Tag Archives: репрессии в СССР

Парень по фамилии Путин

7 декабря 2022

«Пришли на обыск парни, у одного фамилия Путин». История художника Юлия Рыбакова —
в 70-х его посадили за надпись про свободу, а в обыске участвовал будущий президент

Молодой лейтенант КГБ Путин в 1976 году проводил обыск у ленинградских художников Юлия Рыбакова и Олега Волкова — они нанесли на стену Петропавловской крепости 42-метровую надпись «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков». Об участии Путина стало известно только сейчас, когда на протокол обыска обратил внимание историк Константин Шолмов.

За надпись Волков получил семь лет лагеря, а Рыбаков — шесть.

Олег Волков умер в 2005 году. Юлий Рыбаков, вернувшись в Ленинград, основал первую в Советском Союзе демократическую партию, в 90-е стал депутатом Госдумы, а сейчас занимается правозащитной работой.

«Бумага» поговорила с ним о том, зачем ленинградские художники, рискуя свободой, по ночам оставляли на улицах антисоветские надписи, что подкосило российскую демократию в 90-е и как на общество повлияет нынешняя война.

Юлий Рыбаков. Фото: «Бумага»

Об уголовном деле 1976 года

— Историк Константин Шолмов обнаружил, что в обысках по вашему делу участвовал лейтенант Путин. Это зафиксировано в судебном архиве, который вы передали в Музей политической истории. Вы об этом не знали?

— Я передал архив давно, году в 2003-м. То, как он у меня вообще появился, — совершенно дурацкая и замечательная история.

Я сижу в Москве в своем кабинете в Госдуме. Работаю. Получаю письмо с вопросом: «Интересует ли вас ваше уголовное дело?» Я, естественно, отвечаю, что интересует, — «Приезжайте в Питер, звоните по телефону». Приехал, позвонил. Оказалось, что сторож, который охранял бывшее здание Василеостровского районного суда, обнаружил много всяких бумажек, в том числе десять томов нашего дела, просто выброшенных при переезде в новое здание.

Там была куча каких-то других дел, вещдоков и заодно вот эти тома. Сторож мне их просто отдал. Я с большим интересом перечитал, а потом подумал: «Что я буду с ними делать? дома хранить? ну какой смысл?» И решил передать в музей вместе с некоторыми другими материалами из личного архива.

Я не вчитывался в протоколы так дотошно, чтобы заметить там фамилию Путина. Для меня самого сейчас стало неожиданностью, что он принимал участие в наших обысках.

Фото: Константин Шолмов / Facebook

Эта бумага в музее была в доступе: ее скопировали, заламинировали и добавили на стенд, чтобы посетители могли почитать. Фамилия лейтенанта там была неприметной: мелким почерком не очень разборчиво написана. Но нашелся дотошный историк, который обратил на это внимание.

В 1976 году никто из нас не догадывался, какой оборот это потом примет: пришли на обыск молодые парни, у одного из них была фамилия Путин. Кто же знал, что он станет президентом?

— Что происходило после обыска?

— Когда нас арестовали, вместе с нами забрали еще двух женщин. И, чтобы их освободили, я и Волков признались, что это мы авторы надписи на Петропавловской и целого ряда других надписей в городе. И действительно, женщин освободили, а мы остались.

Во время допросов нам нужно было сформулировать, почему это вообще было сделано. Мы стали утверждать, что в целом-то не против советской власти, и потому 70-я статья УК РСФСР (она предусматривала наказание за «действия, направленные на подрыв советской власти» — прим. «Бумаги»), которую нам вменяли, не подходит. Мы не против советской власти: мы за советскую власть, но без коммунистов.

— Это действительно соответствовало вашим взглядам?

— Наверное, да. Потому что в целом идейные разговоры внутри нашей группы были. Сама по себе система советов — это парламентская система. Могла бы быть такой, если бы не диктатура коммунистов. Отсутствие этой монополии могло бы превратить систему советов в нормальную демократическую систему. На практике это не получилось.

Значительно позже я сам стал депутатом Ленсовета последнего созыва, там уже не было диктатуры коммунистов, но общество не было готово к формированию профессионального парламента, который был необходим.

В 1976-м все эти рассуждения очень не понравились следователям, и, видимо, они решили, что, если мы с такими же позициями выступим в суде, получится политический процесс. Из Москвы их за это по головке не погладят, потому что требовалось делать всё ровно наоборот: минимизировать количество политических дел. Поэтому они решили, что попробуют объявить нас психически больными. Но не получилось.

— Что помешало?

— Существовало такое понятие, придуманное московским профессором Лунцем (его считают одним из создателей «карательной психиатрии» — прим. «Бумаги»), как «вялотекущая шизофрения», «бред реформаторства» и еще какие-то формулировки, под которые можно было подверстать почти любые действия. Допустим, человек пожаловался в ЦК на свое местное начальство и предложил какие-то идеи, как усовершенствовать социализм, придать ему человеческие черты. Ну, это «бред реформаторства» — и в психушку. С нами пытались провернуть то же самое.

Следователи вызвали психиатра, это был профессор Снежневский. Он, в отличие от московских психиатров, не штамповал всех, кого ему предлагало КГБ. Он не был в оппозиции к советской власти и диссидентом, просто считал, что большинство тех, кто пытается откосить как сумасшедшие, — люди здоровые, а все преступники должны сидеть в тюрьме. Через него прошло совсем немного диссидентов, которые попали в психиатрические больницы. Он приехал поговорить отдельно с Олегом Волковым, отдельно со мной. И сделал заключение, что лечение нам не требуется.

— Как тогда решили действовать следователи?

— Поскольку они увидели, что мы готовы ради своих товарищей на какие-то серьезные шаги, уже в конце следствия нам с Олегом — сначала ему, потом мне — предъявили ультиматум. Принесли на очередной допрос стопку протоколов об обысках по всему городу.

На этих обысках были найдены запрещенные тогда книги. Мне сказали: «Если ты дальше будешь утверждать, что ты за советскую власть, но без коммунистов; если попытаешься устроить на суде политический процесс, имей в виду: 18 человек из этих протоколов пойдет вслед за тобой. Кто-то лишится работы, кто-то места в университете. А если согласитесь на то, что надписи, которые вы делали, — это ваша обида как непризнанных художников, тогда мы осудим вас как хулиганов и тех людей не тронем». Мы подумали и каждый в отдельности решил, что лучше оставить людей на свободе.

Мы сидели молча в суде, не протестовали, потому что знали, что таким образом мы спасаем своих друзей. Хотя получился целый букет уголовного характера: к злостному хулиганству по 206-й статье УК РСФСР сверху у нас было обвинение в хищении государственного имущества.

— Как оно появилось?

— В основном мы занимались печатью запрещенной литературы: статей Сахарова, «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына, собственных сочинений. Всё это делалось на краденых пишущих машинках, магнитофонах и радиостанциях, а еще на военных приемниках, которые были похищены с военно-морской базы.

Дело в том, что у нас не было возможности достать «Архипелаг ГУЛАГ» в печатном виде и уже потом его размножать. Поэтому мы поступили иначе: в то время радиостанция «Би-би-си» транслировала чтения «Архипелага» главу за главой.

Но тогда стояла система глушилок и услышать что-то сквозь рев, которым сопровождались западные русскоязычные радиопередачи, было невозможно. Стояло больше полусотни глушилок по всей стране. В основном около крупных городов — они забивали своим ревом, свистом нежелательные эфиры. С помощью военных приемников можно было их обойти. Так мы получали информацию, записывали ее на магнитофоны. А потом девушки, которые с нами работали, сидели с наушниками за пишущими машинками и перепечатывали страничку за страничкой.

Забавно, что через полвека «Архипелаг ГУЛАГ» можно купить в любом магазине.

О диссидентском стрит-арте

— Кто автор фразы «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков»? Как вы ее придумали и выбрали?

— Всё началось со смерти нашего товарища художника-нонконформиста Евгения Рухина. Он вместе с другими нашими художниками пытался добиться права выставлять наши работы и сделать большую всесоюзную выставку нонконформистов. Вместе с инициативной группой ездил в Москву, организовывал общее движение. Видимо, это сильно не нравилось властям.

Однажды, когда он вернулся после таких переговоров в Москве и остался ночевать в мастерской, ее подожгли. Я уверен, что это сделали чекисты. Рухин погиб.

Когда мы узнали об этом, решили, что в знак памяти о нем сделаем выставку у Петропавловской крепости. Но поднести туда картины не получилось: сразу начался разгон, уже на подходах нас всех задерживали, и даже случайных людей с какими-то вещами подмышкой.

Потом была еще одна попытка, но мы понимали, что с картинами идти туда бесполезно. Поэтому случился первый хеппенинг в истории советского искусства: мы объявили, что делаем там выставку, а экспонатами будут лица и организации, которые станут мешать нам ее проводить. Милиция, солдаты — все эти самодвижущиеся объекты в довольно большом количестве. Это была достаточно выразительная картинка.

После мы объявили коллективную голодовку. Мне позвонили через какое-то время, и товарищ на другом конце провода спросил: «Ну что, голодаете? Голодайте-голодайте. Сдохните — нам только легче станет». Тогда мы с Олегом Волковым и пошли к бастиону Петропавловской крепости. Слова придумал я.

Чекисты, которые всё это на утро обнаружили, стали пытаться закрыть буквы крышками от гробов из соседней мастерской. Тут им помешала Нева, которая в августе, чего обычно не бывает, внезапно поднялась. Подойти к надписи можно было только в высоких сапогах или на лодке. Закрасить ее смогли лишь через несколько часов.

Фото: Константин Шолмов / Facebook 

— Это была ваша единственная антисоветская надпись?

— Нет конечно. Время от времени после тяжелой и монотонной работы с перепечаткой и копированием мы просто выходили на улицы. Расклеить или разложить по ящикам листовки либо взять баллончики и пойти где-то что-то написать.

Например, на набережной напротив Петропавловской крепости была надпись «СССР — тюрьма народов». На высшей партийной школе — «КПСС — враг народа». «Долой партийную буржуазию», «Слушайте „Голос Америки“» и так далее.

Или, допустим, трамвайный парк на Васильевском острове. Я забрался туда ночью, там стояли рядами трамвайчики. И на обратной стороне, не у дверей, я баллончиком писал: «Свободу политзаключенным». Утром водители пришли, сели в свои трамваи — им не пришло в голову обойти и посмотреть, что там с другой стороны. И поехали они по городу с этими надписями. Их стали останавливать, а трамвай обратно не повернешь, он должен весь свой круг проделать, чтобы вернуться в парк. Так и ездили.

— Почему вас не задержали еще тогда?

— Мы были достаточно ловкими, чтобы не попадаться. Но, когда я сидел в Большом доме и разговаривал со следователем, он прямо сказал, что мы изрядно рисковали, потому что всем надоели эти наши надписи; что в городе действовали военные патрули и им были выданы патроны. Но как-то обходилось.

Тогда еще не было мобильных телефонов, которые сейчас авторы антивоенных надписей или наклеек неосмотрительно носят в кармане. Они не понимают, что так легко себя обнаруживают, как несчастная Скочиленко. Тогда таких вещей с собой не носили, было проще. К тому же мы знали все проходные дворы и поймать нас было не так уж просто.

О реакции близких и лагере

— На что участники подполья надеялись в период застоя?

— Надеялись открыть глаза как можно большему количеству людей, чтобы приблизить времена, когда всё изменится. Мы понимали, что это не быстрый процесс и что от того, что мы десяток «Архипелагов ГУЛАГов» раздадим прочитать или расклеим 40 листовок, мир не перевернется. Мы думали, что чуть-чуть приближаем время, когда общество поймет, что за свободу надо бороться.

— Что ваши с Волковым семьи думали про работу в подполье?

— А что они могли думать? У Олега был сын, но семья с его матерью распалась уже давно. У меня была жена и маленькая дочь.

Я на самом деле держал от них в секрете свою деятельность. Моя жена ничего не знала, а когда узнала, не одобрила, потому что не хотела, чтобы я попал в тюрьму и рисковал. Боялась остаться одна с ребенком. Она была абсолютно аполитичным человеком, считала, что всё это бред, что советская власть несокрушима и бороться с ней бессмысленно. Наш брак довольно быстро закончился после того, как я попал в лагерь.

— Вы отбыли там шесть лет?

— Не совсем. В лагере усиленного режима за Полярным кругом я провел примерно четыре с половиной года. А последние полтора — в Архангельской губернии, на лесоповале.

Я сам захотел перевестись, мне надоело сидеть за колючей проволокой, а там можно было воздухом подышать в лесу. Это был тяжелый физический труд, но точно полегче в эмоциональном смысле.

Я работал сучкорубом. Ребята, которые были покрепче меня, пилили, а у меня позвоночник — с пилой «Дружба» не мог работать, поэтому должен был рубить ветки. Работа была тяжелая: часов по десять в день и зимой, и осенью, и под дождем, и под снегом.

Зато там я впервые смог взяться за кисточки. Два масляных этюда из тех мест до сих пор храню.

Лагерный этюд Юлия Рыбакова. Фото: «Бумага»

— Какое воспоминание из тех шести лет самое яркое?

— Северное сияние.

О перестройке и новом уголовном деле

— Что происходило, когда вы вернулись?

— После лагеря и лесоповала я продолжил заниматься искусством. У меня уже не было уверенности, что та свобода, за которую мы боролись, нужна обществу. Я посмотрел на людей в лагерях — а это всегда личности разнообразные, этакий срез общества от самых его низов до верхов — и, посмотрев на это, подумал, что, кажется, им та свобода, о которой я думаю, не очень-то требуется. Так, воля и покуражиться — может быть. А настоящая свобода, кажется, нет.

Потому, когда я вернулся, восстановил связи с теми художниками, с которыми работал до посадки. Правда, половина из них уехала на Запад. Но появились новые, молодые — они не хотели вступать в творческий союз, в уставе которого говорилось, что художники должны всем своим творчеством служить строительству коммунизма. Они просто мечтали заниматься искусством, искать новые пути, языки.

И мы создали свое объединение. С 1982 по 1988 год мы сделали порядка 12 выставок, больших, хороших. А еще добивались легализации нашего союза, вполне успешно.

— То есть всё равно вернулись к протестной деятельности?

— Получается. Но уже не к подпольной диссидентской, а к правозащитной. Сначала мы с товарищами создали Ленинградское отделение Международного общества прав человека, а потом я стал одним из организаторов первой легальной демократической партии «Демократический союз», которая открыто заявила, что ставит своей целью ликвидацию авторитарного коммунистического режима и создание демократического общества.

Тогда, в 1988–1989 году, КГБ попыталось еще раз нас всех арестовать и посадить. Опять та же самая 70-я статья про пропаганду. Мы активно распространяли наши идеи и критиковали засилье партийного аппарата, отсутствие свободы слова. Проводили митинги и шествия в городе, подняли российский флаг у Казанского собора впервые за 76 лет.

Чекистам это очень не нравилось. Они возбудили новое дело и провели у нас обыски, в том числе и у меня. Набрали кучу литературы, которую мы выпускали, газет, листовок. Готовились снова к судебному процессу. А мы — к новому аресту.

Но перестройка шла полным ходом, первый съезд народных депутатов прошел. Депутаты отменили 70-ю статью, и чекисты просто не успели нас задержать.

О путинской России

— Можно ли долго жить под цензурой и оставаться честным человеком с критическим мышлением?

— Конечно можно! Собственно, цензура этому вообще не мешает, было бы желание думать, сравнивать и искать информацию. Сам по себе поиск информации и ее сравнение приводят к самостоятельному мышлению. В чем-то ты можешь соглашаться с официальной версией событий, в чем-то нет. Но у тебя появляется возможность выбора.

— А страх не мешает?

— Большинство людей живет боясь — и тогда и сейчас.

Огромное количество людей спасает себя, не признаваясь себе в том, что на самом деле они боятся. Признаться себе в этом не очень ловко, неприятно. Большая часть людей объясняет страх различными уловками: «Не всё так однозначно. А вообще, пошли они все на фиг, у меня семья, дети, мне надо их кормить». Поэтому люди просто отключаются от происходящего, фокусируясь на своей базовой жизненной задаче, — «Я в домике».

— А чего, по-вашему, люди боятся?

— С приходом к власти Путина наше общество убедилось в том, что государство беспощадно к своим подданным в тех ситуациях, когда так называемые государственные интересы оно считает важнее интересов личности — а так оно считает всегда.

Это показала трагедия «Курска», которому были готовы помочь иностранные специалисты, но им попросту запретили. Это демонстрирует история с «Норд-Остом», когда власть отказалась от переговоров и в результате непродуманной операции погубила больше 100 заложников. А потом был Беслан с детьми, которыми тоже пожертвовали — ради принципа «С террористами переговоры не ведем» и мнимого государственного престижа.

Те, кто волей-неволей следил за всеми этими событиями, понимают на самом деле, что, если можно пожертвовать своими военными, гражданскими, детьми, значит, можно пожертвовать и ими. Тогда возникает синдром заложника: «Лучше я полюблю этого террориста, поверю в его бредни о всемирном заговоре. Лучше я буду с ним, чем против него».

— Вы говорили, что демократический процесс в России запнулся о войну в Чечне. Что с ним сделает война в Украине?

— Война в Чечне — преступная, идиотская, совершенно никому не нужная — стала тем спусковым механизмом, который запустил свертывание демократии в России, только-только зародившейся, только поднимающейся на ноги. Всё началось с этой войны. Я убежден, что в этой истории не обошлось без спецслужб, которым надо было найти камешек, чтобы сломать молочные зубы демократии. И это было сделано.

Война в Украине, скорее, запустит процессы в обратную сторону. Потому что чувство самосохранения у общества все-таки должно сподвигнуть его на то, чтобы радикально изменить ситуацию. Есть элиты, которые очень серьезно пострадали от того, что случилось. И я надеюсь, что у них найдутся силы и возможности, чтобы изменить ситуацию радикальным образом и вернуть Россию на тот столбовой демократический путь, с которого мы свернули.

— Что сейчас происходит с гражданским обществом? Оно как-то себя проявляет?

— Я вхожу в Правозащитный совет Петербурга. Действительные члены собираются на каждом заседании, ассоциированные, которые ленятся, появляются время от времени — это я. Там анализируется ситуация, формируются те или иные оценки, которые потом публикуются на сайте совета и передаются в СМИ. Есть и практическая работа, но это больше для конкретных организаций, которые туда входят.

Сам совет — это координационная штука, она не формализована. Этакий круглый стол, который выпускает свои заявления, в том числе протестные: после мобилизации и — как там это называется — начала «специальной военной операции». К сожалению, это всё, что мы можем сейчас.

Гражданское общество находится в затяжном шоке от случившегося, потому что не видит какой-то возможности это изменить. Немалая часть уехала. Кто-то запил, кто-то в психушку попал. Кто-то находится в глубокой депрессии, кого-то гонят с работы за неправильно сказанное слово. Атмосфера тяжелая. Вялотекущая катастрофа.

Поэтому впереди еще длинная дорога. Если она у нас, конечно, вообще есть. Окончательно станет понятно, когда закончится война в Украине. И как она закончится.

— А вы сами почему решили остаться в России?

— Я думаю, что я здесь еще пригожусь.

Источник

Опубликовано 13.12.2022  15:05

Александр Гинзбург: от «Синтаксиса» к «Хельсинкской группе»

(Из воспоминаний Арины Гинзбург, 1937-2021)

Меня попросили рассказать об Александре Гинзбурге – правозащитнике, журналисте, просто человеке.

Многие годы советская пресса именовала его не иначе как «уголовник», «отщепенец», «клеветник», «антисоветчик».

В годы перестройки, когда по всем своим трем делам Гинзбург был реабилитирован, его стали называть «трижды зэк Советского Союза».

Арина Гинзбург (Жолковская) с мужем. Фото отсюда

Об Алике Гинзбурге (как все его звали до самой его смерти), о его необычной судьбе и о людях, его окружавших, я и попробую рассказать.

«Синтаксис» – рождение самиздата

А начиналось всё легко и даже весело, как, впрочем, всё, что Гинзбург делал.

На гребне всеобщего увлечения стихами в конце 50-х – начале 60-х годов Алик Гинзбург, 20-летний студент факультета журналистики Московского университета, совершенно естественно пришел к мысли, что надо бы все эти разрозненные машинописные листочки, которые ходили по рукам, читались на литобъединениях и в маленьких литературных кружках, а потом снова и снова перепечатывались (как пел впоследствии Александр Галич: «“Эрика” берет 4 копии, вот и всё, и этого достаточно») – надо было всё это собрать вместе и сделать сборник. «Друзья посмотрели на меня, как на сумасшедшего», – рассказывал он позже.

Идея была гениально проста, но и столь же опасна. Никаких «множительных аппаратов», кроме стареньких пишущих машинок (да и не у всех) еще не было. А вокруг всевидящее око КГБ.

Но была увлеченность, молодая уверенность в своих силах и тесный круг друзей.

И начинание удалось. Журнальчик назвали «Синтаксис» – так в одном из чеховских рассказов звали собаку. В свет вышло 3 номера журнала, готовился 4-й, но не успели. Среди молодых и малоизвестных авторов были и уже знакомые широкой публике имена – Булат Окуджава, Борис Слуцкий, Белла Ахмадулина, Николай Глазков, Иосиф Бродский, Генрих Сапгир.

На каждом из выпусков Александр Гинзбург поставил свое имя и свой адрес — поступок по тем временам тоже неординарный. И в этом не было никакой позы или героического вызова, а всего лишь представление о свободе поступка как о норме. B самом деле, ведь это нормально поставить свое имя под своим трудом? И какое нам дело, что власти думают иначе.

В 1960 году в «Известиях» появился фельетон «Бездельники карабкаются на Парнас» с нападками на Гинзбурга и его журнал. Такие публикации в те времена были всегда предвестником ареста. Так оно и случилось.

Алик был исключен из университета, арестован и отправлен в Лубянскую тюрьму. На следствии было допрошено больше 100 свидетелей, однако никакого убедительного обвинения в «антисоветской деятельности» власти выдвинуть против Гинзбурга не смогли. Он был обвинен лишь в том, что сдавал экзамен за своего приятеля и приговорен к 2 годам лагерей общего режима. Наказание отбывал в северных уголовных лагерях.

Время это было хрущевское, сравнительно вегетарианское. Гинзбург был молод, здоров и однажды, когда какой-то уголовник попробовал назвать его «жидом», Алик пошел на него с огромным бревном в руке. Инцидент был немедленно улажен, и дальше «Саша-журналист», как звали его в лагере, исправно писал за своих солагерников письма их родственникам или жалобы начальникам.

