Category Archives: Витебская обл.

Ида Фраткина. Исчезнувшая семья

Абрам Кацович родился 1 января 1906 года  в семье Шалома Рувина и Хаи Рохи Кацович (Бобер) в Краславке. Хая Роха была тетей моей бабушки Ханы Рейзы Фрадкиной.
.

Абрам участвовал в революционном подполье Краславки. История революционного движения Латвии и в частности Краславки, описана в книге В.Е. Невлера “Дни и годы в революционном подполье ” (1962 год). В ней подробно описано “Краславское дело”.
.

Для нашей семьи важно то, что Абрам был одним из осужденных по этому делу. Известно, что Абраму удалось избежать каторги, но пришлось эмигрировать за пределы Латвии.
.
Он перезжает в Крым. Его местом проживания становится Лариндорфский район, село Ларино. Из книги  памяти Автономной Республики Крым “Жертвы политического террора в СССР”, издание 4, написано: Абрам Соломонович Кацович, еврей, из кустарей, б/п, женат, образование высшее,жительство до ареста Лариндорфский район, редактор районной газеты “Сталин Вег”, арест 13 марта 1938 года, Лариндорфский РО НКВД Крыма, ст. 58-6УК РСФСР — шпионаж, 24 апреля 1939 года из под стражи освобождён за недоказанностью обвинения. Газета “Сталин вег” (Сталинский путь”, орган Лариндорфского РКВП(б), выходил на идиш.
.
На фото сотрудники редакции, Абрам сидит в центре.
.
Жену Абрама звали Дора.У них было два сына. Старший сын Муд родился 1 сентября 1936 года. В то время этот день отмечали как “Международный юношесткий день”. Второй сын родился, когда Абрам был арестован в 1938 году. Имя его мы не знаем.
.
.
Известно из воспоминаний его племянницы Гени Айзман, что Абрам погиб в 1944 году при боях за освобождение Симферополя. Его дети и жена тоже погибли. Геня, которая жила в Горьком, была  дочерью Леи Фрадкиной (Кацович), сестрой Абрама по отцу. Отец присылал им письма и фотографии в Горький.
.

На фото Муд, а на обратной стороне на идиш написано.:דוש איז מודיק
אברעמקעש אינגעלע
זער עלטערען.
Это Мудик, Абрамки старший мальчик.
.
Несмотря на воспоминания племянницы Абрама Гени Айзман, о чем рассказано выше, нет ничего о его боевом пути, где воевал и как погиб на сайте  Мемориала. Также не дал никаких результатов поисковик из Симферополя.
.
Ида Левин (Фраткина), мошав Машен (מושב משען) возле Ашкелона
.
Опубликовано 23.01.2021  18:18
 

Ида Фраткина. История уничтожения и спасения семьи из Друи

Моя бабушка Хана Рейза (1890-1962) и все её братья и сестры родились в Краславке /Креславке, Латвия. Её папа Берка, сын Израиля (1861, Могилёв – 1912, Креславка) и мама Асна Фрадкина, дочь Давида Бобера (1867, Креславка – 1942, Горький/Нижний Новгород), были людьми религиозными и все дети получили домашнее образование. Берка был портной, шил у себя дома, Асна помогала ему. У Берки это был второй брак. Первая жена умерла. У него с Асной было 5 детей.

В 1915 году  Асна Фрадкина (Бобер), к тому времени вдова, вместе со своим папой Давыдом Бобером, старшей дочерью Ханой Рейзой, замужем за Исааком Фрадкиным, сыном Лейбой (1897-1965, Горький), дочерью Михле Мейдель (1903-1973, Горький), также семья её сестры Виты Гор (Бобер) была эвакуирована в Нижний Новгород. Сын Ицик Фрадкин (1894, Креславка, погиб 22 декабря 1914 на фронте). Ещё одна дочь Хая Песя (1893, Креславка – 1941, Друя) с мужем Генохом, сыном Ноха Модлина (1880 -1941, Друя), жила в Друе. Семья имела собственных лошадей и муж занимался извозом. Песя была домохозяйка. В Друе с приходом немцев в июле 1941 года было создано гетто. Вся семья Хаи Песи находились там..

У Песи и Геноха было трое детей. Старший сын Берка (1920, Друя – 1978, Горький), Абрам (1922, Друя – 1941, Друя) и младшая дочь Мера (1928, Друя – 2006, Нижний Новгород). Берке и Мере удалось бежать из гетто. На глазах у Песи расстреляли её сына Абрама и она умерла тут же от разрыва сердца. Так же погиб и её муж Генох. Берка убежал из гетто и попал к партизанам, а Мерка скиталась по деревням и лесам, выдавая себя за нееврейку. Берка приходил в одну деревню с заданием от партизан. Деревня находилась недалеко от Друи..

В один из его визитов в эту деревню к нему подошла пожилая женщина – нееврейка и сказала ему, чтобы он не боялся ее. Она рассказала, что несколько раз в неделю к ней приходит за едой девочка, которая очень похожа на него и она считает, что они брат и сестра. Эта неизвестная нам женщина устроила им встречу. Он сразу забрал её в свой партизанский отряд..

Когда Красная Армия освободила Друю и её окрестности, Берка воевал в должности младшего сержанта в Красной Армии. Он сумел переправить свою сестру в Москву, а оттуда тётя Михля Мейдель забрала её в Горький. Она же приняла вернувшегося фронта Берку. Помогла устроиться обоим. Берка женился на хорошей девушке Хае Копыловой. У них родилось два сына. Мера вышла замуж за Александра Кушнира и у них тоже родилось два сына, к сожалению обоих нет в живых. На первом фото Мера с сыном Стасом (1952-2011), а на втором Берка Модлин с сыном Геной и муж Меры Александр Кушнир.

 

Ида Левин (Фраткина), мошав Машен (מושב משען) возле Ашкелона

От ред. belisrael

Присылайте свои семейные истории, материалы на др. темы

Опубликовано 20.01.2021  13:27

Инесса Ганкина. Витебск. Заметки в стихах и прозе

Осенний Витебск выглядит как город из рекламы. Яркие пятна клёнов, реки, в которых купаются архитектурные доминанты, изумительный ландшафт с естественным вдохом и выдохом на спусках и подъёмах.

 Современный Витебск

Общий вид города (архивная фотография)

Однако стоит поскрести глянец – и страшная правда времени откроется неравнодушному путешественнику. Начну с печального перечня витебских христианских храмов. Успенский собор построен в архитектурных формах виленского барокко в середине XVIII века как униатский храм, с конца того же бурного века стал православным собором, взорван и разрушен в 1936-м, воссоздан в начале века нынешнего. Благовещенская церковь, относящаяся с большой вероятностью к XII веку, пережившая за многовековую историю многочисленные войны и перестройки, была снесена «доблестными строителями коммунизма» в 1961-м (в скобках заметим, что время Хрущева – это не эпоха большого террора, и в Западной Беларуси многие храмы верующие отстояли). Церковь воссоздана в 90-е годы ХХ века в предполагаемом первоначальном облике, но из современных материалов. Церковь Воскресения Христова на Рыночной площади возведена в 2009 году по образцу церкви XVIII века, стоявшей на этом месте и разрушенной в 1936-м. В списке исчезнувших навсегда Троицкий собор – один из лучших образцов деревянного белорусского зодчества, Свято-Духовский храм, видевший в своих стенах униатов, католиков и православных, сметён с лица земли в 1947-м. Каменный католический храм Святой Варвары первоначально играл роль кладбищенской, потом приходской молельни, с 1935 года использовался как склад. После войны заброшенный, с разрушенными башнями костёл постепенно приходил в негодность. Здание было возвращено верующим в начале 90-х. Сегодня слово Божье звучит в его стенах на польском, белорусском и латинском языках. Памятный камень – единственное свидетельство о бывшем кладбище; ни крестов, ни могил…

 

Вид на Пречистенскую гору (архивная фотография и современное фото) 

 

Бывшая Соборная площадь (деталь)                     Соборная площадь – архивная фотография. 

Понять культурные традиции города трудно без обращения к статистике. В конце XIX века из 65871 жителя города 50,8% назвали родным языком еврейский (идиш), 28,9% – русский, 12,2% – белорусский, 5% – польский. В начале XX века на карте города существовали 74 адреса, где проходили иудейские публичные богослужения (синагоги и молитвенные дома). На этом культурном перекрёстке выросло причудливо-прекрасное всечеловеческое дерево – творчество Марка Шагала.

Следов художника в городе много: реплики витражей и плафонов смотрят на зрителя главного концертного зала, в центре города есть улица его имени, и т.д. и т.п. Но по-настоящему шагаловскими являются два пространства: новое здание, где размещена коллекция графики, и дом-музей, стены которого помнят запахи и звуки еврейского шагаловского дома. В этом небольшом пространстве есть всё: от современной мезузы из Ашдода до раритетных вещей, принадлежащих семье художника. Создатели экспозиции попытались, и, на мой взгляд, успешно, воссоздать в интерьере мир работ художника. Отрывки автобиографической книги Шагала, размещенные на мало чем примечательных бетонных заборах Покровской, как бы постепенно погружают нас в мир мастера. Безусловной удачей является трагически-прекрасная фигура Шагала работы Александра Гвоздикова, расположенная на углу Покровской. Не хуже выглядит и скульптура «Скрипка Шагала» Валерия Могучего, продолжающая тему хрупкого мира ранних работ художника: вечных влюблённых, еврейских скрипачей и парикмахеров – нелепых и прекрасных одновременно.

 

На улице Покровской, «Скрипка Шагала» 

 

Шагал на Покровской 

Однако, к сожалению, не все так безоблачно в «культурной столице Беларуси». Недоуменно-раздражённое пожатие плечами молодой пары в двух шагах от дома-музея может интерпретироваться единственным образом: «ходят тут всякие». Хорошо, что мы не послушались их совета и не повернули назад. И вообще, получить информацию о размещении культурных объектов города можно примерно у каждого пятого местного жителя (проверено на собственном опыте). Вывод напрашивается довольно грустный – все культурные волны из мирового океана интереса к истории Витебска до большинства горожан не долетают даже в качестве брызг. Грустная история!.. И ещё одна ложка дёгтя – в главном музее города, в трёх залах, посвящённых истории Великой Отечественной войны, нашлось место для парадного скульптурного портрета генералиссимуса, но нет даже маленького стенда, рассказывающего об истории Витебского гетто. Не думаю, что Марка Шагала обрадовала бы экспозиция подобного рода. Такое ощущение, что всемирно известный художник был в этом городе единственным евреем…

Разнообразные и эмоционально-насыщенные впечатления от Витебска не могли ограничиться только прозаическими заметками. Мой поэтический диптих – отклик на непарадную историю города.

1

Красно-рыжий Витебск

купается в Двине,

барочные фасады

с православной начинкой.

На Покровской грустный художник

слушает скрипку,

расстрелянную четверть века назад,

и слёзы падают на фаршированную рыбу.

Ой, вэйз мир[1], рыба ушла на такие глубины…

Стайка скрипачей растворилась в небе.

На бетонных заборах признание в любви

к городу, которого нет…

2

Где ландыши и земляника

болтают на всех языках,

и сполох акации дикой

над кладбищем, втоптанным в прах,

по-польски и по-белорусски

молитвы несли к небесам

старушки провинции грустной,

крестясь на разрушенный храм.

Отстроены гордые башни,

но дух, обретающий плоть,

тоскует о мире вчерашнем,

вздыхающем: «Где ты, Господь?»

Как тень промелькнули два века,

у птицы сломали крыло,

и тщетно искать человека,

коль имя куда-то ушло.

Где ландыши и земляника

болтают на всех языках,

и сполох акации дикой

над кладбищем, втоптанным в прах.

20-26 октября 2018 г.

Витебск, Минск

Костёл св. Варвары – современный вид; Витебск, костёл св. Варвары (архивное фото)

(Все современные фото Галины Андрейченко)

М. Шагал. Источник Интернет

[1] Vej iz mir! – горе мне (идиш).

Опубликовано 16.04.2020  12:54

Как Меерсон оказался в Суксуне

О судьбе бывшего директора Витебской очковой фабрики пишет россиянка Наталья Токарева

Вид Суксуна с горы на пруд и завод.1930-е годы

Много разных загадок пришлось мне разгадать, изучая историю нашего края и не только, многие судьбы людей исследовать. И вот недавно заполнено ещё одно «белое пятно» в жизни нашего уральского посёлка Суксун и города Витебска. Речь о судьбе директора Витебской очковой фабрики Меерсона Ильи Абрамовича (или Эли-Абрама Хаимовича), который в годы Великой Отечественной войны эвакуировал на Урал предприятие и людей.

Очковая фабрика эвакуировалась в Суксун в июле 1941 года и разместилась на находившемся тогда в Суксуне механическом заводе, который изготовлял медицинское оборудование. Итак, 6 и 8 августа приехавшие рабочие и служащие Витебской фабрики уже были устроены на завод, ставший в те годы военным заводом №17, где изготовлялись защитные очки «ЗП1 PATRIOT» для летчиков и танкистов.

О тех днях и событиях уже было сказано и написано немало, в 2011 году даже была издана книга «Есть горы, которые вижу во сне…». Автором её является Б. А. Кортин, уральский публицист и журналист, внук и сын семейства Шульманов, которые тоже были эвакуированы в Суксун из Витебска. Работа над книгой велась совместно с Суксунским музеем; немало было собрано фотографий, документов и воспоминаний ещё живших в то время очевидцев. Но не было информации о главном действующем лице – директоре фабрики, а затем нашего военного завода № 17 Меерсоне Илье Абрамовиче. Даже его хорошей фотографии не было! Только воспоминания свидетельствовали о том, что это был человек ответственный и уважаемый в народе. Когда после войны местных мальчишек спрашивали, а кем они хотели бы быть в жизни, некоторые отвечали: «Хочу быть как Меерсон!».

Уже позже, в 2016 году, благодаря Пермскому архиву социально-политической истории (ГАСПИ), где был найден личный листок Меерсона по учёту кадров, перед нами предстала история его довоенной жизни. Разумеется, Илья Меерсон был членом коммунистической партии. Скудные записи его автобиографии поведали, что Витебск – его родина, здесь прошло его детство. Семья Меерсонов была большой – 10 человек, включая родителей.

Илья Абрамович родился в 1907 году. Звали его первоначально Эля-Абрам Хаимович. Имя и отчество он поменял уже в Суксуне, чтобы проще было его подчиненным обращаться к нему.

Отец Эли занимался мелкой торговлей, считался представителем мещанского сословия. В феврале 1917 года во время погрома у Эли Меерсона в Витебске погибли отец, мать и двое малолетних братьев. Эля и остальные дети воспитывались у родственников.

Трудовую деятельность Меерсон начал с 13 лет. В 1920 году поступил работать в качестве ученика слесаря на ремонтно-машиностроительный завод «Коминтерн» в Витебске. Здесь он проработал 12 лет. В 1920 году Эля-Абрам Хаимович был ещё учеником слесаря, а через 4 года он уже слесарь-механик. Затем работает начальником слесарного и токарного цехов, одновременно занимая должность заместителя директора завода.

