(продолжение; 1-я ч.)

Погромы в Мозыре и чудесное спасение

Еврейские погромы начались в стране еще до революции и Гражданской войны.

Мозырь, в котором жили мои родители, тоже не избежал их; населявшим его евреям, как и во многих других городах, пришлось испить свою чашу страданий. Родители были вынуждены бежать из Мозыря, но через год изнурительных скитаний вернулись домой.

Летним днем 1916 года в город ворвались казачьи отряды, входившие в состав царских войск, и начался страшный погром.

Когда погромщики появились на улице, на которой жили мои родители, среди евреев началась паника. Отец спрятался на чердаке под грудой дров и старых вещей, а мама спрятаться не успела. В дом ворвался разгоряченный казак; смерть сверкала у него в гла‐ зах. Он увидел маму, пытавшуюся спрятаться за шкафом, и набросился на нее. Мама, несмотря на весь свой страх, набралась мужества и сказала ему:

– Знай, что у всех народов, верящих в Бога, величайший грех – причинять зло беззащитной женщине! Если ты что‐нибудь сделаешь мне, этот страшный грех будет преследовать тебя всю жизнь! Всевышний отомстит тебе за меня! Но если ты не причинишь мне зла, я обещаю тебе: все опасности войны обойдут тебя стороной, и ты вернешься целый и невредимый, с чистой совестью, к своей жене и детям!

И тут случилось невероятное: этот бешеный казак вдруг перекрестился, опустился на колени и сказал:

– Мамаша! Если ты обещаешь мне, что я еще увижу своих детей, я не только не трону тебя, но и буду охранять, чтобы и никто дру гой тебя не обидел!

Мама угостила его водкой, и он встал у входной двери, следя за тем, чтобы никто не вошел в дом, и стоял там до тех пор, пока погромщики не разошлись.

Из этой сцены видно, что мама прекрасно говорила по‐русски, – для еврейки, выросшей в религиозной семье, знание русского языка было в те времена большой редкостью. Еще девочкой она на‐

33

няла на заработанные ею деньги учительницу, которая научила ее читать и писать – и на идиш, и по‐русски, – а также преподавала ей арифметику. В дальнейшем мама приобрела привычку читать всякую бумажку, на которой было что‐то напечатано, листочки от календаря и прочее, и часто говорила мне:

– Никогда не сиди без дела! Нечего делать – читай что‐нибудь.

В своей «клинике», о которой рассказывалось выше, мама лечила и неевреев. Она свободно общалась с ними и читала все, что могла найти, о болезнях и методах лечения.

В той истории с казаком мама спаслась от гибели, но последствия случившегося были трагическими. Она тогда была беременна – впервые после четырех лет замужества, – и происшедшее так подействовало на нее, что у нее произошел выкидыш.

Однажды, когда отца не было в Мозыре – он был на противоположном берегу Припяти, – в город ворвалась другая банда, прославившаяся своей жестокостью по отношению к евреям. Мама, опасаясь, что муж не знает о происходящем и может вернуться, решила пробраться к нему, чтобы предупредить. Дело было зимой, река была скована льдом, и мама попыталась перейти ее по льду – мост был в руках бандитов. Неподалеку от берега лед под ней проломился, и она начала тонуть. Какие‐то люди, увидев это, бросились ее спасать и с большим трудом вытащили из воды. Лишь чудом она осталась в живых.

После этого происшествия родители вновь оставили Мозырь и скитались из города в город, лишенные всего, пытаясь спастись от банд, сеявших смерть всюду, куда ступала их нога.

¨Ваше благословение было мне защитой!¨

После двух лет скитаний, в конце 1917 года, мои родители окончательно поселились в Киеве.

После того, как они прожили там год, к ним в дверь кто‐то постучал. Мама открыла дверь и сразу же узнала стоявшего на пороге – это был тот самый казак, который ее пощадил. Он искал маму в их прежнем доме в Мозыре и, не найдя, не успокоился, пока путем расспросов не обнаружил их на новом месте.

34

Для мамы эта встреча была совершенно неожиданной и очень волнующей; она усадила гостя за стол. Успокоившись и придя в хорошее расположение духа после нескольких рюмок водки, тот стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после того происшествия в Мозыре.

– Мамаша! – начал он взволнованно. – Я остался в живых только благодаря вашему благословению! Вот уже больше года, как я ищу вас, чтобы поблагодарить за то, что вы даровали мне жизнь! Я видел смерть перед собой тысячи раз; вокруг меня люди падали, как мухи, – а я вышел из всех страшных боев без единой царапины! Ваше благословение было мне защитой! Благословите меня и на то, чтобы и в мирные дни у меня была удача – пропитание и достаток…

Растроганная мама благословила его, и он ушел.

В коммуне

После того, как утихли бои между «красными» и «белыми» и большевики овладели всей страной, они занялись реорганизацией жизни в ней на идеологических основах марксизма.

Начинания их, как правило, были плодом фантазий, полностью оторванных от реальности. Одним из первых шагов была организация коллективных хозяйств на селе (предшественников печально известных колхозов). Наиболее полно коммунистическим идеалам в их первозданной чистоте отвечали так называемые сельскохозяйственные коммуны, в которых была самая большая степень обобществления имущества, вплоть до личных вещей. Индивидуум сам по себе превращался там в общественную собственность; весь его труд и способности принадлежали коллективу. Все, что он производил и зарабатывал, поступало в общий котел, и он должен был жить на выдаваемый ему наравне с другими паек.

При этом уравниловка существовала только для «низов». Для руководящих работников советская власть с самого начала, в полном противоречии с собственными декларациями, установила сложную многоуровневую систему льгот, включавшую закрытые распределители и государственные дачи, особые жилые районы, отдельную систему здравоохранения и многое другое.

Папа и мама как молодая пара в расцвете сил были записаны в одну из сельскохозяйственных коммун. Они были обязаны начать

35

свою жизнь заново – отдавать все, на что они способны, стране и системе.

Нетрудно представить себе, что чувствовали мои родители в коммуне. Для них началась новая эпоха – время непрерывной т желой борьбы маленьких людей, беспомощных и беззащитных, с громадной государственной машиной, безжалостно насаждавшей безбожие. Ведь одной из главных задач советской власти было систематическое искоренение веры и религии «;емных и невежественных народных масс».

