Враньё никогда не станет правдой

02-10-2022 (21:58

Ивар Калныньш: К распаду СССР я и мои друзья отнеслись с некоторой иронией

update: 03-10-2022 (12:42)

Многие представители творческого цеха, преуспевшие во времена “развитого социализма”, оценивают действия Путина как возвращение к светлому прошлому, намеренно не замечая, а иногда и поддерживая вопиющие “перегибы” нынешней российской внутренней и внешней политики. Поэтому среди оценок недавнего инстаграм-манифеста Аллы Пугачевой даже появлялось мнение, что чуть ли не сам Советский Союз в лице Примадонны отмежевался от кремлевского курса. Ивара Калныньша, конечно же, с Советским Союзом отождествлять не стоит, но он в какой-то мере был одним из его символов, секс-символом “первого в мире социалистического государства” и героем-любовником союзного масштаба. Конечно, на экране. Что думает он о своем прошлом, о стране, которой бредит российская пропаганда, и о стране-наследнице, популярнейший актер согласился рассказать читателям сайта Каспаров.Ru.

— Ивар, как получилось, что вы не были ни пионером, ни комсомольцем?

— Не потому, что я какой-то “анти”. Пионером я не стал, потому что мой дядя сидел в Воркуте. Ему дали двадцать лет. И мама сказала: “Пока мой брат в Воркуте, вы с братом не будете пионерами”. Я в школе поднял руку, и со мной еще несколько одноклассников, и мы сказали: “Можно, мы не будем пионерами?” Комсомольцем я не стал, потому что учился в вечерней школе, все, кто там учился, были в комсомольской ячейке по месту работы. В вечерней школе ее попросту не было, так что никто особенно не пытался затянуть меня в ряды комсомольцев, а сам я, конечно, не стремился.

— Дядя вам рассказывал о Воркуте?

— Да, конечно. Он отсидел одиннадцать лет, с криминалитетом, как политзек. Фактически ни за что. А при Хрущеве ему сказали: “Нет состава преступления, поезжай домой”. После возвращения он прожил всего пять лет. Никто и никогда даже не извинился перед ним.

Но я знаю не только историю дяди, у меня и другие родственники были репрессированы. Еще до войны, в 1941 году членов моей семьи депортировали из Латвии. 14 июня эшелоны с местными жителями уходили из Риги на восток. Женщин и мужчин высылали отдельно. Мужчины почти все пропали. Женщин с детьми везли в вагонах для скота до Красноярска. Они еще не успели добраться до конечной точки высылки, когда началась война. Потом их сплавляли по Енисею вниз, где Дудинка, моя жена там родилась — поселок Усть-Порт, Таймырский район.

Только при Хрущеве смогли вернуться в Латвию те, кто захотел. Конечно, там образовались какие-то семьи, какие-то отношения, и кто-то навсегда остался оторванным от родины. Очень много подобных историй.

— Насколько популярный советский фильм “Долгая дорога в дюнах”, в котором затрагивается история депортации латышей, соответствует реальным событиям?

— Настолько, насколько это соответствовало советской идеологии. Давайте понимать, что автором сценария сериала является бывший первый секретарь Юрмальского горкома партии, откомандированный в Латвию из Украины, которому помогал профессиональный сценарист из Молдовы. Местному “кадру” никто бы этого не доверил.

— Ваша мама и представители ее поколения как воспринимали свою советскую реальность?

— Мои родители родились в начале века. Мама — в 1910-м, а в 1982-м ушла. Она воспринимала это как недоразумение. Однажды увидела в моем учебнике фотографию, где толпа людей, стоящая на рельсах, сфотографирована рядом с заводом ВЭФ, а над ними плакат на латышском языке: “Просим присоединить нас к Советскому Союзу”. И мама говорит: “Я тоже в этой толпе стою”.

Она только приехала в город из деревни и работала на заводе. И вот в 1940 году, когда вошли советские танки, к ним в цех ворвалось несколько вооруженных людей. Кто-то из них выстрелил в потолок, другой вырубил рубильник, и всех из помещения выгнали на улицу. Пока женщины не поняли, что происходит, два “освободителя” подняли этот плакат, а третий все это “единодушие” сфотографировал, после чего скомандовал: “Марш обратно к станкам”. И таким образом создавалась легенда о добровольном присоединении балтийских стран.

Уже тогда вся эта государственная конструкция была основана на вранье — вранье и еще раз вранье — а также на жестокости и запугивании.

— Когда вы решили стать актером, то мечтали о всесоюзной славе или хотели работать в театре, для латышского зрителя?

