Tag Archives: улицы Калинкович

В.Лякин. Медаль за врачебный подвиг

В один из весенних дней 1913 года, с раннего утра, на восточной окраине обычно сонно-пустынного полесского местечка Калинковичи было необычайно оживленно и многолюдно. У недавно построенного на средства земства и мещанской управы небольшого одноэтажного деревянного здания собралась, наверное, треть здешнего двухтысячного населения. Ожидался приезд официальных лиц из уездного города Речицы. Несколько городовых и члены местной добровольной пожарной команды, руководимые урядником А.Я. Маковнюком, с трудом расчистили в густой толпе площадку перед фасадом и проезд со стороны Свято-Никольского храма. У входа, в тщательно отутюженном мундире медицинского ведомства, стоял Михаил Осипович Барташевич, 34-летний фельдшер, до этого Дудичского, а с нынешнего дня Калинковичского фельдшерского пункта Хойникского врачебного участка Речицкого уезда Минской губернии. Рядом, в нарядном платье сестры милосердия, была его помощница и жена, Надежда Ивановна, акушерка. Ожидая появления высокого начальства, они заметно волновались, хотя накануне подготовили, кажется, все: приемный покой был обеспечен необходимой мебелью и сиял чистотой, врачебный инструментарий и медикаменты имелись в нужном количестве и были аккуратно разложены по местам.

В числе встречающих была вся местная элита: староста сельского общества А.Н. Кужелко, писарь Н.Н. Савицкий, председатель мещанской управы З.Ш. Зеленко, начальник железнодорожной станции при местечке А.А. Виноградов, начальник почтово-телеграфной конторы Е.С. Курбатов, аптекарь З.Х. Михлин, председатель здешнего ссудно- сберегательного общества Л.Б. Рабинович, купцы и владельцы лавок. Тут же была и учительница калинковичской церковно-приходской школы О.И. Уманович со своими учениками, державшими в руках листки с приветственными виршами. Группа певчих окружала настоятеля местного православного прихода о. Сергея Лавровского, прибывшего освятить здание. Наконец звонарь, выполнявший на храмовой колокольне роль наблюдателя, подал условный сигнал, а вскоре прибыл и большой конный экипаж. Из него вышли уездный предводитель дворянства коллежский советник Е.В. Оделькоп с супругой, начальник губернского врачебного отделения Ф.А. Василевский, земский врач Хойникского врачебного участка И.М. Сляднев и уездный исправник М.В. Валюжин. На расшитом рушнике им поднесли хлеб-соль, и церемония открытия первого в истории Калинковичей медицинского заведения началась…

Разумеется, с болезнями в местечке боролись и ранее. В списке медицинских работников Речицкого уезда 1907 года упомянуты «вольнопрактикующий врач в Калинковичах З.М. Метелиц», акушерка Г. Г. Аперман. Несколько лет спустя число местных акушерок пополнили М.М. Горелик, Б.Ш. и М.М. Фурсевич. В начале 20 века при железнодорожной станции была введена должность врача, на нее был назначен опытный медик Х.И. Ковалевский. Однако реально возможность получать хотя бы элементарную медицинскую помощь основная масса жителей местечка обрела лишь с 1 июля 1911 года, когда в волостном центре, соседнем селе Дудичи, открыли фельдшерский пункт. Калинковичане составляли подавляющее большинство его посетителей, в связи с чем, на проходившем в декабре 1912 года общем земском собрании и было принято ходатайство к губернским властям о перемещении медпункта из села в местечко.

Первый штатный калинковичский фельдшер, а позднее врач, М.О. Барташевич родился в 1879 году в белорусской крестьянской семье в местечке Столбцы Минского уезда. В 1895 году толковый и целеустремленный паренек смог поступить в Могилевскую фельдшерско-акушерскую школу и по ее окончанию три года спустя был направлен работать фельдшером в Хойникский врачебный участок Речицкого уезда. Скромная сельская лечебница на 10 кроватей, со штатом из одного врача, двух фельдшеров и повивальной бабки, обслуживала тогда огромную территорию – 4 волости (Хойникская, Юревичская, Автютевичская, Дудичская) с населением около пятидесяти тысяч человек. Из врачебных отчетов того времени видно, что полешуки жестоко страдали от малярии, холеры, тифа, коклюша и прочих хворей, смертность от них была очень высокой. Поистине вселенским бедствием были для наших предков периодически прокатывавшиеся эпидемии оспы. В страшных мучениях умирало до трети заболевших, остальных болезнь уродовала на всю жизнь. После эпидемии 1897 года, буквально опустошившей ряд населенных пунктов Мозырского и Речицкого уездов, власти приняли, наконец, решение о проведении всеобщей вакцинации населения.

В Хойникском врачебном участке эта обязанность была возложена на М.О. Барташевича, и он блестяще с ней справился. В 1899 и 1900 годах, на наемной подводе и в санях, проезжая иной раз в зной и холод по 90 верст в один конец до отдаленнейших селений участка, Михаил сделал прививки более чем двум тысячам не переболевшим оспой взрослым и детям. Тогда он впервые посетил Калинковичи – маленькое местечко в четыре улицы с рынком и теснившимися вокруг него торговыми лавками. На молодого фельдшера впечатление мог произвести, пожалуй, только красивый, строгих линий, Свято-Казанский храм, и вряд ли он мог тогда догадываться, что именно здесь будет его дом, и здесь он построит первую в селении больницу – дело всей его жизни.

За успешное выполнения задачи оспопрививания, настоящий врачебный подвиг, медика представили к высокой награде. В начале 1903 года из далекого Санкт-Петербурга в Речицу прибыли серебряная медаль и документ, гласивший, что «…Государь император… в 1-й день февраля сего года Высочайше соизволил на награждение за труды по оспопрививанию сельского фельдшера Хойникского пункта Речицкого уезда Михаила Барташевича». Жизнь шла своим чередом, вскоре Михаил женился на работавшей в той же лечебнице акушерке Надежде. В молодой семье появились дочь Нина и сын Дмитрий, за которыми присматривала приехавшая сюда из Столбцов мать фельдшера. Когда в 1911 году открылся новый фельдшерский пункт в Дудичах, его заведующим был назначен Михаил Осипович, а Надежда Ивановна стала работать там акушеркой. С перемещением медицинского учреждения в Калинковичи работы им только прибавилось. Кроме местечка и примыкавших к нему одноименных фольварка и села, к фельдшерскому пункту были приписаны еще 16 окрестных сел и деревень, всего более 7 тысяч человек населения. В 1913 году Барташевичами амбулаторно было принято 3832 человека, еще более тысячи человек получили медицинскую помощь на дому. Не будет преувеличением сказать, что эта чета медиков была восприемницей при появлении на свет дедов и прадедов практически всех коренных калинковичан, спасла здесь многие жизни. «Выделяется особенно Калинковичский фельдшерский пункт – читаем в отчете Речицкого земства за 1914 год, – что объясняется особым доверием, которым пользуется фельдшер Калинковичского пункта». Семья жила тогда рядом с медпунктом, на той же улице Гимназической, в наемной квартире.

После февральской революции 1917 года М.О. Барташевич одним из первых вступил в профсоюз «Медсантруд», но в политической деятельности не участвовал и в партиях не состоял, отдавая всего себя врачебному делу. С осени 1917 по декабрь 1921 года обучался на медицинском факультете Киевского университета и получил диплом врача. К этому времени Калинковичский фельдшерский пункт было решено преобразовать в больницу, а Михаилу Осиповичу было предложено ее возглавить. В здании пункта разместилась амбулатория, а больница – в спешно собранном недалеко, еще в 1916 году, дощатом бараке. Сохранился датированный 9 августа 1921 года документ, направленный, видимо, по настоянию врача Речицкой уездной врачебной комиссией Дудичскому волисполкому. «На основании постановления комиссии по устройству больницы в Калинковичах – говорится там – в срочном порядке необходимо принять меры к тому, чтобы собрать со всех деревень Дудичской волости в пользу больницы 50 пудов муки или ржи… Комиссия просит созвать 4- го сентября по этому вопросу съезд сельсоветов». Больница хотя и не сразу (помешало нашествие Булак-Булаховича), но все же была устроена. В 1923 году, как видно из другого документа, в ней было «…15 кроватей, имеется 1 врач, 1 лекпом и 1 акушерка». 17 июня 1923 года М.О. Барташевич выступал на проходившей в местечке конференции крестьян только что учрежденной Калинковичской волости и добился принятия на ней специальной резолюции по состоянию медицинского дела. Констатировалась, что волостная больница находится в тяжелом положении из-за отсутствия средств и медикаментов, и на ее поддержку сельские сообщества обязывались собрать по самообложению 1 тысячу пудов зерна. На деньги от его продажи планировалось произвести в больнице ремонт и закупить самые необходимые медпрепараты. Уже на втором заседании нового состава волисполкома по инициативе врача вопрос о больнице был включен в повестку дня, подтверждено решение о самообложении налогом в пользу больницы и ассигновано из волостного бюджета 100 рублей на ее самые неотложные нужды.

Медико-санитарное состояние волости было тогда чрезвычайно тяжелым, к привычному уже тифу добавилась новая, пришедшая в годы войны из Европы смертельная инфекция – грипп «испанка». В сохранившемся протоколе профсоюзного собрания калинковичского отделения «Медсантруд» читаем: «…прием в больнице производится с 8 до 3-х часов и после этой работы производится уборка и остается дежурный. Имеется только трое лиц младшего медперсонала. Из них один санитар печет хлеб, вместе с ним прачка. Сестра работает с 9 до 6 часов, бывает и больше. Завхоз выполняет и письмоводительскую работу. Акушерка и лекпом тоже перегружены работой. Врач кроме работы в больнице и амбулатории обязан обслуживать «страховиков» (имеющих медицинскую страховку – В.Л.), которых имеется около 600 человек. Работы на одного столько, что нет сил выдержать».

С первых дней пребывания в должности волостной врач решительно взялся за расширение и укрепление местной сети здравоохранения, добился включения в годовой отчет исполкома ходатайства об открытии еще двух фельдшерских пунктов и расширении больничного штата. Тогда же в первый раз доктор поставил перед руководством вопрос, решению которого отдаст впоследствии много сил – построить новое больничное здание, т.к. старое «…не вполне соответствует своему назначению, оно было возведено не специально для больницы, а является лишь бараком». Настойчивость вскоре принесла первые результаты, в штат больницы добавили 7 санитаров, при ней был открыт зубной кабинет. Летом 1924 года Калинковичская волость была преобразована в район с прибавлением к нему еще 38 населенных пунктов. По инициативе врача, вошедшего в первый состав райисполкома, при каждом сельсовете были созданы «сантройки» в составе члена сельсовета, сельского учителя и фельдшера, организована их работа. В конце июня 1925 года в местечке, на железнодорожной станции и в центрах сельсоветов проводился районный «туберкулезник». При активном участии медперсонала, первых калинковичских комсомольцев и пионеров ставились платные спектакли и концерты, доход от которых шел в фонд борьбы с туберкулезом.

Спустя несколько дней Калинковичи получили статус города и на одном из первых заседаний горисполкома по докладу М.О. Барташевича был решен вопрос о создании здесь пяти врачебных участков. В первый входила улица Советская (бывшая Почтовая), как сказано в протоколе «…от моста по направлению к г. Мозырю» и переулок Мозырский. Второй составляли улицы Калинина, Красноармейская (ранее – Барановская и Зеленая, именовавшаяся также и Церковной) с переулками. Третий включал улицу Первомайскую, недавно созданную на месте бывшего скопища землянок и бараков с красноречивым прозвищем «Злодеевка» и часть Советской (до моста). В четвертый входили улица Луначарского (бывшая Гимназическая), переулок Пролетарский и улица Мельничная, впоследствии Куйбышева. Пятый район составляла железнодорожная станция, примыкавшие к ней поселки Сад, Труд и хутор Луток.

Медицинский коллектив города и района работал самоотверженно, слаженно и эффективно. Вскоре было покончено с эпидемиями, значительно сократились другие заболевания. И все же главной заботой районного врача была постройка нового здания больницы, для чего, в качестве материала, он предлагал использовать пустовавшие сооружения находившегося при станции артиллерийского склада времен первой мировой войны. Районное и городское руководство идею не поддержало, имея, очевидно, на эти капитальные постройки какие-то другие виды. Но упорный медик не отступился и, как видим из протокольной записи, «…им был поднят вопрос перед председателем Мозырского окрисполкома т. Микуличем, который обещал оказать материальную поддержку по перевозке под больницу здания бывших артиллерийских парков и назвал сумму в 1 тысячу рублей».

Последовавшие события отражены в уже упомянутой автобиографической повести «Давние годы» Д.Г. Сергиевича. «…Однажды на зимних каникулах, когда мы своей ребячьей ватагой носились по пустым комнатам головного здания, играли в свои немудреные детские игры, на территории городка появилась группа взрослых. Комиссия эта обошла все помещения городка, не обращая на нас никакого внимания. Все они о чем-то горячо толковали, одобрительно постукивали пальцами по светлым, еще не почерневшим бревнам со струйками засохшей на них янтарной смолы. Ваня Субач на небольшом отдалении ходил следом за комиссией и прислушивался к разговорам. Когда понял суть заинтересованности неожиданных гостей особенно к головному зданию городка, сказал нам:

– Будут разбирать и перевозить в местечко…

…Да, больница получилась что надо. Забегая вперед, скажу, что здание это было разобрано, перевезено в местечко и собрано там, на новом месте, тоже в таком же сосновом лесу, но неподалеку, можно сказать, в самой непосредственной близости (район нынешней улицы Дачной – В.Л.). Правда, пристройки, появившиеся позднее, несколько изменили ее внешний вид, но основа осталась прежняя – большое деревянное здание с мезонином и тремя крыльями. Огромная буква «Ш», если глянуть сверху».

В апреле 1926 года М.О. Барташевич был избран в первый состав Калинковичского горисполкома и возглавил в нем секцию здравоохранения. Сохранившиеся в архивах документы того времени свидетельствуют, что это был не только прекрасный медик, но и выдающийся организатор, настоящий патриот. «Состояние нашей работы зависит от активности коллектива – говорил он, выступая на отчетно-выборном профсоюзном собрании больницы. – Необходимо оживить профессиональную и культурную работу среди коллектива, час или два в неделю уделять не только механическому чтению медицинской и другой литературы, и обмену мнениями о прочитанном». Работая зачастую сверхурочно и без оплаты, Михаил Осипович требовал того же и от своих подчиненных, одновременно решительно отстаивая их права и интересы. Так, сохранилось его ходатайство в Облздрав с просьбой повлиять на Калинковичский РИК в решении вопроса о предоставлении жилья санитарке, вдове Л.Н. Бочковской, т.к. она «…получает небольшое жалованье, на которое не в состоянии нанять себе комнату». В другом составленном им документе говориться, что в районе «…17 медработников живут в скверных наемных квартирах с непосильной квартплатой».

И все же, хотя и не так быстро, как хотелось бы, снижался уровень заболеваемости, улучалась материальная база здравоохранения, а главное – реализовывалась давняя задумка, строилось новое, светлое и просторное здание больницы. Выступая в мае 1926 года на заседании райисполкома, М.О. Барташевич отмечал: «Есть основания считать, что строительство больницы будет скоро закончено. Имеется 1800 рублей, есть материал… Нужно поставить вопрос перед всеми Советами об отпуске 4000 рублей для окончания постройки больницы осенью». Наверное, дни лета и ранней осени 1926 года были одними из самых счастливых и светлых в жизни этого 47-летнего врача-труженика: обретали реальные воплощения все его усилия последних лет.

Однако планам этим не суждено было сбыться, в первой половине октября доктор …исчез! В поисках разгадки довелось просмотреть множество архивных документов, были прослежены все служебные перемещения калинковичских медработников за тот период, но врач как в воду канул. Более того, в полностью сохранившейся картотеке калинковичского отделения «Медсантруда» отсутствует только одна его карточка. Лишь в протоколе заседания горсовета от 14 октября в разделе «Разное» имеется скупая запись о возложении обязанностей руководителя секции здравоохранения на фельдшера Л. Телесина «…вместо выбывшего Барташевича». Вопросов при этом никто не задавал, прений не было – похоже всем все было ясно. Эти и некоторые другие косвенные свидетельства дают основания предполагать, что за внезапным исчезновением районного врача, члена районного и городского Советов, стояло всесильное ОГПУ. Похоже, принципиальный, «неудобный» для местного начальства доктор стал жертвой весьма распространенного тогда способа сведения личных счетов – политического доноса. Не исключено, что доносчиком мог быть и кто-то из «своих». Незадолго до этого врачом были привлечены к ответственности два санитара – за избиение пациента и невыход на работу без уважительных причин. Истину мы сможем установить, если отыщется погребенное в недрах спецархива следственное дело калинковичского «контрреволюционера». На его счастье, до ежовско-бериевских времен, когда НКВД быстро заставляло всякого арестованного, не утруждая себя каким-то там следствием, подписывать расстрельные признания, было еще далеко. Разобравшись, что к чему, Михаила Осиповича через некоторое время отпустили. Но полного оправдания не последовало, возможно, сыграли свою роль какие-то неосторожные высказывания врача, а может быть, припомнили ему и царскую медаль. В одном из протоколов Мозырского окружного бюро «Медсантруда» говорится: «…процессов в 1925-1927 годах у нас не было. Если и были некоторые дела, то они оканчивались, еще не доходя до суда. Вероятно, что эти дела заканчивались бы оправдательными приговорами, но подобные истории тянутся месяцами и за этот период окончательно изматывается обвиняемый». Последнее письменное упоминание о самом Михаиле Осиповиче содержат налоговые отчеты по Калинковичам за 1929 год, когда он занимался частной врачебной практикой и проживал в доме № 11 по улице Луначарского. Позднее, когда политику НЭПа свернули, он, оставшись без работы и средств к существованию, был вынужден уехать с женой к дочери в город Киев. В 1938 году М.О. Барташевич был вновь там арестован и умер два года спустя в пересыльной тюрьме. Его жена скончалась в 60-х годах прошлого века.

Арест и отстранение от работы районного врача имели весьма негативные последствия. Более года эта должность оставалась вакантной, обязанности по ней временно исполнял А.С. Леонов, ветеринар по образованию. Сменивший его М.Л. Кеммельдфельд хотя и имел соответствующий диплом, но не обладал необходимым врачебным опытом, и, судя по всему, явно не справлялся с организаторской работой. Строительство здания больницы почти замерло, его ввели в эксплуатацию лишь в 1930 году, причем печные и отделочные работы затянулись еще на два года. В секретных информационных сводках того времени по району стали появляться негативные отзывы о состоянии медицинского обслуживания. «Среди крестьянства популярно мнение – говорилось в одной из них, – что обращаться в медпункт бесцельно, а лучше продать последнее и идти к частному врачу. Есть факты отказа медперсоналом оказывать помощь до тех пор, пока крестьянин «гостинец» не принесет». Все это закономерно привело к сильнейшей эпидемии сыпного тифа в Калинковичах и районе в конце 1928 и начале 1929 годов, которую удалось локализовать и ликвидировать только ценой крайнего напряжения сил, привлекая медицинских работников из других мест.

Прошли десятилетия. Давно снесена построенная М.О. Барташевичем, полвека послужившая городу больница, нет уже дома, где жила семья первого калинковичского врача, не сохранилось даже его могилы. Город в большом долгу перед этим замечательным человеком. Хочется верить, что когда-нибудь здесь появится новое медицинское учреждение или улица, носящие его имя.

Из книги Владимира Лякина “Калинковичи и калинковичане”,  2021

Опубликовано 19.02.2022  23:55

Владимир Лякин. Калинковичские долгожители

По официальным данным, на Беларуси сейчас проживают около шестисот человек в возрасте 101-115 лет, причем женщины составляют подавляющее большинство (85%) этой группы населения. И это общемировая тенденция: «прекрасная половина человечества» в силу разных причин живет дольше мужчин, вне зависимости от страны проживания, уровня здравоохранения и доходов. Когда-то, собирая материал по истории города, мне довелось побеседовать с калинковичанкой Марией Ивановной Пригода, которой на тот момент исполнилось 103 года. Она была бодра, подвижна и сохранила прекрасную для своих лет память. Родилась в г. Акмолинск (ныне Астана, столица Казахстана) в большой крестьянской семье переселенцев с южной Украины. О событиях Гражданской войны вспоминала так подробно, словно это было вчера:

  В 1919 году мой отец, Иван Карпович Пригода, и старший брат, 17-летний Семен вместе с другими мужчинами нашей и соседних улиц служили в Красной армии. Бои с белоказаками шли возле самого Акмолинска. Однажды поздно вечером к дому подъехал отец на повозке.

