Tag Archives: Первая мировая война

К 130-ЛЕТИЮ М. А. БОГДАНОВИЧА

Светлана Рубинчик. Военные мотивы в творчестве Максима Богдановича (18911917)

Продолжительное время в литературоведении господствовало представление о Максиме Богдановиче как о «певце чистой красы» (Антон Луцкевич), «жреце изящества» (Змитрок Бядуля), «госте с высокого неба» (Всеволод Игнатовский), отдаленном от шума современности. Энциклопедия 2011 г. [10] и критико-архивный сборник «Максім Багдановіч: вядомы і невядомы» [9] продемонстрировали «смены вех» в богдановичеведении, а также то, что, наверное, у каждого поколения «свой» Богданович, и к его творчеству можно подходить весьма по-разному. «Эстетический» и «утилитарный» подходы [9, с. 87] вряд ли противоречат друг другу, но мы бы хотели сосредоточиться именно на последнем и рассмотреть разные аспекты наследия поэта, в т. ч. не самые популярные.

Безуcловно, газетные тексты М. Богдановича, даром что они привлекали внимание исследователей уже десятилетия тому назад, менее известны, чем стихи – особенно хрестоматийные, включенные в сборник «Вянок». Всё же, на наш взгляд, и его публицистика во многом интересна и актуальна, она дает основание для определенных выводов, возможно, небесспорных.

Благодаря тому, что биография М. Богдановича прослежена подробно, можно с уверенностью утверждать: поэт рос гражданским лицом, далёким от армейских хлопот. То же следует сказать о его родителях и братьях. Семье Богдановичей, однако, выпало жить в эпоху больших потрясений. Российско-японская война 1904–1905 гг. ввиду своей локальности и удаленности оказала на юного Максима разве что опосредованное воздействие. До 1914 г., констатировал Григорий Железняк [9, с. 299], Богданович не писал стихи на военную тему. Но Первая мировая война не могла не отразиться на творчестве М. Богдановича, к тому времени спелого поэта и публициста. Переживал он не только за Родину, но и за младшего брата Льва (1894–1918), математика, который добровольно покинул Московский университет, поступил в Александровское военное училище и попал на фронт [6, с. 22].

На первом этапе войны М. Богданович, похоже, верил в её скорое завершение и выступал в роли апологета российских войск. Об этом свидетельствуют некоторые фрагменты из его брошюр, оперативно изданных в серии «Библиотека войны». В очерке об Угорской Руси говорится следующее: «Разбив австрийскую армию, русские войска прошли через Ужокский перевал и хлынули на горные долины по ту сторону Карпат. Теперь мы накануне “генерального разграничения” с нашими соседями» [4, с. 64-65]. Даже большим оптимистом оказался Богданович в очерке «Братья-чехи», апубликованном в том же августе 1914 г.: «В мировой войне, развернувшейся на наших глазах, победа явно начинает склоняться на сторону России и союзных с ней держав. Быть может, недалек уже тот час, когда Германии и Австрии будет нанесен решающий удар… славянские земли, входящие в состав названных немецких государств, должны быть в любом случае выделены из их границ. Это является заветной надеждой целого ряда славянских народов. Это необходимо для самой России» [4, с. 66].

Непросто в наше время оценить обоснованность следующих слов, касающихся надежд на единение славян: «Многие тысячи людей сейчас умирают на полях боев с мыслью о близости исполнения этих надежд» [4, с. 66]. Панславистские идеи летом 1914 г., несмотря на подъем патриотизма в разных слоях общества, всё-таки не увлекали даже российский офицерский корпус, не говоря о подавляющем большинстве солдат. По всей видимости, М. Богданович, студент юридического лицея в Ярославле, ещё не имел непосредственных контактов с бойцами, и писал очерки для московского издательства, руководствуясь возвышенными, а в то же время абстрактно-наивными представлениями о войне. Виленская редакция газеты «Наша Ніва», которая находилась значительно ближе к фронту и состояла из более зрелых людей, с самого начала высказывалась куда более скептически: «С востока плывут волны громадной российской армии, с запада – немецкой, и кто знает, не здесь ли – на наших полях – произойдёт страшная битва народов, такая кровавая, какой мир давно не видел?!…» (статья «Война началась») [11, с. 1]. Правда, в следующем номере та же «НН» прогнозировала, что «война не затянется: слишком много жертв забирает она, слишком много денег нужно на то, чтобы прокормить миллионные армии» (статья «На войне») [12, с. 1].

Следует отметить, что в первые месяцы многие интеллектуалы России – в частности, писатели – заняли проправительственную позицию, согласившись забыть о «внутренних распрях» [1, с. 10]. Однако вскоре они были разочарованы ходом событий. Утратил веру в скорое разрешение всемирного конфликта и пользу от войны для славянских народов и М. Богданович. На первом же году войны он сочиняет стихотворение «Ой, грымі, грымі, труба…», где передает трагедию бедолаги Янки и его жены: «Он нашёл другую жену, / Чужую сторонку – / В чистом поле на ней женился, / Пулей обручился» [2, с. 436].

В известном стихотворении 1915 г. «Як Базыль у паходзе канаў…» герой прощается с родной стороной, семьёй, товарищами. Очевидно, гибнет он не за свои интересы… Черновик произведения ещё более отчётливо показывал чужеродность войны для крестьянина: «Взяли хлопца, взяли хлопца в москали [т.е. в российское войско], / В далёкую сторонку повезли…» [2, с. 638].

Война в произведениях Богдановича – нечто иррациональное, явление, с которым невозможно управиться обычными средствами. Может быть поэтому, по Железняку, «в стихах Богдановича о войне нет, как у Купалы, открытых заявлений о своём к ней отношении и чётко сформулированных публицистических деклараций» [9, с. 300]. Жуткость выявляется не через прямое осуджение, и даже не «сама по себе», а пунктирно – посредством деталей, импрессий, что особенно характерно для миниатюры «Страшное». Возможно, автор построил ее на реальных фактах, ибо придумать эпизод с муравьём, который прополз па глазу убитого, гражданскому человеку было бы сложно…

Олег Лойко комментировал произведение так: «Поистине жуткую картину нарисовал Богданович. Мощным антивоенным протестом наполнил он ее. Великий гуманист, войну он ненавидел и всю ее античеловечность стремился выявить миниатюрой “Страшное”» [8, с. 239]. Мы полагаем, что мощь протеста в этом случае преувеличивать всё-таки не следует, тем более что героя миниатюры (Семёнова) не напугали убитые и искалеченные снарядами товарищи: «На то и война. Ко всему привыкает человек». Произведение можно трактовать и как попытку поэта адаптироваться к ненормальной ситуации, в которой находилась Россия середины 1910-х гг. – вполне естественную попытку выговориться и «закрыть гештальт».

Искуственным представляется нам и попытка вычитать «протест против империалистической войны» в стихотворении «Я хацеў бы спаткацца з Вамі на вуліцы…» Наум Лапидус, доказывая, что «М. Богданович никогда не восхвалял войну», посчитал, что именно война в названном стихотворении принесла «споры и распри, боль и горе…» [7, с. 13]. Между тем указанное произведение имеет метафизически-философский, а не публицистический характер; очевидно, поэта прежде всего расстраивала извечная дисгармония человеческих отношений.

Упрёк М. Богдановичу в том, что он «не смог разобраться в империалистическом характере войны, не смог подняться до мысли о необходимости превращения войны империалистической в войну гражданскую» [7, с. 13], сделанный тем же Н. Лапидусом, можно было бы рассматривать как курьёз или пережиток вульгарного социологизаторства 1930-х, отбросив автоматически. Однако, если ответить по существу, то М. Богданович на самом деле не ставил перед собой цели «разобраться в характере войны»; он реагировал на катастрофу Европы и России, как умел, как ему подсказывало сердце.

Комментируя стихотворение об убитом Яне, относящееся к концу 1914-го или началу 1915 г., Григорий Берёзкин вдумчиво отметил: «Герой Богдановича, умирающий от вражьей пули, не вынашивает “государственных” мыслей о целях и перспективах “кампании”…» [5, с. 151]. И действительно, свои чувства поэт чаще всего доверял героям. В стихотворении «Цёмнай ноччу лучына дагарала…» сестра приносит письмо солдатке и плачет: «Ой, забили Артёма, забили, / В неведомой сторонке зарыли; / Ой, забили Артёма шрапнелью, / Метель его покрывает белой белизной» [2, с. 277]. Поэт в глубоком тылу, освобожденный от военной службы, как будто стыдится сам оплакивать убитых…

«Объективированный» взгляд на войну сохранял М. Богданович в публицистике, прежде всего это касается статей о беженцах: «В гостях у детей», «Мытарства беженцев» и др. Автор не углубляется в поиск виновных в том, что дети и взрослые в 1916 г. испытали большие беды; он ограничивается описанием ситуации и частными предложениями, как улучшить ситуацию. Столь же «суховато», по-деловому обозревал М. Богданович работу общества, в котором работал с осени 1916 г.: «В сентябре 1915 г. от напора немцев бросились в Минскую губернию десятки и сотни тысяч белорусов… Помощь несчастным крайне была нужна. За нее взялся незадолго до того учрежденный в Минске отдел Белорусского общества для помощи потерпевшим от войны» и т. д. [4, с. 190].

Здесь можно возразить, что соответствующего стиля требовал жанр обзоров, которые готовил М. Богданович. Но похоже, что больной поэт не взялся бы за такие обзоры, да и за работу в комитете, если бы не имел внутренней потребности в негромкой «органической» работе, направленной на смягчение последствий войны. Более эмоционально он реагировал на события в своей статье «Забытый путь», написанной в конце 1915 г., когда автор ещё находился за пределами Беларуси: «Тяжелый удар приняла на себя наша страна: на ее просторах сошлись миллионные армии, устраиваются битвы, всё уничтожается, хозяйство гибнет, не тысячи, а сотни тысяч людей вынуждены бросать всё своё и идти по нязмераным дoрогам дальше, а куда – неизвестно…» [3, с. 286].

Резюмируя, отметим,  что военные мотивы в творчестве М. Богдановича занимают относительно небольшое место. Его отношение к войне быстро эволюционировало от сдержанно-оптимистического к пессимистическому. В 1914–1917 гг. поэт иногда пытался игнорировать ее, и тогда писал стихотворения  и статьи на совсем иные темы, а порой трактовал как нашествие, как  тяжелую непредсказуемую болезнь, с последствиями которой, однако, можно и нужно бороться.

Литература

  1. Аверченко А., Тэффи. Юмористические рассказы. – Минск, 1990.
  2. Багдановіч М. Поўны збор твораў у трох тамах. Т. І. – 2-е выд. – Мінск, 2001.
  3. Багдановіч М. Поўны збор твораў у трох тамах. Т. ІI. – 2-е выд. – Мінск, 2001.
  4. Багдановіч М. Поўны збор твораў у трох тамах. Т. ІII. – 2-е выд. – Мінск, 2001.
  5. Бярозкін Р. Чалавек напрадвесні. – Мінск, 1986.
  6. Галузо И., Урбан В. Задачи по физике и математике в «Вестнике опытной физики и элементарной математики»: современный взгляд // Современное образование Витебщины. – № 3(9). – 2015.
  7. Лапідус Н. Максім Багдановіч – паэт, крытык і перакладчык. – Мінск, 1957.
  8. Лойка А. Максім Багдановіч. – Мінск, 1966.
  9. Максім Багдановіч: вядомы і невядомы / Уклад. і камент. Ц.В. Чарнякевіча; прадм. і гласарый Ю.В. Пацюпы. – Мінск, 2011.
  10.  Максім Багдановіч. Энцыклапедыя / Склад. Саламевіч І.У., Трус М.В. – Мінск, 2011.
  11. Наша Ніва. – № 29. – 1914. – 25 ліп.
  12. Наша Ніва. – № 30. – 1914. – 1 жн.

Источник: Рубінчык, С. В. Ваенныя матывы ў творчасці Максіма Багдановіча // Максім Багдановіч: дыялог з часам (асоба пісьменніка і яго творчасць у сусветным дыскурсе XX-XXI стст.: матэрыялы Міжнароднай навук.-практ. канферэнцыі, Мінск, 21 снежня 2016 г. / Літ. музей Максіма Багдановіча; уклад. М. М. Запартыка. – Мінск: РІВШ, 2017. – С. 92–96.

Перевод с белорусского belisrael

Репродукция картины Моноса Моносзона «Максим Богданович и Змитрок Бядуля в 1916 г. в Минске» (1974). Отсюда

См. также на нашем сайте публикацию 2016 г.: Maksim Bahdanovič & the Jews / Багдановіч і яўрэі (паэту – 125)

Опубликовано 09.12.2021  00:05

Водгук

А ўвогуле — цікавая думка: У. У. Маякоўскі vs М. А. Багдановіч (альбо наадварот)!..

Гэтак жа, як Маякоўскі пісаў, што «няма яму без камунізму любві», так і Багдановіч пісаў, што «добра быць коласам; але шчаслівы той, каму дадзена быць васільком. Бо нашто каласы, калі няма васількоў?». Так што «антыўтылітарныя» ўяўленні пра Максіма Адамыча — такая ж даніна таму, якім ён хацеў, каб яго бачылі, як і ўяўленні пра рэвалюцыянера-Маякоўскага (магчыма, і тыя, і тыя можна лічыць апошняй воляй аўтараў). Вядома, вяртаючыся да супрацьпастаўлення класіцызм vs рамантызм, гэта яшчэ залежыць ад «рамантычнасці» Багдановіча: наколькі ён бы хацеў абмяжоўвацца адным аўтабіяграфічным наратывам…

Адносінамі да Першай сусветнай вайны абодва паэты таксама падобныя: «Война. Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные. Затем стих. “Война объявлена”» (з далейшымі падрабязнасцямі пра спробу запісу дабраахвотнікам; пра спробу прыкінуцца чарцёжнікам і аўтамабільную школу і г. д.). «Дэкаратыўны, шумавы бок» першых плакатаў можна ўбачыць, напрыклад, тут (дваццацітомнік, здаецца, да плакатаў яшчэ не дайшоў; але, калі пагугліць, можна знайсці выкладзенае аматарамі…).

Пётр Рэзванаў, г. Мінск

Дадана 09.12.2021  21:37

Почему Беларусь – не Буркина-Фасо (и не гитлеровская Германия)

1. Минск – не Уагадугу

Когда-то меня притягивала география зарубежья. Рассматривал карты обоих полушарий, пёстрые флаги «экзотических» государств, изучал названия столиц. «Няма таго, што раньш было» – но «шпилька» от одного из самых въедливых моих читателей, Петра Резванова (его я назвал по-белорусски «выскаляка», т. е. зубоскал, с чем товарищ согласился), заставила вспомнить младые годы. За эту «волну моей памяти» я Петру благодарен.

П. Р. настаивает, что Беларусь во многом схожа с такими государствами, как Эритрея и Буркина-Фасо (а то и с Западной Сахарой), потому как Лукашенко в своё время отказался нас повести за «цивилизованным миром». Так, 7 мая Пётр писал (пер. с бел.): «Советский Союз в свободном мире обзывали Верхней Вольтой с ракетами (переименование в 1984 году в Буркина-Фасо никак на прозвище не повлияло…). Как известно, в Синеокой под руководством Рыгорыча идёт строительство Советского Союза light… По аналогии с советским анекдотом советская власть – это коммунизм минус электрификация всей страны, легко узнать, чем является СССР минус ракеты (получается, что мы… – братья-близнецы Буркина-Фасо)».

Кто именно «вбросил» иронический свистёж о СССР как о «Верхней Вольте с ракетами», не совсем ясно. На первенство претендовал британский журналист Смайли, якобы пустивший фразу в оборот около 1987 г. Но есть версия, что «мем» принадлежит другому работнику пера – некоему Бахану, вставившему его в статью «Financial Times» (14.09.1984). Главное, что сравнение – плод журналистской фантазии, что фразе присуща хлёсткость, а не солидность. Был ли индустриально-аграрный СССР в 1980-х «братом-близнецом» аграрной Буркина-Фасо? Оч-чень сомневаюсь. Как сомневаюсь и в том, что в Синеокой строится «лайтовая» версия Советского Союза.

Писал в октябре 2015 г., и от своих тезисов не отказываюсь:

Памятники, названия улиц, убогое «празднование» 7 ноября и даже «Линия Сталина» – лишь декорация, или кость, которую власти бросают консерваторамСама администрация Лукашенко [кое-чем] напоминает когдатошний ЦК КПБ, но строится иначе, в ней больше ценится личная преданность и кровные связи, а не верность какой-либо конкретной идеологии, тем более марксизму-ленинизму. Экономика, культура, система образования, международные отношения развиваются по принципам, далёким от норм советского времени.

Нет в стране и тотальной монополии на представительство интересов наёмных работников: с трудом, но работают независимые профсоюзы, чего тоже не могло быть в СССР.

Пожалуй, наименее «советской» сделалась сфера услуг, особенно в городах. В ХХI в. построено множество «буржуазных» мест отдыха: казино, ресторанов, клубов… Реальная конкуренция существует между банками, турфирмами, различными магазинами, а средний белорусский гипермаркет мало чем отличается от израильского (поездка в Израиль летом 2017 г. лишь укрепила меня в этом мнении. – В. Р.). В некоторым смысле мы переживаем ранний капитализм – эпоху «первоначального накопления капитала» со всеми её плюсами и минусами, огромными контрастами в доходах и расходах.

Лукашенко не раз величал себя советским человеком, в т. ч. и недавно, осенью 2019 г. Но логика событий подталкивала правителя к отказу от зацикленности на схемах, знакомых с юности. История любит парадоксы – так, монархист, маршал Патрис де Мак-Магон стал одним из основателей французской III республики (в 1870-е гг.) и оставался её президентом 6 лет.

Получается, силлогизм уважаемого читателя зиждется на хлипких посылках (СССР = «Верхняя Вольта с ракетами»; Беларусь «строит СССР», значит, она сродни африканской стране). Но, может быть, в основе своей он верен? Может, нам действительно следует «догонять и перегонять Африку», как призывал стёбный лозунг на рубеже 1980-90-х гг.? Помнится, и значки такие продавались…

Ленинград-1989. Источник фото

Без претензий на серьёзный анализ, а больше в развлекательных целях окину взором положение Республики Беларусь и Repibilik báága Burkĩna Faso.

Сразу бросаются в глаза некоторые схожие черты. Обе республики не имеют выхода к морю 🙁 У нас территория 207,6 тыс. кв. км, у них – 273,2 тыс., при числе жителей 9,4 миллионов и 20,9 миллионов (т. е. плотность населения у них побольше, но не так, чтобы…) В столицах, расположенных практически в центрах обеих стран, проживает: у нас 2 млн., у них – 2,5 млн. Тоже сопоставимо. Оба города – и Минск, и Уагадугу – быстро разрослись во 2-й половине ХХ в. Могли бы стать городами-побратимами, но пока нет; ведомству В. Макея есть над чем поработать 🙂

Аэропорты Минска и Уагадугу. Фото из открытых источников

Любопытно, что в общем рейтинге «World Justice Project» Беларусь и Буркина-Фасо находятся по соседству, со средним показателем 0,51, а по ряду параметров безопасность в африканской стране даже выше (уже упоминал, что число убитых на 100000 жителей в Буркина-Фасо за год меньше, чем в РБ). Но для меня при оценке ситуации в стране важны, навскидку, ещё и такие показатели:

– (ожидаемая) продолжительность жизни;

– доступность здравоохранения;

– доступность образования;

– финансирование научных исследований и «отдача» от них;

– доходы в пересчёте на душу населения.

«Средняя ожидаемая продолжительность жизни при рождении (для обоих полов) в Буркина-Фасо составляет 53,7 лет. Это ниже средней ожидаемой продолжительности жизни в мире, которая находится на уровне около 71 года», – пишут здесь. По другим сведениям, этот показатель составляет 60-61 год, но всё равно ниже среднего. В Беларуси71,2 года.

Число больничных организаций и коек в Беларуси ХХI в. сокращалось, однако массовый доступ к здравоохранению худо-бедно имеется. В Буркина-Фасо с этим довольно печально, хотя с 1990-х годов наблюдается улучшение (так, число носителей ВИЧ снизилось с 3% в 1993 г. до 0,7% в 2018 г.). Но, к примеру, если верить той же википедии, лишь 41% родов проходят при участии медицинских работников.

Уровень грамотности в Буркина-Фасо, по данным 2016 г., составлял 36%. В постсоветской Беларуси население хоть и оболванивалось разными методами, но безграмотность не поощрялась; почти 100% жителей умеют читать и писать.

Наши «братья по разуму» стараются: Буркина-Фасо – среди стран с самых высокими показателями затрат на высшее образование в Африке. Есть (была?) тенденция к росту: в 2006 г. эти затраты составляли 0,74% от ВВП, в 2013 г. – 0,93%. Тем не менее «их» вузы пересчитываются на пальцах одной руки; у нас вузов – десятки.

Число учёных в Буркина-Фасо 2010 г. не превышало 800 человек. Почти половина занималась медицинскими проблемами, значительная часть – инженерными и сельскохозяйственными. В Беларуси учёных пока ещё в разы больше, но их число постепенно падает (в 2011 г. – 19668, в 2016 г. – 16879). Нельзя исключать, что к 2030 г. мы сравняемся; пока же белорусские наука, инженерия, IT-сектор чуть более известны в мире, чем «буркиновские» 🙂

ВВП (по паритету покупательной способности) на душу населения отражает скорее «среднюю температуру по больнице», чем реальный достаток граждан, но об экономическом развитии страны кое-что говорит. В списке МВФ Беларусь была в 2017-2018 гг. на 65-м месте в мире, Буркина-Фасо – на 173-м (наш среднедушевой показатель выше в 10 раз), Эритрея – ещё ниже. Почти так же страны котировались в перечне Всемирного банка.

В общем, прибедняться и самоедствовать не следует. Да, и у нас, и у них «всенародноизбранные» позволяют себе всякие вольности, но это ещё не значит, что Беларусь и Буркина-Фасо «пишутся через запятую» или «стоят на одной доске».

2. Лукашизм – не гитлеризм

Чуть нашумела вчерашняя статья Виктора Мартиновича, посвящённая читательским предпочтениям одного из политиков-новичков – сумевшего, однако, привлечь в инициативную группу около 9 тыс. человек и собрать за своё выдвижение в президенты более 300 тыс. подписей (во всяком случае, он так заявляет).

Виктор мягко увещевает своего тёзку, дабы тот не опирался в своей деятельности на старую книгу Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» (1930). Аргументы, правда, странноватые: «Ортеговскую массу невозможно было обмануть, ибо во время создания текста ещё не было министерств пропаганды. Гассетовскую массу невозможно было запугать, ибо мир ещё не знал массовых репрессий. Даже 1937 год был ещё впереди». Мол, «значительные и трагические события» 1930–40-х гг. отменили (выделено у В. М.) основные тезисы испанца.

Ну, во-первых, не «отменили» – массовизация людей (во всяком случае, в Западной Европе и США, о которых в основном и писал Ортега-и-Гассет) вполне себе продолжилась после гитлеровского и сталинского террора. И привела к тому, что, например, Теодор Адорно заговорил после Второй мировой об «авторитарной личности», а Герберт Маркузе – об «одномерном человеке» (здесь не оцениваю качество их концепций – констатирую «медицинский факт»).

Во-вторых, не стоило бы лепить из людей 1930 года, в т. ч. из автора «Восстания масс», непуганных обывателей. Как минимум они пережили Первую мировую войну, в которую были вовлечены мощные пропагандистские машины сторон – пусть не такие изощрённые, как у Геббельса, но вполне сравнимые с «министерствами пропаганды» (см. хотя бы здесь). Массовые убийства армян на территории Турции произошли в середине 1910-х гг. Да и концлагеря со всеми их «прелестями» к 1930 г. были известны; и те, что устроили британцы в самом начале 1900-х, и турецкие, и советские (тот же СЛОН).

Я бы поддержал мнение В. М.: «поэты предвидят будущее лучше, чем учёные» (не без оговорок). Но далее он пишет: «Зная, что банкиры и айтишники предпочитают non-fiction и не имеют времени на чтение Замятина или Оруэлла, я бы посоветовал иную полезную книгу, которая объяснит любопытствующему, почему люди системы ведут себя так, как ведут, и почему (главное!) они будут вести себя именно так и в дальнейшем». Что же предлагается? «Банальность зла» (1963–65) Ханны Арендт. И советы звучат: «Пожалуйста, не обманывайтесь. Народ можно «держать в повиновении» долгое время. Большинству даже можно запретить знать, что оно большинство… Вашему штабу стоит продумать план, основанный на Арендт».

Примерно в том же ключе другой минский культуролог в 2019 г. ухватился за эссе Ролана Барта о «смерти автора» (1967) – и cтал давать составителям школьных программ по литературе советы «космического масштаба и космической же глупости». Думаю, Ханна, писавшая о гитлеровской Германии и чиновниках типа Эйхмана, удивилась бы не меньше Ролана, узнав, как утилизируют её имя и творчество в современной Беларуси.

Трактовка «законности» в РБ очень отличается от таковой в «Третьем рейхе». Некие общие черты есть во всех репрессивных системах, но зачастую суровость законов у нас компенсируется необязательностью их выполнения, поскольку режим всё-таки авторитарный, а не тоталитарный. Беларуси, если угодно, во многих аспектах присуще «южноевропейское» разгильдяйство, описанное тем же Джорджем Оруэллом в «Памяти Каталонии» (случайно ли, что деньги при обыске у Тихановских нашли только с третьего раза?). Кстати, кое-что общее в путях лукашенской Беларуси и франкистской Испании отмечал в 2017 г.

До последних недель существования «Третьего рейха» его фанатики отчаянно сопротивлялись, жестоко подавляя неугодных (даже после 9 мая 1945 г. огрызались…). Нацизм был мощной мобилизующей идеологией – печально, но факт. У нас, по-моему, большинство «руководящих работников» не верят ни Лукашенко, ни его «идеологии». Они разбегутся или примкнут к «новой силе» при первой реальной опасности.

Причём, если воспринимать книгу Арендт как руководство к действию, то несогласным с нынешним положением дел в РБ лучше не «рыпаться» (каюк-то гитлеровскому режиму пришёл извне, а не от оппонентов Гитлера в самой Германии). Спасибо за советы, дорогой автор, но и «диагноз» так себе, и «схема лечения» неубедительна.

 

На фото: А. Карпюк, И. Кончевский (Обдиралович)

Тем, кого интересует психология и социология масс на здешних примерах, я бы посоветовал почитать политолога Рубинчика мизантропа Бурьяка книгу «Вершалинский рай» Алексея Карпюка, вдумчивого писателя, которому в этом апреле могло бы исполниться 100 лет. А коли тянет на non-fiction, вряд ли я сейчас порекомендую что-то лучшее, чем эссе Игната Кончевского «Извечным путём» («Адвечным шляхам») – речь о двойственности белорусского мировоззрения, о духовном мещанстве и о том, как действовать.

Вольф Рубинчик, г. Минск

17.06.2020

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 17.06.2020  18:40

Ш. Зоненфельд. Голос безмолвия (1)

Ш. З . З о н е н ф е л ь д

Г О Л О С  Б Е З М О Л В И Я

     

Издательство «Пардес»

совместно с издательством «Бней Давид» Иерусалим

5771 (2011)

 

 Автор рав Ш. З. Зоненфельд Перевод и верстка р. Пинхас Перлов Редактор Борис Камянов

Корректор Хана Файнштейн Ответственный редактор р. Цви Патлас

© Все права сохраняются за рабанит Батьей Барг, тел. 0097226712518, в Израиле 02‐6712518

Все средства от продажи книги поступают в фонд поддержки школы «Ор Батья», руководимой рабанит Эстер Бен Хаим

тел. 0097226524076, в Израиле 02‐6524076

Центр «Бэ‐эмунато Ихъе» и издательство «Пардес»

были созданы в честь нашего учителя рава И. Зильбера, .זצייל

Издательство «Бней Давид»

названо в память о Давиде Берковиче Цукермане זצייל

 

БЛАГОДАРНОСТЬ

 

Благодарность за неоценимую помощь в издании книги профессору Ицхаку Пинсону,

дорогим киевлянам

Моше‐Михаилу и Сарре Цукерман,

Исраэлю‐Александру и Адассе Цукерман

с пожеланием, чтобы милосердный Творец наградил их успехом и послал благословение во всех делах.

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

 Рабанит Батья Барг хорошо известна в еврейском мире. Ее книга «Голос безмолвия» потрясла всех, кто прочитал ее на иврите, английском, французском и испанском языках. Эта книга – живое свидетельство подвига ее родителей, рава Йеуды‐Лейба и Алте‐Бейлы Майзликов, освятивших своей чистой верой имя Творца в стране безверия. И сама раба‐ нит Батья своими лекциями, уроками и семинарами зажигает новый огонь веры также и в сердцах тех, кто соблюдает заповеди Торы с детства. Как‐то перед началом выступления устроители попросили ее повторить лекцию в другой школе. «Когда вы меня увидите после лекции», – ответила рабанит, – «вы поймете, что это невозможно – я буду совершен‐ но без сил». И так – каждый урок, каждая лекция, каждая встреча… Во время одной встречи рабанит Батья поделилась своим секретом, которому ее научила мама: «Каждый твой урок должен быть таким, будто это последние слова в твоей жизни».