В коммуне, членами которой стали мои родители, жили еще несколько еврейских семейных пар, соблюдавших субботу. Особенно большие трудности были у них именно с этим.

Маму, имевшую опыт оказания первой медицинской помощи, назначили медсестрой, но фактически она исполняла обязанности врача; это давало ей немалые возможности помогать евреям освобождаться от работы в субботу. Она использовала свое положение, чтобы организовать урок еврейской жизни для женщин, – а папа в это время начал давать уроки мужчинам по Гемаре. Под предлогом контроля за исполнением санитарных правил мама присутствовала при дойке коров, и это решало проблему запрета на моло‐ ко, надоенное без наблюдения еврея.

36

Лошадь

Отец попросил назначить его возчиком – взамен на разрешение по субботам оставаться дома. Это была, вероятно, самая тяжелая, грязная и неблагодарная работа, от которой другие старались отвертеться всеми правдами и неправдами. Быть возчиком означало вставать в будни чуть свет и поздно возвращаться, ездить по любым дорогам в любую погоду, через лес, помогать лошади вытаскивать телегу, застрявшую в грязи, отвечать за сохранность груза – ведь если что‐нибудь пропадет или будет украдено, на возчика па‐ дет подозрение. А еще – проводить целые дни в обществе лошади, чистить ее, расчесывать, кормить и поить, убирать за ней, следить, чтобы была здорова и сохраняла силы… Был там еще один еврей‐ возчик – бывший раввин. Свое новое положение, весь этот жизненный переворот он воспринимал как трагедию. Он сходил с ума в обществе лошади – и, в конце концов, после тяжелого нервного срыва умер.

У моего папы сложилось иначе. Он доверчиво и просто принимал все, что посылал ему Всевышний. Свою лошадь он полюбил. Принял ее как дар с небес – ведь, как он часто говорил, она давала ему возможность зарабатывать хлеб, не нарушая субботу, – а для него это было самым главным. Он не просто заботился о ней – чистил, кормил с руки сахаром. Он превратил ее чуть ли не в своего напарника по учебе, пересказывая ей сложные места из трудов толкователей Торы, читая в пути вслух книгу псалмов. Она отзы‐ валась на ласку и как будто понимала его.

Этот папин рассказ, как и многие другие, говорившие о его отношении к жизни, заложили основы моей личности. Они звучат в моих ушах, словно услышанные вчера, хотя папы уже много десятков лет нет в живых. В любой тьме он всегда видел свет – так же, как из окон подвальной квартиры умел увидеть звезды, о чем я расскажу в одной из следующих глав. Во многом благодаря этому рассказу и выученному из него уроку – уроку любви к Всевышнему и служения Ему в радости на основе простой веры – я смогла выстоять во всех испытаниях, посланных мне судьбой, и написать эти

37

строки, и делать сегодня все, чем пытаюсь быть полезной моему народу…

Родители всячески пытались вырваться из коммуны и в итоге сумели получить разрешение вернуться в Киев, где им выделили подвальное помещение рядом с квартирой дедушки, реб Яакова. У мамы с папой к тому времени была дочь Лифша, родившаяся в 1919 году, а после нее ежегодно, один за другим, появлялись на свет мальчики.

Мастерская-йешива

Дедушка, озабоченный тем, что соблюдение субботы при новом режиме превращается в тяжелую проблему, избрал себе профессию столяра. Через короткое время он сделался высококлассным мастером и открыл частную столярную мастерскую. Хотя она и должна была подчиняться определенным законам, он мог быть в чем‐то независимым и подбирать себе помощников по своему усмотрению.

Папа с дедушкой стали энергично подыскивать для своего предприятия евреев, соблюдающих заповеди. Вместе с еще одним достойным человеком по имени Шамай Барон они брали на работу всех, кто, несмотря ни на что, пытался вести еврейский образ жизни. Когда дедушку спрашивали, не боится ли он, он отвечал:

– Лучше делать и бояться, чем бояться и не делать!

Пустив в ход все связи, папа с дедушкой сумели оснастить свое предприятие необходимым оборудованием. Они зарегистрировали мастерскую и смогли получить большой государственный заказ на поставку ящиков.

Папа и дедушка сумели в какой‐то мере избежать внимания к себе со стороны государства. По существу, здесь на практике была успешно реализована идея «йешивы‐мастерской», соединявшей в себе занятия Торой и труд. В первой половине дня все работали, а во  второй  слушали  уроки  Гемары,  Мишны  и  учились  по книге «Эйн Яаков», популярном сборнике комментариев к Талмуду. Уроки давали дедушка, папа, реб Шамай Барон и другие знатоки

38

Торы. Папа сделался главой йешивы; со временем к нему прилепилось прозвище «раввин‐столяр».

Были две проблемы, для которых нужно было обязательно найти решение: исполнение заказов в установленные сроки и маскировка йешивы, включая возможность прятать священные книги на случай внезапной проверки.

Часть учащихся быстро освоила основы мастерства и в известной мере «уравновесила» тех, у кого руки не были приспособлены держать молоток и тесло. Но даже после множества разнообразных чудес, сопровождавших их учебу, они все‐таки отставали в ис‐ полнении заказов, что могло подвергнуть опасности само существование предприятия.

В сложившейся ситуации пришлось начать сбор пожертвований у благочестивых евреев, посвященных в тайну этой необычной столярной мастерской, – для того, чтобы на собранные деньги покупать готовые ящики на черном рынке и сдавать их заказчику под видом своей продукции. Только так можно было избежать закрытия и даже ходить в передовиках, чтобы люди получали премии. Состоятельные и щедрые евреи давали деньги, но от дедушки и папы все это требовало усилий и большого труда: они вставали в пять часов утра, чтобы застать тех людей прежде, чем они уйдут на работу, и получить у них пожертвование на мастерскую и расположенную рядом с ней кухню, из которой приносили еду два раза в день.

Для меня до сегодняшнего дня остается загадкой: откуда у дедушки и папы брались физические силы подниматься так рано в тридцатиградусный мороз и совершать обход в столь неурочное время? Вести дела предприятия, на котором заняты почти шестьдесят работников, немалая часть которых не приносила никакой пользы производству? Давать уроки и снабжать обедами работников и их семьи – и при этом не быть разоблаченными, не попасться «на горячем»?.. Только упорством и постоянной готовностью к самопожертвованию можно это объяснить.

