(продолжение; предыдущая часть здесь)
НАЧАЛО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ПУТИ
Зимой 1959 года я приехал домой. Искать работу в своём городе или районе не стал, решил вернуться в район, где проработал полтора месяца до армии. Пробыв дома пару дней, поехал в Телеханы, Ивацевичского района. Там меня встретили хорошо, но сказали, что в Колонске моё место, пока я проходил воинскую службу, было занято. При этом я имел право потребовать его для себя уже сейчас. Естественно, я не стал настаивать, и мне предложили место воспитателя в детском доме в посёлке Погост-Загородск. Я согласился.
Директор детдома был фронтовик средних лет, дружелюбный, но, как я понял, довольно строгий и требовательный. Такие люди мне нравятся больше, чем тихие и слабовольные. Он предложил мне старшую группу. Не подумав, я сразу же согласился, о чём позже сильно пожалел.
Старшая группа состояла на три четверти из девочек. Мальчиков было 5-6 человек, остальные девочки, пятнадцать-двадцать, точно уже не помню. Сказать, что это были мальчики и девочки, не совсем правильно. Все они учились в девятом классе, были переростками. Правильнее было бы сказать, что это были юноши и девушки.
Они были скромными, воспитанными, чуткими, но очень упрямыми, самостоятельными молодыми людьми. С юношами я легко нашёл общий язык, а с девушками было труднее. Им было уже по 17-18 лет, а мне только 25.
Девушки были очень красивые. Парни тоже. Большинство девушек учились очень хорошо, некоторые похуже. Один юноша любил читать, но классику не любил. Мне он сказал, что любит детективы и приключения. Я спросил у него, читал ли он «Капитанскую дочку» и «Дубровского». Он ответил, что читал их ещё в седьмом классе. Я попросил рассказать содержание «Капитанской дочки», и он довольно подробно рассказал. И роман «Дубровский» он помнил неплохо. У меня была книжечка «Кукла госпожи Барк» (советский шпионский роман Хаджи-Мурата Мугуева – belisrael). Я предложил ему её прочитать. Через день он вернул мне книжку и с восторгом о ней отозвался. Он готов был тут же рассказать её содержание. Я сослался на занятость и обещал спросить её содержание позже.
Ровно через неделю я попросил его рассказать содержание этой книжки, но он за неделю забыл её содержание. Я ему напомнил произведения А. С. Пушкина, и он сам задал мне вопрос, почему Пушкина он помнит так долго, а эту книгу забыл через неделю.
Я ответил, что А. С. Пушкин – это великая литература, а «Куклы…» – никому не нужное чтиво. Такие книжки читать не следует, они только отнимают полезное время. И парень мне поверил. Он увлёкся русской классической литературой, а также и зарубежной. Стал читать Гюго, Шекспира, Диккенса… Читал даже по ночам, но я это быстро пресёк и убедил его, что это вредно для здоровья, что нужно умело распределять своё время, тогда его хватит и на учёбу, и на всё остальное.
С другими ребятами я тоже нашёл общий язык. А вот к девушкам я не смог найти подход, и часто случались из-за меня конфликты и недопонимание. Этот период в моей педагогической работе был не очень удачным. В детдоме жили дети, потерявшие во время войны своих родителей. К ним нужен был особый родительский подход. Они были моложе меня на 6-7 лет. Почти ровесники. Я вернулся из армии, был к ним не в меру требовательным, слишком строгим, они не чувствовали от меня необходимого в этом случае тепла, сочувствия, я не смог стать для них настоящим чутким старшим другом. Я был чёрствым, высокомерным по отношению к этим милым девушкам, и создал между ними и мной стену непонимания. До сих пор мне стыдно за моё поведение по отношению к моим воспитанницам.
В конце учебного года детский дом посетил зав. районо и сообщил мне о том, что место учителя русского языка и литературы в школе освобождается, и что если я согласен, то могу вернуться в Колонскую среднюю школу.
Я согласился. Когда девушки узнали, что я ухожу, они спросили: «Что, уходите от нас?»
Я им ответил, что не нашёл с ними взаимопонимания, на что они ответили, что я и не пытался найти с ними общий язык, что они сами пытались это сделать, а я сам всё портил. Они были очень хорошими, а я этого не замечал. Прощаясь, я им сказал, что их всех уважаю и даже люблю любовью старшего брата, но у меня не хватало такта правильно вести себя с девушками, которые были моложе меня только на семь лет. И мы расстались друзьями.
Время, проведённое на должности воспитателя детского дома, заставило меня задуматься над тем, как надо строить отношения со старшеклассницами. С мальчиками у меня и в детдоме были неплохие отношения.
И вот я вернулся в школу, из которой ушёл в армию. Те же учителя, тот же директор школы. Учительница, которая работала до меня, считалась одной из лучших не только в районе, но и в области. Так мне сказали в районо.
Первое сентября. Я приступил к работе в качестве учителя русского языка и литературы в старших классах. На первых же уроках литературы я узнал, какой список литературных произведений ученики получили на лето от своей учительницы. Оказалось, что «отличная» учительница никогда не давала ученикам на лето никаких списков литературы. Десятиклассники вообще не читали ни «Войну и мир» Л. Н. Толстого, ни «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, а тем летом они не прочитали даже «Молодую гвардию» А. Фадеева. Я спросил у десятиклассников, как они изучали в прошлом году «Войну и мир». Было сказано, что учительница в обзорном порядке ознакомила учеников с содержанием романа, читала им отдельные отрывки. Таким образом, учительница вела разговор с учениками о литературе, а не изучала с ними литературу.
На первом уроке по русскому языку в каждом классе я провёл диктант. Писали диктант на отдельных листках. Не в тетрадках, а именно на отдельных листках, чтобы ученики не уничтожили первый диктант в случае, если их не удовлетворит полученная оценка. А этот диктант я хотел сохранить, чтобы глубже изучить пробелы в знаниях учеников. Результат был неожиданным и ошеломляющим. В восьмом, девятом и десятом классах ни одной тройки, ни одной четвёрки или пятёрки! Все двойки и единицы!!! Правда, единицы я никогда не ставил, ни в начале, ни в конце своего учительского пути. Единица оскорбляет ученика, рождает в нём чувство неполноценности, лишает его всякой мотивации к учёбе.
Итак, я был ошеломлён результатами и беседой с учениками по поводу непрочитанных ими книг в летний период и отправился в кабинет директора школы. Показал результаты первого диктанта: лучшая из десятиклассниц сделала в диктанте 16 орфографических ошибок! Остальные ученики сделали от 40 до 80 ошибок! Рассказал я и о беседах с учениками по поводу непрочитанных ими произведений.
Директор сказал мне, что в прошлом году в школе работала хорошая учительница, что за хорошую работу её пригласили в лучшую школу района. На мой вопрос о результатах диктанта он пожал плечами. Я попросил прошлогодние журналы 7-го, 8-го и 9-го классов. Получив журналы, внимательно изучил страницы русского языка и литературы. И вот результат: оценки по диктантам двойки, по домашним заданиям и по устным ответам четвёрки и пятёрки, по сочинениям четвёрки и тройки по литературе, двойки по языку. Четвертные оценки по языку тройки, по литературе тройки и даже четвёрки! И всё это благодаря обильно выставленным устным оценкам по русскому языку в классный журнал. Подлог!