Перед вами эта книга, впервые выходящая на русском языке. Наше издательство поздравляет будущих читателей с большим подарком – радостью прикосновения к пульсу живой веры.

 

Главный редактор издательства «Пардес»

р. Цви Патлас

20 адара‐1 5771 (2011) года

 

ПРЕДИСЛОВИЕ БАТЬИ БАРГ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ

 Нашу книгу мы назвали «Голос безмолвия» – ведь там, в стране победившего атеизма, голос веры звучал чуть слышно. Эта книга – свидетельство о жизни моих родителей, людей, чистых сердцем, девизом которых были слова царя Давида: «Даже когда сойду в долину смерти – не устрашусь зла, ведь Ты – со мной». Я хотела, чтобы эта книга стала памятником их самоотверженной верности Творцу. Но как мне, никогда прежде не бравшейся за перо, изложить на бумаге все бурные события жизни моих родителей? Это взял на себя и исполнил прекрасный писатель, человек большой души, рав Шломо‐Залман Зоненфельд.

На иврите эта книга вышла более двадцати лет назад. Первое издание было встречено с огромным интересом, и весь тираж был быстро распродан. Вскоре книга увидела свет в переводе на английский, французский и испанский языки. Многие стали спрашивать меня, когда же выйдет и ее русская версия. Я начала искать переводчика, и этот поиск занял у меня почти два десятилетия. Я искала человека, знакомого с основами Торы, который сочетал бы в себе знание советской реальности с ненавистью ко всей той лжи, которой жила эта страна, и мог бы ощутить жгучую боль моих родителей, потерявших всех детей, кроме меня, и не удостоившихся своего продолжения во внуках.

Рав Пинхас Перлов, известный переводчик, проделал огромную работу. Если бы не его талант и бескорыстная преданность, эта книга никогда бы не появилась на свет на русском языке. Большая ему от меня благодарность!

Я очень признательна также р. Цви Патласу, главному редактору издательства «Пардес», с семьей которого мы с мужем дружим уже много лет, за ту любовь, которую он вложил в подготовку рукописи к печати.

И, наконец, последний из тех, кого я здесь благодарю, и самый любимый – мой муж, рав Авраѓам. Без его поддержки, советов и одобрения эта книга вообще бы не состоялась.

Я надеюсь, что наша книга, книга‐память, книга‐памятник, дойдет теперь и до сердец русскоязычных читателей.

Иерусалим,

тишрей, 5771 (2010) г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЯ КНИГИ р. Ш.-З. ЗОНЕНФЕЛЬДА

 ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Когда семьдесят с лишним лет назад над еврейством России опустился «железный занавес», многие думали, что этой славной ветви мирового еврейства пришел конец. Казалось, что выкорчеван могучий ствол, уходивший глубоко в землю мощными корнями… Но когда в этой непроницаемой стене вдруг появилось окно, мы увидели, что еще не погас свет в жилищах сыновей Израиля и уголек еврейства еще тлеет в сердцах многих из них.

Одним из скромных уголков, в которых еще искрился этот свет, была квартира семьи Майзлик, расположенная в подвале на Ярославской улице в столице Украины Киеве. Посреди густого тумана безверия, за плотно завешенными окнами, текла своя, особенная жизнь, построенная на основах еврейской веры. Там, в этом подвале, нашла свое место томящаяся в изгнании со всем нашим народом Шхина – Божественное присутствие.

Среди всех рассказов о мужестве и самопожертвовании, проявленных евреями, оставшимися верными Творцу, особое место занимает эта книга – рассказ Батьи Барг, живая легенда, поэма о еврейском героизме.

Эта книга записана мной со слов Батьи. Я работал над ней с чувством трепета и благоговения перед подвигом родителей этой женщины – реба Йеѓуды‐Лейба и Алты‐Бейлы Майзлик, освящавших на протяжении всей своей жизни Имя Всевышнего именно в той стране, где оно было осквернено более, чем где бы то ни было на земле…

Благословенна память этих великих праведников!

Иерусалим,

менахем ав 5750 (1990) г.

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

Гл. 1 Мои родители………………………………………………………….. 7

Гл. 2  В переломную эпоху………………………………………………. 31

Гл. 3  Война и Катастрофа………………………………………………. 47

Гл. 4  Возвращение в Киев………………………………………………. 63

Гл. 5  Семь лет моих «субботних войн»……………………………. 75

Гл. 6  Дом на Ярославской улице…………………………………….. 85

Гл. 7  Миква под столом………………………………………………… 105

Гл. 8 Отцовские наставления………………………………………… 111

Гл. 9  Преследования за веру………………………………………….. 129

Гл. 10 СССР – огромная тюрьма…………………………………….. 141

Гл. 11 Арест папы………………………………………………………….. 153

Гл. 12 «Дело врачей» и чудо Пурима…………………………….. 159

Гл. 13 Завещание папы и его смерть……………………………… 171

Гл. 14 Основание организации «Аль тидом»………………… 181

Гл. 15 Встречи в подполье………………………………………………. 191

Гл. 16 Ликвидация старого еврейского кладбища…………. 203

Гл. 17 Труден путь к Святой земле…………………………………. 215

Гл. 18 На носилках – навстречу свободе…………………………. 223

Гл. 19 На земле отцов…………………………………………………….. 229

Гл. 20 Последние годы мамы………………………………………….. 243

Гл. 21 Эпилог…………………………………………………………………. 249

 

Мои родители 

Папины корни

На живописном берегу Припяти, в ста тридцати километрах от Киева, в Полесье(1), в Минской губернии (ныне – в Гомельской области Беларуси) находится город Мозырь (по‐белорусски – Мазыр).

Транспортное сообщение между Мозырем и Киевом осуществляется главным образом по реке. И не только из‐за удобств водного путешествия в сравнении с сухопутным; не в меньшей мере привлекают людей чарующие пейзажи, открывающиеся по берегам реки на протяжении пути. Вблизи города Чернобыль Припять впадает в крупнейшую реку Украины – Днепр; в месте их слияния открывается зрелище редкостной красоты. Воды Припяти – зеленые, а Днепра – голубые, и на определенном отрезке два потока текут рядом – две реки в едином русле, создавая восхитительную, захватывающую дух игру цветов…

В еврейском мире, быть может, о Мозыре слышали не так много, как, например, о Минске, Пинске, Воложине и других городах, однако в дореволюционные времена еврейская жизнь в нем била ключом, была там и йешива. Все расходы по ее содержанию несли двое состоятельных горожан: реб Рафаэль Горенштейн и реб Элияѓу Бухман, жертвовавшие щедрой рукой на всякое святое дело. Будучи в то время административным центром Полесья, город Мозырь являлся духовным центром евреев всех окрестных городов и местечек. Имя раби Йерахмиэля дер Мозырера (Магида(2) из Мозыря) было знакомо евреям всей страны. Его высказывания и притчи передавались из уст в уста – в тот период, когда деятельность магидов играла важнейшую роль в духовной жизни нашего народа в изгнании. О себе он говорил: «Я – только шляпник, который шьет шляпы, и пусть каждый из вас примерит их и найдет для себя ту, которая подходит для его головы!»

__________________________________________________________________________________________

1 Полесье, точнее Полесская низменность – обширный историко‐этнический и географический регион, ныне на территории четырех государств: Беларуси, Ук‐ раины, Польши и России.

 

2 Магид (букв. «возвещающий», «наставляющий») – толкователь Торы перед еврейской аудиторией.

8

Мой дедушка, реб Хаим‐Даниэль Майзлик, принадлежал к числу известных и уважаемых граждан Мозыря; бабушка Баcя родила ему десятерых детей. Отец, реб Йеѓуда‐Лейб, родился в 1889 году и был младшим сыном в семье.

Годы юности

Папа, как и всякий еврейский ребенок в те времена, прошел обычный путь воспитания, готовящий к изучению Торы и исполнению заповедей. В детстве он учился в местной Талмуд‐Торе(3), а позднее, уже юношей, – в Слободке, в йешиве «Кнесет бейт‐ Ицхак», которую возглавлял большой знаток Торы р. Барух‐Бер Лейбович. Эта йешива переехала после Первой мировой войны в Каменец, а в Слободке осталась и продолжила работу йешива

«Кнесет Исраэль», названная в честь знаменитого мудреца р. Исраэля Салантера; главой ее был тогда р. Моше‐Мордехай Эпштейн. В 1925 году часть ее учеников переехала в Эрец‐Исраэль, в Хеврон; они жили там до погрома, учиненного арабами в этом городе в 1929 году. В течение короткого времени отец учился также в йешиве слонимских хасидов.

Он мало говорил о себе, но из того, что мне запомнилось из разговоров в доме и рассказов друзей его молодости, ясно, что он был хорошим учеником; его никогда не видели бездельничающим или занятым пустыми разговорами. Когда вышла в свет книга Хафец‐ Хаима «Шмират‐ѓа‐лашон», что можно перевести приблизительно как «Следить за своей речью», отец купил ее и не выпускал из рук, пока не выучил наизусть. Повеление избегать злоязычия он исполнял с величайшей педантичностью; не могу припомнить ни одного случая, чтобы он говорил о людях что‐либо плохое. Упоминая чье‐то имя или говоря что‐либо относящееся к тому или иному человеку, он всегда отмечал те его свойства, которым у него следовало бы поучиться.

Во время учебы в Слободке мой отец сдружился с талантливым юношей Йосефом Зусманом‐Дильеном, у которого было прозви‐

_________________________________________________________________________________________

 

3 Талмуд‐Тора – религиозная школа для еврейских мальчиков.

9

ще Ѓа‐Йерушалми («Иерусалимец»). Его отца, раби Ашера Зусмана‐Дильена, называли раби Ашер Минскер. Он приехал из Иерусалима в Слободку еще до Первой мировой войны учиться в знаменитых литовских йешивах. Впоследствии упомянутый выше

р. М.‐М. Эпштейн, глава йешивы «Кнесет Исраэль» в Слободке, избрал его в качестве жениха для своей дочери Леи. Когда в 1925 году р. Моше‐Мордехай оставил Слободку и перебрался со своей йешивой в Хеврон, р. Йосеф был назначен на его место. Через не‐ сколько лет он по разным причинам оставил эту должность и стал раввином соседнего города Вилкомир.

10

Все это было, как видно, предопределено с небес – Тем, Кто, по словам пророка Йешаяѓу, «говорит в начале о том, что будет в конце». Дружба между моим отцом и Ѓа‐Йерушалми привела к созданию в дальнейшем моего семейного гнезда: мой муж рав Авраѓам – сын сестры р. Йосефа.

Большой мудрец Торы р. Й З. Дильён

Из всех зятьев р. М.‐М. Эпштейна лишь на долю Ѓа‐Йерушалми выпало остаться вне Страны Израиля. Вскоре после нападения нацистской Германии на СССР Литва была оккупирована немецкими войсками. Реб Йосеф и его жена Лея были убиты нацистами вместе с сыном и дочерью. Их выдали литовские погромщики, знавшие супругов как духовных руководителей местных евреев.

11

Это произошло за несколько дней до массового убийства евреев Ковно рядом с поселком Понары.

Мобилизация

Отец занимался с величайшей усидчивостью и старанием и делал большие успехи в учебе. Когда ему исполнилось девятнадцать лет, его постигла беда: он получил приказ явиться для мобилизации в царскую армию. Угроза призыва лишала покоя и сна очень многих еврейских родителей, сыновья которых достигали призывного возраста. Кроме духовного ущерба, наносимого перерывом в изучении Торы в самые благоприятные для этого годы юности, пребывание в армии обрекало евреев на невыносимые физические и душевные муки. Служба в русской армии, где свирепствовал необузданный антисемитизм, была для них тяжелым испытанием.

Сыновья богатых родителей, которые могли откупиться от службы, были в лучшем положении, но моему отцу нечего было и думать о чем‐то подобном, поскольку дедушка, р. Хаим‐Даниэль, с трудом кормил большую семью, тяжело работая всю жизнь.

Так же невозможно было папе избежать службы по состоянию здоровья – он был крепким парнем, ничем не болевшим.

Оставалась лишь одна возможность, одна слабая надежда. Перед тем, как идти на призывную комиссию, он побывал у одного хирурга, который сделал ему «массаж», чрезвычайно мучительный, в результате которого возникла полноценная грыжа, дававшая слабую надежду быть забракованным на врачебном осмотре.

К великому огорчению папы, хитрость с грыжей не помогла. Он был признан пригодным к военной службе – очевидно, его крепкое телосложение «перевесило» грыжу… Тем не менее, благодаря ей его направили в музыкальную команду, а не в боевую часть, и это, конечно же, было меньшим злом.

Так мой отец оказался оторванным от учебы – в самые лучшие его годы. Всю жизнь он сожалел о том, что был отлучен от йешивы, от того, к чему был так привязан в юности! Переход из йешивы, с ее атмосферой святости и духовной приподнятости, в казармы, где

12

все пропитано грубостью и бездуховностью, являлся для отца трагедией.

Он, конечно, был готов к любым испытаниям в эти предстоявшие ему три года и не сомневался в том, что выдержит их, но мысль о том, что ему придется оскверняться запрещенной едой, приводила его в ужас и лишала покоя. Ведь в русской армии ев‐ рейских солдат принуждали есть трефное – мясо животных, забитых не по еврейскому закону, – под тем предлогом, что воздержание от мяса ослабляет солдата физически и не позволяет ему исполнять свои обязанности. Надо сказать, что общепризнанный ре‐ лигиозный авторитет Хафец‐Хаим в своей книге «Маханэ Исраэль» прямо предписывает еврейским солдатам есть трефное ввиду опасности для жизни, которую может создать воздержание; он только предупреждает, что не следует «обсасывать косточки», то есть получать от этого мяса удовольствие. Но отец, который всю жизнь остерегался нарушить даже в мелочах любую заповедь, независимо от степени сложности ее исполнения, и хранил себя в чистоте, – мог ли он положить в рот трефное?!

И еще его мучили угрызения совести: может быть, он не все сделал для того, чтобы избежать призыва? Но изменить что‐либо было уже невозможно. Отец молился днем и ночью и ждал чуда…

В первые недели военной муштры он еще как‐то держался, выменивая у одного русского солдата свою порцию мяса на картофель. Но это не всегда удавалось, и здоровье его подкосилось. У него развилась бессонница из‐за сильного страха, как бы его не ра‐ зоблачили и не заставили силой есть запрещенную пищу…

Батальонный врач

Однажды ему было приказано явиться на обследование к батальонному врачу, полковнику. Он забеспокоился, поскольку понял и причину этого вызова, и его последствия: ему назначат «оздоровительную диету» с двойной порцией свинины на несколько недель…

Войдя в кабинет, он увидел перед собой офицера со строгим выражением лица, который обратился к нему по‐военному сухо и кратко:

13

Лейба Майзлик, в чем причина, что ты такой бледный и болезненный? Ведь армия старается обеспечить своим солдатам самый лучший и здоровый рацион! Что мешает тебе и чего недостает?

Отец стал по стойке «смирно» и взял под козырек, а потом сказал:

То, что мешает мне, – это не то, чего мне недостает, а то, что у меня есть! Я – еврей, и в мой рот еще не входило что‐либо запрещенное! И если меня будут силой заставлять есть некашерное мясо, оно сразу же будет извергнуто, потому что моя еврейская душа не в состоянии питаться тем, что запрещает нам наша Тора!

Сказав это, папа разрыдался.

Впервые вижу солдата славной армии русского царя плачущим, – процедил сквозь зубы полковник.

Он подошел к двери и запер ее на ключ, а потом обратился к отцу и сказал:

Лейба! Таких смелых евреев я люблю и ценю. Ведь я и сам еврей! Мое имя – Давид Суркин. Я горжусь тобой и постараюсь, чтобы ты получил оздоровительную диету – такую, какая укрепит не только твое тело, но и твою еврейскую душу!

С того дня папа постоянно носил с собой в кармане справку, подписанную батальонным врачом, где было написано, что из‐за болезни кишечника мясо ему запрещено и он имеет право получать вместо него двойную порцию овощей.

Была особая помощь с Небес в том, что именно этот врач был прикомандирован к батальону моего отца в течение всего срока его армейской службы, и отец оказывал бесчисленные услуги другим солдатам‐евреям этого батальона благодаря своим дружеским связям с тем полковником. Отец сохранял с ним эти связи и после службы; в каждый праздник Пурим(4) мне поручали отнести ему традиционные подарки – мишлоах манот(5), а всякий раз накануне Песаха(6) – в строжайшей тайне – три листочка мацы.

________________________________________________________________________________
4 Пурим – праздник в память о чудесном избавлении евреев Персии от уничто‐ жения.

5 Мишлоах манот (букв. «рассылка яств») – выпечка, сладости и вино, которые по‐ сылают в Пурим родным и знакомым.

6 Песах – праздник в память об исходе евреев из Египта.

14

Пусть хотя бы имя мое войдет в страну Израиля!¨

После революции полковник Давид Суркин был произведен в генералы и занимал важные должности в медицинском корпусе Красной Армии; перед уходом на пенсию он был начальником медицинской службы Киевского военного округа.

Через много‐много лет, перед отъездом в Израиль, я пошла навестить его и попрощаться. Я сказала ему:

Мы едем туда, где все полковники и генералы – евреи. И тот, кто желает есть кашерное мясо, не нуждается там в справке от врача.

Увидев, что старый генерал растроган, я добавила:

В стране, в которую я еду, – самые смелые, самые лучшие солдаты, какие только есть во всех армиях мира. И во всей этой армии, во всех ее родах войск, не найти ни крошки квасного во все дни праздника. Представляете – за неделю до Песаха приходят раввины и обрабатывают кипящей водой все кастрюли, чтобы они были кашерными для Песаха, как это делал ваш дедушка!

В его глазах заблестели слезы. Он сказал:

Я завидую тебе, что ты едешь в эту чудесную страну, где ты сможешь свободно и без всякого страха общаться на языке Священного Писания…

Закончив говорить эти слова на идиш, звучавшем в его устах сочно и выразительно, он ненадолго задумался и сказал:

Я хотел бы послать какую‐нибудь вещь в память о себе – чтобы ты взяла ее с собой в Страну Израиля…

Генерал поднялся и, подойдя к великолепному буфету красного дерева во всю стену, снял с полки хрустальную вазу – настоящее произведение искусства, которую он получил в подарок на прощальном вечере, устроенном в его честь Генеральным штабом Со‐ ветской Армии; на ней было выгравировано: «Генералу Давиду Петровичу Суркину в знак признательности за его героическую службу советскому народу».

Протягивая мне эту вазу, он взволнованно сказал:

15

Военный врач Давид Суркин

Я, как видно, уже не удостоюсь ступить на еврейскую землю… Пусть хотя бы имя мое удостоится этого!

Мойшеле, сын раввина

Итак, отец был направлен в музыкальную команду батальона, где он должен был играть на барабане. Преодолевая многочисленные трудности, папа старался соблюдать предписывающие заповеди Торы и воздерживаться от нарушения ее запретов. Не носить по субботам барабан, как того требует Ѓалаха, еврейское законодательство, он, естественно, не мог, ибо сама она предписывает не считать это нарушением, если того требует государственная служба. Один из постулатов иудаизма гласит: «Закон государства – закон». Но, скажем, носовой платок, который также нельзя переносить в кармане по субботам из одного места в другое, он обматы‐

16

вал вокруг шеи, так что этот платок становился как бы частью одежды, а потому пользоваться им было разрешено.

За годы службы на долю папы выпало немало испытаний, но он не хотел мне ничего рассказывать, вопреки всем моим просьбам, – из опасения, чтобы в словах его не проскользнули, даже в малейшей мере, самодовольство и гордость. И все же мне удалось «выжать» из него кое‐что – в виде награды за совершенные мной хорошие поступки.

Вот один из его запомнившихся мне рассказов.

В период учений наш батальон расположился возле местечка Старобин Минской губернии. Я и мой товарищ, который тоже учился в йешиве до призыва в армию, проводили наши отпуска в местечковой синагоге, изучая вместе Гемару(7) с тем же рвением, как в старые добрые времена в йешиве. В этой синагоге сидел в углу со стороны арон ѓа‐кодеш(8) симпатичный паренек лет тринадцати; он неустанно и безостановочно учился. Чтобы мальчик не терял время, старшая сестра приносила ему еду; он обедал в отделении для женщин, пустом в эти часы, и сразу же возвращался к учебе. Увидев нас впервые, девушка была очень удивлена и растрогана зрелищем двух солдат в военной форме, занятых талмудическим спором. Из любопытства она задержалась немного в укромном углу синагоги, чтобы послушать, как мы учимся. Вернувшись домой, она рассказала о редкостном зрелище, которое ей довелось увидеть в синагоге, своему отцу. Вскоре он тоже пришел в синагогу и стал обстоятельно обсуждать с нами то, что мы учили. На какое‐то время мы вновь окунулись в атмосферу йешивы. Наш новый зна‐ комый оказался известным знатоком Торы раби Давидом Файнштейном, раввином Старобина. Его сын был известен в местечке как «Мойшеле дэм ровс», то есть «Мойшеле, сын раввина». Сестра Мойшеле Хана впоследствии вышла замуж за р. Ицхака Смоля, ставшего одним из известнейших раввинов Чикаго. А Мойшеле прославился в еврейском мире как раби Моше Файнштейн, выдающийся ѓалахический авторитет нашего поколения.

7 Гемара – часть Талмуда, свод дискуссий, анализирующих текст Мишны, вклю‐ чающий постановления мудрецов и уточнения Закона.

8 Арон ѓа‐кодеш – шкаф, в котором хранятся свитки Торы.

17

За пасхальным столом раби Мотеле Слонимера

На первый Песах в период службы в армии отцу не удалось получить отпуск. После того, как он заявил своему командиру, что не притронется ни к какой еде из армейской кухни во все дни праздника, он получил разрешение питаться тем, что будет получать от евреев, живущих в окрестностях военного лагеря, которые заботились о кашерной еде для еврейских солдат. В ночь пасхального седера(9) он с двумя другими солдатами‐евреями был гостем раби Мотеле Слонимера – того самого, который снабжал их кашерной едой.

Об этом седере папа рассказывал так.

– Это был мой первый пасхальный седер, проведенный вне дома, седер, на котором я был гостем. Еще за несколько недель до того я начал с горечью думать о том, что мне придется провести праздник среди чужих людей, вдали от своей семьи. Теперь‐то я могу сказать, что был полностью вознагражден за все переживания. Пребывание в эту ночь за одним столом с раби Мотеле стало для меня ярким и незабываемым событием. Не буду рассказывать во всех деталях об убранстве его стола и не стану слишком долго описывать озаренное высшим светом лицо этого праведника – именно такими я представлял себе евреев, выходивших из Египта. Раби Мотеле сидел во главе стола, вокруг – члены семьи, дети и внуки. С воодушевлением читая Агаду(10), он вселял в сердца всех сидевших за столом ощущение святости происходящего. Самым волнующим, оставившим у меня неизгладимое впечатление, стало то, что особое внимание раби уделял нам, трем солдатам‐евреям. Даже внуки, которые обычно бывают в центре внимания в ночь седе‐ ра, поскольку в отношении их нужно исполнять заповедь «И

___________________________________________________________________________________

9 Седер (букв. «порядок») – особая праздничная семейная трапеза в ночь Песаха. 10 Пасхальная Агада – сборник молитв, благословений и толкований Торы, прямо или косвенно связанных с темой исхода из Египта и праздником Песах.

18

расскажи сыну своему», были «отодвинуты» в ту ночь ради нас. По окончании седера, ближе к утренней заре, раби Мотеле сердечно распрощался с нами и сказал: «Вы – драгоценная молодежь Израиля, над которой все еще тяготеет ярмо порабощения; лучшие дни и годы жизни отняты у вас на то, чтобы служить чуждой и жестокой власти. Я желаю вам, чтобы так же, как народ Израиля удостоился когда‐то выйти из египетского рабства на свободу, и вы удостоились бы в скором времени обрести ее и вернуться в свои дома, к своим семьям, живыми и здоровыми! Я обещаю вам, что если вы выстоите в испы‐ таниях, сопровождающих вашу армейскую жизнь, то удостоитесь вернуться домой раньше срока». Когда меня демобилизовали на полгода раньше, чем было положено, я не был удивлен…

Окончание военной службы

Служба отца продолжалась два с половиной года. На все мои просьбы рассказать что‐нибудь об этом периоде его жизни он отвечал в характерной для него манере:

О чем тут рассказывать и чем хвастаться? Точно так же, как человека не награждают за то, что он не воровал и не грабил, – и у того, кто сумел уберечь в трудных условиях свою душу, нет никакой причины для гордости. Ведь вся наша жизнь – это череда испытаний.

Но было нечто, о чем он говорил с чувством большого удовлетворения. За все время службы, в обстановке, порождавшей у многих соблазн отказаться от выполнения заповедей, он постоянно остерегался, чтобы не оступиться и не согрешить даже в мелочах. Мало сказать, что он закончил службу таким же чистым душой, каким был в день, когда начал ее, – он вернулся домой еще более крепким и сильным духовно, что помогало ему в дальнейшем преодолевать испытания в течение всей жизни.

19

Главное – воспитание детей

Демобилизовавшись в возрасте двадцати двух лет, отец стал подумывать о создании семьи.

Способный молодой человек, знаток Торы, уже освободившийся от военной службы, пользовался особым уважением, и предложения сыпались со всех сторон.

Вот одна из историй того периода. Ему предложили познакомиться с одной очень хорошей девушкой из Минска. Он поехал туда, встретился с ней; она ему очень понравилась. Будучи уже достаточно взрослым человеком, прошедшим жизненные испытания, он, не теряя времени, стал говорить с ней на важные и актуальные темы – такие, на которые серьезный и богобоязненный молодой человек и должен говорить с будущей спутницей его жизни. Папа остановился в Минске у своего дяди. На следующее утро к нему пришел шадхан(11) и сказал, что он понравился той девушке, но есть проблема с приданым, которое обещали ее родители. Вначале они говорили о сумме в восемьсот рублей, но теперь оказывается, что по разным причинам они не могут обещать столько.

Шадхан понял это таким образом, что данное предложение надо отклонить.

Отец очень рассердился на него – зачем он принял такое решение сам, не посоветовавшись? Для него приданое не было основным условием успеха дела. Главное, что та девушка понравилась ему и соответствовала его запросам!

В полдень этот шадхан пришел с новым известием. По его словам, то, что он говорил утром, не совсем верно: дело не в приданом, а в другом важном моменте, который был затронут в ходе встречи и относительно которого у них тогда обнаружилось несогласие. Речь шла об отношении девушки к проблеме воспитания детей. Отец был твердо уверен, что нельзя посылать их в школу, где учатся по субботам, и об этом нужно твердо договориться уже теперь; она же настаивала на том, что сейчас это не актуально и еще есть время подумать. Он, однако, стоял на своем и хотел ус‐

________________________________________________________________________________________

11 Шадхан – сват.

20

лышать от нее приемлемый для себя ответ. В то время уже вовсю свирепствовала Ѓаскала («Просвещение») – движение, сторонники которого ставили целью отход от еврейского образа жизни. Тысячи еврейских парней и девушек сходили с путей Торы и отвергали наследие отцов, и потому мой отец видел в отношении к воспитанию детей главное, что будет решать судьбу семьи, которую он создаст. Его непоколебимая твердость в этом вопросе отпугнула девушку, которая уже запуталась в сетях Ѓаскалы, раскинутых по просторам Российского государства. Шадхан сказал, что если отец будет готов уступить и не станет обсуждать на данном этапе эту острую тему, можно будет устроить еще одну встречу, а договоренность о приданом остается в силе.

Отец ответил, что именно в вопросе о приданом он готов на уступки, поскольку девушка ему нравится. Однако в главном – в воспитании детей – он не согласен ни на какие компромиссы, и если она не готова поддержать его в этом уже сейчас, он более в ней не заинтересован.

Забегая вперед, скажу, что приданое, обещанное отцу, когда он сватался к моей маме, составляло всего‐навсего сто рублей, причем и их он так никогда и не получил.

Реб Яаков – мой дядя и также дедушка

Жизнь богата самыми разнообразными курьезами. Бывает, что человек, преследуя определенную цель, пускается в дальний путь, в то время как то, что он ищет, находится от него в двух шагах.

О чем здесь идет речь?

Моему папе совершенно незачем было ехать в Минск или в Пинск, ища свою суженую, поскольку в точности такая, какую он искал, девушка жила в тесной, густонаселенной квартире его старшего брата, реб Яакова.

У этого брата было четырнадцать детей – пять сыновей и девять дочерей, – и одна из них, выйдя замуж за своего дядю, стала моей мамой.

21

Реб Яаков жил в Киеве, в подвальной квартире, в которой теснились шестнадцать человек. Он с трудом содержал семью, торгуя всякой всячиной, но был человеком сильного духа и воспитывал детей в строгом соблюдении заповедей Торы. В более поздние времена, когда коммунистическая власть закрыла все миквы(12), без которых невозможна нормальная еврейская семейная жизнь, ему удалось соорудить в своем подвале кашерную микву.