В Москву он вернулся летом 1962 года. На дворе еще стояла «хрущевская оттепель»: молодая поэзия собиралa стадионы слушателей, по стране гуляли машинописные копии (или фотокопии) произведений Джиласа и Авторханова. В ноябре в «Новом мире» был напечатан «Один день Ивана Денисовича» Ал. Солженицына.

Первым тревожным сигналом стало дело молодого ленинградского поэта Иосифа Бродского, арестованного в феврале 1964 года по обвинению в тунеядстве. Это дело вызвало в среде российской интеллигенции широкий протест, среди тех, кто пытался защитить молодого поэта от несправедливых и оскорбительных обвинений были Анна Ахматова, Дм. Шостакович, Лидия Чуковская, Ефим Эткинд, Лев Копелев, Евг. Гнедин и другие. Писательница Фрида Вигдорова сумела попасть на позорный спектакль, где судили будущего нобелевского лауреата, и сделала запись процесса, которая потом широко ходила в самиздате. Так, в русской литературе появился новый жанр «записи из зала суда», которым через пару лет воспользовался и Гинзбург.

Пока же, прописанный в Москве с трудом, лишь благодаря помощи знаменитого Ильи Эренбурга, он пытался вернуться к учебе, в чем ему категорически отказывали. Он работал осветителем на телевидении, токарем на домостроительном заводе, библиотекарем, рабочим в Литературном институте.

Так прошли три послелагерных года. А в сентябре 1965 года был арестованы писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль. И для Гинзбурга началась новая жизнь – «Белая книга», обыски, арест, новый лагерный срок.

«Белая книга» – эпоха подписантства

Восприняв уроки самиздата, Синявский и Даниэль пошли уже чуть дальше – они решили отправить свои рукописи на Запад, опубликовать их там и вернуться на родину в виде тамиздата. Когда книги писателей Абрама Терца и Николая Аржака (таковы были псевдонимы Синявского и Даниэля) появились на Западе, власти спохватились и начали поиски. Андрея Синявского арестовали по дороге на лекцию в Школе-студии МХАТа, Юлия Даниэля — в московском аэропорту Внуково, когда он возвращался из Новосибирска.

Первой реакцией общества было ошеломление. По тем временам публикация под псевдонимом, да еще на Западе – была вещь неслыханная. Многие, даже либерально настроенные интеллигенты, укоряли Синявского и Даниэля в том, что теперь власть начнет закручивать гайки, что цензура усилится, что снова пойдут заморозки (как будто уже не началось?).

Но очень скоро направление умов переменилось. Этому в большой степени способствовало и то, что на Западе (где эти книги уже появились в переводах и где их можно было прочесть) реакция на арест писателей была крайне резкой, даже коммунист Арагон выступил в их защиту, не говоря уже о сотне других деятелей культуры всего мира.

И вот впервые за многие десятилетия в стране началась широкая гласная общественная кампания, получившая впоследствии название «подписантства» (через 2-3 года в пору суда над Гинзбургом, Галансковым и Лашковой она достигла своего пика).

В чем была ее суть? Десятки людей, самых разных профессий (рабочий, студенты, врачи, писатели, академики), как бы вдруг осознав ответственность за то, что происходит у них в стране, стали обращаться с письмами в самые различные инстанции (государственные, судебные, ЦК КПСС, лично к генсекретарю Брежневу или к лауреату Нобелевской премии Шолохову) с просьбой освободить арестованных писателей. Они предлагали взять их на поруки, призывали соблюдать собственные законы и, прежде всего, конституцию, настаивали на открытом гласном рассмотрении дела.

Ответом на эти обращения был шквал репрессий. «Подписантов» (как их стали называть) увольняли с работы и выгоняли из институтов, прорабатывали на собраниях и задерживали на несколько суток в милиции.

Реакция на арест писателей сильно беспокоила власти, поэтому, когда в феврале 1966 г. состоялся суд, все четыре дня процесса почти все московские газеты печатали о нем отчеты, разумеется, пакостные и ернические.

Александр Гинзбург решил собрать об этом деле все материалы, которые были доступны.

Сейчас невозможно себе представить, что значило в условиях абсолютно закрытого советского общества 60-х годов собрать все это множество вырезок из газет и журналов десятков стран мира (естественно, их не продавали). А надо было не только собрать, но найти переводчиков и сделать это так, чтобы никого не засветить. Все это было сделано с мушкетерской ловкостью и быстротой. «И когда я положил рядом все эти иностранные статьи и отклики, и советскую тупую газетную ругань, — рассказывал Гинзбург позже, — стало очевидно до смешного — как тупа и глупа эта система и насколько невиновны арестованные писатели».

Так появилась идея книги — соединить все печатные материалы, советские и западные, и вставить в них запись судебного процесса, которая уже ходила в самиздате (женам арестованных — Марии Розановой и Ларисе Богораз, присутствовавшим на суде, удавалось кое-что тайно записывать во время суда, а вечером друзья переносили это на бумагу), и присовокупить к этому все письма в защиту.

Так получилась «Белая книга» по делу Синявского и Даниэля, которую составил Александр Гинзбург. Книга была посвящена светлой памяти Ф.А. Вигдоровой.

По своему обыкновению Гинзбург подписал ее своим именем, поставил свой адрес и пустил в открытое плаванье. Он показывал ее некоторым депутатам Верховного Совета (в частности, Илье Эренбургу), прося их заступиться за арестованных писателей. Один из экземпляров (впрочем, последний, нечитабельный) он отнес в КГБ. Жест для него совершенно естественный – «Иду на Вы!».

Вскоре «Белая книга» вышла во Франции в издательстве «La Table Ronde», а потом в 1967 году в издательстве «Посев».

Естественно, в январе 1967 года Александр Гинзбург был арестован и препровожден в Лефортовскую тюрьму. Вместе с ним были арестованы молодой талантливый поэт Юрий Галансков, составитель сборника «Феникс», и 23-летняя машинистка Вера Лашкова, печатавшая «Феникс» и «Белую книгу». Исторической правды ради следует добавить сюда и Алексея Добровольского, который сыграл в этом процессе зловещую роль провокатора.

Следствие длилось целый год, за это время КГБ пытался через своих агентов в эмигрантской организации НТС в Германии организовать приезд какого-нибудь НТС-овца, якобы, к Гинзбургу и Галанскову.

Это им отчасти удалось, и на четвертый день в суде внезапно появился венесуэльский гражданин и французский студент Николас Брокс-Соколов, который по заданию, якобы, какой-то Тамары Волковой вез уже арестованным Гинзбургу и Галанскову множительный аппарат шапирограф и деньги.

Несчастный, ничего не понимающий мальчик, не ожидавший такого поворота событий, был совершенно потрясен, концы с концами у него не сходились, и было ясно, что все это чистая липа. (В перестройку в советской прессе были напечатаны материалы о том, как КГБ готовил эту инсценировку.)

Приговор был жестким: «за антисоветскую агитацию и пропаганду» Юрий Галансков был осужден на 7 лет лагерей строгого режима. Он не досидел своего срока и умер в ноябре 1972 г. в тюремной больнице от язвы желудка. Его тайно похоронили на лагерном кладбище.

Вера Лашкова (ей было 23 года) в этот раз была осуждена лишь на год, и поскольку следствие длилось почти 12 месяцев, она вскоре вышла из тюрьмы. Впрочем, в дальнейшем гебисты свели с ней счеты уже без всяких юридических тонкостей.

Вера была в 70-е годы активной участницей солженицынского Фонда, кроме того, она печатала мемуары А.Д. Сахарова (что вызвало особую ярость чекистов). В 1983 году её лишили московской прописки и жилья и заставили под угрозой обвинения в «бродяжничестве и тунеядстве» уехать из Москвы в 72 часа.

Семь с половиной лет жила она в глубинке, переезжая с места на место, выполняя самую тяжелую работу (была шофером тяжеловоза, уборщицей), пока, наконец, в 1990 году смогла вернуться в Москву и благодаря помощи Е.Боннэр получить там квартиру.

Даже адвокаты, участвовавшие в этом судебном процессе, подверглись репрессиям. Так, защитник Гинзбурга – Борис Андреевич Золотухин, один из самых ярких и профессиональных советских адвокатов, был изгнан из адвокатуры и отлучен от своей профессии (больше чем на 10 лет) за то, что он потребовал для своего подзащитного оправдательного приговора. И все-таки ни подсудимые, ни их защитники не отступили от своих позиций.

Отбывать наказание и Гинзбурга и Галанскова отправили в Мордовию в Потьму на знаменитый 17-ый лагпункт, в «гадючник» (как называли его чекисты), куда они помещали самых строптивых и неисправимых.

Здесь Александр Гинзбург и познакомился с героем «Белой книги» Юлием Даниэлем, с которым его связала до конца дней крепкая сердечная дружба, как и с лидером ленинградской группы «Колокол» Валерием Ронкиным. Это были его самые близкие друзья.

О пребывании этой компании неисправимых в «гадючнике» №17 ходило много легенд. Они умудрялись отправлять оттуда информацию о голодовках и наказаниях, о ситуации в соседних лагерях, передавать «левые» письма и даже магнитофонные пленки.

В те годы Запад очень интересовался правозащитным движением, и по ВВС и «Голосу Америки» часто можно было услышать о ситуации в мордовских лагерях. «Наши надзиратели уже привыкли слушать западное радио, вздрагивая иногда, когда вдруг среди информации звучали их фамилии, – рассказывал впоследствии Алик. – Но когда они услышали по «Голосу Америки» наши собственные голоса, говорят, у начальника лагеря был припадок ярости».

Дело в том, что надзиратели принесли Гинзбургу починить сломанный магнитофон, предусмотрительно выкрутив из него микрофон. Оказалось, что поломки никакой не было – просто весь аппарат был забит тараканами. Гинзбург умудрился как-то переставить местами детали в магнитофоне, чтобы он работал на запись.

Так появились на воле (а потом и на «Голосе Америки») 2 магнитофонных пленки — прямо из концлагеря. На одной — Юлий Даниэль читал переводы стихотворений латышского поэта Кнута Скуениекса, который сидел в соседнем лагере, на второй — зэки рассказывали о положении в советских лагерях и обращались за помощью к мировой общественности.

Обе передачи издевательски кончались так: «На этом заканчиваем нашу передачу из политического лагеря №17. Передача была организована по недосмотру администрации. Вел передачу Александр Гинзбург».

Другим волнующим моментом в жизни лагпункта №17 была регистрация нашей с Аликом свадьбы.

Дело в том, что его арестовали за 5 дней до намеченного бракосочетания, и мое положение после его ареста стало самым неопределенным. Я работала тогда преподавателем русского языка для иностранцев в Московском университете. Естественно, мне предложено было отказаться от Гинзбурга («и тогда всё будет хорошо»), а поскольку я не отказалась, меня уволили «как жену антисоветчика Гинзбурга». Но на свидание к нему пускать категорически отказывались «как не-жену». Так продолжалось два года.

И тогда Гинзбург объявил голодовку. Длилась она 27 дней и к нему по очереди каждый день присоединялся кто-нибудь из его солагерников. Другие ежедневно писали во всем инстанции грозные письма.

И власти сдались. Свадьба наша была назначена на 21 августа 1969 года (дата была выбрана не случайно — начальство хотело таким образом задавить возможные акции по поводу годовщины вторжения советских войск в Чехословакию).

Нашу лагерную свадьбу — как общую победу — справлял весь лагерь. И хотя к нам в комнату никого не пустили, даже маму Алика, а я не могла выйти за пределы маленького деревянного домика (который, кстати, назывался «Дом свиданий»), все-таки из крошечного окошка в туалете я смогла увидеть ликующие лица наших заступников.

Даже «гадючник» не исправил строптивых антисоветчиков. До окончания срока отбывать свое наказание уже во Владимирском централе, «крытке» – одной из самых страшных российских тюрем – были отправлены и Юлий Даниэль, и Валерий Ронкин, и Александр Гинзбург.

«Солженицынский Фонд» – возрождение милосердия

23 января 1972 года во Владимирской тюрьме кончился второй срок Александра Гинзбурга.

Власти заранее предупредили его, что жить в Москве ему запрещено – антисоветчику, отбывшему свой срок, полагалось селиться под надзор не ближе 101 километра от Москвы.

Алик выбрал Тарусу, маленький городок на Оке, где он часто бывал до ареста и который очень любил. Жившие там писатели-переводчики Елена Михайловна Голышева и Николай Давидович Оттен предложили нам первые несколько месяцев пожить у них. По дороге нам даже разрешили заехать на несколько часов в Москву.

Летом 1972 года в Тарусу к Алику приехал Александр Исаевич Солженицын. Они встретились на берегу тихой маленькой речки Таруски и проговорили несколько часов.

«Архипелаг ГУЛаг» был к этому времени закончен, но Солженицын планировал издавать его не раньше 1975 года. Он понимал, что это будет взрыв и что дальнейшая судьба и его, и его семьи после этой публикации может сложиться достаточно трагично. Но он уже давно принял твердое и окончательное решение: все деньги за все издания «Архипелага» пойдут только на помощь политзаключенным и их семьям — жертвам тоталитарного коммунистического режима, которым писатель и посвятил свою книгу.

Дело в том, что особенность советской удушительной пенитенциарной системы состояла в том, что после ареста человека виновными становились сразу и все члены его семьи. При Сталине их тоже сажали или отправляли в лагеря или на поселения, а детей — в специальные детские дома. Во времена Брежнева было легче — их всего лишь подвергали унизительным допросам и обыскам, выгоняли с работы, оставляли на голод и безденежье. Поэтому перед любым человеком, который мог быть арестован, всегда стоял вопрос — рисковать собой он, может быть, и имеет право, но можно ли рисковать своей семьей?

Помощь семьям политзаключенных существовала во всем мире, даже при самых страшных режимах, и только в Советском Союзе считалось, что это подрыв системы. Годами убивалось в коммунистической империи милосердие, и насаждались страх и стукачество.

Правда, в последние годы, начиная с 60-х, когда после процесса Синявского-Даниэля, Гинзбурга и Галанскова, ленинградского «Колокола» связи между семьями зэков укрепились, а многие представители интеллигенции — студенты, врачи, учителя, писатели — помогали деньгами и вещами семьям преследуемых, посылали в лагерь денежные переводы, книги и письма. Но этого было недостаточно. Нужна была четкая структура и немалые деньги.

Александр Солженицын изложил Гинзбургу свою идею «зэчьего Фонда» и предложил ему стать его распорядителям. «Архипелаг» тогда еще не вышел, но писатель сразу отдал на помощь политзаключенным четвертую часть Нобелевской премии, присужденной ему в 1970 году.

Гинзбург к этому времени пробыл на свободе всего лишь полгода. Он понимал, как опасна эта новая миссия, к тому же через несколько месяцев у нас должен был родиться первый ребенок. Но он принял это предложение как честь и сделал эту работу делом своей жизни. Я целиком поддержала его в этом и впоследствии тоже участвовала в этой работе.

Александру Гинзбургу принадлежит схема и структура Фонда, которая действовала потом много лет. Тогда же и Солженицын, и Гинзбург единодушно приняли еще одно из главных решений – все действия Фонда должны быть абсолютно легальны.

Поначалу Фонд официально не объявили — Алик был под надзором, не имел права выезжать за пределы Тарусы, должен был ходить отмечаться в милицию, всех приезжавших к нему тщательно проверяли. А ему предстояло составить списки не только всех политзаключенных — в тюрьмах, лагерях, психбольницах, ссылках, но и членов их семей, желательно с указанием возраста, болезней и прочих нужд…

Среди сотен семей, получивших помощь Фонда, были русские, украинцы, белорусы, евреи, латыши, литовцы, эстонцы, крымские татары, грузины (в том числе будущий президент Грузии Звиад Гамсахурдиа), армяне, казахи и др. – в самых разных уголках Советского Союза. В работу Фонда добровольно и совершенно бескорыстно участвовали более сотни волонтеров, тоже самых разных национальностей (есть список на 150 человек).

По правилам Фонда каждый ребенок в семье политзаключенного получал ежемесячное пособие (сначала 30, потом 35 рублей). Оказывалась помощь одиноким и больным родителям, лишенным кормильца. Например, Фонд в течении многих лет помогал матери литовского узника Балиса Гаяускаса, отсидевшего в советских лагерях и тюрьмах 25 лет. Впоследствии, освободившись, Гаяускас сам стал распорядителем Фонда в Литве, за что в 1977 г. был вновь арестован. В независимой Литве он был некоторое время генеральным директором Департамента безопасности Литвы.

Фонд помогал также подследственным и временно задержанным, узникам психбольниц и спецтюрем. Зэкам, освободившимся из лагеря, давали деньги на дорогу домой и на первое время жизни, покупали обувь и одежду. Ссыльным посылали денежные переводы, посылки с едой и вещами, книги, газеты; их родственникам оплачивали дорогу на свидание к ним.

Поскольку Фонд был зарегистрирован в Швейцарии, Наталья Солженицына — его президент – ежегодно обязана была предоставлять швейцарским властям отчетность, которую мы ей посылали с надежной почтой или оказиями. Слава Богу, никогда эти отчеты не попали в лапы КГБ, хотя в дальнейшем, конечно, гебисты устраивали набеги на квартиры волонтеров Фонда.

Параллельно с Фондом, основанным Солженицыным, существовали сборы и добровольные пожертвования и внутри страны. На премию, полученную А.Д. Сахаровым в Италии «Чино дель Дука», Елена Георгиевна Боннэр основала специальный детский Фонд.

Особо хочу подчеркнуть, что вся помощь осуществлялась в рублях или в специальных денежных знаках — сертификатах, имевших хождение в стране. В 70-е годы в Советском Союзе существовала специальная система, когда можно было посылать из-за границы деньги в долларах, марках, франках и т.д. на Внешпосылторг СССР на имя конкретного человека, а тот взамен получал внутри Советского Союза так называемые сертификаты, на которые можно было покупать вещи и продукты в специальных магазинах в Москве «Березка». Как правило, это были дефицитные западные товары. Этим мы часто пользовались.

Нелегальных методов в работе Фонда власти найти не могли, однако — естественно — и терпеть этого они не желали.

В 1977 году был арестован первый распорядитель Фонда — Александр Гинзбург. Его обвинили не только в работе солженицынского Фонда, но и в участии в деятельности Хельсинкской группы, созданной в 1976 году для наблюдения за выполнением Хельсинкских соглашений, подписанных в том числе и Советским Союзом. Эту группу возглавлял известный советский физик Юрий Орлов (в феврале 1977 года он тоже был арестован, как и еще один «хельсинец» – Анатолий Щаранский). В группу входили многие известные правозащитники, в том числе Елена Боннэр, Мальва Ланда, Татьяна Осипова-Ковалева, Людмила Алексеева и др.

Как только Александр Гинзбург был арестован, руководство Фондом взяли на себя Татьяна Сергеевна Ходорович, Мальва Ланда и бывший политзаключенный Кронид Любарский. После того, как Татьяна Ходорович и Любарский были вынуждены эмигрировать, а Мальва Ланда была сослана в Казахстан, распорядителями стали Сергей Ходорович и я. В 1980 году наша семья выехала на Запад вслед за высланным в США Гинзбургом, и Сергей Ходорович — один — продолжал начатое дело.

Это были для Фонда, может быть, самые опасные и страшные времена…

Александр Гинзбург умер в Париже 19 июля 2002 года. Ему было 66 лет.

Когда он умер, наши сыновья, Саня и Алеша, которые вместе с нами прошли значительную часть этого пути, сделали для него 4-й номер журнала «Синтаксис» (один экземпляр) с их рисунками и стихами, посвященными отцу. Они положили этот сборник ему в гроб.

И в заключение я хотела бы сказать одну очень важную, с моей точки зрения, вещь. И Александр Гинзбург, и все, о ком мы сегодня говорим, – это люди, совершавшие Поступки. Они вошли потом в историю и, может быть, повлияли на развитие событий в нашей стране, но делали это не из амбициозности, не из любви к славе и тем более не из корысти. Просто они не могли молча сосуществовать рядом с ложью, несправедливостью, насилием. Всё, что они делали, было для них так же естественно, как дышать или ходить.

Источник

Опубликовано 22.11.2022  21:14

В. Рубинчик. Июльские картинки (2)

Всем привет! За три дня произошёл ряд событий, о которых считаю важным сказать хотя бы пару слов.

Во-первых, как и надеялся, покинула минскую тюрьму на Окрестина Катерина Винникова — выпускница юридического факультета БГУ, 29.06.2021 публично поблагодарившая опальных преподавателей, да ещё посмевшая выйти к микрофону в белом платье с красным пояском.

К. Винникова

Наверное, тоже «крамола» (cнято в Центральном районе г. Минска 1 июля с. г.). Проходи мимо Королева из «Алисы в стране чудес», не поздоровилось бы садовникам

Зато посреди Киевского сквера — правильные, идеологически выдержанные клумбы!

Об освобождении с Окрестина я не говорю — какая уж свобода здесь и сейчас… Грустно, что из жизни Кати изъяли 15 суток, но отчасти радостно, что на девушку «по ходу» не завели уголовное дело. Увы, ныне приходится радоваться и таким вещам, ведь несколько ровесников Кати были 16.07.2021 приговорены к двум-двум с половиной годам колонии, фактически, за попытку организации мирного студенческого сопротивления в Минске.

Коллаж отсюда. По этой же ссылке (и здесь) можно почитать о вопиющем «деле студентов»

Во-вторых, активизировался «Круглый стол демократических сил». От его имени политузникам рассылается такое…

Странная бумага. Политузникам и без неё «промывают мозги» все должностные лица в шаговой доступности; мол, за решёткой надо вести себя хорошо; тогда, может быть,… ха-ха… и помилуют.

Тут я отвлекусь на размышления Якова Сусленского (1929—2009), отсидевшего 7 лет в советских тюрьмах и лагерях. В Израиле он выпустил сборник «Перо моё — враг мой» (1999), который и преподнёс мне при личной встрече в Иерусалиме, 21 год тому назад.