Я, конечно, ознакомил директора и завуча школы с тем, что нашёл в журналах. Полное молчание. А через две недели приезжает зав. районо собственной персоной и инспектор районо по языку и литературе. Мои уроки им понравились, а результаты диктанта были понятны и без слов. Я показал им прошлогодние журналы. Минута молчания и ответ: «Вы приняли классы, и за безграмотность учеников теперь отвечаете Вы. результаты проверки вашей работы пока неудовлетворительные, и вряд ли станут лучше. И не пробуйте отыгрываться на учениках, они все должны перейти в следующие классы, а десятиклассники – успешно закончить школу». Я спросил: «Что? Я должен, как та учительница, заниматься подлогом? В институте меня этому не учили. Тех, кого не научу, оставлю на второй год».
– Не посмеете!
– Посмею, можете не сомневаться!
На том и разошлись.
Что делать? С чего начинать? На следующий день я собрал после уроков всех моих восьмиклассников, девятиклассников и десятиклассников и сообщил им, что безграмотность я больше не потерплю. Если в течение года они не научатся писать грамотно, то станут второгодниками, даже если оставить на второй год придётся весь класс. Кроме того, все обязаны перечитать те крупные произведения, которые они не прочитали раньше (т. е. в предыдущие три года).
Чтобы добиться выполнения своих требований, мне пришлось потратить половину своей зарплаты и закупить за свой счёт такие крупные произведения, как «Война и мир», «Преступление и наказание» и другие. Был составлен график чтения для каждого ученика, так как выкупленных книг из магазина не хватало на всех. Мне удалось купить, примерно, по 10 экземпляров самых важных и самых крупных произведений русской классики, да и в библиотеке школы было по два-три экземпляра этих книг, а учеников в каждом классе было не больше двадцати, так что ученики при желании могли прочитать все нужные произведения. Составить график не требовало большого труда.
А вот как научить детей писать грамотно, как к концу учебного года исправить поголовную безграмотность, я пока не знал. Причин у неё было несколько. Во-первых, влияние на русский язык белорусского и польского языков. В деревне, где мне пришлось работать, и дети, и их родители говорили на смешанном диалекте. Во-вторых, бывшая учительница не ставила своей задачей привить детям любовь к чтению русской классики и не прилагала никаких усилий к тому, чтобы научить детей писать грамотно, не проводила с ними дополнительных занятий по языку.
Пришлось объявить ученикам, что после уроков они должны оставаться каждый день на дополнительные занятия по русскому языку на полтора-два часа, если они хотят успешно окончить учебный год. Я исследовал типичные ошибки учащихся и пришёл к выводу, что большинство учеников совершают однотипные ошибки. Их можно устранить, если тщательно изучить некоторые грамматические правила и поработать с упражнениями. Ученикам надлежало выполнять дома письменно все задания по русскому языку, честно вести работу над ошибками. И всё это надо было делать ежедневно, весь учебный год.
Прошла первая неделя. Все ученики оставались каждый день на дополнительные занятия; казалось, что так будет и дальше. Но кто-то не захотел каждый день заниматься русским языком и пожаловался директору школы. На следующий день директор пришёл на дополнительное занятие, заявив мне и ученикам, что дополнительные занятия будут проводиться только два раза в неделю.
Я отпустил детей домой, а директору заявил, что я уже в первой четверти выставлю двойки всем моим ученикам, если они не напишут диктант на положительную оценку. А диктант без ежедневных занятий они хорошо не напишут. И никто меня не заставит ставить оценки с потолка, как это делала та учительница, которая до меня не смогла детей научить писать диктанты.
На следующий день я объявил детям, что занятия будут проводиться ежедневно, а тот, кто заниматься не хочет, может уйти домой и готовиться к оставлению на второй год, ведь он не сможет написать диктант на тройку. Не ушёл никто. Директор заглянул в класс, но ничего не сказал.
На следующем занятии я объявил детям, что в конце второй недели снова проведу диктант. Через неделю будет новый диктант, и далее они будут проводиться каждую неделю. Если в конце сентября в контрольном диктанте кто-то из учеников сумеет уменьшить вдвое количество своих ошибок, он получит положительную оценку в журнал.
Например, Иван из 10-го класса сделал в первом диктанте 70 ошибок, а в конце сентября сделает лишь 35 – это значит, что он получит в журнал тройку. А вот если Оля из 10-го класса сделала всего 16 ошибок, а в конце сентября сделает не 8, а 9 ошибок, она получит в журнал двойку. А ещё через месяц Иван, если захочет получить тройку, должен будет сделать только 17 ошибок, Оля – только 4 ошибки и т. д. Таким образом, если все ученики будут добросовестно работать над языком, читать классическую литературу, то в конце года все смогут успешно написать диктант, а значит, и успешно окончить учебный год.
Учебный год тянулся медленно. Беспрерывные дополнительные занятия отнимали много сил и у меня, и у моих учеников. Но результаты были очевидны: ребята всё лучше и лучше писали диктанты. Я ждал, что из районо снова приедет комиссия, чтобы посмотреть на результаты моей работы, но комиссия не приехала.
За год мои ученики написали много сочинений, гораздо больше, чем требовала программа. В результате все ученики стали писать диктанты на тройки и четвёрки. В конце года были выставлены всем ученикам справедливые положительные оценки. Все ученики прочитали произведения, которые я от них требовал. Мы действительно изучали литературу, а не говорили о ней.
Заканчивая год, я дал на лето список литературы, которую дети должны были прочитать. С детьми была проведена беседа о том, нравится ли им читать книги. Они все увлеклись чтением. Думаю, что это повлияло и на грамотность учащихся. Они стали лучше говорить по-русски, реже допускать в потоке речи белорусские и польские слова.
И вот наступил экзамен по русскому языку в 10 классе. Все ученики написали успешно сочинения. Во время проверки сочинений я потребовал, чтобы у всех членов комиссии не было под рукой ни одной ручки с фиолетовыми чернилами, только красные. Сначала работу проверял я, потом передавал другим членам комиссии на перепроверку. Результаты меня радовали. И вдруг один ученик, который в начале года делал в диктанте 60 ошибок, не сделал ни одной орфографической ошибки, но не ставил в сочинении много запятых.
Нет одной запятой, второй, третьей, четвёртой, пятой, шестой… Сочинение идёт к концу. Орфографических ошибок нет, но ещё две запятых, и придётся ставить двойку…
И вот седьмая запятая. И восьмая! Я не ставлю восьмую запятую, но объявляю комиссии, что эта запятая решает судьбу ученика. Директор подаёт мне авторучку с фиолетовыми чернилами , но я отказываюсь, ставлю запятую красными чернилами, записываю 0/8, ставлю оценку три с минусом и расписываюсь под оценкой. Комиссии я сказал, что портить ученику жизнь из-за одной запятой не собираюсь, что мой поступок честнее, чем прибегать к фиолетовым чернилам. А за эту тройку беру ответственность на себя. Этот ученик вполне заслужил положительную оценку. Любая комиссия меня поймёт, если в ней будут умные люди.