— Конечно, я, как и все молодые актеры, мечтал о кино. До того, как поступить на театральный факультет консерватории, я учился в студии молодого актера при Рижской киностудии. Многие из этой студии снимались в кино. Не было другой страны, других возможностей, поэтому да, советское кино выглядело очень привлекательным. Иногда я слышу, что якобы поддерживал власть своим талантом, но это не так, я с нею сотрудничал ровно в том объеме, чтобы иметь возможность заниматься любимым делом.

— Вы все-таки чувствовали себя немножко иностранцем?

— Мы все знали, что западный мир не признавал эту территорию как Советский Союз. После 1945 года в Вашингтоне продолжало работать Латвийское посольство, где даже можно было получить латвийское гражданство. И на дипломатических приемах советские дипломаты всегда смотрели на своих “балтийских коллег”, мягко говоря, с недоумением. Мы так и чувствовали себя — своего рода включением в инородное тело.

— То есть вы, как латыш, всегда понимали, что находитесь в вынужденной ситуации, это не было естественным для вас?

— Нет, поэтому наших артистов часто приглашали на роли противников. Я как-то сидел в одной гримерке с артистом старшего поколения, Валентином Скулме, мы вместе снимались в картине “Театр”. И он сказал мне, что в немецкой армии прошёл все звания — от рядового до генерала. В кино, конечно. Мне повезло, я моложе, и мне доставались роли в основном советских людей. Даже доверяли ментов сыграть. (Улыбается.)

Так вот, во время войны Валентин Скулме попал в батальон, сформированный в немецкой армии. Добровольно-принудительно. То есть тех латышей, кто не хотел вступать в этот батальон, расстреляли, и другие захотели. Рабы и пушечное мясо нужны всем тоталитарным режимам. Мой старший коллега попал в эту армию, а где-то на территории Германии — в плен к американцам. Потом находился в лагере во Франции, вернулся очень худой, таким и остался навсегда. Ему грозила Сибирь, но в театре тогда был директором участник гражданской войны в Испании, боровшийся против Франко, и он практически спас своего актера.

— Как человек, пользовавшийся всесоюзной славой и всенародной любовью, какие вы имели преимущества?

— Много работы. (Смеется.) Как правило, я отказывался от ролей в кино именно потому, что был очень занят. Но на зарплату, например, в театре, это никак не влияло. Два у тебя спектакля в месяц или 42, как было у меня однажды, ты все равно имеешь свой оклад.

Кино — это, конечно, дополнительный заработок, но ставки в нем тоже были более чем скромными. Минимальная ставка — 6,50 руб. за съемочный день, потом — 12,50, 16,50, 22 руб., 42 и 56 — это у народных артистов СССР. Мы с коллегами делали небольшие эстрадные программы, с которыми выступали буквально на любых площадках, если за это платили.

А что касается преимуществ нематериального характера, если не было билетов на самолет, я, зная, где экипаж пьет кофе, мог туда подойти и попросить взять меня на борт. Несколько раз летал так в кабине вместе с пилотами.

— Давайте поговорим о заграничных полетах. Вы помните свой первый выезд за пределы СССР?

— Да, мои первые “заграницы” — это Куба и Румыния. Вернее, Куба оказалась запасным направлением. Мне однажды позвонили и спросили: “Куда вам отправить сценарий? Съемки будут проходить в Африке”. — “Не присылайте сценарий, я согласен”, — сказал я.

Нам очень хотелось куда-то вырваться. Потом Африку поменяли на Кубу, я, конечно, согласился на все, полетел и сыграл эпизод. Пять лет назад я специально поехал с семьей посмотреть, как эта Куба выглядит сейчас. Ну да, есть разница в моих впечатлениях, потому что я был там впервые в 1983 году.

В Румынии тоже были съемки. Суточные — два с половиной доллара, люди еще умудрились какие-то сувениры своим родным купить. Это было унизительно, еще и приходилось отвечать на вопрос ответственного товарища о своей моральной устойчивости.

— Как вы восприняли развал Советского Союза?

— Эта экономическая система должна была развалиться. В моем кругу все были в этом уверены, моя мама была в этом уверена, и даже моя бабушка была в этом уверена. Понятно, им приходилось быть осторожными, поэтому бабушка говорила мне: “Слушай, что я говорю, но учись хорошо”.

К распаду СССР я и мои друзья отнеслись с некоторой иронией, а большинство латышских коммунистов по собственной инициативе и с энтузиазмом отказались от своих партбилетов и даже запретили свою партию. Никто не переживал, не огорчался.

Мне сейчас очень трудно объяснить детям, что значит жить за железным занавесом, я хочу показать им мир и подарить то, что мне родители не могли подарить. Поэтому мои дети побывали почти на всех континентах и знают, что в разных странах “мама” говорят по-разному.