Среди товарищей Я. Сусленского по судьбе в 1970-х гг. оказался Николай Будулак-Шарыгин (1926—?), британский подданный украинского происхождения, арестованный в Москве-1968 как «шпион» и «закрытый» на 10 лет по указанию самого шефа КГБ Андропова. Не без раздражения Я. Сусленский отмечал (с. 307):

Члены британского парламента, украинцы Запада и демократы всех стран не сделали всего от них зависящего для его досрочного освобождения. Вместо широкой и шумной кампании протеста, Николаю Александровичу писали [из Лондона] письма такого содержания: «Пожалуйста, Ник, веди себя как примерный заключённый. Я знаю, что у тебя решительный характер, но ты не можешь бороться с властями всю свою жизнь. Ты ничего не достигнешь, кроме продления заключения. Жизнь и свобода стоят больше, чем твоя гордость. Я действительно надеюсь, что, если ты будешь вести себя прилично и покажешь, что сожалеешь о преступлениях, инкриминированных тебе, то тебя выпустят».

В 2008 г. Я. Сусленский планировал провести международную конференцию на тему «Проблемы исторической памяти, негативные стереотипы в еврейско-украинских отношениях», но вскоре его состояние резко ухудшилось 🙁

Кстати, узникам РБ для того, чтобы стать объектами высочайшей заботы, совершенно необязательно к кому-то нижайше обращаться. Согласно пока ещё действующей версии Конституции (ст. 84, п. 19) президент «осуществляет помилование осуждённых». Никаких дополнительных условий в правовом акте, формально имеющем высшую юридическую силу, не предусмотрено. На практике, когда «припекало», Лукашенко миловал некоторых осуждённых безо всяких прошений. Например, Николая Статкевича летом 2015 года или Александра Козулина семью годами ранее.

Но даже если кто-то из нескольких сотен теперешних «политических» решит написать просьбу о помиловании, непонятно, зачем ему или ей посредник в виде «информационно-аналитического учреждения». Если бы Ю. В. Воскресенский действительно радел о скорейшем и безболезненном выходе людей из мест заключения, то обращался бы, пожалуй, не к сидельцам, а «наверх», ссылаясь на указанную статью Конституции. Возможно, его бы, как члена «конституционной комиссии», созданной в марте 2021 г., и послушали… Разумеется, «широкой и шумной кампании протеста» от горе-коллеги (по образованию Воскресенский политолог), изображающего «конструктивную оппозицию», я не жду.

Наряду с волной репрессий в последние месяцы поднялась волна каверов на произведения Беньки…

https://www.youtube.com/watch?v=lxbdCvyqkaQ

В чём прикол с умышленным замедлением песни, я пока не просёк

Один чел в 2020 г. перепел «Ангела» (Ag) аж по-галисийски, позаимствовав у «Серебряной свадьбы» и основную сюжетную линию знаменитого клипа 2015 г.

Как-то утешает это всё. Кабаре-бэнд Светланы Бень пять лет уж во «временном отпуске», а его не забыли. Может, и остальные полезные культурные инициативы, что родом отсюда, не канут в Лету.

Змитер Дяденко записал и 16.07.2021 выпустил «Балладу», которую представил так (пер. с бел.):

В последнее время мы все ощущаем этот горячий вонючий запах стаи, которая охотится на наших близких, наших друзей, наших знакомых и незнакомых соратников, единомышленников.

Кому-то счастливится убежать от этих клыков, этих разинутых пастей, из которых капает отвратительная жёлтая слюна. Кто-то остаётся — по разным причинам.

Не все мы встретимся после Победы. Но Победа будет — это я точно знаю.

А ещё у барда появилась песня «Шарлотта Корде», и снова ироническая…

«Штетлфест», о котором я шрайбанул в прошлый раз, устраивался не только в Борисове и Беларуси, — на то и международный проект. Радио «Рацыя», к примеру, сообщило, что 14 июля в тыкоцинской синагоге (Восточная Польша) состоялась встреча, посвящённая еврейской культуре белорусско-польского пограничья. О важности сохранения еврейского наследия говорил исследователь Томаш Вишневский, который полагает, что на Белосточчине трудно разделить еврейско-польско-белорусскую культуру.

15 июля мастер-классы по еврейским танцам и песням на идише прошли в Кавказской синагоге в Крынках (тоже Белосточчина, ни разу не Кавказ). Томашу Вишневскому вторит Магдалена Домбровская, координаторка проекта «Shtetlfest» с польской стороны: «Когда поехала в Гродно два года тому назад на „Ночь танца”, то услышала мелодию своей группы с Подляшья… Нет вашей музыки или нашей, а есть общая музыка».

Воробей-скрипач — это пять!

17 июля и на Польшу, и на Беларусь помимо ливней обрушилась танцевально-музыкальная вечеринка под эгидой «Штетлфеста»… в общем, нечто танцыбальнае. Словцо заимствовано у д-ра Владислава Гарбацкого ещё в тот период, когда он был не д-ром Гарбацким, а студентом Владиком Ивановым.

В тот же день (поначалу знойный, как обычно) я испытал некоторый шок, зайдя в парк у Комсомольского озера и обнаружив, что декоративно-питьевой источник у Орловской работает!

Фото 18.07.2021; то же наблюдалось и вчера близ полудня

После недавних материалов на belisrael о проблемах с питьевой водой, где фигурировал и ответ из администрации Центрального района, темой увлеклось информагентство «Минск-новости», подчинённое городским властям… «Честные журналисты» 16 июля сообщили, что по просьбам трудящихся вода в источнике появится к 21 июля (несмотря на отсутствие оборудования, констатированное замглавы администрации Фроловым ещё 6-го). Как видно, специалисты справились с опережением графика 🙂

Через пару дней — Международный день шахмат (20 июля), а через пару недель, в самом конце июля — отчётно-выборная конференция Белорусской федерации шахмат, на которой будет удовлетворено ходатайство Анастасии Сорокиной о досрочной отставке (вообще-то А. С. выбирали до 2023 г., но после событий лета 2020 г. она уехала из Беларуси и руководила федерацией, мягко говоря, без энтузиазма).

Не то, чтобы я глубоко вникал в дела БФШ — сейчас хватает своих. Но забавно было видеть, как образовались две группировки — сторонники «статус-кво» и поборники реформ… на основе безоговорочной лояльности к «линии партии». В конце июня с. г. обе попытались провести «свои» заседания исполкома.

По-моему, и доморощенные «гвельфы», и «гиббелины» в значительной степени себя дискредитировали. Не соглашусь с брестским тренером Владиславом Каташуком, изгнанным из БФШ в 2018 г., который 05.07.2021 заявил, что следует поддержать лидера «лоялистов» Николая Зарубицкого как меньшее зло. Стратегически избрание человека, осенью 2020 г. утверждавшего, в частности, что «в Орше 100 процентов все за “батьку”… Я был на соревнованиях и знаю, что Беларусь никому там (очевидно, на Западе. — В. Р.) не нужна… И кто там что не обещает, это всё обещалки», будет серьёзной ошибкой. Ладно бы Зарубицкий не убедил меня, но ведь и топ-гроссмейстера Владислава Ковалёва тоже. При таком руководителе В. Ковалёв явно не вернётся под крыло национальной федерации (с недавних пор он выступает под флагом ФИДЕ).

Ребята, послушайте бывшего редактора двух шахматных журналов. Зачем обязательно делать главой федерации или «крутого» бизнесмена, или (отставного) чиновника? Выберите для разнообразия и ради компромисса уважаемого тренера — который бы реально болел за развитие людей шахмат, а не за свою фирму и не за абстрактные «интересы государства»… Возможно, денег такой председатель отыщет чуть поменьше — ну, так и растрачено впустую будет меньше; глядишь, то на то и выйдет. «Фишка» же в том, что шахматное сообщество постепенно избавится от пятен на своей репутации.

В другой БФШ, Белорусской федерации шашек, уже третий год председательствует детский тренер Виталий Анисько, и ничего страшного. Сфоткал его на своей родной ул. Каховской в апреле с. г.

Вот ещё любопытное фото с Каховской, но уже июльское

Завершу сей текст не на весёлой ноте. Прочёл намедни интервью с Владимиром Гостюхиным — и как в г… вступил. Такого позорного лизоблюдства я не встречал давновато.

Даже «Александр Григорьевич» не раз признавал вклад в становление независимой Беларуси Вячеслава Кебича, премьер-министра 1990—1994 гг. Собственно, в первые 2,5 года независимости основную, часто неблагодарную работу, по созданию и укреплению госинститутов, выполняли Кебич, Станислав Шушкевич, глава Нацбанка Станислав Богданкевич, генпрокурор и руководитель группы по подготовке Конституции Василий Шолодонов, некоторые БНФовцы и им сочувствующие, а на местах — такие люди, как Геннадий Карпенко… Лукашенко со своей братией 27 лет назад пришёл фактически «на готовое»; он не «создал государство из ничего», а взнуздал его, пользуясь, среди прочего, недостатками Конституции от 15 марта 1994 г.

О том, как жилось обычным людям в долукашенковской независимой Беларуси, читайте здесь и здесь (cпойлер: далеко не всегда плохо). Впрочем, орденоносный Гостюхин — известный трепач мастер агитпропа, за что, видимо, и ценится властями. В интервью россиянам в марте с.г. сравнил Василя Быкова (1924—2003) с «нациками»: «Когда писатель Василь Быков, очень важный и дорогой для меня человек, по чьей повести “Сотников” я снялся в судьбоносном для меня фильме, заявил, что “воевал не на той стороне”, то он перестал для меня существовать». Ccылки на закавыченное высказывание Быкова приведено, разумеется, не было, а в мае 2021 г. я приметил, что указанный вброс уже цитируется, как подлинные слова писателя. Жаль будет, если потомки В. В. Быкова проигнорируют гостюхинское «фейкомётство».

Вольф Рубинчик, г. Минск

18.07.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 18.07.2021  20:57

Водгукі / Отклики

«Дзякую за рэкламу маёй спеўнай творчасці. Яшчэ адну баладу, “Начны дажор“, я напісаў напярэдадні Новага года. Але спяваць яе можна круглы год — да канкрэтнага свята яна не прывязаная. Бліжэйшым часам новых песень не будзе — пакуль што я апублікаваў усё запісанае» (Зміцер Дзядзенка, г. Мінск)

«”Выберите для разнообразия и ради компромисса уважаемого тренера, который бы реально болел за развитие людей шахмат” — это мне нравится. Только не представляю, как технически подобное возможно?» (мг Сергей Каспаров, г. Могилёв)

Да юбілею А. Сахарава (1921–1989)

Ад перакладчыка. Андрэй Дзмітрыевіч Сахараў – адна з найбольш яскравых асоб ХХ стагоддзя. Яго памятаюць і беларусы, і яўрэі: так, у Мінску працуе экалагічны інстытут імя Сахарава пры Беларускім дзяржаўным універсітэце, у Іерусаліме з 1990 года існуюць «Сады Сахарава». Да стагадовага юбілею знакамітага фізіка і праваабаронцы (нар. 21.05.1921) закарцела перакласці яго нобелеўскую лекцыю 1975 года, змест якой шмат у чым актуальны і для Беларусі-2021.

А. Д. Сахараў

Нобелеўская лекцыя «Мір. Прагрэс. Правы чалавека»

Глыбокапаважаныя члены Нобелеўскага камітэта!

Глыбокапаважаныя дамы і панове!

Мір, прагрэс, правы чалавека – гэтыя тры мэты непарыўна звязаныя, нельга дасягнуць якой-небудзь адной з іх, ігнаруючы іншыя. Вось тая галоўная думка, якую я хачу выказаць у гэтай лекцыі.

Я глыбока ўдзячны за прысуджэнне мне высокай, хвалюючай узнагароды – Нобелеўскай прэміі міру – і за дадзеную магчымасць выступіць сёння перад вамі. Я з асаблівым здавальненнем успрыняў фармулёўку Камітэта, у якой падкрэслена роля абароны правоў чалавека як адзінага трывалага падмурку для сапраўднага і даўгавечнага міжнароднага супрацоўніцтва. Гэтая думка здаецца мне вельмі важнай. Я ўпэўнены, што міжнародны давер, узаемаразуменне, раззбраенне і міжнародная бяспека неймаверныя без адкрытасці грамадства, свабоды інфармацыі, свабоды перакананняў, без галоснасці, свабоды паездак і выбару краіны жыхарства. Я ўпэўнены таксама, што свабода перакананняў, разам з іншымі грамадзянскімі свабодамі, з’яўляецца асновай навукова-тэхнічнага прагрэсу і гарантыяй ад выкарыстання яго дасягненняў на шкоду чалавецтву, і, значыць, ёсць асновай эканамічнага і сацыяльнага прагрэсу, а таксама з’яўляецца палітычнай гарантыяй магчымасці эфектыўнай абароны сацыяльных правоў. Такім чынам, я абараняю тэзіс пра першаснае, вырашальнае значэнне грамадзянскіх і палітычных правоў у фармаванні лёсаў чалавецтва. Гэты пункт погляду істотна адрозніваецца ад шырока распаўсюджаных марксісцкіх, а таксама тэхнакратычных канцэпцый, згодна з якімі вызначальную ролю граюць менавіта матэрыяльныя фактары, сацыяльныя і эканамічныя правы. (Сказанае не значыць, вядома, што я ў якой бы ні было ступені адмаўляю важнасць матэрыяльных умоў жыцця людзей.)

Усе гэтыя тэзісы я збіраюся адлюстраваць у лекцыі, асобна спыніўшыся на некаторых канкрэтных праблемах парушэння правоў чалавека, развязанне якіх уяўляецца мне неабходным і тэрміновым.

У адпаведнасці з гэтым планам выбрана назва лекцыі: «Мір, прагрэс, правы чалавека». Гэта, вядома, наўмысная паралель да назвы майго артыкула 1968 года «Развагі аб прагрэсе, мірным суіснаванні і інтэлектуальнай свабодзе», шмат у чым блізкай па сваёй накіраванасці, па змешчаных у ёй перасцярогах.

Ёсць багата прыкмет таго, што, пачынаючы з другой паловы ХХ стагоддзя, чалавецтва ўступіла ў асабліва адказны, крытычны перыяд сваёй гісторыі.

Створана ракетна-тэрмаядзерная зброя, здольная ў прынцыпе знішчыць усё чалавецтва, – гэта найвялікшая небяспека сучаснасці. Дзякуючы эканамічным, прамысловым і навуковым дасягненням непараўнальна больш небяспечнымі сталі таксама так званыя «звычайныя» віды ўзбраення, не кажучы ўжо пра хімічную і бактэрыялагічную зброю.

Без сумневу, поспехі прамысловага і тэхналагічнага прагрэсу з’яўляюцца галоўным фактарам пераадолення галечы, голаду і хвароб; але яны адначасова прыводзяць да пагрозлівых змяненняў у навакольным асяроддзі, да вычарпання рэсурсаў. Чалавецтва, такім чынам, сутыкнулася з грознай экалагічнай небяспекай.

Хуткія змяненні традыцыйных форм жыцця прывялі да некіраванага дэмаграфічнага выбуху, асабліва магутнаму ў краінах «трэцяга свету», якія знаходзяцца на стадыі развіцця. Рост насельніцтва стварае незвычайна цяжкія эканамічныя, сацыяльныя і псіхалагічныя праблемы ўжо зараз, і немінуча пагражае куды больш сур’ёзнымі небяспекамі ў будучыні. У многіх краінах, асабліва ў Азіі, Афрыцы, Лацінскай Амерыцы, недахоп харчоў застаецца пастаянным фактарам жыцця соцень мільёнаў людзей, вырачаных з моманту народзінаў на жабрацкае паўгалоднае існаванне. Пры гэтым прагнозы на будучыню, нягледзячы на бясспрэчныя поспехі «зялёнай рэвалюцыі», з’яўляюцца трывожнымі, а на думку многіх адмыслоўцаў – трагічнымі.

Аднак і ў развітых краінах людзі сутыкаюцца з вельмі сур’ёзнымі праблемамі. Сярод іх – цяжкія наступствы празмернай урбанізацыі, страта сацыяльнай і псіхалагічнай устойлівасці грамадства, бесперапынная дакучлівая гонка моды і звышвытворчасці, шалёны, вар’яцкі тэмп жыцця і жыццёвых змяненняў, рост колькасці нервовых і псіхічных захворванняў, адрыў усё большай колькасці людзей ад прыроды і нармальнага, традыцыйнага чалавечага жыцця, разбурэнне сям’і ды простых чалавечых радасцей, заняпад маральна-этычных апор грамадства і аслабленне пачуцця мэты, асэнсаванасці жыцця. На гэтым фоне паўстаюць шматлікія пачварныя з’явы – рост злачыннасці, алкагалізму, наркаманіі, тэрарызму і да т. п. Вычарпанне рэсурсаў Зямлі, якое набліжаецца, пагроза перанасялення, шматкроць узмоцненыя міжнароднымі палітычнымі і сацыяльнымі праблемамі, пачынаюць усё мацней ціснуць на жыццё таксама і ў развітых краінах, пазбаўляючы (або пагражаючы пазбавіць) многіх людзей дастатку, утульнасці і камфорту, да якіх гэтыя людзі паспелі прызвычаіцца.

Аднак найбольш істотную, вызначальную ролю ў праблематыцы сучаснага свету адыгрывае глабальная палітычная палярызацыя чалавецтва, якая падзяліла яго на так званы першы свет (умоўна назавем яго «заходні»), другі (сацыялістычны), трэці (краіны на стадыі развіцця). Дзве найбуйнейшыя сацыялістычныя дзяржавы фактычна зрабіліся варагуючымі таталітарнымі імперыямі з празмернай уладай адзінай партыі і дзяржавы, з велізарным экспансіянісцкім патэнцыялам, які імкнецца падпарадкаваць свайму ўплыву вялікія абшары зямнога шара. Прычым адна з гэтых дзяржаў – КНР – знаходзіцца пакуль што на адносна нізкім узроўні эканамічнага развіцця, а другая – СССР – выкарыстоўваючы ўнікальныя прыродныя рэсурсы, прайшоўшы праз дзесяцігоддзі нечуваных бедстваў і перанапружання ўсіх сіл народа, дасягнула цяпер вялізнай ваеннай магутнасці і адносна высокага (дарма што аднабаковага) эканамічнага развіцця. Але і ў СССР узровень матэрыяльнага дабрабыту насельніцтва нізкі, а ўзровень грамадзянскіх свабод ніжэйшы нават, чым у сацыялістычных краінах. Вельмі складаныя праблемы звязаны таксама з «трэцім светам», з яго адноснай эканамічнай пасіўнасцю, спалучанай з растучай міжнароднай палітычнай актыўнасцю.

Гэтая палярызацыя шматкроць узмацняе і без таго вельмі сур’ёзныя небяспекі, што навіслі над светам, – небяспекі тэрмаядзернай гібелі, голаду, атручвання асяроддзя, вычарпання рэсурсаў, перанасялення, дэгуманізацыі.

Абмяркоўваючы ўвесь гэты комплекс неадкладных праблем і супярэчнасцей, варта найперш сказаць, што, паводле майго пераканання, любыя спробы запаволіць тэмп навукова-тэхнічнага прагрэсу, павярнуць назад урбанізацыю, заклікі да ізаляцыянізму, патрыярхальнасці, да адраджэння на грунце звароту да здаровых нацыянальных традыцый мінулых стагоддзяў – нерэалістычныя. Прагрэс непазбежны, яго спыненне значыла б гібель цывілізацыі.

Яшчэ не так даўно людзі не ведалі мінеральных угнаенняў, машыннай апрацоўкі зямлі, ядахімікатаў, інтэнсіўных метадаў земляробства. Ёсць галасы, якія клічуць вярнуцца да больш традыцыйных і, магчыма, больш бяспечных форм земляробства. Але ці магчыма ажыццявіць гэта ў свеце, дзе і цяпер сотні мільёнаў людзей пакутуюць ад голаду? Без сумневу, наадварот, патрэбна далейшая інтэнсіфікацыя і распаўсюд яе на ўвесь свет, на ўсе краіны, якія развіваюцца. Няможна адмовіцца ад усё шырэйшага ўжывання дасягненняў медыцыны і ад пашырэння доследаў ва ўсіх яе галінах, у тым ліку і такіх, як бактэрыялогія і вірусалогія, нейрафізіялогія, генетыка чалавека і генахірургія, нягледзячы на патэнцыйныя небяспекі злоўжывання і непажаданых сацыяльных наступстваў некаторых з гэтых доследаў. Тое ж датычыцца доследаў у галіне стварэння сістэм імітацыі інтэлекту, доследаў у галіне кіравання масавымі паводзінамі людзей, стварэння адзіных агульнасусветных сістэм сувязі, сістэм збору і захоўвання інфармацыі, і да т. п. Зусім відавочна, што ў руках безадказных, дзеючых пад покрывам сакрэтнасці ўстаноў, усе гэтыя доследы могуць выявіцца надзвычай небяспечнымі, але ў той жа час яны могуць стаць крайне важнымі і неабходнымі для чалавецтва, калі ажыццяўляць іх пад кантролем галоснасці, абмеркавання, навуковага сацыяльнага аналізу. Няможна адмовіцца ад усё шырэйшага выкарыстання штучных матэрыялаў, сінтэтычнай ежы, ад мадэрнізацыі ўсіх бакоў побыту людзей. Няможна адмовіцца ад растучай аўтаматызацыі ўзбуйнення прамысловай вытворчасці, нягледзячы на звязаныя з гэтым сацыяльныя праблемы.

Няможна адмовіцца ад будаўніцтва ўсё больш магутных цеплавых і атамных электрастанцый, ад доследаў у галіне кіраванай тэрмаядзернай рэакцыі, бо энергетыка – адна з асноў цывілізацыі. Я дазволю сабе ўзгадаць у гэтай сувязі, што 25 год таму мне, разам з маім настаўнікам, лаўрэатам Нобелеўскай прэміі па фізіцы Ігарам Яўгенавічам Тамам, выпала стаяць ля вытокаў доследаў кіраванай тэрмаядзернай рэакцыі ў нашай краіне. Цяпер гэтыя работы набылі велізарны размах, даследуюцца самыя розныя напрамкі, ад класічных схем магнітнай тэрмаізаляцыі да метадаў з ужываннем лазераў.

Няможна адмовіцца ад пашырэння работ па засваенні каляземнага космасу і па даследаванні далёкага космасу, у тым ліку ад спробаў прыёму сігналаў ад пазазямных цывілізацый – шансы на поспех у такіх спробаў, верагодна, малыя, але затое наступствы поспеху могуць быць грандыёзныя.