Мы все выбежали ему навстречу, но он не стал заходить в дом, сказал, что командир отряда отправил его собрать сухарей для бойцов, и послал мать оповестить об этом соседок. Вскоре со всех сторон начали подходить жены красноармейцев, каждая несла по мешку сухарей, которые заполнили всю телегу. Отец очень спешил, поцеловал нас всех на прощанье и уехал в отряд…

Маша Пригода слева, 1916 год

1935 год

2005 год

Перебирая бережно сохраненные старые фотографии, Мария Ивановна рассказывала о запечатленных там людях. Она из рода долгожителей. Отец скончался в возрасте 92 лет, пережив мать на несколько лет; 93 года прожил брат Семен, офицер в отставке; 82 года – брат Иван, фронтовик; 98 лет – сестра Степанида; 93 года – сестра Варвара; 73 года – сестра Александра, бывшая фронтовая радистка. А сестре Вере довелось умереть от воспаления легких совсем еще молодой. Зато живет еще в Казахстане младшая сестра Татьяна, ей исполнилось 93 года. Мария Ивановна достала из альбома и показала мне большую отретушированную фотографию середины 30-х годов прошлого века, на которой была запечатленв со своим мужем Николаем – молодые, счастливые. При этом голос моей собеседницы дрогнул и наполнился не прошедшей за многие десятилетия душевной болью:

  Мы познакомились со своим будущим мужем в городе Рыбница на границе с Румынией, куда я приехала к своему брату, служившему на пограничной заставе. Николай, как и я, работал бухгалтером на одном из сельскохозяйственных предприятий. Он был мой ровесник, наполовину украинец, наполовину литовец, спокойный, добрый, очень хороший человек. Снимали комнату, жили в полном согласии, пока не наступил черный в нашей жизни день – 27 сентября 1937 года. В городе была атмосфера страха, шли ночные массовые  аресты «врагов народа». Как могу предполагать, «органы» накануне, наверное, недовыполнили «план по шпионам», и назначили таковым моего мужа за его литовскую фамилию. Помню, утро было теплое, солнечное. Мы позавтракали и пошли на работу заканчивать какой-то срочный бухгалтерский отчет. В рабочем кабинете нас было пятеро, постоянно входили и выходили посетители, военные и гражданские, оформляли накладные на продукцию. Поэтому мы ничего плохого и не подумали, когда к нашему столу около 10 часов утра подошли двое военных. Один из них достал из кармана гимнастерки какую-то бумагу и подал ее Николаю. В этот момент я машинально подняла глаза от своего отчета и увидела, как он, начав ее читать, вдруг смертельно побледнел. Это был ордер на его арест. Его тут же увезли в тюрьму, а меня повели домой делать обыск. Но что они могли найти в нашей маленькой комнате? Забрали только несколько его фотографий…

Вскоре Николая этапировали в Тирасполь и Мария поехала туда. Однако свидания с мужем добиться не удалось, даже не принимали передачи, лишь сказали, что отправили его на Беломорканал. Много лет она ждала его, верила, что вернется, писала во все инстанции. И только в 1991 году получила официальный ответ из генеральной прокуратуры Молдавии: муж был расстрелян в Тирасполе 10 декабря 1937 года по сфабрикованному обвинению и ныне полностью реабилитирован. Больше Мария Ивановна замуж не выходила, детей у нее не было. В Калинковичах она проживала с 1958 года, до выхода на пенсию и потом еще несколько лет работала бухгалтером в Калинковичском промкомбинате. В 1997 году ей по законодательству, как члену семьи незаконно репрессированного, государство выделило однокомнатную благоустроенную квартиру в многоэтажном доме по улице Дзержинского. На одиночество Мария Ивановна не жаловалась и просила передать через районную газету свою благодарность родному трудовому коллективу комбината, что время от времени помогает ей материально, а также посещавшим ее ученикам калинковичской СОШ-6 и работникам калинковичского центра сооцобеспечения.

Вторая долгожительница-калинковичанка, с которой довелось побеседовать – Мария Сергеевна Жогал (Сидорук) родилась за месяц до начала 1-й мировой войны в деревне Жеголы Пружанского уезда Гродненской губернии. В хлеборобской семье Сидоруков росли две дочери и три сына. Один из них, Николай, прожил 101 год. Мария Сергеевна вспоминала, как вернувшийся после революции с фронта отец разыскал в Пензенской губернии эвакуированную туда семью и отвез в родную деревню.

 В панской Польше нам, белорусам, жилось нелегко, мне довелось только три года посещать школу, потом была тяжелая работа на земле. Но когда в 1939 году пришла Красная армия, панская власть кончилась. Моего старшего брата Алексея тогда избрали в местный Совет, а я вступила в комсомол. Только жизнь наладилась – опять война, пришли немцы. Осенью 1941 года приехал в нашу деревню карательный отряд, начали хватать советских активистов и сочувствующих, арестовали три десятка человек. В их числе моего отца, брата Алексея и меня. Потом отца все же отпустили, а всех остальных повели на расстрел. Один молодой немец из конвоя меня пожалел, помню, сорвал на обочине полевой цветок, подал мне и тихо сказал на ломаном польском языке, что постарается меня спасти, не верит, что я комсомолка. Отвели нас немцы за деревню, дали несколько лопат, приказали копать общую могилу и установили пулемет. Но тут приехал из Пружан какой-то немецкий начальник, отменил расстрел и сам начал всех поочередно допрашивать. Когда дошла до меня очередь, подошел к нему этот молодой немецкий солдат и стал говорить, что я не комсомолка, нужно отпустить. Меня отвели в другую сторону, а потом и еще одну мою подругу. А всех остальных, 23 мужчины, 3 женщины повели под конвоем дальше и в этот же день расстреляли. Назавтра я и отец приехали на место расстрела, просили у бывших там полицейских отдать тело брата Алексея, чтобы его похоронить, но нас прогнали. Того немца, что мне жизнь спас, я больше никогда не видела. Через некоторое время было объявлено, что не состоящую в браке молодежь будут отправлять в Германию, и родители быстро нашли мне жениха, Ивана Жогала. Только собрались приглашенные на свадьбу односельчане, как вдруг подъезжают немцы на пяти мотоциклах с колясками. Такие мордатые, горластые бугаи, все с оружием. У меня первая мысль была – приехали меня, комсомолку, расстрелять! Но они посадили меня с женихом на лавку, взяли ее с двух концов, три раза подбросили в воздух, крикнули «Виват» и постреляли в небо. Потом сели на лучшие места, напились самогона, наелись, еще с собой всего набрали и уехали. Тогда опять собрались на двор разбежавшиеся гости и начали уже нас поздравлять…

Мария Жогал (Сидорук) с внучкой Людой и правнуком Назаром

Много лет проработала Мария Сергеевна дояркой на колхозной ферме, вырастила детей, схоронила мужа. На исходе прошлого века перебралась в Калинковичи к дочери Нине, работавшей здесь на мясокомбинате. Дочка недавно умерла, и долгожительница жила одна в ее однокомнатной квартире на улице Советской. Часто навещали ее внуки, живущие в Минске, Бобруйске и Калинковичах, подрастали и четыре правнука. Женщина очень тепло отзывалась о соцработнике Л.М. Зиновенко, что стала для нее по настоящему близким и родным человеком.

В метрических книгах 19 века калинковичской Свято-Никольской церкви (к сожалению, некоторые сохранились лишь фрагментарно) не удалось найти записей о проживших сто и более лет прихожанах, хотя 80-летние и 90-летние встречались. Почти полностью утрачены сведения калинковичского бюро ЗАГС межвоенного периода, но с февраля 1944 года они имеются. Документы свидетельствуют, что с того времени в городе проживали несколько десятков человек, перешагнувших вековой возраст.

Сто лет прожили:

  • Черножук Михаил Никифорович (1921 г.р.). Родился в с. Боровское Лисичанского района Луганской области. Ветеран Великой Отечественной войны. С 1958 года работал и проживает в Калинковичах по ул. Князева
  • Зайцева Ульяна Васильевна (1883-1983). Родилась в местечке Домановичи, работала в колхозе. С 1963 года проживала в семье дочери в Калинковичах по ул. Фрунзе.
  • Пигулевская Анна Матвеевна (1887-1987). Родилась в д. Карпиловка Бобруйского уезда, там и прошла почти вся ее жизнь. В Калинковичи на ул. Комсомольскую в 1980 году ее забрала дочь Анна.
  • Гавриленко Наталья Андреевна (1891-1991). Родилась в д. Ильичи возле Брагина, занималась сельским хозяйством, работала в колхозе. В 1988 году переехала в Калинковичи на ул. Смугнаровцев к внуку Владимиру.
  • Тарасюк Евгения Максимовна (1893-1993). Родилась и прожила до старости в д. Лесец возле Озаричей, работала в колхозе. Калинковичанкой стала в 1979 году, жила по ул. Советской.
  • Козинец Матрена Яковлевна (1893-1994). Родилась и прожила большую часть отведенного ей века в д. Зареченка недалеко от Петрикова, бывшая колхозница. В Калинковичах на ул. Гагарина с 1967 года.
  • Сопот Мария Денисовна (1910-2010), проживала по Аллее Маркса. Родилась в д. Александровка Калинковичского района, занималась сельским хозяйством.
  • Юшко Генефа Иосифовна (1910-2011). Родилась в д. Снопки Волковыского уезда Гродненской губернии, из семьи беженцев, перебравшихся в Калинковичи в годы 1-й мировой войны.
  • Лаевская Евдокия Демьяновна (1911-2011). Родилась в д. Дудичи, до войны перебралась в Калинковичи на улицу Красноармейская, работала в колхозе.

Сто один год прожили:

  • Козлович Анастасия Васильевна (1878-1980). Родилась и почти всю жизнь прожила в д. Копцевичи возле Петрикова, домохозяйка. В 1970 году перебралась в Калинковичи на ул. Фрунзе к дочери Евдокии.
  • Игнатович Василий Денисович (1887-1989). Родился в д. Нижний Млынок Мозырского уезда, трудился на земле. Уже в преклонном возрасте перебрался к родственникам в Калинковичи на ул Шлыкова.
  • Богданович Мария Давыдовна (1893-1995). Родилась в д. Бобры Мозырского уезда, домохозяйка. С 1987 года проживала в Калинковичах на Аллее Маркса в семье сына Николая.
  • Коваленко Пелагея Давыдовна (1897-1998). Работала в колхозе, проживала по ул. Николаева.
  • Грамович Домна Федосеевна (1904-2005). Родилась в д. Городище возле Петрикова, работала в колхозе и на железной дороге, после переезда в Калинковичи проживала по ул. Лесная.
  • Рабченко Ирина Силична (1907-2008). Родилась в местечке Конковичи Петриковского уезда, большая часть ее жизни прошла в Калинковичах на ул. Революционной.

Сто два года прожили:

  • Бухман Ёсель Мовшевич (1863-1966). Урожденный калинковичанин с ул. Первомайской, работал парикмахером.
  • Потапенко Мария Федоровна (1877-1980). Родилась в д. Хотоевичи в Могилевской губернии, перебралась с семьей в Калинковичи в 1919 году, домохозяйка, проживала на ул. Сомова.
  • Ульянова Прасковья Семеновна (1880-1982). Родилась в д. Старцево Смоленской губернии, домохозяйка, в Калинковичах на ул. Марата с 1961 года.
  • Мельников Даниил Григорьевич (1886-1988). Родился в д. Фундалинка возле Гомеля, там всю жизнь поработал сначала на своей земле, потом в колхозе. Калинковичанином стал в столетнем возрасте, когда переехал сюда на ул. Куйбышева к сыну Александру.
  • Крек Василина Денисовна (1886-1988). Родилась в д. Зарижье возле Петрикова, работала в колхозе. В 1964 году перебралась к дочери Антонине в Калинковичи на ул. Железнодорожную.
  • Штаркер Лиза Давидовна (1886-1988). Родилась в м. Озаричи, жила в Калинковичах на ул. Шлыкова, домохозяйка, мать известного калинковичского врача-хирурга Г.Б. Штаркера (1920-1977).
  • Змушко Матрена Игнатьевна (1892-1995). Родилась в д. Горбовичи, в Калинковичах на ул. Железнодорожной с 1954 года, домохозяйка.
  • Змушко Евгения Матвеевна (1895-1997). Урожденная калинковичанка, домохозяйка, проживала на ул. Революционной.
  • Мельникова Елена Семеновна (1900-2003). Родилась в д. Шейка Ветковского уезда на Гомельщине, в Калинковичи переехала после войны, жила в пер. Лысенко.

Сто три года прожили:

  • Дулуб Харитон Антонович (1854-1957). Родился в д. Сырод, после переезда в Калинковичи работал на железной дороге, проживал по ул. Бунтарская (ныне Гагарина).
  • Соловьян Матрена Кузьминична (1881-1977). Родилась в д. Рудня Горбовичская, в Калинковичах проживала по ул. Волгоградской, домохозяйка.
  • Корнеевец Василий Петрович (1892-1995). Родился в д. Гулевичи, работал в Калинковичской энергосети. В Калинковичи из Гулевичей переехал в 1980 году, проживал по ул. Волгоградской.
  • Рудая София Марковна (1900-2003). Родилась в д. Кайшовка Кореличского уезда Гродненской губернии, в Калинковичах ее семья поселилась как беженцы 1-й мировой войны, проживала по пер. Октябрьский.
  • Лазицкий Александр Федорович (1909-2012). Родился в д. Рудня Мозырского уезда, работал в сельском хозяйстве. В Калинковичах жил на ул. Советской в семье дочери Людмилы.
  • Рубанова Надежда Митрофановна (1911-2014). Родилась в д. Просвет Бобруйского уезда и прожила там почти всю жизнь. Когда осталась одна, перебралась в Калинковичи на ул. Пионерскую к родственникам.

Сто четыре года прожили:

  • Будник Мария Федоровна (1868-1972). Родилась в д. Буда, домохозяйка, в Калинковичах жила на ул. Озерина.
  • Хрипанкова Анна Азаровна (1886-1990). Родилась в д. Недвежи Смоленской губернии, там и прожила большую часть жизни. Перебралась к сыну Александру в Калинковичи на ул. Полевую в 1980 году.
  • Боник Наталья Кузьминична (1887-1991). Родилась в д. Александровка, работала в колхозе. Переехала к сыну Василию в Калинковичи на ул. Шевченко в 1969 году.
  • Будник Ефросинья Ивановна (1889-1993). Уроженка д. Горбовичи, бывшая колхозница. Переселилась в Калинковичи к родственникам на ул. Гагарина в 1988 году.
  • Ласута Ольга Евтиховна (1892-1997). Уроженка Гродненской губернии, домохозяйка, в Калинковичах проживала на ул. Фрунзе.

Сто пять лет прожили:

  • Шапиро Хана Мордуховна (1872-1977). Родилась в местечке Любань Минской губернии, в Калинковичах с конца 19 века, домохозяйка, проживала по ул. Куйбышева
  • Лицкевич Вера Семеновна (1907-2013). Родилась в Гродненской губерии, во время 1-й мировой войны ее семья эвакуировалась в Калинковичи, проживала на ул. Павлова.

Сто восемь лет прожили:

  • Сирош Ефимия Даниловна (1890-1998). Работала в колхозе, в Калинковичах проживала на ул. Ломоносова.

Сто девять лет прожили:

  • Расовский Юда Цолерович (1880-1989). Родился в местечке Копаткевичи, работал в Калинковичах в торговле. С началом войны эвакуировался в г. Оренбург, где прожил более тридцати лет. В 1973 году вернулся в Калинковичи, проживал на ул. Красноармейской.
  • Рубан Аксинья Купреевна (1883-1992). Родилась в д. Ужинец, где и прошла почти вся ее жизнь, работала в колхозе. За несколько лет до смерти переехала к родственникам в Калинковичи на ул. Волгоградскую.

Сто десять лет прожили:

  • Былинская Федосия Савельевна (1873-1983). Родилась в местечке Худмин Гродненской губернии, была эвакуирована с семьей в Калинковичи в 1915 году. До войны работала в Калинковичской ЦРБ санитаркой, проживала по ул. Трудовой.
  • Глуховский Залман Литманович (1873-1983). Проживал по ул. Брагонина, 12. Родился в местечке Стрешин Жлобинского района, занимался частной торговлей. В 1946 году перебрался в Калинковичи, жил у дочери на ул. Брагонина.

Известно, что одной из старейших жителей Земли была уроженка японского города Осака Мисао Окава, дожившая да 120-летнего возраста. Как подтверждают соответствующие документы, одна из калинковичанок имела почти такую же долгую жизнь – сто шестнадцать лет. Это Гаращук Тэкля Павловна (1871-1988), проживавшая по пер. Коммунаров. Она появилась на свет в д. Рудня Антоновская и прожила там, занимаясь сельским хозяйством, более ста лет. В 1977 году ее забрали к себе в Калинковичи родственники.

Названные здесь поименно люди прожили свои долгие жизни в непростое, временами очень тяжелое, и одновременно удивительное время. Кое-кто застал еще крепостное право, на их глазах строили на Полесье железную дорогу, при них здесь появились электричество, первые автомобили, аэропланы, другие чудеса науки и прогресса – до космических кораблей! Они были свидетелями, а некоторые и и участниками русско-японской, 1-й мировой, Гражданской и Великой Отечественной войн. А главное – вырастили следующие поколения людей, что сломали хребет фашизму и построили независимую Беларусь. Добрую и светлую память о них, вместе со старыми фотографиями, хранят в семьях десятилетиями.

Вспоминает калинковичанин Б.Г. Штаркер, ныне проживающий за границей:

Лиза Штаркер, 1985 год

  Наша бабушка Лиза Давыдовна Штаркер, урожденная Лившиц, была родом из Озаричей. Вышла замуж за Б.Л. Штаркера, жила у него на родине на железнодорожной станции Птичь. Перед самой войной, в 1940 году они перебрались в Речицу, откуда и уехали в эвакуацию. После войны вернулись домой, затем через несколько лет переехали в Калинковичи, здесь и прожили до своей кончины. Всю жизнь бабушка была домохозяйкой, посвятила себя детям и внукам. В семье было трое детей: Сын – Григорий Борисович, 1920 г.р., мой отец, работал зав. хирургическим отделением Калинковичской ЦРБ, умер в 1977 году. Дочь – Софья Борисовна, 1924 г.р., работала бухгалтером в КБО, сейчас живет в Израиле. Дочь Галя – умерла подростком во время войны. В ее роду 6 внуков и 9 правнуков, которые живут в Израиле, Германии, Канаде. Диапазон их занятий – врачи, инженеры, студенты и школьники, есть также домохозяйка и доктор фармацевтики Иерусалимского университета. Похоронена наша бабушка в Калинковичах, вместе со своим мужем и сыном. Когда в неполные 57 лет умер отец, уважаемый в городе врач, это была огромная беда для нас. Но бабушка была с нами долго, она беспокоилась обо всех нас даже тогда, когда мы выросли и стали взрослыми. И это было счастье – знать, что она рядом. Уже более 30 лет, как ее нет на свете, но для нас она до сих пор жива в воспоминаниях, цитатах, шутках, афоризмах. Она – особая часть непередаваемо родной калинковичской атмосферы, того места, где мы родились и выросли…

Конечно, каждый хотел бы знать секрет долголетия, сохранить в свои зрелые годы хорошую память, бодрость духа и физические силы. Медицинские исследования показывают, что шансов достигнуть этого больше у людей, имеющих хорошую генетическую наследственность, ведущих активный образ жизни, составляющих свой рацион большей частью из кисломолочных продуктов, фруктов, овощей и рыбы, воздерживающихся от курения и алкоголя. Как свидетельствует статистика, наиболее высокой продолжительность жизни белорусов была в 1964-1969 годах – 72,9 года, а ныне составляет 71,4 года. Безусловно, в этом сыграла свою негативную роль и сильно ударившая по Полесью Чернобыльская катастрофа. Правда, в последние годы положение начало несколько выправляться. Ныне по продолжительности жизни Беларусь хотя и уступает промышленно развитым европейским странам, но опережает своих соседей Россию, Украину и Казахстан.

Опубликовано 12.11.2021  17:35

Владимиру Лякину 70

С Владимиром Лякиным я познакомился в 2012 году благодаря бизнесмену Виктору Бычковскому, большому энтузиасту изучения эпохи Наполеоновских войн.

Предстоял юбилей войны 1812 года и мы подготовили и издали книгу ”1812. Ратные поля Беларуси. Хроника битв”, посвящённую всем сражениям и боевым эпизодам войны 1812 года на земле Беларуси.

Так как авторский стиль и его идеи мне понравились, сотрудничество продолжалось, книги Владимира выходили в моей серии книг ТАКАЯ ИСТОРИЯ – сначала в издательствах Алексея Вараксина и ”Энциклопедикс”, затем, когда получил собственное свидетельство издателя, в своём.

Сотрудничество с Владимиром не всегда простое – авторам хочется видеть книгу как можно быстрее, для чего у издателя не всегда есть возможности. Остаётся результативным, – так как цели у нас совпадают, – это издание книг, раскрывающих интереснейшие страницы истории наших земель.

