамена, она вышла из института и чуть не попала под трамвай. Но свет не без добрых людей… Несостоявшаяся студентка попадает на работу в прекрасный профессиональный коллектив рекламщиков, где бородатые художники приходят в восхищение от ее школьных работ. Через год Лина предпринимает вторую попытку поступления в театрально-художественный институт и даже доходит до последнего специального экзамена – композиции. Она хочет быть честной и не позволяет своим более старшим коллегам «организовать поступление» с помощью пресловутого «блата».  Опять же речь идет не о взятках, а просто об их предложении поговорить кое с кем из приемной комиссии. В третьем туре Лина Цивина конкурирует с абитуриенткой с очень известной в артистических кругах фамилией. Вряд ли  достойный и заслуженный человек  о чем-то договаривался заранее, но студенткой опять становится не Лина, а  человек с говорящей фамилией. Самое обидное, что счастливица впоследствии ни года не проработала по профессии. На сей раз наша героиня гораздо более стойко «держит удар», продолжает работать в рекламе и следующим летом достаточно легко поступает на отделение графики Всесоюзного полиграфического института в Москве. Но в дело опять вмешивается случай: к тому времени Лина не просто замужем, а уже беременна.  Учиться очно ей не позволяет ни состояние здоровья, ни другие моменты. Невзирая на обстоятельства, Лина полагает, что это успешное поступление было очень важно для ее самооценки: «Не судьба, но я все равно была очень рада, что поступила… Значит, мои университеты были другие…»

Мои университеты

В годы перестройки перед творческим человеком открывались новые перспективы, и наша героиня не преминула использовать это время для саморазвития: в кооперативе «Фаянс» освоила керамику, затем возглавила мастерскую «Артлина», обучала людей, делала коллекцию, совмещала работу главного художника с работой экономиста и бухгалтера (ведь под началом у Лины было более 30 человек).  Потом спрос на продукцию начал падать, платить заоблачную арендную плату в Минске стало нерентабельно,  и возникла идея переехать в провинцию. Два года Лина с мужем искали подходящее место не только для работы, но и для жизни. Случай привел в Молодечненский район, агрогородок (бывший штетл) Городок, где на отшибе по нормальной цене продавался хутор с бревенчатым домом и большим участком земли. Так семья художников  оказалась в новом для себя культурном пространстве. Первые годы Лине было не до изучения истории Городка: надо было обустроиться на новом месте, организовать мастерскую не только для себя, но и для друзей-керамистов… Потом настал непростой период… Вот как рассказывает о нем Лина:  «Мне до сих пор слышится мамин голос, она  лежала на кровати в саду, и я все слышу ее зов: «Лина, Лина…» У нее был какой-то страх остаться одной.  Проходя по саду в том месте, где стояла ее кровать, я слышу ее голос… После ее смерти мне казалось, что я ей что-то недодала, что мои профессиональные заботы и увлечения отрывали меня от нее… И вот когда она ушла, мне как будто кто-то сверху дал задание, я поняла, где я живу, и даже керамика отодвинулась… Я стала потихоньку расспрашивать людей, и всплыла эта еврейская трагическая история Городка. Я думаю, мы ведь два года искали место для жизни по всей Беларуси, и почему-то я очутилась в Городке»

Фотографии интерьера и экстерьера культурно-исторической территории «Традиции и современность». Фото автора

Городок и его еврейская история.

«Возможно, роль сыграли гены, но я осознала, что от еврейской жизни в Городке мало что осталось: здание синагоги, некоторые дома и еврейское кладбище. Евреев в городке  не было… Я — кто ? Я – переселенец…» И вот этот переселенец начинает сначала неясно, а потом все более уверенно формулировать для себя и окружающих одну из основных целей своей жизни – изучение и актуализация еврейской составляющей в культурном ландшафте бывшего штетла.   Уважаемые читатели, пожалуйста, не подумайте, что безработный художник нашел себе занятие… Во-первых, художник не безработный, а всегда как профессионал может сдавать свои работы в художественный салон; во-вторых, Лина — счастливая бабушка двух внучек и одного внука; в-третьих, сад, огород и деревенский дом вполне достаточная сфера приложения энергии. Речь идет о другом, а именно, когда внутренняя мотивация интеллигентного человека не позволяет жить только в своем тесном и на сегодняшний день достаточно благополучном мире, а настоятельно требует вкладывать свои силы и душу в улучшение мира вокруг. Так, несколько лет к Лине на кружок «Городокские арт-барышни» ходили несколько старшеклассниц, они участвовали в выставках в Минске, а сейчас одна из них благополучно учится в Варшаве. (Вот когда понадобились уроки, полученные от Сергея Каткова.) Понятно, что еврейское материальное и культурное наследие так просто одной, без помощи со стороны, не восстановишь. Вот как рассказывает Лина о своем первом впечатлении от еврейского кладбища:  «Его вид поразил даже меня… Все заросшее травой, которая, как в джунглях, была выше нас… Мацевы там фактически видны не были, т.к. за этим кладбищем уже много лет никто не ухаживал… Впечатление было удручающее, и почему-то мне стало очень стыдно… Стыдно за что? За то, что людям, которые тут живут, никаким боком и вообще не интересно, что тут было… И, конечно, оно не интересовало местные власти…» Да, меня тоже поразил вид этого кладбища, что нашло отражение в моем  тексте:

История  — это гвоздь, на который я вешаю свою шляпу

А. Дюма

* * *

Челюсть вывихнута

от удара времени,

кладбище беременно

вечностью, камни

теряют буквы, форма

становится корнем зуба,

больного беспамятством. Боже,

трава помнит больше,

чем люди. Гвоздь заржавел,

а шляпа все падает

в яму. “Ребе,

как там на небе?”

Камни врастают

в землю, как дерево.

Здесь не читают

справа налево.

Горше полыни

молоко памяти.

“Козленок, где твоя мать?”

Август 2012,

деревня Городок, Минск

Еврейское кладбище Городка. Фото автора

Но до реальной работы на кладбище еще было далеко.  Сначала в 2014 году состоялся инициированный Линой Первый международный форум «Городок и его еврейская история». Сухие цифры и факты следующие: 120 участников, бюджет 1200 евро, несколько секций… В числе участников: депутат бундестага, председатель Белорусского общества охраны памятников Антон Астапович, директор Музея истории и культуры евреев Беларуси – Вадим Акопян, главный редактор журнала «Мишпоха» Аркадий Шульман, в то время руководитель Исторической мастерской Кузьма Козак, потомки уроженцев Городка из Америки и т.д. Местная власть сначала насторожилась, но когда ознакомилась с программой и уровнем представительства, то с удовольствием произнесла подобающие случаю слова. С виду все прекрасно, но я не зря указала бюджет форума. Ведь сформировался он из частных пожертвований двух людей – директора Минского международного образовательного центра им. И. Рау Ольги Рэйнш и владельца фирмы «Туссон» Якова Трембовольского.

После Первого международного форума опять благодаря спонсорской помощи в 2015 году прошел Второй форум, где  были многочисленные гости, несколько площадок, исторические дискуссии и культурная программа. Наверное, самым важным событием  Второго форума стала установка государственными органами памятного знака, посвященного еврейским жителям Городка, погибшим в годы Второй мировой войны. Впервые после войны центральная площадь бывшего штетла услышала поминальную молитву, которую прочел раввин Григорий Абрамович.

Памятный знак 

Антон Астапович проводит экскурсию             Григорий Абрамович читает Кадиш 

 Лина Цивина, 2015 г.                                                    

В 2016 г. изюминкой форума стала экскурсия «Дорогами штетлов». К сожалению, с какой-то точки что-то пошло не так… А точнее, как известно, «у победы множество отцов, а у поражения – ни одного…». Постепенно наша героиня была вытеснена на обочину мероприятия официальными и неофициальными структурами, которые, «подхватив» знамя, даже не советуются с человеком, потратившим столько сил и здоровья, чтобы положить начало традиции. Поэтому в 2017 году Лина осознала, что для ее культурных волонтерских проектов есть два пространства – ее усадьба, точнее, культурно-историческая территория «Традиции и современность» и заброшенное еврейское кладбище.