Следует добавить, что вдобавок к зарплате, которую выдавали работникам мастерской, моя мама готовила им завтрак и обед, а

39

иногда и ужин, поскольку они приходили рано утром, молились и находились там до вечера, а некоторые даже оставались ночевать.

Каким образом они прятали тома Талмуда и другие святые книги – это уже отдельная история. Выручали неистощимые на выдумку еврейские головы. Под искусными руками нескольких переплетчиков, которые оказались среди всех этих «столяров», тома Мишны и Талмуда превратились в «профессиональную литературу». Из трактата «Сукка», описывающего правила построения кашерного шалаша для праздника Суккот, был взят целый ряд понятий, относящихся к устройству сукки, ее конструктивных элементов; они были тщательно нарисованы на отдельных листах, которые переплетчики вставили в Талмуд. То же самое было сделано и по другим темам, каким‐то образом связанным с геометрией, строительством и тому подобным, по всему Талмуду. Теперь инспекторам из государственных учреждений можно было объяснять, что эти толстые тома – старая литература по деревообработке для людей, которым трудно читать по‐русски.

Помимо этого, стол, за которым учились во второй половине дня, был устроен так, чтобы устранить всякую опасность на случай внезапного вторжения. Вокруг рабочего стола, широкого и длинного, сидели бородатые евреи с инструментами в руках; перед ними лежали дощечки – материал для изготовления деревянной тары. Под крышкой стола находились выдвижные ящики с раскрытыми томами Талмуда, а вместо стука молотков слышен был голос преподавателя, отзывавшийся в большом помещении гулким эхом. В прихожей, перед входом в саму мастерскую, находился пожилой «часовой», который обтягивал ящики полосками жести; рядом с ним висела незаметная нитка, которая вела к колокольчику, подвешенному в укромном углу мастерской. Когда приближался кто‐то чужой, «часовой» дергал ее. По его сигналу задвигались ящики с Талмудом и молотки начинали громко колотить по незаконченным изделиям.

Так и просуществовала эта «йешива‐мастерская» под носом властей в течение нескольких лет, благодаря поддержке свыше, которая чувствовалась на каждом шагу.

40

Попались ¨на горячем¨

Однажды инспектор из государственных органов появился во второй половине дня, в разгар урока Гемары. К несчастью, «часовой», ответственный за подачу сигнала тревоги, задремал. Инспектор застал всех сидящими и ведущими талмудическую дискуссию, с открытыми томами Талмуда в ящиках. Все присутствовавшие страшно перепугались: им предстоял суд и ссылка в Сибирь. И только мой папа, который вел урок, сохранил присутствие духа; он лишь молился Всевышнему, чтобы тот помог ему найти выход из положения.

– Что это за книги в ящиках? – строго спросил отца инспектор.

Отец, готовившийся к возможности подобного рода событий и отрепетировавший заранее свою речь, начал объяснять, что это – профессиональная литература на еврейском языке по столярному делу.

Выслушав его, инспектор произнес на чистейшем идиш:

– Кому ты рассказываешь бабушкины сказки? Мне, который учился в детстве в хедере, а потом несколько лет сидел в йешиве, – мне ты хочешь вешать на уши лапшу и объяснять, что такое Гемара и что такое Мишна? Я пошлю вас всех в Сибирь – и там, в бараках, в тайге, на пятидесятиградусном морозе, будете греться своей Гемарой!

Папа просто онемел, услышав чистый идиш в устах инспектора, и понял, что попал в сети, расставленные евреем‐коммунистом, который мог причинить гораздо больший вред, чем такой же коммунист, но нееврей. В мастерской поднялся гвалт, все бросились наутек в страшной панике…

В это время мама была на кухне и готовила ужин для остававшихся в мастерской на ночь. Услышав шум, она, сама перепуганная, прибежала посмотреть, что происходит, – и видит: ее муж сидит бледный как стенка, а напротив него инспектор пишет протокол.

Она набралась храбрости и обратилась к инспектору:

– Шалом тебе, товарищ!

–  Шалом, мамаша! 

41

– Могу я спросить тебя, что ты там пишешь? – Какое твое дело, мамаша? Не вмешивайся!

–  Это мое дело, да еще как… Потому что мой предок и твой предок учились вместе!

– Где?

– У горы Синай!

Инспектор разразился циничным смехом и продолжал писать протокол. –

Я прошу тебя: порви то, что ты написал, и оставь в покое этих старых евреев. Подумал ли ты о том, что это значит – обречь стариков на арест и ссылку в Сибирь? Это ведь ляжет на твою совесть и будет преследовать тебя всю жизнь! Разве не достаточно тех страданий, которые причиняли и причиняют нам антисемиты, так теперь еще и ты преследуешь нас!

Если умоляющий голос моей матери смог смягчить окаменевшее сердце жаждавшего крови казака, то неудивительно, что он легко проник в сердце еврея, праотец которого стоял у горы Синай… Будто по мановению волшебной палочки, холодное и замкнутое лицо инспектора преобразилось; на нем появилась улыбка. Он порвал лист со своим доносом и, пробормотав несколько слов с извинениями, ушел.

После этого случая тот инспектор иногда приходил в мастерскую и присоединялся к слушавшим урок. С тех пор он постоянно предупреждал о предстоящих проверках, и благодаря ему «йешива‐мастерская» могла существовать дальше.

¨Никому из братьев не доверяйте¨

Спрашивается: как удалось сравнительно небольшой группе большевиков воцариться над страной с населением в сто пятьдесят миллионов человек?