Интересно то, как Владимир, бывший морской офицер пришёл к труду историка исследователя – его отдаленный предок из России был в гарнизоне Бобруйской крепости, после войны женился и остался в Беларуси. Немалую роль сыграла и непосредственно семья Владимира в формировании его интереса к полной истории и патриотической окраске этого интересна. Провожая сына в Анголу, мать дала ему в дорогу Пана Тадэуша Адама Мицкевича, и эту книгу читал и перечитывал молодой тогда морской офицер между дежурствами.

Помимо отношений автора и издателя Владимир поддержал меня рекомендацией при вступлении в Союз белорусских писателей (с недавнего времени ликвидированный как официальная структура) – дав одну из трех необходимых рекомендаций. При этом подошёл к делу как всегда обстоятельно, прочитав все три моих вышедших на тот момент поэтических сборника и написав самую большую по объёму текста рекомендацию. Так как я пишу в основном по-русски, процесс приёма прошел достаточно сложно и рекомендации на собрании зачитывали. В результате я был принят при подавляющем количестве голосов ”за”.

На сегодня своим самым большим успехом Владимир называет изданную при поддержке Александра Зайцева в 2019 году книгу-альбом ”Последние защитники Великого княжества Литовского”, которая охватывает история боевых частей созданных из уроженцев белорусских земель в 1793-1794 и 1812-1814 годах. Специально для этого издания художником Александром Прибыловым нарисовано около 40 планшетов-изображений солдат и офицеров, что сделало книгу настоящим шедевром. Но мы не останавливаемся. Сейчас готовятся новые издания, например, расширенное переиздание мемуаров Яна Хлопицкого, шляхтича из-под Вильни учавствовавшего в большинстве военных операций наполеоновских войн в 1812-1814 годах. Но главное-книга рассказов для детей и подростков ”Пярсцёнак Тадэвуша Касцюшкі”, с посвящением ”Амаліі і Эміліі і іх сябрам”, которая расскажет в понятном для читателей изложении о событиях 18-19 веков. Надеюсь, здоровье позволит Владимиру написать ещё немало интересных книг, которые, в свою очередь, рассчитываю издать.

Роман Цимберов, поэт и издатель, Минск, 15 октября 2021

 

***

 

От ред. belisrael

Из книги «Кто есть кто в республике Беларусь. Защитники родной страны». Том 3, стр. 197. (Минск, 2007)

На октябрь 2021 Владимир Лякин автор 32 книг по краеведению и военной истории

Владимир один из тех редких энтузиастов, беззаветно любящий свой родной край (на листке с биографией указано, что родился в Хойниках, но скоро семья перебралась в Калинковичи, так что помню себя с малых лет калинковичанином), восстанавливающий его историю, которому должны быть благодарны, как живущие в нем, так и разъехавшиеся за последние десятилетия по разным странам. Это он в течение нескольких лет, изучая архивы Калинковичского военкомата и ряд др., вспомнил имена тысяч земляков, погибших и пропавших без вести в той далекой войне, а также вернувшихся с нее. Списки печатались раз в неделю в районной газете.

Почти три десятка лет плавания в холодных водах морей и мирового океана дают о себе знать и давно он ощущает серьезные проблемы со здоровьем. Хочется думать, что среди читателей сайта окажутся те, кто захочет помочь Владимиру. Для связи с ним обращайтесь на адрес этого  сайта.

 

Северный флот, 1976                                               Ангола, 1988

Помню, когда после окончания училища уезжал на Дальний Восток, был уверен, что уже домой не вернусь, война намечалась с китайцами. А вот же дожил до солидного юбилея, хотя из-за хвароб в основном дома сижу. Честно говоря, хотел тихо отметить в семейном кругу, но если для твоего уважаемого сайта, который читают многие земляки, такой материал нужен, прилагаю кое-что.

Из районной газеты «Калiнкавiцкiя навiны» за 14.08.2021

В районную газету уже года два ничего не давал, но откуда-то узнали про новую книгу, изданную с помощью добрых людей небольшим тиражом, и неожиданно для меня такая статья появилась.

Книга «Калинковичи и калинковичане» в основном составлена из статей, которые уже есть на твоем сайте, прилагаю из нее статью «Как писали историю Калинковичей». Желаю доброго здоровья и успехов.

Как писали историю Калинковичей

Письменные источники, по которым составлена книга, начали появляться в очень давние времена. И первый их них – датированный 1552 годом документ «Литовской метрики», где Калениковичи упомянуты наряду с еще 23 окрестными селениями, приписанными к Мозырскому замку. Составлением подобных административно-хозяйственных документов на местах занимались подкомории (судьи по граничным и межевым делам) при участии своих помощников – коморников (землемеров) и межевщиков.

После включения наших земель в состав Российской империи село, а затем местечко Каленковичи многократно упоминались в «ревизских сказках» (переписях населения), других административных и хозяйственных документах. Кроме известных нам военных и гражданских лиц, проводивших исследования калинковичской земли, было еще немало чиновного люда помельче, писцов и землемеров, фиксировавших местные топонимы в различных документах, на дорожных картах и межевых планах. За малым исключением, их имена канули в лету. Известно лишь, что первый план местечка составил в 1825 году землемер Алинович, план земель Каленковичской Свято-Никольской церкви составил в 1842 году землемер Леневский. Предпоследнюю «ревизскую сказку» по Каленковичам за 1850 год составил и подписал старшина здешнего сельского управления Дорофей Табулин (находился в должности с 1844 по 1861 год).

Добрым словом надо помянуть также настоятеля Калинковичской Свято-Никольской церкви о. Григория Малевича (1844–1903), который был основателем и наставником первого в местечке народного училища, собрал и сделал доступной для других первую в селении библиотеку. Свой вклад в калинковичскую историю внесли и некоторые путешественники, проезжавшие здесь в XIX веке по «казенным», научным и личным делам. Это чиновник А.К. Бошняк (1786–1831), впервые упомянувший местечко в печатном издании, этнограф и публицист П.М. Шпилевский (1823–1861), литератор В.Н. Маракуев, этнограф и фольклорист И.А. Сербов (1871–1943). Стоит поблагодарить и А.И. Круковского (1901–1945) – неутомимого исследователя восточного белорусского Полесья, ученого, историка и этнографа. В 1920-x – начале 1930-х годов он работал в отделе народного просвещения Мозырского округа. Энтузиаст создал и возглавил «Окружное товарищество краеведов», где было и Калинковичское отделение. Одним из его членов был А.А. Сергейчик (1901–?), входивший в первый состав Калинковичского райисполкома; единственный из «аппаратчиков» имевший законченное среднее образование, он занимал должность заведующего культотделом.

Известны и другие калинковичские краеведы той поры: М. Волотовский, В. Дорошевич, Д. Жудро, П. Казак, И. Пилькевич, М. Сосина.

Истинными патриотами, историографами своей малой родины являются и происходящие отсюда литераторы, назову лишь двоих. Сын калинковичского железнодорожника Д. Г. Сергиевич был последовательно белорусским поэтом (псевдоним Змитро Виталин), заключенным сталинского ГУЛАГа, отважным солдатом-фронтовиком, затем офицером, военным журналистом и писателем. После войны жил в Одессе, но часто навещал родные места. В 1982 году на Украине была опубликована его автобиографическая повесть «Давние годы». Это не только яркое литературное произведение, но и бесценный краеведческий материал о Калинковичах в 1919–1925 годах. К сожалению, книга не переиздавалась и осталась неизвестной широкому кругу наших читателей. Другой известный белорусский писатель и публицист, лауреат Государственной премии имени Якуба Коласа, премии Ленинского комсомола, уроженец Калинковичей В.А. Козько в ряде своих произведений показал очарование, красоту и богатую событиями, зачастую трагическими, историю родного края. Об этом читаем в его книгах «Високосный год», «Здравствуй и прощай», «Выратуй і памілуй нас, чорны бусел».

Первая известная нам попытка составить целостную историю Калинковичей была предпринята еще до Великой Отечественной войны. Этим занимался, как вспоминали бывшие ученики калинковичской железнодорожной школы (ныне СШ №4), преподававший там историю М.Т. Власенко (1910–1942). Но в годы фашистской оккупации собранные им материалы пропали, погиб и сам учитель – отважный офицер, командир взвода. В середине прошлого века эту работу возобновил известный в Калинковичах историк-краевед, директор СШ № 1 И.П. Литвиненко (1918–2001). Его знали как авторитетного, очень эрудированного и талантливого преподавателя. Уроки директора никто не пропускал, бывало даже, что приходили ученики из уже отучившейся смены, чтобы еще раз послушать яркий и увлекательный рассказ из отечественной истории. Иван Порфирьевич с начала 50-х годов стал собирать краеведческий материал и публиковать его в районной газете; так, он нашел в столичном архиве одну из калинковичских «ревизских сказок». В 1966 году по его инициативе и при поддержке города и района была утверждена и опубликована в газете «За камунізм» программа составления истории калинковичской земли. Написанием ее отдельных частей занимались школьные учителя истории и сотрудники учреждений культуры. Однако тогда эта работа не была завершена и фактически свелась к публикациям в районной газете.

Единственным заметным успехом той программы стало выявление в Центральном государственном историческом архиве БССР (ныне Национальный исторический архив Беларуси) документа 1793 года, упоминавшего местечко Каленковичи. Эта дата была принята как время основания селения, и летом 1993 года город торжественно, с большим размахом отпраздновал двухсотлетний юбилей. На нем была представлена изданная тиражом в 10000 экземпляров богато иллюстрированная книга «Калинковичи», другие предметы с юбилейной символикой.

Вторично к составлению калинковичской истории вернулись в 1990-х годах при реализации общереспубликанской программы составления и издания городских и районных историко-документальных хроник. Работу по написанию книги «Памяць. Калінкавіцкі раён» вел большой авторский коллектив под руководством минского историка В.Г. Ференца и редактора районной газеты И.И. Гариста. Из бюджета для этого были выделены определенные средства, в связи с чем и результат оказался более значительным, чем ранее.

заставка, гл. 1

В НИАБ был выявлен документ, позволивший перенести дату возникновения Калинковичей с 1793 на 1560 год. В объемной (798 страниц) районной хронике, изданной в 1999 году, впервые упоминались некоторые владельцы селения, каленковичский православный храм и школа при нем, были подробно описаны происходившие на калинковичской земле события Гражданской и Великой Отечественной войн, мирного строительства. Вместе с тем дореволюционный период истории собственно Калинковичей остался почти неосвещенным, а некоторые отнесенные к этому времени события (например, создания железнодорожной станции и узла) были неверно датированы. Продолжением этой работы стало издание в 2010 году книги калинковичского журналиста и краеведа А.В. Веко «Льецца памяці рака», освещающая историю калинковичской земли со 2-й половины XX века до наших дней. Он же опубликовал в районной газете и датированный 1552 годом отрывок одного из документов «Литовской метрики», где впервые упоминалось село Калениковичи.

С 2006 по 2012 год коллективом Калинковичского государственного краеведческого музея издавался краеведческий бюллетень «Калінкавіцкі летапіс», посвященный историко-культурному наследию региона. В результате анализа научной литературы и целевых запросов было установлено наличие не вводившихся ранее в научный оборот различных документов, относящихся к истории Калинковичей и других населенных пунктов района в Российском государственном военно-историческом архиве (Москва), Российском государственном архиве (Санкт-Петербург), Национальном историческом архиве Беларуси (Минск), Государственном архиве Гомельской области и Государственном архиве общественных объединений Гомельской области, Мозырском зональном государственном архиве. Республиканская газета «Літаратура і мастацтва» рассказала об этом в заметке «Жывое слова з мінулага». Там говорилось, что «…калінкавіцкія даследчыкі паставілі сабе задачу: давесці да ўсіх, хто цікавіцца сваім мінулым, раней невядомыя гістарычныя матэрыялы. У краязнаўчы музей паступіў шэраг водгукаў і падзяк чытачоў бюлетэня з Беларусі і з-за мяжы. Праца стваральнікаў «Калінкавіцкага летапіса» была адзначаная Ганаровай граматай Упраўлення па ўвекавечанні памяці абаронцаў Айчыны і ахвяр войн Узброеных сіл Рэспублікі Беларусь. Разам з тым, адсутнасць неабходнай матэрыяльнай і грамадскай падтрымкі праекта не дазваляе дасягнуць усіх пастаўленых перад ім мэт і ператварыць «Калінкавіцкі летапіс» у прыкметную з’яву гісторыка-культурнага жыцця рэгіёна». К сожалению, многообещающий краеведческий проект в итоге закрыли.

Безусловно, самыми многочисленными, самоотверженными, бескорыстными историками и краеведами были и будут наши педагоги и культработники. Ефим Матвеевич Фарберов, директор калинковичской СОШ № 6, стоял у истоков создания первого в нашем городе музея. Под его руководством в школе сложились прочные традиции военно-патриотического воспитания учащихся, велась активная работа по сбору документов и материальных свидетельств об освобождении города и района от оккупантов, антифашистском подполье и партизанском движении, героях-земляках. 9-го мая 1965 года, к 20-летнему юбилею победы советского народа в Великой Отечественной войне, в школе был открыт музей Боевой славы с богатой экспозицией, где были представлены фотографии, документы, боевые награды, воспоминания, письма и личные вещи советских воинов-освободителей, образцы оружия и военного снаряжения, найденные на местах боев.

Раиса Степановна Атаманова (1937–2017) родилась на побережье Черного моря, закончила Ялтинское педагогическое училище и, став женой офицера, волею судьбы оказалась в Калинковичах. Инициативный историк и краевед, она много лет возглавляла школьный музей боевой славы, которому в 1986 году было присвоено звание «Народного», была одной из создательниц районной историко-документальной хроники «Память». Уйдя на пенсию, продолжала руководить клубом старшеклассников «Патриот», проводила музейные экскурсии, участвовала в работе республиканского Военно-исторического товарищества.

Большая часть жизни калинковичанина Владимира Григорьевича Путикова (1917–1998) была связана с армией, куда он был призван в 1937 году. На фронте с первого дня Великой Отечественной войны. Стал офицером, командиром роты воздушно-десантного полка, был награжден двумя орденами Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Вены», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и другими. Уволившись в запас в звании подполковника, вернулся в родной город, работал начальником охраны калинковичского мясокомбината. В 1980-х годах Владимир Григорьевич, собрав большое количество документов и воспоминаний очевидцев, написал большую книгу в жанре документальной повести о Калинковичах в годы войны. Известно, что автор обращался по поводу ее издания в некоторые белорусские издания, даже получил на повесть положительные рецензии, но книга так и осталась в рукописи.

Много интересного о прошлом родного города я узнал от калинковичанок Ольги Алексеевны Шманцарь (1918–2007) и Азы Семеновны Дорошко, предки которых Бадеи упомянуты в документах XVIII-XIX веков среди жителей местечка.

Среди молодого поколения калинковичских краеведов по призванию нужно особо отметить руководителя военно-исторического клуба «Поиск» Евгения Григорьевича Сергиенко и преподавателя истории Владимира Викторовича Гимбута. Хочется верить, что когда-нибудь, благодаря усилиям названных и еще пока не проявивших себя патриотов-краеведов в школах и других учебных заведениях нашего города и района появится факультатив с таким, примерно, названием: «Родиноведение: Калинковичская земля».

Сегодня калинковичане могут ознакомиться с историей своего города по десятку различных научно-популярных и краеведческих книг, вышедших в свет за последние три десятилетия. Некоторые из них изданы городскими властями к различным юбилеям, но большая часть, и самые интересные – благодаря бескорыстной помощи нескольких калинковичских уроженцев и патриотов. Это председатель Гомельского отделения Белорусского фонда Мира Т.И. Глушаков, председатель правления Новгородского отделения Российской академии бизнеса и предпринимательства М.Д. Скибарь, проживающий в США ветеран войны и труда Н.Р. Рошаль, генеральный директор минской фирмы «Белгазавтосервис» М.А. Супрунович, частный предприниматель В.С. Шевченко.

В.А. Лякин

 

Об истории еврейской общины Калинковичей и некоторых ее представителях читайте в нижеперечисленных очерках книги «Калинковичи и калинковичане»:

МЕСТЕЧКО

ГОРОДСКИЕ ЛЕГЕНДЫ

УЛИЦА ПОЧТОВАЯ (СОВЕТСКАЯ)

УЛИЦА ЗЕЛЕНАЯ (КРАСНОАРМЕЙСКАЯ)

УЛИЦА БАРАНОВСКАЯ (КАЛИНИНА)

УЛИЦА ГИМНАЗИЧЕСКАЯ (ЛУНАЧАРСКОГО)

ДОПРИЗЫВНИКИ

ИЗВОЗЧИКИ

ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР РЕВОЛЮЦИИ

ДЕЛО НЭПМАНА РАБИНОВИЧА

МЭР МЕСТЕЧКА

ПАМЯТЬ ОГНЕННЫХ ЛЕТ

Опубликовано 16.10.2021  13:19

 

22 июня 1941 года в Калинковичах

В начале 40-х годов прошлого века Калинковичи были уже крупным транспортным узлом и заметным населенным пунктом на политической карте БССР. За предвоенные годы город существенно вырос и обновился. Торговую площадь перенесли из центра на расположенный между бывшим местечком и железнодорожной станцией песчаный пустырь с неофициальным названием «Злодеевка» (ныне площадь Ленина). На южной окраине города (нынешняя ул. Дачная) из бревен разобранных казарм бывшего артиллерийского склада возвели несколько зданий районной больницы. На месте нынешней площадки у Свято-Казанского храма появились большие деревянные здания «Нардома» (РДК) и пожарной части,  на месте современного  дома № 31 по ул. Советской – почты и телеграфа. В конце 30-х годов построили более широкий и прочный деревянный мост через речку Кавню, а рядом с ним небольшое кирпичное здание городской электростанции. В это же время появились капитальные каменные здания «Сталинской» городской и железнодорожной школ, городской бани с артезианской скважиной при ней. А вот украшавшая Калинковичи почти столетие  пятикупольная церковь Св. Николая Чудотворца была в 1930 году закрыта, также как и местная синагога, приходы ликвидированы. В здании церкви вначале размещался клуб калинковичского колхоза «Чырвоны Араты», а с 1939 года – районное отделение Госбанка. Деревянное здание бывшей синагоги в начале ул. Калинина отдали под горисполком. Чуть юго-восточнее от здания нынешнего калинковичского железнодорожного вокзала стоял его скромный деревянный предшественник, выкрашенный в желтый цвет. Еще в ста метрах западнее находилось деревянное  здание железнодорожного клуба, а за ним был парк при станции. Старожилы помнят, что это был не просто парк, а красивый сад с кегельбаном, беседками, волейбольной площадкой и большим летним залом, где по выходным дням проводились танцы под оркестр.

19 января 1941 г. вышел первый номер районной газеты «За большевистские темпы» (ныне «Калінкавіцкія навіны»). Накануне войны в Калинковичах функционировали больше двадцати различных предприятий и учреждений, в том числе: отделение Госбанка, машинно-тракторная станция (обслуживала 54 окрестных колхоза, имела 60 тракторов), авторемонтные мастерские, областная контора «Заготзерно», районная контора «Заготживсырье», «Райзаг», «Текстильсбыт», райпромкомбинат, лесокомбинат, лесхоз, птицекомбинат, утилькомбинат, мелькомбинат, грибная база, яйцебаза, хлебопекарня, производственные артели «Красный химик», «Большевик», «Красный корзинщик», «Ясень», «Новый путь»,  «Ударник»,  «Зорька»,  «3-я пятилетка», «Энерготруд», «Прогресс» и другие.  В городе проживало около 7,7 тысяч человек населения (без учета личного состава военного училища и подразделений, расквартированных в военном городке). Терроризировавшие людей ночные аресты «врагов народа» к этому времени поутихли, а с отменой карточек на хлеб и появлением в магазинах кое-каких промтоваров жизнь стала полегче. Первый летний месяц в том году выдался солнечным и теплым. Афиши сообщали, что в воскресенье 22 июня в железнодорожном клубе будет демонстрироваться кинокомедия «Веселые ребята», в городском «Нардоме» – еще более популярная «Волга-Волга», а в областном центре Мозыре должен был состояться большой концерт заезжей труппы лилипутов.

Субботним вечером 21 июня в родной дом на улице Липневской приехал 29-летний корреспондент областной газеты «Бальшавiк Палесся» Дмитрий Сергиевич. Да еще привез с собой из редакции завтрашний, еще не поступавший в продажу и подписчикам воскресный номер. Вся семья (мать Ульяна Васильевна, сестры Надежда и Валентина, младший Николай, только что закончивший школу) и интересом читали газету, где на первой странице была статья Дмитрия «На канале Нетечь». Несколько дней назад редакция направила его в Калинковичи описать ход работ по спрямлению, углублению и расширению протекающей через город речушки Кавни. О мирном труде на родной земле рассказывал этот репортаж. «…Канал «Нетечь», который протекает через город – единственный водоприемник на болотах Калинковичского сельсовета. Узкие полоски воды, обрываясь то там, то сям, только напоминают о прежней трассе канала. В основном же, почти на всем своем протяжении он сравнялся с окружающими его болотами, зарос камышом, кустарником, затянулся илом. И вот за реконструкцию этого водоприемника, которая даст возможность осушить более 500 гектаров да называемого «Стараго болота», взялись 9 колхозов района. Почти ежедневно на всей трассе канала работает 200-250 колхозников и колхозниц.