Оставалось надеяться только на это. Но на районной конференции зав. районо по результатам той сентябрьской проверки подверг мою работу резкой критике, сообщив о том, что мои ученики делают по 70 ошибок.
Тут на трибуну вышла завуч нашей школы и стала горячо защищать меня. «В прошлом году Гофштейн принял классы, через неделю провёл диктанты в классах, которые показали абсолютную безграмотность всех учеников. Но это не его вина, он учил их всего неделю. Это вина тех, кто их учил раньше. А вы заявили, что он принял классы, и теперь за них в ответе. Прошёл год, а вы не удосужились даже приехать в конце года и проверить, что он сделал, чтобы в корне исправить положение. А он, между прочим, трудился весь год, не покладая рук, и результат уже есть! Как вы смеете его критиковать за чужие недоработки? Вам не стыдно?»
Сказав это, завуч покинула трибуну. Затем выступил зав. районо и долго оправдывался, но слово не воробей, назад не вернёшь. Мне от всего этого легче не стало. А после вступительных экзаменов в вузы в районо пришло письмо от ректората одного из вузов. В нём выражалась благодарность учителю Гофштейну за хорошую подготовку учеников по русскому языку. Один из моих учеников, который в диктанте во время той злосчастной проверки сделал в диктанте 70 ошибок, лучше всех абитуриентов написал сочинение. Меня пригласили в районо и сообщили об этом.
Выслушав всё, я презрительно усмехнулся и, не прощаясь, вышел из кабинета зав. районо. Хороша ложка к обеду!
На следующей районной конференции учителей меня пригласили в президиум, но я это приглашение проигнорировал. В своём докладе зав. районо долго хвалил меня за работу, но меня уже ничего не радовало.
Но зато в перерыве я отыгрался за всё. В окружении своих подруг учительница русского языка – та самая, которая оставила мне в «наследство» безграмотных учеников – подошла ко мне и спросила: «Как вы добились таких успехов? Как вы смогли их научить?»
Мой ответ: «Я их весь год муштровал». Её ответ меня взорвал: «Не муштровать надо, а учить!» – «То-то вы их научили, что они в диктантах делали по 40-70 ошибок! Они ничего не читали! Поэтому и были безграмотными. Дополнительные занятия у меня проводились каждый день, и я заставил их всех прочитать «Войну и мир», «Преступление и наказание» и др. книги. И они читали и полюбили чтение! Вот так я их муштровал, так как другого выхода у меня и у детей не было! Они все хотели успешно окончить учебный год, а ставить ложные оценки меня в институте не учили!» Она покраснела и отошла от меня.
Это случилось то ли в 1960, то ли в 1961 году. Прошло с тех пор уже 58 лет, но я нисколько не сожалею о том, что так грубо разговаривал с этой учительницей.
Примерно в то же время (в 1961 г.) меня приняли в члены КПСС. Начался новый учебный год. Усталость от минувшего учебного года была так велика, что мне хотелось отказаться от полной нагрузки по русскому языку и ограничиться только теми классами, которые у меня учились, т.е. 10-м, бывшим 9-м, и новым 9-м, бывшим 8-м.
В этих классах дети стали относительно грамотно писать, много читать. С ними у меня проблем уже не было. Брать новый класс в этом году я не хотел, надо было год отдохнуть. Уже хотел просить об этом директора школы, но он сам предложил мне преподавать немецкий язык с 5-го по 10-й класс.
В школе и в институте я изучал немецкий язык. К этому предмету я проявлял большой интерес, старался читать в подлиннике стихи немецких поэтов Гёте, Шиллера, Гейне, поэтому охотно согласился.
Я решил поступать на заочное отделение Московского государственного педагогического института иностранных языков. Экзамен по немецкому языку сдал на «отлично» и был зачислен на первый курс. Так началась моя новая студенческая жизнь… Летом я уезжал в Москву на сессию, слушал лекции, участвовал в практических занятиях по немецкому языку, изучал латынь, методику преподавания иностранного языка, историческую грамматику немецкого языка, страноведение, немецкую и зарубежную литературу, сдавал зачёты и экзамены.
Интересным, но очень трудным предметом была лексикология немецкого языка. Преподавал её автор учебника профессор Коссман. Учебник был написан на немецком языке, и Коссман преподавал свой предмет на немецком языке. Сам преподаватель никогда не разговаривал по-русски. Наверно, он и дома говорил с женой и домочадцами только по-немецки.
Нас учили очень известные в то время преподаватели Леганцева, Берникер, Станчик, Соколова, Загребина, Молодцова, Красная, Ромм, Камиль и другие. Все они были строгими и требовательными преподавателями. Учиться было трудно, но очень интересно.
Загребина была кавалером трёх или четырёх боевых орденов. Поговаривали, что она была агентурной разведчицей и работала то ли в абвере, то ли в какой-то другой военной организации вермахта.
Профессором МГПИИЯ работала и Герой Советского Союза прославленная лётчица Полина Владимировна Гельман, но у нас она не преподавала.
В инязе я познакомился с моими однокурсниками, и эта дружба продолжалась много лет. Особенно я был дружен с Николаем Орловым. Однажды Николай вышел в город и принёс мне израильский календарь в виде книжечки. На обложке был портрет девушки-солдата израильской армии. В этом пропагандистском календаре на русском языке были небольшие статьи о жизни в Израиле, об армии Израиля, об истории современного Израиля и т. д. Где он его достал, я не знаю и его об этом не спрашивал. Николай явно симпатизировал нашей маленькой стране, хотя евреем не был.
Позднее, когда мы уже готовились к выпускным экзаменам, в 1967 году разразилась война между Израилем и его врагами Египтом, Сирией и Иорданией, которая закончилась за шесть дней полной победой Израиля. Николай больше всех восхищался армией Израиля. Он достал где-то газету из ФРГ, где в заголовке было написано: «Евреи – мастера молниеносной войны». Он сунул мне под нос газету и спросил: «Ты видишь, кто это пишет? Немцы!», намекая на то, что и сами немцы были мастерами молниеносной войны.
Как отнеслась к этой победе верхушка в СССР, говорить не приходится, а вот простые люди в Москве были не на стороне ЦК КПСС и правительства. Многие понимали, что евреи Израиля защищают свою страну, и Израиль не является агрессором, он просто упредил своих врагов. Так думали и многие студенты иняза.