Дедушка по маме – реб Яаков                       Дедушка по папе – реб Хаим Даниэль

Реб Яаков принадлежал к той славной плеяде гордых и сильных евреев, которые во все эпохи не сдавались и не сгибались перед враждебным миром, всячески сопротивляясь ему и продолжая жить в соответствии со своей верой.

Я слышала от мамы множество рассказов об этом необычайно ярком человеке. Вот один из них.

Это случилось с ним в Киеве, еще при жизни его отца, до большевистской революции. Он шел по Ярославской улице, погру‐

______________________________________________________________________________________

12 Миква – бассейн для ритуального омовения.

22

женный в печальные размышления: приближается зима, а обувь у детей рваная и ветхая, а новую купить не на что, – и вдруг увидел на тротуаре кошелек, истертый и потрепанный, явно потерянный человеком небольшого достатка. Подняв кошелек, он обнаружил в нем крупную сумму денег. На мгновение промелькнула мысль: «Я спасен! Всевышний увидел мою бедность и позаботился о том, чтобы я смог обуть детей и закупить дров на наступающую тяже‐ лую зиму!»

Было совершенно очевидно, что этот кошелек – такого рода потеря, которую по законам Торы нашедший, без всякого сомнения, может забрать себе. Киев – город, в котором огромное большинство населения – неевреи, и по букве еврейского закона нет обязан‐ ности объявлять о найденной вещи. Да и как объявить о находке в таком огромном городе? Но такой еврей, как мой дед Яаков, у которого честность – в самой основе его натуры, не станет искать повод разрешить себе присвоить найденную вещь, как бы он сам в ней ни нуждался, – он обязательно попытается вернуть ее потерявшему.

Реб Яаков принялся ходить по улице туда‐сюда, вглядываясь в прохожих: быть может, кто‐то ищет свою пропажу?

И вот он видит: идет еврей и плачет, как ребенок, не может успокоиться. Подходит к нему дедушка и спрашивает:

Что с тобой случилось, реб ид, отчего ты плачешь? Тот ответил ему сквозь слезы:

У меня большое горе! Я всю жизнь собирал копейку к копейке, чтобы выдать замуж единственную дочь. Сегодня я взял все эти деньги и пошел передать их в качестве приданого жениху, как обещал ему, и назначить дату свадьбы в ближайшее время. Всю дорогу я держал руку в кармане, в котором был кошелек с деньгами. И вдруг – поскользнулся, упал и чуть не разбился. С трудом встал… Все тело болит, ноги подгибаются; от боли забыл о кошельке с деньгами. И только когда собрался уже войти в дом отца жениха – хватился, что кошелька нет! Какое несчастье! Теперь все пропало! А как выглядел тот кошелек, не было ли у него каких‐нибудь примет? – спросил реб Яаков.

23

Зачем ты сыплешь мне соль на раны! – рассердился тот еврей. – Его наверняка поднял какой‐нибудь прохожий и уже пропивает мои кровные денежки, а сам кошелек, конечно же, выбросил – та‐ кой он старый…

И какая же сумма была в том кошельке? – не отставал от него дедушка.

Семьсот рублей, сэкономленные мною за двадцать лет для моей Фейгеле…

Реб Яаков достал из кармана кошелек и протянул его тому человеку. Бедняга аж в обморок упал от радости. Придя в себя, он достал пятидесятирублевую купюру и протянул ее дедушке. А тот улыбнулся и сказал:

Такую мицву(13) ты хочешь выкупить у меня за пятьдесят рублей? Я ее и за миллион не продам!

Бейля-праведница

Старшую дочь реб Яакова звали Лиза (Лифша); вслед за ней бабушка Малия родила двух девочек‐близняшек, Бейлю и Дину. Еще с малых лет Бейля, моя мама, выделялась как девочка необыкновенно умная и подвижная. В семье ее звали «ди клейне цадекес» –

«маленькая праведница» – потому, что сразу, едва научившись лепетать несколько слов, она остерегалась взять что‐нибудь в рот без благословения. Однажды, услышав, как кто‐то сказал: «Вот идет ди клейне цадекес», – она бурно отреагировала: «Какой грех я совер‐ шила? Почему он говорит обо мне, что я только маленькая праведница, а не большая?»

Когда ей исполнилось девять лет, она была принята ученицей к портнихе. Поначалу ей поручали обметывать петли и выполнять прочие второстепенные работы. Нужно заметить, что в те времена хозяева всемерно старались растянуть сроки пребывания учеников в подмастерьях, так как им жаль было терять дешевую рабочую силу. К примеру, ученик сапожника должен был ждать годы, пока ему позволят взять в руки молоток, и он занимался подбором

_______________________________________________________________________________________

13 Мицва – заповедь.

24

гвоздей и прочим в этом роде. Однако мама не ждала, пока портниха начнет обучать ее, и сама быстро усваивала тайны профессии швеи.

Мама в возрасте 17 лет (стоит) Ее сестра Браха (сидит и держит газету)

Перед самым началом маминой работы в мастерской ей купили новые туфли. Но она надевала их только перед тем, как войти туда. До этого на протяжении всего трехки‐ лометрового пути она шла босиком, неся туфли в руках, чтобы отцу не пришлось вскоре покупать новые, и только дойдя до мастерской заходила в какой‐то двор, где был кран с водой, – помыть ноги перед тем, как обуться.

Со своей первой зарплаты она купила себе маленький сидур(14) – и была ему так рада! Реб Яаков настоял на том, чтобы часть своей зарплаты мама тратила на свои нужды. Но вместо того, чтобы покупать на эти деньги новую одежду, девочка наняла учительницу, которая давала ей уроки по основам иудаизма. Дед с трудом кормил большую семью, и, хотя он хотел дать дочерям какие‐то общие основы знаний, его доходов не хватало на то, чтобы нанимать им учительницу. С другой стороны, он не хотел посылать их в общественную городскую школу, поскольку лишь немногие выходили оттуда, продолжая соблюдать традиции отцов.

______________________________________________________________________________________

14 Сидур – молитвенник.

25

Позднее, в возрасте шестнадцати лет, приобретя определенные навыки в своей профессии, мама сама открыла швейную мастерскую, в которой было несколько работниц и учениц.

¨Лейба, зачем ты ищешь птицу в небе?¨

В тот период мой отец, как упоминалось, был буквально завален предложениями партий для женитьбы от самых уважаемых семейств – тогда как судьба уже предопределила ему девушку, полностью отвечавшую его представлениям об идеальной спутнице жизни.

Однажды на свадьбе, где собралась вся родня, в том числе многодетное семейство реб Яакова, отец впервые подумал о том, что его племянница, скромница по имени Бейля, самая достойная из дочерей его брата, могла бы стать ему хорошей женой. Однако никаких шагов в этом направлении он не предпринимал. Но однажды его старшая сестра Эстер‐Ита сказала ему:

Лейба, зачем ты ищешь птицу в небе и подбираешь себе невесту в дальних краях, добираясь до самого Минска, когда среди дочерей твоего брата есть такой бриллиант, как Бейля, наделенная всеми достоинствами дочери Израиля?

Молчание брата было для моей умной тетушки очевидным знаком того, что ее слова услышаны.

Убедившись таким образом, что «есть о чем говорить», она, не теряя времени, организовала его встречу с Бейлей – уже в тот самый вечер.

Молодые отнеслись к делу со всей серьезностью. Несмотря на очевидную душевную близость и сходство во взглядах, обнаружившиеся между ними, они вели долгие беседы и обменивались мнениями по всем вопросам. Каждый рассказал, как он представляет себе основу, на которой им предстоит строить совместную жизнь. После нескольких встреч они пришли к выводу, что их объединяет гораздо больше, чем разделяет, и пора им приступать к строительству их нового дома.

26

В итоге было решено организовать эрусин(15) на исходе субботы, в которую читали в Торе отрывок «Захор», незадолго до праздника Пурим 1912 года.

Исчезновение жениха

Поскольку с тех пор, как разрушен наш Храм, к каждому радостному событию еврейской жизни примешиваются печаль и траур, здесь также случилась осечка – в самый последний момент.

Жених, который должен был прибыть в пятницу из Мозыря в Киев, задерживался. Стрелки часов движутся, вот‐вот суббота – а его нет! В те дни в домах еще не было телефонов, и оставалось только гадать, что произошло.

Родители отца, дедушка реб Хаим‐Даниэль и бабушка Малия, прибыли в четверг. Тетя Эстер‐Ита явилась в дом реб Яакова еще в воскресенье и вовсю занималась выпечкой и готовкой навстречу радостному событию. Все настроились провести субботу, предше‐ ствовавшую эрусин, в радостной семейной атмосфере – и вот тебе на, жених пропал! Единственным, кто пытался приободрить остальных, оказался дедушка реб Хаим‐Даниэль, который сказал:

Мы видим явный знак, что эта партия – с небес, раз уж сам владыка сил зла ставит такие перед ней препятствия! Но все, с Божьей помощью, благополучно устроится. Так давайте же примем царицу‐субботу с радостью и весельем!

Когда тетя Эстер‐Ита увидела, что невеста печальна и озабочена, она предложила ей выйти после утренней молитвы прогуляться по набережной вдоль Днепра, неподалеку от их дома.

Голубые спокойные воды – это особое, проверенное средство для улучшения настроения, – сказала она.

И поскольку тетя имела познания в Торе и давала уроки по книге «Цэна у‐рэна»(16) окрестным женщинам, она добавила «ученую» причину к обоснованию необходимости той прогулки:

_______________________________________________________________________________________

15 Эрусин – помолвка.

16 «Цэна у‐рэна» – популярный среди еврейских женщин сборник, основу которо‐ го составляет переложение на идиш историй из Пятикнижия.

27

Разве не видим мы в истории нашего народа, что праотцы встречали своих суженых у воды? Так было с Ицхаком и Яаковом, и с нашим учителем Моше.

Тетя, – отвечала ей Бейля, – если бы это был ваш жених, который задерживается и не приходит, я тоже смеялась бы, как вы.

Но тетя взяла ее под руку и направилась с ней в сторону набережной вместе с сестрами Бейли Диной и Лизой – улучшать настроение невесты.

Они шагали вчетвером, взявшись за руки, вдоль Днепра, вглядываясь в его голубые спокойные воды и разглядывая суда, оставлявшие за собой белый пенный след. Простого и грубого вида мужики, выплясывавшие на их палубах, привлекали внимание тети, Дины и Лизы, – но Бейля… Ее взгляд был обращен на что‐то более далекое, чем речные суда.

Скажи мне, тетя, не видишь ли ты там вдали, на причале, молодого человека? – обратилась Бейля к тете. – Уж не Лейба ли  это?

«Человек не видит ничего, кроме того, чем занято его сердце!» так я читала в книгах. Благодаря своему воображению человек может увидеть во всяком встречном того, которого жаждет увидеть! – засмеялась Эстер‐Ита, но все же приложила козырьком руку к глазам и вгляделась.

Чтобы мне так видеть здоровье и счастье – это же действительно Лейба!

Все четверо поспешно направились к причалу – и обнаружили там, к их удивлению и радости, жениха собственной персоной! Он сидел на чемодане, углубившись в книгу, и не заметил их, пока  они не подошли к нему вплотную

Лейба, что с тобой? – закричала ему Эстер‐Ита. – Ты что, раздумал жениться на Бейле? Так имей в виду: она в девицах не засидится!

Встреча с пропавшим женихом была очень волнующей, и Бейля, обычно такая сдержанная, не могла скрыть слез радости.

Оказалось, что на его судне сломался мотор. Прибыв в Киев с опозданием, уже после наступления субботы, он попросил одного нееврея перенести его чемодан на причал, но, поскольку по суб‐

28

ботним законам в этот день нельзя переносить вещи, был вынужден оставаться с этим чемоданом на причале, чтобы сторожить его всю субботу. Как рассказал потом отец, он послал какого‐то мальчишку передать семье, что застрял на причале и не может прийти, но тот подвел его и не исполнил поручение.

Дина осталась сторожить чемодан, а остальные вернулись домой, – и трудно описать радость, охватившую всех при появлении пропавшего жениха на пороге дома! Та субботняя трапеза была самой веселой из всех, какие я пом‐ ню в своей жизни, – говорила моя мама.

Мама – после эрусин

Брак, заключенный на небесах

В летнем месяце тамуз того же 1912 года, через шесть месяцев после эрусин, в Киеве состоялась свадьба моих родителей, и еще очень долго после нее в семье говорили: тот, кто не был на свадьбе Лейбы и Бейли, в жизни своей не видал настоящей свадьбы.

29

Поженившись, молодые перебрались в Мозырь. Отец удачно вел дела, посвящая при этом много времени изучению Торы и помощи другим людям.

Мечта молодой женщины, только что обзаведшейся собственным домом, – украшать и обустраивать его с умом и вкусом, на удивление подруг и знакомых; но у моей мамы были совершенно другие планы. Она увидела в его создании возможность осуществить свою постоянную мечту: свить семейное гнездо, в котором она сможет заниматься тем, к чему стремилась ее душа, – добрыми делами.

На деньги, полученные в качестве свадебных подарков, она накупила лекарств от наиболее распространенных болезней и другие медикаменты. Прошло совсем немного дней, и дом ее превратился в лечебницу, оказывающую первую помощь при простых заболеваниях и травмах. У мамы были общие познания в медицине, и она избавляла многие семьи от необходимости обращаться к врачу. Ее лечебница, которую называли «клиникой Бейли», получила известность в Мозыре и окрестностях; многие получали в ней помощь постоянно.

Супружество моих родителей было счастливым; в их семейной жизни царили гармония и взаимопонимание. Но, увы, недолго продлились дни спокойствия и безмятежности, и после двух лет счастья свалились на них, как и на всех, бедствия Первой мировой войны и последовавших за ней кровавых революционных событий.

30

В переломную эпоху

Революция и гражданская война

1 августа 1914 года Германия объявила войну России; началась Первая мировая война, в которую были втянуты почти все страны Европы, а со временем – и США.

Тяготы военного времени вызвали в России резкий рост настроений, направленных против царского режима. По всем городам начались брожение и массовые беспорядки. Прогнившая и продажная царская власть создала благодатную почву для роста многочисленных оппозиционных, революционных и подпольных организаций и партий.

В феврале 1917 года в России произошла революция; последний русский царь, Николай Второй, отрекся от престола. А осенью того же года власть захватили большевики во главе с Лениным и Троцким; так пришел конец династии Романовых и вообще царской власти, существовавшей в России многие столетия.

Вслед за этим разразилась кровопролитная гражданская война между «красными» и «белыми»; картину дополняли воевавшие со всеми и грабившие население бандиты, составлявшие иногда целые армии. И, как повсюду, где оказываются разрушенными основы закона и власти, главными жертвами кровавой вакханалии становились евреи. В ходе этой страшной войны города множество раз переходили из рук в руки; от закона и порядка не осталось и следа, и обе воюющие стороны вымещали свою злобу на беззащитном еврейском населении.

Большевики исповедовали коммунистическое учение, созданное крещеным евреем Карлом Марксом, ненавидевшим свой народ и веру своих отцов. Для евреев оно означало отказ от своей истории и своего духовного наследия взамен на обещание покончить с антисемитизмом, и это обещание привлекало симпатии многих из них. Немало евреев было на руководящих постах в партийном аппарате и в Красной Армии; при всем этом простым людям часто крепко доставалось в ходе войны и от «красных»…

Но больше всего бедствий принесли евреям «белые» и казаки, чей боевой клич, раздувавший пламя антисемитизма на Украине и в России, был «бей жидов!». Повсеместно лилась еврейская кровь, людей выгоняли из их домов, отбирали имущество…

32

Продолжение следует

От редактора belisrael

Для приобретения книги, цена которой 50 шек., обращаться к рабанит Батье Барг по тел. в Иерусалиме 02-6712518. Все средства от продажи поступают в фонд поддержки школы «Ор Батья»

Опубликовано 26.12.2019  23:13

И. Ганкина о еврейской литературе межвоенного времени (1)

Предлагаем фрагменты из большой статьи минчанки Инессы Ароновны Ганкиной. Полностью материал был опубликован в сборнике «Знакамiтыя мiнчане XIX–XX стст. Мiнск i Мiншчына пасля падзей 1921 года – лёсы людзей i краiны» (издание Польского института в Минске, 2017)

ФЕНОМЕН ЕВРЕЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ БССР 20-30-х ГОДОВ ХХ ВЕКА КАК ОТРАЖЕНИЕ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ СИТУАЦИИ ЭПОХИ

Еврейская литература БССР 1920-30-х годов – яркое, но до сих пор недостаточно осмысленное явление. Ситуация недостаточного осмысления породила многочисленные мифы, вызванные эффектом «аберрации зрения» либо «казуальной атрибуции», когда культурно-исторические феномены оцениваются с позиции сегодняшних культурных или политических задач без учета объективной характеристики эпохи, что зачастую приводит к упрощению и схематизации. Нижеследующий текст – это попытка реконструкции главных узлов и противоречий эпохи посредством анализа еврейской литературы БССР соответствующего периода.

Прежде чем обратиться к послереволюционной эпохе, остановимся на событиях Первой мировой войны. Сразу после объявления войны летом 1914 г. в городах Российской империи проходили многочисленные митинги в поддержку правительства. Не остались в стороне и деятели еврейского либерального движения. На фронтах Первой мировой оказалось немало мобилизованных евреев, и, по воспоминаниям, воевали они ничем не хуже подданных других национальностей. Нетрудно реконструировать их внутренний мир. Мысли о семье и доме, о жене и детях, о том, какое будущее могло ждать вдову и сирот… Весь этот мир простого человека воссоздан в гениальном стихотворении «Штерндл» («Звездочка») Мойше Кульбака, написанном в 1916 г. Оно мгновенно стало народной песней. Лирический герой испытывает сложную гамму чувств – любовь к жене и детям, горькое предчувствие собственной трагической судьбы и слабая надежда на Всевышнего, «Госпада Ласкавага» (пер. А. Ходановича; цит. по сборнику М. Кульбака «Вечна»; Минск: Шах-плюс, 2016). Можно предположить, что в размышлениях солдата-еврея присутствовала особая горечь. Евреи прекрасно осознавали, что их продвижение по службе в российской армии почти невозможно, а вести из дома – из белорусских, украинских, польских и литовских местечек – были безрадостны. Территория нашей страны оказалась в зоне военных действий. Разрушение городов и местечек, принудительная эвакуация коснулись всего населения, однако еврейское население столкнулось к тому же с многочисленными фактами насилия со стороны российских военных как «нелояльный элемент».

Яркое описание страшной судьбы беженцев дает Зелик Аксельрод в цикле «Осень 1915 (Беженцы)». Созданный в 1923–1924 гг., этот цикл наполнен детскими воспоминаниями и яркими экспрессионистскими деталями. Чего стоит красноречивая строка «Лишь остаются конные казаки, Отрубленная голова…» (Следует отметить, что она присутствует в переводе С. Липкина в издании 1937 г., но стыдливо заменена многоточием в переводе Е. Аксельрод в издании 1963 г.).

Эта деталь в подлиннике выглядит так (цит. по сборнику З. Аксельрода «Стихи»; Москва: Советский писатель, 1980):

Blajbn iber nor kazakn rajter

Un an opgehakter kop…

Представляется, что этот цикл – несомненная удача автора. Лишенный «политкорректности» и «фигур умолчания», наполненный яркими деталями, которые невозможно придумать, а можно лишь «достать» из детской памяти, он создает пронзительное ощущение бесконечного народного горя:

Детство мое подгоняли

Пули и поезда

На ранах камней,

на далеком вокзале

Оставил я детство свое навсегда.

(Перевод Е. Аксельрод, цит. по: З. Аксельрод, «Утренний свет»; Москва: Советский писатель, 1963).

Заканчивается цикл клятвой любви к своей стране. В вечном споре о том, кто такие евреи – «безродные космополиты», «вечные изгнанники» или «тутэйшыя» – большинство поколения 1920-30-х позиционирует себя однозначно:

Уста немые, камень в поле,

Сиянье белое в бою,

Вы научили – в скорби, в боли –

Страну любить свою.

(З. Аксельрод, «Стихи»; Москва: Гослитиздат, 1937).

М. Кульбак и З. Аксельрод. Открытки из серии «Знаменитые еврейские писатели Беларуси» (Минск, 2014). Дизайн Р. Циперштейна.

Обретения и потери 20-х годов, или «Новое время – новые песни»

Политические и культурные события Гражданской войны настолько неоднозначны и запутаны, что профессиональные историки разных школ и направлений пока не в состоянии прийти к консенсусу даже по основным политическим фигурам. Красноречивым примером служит деятельность Станислава Булак-Балаховича, которого одни исследователи рассматривают как прогрессивного белорусского национального деятеля, а другие – как организатора массовых изнасилований и убийств еврейского населения. Скорее всего, следует объединить два этих взгляда, отказавшись от очернительства (уж слишком велики цифры жертв, собранные ангажированными следователями в середине 20-х годов) и обеления (дескать, начальник воинского подразделения за «эксцессы» не несет ответственность). Насилия и убийства мирного населения, в том числе и еврейского, на совести и у «белых», и у «красных»…

Некоторое исключение на общем фоне представляли войска кайзеровской Германии. Они, пытаясь сохранить порядок на оккупированной территории, не только проводили систему правоохранительных мероприятий в рамках общей реакционной политики (не исключавшей реквизиции), но и боролись с эпидемией тифа, кормили местное население. (Воспоминания о «культурной немецкой нации» сыграли злую шутку с еврейским населением старших возрастов, в первую очередь Восточной Белоруссии, в 1941 году. Опираясь на собственный жизненный опыт, они не слишком доверяли советской пропаганде о зверствах фашистов. Да и как можно было уследить за кульбитами официальной политики? То боремся с фашизмом в Испании, то проводим совместные парады в Бресте. Голова шла кругом и у более образованных слоев населения. Лишь беженцы из Польши понимали размеры надвигающейся опасности. Но кто их слушал?)

Гражданская война с ее неисчислимыми жертвами закончилась, и на фоне НЭПа была принята Конституция БССР, где впервые в мировой истории было провозглашено равенство языка идиш с языками других наиболее многочисленных национальностей на территории нового государственного образования. Обратимся к тексту документа:

Ст. 20. Для более полного и широкого вовлечения трудящихся национальных меньшинств Белорусской Социалистической Советской Республики в работу экономического и социалистического строительства в местностях, где трудящиеся той или иной национальности составляют большинство населения, организуются Советы, работающие на языке данной национальности, и наиболее полно учитывающие в своей работе национальные особенности.

Ст. 21. За всеми гражданами Белорусской Социалистической Советской Республики признается право свободного пользования родным языком на с’ездах, в суде, управлении и общественной жизни.

Национальным меньшинствам обеспечивается право и реальная возможность обучения в школе на родном языке.

В государственных и общественных учреждениях и организациях Белорусской Социалистической Советской Республики устанавливается полное равноправие белорусского, еврейского, русского и польского языков.

Ст. 22. В виду значительного преобладания в Белорусской Социалистической Советской Республике населения белорусской национальности, белорусский язык избирается, как язык преимущественный для сношения между государственными, профессиональными и общественными учреждениями и организациями.

Эти нормы не были декларативными, они наполнялись реальным содержанием: школьное, а затем и высшее образование на идише, делопроизводство и даже работа почты, съезды и конференции, короче говоря, имело место активное внедрение «жаргона» во все области советской жизни. Следует отметить, что такая работа проходила в русле общей классовой идеологии большевиков и сопровождалась: а) широкой атеистической пропагандой, ограничением, а затем и полным запрещением религиозного воспитания (1921 г. – специальный приказ Наркомпроса о запрещении деятельности хедеров и иешив); б) ограничением прав для целых социальных групп населения, получивших название «лишенцев»; в) негативным отношением к сионизму и языку иврит. Однако для языка идиш наступило золотое время. Ведь на самом верху, в государственном и партийном аппарате БССР, действовали три национальных бюро – белорусское, еврейское и польское, работали национальные секции при ЦИК Всебелорусского съезда Советов, Совете Народных Комиссаров, Наркомпросе и других ведомствах БССР.

Интересно в этой связи провести анализ одного из изданий 1930 г., посвященного антирелигиозной пропаганде среди еврейского населения (Бязносік, К. Д. Антырэлігійная літэратурная кніга для чытаньня. Менск: Цэнтр. выд-ва народаў СССР. Беларус. адз-не, 1930). Хрестоматия содержит выдержки из философских и литературных произведений всех времен и народов. Впечатляет список имен: от Лукреция Кара и Ксенофонта до Гюго и Флобера, от Лафарга – до Гашека, от Эренбурга – до Харика, от Барбюса – до Синклера Льюиса, от Гейне до народных песен. Все эти тексты, хорошо подобранные и переведенные на идиш, должны были произвести (и, видимо, производили) впечатление на массу еврейской молодежи. Меньшинство же, стремившееся сохранить верность религиозной традиции, столкнулось с последовательной системой ограничений и преследований. В ход шли все средства: от раздачи обедов в Йом-Кипур и проверок, празднуют ли новоявленные комсомольцы Пейсах, до судов над раввинами (1925, 1930 гг.) и резниками (1925 г.) Причем последний процесс по «доказательной базе» мог вполне соперничать с «делом Бейлиса», правда, в этом случае роль черносотенцев выполняли деятели Евсекции. В эти, по выражению Анны Ахматовой, еще «вегетарианские» времена, выносились и мягкие приговоры. В Минске 1925 г. выяснилось, что убийства не было, и обвиняемые отделались небольшими сроками (2-3 года), однако осадок в виде пьески М. Шмулевича «Трест резников. Музыкальная сатира в пяти картинах» остался. Эта сатира в полном соответствии с тогдашней пропагандой выводила в карикатурном виде раввинов и канторов, сионистов и резников, спекулянтов и лавочников, одним словом, тех самых «лишенцев» (см.: Скир, А. Я. Еврейская духовная культура в Беларуси. – Мінск: Мастацкая літаратура, 1995. – с. 56-57).

Совсем другой мир предстает перед читателем в шедевре Мойше Кульбака «Зелменяне». Это развернутое на местном минском материале эпическое полотно дает нам целую галерею еврейских образов, в том числе и глубоко религиозных людей, смешных и прекрасных одновременно. Такой подход к описанию уходящего мира был не по душе ретивым критикам от пролетарской культуры, руководителям Евсекции. Особой активностью отличался Хезкель Дунец. Его сугубо классовый, агрессивно наступательный подход к культурным явлениям читается в самих названиях работ: «Против соц.-фашистского Бунда, против идеализации бундизма!», «За магнитобуды литературы» (Минск, 1932) и т. п. Эта позиция не спасла автора от репрессий 1937 года, когда происходил планомерный «отстрел» не только классовых врагов, но и верных ленинцев.

Невзирая на преследования властей, сопротивление советской светской школе продолжалось на протяжении всех 20-х годов. Так, иешива в Витебске в полулегальных условиях просуществовала до зимы 1930 г., когда было арестовано 15 человек – раввинов и жителей города, проявлявших заботу об иешиве. Глава иешивы и некоторые ученики были осуждены на сроки от 3 до 10 лет. К концу 1929 года почти все синагоги в Белоруссии были закрыты (см.: Скир, указ. соч., с. 65-66).

Однако стоит отметить, что активное сопротивление антирелигиозной пропаганде оказывало лишь меньшинство населения. Из рассказов тети мне запомнилось высказывание глубоко религиозного дедушки Лейбы Чунца, связанное с субботой, священным днем отдыха и главным праздником еврейского религиозного календаря. (Известно, что одно время в СССР нерабочие дни не были привязаны к дням недели, а «скользили».) Понимая, что молодому поколению нужно жить и растить детей, он мудро и чуть иронично замечал относительно советских выходных и праздников: «Праздник – не праздник, а дети дома!».

Невозможно сбросить со счетов многочисленные возможности, которые открыла советская власть для еврейской молодежи. Даже дети «лишенцев», а в число последних часто попадали владельцы мелкой лавочки, могли «исправить ситуацию», отправившись в еврейские колхозы в Крым или на стройки первых пятилеток. Трудовой трехлетний стаж рабочего и колхозника давал право на получение высшего образования, а с ним и возможности карьерного роста. История старшего поколения моей семьи прекрасно иллюстрирует этот тезис. Моя мать закончила Сталинградский политехникум и всю жизнь работала на инженерных должностях; ее старший брат, начав трудовой путь в еврейском колхозе в Крыму, стал главным бухгалтером одного из крупнейших заводов Ленинграда; средний – успешно реализовал свой инженерный талант сначала на Сталинградском, а потом на Челябинском тракторном заводе. Однако для полноты картины следует отметить, что третий брат моей матери увлекся идеями сионизма, участвовал в работе молодежной сионистской ячейки в Гомеле, был выслан сначала в Казахстан, а потом (вспомним фразу про «вегетарианские времена») по ходатайству семьи был отправлен в Палестину.

Множество еврейской молодежи по разным причинам не стремилось получить высшее образование, а довольствовалось положением пролетария. Вот как выглядел численный состав рабочих минских предприятий. В 1935 г. на минском заводе им. Ворошилова из 985 человек – 311 евреев, на заводе «Большевик» из 750 рабочих – 400 евреев, на фабрике «Коммунарка» из 1223 рабочих – 436 евреев и т.д. В конце 1937 г. из общего количества заводских рабочих Минска (30 тыс. человек) примерно одну треть составляли евреи (Скир, указ. соч., с. 78).