– Лучше бы копали новый канал – говорит Губарев Иван. Очень много тут грязи. Но мы устроим и этот. Сделаем канал образцовый, чтобы вода в нем журчала, как в речке, чтобы наш районный центр имел, наконец, свою водную магистраль».

Эта газета, уже отпечатанная, так и не дойдет до читателя, вместо нее по области будет распространен спешно отпечатанный на одном листе спецвыпуск с сообщением, что 22 июня в 4 часа 30 минут немецкие войска вторглись на территорию СССР. Началась Великая Отечественная война. В эти предрассветные часы калинковичане, как и миллионы других мирных граждан, об этом еще не знали. Выходной день они собирались посвятить домашним делам, поработать на приусадебном участке, сходить в гости, сводить детей в парк или в кино. Но черные раструбы громкоговорителей в центре города и на железнодорожной станции, домашние репродукторы уже с утра начали периодически прерывать обычные радиопередачи сообщениями, что в полдень будет передано важное правительственное сообщение.

Годы спустя поэт-фронтовик К. Симонов напишет свои знаменитые строки:

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы…

Оповещенный о предстоящих важных известиях дежурным по райкому партии его 1-й секретарь 33-хлетний И.Л. Шульман  распорядился собрать к 12.00 в «Нардоме» партийно-хозяйственный актив. Главной повесткой дня было обсуждение итогов весенних сельхозработ. Но вышло иначе. В далекой Москве в 12.05 заместитель председателя советского правительства В. Молотов вышел из кабинета И. Сталина и направился на Центральный телеграф, откуда в 12.15 выступил по всесоюзному радио с обращением к советскому народу. «…Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории… Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы. В ответ на это мною от имени советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной… Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Московские радиопозывные отменили для собравшихся в «Нардоме» заготовленную повестку дня. Выступление В. Молотова все слушали в глубоком молчании. После его завершения секретарь райкома встал из-за покрытого кумачом стола президиума:

– Значит так, товарищи… Наша Красная армия воюет с врагом вот уже девятый час, и об итогах сева нам сейчас толковать не ко времени. По плану первоочередных на случай войны мероприятий военкомат и военное училище сегодня же развернут сборные и приемо-сдаточные пункты для всеобщей мобилизации. Сейчас все идем к людям, на предприятия, в учреждения и колхозы. Главные задачи, что стоят сегодня перед коммунистами района – разъяснить народу всю глубину опасности, нависшей над Родиной, и обеспечить быструю мобилизацию призывных возрастов и приписанного к армии транспорта!

В центре города, возле радиоузла по улице Советской (ныне тут гастроном «Юбилейный») собрались толпа слушателей. После окончания передачи часть разошлась, некоторые, разбившись на группки, начали обсуждать нежданную беду. Несколько человек обступили Янкеля Гальперина, комиссованного из армии, но еще одетого в гимнастерку без знаков различия. Он совсем недавно вернулся из Крыма, где поправлял здоровье после тяжелого ранения на финской войне в марте пошлого года. Еще не служившая зеленая молодежь интересовалась у фронтовика, за сколько дней Красная Армия дойдет до Берлина. Кто уже отслужил, спрашивали, много ли у фашистов самолетов и танков, доводилось ли видеть на войне их новую технику? Были тут 33-летний сапожник из пошивочной артели Борис Комиссарчик, его двоюродный брат рабочий мебельной артели «Энерготруд» 25-летний Самуил Комиссарчик, 40-летний рабочий калинковичской МТС Иван Манько, 30-летний санитар районной больницы Григорий Дроник, 35-летний телеграфист районного узла связи Петр Мурашко, 26-летний техник областной конторы «Заготзерно» Василий Приходько, 45-летний работник райисполкома, офицер запаса Николай Тосов и молодежь: 20-летние подруги Валентина Лобанова и Нина Заренок, 16-летний Евгений Бухаревич.

В небольшом комиссионном магазине у речки (калинковичане именовали его «американка») выступление по приемнику слушали 27-летний председатель правления конторы «Заготлен» Вольф Зарецкий, 38-летний бухгалтер райпромкомбината Евсей Воскобойник и еще несколько заглянувших сюда покупателей. Московские позывные и голос из репродуктора разом остановил всю торговлю и движение на колхозном рынке. Большинство запрудивших базарную площадь продавцов и покупателей приехали сюда ранним утром из прилегавших деревень. Вот телега 55-летнего колхозника из Ситни Янкеля Хайкмана. На ней, кроме самого возницы, его жена Брайна и дети – 20-летняя Софья, 15-летний Залман, 12-летний Нохим и 8-летний Пейсах. А рядом повозка лесника из Ужинца 50-летнего Эрнста Кетнера с семейством: жена Мария и дети – 14-летний Петр, 12-летний Владимир и 7-летний Николай. В самом начале 20 века немецкий лесовод Август Кетнер со своей семьей приехал на белорусское Полесье заниматься заготовкой пиломатериалов для Германии. Накануне 1-й мировой войны все немецкие специалисты засобирались обратно, но взрослый уже к тому времени Эрнст решил остаться, полюбил девушку из Ужинца Марию Ярош. Жили они в добром согласии, растили дочь и четырех сыновей и как раз в июне 1941 года отправили самого старшего, Ивана, на службу в Красную Армию.

У клуба железнодорожников и возле летнего павильона в парке, где были установлены громкоговорители, тоже собрались десятки людей. Вот слесари калинковичского депо 40-летний Василий Бичан с улицы Войкова и 30-летний Борис Тавтын с улицы Подольской, 25-летний машинист паровоза Василий Луцко со своим ровесником и соседом Василием Линниковым. Рядом неразлучные друзья 18-летние Виктор Булашевич, Михаил Харлан, Константин Толарай и его 15-летний брат Валентин. Тут же Володя Акулин с Аллеи Маркса и Павел Бритченко с улицы Войкова. А еще в этой толпе у репродуктора были два стройных молодых офицера в авиационной форме, приехавшие в отпуск к родителям на улицу Липневскую, друзья и одноклассники Дмитрия Сергиевича – Василий Самитов и Георгий Субач.

Виктор Булашевич

В своих воспоминаниях, написанных в 1995 году, В.И. Булашевич расскажет: «22 июня 1941 года в 12 часов по радио объявили, что немецкие войска вторглись на нашу территорию и по всему фронту начали наступление  вглубь нашей страны. В 6 часов утра бомбили Севастополь, Киев. Все это было так неожиданно и трудно было представить, что кончилась мирная жизнь. Это был последний день мирной жизни. Трудно было представить, как будут дальше развиваться  события. Все последующие дни организации продолжали работать и готовились к войне. По радио каждый день по несколько раз передавали сводки Совинформбюро».

Николай Киселюк

Есть еще воспоминания о том июньском дне, они принадлежат ветерану войны и труда Николаю Яковлевичу Киселюку (1922-2021). «…За несколько дней до начала войны я по просьбе матери приехал в Калинковичи, чтобы помочь ей по хозяйству. Помню, это были солнечные и очень теплые дни, настоящее лето. Утром 22-го июня я с утра занимался на приусадебном участке, а к полудню решил сходить в железнодорожный парк, где собиралась молодежь, чтобы встретится с друзьями. Сейчас от этого парка не осталось и следа, а до войны он был ухоженный и красивый. Но отдыха не получилось: мне сказали, что только что выступал по радио Молотов, объявил о начале войны с Германией. С этой тяжелой вестью я и вернулся домой».

 

Файка Гомон                                              Сарра Гутман

В своих домах на улице Калинина правительственное сообщение из Москвы слушали 26-летний  рабочий Ф.Г. Гомон и 38-летняя врач калинковичской больницы С.И. Гутман. Файка Гиршевич уйдет на фронт танкистом в начале 1944 года, за выдающуюся отвагу будет награжден орденами Славы 2-й и 3-й степеней, орденом Отечественной войны 2 степени, несколькими боевыми медалями. После войны работал в службе снабжения калинковичского промкомбината, ушел из жизни в 1998 году. Сарра Иосифовна прошла всю войну, была на фронте врачом полевого госпиталя в чине капитана медслужбы, награждена орденом Красного знамени и несколькими медалями. После войны много лет возглавляла Калинковичскую районную больницу, скончалась в 1973 году.

Около полуночи в радионовостях появилась первая фронтовая сводка Главного Командования Красной Армии, в которой говорилось, что после ожесточённых боев противник был отбит с большими потерями, сообщалось о 65 сбитых самолетах противника. Молодежь бурно радовалась и переживала, что не успеет на фронт добить фашистов, старшее поколение, помнившее 1-ю мировую, предвидело тяжелые времена. Люди еще в полной мере не поняли, не осознали происходящего. Скоро они станут героями и жертвами этой невиданной в истории по размаху и ожесточению войны, станут убитыми и ранеными, солдатами, партизанами, военнопленными, беженцами, инвалидами, сиротами. А выжившие станут впоследствии победителями и ветеранами Великой Отечественной войны.

Дмитрий Сергиевич

Д.Г. Сергиевич (он же Змитро Виталин) начал войну сержантом, связистом в  1015-м стрелковом  полку в январе 1942 года, а закончил ее в мае 1945-го лейтенантом, корреспондентом фронтовой газеты 285-й стрелковой дивизии. Был ранен, имел боевые награды. После войны продолжил военную службу, уволился в запас в звании майора. Стал известным военным прозаиком, автором многих книг и лауреатом литературных премий. Скончался в Одессе в 2004 году. Его младший брат Н.Г. Сергиевич прошел всю войну сержантом стрелкового полка, был ранен и награжден за храбрость. После победы вернулся в родные Калинковичи, до выхода на пенсию работал прорабом в ПМК-101, умер в 1998 году.

И.Л. Шульман руководил Калинковичским райкомом партии до самой эвакуации города, затем в чине майора служил заместителем командира медсанбата на Брянском фронте, а потом замполитом 151-го стрелкового полка 18-й армии. (На этой должности его непосредственным начальником был полковник Л.И. Брежнев, впоследствии Генеральный секретарь ЦК КПСС). Демобилизовался в 1945 году, работал в Мозыре в Полесском облисполкоме до 1954 года, дальнейшая судьба неизвестна. Б.М. Зарецкий ушел на фронт через три дня после начала войны, в мае 1942 года получил тяжелое ранение, был комиссован из армии. После освобождения Калинковичей вернулся в свой дом в переулке Пролетарский, и до смерти в 1960 году работал в той же сапожной артели. С.З. Комиссарчик тоже уйдет с этой колонной мобилизованных, на фронте станет связистом, в июле 1944 после ранения будет демобилизован, вернется в Калинковичи в свой дом на Аллее Маркса, и до  смерти в 1952 году будет трудиться в той же мебельной артели «Энерготруд». И.И. Манько уйдет на фронт в конце июня и погибнет в октябре того же года, защищая Москву. Санитар 448-го стрелкового полка Г.Т. Дроник пройдет от Сталинграда почти до Берлина, вынесет с поля боя множество раненых, но сам погибнет от вражеской пули всего за две недели до окончания войны.  П.И. Мурашко сложит свою голову в бою 10 августа 1942 года, будет похоронен товарищами у д. Галахово Ржевского района Калининской области. Младший лейтенант В.А. Приходько осенью попадет в немецкий плен, где и умрет от голода месяц спустя. Командир кавалерийского эскадрона старший лейтенант Н.П. Тосов после нескольких месяцев беспрерывных боев будет тяжело ранен и умрет от ран в госпитале в г. Кирсанов Тамбовской области.

Недавняя школьница В.И. Лобанова в 1942 году станет калинковичской подпольщицей, затем партизанкой в отряде им. Котовского 99-й калинковичской партизанской бригады. После войны некоторое время будет работать санитаркой в местной железнодорожной  больнице, выйдет замуж за фронтовика В.И. Кучерова. С 1960 года до выхода на пенсию работала старшей горничной в городской гостинице. Н.А. Заренок, еще до войны работавшая в санчасти Калинковичского военного городка, станет медсестрой во 2-й Калинковичской партизанской бригаде. После войны выйдет замуж за М.Л. Кострова, до выхода на пенсию проработает на Калинковичском заводе бытовой химии, скончается в 1999 году. Юный сержант, наводчик орудия 759-го противотанкового артиллерийского полка Е.В. Бухаревич с войны на свою улицу Загороднюю уже не вернется, погибнет в бою 14 сентября 1944 года у безвестного хутора в Баусском уезде Латвии. В.Я. Зарецкий тоже уйдет на фронт в первые военные дни, станет старшиной в стрелковом полку, получит два осколочных ранения, но выживет. Вернувшись в Калинковичи, возглавит колхоз им. Сталина, затем Калинковичский райпотребсоюз, уйдет из жизни в 1987 году. Красноармеец Е.Д. Воскобойник в октябре 1941 года пропал на фронте без вести, как и многие другие его земляки. Я.З. Хайкман вместе с другими мобилизованными из Ситни уже в конце июня отправится на фронт и тоже пропадет там где-то безвестно. Погибнет и вся его семья. 24 сентября 1941 года Брайну Хайтман и ее четырех детей, в числе нескольких сотен человек не успевшего эвакуироваться еврейского населения фашисты расстреляют и бросят их тела в ров у калинковичского железнодорожного переезда.

Во время оккупации немцы назначили Э. Кетнера старостой в Ужинце. Но он не стал предателем, наоборот, активно содействовал партизанам. В начале 1943 года по доносу одного из полицейских всю семью Кетнеров (за исключение взрослой дочери, которая вышла замуж и жила в другой местности) арестовали, отвезли в мозырскую тюрьму и там расстреляли. Иван Кетнер прошел всю войну в составе 293-го гаубичного артиллерийского полка, был ранен, имел боевые награды. После гибели своей семьи в Ужинце не остался, переехал в райцентр и до выхода на пенсию работал фельдъегерем спецсвязи в Калинковичском РУС. Умер в 1997 году.

Паровозный машинист В.И. Луцко, как имевший «бронь», находился в тылу, но в марте 1944 года добился перевода на фронт в железнодорожные войска. После окончания войны вернулся в свой дом на Аллее Маркса, вновь работал машинистом, умер в 1955 году. Его товарищ В.Г. Линников с войны не вернулся, пропал без вести 26 октября 1944 года где-то в Польше. В.А. Акулин погиб в бою 25 января 1942 года у железнодорожной станции Подгостье Мглинского района Ленинградской области. В.П. Бичан будет тяжело ранен на фронте и скончается от ран 5 октября 1943 года в медсанбате в пос. Рясно Оршанского района Могилевской области. Двадцатилетний И.П. Бритченко после соединения калинковичских партизан с частями Красной армии станет рядовым стрелкового полка, но провоюет недолго, погибнет 29 января 1944 года у д. Савичи. Член подпольной организации на железнодорожном узле Б.А. Тавтын в 1942 года будет схвачен фашистами и после зверских пыток расстрелян в Мозырской тюрьме. Военный летчик старший лейтенант В.В. Самитов погибнет с экипажем своего бомбардировщика 8 января 1942 года при выполнении боевой задачи у г. Медынь Калужской области.

Георгий Субач

Летчик-истребитель капитан Г.Л. Субач в одном из воздушных боев будет сбит и попадет в плен. Его освободят в марте 1945 года, и сразу же отправят в ссылку в Казахстан. Год спустя, разобравшись, что никакой вины за офицером нет, разрешат вернуться в Калинковичи. Израненный и тяжело больной, он умрет совсем еще не старым в 1953 году. Тридцать лет спустя Д.Г. Сергиевич в автобиографической повести «Давние годы» посвятит проникновенные душевные строки своему другу детства Жорке Субачу. В.И. Булашевич станет офицером узла связи штаба 63-й армии, на фронте – с мая 1943 по май 1945 года. В родные Калинковичи уже не вернется, после демобилизации будет жить в Ленинграде, оставит интересные воспоминания. Следы К.Н. Толорая после войны затерялись. Его младшего брата Валентина, одного из активных подпольщиков калинковичского «Смугнара», фашисты казнят 16 августа 1942 года. М.И. Харлан после войны будет работать железнодорожником в Минске, уйдет из жизни в 1995 году. Н.Я. Киселюк станет членом подпольной антифашистской организации на Калинковичском железнодорожном узле, а затем пулеметчиком в 99-й Калинковичской партизанской бригаде. После освобождения Калинковичей был оставлен здесь для восстановления разрушенного железнодорожного узла. Много лет водил паровоз, а затем тепловоз по стальным магистралям. Ветеран прожил долгую жизнь и скончался в начале 2021 года.

Все приведенные выше воспоминания калинковичан были положены на бумагу через многие годы после окончания войны. Но есть один документ – дневниковая запись, сделанная именно в этот день. Ее автор – 18-летний Анатолий Букатый, только что закончивший среднюю школу. Он родился в Калинковичах в семье железнодорожника, учился в местной железнодорожной школе (ныне СОШ-4) в одном классе и дружил с Михаилом Шевченко, старшим братом Семена Шевченко, будущего героя «Смугнара». В 1936 году семья переехала в Гомель, куда перевели по службе отца. Запись сделана там, но, без сомнения, схожая обстановка была и в Калинковичах. «22 июня 1941 года. Утром в 4-м часу вернулся домой и лег спать. Разбудили в 12 часов – по радио должен выступать Молотов. Германия объявила войну СССР. Утром в 4 часа были бомбардированы Киев, Житомир, Севастополь, Каунас и другие города. Но войны не чувствуется. В городе множество людей, все совершенно спокойны и заняты своими делами. Около станции встретил Н. (его ровесница Неонила Столярова, после войны жила в Москве – В.Л.). Завтра она уезжает домой в Минск. Условились встретиться в 17 часов. Встретились, пошли в город, зашли в парк, пробыли там до вечера, потом пошли обратно. Расставаться не хотелось. Заход солнца был особенным, он запомнится навсегда. Как жаль, что Н. уезжает. Мы просидели почти до часа ночи на скамеечке. Нужно было уходить, но не хотелось, и только когда раздались сигналы воздушной тревоги, мы расстались. Было темно, выла сирена и надрывались гудки. Я встретил по дороге молодого парня. Начали разговаривать, и тут я впервые услышал и увидел разрывы зенитных снарядов. В небе появились огненные мячи и с треском рассыпались в стороны, а через некоторое время слышался звук взрыва. Меня охватила жуть. Тот парень, с которым я шел, убежал, и я остался один. Я рассуждал, куда мне идти – домой или в город, и выбрал первое. Знал, что мама беспокоится. Снаряды все еще рвались, затем стрельба прекратилась. Дома никто не спал. Мама волнуется, говорит дрожащим голосом. Дома жуть у меня прошла. О, если бы я был один, мне не о чем было бы беспокоиться, но родители… (Отец – Александр Александрович, ревизор поездов; мать – Любовь Матвеевна, билетный кассир – В.Л.). Всю ночь не спал, не спали и все соседи. Кажется, в 3-м часу дали отбой воздушной тревоги. Я лег и уснул не раздеваясь. Проснулся в 6 часов. Папу вызвали в учреждение. Мама ушла, а через несколько минут дали отбой. Я пишу за 22-е, а ведь уже 23-е». С началом войны Анатолий вступил в Красную Армию. Как талантливый художник, был направлен в политуправление 21-й армии, где принимал участие в выпуске газеты-плаката «Раздавим фашистскую гадину». В июне 1942 года добился перевода в диверсионную школу, в начале 1943 года был заброшен в составе группы за линию фронта на территорию Гомельской области. Погиб за день до своего 20-летия, подорвавшись на мине. Свой дневник (6 объемных тетрадей) он довел до ноября 1942 года. Командир разведгруппы сохранил его и передал после войны родителям Анатолия, а те, на исходе своей жизни – в Гомельский областной краеведческий музей.

В.А. Лякин.

От ред.belisrael

Исаак Шульман

Более полные сведения об Исааке Лейбовиче Шульмане: родился в 1908 году в м. Петриков в семье ремесленника, с 1921 года работал сапожником. В 1925 году вступил в комсомол, в 1929 году – в партию. С 1927 года на партийной и советской работе в Петрикове и Мозыре. В 1930-1932 годах проходил срочную службу в 92-й отдельной саперной роте в г. Полоцке. После демобилизации вернулся в Мозырь, был директором пивзавода, затем зам председателя горсовета. С 3 июля 1939 года по 21 августа 1941 года – 1-й секретарь Калинковичского райкома КПБ. С 22 августа 1941 года зам. командира 199 отдельного медсанбата 148 стрелковой дивизии Брянского фронта, затем в чине майора зам. командира 151 стрелкового полка по политчасти 18-й армии 1-го, затем 4-го Украинского фронта (начальником политотдела был генерал-майор Л.И. Брежнев). После демобилизации в 1946 году вернулся в Мозырь, работал начальником областного управления местной и топливной промышленности. Имел награды – ордена Красной Звезды, Отечественной войны 1-й и 2-й степеней. несколько медалей. После 1954 года сведений нет.