Потихоньку вокруг Лины сформировалась целая группа волонтеров, каждый член которой получил почетное звание «Друзья Городка», подключились учащиеся местной школы, а также соседи – учащиеся школы из поселка Красное… Их руками стали очищаться старые мацевы. Так еврейская история Городка начала приобретать зримое и вещественное подтверждение.

Все решают люди

Слушая рассказ нашей героини, я все время ловила себя на мысли, что  на протяжении всей жизни Лине везло на хороших людей. Это началось еще с детства, с любящих бабушки и дедушки, с заботливой и одновременно «правильной» мамы, которая научила добиваться поставленной цели достойными методами. Потом были Сергей Катков и другие преподаватели, передавшие из рук в руки профессию художника. Затем длинный профессиональный путь, где ее учили, а она с благодарностью впитывала уроки профессии, уроки жизни… А еще  многочисленные друзья – люди разных профессий, уровня образования и доходов, готовые подставить плечо в трудную минуту. Сейчас в нашем рассказе  настало время благодарностей… От лица Лины и своего собственного хочу поблагодарить людей, помогающих ей реализовывать разнообразные проекты. Итак, начнем перечень с уникальной жительницы Городка – Валентины Филипповны Метелицы, которая всю жизнь воспринимала гибель евреев Городка как свою личную трагедию. (Очерк «Хаимке», посвященный этой женщине, в ближайшее время можно будет прочесть также на сайте belisrael). Хочется выразить благодарность за разнообразную помощь  целому ряду людей:  предыдущему директору Музея истории и культуры евреев Беларуси  Вадиму Акопяну и сегодняшнему директору этого музея Юлии Миколуцкой, архитектору Галине Левиной, главному редактору журнала «Мишпоха» Аркадию Шульману, председателю Белорусского общества охраны памятников Антону Астаповичу, специалисту по чтению мацев Юлиану Верхолевскому, который, в частности, провел два мастер-класса по еврейской культуре в базовой школе Городка, краеведу и модератору независимого сайта Городка Алексею Жаховцу, корреспонденту «Молодечненской газеты» Олегу Беганскому, который с любовью освещал мероприятия форумов. Особенное значение в последнее время приобрело сотрудничество с директором базовой школы в Городке Светланой Калачик, учителями истории Татьяной Шумель (Городок) и Аллой Шидловской (Красное), благодаря которым на еврейском кладбище Городка появились белорусские школьники-волонтеры. И наконец, нельзя не упомянуть координатора культурных программ еврейского культурного общества «Эмуна» Елену Фруман, которая организовала несколько выездов волонтеров из Минска —  членов женского еврейского клуба — мам с детьми, которые доблестно работали на очистке мацев. Мы уже выше упоминали неизменных спонсоров Лининых культурных инициатив: Ольгу Рэйнш, которая, кроме финансовой поддержки, постоянно курировала проекты в Городке, поднимала их статус, поддерживала в трудную минуту и до сих, уже не работая в Беларуси, постоянно держит руку на пульсе культурной жизни Городка, и Якова Трембовольского, который на правах  друга всегда готов дать дельный совет и подставить плечо. К сожалению, невозможно перечислить  множество людей разных возрастов и национальностей, готовых тратить свое время и силы на сохранение и изучение еврейской истории Городка.

Волонтер

Планы на будущее

На сегодняшний момент, когда весь мир охвачен пандемией,  трудно говорить о ближайших планах, но я верю, что чуть раньше или чуть позже жизнь вернется в нормальное русло.  Тогда в Городке соберется разновозрастная многонациональная команда, которая за восемь дней работы не только приведет в порядок еврейское кладбище, но узнает очень многое о еврейской истории и культуре штетлов  Западной Беларуси. Во всяком случае, грантовая поддержка на этот проект уже получена. А еще в данный момент ведутся поисковые работы с целью установления точного места уничтожения еврейской общины Городка. Как справедливо считает Лина: «Я думаю, что когда будут отмолены и захоронены люди, то что-то будет меняться в Городке». Есть планы провести очередную встречу друзей Городка именно 11 июля 2020 года – в день гибели еврейской общины. И я верю, что все будет хорошо и эта встреча обязательно состоится.

Я активно  участвовала в трех международных форумах в Городке: на первом — вместе с коллегой Ириной Зоновой делилась опытом изучения истории Холокоста в гимназии, на втором — вместе с уникальным композитором и художником Верой Готиной, солисткой Еленой Пучковой и гобоистом Борисом Френкелем представляла музыкально-поэтическую композицию «Мы живы!», на третьем — вместе с коллегой — экскурсоводом Ириной Коваль проводила авторскую экскурсию «Дорогами штетлов». Важно подчеркнуть, что всех нас организовала, мобилизовала и вдохновила хрупкая женщина – Лина Цивина – художник-керамист, организатор культурных  инициатив, куратор местных проектов по изучению и популяризации еврейской истории.

Вера Готина

Инесса Ганкина, Елена Пучкова, Борис Френкель и Вера Готина

Ольга Рэйнш, благодарный слушатель. Фотоархив форума

В конце нашего интервью я задаю героине главный вопрос: «Зачем?», ибо такая многолетняя деятельность должна иметь серьезную внутреннюю мотивацию.

Итак, даем слово нашей героине: «Мне очень хотелось бы, чтобы здесь в Городке, и это уже мое место, это уже моя первая Родина, стало что-то кардинально меняться, даже не в изучении истории, а в понимании среди местного населения, особенно молодежи, которая пойдет за нами… Чтобы все, что мы сегодня делаем, захватило пусть немногих людей… Мы ведь не знаем, но в какой-то момент кого-то это начинает интересовать очень сильно… Я считаю, что пока работают одиночки. Мне бы очень хотелось, чтобы среди школьников рос интерес к истории малой Родины. Планируем провести викторину на знание своего родного места. Это будет не только еврейская тема. Городок имеет очень интересную историю, и там постоянно открываются новые страницы… Важно привлечь именно школьников… Потому что, если моему поколению до сих пор было неинтересно, то им вряд ли захочется этим заниматься… Я делаю ставку на школьников и молодежь… Дети очень считывают, когда взрослые что-то делают не за зарплату.  Наверное, самое основное, зачем я это делаю, чтобы Городок зазвучал как бывший еврейский штетл, чтобы жители Городка об этом говорили, и чтобы им самим было  интересно… Мы сейчас брали интервью у старожилов, они такие вещи рассказывают, а я думаю, почему я не занялась сбором свидетельств лет десять назад… Хочу, чтобы в Городке, кроме разговоров о свиньях, курах и гусях, говорили об этом… Тогда что-то стронется…  И я в это верю, иначе нет смысла в моей деятельности…».

Охранный знак – свидетельство многовековой истории Городка. Фото Дмитрия Симонова

Наступает утро нового дня, и опять, как обычно, не забывая о привычных повседневных хлопотах жены, мамы и бабушки, Лина Цивина открывает интернет, читает электронную почту, договаривается о встречах, строит планы на будущее. Одним словом, живет как человек на своем месте!

 Инесса Ганкина

Опубликовано 03.04.2020  01:58

Врачи, художники и швеи…

Врачи, художники и швеи, где вы сейчас, бобруйские евреи?…

Бобруйск, еврейская столица Беларуси, всегда имел свой неповторимый шарм. И юмор не хуже одесского. Даже в самые непростые времена здесь отвечали вопросом на вопрос, а жалобы на житье-бытье сдабривали анекдотом.

Sputnik собрал городские историйки от старых жителей Бобруйска, которые еще помнят, каков на вкус “еврейский пенициллин” и где заседала вся городская еврейская “знать”.

Вся еврейская “знать” была в доме быта

Анатолий Елсуков:

– В Бобруйске я родился 61 год назад. Родителей своих не знал – меня воспитывала бабушка. Жили мы небогато, поэтому в 15 лет устроился на свое первое официальное место работы. Это было двухэтажное здание, где оказывались бытуслуги. Там работала вся еврейская “знать”. У нас был свой фотограф, парикмахер и сапожники – я помогал всем.