Молодежь, окончившая советскую школу, читавшая советские газеты и, как любая молодежь, бунтовавшая против старшего поколения, искала выразителей своих идеалов. Она находила их среди молодых авторов, писавших на идише. По-своему самым ярким из них был Изи Харик (1898–1937).

Сама судьба этого человека определила степень включенности в советскую жизнь. Семья сапожника из Зембина вряд ли могла обеспечить своему сыну яркую жизнь. Но 1917 год открыл талантливому юноше новые перспективы. Доброволец Красной Армии, участник боев на территории Беларуси, затем – студент Московского университета и, наконец, блестящая советская карьера – редактор журнала «Штерн», председатель секции еврейских писателей СП БССР, член ЦИК БССР, член-корреспондент АН БССР, член президиума СП СССР и БССР. Позволю себе предположить, что этот «идеальный советский человек» искренне верил в идеалы социализма, а главное – в провозглашаемую и реализуемую в первое десятилетие советской власти национальную политику. Верил настолько, что был готов пожертвовать собой ради этих идеалов. Программное стихотворение Изи Харика «Отсель кричу в грядущие года…» (1925 г.), в котором свое поколение автор сравнивает с кирпичами (и со своеобразными «коммунистическими ангелами»), подтверждает мое предположение:

Мы год от года клали кирпичи,

Самих себя мы клали кирпичами, –

Мечты о крыльях, были горячи,

О крыльях, спорящих с планетными лучами!

(Перевод Д. Бродского, цит. по: Харик, И. «Отсель кричу в грядущие года…». Минск: Четыре четверти, 1998).

Изи Харик не испытывает печали, размышляя о дореволюционном Минске (поэма «Минские болота»), нет и иллюзии собственного счастливого детства:

Шелками не кутано детство мое,

Не ласкано теплой и нежной рукой.

В убогой хибарке,

В округе глухой

Мое началось бытие.

(Перевод Д. Бродского, цит. по указ. соч.)

Изи Харик – «человек будущего», психологический тип пророка, склонный обличать недостатки и звать к недостижимому идеалу. Этот тип личности был подготовлен предыдущей историей еврейской общины в России и востребован в первые послереволюционные годы. Герои поэм Харика – alter ego автора. Эти революционные романтики хорошо известны нам не только по описаниям 1920-30-х годов: достаточно прочесть «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург или «В круге первом» Александра Солженицына, чтобы представить их себе во весь рост. Эпоха революции родила их, и она же их и поглотила. Возможно, ранняя смерть была в каком-то смысле единственным достойным финалом их жизни.

В поэме Харика «Преданность» молодая советская учительница, полная энтузиазма и подлинного горения, становится очередной жертвой, необходимой для скорейшего наступления прекрасного будущего. Интересно отметить, что созданный в 1927 г. текст поэмы предлагает множество решений, ведущих к социальному миру. Это и старый меламед, которого молодая учительница берет в школу сторожем, и родительское собрание в шабат, и забота о здоровье новой учительнице (если уж не уберегли первую). Поэма является достаточно точным портретом времени: миграция евреев в большие города, сексуальная свобода, борьба с еврейской традицией и реакция на эту борьбу разных людей. Так получилось, что учителя советской школы действительно рассматривались руководством БССР как проводники новой советской идеологии. В реальности же бывало по-разному. Некоторые учителя-евреи заменяли советские пропагандистские лозунги сионистскими (и до поры до времени это сходило им с рук), другие – активные проводники политики партии становились «жертвами классовой борьбы», обострившейся в деревне с началом коллективизации.

Сквозная тема поэзии Харика 20-х годов может быть обозначена как антитеза «старое – новое» или «местечко – город». При беглом знакомстве с текстами создается представление о том, что лирический герой безусловно предпочитает последнее первому. Но всё не так просто. В цикле «В твоих хибарках» (1925 г.) настроение автора постоянно меняется в диапазоне от ненависти до любви. Местечко с его улицами и домами, ароматом яблок и медовой свечи – объект амбивалентных эмоциональных переживаний.

Как я хотел, чтобы сгорело ты,

Как пылко я мечтал об этом в детстве

И как храню теперь твои черты,

Как берегу теперь твое наследство

Как вырос я,

как изменилось ты!

(Перевод Д. Бродского, цит. по указ. соч.)

Автор честно признается, что мечтал одеть местечко «в камень и в сталь», а сейчас «впитывает свет и тишь…» в «дорогом местечке». И упоминание Сергея Есенина не как идейного оппонента, а как яркого представителя ностальгического отношения к прошлому – отнюдь не случайная примета времени.

Евреи и земля. Политика царского правительства была направлена на изгнание евреев из сельской местности. С другой стороны, в сионистском дискурсе мечта о Земле Израиля, в том числе, о работе на этой земле, являлась важным элементом. Видимо, учет этих факторов породил несколько направлений советской официальной политики: а) создание еврейских коммун и колхозов в БССР; б) степной Крым как место формирования нового социального слоя «еврея-колхозника»; в) Биробиджан, где на первое место выдвигалась не сельскохозяйственная, а оборонная и идеологическая задача.

Работники еврейского колхоза «Социалистический путь». Фото из журнала «СССР на стройке» 1933 г. (via tut.by)

В этой связи интересно рассмотреть поэму Изи Харика «Хлеб» (1925 г.). Мечта евреев о земле выражена в тексте «Песни бывших лавочников»:

Никогда мы земли не имели.

Никогда бы мы прежде не пели,

Как сегодня за плугом идя. (…)

Только время борьбы и тревоги

Нас лишило привычной дороги

И другие дало нам пути.

(Перевод А. Ревича, цит. по указ. соч.)

Автор не скрывает сложностей работы на земле, подчеркивает страх новоявленных хлеборобов, связанный с капризами погоды. В поэме четко расставлены акценты: в новой жизни нет места старой вере.

«Давным-давно позаросла быльем

Дорога благочестия и веры.

Неверие страшнее, чем чума.

Теперь лишь деды ходят в синагогу,

А дети и отцы сошли с ума.

Что толку проклинать? – не верят в Бога».

(Там же.)

Эти размышления местечковых стариков отражали реальность. Замена синагогального напева звуками гармошки в клубе – магистральная линия советской власти.

(окончание следует)

Опубликовано 04.05.2018  12:00

Владимир Лякин. Час нашей истории

Все регионы Беларуси имеют свои, в чем-то отличные от других, природные условия, исторические судьбы и людские сообщества. Наш Калинковичский район выделяется среди других своей мягкой, завораживающей красотой городских, сельских и природных ландшафтов, что отражена и в душах живущих здесь людей. С вершины Юровичского моренного холма смотрят на нас бесстрастным взором двадцать шесть тысячелетий – таков возраст обнаруженной тут стоянки первобытного человека. Современные технологии, спутниковые карты позволяют нам подняться еще выше и окинуть одним взором всю территорию нашего района. Это ровная, низменная, на юге местами холмистая равнина в 2744 кв. километров. Половина – сосновый, еловый и лиственный леса, остальное – под сельхозугодьями, выпасами и торфяниками. Несколько бегущих к Припяти речек, голубые чаши озер и водохранилищ, пересекающиеся линии железнодорожных и автомагистралей, сеть местных дорог. Здесь расположен 1 город, 1 горпоселок, 20 агрогородков и 109 более мелких населенных пунктов, в которых сейчас проживают 62,4 тысячи человек.

К сожалению, еще не изобретена «машина времени», которая явила бы нам эту картину с высоты в историческом развитии, но это вполне по силам человеческому воображению. Представим себе, что 26000 лет пробегут перед нашим взором ровно за один час, 60 минут, 3600 секунд. Для наглядности разделим этот час на четыре неравные части. Первая, 57 минут, охватывает 14 тысячелетий; вторая (она же 58-я минута) – еще 10 тысячелетий; третья (59-я минута) – два тысячелетия новой эры, четвертая, заключительная минута – 1900–2015 годы. Итак, словно по взмаху волшебной палочки, картина внизу вдруг резко меняется: ландшафт средней полосы на заполярную тундру. Продуваемая студеными ветрами, скованная вечной мерзлотой земля покрыта сплошным ковром из лишайника, мха и невысоких трав. Кое-где в речных долинах растут карликовые березы, ольха, можжевельник. Птиц немного – в основном полярная сова и белая куропатка, зато реки и озера переполнены омулем, ряпушкой, нельмой и другими ценными видами рыб. На бескрайних просторах бродят стада северных оленей, на которых охотятся волки и медведи. Тут же множество более мелких зверей – лисы, песцы, зайцы. Самые значительные представители этого животного мира – шерстистый носорог и мамонт. Но и на них есть охотники – первобытные люди, кроманьонцы, небольшая группа которых, всего 15-20 человек, появилась тогда на юге нынешнего Калинковичского района.

Проходит минута, вторая, третья… двадцатая – вид все тот же. Но вот на 25-й минуте (18 тыс. лет до н.э.) с севера в очередной раз наползает громадный, толщиной в 1,5-2 км ледник, и до 32-й минуты (16 тыс. лет до н.э.) всё вокруг погружается в белое, мертвящее безмолвие. Затем вечная зима начинает медленно отступать и к 50-й минуте (11,5 тыс. лет до н.э.) всё опять вернулось к первоначальному виду. Потепление продолжается, и на исходе 58-й минуты (10 тыс. лет до н.э.) лес становится выше, отвоевывает у тундры значительные территории. На лугах и в лесах северных оленей сменяют зубры, лоси, дикие лошади, козы, кабаны, рыси, водки, белки и соболя. За ними на эту землю вернулся и человек. В 57 минут 10 секунд (ок. 8300 г. до н.э.) климат сменился полностью, стал сравнительно теплым и влажным. В южной части, примерно на трети территории района, заплескалось «Геродотово море», названное так по имени впервые упомянувшего его древнегреческого историка Геродота (ок. 484 – ок. 425 гг. до н. э.). В сущности это громадное, занимающее всю Припятскую долину, мелкое пресноводное озеро. Остальная территория сплошь покрыта болотами и вековыми пущами, сквозь которые струятся многочисленные реки, речушки и ручьи, наполненные всевозможной рыбой, включая осетров. Везде множество водоплавающей птицы, выдр и бобров. Время 57 минут 18 секунд (7 тыс. лет до н.э.): новопоселенцы, примерно 100-150 человек, вооруженные луком и стрелами, уже приручившие собаку и овладевшие навыками рыболовства, создают здесь несколько первых поселений на берегах рек.

Сорок пятая секунда (начало «бронзового века», ок. 2,5 тыс. лет до н.э.) являет нам здесь уже как минимум шесть небольших постоянных селений т.н. «днепро-донецкой неолитической культуры», с клочками обработанной земли и загонами для одомашненного скота. Примерно на 53-й секунде (начало «железного века», ок. 800 г. до н.э.) к этим маленьким поселкам прибавляются еще два десятка городищ, обнесенных рвами и частоколами. Главным занятием их жителей, наряду с рыболовством, охотой и разведением скота, теперь становится подсечное земледелие. Поля возле селений увеличиваются до нескольких гектаров, еды становится больше, соответственно, растет и население. В год, когда на окраине Римской империи, в Палестине, родился Сын Божий, и начался отсчет новой эры, хозяевами нынешней калинковичской земли были представители финно-угорской племенной группы, несколько сотен мужчин, женщин и детей.

Даже в этом, предельно насыщенном влагой природном уголке, время от времени, в особо засушливые годы, случались страшные, подобные извержению вулканов, пожары. Порохом вспыхивали огромные торфяники, с ревом и свистом катился по верхушкам деревьев огненный вал, от которого в ужасе бежало все живое. Но в самом начале 59-й минуты (2 век н.э.) здесь полыхнул уже не природный, а рукотворный пожар. Его устроили германские племена готов, которые, дав толчок известному в истории «великому переселению народов», двигались речными путями из Скандинавии к Черному морю, оставляя за собой пожарища и развалины. На 7-й секунде этой минуты (середина 1 века н.э.) с юга, спасаясь от нахлынувших из Азии кочевых орд гуннов и аваров, сюда, в заболоченные, труднодоступные места начали переселяться славяне. В течение двух-трех последующих веков северный берег Припяти заняло племя дреговичей, частично оттеснив, частично ассимилировав древних балтов. Это уже наши прямые предки, и насчитывалось их к концу 10-го века, времени принятия христианства и включения этой территории в состав государственного образования (Киевской Руси), около тысячи человек.

Близится к концу условный «час истории», а наша письменная история только начинается. 59 минут 17 секунд (1100 год): заметно ширится вырубка лесов под новые поля и огороды, население осваивает не только речные долины, но и междуречья. В сумрачных чащах, где раньше пролегали только звериные тропы, появляются первые, едва приметные, проселочные дороги, мостки через ручьи и гати на болотах. Содействует человеку и сама природа – Геродотово море постепенно отступает, мелеет, дробится на отдельные части, что со временем превращаются в гигантские торфяные болота. Но по-прежнему, при весенних и осенних паводках от четверти до трети обозримой территории скрывается под водой, над ее гладью здесь и там возвышаются поросшие лесом, обитаемые острова и островки. Добраться сюда чужакам непросто, разве только жарким летом, когда подсохнут болота, или по льду скованных сильным морозом рек. Что и сделали на 20-й секунде предпоследней минуты (зима 1241 г.) татарские отряды хана Батыя. Великий стон и плач стоял тогда над нашей землей, кочевники истребили и увели в плен около тысячи человек, примерно половину всего населения.

Затем, но уже с севера, сюда пришли дружины литовских князей, и на 23-й секунде 59-й минуты нашего путешествия по времени (1341 г.) калинковичская земля вошла в состав Великого Княжества Литовского. В 15 веке тут было свое, входившее в ВКЛ на федеративной основе, Мозырское наместничество. Жизнь наладилась, подсечное земледелие сменилось более эффективным пашенным, численность населения быстро восстановилась, а столетие спустя даже утроилась. Относительно спокойный период продлился, однако, недолго; на 27-29 секундах (1480–1534 гг.) вновь потянуло дымом, заполыхали пожары. Крымские татары, жившие грабежом и работорговлей, наведывались сюда едва ли не каждый год, сжигая и разоряя деревни, уводя пленных, отчего население вновь уменьшилось на треть. Разорительные набеги прекратились лишь к середине 16 века, и тогда же, в 1552 году, было составлено первое подробное описание земель Мозырской волости Киевского воеводства, куда входила и нынешняя территория Калинковичского района. Здесь в 24-х селах и деревнях насчитывалось 317 дворов, проживали 2,2 тысячи человек.

Пять лет спустя, в 1557 году, в государстве началась т.н. «волочная» реформа, по которой крестьянская семья получала во владение 30 моргов (21,4 га) пахотной земли и сенокоса, платила за это налог и выполняла различные повинности. Некоторые селения, расположенные на более плодородных землях и торговых путях, стали быстро расти, увеличиваясь до 30-50 дворов. Повсеместно в лесах стали появляться новые «ляда» – вырубленные и раскорчеванные под пашню участки. Возле новоявленных шляхетских фольварков обработанные поля составляли уже 200-30 гектаров. С севера на юг по лесам и болотным островкам тут протянулся «Константинопольский шлях», первая сухопутная дорога государственного значения. В 1569 году Мозырская волость была переименована в повет и была включена в состав Минского воеводства. Но «золотой век» длился тут, к сожалению, опять недолго, и уже на 39-й секунде (середина 17 века) прервался новой полосой ожесточенных войн между Речью Посполитой (конфедерация Польши и ВКЛ) и Московией. Их последствия были для калинковичской земли поистине катастрофическими. Обратились в пепел все поселения (некоторые уже не возродились), половина пашни заросла кустарником и лесом, население (около 8 тысяч человек в 1640 г.) за три кровавых десятилетия сократилось почти втрое.

Словно опомнившись, История отмеряла измученному краю два века более спокойной жизни, что позволило залечить тяжкие раны, восстановить и приумножить народное благосостояние. Тогда же, во второй половине 17 века, местный землевладелец шляхтич Оскерко разрешил поселиться в Калинковичах и окрестных селениях нескольким десяткам еврейских семей, бежавших с Украины от ужасов войны. Со временем община разрослась, стала весьма влиятельной, немало поспособствовав экономическому и культурному развитию региона. Это время, сравнительно жаркое и сухое, вызывавшее в иных местах голод и пожары, ознаменовалось здесь дальнейшим усыханием безбрежных болот и окончательным исчезновением с земной поверхности и карт «моря Геродота». На его былом берегу к 47-й секунде (середина 18 в.) взнеслась к небу каменная громада Юровичского храма, а видневшиеся рядом и далее к северу отдельные небольшие участки обработанной земли стали соединяться в более обширные массивы сельскохозяйственных угодий. В 1793 году, после второго раздела Речи Посполитой, наши земли вошли в состав Российской империи как Мозырский повет Минского наместничества. Тут сразу же появились царские переписчики, зафиксировавшие наличие на калинковичской земле 67 населенных пунктов (местечек, фольварков, сел, деревень) общим числом в 1837 дворов, где проживали 12,9 тыс. человек. В 1796 году Каленковичи с окрестными селениями были переданы из Мозырского в Речицкий повет новообразованной Минской губернии. Война с Наполеоном лишь слегка опалила северный край этой стратегически важной территории, дав при этом толчок дальнейшему развитию ее дорожно-транспортной сети и экономики.

До завершения 59-й минуты нашего путешествия во времени осталось лишь 3 секунды (1873 г.), и вот здесь появляется знаменитая «мелиоративная экспедиция» генерала И. И. Жилинского. Всего за пять лет ландшафт видимо преобразился: были прорыты многочисленные каналы и дренажные канавы, превратившие немалую часть громадных болотных массивов в сенокосные луга, а подмоклые «неудобные» земли – в хорошие пахотные. Значительно выросли урожайность зерновых и поголовье скота, благосостояние людей. С 1864 года Калинковичи входили в состав Автюцевичской, а с 1889 года в состав Дудичской волостей Речицкого уезда. Уже в самом конце этой предпоследней минуты видим, как на нашей земле сверкнула стальная полоса железной дороги, по ней в клубах дыма помчались первые паровозы, в локомотивном депо зажглись первые электролампочки. Общероссийская перепись 1897 года показала тут наличие уже 103-х населенных пунктов, где проживали 34568 человек.

Идет последняя минута нашего путешествия по времени. На 2-6 секундах (1906–1914 годы) наблюдаем резкое, почти двукратное увеличение населенных пунктов в районе – за счет расселения крестьян на хутора в ходе «столыпинской» земельной реформы. Потом, на 7-10 секундах, полыхнуло зарево Первой мировой и Гражданской войн. Вновь смерть, кровь и пожарища, но вместе с тем – прокладка второй, в меридиональном направлении, железнодорожной магистрали, дальнейшее развитие промышленности и даже рост населения, в основном за счет беженцев из западных губерний. В мае 1923 года на месте упраздненных Автюцевичской и Дудичской волостей была образована Калинковичская. В марте 1924 года она была передана из Речицкого уезда Гомельской области РСФСР в Мозырский уезд БССР, а 17 июля того же года переименована в район в составе Мозырского округа. Районный центр – местечко Калинковичи – в июле 1925 года обрел городской статус. Тогда на территории района было 259 населенных пунктов и 58,7 тыс. жителей. На 19-й секунде (1938-1939 годы) с карты Калинковичского района разом исчезают три четверти хуторов, а уцелевшие пополняют список деревень. Район был временно упразднен и вновь восстановлен, на этот раз в составе Полесской области БССР. Затем – Великая Отечественная война, забравшая жизни более двадцати тысяч советских воинов (местных уроженцев и других, сражавшихся на этой земле); еще несколько тысяч мирных жителей погибли от рук оккупантов.

Тридцатая секунда (вторая половина 1950-х – 1960-е годы) являет начало последней, самой мощной и продолжительной во времени кампании по мелиорации земель и осушению болот. Она гораздо сильнее, чем все предыдущие, изменила (во многих местах до неузнаваемости) ландшафт и природу нашего края. Там, где ранее на многие километры тянулись болота и торфяники, появились новые сельскохозяйственные угодья. На территории района пролегли две международные автострады, все населенные пункты связали хорошие асфальтовые дороги. В 1954 году Полесская область была ликвидирована, а наш район передан в состав Гомельской области. Затем из упраздненных Василевичского и Домановичского районов сюда были переданы территории 1 горпоселкового и 11 сельских Советов. Население Калинковичского района выросло в 1985 году до рекордной цифры в 79,9 тыс. человек.

А на следующий год случилась Чернобыльская катастрофа, и более половины населенных пунктов района оказались в зоне радиационного заражения. В наши дни начинают уже сказываться и пагубные последствия бездумной повальной мелиорации. Болота, что справедливо называют «легкими Земли», частично сохранились лишь в западной и восточной частях района. Грустно смотреть, как весной, когда из теплых краев к нам возвращаются перелетные птицы, их стаи долго кружатся над новыми сельхозугодьями. Это заложенная природой генетическая память вот уже несколько десятилетий подряд заставляет их безуспешно искать место рождения и гнездования своих предыдущих поколений – бескрайние просторы на берегу «моря Геродота»…

Прав был древнегреческий философ Платон (428–347 годы до н. э.), сказавший когда-то: «Время уносит все: меняется имя, и наружность, и характер, и судьба». Не скрою: с годами чувство глубокой привязанности к родной земле дополняется и ощущением тревоги за ее будущее. Хватит ли нынешнему и будущим поколениям живущих здесь людей благородства и здравомыслия – сберечь свои память, язык, культуру, да и сам этот «калиновый уголок» Полесья? Найдутся ли среди них готовые бороться, пожертвовать карьерой, личным благополучием и покоем ради того, что принадлежит всем? Время покажет, но верю, что так и будет.

В. А. Лякин, краевед

Стоянка первобытного человека в Юровичах

Калинковичи на дорожной карте начала 19 века

Калинковичи, 1904 год

7 ноября 1925 г. в Калинковичах

9 мая 1975 г. в Калинковичах

Калинковичи сегодня

Опубликовано 09.11.2017  22:28

Жизнь как чудо. Шимон Грингауз (1)

«Творческая бригада» нашего сайта встретилaсь с Шимоном Грингаузом и его женой в их уютной квартире, на улочке Билу в самом центре Петах-Тиквы. Это было в конце июня; прошёл уже месяц, но я до сих пор не могу вполне придти в себя от рассказанного собеседником. Об ужасах оккупации он говорил довольно спокойным тоном, о том, как много раз едва спасался от гибели – тоже.

Вот эта улица, вот этот дом…

Поразительно всё же, какие зигзаги выписывает жизнь. Мальчик, выбравшийся из-под трупов, чуть не умерший от холода, а затем от гангрены, так много вложил в свое образование и так прочно встал на ноги, что через 18 лет после переезда в Израиль был назначен директором одной из ведущих школ страны. Эхуд Барак, Биньямин Нетаньягу, Реувен Ривлин считали (и, я уверен, считают) почетным быть рядом с ним. И как здорово, что рядом с Шимоном оказалась верная спутница жизни, акушерка Ализа (Лиза), уроженка Литвы.

  

Они давно отпраздновали «золотую свадьбу». У них трое детей – сыновья Таль и Нир, дочь Нурит – и семеро внуков, все, судя по рассказам и фотографиям, прекрасно устроены. Ещё один сын, Гиль, умер в молодом возрасте, в память о нём супруги Грингаузы учредили фонд и награждают достойных людей. Школа «Амаль» тоже успешна, хотя за 20 лет директорства Шимона бывало всякое (родители трижды подавали на него в суд из-за несчастных случаев с учениками, но всё оканчивалось благополучно, иначе вряд ли бывший директор получил бы в 2017 г. награду-статуэтку от президента Израиля).

На рубеже веков о Шимоне Грингаузе подготовлен ивритский документальный фильм «Сёма, визит в Беларусь»; его делали как в Петах-Тикве, так и в Красном Молодечненского района, в тех местах на Вилейщине, где воевал партизанский отряд героя. По окончании съёмок отснятый материал пришлось показать белорусским властям – претензий вроде не было. Книга о Шимоне называется «Учитель на всю жизнь», она вышла в Израиле восемь лет назад небольшим тиражом, переиздавалась в 2012 г. Из неё взяты некоторые снимки для нашего материала.

 

В середине-конце 1940-х годов Шимон учился в белорусской школе, где русский изучался лишь как предмет. Израильский педагог до сих пор читает по-белорусски, кое-что помнит из творчества Якуба Коласа и Янки Купалы, вставляет в речь слова вроде «каваль» и «падлога». В отличие от многих ватиков (давно приехавших в Израиль), он говорит по-русски почти без акцента. Лишь изредка я или редактор belisrael.info подсказывали, как перевести на русский то или иное ивритское слово.

Здесь я умолкаю и даю слово уроженцу Красного с его КРАСНОречивой биографией.

В. Рубинчик

* * *

Меня зовут Шимон, при рождении записали как Шмарьягу, но в России, Беларуси меня называли Семён. Отец – Иекутиэль, российский вариант этого имени – Кушель, и меня называли Семён Кушелевич.

Родился я в 1930 году (хотя в свидетельстве о рождении записан 1932-й) в местечке Красное, тогда это была Польша. В местечке очень много было евреев, и среди них были очень богатые. Они владели магазинами, всякими предприятиями и заводами, которые обслуживали десятки тысяч людей. Мы были не самые богатые, не самая верхушка, но тоже в материальном смысле жили неплохо.

Наш дом находился в центре местечка, при нём имелось много земли, построек, разные усадьбы. Был большой погреб, куда зимой привозили метровые куски льда, и там, как в холодильнике, продукты хранились целый год. У отца, бывшего офицера польской армии, был большой магазин напитков, но так как в стране был антисемитизм, официально не давали ему заниматься бизнесом, и магазин был записан на польского офицера, его друга. Кроме того, отец покупал много гектаров леса, что стоял в болотах, и зимой по заказу отца рубили эти деревья, затем эшелонами перевозили в Западную Европу.

Отец был умеренно религиозный. У него были люди, которые привозили с болот и рек множество раков, и я до сих пор помню, как нужно их держать, чтобы они не укусили. Раков складывали в коробки с мохом – и перевозили тысячами, десятками тысяч в Западную Европу (обычно в Германию, Францию). Были раки обыкновенные – коричневые – а были синие, которые считались «аристократией» среди раков.

  

Родители Шимона Грингауза

Маму мою звали Роза. У меня были старшие брат и сестра, их звали Мендл и Геня. Они входили в еврейские молодежные организации. Некоторые активисты собирались в Палестину. Я помню, что отец всегда смеялся и говорил им: «Куда вы хотите ехать, на эти болота, пески. Здесь у нас в Польше хорошая жизнь».

Родственники матери

В нашем доме соблюдался кашрут, на каждую вещь у нас в доме читалась какая-нибудь молитва. «Ата бахартану миколь гаамим, Шма Исраэль, Адонай Элогейну, Адонай Эхад». И чувствовали мы себя уверенно, жизнь была хорошая. У нас работали нянька, повариха, много людей. Но в середине 1930-х годов (35-й или 36-й) премьер-министром Польши вместо Пилсудского стал Рыдз-Смиглы, человек, склонный к антисемитским взглядам. Уже чувствовалось влияние Германии, где Гитлер пришел к власти. И в Польше начали бросать камни в окна еврейских магазинов, выставлять лозунги «Не покупайте у евреев». Государство перестало заказывать у евреев, жизнь совершенно изменилась, стала много хуже. Я помню самое главное, из-за чего волновался отец: мои брат и сестра должны были начать учебу в университете, а туда почти перестали принимать евреев. К ним на экзаменах придирались, задавали более тяжелые, «наглые» вопросы. А кого все-таки принимали в университет, те должны были сидеть за особыми перегородками.

И вот 1939 год, пакт Риббентропа и Молотова, Советский Союз и Германия разделили Польшу. К нам пришел Советский Союз, и большинство людей приняли его очень хорошо. Правда, крупные предприятия все были конфискованы в пользу государства, но мой отец получил какую-то должность… Для молодежи открылось много перспектив в Советском Союзе. И я помню, что мой брат был в авиационном кружке, сделал какой-то проект крыла самолета, и послал его в институт Баумана в Москве. Там это очень хорошо восприняли, пригласили его учиться. Но он не успел, 22 июня 1941 года напала Германия.

Еще я помню, что брат мой был «левый», а сестра – «правая», принадлежала к Бейтару. Бейтаровцы ходили в черных рубашках с золотыми пуговицами, внешне чем-то напоминая гестаповцев. И вот мой брат, хотя и любил сестру, ночью вставал и срезал эти пуговицы. Утром отец должен был их мирить.

 

Брат Мендл и сестра Геня

Летом 1941 года десятки тысяч, а может и сотни тысяч русских солдат попали в плен. Красная Армия потеряла всякую координацию, и через пару дней германская армия овладела нашим местечком. Об этом грустно говорить, но я видел, что самые богатые евреи надели галстуки, особые праздничные одежды и почтительно встречали германскую армию. Они помнили Германию Первой мировой войны, когда фронт проходил недалеко от нас. Помнили, что немцы – люди культурные, у них договор – это договор, и евреи с ними торговали. В то время евреи продавали товары и русской армии, и немецкой, и некоторые очень разбогатели на этом.