В 1928 году Меерсон женился, вскоре родилась дочь Роза. В 1930 году вступил в партию.

В 1932 году решением Витебского горкома КПБ(б) Меерсон был переведен на Витебскую очковую фабрику: работал главным механиком фабрики, главным инженером, заместителем директора. С 1936 по 1941 годы Эля-Абрам Хаимович Меерсон уже директор фабрики. Работая, Меерсон постоянно учился: в Витебске в вечернем рабочем политехникуме без отрыва от производства, затем заочно в Московском машиностроительном институте.

А тут – война. Эвакуация предприятий из Витебска началась 2 июля 1941 года. За 6 дней из города вывезли 34 крупных промышленных предприятий и сырье.

Осень 1941г. Сотрудники Витебской очковой фабрики и Суксунского завода

Коллектив работниц Суксунсокго военного завода № 17 с директором И. Меерсонои и инженером  А. Гаубергом. (ЭТО НЕ ДЕТИ ИЗ ШКОЛЫ!! ЭТО РАБОТНИЦЫ-Подростки)

Путь из Витебска до Суксуна был нелегким, но очковое предприятие благополучно эвакуировалось и продолжило «витебское дело» в Суксуне. До 1946 года Меерсоны жили и работали здесь.

К сожалению, я долгие годы не могла узнать, куда после 1946 года уехала семья директора и он сам. Потом кто-то рассказал, что он уехал в Свердловск, но и там найти его родственников было невозможно. Прошло много лет, прежде чем я прочитала интересную статью в Интернете, которая подсказала, что следы Ильи Абрамовича нужно искать в городе Могилёве.

Могила И.А. Меерсона в Могилеве

И вот год назад благодаря сайту «Мицват эмет» мне удалось найти могилу Меерсона на еврейском кладбище города Могилёва! Ошибки быть не могло – на надгробии был выгравирован его портрет, и даты рождения совпадали. Теперь я была уверена на сто процентов, что последний дом этого выдающегося человека был в Могилёве!

Я знала, что у него были дети, жена. Но судьба их оставалась для меня неизвестной. А в каком направлении искать – это тоже был большой вопрос. Где проживают потомки Меерсона? Надо отметить, что, по моим наблюдениям, былое мало кого интересует. У предприятий часто меняется руководство и названия, документы не всегда сдают в архивы. Если делать официальный запрос – это надо ещё подумать, куда и кому?

На все мои запросы предполагаемое предприятие, где после войны работал Меерсон, никак не отреагировало. Да и пережившая страшную войну Беларусь лишилась многих документов и архивов. Порою из Витебска ко мне обращаются те, кто занимается историей города и эвакуации своих предприятий. Никому пока не удалось обнаружить ни одной довоенной фотографии очковой фабрики. Свидетели, которые могли бы рассказать, как это было, умерли.

Юрий Якубович

В начале июня этого года случилось непредвиденное, но ожидаемое событие. Я искала потомков Меерсона в Беларуси, а они, живущие в дальнем зарубежье, нашли меня сами, благодаря моим публикациям на блоге нашего Суксунского музея. Внук Ильи Абрамовича – Юрий Якубович – искал какую-то информацию в Интернете, случайно нашёл наш блог и увидел публикацию про своего деда. Он написал мне письмо, и мы стали общаться. Оказалось, что потомки директора Меерсона живы и проживают в разных местах земного шара (некоторые из них – в Беларуси).

Сам Юрий, которому сейчас немного за 50, проживает в Канаде. От него я узнала, что дочь Ильи Абрамовича Роза живёт в Израиле вместе с мужем. Ей уже 85 лет и она помнит события тех военных лет, помнит и уральский посёлок Суксун, где ей довелось прожить несколько лет.

Роза Меерсон в Витебске                                         Подруги Шура Панфилова и Роза Меерсон

Со временем многое забылось, но по наводящим вопросам сына она постепенно восстанавливает в памяти события своей детской жизни в Суксуне. Наши старожилы тоже ещё помнят Розу Меерсон, так как с ней учились в школе или дружили. Так, у Шуры Катыревой (Панфиловой) даже сохранились снимки военной поры, где они с Розой сфотографировались на память. Сейчас мы восстанавливаем картину тех тревожных дней согласно воспоминаниям семьи Меерсона и документам, которые хранил Илья Абрамович.

Юрий любезно предоставил нашему музею уникальные фотографии и документы – в частности, квитанции о приёме груза в момент эвакуации. Известно, что людской состав и оборудование фабрики, загруженное в вагоны и на платформы в июле 1941 года, первоначально везли в Вологду. Лишь в Вологде поменяли пункт назначения, им стал город Кунгур, а из Кунгура всех и всё привезли в Суксун. Эти уникальные квитанции 1941 года дают нам возможность понять ход событий, узнав, в какие дни проходила отправка грузов Витебской фабрики.

Со слов очевидцев Соломона Арша и Юрия Мороза знаем, что эшелон с людским составом выехал из Витебска 6 июля. Людей эвакуировали первыми. А согласно квитанциям, которые так бережно до конца своих дней хранил Меерсон, становится понятно, что эшелон был сформирован даже на два дня раньше: 4 июля. Этим числом из Витебска были отправлены первые вагоны с грузом Витебской фабрики. Согласно этим квитанциям, с 4-го по 9-е июля вагоны с оборудованием и материальными ценностями отправлялись каждый день. Ряд последних грузов с фабрики был отправлен 9-го июля. В тот день немцы уже бомбили мост через Двину. Вероятно, отправка вагонов происходила ранним утром.

Сам директор фабрики Меерсон уехал из Витебска уже после того, как были отправлены все вагоны и платформы. Выехал 9 июля 1941 года на грузовике, за рулем которого была женщина. Ещё 6 июля он издал приказ по Витебской очковой фабрике, где всю ответственность за эвакуацию возложил на своего заместителя Аксельрода. Отправляя людей и оборудование фабрики, Меерсон написал такой приказ от 6 июля 1941 года:

«1. Моему заместителю т. Аксельроду предлагаю выехать со всем наличием загруженного материала, оборудования и специалистов по направлению в г. Вологда, согласно эвакоплана.

  1. По прибытию в гор. Вологду через соответствующие местные советские и партийные организации, а также воинские, немедленно приступить к организации производства защитных очков и очковой оправы.
  2. Предупреждаю тов. Аксельрода, что он несет полную ответственность по закону военного времени за целость и сохранность всего эвакуированного имущества и людского состава. Помощником тов. Аксельрода назначаю начальника технического отдела фабрики тов. Арша М.И.

Директор фабрики Меерзон».

Так первоначально писал директор свою фамилию, через букву «з». Как он стал Меерсоном – это уже другая история. А точнее, бюрократическая ошибка в написании фамилии вызвала позднее проблемы с документами у всей его родни!

То, что Меерсон ехал на машине, а не со всей фабрикой в отправленном эшелоне, говорит и сохранившийся документ от 13 июля 1941 года, в котором начальник военного гарнизона города Ржева разрешает директору игольной фабрики Шапиро и очковой фабрики Меерсону с группой специалистов на грузовике проезд через Ржев. На каком этапе пути Меерсон воссоединился с фабрикой, сказать сейчас сложно.

Шофер Зинаида Ткачева, которая с Меерсоном уезжали последими за эшелоном из Витебска

Удалось установить фамилию женщины, которая вывозила на грузовике из Витебска Меерсона и всю документацию фабрики. Это Зинаида Ткачёва, которая впоследствии работала шофёром Суксунского военного завода № 17. После войны она жила в Суксуне, где и похоронена. Зинаида Ткачева рассказывала своим детям Лизе и Свете, как они с Меерсоном уезжали из города, который вот-вот должны были занять немцы. В пути машина Зины попала под бомбежку. Долгое время её родные считали, что Зина погибла. Лишь только после войны она нашла свою мать.

Семьи Меерсон и Боярер

В Суксуне семья Меерсона, состоящая из дочери Розы, сына Бориса, жены Ревеки Марковны, сестры Ревеки Анны с мужем Израилем Боярером, проживала в доме по ул. Колхозная, 9. Нумерация дома до сих пор осталась прежней. Это были две большие комнаты и кухня с русской печью. Дом находился в 50 метрах от завода. Вторую половину дома занимали другие жители. Вскоре Израиль Меерович Боярер был призван на фронт и умер от ран в марте 1944 года, похоронен в Эстонии. Его фамилия входит в «Мартиролог евреев Витебска. Книга памяти». В книге собраны фамилии евреев Витебска, погибших на фронтах Великой Отечественной войны; замученных немецко-фашистскими захватчиками и их пособниками в гетто Витебска и других городов; ставших жертвами политических репрессий; умерших, начиная с 1940 года, и похороненных как в Витебске, так и за его пределами.

«Мартиролог евреев Витебска» вышел в 2015 году под редакцией Аркадия Подлипского, Аркадия Шульмана. Фамилия фронтовика Боярера также выгравирована на плите Суксунского мемориала погибшим в годы Великой Отечественной войны. Как и многие другие фамилии жителей города Витебска, ушедших на фронт из Суксуна и погибших в боях за Родину.

Меерсон на праздничном митинге

У некоторых витебских специалистов была «бронь» и на фронт они не уходили, но в тылу было не легче. Завод работал круглосуточно, и всем этим старым и новым хозяйством управлял Меерсон, назначенный в ноябре 1941 года директором Суксунского завода. Самые тяжёлые годы выпали именно на его долю.

Суксунский завод, цех №10, послевоенное время

Современные руководители Суксунского ОМЗ А.В. Колчанов и И.А. Колчанов с сотрудниками на выставке

В 1946 году Меерсоны уехали из Суксуна в Свердловск, а затем и на родину. Благодаря приезду Витебской очковой фабрики, наш завод превратился в крупное предприятие, известное в Советском Союзе. Оно было известно и за рубежом. Сейчас это оптико-механический завод, выпускающий средства индивидуальной защиты населения, в том числе и очки. Предприятием управляют Александр и Иван Колчановы. В настоящее время на ОМЗ трудится более 800 человек. Строятся новые цеха, возникают новые производства. К примеру, года три тому назад на ОМЗ была открыта швейная фабрика по пошиву защитной металлизированной одежды для металлургов. Завод давно уже наладил контакты с ближним и дальним зарубежьем, в том числе и с Беларусью. Предприятие растёт и развивается.

Ну, а поиск информации по теме я продолжаю и думаю, что в ближайшее время нас ждут новые открытия.

Научный сотрудник Суксунского музея

Наталья ТОКАРЕВА

Опубликовано 01.11.2019  18:23

Наталья Токарева. Есть горы, которые вижу во сне…

Витебская очковая фабрика была эвакуирована в рабочий посёлок Суксун в июле 1941 года. С 6-8 августа 1941 года большинство бывших служащих и рабочих фабрики были устроены на Суксунский механический завод, который стал называться военный завод №17. Уже с декабря 1941 г. в Сускуне начали осваивать выпуск защитных очков для лётчиков. В дальнейшем – выпускать очки для танкистов, очковые линзы. В военную пору завод также изготовлял стационарные автоклавы, инфундирные аппараты, трахеостомические трубки, респираторы, специальные ламповые горелки, корпуса ручных гранат. 
Директором нового предприятия был назначен директор Витебской очковой фабрики Меерсон Илья Абрамович (Эля-Абрам Хаимович). Главным инженером – Гауберг Арон Файвишевич. На период 1942 года по данным Книги приказов завода №17, на производстве работало около 350 эвакуированных. Среди них были латыши, немцы, поляки, евреи. 

ЕСТЬ ГОРЫ, КОТОРЫЕ ВИЖУ ВО СНЕ…

Уроженца Суксуна, известного уральского журналиста и публициста Кортина Бориса Абрамовича все в Суксуне зовут ласково «Боря», несмотря на то, что Боре почти 70! Все – это его земляки – суксунцы и бывшие витебские девочки и мальчики, волей судьбы, заброшенные в годы войны в посёлок Суксун. В 2011 году Борис Абрамович написал и издал необычную книгу «Есть горы, которые вижу во сне…», рассказывающую об эвакуации в годы Великой Отечественной войны Витебской очковой фабрики на Урал в поселок Суксун.

Как зародилась такая идея у Бориса Абрамовича? Очень не просто. Суксунский историко-краеведческий музей с 1980-х годов собирал информацию по истории Витебской очковой фабрики. Эта тема нами, музейщиками, была поднята и к 65-летнему юбилею приезда в Суксун Витебской фабрики. Ещё задолго до работы над книгой я установила контакты с бывшими эвакуированными из Витебска. Мы общались, встречались. Но это уже были дети войны. Да и им было глубоко за 80. А сейчас из них совсем никого не осталось!

Уже к этому времени нами были собраны воспоминания участников событий тех лет, фотографии и документы. Борис Абрамович, часто бывая на своей родине – в Суксуне, захаживал в музей в гости. Тогда он ещё находился на службе у губернатора Свердловской области Эдуарда Росселя, был начальником Департамента информационной политики, где проработал около десяти лет. В то время он особо не интересовался историей приезда в Суксун витебского предприятия.

Довоенный Витебск, семья Меерсон и Боярер

С чего же всё началось? Первый его вопрос нам был: почему на суксунском военном мемориале так много еврейских фамилий? Я рассказала ему, что работники Витебской очковой фабрики были преимущественно евреи. А в годы войны они ушли воевать на фронт из Суксуна и погибли. Поэтому здесь выгравированы их имена. Борис даже не предполагал, что больше половины рабочих и служащих Витебской очковой фабрики составляли евреи! Расспросы Бориса постепенно перешли на другие темы. Он узнал много нового, что его потрясло и впечатлило, и так постепенно к нему пришла идея о написания книги, чтобы отдать дань памяти своим предкам и людям, приблизившим Победу в тылу.

Он решил привлечь к написанию книги меня. И тогда получился своеобразный дуэт: я собирала, оформляла материал, а он его художественно обрабатывал. Хотя, сам он тоже записывал воспоминания очевидцев и неоднократно приезжал в Суксун для работы в архивах отдела кадров ОМЗ.  Спасибо бывшему директору Витебской фабрики Меерсону Эля-Абрам-Хаимовичу, за то, что книги приказов он делал в трёх экземплярах! Вот почему в отделе кадров нашего завода они сохранились. И дали много информации для нашей книги.

Раньше Борис не задумывался глубоко над этой темой, он многое не знал, хотя его дед и бабушка, мать, дядя, тётя – Шульман. Все приехали в роковом 1941 году в Суксун из Витебска. В семье велись разговоры о том, как проходила эвакуация витебского предприятия, как ехали на Урал, Борис неоднократно всё это слышал из первых уст. Эти воспоминания также помогли ему в написании книги.