Органы безопасности, называвшиеся в разные годы по‐разному: ЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ – МВД – КГБ, а в народе – коротко и грозно: «органы», – уничтожили десятки миллионов ни в чем не повинных граждан своей страны. При этом тысячи «тружеников топора и плахи», от рядовых до высших руководителей – таких, как Ягода, Ежов, Берия и другие, – рано или поздно разделяли судьбу своих жертв. Крова‐

42

вый тиран Сталин ликвидировал почти всю «старую гвардию» революционеров и развязал войну против всех религий, прежде всего – против еврейской. Доносительство царило повсюду. Осуществилось пророчество

«Каждый пусть остерегается своего ближнего, и никому из братьев не доверяйте, ибо каждый брат непременно обманет, а каждый ближний разнесет сплетни»(1). Из‐за доносов, написанных по злобе или из мести, зачастую анонимных, исчезали миллионы людей. Парализованные страхом, не зная, чем могут кончиться попытки узнать, что случилось с их родными и близкими, люди боялись даже искать их – и молча несли свою боль и горе…

С огромной «машиной смерти», управлявшейся чудовищами, погубившими собственные души, вели свою нескончаемую, будничную и, казалось, безнадежную войну немногие праведники, среди которых были и мои родители. И длилось это в течение долгих‐долгих десятилетий…

Сукка реб Яакова

В 1930 году навстречу празднику Суккот мой дедушка, реб Яаков, построил сукку на своем дворе и пригласил к себе раби Хаима‐ Элияѓу Розена, одного из глав брацлавских хасидов в Советском Союзе. Тот приехал к нему из Умани, города, находящегося в двухстах километрах от Киева, поскольку там антирелигиозные законы и постановления проводились в жизнь более сурово, чем в Киеве. Дедушка и раби Хаим‐Элияѓу вместе сидели в сукке в первую ночь праздника, совершили, как полагается, с радостью и душевным подъемом кидуш(2)… Но в разгар трапезы, когда они беседовали на темы Торы, ворвались милиционеры, обоих арестовали, а сукку разнесли в щепки. Их продержали под арестом до конца праздника. Такой исход следует еще считать благополучным, раз они не попали в Сибирь за такое «страшное преступление»…

___________________________________________________________________________________
1 «Ирмеяѓу» (в русской традиции – «Книга пророка Иеремии»), 9:3.

2 Кидуш – благословение над бокалом вина в субботу и праздники.

43

Конец ¨мастерской-йешивы¨

В той же атмосфере преследований и угроз затянулась петля вокруг столярной мастерской папы и дедушки. По чьему‐то доносу она была ликвидирована, и связанные с ней люди рассеялись кто куда. Дедушка, реб Яаков, был арестован и обвинен в контрреволюционной пропаганде. Папе в последний момент удалось скрыться. Над дедушкой был устроен публичный суд перед коллегией в составе пяти судей, из которых трое были евреями. Один из этих еврейских судей спросил его:

– Зачем ты занимаешься такими делами, как строительство сукки и содержание йешивы, – делами, противоречащими закону, который запрещает вести религиозную пропаганду?

–  Я надеюсь, что еще придет день, когда вы втроем придете учиться в нашу йешиву и будете раскачиваться перед раскрытым томом Гемары! – ответил дедушка.

Эти слова, сказанные с детской наивностью, вызвали улыбку на суровых лицах судей. Адвокат использовал шутливую атмосферу, воцарившуюся на мгновение в зале, и заявил, что в данном случае суд имеет дело с человеком неуравновешенным, который не может нести ответственность за свои поступки. К счастью, эти слова были приняты судом, и дедушку освободили.

Несмотря на благополучный исход, он вышел из этой истории разбитым и подавленным. Особенно угнетало его то, что ему насильно сбрили его длинную бороду. Он не мог примириться со своим новым обликом, с бритыми щеками. Для такого еврея, как реб Яаков, длинная борода была символом самого его существования, самым зримым и исполненным смысла выражением его еврейства – пока не пришли «эти безбожники» и не разрушили все… С тех пор он стал избегать появляться на людях и сидел дома, замкнутый и подавленный. Случившееся сломило его и ускорило конец.

Завещание реб Яакова

С момента освобождения из‐под ареста и ликвидации столярной мастерской, бывшей делом его жизни, он выглядел как чело‐

44

век, у которого разрушен весь его мир. Однажды дедушка почувствовал такую слабость, что слег в постель. И хотя состояние его не внушало особых опасений, он велел созвать всех детей. Те собрались возле его постели и со страхом смотрели на него. Ему было тогда шестьдесят пять лет, и недомогание не угрожало его жизни. Он был в ясном уме и абсолютно спокоен. Побеседовав с каждым из своих детей, он сказал им, что жить ему осталось недолго. Дедушка попросил их не называть сыновей, которые у них родятся, его именем, поскольку не уверен в том, что внуки будут вести еврейский образ жизни. Исключение он сделал только для моей мамы:

– Уж твои‐то дети, Бейля, никогда не перестанут быть религиозными евреями.

Мама улыбнулась, взяла его руку в свою и сказала:

– Папа! Тебе еще рано умирать, а мне уже поздно рожать.

– Я знаю, знаю, – ответил он, – мои годы еще не вышли, но мне уже невыносимо жить в этом мире лжи.

– А если родится дочь? – спросила мама.

– Тем лучше! При этой власти легче воспитать дочь, верящую в Бога, чем сына! Только дай ей такое имя, которое будет заключать в себе имя Всевышнего, чтобы оно оберегало ее.

В 1935 году дедушка скончался и был похоронен на Лукьяновском кладбище в Киеве. С тех пор и до сегодняшнего дня никто из детей его и внуков, уважая его волю, не называл сына в его честь.

Я появляюсь на свет

Когда моя мама забеременела, ей было сорок три года.

В праздник Симхат‐Тора(3), когда папа танцевал со свитком Торы в руках, – а он плясал и веселился изо всех сил, и все остальные

_____________________________________________________________________________________

3 Симхат‐Тора («Радость Торы») – особое торжество в последний день осенних праздников Суккот – Шмини Ацерет. В этот день завершается годичный цикл публичного чтения Торы и сразу же начинается новый цикл.

45

плясали вокруг него, – к нему подошел один молодой человек и прошептал ему на ухо:

–  Реб Лейбе, у вас родилась девочка!

– Ну уж если известие о рождении дочки приходит ко мне в момент, когда я держу в руках свиток Торы, – воскликнул папа, – это несомненный знак о том, кем этой дочери предстоит стать!

Когда радостное известие, передававшееся из уст в уста, обошло присутствующих, люди подняли счастливого отца на плечи, как жениха в день свадьбы.

Впоследствии мама рассказывала, что папа, впервые взяв меня на руки, выглядел со своей длинной серебристой бородой, сбегавшей волнами по его груди, скорее как дедушка, чем как отец.