Это были добрые и щедрые люди. Часто меня, как самого младшего, посылали за свежим холодным квасом. Первый стаканчик наливали мне. Покупали как 15-летнему юноше конфеты. Тогда самыми лучшими считались конфеты “Мишка на севере”. Для меня это было большим счастьем – о конфетах в моей семье лишь мечтали.

Руины бывшей синагоги в Бобруйске - сейчас ее восстанавливают
© PHOTO : ЕГОР ЛИТВИН
Руины бывшей синагоги в Бобруйске – сейчас ее восстанавливают

 

Анекдоты в Бобруйске рассказывали чаще на еврейскую тематику. Запомнился о том, как люди разных национальностей приходят на свадьбу.

“Украинец приходит со шматком сала, а уходит с песней. Грузин приходит с ящиком коньяка, а уходит с новым тостом. А еврей приходит со своим двоюродным братом, а уходит с кусочком торта для тети Песи”.

Никто ни на кого не обижался.

Многие бобруйчане грассировали – произносили букву “р” неправильно, на французский манер. Люди стеснялись этого и специально старались избегать слов с этой буквой. Иногда такой диалог с словами без “р” выглядел очень забавно.

Мое детство прошло в военном городке Киселевичи. Тут жили также военные евреи, много было ветеранов войны. У них были медали, ордена. Это были заслуженные люди. Воевали на Воронежском, Прибалтийском, Карельском фронтах. Принимали участие в Сталинградской и Курской битвах.

Анатолий Елсуков до сих пор помнит вкус конфет Мишка на севере, которые казались мальчишке самыми вкусными в мире
© SPUTNIK ЕГОР ЛИТВИН
Анатолий Елсуков до сих пор помнит вкус конфет “Мишка на севере”, которые казались мальчишке самыми вкусными в мире

 

Праздники мы отмечали с ними вместе. На 1 Мая шли на демонстрацию. На День Победы обязательно ходили на соседнее кладбище, где были похоронены военные, которые погибли в 20-25-летнем возрасте во время Великой Отечественной войны.

Многие евреи работали на рынке. Продавали в основном кур. Было даже такое выражение – “еврейский пенициллин”. Это куриный бульон, который евреи считали панацеей от всех болезней.

В советские годы верующих среди евреев почти не было. Наша семья иудейские праздники не отмечала. Только в 95-м году люди пошли в синагогу. Тогда же началась активная помощь евреям. В Бобруйске появился благотворительный центр “Хесед Шмуэль”. Ко всем праздникам передавали посылки с гречкой, мукой, подсолнечным маслом, финиками евреям неимущим, лежачим больным. Мне как волонтеру давали проездной на троллейбус и автобус, и я эти посылки отвозил по домам.

В конце XIX века около 70% населения Бобруйска составляли евреи
© SPUTNIK ЕГОР ЛИТВИН
В конце XIX века около 70% населения Бобруйска составляли евреи

 

А потом началась большая эмиграция. У меня была знакомая Ира Карасик. У нее была болонка, которую она взяла в Америку – пожалела.

Перед отъездом Ира предложила мне поехать с ней. Говорит: “Давай зарегистрируем брак”. А у меня тогда была жена, двое детей. Мама Иры Циля Давыдовна тогда ей ответила: “Если настоящий брак, я не против. А если фиктивный, зачем тебе это нужно? К нему потом приедут жена и дети. С чем ты останешься – с еврейским счастьем?”

Я решил не изменять своей семье. Но Ире помог продать вещи перед отъездом. В городе они не были востребованы, и мы поехали по деревням на старом “Москвиче”. Какие-то вещи обменяли на картофель, свеклу, морковь. И семья Иры, когда готовилась уезжать, накрыла роскошный стол.

Об этом я написал стихи.

Уехали все лучшие таланты:

Актеры, режиссеры, музыканты,

Врачи, художники и швеи…

Где вы сейчас, бобруйские евреи?

Врач Хаима – там,

Где говорят: “Шалом и лейтраод”,

Где море, солнце, фрукты круглый год.

Каракумы в Бобруйске

Галина Фридман:

– Я помню Бобруйск еще довоенным – родилась в 1931 году. До войны успела пойти в школу №7 на углу улиц Социалистической и Гоголя. Как сейчас помню, это было деревянное здание, на месте которого теперь стоит жилой дом. В ту пору деление школ на еврейские и белорусские отменили, но в нашем классе почти все дети были из еврейских семей. У нас были замечательные переменки, когда в коридор выходили учителя, а дети играли, пели песни.

Галина Фридман помнит Бобруйск еще довоенным
© SPUTNIK ЕГОР ЛИТВИН
Галина Фридман помнит Бобруйск еще довоенным

 

Богатым Бобруйск никогда не был. Все люди жили без особых излишеств. До войны у мамы была швейная машина Singer. Потом, помню, был у нас шкаф красивый – и все. Квартира – всего 27 квадратных метров с проходной кухней, через которую соседи попадали к себе домой.

Довоенный город запомнился еще тем, что тут было много песка. Настоящие Каракумы! Проедет лошадь – пыль столбом. Кое-где были деревянные тротуары.

Когда началась война, мы покинули Бобруйск. Шли пешком 200 километров до Кричева. Я была самая старшая в семье. Мне было 10 лет, брату – семь, а меньшему – вообще четыре годика. Папа вез его на колясочке, а в Кричеве он нас оставил и пошел добровольцем на фронт. Больше мы его не видели.

Мама с нами села в товарный поезд, и нас повезли – куда, не знали. По дороге нас бомбили – мы выскакивали на ходу. Остановки были внезапными и без объявлений. Во время одной из них мама ушла искать нам буханку хлеба. В это время поезд тронулся. Мы видим, что мамы нет – как начали плакать! А она, когда увидела, что поезд поехал, чудом запрыгнула в последний вагон. Так нам повезло остаться с мамой.

© SPUTNIK / ЕГОР ЛИТВИН
До войны Бобруйск был совсем другим. Но все меньше людей в городе помнит его прежним

 

Все время в эвакуации мы были в Тамбовской области. Был момент, когда немцы подходили очень близко, к Мичуринску, который был от нас в 40 километрах. Мы не могли никуда тронуться, потому что у нас не было ни одежды, ни обуви. Это была уже глубокая осень. Мой младший братик говорил: “Если придут немцы, мы пойдем на речку топиться”. Нам повезло, что Красная армия начала наступление.

Жили в избушке “на куриных ножках”. Она была такой крошечной, что половину занимала печь. Ходили в школу. Все лето работали в колхозе. Я десятилетней девочкой таскала тяжелые ведра воды из реки Лесной Воронеж.

Летом 46-го года наша семья вернулась в Бобруйск. Я поступила в педучилище и впоследствии проработала 33 года преподавателем русского языка и литературы. Из них 31 год в школе №1.

Ну а тогда, после войны, жили мы очень плохо. В нашем доме находилась какая-то организация, и нас определили жить в квартиру с выбитыми стеклами. Денег на ремонт, конечно, не было.

Еврейская молодежь Бобруйска горячо поддержала революцию
© SPUTNIK ЕГОР ЛИТВИН
Еврейская молодежь Бобруйска горячо поддержала революцию

На самом деле это участники драмкружка в местечке Паричи – belisrael.

И все же умели радоваться. В Доме офицеров тогда были танцы. Я иногда ходила туда с подружками. Но как я тогда одета была – никакой одежды ведь не было – вся в обносках. На меня кавалеры не обращали внимания.

А потом в 1952 году случайно познакомилась со своим мужем Израилем, с которым мы прожили 37 лет. В Бобруйске было популярно устраивать прогулки по улице Социалистической. Люди ходили туда-сюда, знакомились. Там нас познакомила его двоюродная сестра. Целый год он только здоровался со мной, а потом мы встретились на каком-то мероприятии, и он посмотрел на меня другими глазами. К сожалению, детей у нас не было, и супруга уже нет в живых.

Еврейская скрипка в ресторане “Березина”

Валентина Марусова:

– В Бобруйске живу уже 81 год. Когда научилась война мне было всего три годика. Мама, брат и я уехали в эвакуацию в Саратовскую область. А вернулись в Бобруйск, когда мне было уже шесть лет. Помню, мама повела нас к дому, где мы жили до войны, на улице Карла Маркса, а от него остались одни стены.