Ждем, что откликнутся читатели сайта, найдутся родственники Исаака Шульмана, которые дополнят историю его жизни, пришлют фотографии. 

Опубликовано 06.06.2021  13:56 

 

 

«Балаховская неделя» 1920 года в Калинковичах

12 февраля 2018 на сайте был опубликован материал по событиям 1920 года в Калинковичах. К столетнему юбилею автор подработал статью с учетом найденных новых фактов.

На исходе серого, ненастного дня 10 ноября 1920 года во двор путевой казармы при железнодорожной станции Калинковичи (ныне дом № 1 по ул. Подольская) зашли пятеро с винтовками. На барашковых папахах – эмблема в виде черепа со скрещенными костями, на рукавах шинелей нашиты белые кресты. Месяца не прошло, как семья путевого обходчика Г.П. Сергиевича перебралась из землянки в это сравнительно благоустроенное жилье – и вот, принимай «гостей» из армии генерала Станислава Булак-Балаховича! Постояльцы заняли жилую комнату, хозяева перебрались в кухню. Это были шестидесятилетний Павел Сергиевич (отец Георгия), его жена Пелагея, их невестка тридцатилетняя Ульяна, внук Дмитрий восьми лет и трехлетняя внучка Мария. Сам же путеец и другие сочувствующие советской власти железнодорожники накануне покинули Калинковичи.

Незваные гости наказали хозяйке сварить картошки (другой еды в доме не было), расселись у стола, развязали свои вещмешки, достали оттуда хлеб, сало, консервы и пару бутылок самогона. Пока варилась картошка, в разговоре солдат прозвучало название  полесского местечка Янов за Пинском, где недавно формировалась их 3-я Волжская дивизия «Народно-добровольческой армии». Услышав название родных мест, откуда семья Сергиевичей отправилась летом 1915 года «в беженство», дед подошел к ним. Завязалась оживленная беседа, к которой из коридора внимательно прислушивался маленький Митя. Много лет спустя писатель Д.Г. Сергиевич (1912-2004) расскажет об этом в своей автобиографической повести «Давние годы» и стихотворении «Дзед і балаховец», где были такие строки:

– А вы даруйце, – кажа дзед, –

Бо я тым розумам не мыты,

Вось пагалоска ўсюды йдзе,

Што вы – звычайныя бандыты?..

Як вызверыўся той бандыт,

Схапіўся за пістолю.

А потым кажа:

– Не туды

Ты вернеш, дзед, нядолю!

О, д’ябальскі савецкі лад

Вас, цемнату, дурачыць,

Бо толькі з гадаў подлых гад

Бандытамі нас бачыць!

Мы – вызваліцелі ўсіх вас

Ад зграі бальшавіцкай,

І хто гаворыць так пра нас,

Той першы ў свеце гіцаль!

Парадак будзе! Атаман

Булак той Балаховіч

Гаворыць ад душы, не ў зман,

Усім ён унаровіць.

Кто же такие «балаховцы» и как они появились в Калинковичах? Станислав Булак-Балахович (1883-1940), происхождением из мелкой белорусской шляхты,  воевал офицером в царской армии, затем был командиром отряда в Красной армии. Не поладив с «большевиками», перешел к «белым», затем в чине генерал-поручика командовал белорусской добровольческой дивизией в составе польской армии. Маршал Ю. Пилсудский дал отчаянному вояке такую характеристику: «Не ищите в нем признаков штабного генерала. Это типичный смутьян и партизан, но безупречный солдат, и скорее умный атаман, чем командующий в европейском стиле. Не жалеет чужой жизни и чужой крови, совершенно так же, как и своей собственной».  Когда в октябре 1920 года между Польшей и советской Россией было заключено перемирие, находившийся в Варшаве эмигрантский «Русский политический комитет» во главе с Б.В. Савинковым заручился согласием польского правительства на формирование под командованием С.Н. Булак-Булаховича «Народной Добровольческой армии» (НДА) для самостоятельной борьбы с «большевиками». В нее набирали бывших российских солдат и военнопленных, вербовали молодежь Пинщины и смежных регионов. К началу ноября НДА численностью около 20 тысяч бойцоы  сосредоточилась в районе Микашевичи-Туров. В ее состав входили:

– 1-я пехотная дивизия генерал-майора Матвеева, состоявшая в основном из уроженцев Псковской и Тверской губерний.

– 2-я пехотная дивизия полковника Микоши, укомплектована белорусами и жителями Смоленщины.

– 3-я Волжская пехотная дивизия генерал-майора Ярославцева, составленная из уроженцев Казанской, Нижегородской и Самарской губерний.

– Крестьянская бригада атамана Искры-Лохвицкого, набранная в северных районах Украины.

– Кавалерийская дивизия полковника Павловского.

– Полк донских казаков полковника Духопельникова.

– Отдельный полк туземной (кавказской) кавалерии полковника Мадатьяна.

– Личная конвойная сотня командующего НДА.

– 21 артиллерийское орудие, 10 самолетов.

Личный состав этих частей в основном донашивал старую форму царской армии с теми отличиями, что на барашковых папахах были эмблемы в виде черепа со скрещенными костями, на рукавах шинелей нашиты белые кресты.

Булак-Балахович и его штаб, осень 1920 г.

Утром 6-го ноября генерал провел в Турове торжественную церемонию с богослужением за Белорусскую Народную Республику, после чего двинул свои войска на восток по обоим берегам Припяти. В направлении Калинковичей наступала группа полковника Микоши (3 тыс. штыков, 150 сабель, 8 орудий), к Мозырю рвалась группа под командованием самого С. Булак-Балаховича (6,4 тыс. штыков, 800 сабель, 6 орудий). Бригада атамана Искры-Лохвицого с частью кавалерии наносила отвлекающий удар в районе Ельск-Овруч. Этой силе противостояли более многочисленные, но разбросанные на довольно обширной территории силы «красных»: две стрелковые бригады и кавалерийский полк восточнее Турова, одна стрелковая бригада у Осиповичей и две стрелковые бригады у Мозыря. В резерве Западного фронта у Бобруйска имелись две дивизии и одна у Гомеля.

С ходу нанеся поражение выдвинутым вперед советским пехотным бригадам, части НДА  в полдень 8 ноября заняли Петриков. Утром следующего они продолжили наступление, заняв к вечеру Скрыгалов и Копаткевичи, выслав кавалерию в направлении Мозыря, Калинковичей и  Домановичей. Сухие строки архивных документов дополняют интересные и яркие воспоминания Д.Г. Сергиевича. «…Хмурым насупленным ноябрьским утром, ко мне, как обычно, зашел Жорка Субач, но без книг.

– Все, кончилась наша школа, – сказал он.

– Как так, почему?

– Балаховцы идут.

Грабить у нас было нечего. А вот то, что отец успел уйти из дому – это дало возможность избежать нашей семье больших неприятностей, если не большого горя». Так начиналась «балаховская неделя»…

10 ноября, среда.  На южном берегу Припяти войска НДА нанесли поражение защищавшей Мозырь 10-й советской дивизии и во второй половине дня захватили город. Одновременно группа полковника Жгуна (Островецкий пехотный и Туземный кавалерийский полки) переправишись утром на северный берег Припяти, без боя заняла в полдень местечко Калинковичи (части нынешних улиц Советская, Калинина, Красноармейская) и одноименное село (часть нынешней улицы Волгоградская). Оставив там свой обоз и кавказскую кавалерию, полковник Жгун повел пехоту по шоссе (ныне ул. К. Маркса) занять железнодорожную станцию с поселками при ней (ныне части улиц Октябрьская, Энгельса, Подольская). Стоявший на станции железнодорожный состав с подразделениями и штабом 10-й стрелковой дивизии буквально в последний момент, уже под огнем противника, ушел в Речицу. Саперы «балаховцев» взорвали железнодорожные пути, блокировав, таким образом, бронепоезд «красных» на участке Калинковичи-Мозырь.

Лишь утихли взрывы и стрельба на станции, как туда из-за лесного массива донеслись приглушенные звуки боя в местечке. В то время как «туземцы» полковника Мадатьяна увлеклись грабежом еврейских лавок, их внезапно атаковала отступавшая из Мозыря 29-я стрелковая бригада «красных». После короткого сопротивления кавказцы бежали, оставив в руках противника 6 пулеметов, весь обоз и около сотни пленных. Полковник Жгун прийти им на помощь не мог, так как сам подвергся атаке с одной стороны подошедшего со стороны Речицы советского пехотного батальона, а с другой – исправившего повреждения пути бронепоезда. Уже в сумерках его разгромленная группа отступила  лесами к Мозырю, но и «красные», опасаясь попасть в окружение, отошли из Калинковичей на восток.

11 ноября, четверг. В первой половине дня, получив в подкрепление Вознесенский пехотный полк из 1-й дивизии, группа полковника Жгуна опять заняла Калинковичи. «На исходе дня – вспоминал Д.Г. Сергиевич – балаховцы заняли станцию. Передовые отряды прошли мимо нашего дома по дороге на северо-восток в направлении Жлобин-Бобруйск. Другая колонна, как я потом узнал, двинулась на Речицу-Гомель. В военном городке (бывшие артиллерийские склады царской армии, находились в центральной части нынешней ул. Энгельса – В.Л.) расположилась, по меньшей мере, рота. На огромном подворье запылали костры. Что-то они там варили, жарили, пекли. А часть разбрелась по землянкам. Зашли большой группой и в наш дом. К нам, в нашу квартиру, пожаловало от той группы пять человек. На вокзальную площадь согнали десятка три жителей из близлежащих домов, и перед ними выступил сам батько Булак-Булахович. Он призывал граждан всячески содействовать его освободительной миссии и смелее налаживать новую жизнь».

12 ноября, пятница. Советское командование, придававшее большое значение Калинковичскому железнодорожному узлу, вновь направило для его взятия 29-ю стрелковую бригаду, усилив ее двумя бронепоездами из Гомеля. К 22 часам после ожесточенных уличных боев они вновь заняли станцию и местечко.

13 ноября, суббота. На рассвете основные силы «балаховцев» переправились на северный берег Припяти и заставили «красных» вновь очистить Калинковичи. Группа полковника Павловского (5 полков конницы и пехоты) повела наступление на Речицу, имея в резерве собранную у д. Гулевичи дивизию генерала Матвеева. Группа полковника Стрижевского (2 полка) двинулась на Птичь и Михновичи, группа полковника Келпша (2 полка) – на Якимовичи, дивизия полковника Микоши – в сторону Жлобина. На самом юге нынешней Гомельской области действовала Крестьянская бригада атамана Искры-Лохвицкого, занявшая местечко Лельчицы.

14 ноября, воскресенье.  В Калинковичах на видных местах вывесили манифест, гласивший: «Сего 14-го ноября я принял главнокомандование над всеми белорусскими и русскими вооруженными силами, находящимися на территории Белоруссии. Для создания Белорусской Народной армии выделить из состава Русской Народной Армии кадр из уроженцев Белоруссии. Главнокомандующий всеми вооруженными силами на территории Белорусии Генерал-майор Батька Булак-Булахович». Вербовочные пункты в национальную армию учредили на железнодорожной станции и в селе Калинковичи. Гарнизоном здесь стал Островской пехотный полк из 1-й дивизии НДА.

15 ноября, понедельник. Войска генерала Матвеева в 7 часов утра с боем заняли д. Великие Автюки, а около 16 часов, после ожесточенного боя с подразделениями советской 10-й стрелковой дивизии – д. Хобное. Группа полковника Микоши взяла Козловичи и Домановичи, но ее дальнейшее наступление к Озаричам было остановлено срочно переброшенной с севера 48-й советской стрелковой дивизией.

16 ноября, вторник. В первой половине дня группа полковника Павловского подошла с юга к Речице, которую обороняли части 10-й и 4-й советских дивизий с двумя бронепоездами. В ожесточенном бою на подступах к городу «балаховцы» имели большие потери. Почти полностью был уничтожен, попал в плен или разбежался свеженавербованный Мозырский пехотный полк.

17 ноября, среда. Этот день стал кульминацией «балаховской» эпопеи на Полесье. По личному распоряжению В.И. Ленина из Кремля сюда по железной дороге и пешим порядком спешно стягивались самые боеспособные части Западного фронта. Осознав неравенство сил, полковник Павловский отвел свою сильно поредевшую группу от Речицы в направлении на Хойники. Повторная попытка генерала Матвеева атаковать Речицу тоже не удалась, и он отступил к югу, соединившись с Павловским. Действовавшая на севере нынешнего Калинковичского района группа полковника Микоши под напором советских 48-й и 17-й стрелковых дивизия тоже начала отступление. При этом занимавший д. Козловичи 3-й батальон Минского стрелкового полка (ок. 200 чел., 3 пулемета) перешел на сторону «красных».

К вечеру 143-я бригада 48-й дивизии почти не встретив сопротивления, заняла Калинковичи, а 142-я бригада – Малые и Великие Автюки,  Юровичи. «Назначенный в местечке самим Булак-Балаховичем городской голова – читаем у Д.Г. Сергиевича –  поспешил через несколько дней скрыться в неизвестном направлении. В школу нашу мы больше не ходили – она была закрыта. Неопределенность, неуверенность, которыми были охвачены взрослые, невольно тревожили, передавались и нам, детям. Странное зрелище представляла собой станция. На железнодорожных путях не было ни одного паровоза, ни одного вагона, хоть шаром покати. Ребята поотчаяннее добрались на вокзале до дисков с телеграфными лентами. И мы получили новое небывалое занятие – забрасывали те диски на сосны и ели, и таким образом разукрашивали их теми лентами, живописно ниспадавшими к земле еще задолго до Нового года. Выглянув как-то в окно, я увидел, как, обхватывая наш дом с двух сторон, прошла цепь красноармейцев с винтовками наперевес. Только балаховцев на станции уже не было. На другой же день после прихода Красной Армии мы с Жоркой Субачем побежали в школу. Там уже было полно нашего брата. И каждому было что рассказать о днях вынужденного безделья, о том, как рвались снаряды на железнодорожных путях, о том, как балаховцы резали евреям бороды в местечке, как грабили их лавчонки и магазины и как расстреляли там трех коммунистов».

2-я пехотная дивизия НДА еще более суток вела бои за Мозырь с постоянно усиливавшимся  противником, но в 2 часа ночи 20 ноября оставила город и отступила на запад. Генерал С. Булак-Булахович с другими уцелевшими подразделениями НДА в ночь с 20 на 21 ноября прорвался из уготовленного ему советским командованием «котла» по лесной дороге между Калинковичами и Мозырем. Затем он повернул на север и в районе между деревнями Капличи и Якимовичи нанес поражение пытавшейся преградить дорогу советской 33-й Кубанской кавалерийской дивизии. Здесь «балаховская группировка» опять сменила направление движения, переправилась у д. Копцевичи через реку Птичь и ушла за польскую границу. Предприятие С. Булак-Булаховича было неудачном по причине несоразмерности его сил широкомасштабным целям похода, а также недостаточной  поддержкой со стороны местного населения, измученного и разоренного годами военного лихолетья.

Фрагмент заявления в милицию от Зямы Вольфсона, владельца одной из калинковичских лавок, ограбленного «балаховцами» (документ найден в мозырском архиве автором этой статьи)

Отношение местного населения к «балаховцам» в то время и позднее было неоднозначным: кто-то видел в них освободителей от «красного» террора и продразверстки, кто-то – обычных грабителей. Из хранящихся в мозырском зональном архиве документов видно, что местечко Калинковичи и железнодорожная станция тогда сильно пострадали (в основном не от боевых действий, а от разбоя). В ходе грабежей от рук «балаховцев» тогда погибли несколько десятков мирных жителей (большинство – представители здешней еврейской общины). При том известно, что сам С.Н. Булак-Балахович преследовал мародеров и грабителей, отдавал их под суд, лично расстрелял за учиненный погром взводного командира Савицкого, поручиков Смирнова и Андреева. После оккупации Польши в 1939 году немецкими войсками генерал продолжал подпольную борьбу и был убит в Варшаве 10 мая 1940 года в перестрелке с немецким патрулём. Для какой-то части белорусской молодежи этот храбрый, с прекрасной строевой выправкой, генерал и элитный белорусский эскадрон его личной охраны надолго стали образцом для подражания. В конце 20-х годов газета «Чырвоная змена» даже напечатала статью о действовавшей на Гомельщине конной молодежной хулиганской шайке, врывавшейся по ночам в деревни с кличем «Гей, батька Балахович!».

     Удивительной судьбе нашего талантливого земляка Д.Г. Сергиевича посвящена книга «Тры жыцці Змітра Віталіна» (Мазыр, 2012). Жизнь его школьного товарища Г.Л. Субача (1910-1952) была короче и трагичнее. Закончил военное училище, был на фронте летчиком-истребителем с первого дня Великой Отечественной войны. В 1942 году его самолет подбили, раненый летчик попал в немецкий плен. В 1945 году был освобожден и отправлен уже в советский лагерь. Вскоре,  удостоверившись в невиновности, Георгия освободили. Он вернулся на улицу Липневскую (ныне Сомова) в Калинковичи, работал в депо, и успел еще до своей безвременной кончины повидаться с другом Дмитрием, приехавшим в отпуск из Австрии офицером, военным журналистом.

В.А. Лякин

Опубликовано 02.11.2020  14:00

Владимир Лякин. Пивная история из времен НЭПа

В Мозырском зональном архиве (фонд 67, опись 1, дело 170) уже более девяноста лет хранится небольшая серая папка с 15-ю машинописных и рукописных листков, освещающих любопытный эпизод калинковичской жизни времен «новой экономической политики» (НЭПа). Она была принята по предложению В.И. Ленина на 10-м съезде РКП(б) в марте 1921 года с целью вывода страны из тяжелейшего положения послевоенной разрухи, усугубленной к тому же коммунистическим экспериментом по отмене товарно-денежных отношений. В сельском хозяйстве «продразверстка», мало отличимая от обычного грабежа, была заменена более либеральным «продналогом», составлявшим десятую часть собранного крестьянином урожая. С 1924 года его собирали в денежном эквиваленте, равном 5% с одного двора, причем середняки и бедняки пользовались льготами. После выплаты налога хлеборобу разрешалось продавать излишки выращенного, и в Калинковичи, как в прежние времена, из окрестных деревень потянулись груженые крестьянские возы, по субботам и воскресеньям зашумел многолюдьем базар на улице Почтовой, переименованной уже в Советскую (сейчас на этом месте ресторан «Припять» и многоквартирный дом №116). Ручные и карманные часы были тогда редкостью, торговля в лавках и на рынке с возов  начиналась в 09.00 по свистку милиционера и заканчивалась по такому же свистку в 18.00. Нарушителям расписания грозил штраф в 5 рублей. В июле 1925 года местечко обрело статус города, здесь проживали около 3-х тысяч человек. Жизнь зримо налаживалась, белорусская промышленность, торговля и  сельское хозяйство  достигли довоенного уровня. В обращении совершенно обесценившиеся «совзнаки» заменила твердая валюта с названием «червонец» (эквивалент 7,74 гр. чистого золота), а также государственные казначейские билеты стоимостью 1, 3, 5 руб. золотом, разменная серебряная и медная монеты. Средняя зарплата калинковичского железнодорожного рабочего и совслужащего составляла в середине 20-х годов 50-60 рублей, а крестьянин видел денежную купюру, только если смог что-то продать. Между тем за пастьбу на выгоне 1 головы крупного рогатого скота нужно было заплатить 1 рубль налога в год, мелкого – 50 копеек. За копку глины и сбор мха для строительных работ – 50 копеек за воз, для сбора ягод и грибов в лесу нужно было купить специальный билет стоимостью 50 копеек на сезон. Булка хлеба стоила 20 копеек, килограмм сахара – 80 копеек, килограмм говядины – 68 копеек, килограмм сливочного масла – 1 рубль 86 копеек, метр ситца – 52 копейки, пара сапог – 17 рублей. Годом ранее действующий с военного времени «сухой закон» был отменен (при сохранении государственной монополии на производство и торговлю спиртным). На калинковичском рынке открылась лавка «Госспирта», где продавали 30-градусную водку  «Советская» стоимостью 1 рубль за поллитровую бутылку. Пьющая часть населения, обрадованная и одновременно обозленная (советская водка была на четверть слабее и вчетверо дороже царской) немедленно окрестила ее «рыковкой», по фамилии председателя Совнаркома СССР А. Рыкова.