Но в 1941 году через пару дней всё изменилось. Появились указы, распоряжения – «это нельзя», «то нельзя», и одно наказание за все нарушения – смерть. Нельзя было евреям ходить по тротуарам, только в группах, потому что евреев нацисты не считали за людей, мы для них были как животные, которые приносят только болезни и заразу.

В Красном был военный городок, еще от польской армии, и немцы сделали там большую базу, откуда выдавали оружие и обмундирование на фронт с Россией. Им нужны были рабочие руки, поэтому они взяли нас на работу. Мне было 11 лет, но взяли и меня. Каждый из нас получил бумажку, удостоверение «для жизни». Считалось, что, раз мы работаем, то нужны немцам, и они нас оставят в живых. И мы утром большой группой по шоссе ходили на работу под конвоем немецких полицейских, они нас били. И у нас был такой кузнец – большой, сильный человек, и все его боялись. Он не понимал, как это ему не разрешают идти, где он хочет, и упорно шел по тротуару. Сначала немцы тоже боялись его, но через пару дней они остановили нас, остановили его – где-то 10 полицаев, в том числе и местные… И начали стрелять в него – в ноги, в тело – пока не убили. Это была первая жертва в нашем местечке.

Вообще, жизнь евреев повисла на волоске. Расстрелы, убийства стали ежедневным событием. Я помню, что евреи утром шли молиться в талитах, и немцы их останавливали. Ставили на колени и говорили: «Молитесь Богу и просите прощение за те преступления, что вы сделали против немецкого народа». Один немец, в белых перчатках, вынул наган и убил еврея. Но кровь убитого забрызгала убийце сапоги, так он очень рассердился и покончил со всеми, всех расстрелял.

Нам рассказывали, что было здание полиции, а в нем большой зал. На стене полицейские всякий раз, когда убивали еврея, писали «V». Вскоре на стене уже не осталось места, где поставить этот знак. И они устраивали попойки – пили водку, курили полученные сигары, ели колбасу. Рассказывали нам, что там был один полицейский офицер, он утром вставал и входил в этот зал, говоря: «Я голодный, я сегодня еще не убил жида».

Через какое-то время вывели нас всех на площадь и разделили на две группы. Так немцы по-своему решили проблему, кто «левый», а кто «правый». В одну группу попали более здоровые мужчины и женщины, а в другую – больные, дети, которые выглядели не совсем здоровыми, старики… Я тоже с моей бабушкой Алтэ попал в эту группу. Бабушка поняла, что надвигается что-то плохое, и толкнула меня в другую группу, молодых и здоровых. Я больше не видел бабушку, не видел своих друзей… Нам рассказали потом, что их всех отвели в лес, и там была большая яма, длинный ров. Их даже не расстреливали, засыпали песком. Земля дышала много часов, пока все не умерли. Это было примерно в августе – сентябре 1941 года.

Началась осень, и нас отвели в гетто – конвоиры были с собаками, с оружием в руках, били евреев. Нас поселили в одном районе около речки, где 20-30 домов. В каждом из домов был «зал», так его разделили на четыре части, и в каждой части жила семья. Без туалетов, воды… Начались болезни, прежде всего тиф. Температура у больных доходила до 42-43 градусов, половина умирала. Прямо на улочках гетто лежало много жертв. Были группы евреев, которые собирали их и отвозили на кладбище. Нам нельзя было попросить привезти лекарства. Если бы немцы узнали, то они бы сразу уничтожили гетто.

Гетто было огорожено, но иногда можно было выйти. Если еврея ловили без нашивки, то его ждала смерть. Не помню точно, что мы носили, полоску или звезду (кажется, все-таки звезду), но каждый еврей должен был ходить с нашивкой.

Выбрали юденрат, и во главе его был человек довольно толковый. Каждую неделю должны были сдавать контрибуцию – собирали ценные вещи и сдавали немцам за «преступления», которые еврейский народ сделал против германского народа. И в одну неделю глава юденрата не успел собрать контрибуцию. Немцы – офицеры, в белых перчатках, с револьверами в руках – ворвались в гетто, согнали нас и требовали от него, чтобы он дал список 10 людей на расстрел. И он отказался дать им этот список. Его поставили на колени, и офицер в белых перчатках выстрелил сзади… Главу юденрата звали Шабтай Арлюк, он был часовым мастером.

Была в гетто и еврейская полиция, сначала в нее входили более-менее порядочные люди. Но, когда расстреляли Арлюка, то указали на 10 человек – и их тоже расстреляли. Всех в затылок, сзади… Тоже в белых перчатках, из револьверов. И ушли. И мы тоже ушли. Группа евреев, которые провожали погибших, взяли их на кладбище и похоронили. Через какое-то время в одном сарае, когда-то принадлежавшем евреям (не в гетто), где стояли немецкие лошади, одна лошадь упала в яму и сломала ноги. Немцы обвинили евреев, что это произошло из-за них, опять ворвались в гетто, собрали людей, и мой отец там был, и дядя. Немцы указали на 10 человек, чтобы те сделали по 10 шагов вперед, и опять расстреляли всех. Это было зимой, в феврале 1942 года, на морозе минус 30. Отец мой, когда упал, то потянул меня, и я тоже упал. Он лежал сверху, его кровь текла на меня. Мне показалось, что я уже убит; я только подумал, где я – в раю или в аду – и потерял сознание.

Когда немцы ушли, то группа евреев из похоронной команды положила тела на санки и повезла нас на кладбище. Наверное, я очухался и подвинул ногу. Тот еврей, который вез санки, обратил на это внимание и снял меня. Так я опять остался жив, иначе бы меня похоронили.

Я вернулся в гетто. Жил тогда с матерью, братом и сестрой. Не было продуктов. Мать взяла меня, мы вышли из гетто, хотя это было смертельно опасно. Мы пошли к нашей соседке, которую помнили, попросить еды. Она дала, но в это время вошел в двор немецкий офицер. Он увидел нас, поставил к стенке, вынул револьвер – я до сегодняшнего дня вижу этот револьвер, как он направлен к моему лбу – и хотел расстрелять. А эта женщина побежала домой, принесла ему много колбасы, водки. Упала на колени, стала целовать его сапоги, говорила, что просит его, чтобы он нас отпустил – она не хочет, чтобы на ее стене и на дворе была еврейская кровь. И он нас побил – очень крепко – и приказал вернуться в гетто. Так мы опять остались живы.

(записал В. Р.; продолжение следует)

Опубликовано 27.07.2017  22:08

***

Из комментов в фейсбуке:

Ala Sidarovič  

Захапляе настаўніцтва сп. Шымона па вайне ў вясковых школах на Маладзечаншчыне. Чула аб тым ад красненскай жанчыны.
Raisa Vald Трогательно

Сергей Харитон · 

Приезжал он к моему отцу в Красное лет 5 назад

Жыццё музыкаў Камінскіх (ІІ)

Дзмітрый Камінскі

ПРА МАЙГО БАЦЬКУ І СЯБЕ. УСПАМІНЫ ПРА НАЙЛЕПШАГА ЧАЛАВЕКА Ў МАІМ ЖЫЦЦІ

(працяг; пачатак тут)

Пасля заканчэння кансерваторыі

Заканчэнне Пецярбургскай кансерваторыі ў бацькі прайшло бліскуча! Выдатная ігра на акце канцэрта Бетховена з кансерваторскім аркестрам, потым – прысваенне срэбранага медаля і звання «вольнага мастака». Бацька атрымліваў дзве стыпендыі: адну ад барона Гарацыя Еўзелевіча Гінцбурга (адзінага яўрэя пры двары Мікалая ІІ; бацька Г. Гінзбурга нарадзіўся ў Віцебску), другую – як выдатнік кансерваторыі. Апрача таго, «камер-фрэйліна» пры старой імператрыцы (Аляксандры Фёдараўне) Ганна Вырубава старалася выклапатаць яму камандзіроўку ў Прагу да Отакара Шэўчыка, педагога з сусветным імем, для далейшага дасканалення. Аднак, паводле слоў бацькі, ён адмовіўся праз матэрыяльны стан (вялікая бацькоўская сям’я мела патрэбу ў падтрымцы). Дый характар майго бацькі – багема! Ён быў вялікі аматар уцех, «знакамітасць» у кансерваторыі па гэтай частцы!.. Нават барон Гінцбург, робячы майму бацьку вымову за «паводзіны», казаў так: «Вы паводзіце сябе непрыстойна для яўрэя! Такія паводзіны пасавалі б вулічнаму хулігану, але не Вам. Спадзяюся, гэта больш ніколі не паўторыцца!»

На выпускны экзамен, і асабліва на «акт» у Пецярбургскую кансерваторыю (як і ў Маскоўскую), з’язджаліся музычныя прадпрымальнікі з усёй імперыі, было так і ў 1903 годзе. Бацьку слухаў дырыжор Цярэнцьеў з Севастопаля і запрасіў яго ў свой аркестр у якасці канцэртмайстра (бацьку тады яшчэ толькі ішоў 21-ы год). Бацька быў вельмі ўсцешаны гэтым запрашэннем; ён думаў, галоўным чынам, пра тое, як сядзе ў купэ першага класа цягніка «Пецярбург–Севастопаль», больш яго нічога не цікавіла! Мінула лета, на восень і зіму бацька падпісаў кантракт на педагагічную работу ў Стаўрапалі на Каўказе, і 1904 год ён прабавіў там. Гэтая паездка ў Стаўрапаль была фатальнай памылкай, трэба было вяртацца ў Пецярбург! У кансерваторыю, дзе яго доўга памяталі і калегі, і прафесура. Паездка ж у Стаўрапаль паклала пачатак жыццю ў правінцыі, а правінцыя для сапраўднага артыста вельмі небяспечная. Публіка там пераважна «ўсёедная», і ў артыста, які ўжо заняў высокае становішча, няма стымулу расці далей.

У Стаўрапалі бацька сустрэў Ганну Яўгенаўну Красовіч (дваранскага саслоўя), якая стала яго жонкай і маёй маці. Пры ўсёй сваёй натуры, якая імкнулася да «прыгожага жыцця», бацька быў далікатны і не карыстаўся даходамі з жончыных маёнткаў, утрымліваў сям’ю самастойна. Ну, а пасля ракавога 1917 года так ці іначай трэба было разлічваць на сябе самога. Ауэр (які з’ехаў ад бальшавікоў у Амерыку ў 1918 годзе) яшчэ ў 1906-м казаў маёй маме, падмацоўваючы словы жэстамі рук: «У Вашага мужа вось такі таленцішча, але вось такусенькі розум!» І праўда, бацька быў зусім непрактычны. Ён ужо больш і не бачыў Пецярбурга, акрамя як у 1917 годзе, калі прабавіў там некалькі дзён.

Аднойчы ў Кіславодску, дзе мы з ім разам адпачывалі, бацька далучыўся да музыкаў аркестра Ленінградскай філармоніі, які гастраляваў у горадзе. Разгаварыўшыся, бацька спытаўся ў аднаго з музыкаў: «Ну, як цяпер жыве Пецярбург?» Той яму адказаў: «Пецярбург ужо даўно жыве як Ленінград». Была гэтая гутарка ў 1948 годзе. Тады мне стала шкада жыцця майго бацькі. Не ўдалося яно яму!

Пра сябе

Нарадзіўся я 4 жніўня (паводле старога стылю) 1906 года ў горадзе Екацярынаславе (Днепрапятроўску). З ранняга дзяцінства я быў аточаны вялікай увагай і агромністай любоўю «надзвычайнага дабрака», майго бацькі, а таксама маёй мілай маці. З задавальненнем і глыбокім сумам успамінаю я сваё дзяцінства. Бадай, самым прыемным успамінам было наша жыццё ў горадзе Растове-на-Доне, дзе мы пражылі з 1921-га па 1933 год. Гэтыя ўласцівасці душы – марыць і тужыць па мінулым – выхавалі ў мяне «скрайні» сентыменталізм. З дзяцінства я не мог абыякава бачыць ад’язджаючы цягнік, адразу пачынаў «усхліпваць»! Мне здавалася, што я кагосьці выпраўляю назаўсёды, хаця нічога такога не было. Дзякуючы частым паездкам бацькі, я прызвычаіўся да вакзалаў і ўсялякіх чыгуначных «падрабязнасцей»: праводзінаў, сустрэч, чакання. Колькі сябе памятаю, любімыя гульні ў мяне тычыліся чыгункі, а паравоз быў любімай цацкай. Калі я трохі падрос і навучыўся чытаць, бацька навучыў мяне карыстацца чыгуначным даведнікам. Гэта адкрыла мне «свет бясконцых уцех». Які я быў яму ўдзячны!

Калі мне было шэсць-сем гадоў, бацька ўзяўся вучыць мяне граць на скрыпцы – справа аказалася складанай! Трымаць скрыпку нязручна, гукі яна выдае жахлівыя: рыпіць, свішча, «харкае». Нягледзячы на ўсе намаганні бацькі, нічога ў яго не выйшла. Ён прасіў займацца са мной сваіх вучняў, але без выніку. Слых у мяне быў цудоўны, але нават трымаць скрыпку мне было дужа непрыемна. Затое слухаць скрыпку, калі бацька граў, я абажаў. Асабліва санаты Бетховена. У нас здымаў пакой піяніст Васіль Арнольдавіч Зісерман. Бацька з ім часта выбіраўся ў канцэртныя паездкі, і ўдома ў нас яны не раз рэпеціравалі санату Бетховена F-dur. Для мяне гэта было вялізнай асалодай. Я нават патаемна спрабаваў развучыць першую частку і фінал гэтай санаты на раялі. Фінал я ведаў, але не ведаў басовы ключ; Васіль Арнольдавіч растлумачыў мне басовы ключ. Калі, як мне здалося, 1-я частка была «гатова», я папрасіў бацьку ўзяць скрыпку і зайграць у маім суправаджэнні 1-ю частку вясенняй санаты Бетховена № 5. Бацька прыйшоў у захапленне, паклікалі Васіля Арнольдавіча і вырашылі, што я пачну займацца ў піяніста Букімовіча. Пасля скрыпкі раяль здаваўся мне спрэс прыемным адпачынкам: ясная клавіятура з канкрэтнымі і выразнымі нотамі – адно здавальненне. Нічога не трэба рыхтаваць – усё заўсёды на месцы! На скрыпцы ж – ціхі жах! Уся музыка ляціць у бездань ад найменшай недакладнасці як левай рукі, так і правай. Пазней, калі я падрос, то зразумеў, што пачынаць вучыцца на скрыпцы сапраўды цяжка, але затое на раялі далейшыя заняткі становяцца ўсё цяжэйшыя і цяжэйшыя.

Больш за ўсё мяне цешыла граць на раялі са слыху. Я хутка арыентаваўся ў розных танальнасцях і, такім чынам, ствараў уражанне, што «ўмею» граць на раялі. Заняткі з Букімовічам і потым, з 1922 года, з Гартмутам, многа мне далі: я здолеў вытрымаць іспыт па класе раяля ў Растоўскі-на-Доне музычны тэхнікум (вучылішча) у 1923 годзе. Мне было няпоўных 17 гадоў. Час быў галодны, імкненне падзарабіць штурхала мяне да ігры ў рэстаранах, дзе ў мяне ўжо былі некаторыя навыкі і досвед, хаця, безумоўна, такая ігра і ўяўны «досвед» прыносілі больш шкоды, чым карысці з пункту гледжання прафесіяналізму ў авалоданні інструментам. Але тады я і чуць не хацеў пра такія «пункты гледжання». Я быў упэўнены, што любы прафесіяналізм, які спрыяе заробку, карысны. А як прыемна па заканчэнні працоўнага дня падлічваць «чаявыя»! Маё самалюбства цешыла тое, што я магу палегчыць лёс маіх бацькоў у сэнсе «даходаў». Мне было радасна прыносіць у родны дом «свежую капейку».

У вучылішчы я трапіў да выкладчыка Гіроўскага Яўгена Фёдаравіча, выхаванца Пецярбургскай кансерваторыі, вучня прафесара Барынавай. Ад доўгай ігры ў рэстаране ў мяне балелі рукі. Гіроўскі адразу сцяміў, у чым справа, і вызваліў мае рукі ад перанапружання. Граць стала лёгка, тэхнікі прыбавілася, і ў наступным годзе на веснавых экзаменах я выступіў з рапсодыяй Ліста № 11. Граў яе я з вялікім поспехам, і многія педагогі, хто памятаў мяне з прыёмных іспытаў, мяне віншавалі. Гэта быў 1924 год. Гіроўскі быў знешне вельмі падобны на Шапэна, мы з ім пасябравалі, і справы пайшлі добра. У 1925 годзе я ўжо мог граць «Канцэртны вальс» Глазунова ў транскрыпцыі Фелікса Блуменфельда. З’явілася багата новых сяброў, жыць было цікава і добра. Гармоніяй са мной займаўся бацька – ён быў выдатным тэарэтыкам, скончыў курс Пецярбургскай кансерваторыі ў кампазітара Анатоля Лядава. Між іншага, бацька мне паказваў свой дыплом, выдадзены ў 1903 годзе Пецярбургскай кансерваторыяй: спрэс пяцёркі! Нават такія прадметы, як ігра на альце – 5, энцыклапедыя (аналіз форм) – 5, клас дырыжыравання – 5, клас ансамбля – 5. Што за вучань! Ясная рэч, да яго мне было далёка, але ён радаваўся і мамі поспехам. У чым я даваў слабіну, дык гэта ў чытанні з аркуша, не давалася мне гэтая навука… Не было спрыту, хаця ў класе ансамбля я атрымліваў чацвёркі з плюсам і пяцёркі. Вось мой бацька чытаў ноты з аркуша – гэта было нешта неверагоднае! Усё-такі сапраўдны музыка павінен умець чытаць ноты выдатна; як кажуць рэстаранныя лабухі, «галоўнае – гэта чытка!» Мяне ж Бог пакрыўдзіў, не даў гэтай «прамудрасці». Але затое я быў непераўзыдзеным імправізатарам у нямым кіно. Варта мне было зірнуць на экран і пакласці рукі на клавішы, як яны пачыналі нешта «выяўляць». Часам сярод публікі мне нават апладзіравалі за імправізацыі.

Я шмат гадоў адпрацаваў ілюстратарам у нямым кіно. Пасля гэтай працы я зразумеў, што мне зусім не зашкодзіць павучыцца кампазіцыі.

Войны і рэвалюцыі

Ужо з 1914 года пачалася першая «імперыялістычная» вайна; яна «аўтаматычна» перайшла ў рэвалюцыю, якая працягваецца дагэтуль, г. зн. да 1983 года! У пачатку вайны з Германіяй і Аўстрыяй эканоміка Расіі рэзка пагоршылася, але жыць яшчэ можна было. А ў 1917 годзе грымнула «сацыялістычная рэвалюцыя», прадказаная паэтам і філосафам Меражкоўскім у яго крытычным артыкуле «Грядущий хам» і вялікім Дастаеўскім у «Бесах». Рэвалюцыю мой бацька ўспрыняў вельмі холадна, больш за ўсё яго палохала фраза з «Інтэрнацыянала»: «Кто был ничем, тот станет всем!» Ён не мог з ёй згадзіцца, і крыніцу ўсіх бед ад рэвалюцыі ён бачыў у гэтай бязглуздзіцы. Яшчэ яго абураў сваёй хлуслівасцю выраз «дыктатура пралетарыяту», бацька нават публічна дазваляў сабе казаць: «Гэта не дыктатура пралетарыяту, а дыктатура над пралетарыятам». Падобнай фразіроўкі было зусім дастаткова, каб паводле «рэвалюцыйных законаў» сесці ў турму прынамсі гадоў на пяць (гэта лічылася «лёгкім пакараннем»). Небяспека была і ў «непралетарскім» паходжанні маёй мамы. Але, на шчасце, тады, у 1920-х гадах, яго яшчэ не пасадзілі: гэта здарылася пазней, у 1931 годзе. «Органы бяспекі» (ДПУ) арыштавалі бацьку па абвінавачанні ў сувязі з замежнай буржуазіяй! Ніводнага радка ён не пісаў і не атрымліваў ад «буржуазіі», ніводнага замежнага канверта ў нас дома не было! Аднак, калі ДПУ кажа, што сувязь была – значыць ён «вінаваты»! Сядзеў ён восем месяцаў у Растоўскім ДПУ і чатыры месяцы ў Новачаркаскай турме ні за што! У 1933 годзе «абвясцілі прысуд» – тры гады вольнай высылкі ў Котлас! Божа! Там жа голад і ўсё засыпана вошамі! Але і ў гэтым страшным Котласе скрыпка выручыла бацьку: ён «даў канцэрт» у памяшканні Котласкага ДПУ для «слаўных чэкістаў». Вядома, ён граў рускія народныя песні і скокі – поспех быў велізарны! Яму нанеслі столькі хлеба і рыбы, што ён тыдзень жыў «на ўсім гатовым!» На знак асаблівай літасці ўладаў бацьку дазволілі пераехаць у Архангельск, а там было куды лягчэй, можна было «прымяніць свае здольнасці». Агулам, жыццё ў ссылцы ў Савецкім Саюзе – гэта бясконцы доказ таго, што «ўсё ў жыцці адносна»! Нават само існаванне – паняцце «адноснае»!

У Архангельск прыехаў і я з мамай, і зажылі мы там, як казаў тата, «на славу»! Асабліва добра стала тады, калі бацьку, віяланчэліста Вышылоўскага і мяне запрасілі граць у рэстаран «Таргсіна» за «таргсінаўскую бульбу», даволі добрую. Яшчэ адзін доказ таго, што ўсё-такі ўсё ў жыцці «адносна».

У 1936 годзе бацьку вызвалілі, і ён, як «вольны грамадзянін», атрымаў прызначэнне ў Варонеж у музычнае вучылішча, дзе яго таксама называлі «галоўным па музыцы»! Урэшце, пасля ўсіх неймаверных перажыванняў, у Архангельску, паводле бацькі, «жылося няблага». Ён казаў, што «ўсё трэба ўмець цаніць: сухар, кавалак хлеба, навагу (паўночная рыба), шклянку гарбаты з цукрам – усё гэта можа стаць у любы момант у Савецкім Саюзе небывалай рэдкасцю!» І калі такія «ператварэнні» выпрабуеш на сабе, то надыходзіць сапраўдная пераацэнка каштоўнасцей.

Тата жыў паводле азбучнай ісціны: «трэба ўмець цаніць усё добрае і ўсё чалавечае»! Мой тата… У 1959 годзе я атрымаў ад мамы тэлеграму: «сышоў тата». Я адразу ж у аэрапорт і ў Маскву. У Маскве я паехаў на Курскі вакзал (яны тады жылі ў Арле). Вось і іх домік… Маўкліва мяне сустрэла мама і павяла ў пакоі. На пасцелі ляжыць цела бацькі – як быццам ён спіць! Не! Ён мёртвы! Смерць здарылася знянацку, ён размаўляў, за нешта дзякаваў маме, потым закашляўся і змоўк. Мама выклікала «хуткую дапамогу», яна прыехала, але ўжо было позна. Урач развёў рукамі і выказаў спачуванне. Гэта было 10 жніўня 1959 года, яму было 76 гадоў, столькі, колькі мне зараз. Хавалі яго на наступны дзень, было раскошнае надвор’е, бліскучы дзень. Нарэшце прыехала падвода з бальніцы, на якой ужо стаяла труна. Труну падвезлі бліжэй да мяне. Я не мог адвесці позірку ад яго рук… Як гэта было цяжка! Калі пачалі закопваць магілу, я вырваў у трунара лапату і таксама чамусьці стаў спешна закопваць дарагую мне магілу. Я моцна плакаў – каго ж я хаваю! Ды мне лягчэй самому з жыццём развітацца, чым з горача любым бацькам! Маму я адправіў да родных, а сам паехаў дадому ў Мінск… У Мінску, прыкладна праз тыдзень, бацька прысніўся мне. У сне я адразу зразумеў, што трэба, не марнуючы часу, паспець спытацца ў яго, як яму там? І я паспеў спытацца! Што ж ён адказаў? «Выдатна! Я ніколі так не адпачываў, як цяпер!» Я прачнуўся ашчасліўлены. Мне хацелася быць забабонным і верыць у замагільнае жыццё! Вось так і скончылася няўдалае і ў той жа час па-свойму шчаснае жыццё майго палка любімага бацькі, Роберта Ісакавіча Камінскага.

     

Падзяка Р. Камінскаму (Варонеж, 1940) і памятнае фота ад А. Залатарова (1957)

Апошні жывы напамін ад бацькі быў мне, здаецца, у пачатку 1960-х гадоў. Татаў вучань Анатоль Сцяпанавіч Залатароў, вярнуўшыся з Масквы, прывёз мне цёплае прывітанне ад старога сябра бацькі па кансерваторыі, выбітнага скрыпача Яфрэма Цымбаліста (рускі і амерыканскі музыка, 1889–1985; пасля Хейфеца і Эльмана – самы вядомы вучань Ауэра. Канцэртаваць за мяжой пачаў у 1907 г., як толькі скончыў Пецярбургскую кансерваторыю – заўв. З. Г.), які старшынстваваў на конкурсе. Бацька яго часта і захоплена згадваў. Цымбаліст вельмі падрабязна распытваў Залатарова пра майго бацьку, тужыў па ім, быў вельмі збянтэжаны з-за яго смерці.

Маю мілую, дарагую маму я пахаваў у Мінску ў дзень новага 1965 года. У той дзень я нічога не разумеў, не цяміў. Я ўжо не памятаю падрабязнасцей – толькі страшную яву, як я адзін вёз яе на могілкі. Ох, як гэта было цяжка, і не знаходзіцца ў мяне слоў, каб патлумачыць, што я перажыў. Адно толькі ведаю: мой горача любімы тата і мілая мама будуць вечна жыць у маім сэрцы. Я заўсёды стараўся жыць паводле іх запаветаў, па прыкладзе майго дарагога таты: сумленна і змястоўна, а галоўнае, быць удзячным за тое добрае, што прыносіць жыццё. У памяць пра тату я распавяду пра гарады, у якіх мы жылі.

Пра Новачаркаск

У 1911 годзе мой бацька атрымаў запрашэнне паступіць на службу ў Новачаркаскае музычнае вучылішча і музычную школу. У Новачаркаск ён прыехаў з Луганска, дзе граў сезон са сваім старым сябрам, дырыжорам І. І. Розенфельдам. А я з мамай жыў у гэты час у Стаўрапалі, дзе непадалёку, у фамільным маёнтку, пастаянна жылі яе сёстры. Выдатна помню, што лета 1913 года я з мамай правёў у Есентуках, там было мала цікавага. А ў 1914 годзе бацька «наняўся на сезон» у Сімферопаль, мы з мамай прыехалі да яго пасля «сезона» і разам потым вярнуліся ў Новачаркаск. Недзе ў канцы траўня або ў пачатку чэрвеня я з мамай сеў у цягнік, і мы паехалі да станцыі Сінельнікава, а там была перасядка далей на поўдзень. Як усё было цікава! Асаблівае значэнне я надаваў надпісам на вагонах: вензель паўднёвых дарог – «Е» («Екатерининская дорога»), а «Ник» – вензель Мікалаеўскай («Николаевской») дарогі! Я наперад смакаваў «асалоду» расказаць пра гэта майму найлепшаму сябру Лёню. Які ён будзе рады даведацца ўсе гэтыя «тонкасці»! А вось і рака Салгір, на якой стаіць Сімферопаль. На вазаку паехалі ў гарадскі сад, дзе ў аркестры граў тата, а вось і ён сам! Як добра! Ён нас адвёз у зняты для нас пакой, і зажылі мы там раскошна, бо Сімферопаль – цудоўны горад! Неўзабаве перазнаёміліся з музыкамі аркестра, дырыжор – важны пан. Аркестранты да нашага прыезду паставіліся выключна гасцінна. Майго тату паспелі палюбіць як вельмі добрага скрыпача, нястомнага аптыміста і найбольш сардэчнага чалавека. Парк, у якім штовечар граў аркестр, быў найвыдатнейшы! Так, у нас была маса знаёмых, і нас вельмі любілі. Але пачалі ўжо пагаворваць пра вайну, і ў хуткім часе тата паехаў прызывацца ў Новачаркаск (па месцы прапіскі). Мы засталіся ў Сімферопалі без навін, поўныя хвалявання. Аднойчы мы з мамай зайшлі на пошту даведацца пра пісьмы. Нас сустрэў чыноўнік з усмешкай: «Вам прыйшла добрая тэлеграма, хоць і аднаслоўная: “Вольны!”» Я саромеўся паказаць сваю радасць перад чыноўнікам, ведаючы, чаго вартая такая тэлеграма ў час мабілізацыі. З пошты я і мама сышлі шчаслівыя. Хутка скончыўся сезон, і мы ўсёй сям’ёй вярнуліся дадому, у Новачаркаск. Уражваў тлум на вакзалах, народ заварушыўся – вайна! Я, безумоўна, не разумеў у той час усяго маштабу катастрофы, дый ніхто не разумеў, нават дарослыя.