Знакомая мамы посоветовала занять пустующую квартиру, где жили евреи, которых убили. В итоге мы в ней прожили до 1965 года, пока я не получила свое жилье. Сначала в квартире ничего не было, и мы спали на полу. К счастью, за окном был август.

Валентина Марусова ходила к окнам ресторана Березина слушать еврейскую скрипку
© SPUTNIK ЕГОР ЛИТВИН
Валентина Марусова ходила к окнам ресторана “Березина” слушать еврейскую скрипку

 

Не могу сказать, что город сильно пострадал. Ходили слухи, что в Бобруйск попало только две бомбы. Дома не были разрушены до основания, а лишь стояли без крыш. В районе, где сейчас находится фабрика “Красный пищевик”, в годы войны было гетто (погибло 25 тысяч человек – Sputnik). Мы туда не ходили – боялись.

Пленные немцы в Бобруйске жили 2,5 года: строили жилые дома. Помню, они ходили целым строем. На ногах у них были цепи или что-то в этом роде – очень стучало по брусчатке. Мы, дети, их очень боялись.

В школу ходили за три квартала, старались хорошо учиться, никто не ругался и не дрался. Дети не хотели утруждать родителей, которым нужно было зарабатывать на жизнь тяжелым трудом. Моя мама, например, работала зольщицей в кочегарке.

© SPUTNIK ЕГОР ЛИТВИН
Улицы Бобруйска, архивное фото

 

Особых развлечений в городе не было. Помню только один ресторан “Березина”, который находился возле рынка. Внутри музыканты играли на пианино и скрипке, а мы подходили к окну и слушали. Ходили в ресторан в основном военные. В городе был авиагородок и Ленгородок. Когда наша семья стала жить получше, каждый Новый год отмечала там.

Я окончила 10 классов, потом пошла на швейную фабрику, где шила шинели. Некоторое время была инспектором в профкоме на заводе “Белшина”. Всего городу отдала 50 лет.

Оригинал

Опубликовано 28.09.2019  23:32

Бобруйск еврейский, Бобруйск гостеприимный, Бобруйск любимый!

День еврейских знаний в Бобруйске

Началось наше путешествие в славный город с приглашения от председателя Бобруйской еврейской общины Олега Красного – мозырянам было предложено приехать в гости, на День еврейских знаний. Он состоялся в воскресенье, 11 ноября 2018 года.

Я хорошо знакома с бывшим председателем Леонидом Аароновичем Рубинштейном, который до сих пор участвует в реализации различных проектов. Он написал более 10 книг о евреях Беларуси и Бобруйска. Две из них – с его автографами – хранятся в нашей домашней библиотеке.

Бобруйск – это сердце еврейской Беларуси. И наш с дочерью любимейший город, в котором мы прожили 4 года.

День еврейских знаний – всемирный, он отмечается с 2010 года. Как раз в это время рабби Адин Штейнзальц закончил монументальный перевод Талмуда (письменных комментариев к Торе). Это стало историческим достижением, дало возможность объединить ранее необъединяемое… Евреи разных убеждений и направлений сплотились вокруг этого дня.

Наш микроавтобус подъехал к Центру культуры и досуга Ленинского района Бобруйска. Справа у входа Эстер Вольфсон заметила памятную табличку со знакомым именем и фамилией: Исаак Вольфсон. «Надо будет сфотографировать!» – предложила она папе. (Исаак Борисович руководил Центром культуры и досуга Ленинского района более 40 лет!)

Мы прошли внутрь. Ирина Максимовна (председатель еврейской общины Мозыря) выдала каждому из нас расписание лекций, которое также являлось талоном на обед. А также сувенир – магнит на холодильник с надписью «Всемирный день еврейских знаний».

Светлана Иванова                                                                       Вера Иванова

Бросился в глаза герб Беларуси над входом в центральный зал. Фотограф Дмитрий Маслов дружелюбно предложил: «Давайте я Вас сфотографирую на Ваш телефон!» Это внимание было первой приятной неожиданностью.

Мы завели детей на второй этаж. Там для них бобруйчане приготовили мастер-классы.

В фойе я встретила раввина Шауля Хабабо и Андрея Дорофеева из Минска. Единственные среди лекторов, которых я знала.

В 12:00 – открытие мероприятия в центральном зале. Олег Красный перечислил, откуда здесь собрались люди. В том числе и из Мозыря. Было очень приятно. Познакомились с некоторыми лекторами. Для мозырян они, в основном, были незнакомцами. Олег Валерьевич предложил почтить память павших в терракте в Питтсбурге минутой молчания.

Время первой интерактивной лекции. В плане стояли три лекции и танцевальный мастер-класс. Многие пошли потанцевать, а Ирина Максимовна Гаврилович, Геннадий Князев и я отправились послушать «Советы от раввина». Рав даже отдал свой стул, чтобы все смогли уместиться в уютной комнате. «Кто-нибудь знает раввина Пейсаховича?» – так, с вопроса, начался настоящий еврейский разговор. Оказывается, этот человек многому научил нашего лектора в жизни. Наряду с интересными примерами из Торы и Танаха мы услышали о некоторых эпизодах биографии Шауля. Например, день его первого приезда в Беларусь – 17 сентября 2003 года. Запомнила дату, потому что мне в этот день исполнилось 26. И вот мы услышали главный совет: «В конце дня, кроме Шаббата, когда нельзя писать, я беру листочек. И записываю, что я сделал до этого времени за день. Например, проснулся я сегодня в 5:55. И так далее. Вдруг вы увидите, что начинаете любить себя в три раза больше. Вы, наконец-то, обнаружите, что, как пчела, работаете, и становитесь счастливее с каждой минутой. И поймёте, что не зря прожили сегодня эти 24 часа. Ваших добрых дел оказывается сотни за день. Мне это всегда приятно видеть. И я уверен, что все, кто использует этот совет, получат много пользы каждый день». Любить себя больше после такого простого совета захотелось, я уверена, всем. Ведь если мы любим себя и видим свои добрые дела – мир вокруг нас становится добрее.

В конце лекции мозыряне сфотографировались с бобруйским раввином, державшим в руках подарок – надпись «Мозырь», выполненную на идише.

Вторая лекция для меня была предсказуемой. Конечно, её читал Андрей Дорофеев. Вначале он представился – «председатель еврейской общины прогрессивного иудаизма «Симха» в Минске». Понятие «прогрессивный иудаизм» мне ничего не говорило. Но я вспомнила по этому поводу раввина Григория Абрамовича, который играл раввина Минского гетто в фильме «Охота на гауляйтера». Захотелось узнать об этом подробнее, впрочем, об иудаизме мы не говорили. Тема звучала так: «Куда мы? Зачем евреи миру?»

Я оставлю в тайне наш диалог с Андреем Георгиевичем на этой лекции. Скажу только, что я ещё больше утвердилась в высказываниях Торы о том, что евреи – избранники Вс-вышнего.

После вкусного обеда мы с Геннадием Денисовым и Ириной Максимовной остались послушать, как «Еврею хорошо в пути». Тема «Куда мы?» неожиданно продолжилась. Евреи дали миру этику. Этика связана с душой, с семейными ценностями, с гармоничными отношениями внутри себя и с окружающими людьми. Так я стала рассуждать после услышанного. Евреи – а не только римляне и греки – также дали миру культуру и закон. А сколько выдающихся личностей – евреи?! Олег Валерьевич напомнил, что Эйнштейн мог бы быть президентом Израиля, но отказался, так как наука занимала его больше. Быть евреем – большая ответственность. Прежде всего перед самим собой, а потом перед еврейским народом и всем миром.

 

В фойе после лекций и мастер-классов мы увидели много красивых икебан. Мира Ошеровна рассказала, что попала на кулинарную встречу, где готовили национальные блюда. Мозыряне с переполнявшими душу эмоциями выразили благодарность Олегу Красному и его супруге за приглашение.