Я назваў толькі некаторыя прыклады, іх можна множыць. Насампраўдзе ўсе галоўныя бакі прагрэсу шчыльна звязаныя міжсобку, ніводзін з іх нельга скасаваць, не рызыкуючы разбурыць усю пабудову цывілізацыі; прагрэс непадзельны. Але асаблівую ролю ў механізме прагрэсу граюць інтэлектуальныя, духоўныя фактары. Недаацэнка гэтых фактараў, асабліва пашыраная ў сацыялістычных краінах – магчыма, пад уплывам вульгарных ідэалагічных догм афіцыйнай філасофіі – можа прывесці да скрыўлення шляхоў прагрэсу або нават да яго спынення, да застою. Прагрэс магчымы і бяспечны толькі пад кантролем Розуму. Найважнейшая праблема аховы асяроддзя – адзін з прыкладаў, дзе асабліва ясная роля галоснасці, адкрытасці грамадства, свабоды перакананняў. Толькі частковая лібералізацыя, што надышла ў нашай краіне пасля смерці Сталіна, умагчыміла памятныя для ўсіх нас публічныя дыскусіі першай паловы 60-х гадоў па гэтай праблеме, але эфектыўнае яе развязанне вымагае далейшага ўзмацнення грамадскага і міжнароднага кантролю. Ваенныя прыстасаванні дасягненняў навукі, раззбраенне і кантроль над ім – іншая гэткая ж крытычная галіна, дзе міжнародны давер залежыць ад галоснасці і адкрытасці грамадства. Згаданы прыклад кіравання масавымі паводзінамі людзей, пры ўсёй сваёй вонкавай экзатычнасці, таксама цалкам актуальны ўжо зараз.

Свабода перакананняў, наяўнасць асвечанай грамадскай думкі, плюралістычны характар сістэмы адукацыі, свабода друку і іншых сродкаў інфармацыі – усяго гэтага моцна не хапае ў сацыялістычных краінах праз уласцівы ім эканамічны, палітычны і ідэалагічны манізм. Між тым, гэтыя ўмовы жыццёва неабходныя не толькі для таго, каб пазбегнуць злоўжыванняў прагрэсам, свядомых і несвядомых, але і для яго падтрымання. Асабліва важна тое, што толькі ў атмасферы інтэлектуальнай свабоды з’яўляецца магчымай эфектыўная сістэма адукацыі і творчай пераемнасці пакаленняў. Наадварот, інтэлектуальная несвабода, улада панылай бюракратыі, канфармізм, разбураючы спачатку гуманітарныя сферы ведаў, літаратуру і мастацтва, непазбежна прыводзяць потым да агульнага інтэлектуальнага заняпаду, бюракратызацыі і фармалізацыі ўсёй сістэмы адукацыі, да заняпаду навуковых доследаў, знікнення атмасферы творчага пошуку, да застою і распаду.

Цяпер у палярызаваным свеце таталітарныя краіны дзякуючы дэтанту набылі магчымасць своеасаблівага інтэлектуальнага паразітызму. І падобна, калі не адбудзецца тых унутраных зрухаў, пра неабходнасць якіх усе мы думаем, неўзабаве ім прыйдзецца стаць на гэты шлях. Адзін з магчымых вынікаў дэтанту менавіта такі. Калі гэта адбудзецца, выбухованебяспечнасць сітуацыі можа толькі вырасці. Cвету жыццёва неабходнае ўсебаковае супрацоўніцтва паміж краінамі Захаду, сацыялістычнымі краінамі і тымі, якія развіваюцца, уключаючы абмен ведамі, тэхналогіяй, гандаль, эканамічную, у прыватнасці харчовую ўзаемадапамогу. Але гэтае супрацоўніцтва павінна адбывацца на грунце даверу адкрытых грамадстваў, як кажуць, з адкрытай душой, з апорай на сапраўднае раўнапраўе, а не на грунце страху дэмакратычных краін перад іх таталітарнымі суседзямі. Супрацоўніцтва ў гэтым апошнім выпадку значыла б проста спробу задарыць, задобрыць вусцішнага суседа. Але падобная палітыка – гэта заўсёды толькі адтэрміноўка бяды, якая неўзабаве вяртаецца ў іншыя дзверы з удзесяцяронымі сіламі, гэта папросту новы варыянт мюнхенскай палітыкі. Устойлівы поспех дэтанту магчымы, толькі калі дэтант ад самага пачатку суправаджаецца несупынным клопатам аб адкрытасці ўсіх краін, аб павелічэнні ўзроўню галоснасці, аб свабодным абмене інфармацыяй, аб неадменным выкананні ва ўсіх краінах грамадзянскіх і палітычных правоў – карацей кажучы, пры дапаўненні разрадкі ў матэрыяльнай сферы раззбраення і гандлю разрадкай у духоўнай, ідэалагічнай сферы. Пра гэта выдатна сказаў прэзідэнт Францыі Жыскар д’Эстэн у час свайго візіту ў Маскву. Далібог, варта было зазнаць папрокі ад некаторых недальнабачных прагматыкаў з ліку яго суайчыннікаў дзеля таго, каб падтрымаць найважнейшы прынцып!

Перш чым перайсці да абмеркавання праблем раззбраення, я хачу скарыстацца магчымасцю і яшчэ раз нагадаць пра некаторыя свае прапановы агульнага характару. Гэта перш за ўсё ідэя стварэння пад эгідай ААН Міжнароднага кансультатыўнага камітэта па пытаннях раззбраення, правоў чалавека і аховы асяроддзя. Камітэту, паводле маёй думкі, павінна быць нададзена права атрымання абавязковых адказаў ад усіх урадаў на яго запыты і рэкамендацыі. Такі Камітэт з’явіўся б важным працоўным органам для забеспячэння агульнасусветных дыскусій і галоснасці па найважнейшых праблемах, ад якіх залежыць будучыня чалавецтва. Я чакаю падтрымкі і абмеркавання гэтай ідэі.

Я таксама хачу падкрэсліць, што я лічу асабліва важным шырэйшае выкарыстанне войскаў ААН для купіравання міжнародных і міжнацыянальных узброеных канфліктаў. Я вельмі высока ацэньваю магчымую і неабходную ролю ААН, лічачы яе адным з галоўных спадзеваў чалавецтва на лепшую будучыню. Апошнія гады – цяжкія, крытычныя для гэтай арганізацыі. Я пісаў пра гэта ў кнізе «Пра краіну і свет», і ўжо пасля яе выхаду ў свет здарылася жалю вартая падзея – прыняцце Генеральнай Асамблеяй (прычым амаль без абмеркавання па сутнасці) рэзалюцыі, што абвясціла сіянізм формай расізму і расавай дыскрымінацыі. Усе непрадузятыя людзі ведаюць, што сіянізм – гэта ідэалогія нацыянальнага адраджэння яўрэйскага народа пасля дзвюх тысяч гадоў рассеяння, і што гэтая ідэалогія не скіравана супроць іншых народаў. Прыняцце гэткай рэзалюцыі, на маю думку, нанесла ўдар па прэстыжы ААН. Нягледзячы на падобныя факты, якія часта спараджаюцца адсутнасцю пачуцця адказнасці перад чалавецтвам у кіраўнікоў некаторых маладзейшых членаў ААН, я ўсё ж веру, што рана ці позна ААН здолее граць у жыцці чалавецтва дастойную ролю ў адпаведнасці з мэтамі Статута.

«Сады Сахарава» на заходнім уездзе ў Іерусалім. Фота адсюль

Пераходжу да адной з цэнтральных праблем сучаснасці – да раззбраення. Я падрабязна выклаў сваю пазіцыю ў кнізе «Пра краіну і свет». Неабходна ўмацаванне міжнароднага даверу, дасканалы кантроль на месцах сіламі міжнародных інспекцыйных груп. Усё гэта немажліва без распаўсюду разрадкі на сферу ідэалогіі, без павелічэння адкрытасці грамадства. У той жа кнізе я падкрэсліў неабходнасць міжнародных пагадненняў пра абмежаванне паставак зброі іншым дзяржавам, спыненне новых распрацовак сістэм зброі паводле спецыяльных пагадненняў, пагадненне аб забароне сакрэтных работ, ліквідацыя фактараў стратэгічнай няўстойлівасці, у прыватнасці, забарона боегаловак, якія раздзяляюцца.

Як жа я ўяўляю сабе ў тэхнічным плане ідэальнае агульнасусветнае пагадненне пра раззбраенне?

Я думаю, што такому пагадненню павінна папярэднічаць афіцыйная (неабавязкова адразу адкрытая) заява пра аб’ём усіх відаў ваеннага патэнцыялу (ад запасаў тэрмаядзерных зарадаў да прагнозаў кантынгентаў ваеннаабавязаных), з пазначэннем прыкладнай умоўнай разбіўкі па раёнах «патэнцыйнай канфрантацыі». Пагадненне мае прадугледжваць у якасці першага этапа ліквідацыю пераваг аднаго боку перад другім асобна для кожнага стратэгічнага раёна і для кожнага віду ваеннага патэнцыялу (вядома, гэта толькі схема, ад якой непазбежныя некаторыя адхіленні). Такім чынам, будзе выключана, па-першае, што пагадненне ў адным стратэгічным раёне (скажам, у Еўропе) будзе скарыстана для ўзмацнення ваенных пазіцый у іншым раёне (скажам, на савецка-кітайскай мяжы). Па-другое, выключаюцца магчымыя несправядлівасці з-за таго, што цяжка колькасна супаставіць значнасць розных відаў патэнцыялу (напрыклад, цяжка сказаць, колькі зенітных установак ПРА з’яўляюцца эквівалентам аднаго крэйсера, і да т.п.). Наступным этапам скарачэння ўзбраенняў мае стаць прапарцыйнае скарачэнне адначасова для ўсіх краін і ўсіх стратэгічных раёнаў. Такая формула «збалансаванага» двухэтапнага скарачэння ўзбраенняў дасць бесперапынную бяспеку кожнай краіны, непарыўную раўнавагу сіл у кожным раёне патэнцыйнай канфрантацыі, і адначасова – радыкальнае рашэнне эканамічных і сацыяльных праблем, якія спараджаюцца мілітарызацыяй. Цягам многіх дзесяцігоддзяў варыянты падобнага падыходу высоўваюцца многімі экспертамі і дзяржаўнымі дзеячамі, аднак дагэтуль поспех вельмі нязначны. Але я спадзяюся, што цяпер, калі чалавецтву рэальна пагражае пагібель у агні тэрмаядзерных выбухаў, розум людзей не дапусціць гэтага выніку. Радыкальнае збалансаванае раззбраенне дапраўды неабходнае і магчымае як частка шматбаковага і складанага працэсу развязання грозных, неадкладных сусветных праблем. Тая новая фаза міждзяржаўных адносін, якая атрымала назву разрадкі, або дэтанту, і, верагодна, мае за свой кульмінацыйны пункт нараду ў Хельсінкі, у прынцыпе адкрывае пэўныя магчымасці для руху ў гэтым кірунку.

Заключны акт нарады ў Хельсінкі асабліва прыцягвае нашу ўвагу тым, што ў ім упершыню афіцыйна адлюстраваны той комплексны падыход да развязання праблем міжнароднай бяспекі, які ўяўляецца адзіна магчымым; у акце змяшчаюцца глыбокія фармулёўкі пра сувязь міжнароднай бяспекі з абаронай правоў чалавека, свабоды інфармацыі і свабоды перамяшчэння, а таксама важныя абавязацельствы краін-удзельніц, якія забяспечваюць названыя правы. Відавочна, вядома, што гаворка ідзе не пра гарантаваны вынік, а менавіта пра новыя магчымасці, якія могуць быць рэалізаваны толькі праз доўгую планамерную працу, з адзінай і паслядоўнай пазіцыяй усіх краін-удзельніц, асабліва дэмакратычных краін.

Гэта адносіцца, у прыватнасці, да праблемы правоў чалавека, якой прысвечана апошняя частка лекцыі. У нашай краіне, пра якую я зараз пераважна буду казаць, за месяцы, што мінулі пасля нарады ў Хельсінкі, увогуле не адбылося якога-небудзь істотнага паляпшэння ў гэтым кірунку; у асобных жа пытаннях заўважаюцца нават спробы прыхільнікаў жорсткага курсу «закруціць» гайкі.

У ранейшым стане знаходзяцца важныя праблемы міжнароднага інфармацыйнага абмену, свабоды выбару краіны пражывання, паездак для навучання, работы, лячэння, проста турызму. Каб канкрэтызаваць гэтае сцвярджэнне, я зараз прывяду некаторыя прыклады – не ў парадку іх важнасці і без імкнення да паўнаты.

Вы ўсе ведаеце лепш за мяне, што дзеці, скажам, з Даніі, могуць сесці на ровары і весела даехаць да Адрыятыкі. Ніхто не ўбачыць у іх «непаўналетніх шпіёнаў». Але савецкія дзеці гэтага не могуць! Вы самі можаце ў думках развіць гэты прыклад (і ўсе, што ідуць далей) на мноства аналагічных сітуацый.

Вы ведаеце, што Генеральная Асамблея пад ціскам сацыялістычных краін прыняла рашэнне, якое абмяжоўвае свабоду тэлевізійнага вяшчання са спадарожнікаў. Я думаю, што зараз, пасля Хельсінкі, ёсць усе падставы,каб яго перагледзець. Для мільёнаў савецкіх грамадзян гэта вельмі важна і цікава.

У СССР якасць пратэзаў для інвалідаў крайне нізкая. Але ніводзін савецкі інвалід, нават маючы выклік ад замежнай фірмы, не можа выехаць па гэтым выкліку за мяжу.

У савецкіх газетных кіёсках нельга купіць некамуністычныя замежныя газеты, дый камуністычных прадаецца далёка не кожны нумар. Нават такія інфармацыйныя часопісы, як «Америка», надта дэфіцытныя і прадаюцца ў мізэрнай колькасці кіёскаў, разыходзяцца ж імгненна і звычайна з «нагрузкай» нехадавых выданняў.

Кожны ахвотны эміграваць з СССР павінен мець выклік ад блізкіх родзічаў. Для многіх гэта невырашальная праблема, напрыклад для 300 тыс. немцаў, ахвотных выехаць у ФРГ (да таго ж квота на выезд складае для немцаў толькі 5 тыс. чалавек на год, гэта значыць выезд распланаваны на 60 гадоў!). За гэтым – вялізная трагедыя. Асабліва трагічнае становішча асоб, якія жадаюць уз’яднацца з родзічамі ў сацыялістычных краінах, – за іх няма каму заступіцца, і свавольства ўладаў не мае межаў.

Свабода перамяшчэння, выбару месца работы і жыхарства, працягвае парушацца для мільёнаў калгаснікаў, працягвае парушацца для соцень тысяч крымскіх татар, 30 год таму з велізарнымі жорсткасцямі выселенымі з Крыма і дагэтуль пазбаўленых права вярнуцца на родную зямлю.

Заключны акт нарады ў Хельсінкі зноў пацвердзіў прынцыпы свабоды перакананняў. Але патрабуецца вялікая і ўпартая барацьба, каб гэтыя палажэнні акта мелі не толькі дэкларатыўнае значэнне. У СССР за перакананні многія тысячы людзей пераследуюцца сёння ў судовым і пазасудовым парадку – за рэлігійныя вераванні і жаданне выхоўваць сваіх дзяцей у рэлігійным духу; за чытанне і распаўсюд (часта простае азнаямленне 1-2 чалавек) непажаданай для ўладаў літаратуры, зазвычай абсалютна легальнай паводле дэмакратычных нормаў, напрыклад рэлігійнай; за спробу пакінуць краіну; асабліва важнай у маральным плане з’яўляецца праблема пераследу асоб, якія пакутуюць праз абарону іншых ахвяр несправядлівасці, праз імкненне да галоснасці, у прыватнасці, праз пашырэнне інфармацыі пра суды, пераследы за перакананні, умовы месцаў зняволення.

Невыносная думка аб тым, што зараз, калі мы сабраліся для святочнай цырымоніі ў гэтай зале, сотні і тысячы вязняў сумлення пакутуюць ад цяжкага шматгадовага голаду, ад амаль поўнай адсутнасці ў ежы бялкоў і вітамінаў, ад адсутнасці лекаў (вітаміны і лекі забаронена перасылаць у месцы зняволення), ад непасільнай працы, дрыжаць ад холаду, вільгаці і знясілення ў паўцёмных карцарах, вымушаны весці бесперастанную барацьбу за сваю чалавечую годнасць, за перакананні, супроць машыны «перавыхавання», а фактычна злому іх душы. Асаблівасці сістэмы месцаў зняволення старанна прыхоўваюцца, дзясяткі людзей церпяць за яе выкрыццё – гэта найлепшы доказ грунтоўнасці абвінавачванняў на яе адрас. Наша пачуццё чалавечай годнасці патрабуе неадкладнага змянення гэтай сістэмы для ўсіх зняволеных, як бы яны ні былі вінаватыя. Але што сказаць пра пакуты бязвінных? Самае ж страшнае – пекла спецпсіхбальніц Днепрапятроўска, Сычоўкі, Благавешчанска, Казані, Чарняхоўска, Арла, Ленінграда, Ташкента…

Я не магу сёння расказваць пра канкрэтныя судовыя справы, канкрэтныя лёсы. Ёсць вялікая літаратура (я звяртаю тут вашу ўвагу на публікацыі выдавецтва «Хроника-пресс» у Нью-Ёрку, якое перадрукоўвае, у прыватнасці, савецкі самвыдатаўскі часопіс «Хроника текущих событий» і выдае аналагічны інфармацыйны бюлетэнь). Я проста назаву тут, у гэтай зале, імёны некаторых вядомых мне вязняў. Як вы ўжо чулі ўчора, я прашу вас лічыць, што ўсе вязні сумлення, усе палітзняволеныя маёй краіны падзяляюць са мной гонар Нобелеўскай прэміі міру.

Вось некаторыя вядомыя мне імёны: Плюшч, Букоўскі, Глузман, Мароз, Марыя Сямёнава, Надзея Святлічная, Стэфанія Шабатура, Ірына Калінец-Стасіў, Ірына Сенік, Ніёле Садунайце, Анаіт Карапецян, Осіпаў, Кранід Любарскі, Шумук, Віне, Румачык, Хаустаў, Суперфін, Паулайціс, Симуціс, Караванскі, Валерый Марчанка, Шухевіч, Паўлянкоў, Чарнаглаз, Абанькін, Сусленскі, Мешэнер, Святлічны, Сафронаў, Родэ, Шакіраў, Хейфец, Афанасьеў, Ма-Хун, Бутман, Лук’яненкa, Aгурцоў, Сергіенка, Антанюк, Лупынос, Рубан, Плахатнюк, Коўгар, Бялоў, Ігруноў, Салдатаў, Мяцік, Юшкевіч, Кійрэнд, Здаровы, Таўмасян, Шахвердзян, Заграбян, Айрыкян, Маркысян, Аршакян, Міраўскас, Стус, Свярсцюк, Кандыба, Убожка, Раманюк, Вараб’ёў, Гель, Пранюк, Гладко, Мальчэўскі, Гражыс, Прышляк, Сапеляк, Калінец, Супрэй, Вальдман, Дзямідаў, Бернічук, Шаўковы, Гарбачоў, Вярхоў, Турык, Жукаўскас, Сянькіў, Грынькіў, Навасардзян, Саартс, Юрый Вудка, Пуце, Давыдаў, Балонкін, Лісавой, Пятроў, Чакалін, Гарадзецкі, Чарнавол, Балахонаў, Бондар, Калінічэнка, Каламін, Плумпа, Яўгяліс, Федасееў, Асадчы, Будулак-Шарыгін, Макаранка, Малкін, Штэрн, Лазар Любарскі, Фельдман, Ройтбурт, Школьнік, Муржэнка, Фёдараў, Дымшыц, Кузняцоў, Мендэлевіч, Альтман, Пэнсон, Хнох, Вульф Залмансон, Ізраіль Залмансон і многія, многія іншыя. У несправядлівай ссылцы — Анатоль Марчанка, Нашпіц, Цытленок. Чакаюць суда — Мустафа Джамілеў, Кавалёў, Цвердахлебаў. Я не мог назваць усіх вядомых мне вязняў з-за недахопу месца, яшчэ больш я не ведаю або не маю пад рукой даведкі. Але я ўсіх падразумяваю ў думках і ўсіх не названых яўна прашу дараваць мне. За кожным названым і не названым імем — цяжкі і гераічны чалавечы лёс, гады пакут, гады барацьбы за чалавечую годнасць.

Кардынальнае рашэнне праблемы пераследу за перакананні — вызваленне на грунце міжнароднага пагаднення, магчыма, рашэння Генеральнай Асамблеі ААН, усіх палітзняволеных, усіх вязняў сумлення ў турмах, лагерах і псіхіятрычных бальніцах. У гэтай прапанове няма ніякага ўмяшання ва ўнутраныя справы якой бы ні было краіны, бо яна ў роўнай меры распаўсюджваецца на ўсе краіны, на СССР, Інданезію, Чылі, ПАР, Іспанію, Бразілію, на ўсе іншыя краіны, і таму, што абарона правоў чалавека абвешчана Усеагульнай дэкларацыяй ААН міжнароднай, а не ўнутранай справай. Дзеля гэтай вялікай мэты нельга шкадаваць сіл, якім бы доўгім ні быў шлях, — а што ён доўгі, гэта мы бачылі ў час апошняй сесіі ААН. ЗША на гэтай сесіі ўнеслі прапанову аб палітычнай амністыі, але потым знялі яе пасля спробы шэрагу краін занадта (на думку дэлегацыі ЗША) расшырыць рамкі амністыі. Я шкадую пра тое, што адбылося. Але зняць праблему нельга. І я глыбока перакананы, што лепей вызваліць пэўную колькасць людзей у нечым вінаватых, чым трымаць у зняволенні і катаваць тысячы бязвінных.

Не адмаўляючыся ад кардынальнага рашэння, сёння мы мусім змагацца за кожнага чалавека паасобку, супраць кожнага выпадку несправядлівасці, парушэння правоў чалавека – ад гэтага занадта многае залежыць у нашай прышласці.

Імкнучыся да абароны правоў людзей, мы мусім выступаць, паводле майго пераканання, у першую чаргу як абаронцы бязвінных ахвяр рэжымаў, існуючых у розных краінах, без патрабавання знішчэння і татальнага асуджэння гэтых рэжымаў. Патрэбны рэформы, а не рэвалюцыі. Патрэбна гнуткае, плюралістычнае і цярпімае грамадства, якое ўвасобіла б у сабе дух пошуку, абмеркавання і свабоднага, недагматычнага выкарыстання дасягненняў усіх сацыяльных сістэм. Што гэта — разрадка? канвергенцыя? — справа не ў словах, а ў нашай рашучасці стварыць лепшае, дабрэйшае грамадства, лепшы сусветны парадак.

Алена Бонэр і Андрэй Сахараў, 1975 г.