Фото Билла Эпприджа из серии «Советская молодёжь», 1967
Преподаватели вуза требовали, чтобы студенты на перерывах разговаривали друг с другом только на изучаемом языке. Я не очень любил это делать, но приходилось. Некоторые студентки делали это не только в стенах вуза, а везде: в трамвае, в метро, в автобусе. Расскажу об одном курьёзном случае. Две студентки и я ехали в трамвае. Я стоял, а девушки сидели рядом и увлечённо разговаривали по-немецки. Я молчал. Сзади сидел какой-то мужичок, слегка подвыпивший. Он внимательно слушал болтовню девушек. Вдруг одна из них говорит другой по-русски: «Через две остановки нам выходить». Мужичок заорал: «Что? Родной язык вам противен? Я думал, что вы немцы или французы какие-то, а вы русские! Родной язык вам уже не язык!» Я засмеялся и говорю: «Дай, дед, дай им хорошенько! Родной язык не любят!» Девушки смущённо пытались ему объяснить, что они студентки, должны много разговаривать по-немецки, чтобы хорошо сдавать экзамены, но дед не унимался, а я смеялся и подливал масло в огонь. На первой же остановке они выскочили из трамвая, я за ними. Я продолжал смеяться. Скоро подъехал другой трамвай, и мы поехали дальше. По-немецки они уже не разговаривали.
Над этими студентками я долго ещё посмеивался, говорил им: «Девушки, поехали после занятий в город. Поговорим в трамвае вдоволь по-немецки!» Сначала они смущались, а когда смущаться перестали, я оставил их в покое.
В 1967 году я окончил МГПИИЯ и с тяжёлым сердцем расстался с Николаем и другими ребятами навсегда. Все эти годы, пока учился в инязе, продолжал работу учителя русского языка и литературы в старших классах и немецкого языка в 5-10 классах Колонской школы. Жил на квартире у хозяина по имени Степан. Он работал сторожем в колхозе. Мне предоставили комнату, где я работал и отдыхал. Жизнь в деревне мне очень нравилась. Иногда я спал на сеновале, это было романтично.
Были и курьёзные случаи. Мои хозяева были люди тёмные, малообразованные. Им ничего не говорили такие имена как Пушкин, Толстой, Лермонтов.
Однажды я встал рано утром и вижу унылые лица моих хозяев и их дочерей. Хозяйка краем платка утирает слёзы. Я спросил хозяйку: «В чём дело, хозяйка, почему плачете?» – «Наш хозяин скоро умрёт. К нему ночью Смерть приходила». И показала на следы от входной двери до кровати Степана и обратно к дверям. Следы были большие, мужские. Была зима. Хозяин ночью работал. Печка в доме была побелена так, что если рукой к ней прикоснёшься, то на ладони остаётся след от мела.
Я посмотрел на следы на полу и спросил Степана: «Скажите, хозяин, ночью вам было холодно? Ноги замёрзли? Ночью ноги у печки грели? Пить ночью вставали?» Дело в том, что у входа в дом на верёвке всегда висело ведро с водой из колодезя. Чтобы встать попить воды, нужно было от кровати пройти к двери. Я сказал хозяину: «Разуйте ногу и поставьте её на след на полу. Вы поймёте, что это ваши следы, а не следы Смерти. Так что будете ещё долго жить!»
Вскоре меня вызвали в райком партии и сказали, что хотят послать в д. Речки директором девятилетней школы. Отпираться не было возможности. Мне сказали в райкоме партии: «Не хочешь быть директором, партбилет на стол и делай, что хочешь. Можешь вернуться в свою школу и даже уехать в родной город. Куда хочешь».
Я вступил в партию не для того, чтобы бежать от трудностей. Так и сказал в райкоме, но добавил при этом, что если из меня хороший директор не получится, подам заявление с просьбой об увольнении с должности. На это мне ответили, что если не буду справляться с должностью, они меня освободят сами, да ещё с партийным выговором.
Итак, я поехал в деревню Речки принимать школу. Что она собой представляла? Это было одноэтажное деревянное здание с одной входной дверью в длинный коридор. Из коридора был вход в учительскую и в пять классных комнат. Я понял, что школьники занимаются в две смены. Меня встретил бывший директор и стал торопить меня, чтобы я поскорее принял школу. Но не тут-то было, я внимательно осмотрел здание. Внешне всё было в порядке, но был один очень существенный недостаток: дверь в школу и двери в классы открывались вовнутрь, а не наружу. Это означало, что в случае пожара эвакуация детей из горящего здания будет затруднена, не все дети и учителя смогут своевременно покинуть горящее здание, будут жертвы. Директор стал говорить, что он работал в школе десять лет, но пожара не было, на что я ответил, что пока директор не отремонтирует двери таким образом, чтобы они открывались наружу, школу я не приму.
Он пригрозил, что пожалуется в районо. Меня вызвали в районо, и я объяснил, что двери не соответствуют требованиям пожарной безопасности, что в этих условиях приёма школы не может быть. Районо выписало небольшую смету, и директор нанял работников, которые привели двери в порядок к началу учебного года. Сдавая школу, бывший директор назвал меня придирой, перестраховщиком и т. д., и т. п.
Осеннюю педагогическую конференцию я встретил в должности директора школы. У нас менялось районное начальство. Прежний зав. районо, тот самый, который когда-то незаслуженно раскритиковал меня за чужие недостатки, покидал свой пост, а на его место назначили другого.
И вот картинка. Все директора окружили нового шефа, взяли его под руки и повели в ресторан. А бывший шеф остался стоять в сторонке. Лицо нового шефа сияло.
Один знакомый мне директор школы схватил меня за рукав пиджака и сказал: «Пошли с нами!» – «А почему старого шефа не зовёте?» – «Он уже политический труп». Услышав это, я вырвал руку и пошёл к старому шефу. Тот спросил: «Почему не пошёл с ними?» – «Да ну их всех!»
Мне очень хотелось пригласить его в тот же ресторан назло всем, но я стеснялся своего бывшего шефа и был зол за ту проверку… Мы поговорили, он пожелал мне успехов в работе, и мы разошлись.
Я был уверен, что новый шеф будет ко мне придираться, но получилось наоборот. Он относился ко мне даже лучше, чем к другим директорам школ. Когда какой-нибудь директор стучался и заходил к зав. районо, а он беседовал с кем-то, то просил директора подождать в коридоре. Когда же я совал нос в кабинет, а шеф с кем-то беседовал, я слышал: «А, Семён Ефимович, проходите, садитесь. Я закончу разговор и поговорю с вами». Это заметили другие директора школ, и кто-то из них сказал мне об этом. Я им сказал, что шеф, вероятно, заметил, как я поступил, когда вы вели его в ресторан, а предыдущего оставили одного. Он, видимо, понял, что когда будет уходить, вы поступите с ним так же.
Работа директора школы мне не нравилась, но я не мог ничего поделать: партия приказала, значит, надо. Что тут поделаешь?
Учителей в школе было мало. Алгебру и геометрию преподавал в школе выпускник средней школы без педагогического образования. Дети на его уроках нарушали дисциплину, шумели, выходили и заходили в класс, не спрашивая разрешения у учителя. В восьмом классе был ученик, грубо нарушавший дисциплину и на уроках других учителей.
Однажды завуч школы входит в класс на урок, а этот ученик не встаёт, как остальные ученики. Cидит за первой партой, развалившись, а его нога лежит на парте! Завуч школы приказала ему встать, а он в ответ: «И не подумаю! Что вы мне можете сделать? Из школы не исключите!» Завуч послала за мной другого ученика, и я вошёл в класс.