Алексей Рыков

При НЭПе существовали три вида торговли: частная, кооперативная и государственная, которые активно конкурировали между собой за покупателя. К этому времени в Калинковичах имелись две государственные лавки – хлебная и «Госспирта», универсальный магазин потребкооперации, а также принадлежавшие еврейским торговцам 36 частных лавок. Калинковичский горисполком, возглавляемый бывшим политруком Красной армии тридцатилетним  Иосифом Александровичем  Бублисом, постановил запретить продажу водки по воскресеньям и праздничным дням, сделать понедельник выходным днем для государственных и кооперативных торговых точек, а для «частников» – субботу. Последних (С. Безуевский, Ш. Баргман, М. Медведник, Р. Карасик, Л. Коган, Ю. Комиссарчик, Б. Рабинович и др.) в обиходе именовали «нэпманами». Торговое заведение 54-летнего Берки Шлемовича Рабиновича официально называлось «гастрономическо-пивной лавкой» и находилось на углу улиц Советская и Калинина (ныне здесь кирпичное здание парикмахерской). В 1925 году он приобрел патент на торговлю алкогольными напитками и перестроил часть своего большого деревянного торгового здания под пивную. Там для потребления на месте и на вынос реализовывалось доставляемое из Мозыря пиво двух видов: «Баварское» и «Пельзенское».

советская пивная 1926 г.

Дело шло неплохо, но хозяин пивной мечтал о большем. Наверное, «нэпману» удалось найти подход к нужным людям, и 26 декабря 1926 года Калинковичский горисполком, рассмотрев его прошение, постановил «…разрешить Б.Ш. Рабиновичу торговать в субботу, считая для него выходным днем понедельник». Теперь пивная была битком забита продавшими на рынке свой товар крестьянами, захаживали сюда по субботам и другие любители хмельного напитка, даже получившие увольнительную служивые из недавно переведенного сюда 109-го стрелкового полка. Пьющая публика частенько действовала по  принципу «пиво без водки – деньги на ветер», т.е. приносила с собой самогон или негласно приобретала тут же по сходной цене «хлебное вино» (старое название водки), лицензию на розничную продажу которой Б. Рабинович тоже имел. В казенной лавке «Госспирта» покупателей заметно убавилось, что насторожило ее заведующего 37-летнего Льва Мовшевича Литвака, члена ВКП(б)Б, показания которого тоже подшиты в деле. Не найдя, по-видимому, управу на конкурента в горисполкоме, он обратился к общественности, а именно к проживавшему в Калинковичах внештатному корреспонденту газеты «Савецкая вёска» М.И. Атласу. 18-го февраля 1927 года в Мозырский окружной финансовый отдел поступило заявление на 2-х листах за его подписью. «Прошу принять меры – говорилось там – к изжитию нижеследующих преступных фактов в имеющейся в нашем городе пиво-распивочной и водочно-выносной частной лавке, хозяином каковой является Б.Ш. Рабинович». Далее перечислялись эти преступления:

  1. Имея просроченный патент водочной торговли только на вынос, доставляет ее через боковую дверь в пивную, где реализует для употребления на месте.
  2. Торгует спиртным в субботу, хотя по законодательству в этот день частные лавки должны быть закрыты.
  3. Продает «хлебное вино» по воскресеньям и в праздники, когда торговля спиртным категорически запрещена.

«Выходит, что для Рабиновича – констатировал местный активист – не существует никаких законов. Не потому ли это, что к нему заходят выпить все люди, которые должны смотреть за порядком в торговле?». Жалобе дали ход, и, обрастая резолюциями разных начальников, она очутилась в начале марта на столе начальника калинковичской районной милиции 32-летнего представителя Петроградского пролетариата  Федора Сергеевича Шаркова (впоследствии возглавит горисполком). Тот поручил провести разбирательство по жалобе М.И. Атласа участковому милиционеру В. Жеребцову, установив ему недельный срок. 10-го марта милиционер предоставил начальству рапорт по существу дела. «Доношу, – говорилось в нем, что мною было проведено наблюдение за пивной Рабиновича. Но застать там распивающих русскую горькую не приходилось, а поэтому мною отобрана подписка от гр-на Рабиновича с обязательством, чтобы последний не продавал водку гражданам внутри пивной и не разрешал им распивать таковую». К рапорту прилагалась и сама подписка Б. Рабиновича с обязательством «…не продавать и никому не разрешать распитие в помещении моей пивной русской горькой, и в случае нарушения данной подписки отвечаю перед законом СССР». Опытного Ф.С. Шаркова эти отписки не устроили, он поручил участковому провести дознание более тщательно и допросить нэпмана с составлением официального протокола. Повторный допрос происходил 29 марта и не дал ничего нового. Берка твердо стоял на своем, ссылался на официальное разрешение горисполкома и, видимо, рассчитывал на покровительство важных персон. «Относительно того, – читаем в протоколе, – что из моей лавки имеется дверь в помещение, где производится распитие пива, то должен сказать, это потому, что у меня торговля пивом распивочно и на вынос, а через дверь подается закуска к пиву из комнат, где она готовится, и вход в которые расположен в центре торгового помещения. В отношении продажи хлебного вина по воскресеньям и праздничным дням должен сказать, что в таковые дни много его не продавалось, поскольку было на этот счет распоряжение. Я всецело его придерживался и брал пример с лавки «Госспирта», которая торгует и по воскресным дням. Что же касается того, что в моей лавке происходит распитие хлебного вина, то должен сказать, что этого не разрешаю и никогда не бывает. Возможно, что во время моего отсутствия, когда за столом посетители пьют пиво, кто-нибудь из кармана и вынет, то уследить этого не могу. И даже было несколько случаев, что заставал крестьян пьющих горькую, принесенную с собой, и они выгонялись из помещения. Ко мне в пивную заходят все без исключения, также и должностные лица, кои пьют пиво и закусывают, и чтобы они распивали также хлебное вино, случаев не было».

Еще раз просмотрев собранные по этому делу, Ф.С. Шарков сделал 30 марта официальный запрос в Мозырский окружной финансовый отдел «…допустимо ли согласно существующему положению, чтобы из помещения бакалейно-гастрономической торговли была входная дверь в помещение пивной, где производится продажа пива на вынос и распивочно». В полученном вскоре ответе сообщалось, что согласно циркуляра от 24.03.1926 г. вход в торговое помещение с улицы должен располагаться по центру здания, и оно не может непосредственно соединятся с другими торговыми предприятиями. Повлияло, наверное, и мнение посещавших пивную авторитетных товарищей. В  итоге милиционер В. Жеребцов подготовил 18 мая окончательное заключение по делу Б. Рабиновича с предложением о его прекращении за недоказанностью вменяемых торговцу обвинений. Постановлением от 26 июня 1927 года следователь 2-го участка Мозырского округа (подпись неразборчива) оно было прекращено за отсутствием состава преступления, папку с протоколами и прочими бумагами сдали в архив. Вздохнувший было спокойно нэпман и не подозревал, что это лишь  начало его злоключений. Из более поздних архивных документов известно, что в той же пивной милиционеры задержали «залетную птицу» из Одессы, некоего М.Ф. Казуновича. Следствие установило, что документы поддельные, а их обладатель – это украинский вор-«карманник» М.Н. Квитько. При обыске снимаемой им в Калинковичах квартире нашли револьвер «Наган» и пистолет «Браунинг» с патронами. К делу подключилась окружная милиция, в итоге разоблачили целую банду «гастролеров» во главе с хорошо известным одесскому уголовному розыску Мовшей Шмуклером, состоявшим когда-то в подручных у легендарного налетчика, самого Мишки Япончика!

В жизни страны назревали серьезные перемены, к концу 20-х годов НЭП свернули, партийно-государственное руководство СССР взяло курс «рывка в социализм». Лавка и пивная Б. Рабиновича, как и другие частные торговые точки, были национализированы, затем взялись и за самих нэпманов. 28-го декабря 1929 года было принято совместное решение Калинковичского райисполкома и Калинковичского горсовета «О муниципализации жилфонда враждебного элемента», по которому все они лишались своих домов. Пройдет 60 лет, прежде чем здесь вновь появятся частные торговые заведения, но теперь их владельцев называют не нэпманами, а предпринимателями.

В.А. Лякин, краевед

Опубликовано 22.10.2020  20:30

Из воспоминаний Наума Рошаля о войне (1)

ДОСРОЧНЫЙ ПРИЗЫВ

 11

 Утром14 ноября 1943 года председатель колхоза  для отправки

призывников в райвоенкомат выделил хорошую лошадь, запряженную в

сани. Девушки украсили упряжку, повесили на дугу два колокольчика, по

периметру дуги натянули красную ленту и прикрепили красивый бант.

По установившейся в селе традиции упряжка ждала призывников у моста

через речушку, которая протекает вдоль окраины деревни.

К назначенному часу к мосту подходили родные и близкие, которые провожали

своих сыновей. Меня провожали мама, Леня и Фанечка.

Проводить меня и Виктора пришла учительница русского языка Екатерина Максимова.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, и снег искрился под его лучами.

Девушки, обращаясь к уезжающим в армию, настоятельно просили:

–  Ребята! Пожалуйста, здоровыми и невредимыми вернитесь домой. Мы вас любим и

будем ждать. Вас не будет хватать в нашей жизни.

Какие мы невесты без женихов?

Я с родными прощался спокойно. Мама, прощаясь, плакала, плакали и все,

кто провожал своих сыновей. Лёня едва сдерживал слёзы, а Фанечка повисла

на моей шее и сквозь слёзы шепотом с таким состраданием спрашивала:

Нонка! Братик мой родной, когда мы снова увидим тебя? Пиши нам часто письма,

пожалуйста, пиши нам каждый день.

Плакали потому, что не знали, когда еще увидят своих сыновей родные и

близкие, а девушки, – когда встретят своих ребят?

Когда мы садились в сани, слышались крики и пожелания.

Кто-то, крича, проклинал Гитлера.

Все тяжело расставались с родными. Провожавший нас крикнул на лошадь,

и та с неохотой двинулась вперед по дороге в районный центр.

Сидя на санях, мы еще долго видели стоящих на мосту и махающих

нам руками родных и знакомых, дорогих для нас односельчан.

Для меня   прощание со Степановкой, которую я полюбил, оказалось

последним. Я со своими друзьями до районного центра ехали молча.

Каждый думал о своём. Еще шла война и конца её пока  не было видно.

Никто не знал, как у кого сложится солдатская судьба.

Через полтора часа мы подъехали к райвоенкомату. Это поселок Толбазы,

центр Аургузинского района.

Военкомат сформировал команду, и к концу дня нас доставили на

железнодорожную станцию Белое Озеро.

На этой станции наша команда увеличилась за счет новобранцев из других

районов. Нас посадили в пригородный поезд Стерлитамак – Уфа.

Утром 15 ноября мы прибыли в Уфу, выгрузились  на какой-то грузовой

станции. Прибывшую команду построили, провели перекличку личного

состава и пешим строем пришли на завод  «Крекинострой».

Нас расположили в полуподвальном помещении какой-то большой казармы

или какого-то цеха, а затем до наступления темноты занимались уборкой

территории огромного нефтеперегонного завода. Поздно вечером нас

покормили горячим обедом или ужином и разрешили лечь спать.

Спали на двухярусных нарах, без постелей. В помещении стояла невыносимая

жара, воздух спертый, дышалось трудно, чесалось тело. Несколько раз за ночь

я выходил на улицу подышать морозным воздухом. Утром следующего дня

после завтрака нас снова определили по работам. Я думаю, что состав нашей команды

был более 200 человек.

Обедали довольно скромно: какой-то суп и кусок хлеба.

Постоянные рабочие, которые работали в каком-то цехе, на обед получали

по стакану молока. Думаю, что цех производил какой-то вредный для здоровья человека

продукт. В этой очереди, в своём большинстве, стояли женщины и пожилые мужчины. У

многих лица отдавали желтизной.

Рабочие выглядели усталыми. Очередь двигалась медленно, между собой никто

не разговаривал. Возможно, для них этот перерыв был и небольшим отдыхом.

Рабочие выпивали молоко под наблюдением ответственного человека от завода.

БАШКИРИЯ, ГОРОД УФА. 18 МАЯ 1943 ГОДА, МНЕ 17-й ГОД. 

ПЕРЕД ПРИЗЫВОМ В АРМИЮ.

Я видел, как одна женщина отпила половину стакана молока, а вторую

половину перелила в бутылку, которую принесла с собой, но ей это сделать

не разрешили. Она просила, умоляла, что молоко ей нужно для  маленького больного

ребёнка. Но уговорить наблюдающего она так и не смогла.

Он перелил из бутылки молоко в стакан и приказал женщине выпить.

Плача и давясь, она  выпила молоко. Мы смотрели на эту ситуацию и

переживали:

–  Можно себе представить больного ребёнка и страдание матери,

– обращаясь ко мне проговорил Виктор.

–   Да, конечно! – ответил я и в раздумии добавил:

Видишь, Витя, как они устало выглядят. Лица и руки у рабочих отдают желтизной, да и

одежда желтоватая. Думаю, что работа у них очень 

вредная. Трудно осуждать человека, который специально поставлен,

чтобы досмотреть, как рабочие принимают положенную для них

лечебную добавку. Можешь себе представить, не будь ответственного

человека, положенная  норма молока оказалась бы  дома для их детей.

Но всё равно, смотреть на это равнодушно невозможно.

После окончания рабочего дня я с разрешения старшего команды поехал в

город и встретился со своими родными. В городе жила моя бабушка со

своими дочерями Маней и Броней ( мои тети).

С ними жили Борик, сын Мани, и Беба, дочь бабушкиного сына Бориса.

Старший команды мне разрешил отлучиться в город, но предупредил,

чтобы до 10 вечера вернулся в расположение команды.

Я расспросил и узнал, как лучше и быстрее доехать до района, где жила

бабушка и её семья. В районе завода, где находилась наша команда, я сел

в трамвай, затем пересел в другой и добрался к месту, где они жили.

Их квартира находилась на втором этаже. Постучал в дверь, вышла Маня, и

она узнала меня. Мы оба обрадовались встрече. Тут же Маня спросила

меня:

–  Наум! Ты вот сейчас папу встретил?

Я не понял и переспросил:

– Как это встретил папу?

Она ответила:

– Твой папа только что вышел из дома, беги к трамвайной остановке,

возможно, успеешь  увидеть его.

Я бегом спустился по лестничному маршу и через двор побежал прямо к

трамвайной остановке. Я увидел папу, и в это же время  к остановке

подходил трамвай. Я окрикнул его, он услышал меня, узнал мой голос и

пошел мне навстречу. Так, за короткое время я в третий раз встретился с

папой. Мы простояли несколько минут.

Следующим трамваем он уехал на железнодорожный вокзал, так как

спешил к поезду, который уходил в Нижний Тагил.

Я вернулся к своим родным, это была наша первая встреча с начала войны.

Все они жили в одной большой комнате, жили скромно и очень трудно.

Меня они приняли хорошо, покормили, обогрели. Я имел  ограниченное время и спешил

вернуться к месту нахождения моей команды.

На прощание и для памяти, а пока для дела, так как было холодно,

бабушка надела мне на шею дедушкин шарфик. Я от него не отказался. Впоследствии этот

шарфик согревал меня на всех фронтовых дорогах

и как талисман хранил меня. Зимние дни короткие.

Пока добрался до завода, совсем стемнело. На проходной во двор завода

меня не пропустили, сказали, что новобранцев примерно час тому назад

увели на железнодорожный вокзал и сообщили на какой.

Я потратил много времени, пока разыскал указанный вокзал, и всё это

время на ногах, по-видимому, прошел большое расстояние и чувствовал

себя уставшим. Зашел во внутрь огромного деревянного вокзала, стал искать

свою команду, своих товарищей из моей деревни. Я натолкнулся на них уже в довольно

позднее время. Мои товарищи обрадовались моему появлению и пригласили меня лечь

и отдохнуть вместе с ними. Они потеснились, я лег  и тут же уснул, так как за день устал.

12

Я проснулся от команды на построение. Рота построилась, и я встал в

строй рядом со своими товарищами. Командир подал команду по порядку

номеров рассчитаться. Рота произвела расчет и оказалось, что в строю

лишний человек, он  приказал повторить расчет, результат тот же.

Командир вынул из планшета поимённый список личного состава роты и

начал перекличку. Моей фамилии в списке не было. Он спросил, кого не

назвал. Я ответил, что в списке нет меня. Командир завел меня к военному коменданту

вокзала, он записал мою фамилию и приказал мне после

отправки поезда на Дальний Восток с вокзала не отлучаться.

Началась посадка новобранцев в вагоны поезда. Я попрощался со своими

друзьями из Степановки. Мы с Виктором обнялись, и он сказал:

– Наум! Дорогой, ждём тебя после Победы к нам, в наше село. Теперь ты

наш односельчанин. Я огорчен, что мы в такое трудное время

расстаёмся. Будь счастлив, где бы ты ни служил.

Эшелон отправился на Дальний Восток, а для меня началась новая

военная судьба. Утром следующего дня нас, оставшихся от поезда

новобранцев, посадили в вагоны пассажирского поезда и отправили на

другой железнодорожный вокзал. С вокзала пешим строем мы шли долго, у

реки нашу команду остановили. Командир проинструктировал о мерах

безопасности, которые мы должны соблюдать при переходе по еще

тонкому неокрепшему льду через реку Белая. По льду мы шли редкой

цепочкой, шли с большой опаской, соблюдая интервал в 7- 10 метров.

На противоположном берегу находился небольшой посёлок.

После перехода реки нас, новобранцев, завели в одноэтажную кирпичную

школу, там нас и разместили.  Помнится, что это место почему-то

называлось Цыганской поляной. Усталые, голодные новобранцы

повалились на пол в  учебных классах школы. Я положил свой вещевой

мешок под голову и тут же уснул  крепким сном. Возможно, так крепко я

никогда не спал. Проспали всю вторую половину дня, всю ночь и только

утром я услышал команду –“подъём!” Я проснулся, осмотрелся, мой

вещевой мешок кто-то разрезал и забрал все находившиеся в нем

продукты. Надо мной кто-то зло подшутил. Позже я узнал, что среди нас, новобранцев,

находилось много призывников  одного из Уфимских детских

домов. Этих призывников отправляли в армию с небольшим запасом

продуктов. Возможно, кто-то из них и подшутил.

Один из них  впоследствии стал моим другом.  Нас пока еще не кормили,

считая, что каждый новобранец имеет трехсуточный запас продуктов из дома.

Я чувствовал себя голодным, а попросить у кого-нибудь  кусок хлеба

не мог. Да и кто знает, сколько мне без куска хлеба придется терпеть.

Я сидел на полу и смотрел, как новобранцы, сидя отдельными группками,

спокойно уплетали нарезанный хлеб с ломтиками нарезанного сала и лука.

Я зашел к старшему команды и рассказал ему о случившемся и попросил разрешения

съездить в город к своим родственникам и взять у них кое-какие продукты. Командир

оказался хорошим человеком, разрешил мне съездить

и сказал, чтобы я не задерживался, а быстрее вернулся в расположение школы.

Я бегом пробежал по льду через реку, при беге  я как-то чувствовал, что он прогибается. В

некоторых местах на поверхности льда появились небольшие трещины и через них

выступала вода. Падал небольшой снежок и

подмораживало. Я расспросил у прохожих, как мне добраться до нужного

мне района. Двумя или тремя трамваями я добрался к своим родным.

Они меня настороженно, недоуменно встретили, я им рассказал, что со мной случилось

за прошедшие сутки. Они немного успокоились, покормили меня

чем могли. Дали с собой кусок хлеба, хотя я понимал, что для них значит

тот хлеб, который они мне дали. Хлеб засунул за пазуху, поблагодарил

бабушку, Маню и Броню, попрощался с родными во второй раз и теперь уже

надолго. Я уехал в расположение школы, где находилась моя команда.

До школы добрался быстро, всех застал на месте. Зашел к старшему по

команде и поблагодарил его. Ночью нас подняли по тревоге и повели на

железнодорожный вокзал. У перрона вокзала стоял эшелон с новобранцами,

нас рассадили по вагонам. Я оказался в вагоне с призывниками, которых в

начале войны эвакуировали из Ленинграда.

Я познакомился с ребятами, а впоследствии с ними служил в одном взводе. Фамилия

одного, помню, Валентин Севертоков,  другого – Плохов, кажется, Иван. Меня ребята

приняли, я расположился вместе с ними. Затем они развязали

свои мешки и начали кушать. Я достал из-за пазухи кусок хлеба и тоже начал

его жевать. Ел медленно, старался продлить это удовольствие.

Ребята увидели, что я ем только хлеб, спросили меня, почему я так бедно

уехал из дома. Я им рассказал мою историю с вещевым мешком и добавил,

что кто-то зло подшутил.

Они меня пригласили к своей еде и до города Чкалова подкармливали.

За дорогу мы подружились, а позже служили в одной роте 61-го запасного стрелкового

полка 13-й запасной стрелковой бригады.

Эшелон с новобранцами прибыл в город Чкалов. Прозвучала команда на построение.

Пешим строем огромная масса призывников следовала в

Нижне-Павловские военные лагеря.

По сторонам дороги лежали высокие снежные стены. Солнце высоко стояло

над горизонтом, но оно оставалось холодным. Колонна шла медленно,

повсеместно слышался кашель.