Тысячагоддзі таму чалавечыя плямёны праходзілі суворы адбор на выжывальнасць; і ў гэтай барацьбе было важна не толькі ўменне валодаць дубінкай, але і здольнасць да розуму, да захавання традыцый, здольнасць да альтруістычнай узаемадапамогі членаў племені. Сёння ўсё чалавецтва ў цэлым трымае падобны іспыт. У бясконцай прасторы павінны існаваць многія цывілізацыі, у тым ліку разумнейшыя, больш «удачныя», чым наша. Я абараняю таксама касмалагічную гіпотэзу, паводле якой касмалагічнае развіццё Сусвету паўтараецца ў асноўных сваіх рысах бясконцую колькасць разоў. Пры гэтым іншыя цывілізацыі, у тым ліку больш «удачныя», павінны існаваць бясконцую колькасць разоў на «папярэдніх» і «наступных» адносна нашага свету аркушах кнігі Сусвету. Але ўсё гэта не павінна прынізіць нашага свяшчэннага памкнення менавіта ў гэтым свеце, дзе мы, як успышка ў цемры, паўсталі на адно імгненне з чорнага небыцця несвядомага існавання матэрыі, ажыццявіць вымогі Розуму і стварыць жыццё, вартае нас саміх і Мэты, якую мы цьмяна ўгадваем.

1 снежня 1975 г.

© The Nobel Foundation (Oslo), 1975.

Пераклад з рускай В. Рубінчыка. Арыгінал узяты адсюль

Апублiкавана 18.05.2021  03:33

А. Подрабинек vs. М. Горбачёв

Моя лента в Фейсбуке полна слащавых и приторно-восторженных поздравлений Михаилу Горбачеву с его 90-летием. Читать это тошно и грустно, потому что становится понятно, какой выбор сделают даже, казалось бы, трезвомыслящие люди, доведись им снова оказаться перед таким же выбором, как в перестройку. Один либеральный публицист в качестве поздравления даже разместил на один день кроваво-красный советский флаг на обложке своей страницы в Фейсбуке. Добровольно, заметьте, разместил, по зову сердца.

А. Подрабинек

Вот что я думаю о Горбачеве. Это глава из неопубликованной пока моей книги «Третья жизнь» ‒ воспоминаниях о днях грандиозных перемен и неиспользованных возможностей.

Михаил Горбачев

В нашей истории властвуют мифы. Мы живем ими, наслаждаемся ими и не слишком хотим знать правду. Один из таких мифов – о Горбачеве, как реформаторе, миротворце и авторе демократических преобразований. А он просто едва поспевал за событиями. Уже трещала по швам советская экономика, а он всё еще говорил о преимуществах социализма и прочил стране ускорение реформ. Уже открыто распространялся самиздат, а он бубнил о гласности, как новой примете социалистического общежития. Уже разваливался под напором национально-освободительных движений Советский Союз, а он всё мечтал о сохранении империи и посылал танки на усмирение гражданских протестов в союзных республиках. Он затыкал Сахарову рот на Съезде народных депутатов и, струсив избираться всенародным голосованием, стал президентом СССР, избранным на Съезде Советов. Он упирался как только мог любым подвижкам в сторону демократии, но, будучи опытным аппаратчиком, никогда не шел до конца, чтобы не потерять власть. Он вовремя отступал и принимал изменения, как данность.

Без сомнения, у него был первоклассный аппаратный нюх и чудная интуиция. Он благополучно пересидел в Форосе ГКЧП, чтобы потом прийти на победу – неважно чью. Он бы и дальше мог оставаться на коне, если бы широту маневра не сковывало партийное сознание. Коммунистическая биография не позволила ему ни порвать с КПСС, ни содействовать распаду советской империи. Он до последнего спасал советскую власть, но когда понял, что спасти ее уже невозможно, успешно спас свою собственную репутацию.

Оказалось, что идти в фарватере политических событий в личном плане очень выгодно. Ни жертв, ни риска и легко выбирать правильное направление. Он увидел, к чему клонится дело, и разумно не стал препятствовать неизбежному, как безумный Чаушеску или недальновидный Милошевич. За это ему многие сейчас и благодарны: от лакейского «он дал нам свободу» до признательного «он не дал случиться гражданской войне». Стоит ли быть благодарным тирану за то, что он не растерзал всех подданных? Это дело личное. У нас принято кланяться в пояс. По этому поводу есть замечательная советская притча про человека на Красной площади, увидевшего, как Сталин во время демонстрации берет на руки девочку и целует ее. Восторженно глядя на вождя, демонстрант молитвенно шепчет: «А ведь мог бы и бритвой по глазам!»

Похожим образом вел себя и Запад. Европа благодарит его за разрушение Берлинской стены. Я смотрел эти замечательные кадры. Горбачева там не было. Стену разрушала берлинская молодежь. Горбачев принял это как данность и не стал посылать танки. И, без сомнения, он поступил правильно, как и должен был поступить на его месте любой здравомыслящий политик. Так это и есть тот героизм, за который его любит Запад? «Стокгольмский синдром» западной цивилизации!

Коммунизм рухнул не благодаря Горбачеву и даже не вопреки ему – он был слишком незначительной фигурой, несмотря на свои, казалось бы, большие возможности. Тирания дряхлела, разваливалась и была обречена. Горбачев ничего не мог с этим сделать. Он всеми силами пытался спасти социализм – безрезультатно. Он пробовал склеить осколки расползающейся империи – у него не получилось. Он посылал танки в непокорные города, но потерпел фиаско. Оно обошлось в сотни человеческих жизней. После этого он стал корчить из себя оскорбленную невинность, а холопская российская интеллигенция начала славословить ему, не имея ни сил, ни желания отказаться от многовековой лакейской привычки целовать барину ручку. Та самая советская образованщина, которая и хотела бы свободы, да боялась к ней прикоснуться; которой мечталось говорить во весь голос, но страх позволял им лишь шептаться на кухнях; которая грезила о честности и достоинстве, но не хотела ради этого пожертвовать даже толикой благополучия – эта трусливая советская поросль 60-х так прониклась к Горбачеву благодарностью за то, что он позволил им ничем не рисковать, что они до сих пор поют ему дифирамбы и превозносят его как своего кумира.

Большинство у нас в стране и на Западе испытывают к Михаилу Горбачеву чувство великой благодарности за то, что он не залил страну кровью. Популярен тезис о том, что на совести каждого руководителя страны есть подобные грехи, это как бы общая беда. Да разве? На нашем европейском континенте правительства каких стран, кроме социалистических и фашистских, подавляли гражданские протесты танками? Нет, это не общечеловеческая беда, это характерный признак тоталитарных режимов.

Напомню для тех, кто не знает или не помнит. Речь идет о трагических эпизодах последних лет СССР, когда против мирного населения использовалась армия. О подавлении народных протестов в апреле 1989 года в Тбилиси и штурме Баку советскими войсками в январе 1990 года. Об использовании армии против гражданского населения в 1990 году в Душанбе и в 1991 году в Вильнюсе и Риге. Жертвами армейского и милицейского насилия стали тогда гражданские лица. В Тбилиси погибло 19 человек и 250 было ранено; в Баку – около ста погибших и более тысячи раненых; в Душанбе – 25 убитых и 565 раненых, в Вильнюсе – 15 убитых и 600 раненых, в Риге – пятеро погибших. За всеми этими операциями Советской армии, МВД и КГБ СССР стоял генеральный секретарь ЦК КПСС и президент СССР Михаил Горбачев. Он был Верховным главнокомандующим и первым лицом уже дышащего на ладан, но всё еще опасного тоталитарного государства. Кто, как не он, должен был бы в первую очередь ответить за эти преступления советского режима?

Напомню и о тех политзаключенных, которые погибли во времена правления Горбачева. Украинскому поэту и политзэку Василю Стусу было 47 лет, когда в сентябре 1985 года он погиб в карцере 36-й пермской политзоны. Российскому писателю и диссиденту Анатолию Марченко было 48 лет. Он умер в декабре 1986 года после многомесячной голодовки в Чистопольской политической тюрьме. Кровь этих людей на руках Горбачева. У него было сто возможностей освободить их, и они остались бы живы; он не воспользовался ни одной из них. О тех, кто безвинно погиб в лагерях, когда Горбачев карабкался вверх по партийной лестнице и был членом ЦК и Политбюро (тоже, кстати, не последние должности в государстве) я уж напоминать не буду.

Без сомнения, Горбачева следовало бы судить. На суде ему, может быть, зачлись бы его заслуги – мог перестрелять всех, а перестрелял только некоторых. Зачлись бы награды – Нобелевская премия мира и многочисленные ордена и звания. Хорошие адвокаты нашли бы смягчающие обстоятельства. Возможно, суд даже оправдал бы его, решив, что это действительно «тот парень, который не стрелял». Но это вряд ли – слишком много доказательств вины. А возможно, гуманный суд ограничился бы наказанием, не связанным с лишением свободы. Неважно. Важно, чтобы человек, управлявший в свое время страной, ответил за массовые убийства своих сограждан. Какие бы заслуги, реальные или мнимые, у него ни имелись. Но мы живем в странном мире, где мифы важнее правды, а преступники, при всей очевидности совершенного, получают общественное признание и холопскую любовь государственных подданных.

Александр Подрабинек

Источник (04.03.2021)

Иные мнения о М. С. Горбачёве

Исполнилось 90 лет со дня рождения первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева. Его личность и деятельность вызывают споры, иногда — весьма ожесточенные. Далеко не все согласны с тезисом «он дал людям свободу». Тем не менее, даже самые резкие критики Михаила Сергеевича Горбачева признают: в отличие от нынешней генерации авторитарных правителей он не держался за власть.

Кирилл Лятс:

«Сегодня день рождения у одного из величайших людей нашей страны, да и всего мира — 90 лет Михаилу Горбачеву. Каждый год в этот день я снова и снова повторяю слова благодарности за то, что сделал этот человек. Я был счастлив в эпоху Перестройки, Гласности и Ускорения. Еще в 10-м классе я уже мечтал создать кооператив (создал на втором курсе)…»

Егор Седов:

«Основное качество вчерашнего юбиляра — его “черно-белость”, любимо-ненавистность.

Причем разговор о Горбачеве характеризует не столько самого Горби, сколько говорящего: за что он его любит? За что ненавидит? И всё сразу становится ясным. Лакмус такой.

Ненавистность: Вильнюс, саперные лопатки в Тбилиси, слишком медленный вывод войск из Афгана, разгоны митингов, антиалкогольная кампания (печально, что эта история вообще никого ничему не научила…). Было такое? Да.

И это — одна позиция.

И вторая: этот предатель (ставленник мировой закулисы) развалил СССР. (Что, кстати, совершеннейшая неправда: развалили СССР обстоятельства.)

И это — вторая позиция. И в одном, и во втором случае всё понятно. С говорящими — не с эпохой и не с самим Горбачевым.

Однако и восторженные посты многих блогеров меня радуют. Понятна их основная причина: они были юны тогда, а тут еще такая движуха началась! А это значит, что общественное отношение к 90-м очень-очень скоро резко поменяется — с “лихих” на примерно “благословенные”.

А Михаилу Сергеевичу желаю жить да здравствовать».

Он же:

«Ненавистники Горбачева иногда потрясают.

Вот один охранительский ТГ-канал:

“Мы обязаны официально чествовать юбиляра, пока он жив, и мемориально отметить после кончины.

Потому что он — законный глава Российского государства, один из равных в тысячелетней череде эпох и правителей. Никто не вправе изъять его из пантеона, где есть Иван Великий и Николай II, Сталин и Керенский, Путин и Хрущёв. По должности, без всяких фанаберий.

Он и так страшно наказан…”

Ну, и понятно, что они дальше погнали. Но каковы! Должность — это всё! Преклоните колени перед Ее Величеством Должностью, перед верхушкой имперского айсберга, даже если вам люто ненавистен носитель должности!

Вот эти лоялистские роботы нам противостоят. Но такой лоялизм заканчивается коррозией и полной непригодностью, так что шансы у нас очень неплохие.

Вот они и подтвердили: кто говорит про Горби, говорит не о нем, а о себе.

Да, кстати, никаким “главой Российского государства” Горбачев, разумеется, не был. По причине несуществования до 1991 года независимого российского государства».

Александр Скобов:

«Михаил Сергеевич Горбачев для меня — это человек, который сначала лично распорядился прекратить возбуждение новых уголовных дел по политическим статьям, а затем пробил через Политбюро решение об освобождении политзаключенных. И мне плевать, чем он это мотивировал и в каких формулировках. Блаженны освободившие узников.

Я не думаю, что у него был какой-то план. Я не думаю, что он понимал, что он делает и что происходит. Мне кажется, он искренне любил советскую империю и хотел ее улучшить, соединив несоединимое: империю и свободу. Он честно пытался сохранить империю. Вплоть до крови. До первой крови. Как только проливалась первая кровь, он отступал. У него была аллергия на кровь. Он не стал спасать свою любимую империю ценой большой крови. И не стал цепляться за личную власть. Он был один, который не стрелял.

Спасибо Вам, Михаил Сергеевич, и с днем рождения!»

Тимур Ханов:

«Горбачева сегодня свободно облаивают те, кому он дал свободу».

Шарж с kasparov.ru

Виталий Иванищев:

«Михаил Сергеевич Горбачев сегодня в больнице, и больших празднеств не планируется. В свои 90 он обогнал Керенского и стал самым долгоживущим правителем России. А долгоживущие — это хорошо, это даже лучше, чем долгоправящие.

Михал Сергеич сделал немало ошибок, но всегда умел их признавать. Но, главное, удалось не допустить так называемого “Югославского” сценария. Горбачев безусловный миротворец.

Давайте уж до 120!»

Источник (03.03.2021)

Опубликовано 06.03.2021  23:36

Памяти Арсения Рогинского

Летописец Большого террора

20.12.2017

Ученик Юрия Лотмана и сын политзэка, он сам отсидел в советской тюрьме по надуманному обвинению и потратил жизнь, чтобы собрать по крупицам всю правду о Большом терроре и его жертвах. Глава «Мемориала» Арсений Рогинский на днях умер, а наследники тех палачей празднуют сегодня 100-летний юбилей КГБ.

Родные, друзья и близкие называли его просто Сеня. Они потеряли прекрасного друга и бесконечно интересного собеседника. А мы все потеряли выдающегося историка и просветителя, который поставил своей целью сохранить память о страшных и кровавых репрессиях в СССР. Теперь понятно, что по-другому и быть не могло – ведь он сам родился в 1946 году в ссылке, которую отбывал его репрессированный отец после освобождения из лагеря. А поступив в университет Тарту, заряженный свободолюбивым духом больше, чем любой другой советский институт, 16-летний Арсений окончательно проникся диссидентским воздухом в удушливой советской атмосфере. Благо, были достойные учителя – одним из преподавателей, симпатизировавших юному студенту, был сам Юрий Лотман. Когда же руководство университета вознамерилось отчислить Арсения, то Лотман предложил ему вступить в комсомол.
– Зачем? – удивился Арсений.
– Тогда им придётся сначала исключать тебя из комсомола! – пошутил в ответ Лотман.
По этому ответу понятно, с каким юмором уже в 1960-х годах фрондирующая интеллигенция относилась ко всей советской идеологической машине.

Университет в результате Рогинский всё же закончил и устроился на работу сначала в Ленинградскую публичную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина, а потом – в школу, в которой трудился почти 10 лет учителем русского языка и литературы. Но уже в тот период его основным научным интересом стала история России конца XIX – начала XX веков. А в истории его волновали главным образом люди. «Единицей истории является человек, а не страна, не государство, не власть и не народ, – рассказал Арсений Рогинский в интервью Ивану Урганту несколько лет назад и как всегда не забыл пошутить нам самим собой. – Возможно, я просто перечитал Толстого в свое время».

И тогда, в середине 60-х, Рогинский стал записывать «устную историю». Он ездил по городам и деревням и находил бывших сидельцев и по цепочке от одного к другому собирал живые свидетельства о сталинских репрессиях, лагерях и преступлениях советской карательной системы. Он отыскивал людей, о которых никто не осмеливался говорить вслух, слушал и записывал их истории, фиксировал документы и фотографии, но понимал, что в СССР нет шансов на их публикацию.

Постепенно в окружении Рогинского оказывалось всё больше диссидентов, сначала ленинградских, а потом и московских. В диссидентское движение он вошёл, похоже, совершенно не задумываясь об опасностях. Наконец, в 1973 году был арестован его друг Гарик Суперфин – тоже историк и архивариус, один из редакторов «Хроник текущих событий», издававшихся подпольно в самиздате, а самого Рогинского стали вызывать на допросы.

Вероятно, тогда мир для него окончательно разделился надвое. «Так или иначе, были мы и они», – скажет он спустя годы. Они – это карательная советская система от первого до последнего своего представителя. А мы – не только диссидентское движение, но и все народы СССР, оказавшиеся у этой системы в безмолвном подчинении. Впрочем, он никогда не ставил перед собой задачу победить эту систему, а только – зафиксировать для истории ее преступления.

Вскоре у Рогинского дома начались обыски, он получил по Указу Президиума Верховного Совета СССР персональное предупреждение «за антисоветскую деятельность», а потом под давлением КГБ его уволили из школы. Тогда же он стал замечать прослушку и слежку за собой.

Было ли самому Рогинскому страшно? Было, но не за себя, а за уже собранный к тому времени и даже каталогизированный гигантский архив документов, фотографий и воспоминаний, который мог попасть в руки сотрудников КГБ и бесследно исчезнуть. Он решил спрятать архив подальше и передал его своему другу – писателю и критику Андрею Арьеву. Документы вернулись к Рогинскому уже в начале 90-х годов, когда образовался «Мемориал», и стали основой его архивного собрания.

Характеризуя вышедшие на сегодняшний день пять томов исторического сборника «Память», коллеги Рогинского по «Мемориалу» считают, что подготовка такого издания академического уровня в условиях подполья – настоящий подвиг для ученого. И как заметил Андрей Черкасов: «Подвиг был по достоинству оценен КГБ» – в 1981 году Рогинского посадили.

Он был осужден на четыре года по ложному обвинению в подделке документов – разрешения о допуске в архив. Примечательно, что за десять дней до ареста его вызвали в ОВИР, где вручили приглашение от «дяди из Израиля» – таким образом ему настойчиво предложили эмигрировать. Для Рогинского эта игра была очевидна – ведь никакого дяди в Израиле у него не было. И уезжать он никуда не хотел, так что от предложения – отказался. Но повторно советская власть таких предложений не делает, и в результате Рогинский получил срок – зато на родине.

Он больше всех в СССР прочёл лагерной мемуаристики, но войдя в тюремную камеру, поначалу не понял, куда попал. Оказалось, его отправили не в политическую зону, а в криминальную – «преступление» ведь было уголовным! Впрочем, вскоре он получил предложение перевестись к «политическим», да еще и с сокращением срока. Для этого требовалось «всего ничего» – признаться в подготовке подпольного сборника «Память». Предложение выглядело соблазнительно, но Рогинский к тому времени был уже опытным диссидентом и отказался, поскольку прекрасно понимал, что согласие означает новое уголовное дело, а значит – из него будут выбивать показания на друзей.

Рогинский не стал выбирать себе судьбу, а принял ту, которая дана – он остался среди уголовников и попробовал влиться в их быт. Похоже, ему это удалось. Однажды его за плохое поведение поместили в одиночку, и отчаянный курильщик Рогинский решил, что тут он бросит эту пагубную привычку: но вмешалась зэковская солидарность. «Стена камеры вдруг зашевелилась, в ней образовалась дырка приличных размеров, и через нее в камеру вплыли кружка чифиря, спички и пачка “Примы”. Так я и не бросил курить», – вспоминал потом Рогинский.

Он отбыл свой срок полностью и освободился только в 1985 году, но уже в 1989-м, в эпоху гласности и перестройки, стал одним из основателей историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», а в 1998-м – его возглавил. И все свои усилия направил на то, чтобы такой страшный отрезок нашей истории, как сталинский террор, не оказался забыт, чтобы как можно больше наших соотечественников узнало о масштабах тех репрессий и, главное, судьбах их конкретных жертв. Арсений Борисович считал, что только помня о чудовищных жертвах и изучая их жизни, можно излечиться от травм, нанесенных сталинизмом, и заручиться от возврата к практике массовых репрессий. Поэтому «Мемориал» так сконцентрирован на просветительской работе, а сам Рогинский без устали ездил по стране, читал лекции и рассказывал о том страшном времени и его жертвах.

Поэтому же Рогинский стал идейным вдохновителем и одним из организаторов акции «Возвращение имен», которая проводится, начиная с 2007 года, и имеет теперь статус всероссийской, проходя одновременно в 30 городах страны. И даже международной – её поддерживают в Минске и Лондоне, в Риге и Вашингтоне, в Вильнюсе и Миннеаполисе, в Варшаве и Онтарио. Ежегодно 29 октября люди собираются для того, чтобы зачитать вслух имена тех, кто стал жертвами сталинских репрессий.

«В нашей стране есть Соловецкий камень – памятник, установленный жертвам террора. Однако его установило общество. Но у нас нет памятника, который бы установило государство», – говорил Рогинский еще в начале 2010-х годов. В октябре 2017 года такой памятник появился в Москве на пересечении проспекта Сахарова и Садового кольца. Мемориал «Стена скорби» открывал президент России Владимир Путин. Сколько же было споров накануне в правозащитной среде: многие отказывались идти на открытие и писали публичные письма, в которых называли памятник символом лицемерия власти и напоминали о нынешних репрессиях против несистемной оппозиции.

Рогинский, со свойственной ему рассудительностью, предпочёл в данном случае пойти навстречу властям, не нарушая, однако, положенной дистанции: «Власть публично и недвусмысленно провозгласит, что террор – это плохо! Это уже достижение. А уж от души или сквозь зубы – не столь существенно». Этот памятник – достижение многолетней работы общества «Мемориал». А может быть, даже и победа. Уж какая есть. На неё Арсений Рогинский всё равно не рассчитывал.

Алена Городецкая

Алена Городецкая

Оригинал

Опубликовано 22.12.2017  23:16

***

О Рогинском вспоминает Сергей Пархоменко 

Зяма Півавараў – кінакрытык

Як вынікае з біяграфічнага нарыса і бібліяграфіі, змешчаных у томе 5 слоўніка «Беларускія пісьменнікі» (Мінск: БелЭН, 1995; гл. ніжэй), ураджэнец Усходняй Беларусі Залман Рувімавіч Півавараў вядомы перадусім як паэт. М. Караткоў заўважыў, што З. Півавараў «выступаў у друку таксама як тэатральны рэцэнзент». Разам з тым, у час працы ў «Чырвонай змене» паэт адгукаўся і на некаторыя фільмы, г. зн., наколькі тое дазваляў газетны фармат, выступаў у якасці кінакрытыка.