К вясне 1915 года я ўжо быў падрыхтаваны да паступлення ў Пятроўскую гімназію, і ўсё прайшло выдатна. Вытрымаў я экзамен у другі падрыхтоўчы клас. На экзамене я зрабіў адну памылку: слова «вверх» напісаў паасобку. Настаўнік Рэбрыкаў, які прымаў экзамен, пасмяяўся і пакінуў гэтую памылку без наступстваў! Дома мяне сустрэлі як імянінніка! У той жа дзень я пайшоў да майго лепшага сябра Лёні, ён таксама паступіў, але ў настаўніцкую семінарыю, яму карцела стаць настаўнікам. Якая цудоўная пара – дзяцінства! Нічога няма лепей. Дома я ўпрасіў бацьку купіць мне дзіцячую чыгунку, і ён, вядома, купіў, бо ён жа быў вельмі добры! Гэта быў паравозік, і да яго прыстаўляліся тры вагоны. Які я быў шчаслівы – з дзяцінства я надзвычайна любіў чыгункі і ўсё, што было з імі звязана. Купіў мне тата гэты падарунак у горадзе Растове-на-Доне за пяць рублёў. На той час гэта былі шалёныя грошы: за іх можна было купіць падводу вінаграду.

Гэта было даўно, але было на свеце, і я гэта помню. Я не забуду «Атаманскі спуск», дом № 10 з яго кватэрай № 2. Там доўга-доўга мы жылі, і з намі было хараство, якое няможна, грэх забыць. За тры гады жыцця ў Новачаркаску ў нас з’явілася мноства знаёмых і сяброў. Найперш хочацца назваць стрыечнага брата мамы, Пракоф’ева (ён быў старшынёй судовай палаты), і яго жонку, наймілейшую Праскоўю Аляксандраўну. Іх сын Сярожа, мой раўналетак, здаваўся мне не вельмі сімпатычным, так што асаблівага сяброўства ў нас не было. Бацька і мы з мамай пасябравалі з сям’ёй яго таварышкі па службе, М. Ф. Гінзбург. Яе муж, Саламон Ільіч Гінзбург, прысяжны павераны, быў найвядомейшым у горадзе, дый увогуле на Доне адвакатам. Яны жылі ў доме № 25 на Гарбатай вуліцы, недалёка ад нас. Добра памятаю гэты дом, выдатную кватэру, а галоўнае, гэтых людзей: тата лагодна менаваў іх «рафінаваная інтэлігенцыя»! У сям’і было двое дзетак, хлопчык Сярожа і дзяўчынка Ліда. Лёс іх у час Другой сусветнай вайны быў жахлівы: за «яўрэйскае пахожанне» іх расстралялі ў шахтах. Так, Саламон Ільіч быў хрышчаным яўрэем – і з пункту гледжання ідыёта Гітлера гэтая «правіннасць» каралася смерцю ўсёй сям’і. Гэтай вар’яцкай гнюснасці няма назвы! Я ў чымсьці «забег уперад», але мушу сказаць, што тады, перад вайной і рэвалюцыямі, антысемітызму, гэтага звярынага шаленства, на Доне не назіралася.

Там, у доме № 10, у нас былі суседзі, з якімі мы выдатна ўжываліся. Гэта была сям’я Зазерскіх: бацька быў афіцэрам, служыў у войску. У яго была жонка Ганна Міхайлаўна і дзве цудоўныя дачкі, Ірачка і Кіцi. Мы вельмі сябравалі, і гэта было сапраўднае, самае шчырае сяброўства! Малодшая, Кіці, забаўляла нас спевамі. Была ў яе такая песня: «вот маленький кабанчик взобрался в скользку гору...» Гэта было так забаўна і так добра! Кіця і мая мама абажалі адна адну. У той жа час у мяне быў неразлучны друг Лёня Сарокін, я згадваў яго раней. Мы з ім апантана любілі Новачаркаск і пастаянна блукалі па горадзе ды наваколлі. Так, Лёня быў незвычайным хлопчыкам паводле душэўнага ладу і па сваёй дабрыні, спагадлівасці. Нешматслоўны, ён мог выказаць глыбокія і самастойныя думкі, у якіх мелася імкненне да маралі і справядлівасці. Дзіўна, як хутка мы знаходзілі агульную мову і разумелі адно аднаго. Лёня жыў з маці, Антанінай Уладзіславаўнай. Яна была сціплая і добрая жанчына, вельмі любіла свайго «Лёньку». Памерла Антаніна Ўладзіславаўна ў 1943 годзе ад разрыву сэрца, калі даведалася, што Лёня ўпаў з паравоза, які рухаўся… Мне гэтыя людзі вельмі дарагія, яны мне родныя.

Так, у нас наладзіліся сяброўскія стасункі са многімі. Хочацца ўспомніць хоць некаторых: Анатоль Залатароў, Гукаў (скрыпачы), Міхаіл Міхайлавіч Хуцыеў, Алоіс Стэрнардт (віяланчэлісты), ваенныя (атаманы і проста казакі), урачы, настаўнікі, юрысты, просты і адметны народ, які жыў ва ўзаемапавазе да войнаў і рэвалюцый. Алоіс Стэрнардт у свой час, калі пачалася рэвалюцыя, намаўляў майго бацьку пакінуць Новачаркаск і назаўсёды (праз Турцыю) з’ехаць у Англію, але бацька адмовіўся, і вельмі шкада! Стэрнардт неўзабаве пасля ад’езду прыслаў нам пісьмо ў Новачаркаск з Канстанцінопаля. Яно не захавалася, але я памятаю першыя радкі: «Дарагія мае, пішу вам з Турцыі! Збіраюся ехаць у Англію! Як шкада, Веня (памяншальнае імя бацькі), што ты не паехаў са мной!» Мая мілая мамуля пасля гэтага пісьма доўга-доўга плакала…

У мяне быў яшчэ адзін блізкі сябар, Віктар Каклюгін. Быў ён бацькавым вучнем, здольным скрыпачом, мой тата яго вельмі любіў. Жыў ён з бацькамі на Марыінскай вуліцы. Памятаю яго маці, яна была ўжо немаладая, звалі яе Вольга Міхайлаўна. У яе было найтанчэйшае пачуццё гумару, яна заўсёды нас смяшыла. Вольга Міхайлаўна таксама нас усіх вельмі любіла. Бацька Віці, Канстанцін Каклюгін, быў міністрам унутраных спраў пры Данскім урадзе. Калі Віця прыходзіў да нас, мы яго сустракалі «пераможна»! З ушанаваннямі садзілі за стол, і тады пачынаўся абед, які заўсёды праходзіў весела. Памятаю, яшчэ быў у майго бацькі вялікі сябар, яго благароддзе, казацкі афіцэр – есаул Ломцеў. Служыў ён у мясцовай камандзе на Хрышчэнскім спуску, па дарозе на вакзал да станцыі Новачаркаскай. Жыў Ломцеў на скрыжаванні Хрышчэнскага спуску і Аксайскай вуліцы. Сяброўства з маім бацькам у іх было моцнае і шчырае, яны пастаянна наведвалі адно аднаго. Дый я любіў яго, мне падабалася ў яго бываць. Ломцеў вучыў мяне казацкім песням, вось прыпеў адной з іх: «Так громче музыка, играй победу, мы победили и враг бежит, бежит, бежит! Так за царя, царя и нашу веру, мы грянем громкое ура! ура! ура!». Вельмі многа было сяброў, усіх не пералічыш і пра ўсіх не раскажаш!

У плане здабыцця харчоў да першай вайны ў Новачаркаску жылося прыўкрасна! Таннасць, а якія базары! Я помню Хрышчэнскі базарчык – раскоша! Кіслае малако найлепшай якасці! А фрукты! Усё фантастычна танна, толькі што не дарма! Новачаркаск быў спакойным месцам, і не хацелася думаць пра нейкія перамены ў жыцці гэтага чароўнага горада.

Данскія казакі – народ добры, але надта самалюбны. «Мы – прыродныя данскія казакі, і размова скончана!» Было агульнае шанаванне памяці атаманаў, Ермака і Платава, якім казакі будавалі манументы ў гонар Дона ціхага. Дзе цяпер тыя манументы і тыя казакі? І дзе цяпер той ціхі Дон? Грамадзянская вайна змяла ўсё магутным ураганам. Брат пайшоў на брата – такая была бяда! Праўда, усё пакацілася кулём ужо на пачатку нямецкай вайны. Жыццё амаль адразу змянілася да горшага, з’явіліся людзі, якія цярпелі ад беднасці. Жыць адразу стала цяжэй усім. А тут яшчэ ўсеагульная мабілізацыя! Данскія казакі грузіліся ў эшэлоны і ехалі на фронт, на яўную смерць! Як удараліся ў слёзы нашыя казачкі! Мы, мірныя людзі, да канца не разумелі, што адбываецца, але было ясна, што ў свеце здарыўся страшны ералаш! На вакзалах, праўда, быў выгляд парадку. Там я некалькі разоў бачыў цара, Мікалая ІІ, ён прыязджаў у царскім цягніку ў Новачаркаск. Божа, што тварылася! Велізарны тлум народа сустракаў яго са шчырым натхненнем. Але я стаў пазбягаць гэтых натоўпаў, яны мяне пужалі. У тыя дні я імкнуўся бачыцца толькі са сваім сябрам Лёням Сарокіным, яго таксама не вабіла стоўпатварэнне. А разам нам было добра.

(заканчэнне будзе)

Апублiкавана 28.04.2017  20:26

Леонид Лавреш. Евреи Лиды (на белорусском)

Яўрэі Ліды

 

  Аўтар: Лаўрэш Леанід,
Дадана: 26-04-2016,
Крыніца: Лаўрэш Леанід. Яўрэі Ліды // Маладосць №4 – 2016. С. 141-154.

Яўрэі пасяліліся ў Лідзе ў XVІ стагоддзі.

Кароль Стафан Баторый у 1579 годзе выдаў лідскім яўрэям прывілей на права пабудовы новай сінагогі і рамонт старой, аднак з умовай, каб новая сінагога не была вышэйшай за касцёл і цэрквы.

Упершыню лідскі кагал згадваецца ў 1623 годзе, у гэты год ён быў падпарадкаваны гродзенскаму. Да таго ж часу належыць і перапіска паміж лідскім кагалам і суседнімі яўрэйскімі супольнасцямі.

З дазволу караля Уладзіслава ІV у 1630 годзе лідская сінагога была зноў перабудавана і павялічана ў памерах.

Мясцовая яўрэйская абшчына першапачаткова была малалікая, у часы караля Яна-Казіміра яна налічвала толькі каля 160 чалавек. Гэта абшчына, так званы кагал, адрознівалася крайняй беднатой, што бачна з дакументаў пра яе абавязкі. Так напрыклад, сярод фундушаў Жырмунскага касцёла меўся відэркаф (форма пазыкі пад заклад маёмасці) лідскага харунжага і чашніка Канстанціна-Казіміра Кунцэвіча ад 7 ліпеня 1692 года на 4 350 злотых, забяспечаных лідскім кагалам. Па іншым відэркафе ад 11 лістапада 1688 года прадстаўнікі мясцовага кагалу занялі ў лідскага дэкана Відзіноўскага 500 злотых і да 1707 года не маглі выплаціць нават 6% ад гэтай сумы.

У пачатку XVIII стагоддзя большасць лідскіх яўрэяў займаліся дробным гандлем ці сельскай гаспадаркай. У 1766 годзе плацілі падаткі 1 167 яўрэяў, у 1897 годзе ў Лідзе жылі ўжо 5 166 яўрэяў (68% насельніцтва горада), а ў павеце – 24 813 (12%).

У 1867 годзе ў Лідзе дзейнічала 4 сінагогі, з 1881 года – аднакласнае пачатковае яўрэйскае вучылішча з падрыхтоўчым класам.

У 1879 годзе ў горадзе зарэгістравана 189 майстроў-рамеснікаў, большасць з якіх – яўрэі. На пачатку 1885 года сярод лідскіх яўрэяў былі сабраны грошы, якія пайшлі на заснаванне паселішча Мазкерэт Бація (Mazkeret Batiya) у Палесціне. З канца XIX стагоддзя значнай з’явай становіцца эміграцыя ў ЗША.

Новая мураваная лідская сінагога была пабудавана ў 1896 годзе, у 1941 годзе яна згарэла, у 1942 годзе ўзарвана і разабрана на цэглу. Як толькі ў горадзе з’явілася яўрэйскае насельніцтва, акрамя сінагогі з’явіліся і яўрэйскія могілкі. Да 1960-х гадоў яны месціліся каля сучаснай вуліцы Фрунзэ. На плане горада 1842 года гэтыя могілкі займаюць каля двух гектараў і відаць, што плануецца іх пашырэнне. На яўрэйскіх могілках меліся надмагільныя помнікі рознай вышыні, сустракаліся там таксама і наземныя вялікія цагляныя пахавальні, з трохвугольным дахам і плітамі з эпітафіяй, якія прымацоўваліся да сцяны. Зараз на тэрыторыі гэтых могілак пабудаваны жылыя дамы, могілкі сталі часткай вадасховішча. І сёння па вуліцы Свярдлова, тратуар якой выбрукаваны, можна ўбачыць сколкі надмагілляў з надпісамі на іўрыце.

Пачатак ХХ стагоддзя.

У пачатку ХХ стагоддзя ў Лідзе было 20 малельных дамоў (у т. л. хасідскія), яўрэйскія могілкі, дзейнічалі талмуд-тора, пачатковае казённае яўрэйскае мужчынскае вучылішча, два прыватныя жаночыя вучылішчы і ешыбот, створаны ў 1905 рабінам Рэйнесам.

Змяніліся ўмовы жыцця – і яўрэйскія супольнасці пачалі імкнуцца да таго, каб адукацыя прыносіла сродкі. Таму рабінам Рэйнесам у Лідзе быў адкрыты ешыбот новага тыпу. Праграма новага ешыбота стала шасцігадовай і апрача Талмуда і яўрэйскай граматыкі складалася з усіх прадметаў па курсе павятовага вучылішча. Але традыцыі былі захаваны: вывучэнне Торы засталося галоўнай мэтай навучання. Рэйнес упершыню ўвёў у ешыбоце вызначаную праграму заняткаў, падзяліў яе на класы, наладзіў перыядычныя іспыты вучням. Першыя чатыры гады прысвячаліся вывучэнню Талмуда і яго каментатараў, апошнія два – выключна азнаямленню з дзейснымі рэлігійнымі кодэксамі. Лідскі ешыбот неўзабаве стаў вельмі папулярным. У 1908 годзе ён атрымаў зацверджаны статут. Грашовыя ўнёскі дасягнулі 20 000 руб., а колькасць вучняў перавысіла 300. Лідскі ешыбот павінен быў выпускаць не толькі рабінаў і настаўнікаў, але і «купцоў, дасведчаных у яўрэйскіх навуках», таму з 1909 года ў апошнім падрыхтоўчым класе сталі выкладаць вучням некаторыя камерцыйныя навукі. Адным з галоўных фундатараў лідскага ешыбота быў барон Д. Г. Гінцбург. Ешыбот Рэйнеса ў пачатку Першай сусветнай вайны быў зачынены. Навучанне адноўлена ў 1923 годзе з удзелам камітэта дапамогі ешыботам у Вільні.

Прыкладна з 1902 года ў горадзе з’яўляюцца арганізацыі Бунд, Паалей Цыён і Сацыялісты-сіяністы. Партыйцы праводзілі таемныя сходкі ў лясах вакол горада, агітавалі ў сінагозе і сярод яўрэйскіх працоўных. Так, напрыклад, прэса пісала, што ў канцы снежня 1906 года яўрэйская арганізацыя Бунд распаўсюдзіла ў Лідзе і Ашмянах пракламацыі, якія заклікалі не ўдзельнічаць у выбарах, бо «паліцыя без тлумачэння прычын выкінула з спісаў вялікую колькасць выбаршчыкаў. Напрыклад у Лідзе з 400 чалавек, якія маюць права голасу, выкінутыя 150…»[1].

Ішла рэвалюцыя 1905-1907 гадоў. У студзені 1906 года «Кур’ер літэўскі» паведаміў: «У мясцовай бальніцы здзейснена страшнае забойства. А 3-й гадзіне ночы забіты нямы шляхціц Кулеша, які знаходзіўся там на лячэнні. Абставіны забойства наступныя. З канца лістапада па горадзе пачала хадзіць невядома кім пушчаная гаворка пра тое, што нейкі пан Боландзь збіраецца арганізаваць яўрэйскі пагром. Гаворка гэтая не мела ніякіх падстаў, але моцна закранула яўрэйскае насельніцтва горада. Панічны страх дайшоў да вышэйшага напружання 5 снежня. Падаваліся сігналы трывогі, былі зачынены ўсе яўрэйскія крамы». Увечары таго ж дня 20 яўрэяў напала на Боландзя і збілі яго сталёвымі прутамі, потым паранілі стрэламі з рэвальвера (у нагу, руку і бок). Боландзь страціў прытомнасць, а нападаючыя, вырашыўшы, што ён забіты, паклалі яго ў дрожкі і загадалі фурману завезці дадому. Аднак ён выжыў, і яго адвезлі ў гарадскую бальніцу, дзе пацярпелы стаў хутка папраўляцца. Наведвальнікі паведамілі Боландзю, што сябры «Бунда» пастанавілі яго забіць. «Боландзь насцярожыўся… У сярэдзіне снежня ў бальніцу з маёнтка Мікянцы прывезлі нямога шляхціца Л. Кулешу, ён ляжаў ў той жа палаце… Увечары 19 снежня, з дазволу адміністрацыі, Боландзь памяняў ложак, але застаўся ў той жа палаце. Каля 3-х гадзін ночы ён пачуў крокі трох мужчын. Незнаёмцы падышлі да ложка, на якім ён раней ляжаў, і, убачыўшы, што ложак пусты, падышлі да ложка на якім, накрыўшыся з галавой, спаў Кулеша. Нападаючыя нанеслі Кулешу 9 ран стылетам, Боландзь ўсё бачыў і ляжаў ні жывы не мёртвы. Здзейсніўшы забойства, мужчыны хутка пакінулі шпіталь… пачаўся перапалох. Праз гадзіну ў бальніцы з’явілася паліцыя. Вядзецца следства»[2].

Першае лідскае перыядычнае выданне з’явілася на свет 17 лістапада 1912 года. Памочнік прысяжнага паверанага І.Д. Камёнскі (И.Д. Камионский) разам з С.А. Капланам пачаў выдаваць на рускай мове штотыднёвую грамадска-палітычную газету памяркоўна-ліберальнага кірунку «Лидское слово». З №19 газеты Каплан перастаў падтрымліваць газету, і Камёнскі выдаваў яе аднаасобна. У першым нумары рэдактар пісаў: «Аб’яўляючы сваю газету незалежнай і беспартыйнай, мы перакананы ў тым, што ў сусветным сужыцці ўсіх без выключэння нацый і гарманічным злучэнні культурных каштоўнасцяў асобных нацыянальнасцяў ляжыць залог развіцця кожнага горада». Газета выдавалася на 4 старонках, у 1912 годзе выйшла 7 нумароў [№ 1 (17-XI) – № 7 (28-XII)], у 1913 годзе яшчэ 20 [№ 8 (4-I) – № 28 (31-V)]. У газеце публікаваліся справаздачы аб пасяджэннях Дзяржаўнай Думы, асвятлялася дзейнасць гарадскога самакіравання, культурныя падзеі ў горадзе (адкрыццё гімназіі, канцэрты, лекцыі, аматарскія спектаклі). Выдавалася газета да 31 траўня 1913 года [3].

Каля 1912 года ў Лідзе пачало працаваць яўрэйскае пазыкова-ашчаднае таварыства.

Перад Першай сусветнай вайной у Лідзе жыло каля 16 000 чалавек. У горадзе працавалі аддзяленні Бунда і Паалей Цыёна, існаваў яўрэйскі шпіталь. У 1914 годзе яўрэям належалі аптэка, 6 аптэчных складоў, 10 гасцініц і рэстаранаў, 2 хлебныя крамы, 3 кнігарні, цырульня, пральня, гадзіннікавая майстэрня, 3 ювелірныя крамы і 136 розных крам (у тым ліку 20 бакалейных і 13 мануфактурных). Горад меў два бровары – Папірмайстра і Пупко, спіртзавод Стругача, тартак Палячака, ліцейны завод братоў Шапіраў, тытунёвую фабрыку Віленчыка, фабрыку па вырабе мыла Ківяловіча, фабрыку разліву манапольнага алкаголю, шмат крам і аптовых складаў. З фінансавых устаноў у горадзе меліся: Таварыства ўзаемнага крэдыту, Яўрэйскі супольны банк, Банкаўская кантора Янушкевіча і інш. Большасць уладальнікаў – яўрэі.

Першая сусветная і польска-савецкая войны

Немцы ўвайшлі ў Ліду 22 верасня 1915 года.

Падчас нямецкай акупацыі у горадзе час ад часу адбываліся «… яўрэйскія спектаклі, канцэрты і іншыя забавы»[4]. Дзейнічаў прафсаюз яўрэйскіх працоўных «Арбейтэр Гейм», які ў канцы 1918 года налічваў каля 300 чалавек. Дарэчы, за гады акупацыі фактычна не спынялася дзейнасць мясцовых аддзяленняў яўрэйскіх палітычных партый і арганізацый [5].

Восенню 1916 года яўрэйская грамада горада арганізавала сталовую для сваёй беднаты, так званую Народную кухню: «Ліда. Тут з дапамогай нямецкай улады яўрэйская грамада адкрыла страўню, каторая выдае 700 абедаў у дзень. Палову абедаў выдаюць дарма, за другую бяруць па 10 пфенігаў»[6]. «Народная кухня» знаходзілася на рынкавай плошчы горада, захавалася некалькі паштовак з яе выявамі.

Да моманту адыходу немцаў з акупаваных тэрыторый яўрэйскае насельніцтва горада знаходзілася пад уплывам левых арганізацый, у справаздачы для ЦК КП(б)Б загадчык інфармацыйнага аддзела ЦК Вінаградаў пісаў: «Падчас знаходжання ў краі немцаў, у канцы 1918 г., стварылася падпольная арганізацыя. Яўрэйскія працоўныя г. Ліды ў той час знаходзіліся пад уплывам меншавіцкіх дзеячаў з П[аалей]-Ц[ыёна] і Бунда, мелі сваю працоўную арганізацыю – клуб»[7].

17 красавіка 1919 года польскае войска ўзяло Ліду [8]. Пры канцы траўня «Тыгоднік ілюстраваны» надрукаваў артыкул з фотаздымкамі і тэкстам пра ўзяцце Ліды. «Тыгоднік…» паведамляў, што бой за горад ішоў два дні, «…а 6-й раніцы прыходзіць навіна, што Ліда ўзята. … Абмінаем бальшавіцкія акопы і ўязджаем у горад. Не сціхаюць стрэлы: гэта расстрэльваюць тых, якія віталі нашых жаўнераў агнём з карабінаў і ручнымі гранатамі. Дзе-нідзе ляжаць трупы нашых ці бальшавікоў з яўрэямі»[9]. Як і паведамляў рэпарцёр «Тыгодніка ілюстраванага», пасля ўзяцця горада дайшло да пагрому яўрэйскага насельніцтва часткай польскіх жаўнераў. Польскія гісторыкі вывучылі гэты эпізод, напрыклад, Лех Вышчэльскі лічыў што самасуд адбыўся над яўрэямі, якія падчас баёў за Ліду ваявалі на баку бальшавікоў. Згодна з афіцыйнымі дакументамі расследавання гэтай справы, было забіта 39 яўрэяў (34 былі апазнаныя, 5 – не, верагодна яны былі не з Ліды) [10]. Пра гэты і іншыя пагромы шмат пісала міжнародная прэса (напрыклад «New York Times» 01.06.1919). Польскі сейм разам з брытанска-амерыканскай следчай камісіяй, якую ўзначальваў Генры Маргентаў, праводзіў расследаванне справы. Некалькі гадоў высоўваліся розныя версіі і шырыліся дыскусіі, у выніку вінаватыя былі аддадзены пад трыбунал [11].

17 ліпеня чырвоныя прарвалі польскую абарону на рацэ Гаўя. Горад Ліда польскія часткі ўтрымлівалі да таго часу, пакуль не былі вывезены ўсе армейскія запасы. Пасля гэтага, у ноч з 17 на 18 ліпеня палякі пакінулі Ліду [12]. Лідскі ксёндз-дэкан Гіпаліт Баярунец потым успамінаў: «Апошні аддзел Войска Польскага адышоў з Ліды ўглыб Польшчы 17 ліпеня 1920 г. а 16 гадзіне, а бальшавікі ўступілі ў Ліду а 17 гадзіне, радасна сустрэтыя лідскімі яўрэямі. “Какая радость. Какое счастье. Наши пришли!” – крычалі яўрэйкі на вуліцах Ліды і, схапіўшы бальшавіцкага салдата, шпацыравалі па вуліцы Сувальскай (тады яшчэ Віленскай. – Л.Л.), я сам гэта чуў і бачыў. … Пасля выхаду нашай улады з Ліды лідскія мяшчане, якія засталіся, сабралі гарадскую раду (савет) і ў тую раду ўключылі і мяне, большасць радцаў была яўрэйская. Калі бальшавікі набліжаліся да Ліды, рада сабралася ў магістраце і вырашыла ісці з хлебам-соллю на спатканне бальшавікоў. На той нарадзе я не быў асабіста, але да мяне прыслалі дэлегацыю, ці я згаджаюся з такой ухвалай. Я ўхвалу адхіліў, зазначыўшы, што рада сустракаць бальшавікоў не можа, а размаўляць з бальшавікамі можа толькі ў зале магістрата»[13].

У кастрычніку 1920 года абодва бакі польска-расійскага канфлікту, знясіленыя цяжкімі баямі, падпісалі дамову аб перамір’і.

Міжваенны перыяд

З 1921 года на Лідчыне пачалося аднаўленне мірнага жыцця.

Па Рыжскай дамове паміж Польшчай і Савецкай Расіяй Ліда стала часткай адроджанай польскай дзяржавы. Лiдчына ўвайшла ў склад зноў створанага Навагрудскага ваяводства. Наваградчына пасля 120 гадоў знаходжання ў Расійскай імперыі і пасля Першай сусветнай вайны была ў стане небывалага гаспадарчага заняпаду. Гэта быў адзін з найбольш занядбаных рэгіёнаў адноўленай Польшчы. На Наваградчыне не было вялікіх гарадоў i значных прамысловых устаноў, а малыя гарады мелі ў асноўным гістарычную каштоўнасць. Да 1927 года найбольш развітым горадам Наваградскага ваяводства быў Слонiм. Лiда стаяла на 3-м месцы пасля Баранавiч, і ў тыя часы на Лідчыне ў прамысловасці працавала ўсяго 338 чалавек. З другой паловы 1927 года пачалося ажыўленне гаспадарчага жыцця, якое працягвалася да канца 1929 года. У гэтыя часы ў Лiдзе знайшліся ініцыятыўныя людзі, здольныя прыцягнуць неабходны капітал. Гэта былі пераважна прамыслоўцы i гандляры-яўрэi, прыватныя капіталы якіх дазвалялі пашыраць справу. Вырашальную ролю адыгрывалі прыватная ініцыятыва i прыватны капітал. У 1927-1929 гадах у Лiдзе пачалі работу новыя прадпрыемствы: млыны, тартакi, кафлярнi, хімічная фабрыка «Карона» i фабрыка гумавых ботаў «Ардаль». Таннай, некваліфікаванай працоўнай сілы было дастаткова. Дзякуючы свайму становішчу на шляху чыгуначных камунікацый, Лiда ў адрозненне ад большасці гарадоў Наваградскага ваяводства, мела больш спрыяльныя ўмовы для развіцця. У гэтыя гады па прамысловасці Лiда выйшла на першае месца ў Наваградскiм ваяводстве [14]. Яўрэі займалі вельмі важнае месца ў эканамічным жыцці горада. У 1921 годзе палова з 302 яўрэйскіх крам былі сямейнымі прадпрыемствамі, У 1920-1930-я вялікая частка яўрэяў з’яўляліся камерсантамі, рамеснікамі ці былі заняты ў прамысловасці, але 37 яўрэяў займаліся земляробствам. 18 з 23 гарадскіх банкаў і фінансавых устаноў былі яўрэйскімі.

Немагчыма не сказаць некалькі слоў пра найвялікшае прамысловае прадпрыемства ў Лiдзе таго часу – Акцыянернае таварыства гумавай вытворчасці «Ардаль» па вуліцы Фабрычнай, 8. Слова «Ардаль» на яўрэйскай мове азначае «бот, галёш». «Ардаль» вырабляў галёшы, снягоўцы (зімовы абутак), абутак гумавы летні. Вытворчасць была распачата ў 1929 годзе. Акцыянерны капітал у гэтым годзе складаў 750 000 злотых, да 1939 года павялічыўся да 1 830 000 злотых. Вясной 1938 года на фабрыцы «Ардаль» працавала 800 чалавек. Старшынёй акцыянернага таварыства ад пачатку працы фабрыкі заставаўся Саламон Мелуп.

Грамадска-палітычнае жыццё

У 1920-1930-я гады на Лідчыне актыўна працавалі беларускія, польскія і яўрэйскія грамадска-палітычныя арганізацыі.