Мне не хотелось уезжать из Бобруйска. Мне хочется приезжать сюда снова и снова. Быть здесь дольше. Пройтись по Социалистической и поздороваться с «Бобром Самуиловичем». Зайти в синагогу и сказать «Шалом, рав Шауль!» Пройтись по бывшей Инвалидной улице (ныне – Энгельса), о секретах которой писал Эфраим Севела. Сфотографироваться с зелёным теремом, принадлежавшем до революции бабушке писателя Розе Кацнельсон. Сходить на еврейское кино в кинотеатре «Товарищ», возле которого недавно поставили памятник Севеле с попугаем, вечно говорящим на идиш…

Света Иванова, г. Мозырь

(Отдельная благодарность Дмитрию Маслову за фотографию мозырян с раввином Шаулем)

Опубликовано 16.11.2018  19:46

А «БУБЛИЧКИ»-ТО НАШИ!

От переводчика. До недавнего времени я, как и многие уважаемые граждане, полагал, что популярная песенка 1920-х годов зародилась в Одессе. «Википедия» указывает на харьковский след. Но недавно полученный мною от израильского коллеги файл ставит под сомнение – если не опровергает – обе версии… Оч-ч-чень похоже, что мелодия всемирно известного шлягера, подхваченного Леонидом Утёсовым и сёстрами Бэрри, была создана всё-таки у нас, в восточной Беларуси. Итак…

* * *

«БУБЛИЧКИ»

Российская метаморфоза идишного напева

Сенсация дня во всей Европе – новый фокстрот «Бублички», представляющий собой обработку русско-советской уличной песенки под тем же названием. Но танец, захвативший всех, которому не было и нет равных в современной эксцентрической танцевальной музыке, имеет, как нам известно, иное происхождение; его интересную историю я сейчас вкратце и расскажу.

Под Могилёвом жили в своё время два свадебных дел мастера старой закваски: бадхен Эля-Веля и скрипач Мордехай-Зерах. Первый был высоким, худым, безбородым, не отращивал усы. В лице его было нечто бабье. Второй же, напротив, был человек приземистый, широкий в кости, с типичной еврейской бородкой и парой небольших, слегка вьющихся пейсов. Если Веля был несколько легкомыслен, то Мордехай-Зерах, наоборот, весьма набожен. Во время девичьего танца он всегда стоял в одной позе – словно кантор перед молящимися – чтобы не смотреть сверх меры на женщин.

Ни одна богатая свадьба или сиюм (окончание изучения талмудического трактата), ни одно веселье у господ не обходилось без Эли-Вели Кричевера, Мордехая-Зераха Чечерскера (Кричев и Чечерск – местечки на Могилёвщине) и их капеллы. Многие доселе смакуют вкус и сладость их игры и пения. «Кабалас-поним» («Приветственная»), «Добрыдень», «Калэ базэцн» («Посажение невесты»), «Хупе вечере» («Свадебный ужин»), «Голдене йойх» («Золотой бульон»), «Шлэйер-варемс» («Тёплая шаль») и т. д. – всё это было им подвластно. То Мордехай-Зерах играл волехлы (клезмерские мелодии с бессарабскими мотивами), а Эля-Веля читал импровизированные стихи в рифму, пародировал талмудистов, делал намёки на злобу дня. То исполнялись разнообразные танцы – фрейлахсы, «бройгез-танц» («танец обиды») и, вместе со всеми, «мицве-танц» («танец-заповедь»). В последнем, как говорят, музыканты затыкали за пояс таких гигантов, как Элиокум Цунзер и Арче Бобруйскер.

Дважды в год у Эли и Мордехая рождался новый напев с новыми словами для «танца-заповеди», и в течение полугода они пользовались им на всех свадьбах. Однако совершенно новый репертуар они должны были подготовить к свадьбе 16-летнего сына лоевского раввина, который был поздним и любимым ребёнком. Это ведь не мелочь – богатые сваты от известного торговца лесом, почтенный раввин Аба Пойзнер во главе празднества… Как не отхватить лакомый кусок?

Коронным номером программы был у них именно «мицве-танц».

Картинка с evrofilm.com

В сопровождении всех клезмеров начинает бадхен свои рифмованные присказки в честь богача, хасида, славного талмудиста и наставника, великолепного господина … (перечисляются его предки вплоть до праотца Авраама), который выходит танцевать с невестой. Мордехай-Зерах тем временем выводит на своей скрипочке сердечную руладу, выражающую невестину душу, а отец невесты со всем почтением берёт дедовский платок за один конец, а другой протягивает стеснительной невесте, чьё лицо покрыто вуалью до глаз, призывая её к танцу. Пока они танцуют, публика прихлопывает. Люди стоят кругом, взявшись за руки, а бадхен поёт припев, текст которого мы приводим здесь. После той свадьбы вся публика запомнила его:

То nemt zhe jidelakh,

Аlе di fidelakh

Un zingen lidelakh

Veln mir zen;

Tsum mitsve-tentsele,

Аlе in krentsele!

Nоr zej а mеntselе:

А mentsl gej!

Свадебный танец. Автолитография М. Горшмана, 1926

А ну, ребяточки,

Возьмите скрипочки

И вместе песенки

Мы пропоём;

Да будем верными

Мы танцу древнему,

Скорей, еврейчики,

Все в хоровод!

(вольный перевод В. Р.)

Таким образом, типично еврейский напев полюбился и пришёлся по сердцу евреям целого округа. На долгие годы он стал почти традиционным на всех свадьбах, а затем исчез, когда обычай «танца-заповеди» прекратил своё существование.

М. Горшман. «Свадьба», 1926

Благодаря тому, что российское еврейство избавилось от «черты оседлости», напев получил известность среди наших братьев, современных московских евреев. В Москве он обернулся вышеупомянутой уличной песенкой, вариантом которой сейчас наслаждается вся Европа…

Э. Гиршин

Перевёл с идиша Вольф Рубинчик. Источник: газета «Dos naje lebn» (Белосток), 09.10.1928.

* * *

Оригинал статьи прислал израильтянин Павел Гринберг, давно изучающий еврейскую музыку. Исследователь комментирует: «Статья Элиягу Гиршина интересна тем, что она явилась своеобразной реакцией на всепольскую популярность “Бубличков” в 1927–1928 годах. По моим прикидкам, сначала в Польше “Бублички” зазвучали по-русски, позже – на польском, и, наконец, на идише. Причем на момент опубликования статьи Гиршина идишская версия даже еще не была записана (а то и написана), это случится только в начале 1929 года. На польском же языке “Бублички“ пели такие звезды, как Ханка Ордонувна

Вот Гиршину и стало за евреев обидно. Вообще, автор, уроженец польского Плоньска, – очень любопытная фигура. Профессиональный музыкант и педагог, этнофольклорист, а не только “однобокий” кантор, он и песни на идише писал, и аккомпанировал, коль была нужда. Рассказанная им история “Бубличков“ по большому счёту бездоказательна, и вот тут-то вступает в силу фактор репутации рассказчика».

* * *

П. Гринберг любезно выслал для сайта также краткую биографию Э. Гиршина из книги Леона Блащика «Евреи в музыкальной культуре польских земель в XIX и XX веках» (Leon Blaszczyk «Zydzi w kulturze muzycznej ziem polskich w XIX i XX wieku», 2014). Предлагаем её в переводе с польского. Действительно, непонятно, по какой причине успешному хормейстеру и вокалисту нужно было придумывать историю о «Бубличках», тем более что Могилёв – не его малая родина. Стало быть, история о Кричевере и Чечерскере правдива 🙂

Элиягу (Элинька) Гиршин (1876?, – 1960, Париж). Вокалист, кантор, дирижер, композитор. В 1903 г. окончил Варшавскую консерваторию по специальности «воинский капельмейстер». Служил кантором в Плоньске, а затем в варшавской синагоге «Синай». Считался одним из лучших хормейстеров своего времени. В 1920-е годы преподавал вокал в школе театрального объединения «Еврейская сцена» в Варшаве. Примерно в середине 1930-х годов уехал в Париж и стал кантором в одной из городских синагог. В 1937 году журнал «Di shil un di khazonim velt» («Синагога и мир канторов») присудил ему I приз за лучшую литургическую композицию. Был музыкальным рецензентом в различных изданиях. В последние годы жизни сотрудничал с парижским журналом «Unzere vort» («Наше слово»).