 

СОЛДАТСКИЕ БУДНИ

13

ТАК НАЧАЛАСЬ МОЯ СЛУЖБА В РЯДАХ СОВЕТСКОЙ АРМИИ.

13 Запасная бригада дислоцировалась в 13 км. от города Чкалова.

Я и знакомые мне по эшелону товарищи из Ленинграда попали  в учебную пулеметную

роту 61-го запасного стрелкового полка.

Вокруг Нижнепавловских военных лагерей простиралась необъятная степь. Недалеко от

наших лагерей протекала река Урал.

Военный лагерь занимал большую плошадь, так как в нём дислоцировалась  стрелковая

бригада, в которую входили несколько запасных стрелковых полков.

По прибытию в воинскую часть мы, новобранцы, помылись в бане, нам выдали

новое военное обмундирование. Вместо шинелей  выдали бушлаты, обули в

ботинки с обмотками, выдали шапку – ушанку.

В эту пору года установилась холодная и снежная зима.

Роту раместили в большой землянке. Нары для сна сделаны в два яруса,

матрацы набили соломой. Одеяла были легкого типа, полы – глинобитные.

Соблюдался строгий армейский порядок, везде всё ухожено, чисто и тепло.

Военные занятия, в основном, проводились на улице, кроме занятий по материальной

части пулемёта, винтовки и автомата, а также занятия по политической подготовке,

которые проводились в землянке в проходах

между нарами. Строго соблюдался распорядок дня. Подъём звучал в 6

утра, отбой – в 11 вечера. Занятия проводились по программе полного

рабочего дня. Конечно, мы, молодые солдаты, вначале испытывали

определённые трудности. Кормили нас три раза в день, пищу почти всё

время готовили однообразную.

Но мы никогда не жаловались и понимали, что в это время трудности

испытывали все. Хлеб делили между собой сами.

Нарезали его на пайки (кусочки), затем один из солдат отворачивался,

а второй пальцем указывал на пайку и спрашивал кому.

Солдат, который стоял спиной к нарезанному хлебу, называл фамилию

солдата, которому принадлежала указанная пайка. В то время такая

раздача хлеба считалась безобидной и справедливой для всех.

В конце декабря 1943 года я и мои друзья приняли военную присягу.

В этот солнечный день стоял жгучий мороз.

Роту построили на центральной площадке полка. Теперь рота выглядела

настоящим воинским подразделением. В строю солдаты стояли

подтянутыми, стройными и смотрелись красиво. Этому предшествовала

ежедневная строевая подготовка. На площадке появились знаменосцы с развёрнутым

знаменем полка. Подошел командир части и дал команду о

начале приёма военной присяги.

К центру строя один за другим выходили солдаты и читали текст присяги.

Я, как и каждый солдат, волновался, но с винтовкой в руке перед строем

гордо читал текст присяги, которую впоследствии полностью исполнил

перед Родиной. После окончания приема военной присяги командир полка поздравил

нас, солдат, и пожелал нам всяческих успехов в учебе.

За полтора месяца службы многое изменилось. Я втянулся в военную

службу, старательно относился к занятиям. У меня появилось много друзей,

и я для них являлся хорошим другом. Свою военную специальность

пулемётчика я полюбил, хорошо изучил материальную часть пулемёта, мог

его замок в считанные минуты разобрать и собрать с завязанными глазами.

На боевых стрельбах имел хорошие показатели. Хорошо овладел

приёмами штыкового боя. Постоянные физические занятия и тренировки

сказались на мою выносливость в походах и на тактических учениях.

В своём взводе, а часто и в ротном строю, являлся запевалой. Я знал много строевых

песен и с удовольствием их пел. Активно участвовал в

общественной жизни комсомольской организации.

8 января 1944 года наш взвод впервые после принятия военной присяги

назначили в полковой караул. Нам, молодым солдатам, предстояло

выполнить служебное задание, за которое каждый из нас нёс

индивидуальную ответственность. С нами провели специальное занятие по

уставу внутренней и караульной службы. На этом занятии командир взвода рассказал об

особенностях каждого охраняемого объекта.

В 18 вечера на полковом разводе дежурный по части еще раз кратко проинструктировал

нас, вручил начальнику караула пароль на предстоящие

сутки и отправил наряды внутренней и караульной службы по своим местам.

В караульном помещении нас познакомили с планом охраняемых объектов и разрешили

отдых для второй и третьей смен.

Меня назначили на четвёртый пост в третью смену по охране хозяйственной

части полка. Моя смена начиналась с 23 до часу ночи.

В 19.00 из кухни доставили ужин, после ужина я улёгся спать на нарах.

Караульное помещение находилось в землянке. В ней было тепло, хотя на

улице стояла сухая морозная погода.

В 22.30 нашу смену подняли. Разводящий снова проинструктировал нас, и

мы вышли из тёплого караульного помещения на улицу.

Стояла тихая спокойная ночь, небо усеяно звёздами, и жгучий мороз

обдал моё лицо.

Разводящий дал команду:

– Опустить и завязать ушанки, поочерёдно зарядить винтовки.

Дальше последовала команда :

– Направо, шагом марш за мной.

Он провёл смену к штабу полка, сменил часового у полкового знамени и

закончил развод четвёртым постом.

Я, как и положено, принял под охрану свой объект. На другом конце с

задней стороны пищеблока стоял мой друг Валентин Севертоков.

Дополнительно тёплую одежду давали часовым, которые несли охрану на

въезде в полк и на других отдалённых от караульного помещения объектах.

На остальных – часовые несли свою службу в повседневной одежде.

Я был одет в  нательное бельё, а поверх его – тёплое зимнее, на шею

завязал дедушкин шарфик и поверх всего – короткий бушлат до колен.

На голове надета зимняя шапка с опущенными завязанными ушанками, а на

ногах – ботинки с обмотками.

Но все равно трудно выстоять два часа на морозе в 15 градусов.

Если температура опускалась ниже 15 градусов, то продолжительность смены

ограничивали до одного часа.

Я закинул ремень винтовки на плечо, прошел и осмотрел объект.

Всё, что мне поручено охранять, находилось в полном порядке.

Проходив минут 30, ко мне подошел мой друг Валентин Севертоков и

спросил:

– Коля! Как дела? Я уже окалел, не чувствую ног.

– Валя! Ты не стой, двигайся быстрее, иначе отморозишь ноги.

– Интересно, сколько сейчас время? – снова спросил Валентин.

– Кто его знает. У меня нет часов, – ответил я.

Валентин скорым шагом пошел на свой участок. Я увеличил скорость шага,

так как чувствовал, что холод достаёт до костей.

По дороге  двигался автомобиль и через десяток секунд повернул вправо,

осветил меня фарами и остановился. Водитель открыл дверцу кабины, а я

спросил его:

– Куда едешь?

– Я приехал из города и теперь ставлю машину на площадку, – ответил

водитель.

– А почему не под навес? – спросил я.

– Утром на эту площадку мне легче принести горячую воду для радиатора. Погода такая,

что для машины одинаково, стоит она на открытой      площадке, или под навесом. Да и

заехать под навес сложнее. Видишь какие лежат сугробы?

– Ну, ладно, ставь машину как знаешь, – сочувствуя водителю, ответил я.

– Сейчас открою внизу кран и спущу воду из радиатора, а то еще могу и

забыть. На таком морозе могут и мозги замёрзнуть, – шутя ответил водитель.

Он подошел к радиатору, нагнулся, открыл кран для спуска воды, достал

кисет, завернул самокрутку и направился к заднему колесу машины, где

стоял я. Самокрутку он взял в рот, около колеса помочился, привёл себя в

порядок, из кармана достал коробок спичек и проговорил:

– А мороз, зараза, крепчает, пробирает до печенок. Прикурю и побегу в

казарму. За день наездился, устал и замёрз.

Он чиркнул спичкой, она загорелась, и он поднёс её к самокрутке, прикурил,

что-то проговорил и горящую спичку бросил себе под ноги.

Мгновенно вспыхнуло пламя, которое охватило его и машину.

Для меня это оказалось так неожиданно, что на первой секунде я

растерялся, но быстро среагировал. Я снял с плеча винтовку, сбросил

правую рукавицу, дослал патрон в патронник и произвёл выстрел вверх и

отбросил винтовку в снег. Я прыгнул к горящему водителю, не знаю за что

вцепился и повалил его в снег. На мне спереди загорелась нижняя часть

одежды. Я пытался правой рукой сбить пламя, но от сильной боли

повалился и, прижимаясь к снегу, стал ползать. Пламя мне удалось сбить.

Рядом со мной лежал водитель, на нём тлела одежда. Мне удалось повернуть

его на живот. Но, как мне показалось, он был без признаков жизни.

Через несколько минут из караула прибыла помощь.

Я видел, что горела задняя часть машины, и солдаты забрасывали её

снегом, всё это находилось далеко от охраняемых зданий.

Через 10-15 минут меня положили в санитарную машину, в которой стоял

собачий холод. Тот, кто меня сопровождал, накинул на меня несколько одеял.

Но всё равно меня трясло, и дорога до госпиталя казалась бесконечной.

Наконец, к трем ночи меня привезли в Чкаловский ЭГ-359.

Сопровождающий крикнул шофёра, и они вдвоём занесли меня в приёмный

покой. Тот, кто дежурил в отделении, спросил меня:

–    С какой воинской части прибыл в госпиталь?

Я ответил:

– Прибыл из 13-й запасной стрелковой бригады, 61-го зсп.

– Из этого воинского соединения зимой чаще поступают с обморожением 

ног, рук, лица. А вот обгоревшего вижу впервые. Как это случилось? –

спросил меня пожилой мужчина в халате.

–   Обгорел при исполнении служебного долга, – ответил я.

– Ну, ладно. Так, пусть будет так,- согласился с моим ответом мужчина в белом халате.

С меня стащили обгоревшую одежду, сестра тёплой водой протёрла тело.

Затем меня осмотрел дежурный врач. Он почистил обожженные места,

чем-то смазал, и меня на каталке, как мать родила, завезли в палату и

положили на койку. До утра я не сомкнул глаз. Нестерпимо жгло

обгоревшие места ног и правой руки. Перед глазами стояла возникшая

ситуация. Мне как-то больше думалось не о себе, а о принятых мною

решениях. Никто не мог предвидеть такой случай. Хорошо, что водитель

поставил машину на площадке, а не въехал под навес. Если бы он это

сделал, то беда могла случиться страшная с большими последствиями.

Навес находился между большим пищеблоком с офицерской столовой и

другими хозяйственными постройками. Сам навес был сбит из досок и под

ним стояло несколько старых машин. Думаю, что я принял правильное решение:

выстрелом сообщил о произошедшем и тут же попытался спасти водителя.

Лёжа с открытыми глазами, я проследил последние несколько минут до

этого случая. На основной дороге с включенными фарами показался

автомобиль, и он повернул к охраняемому мною объекту.

Подъехал на расчищенную от снега площадку очень старенький, видавшие

виды, автомобиль – полуторка. В конце кузова с правой стороны стояла

металлическая бочка, возможно, с горючим. Думаю, что она была плохо

закрыта, или отсутствовала пробка или металлическая закрутка.

Во время движения автомобиля содержимое бочки расплескивалось и

разливалось по кузову в районе заднего правого колеса. Пока водитель

сливал из радиатора воду, пока он крутил свою самокрутку, разлитое по

кузову горючее стекало на заднее колесо и дальше на снег.

К этому месту подошел водитель, его одежда от повседневных ремонтных

работ пропиталась всякими горючесмазочными материалами, что еще

больше способствовало огню, который перебросился на его одежду.

Рассуждая о случившемся, я подумал, если бы я был одет в шинель или в

длинную шубу, я такого ожога не получил бы. Хорошо, что я завязал свою

ушанку, и моё лицо огнём осталось не тронутым.

Я лежал в большой светлой палате с большими двумя окнами.

В ней стояло восемь коек, меня положили с левой стороны от входа на

третью койку. На второй день мне сделали пересадку кожи на рану левого

бедра. На койке установили специальный каркас, который накрыли

стерильной простыней, а поверх простыни положили одеяло. Ожоговые

раны больше не бинтовали. Лечение производилось открытым методом.

Из восьми коек в палате одна в левом ряду стояла свободной. В палате

меня приняли как своего. Тот, кто был ходячим больным, помогал тем,

которые пока не могли двигаться.

На третий день ко мне в палату зашел офицер в белом халате. Его звание

я не знаю и не знаю из какой он воинской части. Он сел на стуле около меня. Вопросы он

задавал с пониженным голосом. Он расспросил меня о

случившемся. Я на его вопросы отвечал тоже с пониженным голосом.

В конце беседы, которая длилась 15-20 минут, он сказал:

– Ты правильно ответил на вопросы в приёмном отделении, что случай с тобой

произошел при исполнении служебного долга. Быстрее поправляйся и возвращайся в

часть. Твои действия как часового были правильными и решительными. Лучше всего

тебе отвечать при расспросах, что это случилось в боевой обстановке.

Будь здоров, Николай Романович.

Я спросил его:

– А как водитель, где он?

С ним всё впорядке, не беспокойся, – ответил он.

Разговор с офицером прошел в непринуждённой форме. Возможно, это

было дознание. Думаю, что он точно знал, как всё произошло.

В палате раненые солдаты не расспрашивали меня о посещении офицера.

Только Мишка спросил:

– Коля! У тебя всё по делам?

– Да, у меня всё хорошо. Он меня похвалил,- ответил я.

И снова мои мысли переключились на этот ужасный случай. Почему-то мне

не верилось, что с водителем всё впорядке: во-первых, мне показалось еще

там, что он не реагировал, когда я его поворачивал на живот. Во-вторых,

меня в госпиталь везли одного. Если бы с ним было всё впорядке, мы могли

бы лежать рядом, но он с более серьёзными и тяжелыми ожогами. И всё же

картина странная. По-видимому, водителю больше не пришлось побывать в

своей тёплой землянке, о которой, закуривая самокрутку, он мечтал.

Товарищи по палате знали только то, что произошел тяжелый случай, и я,

спасая водителя, обгорел. Самым весёлым больным в палате был солдат

Мишка. Он же балагур, рассказчик, помощник по быту и вообще умел

чудить и веселить всех. Через несколько дней в госпиталь самолётом

доставили обожженного лётчика. Его положили на койку рядом со мной.

Он рассказал, что его самолёт немецкий лётчик сбил под Киевом.

Ему удалось горящую машину посадить на какой-то поляне.

Он самостоятельно выбрался из своего истребителя, а потом потерял

сознание, пришел в себя в какой-то медикосанитарной части.

Ему оказали медицинскую помощь, а затем санитарным самолётом

вместе с другими ранеными доставили в город Чкалов.

У него обгорело лицо и грудная клетка. Руками он держал штурвал, пока не

посадил машину, поэтому руки его сгорели  почти до локтей. Он находился

в чрезвычайно тяжелом состоянии, разговаривал мало, лежал и смотрел на

свои обгоревшие руки. Но всё же вкратце он рассказал:

– По званию я младший лейтенант. Зовут меня Борисом. Находился на фронте две недели.

Сделал четыре боевых вылета, и ,наверно, этот вылет для меня стал последний. Наше

звено сопровождало руппу бомбардировщиков на передний край противника. Находясь

еще на нашей территории, мы встретили три немецких истребителя типа «Фокевульф».

Они сразу перешли в атаку на наши бомбардировщики. Завязался воздушный бой. Мне

удалось зажечь один  «Фокер». Два наших истребителя продолжали сопровождать

самолёты. Пока я выходил из боя,  одновременно оставшиеся два немецких истребителя

зашли в хвост моего самолёта и атаковали меня. Я пытался оторваться

от них, снизил высоту до бреющего полёта, но один из самолётов

достиг меня и сбил. Вот такая история этого боя. Думаю, что

рассправившись со мной, они стали преследовать группу наших

самолётов. Что произошло дальше и как выполнили боевую задачу мои товарищи, не

знаю. Надеюсь, что выполнили, что у них всё сложилось нормально.

На следующий день после пересадки кожи на рану левого бедра

хирург осмотрел меня и сказал сестре:

– Кожа не прижилась, началось нагноение участка ожога.

Хирург долго возился, почистил рану и заявил мне:

– Не волнуйся, дорогой юноша, через две – три недели будешь в строю. У тебя останется

на память глубокий след войны. Ты еще счастливо отделался. Могло быть и хуже. Неделю

будешь лежать, старайся не двигать ногу. Радуйся, что жив. Родителям пиши чаще

письма. Каждое утро на обходе буду встречаться с тобой.

Теперь я соблюдал все рекомендации хирурга и делал всё, чтобы скорее

вернуться в строй. Время шло, а выздоровление приходило медленно. За

короткое время правая рука и нога пришли в норму. Вставать с койки пока

не разрешали. Стало трудно без движения держать ногу. Во сне ногу

подтянешь, сразу появляется болезненная трещина на ране.

Но при всём этом у меня появился хороший и здоровый сон, настроение

улучшилось и чувствовал себя бодро. Вечером, когда в палате затихали

разговоры, шутки, я иногда долго лежал и вспоминал Родину, довоенную

жизнь, друзей. Меня по-прежнему волновала судьба водителя, из-за

которого я не вовремя попал в госпиталь. Меня беспокоило, что мои

друзья-солдаты набираются опыта, изучают оружие, совершают марш-броски,

а я лежу и могу во всём отстать. Больше всего я боялся отстать от своих

друзей, так как из нашего пополнения понемногу отбирались солдаты в

маршевые роты, которые отправляли на фронт.

Пока лежал, мне удалось прочитать много книг.  В своём большинстве из

библиотеки нам приносили патриотические книги. А газеты переходили из

палаты в палату, и вид у них был такой, вроде им сто лет. Но все читали с

большой жадностью. Иногда интересную статью кто-нибудь из больных

читал вслух, а потом мы её обсуждали. В палате лежало восемь солдат,

и у каждого сложилась своя судьба, связанная с войной. Ближе к окну лежал

солдат с1925 года рождения. Он получил тяжелое ранение в полость

живота. Кормили его очень жидкой пищей, вся она была похожа на такой

жиденький суп. И это он ел с трудом. Он мало разговаривал, больше лежал

и о чем-то думал. Как-то попросили его рассказать о себе. Он долго молчал

и стал говорить:

– Я вам всем завидую. Вы отошли от шока, который с вами произошел в бою. Теперь вы

поправляетесь, шутите, ждете выздоровления и снова поедете бить врага. А я уже

отвоевался, как и Борис. Только между нами есть разница,  Бориса комисуют, и он сможет

жить, учиться и любить, а меня выпишут домой помирать. Хорошо, если бы со мной

случилось это в бою, считал бы себя фронтовиком, а так и не знаю как себя считать. Наш

эшелон разгружался где-то под Киевом. После  выгрузки мы шли по дороге. Появились

три немецких самолёта, вначале они сбросили бомбы, а затем стреляли по нас из

пулемётов. Вот меня тяжело ранило. Не знаю, что хирурги у меня вырезали, но чувствую,

что мой конец близок. Кушать не могу. А уже месяц лежу здесь. До туалета едва дохожу.

За это время я своей маме не написал не одного письма. Я всё думаю, может не доживу

до встречи с  ней. Лучше пусть она пока не знает, что со мной. А если помру, то

ей сообщат, что погиб на фронте или умер в госпитале после ранения.

– Володя! Ты не прав, напиши маме письмо, пожалей её. Она ждет и примет тебя таким,

каким ты есть. Ты не теряй надежду, поправишся и будешь как все, – за всех успокоил

Владимира Мишка.

У каждого солдата сложилась своя судьба. Война не выбирала, где и на

каком месте он мог погибнуть, быть раненым или стать инвалидом.

– А знаешь, Володя! Ты напрасно не знаешь как себя считать. Ты настоящий фронтовик и

можешь об этом смело говорить. Не унижай себя, а что нет ордена или медали, то не у

каждого она может быть.

У меня тоже нет наград, но себя я считаю солдатом войны. Вся наша

общая награда это Победа,- так заключил Мишка своё обращение к другу.

Такой случай произошел с моим другом под Житомиром. Он прибыл на

фронт в составе маршевой роты. В ту же ночь ею пополнили батальоны

полка. На рассвете взвод, в который попал мой  друг, подняли по тревоге,

посадили на танки, и после короткой артиллерийской подготовки танки на

большой скорости двинулись в атаку. Достигнув передний край, танк на

несколько секунд остановился для десантирования стрелкового отделения.

В этот момент снаряд ударил в танк, и моего друга, горящего, сбросило с

него.Так, не видя войны и не успевший принять в ней участие, он попал в

госпиталь. В письме он писал, что обгорел, но надеется еще раз вернуться

в  действующую армию. Так случается на войне.

Домой я писал коротенькие письма, а от мамы успел  получить два письма.

Она всегда писала длинные и подробные письма. Степановские новости я

узнавал из её писем. Степановка мне была дорога, как и моя Родина.