Она выполнила завещание реб Яакова, который хотел, чтобы в моем имени была буква «ѓэй», присутствующая в четырехбуквенном имени Творца и имеющая особенное свойство защищать человека. Соединением слова «бат» – на иврите «дочь» – с буквами «йуд» и «ѓэй», входящих в это имя, образовано красивое, чудесное еврейское имя Батья, которым она меня и назвала. В этом был особый смысл еще и потому, что незадолго до того скончалась бабушка Батья, мама моего папы.

Я родилась в 1936 году после сестры‐первенца Лифши, которая была старше меня на семнадцать лет, и шести сыновей. Маме было тогда сорок четыре года, папа был на три года старше ее. Прошло немало лет между рождением Гершеле, младшего из братьев, и моим рождением, и потому я, естественным образом, была ребенком, которого все обожали и баловали. Я даже страдала от избытка всего этого, когда остальные члены семьи просто состязались в любви ко мне. У меня было счастливое детство. Я была про‐ сто окутана семейным теплом…

46

Война и катастрофа

Начало войны

Весна моей жизни оказалась очень короткой. Мне было четыре года, когда разразилась Вторая мировая война, утопившая Европу и Россию в реках крови.

За девять дней до вторжения немецких войск в Польшу был подписан «пакт Молотова – Риббентропа» – договор о ненападении между Германией и СССР. Польша была разделена между ними, и Красная Армия оккупировала восточную часть этой страны без единого выстрела, так как польской армии к тому времени уже не существовало. Как бы там ни было, советская оккупация спасла сотни тысяч евреев, находившихся в этой части Польши. Среди тех, кто спасся, были учащиеся йешивы «Мир» и некоторых других, выехавших из Вильно в Японию, а затем в Китай.

Многие из польских евреев вскоре были репрессированы и высланы в Сибирь. Но они оказались счастливцами по сравнению с оставшимися, ибо те оказались в руках нацистов.

Эвакуация под бомбами

Киев с первого дня войны подвергался жестоким бомбардировкам. Когда начались бомбежки, я лежала в больнице с тяжелым воспалением легких; папа и мама дежурили у моей кровати по очереди круглые сутки. Когда бомбежки усилились, поступил приказ эвакуировать больницы вглубь страны – и больных, и персонал.

В первые дни войны Лифшу, которой тогда был двадцать один год, мобилизовали в качестве санитарки. Узнав о приказе об эвакуации больниц, сестра пришла попрощаться с нами и принесла документы родителей и самые необходимые вещи. Она горько плакала, прощаясь с нами, и обещала позаботиться о братьях, оставшихся дома. Родители понимали, что дочь вряд ли сможет выполнить свое обещание – в городе был полный хаос, а она сама должна была постоянно находиться в своей части, – но верили в то, что разлука с ней и сыновьями будет недолгой.

В панике и спешке все больные и врачебный персонал были посажены на поезд, в котором не было элементарных условий для

48

перевозки больных. Он направлялся в Среднюю Азию. А 19 сентября 1941 года Киев был взят немецкими войсками.

Моя старшая сестра Лифша (январь 1940), да отомстит Б‐г за ее кровь

Мы оставляем Киев

Киев расположен на обоих берегах Днепра. Поезд с больными пересек его по мосту и едва только успел отдалиться на несколько сот метров от реки, как мощный взрыв поднял мост на воздух, и обломки его посыпались в днепровскую воду – советское командование применяло тактику «выжженной земли». После прорыва обороны Киева советские части укрепились на восточном берегу Днепра; взрыв моста должен был затруднить немцам переправу и задержать их продвижение вглубь страны.

49

Мост через Днепр

Наш поезд был последним, оставившим Киев. Мои родители, как и все остальные в нем, надеялись, что эвакуация эта временная и через несколько дней они вернутся к детям. Поэтому люди взяли с собой только самое необходимое. Советское радио круглосуточно передавало ободряющие призывы и бодрые марши. Диктор возвещал торжественным голосом, что никогда германский солдат не ступит на землю Киева, а Красная Армия будет защищать город до последней капли крови. Прошло время, пока все поняли, как жестоко они обманулись… Этим можно объяснить, почему родители эвакуировались со мной, оставив всех остальных детей дома.

Поезд ехал медленно, нередко останавливаясь из‐за бомбежек. Ходячие больные выбирались из вагонов и прятались кто где успел. Стало известно, что немцы заняли Киев и продвигаются на восток.

Какое перо могло бы описать, что чувствовали тогда папа и мама, оставившие шестерых сыновей и дочь в этом аду? При этом сами они ехали неизвестно куда в поезде, с маленькой дочкой на руках, пылающей от жара…

50

В СССР на железнодорожных станциях были установлены котлы‐кипятильники, из которых можно было набирать горячую воду. Когда поезд останавливался, люди сходили, чтобы наполнить свои чайники. Так делал и папа, и чай поддерживал нас в течение всей нескончаемой изматывающей двухнедельной поездки. Мама взяла с собой некоторые из своих украшений и время от времени меняла какое‐нибудь из них на еду у крестьян, толпившихся на станциях с корзинами, полными всякой снеди.

Никакого расписания в движении поездов, конечно же, не было, и они отправлялись со станций без всякого предупреждения, из‐за чего случались страшные трагедии; истерические крики отставших были поистине ужасающими. Люди бежали за вагонами, пытаясь забраться на подножки, цеплялись за ручки дверей, поручни; те, кому это не удавалось, падали под колеса и погибали. У котлов с кипятком все толпились и отталкивали друг друга, стремясь вернуться, пока поезд не отъехал.

Дорожные злоключения;

Это случилось на одной из стоянок возле Чимкента, города в Казахстане. В тот момент, когда папа на платформе наливал в чайник кипяток, поезд внезапно тронулся. Мама страшно закричала:

– Лейба, Лейба, где ты!

Я тоже начала истерически плакать и кричать:

– Папочка! Папочка!

Мама подбежала к окну и увидела папу, изо всех сил бежавшего за поездом, от которого он все больше отставал…

Дикие вопли слышались из всех вагонов: папа был не единственным, кто не успел вернуться.

Вдруг из первого вагона спрыгнул какой‐то молодой человек, у которого, как выяснилось позже, отстала от поезда жена; он помчался к паровозу, вскочил в него и крикнул машинисту, чтобы тот затормозил. Поезд, который еще не успел набрать скорость, оста‐ новился, и все отставшие вернулись к своим семьям.