Работали мы с Борисом очень напряженно и плодотворно: я в Суксуне, а он в Екатеринбурге. За 9 месяцев книга была написана и вышла в свет 7 июля 2011 г. к 70-летнему юбилею приезда Витебской очковой фабрики в Суксун. А 6 августа 2011 года состоялась её презентация на Суксунском оптико-механическом заводе. Именно в эти дни 6-8 августа 1941 года большинство витебских работников фабрики были оформлены на работу на Суксунский завод. В это же время мы собрали на встречу в Суксуне витебских и суксунских «детей», кто подростками начинал работать на этом предприятии. Кто смог – пришли и приехали, с большим энтузиазмом поддержали нашу идею. Это была незабываемая встреча! А потом – прогулка по окрестностям Суксуна. Не забыли мы заехать на Верх-Суксунские горы, которые так всем памятны. Ведь с них открывается прекрасная панорама завода Суксун, который стал для многих второй Родиной.

 

РЫБИЙ ЖИР И СТАРОЕ КОРЫТО

Одна из присутствующих на той памятной встрече была Топычканова Тамара Петровна, которая поделилась с нами своими воспоминаниями ещё в процессе работы над книгой.

Воспоминания Топычкановой (Артемьевой) Тамары Петровны, 1939 г.р., пос. Суксун.

 «1941 г. конец июня. Мне было 2 года 4 месяца, когда началась Великая Отечественная война. Отец Артемьев Пётр Артемьевич умер от болезней в 1940 году. Мама Елена Ивановна в то время работала на Витебской  очковой фабрике китовщицей в шлифовочном цехе. С 18.11.1936 по 02.07.41.Уволена согласно КЗОТа от 47 п. А.

В это время Витебская фабрика эвакуировалась на Урал и была размещена на старом Суксунском бывшем демидовском заводе. С 06.08.41 мама уже была принята на завод в п. Суксун съёмщицей стекла в цех № 10.

Про эвакуацию из Витебска я помню со слов мамы и старшего брата Ивана (1925 г.р., ныне покойного) и сестры Нины (1924 г.р., ныне покойной). Оборудование фабрики, рабочие с семьями, были погружены в эшелон, который оправлялся из Витебска на восток. Ехали долго, состав обстреливали немецкие самолёты. Во время обстрела все пассажиры должны были срочно покинуть вагон, забрав детей и залечь подальше от состава.

Брат Иван рассказывал такой случай. В одном вагоне с нашей семьей ехали люди еврейское национальности со своим нехитрым скарбом. У одного одинокого мужчины-еврея всё богатство состояло из бутылки с рыбьим жиром и корыта, в котором стирали бельё. Видимо от растерянности и волнения в спешке (как на пожаре) не смог ничего взять с собой, как и все, не то, что нынешние беженцы. Когда немецкие самолёты бомбили состав, в котором ехали рабочие Витебской очковой фабрики, этот мужчина (имени его мой брат не запомнил) выбегал из вагона, захватив с собой бутылку рыбьего жира и корыто. Ложился, а, скорее всего, падал на землю и закрывался сверху корытом, читал молитвы о спасении. Пацанам это казалось смешным, (позднее они поняли, что тут не до смеха было…одним словом – война!) и они кидали мелкими камешками по корыту, а мужчине казалось, то это осколки от снарядов и он сильнее подпрыгивал. Корыто  ходило ходуном. Парни смеялись. Но, когда он увидел мою маму с больным ребёнком на руках (у меня была страшная «золотуха», лицо покрылось коростами, была высокая температура. Эти болячки могли перекинуться на глаз, и я бы ослепла, врача в вагоне не было), тогда этот еврей подошёл к моей маме и протянул бутылку рыбьего жира, сказав, что он уже стар и одинок и это лекарство его не спасёт, но зато поможет спасти ребёнка, т.е. меня от слепоты. Жаль, никто не запомнил имени этого благородного мужчины, который, рискуя своим здоровьем, подарил мне жизнь, способность видеть и радоваться, любоваться красотой природы.  

  …Станция Киров. Поезд останавливается, чтобы пополнить запасы воды, угля, а мой средний брат Виктор (1927 г.р.) побежал с котёлком набрать питьевой воды и отстал от состава. Но мир не без добрых людей. По рации сообщили о том, что отстал подросток  (ему ещё не было 14 лет) и на конечной станции Кунгур со следующим за нашим поездом, его доставил на вокзал милиционер. Некоторые пассажиры с нашего поезда были оставлены в г. Кунгуре (это рабочие с Витебской фабрики). Остальных пассажиров на открытых грузовиках отправили в Суксун, который для некоторых эвакуированных стал второй Родиной.

Когда машины с эвакуированными спускались с В-Суксунской горы, то открылась чудесная панорама посёлка Суксун, водная гладь пруда. И все облегченно вздохнули, что не дремучие леса с медведями, как представлялось многим, а красивое место. Проехав километра два от села В-Суксун, машины приблизились к небольшой деревне Опалихино, которая заканчивалась около мостика через р. Сандушку. И вот с этого мостика радость пассажиров сменилась на слёзы. Слева от р. Сандушки небольшой подъём, на склоне которого среди елей что-то белело…На улице было лето. Увидев белые насыпи, все подумали, что их завезли в такие края, где и летом не тает снег! Плакали и взрослые, а за ними и дети. Но когда шофёр объяснил, что это не снег, а кварцевый песок, все начали потихоньку успокаиваться, дети смеялись. Позднее, на эти пески мы, будучи подростками, бегали за грибами и ягодами».

ДОВОЕННЫЙ ВИТЕБСК

Соломон Арш

Каким он был глазами тех пацанов и девчонок, которые успели в нём пожить каких-то 10-12 лет, и вынуждены были в эвакуации обрести вторую родину? Об этом подробно рассказал очевидец тех событий Арш Соломон Максович, (1929-2018) проживавший когда-то в уральском городе Нижний Тагил.  Ветеран труда, бывший начальник рельсобалочного цеха НТМК, кавалер ордена «Трудового Красного Знамени».

«Довоенный Витебск в моей памяти – это большой город (как потом выяснилось, 185 тысяч человек населения). Город промышленный. Преобладала, в основном, местная промышленность. Город очень чистый. Большое количество людей еврейской национальности. Имелась еврейская школа. А мы жили ближе к окраине. Улица Бебеля, дом 19. Дома, в основном, одноэтажные в этом районе. Неподалёку находился вокзал. Ну, и мы, пацаны, сочинили такой «самокат» из лестницы, на котором можно было кататься. И от моста книзу по асфальтовому тротуару, а улица брусчаткой была выложена, носились с воем, криком и так далее.

Город стоял на Западной Двине, и было два моста: старый и новый. Какой-нибудь элитной публики вокруг нас не было. В нашем дворе жили: один лётчик (его жена была чемпионкой Белоруссии по велоспорту. Он воевал в Испании – всё прошёл), учительница, машинист паровоза, брат его жены – кочегар. Здесь же в сарайчике они выращивали поросят. В соседнем подъезде (наш дом был одноэтажный, на четырёх хозяев – входы в квартиры с его углов) жил Шлёма – сапожник (он и пил, как сапожник), у них всегда стояла 5-литровая бутыль с пивом. И вся семья, до маленького ребятёнка, все пили пиво. Помню однажды, когда вот этому маленькому ребятёнку – девочке не дали пива, она билась головой об пол, требуя своего. В нашем дворе было два дома, а в середине – сад. Во втором проживала семья учительницы – еврейки Минухиной. В общем люди обычные: делали свою какую-то работу. Да и не очень-то меня тогда интересовало, кто что делал…

Любимое у нас, пацанов, занятие было – игра в сыщики-разбойники, из луков пострелять друг в друга, фехтовать на самодельных шпагах, гоняли тряпичный мяч, другого просто не существовало, играли в лапту, в городки…

В 1936 году меня, шестилетнего пацана, и старших братьев мама взяла на первомайскую демонстрацию. Все вокруг взволнованы, медь оркестров зовёт вперёд, барабаны задают шаг… Я к той поре научился читать. Так что, звонким детским голосом, чтобы видели все, какой я уже взрослый и грамотный, скороговоркой вслух читал транспаранты. Одна за другой шли колонны фабрик, артелей, организаций. Вот и наша, очковая, где отец трудился заместителем начальника технического отдела… Над демонстрантами – портреты руководителей, вождей партии, государства и своих работников, которые чем-то отличились. Смотрю, несут портрет моего папы и на нём написано: «Наш Эдисон».

В Витебске отец работал на заводе «Красный металлист». Работал фрезеровщиком. Я даже не знал об этом. Это потом, в Суксуне, Евмен Иванович Ильин как-то сказал: я, говорит, помню твоего батю, в 20-е годы – классный был фрезеровщик. Было это время, когда рабочих выдвигали на руководящую работу. Вот на «Красном металлисте» и поставили отца начальником цеха, в котором он работал фрезеровщиком. Отец был очень ответственным человеком, и понял, что надо учиться. Поступил в техникум на вечернее отделение, который закончил в 1935 году. А нас уже было… Четверо сыновей у него. Мама, конечно, поэтому не работала. Одновременно занимался изобретательством. В итоге, в 1935 году он был награждён орденом Трудового Красного Знамени БССР (тогда были республиканские награды). (Аркадий Подлипский уточнил, что этим орденом Макс Арш был награждён одним из первых в Белоруссии, в 1932 году). Таких людей тогда называли орденоносцами. И даже сколько-то им платили дополнительно. Я помню (а это было уже во время войны), что 15 рублей папа получал дополнительно и имел льготу: в магазине мог чего-то купить без очереди. Разумеется, без очереди к прилавку он не подходил.        

Что вспоминаю из детского времени? Прежде всего, голод 30-х годов. Папа из печки кочергой вытаскивает печёные картошки. И делит между нами всеми. Работал он без выходных. Не помню, чтобы папа отдыхал. Даже с работы придёт, чего-то чертит. На столе у него стопкой лежали такие шуршащие листочки, синьками назывались. У них в углу было написано: «Секретно. Наркомат обороны». Даже зрительно их представляю. Эти синьки ему требовались для отчёта о работе над конструкцией пулемёта без ленты. Суть сводилась к тому, что патроны в этот пулемёт должны были загружаться, как в бункер, и затем по одному выдаваться задающим устройством. Приходили к нам в квартиру какие-то люди, что-то обсуждали. О чём шла речь, я, конечно, не знаю. Но мы, сыновья, видели: отец работает, работает и ещё раз работает».

ЖИЗНЬ В ТЫЛУ

Встреча на B-Суксунской горе
Дочь эвакуированного Раиса Ильина и труженица тыла Надежда Голоушкина

 

Семьдесят четыре года прошло со дня Великой Победы над фашизмом. Всё меньше и меньше остаётся ветеранов войны и труда, а память о горе и потерях, как острое лезвие по-прежнему проникает в самое сердце. Горе и страдание, боль и утраты помогли воспитать в том поколении стремление к достойной жизни, любовь к ней, самопожертвование, доброту, отзывчивость, трудолюбие. Есть что вспомнить и рассказать старшему поколению. Живы ещё те, кто помнит, как мальчишками и девчонками стояли у станков и трудились для фронта, для Победы. Живы ещё те, кто располагает предметными и документальными свидетельствами военного времени.

Станок Fortuna

Трудно пришлось обживаться и работать на новом месте жителям города Витебска. Не легче было и местному населению. Ведь у станков остались работать старики, дети и женщины. Поэтому общая беда сплотила  людей разных национальностей и религий. Всё для фронта, всё для Победы – такой был общий девиз времени!

Воспоминания Надежды Николаевны Матвеевой (Голоушкиной), (1926-2018), пос. Суксун.

 «Родилась я в деревне Опалихино Суксунского района в семье крестьянина. Работала на заводе с 1943 по 1988 г. Работали вместе с эвакуированными в цехе № 5 – это была сборка очков. Мастерами у нас были Ева Шапиро и Сосновская. У нас было две смены. Работали с восьми утра до восьми вечера, а если план не выполним, то оставались и после восьми работать, а там уж вторая смена придёт, вот и сидим!

В цехе пол был земляной, очень холодно. Там же была печка, и мы все к ней встанем бочком, чтобы обогреться. Мы были тогда маленькие ещё, но работали как взрослые. Я всех евреев хорошо запомнила. Добрые люди были! Никаких ссор у нас не было.

Илья Абрамович Меерсон на военных учениях, 6 июня 1941 г. 

Директор Меерсон с нами как с ребятишками разговаривал, придёт в цех, поставит ногу на лавку (стульев не было) и говорит запросто. А сейчас? Какой начальник с тобой так станет разговаривать? Когда он к нам шёл, мы по запаху чуяли, что он идёт, то ли курил он, то ли одеколон у него такой был? А Гауберг Арон  очень аккуратный ходил. И сам всегда ремонтировал станки, никаких мастеров не вызывали, если что-то сломается. У него в одном кармане была тряпка, а в другом – ключ! Однажды он нам с подружкой говорит: «Вот, вы подружки, даю вам талон на три метра ситца, сшейте себе кофточки». Хорошо помню токаря Евмена Ильина. Из Витебска тоже он был, его станок стоял в центре цеха, чтобы светло было ему! Работали почти голодными, кто что принесёт. Картошек принесём, положим на печку и там они испекутся, то рябины, то из огорода что-нибудь. Бывало, евреи у нас украдут из еды что-нибудь, а мы – ладно! Ешьте! Никогда не жаловались. У нас-то были огороды, и картошка была, а у них совсем ничего! И не обижались на них. Мы с подружками были деревенские, свои же нас всяко обзовут, мешочниками, да как! (Мы же юбки из мешковины шили). Нам обидно было. А евреи нас не обижали. Помню, прямо в цехе или в коридоре они учили нас танцевать всякие танцы. И в войну пели и плясали. Бывало, в конце рабочего дня, если план не выполним, нас оставят в цехе, а мы уж устали, положим доску, и прыгаем на ней да качаемся. Ночью-то спать хочется! И пойдём плясать. Ева Шапиро заглянет к нам и с сожалением говорит: «Милые девочки!» Когда объявили Победу, я была дома. В этот день на заводе все собрались на улице и все ревели. И всех потом домой отпустили. А мы обрадовались, что сейчас не надо будет работать по 12 часов! Подружки в войну говорили: «Да когда это всё закончится? Да когда мы дома на печах будем лежать?!» Но Победа для нас в семье не радостная была. Победа пришла, а брата нет! Погиб! Потом эвакуированные стали все уезжать, мы уж к ним привыкли. Прощались, ревели.

В войну и в колхоз нас посылали, и на сплав леса, так тяжело было! В цехе всё женщины были. Сами мастера, бригадиры, а потом с фронта мужики вернулись и убрали нас. Я проработала на ОМЗ до самой пенсии».

Как же в тылу в годы войны работал завод № 17, ставший после оптико-механическим? Местная газета «За коммунизм» от 24.02.44 г. напечатала заметку Герца Шульмана, бывшего корреспондента этой газеты, вернувшегося фронтовика-инвалида.