Опубликовано 05.09.2018  19:41

Водгук

З дзяцінства памятаю рыфму: “публіка – рублікі” (“дорогая публика, гоните рублики”). А ўжо ад каго яе пачуў – не ўспомню. Помню, што спявалі ў Малкавічах Ганцавіцкага раёна. Гэта была, як я цяпер зразумеў, пародыя на песеньку, пра якую я толькі што прачытаў (Анатоль Сідарэвіч, 09.09.2018).

Rafael Grugman , 30 сент. 16:37 Прекрасная статья. Понравились и иллюстрации 

יוחנן בן יעקב. נסיעה לבלארוס, פסח 1990

לבקשתי. יוחנן בן יעקב שלח לי פרק קצר מכתב יד לספר שהכין בעקבות נסיעתו הראשונה לברה”מ, פסח 1990

שיפורסם גם בשפה הרוסית והאנגלית בהמשך

.אהרון שוסטין

 

בס”ד, ער”ה תשע”ו, 9.2015

יוחנן בן יעקב, כפר עציון

“תקע בשופר גדול לחירותנו

ושא נס לקבץ גלויותנו”

פרקי מסע לברה”מ, מתוך כתב יד – “גחלים לוחשות באפר”

ערב פסח תש”ן, אפריל 1990, יצאתי במשלחת ישראלית, אחד מ-34 עורכי סדרי פסח לברה”מ. הייתה זו המשלחת הישראלית הראשונה שיצאה לפגוש את יהודיי ברה”מ אחרי נפילת מסך הברזל. שובצתי לערוך סדר פסח במוֹזֵיר, עיר קטנה בדרום בלורוס, רוסיה הלבנה, לא הרחק מאתר צ’רנוביל.

ליד המקום שבו הנאצים הרגו את יהודי קאלינקאביצ’י והסביבה ב-22 בספטמבר 1941, בתמונה: מצד שמאל אדיק גופמן ממוזיר והשאר יהודי קלינקביצ’י גרישה ווינגר (1920-1994), אהרון שוסטין וליובה סוחרנקו

כאשר הגעתי למוזיר, שהייתה סגורה ומסוגרת לתיירות ולביקורי זרים, גיליתי כי חיים בה 5,000-3,000 יהודים. אין מניין לתפילה, אין מקום תפילה, אין מורים לעברית, אין מועדון תרבות יהודי, אין כל מסגרת קהילתית יהודית. מצאתי שני ספרי לימוד עברית שהובאו לכאן לפני בואי. יהודי קשיש זכר מעט מילים בעברית, הוא נוסע לפעמים בשבת ובמועד להתפלל במניין זקנים בעיירה הסמוכה, קלינקוביצ’י, שם הוא קורא בתורה, היחיד באזור שיודע לקרוא בגווילי התורה.

    

ינקל מופסיק                                                   מצד שמאל ליובה (לייבה) שניטמן 

יוסף מלכין

יהודים מקאלינקביצ’י וממוזיר, ליד ביתו של מיכול אורצקי ברחוב קאלינינה 31 שבאחד החדרים היה בית כנסת.

בתמונה באמצע עם הסוודר החום זה אני אהרון שוסטין, עורך האתר 

www,belisrael.info

קשיש זה, יוסף מלכין שמו, היה גיבור ליל הסדר הראשון שערכתי במוזיר. את אולם המסעדה המקומית הדהוי והמאובק, עיטרנו לקראת ליל הפסח בעשרות תמונות ארצי-ישראליות צבעוניות ומרהיבות ביופיין, דגלי הלאום היהודי התנוססו בכל פינה, צילומי שבעת המינים ונופי ארץ ישראל, הקיפו את הציבור היהודי הרב שהתקבץ עם ערב, והאפילו על חיטובי העץ של דמויות בלורוסיות סִמליות, שהיו קבועות על גבי קירות האולם … את ליל הסדר פתחתי בתיאור “כס אל דומי” המוצב ברגע זה ממש בסדר ליל הפסח בביתי בכפר עציון וברבבות בתים יהודים בישראל, המתכנסים כמונו לחוג את הפסח במועדו. הכיסא הפנוי ליד שולחן הסדר ממתין להם, לאלה היושבים עמנו עתה. באמירת ה”קידוש”, כיבדתי את יוסף מלכין הקשיש, שהופיע  מעוטר בשפע אותות הצטיינות מימי היותו לוחם בצבא האדום, במלחמת העולם השנייה. לפני יומיים עלה בידי לאתר קשיש חביב זה והוא ניאות לבקשתי לקדש ולהשתתף בעריכת הסדר. היהודי היחיד במוזיר שזכר מעט מאורחות החיים היהודיים מימי ילדותו.

 

 

 

בידיים רועדות נטל מר מלכין את גביע הכסף הגדול מלא על גדותיו יין אדום מישראל והחל לקרוא בעברית, בהברה אשכנזית כבדה, את מילות ה”קידוש”. קולו נשנק מהתרגשות שגאתה והציפה את עיניו בדמעות חמות. הציבור סביבנו לא הבין את עוצמת הרגשות שהמו בו, אני הבנתי. מי יודע אלו תמונות עברו במוחו של זקן יהודי זה, שבילדותו הכיר סביבו עולם יהודי עשיר ומלא, חיים יהודיים תוססים שפרחו ב”תחום המושב”, קהילות יהודיות וותיקות, ישיבות ידועות ומפורסמות, חסידות משגשגת, תנועה ציונית מתעוררת. את אלה הכיר יוסף מלכין בילדותו בוולוז’ין ומינסק, בוברויסק ופינסק, וויטבסק וגרודנו, בריסק ווילנה, דווינסק ודובנה, מיר וברנוביצ’י, סלונים ורָקוֹב, לִידָה ואוּשְמִיאָנֶה, ועוד ועוד ערים ועיירות באזור. כל אלה הושמדו בידי צוררי ישראל, עברו ונמחקו מן העולם. מעוצמת הרגשות רעדו ידיו של יוסף, דמעות חנקו את גרונו, לא עלה בידו להשלים את הקידוש. נאצלתי לעשות זאת בעצמי ולהמשיך בניהול הסדר…

בתום הסדר ביקשני יוסף מלכין שאבוא לביתו. השעה הייתה מאוחרת מאד, ולכן סיכמנו שאבוא לביקור ביום הראשון של חול המועד פסח. בדירה הקטנה הצטופפו כל בני המשפחה, בנותיו, חתניו ונכדיו ועוד בני משפחה. התפתחה שיחה לבבית בניסיון שלי לעמוד על זיכרונות הילדות שלהם. הזקן סיפר כי כמה פעמים בעשרות השנים החולפות, זכה לטעום בפסח מעט מצה, שהגיעה אליו בסודי סודות ובדרכי עקיפין.

 

בכיסא בתמונה השמאלית יושבת זינה זלצר (וינוקור) המתורגמנית מאנגלית לרוסית של יוחנן בן יעקב

לפתע ניגש הזקן לפינה חבויה במרומי הקיר מתחת לתִקרה, הסיר מסווה, נפער פתח ממנו שלף שקית בד מאובקת. בתוכה עטיפות בד עבש שהציף את החדר בענן אבק מעופש. מתוכם חשף יוסף שופר! התדהמה הייתה עצומה. איש במשפחתו לא ידע על כך, נראה היה שאף אשתו לא ידעה על חפץ זה השמור עמו בהיחבא. יוסף הגיש לי את השופר וציטט שבר פסוק במבטא יידישאי כבד: “תקע בשוֹיֵפר גֹדֶל לחֵירוּסֵיני …”. שאלתי, האם מישהו מכל בני המשפחה יודע מהו חפץ מוזר זה? – איש לא השיב, איש לא ידע. שאלתי את יוסף מלכין בהיסוס: מדוע הסתיר זאת מהם, מדוע אף אחד מבני משפחתו אינו יודע דבר על השופר? – הזקן השיב בלחש, כמו מבקש להמתיק סוד: גם אשתי לא יודעת. אם הם היו יודעים ודאי היה מי מהם מלשין עליו וסופו היה מר. למרבה התדהמה הגיבה רעייתו הקשישה, שכל הערב האזינה בדומייה בלא לפצות את פיה, ואמרה: אני ידעתי! השופר התגלתה לה באקראי, אך היא חששה לגלות לבעלה שהיא יודעת, פן ילשין הוא עליה! שני הקשישים החביבים הללו דמעו וכולנו עמהם. היושבים שם הבינו, עבורי היה הסיפור בחזקת תמיהה גדולה. שבעים שנה שמר ר’ יוסף מלכין את השופר, אולי אף עשה בו שימוש מפעם לפעם, אך לרעייתו, אשת חיקו, לא יכול היה לגלות את הסוד.