Я выслушал завуча школы и провинившегося ученика и объявил, что после уроков состоится школьная линейка. Должны присутствовать все учителя и ученики. В учительской я взял книгу приказов, лист бумаги, написал на листке приказ об исключении ученика из школы и вложил листок в книгу приказов. На линейке вызвал провинившегося ученика, приказал стать ему лицом к линейке и зачитал приказ о его исключении из школы. Ученик стал просить, чтобы его не исключали, но я был непреклонен: с такими явлениями надо было кончать раз и навсегда.
На следующее утро ученик пришёл в школу и стал просить, чтобы его вернули в школу. Я созвал всех учеников и учителей на общую линейку, и исключённый из школы на виду у всех пообещал никогда больше не нарушать дисциплину на уроках и хорошо вести себя везде и всюду. Выслушав его, я объявил, что он может продолжать учёбу, но лишь до тех пор, пока кто-нибудь из учителей не удалит его из класса.
Прозвенел звонок на урок. Я находился в учительской. По коридору кто-то ходил. Выхожу и вижу в коридоре того самого ученика. «Почему не на уроке?» – «Выгнал учитель математики!» – «Пошли в класс!» В классе я приказал ученику взять сумку и объявил ему, что он исключён из школы и может отправляться домой. Дети стали убеждать меня в том, что он невиновен, но я объяснил ребятам, что своё слово менять не буду. «Что я пообещал ему на той линейке, помните? Если кто-то из учителей отправит его за дверь, приказ об исключении из школы вступает в силу!» Ученик ушёл домой, а я объявил ученикам, что успех в учении зависит от дисциплины учащихся.
Когда урок окончился, был созван короткий педсовет. Я объявил учителям о том, как неблаговидно поступил учитель математики после утренней линейки. «Воспользовавшись моими словами о том, что приказ об исключении ученика вступит в силу, если кто-то отправит ученика из класса, учитель математики без всяких причин это сделал, ускорив его исключение. Оставь я ученика в школе после всего этого, ученики потеряли бы доверие к моим словам, дисциплина в школе упала бы, и, мы, учителя, не знали бы, что нам делать. Этого допустить нельзя. А вы, вчерашний десятиклассник, больше в школе не работаете. У вас нет диплома, вы не владеете ни классом, ни предметом, и держать вас в школе не имеет смысла. К тому же вы повели себя непорядочно и по отношению к ученику, и по отношению ко мне и ко всему коллективу учителей и учащихся!»
А школе нужен был хороший учитель математики. Поговорив с учителями младших классов о том, чтобы кто-нибудь из них согласился преподавать математику в старших классах, и не получив ни от кого из них согласия, на следующий день я прибыл в районо просить учителя математики. Зав. районо обещал мне, что если математик появится, он его непременно пошлёт в Речковскую школу, а пока учителя нет, он предложил мне самому преподавать математику в школе, тем более, что у меня высшее образование, а у выпускника, который был уволен, его не было. Пришлось самому вести математику в школе.
Шёл 1962 год. На смену культа личности Сталина пришёл «авторитет личности» Хрущёва. Школа готовилась к смотру районной художественной самодеятельности. Мы организовали школьный хор и танцевальный кружок. Ими руководила молодая пионервожатая. Она нашла где-то песню «Горите ярче, маяки». В ней был такой припев: «Наша партия снова / Нас на подвиг зовёт, / Верным словом Хрущёва…» и. т. д. Я предложил детям заменить слова «Верным словом Хрущёва» на слова «Верным Ленинским словом». Вожатая запротестовала: «Слово из песни не выбросишь!» Тогда мне пришлось спросить у детей: «Ребята! Вы кто? Пионеры-ленинцы или нет?» – «Пионеры-ленинцы!» – «Значит, будем петь: “Верным Ленинским словом!”»
Во время моего директорства со мной произошёл один очень неприятный случай, связанный с Хрущёвым. Это было после того, как Хрущёв посетил Америку и выдвинул лозунг «Догнать и перегнать Америку за два-три года по мясу и молоку на душу населения». Конечно, я немного сомневался в возможности осуществления этой программы, но не это было главным. На встрече с деловыми кругами Америки Хрущёв открыто заявил: «Мы обязательно догоним вас за два-три года по мясу, молоку и маслу на душу населения. Если нам не удастся это сделать, можете не считать нас коммунистами!». Последняя фраза меня возмутила: а если неурожай, американцы поднимут газету «Правда» и будут смеяться: «Русские коммунисты больше не коммунисты!»
Фото Жака Дюпакье, 1964
Моё отношение к Хрущёву было и так не ахти, а тут я понял, что у власти в стране стоит глупый человек. На мою беду, в совхозе было какое-то торжество, куда пригласили и меня. Пить я не умел и быстро захмелел. Услышал, что говорят о Хрущёве, о его начинаниях, вскочил с места и заорал во всё горло: «Ваш Хрущёв – идиот!» Поднялся шум, все вскочили с мест. Я поднялся, шатаясь, вышел из зала и побрёл домой. А утром на моём рабочем столе лежала записка: «Вы вызываетесь на заседание парткома к 16 ч. Явка обязательна». Ровно в 16 часов я пришёл на заседание.
За столом сидели почти все члены парткома. Перед столом на некотором отдалении стоял стул, на него мне и предложили сесть. Я сел. «Вы помните, что вчера оскорбили нашего вождя?» – «Кого? Ленина?» – « Нет, не Ленина». – «Другого у нас нет. Наш вождь Ленин. И только Ленин». – «Но Ленин умер». – «Нет, Ленин не умер, он всегда живой. Другого вождя у нас нет». Заминка. Новый вопрос: «Кто, по-вашему, Хрущёв? Вы его вождём не считаете?» – «У нас вождь один. Это Ленин». – «Вчера вы назвали Хрущёва идиотом. Почему?» – «Был пьян». – «Вы Хрущёва уважаете?» Молчу. Ждут ответа.
Вдруг открывается дверь, входит директор средней школы Рацук, очень уважаемый в районе человек, член бюро райкома партии, депутат райсовета. «В чём дело, товарищи? За что вы судите Гофштейна? В чём он провинился?» – «Вчера, будучи выпившим, он назвал Хрущёва идиотом». Рацук стал громко хохотать, приговаривая: «Вот тебе и Семён! Вот молодец! Прошу вас ответить на вопрос: в какую газету можно завернуть слона?» – «Не знаем. В какую?» – «В ту, где напечатана речь Хрущёва». Все рассмеялись.
Я вскочил с места и сказал: «Вы спросили меня, уважаю ли я Хрущёва? Так же, как и вы!».
Затем слово взял кто-то из членов парткома и сказал: «Гофштейн старается работать, не пьёт. Вчера выпил немного и стал болтать лишнее. Он хороший коммунист. Давайте ограничимся обсуждением». На том и решили. До райкома слухи об этом эпизоде всё же дошли, но меры по отношению ко мне приняты не были. Наверно, Хрущёв надоел уже всем.