«Коллектив Суксунского завода может гордиться сейчас такими производственниками, как токарь Изя Альтбрегин из четвертого цеха, как Дрожжец и Осинская из шестого цеха и многими другими молодыми производственниками, которые ежедневно выполняют норму на 250-300 %».

В тылу не только приближали самоотверженным трудом Победу, но и посылали на фронт многочисленные посылки. Газета «За коммунизм» 7 ноября 1942 года писала: «Трудящиеся всего Суксунского района за время войны послали защитникам Родины много тёплых вещей. Среди них 1237 пар валенок, 242 полушубка, 404 шапки-ушанки, 621 пара шерстяных носков, 86 меховых жилетов и другие вещи».

На заводе трудились женщины и дети, и лишь немногие мужчины, у которых была бронь. На машинах тоже продукцию вывозили женщины. Это местные девушки – Лиза Овцына и приехавшая из Витебска Зина Ткачёва. Вся тяжесть мужской работы легла на их плечи. Грузовые машины, бывало, заметало в пургу в сугробы, а бывало, они застревали в грязных уральских дорогах. Вывозить продукцию военного завода девушкам приходилось на себе, не надеясь ни на кого.

Многие дети из Витебска в годы войны обучались в местных школах и Суксунском педагогическом училище. На старых учебных ведомостях можно встретить фамилии всех национальностей. Одна из лучших учениц педучилища – Циля Посылкина. Её отец Фридман и сестра Малка ушли на фронт. Циля учится только на «5». Она, к тому же, активистка и помимо учёбы принимала участие в сезонных сельхозработах.

В декабре 1941 года в Суксуне в здании пед­училища разместился эвакогоспиталь № 4880 для выздоравливающих воинов. Многие девушки прошли шестимесячные курсы медицинских сестёр и ухаживали за ранеными. В том числе и девушка из Витебска Нина Петровна Артемьева (потом Ласточкина). Вскоре вместе с другими она была призвана на фронт и оказалась в рядах партизан Первомайской бригады в Белоруссии. После войны проживала в Бресте.

ЕВРЕЙСКИЕ ПЯТНИЦЫ И ТАНЦЫ ПОД БАЯН

Не смотря на войну и голод, народ не унывал и в цехах военного завода №17 звучали даже песни. Вот уж воистину говорят: «Чем жизнь голоднее – тем веселее!»

Воспоминания уроженки Суксуна Дементьевой Лидии Николаевны (1929-2012 гг.)

 «…Я работала в войну на заводе на швейных машинах обшивальщицей. Хорошо помню Хаю Шульман, она как пташка пела. Мы не можем никак начать песню, она запоёт, и мы все подхватим. Очень она любила петь романс «Пой, ласточка, пой». Начальник цеха Словецкая не любила, когда мы пели. А вот инженер Сергиенко раз услышал и говорит: «С песней и работа спориться!». А иной раз Хая скажет: «Девки! Давайте танцевать!». Хотя все мы голодали. Хая Шульман и Моисей принесут редьку, положат на окно, а в обед отрежут – поедят. Хлеба давали 300 грамм, потом заводским стали давать побольше – 800 грамм. Поэтому на заводскую работу хлебушек многих заманивал. Директора завода Меерсона худым словом не поминаю, он мне всё наказывал – надо учиться!

По пятницам в заводской конторе были танцы. Мы их назвали «еврейские пятницы», потому, что у евреев накануне субботы вечером, уже начинался как бы выходной день. И они шли с нами в клуб.  Мужики принесут баян, играют, а мы танцуем, Играли Николай Попов, демобилизованный по ранению и Мишка-«уразай». В артель «Медник» тоже бегали на танцы. Помню, что евреи на свою Пасху стряпали мацу и нас угощали. Жили весело! А когда после войны витебские стали уезжать – прощались  с ними».

СТРАШНЫЙ ВРАЧ  ИДА ЮДОВНА

Ида Юдовна Иделевич (в замужестве Камаева) работала в Суксунской районной больнице и была педиатром. Её стаж работы врачом насчитывал 50 лет! Меня в детстве часто водили в больницу на приём, и поход этот для меня был сильным шоком. Каждый раз, когда я слышала это имя, то вздрагивала, потому, что Ида Юдовна была не воспитательница в детском саду и не мамина коллега по работе, а врач! Не знаю, почему я эту приветливую и обходительную тётю жутко боялась? Эх, если бы тогда я просто подружилась с ней, как со многими бабушками и дедушками, то вероятно узнала бы очень много о её жизни, а эти бы сведения сегодня очень бы пригодились нам для истории! Но я с ней мало была знакома и впоследствии мы только здоровались. Я лишь знала, что она приехала в Суксун из Витебска во время эвакуации. Меня, подростка, тогда эта тема не сильно интересовала. В начале 1990-х её не стало. Её сын и муж умерли даже раньше, чем она, и в Суксуне у неё никого не осталось. Но мне было, видимо, суждено узнать про эту семью больше, когда пришло время.

Друзья с детства – Саломон Арш, Перла Иделевич, Константин Собакин

Прошло много лет, я уже работала в музее и в 2010 году судьба свела меня с её младшей сестрой, которая жила в Перми, Перлой Юдовной Иделевич. Это был год моих плодотворных расследований и написания книги «Есть горы, которые вижу во сне…» С Перлой Юдовной мы близко подружились, и общаемся до сегодняшнего дня, не смотря на то, что ей перевалило за 80. Она много рассказывала мне о том, как в тот сорок первый роковой год она вместе со своей семьёй и Витебской очковой фабрикой эвакуировалась в посёлок Суксун. Детская память отчётливо сохранила всё до мельчайших подробностей и довоенную беззаботную жизнь в Витебске, и новую трудную жизнь в незнакомом уральском заводском посёлке Суксун.

«Я закончила 4-й класс, было лето, солнечный, тёплый день 22 июня 1941 г. Я тогда посещала Дом творчества, и в этот день у нас должна была быть генеральная репетиция. Наш хор занял 1 место, и мы должны были ехать на Республиканскую олимпиаду в г. Минск. Мы все были счастливы, но в 12 часов, когда нас всех поставили на сцене, пришёл представитель от военкомата и объявил, что началась война с Германией. Мы, дети, ещё мало понимали, что такое война, но уже на обратном пути домой я это увидела. Через несколько часов уже летали немецкие самолёты. Мы шли возле железной дороги, и этот объект был им особенно важен. В первый день нас не бомбили, только разведка, а потом каждый день налёты и бомбёжка. Я не помню, какого это было числа, но где-то вначале июля всю очковую фабрику, где работал мой отец, эвакуировали. Нам дали два часа на сборы. Думали, что скоро вернёмся, через месяц-два, ничего лишнего не брали. Только пару чемоданов и самое необходимое. Вечером за нами заехала грузовая машина, и мы отправились в неизвестность. По дороге на вокзал (а было уже темно) нас обстреливали немецкие самолёты трассирующими пулями с бреющего полёта. Было очень страшно и очень красиво. Ведь пули были разноцветными, был как фейерверк. Но страшный фейерверк. К счастью, никого не ранило и не убило. А утром нас разместили в теплушки и мы отправились в путь.

Нас бомбили. Особенно мне заполнилась одна бомбёжка на станции недалеко от Москвы. Наш эшелон поставили на запасной путь, на главном пути стоял эшелон с солдатами. Когда закончилась бомбёжка, и наш эшелон не задело, мы, дети, побежали к главному пути, а там… уже никого не осталось. Разбитый эшелон, трупы молодых ребят, которые ещё не успели доехать до фронта. Нас туда не пустили, но мы всё это видели и слышали свист летящих бомб, взрывы и крики. Этот свист я очень долго помнила и долго боялась пролетающих самолётов. Это было большое потрясение.

Мы ехали на Урал. И вот город Кунгур. Нас высадили в большой роще за Кунгуром, потом приехали за нами подводы и мы отправились в Суксун, о котором ничего не знали и не слышали.

Разместили нас по квартирам. Нам досталась квартира по ул. Челюскинцев у Любимовых на втором этаже. Там было две комнаты. В большой комнате разместилась семья Якубовских, а в маленькой наша. Нас было шесть душ. Четверо детей и мама с папой. Мама уже тогда была  тяжело больна и вскоре она умерла. Она в Суксуне прожила месяц, а может и меньше. Комната была холодная, в ней не было печки, и нам достали печку-буржуйку, которая обогревала. За дровами ходили в лес. Принесём хворост и шишки. Так и жили. Было холодно и голодно.

Семья эвакуированных Иделевич

 В 1943 году брата забрали в армию. Ему едва исполнилось 18 лет. Он погиб в том же году. Имя его занесено в Книгу памяти. Отец – Иделевич Юда Залманович работал на заводе главным бухгалтером. Старшая сестра Ида Юдовна всю жизнь с 1947 г. почти до самой смерти работала районным педиатром. Она проработала врачом более 50 лет. Её и сейчас многие помнят. Есть у меня ещё младшая сестра Стера. Она закончила в Суксуне 7 классов и уехала в Пермь, поступила в мединститут, но не закончила его. Она вышла замуж за военного, и всё время разъезжала с ним. Сейчас она вдова, живёт в Кирово-Чепецке. У неё двое детей и четверо внуков. У Иды тоже был сын Михаил, который закончил школу в Суксуне. Но в 50 лет его не стало. Умер скоропостижно. У него остались сын и дочь, внуки. Живут они в Казахстане в г. Алма-Аты.

  В Суксуне я пошла в 5 класс. Класс был очень многочисленный. Вообще до 7 класса они были очень многочисленными. Много эвакуированных и не только из Витебска, но и из Москвы. А после 7 класса многие ушли работать, учиться в педучилище и уехали. К 8 классу нас осталось совсем немного.

Несмотря на трудные годы, школа жила в полном смысле этого слова. У нас была хорошая художественная самодеятельность, хор, которым руководила Матильда Ивановна (не помню фамилии), драмкружок. Им занималась Ираида Николаевна Злобина – наш любимый учитель литературы. Она даже ставила «Полтаву» Пушкина. Я много выступала: пела, читала стихи. Почти все вечера мы проводили в школе. Было просто очень тепло, весело и интересно. И праздники у нас были с песнями, выступлениями и танцами. Ведь все мы были молоды и здоровы, и, не смотря на войну – жизнь  продолжалась…»

СУКСУНСКИЙ… БЕЙТ- ОЛАМ.

Дети войны, 1950 г.

Жизнь продолжалась для молодых, тех, кто выжил и остался жив, а вот для матери Иды и Перлы – Берты Авсеевны жизнь закончилась в августе 1941 и суксунская земля приняла её первую из всех эвакуированных. Она открыла этот чёрный список. И за четыре года войны список умерших в тылу евреев и людей других национальностей пополнился.

По стечению обстоятельств захоронением умерших на местном кладбище занималась моя бабушка Токарева Анна Максимовна (1914-1999). Берту Авсеевну Иделевич она и предала земле. Во время войны бабушка работала конюхом на конном дворе при поссовете, где находился и коммунальный отдел. Муж в 1941 году ушёл на фронт, и она заменила ушедшего мужа. В 1944 году он погиб, и Анна одна воспитывала троих сыновей. Жила в тёмном подвальчике поссовета и каждый раз была свидетелем приезда эвакуированных. Их привозили грузовики, и первоначально все приехавшие располагались у бабушки на полу в одной комнате вместе с малолетними сыновьями. Бабушка рассказывала:

«Эвакуированных тогда ехала тьма, кто справный, а кто и вовсе босиком. Голодные, холодные. С ними и ремки (рваную одежду) свои приходилось делить. Вот, поведут их в чайную обедать, наедятся они с голоду-то, кто тут же захворает, а иные умирали сразу. Вот и кричит мне председатель: «Токарева, собирайся могилу копать, вон Кондратьева (рабочий был) в подмогу пошлю! А бывало, и без подмоги копала».

Она ничего за свой дополнительный труд не получала, кроме кулечка с отрубями, да и платили так мало, что на хлеб не хватало! Она рассказывала про такой случай. Приехала машина с эвакуированными. Один старый еврей ехал не в кузове, а в кабине и, видимо, угорел, только вышел, тут же упал и умер.  

Не одна могила была вырыта бабушкиными руками. И малолетние сыновья тут же помогали матери забрасывать землей трупы эвакуированных  людей, волей судьбы оказавшихся на чужой уральской земле.

Вслед за Иделевич Бертой Авсеевной и пятилетней девочкой Лией Абрамсон в мир иной от болезней и голода отправились и другие. А некоторые, как латышка Моника Силиулис, кончали жизнь самоубийством. Волей судьбы бабушка хоронила преимущественно евреев. Их захоронения находились на кладбище справа у забора. Так постепенно появился своеобразный «еврейский квартал». Особенно трудно было зимой, когда земля промерзала, поэтому копали неглубоко. Гробов никто не делал, хоронили без них. Памятников, разумеется, тоже никто не ставил.

Мой дядя Токарев Василий Николаевич (1936-2014), вспоминал:

«…Помню, в Суксуне в годы войны жило много евреев. Я дружил с  Минькой Рудиным. Мать его звали Роза. Он недавно умер. Жил в деревне Кошелево. В годы войны мать моя Анна Максимовна работала на разных работах в поссовете. Жила в подвальчике внизу вместе с нами. Нас было трое: Иван, я, и в 1942 г. родился Колька. Помню, выгляну в окно, опять грузовики с эвакуированными в гору поднимаются, и всех к нам селят, как перевалочная база у нас была. А потом уже распределяют по квартирам. Придешь, бывало, вечером домой и спать некуда лечь. Приезжали в основном евреи. Их привозил шофёр Токарев (такая же фамилия была), привозил на ЗИСе-5. Все голодные, во вшах, больные. У кого какая котомка. Нас мать какой-то мазью мазала, чтобы не заразились. Вшей было много. А тут один еврей приехал и видимо угорел в машине. Вышел и умер. Евреи заревели: ой вэй, ой вэй! Мать его схоронила на кладбище. Мужиков в войну не было. Её всегда посылали, давали приказ копать могилы. И она многих тогда схоронила. А за это ей давали мешочек с отрубями. Она и нас этим кормила. Но мы вовсе голодом никогда не жили, что-нибудь да придумаем, найдём. Я тоже помогал закапывать умерших евреев. Хоронили их на суксунском кладбище, по забору. Сейчас зайдешь, так справа тут, у забора. Тогда ещё там не было захоронений и конторы-вагончика. Мать копала, я закапывал. Глубоко зимой не копали, земля промерзала. Мать говорила: «Глубоко не закапывай, они всё равно вылезут!» Мать одна быстрее мужиков справлялась с могилами, умела.

Младший брат Колька в войну родился, и сахара никогда не видал. А когда кто-то угостил его сахарком, он посмотрел на сахар и бросил под порог. Зато земляничное мыло любил есть! Придём домой, а он опять его вытащит и сосёт».