Адну з самых шматлікіх этнічных груп на Лідчыне складала яўрэйскае насельніцтва. Прытрымліваючыся шматвяковай традыцыі, яўрэі жылі адасоблена ад хрысціян па сваіх законах, размаўлялі на сваёй мове, бераглі і захоўвалі сваю духоўную культуру. Меліся розныя яўрэйскія палітычныя партыі, але найвялікшым аўтарытэтам і падтрымкай яўрэйскай грамадскасці карысталіся сіяністы, якія імкнуліся да стварэння ў Палесціне яўрэйскай дзяржавы, і таму знаходжанне яўрэяў у Заходняй Беларусі разглядалася імі як часовае.

На выбарах радных лідскага магістрата яўрэйская супольнасць заўжды займала каля паловы месцаў, і такім чынам ёй была гарантавана пасада намесніка бургамістра горада. Напрыклад, на выбарах у гарадскую раду 1928 года з 24 мандатаў розныя яўрэйскія групоўкі атрымалі 11 [15]. 12 мандатаў узяў народны яўрэйскі блок на выбарах 1930 года (Чарток, Канопка, Карчмар, Вісманцкі, Грышпан, Шмуйловіч, Гершон, Ілютовіч, Стукатар, Сакалоўскі, Дагуцкі, Пупко) [16].

Падчас выбараў у Сейм Польшчы 1928 года частка беларускіх груповак аб’ядналася з яўрэямі ў Блок нацыянальных меншасцяў. Гэты блок у Лідзе стварыў Акруговы выбарчы камітэт, які пачаў інтэнсіўную агітацыю на вёсцы [17]. На пачатку лютага 1928 года стала вядома, што ад Блока нацыянальных меншасцяў (спіс № 18) па Лідскай акрузе будуць удзельнічаць у выбарах А. Більдзюкевіч, Я. Пазняк, Чэрніхаў, Я. Яковіч [18]. Аднак пры канцы лютага Акруговая выбарная камісія ў Лідзе прызнала несапраўдным выбарчы спіс № 18. Беларускі аб’яднаны выбарчы камітэт падаў скаргу ў Найвышэйшы суд у Варшаве, але нічога не дабіўся [19].

Ліда не мела агульнай яўрэйскай рады. Першая такая рада была створана ў пачатку 1920-х пры дапамозе Амерыканскага яўрэйскага камітэта. Польскі ўрад лічыў гэту раду (яўрэйскую гміну) законным прадстаўніцтвам яўрэйскай супольнасці. На пачатку ліпеня 1932 года ў Лідзе адбыліся першыя выбары ў яўрэйскую гміну (самакіраванне). Удзел прынялі 100 працэнтаў выбаршчыкаў. Найвялікшую колькасць галасоў і тым самым мандатаў атрымаў спіс № 2 (Рамеснікі) на чале з Шыманам Гуталеўскім, Якавам Пупко і Гдалія Файнштэйнам. Другое месца было ў спіса № 1 (Дробныя купцы), на трэцім месцы спіс № 8 (Сіяністы). Падчас перадвыбарных мітынгаў адбываліся крывавыя бойкі і «найбольш агрэсіўнымі былі сіяністы»[20]. Другія выбары ў яўрэйскае гарадское самакіраванне прайшлі 6 верасня 1936 года. Яўрэйская гміна мела рэальны ўплыў у горадзе, напрыклад у 1937 годзе па вуліцы Школьнай гарадскія ўлады арганізавалі работы па мантажы каналізацыі для новага будынка пошты. Быў выкапаны роў даўжынёй у 25 метраў на тэрыторыі, якая належала яўрэйскай гміне, прытым ніхто не прасіў дазволу ў яўрэйскага самакіравання. Таму з-за пратэсту яўрэйскай грамады работы на нейкі час былі прыпынены [21].

Актыўным быў сіянісцкі рух у горадзе. Яго рэпрэзентавалі арганізацыі «Hechalutz» (заснавана ў 1923 годзе з мэтай дапамогі ў пераездзе ў Палесціну) і «Ha-Shomer ha-Za’ir». Колькасць чальцоў гэтых арганізацый дасягала 500 чалавек. Актыўна працавала ліга яўрэйскіх працоўных. У 1933 годзе была заснавана федэрацыя маладых рамеснікаў «Histadrut ha-Oved», якая рыхтавала сваіх сяброў для перасялення ў Палесціну. Такія вядомыя дзеячы і тэарэтыкі сіянізму як Зееў Жабацінскі, Натан Быстрыцкі, Ісак Цукерман у той час неаднаразова наведвалі Ліду.

Культура, адукацыя, ахова здароўя

У 1930-я ў Лідзе былі 4 розныя яўрэйскія школы, 3 яўрэйскія бібліятэкі, 5 драматычных груп, вячэрняя школа для дарослых, 3 яўрэйскія спартыўныя арганізацыі, сінагога і 12 малельных дамоў, шпіталь на 18 ложкаў. У ешыбоце вучылася каля 80 вучняў.

Таварыства ўзаемнай дапамогі арганізоўвала дзённыя лагеры для дзяцей з бедных сем’яў, цэнтр лекавання немаўлятаў і малочную кухню, праводзіла медагляды дзяцей.

У 1937 годзе было вырашана на яшчэ спраўных старых падмурках яўрэйскага шпіталя дабудаваць другі паверх і такім чынам значна павялічыць колькасць шпітальных ложкаў [22]. Пасля дабудовы, на пачатку 1939 года ў Лідскім яўрэйскім шпіталі пачаў працаваць аддзел гінекалогіі на 20 ложкаў [23].

У 1926 годзе прэса пісала пра ліквідацыю прыватнай яўрэйскай гімназіі Дварэцкага і адкрыццё Гарадской гімназіі, ці гімназіі магістрата [24]. Але гімназія Дварэцкага працавала яшчэ да 1929 года. Гэта яўрэйская каадукацыйная навучальная ўстанова паўстала ў Лідзе пры канцы 1921 года. Гімназія арандавала памяшканне па адрасу Крывая, 16. У гэтым памяшканні былі толькі 4 пакоі пад класы, і таму навучанне ішло ў дзве змены. Але ніякага лепшага памяшкання ў горадзе знайсці было немагчыма. Уладальнік гімназіі – Мойша Дварэцкі [25], першы дырэктар – Эдвард Вахмут, у 1923 годзе дырэктарам стаў інжынер Фронкель, у 1925 годзе – Максыміліян Грынберг. Пры гімназіі дзейнічалі вучнёўскія аб’яднанні – «Братняя дапамога» (дапамагала бедным вучням), літаратурны гурток, школьная гміна (самакіраванне) існавала ў кожным класе. У розныя часы гімназію наведвала ад 300 да 350 вучняў [26]. Па вуліцы Садовай знаходзілася адкрытая Тарбутам [27] школа другой ступені, так званая «Тарбут-школа». Ад гэтай школы да нашага часу захавалася бакавая сцяна, да якой пасля вайны была зроблена дабудова (гэтая велічная фасадная сцяна знаходзіцца зараз за гарадской бібліятэкай [28], сцяна – адзінае, што засталося ад пабудоў старога цэнтра горада). Гэтую Тарбут-школу, дырэктарам якой быў Ханан Ілютовіч, наведвала 500 вучняў, у канцы 1930-х стары будынак стаў замалы і яўрэйская грамада пачала будаваць трохпавярховую новую Тарбут-школу [29].

У канцы мая 1933 года была ўхвалена пастанова аб выдзяленні яўрэйскаму культурна-асветнаму таварыству «Тарбут» пляца для будаўніцтва 7-гадовай яўрэйскай агульнаадукацыйнай школы і «Звязу настаўнікаў» для будаўніцтва свайго дома. «Як стала вядома, “Тарбут” набудзе пляц пры вуліцы Касцюшкі па ільготным кошце ў 50 гр.».

Але будоўля гэтай школы пачнецца толькі ў 1939 годзе [30]. Прэса паведаміла: «Новая школа ў Лідзе. Па вуліцы Касцюшкі адбылася ўрачыстая закладка каменя пад гмах яўрэйскай школы, якую будуе Аб’яднанне яўрэйскіх школ у Лідзе»[31].

Былы жыхар Ліды Якаў Ілютовіч пісаў: «Будаўнічы камітэт быў абраны, з прадстаўнікоў «Тарбуту» і бацькоў. … Будаўнічая пляцоўка набыта бясплатна ў магістрата недалёка ад дзяржаўнай польскай школы. Яўрэйскае насельніцтва Ліды давала грошай, колькі магло. Сегал даваў цэглу з сваёй фабрыкі, тартакі давалі дрэва, а жалеза дала фабрыка Чартка-Штэйнберга. Мецэнаты-купцы Шыман Пупко і Пінхас Рабіновіч далі цэмент. … З вялікім напружаннем была пабудавана трохпавярховая школа з залай для гімнастыкі і цёплым туалетам. Адбылося вялікае наваселле, на якое было запрошаны шмат гасцей, асобна для бацькоў зрабілі пасядзелкі з «тортам і каньяком». … Гэта было вялікае свята. … Школа перажыла вайну … і адразу пасля вайны тут была нейкая савецкая ўстанова. Гэта разбіла мне сэрца»[32]. Гэта школа была дабудавана яшчэ да Другой сусветнай вайны, магчыма, нават за Саветамі. Цяпер тут знаходзіцца Дзіцячая школа мастацтваў.

Інфармацыі пра яўрэйскае культурнае жыццё ў польскай прэсе таго часу няшмат.

Яўрэйская свецкая Тарбут-школа ў горадзе стала выконвала ролю культурнага цэнтра. У канцы кастрычніка 1931 года ў «яўрэйскай школе “Тарбут” па вуліцы Садовай лектарам з Вільні быў зачытаны рэферат на тэму гісторыі сіянізму за апошнія 50 гадоў. Падчас дыскусіі абмяркоўваліся яўрэйска-арабскія стасункі ў Палесціне і справы каланізацыі. Прысутнічалі 60 чалавек – у большасці яўрэйская моладзь з сіянісцкіх арганізацый»[33].

Праз некалькі дзён, «25 кастрычніка адбыўся першы выступ яўрэйскага драматычнага гуртка ў кінатэатры «Нірвана», рэжысёр тэатра Бузган»[34]. У канцы 1931 года «інжынер Любес з Палесціны ў кінатэатры “Нірвана” распавёў яўрэям Ліды пра жыццё ў Палесціне. Сабралася каля 200 чалавек»[35].

26 ліпеня 1932 года ў зале Тарбут-школы (вуліца Садовая, 11) адбыўся сход навуковага яўрэйскага таварыства горада Ліда. Была абрана новая ўправа таварыства ў складзе: Гірша Палячака, Абрама Гурвіча, Адольфа Левінсона, Гірша Альперовіча і Ільі Зайгера, і рэвізійная камісія [36]. У 1933 годзе заснаваны гістарычны камітэт, які збіраў матэрыялы па гісторыі лідскіх яўрэяў для выдання манаграфіі, аднак гэта праца не была выканана да канца.

У Лідзе друкаваліся некалькі яўрэйскіх газет. У 1929 годзе Якуб Пупко засноўвае газету «Lider Wochenblat» на яўрэйскай мове, у 1932 годзе «Lider Woch», у 1936 годзе «Lider Leben». Газета «Unser Ruf» выйшла толькі адным нумарам ад 13.04.1937 года [37].

24 чэрвеня 1932 года памёр чалавек, які пакінуў след у гісторыі нашага горада: «Сёння а 13-й гадзіне ўласнік адной з друкарань Ліды Зяльдовіч пасля таго як выйшаў з свайго дама, памёр ад сардэчнага прыступу. Нябожчык карыстаўся вялікай павагай грамадства»[38]. У прэсе тых часоў неаднаразова з’яўлялася рэклама друкарні Зяльдовіча (Сувальская, 70). Шыман Зяльдовіч меў друкарню, майстэрню штэмпеляў і пераплётаў. Тут друкаваліся газеты «Лідскія ведамасці», «Лідская зямля», кнігі «Вясковы лірнік», «Кароткі турыстычны праваднік па Лідскім і Шчучынскім паветах» А. Гржымалы-Прыбыткі, «Прыпавесці» лідскага паэта І. Альбірта, а таксама выданні на мове ідыш [39].

У 1937 годзе знаны лідскі паэт Іосіф Альбірт [40], «аўтар трох томікаў паэзіі, падрыхтаваў да друку новую кнігу сваёй паэзіі “Звычайныя людзі”. У кнізе сабраны навелы, якія часткова ўжо друкаваліся ў віленскіх часопісах»[41]. Лістападаўскі нумар «Лідскай зямлі» ў бібліяграфічным раздзеле змяшчае водгук на «старанна выдадзеную брашуру лідскага паэта і пісьменніка Юзафа Альбірта (Józef Albirt. Ludzie hory i pracy. Lida, 1937)» [42]. У канцы гэтага ж года Альбірт пачаў выдаваць ў Лідзе яўрэйскую штотыднёвую газету «Lider Folksfrajnd» (Лідскі сябар народа) [43].

16 верасня 1933 года а 7-15 ад запалення лёгкіх ва ўзросце 95 гадоў у Радуні памёр знаны рабін, цадзік Ізраіль Каган (Хафец-Хаім) [44]. У пахаванні прыняло ўдзел 5 000 асоб з Польшчы і замежжа. На пахаванне радунскага цадзіка на самалёце прыбыў галоўны лонданскі рабін Васерман, вучань Хафец-Хаіма. Таксама ў Радунь прыехаў галоўны рабін Берліна Мідлсчэрнер. У Радунь прыехаў лідскі стараста з аддзелам паліцыі для падтрымання парадку. «Шаша на Радунь перапоўнена аўтобусамі і легкавікамі. З Вільні акрамя рабіната, выехала дэлегацыя яўрэйскага самакіравання на чале з старшынёй Крукам. Учора адбылося ўрачыстае пахаванне памерлага. У пахаванні прынялі ўдзел шматтысячныя тлумы яўрэйскага насельніцтва. … Перад труной цадзіка неслі каля 30 ягоных кніг. Над магілай сказана 15 прамоў. Малітвы над труной нябожчыка чытаў ягоны 70-гадовы сын. Цадзіка Кагана пахавалі разам з лавачкай, перад якой ён усё жыццё маліўся»[45].

У канцы 1937 года «Кур’ер Віленьскі» паведаміў пра смерць доктара медыцыны Саламона Каплана, які быў « шматгадовым старшынёй Аб’яднання яўрэйскіх школ, лідскім радным і знаным грамадскім дзеячам. Перад вайной (Першай сусветнай. – Л.Л.) др. Каплан рэдагаваў і выдаваў першую ў Лідзе штотыднёвую газету “Лідскае cлова”. Нябожчык карыстаўся ў Лідзе вялікай павагай»[46].

Міжнацыянальныя адносіны

У сярэдзіне лістапада 1931 года газета «Слова» пісала: «Антысеміцкія эксцэсы, якія мелі месца ва ўніверсітэцкіх гарадах, прыйшлі і ў правінцыю. Пра гэта кажа ўчарашні дзень у Лідзе, дзе былі выбіты дзве шыбы ў яўрэйскіх крамах: на складзе тавараў для пісьма па вуліцы 3-га Мая, Дварэцкага і ў самай вялікай і якаснай краме спажывецкіх тавараў Вінаградава, па вуліцы Сувальскай. Гэта адбылося а 18-45, за некалькі хвілін да закрыцця, калі на вуліцах панаваў моцны рух людзей і транспарту. Як і ў першым так і другім выпадку шыбы былі выбіты каменем, кінутым з вялікай адлегласці. Пасля гэта ў горадзе пануе напружаная атмасфера, зачынена шмат крам. Усю ноч па горадзе хадзілі ўзмоцненыя патрулі паліцыі. Як падазроны, быў затрыманы 18-гадовы вучань 5-га класа гарадской гімназіі Усевалад Малеўскі. На наступны дзень яго адлічылі з гімназіі. Ягоным паплечнікам у гэтай справе быў 15-гадовы Ежы Ромер. Зараз у горадзе спакойна. Горад патрулюе паліцыя разам з грамадзянамі – сябрамі Звязу Стральцоў»[47].

Неспакойна стала і ў мястэчках Лідчыны. «Кур’ер Навагрудскі» паведамляў, што «ў гуце Нёман не было ніводнага яўрэя, покуль яўрэй Астроўскі не адчыніў тут краму. У ноч з 26 на 27 лістапада па пасёлку былі расклеены ўлёткі з патрабаваннямі, каб Астроўскі з’ехаў адсюль да 1 снежня. Паліцыя пачала следства»[48].

Каб спыніць хвалю антысемітызму, якая імкліва ўздымалася, «Кола студэнтаў-лідзян» (куды ўваходзілі студэнты, які вучыліся не толькі ў Польшчы, але і за мяжой) правяло канферэнцыю з вучнямі лідскіх школ і гімназій, на якой тлумачыла вучням неабходнасць устрымлівацца ад удзелу ў такіх акцыях як вулічныя пагромы, біццё шыбаў «і іншых антысеміцкіх выбрыкаў»[49].

Прычым колькасць яўрэйскага насельніцтва была настолькі высокай, што падчас яўрэйскіх свят жыццё ў горадзе спынялася [50]. Цяжка выбудоўваліся адносіны яўрэйскага насельніцтва Польшчы з уладамі краіны, тым не менш на яўрэйскіх могілках у Лідзе ў 1936 годзе быў устаноўлены помнік невядомаму жаўнеру-яўрэю, загінуламу ў баях з бальшавікамі пад Лідай у 1920-м. Потым, да 1939 года кожны год у лістападзе «Камітэт камбатантаў-яўрэяў» збіраў каля помніка жалобныя мітынгі [51].

Але ў канцы 1930-х гадоў пачаў узмацняцца дзяржаўны антысемітызм. Пасля смерці Пілсудскага прыхільнікі ўлады «моцнай рукі» ў кіраўнічым лагеры згуртаваліся вакол Рыдз-Сміглага і ў 1937 годзе стварылі новую палітычную групоўку – «Лагер нацыянальнага аб’яднання» (Obóz Zjednoczenia Narodowego, у прастамоўі – OZN ці OZON). Гэтая арганізацыя ў 1937-1939 гадах дзейнічала і на тэрыторыі Заходняй Беларусі. На пачатку 1938 года ў Лідзе прайшоў з’езд гмінных аддзелаў гэтай арганізацыі [52]. Прынятая з’ездам ухвала настолькі характэрная для разумення гэтай арганізацыі, што мае сэнс прывесці яе фрагмент:

«Жадаем:

1) Адзяржаўлення ўсіх фабрык і заводаў, звязаных з ваеннай прамысловасцю, у гаспадарчай праграме галоўным павінна стаць узмацненне абараназдольнасці

2) Пераходу ў польскія рукі (unarodowienie) гандлю, прамысловасці, рамёстваў, а перад усім жадаем, каб як найхутчэй быў выдадзены закон, які забараняе яўрэям гандаль сельскагаспадарчымі таварамі, а менавіта: збожжам, буйной рагатай жывёлай і свіннямі, сельскагаспадарчымі машынамі і абсталяваннем, лесам, цэментам, вапнай, а таксама манапольнымі таварамі, такімі як соль, алкаголь, тытунь, запалкі і г. д.

3) Жадаем рэвізіі грамадзянства яўрэяў, якія жывуць у Польшчы…» [53].

У лютым 1938 года «Кур’ер Віленьскі» піша: «Заўсёды спакойную Ліду наведала дастаткова вялікая група пікетоўцаў з Вільні. Група падлеткаў, стаўшы на вуліцах горада, старалася перашкаджаць гараджанам рабіць пакупкі ў яўрэйскіх крамах. Улёткі, якія яны раздавалі, былі канфіскаваныя паліцыяй. Праз парушэнне грамадскага спакою паліцыя склала на пікетоўцаў некалькі пратаколаў»[54]. Праз некалькі нумароў тая ж газета пісала, што лідскі стараста вырашыў спыніць пікетаванне крамаў, якое пачалося 31 студзеня, «некалькі пікетоўцаў арыштавана паліцыяй, сярод арыштаваных пікетоўцаў былі злодзеі-рэцыдывісты»[55].

У вышэй прыведзенай ухвале, прынятай у Лідзе на пачатку лютага 1938 года на з’ездзе гмінных арганізацый «Лагера нацыянальнага аб’яднання» (OZN), пералічаны накіраваныя супраць яўрэяў пункты. У лістападзе таго ж года прэса паведамляе, што Гарадская ўправа дзеля адсоткавага павелічэння неяўрэйскага гандлю (unarodowienia) вырашыла перарабіць існы на рынку мясны павільён у крамы: «З боку галоўнай вуліцы горада паўстануць тры новыя крамы, якія Таварыства сяброў горада Ліды плануе перадаць купцам з заходніх ваяводстваў Польшчы. Зараз у горадзе ўжо існуюць 4 вялікія крамы, адчыненыя купцамі з Познанскага ваяводства»[56]. Ужо праз некалькі тыдняў замест мяснога павільёна адчыняцца новыя крамы па вуліцы Сувальскай, тут жа, месца, дзе стаялі дрожкі перароблена ў скверык, і так «вырашана найвялікшая праблема цэнтра горада, бо тут раней было галоўнае месца сцёку нечыстотаў. Новыя крамы будуць прыносіць гораду прыбытак, хрысціянскі гандаль у цэнтры горада хутка павялічваецца»[57]. Хутка Народны кааператыўны банк у Лідзе выдзеліў 6 000 злотых у якасці льготных крэдытаў для «хрысціянскага рамесніцтва і гандлю»[58].

На пачатку жніўня 1938 года віленская газета «Слова» паведаміла пра змяншэнне адсоткавай колькасці яўрэяў у лідскіх мястэчках і ў самой Лідзе: «У Лідзе ў 1921 года было 48% яўрэяў ад агульнай колькасці гараджан, а цяпер толькі 33%»[59].

Нягледзячы ні на што, летам 1938 года лідскія яўрэі-рамеснікі пачынаюць збіраць грошы, каб купіць для войска санітарны аўтамабіль [60]. Тады ж уладальнік «Ардаля» Саламон Мелуп вырашае купіць для гарнізона горада Грудзенж (у якім, як і ў Лідзе, «Ардаль» меў фабрыку) цяжкі кулямёт [61].

6 верасня 1938 года віленская газета «Слова» праінфармавала, што ў нядзелю, 4 верасня, у Лідзе дайшло да антыяўрэйскіх хваляванняў. Прычынай эксцэсаў было збіццё каля 8 гадзін вечара некалькіх жаўнераў. «Пасля гэтага ў некаторых яўрэйскіх дамах па вуліцах 3-га Мая, Сувальскай і суседніх з імі вуліцах былі выбіты шыбы. Таксама выбіты шыбы ў рэстаране яўрэя Савіцкага, у цукерні “Амерыканка” і ў кватэры адваката Кернера. У часе хваляванняў некалькі яўрэяў былі збітыя. Паліцыя, каб не дапусціць паўтору канфлікту, стаіць на вуліцах горада. Шэраг асоб, якія прымалі ўдзел у хваляваннях, затрыманы»[62].

На пачатку верасня 1938 года адбыліся чарговыя хваляванні. З гэтай нагоды 8 верасня 1938 года «Кур’ер Віленьскі» абвяргае інфармацыю пра збіццё жаўнераў лідскімі яўрэям[63], а газета «Слова» паведамляе, што непасрэднай прычынай нядзельных антыяўрэйскіх хваляванняў у Лідзе былі «няправільныя паводзіны ўладальніка крамы гародніны па вуліцы Сувальскай Хаіма Цвайфуса. Гандляр аблаяў жаўнера, а аднаго з хрысціян, які ўмяшаўся, – ледзь не выцяў. Калі падышоўшы паліцыянт хацеў затрымаць жаўнера, натоўп, які сабраўся на вуліцы, адбіў арыштаванага і з крыкамі рушыў наперад, выбіваючы па дарозе шыбы ў яўрэйскіх дамах і крамах. Яўрэяў, якія патрапілі ў натоўп, – збівалі. Толькі вялікі аддзел паліцыі разагнаў натоўп»[64]. Акрамя таго ў гэтым нумары газета «Слова» піша пра бойку паміж жыхарамі вёскі Сялец і яўрэямі з-за таго, што адзін з вяскоўцаў наехаў на яўрэя роварам.

Далей «Слова» інфармавала, што «стан узрушэння, які на працягу апошніх трох дзён віраваў у Лідзе, павольна ападае. Усе яўрэйскія крамы адчынены, толькі яшчэ дзе-нідзе бачны выбітыя шыбы. … паліцыя праводзіць расследаванне, шукае тых, хто браў удзел у хваляваннях. Тым не менш сітуацыя ў горадзе застаецца напружанай. Раз-пораз узнікаюць бойкі і інцыдэнты. Некалькі дзён таму група яўрэяў атакавала некалькі хрысціян, якія праводзілі ў горадзе акцыю «ўсведамлення». У часе нядзельных хваляванняў быў пабіты паліцыянт і паранены яўрэй. У сувязі з хваляваннямі дэлегацыя яўрэяў пайшла да ўладаў горада, каб даказаць, што не яўрэі справакавалі хваляванні»[65].

Гэтыя падзеі ў Лідзе патрапілі на першыя старонкі польскіх газет, а нумар газеты «Варшаўскі вечар» быў нават канфіскаваны «за інфармацыю з Ліды»[66].

У канцы 1938 года «Слова» падрахоўвала вынікі: «У апошні час заўважаны значны зыход яўрэйскага насельніцтва з Ліды. Сталая акцыя байкоту прывяла да таго, што шэраг яўрэйскіх прадпрыемстваў ліквідаваны, а іх уладальнікі ці пайшлі працаваць у іншыя фірмы, ці выехалі з горада. Адначасова шмат яўрэяў – уладальнікаў дамоў пазбаўляюцца нерухомасці, прычым пакупнікі гэтых дамоў – хрысціяне. Цэны на нерухомасць панізіліся. У цэнтры горада паўстаюць новыя хрысціянскія прадпрыемствы. На працягу аднаго толькі лістапада ў цэнтры горада адчыніліся 5 хрысціянскіх крамаў, і ў бліжэйшыя дні яшчэ адчыняцца некалькі вялікіх крамаў»[67].

Лідскія яўрэі ў той час выдатна ведалі пра цяжкі лёс яўрэяў Германіі, і восенню 1938 года пад кіраўніцтвам лідскага рабіна А. Рабіновіча ў горадзе паўстаў камітэт дапамогі яўрэям, выгнаным з Германіі [68]. Менш чым за паўгода было сабрана 11 315 злотых [69].

Былая лідзянка Тэафанія Юрэка пісала пра тыя часы: «Яўрэі ў горадзе пераважна жылі ў цэнтры, гэта вынікала з таго, што яны ўтрымлівалі крамы і рамесныя майстэрні. … Яны ўтваралі групу, сцісла звязаную паміж сабой традыцыяй, рэлігіяй, а таксама гандлёвымі і прамысловымі інтарэсамі. Гараджане-хрысціяне трактавалі іх як народ, які адвеку жыў у горадзе. Часамі мясцовыя хуліганы, часцей падчас свята Кучак [70] рабілі ім усялякія псоты, аднак гэта былі спарадычныя выпадкі. Лідскія яўрэі апраналіся па-еўрапейску, не насілі пейсаў – за выняткам рабінаў. Гараджане прывыклі да таго, што ў суботу ўсе яўрэйскія крамы зачынены, а яўрэйскае насельніцтва не выконвае ніякай працы. … Яўрэйскае насельніцтва з іншымі гараджанамі ўжывала розныя мовы – усё залежала ад таго, на якой мове размаўляе кліент … гандаль быў цалкам у іх руках. Была група заможных яўрэяў, але хапала сярод іх і сапраўдных беднякоў, частка якіх падтрымлівала камуністычныя ідэі. Яўрэйскія купцы дыктавалі цэны, завышаючы ці заніжаючы іх у залежнасці ад кан’юнктуры. Найчасцей праз нізкія цэны закупаў падманваліся вясковыя людзі, што ўзбуджала іх супраць яўрэяў. Выбухнула гэта ў 1938-39 гг. Тады ж з’явіліся лозунгі: “Не купляў у яўрэя, ён цябе падмане”, “Ідзі па тавар да сваіх”. Пачалі з’яўляцца крамы, якія адкрылі хрысціяне. Адначасова з’явілася ўзаемная падазронасць паміж яўрэямі і хрысціянамі, якая дрэнна адбілася падчас вайны. Не датычылася гэта ўсіх – было шмат прыкладаў узаемнай дапамогі, але гэта іншая тэма»[71].

Пра тое ж пісала і Яўгенія Ярмант: «Пра яўрэяў мая мама выказвалася з павагай. Казала, што ў іх дружныя клапатлівыя сем’і. П’яны яўрэй на вуліцы – немагчымая з’ява. Мы ніколі не чулі, каб яўрэй кінуў сваю сям’ю і дзяцей. … Яўрэі заўсёды вельмі рэлігійныя і пабожныя. Перад вайной шматлікія лозунгі заклікалі байкатаваць яўрэяў і рабіць пакупкі толькі ў польскіх крамах і кааператывах. Натхнёныя патрыятызмам, мы вырашылі байкатаваць нашых суседзяў. Некалькі разоў я нават хадзіла ў кааператыўную краму ў канцы вуліцы Лётнай. Але з часам усё вярнулася на свае месцы. Яхка (суседка-гаспадыня крамы. – Л.Л.) была пад бокам. Яна адпускала тавары ў крэдыт. Мы ліквідавалі запазычанасць адзін раз у месяц. Яўрэі не баяліся гандлёвай рызыкі. Калі грошы своечасова не паступалі, то сур’ёзных канфліктаў не ўзнікала. Яўрэй тады сам наведваў кватэру даўжніка і паважліва прасіў разлічыцца»[72].