כאשר שבתי ארצה למדתי דבר מה על מהותו של המשטר הסובייטי. נחמן רז, חבר קיבוץ גבע, שכיהן אז כיו”ר ועדת החינוך של הכנסת, הפנה אותי לספרה של נדייז’דה מנדלשטאם, תקוות השיר (עם עובד, 1977). ספר שקרע עבורי צוהר לעולם הסובייטי וליהודים בו. אימי משטר הטרור של סטלין חרצו בנשמותיהם של זוג קשישים אלה חריצים כה עמוקים, שאינם יכולים עוד להירפא. על המושג “סטוקאצ'” = מלשין, למדתי עוד ועוד בשנות עבודתי הרבות במרחב ברה”מ. החשש של בני הזוג היה אמיתי, הסוד היה מפלטם היחיד.

יוסף מלכין העניק לי את השופר, אחרי שהסביר בקצרה לבני משפחתו מה פשרו, וביקשני בדמעות כי אטול אותו לארץ ישראל, על מנת שיתקעו בו בימים הנוראים. הקהילה היהודית במוזיר תעבור מן העולם, אמר, הוא האחרון היודע מה זה שופר בעיר זו. ציטטתי בפניו את הפסוקים: “תְקַ‏ע בְשׁוֹ‏פָ‏ר גָ‏דוֹ‏ל לְחֵרוּ‏תֵנוּ‏ וְשָׂ‏א נֵס לְקָ‏בֵץ גָ‏לֻיוֹ‏תֵינוּ‏ וְקַ‏בּ‏צֵנוּ‏ יַ‏חַ‏ד מְהֵרָ‏ה מֵאַ‏רְבַ‏ע כַ‏נְפוֹ‏ת הָ‏אָ‏רֶ‏ץ לְאַ‏רְצֵנוּ‏”! הוצאת השופר מגבולות ברה”מ הייתה משימה מסוכנת. הוזהרנו הזהר היטב שלא נעז לנסות להוציא משם דבר מה. אני מודה שהרצון לחלץ את השופר ולהביאו ארצה, גבר על החשש. השופר עלה אתי למטוס בלא שהתגלה ועלה ארצה. בראש השנה תשנ”א ובשנים הבאות תקענו בשופר זה בבית הכנסת בכפר עציון. השופר שמור עמדי, והוא מהחפצים היקרים ביותר שיש לנו.

מאז אותה נסיעה הגיעו ארצה רוב המשפחות אִתן הייתי בקשר במוזיר ובסביבתה. בשבת פרשת כי תבוא, תשע”ה, הצטרף לתפילת שחרית בבית הכנסת, המח”ט החדש שלנו, אל”מ רומן גופמן. בתפילה עמד לידי ובסופה הושיט יד ואמר: שבת שלום, קראתי את דברייך על גוש עציון ולמדתי ממך על האזור עליו התמניתי למפקד. תמהתי, שהרי מעולם לא נפגשנו. רומן השיב, נכון, אבל את החומרים מצאתי באינטרנט, קראתי ושמעתי הרצאות שלך. משם אני מכיר אותך. המבטא הרוסי שלו ניכר היטב, שאלתי: רומן, מהיכן עלית. הוא השיב מעיירה קטנה בבלורוס, אף אחד לא מכיר. שמה בוודאי לא יאמר לך דבר.  כשהתעקשתי, הפטיר בשקט, ממוזיר! רומן ומשפחתו עלו משם כמה חודשים אחרי פסח תש”ן. סביר להניח שהוריו נכחו בסדר הפסח שערכתי שם, או במפגש הגדול שקיימנו עם בני הקהילה.

:לאחר שהיה במוזיר יוחנן בן יעקב נסע לבוברויסק ואלה התמונות משם

 

דינה לויקומוביץ’ –  עלתה לארץ ובשלב מסוים הייתה בשליחות מטעם הסוכנות בברה”מ      

דינה לויקומוביץ’ ופאבל      

 

                       **************

תמונה של המחבר, 2016

                                                    : מכתב מיוחנן בן יעקב

 כאשר חזרתי מבלארוס הזמין אותי שר החינוך, זבולון המר ז”ל, לכהן כיועץ השר והמומנה על קליטת העולים במערכת החינוך וגם על תוכנית החינוך היהודי בברה”מ, אותה הקמתי יחד עם כמה שותפים לדרך. את התוכנות הכתרתי בשם “חפציב”ה (= חינוך פורמלי ציוני-יהודי בברה”מ), המילה חפציב”ה נזכרת באחד מפרקי הנבואה של ישעיהו הנביא, בתארו את השיבה מהגלות לארץ ובניין הארץ. באותה תקופה ובעקבות נסיעתי הראשונה לברה”מ, יזמתי גם את הקמת תוכנית נעל”ה (נוער עולה ללא הורים).

אני כבר גמלאי חמש שנים, התוכניות הללו ממשיכות לפעול.

שנה טובה ומבורכת!

יוחנן בן יעקב

 

 פורסם ב-25 לאוגוסט 2018 בשעה 17:05

 

***

העבודה שלנו ראויה לתמיכה שלכם

 

Эсфирь Рабинович и её жизнь

«Мечтаю покататься на велосипеде»

8 августа

Фото: Борис Кудояров / РИА Новости

 

Историй, которые могут рассказать люди — миллионы, если не больше. Но есть среди них те, которые не про случай, а про жизнь. Их интересно слушать, их интересно пересказывать, но, главное, их важно помнить. МОСЛЕНТА решила собрать некоторые из таких историй, услышанных от москвичей — разного возраста, профессий, взглядов и национальностей. Хотите рассказать что-то про себя или своих близких? Пишите по адресу story@moslenta.ru. Ну, а сегодня мы публикуем монолог 93-летней москвички — врача-дерматолога Эсфирь Рабинович.

***

Вообще-то, надеялась совсем на другое, но в итоге оказалась одна. Для других такой поворот не особо и страшен, но мне-то было всего семнадцать. Не пуганная, так сказать, лань, девочка-евреечка из Ленинграда, перемещавшаяся до этих пор в пространстве все больше по двум маршрутам: от дома до школы вдоль берега Мойки, да от Питера до Шклова, где один Бог знает, сколько поколений моих родственников сменилось. Были ли там белорусы, русские? Были, но — мало. Все больше, куда ни глянь, еврейские домики возле парка. Там — Шульман, тут — Рыскин, здесь — Шнеерсон или кто-то другой. Разве упомнишь всех!

Немцы вошли сюда быстро. Собрали всех, кто на глаза попался — Шульмана, Рыскина, Шнеерсона, Каца с Лесманом, Эльмана с Пейсихисом и тут же, прямо в парке, расстреляли. Неусихина, кстати, тоже — но он рад был хотя бы тому, что одна из дочерей его и трое внуков прошмыгнули в переулок, пробежали дворами, да в лесу спрятались.

***

Знала ли я про это? Да, откуда! Рассказали сильно позже и про моего деда-Неусихина, и про всех остальных: Шульмана, Рыскина, Шнеерсона, Каца с Лесманом, Эльмана с Пейсихисом. Издалека, кстати, все казалось не таким страшным: были люди, исчезли люди, словно бы и не было их. Шульман, Рыскин, Шнеерсон… Вот мой дедушка Неусихин — это да. Это — да… Рассказывали после, кстати, что та дочь дедушки, моя тетя, со своими детьми ночами из леса все же выходила — шла тихо по деревне, кушать просила, кто-то даже давал. Жалели.