Родственники умерших людей на кладбище не ходили, поэтому мест захоронения кроме бабушки никто и не знал. Только после войны она показывала могилы тем, кто интересовался. Поэтому в настоящее время эти могилы-холмы «ушли» с лица земли или перекопаны в другие могилы и, где они были, никто, кроме бабушки и её сыновей не знал. За четыре года войны в Суксуне умерло примерно 40 евреев, включая детей. Недавно удалось установить фамилии ещё нескольких евреев, умерших здесь. Они по разным причинам не были зарегистрированы в районном отделе ЗАГСа.

Наталья Токарева и Соломон Арш

У Поклонного камня бывшие эвакуированные Тамара Топычканова, Соломон Арш и писатель Борис Кортин

В 2016 году на Суксунском кладбище, на том месте, где были еврейские захоронения, был поставлен Поклонный камень всем труженикам тыла,  людям, умершим здесь  в эвакуацию.

 

«ШУЛЬМАНОВ ТАКЖЕ МНОГО, КАК И ИВАНОВЫХ!»

Сказал Борис Абрамович, когда я спросила его, а не родственник ли ему редактор международного еврейского журнала «Мишпоха» Аркадий Львович Шульман? Ведь фамилия его деда, бабушки и матери была Шульман. И все они из Витебска! Борис Абрамович просто отмахнулся и не придал значение моим словам. Но я не унималась и продолжала настаивать, что нужно всё это проверить!

– Ведь, Ваш брат Герц Шульман писал в газету заметки, Вы тоже журналист, и Аркадий Шульман – тоже журналист! Это довольно странное совпадение?

Когда я познакомилась с редактором «Мишпохи» А.Л. Шульманом, то он с интересом стал расспрашивать меня о витебских евреях, эвакуированных в Суксун. На мой вопрос о родстве Б.А. Кортина и Шульмана, Аркадий Львович наоборот заинтересовался и сказал, что всё может быть…

Прошёл год. И вдруг, Борис Абрамович признаётся мне, что вспомнил, когда-то в их семью приходили письма, якобы от каких-то родственников из Витебска. Люди потерялись в войну, и искали своих близких. Сопоставив все факты, имена-фамилии Борис Абрамович и Аркадий Львович пришли к выводу, что они действительно являются троюродными братьями! Их деды, которые были братьями, действительно потеряли друг друга в годы войны. Так что родственники таки нашлись через 70 лет!

Борис Кортин и Рая Ильина

Когда Борис Абрамович приезжает в Суксун, первым делом он идёт навестить подругу детства «сестрёнку Раю». Так он называет Раису Евменовну Ильину. Он просит её посидеть с ним на старинной деревянной памятной скамье, что напоминает ему о прошлом детстве. Когда-то на улице Калинина, в одном из старых домов уживались дружно и весело сразу три эвакуированные семьи: белорусы Артемьевы, евреи Шульманы, поляки и русские Ильины. Была у них во дворе старинная скамья, на которой, бывало, долгими летними вечерами сидели представители этих семейств, вели разговоры о жизни. Евмен Ильин пел и играл на гитаре, Герц Шульман рассказывал стихи, трудолюбивые женщины Анна Францевна и Хая Герцевна хлопотали по хозяйству во дворе. Дети вдоволь резвились и играли возле взрослых. Эта скамья сохранилась до сих пор, хотя находится в другом доме на другой улице у Раисы Ильиной. Памятна она для Бориса Абрамовича. Посидеть на скамье, вспомянуть о былом ему удается только в дни его нечастых приездов на родину. Его тоже в Суксун зовут горы, которые многие ещё продолжают видеть во сне. Суксунские горы, ставшие символом Родины для многих поколений.

А на окраине Суксуна совсем недавно появилась новая застройка с улицей, которую назвали – Витебская.

Научный сотрудник
Суксунского историко-краеведческого музея
Наталья Токарева

 

Об авторе

Токарева Наталья Николаевна. Родилась в 1969 году в п. Суксун.  Специалист экспозиционного и выставочного отдела Суксунского историко-краеведческого музея.
Работает в Суксунском историко-краеведческом музее с 1992 года. Основные темы исследования – демидовские заводы, металлургия, Гражданская война, репрессии, предприниматели Каменские, история священнослужителей и церквей, история медицины, а также ссыльные поляки, кантонисты… Автор многих публикаций (публикуется с 1989 г.) в краеведческих сборниках, местных, областных газетах. А также в газетах «Витебские вести» и «Авив» (Беларусь), Еврейском международном журнале «Мишпоха». Соавтор  статей в  книгах и журналах об истории Пермского края, Суксуна и его окрестностей. Автор книг: «Заводские» (2013 г.), «Особенный дом» (2015 г.), «Война на разрыв» (2018 г), посвященных истории завода Суксун и жителям Суксуна.

Опубликовано  15.10.2019  19:53

А. Дубінін у віцебскім музеі (ч.2)

Музей гісторыі Віцебскай народнай мастацкай вучэльні

(Віцебск, вул. Марка Шагала, 5а)

Піша мастак Андрэй Дубінін. Пачатак агляду – тут

Назаву ўсе няпэўныя з майго пункту гледжання рашэнні.

Мы ведаем, што Казімір Малевіч менаваў “Чорны квадрат” “живым царственным младенцем”, што ў самім назове групы падкрэслена навізна падзеі – “Утвердители нового искусства”. Ці не было б дасціпней пакласці альманах з выявамі “жывога царственнага немаўляці” ў супрэматычную калыску накшталт той, што спраектаваў у Баўхаўзе Петэр Келер (Peter Keler)? Ды яшчэ захінуўшы пялюшкамі; хай бы глядач апрадмеціў метафару і пагартаў-патрымаў на руках тое міфічнае немаўля… Сённяшняя вітрына больш падыходзіць да захавання ўрны з прахам.

Памылка плафона ў тым, што цяпер гэта плафон існуючай архітэктурнай прасторы, утылітарнае прыкладное аздабленне пакоя з элементамі мадэрну. Супрэматызм жа існуе ў сваёй, аўтаномнай прасторы, і як мінімум патрэбна было зрабіць плашчызну падвеснага сафіта, які нахілены па двух восях, каб ён абсалютна не супадаў, не суадносіўся з існуючай геаметрыяй. Гэта была б аўтаномная самадастатковая прастора для чырвонага квадрата, што існуе незалежна ад бачнай геаметрыі. Гэта былі б зрокавыя ўвасабленні ідэй новай эстэтыкі.

Можна было б падумаць пра падлогу ў выглядзе сектара сферы – такі сферычны сегмент, атрыманы шляхам перасячэння падлогі пакоя з уяўнай планітай-сферай. Тады наведвальніку проста фізічна прыйдзецца пабыць “інша-планіцянінам”, караскаючыся па крывізне кулі супрэматычнай планіты.

Вернемся да калыскі з “чорным квадратам” – або “ЧК”, як празвалі яго дасціпныя мастацтвазнаўцы. Гэтае скарачэнне нагадвае жудасную “Чрезвычайную Комиссию”, што вяла “чырвоны тэрор у адказ на белы тэрор”. Такое стылістычнае супадзенне практыкі органаў “ЧК” з рыторыкай супрэматыстаў не выпадковае – гэта абсалютна гамагенныя з’явы. І я прапанаваў бы зрабіць такі “літаратурна-мастацкі” мантаж – у люльку з выявай карціны “Чорны квадрат” К. Малевіча пакласці чорную скуранку супрацоўніка “ЧК”, замкнуўшы вольны палёт супрэматызму, праявіўшы яго канчатковыя памкненні. Якраз з чорных квадратаў, па лекалах, распрацаваных авангардыстамі, і былі пашыты “Чёрные кожанки” (нават тое, што яны былі ад пачатку пашытыя для авіятараў Першай сусветнай, толькі яднае ўсё вышэйсказанае).

У гэтым плане і супрэматысты, і лефаўцы, і канструктывісты выявіліся сапраўднымі носьбітамі бальшавіцкага стылю. Сацыялізм у СССР і быў рэалізацыяй мары авангарда: жыццёўладкаванне, арганізаванае па законах новай эстэтыкі, гэта значыць татальная арганізацыя матэрыялу, і далёка не ў апошнюю чаргу – “чалавечага матэрыялу”, людзей (якія ўпорліва не хацелі “татальна арганізоўвацца”), татальнае панаванне стылю. Звернем увагу на гідкі неалагізм эпохі – “чалавечы матэрыял”, яскравае расчалавечванне чалавека, дэгуманізацыя паняцця.

У мастацтве няма неарганізаванага матэрыялу, заяўляў Віктар Шклоўскі. Але гэткі падыход акурат уласцівы любому таталітарызму. На прыкладзе канструктывіста, заснавальніка эстэтыкі “ЛЕФа” Аляксандра Родчанкі мы можам назіраць перамешванне эстэтыкі і жыццёвай практыкі творцы. “Беспрадметнасць у жывапісе вас дзівіць цяпер таму, што жывапіс апярэдзіў жыццё, ён не адарваны ад жыцця, як думаюць. Ён толькі прадбачыць будучыню. Усе вы будзеце так існаваць, як існуюць цяпер гэтыя беспрадметныя формы, тон, вага і кампазіцыя”. У мастака Родчанкі гэта называлася “Вопыты для будучыні”. Гэтай бліжэйшай будучыняй стала эпоха сталінізму, у якой чалавек сапраўды ператварыўся ў беспрадметную форму, дзе грамадства набыло адзіную вагу і тон, адзіны змест, і дзе “галоўны мастак” [Сталін] выкарыстаў у сваёй творчасці не пэндзлі і фарбы, не кінакамеру і фотастужку, але чалавека і грамадства для сваіх канструкцый будучыні. Як у Маякоўскага: “Улицы – наши кисти, площади – наши палитры”… Адпаведна людзі – усяго толькі рысачкі, штрыхі, супрэматычныя першаэлементы.

Вось што піша Родчанка ў прафесійным часопісе “Савецкае фота” пра “перабудову мастака” – на прыкладзе “перавыхавання” забойцаў і “ворагаў народа” на будоўлі Беламорканала: “Мяне ўзрушыла тая чуласць і мудрасць, з якой ажыццяўлялася перавыхаванне людзей. Там умелі знаходзіць індывідуальны падыход да кожнага. У нас [фатографаў] гэтых чулых адносін да творчага работніка яшчэ не было тады…”

На фота Родчанкі – “чалавечы матэрыял”, арганізаваны па законах супрэматызму.

***

Зараз нас чакае наступны зал – арганізаваны ў выглядзе пляца пры дапамозе плаката “Клином красным бей белых” Эля Лісіцкага. Ён выкананы ў тэхніцы мазаікі на падлозе. На сцяне – роставы фотаздымак 1922 года ўдзельнікаў групы УНАВІС.

На фота – УНАВІС у чэрвені 1922 г., Віцебск (справа прысуседзіўся аўтар артыкула).

Падымаемся на другі паверх, трапляем у першы пакой. Тут жыў і працаваў у час знаходжання ў Віцебску Марк Шагал. Трэба адзначыць – паўсюль вас апякаюць ветлівыя наглядчыцы, добра інфармаваныя аб усіх дэталях экспазіцыі і абставінах тагачаснага жыцця. Яны вам распавядуць, што аздабленне пакоя адноўлена паводле рэшткаў захаваных шпалераў і паркета. Таксама гледача ўразіць “чароўнае” люстэрка-экран, на якім паступова праяўляюцца радкі верша, напісанага Шагалам, яго карціны і партрэт.

Гэта вельмі кранальна, пакуль не пачынаеш прыгадваць, як ён пісаў пра сябе: “Бачыш дрэва і думаеш: а наша дрэва іншае, неба іншае, усё не тое, і з гадамі ўсё больш і больш адчуваеш, што сам ты “дрэва”, якому патрэбная свая зямля, свой дождж, сваё паветра…” (1936 г.). “Глеба, якая наталяла карані майго мастацтва, – гэта горад Віцебск, але маладому жывапісцу патрэбен быў Парыж, як дрэву патрэбна вада, каб яно не засохла” (1950 г.). “Як дрэва з Радзімы, вырванае з карэннем, я быццам вісеў у паветры. Але ўсё ж такі жыў і рос” (1973 г.). Як адзначыў Валянцін Акудовіч у выдатным эсэ “Марк Шагал”: “у Шагале гэтае “дрэва” зусім не нейкае там дрэва-абстракцыя, а жывое дрэва з рэальнага ландшафту, як у сантыментах кожнага беларуса на чужыне”.

Дрэва-Шагал, два дрэвы – Бэла і Марк, сплеценыя галінкамі і пераплеценыя каранямі, лунаючыя ў паветры, пад столяй, нахіленыя (у бок акна) – як на той знакамітай карціне “Закаханыя над Віцебскам”. Гэта з Шагала і пра Шагала…

“Прысвячэнне Шагалу”, эскіз, 2019 г. А. Дубінін

Наступны пакой займаў разам з сям’ёй калега-антаганіст Шагала, Казімір Малевіч.

“Супрэматычная” столя пакоя, і ўжо звыкла “па-дарагому” – тач-скрын на рабочым стале (стол не Малевічаў; наогул, аўтэнтычных рэчаў няма). Зразумелае памкненне – адсутнасць хоць якіх твораў ці рэчаў, што належалі творцам УНАВІСа, вымагае шукаць нейкай замены праз паказ дарагіх тэхналагічных фокусаў.

На мой погляд, вельмі проста надаць чалавечай цеплыні “квадратнаму” вобразу стваральніка супрэматызму. Вось гэты флакон адэкалону “Паўночны” распрацаваў Казімір Малевіч у 1908 г., і, мяркую, зусім не цяжка знайсці такі флакон ды паставіць яго на стале побач з “чароўнай” тач-скрынкай (адэкалон выпускаўся з 1911 г. да пачатку 1990-х гадоў):

Злева флакон, выпушчаны ў 1930 г. Справа – флакон 1990 г.

Упакоўка адэкалону “Паўночны” (“Северный”) была выканана з белага матавага шкла. Флакон выглядаў як глыба айсберга, корак-верхавіну якога вянчала фігурка белага мядзведзя – ручка. Вышыня флакона – 19,5 сантыметраў. Адэкалон “Паўночны” быў вельмі папулярны, і выгляд флакона ў 1910–1990-х гг. практычна не мяняўся: у дарэвалюцыйны перыяд грані айсберга на флаконе былі ўвагнутыя, а затым іх зрабілі выпуклымі. Мы толькі можам пасміхацца, прыгадваючы, з якім выразам твару Казімір Севярынавіч Малевіч праектаваў флакон адэкалону “Северный”, вухам мастака адчуваючы сугучнасць свайму прозвішчу па бацьку.

Наступны пакой – з дзвюх няроўных частак. Першая – невялічкі клас для лекцый і заняткаў, які дзейнічае.

Другая частка – пакой-майстэрня Эля Лісіцкага, з яго фотаздымкам у рост і рэпрадукцыямі работ на сценах.