В течение многих часов после этого папа не мог успокоиться. Он был бледен, взволнован и беспрерывно читал псалмы – благодарил

51

Всевышнего за чудесное спасение. Отец был уверен: оно стало возможным потому, что Творец пожалел его рыдавшую жену с больной дочкой на руках… С того момента он не сходил с поезда на остановках, а платил какую‐то мелочь кому‐нибудь из мальчишек, сновавших по перрону, чтобы тот набрал кипятку.

Одними только приключениями во время этой поездки можно было бы заполнить целый том. Я выбрала именно эту, особенно травмирующую историю, потому что всякий раз, когда мама рассказывала ее, мы с ней вновь и вновь переживали те страшные мгновения: поезд набирает скорость, а папа бежит за ним – из последних сил, с чайником в руках…

Перелом в моей болезни наступил в середине нашего путешествия. Я все время лежала у мамы на коленях, находясь между жизнью и смертью. Родители непрерывно читали псалмы и молились о моем выздоровлении. Когда кризис миновал, они заплакали от радости…

По мере продвижения на юго‐восток больных в поезде становилось все меньше – люди по пути сходили. Папа решил, что нам нужно доехать до какого‐нибудь города с большой еврейской общиной, где есть минимальные условия для еврейской жизни, прежде всего, синагога и миква. В конце концов был выбран Самарканд, один из крупнейших городов Узбекистана и древнейших во всем мире, на юге азиатской части СССР.

Мы прибываем в Самарканд

Итак, наша двухнедельная поездка завершилась. В Самарканде была древняя еврейская община, существовавшая там около двух тысяч лет, состоявшая из бухарских евреев с небольшой примесью беженцев из Восточной Европы. Местные жители говорили на бу‐ харско‐узбекском жаргоне, очень похожем на персидский язык.

Мы получили ветхий сарай в еврейском квартале. Родителям предстояло начать новую жизнь, вдали от родных мест, где остались их дети.

52

В том сарае, лишенном элементарных удобств, в чуждом и непривычном окружении, нам было суждено провести четыре года в ожидании окончания войны.

Жизнь в Самарканде была очень тяжела и для папы, и для мамы. Люди там были для них чужими, с совершенно иными обычаями и привычками, язык их был нам непонятен. С течением времени, однако, туда прибыло множество беженцев из Польши и Литвы, и это ослабило нашу изоляцию. Познакомившись с папой поближе, члены бухарской общины, ревностно соблюдавшие заповеди Торы, прониклись к нему уважением и прозвали его в своей среде «хахам» – «мудрец». Папа начал давать ежедневные уроки на иврите по еврейским законам и книге «Эйн Яаков».

Песах в Самарканде

В 1942 году один из уважаемых членов общины пригласил нас к себе на две ночи седера и на первый день праздника.

Мужчины сидели облокотясь, как положено в эту ночь, на полу, покрытом большим персидским ковром, а в центре между ними стоял низкий стол, на котором были маца и кеара – блюдо с горькой зеленью и всем остальным, чему полагается на нем быть в эту ночь. Папе была предоставлена честь вести седер на иврите; он же переводил все на русский язык. Женщины сидели в боковой комнате отдельно. Хозяин предложил папе мягкое кресло, зная, что его гость – ашкеназ, то есть европейский еврей, не привыкший сидеть на полу, но папа не хотел нарушать местные обычаи. Меня усадили рядом с папой и удостоили чести задать традиционные «четыре вопроса». То, как я их задавала на иврите, – как научил меня папа, – произвело сильное впечатление на хозяина и гостей.

В конце трапезы хозяйка угостила меня орехами и миндалем, и я потом долго берегла их, как драгоценные бриллианты. Когда мы уходили, хозяин дома дал нам несколько листов мацы, немного картошки и лука и три яйца. Этим мы питались все дни праздника.

В первые месяцы, проведенные нами в Самарканде, мама выменяла все остававшиеся у нее драгоценности на еду. Один из мест‐

53

ных евреев, с которым папа молился в синагоге, был директором государственной швейной фабрики. Он открыл папе, в какое время и куда его рабочие выбрасывают мусор и производственные отходы, среди которых он постарается припрятать кусочки ткани, годные к употреблению. Мама ждала в том месте позади фабрики и собирала отходы; из кусочков ткани она шила пестрые платья для девочек и продавала их на городском рынке.

Главный вид транспорта в Самарканде

Большая часть внутригородского транспортного сообщения, пассажирского и грузового, осуществлялась в Самарканде на ослах и лошадях, автомобилей и автобусов почти не было. Я бегала по рынку и собирала навоз. Из него мы делали кизяк: лепили круглые лепешки и бросали их о стену. Они прилипали к ней, а высыхая, отваливались и падали на землю. Кизяк служил нам вместо дров для отопления и приготовления пищи.

Местные евреи полюбили моего папу. В синагоге, где он молился и куда приводил меня, были в основном люди из бухарской

54

общины. Когда я отвечала на кадиш(1) «Амен!», они поворачивались в мою сторону и угощали меня конфетами и кусочками пирога. Один из местных евреев, работавший на центральном городском молокозаводе, сообщил нам, в каком месте сливается сыворотка, остающаяся при производстве масла и сыра. Мы с мамой ходили и набирали эту сыворотку ведрами, потом процеживали и собирали крошки сыра, которые в ней были. Это спасало нас от голода.

Страшные известия из Киева

В первые наши месяцы в Самарканде родители не получали никаких известий от детей и родственников из оккупированного Киева. В середине зимы 1942 года стали распространяться слухи, будто немцы уничтожили всех евреев Киева в Йом‐Кипур(2), осенью 1941 года (в действительности массовые расстрелы евреев начались за два дня до Йом‐Кипура и продолжались несколько дней), – всех, кто не смог убежать или спрятаться. Это происходило в одном из больших киевских оврагов под названием Бабий Яр. Активное участие в резне принимали украинские полицаи.