Далей прапануюцца два выпадкова знойдзеныя артыкулы Зямы Піваварава, якія раней не фігуравалі ў яго бібліяграфічным спісе. З іх можна здагадацца, што чалавек ён быў добразычлівы, заўвагамі не злоўжываў… Праз маладосць паспеў выпусціць толькі адзін зборнік вершаў на беларускай мове (1934). Арыштаваны быў у лістападзе 1936 г., так што, магчыма, рэцэнзія на фільм «Дзецi капітана Гранта» – апошняя публікацыя З. П. Хто ведае, якіх вышынь ён бы дасягнуў, калі б не быў расстраляны ва ўзросце 27 гадоў?

Шэраг цікавых вершаў Піваварава можна знайсці на прысвечанай яму старонцы ў фэйсбуку. У канцы кастрычніка 2017 г. паэт і даследчык літаратуры Віктар Жыбуль прачытае адкрытую лекцыю пра Піваварава ў мінскай кнігарні «Логвінаў» – праект «(Не)расстраляная паэзія» ўпэўнена рушыць уперад. Я пастараюся быць.

В. Рубінчык

* * *

«Шукальнікі шчасця»

Пра яўрэйскую совецкую аўтаномную рэспубліку Бірабіджан не было яшчэ дагэтуль значнага твору, асабліва ў кінематаграфіі.

Асобныя кінонарысы пра Бірабіджан не маглі задаволіць гледача. Хацелася большага, поўнакроўнага паказу гэтага цудоўнага краю і яго людзей.

Новы твор вытворчасці Белдзяржкіно «Шукальнікі шчасця» з’яўляецца значным укладам у нашу кінематаграфію не толькі таму, што ён закранае амаль нікім дагэтуль яшчэ нераспрацаваную тэму пра совецкі Бірабіджан, а іменна таму, што фільм, не гледзячы на свой просты сюжэт, прымушае глядача хвалявацца, абурацца, радавацца.

Параход ідзе ў Бірабіджан. Пасажыры яго рознастайныя: тут і Піня з Польшчы, тут і яўрэі з Палестыны, тут і сям’я ўдавы, старой Двойры. Усе яны едуць у Бірабіджан. Кожнаму хочацца знайсці шчасця. Але кожны разумее гэта шчасце па-свойму. Яўрэй з Палестыны грае на кларнеце старую яўрэйскую клерыкальную мелодыю «Плач Ізраіля», нібы аплакваючы сваю адарванасць ад жыцця. Ён не ведае, дзе можна знайсці сваё сапраўднае шчасце. І калі ён пачуў, што ў гэтым краі трэба карчаваць дрэвы, змагацца з тайгой – ён адмаўляецца ад Бірабіджана.

Піня з Польшчы (засл. арт. рэспублікі Зускін) пачуў з газет, што адзін калгаснік Бірабіджана недалёка ад свайго калгаса «Ройтэ фэлд» знайшоў вялікі самародак золата. А золата з’яўлялася ўсёй марай яго жыцця. Таму ён згаджаецца застацца ў Бірабіджане.

Вобраз Піні, чалавека, які ўсё вымярае на грошы, гатоў пайсці за іх на самае зверскае злачынства, паказан у фільме з усёй пераканаўчасцю.

У самым пачатку, па аднаму яркаму штрыху, адразу можна пазнаць гэтага чалавека. Ён задае наіўнае на першы погляд пытанне: «Колькі можа каштаваць гэты параход, на якім ён едзе». І далей гэты вобраз устае перад намі яшчэ ярчэй. Ён прыехаў у Бірабіджан не для таго, каб сумленна працаваць, перамагаць стыхію прыроды, карчаваць тайгу, як гэта робіць сям’я старой Двойры, як гэта робіць Карней. Піняй валодае дробна-буржуазная стыхія: «Навошта мне працаваць? – кажа ён, – у мяне ёсць розум». Ён не працуе, а вечна капаецца ў пясках, каб здзейсніць сваю заветную мару – знайсці золата.

Аднойчы сын Двойры – Лёва – знайшоў Піню з яго залатой здабычай і прапанаваў яму аддаць самародак (насамрэч намыты «залаты пясок», які потым выяўляецца падманкай – belisrael.info) праўленню калгаса, Піня не згаджаецца. Гэта-ж мара ўсяго яго жыцця – яго шчасце. Каб унікнуць непрыемнасцей, ён хоча падзяліць з Лёвай гэту каштоўную знаходку.

Лёва – сумленны, адданы член свайго калектыва. Ён не ідзе на такі кампраміс. У Піні хапае лютага зверства падняць лапату і ўдарыць Лёву па галаве. Гэта адзін з інтрыгуючых момантаў фільма. Глядач шкадуе забітага Лёву. Але ён не забіт, ён толькі цяжка ранен.

Піня шукае ратунку. Ён хоча прабрацца за граніцу, яго, гэтага подлага чалавека, выкрываюць.

Зусім асобнае месца займае ў фільме сям’я старой Двойры. Яе сын Лёва і дачка Роза – лепшыя людзі калгаса, закліканыя будаваць сваё сапраўднае шчасце. Двойра (народная артыстка Блюменталь-Тамарына) перанесла на сваіх плячах увесь цяжар капіталістычнай эксплоатацыі. Яна старая, жыць хоча па-новаму. Праўда, за яе плячыма – груз старых рэлігійных традыцый. Яна не хацела, каб яе дачка Роза вышла за рускага – Карнея. Але самыя абставіны, само жыццё падказвае старой Двойры, што ў гэтым нічога няма дрэннага. Яна нарэшце згаджаецца, каб Карней стаў мужам яе Розы.

Вяселле Карнея і Розы з’яўляецца фінальнай сцэнай у фільме.

Успаміны старой Двойры аб яе ранейшым, жабрацкім жыцці, аб тым, як яна рэзала селядцы на маленечкія кавалкі як сваё ўласнае сэрца, бо пад рукі ёй глядзелі яе галодныя дзеці; яе словы аб шчаслівым жыцці ў калгасе, – усё гэта напоўнена хвалюючай лірычнай сілай.

Праз паказ аднаго калгаса, нават адной сям’і, рэжысер Корш і аўтары сцэнарыя – заслужаны дзеяч мастацтва Рыгор Кобец і Іоган Зельцар – адлюстравалі новых людзей, якія будуюць шчаслівае жыццё ў Бірабіджане.

Фільм «Шукальнікі шчасця» гучыць як трыумф перамогі ленінска-сталінскай нацыянальнай палітыкі.

З. ПІВАВАРАЎ

(«Чырвоная змена», 21.05.1936)

«Дзеці капітана Гранта»

«Дзеці капітана Гранта» – мастацкі твор для дзяцей, які чытаюць і глядзяць на сцэне з вялікім задаваленнем не толькі дзеці, але і дарослыя.

Рэжысер Вайншток стварыў каштоўны фільм «Дзеці капітана Гранта» па раману Жуль Верна. Характэрнымі рысамі для творчасці Жуль Верна з’яўляецца паказ валявых людзей, якія заўсёды імкнуцца дасягнуць сваёй мэты, перамагаючы на сваім шляху перашкоды.

І нядарма наша дзетвара і зараз зачытваецца творамі гэтага пісьменніка. Яны будзяць у яе высокія пачуцці, загартоўваюць волю.

Фільм не перагружан прыгодніцкімі эпізодамі. Рэжысер і сцэнарыст імкнуліся абыйсці многія, нават вельмі яркія моманты, якія ёсць у рамане, каб не затармазіць дынаміку падзей, ярчэй паказаць імкненні герояў да іхняй мэты.

Нескладанасць сюжэту «Дзяцей капітана Гранта» дапаўняецца яркасцю паасобных эпізодаў і дэталей.

Экіпаж яхты «Дункан» ля берагоў Шатландыі даведаўся пра катастрофу карабля «Брытанія». Уладар яхты «Дункан» Эдуард Гленарван зацікавіўся тым, каб знайсці бясследна прапаўшага адважнага капітана Гранта. Ён звярнуўся ў адміралцейства за дапамогай. Але адміралцейства бяздушна аднеслася да просьбы і адмовіла ў дапамозе.

І Гленарван вымушан быў на сваёй яхце «Дункан» адправіцца на пошукі капітана. З ім адпраўляюцца дзеці капітана Гранта – Роберт і Меры, яго жонка Элен, яго прыяцель Мак-Наблс і выпадковы чалавек, які папаў на яхту, – географ Паганель. Гэта было небяспечнае і рызыкоўнае падарожжа, поўнае прыгод.

У фільме асабліва яркімі эпізодамі трэба лічыць наступнае: момант, калі арол схапіў Роберта і высока ўзняўся з ім; паказ манументальнай фігуры індыйца, які забіў арла.

Глядача абурае здрадніцтва Айрнтона, заядлага ворага капітана Гранта, які пад выглядам дапамогі экіпажу, перашкаджаў каравану прасоўвацца далей, атручваючы быкоў.

Цэнтральным месцам у фільме з’яўляецца адвага, спрытнасць сына капітана Гранта – Роберта.

Трэба зазначыць, што вучоны географ Паганель (артыст Чэркасаў) падан шаржыравана. Яго адважныя замыслы выклікаюць часамі проста смех, і глядач мала верыць у яго планы. Таму песня, якую ён спявае пасля вялікай катастрофы, проста навязваецца чытачу і з’яўляецца штучнай.

Каляровасць пейзажаў макетнага характару ўспрымаецца як нешта падменнае, а не як рэальнае і цікавае.

У вогуле фільм трэба лічыць добрым, не гледзячы на некаторыя недахопы, якія, безумоўна, ёсць у ім.

З. ПІВАВАРАЎ

(«Чырвоная змена», 21.10.1936)

P.S. З пачатку верасня 2017 г. у межах «(Не)расстралянай паэзіі» прачытаныя ўжо тры лекцыі: пра Юлія Таўбіна, Майсея Кульбака і Юрку Лявоннага (Леаніда Юркевіча). Наступная імпрэза пройдзе ў Мінску 22.09.2017 і будзе прысвечана Анатолю Вольнаму (Ажгірэю; 1902–1937).

Апублiкавана 16.09.2017  23:53

Лекция В. Рубинчика о М. Кульбаке

Оригинал на белорусском

Краткое изложение на русском (вставлен также ряд фактов, не вошедших в запись):

Моисей (Мойше, или, на местном диалекте идиша, Мейше) Кульбак был многогранной личностью: не только поэтом, но и прозаиком, переводчиком, педагогом, драматургом, театральным режиссёром, философом (хотя и не имел формального философского образования).

За ним пришли ровно 80 лет назад – 11 сентября 1937 г. Лаврентий Цанава в то время ещё не служил в Беларуси. Ответственность за смерть Кульбака несут нарком внутренних дел БССР Борис Берман, его московский начальник Николай Ежов, члены Политбюро, начиная со Сталина, некто Фарбер (непосредственно арестовывал), Иван Матулевич – начальник выездной сессии военной коллегии Верховного Суда СССР, который оформил приговор Кульбаку и многим иным литераторам.

Эскиз этой картины Андрея Дубинина («Клуб Дзержинского, или Ночь поэтов», 2017) экспонировался во время лекции в книжном магазине Логвинова 8 сентября 2017 г.

Произведения Кульбака переводились с идиша, кроме русского и белорусского, на английский, литовский, немецкий, польский, украинский, французский, другие языки… И на иврит тоже – это язык, которым Кульбак хорошо владел, на котором начинал писать стихи (позже перешел на идиш). Cовсем недавно по-немецки вышел перевод романа 1920-х гг. «Понедельник».

В Беларуси творчество Кульбака было культовым у реставраторов-идишистов во главе с Олегом Ходыко (с 1980-х гг.). Много воспоминаний о старшем товарище оставил писатель Гирш Релес (1913-2004).

В последние 5-10 лет интерес к наследию Кульбака растет. В 2014 г. вышел музыкальный альбом группы «Литвакус», названный «Райсн» в честь знаменитой поэмы 1922 г. В 2015 г. переиздан роман Кульбака «Зельманцы» (по-русски – «Зелменяне»). На белорусский язык перевёл Виталь Вольский еще в конце 1950-х, книга 1960 г. была в Беларуси первой после реабилитации писателя. Переиздание 2015 г. получило хорошую прессу.

В 2016 г. впервые с 1970 г. в Минске увидел свет сборник поэзии Кульбака «Eybik/Вечна» – самиздатовский, но есть шанс, что в следующем году более солидная книга появится в серии «Поэты планеты». Стихи и поэмы Кульбака в ХХI в. переводили Лявон Барщевский, Василь Жукович, Андрей Хаданович, Анна Янкута. Андрей Дубинин готовит новый, бесцензурный, комментированный перевод «Зелменян». Сергей Шупа переводит на белорусский язык два ранних романа Кульбака, «Мессия сын Эфраима» и «Понедельник»… В журнале «Дзеяслоў» выходили переводы пьесы Кульбака «Бойтре» (2014; потрудился Феликс Баторин) и рассказа «Муня-птицевод и его жена Малкеле» (2016; над ним выпало поработать мне). Фамилия писателя – благодаря Павлу Костюкевичу, который кое-чему научился и у Кульбака – появилась у входа в книжный магазин, где читается сия лекция. Всё это неспроста.

Большую часть своей короткой жизни (41 год) поэт находился в здешнем культурном пространстве. Это и Сморгонь, где он родился в марте 1896 г., и Вильно, и Минск, но также и Воложин, где Кульбак учился в иешиве с 13 лет.

Есть версия, что фамилия Кульбак происходит от «кульбы», что значит «культя». Но Андрей Дубинин считает, что «Кульбак» – местный вариант названия немецкого города Кульмбах, что значит «ручей вершины».

Далее предлагаются 18 утверждений о писателе. Число «18» в еврейской традиции значит «живой». Мне хотелось бы по возможности показать живого Кульбака.

  1. Мойше Кульбак был очень остроумным человеком, с этим согласны все мемуаристы. Иронией и самоиронией, а также чёрным юмором наполнен его «главный» роман «Зелменяне». Это всё не одесское и не бабелевское, а местное, литвацкое… Возможно, с примесью сарказма из немецкой поэзии (в частности, Гейне), которую любил Кульбак.
  2. Кульбак имел дар адаптации в разных обстоятельствах; неплохо себя чувствовал и на селе, и в городе, что проявилось и в его творчестве. И о деревне, и о городе он писал со знанием дела. Возможно, это объясняется происхождением его родителей (отец – приказчик по сплаву леса, мать – из селян, живших под Сморгонью).
  3. С одной стороны, Кульбак любил компанию (в Минске 1930-х гг. – Зелик Аксельрод, Айзик Платнер, белорусские классики Якуб Колас, Янка Купала, Кузьма Черный). С другой – был довольно замкнут, в Вильно 1920-х «ни с кем не был запанибрата» (Ш. Белис).
  4. Долго вынашивал свои произведения, а затем быстро их записывал.
  5. В молодости попал в романтическую историю; забрал свою будущую жену (Женю Эткину; они поженились в 1924 г.) чуть ли не со свадьбы с биологом Спектором. В дальнейшем вставил этот эпизод – в переработанном виде – в пьесу «Бойтре».
  6. За рубежом (в Германии) писал о Беларуси, в Беларуси – о зарубежье.
  7. В 1930-х называл себя «писателем-середняком» – возможно, в этом была своеобразная хитрость, попытка отвлечь от себя внимание критиков и «органов».
  8. Часто и охотно вводил в свои произведения белорусские образы, фольклор.
  9. Интересовался мистикой, сверхнатуральными силами – всё это не редкость в его произведениях. Например, мыши, которые в «Зелменянах» едят лунные лучи, перекликаются с птицей чакорой из индийской мифологии. В чём-то творчество Кульбака близко к гоголевскому или булгаковскому, есть параллели и с Исааком Башевисом-Зингером.
  10. В прозе Кульбака много поэтического. Скрытые рифмы не всегда замечались переводчиками, но Андрей Дубинин заметил.
  11. Кульбак увлекался философией, читал Аристотеля и Лао Цзы, Ибн Гвироля и Спинозу, что, безусловно, положительно сказалось на его творчестве.
  12. Сознательно пытался «навести мосты» между еврейской культурой и мировой, обогатить язык идиш.
  13. Тянулся к театру. Собственно, в Берлине в начале 1920-х гг. он и работал суфлёром в театре, а затем в Вильно ставил в школах спектакли по мотивам классики (Гомер, Шекспир, Ицхак-Лейбуш Перец), которые очевидцы вспоминали еще десятилетия. И после переезда в Минск сотрудничал с театрами, но уже с государственными – Белорусским ГОСЕТом, Московским, Биробиджанским… Возможно, стихотворение «Ikh bin a bokher a hultaj…» (в переводе Андрея Хадановіча – «Гультая відаць здаля…») и было первоначально написано для театра.

Песню на стихотворение Моисея Кульбака начала 1920-х гг. исполняет белорусский джазмен Павел Аракелян

  1. В свободное время играл в шахматы (Гирш Релес вспоминает о партии Кульбака с артистом еврейского театра Хаимом Виногуро). Роман «Зелменяне» можно трактовать как шахматную партию.
  2. Разводил птиц и в жизни, и в своих произведениях («Зельманцы», «Муня-птицевод»…).
  3. Пользовался большой популярностью в Вильно 1920-х годов, но не умел «конвертировать» ее в деньги. Говорил, что положение еврейских писателей в Польше его не устраивает – возможно, поэтому и уехал в советский Минск.
  4. Работал в Академии наук БССР на скромной должности стиль-редактора в еврейском секторе. Брался за дела, не соответствующие его уровню: например, сборник «Революционные новеллы» (переводы на идиш малоизвестных авторов, 1931, совместно с З. Витензоном).

Фотографии, демонстрирующие, как «весело» жилось М. Кульбаку в первой половине 1930-х гг. На первой он с женой Зельдой (Женей) и сыном Ильей в 1930 г. Вторая взята из газеты «ЛіМ», относится к 1936 г.: на ней Кульбаку всего 40 лет, но выглядит он гораздо старше.

  1. Поддался большевистскому влиянию (примеры: публикация очерка о Якубе Коласе в журнале «Штерн» за 1936 г., где восхваляется сталинская политика, статья о недостатке бдительности в газете «Літаратура і мастацтва» за тот же год, где Кульбак обвинял уже арестованного к тому времени Хацкеля Дунца).

Всё же свой шедевр, роман «Зелменяне», Кульбак не испортил окончательно. Да, на 2-й книге, изданной в 1935 году (1-я вышла в 1931 г.), лежит отпечаток приспособленчества, но нельзя сказать, что она беспомощная. В художественном плане Кульбак оказался меньшим оппортунистом, чем, например, Змитрок Бядуля (2-й том его романа «Язэп Крушинский» – голая агитка).

В заключение – два частных, но довольно важных вопроса.

Где Кульбак жил в Минске 1930-х гг.? Даже в некоторых авторитетных источниках высказывались соображения, что на «Опанском» или «Окопном» переулке. Однако Гирш Релес вспоминал, что семья Кульбака жила на Омском переулке (нынешняя улица Румянцева). Рахиль Баумволь, которая в то время также жила в Минске, говорит о том, что Кульбак жил у Комаровки. «Опанский» переулок в таком случае не подходит, т. к. находится от Комаровки гораздо дальше. Последнюю точку поставила Анна Северинец, обнаружившая в российском архиве переписку с Кульбаком 1937 г. по поводу перевода на русский язык его романа… Указан адрес получателя: Омский пер., д. 4а, кв. 1. Хорошо бы отыскать расположение этого деревянного дома на карте современного Минска, обозначить место, где он стоял, памятной табличкой. Место, где Кульбак жил в Вильно (ул. Кармелиту, 5 в современном Вильнюсе), обозначено с 2004 г.

Где обитали самые известные герои Кульбака – зелменяне? В конце одноименного романа говорится о том, что на месте их двора строится фабрика «Коммунарка» (существующая и поныне на ул. Аранской). Казалось бы, ясно, но в последнее время всё чаще звучат утверждения о том, что имелся в виду бисквитный цех «Коммунарки», находившийся в излучине Свислочи недалеко от гостиницы «Беларусь» (ул. Коммунистическая, район Сторожёвки). Некоторые намёки на Сторожёвку действительно есть в романе, но время действия в нём не совпадает с открытием бисквитного цеха весной 1929 г. Например, рассказывается о пуске трамвая (который состоялся осенью 1929 г.). Из текста следует, что «конфетную фабрику» начали строить в конце лета 1930 г. Итак, даже методом «от противного» можно установить, что зелменяне жили всё же в районе Аранской, на Ляховке.

Опубликовано 13.09.2017  21:29 

***

Водгук д-ра Юрася Гарбінскага з Польшчы на відэазапіс лекцыі: “Выдатна – канцэптуальна (“18”!), глыбока асэнсавана і капітальна прадстаўлена. Асабліва ўразіла “Зорачка” ў перакладзе Андрэя Хадановіча. Гэта нешта незвычайнае – містычная элегія Млечнага шляху. Мне гэты верш нагадвае адну з асабліва шчымлівых габрэйскіх калыханак з Лодзі” (атрымана 26.09.2017).

Жыццё музыкаў Камінскіх (ІІ)

Дзмітрый Камінскі

ПРА МАЙГО БАЦЬКУ І СЯБЕ. УСПАМІНЫ ПРА НАЙЛЕПШАГА ЧАЛАВЕКА Ў МАІМ ЖЫЦЦІ

(працяг; пачатак тут)

Пасля заканчэння кансерваторыі

Заканчэнне Пецярбургскай кансерваторыі ў бацькі прайшло бліскуча! Выдатная ігра на акце канцэрта Бетховена з кансерваторскім аркестрам, потым – прысваенне срэбранага медаля і звання «вольнага мастака». Бацька атрымліваў дзве стыпендыі: адну ад барона Гарацыя Еўзелевіча Гінцбурга (адзінага яўрэя пры двары Мікалая ІІ; бацька Г. Гінзбурга нарадзіўся ў Віцебску), другую – як выдатнік кансерваторыі. Апрача таго, «камер-фрэйліна» пры старой імператрыцы (Аляксандры Фёдараўне) Ганна Вырубава старалася выклапатаць яму камандзіроўку ў Прагу да Отакара Шэўчыка, педагога з сусветным імем, для далейшага дасканалення. Аднак, паводле слоў бацькі, ён адмовіўся праз матэрыяльны стан (вялікая бацькоўская сям’я мела патрэбу ў падтрымцы). Дый характар майго бацькі – багема! Ён быў вялікі аматар уцех, «знакамітасць» у кансерваторыі па гэтай частцы!.. Нават барон Гінцбург, робячы майму бацьку вымову за «паводзіны», казаў так: «Вы паводзіце сябе непрыстойна для яўрэя! Такія паводзіны пасавалі б вулічнаму хулігану, але не Вам. Спадзяюся, гэта больш ніколі не паўторыцца!»