F751d72db8126197d749b6b05077b1589b207b6e

«Меня же Эсфирью зовут, а хозяйка называла меня Эса. Звала к себе каждый вечер. Расстилала газетку, давал гребень да велела: «Эса, чеши!»

Фото: архив Эсфирь Рабинович

 

Рассказывали еще: два дедовских внука — братья мои двоюродные — вдруг решили к партизанам податься. Чего, мол, в лесу-то высиживать просто так? И пошли. А через недельку весточка прилетела: в соседнем селе немцы отловили двух каких-то братьев. Расстреливать собираются. Вот дочка деда-Неусихина и пошла в то село, чтобы с мальчиками своими проститься, да, пока добиралась, лишилась рассудка. Ходила простоволосая по площади, руки заламывала, кричала что-то. В нее и выстрелили. Те, пойманные, оказались, кстати, не ее сыновьями…

***

На что надеялась я в эвакуации, вдали от своего Ленинграда? Чуть пересидеть, конечно. Вот, сейчас-сейчас, еще пара дней, а там уже и мама приедет. Маму же тоже эвакуировать должны, как иначе, иначе глупость какая-то.

Ну, глупость. И что?

Мама ждала моего папу. Папа рыл окопы. А как дорыл, так тут же и был на фронт отправлен, в какую-то мотороту — вот такой сюрприз, так что пришлось маме садиться в поезд в одиночестве. Сидела она в нем семнадцать суток. Только поезд никуда не пошел, потому что блокада началась.

А я… Поселили меня у престарелой семейной пары в крошечной деревушке под Пермью.

***

Меня же Эсфирью зовут, а хозяйка называла меня Эса. Звала к себе каждый вечер. Расстилала газетку, давал гребень да велела: «Эса, чеши!». Я и чесала, а вши хозяйкины так на газетку и прыгали, успевай только давить.

97222dacfd2bf3545f76fef3dcd08686e182a5e2

«Мама моя, блокадница, до войны заведовавшая складом на шляпной фабрике, вспоминала, как в первый день блокады к ней фабричный директор пришел и предложил втихаря ткани распродать. Большие деньги, мол, сделаем»

Фото: Давид Трахтенберг / РИА Новости

 

Хотелось выбраться страшно. Пусть не к маме — пусть хоть от вшей. А тут слух прошел, что в деревенской гостинице ректор сельхозинститута остановился. Вот я к нему и пошла. Он меня сразу зачислил, да только как я на первых занятиях посидела, как послушала про все эти гектары, так и разревелась, потому что, ну, не мое это совершенно! Так что через пару недель пошла я к ректору мединститута. Поплакалась, рассказала о себе. А он мне: приходи завтра!

В медицинский он меня зачислил без документов, да еще и комнату в общежитии дал, хороший человек.

Так и училась. Так и жила. Сама на фронт хотела, да не пустили: «Отец твой воюет, брат воюет, куда ты еще лезешь, пигалица?!»

***

Письма? Да, не получала почти.

Мама моя, блокадница, до войны заведовавшая складом на шляпной фабрике, вспоминала, как в первый день блокады к ней фабричный директор пришел и предложил втихаря ткани распродать. Большие деньги, мол, сделаем. Она отказалась и уволилась. После — в ЖЭКе работала. Рассказывала: ЖЭК был на первом этажа нашего дома. Выходила из своей квартиры утром, спускалась по лестнице, через трупы перешагивая. Трупы появлялись каждую ночь. А однажды кто-то в дверь скрестись начал и тонко так шелестеть: «Суп, тетя Мина, дайте суп!» Оказалось, муж подруги. Открыла, отмыла, накормила, утром он ушел на завод, да больше не вернулся — ни к ней, ни к себе, вообще никуда. Умер по дороге.

Я все это поздно узнала — до Перми-то, в эвакуацию, информация не доходила. Вот и училась в институте своем, и думала, что мама сыта, что брат не погиб, что живы Шульман, Рыскин, Шнеерсон, Кац с Лесманом, Эльман с Пейсихисом. И что дед-Неусихин сидит по-прежнему на старом стуле в своем одноэтажном домике возле шкловского парка, а рядом с ним его дочь и его внуки.

Внуки эти, к слову, и правда выжили. Два брата всю войну пропартизанили, сестру в деревне тетка одна приютила: сожительствовала с полицаем, а вот, поди ж ты, прятала у себя еврейскую девочку…

44d63d968755fc3dc9dca7b51abc1321506987ef

«Вспоминаю всех, по кому скучаю: деда-Неусихина, маму и отца, Шульмана, Рыскина, Шнеерсона, Каца с Лесманом, Эльмана с Пейсихисом, своего мужа, чтоб ему было пусто!»

Фото: архив Эсфирь Рабинович

***

Я не знаю, как я одна в этой Перми выжила. Первое письмо от мамы было настоящим счастьем. Мне было семнадцать, но я тогда невероятно повзрослела. Там, в эвакуации, я и познакомилась со своим будущим мужем, мы в институте в одной группе оказались. Может, если бы его взяли в армию, а не в эвакуацию отправили, жизнь моя сложилась бы иначе? Как? Осталась бы в Ленинграде, вместо того, чтобы переехать в Москву.

Мне в Москве поначалу непросто было: ни родственников, никого, жизнь какая-то другая, даже слова другие. После медицинского институт долго работала на Московском протезно-ортопедическом предприятии, где в то время делали протезы для Алексея Маресьева, про которого «Повесть о настоящем человеке» написана. Видела его несколько раз. Красивый. Потом прошла переобучение и стала дерматологом.

Фото: архив Эсфирь Рабинович

 

Жили так, что многие завидовали — на Садово-Самотечной, в доме 6, строение 1, принадлежавшем когда-то сыну знаменитого водочника Смирнова. Высоченные потолки, огромные комнаты, лепнина, бронзовые светильники и дверные ручки, зеркала — все от старых хозяев. У моего свекра там еще и кабинет отдельный был, он врачом работал, принимал больных на дому. Дочка моя в одну школу с Высоцким ходила. А потом дом на капремонт поставили. Предложили или временно в переселенческий фонд переселиться — лет на пять, или взять другую квартиру — в пятиэтажке в Останкино. Выбрали 1-ю Останкинскую. О чем мы тогда думали — я не знаю. Просто понравилось, что тихо, рядом парк, дворец Шереметьевский, магазинчики. Потом мы в Москву из Ленинграда мою маму перевезли — тоже в пятиэтажку, рядом с нами. Она очень переживала. Вышла из поезда и, видимо поняв, что ее ленинградская история подошла к концу, тут же угодила в больницу с инсультом. А муж… Намучилась я с ним, выпивал иногда. Но я его очень любила, очень. Ему было бы сейчас 95 лет. Мне сейчас — 93.

035b6b6289d461e3877547361ca3756cd9f869d2

«Жили так, что многие завидовали — на Садово-Самотечной, в доме 6, строение 1, принадлежавшем когда-то сыну знаменитого водочника Смирнова»

 Фото: wikimapia.org

***

Устала я уже, но умирать боюсь — вдруг это больно. Вот и живу пока. Фантазирую только постоянно, как все будут себя вести, когда узнают, что я того… индрерт. Внук мой старший, наверняка, будет больше всех суетиться: обзванивать всех, организовывать, думать, что на стол поставить. Мне это приятно…

***

Какие у меня на сегодня планы? Да, какие уже могут быть дела в моем возрасте! Так, только в парикмахерскую схожу: волосы покрашу и прическу сделаю. И еще повспоминаю всех, по кому скучаю: деда-Неусихина, маму и отца, Шульмана, Рыскина, Шнеерсона, Каца с Лесманом, Эльмана с Пейсихисом, своего мужа, чтоб ему было пусто!

***

О чем из того, что недодала мне судьба, я переживаю до сих пор? Нормальное детство хотелось бы. А еще… знаешь, мне ведь ни разу в жизни не довелось покататься на велосипеде…

_______________________

Борис Войцеховский
Опубликовано 15.08.2018  23:13