Невиданная жестокость немцев стала для киевских евреев неожиданностью: считалось, что они более человечны и культурны, чем украинцы, и цель их – только военные объекты противника. Никому не приходило в голову, что они могут подвергать массо‐ вому уничтожению мирных жителей, стариков, женщин и детей… И в Польше накануне ее оккупации многие евреи предпочитали остаться в своих домах, хотя можно было перейти к русским. Причина была та же: людям было трудно отказаться от привычных и устоявшихся представлений об интеллигентности и гуманизме немцев.

____________________________________________________________________________________

1 Кадиш – молитва на арамейском языке, в которой прославляются святость име‐ ни Всевышнего и Его могущество. Одну из разновидностей ее – кадиш ятом (букв.

«кадиш сироты») произносят в память об умершем.

2 Йом‐Кипур – День искупления – день поста, покаяния и прощения грехов, в который окончательно определяются судьбы мира и каждого человека в отдель‐ ности на следующий год.

55

Все было тщательно спланировано и продумано. Вначале через дворников и управдомов распустили слух, будто немцы собираются переселить евреев в спокойное место, подальше от полей сражений. Затем по городу были расклеены тысячи следующих объ‐ явлений:

Евреи Киева шли в Бабий Яр целыми семьями, с вещами, и погибали в этой долине смерти, где все было приготовлено для массовых убийств с тщательностью и чисто немецкой пунктуальностью. Возможно, это была жесточайшая резня, какую знало чело‐ вечество.

Знакомые киевляне, прибывшие в Самарканд, рассказали, что там, в Бабьем Яре, нашли свою смерть и шесть моих братьев, и большинство родных, всего сорок восемь человек – да отомстит Господь за их кровь!

Мама видит страшный сон

О моей сестре Лифше у нас не было никаких известий до конца войны.

Все эти годы родители жили надеждой на то, что в один прекрасный день откроется дверь, в ней вдруг появится старшая дочь и бросится к ним в объятия.

56

В ночь Поста Эстер, перед праздником Пурим, ранней весной 1943 года моя мама увидела страшный сон: она идет по улице и вдруг видит похоронную процессию: несут гроб. На вопрос о том, кого хоронят, ей ответили: «Лифшу Майзлик». Мама проснулась, потрясенная, потом вновь задремала – и сон повторился…

Утром она рассказала этот сон папе; тот погрузился в глубокую скорбь.

Между двумя больницами

Летом 1943 года в Самарканде начались эпидемии разных болезней. Мама заразилась тифом, и ее положили в тяжелом состоянии в больницу. Когда она сражалась там за свою жизнь, заболел и папа, и его с малярией поместили в другую больницу. Я, маленькая девочка, которой еще не исполнилось семи лет, бегала из одной больницы в другую. Такая мне выпала тогда судьба – еврейской девочке, маявшейся среди узбеков, одинокой и неприкаянной, о которой некому было позаботиться, дочери тяжело больных по‐ жилых родителей. Мои благополучные сверстницы нежились в тепле родительских домов, а я, маленькая Батья, появившаяся на свет, когда папа и мама были уже в возрасте, мытарствовала в этом мире, лишившись братьев и сестры, среди грубых людей, даже языка которых я не понимала. Исключением были несколько добрых евреев, приглашавших меня к себе, чтобы немного подкормить. Так неожиданно я превратилась из маленькой шаловливой девочки в медсестру, ухаживавшую за отцом, горевшим в жару. Глаза папы выражали огромную любовь и жалость ко мне, единственной его опоре в жизни.

Положение мамы было еще более серьезным. Она лежала в изолированном инфекционном отделении, куда вообще не разрешалось входить из‐за опасности заражения. По утрам я приходила к входным дверям, ждала, пока кто‐нибудь выйдет, и спрашивала, жива ли еще женщина по имени Бейля Майзлик. После этого с полными слез глазами я шла в больницу, где лежал папа, и целый день ухаживала за ним.

57

Мама верна себе

Мама чудом выздоровела и вернулась домой, но болезнь очень ослабила ее. Там, в больнице, она брала с подававшегося ей подноса только еду, которая не была трефной, и еще одна медсестра‐ еврейка старалась принести ей из кухни что‐нибудь из овощей или фруктов. Врачи говорили, что она может умереть от слабости, если будет упрямиться и отказываться от еды, которую дают в больнице. Когда мама вернулась в пустой дом, где не было ни крошки еды, она была настолько слаба, что даже не могла стоять на ногах. Опасность смерти от истощения была вполне реальной.

По соседству с нами жил один еврей, беженец из Польши, директор столовой. Этот человек слышал то, что говорили врачи, и жалел маму; меня он тоже очень любил и всегда, когда встречал, давал конфеты или пирожок. Когда мама вернулась домой, он пришел к нам и сказал:

– Госпожа Майзлик, вы подвергаете опасности свою жизнь. Вы обязаны есть, чтобы у вашей девочки осталась мама! Я готов каждый день приносить вам хороший мясной обед с горячим супом, который вас поддержит.

Мама категорически отказалась, сказав:

– Я очень благодарна вам за доброту и сердечность, за желание поддержать мою жизнь и здоровье, и особенно – за беспокойство о моей девочке. Но неужели вы думаете, что Всевышний нуждается в куске некашерного мяса, чтобы вернуть мне здоровье? Если Он захочет, то вылечит меня и без этого. А если мне суждено умереть – я предпочитаю уйти из этого мира, не осквернившись запрещенной едой.

Добрый сосед приносил маме немного молока, но в ее состоянии этого было явно недостаточно.

Мы пытаемся выжить

Папа тоже выздоровел и вернулся домой, как и мама, слабый и изможденный. Я обходила его друзей и знакомых, ходивших с ним в синагогу и слушавших его уроки; они давали мне немного еды.

58

Будучи постоянно голодной, я отдавала всю еду родителям. И все же ее не хватало для того, чтобы привести их в норму. Особенно тревожило состояние мамы, слабевшей с каждым днем.

Еще я выходила за город с корзиной, чтобы нарвать зелени – шпината, из которого мама жарила котлеты, горькие и отвратительные; в них, по мнению местного врача, содержалось что‐то питательное.

Однажды, когда я возвращалась из своего похода за шпинатом печальная и полная тревоги за родителей, передо мной по шоссе на городской окраине ехала телега, нагруженная мешками с картошкой; на них сверху сидел солдат‐узбек и охранял драгоценный груз.