Во время работы в д. Речки я услышал очень интересную историю времён Великой Отечественной войны. Когда немцы пришли в район, они собрали два десятка белорусских парней во главе с уже не совсем молодым мужчиной по имени Лаврент. Он был назначен немцами главным в полиции. Ни Лавренту, ни его подчинённым не хотелось служить в немецкой полиции, и они решили с немецким оружием уйти к партизанам. Послали своего переговорщика.
Но партизаны пообещали каждому полицаю по виселице и отказались принять их в партизаны.
Лаврент заявил своим ребятам, что они будут воевать и против немцев, и против партизан, и против всех. Так они стали бандой, т. н. бульбашами, громили немецкие гарнизоны, а когда партизаны пытались их утихомирить, то они воевали и с ними. Так они воевали против всех до конца войны. Амнистию они не приняли и продолжали прятаться в лесах. У простого народа Лаврент пользовался определённым уважением, хотя его и боялись мирные жители. Но Лаврент не был слишком кровожадным. Однажды один советский работник попросил у жителей деревни разрешения переночевать. Девушка повела его в другой дом. Была зима. На русской печке лежал пожилой человек в лаптях. Девушка ему что-то сказала, он слез с печки, приветливо поздоровался с гостем, усадил его за стол. Девушка ушла. Хозяин достал самогон, закуску, мирно поговорили, гость после ужина ушёл спать на предложенную хозяином постель, а сам хозяин полез на печь. Когда гость утром проснулся, он увидел на столе записку, в которой было написано, что завтрак находится в печке, самогон под лавой. Эту записку написал Лаврент, о чём свидетельствовала его личная подпись.
А об этом случае мне лично рассказал председатель Речковского сельсовета. Однажды он пошёл в лес на охоту. Шёл по поляне к лесу. Вдруг откуда-то появился всадник, вооружённый немецким автоматом. Это был Лаврент. Он приказал ему бросить ружьё на землю и повернуться к нему спиной. Председатель сельсовета ожидал выстрела в спину, но Лаврент ускакал на коне прочь. Милиция долго ловила Лаврента и его банду. Вскоре все его товарищи погибли. Его дочь была арестована и находилась в тюрьме. Там она родила сына, внука Лаврента. А сам Лаврент был неуловим. Со своим взрослым сыном он отбивался от милиции и исчезал. Но однажды Лаврента и его сына окружил в доме крупный отряд полиции. Лаврент и его сын сопротивлялись до последнего. Милиционеры подожгли дом. Не желая сдаваться, Лаврент застрелил сына, а затем и себя. Так закончилась эта эпопея с Лаврентом.
Однажды ко мне в гости заехал директор соседней девятилетки. С ним был мальчик из его школы. Мальчик был тем самым внуком Лаврента, который родился в тюрьме. Я не стал докучать мальчика разговорами про деда. Мальчик только сказал мне, что после его рождения маму выпустили из тюрьмы.
За два года работы директором я успел подать четыре заявления с просьбой освободить меня от должности. Крупный и полный зав. районо каждый раз просил меня с улыбкой порвать заявление и, ссылаясь на то, что ему трудно выйти из-за стола, чтобы самому выбросить клочки заявления в урну, которая находится в другом углу кабинета, бросить самому в нее, что я послушно выполнял.
Kогда я принёс четвёртое заявление, то не выполнил просьбу выбросить это заявление в урну, а сказал, что иду в райком партии. Зав. районо весело рассмеялся и сказал: «Идите!»
Я отправился ко второму секретарю райкома. Войдя в кабинет, услышал его слова: «Странно! Только что от меня ушёл учитель, который просил назначить его директором школы, а тут приходит директор школы, который хочет стать простым учителем! Вот так дела!» – «Откуда Вы знаете, что я хочу стать рядовым учителем?» – «Секретарь райкома знает всё, что делается в районе», улыбнулся секретарь. Он взял телефонную трубку и сказал: «Слушай, Гофштейн уже здесь. Что будем делать? Директор он неплохой, но если мы его сейчас освободим от должности в середине года, он никогда уже не захочет быть директором школы. Пусть доработает до конца года. Если он и тогда захочет уйти, мы его отпустим. Договорились? Вот и хорошо!». Мне он сказал следующее: «Мы о вас неплохого мнения, и в райкоме, и в районо. Мы знаем даже, что вы непьющий, но иногда в нетрезвом виде несёте чепуху. Было такое?» – «Было». – «Так вот. Я вам обещаю, что если в конце года вы не пожелаете оставаться в должности директора, я не только удовлетворю вашу просьбу, но и отпущу из района, так как вам это выгодно, потому что если вы ещё раз подобное натворите, вам вспомнят и то, что однажды уже случилось. Договорились?». Я согласился. Из-за Хрущёва не хотелось с позором вылетать из партии.
В моей жизни в д. Речки произошло забавное событие. Обком партии вынес решение о том, что у сельских учителей не должно быть в комнатах икон. Я сказал об этом своей хозяйке и попросил её, чтобы она убрала из верхнего угла моей комнаты икону. Та категорически отказалась. Тогда я пошёл на хитрость: из альбома «Эрмитаж» достал картину Леонардо «Мадонна Лита» и попросил учителя труда сделать красивую застеклённую рамку для этой картины. Когда всё было готово, я показал картину хозяйке.
«Где вы нашли такую икону?» – «Там, где её больше нет». И пообещал хозяйке, что если она перенесёт икону из верхнего угла моей комнаты в другую комнату, то эту икону я повешу у себя над кроватью. Это картина великого художника на библейскую тему. Так я объяснил хозяйке: «Для вас это икона, а для меня это моя любимая картина».
И вот в район приезжает комиссия областного отдела народного образования. Цель приезда: состояние антирелигиозной пропаганды в районе. Приехали и в нашу школу. Начали с директора школы. Ещё по дороге в мою квартиру меня спросили: «Вы знакомы с решением обкома о необходимости удалить из квартир учителей иконы?» – «Конечно!». Когда два члена комиссии вошли в комнату, они уставились на картину «Мадонна Лита». «Что это у вас над кроватью?» – «Как что? Это картина великого Леонардо да Винчи «Мадонна Лита». – «Но ведь она написана на библейскую тему!». – «К сожалению, великие художники эпохи Возрождения не рисовали девушек с веслом». – «Но это же религиозная пропаганда!». – «Это пропаганда настоящего искусства!». – «Мы сообщим в райком партии обо всём этом!» – «Пожалуйста!».
Через пару дней второй секретарь райкома пригласил меня к себе и спросил: «Почему комиссия жалуется на вас?». Пришлось рассказать о том, как я перехитрил хозяйку квартиры, как заменил икону в верхнем углу комнаты на картину Леонардо и как «образованная» комиссия не отличает картину великого художника Возрождения от иконы какого-то богомаза. Секретарь райкома сказал: «Тупые попадаются и в областных отделах образования».