На выпускны экзамен, і асабліва на «акт» у Пецярбургскую кансерваторыю (як і ў Маскоўскую), з’язджаліся музычныя прадпрымальнікі з усёй імперыі, было так і ў 1903 годзе. Бацьку слухаў дырыжор Цярэнцьеў з Севастопаля і запрасіў яго ў свой аркестр у якасці канцэртмайстра (бацьку тады яшчэ толькі ішоў 21-ы год). Бацька быў вельмі ўсцешаны гэтым запрашэннем; ён думаў, галоўным чынам, пра тое, як сядзе ў купэ першага класа цягніка «Пецярбург–Севастопаль», больш яго нічога не цікавіла! Мінула лета, на восень і зіму бацька падпісаў кантракт на педагагічную работу ў Стаўрапалі на Каўказе, і 1904 год ён прабавіў там. Гэтая паездка ў Стаўрапаль была фатальнай памылкай, трэба было вяртацца ў Пецярбург! У кансерваторыю, дзе яго доўга памяталі і калегі, і прафесура. Паездка ж у Стаўрапаль паклала пачатак жыццю ў правінцыі, а правінцыя для сапраўднага артыста вельмі небяспечная. Публіка там пераважна «ўсёедная», і ў артыста, які ўжо заняў высокае становішча, няма стымулу расці далей.

У Стаўрапалі бацька сустрэў Ганну Яўгенаўну Красовіч (дваранскага саслоўя), якая стала яго жонкай і маёй маці. Пры ўсёй сваёй натуры, якая імкнулася да «прыгожага жыцця», бацька быў далікатны і не карыстаўся даходамі з жончыных маёнткаў, утрымліваў сям’ю самастойна. Ну, а пасля ракавога 1917 года так ці іначай трэба было разлічваць на сябе самога. Ауэр (які з’ехаў ад бальшавікоў у Амерыку ў 1918 годзе) яшчэ ў 1906-м казаў маёй маме, падмацоўваючы словы жэстамі рук: «У Вашага мужа вось такі таленцішча, але вось такусенькі розум!» І праўда, бацька быў зусім непрактычны. Ён ужо больш і не бачыў Пецярбурга, акрамя як у 1917 годзе, калі прабавіў там некалькі дзён.

Аднойчы ў Кіславодску, дзе мы з ім разам адпачывалі, бацька далучыўся да музыкаў аркестра Ленінградскай філармоніі, які гастраляваў у горадзе. Разгаварыўшыся, бацька спытаўся ў аднаго з музыкаў: «Ну, як цяпер жыве Пецярбург?» Той яму адказаў: «Пецярбург ужо даўно жыве як Ленінград». Была гэтая гутарка ў 1948 годзе. Тады мне стала шкада жыцця майго бацькі. Не ўдалося яно яму!

Пра сябе

Нарадзіўся я 4 жніўня (паводле старога стылю) 1906 года ў горадзе Екацярынаславе (Днепрапятроўску). З ранняга дзяцінства я быў аточаны вялікай увагай і агромністай любоўю «надзвычайнага дабрака», майго бацькі, а таксама маёй мілай маці. З задавальненнем і глыбокім сумам успамінаю я сваё дзяцінства. Бадай, самым прыемным успамінам было наша жыццё ў горадзе Растове-на-Доне, дзе мы пражылі з 1921-га па 1933 год. Гэтыя ўласцівасці душы – марыць і тужыць па мінулым – выхавалі ў мяне «скрайні» сентыменталізм. З дзяцінства я не мог абыякава бачыць ад’язджаючы цягнік, адразу пачынаў «усхліпваць»! Мне здавалася, што я кагосьці выпраўляю назаўсёды, хаця нічога такога не было. Дзякуючы частым паездкам бацькі, я прызвычаіўся да вакзалаў і ўсялякіх чыгуначных «падрабязнасцей»: праводзінаў, сустрэч, чакання. Колькі сябе памятаю, любімыя гульні ў мяне тычыліся чыгункі, а паравоз быў любімай цацкай. Калі я трохі падрос і навучыўся чытаць, бацька навучыў мяне карыстацца чыгуначным даведнікам. Гэта адкрыла мне «свет бясконцых уцех». Які я быў яму ўдзячны!

Калі мне было шэсць-сем гадоў, бацька ўзяўся вучыць мяне граць на скрыпцы – справа аказалася складанай! Трымаць скрыпку нязручна, гукі яна выдае жахлівыя: рыпіць, свішча, «харкае». Нягледзячы на ўсе намаганні бацькі, нічога ў яго не выйшла. Ён прасіў займацца са мной сваіх вучняў, але без выніку. Слых у мяне быў цудоўны, але нават трымаць скрыпку мне было дужа непрыемна. Затое слухаць скрыпку, калі бацька граў, я абажаў. Асабліва санаты Бетховена. У нас здымаў пакой піяніст Васіль Арнольдавіч Зісерман. Бацька з ім часта выбіраўся ў канцэртныя паездкі, і ўдома ў нас яны не раз рэпеціравалі санату Бетховена F-dur. Для мяне гэта было вялізнай асалодай. Я нават патаемна спрабаваў развучыць першую частку і фінал гэтай санаты на раялі. Фінал я ведаў, але не ведаў басовы ключ; Васіль Арнольдавіч растлумачыў мне басовы ключ. Калі, як мне здалося, 1-я частка была «гатова», я папрасіў бацьку ўзяць скрыпку і зайграць у маім суправаджэнні 1-ю частку вясенняй санаты Бетховена № 5. Бацька прыйшоў у захапленне, паклікалі Васіля Арнольдавіча і вырашылі, што я пачну займацца ў піяніста Букімовіча. Пасля скрыпкі раяль здаваўся мне спрэс прыемным адпачынкам: ясная клавіятура з канкрэтнымі і выразнымі нотамі – адно здавальненне. Нічога не трэба рыхтаваць – усё заўсёды на месцы! На скрыпцы ж – ціхі жах! Уся музыка ляціць у бездань ад найменшай недакладнасці як левай рукі, так і правай. Пазней, калі я падрос, то зразумеў, што пачынаць вучыцца на скрыпцы сапраўды цяжка, але затое на раялі далейшыя заняткі становяцца ўсё цяжэйшыя і цяжэйшыя.

Больш за ўсё мяне цешыла граць на раялі са слыху. Я хутка арыентаваўся ў розных танальнасцях і, такім чынам, ствараў уражанне, што «ўмею» граць на раялі. Заняткі з Букімовічам і потым, з 1922 года, з Гартмутам, многа мне далі: я здолеў вытрымаць іспыт па класе раяля ў Растоўскі-на-Доне музычны тэхнікум (вучылішча) у 1923 годзе. Мне было няпоўных 17 гадоў. Час быў галодны, імкненне падзарабіць штурхала мяне да ігры ў рэстаранах, дзе ў мяне ўжо былі некаторыя навыкі і досвед, хаця, безумоўна, такая ігра і ўяўны «досвед» прыносілі больш шкоды, чым карысці з пункту гледжання прафесіяналізму ў авалоданні інструментам. Але тады я і чуць не хацеў пра такія «пункты гледжання». Я быў упэўнены, што любы прафесіяналізм, які спрыяе заробку, карысны. А як прыемна па заканчэнні працоўнага дня падлічваць «чаявыя»! Маё самалюбства цешыла тое, што я магу палегчыць лёс маіх бацькоў у сэнсе «даходаў». Мне было радасна прыносіць у родны дом «свежую капейку».

У вучылішчы я трапіў да выкладчыка Гіроўскага Яўгена Фёдаравіча, выхаванца Пецярбургскай кансерваторыі, вучня прафесара Барынавай. Ад доўгай ігры ў рэстаране ў мяне балелі рукі. Гіроўскі адразу сцяміў, у чым справа, і вызваліў мае рукі ад перанапружання. Граць стала лёгка, тэхнікі прыбавілася, і ў наступным годзе на веснавых экзаменах я выступіў з рапсодыяй Ліста № 11. Граў яе я з вялікім поспехам, і многія педагогі, хто памятаў мяне з прыёмных іспытаў, мяне віншавалі. Гэта быў 1924 год. Гіроўскі быў знешне вельмі падобны на Шапэна, мы з ім пасябравалі, і справы пайшлі добра. У 1925 годзе я ўжо мог граць «Канцэртны вальс» Глазунова ў транскрыпцыі Фелікса Блуменфельда. З’явілася багата новых сяброў, жыць было цікава і добра. Гармоніяй са мной займаўся бацька – ён быў выдатным тэарэтыкам, скончыў курс Пецярбургскай кансерваторыі ў кампазітара Анатоля Лядава. Між іншага, бацька мне паказваў свой дыплом, выдадзены ў 1903 годзе Пецярбургскай кансерваторыяй: спрэс пяцёркі! Нават такія прадметы, як ігра на альце – 5, энцыклапедыя (аналіз форм) – 5, клас дырыжыравання – 5, клас ансамбля – 5. Што за вучань! Ясная рэч, да яго мне было далёка, але ён радаваўся і мамі поспехам. У чым я даваў слабіну, дык гэта ў чытанні з аркуша, не давалася мне гэтая навука… Не было спрыту, хаця ў класе ансамбля я атрымліваў чацвёркі з плюсам і пяцёркі. Вось мой бацька чытаў ноты з аркуша – гэта было нешта неверагоднае! Усё-такі сапраўдны музыка павінен умець чытаць ноты выдатна; як кажуць рэстаранныя лабухі, «галоўнае – гэта чытка!» Мяне ж Бог пакрыўдзіў, не даў гэтай «прамудрасці». Але затое я быў непераўзыдзеным імправізатарам у нямым кіно. Варта мне было зірнуць на экран і пакласці рукі на клавішы, як яны пачыналі нешта «выяўляць». Часам сярод публікі мне нават апладзіравалі за імправізацыі.

Я шмат гадоў адпрацаваў ілюстратарам у нямым кіно. Пасля гэтай працы я зразумеў, што мне зусім не зашкодзіць павучыцца кампазіцыі.

Войны і рэвалюцыі

Ужо з 1914 года пачалася першая «імперыялістычная» вайна; яна «аўтаматычна» перайшла ў рэвалюцыю, якая працягваецца дагэтуль, г. зн. да 1983 года! У пачатку вайны з Германіяй і Аўстрыяй эканоміка Расіі рэзка пагоршылася, але жыць яшчэ можна было. А ў 1917 годзе грымнула «сацыялістычная рэвалюцыя», прадказаная паэтам і філосафам Меражкоўскім у яго крытычным артыкуле «Грядущий хам» і вялікім Дастаеўскім у «Бесах». Рэвалюцыю мой бацька ўспрыняў вельмі холадна, больш за ўсё яго палохала фраза з «Інтэрнацыянала»: «Кто был ничем, тот станет всем!» Ён не мог з ёй згадзіцца, і крыніцу ўсіх бед ад рэвалюцыі ён бачыў у гэтай бязглуздзіцы. Яшчэ яго абураў сваёй хлуслівасцю выраз «дыктатура пралетарыяту», бацька нават публічна дазваляў сабе казаць: «Гэта не дыктатура пралетарыяту, а дыктатура над пралетарыятам». Падобнай фразіроўкі было зусім дастаткова, каб паводле «рэвалюцыйных законаў» сесці ў турму прынамсі гадоў на пяць (гэта лічылася «лёгкім пакараннем»). Небяспека была і ў «непралетарскім» паходжанні маёй мамы. Але, на шчасце, тады, у 1920-х гадах, яго яшчэ не пасадзілі: гэта здарылася пазней, у 1931 годзе. «Органы бяспекі» (ДПУ) арыштавалі бацьку па абвінавачанні ў сувязі з замежнай буржуазіяй! Ніводнага радка ён не пісаў і не атрымліваў ад «буржуазіі», ніводнага замежнага канверта ў нас дома не было! Аднак, калі ДПУ кажа, што сувязь была – значыць ён «вінаваты»! Сядзеў ён восем месяцаў у Растоўскім ДПУ і чатыры месяцы ў Новачаркаскай турме ні за што! У 1933 годзе «абвясцілі прысуд» – тры гады вольнай высылкі ў Котлас! Божа! Там жа голад і ўсё засыпана вошамі! Але і ў гэтым страшным Котласе скрыпка выручыла бацьку: ён «даў канцэрт» у памяшканні Котласкага ДПУ для «слаўных чэкістаў». Вядома, ён граў рускія народныя песні і скокі – поспех быў велізарны! Яму нанеслі столькі хлеба і рыбы, што ён тыдзень жыў «на ўсім гатовым!» На знак асаблівай літасці ўладаў бацьку дазволілі пераехаць у Архангельск, а там было куды лягчэй, можна было «прымяніць свае здольнасці». Агулам, жыццё ў ссылцы ў Савецкім Саюзе – гэта бясконцы доказ таго, што «ўсё ў жыцці адносна»! Нават само існаванне – паняцце «адноснае»!

У Архангельск прыехаў і я з мамай, і зажылі мы там, як казаў тата, «на славу»! Асабліва добра стала тады, калі бацьку, віяланчэліста Вышылоўскага і мяне запрасілі граць у рэстаран «Таргсіна» за «таргсінаўскую бульбу», даволі добрую. Яшчэ адзін доказ таго, што ўсё-такі ўсё ў жыцці «адносна».

У 1936 годзе бацьку вызвалілі, і ён, як «вольны грамадзянін», атрымаў прызначэнне ў Варонеж у музычнае вучылішча, дзе яго таксама называлі «галоўным па музыцы»! Урэшце, пасля ўсіх неймаверных перажыванняў, у Архангельску, паводле бацькі, «жылося няблага». Ён казаў, што «ўсё трэба ўмець цаніць: сухар, кавалак хлеба, навагу (паўночная рыба), шклянку гарбаты з цукрам – усё гэта можа стаць у любы момант у Савецкім Саюзе небывалай рэдкасцю!» І калі такія «ператварэнні» выпрабуеш на сабе, то надыходзіць сапраўдная пераацэнка каштоўнасцей.

Тата жыў паводле азбучнай ісціны: «трэба ўмець цаніць усё добрае і ўсё чалавечае»! Мой тата… У 1959 годзе я атрымаў ад мамы тэлеграму: «сышоў тата». Я адразу ж у аэрапорт і ў Маскву. У Маскве я паехаў на Курскі вакзал (яны тады жылі ў Арле). Вось і іх домік… Маўкліва мяне сустрэла мама і павяла ў пакоі. На пасцелі ляжыць цела бацькі – як быццам ён спіць! Не! Ён мёртвы! Смерць здарылася знянацку, ён размаўляў, за нешта дзякаваў маме, потым закашляўся і змоўк. Мама выклікала «хуткую дапамогу», яна прыехала, але ўжо было позна. Урач развёў рукамі і выказаў спачуванне. Гэта было 10 жніўня 1959 года, яму было 76 гадоў, столькі, колькі мне зараз. Хавалі яго на наступны дзень, было раскошнае надвор’е, бліскучы дзень. Нарэшце прыехала падвода з бальніцы, на якой ужо стаяла труна. Труну падвезлі бліжэй да мяне. Я не мог адвесці позірку ад яго рук… Як гэта было цяжка! Калі пачалі закопваць магілу, я вырваў у трунара лапату і таксама чамусьці стаў спешна закопваць дарагую мне магілу. Я моцна плакаў – каго ж я хаваю! Ды мне лягчэй самому з жыццём развітацца, чым з горача любым бацькам! Маму я адправіў да родных, а сам паехаў дадому ў Мінск… У Мінску, прыкладна праз тыдзень, бацька прысніўся мне. У сне я адразу зразумеў, што трэба, не марнуючы часу, паспець спытацца ў яго, як яму там? І я паспеў спытацца! Што ж ён адказаў? «Выдатна! Я ніколі так не адпачываў, як цяпер!» Я прачнуўся ашчасліўлены. Мне хацелася быць забабонным і верыць у замагільнае жыццё! Вось так і скончылася няўдалае і ў той жа час па-свойму шчаснае жыццё майго палка любімага бацькі, Роберта Ісакавіча Камінскага.

     

Падзяка Р. Камінскаму (Варонеж, 1940) і памятнае фота ад А. Залатарова (1957)

Апошні жывы напамін ад бацькі быў мне, здаецца, у пачатку 1960-х гадоў. Татаў вучань Анатоль Сцяпанавіч Залатароў, вярнуўшыся з Масквы, прывёз мне цёплае прывітанне ад старога сябра бацькі па кансерваторыі, выбітнага скрыпача Яфрэма Цымбаліста (рускі і амерыканскі музыка, 1889–1985; пасля Хейфеца і Эльмана – самы вядомы вучань Ауэра. Канцэртаваць за мяжой пачаў у 1907 г., як толькі скончыў Пецярбургскую кансерваторыю – заўв. З. Г.), які старшынстваваў на конкурсе. Бацька яго часта і захоплена згадваў. Цымбаліст вельмі падрабязна распытваў Залатарова пра майго бацьку, тужыў па ім, быў вельмі збянтэжаны з-за яго смерці.

Маю мілую, дарагую маму я пахаваў у Мінску ў дзень новага 1965 года. У той дзень я нічога не разумеў, не цяміў. Я ўжо не памятаю падрабязнасцей – толькі страшную яву, як я адзін вёз яе на могілкі. Ох, як гэта было цяжка, і не знаходзіцца ў мяне слоў, каб патлумачыць, што я перажыў. Адно толькі ведаю: мой горача любімы тата і мілая мама будуць вечна жыць у маім сэрцы. Я заўсёды стараўся жыць паводле іх запаветаў, па прыкладзе майго дарагога таты: сумленна і змястоўна, а галоўнае, быць удзячным за тое добрае, што прыносіць жыццё. У памяць пра тату я распавяду пра гарады, у якіх мы жылі.

Пра Новачаркаск

У 1911 годзе мой бацька атрымаў запрашэнне паступіць на службу ў Новачаркаскае музычнае вучылішча і музычную школу. У Новачаркаск ён прыехаў з Луганска, дзе граў сезон са сваім старым сябрам, дырыжорам І. І. Розенфельдам. А я з мамай жыў у гэты час у Стаўрапалі, дзе непадалёку, у фамільным маёнтку, пастаянна жылі яе сёстры. Выдатна помню, што лета 1913 года я з мамай правёў у Есентуках, там было мала цікавага. А ў 1914 годзе бацька «наняўся на сезон» у Сімферопаль, мы з мамай прыехалі да яго пасля «сезона» і разам потым вярнуліся ў Новачаркаск. Недзе ў канцы траўня або ў пачатку чэрвеня я з мамай сеў у цягнік, і мы паехалі да станцыі Сінельнікава, а там была перасядка далей на поўдзень. Як усё было цікава! Асаблівае значэнне я надаваў надпісам на вагонах: вензель паўднёвых дарог – «Е» («Екатерининская дорога»), а «Ник» – вензель Мікалаеўскай («Николаевской») дарогі! Я наперад смакаваў «асалоду» расказаць пра гэта майму найлепшаму сябру Лёню. Які ён будзе рады даведацца ўсе гэтыя «тонкасці»! А вось і рака Салгір, на якой стаіць Сімферопаль. На вазаку паехалі ў гарадскі сад, дзе ў аркестры граў тата, а вось і ён сам! Як добра! Ён нас адвёз у зняты для нас пакой, і зажылі мы там раскошна, бо Сімферопаль – цудоўны горад! Неўзабаве перазнаёміліся з музыкамі аркестра, дырыжор – важны пан. Аркестранты да нашага прыезду паставіліся выключна гасцінна. Майго тату паспелі палюбіць як вельмі добрага скрыпача, нястомнага аптыміста і найбольш сардэчнага чалавека. Парк, у якім штовечар граў аркестр, быў найвыдатнейшы! Так, у нас была маса знаёмых, і нас вельмі любілі. Але пачалі ўжо пагаворваць пра вайну, і ў хуткім часе тата паехаў прызывацца ў Новачаркаск (па месцы прапіскі). Мы засталіся ў Сімферопалі без навін, поўныя хвалявання. Аднойчы мы з мамай зайшлі на пошту даведацца пра пісьмы. Нас сустрэў чыноўнік з усмешкай: «Вам прыйшла добрая тэлеграма, хоць і аднаслоўная: “Вольны!”» Я саромеўся паказаць сваю радасць перад чыноўнікам, ведаючы, чаго вартая такая тэлеграма ў час мабілізацыі. З пошты я і мама сышлі шчаслівыя. Хутка скончыўся сезон, і мы ўсёй сям’ёй вярнуліся дадому, у Новачаркаск. Уражваў тлум на вакзалах, народ заварушыўся – вайна! Я, безумоўна, не разумеў у той час усяго маштабу катастрофы, дый ніхто не разумеў, нават дарослыя.

К вясне 1915 года я ўжо быў падрыхтаваны да паступлення ў Пятроўскую гімназію, і ўсё прайшло выдатна. Вытрымаў я экзамен у другі падрыхтоўчы клас. На экзамене я зрабіў адну памылку: слова «вверх» напісаў паасобку. Настаўнік Рэбрыкаў, які прымаў экзамен, пасмяяўся і пакінуў гэтую памылку без наступстваў! Дома мяне сустрэлі як імянінніка! У той жа дзень я пайшоў да майго лепшага сябра Лёні, ён таксама паступіў, але ў настаўніцкую семінарыю, яму карцела стаць настаўнікам. Якая цудоўная пара – дзяцінства! Нічога няма лепей. Дома я ўпрасіў бацьку купіць мне дзіцячую чыгунку, і ён, вядома, купіў, бо ён жа быў вельмі добры! Гэта быў паравозік, і да яго прыстаўляліся тры вагоны. Які я быў шчаслівы – з дзяцінства я надзвычайна любіў чыгункі і ўсё, што было з імі звязана. Купіў мне тата гэты падарунак у горадзе Растове-на-Доне за пяць рублёў. На той час гэта былі шалёныя грошы: за іх можна было купіць падводу вінаграду.