Идя за телегой, я заметила две картофелины, упавшие с нее на дорогу. Я замедлила шаги, и когда солдат отвернулся, быстро нагнулась, подняла картофелины и засунула их между стеблями шпината. И вдруг я вижу: солдат повернул голову ко мне и смотрит на меня с улыбкой. А с телеги опять скатываются две картофелины, и солдат на этот раз провожает их взглядом…

Мой мозг лихорадочно заработал. Что это значит? Быть может, он заманивает меня в ловушку, чтобы потом обвинить в краже? Но у меня не было времени на раздумья: мысль о том, что картошка может спасти жизнь папе и маме, прогнала страх, и я опять по‐ добрала ее. К моему изумлению, все повторилось – еще, и еще, и еще…

Когда я вернулась домой с корзиной картошки и рассказала родителям об этом странном происшествии, папа посмотрел на меня с улыбкой и сказал:

– Почему ты не спросила того солдата, когда придет царь Машиах(3) и избавит нас от наших бед?

– Папочка, откуда узбекский солдат может знать, когда придет Машиах?

– Батэле, разве ты видела, или кто‐нибудь видел, чтобы узбекский солдат бросал картошку еврейской девочке?

– Может быть, это был пророк Элияѓу? – спросила я.

____________________________________________________________________________

3 Машиах – Мессия.

59

– Я не знаю, кто это был. Но в одном я уверен: это не был узбекский солдат!

Моя картошка подкрепила маму – но лишь на время, на несколько недель. Для настоящего выздоровления этого было недостаточно, и опасность ухудшения состояния из‐за упадка сил еще не миновала.

Посылки из Америки

В те дни, полные тревоги и отчаяния, из местной почты пришло извещение. Мы с папой пошли туда – и оказалось, что нам пришла посылка из Соединенных Штатов; ее отправителем была Дина, мамина сестра‐близнец из штата Флорида, уехавшая в Амери‐ ку еще в 1911 году. Она разыскала нас при помощи «Красного креста». Всего мы получили, с промежутками в неделю, пять посылок с жизненно необходимыми продуктами; все продукты имели печать кашерности – Дина знала, что мы некашерное есть не станем. Присланные продукты поставили родителей на ноги и позволили им полностью прийти в себя.

После нескольких тяжелейших месяцев, полных тягот и страданий, мы опять были вместе. Я была счастлива вновь быть с папой и мамой; их любовь ко мне и преданность стали еще сильнее после того, как они увидели, насколько самоотверженно я помогала им, пока они болели. Папа, который по характеру своему не был склонен к слезам, расплакался как ребенок, вспоминая, как он, сильный и взрослый мужчина, лежал в жару, а рядом с ним постоянно была его маленькая слабая дочка, с удивительной быстротой превратившаяся в нежную и заботливую медсестру…

Ангел у моей постели

Увы, период относительного спокойствия и благополучия оказался недолгим. На нас свалилась новая тяжкая беда. Через несколько недель после маминого возвращения из больницы наступила моя очередь: я заболела корью. Лежа в нашей комнатке на полу, на тощей соломенной подстилке, я горела в жару и тяжело

60

дышала. Когда пришел врач‐узбек и осмотрел меня, мама спросила его:

– Доктор, скажите, пожалуйста, бывает ли, что такие больные выживают?

Врач холодно ответил:

– В жизни все случается! Бывает, что тяжелобольные, находящиеся в опасном, безнадежном состоянии, возвращаются к жизни и выздоравливают – один из тысячи или двух. Но еще не бывало в истории медицины, чтобы умерший вернулся с того света. Так вот: если бы ваша девочка была еще жива, – оставалась бы слабая надежда на такое редкостное чудо. Но она фактически уже труп. Из страны мертвых еще никто не возвращался.

Папа сидел с одной стороны от меня, читал псалмы, и его слезы заливали пожелтевшие страницы. А мама сидела с другой стороны, заламывала руки и твердила:

– Властелин мира! Отец небесный! Отец милосердный! Что еще осталось у нас в этом страшном мире, кроме этой девочки, которую мы назвали в Твою честь! Шесть моих сыновей погибли в Бабьем Яре, а моя дочка Лифша воюет и неизвестно, жива ли она. Если Ты заберешь у нас еще и Батэле – что же останется у нас в мире. Зачем после этого жить? Но даже если она останется жива – чем я буду ее кормить? Ведь сейчас она ничего не чувствует, и голода тоже… Я не знаю, что просить у Тебя, и потому ничего не прошу, но верю в Твою бесконечную доброту!

И оба они зашлись плачем – таким, который пронзает небесные своды и отворяет врата милосердия…

Так сидели мои родители, проливая слезы, но тут вдруг услышали мой голос:

– Мамочка, почему ты так плачешь? Что с тобой? Я только что видела дедушку Хаима‐Даниэля, он был похож на ангела. Дедушка гладил меня, смеялся и говорил: «Внучка моя, будь здоровой и сильной! На небесах сжалились над твоими старыми родителями, у которых ничего не осталось в жизни, кроме тебя! Будь же здоровой, дитя мое!». А когда я захотела поцеловать его – он поднялся в воздух и вылетел в окно. Вы его видели? Он же стоял вот тут, у моей постели…

61

И я вновь задремала.

Проспав несколько часов глубоким сном, я проснулась, словно рожденная заново. С этого момента я пошла на поправку.

Война окончена!

Во вторник 8‐го мая 1945 году гитлеровская Германия капитулировала. Весь мир захлестнула волна радости от победы над нацистским зверем. Самые страшные потери понес еврейский народ – шесть миллионов убитых, то есть каждый третий еврей…

Как только стало известно об окончании войны, мы начали паковать наши немногие вещи и готовиться к возвращению в Киев.

О горькой участи шести моих братьев, погибших в кровавом аду Бабьего Яра, мы уже знали, но о том, что случилось с Лифшей, ничего не слышали в течение всей войны.

И вот мы, с нашими жалкими пожитками, садимся на поезд, идущий на северо‐запад; наша цель – Киев.

62

Продолжение следует

От редактора belisrael

Для приобретения книги, цена которой 50 шек., обращаться к рабанит Батье Барг по тел. в Иерусалиме 02-6712518. Все средства от продажи поступают в фонд поддержки школы «Ор Батья»

Опубликовано 01.01.2020  23:23