Доработав директором школы до конца года, я поехал в Москву на очередную сессию: переходил на следующий курс института. Приехал к педагогической конференции. Приближался новый учебный год, а меня с должности не увольняют. Пошёл к секретарю райкома и прямо сказал: «Вы мне в середине прошлого года обещали, что меня отпустите». – «Вы хотите всё же стать рядовым учителем?» – «Да». – «Передайте дела завучу школы, и вы свободны. Я ничего не забыл и отпускаю вас домой, но из района вас не выгоняю. Можете оставаться в школе учителем, но советую всё же уехать, вы знаете почему».
Возвратившись в школу, я передал все дела завучу, попрощался с коллективом учителей и отправился домой. Надо было спешить, чтобы устроиться в школу до начала нового учебного года.
Отмечу, что в школе, где я работал директором, было много хороших учителей. Особенно мне нравились учитель труда и его жена, учительница начальных классов. У меня с ними сложились очень хорошие отношения, но по моей вине переписка с ними быстро закончилась: когда я стал работать в школе-интернате. Работы было так много, что я обессиленный возвращался вечером домой, на письма не хватало времени, да и писать письма никогда не любил. Но я никогда о них не забывал, Станислава Ипполитовича и его жену я помнил, помню и буду помнить, пока живу на земле.
И вот я дома в Мозыре. Что делать? Через пару дней начнётся новый учебный год. Уже в день приезда пришлось идти в городской отдел народного образования. Зав. отдела встретил меня приветливо, но сказал, что школы города укомплектованы учителями, может быть, найдётся место учителя немецкого языка в школе-интернате. Я пошёл в интернат.
Разговор с директором интерната был трудным. Он долго изучал трудовую книжку, спрашивал, был ли я хорошим директором. На этот вопрос я ответил уклончиво, мол, мне неудобно говорить о себе самом, можете считать меня не очень хорошим директором. Тогда он спросил, каким я был учителем. Я ответил, что директорами назначают только хороших учителей. Он со мной согласился. Наступило долгое молчание. Наконец, я сам его прервал: «Вы меня возьмите на работу, а через месяц мне только шепните, что вас не устраиваю, я тут же заберу документы и уйду, бегать в партком или в профком за защитой не собираюсь». Он спросил: «Вы коммунист?» – «Да». – «Почему не сказали сразу?» – «Членство в партии не должно давать коммунисту никаких привилегий перед беспартийными, потому и не сказал». – «Хорошо. Давайте ваши документы. Вы окончили Мозырский пединститут, являетесь студентом 4-го курса Московского иняза. Мы сможем разделить классы на группы. Группу мальчиков на уроке немецкого языка будете учить вы, а девочек будет учить Дадашева. Согласны?». – «Да». – «Но учтите, мальчики у нас особенные. Или сироты, или их родителей лишили родительских прав. Справитесь?». – «Постараюсь».
На этом разговор был окончен, и я приступил к работе. Директор школы объявил, что послезавтра начинается учебный год, а сегодня в 16-00 начинается педсовет. Мне он посоветовал обратиться к завучу школы, чтобы познакомиться с расписанием уроков, что я и сделал.
Завуч оказался очень милым человеком со знаменитой фамилией Семашко. Очень умный, весёлый и вежливый человек. Он сказал мне, что я могу обращаться к нему с любыми вопросами и сомнениями, что работать будет трудно, но интересно.
Завуч добавил, что у меня будет 20 часов в неделю, на 2 часа больше ставки. Учить буду только мальчиков. Познакомил меня с расписанием, и мы распрощались до 16-00.
Перед педсоветом я познакомился со всеми учителями и воспитателями школы-интерната. Понравились все, особенно пожилая учительница химии и биологии. На педсовете было много вопросов по случаю начала учебного года. Один вопрос меня особенно заинтересовал. Директор упрекал учителей истории и самого себя в том числе за то, что до сих пор в школе нет музея В. И. Ленина. Я никому ничего не сказал, но у меня появилась неплохая идея…
Итак, начался учебный год. У меня уже был опыт учительской работы, и я считал, что больших проблем с учениками не будет.
Девятый класс был неплохим. Ребята относились ко мне неплохо, старались учиться. Только один ученик пытался со мной спорить из-за оценки. Учитель, который работал до меня, завышал ему оценки, избегая конфликтов. Ученик пытался вымогать оценку и у меня, но я оставался непреклонен. Два-три урока я потерпел, а потом произошло следующее: он ответил, как всегда, на тройку, я объявил ему о том, какую он оценку заслужил, он снова стал спорить со мной, тогда я сказал ему, что устал с ним спорить за оценки и решил эту оценку изменить. Я увидел его торжествующий взгляд, взгляд победителя, изумлённые лица остальных учеников и громко объявил ему, что ставлю двойку. И поставил её в журнал. А затем всему классу заявил, что отныне с теми, кто будет спорить за оценку, я охотно буду, уважая желание ученика, ставить оценку другую, но ниже той, которую хотел ему поставить. Возможно, это был антипедагогичный поступок, но капитулировать перед вымогателем я не хотел и не имел права. На следующем уроке он снова заслужил тройку, но уже не спорил. А уже через два урока он заслужил четвёрку, получил её и стал стараться учить немецкий язык добросовестно.
Трудным оказался пятый класс. Мальчики вели себя на уроках очень плохо не только у меня, но и у всех остальных учителей школы. Однажды я прогуливался на большом перерыве с пожилой учительницей биологии по школьному двору. Вдруг к ней подбегает пятиклассник и говорит ей: «Вам надо не с детьми работать, а с поросятами!» Учительница побледнела, а я ему тут же отпарировал: «А ты не ошибся, мы с поросятами и работаем!». Он заморгал и убежал. Учительница улыбнулась: «Вы такой находчивый, а я смутилась и не знала, что сказать». Конечно, и это было с моей стороны непедагогично, но иного выхода я не видел. Наглые выпады надо было пресекать в корне.
И вот меня вызывает директор школы, предлагает стать классным руководителем 5-го класса. Он добавил, что знает из уст учительницы биологии, как я находчиво ответил ученику на его наглость. «Да, но ведь это было непедагогично». На это он ответил, что ирония по отношению к ученику допустима вполне, если идёт на пользу делу воспитания. Я согласился взять на себя классное руководство.
Как приучить пятиклассников к дисциплине? Что придумать такое, что могло бы увлечь мальчишек? Размышлять пришлось недолго. В 1960-х годах шло стремительное освоение космоса. Дети бредили подвигами Гагарина, Титова, Николаева, Терешковой.
Космонавты с Н. С. Хрущёвым (2-й справа) на трибуне Мавзолея, 1963 г.
А если организовать в классе отряд юных космонавтов? Идея мне понравилась, но с чего начать?
И вот однажды из Москвы пятиклассники получают письмо с московским адресом. Там было написано следующее: «Ребята! Отдайте это письмо классному руководителю. Вместе с ним расшифруйте всё остальное». Ребята отдали мне письмо. Не трудно догадаться, что оно было написано и зашифровано мной. Взяв в руки письмо, я сказал ребятам, что кто-то хочет организовать с ними интересную игру. И если ребята согласны принять участие в игре, мы попробуем письмо расшифровать.