У наступным пакоі мясцілася скульптурная майстэрня Давіда Якерсона. Цяпер на сцяне – калектыўны здымак навучэнцаў майстэрні з Д. Якерсонам:

Студзень 1920 г. Стаіць Д. Якерсон, у першым радзе злева направа: Ф. Рабкіна, І. Байцін, Л. Юдзін, у другім радзе А. Кабішчар, Х. Зэльдзін, Хабас.

Рэканструкцыі твораў скульптурнай майстэрні, і самае жывое месца майстэрні – шэрая магнітная дошка з магнітнымі канструктыўнымі элементамі, забаўка для дзяцей – тут яны могуць таксама далучыцца да канструявання сваіх ідэй. Наглядчыца ветліва прадэманстравала нам на сваім смартфоне прыклады фігур, створаных дзецьмі. Фігуры былі вельмі ўдалыя, і я дагэтуль шкадую, што не папрасіў падзяліцца.

Апошні зал – хутчэй майстэрня-офіс, дзе працуюць з дарослымі (на стале і ў вітрынах можна ўбачыць іх творы):

Па сходах з каванай агароджай яшчэ “банкірскіх” часоў мы вяртаемся да пачатку экспазіцыі.

Ёсць магчымасць наведаць зменную экспазіцыю сучасных мастакоў у выставачным зале:

***

Вярнуўшыся да ўваходу з сувенірнымі вітрынамі, хацеў бы пераасэнсаваць і падсумаваць свае ўражанні.

Тое, што пакуль пануе ў нас у дачыненні да авангарда ўвогуле, я б акрэсліў як інфантыльна-камерцыйны рамантызм. Тэмай усяго сусветнага авангарда было мастацтва як мадэль сацыяльнай арганізацыі, эстэтычнае абгрунтаванне таталітарызму, які, аднак, яшчэ не быў усвядомлены як таталітарызм. Савецкія дваццатыя гады – культурна-міфалагічная эмблема. Гэта быў абсалютна ўтапічны праект па стварэнні такой мадэлі быцця, якая была б цалкам рацыяналізаванай, тэхнічна выверанай, прадказальнай. Прасцей кажучы, спроба стварыць з чалавека і грамадства машыну. Гэтым і займаліся з аднаго боку – мастакі-авангардысты, з другога – раннія бальшавікі. Барыс Парамонаў: “І мы ні ў якім разе не павінны забываць, што… касмічныя, анталагічныя ўтопіі сапраўды валодалі свядомасцю тагачасных людзей, у тым ліку найталенавіцейшых з іх, накшталт Шклоўскага з Маякоўскім, што рэвалюцыя сапраўды праецыравала падобны настрой думак”. На мой погляд, гэтая тэма павінна артыкулявацца музеем на сённяшнім узроўні разумення, сур’ёзна і па-даросламу. За авангардныя ілюзіі і досвед заплачана крывавая цана таталітарызмаў ХХ стагоддзя. Аднак сённяшняя беларуская кампліментарна-сямейная крытыка і мастацтвазнаўства не напрацавалі адпаведнага паняццёвага ды ідэалагічнага інструментарыя.

Калі ўжо і прадаваць “супрэматычныя” сувеніры, дык падкрэсліваючы небяспечнасць або ідэалагічную амбівалентнасць некаторых праяў авангарда ХХ стагоддзя… Напрыклад, чорны квадрат і іншыя супрэматычныя творы можна клеіць на пачкі з запалкамі. Запалкі дзецям – не забаўка: “Не жартуйце з агнём і супрэматызмам”.

Андрэй Дубінін, 08.09.2019

Мінск–Віцебск

Апублiкавана 10.09.2019  00:22

А. Дубінін. Падарожжа ў музей

Музей гісторыі Віцебскай народнай мастацкай вучэльні

(Віцебск, вул. Марка Шагала, 5а)

Круты адхон вуліцы, што пачынаецца ад вуліцы Леніна, імкліва вядзе ўніз, леваруч пралятае прыгожы, зграбны будынак – былы дом банкіра Вішняка, і амаль адразу вуліца ўпіраецца ў папярэчную вуліцу Калініна, за ёй – як перасячэш невялічкі парк, трапляеш на стромкі бераг Дзвіны.

Звернемся да будынка музея гісторыі вучэльні. Сёлета яму было 106 год. Пабудаваны быў у модным на пачатак ХХ стагоддзя стылі мадэрн банкірам Ізраілем Вішняком, у ім было паравае ацяпленне, ванны пакой, ватэрклазет і лазня.

Кароткая перадгісторыя стварэння мастацкай вучэльні, якая таксама тлумачыць назоў вуліцы: “Хаця Шагал не быў чалавекам, так бы мовіць, “практычным”, але, калі справа заходзіла аб вучэльні, ён выяўляў немалы арганізацыйны талент: у параўнальна кароткі тэрмін дабіўся ад уладаў Віцебска перадачы добрага будынку… Менавіта Шагалу належыць заслуга прыцягнення ў вучэльню для выкладання… выдатных мастакоў, скульптараў, гісторыкаў мастацтва” (Майсей Лерман, архітэктар, былы навучэнец Віцебскай мастацкай школы).

14 верасня 1918 г. М. Шагал быў прызначаны ўпаўнаважаным па справах мастацтва Віцебскай губерні: “Тав. Шагал(у) прадастаўляецца права арганізацыі мастацкіх школ, музеяў, выстаў, лекцый і дакладаў па мастацтву і ўсіх іншых мастацкіх спраў у межах г. Віцебска і ўсёй Віцебскай губерні”.

І, нарэшце, словы самога Шагала (з ліста да П. Эцінгера ад 2 красавіка 1920 г.): “Ідэя стварэння Маст. Вучэл. прыйшла мне ў голаў пасля прыезду з-за мяжы, у час працы над “Віцебскай серыяй” эцюдаў. У Віцебску… мастацкія таленты дзесьці драмалі. Адарваўшыся ад палітры, я памчаўся ў Піцер, Маскву, і Вучэльня ўзведзена напрыканцы 1918 г. У яе сценах каля 500 юнакоў і дзяўчат розных класаў, розных талентаў і ўжо… розных “кірункаў””.

Зойдзем у музей: на панараме былога Віцебску кружочкам пазначаны будынак банкіра Вішняка, перададзены народнай мастацкай вучэльні:

У вестыбюлі, пад скляпеннямі другога паверха, сённяшнія нашчадкі адраджаюць дух ужо не столькі супрэматыстаў, колькі банкіра Вішняка – “манетызуюць” мастацкую творчасць футурыстаў, забыўшыся на тое, што “грошы – зброя Антанты”.

У першым зале музея – экспазіцыя тагачаснай фактуры, стылізаваная пад афішную тумбу, побач – калектыўны здымак мастакоў школы Юдаля Пэна з самім майстрам:

У тым жа зале насупраць – найноўшыя тач-скрыны, дзе дотыкам можна вывесці падрабязную візуалізацыю таго, што зацікавіла:

Такі непасрэдны дотык да музея (які ў прынцыпе з’яўляецца зонай “don’t touch”) у першым жа зале, зразумела, ухвальнае рашэнне. Ты дакранаешся да гісторыі, да вытокаў мастацкай вучэльні і супрэматызму… Адзінае, што муляе, – гэтае дакрананне не “сфармулявана”, не аформлена ідэалагічна. Зараз пройдзем далей, дзе і паспрабуем раскрыць гэты тэзіс.

Наступны зал – з дзвюх частак. Гэта паўзагончык, які адкрываецца ў храм-скарбніцу супрэматызму.

Як бачым, плафон распісаны па матывах карціны Казіміра Малевіча “Чырвоны квадрат”, а пад ім, у форме алтара, футарал, аздоблены адпаведна другой, самай знакамітай карціны Малевіча “Чорны квадрат”. У ім захоўваецца факсімільны экзэмпляр альманаха “УНОВИС”. У чэрвені 1920 года заснаваная Малевічам група Унавіс выпусціла пяць машынапісных асобнікаў аднайменнага альманаха, якія ўтрымлівалі артыкулы, маніфест, дэкларацыі і малюнкі УНАВІСаўцаў. Як тут не хапае тактыльнасцi – прагартаць, хай сабе факсімільны, экзэмпляр альманаха (каб зразумець, напрыклад, да чаго тут чырвоны квадрат на плафоне і чорны – у “алтары”):

А пры чым тут Шагал, запытаеце вы. Сапраўды, пераход у другі зал у гэтым выпадку – транзіт у іншы стан вучэльні. Тут адбыўся нейкі пералом, чалавечы канфлікт, які быў вынікам канфлікту ідэалагічнага. Заўважым, альманах выдадзены ў чэрвені 1920 г., а ў пачатку таго ж месяца М. Шагал пакідае мастацкую школу ў Віцебску і ад’язджае ў Маскву. Мастацтвазнаўца Абрам Эфрос піша: ”Малевіч… абвінавачваў Шагала ў памяркоўнасці, у тым, што ён яшчэ ўсё важдаецца з выявай нейкіх рэчаў і фігур, тады як праўдзівае рэвалюцыйнае мастацтва беспрадметна”. Мастак Іван Гаўрыс сведчыць: “М. Шагал пад націскам самага левага мастацтва не здолеў пераканаўча абгрунтаваць ідэалогію свайго індывідуальна-наватарскага кірунку. Яго аўдыторыя была разагітавана. У вучнях адчувалася незадаволенасць сваёй работай. Убачыўшы гэтакі паварот спраў, М. Шагал, як чалавек самалюбны, пакінуў сваю майстэрню і з’ехаў у Маскву”.

Гэты пералом мы прасачылі на індывідуальным лёсе адной з навучэнак народнай мастацкай вучэльні, Яўгеніі Магарыл.

Што тычыцца зала, дык тут якраз бракуе “візуалізацыі” гэтага ідэалагічнага канфлікту. Як дарэчы была б такая інсталяцыя пры ўваходзе ў гэты супрэматычны храм – зламаныя палітра і пэндзлі на падлозе, праз якія наведвальнік мусіць пераступіць – такі кошт “утверждения нового искусства”.

Андрэй Дубінін, г. Мінск

03.09.2019

(працяг будзе)

Апублiкавана 04.09.2019  22:07 

Нам пишут (о Дисне Витебской обл.)

В адрес редакции belisrael.info поступил такой «крик души» из Витебской области… Откликнитесь, кто может.

* * *

Дорогие земляки!

2018 год в Беларуси объявлен годом «малой родины». Мы предположили было, что ввиду сложного экономического положения заботу о деревнях и посёлках государство решило возложить на плечи «простых смертных». Но вот беда, нам оно собралось помочь «позаботиться» о родине, причём своеобразно: шесть домов Дисны, в том числе обладающих исторической ценностью, но соответствующего статуса почему-то не имеющих, мёрские власти намерены начать сносить не позже 14.01.2019 г.

Впрочем, вы ведь не на необитаемом острове живёте – видимо, знаете, как мы здесь существуем. И можно было бы нам всем и дальше, як кажуць браты-беларусы, «спаць у аглоблях», если б не совесть – элементарная благодарность нашим великим предкам-дисненцам!.. Да и деды-то наши были не намного хуже земляка нашего Евзебия Гриневского – деда славного Александра Грина! Они жили в не менее сложных условиях, но смогли оставить нам после себя шедевры искусства, науки, техники, философской мысли, экономического мышления.

И вот пять лет назад в Дисне было создано творческое объединение, названное «Алый парус». Объединив усилия, дисненские литераторы стали вещать на всех уровнях, воспевать и пропагандировать достоинства и заслуги родного города перед историей, привлекать внимание властей и общественности к проблемам Дисны. В одной районной газете за это время вышло около двадцати подборок совместных публикаций. Но дисненцы пишут, кричат, говорят, а их слова, по выражению классиков современной музыки Саймона и Гарфункеля, «как бесшумные капли дождя падают в колодец тишины». В лучшем случае – один ответ: «Спасайте себя сами!» Заметка в интернете так и называлась. Впрочем, клич «Спасение утопающих – дело рук…» мы помним ещё со времён соцреализма.

ТО «Алый парус»

Но время не стоит на месте, и выбор у Дисны невелик: либо окончательная катастрофа и придание городу, при сегодняшней численности жителей в полторы тысячи, статуса села, либо всё же – возрождение. Третьего, как учит История, просто не дано!

Из-за практически полного разрушения градообразующей промышленности возрождение города видится нам сегодня, пожалуй, только в туристическом направлении! Всё, что у нас осталось – десяток сохранившихся зданий столетней давности… Но с какой историей, в каком ландшафте! И чем больше мы думаем о наших перспективах, тем чаще на ум приходит идея автора сборника «На качелях времени» Аркадия Шульмана. А он утверждает, что, несмотря на огромные разрушения, которые понесла Дисна в годы войны и «мирного строительства», она удивительно кинематографична, является готовой площадкой для съёмок фильмов, так как сохранила «дух и прелесть старого местечка» и весь город, по сути, является уникальным музеем под открытым небом!

…Ну, есть же во Франции Каркассон – город-сказка, попадая в который создаётся ощущение, что время над ним не властно! Правда, у них, как у нас, ничего не взрывали и не закапывали в мирное время, иначе просто никто не знал бы о нём, а не то что хотел бы туда приехать! Но у нас и задача куда проще: масштабы мизерны. Ведь весь исторический центр Дисны умещается на одном квадратном километре… Почему бы не восстановить пару домов, не убрать асфальт с брусчатки легендарных улиц, не превратить Дисну в ту самую натуральную съёмочную площадку? Уже одно это позволило бы говорить о прибыли и самоокупаемости! Но главное, почему бы на этом крохотном клочке земли не восстановить старое и доброе, не увековечить память предков, не трансформировать Дисну из могильника в музей?!

Кому только мы не писали о том: Заместителю Премьер-министра, Министру информации, председателю областного исполнительного комитета, директору Института истории Национальной Академии наук РБ. Даже в Главное управление идеологической работы – с просьбой напечатать карту Мёрского района, если уж отдельно карту Дисны выпустить проблематично.

Самой адекватной была реакция первого заместителя Министра информации И. В. Луцкого (11.05.2016). Он положительно, по крайней мере на словах, воспринял предложение о проведении в Дисне республиканского фестиваля письменности в 2019 г., предполагавшее хотя бы косметический ремонт зданий и улиц. Но Луцкий предложил подождать лучших времён, т. к. в 2017 г. готовился фестиваль в Полоцке, а следующий раз в Витебской области – возможен только после всех других областей, т. е. не ранее 2023-го года…

Дисна на плане XVI в.