— Ваши дети смотрят фильмы с вашим участием?

— У меня до недавнего времени не было что им показывать. Во время пандемии я посмотрел CD со своими фильмами, которые приобрел на Горбушке и на Брайтоне. Пришел к выводу, что большинство можно аккуратненько собрать, упаковать и выбросить. Моим детям даже смешно это показывать. Конечно, есть исключения, которые им действительно стоило бы посмотреть.

— Недавно в Риге был демонтирован “Памятник воинам Советской Армии — освободителям Советской Латвии и Риги от немецко-фашистских захватчиков”. Это стало каким-то резонансным событием внутри латвийского общества?

— В Риге есть Памятник Свободы, установленный в 1935 году. Это прекрасное произведение искусства, средства на установку которого собирали на улицах, люди с желанием жертвовали деньги. При установке памятника, о котором вы говорите, тоже пытались имитировать народное воодушевление, поэтому придумали удержать со всех работающих однодневную зарплату.

Разница и отношение к двум памятникам очевидны. На мой взгляд, это не та тема, которая заслуживает массового обсуждения. Латыши сами построили и сами снесли. Идеологическая ценность памятника всегда была сомнительной. Как и художественная, потому что, по сути, это пример творческого плагиата. Такой же монумент, только в нем пять звезд и спираль по-другому расположена, есть на въезде в Севастополь со стороны Балаклавы.

— Я слышала, что этот памятник местные жители называли “памятником оккупации”.

— По сути, советская армия дважды оккупировала Латвию — в 1940-м и в 1944-м, и эта оккупация мало чем отличалась от немецкой. Там, где было в Риге Гестапо, устроили КГБ. В том же здании. Сейчас там музей. А там, где был демонтированный монумент, будет какая-то спортивная площадка или что-то символичное. А после прихода Советской армии в конце Второй мировой на этом месте демонстративно были повешены представители немецкого командования.

У этой локации непростая история. Название парка, в котором был установлен упомянутый памятник, “Парк Победы”, не имеет отношения к советскому оружию. Парк назвали в 1925 году в честь победы армии Латвийской республики, провозглашенной в 1918 году, над российской западной добровольческой армией под командованием генерала Бермондта. Так что рано или поздно установленный в парке советский памятник убрали бы, но война в Украине ускорила этот процесс.

— Вы, как уроженец Балтии, разделяли русских и украинцев? Или вам они казались одним народом, на чем настаивает российская пропаганда?

— Я эту разницу всегда чувствовал. Это разные люди, с разным историческим бэкграундом, с разным менталитетом. Это разные славяне, включая поляков, белорусов, чехов, словаков, с которыми я имел счастье и работать, и встречаться. Я много снимался в Украине — и на студии Довженко, и на Одесской киностудии. И вообще много ездил по Советскому Союзу, так что никогда бы не поставил знак равенства между представителями разных народов, живущих в такой огромной стране. Я думаю, что самое неуважительное — отрицать существование украинцев, утверждать, что нет такого народа. Это уровень тех самых шариковых, которые воспроизводились советской системой несколько поколений.

— А как вы считаете, чем вызвана оголтелая нелюбовь к украинцам в российском сообществе даже на бытовом уровне?

— Мне это непонятно. Я думаю, и представитель так называемого глубинного народа не сможет это объяснить. Есть группа людей, которая устроила этот массовый психоз, которая занимается демагогией и пропагандой. Они врут, и сами поверили в свое вранье, если даже не поверили, то хотят доказать, что они же правду говорят. Но все-таки вранье никогда не станет правдой, неважно, сколько раз его повторяешь. Говно есть говно, шоколадом никогда не станет, и не важно, в какой упаковке.

— Изменилось ли ваше отношение к россиянам после 24 февраля?

— Это для меня было шоком. К каким-то знакомым мне россиянам изменилось отношение однозначно. Чтобы не разочаровываться, я не звоню никому. О некоторых просто забыл. Общаюсь только с теми, кто сам мне звонит и с кем у нас совпадают взгляды на происходящее.

— А как вы оцениваете последние события?

— Немцы, отступая из Латвии, отлавливали молодых мужчин на улицах. Мой папа просто ускользнул. Ресурсы Германии заканчивались, собирали хоть сколько-то трудоспособных, которыми надо было просто дырки затыкать. Насильно вывозили. И для меня новый виток этой войны — это отступление Путина. Поэтому я не думаю, что российская армия двинется на страны Балтии, как предрекают многие политологи. По-моему, 1940 год не повторится. Путина уже никто не боится, и вранье уже не работает. Надо Оруэлла читать.

Глория Гриффон

Источник

Опубликовано 03.10.2022  22:03