После уроков мы полчаса пытались расшифровать письмо – не получилось. Тогда я сказал ребятам, что попробую дома сам это сделать. Содержание текста я, конечно, знал, но мне хотелось заинтриговать детей. Только на третий день мне «удалось» расшифровать письмо.
Каждый день дети с нетерпением спрашивали меня, как идут дела. На третий день я торжественно сообщил им, что дело сделано, и зачитал им приказ № 1 Адмирала Космического Флота. В приказе было написано следующее: «Командиру отряда юных космонавтов В. Шубину. (Фамилию будущего командира я изменил.) Предлагаю создать отряд юных космонавтов из учащихся 5-го класса. В отряд приглашать только желающих. Тех, кто не желает вступать в отряд, прошу оставить в покое. В космос летят только смелые и решительные люди. Прошу сообщить в письме фамилию, имя и отчество вашего классного руководителя, и какой иностранный язык вы изучаете. Адмирал Космического Флота В. Юрков». Ребята дружно записали в отряд всех без исключения мальчиков, а девочек записать не захотели. Девочки стали требовать, чтобы их тоже записали в отряд, ссылаясь на то, что они тоже могут быть такими, как В. В. Терешкова. Я заступился за девочек, привёл много примеров из жизни наших героических лётчиц, партизанок, разведчиц, медсестёр, снайперов, которые в годы войны воевали не хуже и даже лучше многих мужчин. Мальчики согласились, и весь 5-й класс стал отрядом юных космонавтов.
Мы отправили письмо в Москву. Дети мне доверяли, так что действительно отправлять письмо в Москву не было необходимости: ответ юным космонавтам я составлял сам, бросал в почтовый ящик «письмо из Москвы» и ребята приносили его мне. Мы читали письмо, получали новые и новые задания от Адмирала и старались их честно выполнять. Задания были разные, например: изучить биографии космонавтов, учить географию, историю, немецкий язык, другие предметы, сообщать регулярно Адмиралу Флота об успехах в учёбе, совершить условный облёт Луны на условном космическом корабле, ведя при этом дневник полёта. Спрашивал Адмирал Флота и о дисциплине на уроках. В одном из писем Адмирал Флота потребовал, чтобы дети сочинили гимн отряда юных космонавтов.
Я предложил ученикам следующее: текст гимна написать придётся мне, а музыку мы придумаем вместе. Вот текст нашего гимна:
Наша школа – это космодром,
Мы летим вперёд к Созвездью Знаний.
Труден путь, его мы не пройдём
Без борьбы, упорства и дерзаний.
Пусть не будет в нашем классе тех,
Кто лететь не хочет вместе с нами,
Впереди нас ждёт большой успех –
Наши крылья – Ленинское знамя.
Пусть наука твёрже, чем гранит,
Победим, мы твёрдо клятву дали,
Через книги в космос путь лежит,
Нас зовут космические дали.
Книга нас сдружить с собой сумела,
И мы верим: время то придёт,
И один из нас корабль смело
В настоящий космос поведёт.
При исполнении гимна две последние строчки повторялись дважды. Каждое занятие отряда юных космонавтов мы начинали с пения гимна. Уже к первому октября текущего года значительно улучшилась дисциплина учащихся, а с улучшением дисциплины значительно повысилась и успеваемость в классе. В журналах стали исчезать не только двойки, но и тройки. Это заметили все учителя и воспитатели школы.
Прошёл первый месяц моей работы в школе, и я пошёл к директору выяснить, должен ли я забирать документы и уходить. Директор сказал мне, чтобы я продолжал работать и забыть про своё обещание уйти из школы, если не буду справляться. Он спросил меня, как я добился улучшения дисциплины и успеваемости в классе. Я рассказал ему о нашей игре, oн остался доволен. Игра в юных космонавтов продолжалась.
В начале января поехал на зимнюю сессию в Москву. Я не забыл про первый педсовет, зашёл в Музей В.И. Ленина и попросил оказать посильную помощь школе в организации школьного музея. Научный сотрудник Музея встретила меня приветливо и подарила школе фотокопии первого номера газеты «Искра», одного из ленинских писем и ещё пять фотокопий разных революционных документов. Всё это я принёс директору. Он очень обрадовался и спросил меня, кого назначить моим помощником. Я ответил, что если много нянек, то дитя без носа, и попросил двух человек: пионервожатую и учителя труда.
Я попросил показать комнату, где будет музей. Комната оказалась просторной и уютной. Для музея нужны были стеллажи, их следовало заказать на мебельной фабрике. Директор взял эту работу на себя, и вскоре стеллажи для экспонатов были уже на месте. Восемь стендов сделал в мастерской учитель труда. Осталось натянуть на стенды серую материю, и они были готовы. В пионерской комнате мы взяли фотографии по теме «Жизнь и деятельность В.И. Ленина». Вожатая вместе со мной вырезали фотографии, застеклили каждую из них и разместили на стендах в хронологическом порядке. Затем стенды разместили на стенах тоже в хронологическом порядке. Стеллажи заполнили материалами из Московского Музея В. И. Ленина. На столике разместили бюсты Маркса, Энгельса и Ленина.
Пришёл директор в музей и остался доволен. Он посмотрел на меня и сказал с улыбкой: «Энтузиасты в наше время нужны».
Приближался праздник Победы. У меня появилась интересная идея: что если организовать к демонстрации на 9 Мая живую скульптуру Воина-освободителя с ребёнком на руках, как в Трептов-парке? Грузовой автомобиль в школе есть, пьедестал можно построить, есть маленькая девочка, дочка учительницы, есть рослый красивый парень из 9-го класса. Директор, услышав про эту идею, сначала не согласился, но потом понял, что идея неплохая. Всё было сделано, учтена техника безопасности. И когда колонна нашей школы появилась в ряду других, все обратили внимание на нашего Воина-освободителя. Это понравилось всем.
Завершился учебный год. Мой 5-й класс стал 6-м. И мальчики, и девочки окончили 5-й класс на четвёрки и пятёрки, чему я очень радовался. Наша игра должна была продолжаться.
Но из областного отдела образования перед самым началом нового учебного года пришла не очень приятная для меня весть. Поскольку учительница немецкого языка не была специалистом, ей запретили делить классы на группы со мной. Меня, студента-заочника иняза, переходящего на 5-й курс, уже считали специалистом, и я мог бы делить классы, но не было ещё одного специалиста. Одна учительская ставка исчезла.
Беларусь, 1964 г. Фото Ж. Дюпакье
Я сказал директору, что готов отдать ставку учителя немецкого языка учительнице, делившей со мной классы в прошлом году, а сам попробую найти работу в сельской школе района. Директор возразил, что у меня больше прав на должность учителя немецкого, но я успел поговорить с учительницей, и она очень хотела остаться на этой работе. Я объяснил директору, что, раз так получилось, хочу уступить ей и уйти из школы, и попросил свои документы.
(окончание следует)
Опубликовано 27.08.2019 22:54
Дополнено 17.08.2021 14:04