А сносить нас собираются… уже! И что им до того, что 20 января 2019 г. исполняется 450 лет со дня получения Дисной Магдебургского права. Мёры получили статус города в 1972-м, но в 1983-м уже отметили свой 350-летний юбилей! А в 2014 году уже… 500-й! Ну и вот, решила мёрская администрация – какая Дисна? Какие фестивали?! Кого волнует, что в Дисне бывал, писал и читал свои стихи сам великий Адам Мицкевич; учился этнограф, художник и философ Язеп Дроздович; ставил спектакли первого профессионального театра Беларуси новатор Игнатий Буйницкий… Дисненец Александр Рыпинский в 1840 г. издал свою «Беларусь», пусть и в эмиграции (во Франции) на польском языке. Исторические корни французского поэта Гийома Аполлинера (Вильгельма Альберта Владимира Александра Аполлинария Вонж-Костровицкого), одного из наиболее влиятельных деятелей европейского авангарда начала ХХ века, также ведут в Дисну!

Сегодня районная администрация всё это относит к истории… «Мёрской земли», или, с заискиванием перед польскоязычными, не знающими буквы «ё», – истории «мИОрщины»! Не важно, что хутор Мёры, зародившийся на монастырских могилах (название происходит от слова «мёртвые»), ещё сто лет назад едва насчитывал дюжину домов – оказывается, это их, а не наша история! У дисненской же администрации мнения никто и не спрашивает, при необходимости её просто меняют как перчатки! Да что говорить, для мёрского районного начальника уже стало обычным прилюдно восклицать, словно бить молотом по наковальне, что он «не собирается вкладывать деньги в какой-то там умирающий город»!

Ну, и где, думаете, захотят провести фестиваль в 2024 году, в свою 510-ю или… – 700-ю, 1100-ю годовщину, наши «мёртвые» хозяева? Догадайтесь!

Но мы не сдаёмся… Решение, что Дисна тоже город и нуждается в подводке газопровода, было принято на самых верхних эшелонах власти только благодаря поистине героическим усилиям бескорыстной и бескомпромиссной дисненки В. Грининой! Н. Гиргель вернулась из Москвы и, занявшись благотворительностью, даже стяжала у государства «Орден Евфросинии Полоцкой»! В Дисне она приобрела двухэтажный дом старинной застройки и спасла его от разрушения. В прошлом году её стараниями была спасена от закрытия (фактически уничтожения) дисненская городская пожарная часть в старинном здании с каланчой, которую так хотели прикрыть мёрские начальники…

Вообще, у них уже выработалась стандартная практика: старинные дисненские здания годами не ремонтируются. Когда эти раритеты начинают приходить в упадок, их закрывают и причисляют к аварийно-опасным, доводят до плачевного состояния, а затем скупают за бесценок или просто закапывают в землю. И в том, и в другом случае – здания обречены! Уже в XXI веке был уничтожен кирпичный завод, закопан в землю маслосырзавод, распродан по отдельным сооружениям плодоовощной, закрыты КСМ и КБО, разобраны на кирпич несколько столетних домов. Более чем наполовину разобран и шедевр нашей архитектуры – уездная больница над Двиной, построенная в 1903 г. на средства горожан, как и двухэтажные здания Казначейства и т. н. Дома трезвости!

А теперь позвольте задать ещё один вопрос: «Как вы думаете, кто более ста лет назад мог построить наши дома-памятники “на собственные средства”, какая нация тогда превалировала в Дисне»? Для ответа не обязательно обращаться к переписям населения. Достаточно вспомнить о первой же казни нацистами мирных жителей Дисны в июле 1941 г., когда были расстреляны первые десять человек из ста. Подобные децимации проводились в античной римской армии как наказание за трусость. А тут – среди мирного населения, по сфабрикованному обвинению в «обрыве телефонного кабеля»… И что же? Семеро из десяти – оказались евреями!..

И разве для кого-то секрет, что до Второй мировой войны белорусская культура формировалась в основном в деревнях. Города же, без ложной скромности, были произведением еврейской европейской культуры! И не надо лукавить, что евреи, мол, как всемирно известные «торгаши», строили города чужими руками. Загляните в любой источник – нет таких ремесленных, строительных, промышленных специальностей, которыми бы не владели евреи!

…В Одессе возведен прекрасный памятник, на котором начертаны великие слова: «Спасший одну жизнь – спасает целый мир!» Благодарные евреи установили его в честь тех, кто, рискуя собственными жизнями, спасал их соплеменников, укрывая от озверевших нацистов во время Второй мировой войны! А ведь и в Дисне известны подобные случаи. В частности, за укрывательство Ханки-портнихи в Дорожковичах была расстреляна и укрывавшая её женщина со своими ребятишками. А Енту Пастернак расстреляли вместе с укрывавшими её Николаем и Ниной Богдановыми. Нина, правда, оказалась только раненой, ей удалось потом выбраться из могилы и спастись…

Но позвольте спросить вас вот о чём: «А разве земля и родина белорусов – Великое княжество Литовское – на протяжении сотен лет, пока была свободной, не являлась благодатной, спасительной, «обетованной землёй» для европейского еврейства?!» С XIV века сюда бежали евреи со всей Европы. Почти никогда не знали они здесь ни гонений, ни погромов… Да вся история Дисны, фактически со времён придания ей статуса города знала одни только «привилеи» – льготы для творческих предприимчивых людей, всех сословий и национальностей, в том числе и евреев, оговоренные королём Сигизмундом Августом ещё в 1569 г. Не с тех ли самых первых времён и берёт начало дисненская община?! В истории Дисны, кстати, известен случай, когда местные евреи почувствовали притеснения со стороны старосты города в 1751 г. И что же? Они подали в суд, и их права со ссылкой на Конституцию 1678 г., снимавшую все возможные ограничения, неукоснительно были восстановлены.

Сегодня мы говорим о трудолюбии, терпимости, законопослушности белорусской нации. Но не евреям ли она должна быть благодарна за обретение этих достоинств? Не потому ль и гонима, и пренебрегаема в мире, и потерпела, и терпит она больше других, что относится, пусть наполовину, но к «богоизбранному народу»?! Кто сейчас возьмёт на себя смелость «отделить зёрна от плевел»?! Как бы ни было, беларусы и евреи имеют многовековую общую и богатую историю. Если же говорить о Дисне, то можно с полной ответственностью утверждать, что расцвет города, простите, имеет большее отношение к еврейской нации, чем к белорусской! Не хотим никого обидеть, но факт – упрямая вещь. Дисна до сих пор помнит имена Фридмана, Калмановича, Финкельштейна, Бимбада, Фокса, Шенкмана, Полея, Кункиса, Сосновика. А уж романтичный дисненский паром местные жители и сегодня не без юмора называют «мостом Рувима Лекаха» в честь великого сына Дисны, возродившего город из пепла последней войны, и даже готового было на заработанные его умом и стараниями дисненцев средства построить мост через Двину, чего, к сожалению, не допустили… История города могла стать совсем иной, появись у Дисны прямой выход к железнодорожной станции Борковичи в 12 километрах. Мост через Двину (даже два) строили в войну немцы, поляки до этого просто хотели проложить прямо в Дисну железную дорогу… Но увы!..

И вот, всякий раз проходя по Дорожковской (настоящее, историческое название) улице, не перестаём умиляться: «Вы посмотрите, сколько души вложено в каждый кирпичик-камушек кладки нашей многострадальной городской губернской больницы. Как великолепны ажурные линии её очертаний!» Неспроста именно у её живописных стен выступал знаменитый пролетарский поэт Демьян Бедный (Ефим Придворов)… Это сооружение хочется сравнить даже не с замком, а с храмом! Чем, скажите, оно хуже костёла святой Анны в Вильне, о котором Наполеон говорил, что хотел бы унести его в Париж, если б оно только уместилось у него на ладони!.. Всё та же кирпичная вязь, но назначение другое, соответственно, и формы. А качество кладки ничуть не уступает виленскому. Не удивимся, если выяснится, что ваяли и виленскую, и дисненскую красоту мастера одних и тех же династий!.. Так почему дисненским творениям до сих пор не придан статус исторической ценности?!

…Но нашим люмпенам-вандалам – кузнецам «новой жизни» – некогда вникать в высокие материи. Без угрызения совести долбят и долбят они остатки дисненской красоты своими ненасытными «клювами», пуская их на кирпич для своих печей и сараев! Кувалдой по красоте, кувалдой по истории… До какого «светлого будущего» так можно достукаться?!..

И потому все мы, кто не равнодушен к судьбе своей «малой родины» – великого тысячелетнего града Дисны, обращаемся к землякам во всём мире, ко всем выходцам из Беларуси, ко всем людям доброй воли!

Дорогие друзья, Холокост не окончен в двадцатом веке! Он продолжается и сегодня, но если раньше убивали самих евреев, то сейчас разрушают их материальную культуру, духовное наследие. Мы уж не говорим о восьми синагогах, уничтоженных в Дисне… Нужно срочно спасать хотя бы последние остатки города – осколки улиц – здания! Ну, а братскую могилу 3800 узников гетто в Дисне давно пора бы уже сделать общебелорусским мемориалом, подобным всемирно известной Хатыни!

Считаем необходимым привлечение внимания к проблемам Дисны всего мирового сообщества, потому что на уровне одной Беларуси решить их пока просто невозможно. Видимо, требуется попечительство Евросоюза, ЮНЕСКО… Дисна вполне могла бы получить официальный статус самого маленького города Беларуси и, соответственно, вступить в ассоциацию малых городов Европы. (В России – такая точно есть.) Тогда, возможно, для спасения города станет реально создание целевого фонда и выделение необходимых средств, независимо от гособеспечения. Кстати, даже статус самого маленького города страны следует установить быстро, чтоб наши начальники не успели «переквалифицировать» город в село!

В перспективе мы видим Дисну всемирным музеем-городом еврейско-белорусской культуры, «белорусским Каркассоном». Он очень компактный, и если вкладывать не в него, то куда? Что может быть рентабельнее? Считаем, что сегодня вполне реально восстановить хотя бы несколько аварийных зданий, одну-две улицы в центре, по крайней мере, одну синагогу, установить памятник уроженцу Дисненской земли – «отцу современного иврита» – Э. Бен-Йехуде.

Мы пытаемся делать всё, что в наших силах. На встрече с представителями администрации области, в 2016 г. прибывшими разбираться с письменными обращениями граждан, жители требовали передать Дисну Полоцкому району (благо до его границы считанные километры) или даже под сень Полоцкого историко-культурного заповедника, непосредственно подчиняющегося Минску. Ни для кого не секрет, что Дисна возникла как Копец-городок – замок полоцких князей в XI веке.

Чтобы вдохнуть новое дыхание в туристическое направление, мы разработали и аванпроект реновации дисненского замка в контексте объекта всемирно известного торгового пути «Из варяг в греки». Замок, кстати, был деревянным, и его возведение потребует скромных затрат, по сравнению, скажем, с известными Мирским, Несвижским замками. Но наш не включили даже в национальную программу сбережения 38-ми замков Беларуси. Мы пытались выйти на международные организации, в частности, на фонд «Трансграничное сотрудничество», но для получения гранта требуется предоставление полного пакета документов. Это означает, прежде всего, разрешение от Министерства культуры. Но затяжная переписка с Институтом истории НАН РБ ни к чему не привела – там хотят «деньги вперёд». Так круг и замыкается.

Макет Дисненского замка (Ж. Проколущенко, Д. Пугачевский)

Поэтому обращаемся ко всем, кто имеет ум, совесть, власть, средства: «Подскажите, помогите!»

Ибо, как в известном фильме «Аватар», и к нам пришло время объединить все силы для спасения нашего дорогого, заветного, фамильного древа!

Пришло время перефразировать известную фразу: «Отступать некуда: позади – Дисна!»

Жанна Проколущенко, Джемма Пугачевская, Дмитрий Пугачевский

Адрес для переписки и консолидации действий: info@dzisna.by

Опубликовано 08.12.2018  21:21

Витебские евреи в 1918 году

В городе-на-Двине выходит интересная интернет-газета – «Витебский курьер», а в ней – не менее интересная рубрика «История». Так, почти весь 2018 год авторы «ВК» рассказывали, чем жил советский Витебск 100 лет назад – по материалам старых газет и не только. Мы выбрали некоторые фрагменты – прежде всего, имеющие отношение к евреям и еврейству.

* * *

Иллюминированные пароходы на Двине, гудки, плакаты и транспаранты, нарисованные под руководством Марка Шагала… 7 ноября 1918 года в 13.30 в Витебске началось шествие в честь первой годовщины праздника, который станет главным в году на ближайшие 73 года.

Планировалось, что Октябрьскую революцию в Витебске будут праздновать 4 дня с карнавалом, парадом и митингами, но после решили ограничиться всего сутками с половиной.

Комиссию по подготовке к празднику возглавлял Марк Шагал, ее члены заседали в гостинице «Брози». Художники должны были создать к демонстрации 350 плакатов, 7 арок и оформить 3 трибуны на площадях.

Плакаты Шагала отличались по форме от привычных советских плакатов — они были символичными, динамичными, аллегоричными. Комиссары спрашивали, почему корова зеленая, а дамы хихикали над «безнравственными» картинами. Предположительно, речь идет о полотне «Двойной портрет с бокалом вина», где Белла несет Шагала на плечах. Все это припомнят художнику во время подготовки к празднику 1 мая.

(прочитано здесь)

Опыта организации таких мероприятий не было. И получилось так, что первый юбилей Октября соединил в себе традиции боевых выступлений рабочих под красными флагами с обычаями народных гуляний и массовых уличных представлений.

В газете «Известия Витебского губернского Совета», выпуски которой хранятся в Государственном архиве Витебской области, осенью 1918 года губернский уполномоченный по делам искусств Марк Шагал размещал объявления с призывами к художникам Витебска и Витебской губернии.

Газета «Известия Витебского губернского Совета» от 26 сентября 1918 года. Фото Светланы Васильевой

Кроме того, в выпуске газеты от 16 октября 1918 года Марк Шагал призвал:

“Всем лицам и учреждениям имеющим мольберты, предлагается передать таковые во временное распоряжение Художественной Комиссии по украшению Витебска к октябрьским празднествам”.

(см. здесь)

Все плакаты, щиты и т.п. украшения возвратить!

Все учреждения, как частные, так и правительственные, должны в трехдневный срок с сего числа возвратить в подотдел изобразительных искусств (Бухаринская, 10) все плакаты, щиты и т.п. украшения. Учреждения, желающие оставить у себя вышеуказанные предметы, должны подать соответствующее заявление в канцелярию подотдела изобразительных искусств от 10 до 3 часов дня. Председатель комиссии Крылов. Губернский уполномоченный по делам искусств Марк Шагал.

Сахар с тараканами (юмор)

Владелец кофейни гр. Гуревич изобрел вещество, заменяющее сахар. В настоящее время в кофейной гр. Гуревича подается кофе не с сахаром, а с тараканами. Это обходится значительно дешевле и одновременно заменяет и сахар, и жировые вещества, за недостатком в городе мяса. Приходится только удивляться горячему темпераменту нашей милиции, которая, вместо того, чтобы представить гр. Гуревича к награде за его полезное изобретение, почему-то привлекает его к ответственности.