1939 год пачаўся з суда над камуністамі: «Прыгавор камуністам. Тры дні ў Акруговым судзе ў Лідзе слухалася справа камуністаў. 17 снежня вынесены прыгавор: Перэс Левін і Лейба Кашчанскі атрымалі па 6 гадоў турмы, Даніэль Карасін – 4 гады, Шыман Ілютовіч і Генах Баран – па 3 гады турмы, акрамя турэмных тэрмінаў усе былі пазбаўлены грамадзянскіх правоў на 10 гадоў»[73]. У сувязі з гэтым працэсам лідскі стараста забараніў павятовыя аддзелы трох яўрэйскіх таварыстваў: «Frejchejt», «Haszemer Hacair», «Hehaluc pienier» «за тое, што ў гэтых арганізацыях працавалі элементы шкодныя для польскай дзяржаўнасці, і яны пагражалі грамадскай бяспецы»[74]. Праз тыдзень нават забараняецца дзейнасць знакамітага лідскага яўрэйскага спартыўнага клуба «Макабі», не даецца дазволу на рэгістрацыю моладзевага яўрэйскага таварыства «Histadrut Academenoim Zionim» [75].

А ў лютым на пасяджэнні Гарадской рады Ліды, на якім разглядаліся фінансавыя выдаткі на 1939 год, была выкраслена фінансавая субсідыя, якая да гэтага заўжды выдзялялася з бюджэту для дзейнасці яўрэйскіх грамадскіх арганізацый [76].

18 сакавіка 1939 года а 1-30 у Лідзе невядомыя выбілі вокны ў сінагозе па вуліцы Школьнай [77].

Хутка пачалася Другая сусветная вайна.

Лідскія яўрэі добра ведалі пра становішча яўрэяў у Германіі і чакалі ад Гітлера самага дрэннага. Не мелі яны вялікіх сантыментаў і да Польскай дзяржавы. Таму, калі замест фашыстаў у горад ўвайшла Чырвоная Армія, лідскія яўрэі сустракалі яе кветкамі – для іх гэта было сапраўднае вызваленне ад фашысцкага лагера. Ярмант пісала: «Аднойчы раніцай горад абляцела вестка, што ў Ліду ўступілі рускія войскі, і на ўскраіне горада яўрэі сустрэлі іх хлебам-соллю. Мама сцісла пракаментавала: “Яўрэі гатовыя хоць чорта вітаць, абы не прыйшлі немцы”»[78].

19 верасня 1939 года ў Ліду ўвайшла Чырвоная Армія. Недалёка ад Ліды прайшла новая мяжа з Літвой, і наш горад стаў месцам збору польскіх яўрэяў, якія планавалі бегчы праз Вільню ў Еўропу і ЗША. Таму яўрэйскае насельніцтва Ліды значна вырасла і дасягнула 15 000 чалавек. У горадзе падпольна працавала яўрэйская сіянісцкая арганізацыя. Пасля серыі арыштаў у снежні 1939 года сіянісцкія арганізацыі былі ліквідаваны. Савецкая ўлада зачыніла ўсе яўрэйскія арганізацыі. Улетку 1940 года яўрэяў – уцекачоў з заходняй Польшчы пачалі высяляць у глыб Расіі, галоўным чынам у раён Рыбінска.

Па падліках, летам 1941 года колькасць яўрэйскага насельніцтва ў Лідзе дасягала 8 500 чалавек. Пасля бамбёжак 22-23 чэрвеня даваенная Ліда знікла назаўжды. Цалкам згарэў яўрэйскі раён, згарэла сінагога.

Халакост перажылі каля 300 лідскіх яўрэяў.

Помнікі яўрэйскай гісторыі

Помнікаў яўрэйскай гісторыі да 1939 года ў Лідзе, акрамя сцяны былой Тарбут-школы, не засталося. Ніжэй пералічу помнікі ахвярам халакосту.

Мемарыяльны комплекс на брацкай магіле 6 700 яўрэяў, расстраляных 8 мая 1942 года. Помнік уяўляе сабой бетонную пліту на брацкай магіле. Знаходзіцца ў лесе, на захад ад акруговай дарогі. Агароджаны металічным ланцугом. Надпіс на пліце: «Вечная памяць жыхарам г. Ліды закатаваным нямецкімі катамі 8 траўня 1942 г.».

Яшчэ адзін Мемарыяльны комплекс на брацкай магіле 6 700 яўрэяў, у лесе, на захад ад акруговай дарогі. Мемарыяльны комплекс на брацкай магіле расстраляных 8 мая 1942 года. Пабудаваны ў 1992 годзе па праекце скульптара Аляксандра Тухто на сродкі Б.М. Галубовіча. Скульптурная кампазіцыя з металу, дзве пліты і два блока, прыступкі з мармуровых плітак, металічная агароджа. На блоках надпісы на рускай мове і іўрыце: «1942-1992. У гэтай брацкай магіле пахаваны закатаваныя нямецка-фашысцкімі захопнікамі 6 700 жыхароў г. Ліды».

Гранітная стэла на брацкай магіле яўрэяў, расстраляных у сакавіку 1943 года. Знаходзіцца на вул. Чырвонаармейскай. Помнік адкрыты 13 жніўня 2003 года. Выкананы па праекце лідскага скульптара Рычарда Грушы. Стэла з чырвонага граніту, падстаўка бетонная. На паліраванай грані стэлы на іўрыце і рускай мове выгравіраваны тэкст: «Вечная памяць яўрэям Ліды і Вільнюса, па-зверску знішчаным нямецкімі нацыстамі і іх памагатымі за прыналежнасць да яўрэйскага народа». У цэнтры Зорка Давыда і даты 1942-1943 (5702-5703).

Лідскія рабіны

Давід Бэн Арье Лейб (1650-1696, Davіd ben Aryeh Leіb). Равін Давыд Бэн Арье Лейб з Ліды напісаў шмат рэлігійных прац, у тым ліку «Сефер Шомер Шабат» (Sefer Shomer Shabbat), кнігу пра 613 запаведзяў (613 Mіtzvot), кнігу пра «брыс міла» (абрадзе абразання), кнігу пра Шулхан Арух, пра Кнігу Руф і кнігу пра яўрэйскую этыку (Dіvreі Davіd, 1671).

Ён быў абвінавачаны ў «Сабатэізме» (прыхільнасці да месіянскага руху ў юдаізме XVII стагоддзя, створаным – Сабатаем Цві ў 1664 годзе, калі ён абвясціў сябе Месіяй) і плагіяце, але падобна, абвінавачванні з яго былі зняты. Памёр у Львове.
Яго дзядзька (брат маці) – Мошэ Рыўкес (Moses Rіvkes), аўтар кнігі «Беэр-ха-Гала» (Be’er ha-Golah). Акрамя Ліды служыў рабінам у Зволіне (Zwolin) і Майнцы (Maіnz). У 1682 г. ён быў прызначаны рабінам у Амстэрдаме
З сярэдзіны XIX стагоддзя лідскім рабінам быў Эліях Шык (1809-1876). Ён атрымаў шырокую вядомасць як выдатны прапаведнік. Расказвалі нават, што ён мог рабіць цуды на вачах людзей. Кніга рабіна Эліяха Шыка «Эйн Эліахі» каментавала збор талмудысцкіх легенд (вядомых як «Эйн Якаў») і была выдадзена ў Вільні. Пасля яго лідскім рабінам стаў цадзік Беньямін Ліда.
З 1882 па 1899 год лідскім рабінам быў Маісей Крамнік.
Кельмскі Магід (Мошэ Іцхак Даршан). Нарадзіўся ў 1828 годзе каля Слоніма, памёр у Лідзе ў 1899 годзе, «Магід» у перакладзе з іўрыта – апавядальнік, «Даршан» – прапаведнік. Ён быў лідарам і галоўным прапаведнікам рэлігійнай плыні «Мусар».

Першую пропаведзь Кельмскі Магід прамовіў у Слоніме ва ўзросце 15 гадоў. Не жадаючы ператвараць рэлігійную дзейнасць у крыніцу прыбытку, Кельмскі Магід адмовіўся ад мноства прапаноў заняць пост прапаведніка ў буйных абшчынах, аднак урэшце пагадзіўся стаць прапаведнікам у слонімскай сінагозе. Ва ўзросце 21 года ён пакінуў пасаду і адправіўся ў Коўна, каб вучыцца ў знакамітага рабіна Ізраэля Ліпкіна Саланцера, заснавальніка руху Мусар («Мусар» на іўрыце – «мараль», рух у юдаізме «літоўскага» паходжання, паўстаў у XIX стагоддзі, супрацьстаяў хасідызму). Ацаніўшы талент юнака і яго прапаведніцкія здольнасці, Саланцер усклаў на Кельмскага Магіда місію прапаганды сваіх ідэй, гэтаму той прысвяціў больш за паўвека. Кельмскі Магід займаў пасаду прапаведніка ў Кельмі Ковенскай губерні (адгэтуль Кельмскі Магід), у Жагары, Ашмяне і Мінску, але галоўным чынам ён заставаўся вандроўным прапаведнікам і падарожнічаў ад кагалу да кагалу, прапаведуючы строгія маральныя нормы ў паўсядзённым жыцці.

Каб узняць маральны ўзровень яўрэйскіх абшчын, Кельмскі Магід, прыбываючы на новае месца, наведваў рабіна і высвятляў заганы, на якія пакутуе абшчына, а затым казаў пра іх у сваіх публічных выступах. Асабліва рэзка Кельмскі Магід асуджаў жульніцтва ў гандлі, эксплуатацыю беднякоў і нявартыя паводзіны ў адносінах да неяўрэяў. Пропаведзі Кельмскага Магіда былі прасякнуты эмацыянальным пафасам і часам пераходзілі ў спеў. Нягледзячы на насмешкі, асабліва з боку «маскілім» (яўрэйскі асветны рух), ідэі якіх Кельмскі Магід крытыкаваў, яго пропаведзі аказвалі на слухачоў моцнае ўздзеянне. Газеты пісалі, што пры наведванні Кельмскага Магіда, пасля яго пропаведзі, гандляры мясцовага рынка знішчалі фальшывыя гіры і меры.

Кельмскі Магід не раз станавіўся ахвярай паклёпу і даносаў з боку зачэпленых яго крытыкай і нават бываў за турэмнымі кратамі. У 1884 годзе Кельмскі Магід пабываў у Лондане, дзе зрабіў глыбокае ўражанне на вярхоўнага рабіна Англіі Натана Адлера і Самуэля Мантэгю (лорд Свэйслінг).

У Лідзе Кельмскі Магід пасяліўся ў 1898 годзе разам з сынам Бэнцыёнам Даршаном і праз год памёр.
Рабін, заснавальнік руху Мізрахі Іцхак Якаў Рэйнес (1839-1915) нарадзіўся недалёка ад Пінска. Бацька Рэйнеса, рабін Шлом Нафталі, у 1830-х жыў у Палесціне, валодаў друкарняй у Цфаце і пакінуў гэты горад, страціўшы падчас землятрусу 1837 года сям’ю і маёмасць.

Адукацыю Рэйнес атрымаў у ешыботах мястэчка Эйшышкі, якое знаходзілася ў Лідскім павеце, і ў Валожыне. У 1867 годзе Рэйнес заняў пасаду рабіна ў мястэчку Шаўкяны Ковенскай губерні, у 1869 годзе быў абраны рабінам у Свянцянах, а ў 1885-1915 гадах узначальваў яўрэйскую абшчыну горада Ліда.

У 1882 годзе Рэйнес прыняў удзел у з’ездзе прадстаўнікоў яўрэйскіх абшчын у Пецярбургу, на якім прадставіў выпрацаваны ім план рэарганізацыі сістэмы выкладання ў ешыботах, які аднак не сустрэў падтрымкі з боку большасці дэлегатаў. Свае погляды на рэформу традыцыйнай яўрэйскай адукацыі, мэтай якой было ўтрымаць яўрэйскую моладзь у рамках артадоксіі, а таксама прапанаваную ім новую метадалогію вывучэння Талмуда, якую ён супрацьпастаўляў старой сістэме выкладання, Рэйнес выказаў у працах «Хотэм тохніт» («Завяршальны план», тт. 1-2, 1880-81), «Урым гдолім» («Вялікія агні», 1887) і іншых кнігах. Метадалогія Рэйнеса пабудавана на лагічна-аналітычным падыходзе да крыніц, яна была створана пад уплывам працы Маймоніда «Міллот ха-хіггайон» («Тэрміны логікі»). Нягледзячы на тое, што Пецярбургскі з’езд не прыняў яго план, Рэйнес адкрыў у Свянцянах узорны ешыбот, разлічаны на дзесяцігадовы курс навучання, які нароўні з традыцыйнымі ўключаў і агульнаадукацыйныя дысцыпліны. Аднак з-за процідзеянні вельмі артадаксальных кругоў ешыбот праз чатыры гады быў зачынены. Неўзабаве Рэйнесу было прапанавана месца рабіна ў Манчэстары, але пасля трохмесячнага знаходжання ў Англіі ён вярнуўся на радзіму.

У сваёй грамадскай дзейнасці Рэйнес спрабаваў спалучаць сучасныя павевы з яўрэйскай традыцыяй. Рэйнес далучыўся да Ховевей Цыён (літаральна – «любячыя Сіён», сіянісцкі рух) з моманту ўзнікнення руху. Разам з рабінам Ш. Магілеверам Рэйнес высунуў праграму засялення Палесціны, якая прадугледжвала спалучэнне сельскагаспадарчай працы пасяленцаў з вывучэннем Торы. Рэйнес быў у ліку нешматлікіх рабінаў, якія адразу адгукнуліся на заклік Тэадора Герцля і якія падтрымалі сіянісцкі рух, удзельнічаў у першых Сіянісцкіх кангрэсах. У 1898 годзе Рэйнес выпусціў кнігу «Ора ве-сімха» («Святло і радасць») пра значэнне свята Пурым з прадмовай «пра сіянізм з артадаксальнага пункту гледжання», а ў 1902 годзе апублікаваў апалогію сіянізму «Ор хадаш ал Цыён» («Новае святло над Сіёнам»), у якой аспрэчваў антысіянісцкія сцвярджэнні некаторых прадстаўнікоў рабінскіх кругоў. У сваіх працах Рэйнес заклікаў рэлігійных і нерэлігійных сіяністаў да сумеснай працы. У сакавіку 1902 года ў Вільні па яго ініцыятыве была склікана канферэнцыя рабінаў і іншых прадстаўнікоў артадаксальных кругоў, якая абвясціла пра стварэнне рэлігійнай фракцыі (Мізрахі) у сусветнай Сіянісцкай арганізацыі. На Мінскай канферэнцыі (верасень 1902 года) падчас дыскусіі «па культурнай працы» Рэйнес ад імя фракцыі пярэчыў супраць дзейнасці сіянісцкай арганізацыі ў вобласці культуры і патрабаваў перайсці да практычнай працы ў Палесціне, бо лічыў, што яўрэйская культура можа быць толькі рэлігійнай. У жніўні 1904 года ў Браціславе на 1-м Сусветным з’ездзе Мізрахі Рэйнес быў аднадушна прызнаны лідарам руху.

У 1905 годзе пры садзейнічанні буйных дзеячаў Мізрахі і фінансавай дапамозе барона Д. Гінцбурга Рэйнес адкрыў у Лідзе ўмерана рэфармаваны ешыбот, разлічаны на шэсць гадоў навучання. Нароўні з Талмудам у праграму былі ўключаны Біблія, іўрыт з граматыкай, а таксама агульныя прадметы ў аб’ёме павятовага вучылішча, да якіх пазней дадалі асновы камерцыі. Педагагічныя прынцыпы, закладзеныя ў сістэму выкладання Лідскага ешыбота, Рэйнес выказаў у працах «Кол Я’аков» («Голас Якава», 1908) і «Мішкенот Я’аков» («Мясціна Якава», 1910). Рабін надрукаваў яшчэ шмат кніг, але каля 100 вялікіх тэкстаў засталося ў рукапісах.

Рэйнес паклаў пачатак адной з дзвюх асноўных плыняў рэлігійнага сіянізму. У адрозненне ад А.І. Кука [Аўраам Іцхак Кук (1865-1935), рабін, кабаліст і грамадскі дзеяч пачатку XX стагоддзя, стваральнік філасофскай канцэпцыі рэлігійнага сіянізму, паводле якой, стварэнне дзяржавы Ізраіль з’яўляецца пачаткам месіянскага збавення] месіянізм Рэйнеса быў хутчэй палітычным – неадкладнае выратаванне яўрэйскага народа з галута (галут – выгнанне), а не эсхаталагічным.

У гонар Рэйнеса ў 1924 годзе былі названы заснаваныя селішча Няве-Я’аков (праіснавала да 1948 года, на яго месцы з 1972 года – аднайменны раён Іерусаліма) і ў 1927 годзе Сдэ-Я’аков у Палесціне.
Ісраэль Меір Коэн (Акоэн) (Хафец-Хаім; сапраўднае прозвішча Пупко; 1839-1933) – рабін, галахіст і мараліст.

Нарадзіўся ў Дзятлаве ў 1839 годзе. Пачынаючы з 10 гадоў вучыўся ў віленскай Бейт мідрашэ Хаіма Нахмана Парнаса, а потым заняўся самаадукацыяй. У 11 гадоў страціў бацьку. Маці яшчэ раз выйшла замуж. Ужо ў маладосці праславіўся шырокай эрудыцыяй і богабаязнасцю. Згодна са звычаем ажаніўся ў 16 гадоў і ў 1855 годзе асеў у Радуні, дзе жонка мела гандаль. Жыў на сродкі небагатага цесця і працягваў вывучаць Талмуд і рабіністычную літаратуру. У 1868 годзе ўзначальваў ешыбот у Васілішках, але ў 1869 годзе вярнуўся ў Радунь, куды да яго пачалі сцякацца шматлікія вучні, і дзе ў тым жа годзе адчыніўся ешыбот, які вырас у адзін з найбуйнейшых у акрузе і стаў вядомы пад назвай Радунскі, ці ешыбот «Хафец-Хаім». Праз некалькі гадоў пасля жаніцьбы пачаў пісаць свае кнігі, першапачаткова ананімна, і выдаваць навуковыя працы, якія і прынеслі яму славу сярод яўрэйскіх вернікаў. Стаў вядомы ў свеце па назве сваёй самай папулярнай кнігі, прысвечанай законам пра забарону зласлоўя – «Хафец Хаім» (Які прагне жыцця).

Кіраваў ешыботам у Радуні каля 70 гадоў, прычым да Першай сусветнай вайны ўтрымліваў яго з даходаў ад продажу сваіх кніг. Падчас гэтай вайны разам з вучнямі ратаваўся ў Расіі і, з цяжкасцю перажыўшы рэвалюцыю, вярнуўся у Радунь у 1921 годзе.

Большасць кніг Хафец-Хаіма (а іх каля 30) разглядалі пытанні галахі і датычыліся штодзённага жыцця яўрэя-верніка, краналі пытанні адносін чалавека да чалавека, вызначалі нормы паводзін згодна з рэлігійнымі догматамі. Усе кнігі Хафец-Хаіма атрымалі шырокі распаўсюджанне ва ўсіх яўрэйскіх абшчынах. Яны сотні разоў перавыдаваліся ў розным фармаце, былі падзелены на гадавыя цыклы вывучэння па днях тыдня, да іх напісаны новыя каментарыі.

Усё жыццё быў надзвычай сціплым чалавекам, жыў ва ўбогай хатцы, хаваўся ад публічнасці. Праз яго рукі праходзілі дзясяткі тысяч долараў ахвяраванняў на ўтрыманне ешыбота і філантрапічныя мэты, – сам ён ніколі не узяў сабе ні цэнта з тых ахвяраванняў, з-за чаго меў найвялікшую павагу не толькі ў сваіх адзінаверцаў, але нават і ў яўрэйскіх радыкалаў, якія бачылі ў радунскім рабіне апору рэакцыі і клерыкалізму.

Найлепш пра яго могуць расказаць кароткія павучальныя гісторыі з жыцця радунскага рабіна. Радунскі войт расказваў такую гісторыю. Войт ішоў разам з радунскі рабінам адной дарогай. У адным месцы над ровам была пакладзена новая кладка. Войт перайшоў кладкай, а рабін ХафецХаім збочыў з дарогі і перайшоў цераз роў. На пытанне войта, адказаў:«Я не упэўнены ў тым, што дошкі гэтай кладкі не крадзеныя».

Радунскі рабін быў найвялікшым аўтарытэтам яўрэяў усяго свету. Дом Хафец-Хаіма ў Радуні ў 2001-2002 гадах быў разабраны і як святыня вывезены ў ЗША.
У 1930-я пасаду рабіна займаў Арон Рабіновіч (?-1942) – апошні лідскі рабін. Ён загінуў падчас халакосту, знаходзячыся сярод тысяч лідскіх яўрэяў, дзе да апошняй хвіліны маліўся і супакойваў людзей.


[1] Kuryer Litewski. № 291. 23 grudnia (5 stycznia 1907) 1906.

[2] Kuryer Litewski. № 3. 4(17) stycznia 1906.

[3] Конан У. «Лидское слово» // ЭГБ. Т. 4. Мiнск, 1997. C. 367.

[4] Гоман. № 68. 24 жніўня 1917.

[5] Федоров И.О. Город Лида в годы установления советской власти (1919-1920) // Ліда і Лідчына: да 685-годдзя з дня заснавання горада : матэрыялы рэспуб. навук.-практ. канф., (Ліда, 3 кастр. 2008 г.). Ліда, 2008. С. 129.

[6] Гоман. № 61. 11 верасня 1916.

[7] Борьба за Советскую власть в Белоруссии 1918 – 1920 гг. Т. 2. Минск, 1971. С. 529.

[8] Там жа. С. 73.

[9] Tygodnik Illustrowany. № 22. 31 maja 1919. S. 340-341.

[10] Wyszczelski Lech. Wojna polsko-rosyjska 1919-1920. T. 1. Warszawa, 2010. S. 89-90.

[11] Kapiszewski Andrzej. Controversial Reports on the Situation of the Jews in Poland in the Aftermath of World War Studia Judaica 7. 2004. №2(14). S. 257-304.

[12] Там жа. С. 248.

[13] Баярунец Гіпаліт. Ліда ва ўспамінах ксяндза Гіпаліта Баярунца // Лідскі Летапісец. № 2(54) – 2011. С. 31.2

[14] Lech Ciehanowicz. Przemysł lidzki w dwudziestoleciu międzywojennym // Zemia Lidzka. № 41. 2000.

[15] Наша Праўда. №34. 30 ліпеня 1927 г.

[16] Słowo. №173(2383). 31 lipca 1930.; Życie Nowogródzkie. №179(863). 5 sierpnia 1930.

[17] Słowo. №17(1628). 21 stycznia 1928.

[18] Сялянская Ніва. № 14(161). 8 лютага 1928.

[19] Сялянская Ніва. № 19(166). 25 лютага 1928.

[20] Kurier Nowogródzki. № 157(242). 5 lipca 1932.

[21] Kurjer Wilenski. № 144(4106). 28 maja 1937.

[22] Kurjer Wilenski. № 233(4196). 25 sierpnia 1937.

[23] Kurjer Wilenski. № 11(4687). 11 stycznia 1939.

[24] Słowo. № 161(1171). 14 lipca 1926.

[25] Дварэцкі Мойша нарадзіўся ў Лідзе 1 снежня 1891 г. Закончыў гімназію і два семестры педагагічнага інстытута і тры семестры медыцынскага факультэта. Выкладаў лацінскую мову.

[26] Dowlaszewicz Irena. Gimnazjum żydowskie // Ziemia Lidzka. № 2(49) – 2002.

[27] Тарбут (яўр. – культура) – яўрэйская свецкая асветніцкая-культурная арганізацыя, пад эгідай якой у перыяд паміж дзвюма сусветнымі войнамі была створана сетка свецкіх адукацыйных устаноў на іўрыце.

[28] Я больш за 10 гадоў не мог даведацца, якому будынку належала гэтая сцяна. Пад час аналізу пабудоў старога цэнтра горада пры стварэнні 3D мадэлі, гэтую загадку праясніў мой добры знаёмы Віталь Бурак, за што аўтар выказвае яму шчырую падзяку.

[29] http://www.jewishgen.org/yizkor/lida/lid137.html

[30] Słowo. №139(3277). 23 maja 1933.

[31] Kurjer Wilenski. № 176(4852). 28 czerwca 1939.

[32] http://www.jewishgen.org/yizkor/lida/lid137.html

[33] Kurier Nowogródzki. № 30. 22 października 1931.

[34] Kurier Nowogródzki. № 35. 28 października 1931.

[35] Kurier Nowogródzki. № 79. 19 grudnia 1931.

[36] Słowo. № 181(2988). 29 lipca 1932.

[37] Ciechanowicz Lech. Czasopiśmiennictwo w województwie Nowogródzkim w latach Drugiej Rzeczypospolitej // Ziemia Lidzka. №4(47). 2001.

[38] Kurier Nowogródzki. №146(232). 24 czerwca 1932.

[39] Цехановіч Лех. Незабыўная вуліца Сувальская 30-х гадоў ХХ стагоддзя // Лідскі Летапісец № 4(32). 2005. С. 33.

[40] Альбірт Іосіф Мацвеевіч (нарадзіўся ў 1907 г. у Лідзе) – паэт, пісьменнік, пасля 1950-х гг. быў членам Саюза пісьменнікаў, жыў у Маскве. Аўтар кніг «Зорка майго пакалення», «Іскры», «Сэрца маёй зямлі». З 1970 г. жыў у Ізраілі. Больш падрабязнай інфармацыі пра гэтага цікавага чалавека ў мяне, на жаль, няма.

[41] Ziemia Lidzka. № 6-7. 1937.

[42] Ziemia Lidzka. № 11. 1937.

[43] Ziemia Lidzka. № 12. 1937.

[44] Kurjer Wilenski. № 248(2789). 16 września 1933.

[45] Słowo. № 255(3393). 18 września 1933.

[46] Słowo. № 317(4277). 18 listopada 1937.

[47] Słowo. № 266(2774). 18 listopada 1931.

[48] Kurier Nowogródzki. № 56. 21 listopada 1931.

[49] Kurier Nowogródzki. № 56. 21 listopada 1931.

[50] Kurjer Wilenski. № 248(4211). 9 września 1937.

[51] Kurjer Wilenski. № 325(4285). 26 listopada 1937.

[52] Kurjer Wilenski. № 34(4352). 4 lutego 1938.

[53] Kurjer Wilenski. № 35(4350). 5 lutego 1938.

[54] Kurjer Wilenski. № 32(4350). 2 lutego 1938.

[55] Kurjer Wilenski. № 35(4350). 5 lutego 1938.

[56] Kurjer Wilenski. № 306(4623). 7 listopada 1938.

[57] Kurjer Wilenski. № 329(4647). 30 listopada 1938.

[58] Kurjer Wilenski. № 349(4667). 20 grudnia 1938.

[59] Słowo. № 212(5136). 4 sierpnia 1938.

[60] Kurjer Wilenski. № 201(4519). 24 lipca 1938.

[61] Kurjer Wilenski. № 314(4632). 15 listopada 1938.

[62] Słowo. № 245(5169). 6 września 1938.

[63] Kurjer Wilenski. № 246(4564). 8 września 1938.

[64] Słowo. № 246(5170). 8 września 1938.

[65] Słowo. № 247(5171). 8 września 1938.

[66] Słowo. № 248(5172). 9 września 1938.

[67] Słowo. № 333(5257). 3 grudnia 1938.

[68] Kurjer Wilenski. № 321(4639). 22 listopada 1938.

[69] Kurjer Wilenski. № 13(4689). 13 stycznia 1939.

[70] Яўрэйскія кучкі – у Беларусі і Украіне так называюць перыяд, які пачынаецца за 2-3 дні да наступу Жарснага тыдня і супадае з яўрэйскім Вялікаднем, які пачынаецца на 15-ы дзень месяца нісана. Гэты дзень заўсёды выпадае на першую поўню пасля вясновага раўнадзенства, бо яўрэйскі каляндар вядзецца па месяцавых цыклах.

[71] JurekoTeofani. Stosunki narodowościowe i wyznaniowe w Lidzie w latach 1925-1939 // Ziemia Lidzka. №12. 1993.

[72] Ярмонт Е. В тени замка Гедемина. Лида. 1995. С. 50.

[73] Kurjer Wilenski. № 19(4695). 19 stycznia 1939.

[74] Kurjer Wilenski. № 20(4696). 20 stycznia 1939.

[75] Kurjer Wilenski. № 28(4704). 28 stycznia 1939.

[76] Kurjer Wilenski. № 42(4718). 11 lutego 1939.

[77] Kurjer Wilenski. № 80(4756). 21 marca 1939.

[78] Ярмонт Е. В тени замка Гедемина. Лида. 1995. С. 50.

***

 Апублiкавана 28.06.2016 13:47