Гэта было даўно, але было на свеце, і я гэта помню. Я не забуду «Атаманскі спуск», дом № 10 з яго кватэрай № 2. Там доўга-доўга мы жылі, і з намі было хараство, якое няможна, грэх забыць. За тры гады жыцця ў Новачаркаску ў нас з’явілася мноства знаёмых і сяброў. Найперш хочацца назваць стрыечнага брата мамы, Пракоф’ева (ён быў старшынёй судовай палаты), і яго жонку, наймілейшую Праскоўю Аляксандраўну. Іх сын Сярожа, мой раўналетак, здаваўся мне не вельмі сімпатычным, так што асаблівага сяброўства ў нас не было. Бацька і мы з мамай пасябравалі з сям’ёй яго таварышкі па службе, М. Ф. Гінзбург. Яе муж, Саламон Ільіч Гінзбург, прысяжны павераны, быў найвядомейшым у горадзе, дый увогуле на Доне адвакатам. Яны жылі ў доме № 25 на Гарбатай вуліцы, недалёка ад нас. Добра памятаю гэты дом, выдатную кватэру, а галоўнае, гэтых людзей: тата лагодна менаваў іх «рафінаваная інтэлігенцыя»! У сям’і было двое дзетак, хлопчык Сярожа і дзяўчынка Ліда. Лёс іх у час Другой сусветнай вайны быў жахлівы: за «яўрэйскае пахожанне» іх расстралялі ў шахтах. Так, Саламон Ільіч быў хрышчаным яўрэем – і з пункту гледжання ідыёта Гітлера гэтая «правіннасць» каралася смерцю ўсёй сям’і. Гэтай вар’яцкай гнюснасці няма назвы! Я ў чымсьці «забег уперад», але мушу сказаць, што тады, перад вайной і рэвалюцыямі, антысемітызму, гэтага звярынага шаленства, на Доне не назіралася.

Там, у доме № 10, у нас былі суседзі, з якімі мы выдатна ўжываліся. Гэта была сям’я Зазерскіх: бацька быў афіцэрам, служыў у войску. У яго была жонка Ганна Міхайлаўна і дзве цудоўныя дачкі, Ірачка і Кіцi. Мы вельмі сябравалі, і гэта было сапраўднае, самае шчырае сяброўства! Малодшая, Кіці, забаўляла нас спевамі. Была ў яе такая песня: «вот маленький кабанчик взобрался в скользку гору...» Гэта было так забаўна і так добра! Кіця і мая мама абажалі адна адну. У той жа час у мяне быў неразлучны друг Лёня Сарокін, я згадваў яго раней. Мы з ім апантана любілі Новачаркаск і пастаянна блукалі па горадзе ды наваколлі. Так, Лёня быў незвычайным хлопчыкам паводле душэўнага ладу і па сваёй дабрыні, спагадлівасці. Нешматслоўны, ён мог выказаць глыбокія і самастойныя думкі, у якіх мелася імкненне да маралі і справядлівасці. Дзіўна, як хутка мы знаходзілі агульную мову і разумелі адно аднаго. Лёня жыў з маці, Антанінай Уладзіславаўнай. Яна была сціплая і добрая жанчына, вельмі любіла свайго «Лёньку». Памерла Антаніна Ўладзіславаўна ў 1943 годзе ад разрыву сэрца, калі даведалася, што Лёня ўпаў з паравоза, які рухаўся… Мне гэтыя людзі вельмі дарагія, яны мне родныя.

Так, у нас наладзіліся сяброўскія стасункі са многімі. Хочацца ўспомніць хоць некаторых: Анатоль Залатароў, Гукаў (скрыпачы), Міхаіл Міхайлавіч Хуцыеў, Алоіс Стэрнардт (віяланчэлісты), ваенныя (атаманы і проста казакі), урачы, настаўнікі, юрысты, просты і адметны народ, які жыў ва ўзаемапавазе да войнаў і рэвалюцый. Алоіс Стэрнардт у свой час, калі пачалася рэвалюцыя, намаўляў майго бацьку пакінуць Новачаркаск і назаўсёды (праз Турцыю) з’ехаць у Англію, але бацька адмовіўся, і вельмі шкада! Стэрнардт неўзабаве пасля ад’езду прыслаў нам пісьмо ў Новачаркаск з Канстанцінопаля. Яно не захавалася, але я памятаю першыя радкі: «Дарагія мае, пішу вам з Турцыі! Збіраюся ехаць у Англію! Як шкада, Веня (памяншальнае імя бацькі), што ты не паехаў са мной!» Мая мілая мамуля пасля гэтага пісьма доўга-доўга плакала…

У мяне быў яшчэ адзін блізкі сябар, Віктар Каклюгін. Быў ён бацькавым вучнем, здольным скрыпачом, мой тата яго вельмі любіў. Жыў ён з бацькамі на Марыінскай вуліцы. Памятаю яго маці, яна была ўжо немаладая, звалі яе Вольга Міхайлаўна. У яе было найтанчэйшае пачуццё гумару, яна заўсёды нас смяшыла. Вольга Міхайлаўна таксама нас усіх вельмі любіла. Бацька Віці, Канстанцін Каклюгін, быў міністрам унутраных спраў пры Данскім урадзе. Калі Віця прыходзіў да нас, мы яго сустракалі «пераможна»! З ушанаваннямі садзілі за стол, і тады пачынаўся абед, які заўсёды праходзіў весела. Памятаю, яшчэ быў у майго бацькі вялікі сябар, яго благароддзе, казацкі афіцэр – есаул Ломцеў. Служыў ён у мясцовай камандзе на Хрышчэнскім спуску, па дарозе на вакзал да станцыі Новачаркаскай. Жыў Ломцеў на скрыжаванні Хрышчэнскага спуску і Аксайскай вуліцы. Сяброўства з маім бацькам у іх было моцнае і шчырае, яны пастаянна наведвалі адно аднаго. Дый я любіў яго, мне падабалася ў яго бываць. Ломцеў вучыў мяне казацкім песням, вось прыпеў адной з іх: «Так громче музыка, играй победу, мы победили и враг бежит, бежит, бежит! Так за царя, царя и нашу веру, мы грянем громкое ура! ура! ура!». Вельмі многа было сяброў, усіх не пералічыш і пра ўсіх не раскажаш!

У плане здабыцця харчоў да першай вайны ў Новачаркаску жылося прыўкрасна! Таннасць, а якія базары! Я помню Хрышчэнскі базарчык – раскоша! Кіслае малако найлепшай якасці! А фрукты! Усё фантастычна танна, толькі што не дарма! Новачаркаск быў спакойным месцам, і не хацелася думаць пра нейкія перамены ў жыцці гэтага чароўнага горада.

Данскія казакі – народ добры, але надта самалюбны. «Мы – прыродныя данскія казакі, і размова скончана!» Было агульнае шанаванне памяці атаманаў, Ермака і Платава, якім казакі будавалі манументы ў гонар Дона ціхага. Дзе цяпер тыя манументы і тыя казакі? І дзе цяпер той ціхі Дон? Грамадзянская вайна змяла ўсё магутным ураганам. Брат пайшоў на брата – такая была бяда! Праўда, усё пакацілася кулём ужо на пачатку нямецкай вайны. Жыццё амаль адразу змянілася да горшага, з’явіліся людзі, якія цярпелі ад беднасці. Жыць адразу стала цяжэй усім. А тут яшчэ ўсеагульная мабілізацыя! Данскія казакі грузіліся ў эшэлоны і ехалі на фронт, на яўную смерць! Як удараліся ў слёзы нашыя казачкі! Мы, мірныя людзі, да канца не разумелі, што адбываецца, але было ясна, што ў свеце здарыўся страшны ералаш! На вакзалах, праўда, быў выгляд парадку. Там я некалькі разоў бачыў цара, Мікалая ІІ, ён прыязджаў у царскім цягніку ў Новачаркаск. Божа, што тварылася! Велізарны тлум народа сустракаў яго са шчырым натхненнем. Але я стаў пазбягаць гэтых натоўпаў, яны мяне пужалі. У тыя дні я імкнуўся бачыцца толькі са сваім сябрам Лёням Сарокіным, яго таксама не вабіла стоўпатварэнне. А разам нам было добра.

(заканчэнне будзе)

Апублiкавана 28.04.2017  20:26

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (45)

Сам не чакаў, але ў мінулым месяцы агораў «марафон» (42,195 катлеты з мухамі)… Пакуль ёсць што сказаць – працягваю пазнавальна-каляпалітычны серыял жахаў, пагатоў, як вяшчаюць бізнэс-дарадцы, нікому яшчэ не зашкодзіла «прайсці лішнюю мілю».

Ізноў пра дэкрэт № 3, падпісаны ў 2015 г. і прысвечаны «сацыяльным утрыманцам». Выглядае, што Беларусь – толькі палігон для абкаткі падобных ініцыятыў (як мага больш забраць у бедных…) Імкненне дэмантаваць «сацыяльную дзяржаву» характэрнае апошнім часам для ўрадаў на розных кантынентах.

Пасля ганебных «высвятленняў матэрыяльнага становішча», калі чыноўнікі даводзілі просьбітаў да слёз, і шматтысячных шэсцяў пратэсту, улады ў канцы лютага 2017 г. далі «задні ход». Гэта адчуваецца нават у афіцыёзным віртуальным «імхаклубе», які выдае сябе за «вольную пляцоўку» для абмеркаванняў. Пачалі транслявацца думкі тыпу «дэкрэт пра сацыяльнае ўтрыманства, вядома, неадназначны. Нездавальненне людзей такой формай дадатковага спагнання сродкаў у бюджэт зразумелае. Справядліва паўстае пытанне – калі ўзяліся за дармаедаў, то чаму дагэтуль няма падатку на раскошу?» «Нагоду для нездавальнення далі самі ўлады, выдаўшы непрадуманы і супярэчлівы дакумент, які юрысты бяруцца аспрэчыць у судах… у ім куча нарматыўных парушэнняў». Так пішуць лукашысты сярэдняй ступені ўплывовасці – «спахапіліся», выдаюць сябе за «сяброў народа». Адзін з іх, між іншага, бачыць у беларускай эканоміцы праявы НЭПу і заклікае ўрад «раскулачыць» банкі – наскок па ўласнай ініцыятыве або зандаж грамадскай думкі?..

На сайце Нацыянальнага цэнтра прававой інфармацыі pravo.by зладзілі былі апытанне, мэтай якога, відавочна, была дэманстрацыя «народнай падтрымкі» дэкрэта № 3. Аднак вынікі (як ні дзіўна :)) выявіліся для «сістэмы» яшчэ горшымі за тыя, што фігуравалі на неафіцыйным тутбаі – 83,2% апытаных выступілі супраць пабораў з «дармаедаў». 24 лютага пасля падачы 1647 галасоў апытанку закрылі і ўвогуле выдалілі старонку з ёй, аднак інтэрнэт, кажуць, помніць усё (насамрэч бывае іначай – гл. гісторыю з някляеўскім інтэрв’ю).

Справа не так у грошах, як у самасцвярджэнні «начальства» за чужы кошт, чаго чыноўнікі асабліва і не хаваюць. Галоўны ж 28.02.2017 дагаварыўся да таго, што «дармаедаў»-пратэстоўцаў «спрабуюць выкарыстоўваць у самых карыслівых мэтах» (самакрытычненька…) Абурыў жыхароў краіны эпізод з жыхаркай Мазыра, якая расказала пра свой паход з хадайніцтвам пра вызваленне ад платы ў райвыканкам: «У заяве я напісала, што муж і бацькі не будуць плаціць падатак за мяне. Тады адна жанчына з камісіі сказала: што гэта за муж такі, які не можа заплаціць за жонку? Трэба развесціся, і, можа, знойдзецца добры чалавек, які не будзе прымушаць жонку плакаць на крэсле перад камісіяй. А старшыня і астатнія члены камісіі падтрымалі яе жартамі і смехам». Дарэчы, «жарт» у духу Іосіфа Сярэдзіча, той таксама ў 2000-х кінуў маёй жонцы: «Мы вам іншага мужа падбярэм».

Чынавенска-міліцэйскі «гумар» – тэма асобная, не пабаюся гэтага слова, спецыфічная. У прынцыпе, і ў МУС умеюць жартаваць, калі пастаўлена адпаведная задача… Вунь 4 сакавіка ў Мінску адбыўся парад да 100-годдзя міліцыі, дык намеснік міністра, вымаўляючы словы падзякі, не забыў службовых сабак, якія «прайшлі амаль шыхтом і з усмешкамі». Даволі годны быў таксама жарт ад міліцэйскага начальніка, адрасаваны дзяўчатам: «Шыхтовая падрыхтоўка лепей за фітнэс… запрашаю ўсіх, хто марыць пахудзець, пазаймацца шыхтовай падрыхтоўкай у Акадэміі МУС!» Паэтка Валярына Кустава з праграмай «Фітнэс-шмітнэс» нервова курыць у старонцы…

Агулам жа мяне вабіць іншая гумарыстыка, такая, як у тутэйшых фірмачак, што прапануюць зніжкі «дармаедам». Цешыць, што гэта не адзінкавы феномен – ідэйку падтрымалі ў розных рэгіёнах Беларусі, не выключаю, што незалежна адно ад аднаго. Нехта ўжо адкрыта высмейвае адну з самых адыёзных чыноўніц РБ, суправаджаючы яе партрэт у цэнтры Мінска подпісам: «Гэта я аўтар падатку на беспрацоўных».

Нярэдка выдавала «перлы» пра нашу сітуацыю «Луркамор’е» – вось хаця б тут, у артыкуле пра лакальны беларускі мем «паўкабана». Не без цікавасці сачу за бітвай «Залюстроўе – Луркамор’е», што распачалася пару тыдняў таму. Пакуль расійскі сайт выйграе ў міністэрства інфармацыі РБ па ачках… Пасля нашай публікацыі чыноўнік мінінфарма зрабіў ласку і патлумачыў прычыны блакіроўкі, іх цэлых дзве: «Распаўсюджвалася непраўдзівая інфармацыя, плюс прысутнічала нецэнзурная лексіка, забароненая для распаўсюду ў СМІ».

Вымагаць ад сатырычна-меметычнай энцыклапудыі (у пэўным сэнсе, пародыі на «Вікіпедыю») распаўсюду выключна праўдзівай інфармацыі, гэта, безумоўна, магутны крок, варты самога тав. Агурцова, які «даставаў» клоўнаў у «Карнавальнай ночы» Эльдара Разанава. Што да «нецэнзурнай лексікі» – сам практычна не ўжываю, хіба што гадоў сем таму на пошце часам даводзілася. Тым не менш, пазіраючы на сітуацыю на постсавецкай прасторы, дый у свеце, усё менш ахвоты ганіць чыйсьці афарызм: «лепей быць сумленным чалавекам, які лаецца матам, чым ветлівай сволаччу». Па-мойму, на «Лурку» табуяваных выразаў не больш, чым у жыцці, дый гэта ніякі не «сродак масавай інфармацыі». На жаль, пастанова 2015 г. дае чыноўнікам падставы блакаваць інтэрнэт-рэсурсы без суда, і ладна б тое тычылася толькі рэальных ліхадзеяў, гандляроў наркотыкамі ці зброяй… 🙁

Падказка для цэнзараў – можна яшчэ блакаваць інтэрнэт-рэсурсы за памылкі друку; таксама ж «непраўдзівая інфа», збівае з тропу школьнікаў! Першымі ў такім разе могуць апынуцца сайты адміністрацыі прэзідэнта, міністэрстваў культуры, адукацыі, дый самога мінінфарма 🙂 Праўда, памылачкі ў прэс-рэлізе ад 27.02.2017, ненавязліва згаданыя тут, праз пару дзён аказаліся выпраўленымі.

Пакуль не заблакаваны «спартыўны» ўрадавы сайт па стане на 06.03.2017. Н. Крайко амаль тры гады таму зволілі са скандалам і судом, А. Валюк таксама даўно не руліць СДЮШАР-11. Ранейшыя заўвагі не падзейнічалі…

Партрэт чыноўніцы Мар’янкі, згаданы вышэй, улады зафарбавалі аператыўна – у дзень з’яўлення, 5 сакавіка. Аднак славутае графіці з калючым дротам красавалася ля вакзала цэлы месяц… Асабліва радуе той fuckt, што аўтара з’едлівай падмалёўкі, нягледзячы на гучныя заявы «мэра» ў снежні 2016 г., так і не знайшлі. Крымінальнай справы з нагоды псавання «высокага мастацтва» сілавікі не завялі, абмежаваўшыся «адміністратыўкай». Мо’ ўважаю пажаданае за сапраўднае, аднак падаецца, што «вярхі» ўжо не могуць захоўваць татальны кантроль над грамадствам, дый не надта хочуць… Прынамсі ва ўладзе існуюць розныя групоўкі, і канкурэнцыя паміж імі адчыняе простым смяротным «форткі магчымасцей».

Падзеі ў Курапатах разглядаю, зыходзячы з разважнага сэнсу. Каля двух тыдняў ля Мінскай кальцавой дарогі, усутыч з будоўляй бізнэс-цэнтра, пачатай у сярэдзіне лютага, кругласутачна трываў лагер «нефармалаў», якія па меры сіл тармазілі працэс. У рэшце рэшт кіраўнік будаўнічай фірмы здаўся і паабяцаў сысці з пляцоўкі, дарма што гарадскія ўлады афіцыйна яго не выганялі.

Па-мойму, тут цікавы прэцэдэнт, які сведчыць пра істотнае зніжэнне даверу бізнэсу да ўрада. Прыпамінаю, як у верасні 2001 г. мы з Якавам Гутманам (пэўны час памагаў і Саша Элентух) змагаліся супраць канчатковага знішчэння будынка сінагогі на вул. Дзімітрава, 3. Разбуральнікі паводзілі сябе дужа агрэсіўна і не звярталі ўвагі нават на прадпісанне спыніць працу да высвятлення ўсіх абставінаў, якое спрабаваў ім уручыць Дзмітрый Бубноўскі, «цэлы старшыня» камітэта па ахове гісторыка-культурнай спадчыны пры міністэрстве культуры. Бізнэсоўцы мелі «лапу» значна вышэй, чым у камітэце, і спадзяваліся адбіць усе выдаткі, пабудаваўшы дом з элітнымі кватэрамі. Зараз жа фірма-забудоўшчык сама не зусім упэўнена, патрэбны ёй бізнэс-цэнтр у Мінску або не… Пратэсты зрабіліся добрай нагодай, каб «захаваць твар» і сысці ў астрал.

Да 2014 г. месца ля Курапат, дзе разгарнуліся баталіі, фармальна знаходзілася ў ахоўнай зоне – але ж чыноўнікі і бальшыня пратэстоўцаў згодныя ў тым, што расстрэлаў там не вялося. У гэтым пытанні давяраю такім спецыялістам, як Антон Астаповіч і Вадзім Гліннік. Ад спрэчнай пляцоўкі да Курапацкага лесу – мінімум 150 метраў, нават болей, чым ад суседняга шматпавярховіка па вул. Мірашнічэнкі. Не ўсім зразумела, чаму жыць і паркаваць аўтамабілі ў «ахоўнай зоне» можна, а займацца бізнэсам – не. Той самы Антон А. 22.02.2017 адказваў максімалістам так: «няма міжнародных нарматываў і стандартаў па вызначэнні ахоўных межаў у 300 метраў, а згодна з нашымі нарматывамі, калі браць могілкі, то гэта ўсяго 50 метраў». Аднак пераможцаў не судзяць, хоць часам і палохае мяне іхняя зацятасць.

Ёсць яшчэ нюанс. Калі ў канцы 2001 г. прыходзіў да вогнішча маладафронтаўцаў у Курапацкі лес, каб не дапусціць пашырэння кальцавой дарогі за кошт месцаў пахаванняў, то «матывацыю» меў простую: трэба ўспамінаць не толькі герояў Вялікай Айчыннай вайны, а і ахвяр палітычных рэпрэсій. Некаторыя ж актывісты 2017 г. (nomina odiosa) процістаўляюць адну катэгорыю другой, дый не лічаць перамогу над нацыстамі дасягненнем для беларусаў, бо ў выніку вярнулася Чырвоная армія! Я б не пісаў пра гэта 10 дзён таму, але зараз, калі вострая фаза канфлікту прайшла, чаму б і не папярэдзіць пра трывожныя, лагодна кажучы, тэндэнцыі.

Дзяржаўныя знакі памяці – на другім варта было б напісаць «рэпрэсій» з адной літарай «с». Мінск, 05.03.2017.

У цэлым жа не магу не вітаць «абуджэнне мас». Параўноўваў РБ-2017 з БССР-1989, аднак 28 год таму людзей усё ж лягчэй было раскатурхаць на фоне адсутнасці электронных гаджэтаў і… браку спіртнога. Любы п’янтос часу дзеяння «антыалкагольнага закона» ахвотна перанёсся б у нашу эпоху.

На самым відным месцы ў буйным мінскім універсаме, 01.03.2017. Бедныя дзеці…

Чамусьці асобы, адказныя за раскрутку Беларусі на Захадзе, не робяць стаўку на «алкатуры» – дару ім такую ідэю. У харошым роліку ад «Ветліва», дзе асабліва вылучаюцца акарыны, – толькі намёк на выпіўку, пры тым што секс-паслугі рэкламуюцца куды больш выразна 🙂 Няхай бы замежнікі паціху ўсю нашу акавіту выпілі або з сабой забралі – дальбог, цвярозым беларусам лягчэй бы жылося.

А тым часам прыступіў да працы ў Мінску новы пасол Ізраіля, Алон Шогам. Яго першае вялікае інтэрв’ю (16.02.2017), хоць і не пазбаўленае «ружовага туману», збольшага спадабалася; прынамсі сп. Шогам не стаў, як яго папярэднік, разважаць пра тое, чаго не ведаў. Натуральна, дзеля займанай пасады пасол мусіць з аптымізмам пазіраць на ізраільска-беларускую эканамічную супрацу, аднак гісторыі са згаданым у інтэрв’ю «Світландам» і не згаданым рыбаводчым прадпрыемствам «Ясельда», у якое таксама ўклаліся ізраільцы, сведчаць, што падстаў для радасці нямнога. Выдача Аляксандра Лапшына з Мінска ў Баку 07.02.2017 падарвала давер на высокім узроўні; застаецца верыць, што нядаўняе затрыманне ў Ізраілі «беларуса», які планаваў далучыцца да «Ісламскай дзяржавы», не адаб’ецца на іміджы нашай краіны сярод людзей паспалітых.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

06.03.2017

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 06.03.2017  18:57