(здесь)

* * *

Тайный мыловаренный завод

Милицией 4-го участка составлен протокол на Моисея и Хаима Соснер, проживающих в доме №6 по Кантонической улице, за тайную выделку мыла.

Отголоски выступления анархистов

Никифор Яковлев обвиняется в том, что, состоя в Витебской группе анархистов, во время их выступления 29 апреля насильственно отнял у гр. Иосифа Римера кошелек с 425 рублями. Дело возникло по заявлению Римера и Швайнштейна, которые в суд не явились. Трибунал дело слушанием отклонил, а Римера и Швайнштейна оштрафовал за неявку в суд на 500 рублей каждого.

Лошадь будущего (юмор)

Некоего художника, нарисовавшего зеленую лошадь, спросили, где он видел такого коня. «Это – лошадь будущего, — гордо объявил художник. – Я видел ее во сне». – «Вероятно, в летаргическом?»

Интервью — в приказном порядке (юмор)

За последнее время жизни витебских репортеров стала невыносимой. В какое учреждение репортер не заглянет, ему грозно заявляют: «Садитесь». Он садится. «Возьмите бумагу и перо и пишите». – «О чем?» — «Интервью со мною». И пишут репортеры интервью. Стонут, а пишут.

(здесь)

* * *

Дом №2/1 по улице Замковой — первый по четной стороне. Здесь жили Юдэль Пэн, зубной врач Cамуил Хейн и его жена Берта. Он находился на углу улиц Замковой и Гоголевской улиц (сегодня – Замковая и Ленина).

Справа дом, в котором жил Ю. Пэн. Фото: evitebsk.com

С 21 ноября 1918 года (cудя по ценам, приведенным ниже, вероятно, имелся в виду всё же 1917 год. – belisrael) в доме №2/1 открылись два зубоврачебных кабинета, в которых оказывали медицинскую помощь служащим советских учреждений.

Лечением зубов занимались зубной врач Самуил Хейн и его жена Берта. Они вели прием ежедневно с 11 до 19 часов, с перерывом на обед – с 15.00 до 16.00.

Прием был платный: за визит нужно было заплатить 1 рубль, чистка зубов стоила 3 рубля, удаление с болью – 2 рубля, без боли – 5 рублей. Также здесь можно было поставить цементную или гуттаперчевую пломбы за 4 рубля, серебряную пломбу за 5 рублей, фарфоровую – за 6 рублей и даже золотую – за 35 рублей.

К слову, зубоврачебный кабинет в квартире Хейнов работал еще и до революции.

(здесь)

* * *

Сын украл у отца 20000 рублей

Милицией 1-го участка составлен протокол о краже 10500 рублей деньгами и разных вещей на сумму 20000 рублей у Шмерки Бескина, на Конной площади, №17, сыном его Липманом, который успел скрыться.

Еврейские детские сады и школы

Витебский губернский комиссариат по еврейским национальным делам доводит до сведения, что культурно-просветительным отделом комиссариата открываются два детских еврейских народных сада возраста от 4 до 7 лет: один – по Богословской улице, дом № 5/А, а второй – по Лучесской улице, дом №10.

Культурно-просветительный отдел еврейского комиссариата доводит до сведения, что им открываются на днях три еврейских школы с дневными занятиями.

Протест против еврейских погромов

Последние дни печать пестрит сообщениями о волне еврейских погромов в Галиции и Польше… Долг каждого революционера и социалиста – протестовать и бороться против подобных позорных для цивилизованного мира явлений… Ввиду этого, комитет Еврейской социал-демократической рабочей партии «Поалей цион» устраивает сегодня, 7 декабря (1918 г.), в Городском театре митинг протеста против этих погромов… Вход свободный. Начало ровно в 2 часа дня.

(здесь)

* * *

В одной из корреспонденций было упомянуто «выступление 29 апреля». Можно предположить, что речь идет о чем-то безобидном, раз потерпевшие даже не явились в суд. Но в книге израильского историка Аркадия Зельцера «Евреи советской провинции: Витебск и местечки 1917 – 1941 гг.» (Москва, 2006) настроения в городе рисуются более мрачными красками, и выходит, что на анархистов то «выступление» свалить нельзя. Приводим несколько абзацев:

Весной 1918 г. погромные настроения на фоне заметного ухудшения экономического положения повсеместно усилились. То, что продовольственная управа в Витебске не смогла обеспечить население мукой к христианским праздникам, лишь обострило ситуацию. По городу поползли слухи, что евреи «забрали всю муку на свою Пасху». Базарные торговки отказывались продавать евреям продукты, приобретенный евреями товар часто отбирался и даже уничтожался. Сильные антисемитские настроения были и во многих красноармейских частях. Вечером 29 апреля, в праздник Лаг Баомер, во всех частях города начался погром, сопровождавшийся избиением и ограблением евреев, разгромом расположенных на центральных улицах еврейских магазинов и частных домов [«Еврейская неделя», 1918. 18 марта; «Известия витебского совета», 1918. 3 мая. По сообщениям прессы, было убито 7 человек и ранено около 20, разграблено около 25 лучших еврейских магазинов города. Общий ущерб составил около 700 тыс. рублей (там же)].

Лозунги социального переустройства (погром направлен исключительно против еврейской буржуазии) соединялись у погромщиков с требованием удалить евреев из всех советских учреждений – «сбросить от власти жидов, довольно им царствовать над нами. На следующий день толпа женщин, к которой присоединились хулиганы, разгромила продовольственную управу, избив одного из работников-евреев [«Известия витебского совета», 1918. 1 мая].

Власти, напуганные размахом беспорядков, ввели в городе военное положение и с помощью войск быстро восстановили спокойствие… Наряду с организационными были предприняты агитационные меры. Съезд крестьян в Витебске в июне 1918 г. осудил антисемитизм и потребовал вести беспощадную борьбу с погромщиками [«Еврейская неделя», 1918. 27 июня; «Рассвет», 1918. 16 мая; «Известия витебского совета», 1918. 3 мая, 10 мая]…

Таким образом, евреи Витебска уже к середине 1918 г. оказались перед непростым выбором – приспособление к новой власти или ее отторжение – и перед вопросом, не вызовет ли падение этой власти антиеврейский разгул.

Опубликовано 05.12.2018  16:33

Витебск против “Хрустальной ночи”

Как витебляне 80 лет назад протестовали против еврейских погромов в гитлеровской Германии

Сергей Мартинович
Авторские статьи, История

«Хрустальная ночь» глазами витебской общественности в 30-х годах прошлого века

80 лет назад, в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, на территории фашистской Германии, незадолго до того аннексированных ей Австрии и Судетской области, а также в «вольном городе Данциге» прошли инспирированные гитлеровцами массовые еврейские погромы, вошедшие в историю под названием «Хрустальной ночи», или «Ночи разбитых витрин». О том, какова была реакция витебской общественности на это трагическое событие, будет рассказано в этой статье.

Поводом к началу еврейских погромов, прокатившихся по Германии, стало произошедшее 7 ноября 1938 года в Париже убийство немецкого дипломата, совершенное Г. Гриншпаном.

Многие историки считают, что преступление это было заранее спланированной германскими спецслужбами провокацией.

Уже 8 ноября в фашистской Германии начались погромы, продолжавшиеся несколько дней. Начало им положили действия переодетых в гражданскую форму штурмовиков, членов нацистской партии и молодежной организации «Гитлерюгенд», получивших накануне специальные приказания.

Полиция либо не вмешивалась в события, либо оказывала помощь погромщикам в проведении арестов евреев и расправ над ними.

Кульминацией этой трагедии стала ночь с 9 на 10 ноября, когда во всей Германии и на подконтрольных ей территориях было уничтожено свыше 7 тысяч принадлежавших евреям магазинов, сожжено более 1000 синагог, множество еврейских школ, больниц, жилых домов.

Улицы германских городов были усеяны осколками стекла разбитых витрин, из-за чего ночь погрома назвали «хрустальной». Немецкие страховые общества отказались компенсировать владельцам потерю их имущества.

Точное число погибших от действий погромщиков установить не удалось, но их число могло дойти до 2,5 тысяч человек. Ещё 213 тысяч евреев вскоре покинули Германию.

Разбитый погромщиками еврейский магазин. «Витебский рабочий», 1 декабря 1938 г.

Еврейские погромы в гитлеровской Германии широко освещались в прессе всех государств мира. В СССР первая публикация о зверствах немецких фашистов появилась в «Правде» за 11 ноября 1938 года. С этого момента до начала декабря 1938 года центральные газеты печатали материалы о происходящих в Германии бесчинствах и реакции на них мирового сообщества.

Рисунок Бориса Ефимова из газеты «Известия» за 18 ноября 1938 г.

Люди нашей страны массово высказывали осуждение преступлениям гитлеровских погромщиков. В то время в народе была жива память о еврейских погромах, происходивших в царской России.

27 ноября 1938 года в Москве, в Большом зале консерватории, состоялся митинг интеллигенции, единодушно принявший резолюцию с осуждением германских нацистов. На митинге выступали писатели А. Толстой, Л. Соболев, В. Катаев, А. Корнейчук, артисты С. Михоэлс, А. Гольденвейзер, Н. Хмелев, архитектор В. Веснин, художник А. Герасимов, кинорежиссер Г. Александров.

В столице Белорусской ССР Минске 29 ноября 1938 года в Зале съездов Дома правительства прошел общегородской митинг интеллигенции, собравший 1800 человек. С антифашистскими речами выступали профессора С. Мелких, Д. Голуб, президент Академии наук К. Горев, поэтесса Эди Огнецвет.

Антифашистский митинг советской интеллигенции в Москве. «Известия», 28 ноября 1938 г.

Свой голос к голосу протеста против преступлений немецкого фашизма присоединили и жители Витебска.

На антифашистском митинге в Витебском медицинском институте. «Звязда», 2 декабря 1938 г.

1 декабря 1938 года в Витебске прошли митинги учителей (400 человек), студентов, преподавателей и научно-технических работников медицинского и ветеринарно-зоологического институтов, а также лесозавода №13 имени «Правды».

Газета «Витебский рабочий» писала:

Как только электрический звонок обвестил об окончании занятий, студенты и научно-технические работники медицинского института начали собираться в большой аудитории на митинг, созванный в связи с еврейскими погромами в фашистской Германии.

«Трудящиеся всех стран содрогаются от тех зверств, которым подвергается еврейское население Германии со стороны фашистских варваров», — говорит, открывая митинг, председатель месткома института т. Шамес. – Все мы выражаем свой безграничный гнев подлым действиям озверевших фашистских головорезов».

Первое слово получает доцент, товарищ Энтин. «Фашизм ведет некогда культурную страну назад к темным временам средневековья. Сегодняшняя фашистская Германия – это страна разбоя, варварства, погромов, страна лютого фашистского террора над трудящимися».

«Мы, советская интеллигенция, как и весь советский народ, — продолжает т. Энтин, — выражаем свой гневный протест, свою пылающую ненависть по поводу погромов, организованных германскими фашистами»…

Научный сотрудник т. Куличенко, студенты Эйдельман, Железинский и другие высказали свое презрение фашистским погромщикам, которые действуют в Германии… 

Витебская больница-мединститут. «Витебский пролетарий», 7 ноября 1937 г.

Рабочие, административно-технический персонал и служащие лесозавада №13 имени «Правды» собрались на митинг протеста погромными действиями озверевшего германского фашизма. «Ничто не остановит погибели германского фашизма. Предпринятые им еврейские погромы еще больше объединят трудящихся Германии в борьбе против фашизма. Германский фашизм постигнет удел русского царизма, который искал спасение от народного гнева в разжигании национальной вражды… В борьбе против фашизма укрепится народный фронт!»

… Выступил учитель 6-й школы тов. Лукашенко. Он сказал: «Разбитые вывески, разгромленные магазины, кровь, концентрационные лагеря. Ужасная картина. Тяжело найти такие слова, чтобы выразить ненависть фашизму, который является организатором еврейских погромов. Погромы – это предсмертные судороги фашизма. Фашизм – это еще не Германия, заявляет германский народ. Фашизм будет уничтожен этим же самым народом».

Из речи тов. Ковалева.
«Товарищи! Тяжело себе представить, что среди бела дня на улицах больших и малых городов Германии проводят свою «работу» бешеные двуногие собаки, убивают, калечат, режут и жгут женщин, стариков и юношей, сыновей и дочерей еврейского народа. Улицы городов Германии превращены в поле охоты на людей, как на животных. Еврейские погромы – это предсмертные судороги фашизма…»

Студенты и преподаватели Витебского ветеринарного института. «Витебский рабочий», 25 июня 1940 г.

В принятой студентами и преподавателями ветеринарно-зоологического института резолюции митинга говорилось:

Глубоко возмущенные, собрались мы, студенты и научные работники Витебского ветзооинститута, чтобы высказать наш гнев и наше презрение по адресу фашистских каннибалов и погромщиков. Мы также знаем, что фашизм – это не германский народ. Германия труда и науки, культуры и искусства не имеет отношения к фашистским зверствам. Она вместе со всеми честными трудящимися мира возмущена зверской расправой фашистов… Мы ставим к позорному столбу фашистских бандитов – этих человеконенавистников, людоедов. Их будут проклинать поколения…

Еврейские погромы в Германии. Фотография из газеты «Витебский рабочий» за 2 декабря 1938 г.

Часто на антифашистских митингах в Витебске выступали люди, помнившие еврейские погромы в дореволюционной России и погромы, устроенные иностранными интервентами в годы Гражданской войны. Свидетельства этих людей прозвучали на прошедшем 4 декабря 1938 году в клубе «Профинтерн» митинге интеллигенции Витебского района.

Районная газета «Колхозная трибуна» писала:

Митинг открывает заведующий Витебским районным отделом народного образования тов. Пискунов. «…Мы еще хорошо помним царские погромы, которые проводились над евреями, татарами, армянами с целью отвлечь внимание народа от революции. Наш белорусский народ помнит кошмарные годы германской оккупации, зверскую расправу оккупантов над лучшими сыновьями народа, разрушение городов и деревень. Все эти факты бледнеют перед теми дикими зверствами, которые происходят сейчас в Германии…»

Из речи тов. Чативской.
«Я хорошо помню погромы в царской России, направленные против евреев. Я уже стала забывать о них и не хочу вспоминать… Мы победили царизм, я убеждена, что возмущенный народ Германии победит и фашизм».

К сожалению, не оправдались надежды на солидарность трудящихся разных стран, на гибель нацизма под грузом собственных противоречий, на уничтожение фашизма силами одного лишь германского народа. «Коричневая чума» была стерта с лица земли силами Красной Армии и армий стран-союзников в годы Второй мировой войны. И наш народ положил колоссальные жертвы на алтарь Великой Победы.

20 впечатляющих фактов про витебское гетто

Трагедия витебского гетто. Свидетельства преступления (видео)

Опубликовано 10.11.2018  23:26