Госпитальная жизнь продолжалась. В палату часто приходил заместитель начальника по

политической части госпиталя с информацией об обстановке

на фронтах войны. Наступали первый Белорусский, а на Украине – первый Украинский

фронты. 16 января 1944 года  после продолжительных и

тяжелых боёв войска 1-го Белорусского фронта освободили город

Калинковичи. Для меня его освобождение стало большой радостью.

22 июня 1941 года начало войны застигло меня в этом городе. С этим

большим событием я поделился с друзьями.

Часто в палату приходили самодеятельные артисты. Они исполняли песни

под гитару, читали рассказы, декламировали стихотворения, старались

развлечь раненых. Прошло еще некоторое время, и мне разрешили

вставать. Ожоговая рана от краев к центру стала медленно заживать.

Теперь я мог помочь своему соседу по койке Борису. Он нуждался в

помощи постоянно: подать утку, судно, покормить, поговорить с ним,

помочь написать маме письмо. Письмо у него всегда было коротким.

Он сообщал, что чувствует себя хорошо, поправляется, что

скоро приедет на побывку. Хирург ему сохранил руки, обещал, что

восстановит некоторые функции. Он ему всегда на обходе говорил:

–  Борис! Руками будешь держать ложку, книгу, кое-что еще.

Винтовка, штурвал самолёта не для тебя. Девушка тебя полюбит.

Ты красив душой. Приедешь в Москву, будешь учиться.

За это время несколько раненых выписали и направили в

выздоравливающие команды или в маршевые роты.

Мишка – балагур на фронте получил тяжелое пулевое ранение.

Все время больные допытывались его, как случилось, что его ранило  в зад.

– Может ты не наступал, а убегал?

Это всегда обижало его.

Однажды он лежал на своей госпитальной койке и стал говорить:

–  Ладно! Только не надо смеяться. Мы стояли в обороне. На нашем

участке стояла необыкновенная тишина. Нужник находился

вблизи от нашей траншеи.Туда солдаты взвода ходили справлять

свои естественные надобности. Мне было нужно, я и пошел. Только

присел и тут же свалился на бок.

Он, гад «фриц», давно следил за нашими солдатами. Снайпер он

оказался  некудышний, некрасиво ранил, но оставил меня живым.

На войне у каждого свое ранение и любое болит.

Поправлюсь и еще ни одного «Фрица» отправлю к своим праотцам.

Думаю, что так оно и будет.

Мишка после своего признания стал душой палаты. Его больные и так

любили. Я чувствовал себя всё лучше,  вечером ежедневно посещал

внутренний кинотеатр, где демонстрировались кинофильмы.

Часто в госпиталь приезжали профессиональные артисты и певцы.

Лучше чувствовал себя Борис, он уже ходил. Его лицо очень пострадало и

было изрезано глубокими ожоговыми шрамами. Они были зелёно – желтого

цвета и выглядели ужасно. Он боялся посмотреться в зеркало. На

фотографии до ранения он выглядел красивым молодым человеком. Руки у

него еще оставались страшные, и они по-прежнему находились в

специальных каркасиках, которые покрывались марлей. Я ежедневно ждал

выписки. Наконец, 11 марта 1944 года мне в палату принесли старую

выстиранную военную одежду.  В госпитале я пообедал, зашел в

канцелярию и получил документы. Мне приказали находиться на

специально отведенной площадке  в районе проходной госпиталя. Перед

уходом я зашел в палату и попрощался со своими друзьями.

В ординаторской попрощался со своим лечащим врачом, в сестринской

комнате – с сёстрами, которые много сделали для моего выздоровления.

На самом выходе работала старенькая женщина, няня Надежда

Фёдоровна. Я с ней попрощался. Она перекрестила меня и пожелала мне

здоровому и невредимому вернуться с победой домой. Я, как и много

других выписанных из госпиталя солдат, ждали представителя из 13-ой зсб.

Я понял, что  еду обратно в часть, с которой два месяца тому назад меня

отвезли в госпиталь. Лежал снег, но день выдался солнечным. Сидеть на

скамье у стены проходной, да еще на солнечной стороне, было

удивительно тепло. На улице находилось много народа. Кто-то куда-то

спешил, кто-то спокойно шел и о чем-то думал. На скамье в ожидании

покупателя, как любили говорить солдаты с госпитальным опытом:

– Скоро появится наш покупатель и решит нашу дальнейшую военную судьбу. Кто-то

попадёт в маршевую роту, кто-то поедет в военные училища, кто-то – в учебные

сержантские школы. Всех разделят по образованию, по желанию и без желания. Рано или

поздно, мы все снова будем на фронте. Лучше, чтобы мы все встретились после Победы.

К проходной подъехали двое конных саней и забрали выписанных из

госпиталя солдат и сержантов. Вскоре нас подвезли к штабу 13 з.сб.

Прибывших из госпиталя распределили по полкам. Я попросил, чтобы меня направили в

61-й з.сп. в пулемётную роту. Так, через два месяца я снова оказался среди своих друзей.

Командир роты обрадовался моему возвращению. Он и офицеры взводов

расспрашивали меня о пережитом. Я рассказал со всеми подробностями, что со мной

случилось.

В роте и во взводе многих знакомых уже не было. Сослуживцы взвода в

свободное от занятий время собирались вместе и забрасывали меня

вопросами. Отвечать, собственно, было нечего. Госпитальная жизнь

однообразная.  Кто-то поправляется быстрее и спешит снова вернуться в действующую

армию. Кого-то после лечения комисуют, кого-то отпускают

домой на побывку. У каждого раненого солдата своя военная судьба.

Но, честно говоря, госпитальная жизнь намного труднее повседневной

военной жизни. Ежедневно приходится видеть страдания тяжелораненых, а

еще труднее переживаешь смерть уже знакомого госпитального друга.

У войны нет друзей, она никого не щадит.

Меня определили в свой взвод, даже в отделение сержанта Гаврилова.

Солдат отделения уступил мне место на нижней койке.

Со следующего дня для меня снова начались занятия по боевой и

политической подготовке. Через несколько дней сержанта Гаврилова и

меня вызвал командир роты.

Он  сообщил мне радостную весть, что на пункте свидания меня ждёт отец,

а сержанту приказал сопровождать меня на эту встречу.  Действительно,

папа, находясь в какой-то производственной командировке, заехал в

359-Э.Г., чтобы навестить меня. В приёмном отделении он узнал, что 11

марта 1944 года меня выписали в 13-ю з.сб. Когда я и сержант пришли на

КПП, дежурный офицер сказал нам зайти в комнату свидания.

Мы зашли в небольшую комнату и увидели возившегося около печи

человека в военной форме. Я узнал отца, подошел ближе к нему и

окликнул его:

– Папа, здравствуй! Как ты меня разыскал?

–   Свет не без добрых людей, – ответил он и добавил:

– Кто ищет, тот всегда найдет. В госпитале мне сказали, куда тебя отправили, а здесь на

КПП дежурный офицер очень быстро тебя разыскал.

Мы обнялись, несколько постояли, тиская друг друга. К нам подошел

сержант, и я познакомил его с отцом. К этому времени в печке папа сварил

плов. Мы  сели за стол, он с котелка в крышку накладывал горячий плов для

меня и сержанта. Для нас это блюдо было настоящим лакомством, о

котором можно было только мечтать. Сержант поднялся со скамьи и пошел

к дежурному по КПП.

Я с отцом остались вдвоём. Наше свидание длилось более двух часов.

Было о чем поговорить и вспомнить. Папа мне рассказал о своей работе в

роли военпреда на военном заводе в городе Нижнем Тагиле Свердловской

области.

– Сынок, расскажи о своих делах? На мой взгляд, ты выглядишь хорошо. Возмужал, в чем-

то изменился, стал настоящим солдатом. Как твои ноги, всё ли зажило? Я хотел бы их

посмотреть. Тебе только недавно исполнилось 17 лет, а ты успел много пережить и

многое повидать.

– Папа! У меня всё нормально. Чувствую себя хорошо, меня подлечили.

Что касается ног и правой руки, то ты видишь, что всё хорошо. Бедро

левой ноги зажило, но остались глубокие ожоговые рубцы. Мне на

прощание доктор сказал, что с такими шрамами жить буду. Хорошо, что

нет сердечных шрамов.

Я встал, расстегнул ремень брюк, опустил их до колен. Отец внимательно,

как доктор, осмотрел мои ноги, тяжело вздохнул и в сердцах проговорил:

– Война – это страшное дело. По сути вы еще дети. На ваши плечи

выпало большое испытание. Левое бедро у тебя еще не совсем

выглядит зажившим, так  как  рубцы еще розовые. Лучше выглядит

правая нога и правая рука, хотя есть розовый цвет кожи, но это

скоро исчезнет.

Отец посмотрел на часы и сказал:

– Мне нужно спешить к поезду. Будем, сынок, прощаться. Еще о многом

хотелось поговорить, многое вспомнить. Маме я напишу и расскажу о

нашей встрече. Пиши мне письма.

В комнату вошли сержант и дежурный офицер. Я попрощался с отцом и

теперь – надолго. Офицер и сержант тоже попрощались с ним.

Все мы вышли на улицу. Я с папой еще раз обнялись.

Отец скорым шагом направился по зимней дороге в город Чкалов.

Мы с сержантом немного постояли, провожая его глазами, повернулись в

сторону полка и неспеша направились в часть.

Однажды к нам в роту прибыл представитель из Чкаловского

авиационного училища. Меня и еще нескольких солдат вызвал командир

роты и предложил нам пройти мандатную и медицинскую комиссии  для

отбора в летное училище.

Я прошел  медицинскую и мандатную комиссии, они были довольно

строгие и сложные. Мне понравилась одна довольно щекотливая

проверка вестибюлярного аппарата на крутящемся стуле.  Её я прошел

легко. Но видел, как некоторые солдаты,  поднимаясь со стула,  тут же

падали, многие не могли пройти дорожку. Я помню, что после

взвешивания в моей медицинской карточке записали вес и сделана

приписка: ”Упитанность ниже средней”. Военно- медицинскую комиссию

я прошел и стал курсантом Первого Чкаловского училища летчиков –

истребителей. В один из дней группу молодых курсантов в госпитале

повторно обследовали на зрение. Эту комиссию я не прошел.

У меня обнаружили пониженное цветоощущение глаз.

Меня это расстроило.

Врач, старенькая женщина, которая проводила обследование глаз, после

моей второй попытки категорически отклонила мое желание стать военным летчиком.

Она мне сказала, что не имеет морального права разрешить мне

учиться в летном училище. Военный летчик может оказаться и над морской

поверхностью и при выполнении каких-либо маневров в воздухе может не

различить цвет воды от цвета неба. И с ним может случиться непоправимая

беда. После медицинской комиссии меня из училища откомандировали в

свою часть. Я очень хотел стать военным летчиком. Училище готовило

лётчиков по ускоренному восьмимесячному курсу. Снова занятия, походы, тренировки

рукопашного боя, стрельбы из пулемёта и личного оружия.

Через некоторое время в роту приехала другая комиссия для отбора

солдат в авиадесантную часть. Меня вызвали на мандатную комиссию,

так как ранее я медицинскую комиссию проходил.

Один из офицеров комиссии спросил меня откуда я родом. Я ответил,

что из Белоруссии. Мне как коренному жителю Белоруссии не поверили в

моей благонадёжности.  Через некоторое время после отбора солдат из

пулемётной роты в авиадесантную часть от раненого солдата прибыло

письмо. Он писал:

–  Десантное подразделение сбросили в одном из районов

Белоруссии. В первом бою я получил тяжелое ранение и нахожусь в госпитале. По-

видимому, в строй я больше не вернусь, жаль, но ничего не поделаешь.

Часть его письма  военная цензура заретушировала. Мы понимали, что

солдат писал о тяжелом  бое и сложной ситуации, которая сложилась во

время высадки десанта.

14

День за днём шла боевая учеба, я основательно втянулся в режим

воинской службы, хорошо осваивал свою военную специальность

пулемётчика. Однажды к нам в полк приехал командующий

Южно-Уральским военным округом генерал-полковник Рейтер.

В нашем взводе шли занятия по овладению приёмами штыкового боя.

Я был в числе солдат взвода, которые показывали свое умение по этой

программе. Генерал посмотрел нашу тренировку, похвалил нас,

а затем взял из рук солдата винтовку и показал нам своё мастерство

в этом виде боя.

Генерал работал винтовкой, как  акробат на сцене. Это было поистине

красивое зрелище. Я смотрел и завидовал, как этот, давно немолодой

человек, с такой энергией, молодым задором выполняет приемы

штыкового боя. После показа генерал сказал нам, что он эти упражнения

делает каждое утро, как гимнастику.

Затем генерал пожелал нам, молодым солдатам, хорошо владеть винтовкой

в бою. Помните, что вы  принадлежите к роду войск, его величеству пехоте,

или еще, как говорят о пехоте, “Царица полей”.

Учебные стрельбы из станкового пулемёта я выполнял отлично.

Рота часто совершала марш-броски, или длительные переходы в полной

боевой выкладке. Снаряжение, материальная часть, которые мы,

солдаты-пулемётчики, переносили, имели определённый вес.

Станок пулемёта весил 16 кг., тело пулемёта –8 кг., два оснащенных

магазина с патронными лентами весили где-то10 кг.

В походе мне больше нравилось нести станок пулемёта, так как его

удобно надевать на спину. Солдат – пулемётчик носил в боевом походе

тяжелую ношу. Шинель вскатке, вещевой мешок с котелком, каску, станок

или тело пулемёта, личное оружие, сапёрную лопатку в чехле на ремне и

патронтаж с обоймами для винтовки. Я ко всему этому всегда носил

улыбку. За прошедшее время службы я изменился, стал более

выносливым, спортивно хорошо подготовлен. Я одинаково хорошо

переносил Чкаловские зимние холода и летнюю жару.

Домой старался писать частые письма и обязательно хорошие.

Как-то, на полигоне нас обучали приёмам бросков ручных гранат Ф-1

без оборонительного чехла. Подошла моя очередь. Мне подали  команду

на её бросок. Я спокойно выдернул предохранительное  кольцо, зажал в

руке чеку и произвел бросок. Он оказался очень близким и, вдобавок ко

всему, граната не взорвалась, я услышал какую-то команду, выскочил из

окопа, схватил гранату и со всей силой снова бросил её, а сам тут же упал

на землю. Раздался сильный хлопок. Граната взорвалась в воздухе.

За этот “ГЕРОИЧЕСКИЙ” трюк командир роты объявил мне 5 суток ареста с содержанием

на гауптвахте. Могло быть и хуже.

Но ротный свое наказание почему-то не исполнил, а через несколько

дней он забрал меня к себе ординарцем.

15

Две недели  я жил в землянке командира роты. К семи утра я ему приносил

завтрак, а днем- обед из офицерской кухни.

Всегда старался, чтобы в котелке было побольше супа, а в крышке

котелка – каши. Он хорошо и по-отечески относился ко мне. Наедине со

мной он всегда звал меня по имени – Николай.

Я в свою очередь с уважением  относился к зтому человеку и всем

своим сердцем любил его. Во взводе я со своими друзьями – солдатами

жил дружно, и все солдаты взаимно уважали меня. Я не испытывал

тяготы военной службы, а в действительности служба в такое тяжелое

время имела свои сложности и, конечно, ответственность.

В нашей роте командиром отделения служил сержант Гаврилов, он всегда

выглядел подтянутым, строгим, почему-то его недолюбливали солдаты.

Часто он цеплялся к солдату Чаплыгину, а тот любил его подковырнуть или подшутить

над ним. В свою очередь Гаврилов находил причины, чтобы

наказать Чаплыгина. Последний затаил на сержанта зло и решил ему

отомстить. Однажды взвод послали на склад вооружения чистить

хранившееся там стрелковое оружие. При работе на складе Чаплыгин

уворовал винтовочный затвор.

Как -то взвод согласно графику заступил в полковой караул.

Чаплыгин попал на пост по охране дровяного склада.

В ту ночь сержант Гаврилов с двумя солдатами из караульного помещения

обходил посты с проверкой.

Чаплыгин вытащил свой настоящий затвор из винтовки, установил в

винтовку уворованный затвор, лег под объёмистым пнём и

притворился спящим. В то время лежал глубокий снег, а ночь была

морозная. Гаврилов, подходя к объекту, не услышал голоса часового.

А затем он тихонько подкрался к лежащему Чаплыгину сзади, вытащил из

его винтовки затвор, отошел к ожидавшим его солдатам.

В это время Чаплыгин установил свой настоящий затвор в винтовку,

встал и крикнул: “Стой! Кто идет?” Гаврилов, зная, что у него в кармане

лежит затвор от винтовки  Чаплыгина, смело пошел на часового.

Чаплыгин окриком еще раз предупредил: “Стой, буду стрелять!”

Гаврилов сделал еще несколько шагов, а Чаплыгин произвел выстрел

вверх и приказал всем идущим лечь. Гаврилов и два солдата пролежали

длительное время в снегу, пока из караула не прибыл начальник. Об этом

случае знали все, но обвинить Чаплыгина не смогли, так как его затвор соответствовал

номеру его винтовки. Это дело долго расследовалось в

полку, но закончилось  безрезультатно. Чаплыгин полностью отрицал свою

вину. Позже, когда мы с ним находились в маршевой роте, он об этом

случае рассказал.  Пулемётная рота заканчивала курс военной подготовки.

Шли разговоры, что нас скоро отправят в маршевые роты, а оттуда – на

фронт. Ждать долго не пришлось. Утром после завтрака нас построили и

объявили, что занятия закончены. Старшина роты зачитал  список и

объявил:

–  Товарищи солдаты, до обеда на складе ОВС вам необходимо

получить комплект нового обмундирования, а затем будет

прощальное построение роты.

Я в списке не числился. Я подошел к командиру роты и попросил зачислить

меня в состав маршевой роты.

Командир ответил отказом:

– Мы тебе присвоим сержантское звание и останешся служить здесь.

Как и другие сержанты, будешь готовить новое пополнение на фронт.

Война еще не кончилась. Успеешь еще на ней побывать.

Всё, можете идти.

После обеда объявили о построении маршевой роты. К этому времени на

площадку для отправки её на фронт пришел командир 13-й запасной

стрелковой бригады. Прозвучала команда “Смирно!” Командир роты

доложил генералу, что  маршевая рота в составе столько-то солдат для

отправки на фронт построена.

Я стоял в отдельном строю, в небольшой группе солдат и сержантов,

которые не вошли в состав маршевой роты, стоял и волновался, меня

грызла обида на командира роты. Я не хотел терять своих товарищей,

которые бодро стояли в строю в новой форме. Они как-то смотрелись выше

ростом, стройнее и красивее. Генерал поздравил маршевую роту с

окончанием учебы и пожелал:

– Надеюсь, вы оправдаете звание Советского воина своим умением и

храбростью в боях за нашу Родину. Будьте счастливы. Желаю вам

Победы и здоровыми вернуться домой.

Он закончил своё короткое выступление и спросил:

– У кого есть вопросы или пожелания, прошу выйти из строя.

Я вышел из отдельно стоявшей группы солдат и сержантов и обратился к

генералу:

– Я, рядовой Рошаль, считаю себя подготовленным солдатом и хочу вместе со своими

товарищами ехать на фронт и там защищать свою Родину.

Генерал посмотрел в сторону командира роты и спросил:

– В чем дело, почему оставляете его в роте?

Ротный ответил:

–   Он хороший дисциплинированный солдат. Присвоим ему

сержантское звание, и он как младший командир будет готовить

пополнение для нужд фронта.

– Больше всего фронту нужны дисциплинированные и хорошо обученные воины.

Товарищ капитан! Приказываю удовлетворить просьбу солдата, – ответил генерал.

Раздалась команда “Разойдись“. Старшина роты подошел ко мне, и мы

вместе пошли на склад ОВС. В течение десяти минут я подобрал себе

комплект одежды, переоделся и пришел к своим друзьям. Меня внесли в

список маршевой роты, выдали трехдневный сухой паёк Я, действительно, чувствовал

себя вполне  подготовленным солдатом и считал, что имею

право защищать свою Родину и мстить врагу за своих погибших родных.

Так решилась моя дальнейшая военная судьба. Я забежал и попрощался с командиром

роты. Он встал, обнял меня, пожелал мне всего хорошего.

У меня изменилось настроение, я стал веселее и активнее. Это произошло

в конце мая. Стояла тёплая весенняя погода. Откуда-то появилась гармонь.

На площадке перед входом в землянку произвольно организовался

прощальный час. Солдаты лихо отплясывали русскую бариню, а я попросил гармониста

сыграть цыганочку и пустился впляс. Солдаты, хлопая в такт

гармони, тоже плясали. Раздалась команда на построение. Солдаты

прощались с теми, кто оставался дальше служить в этой роте. Маршевую

роту до контрольно – пропускного пункта сопровождал духовой оркестр.

Под марш музыки рота строевым шагом покинула свой первый военный дом.

Как и у кого сложится дальнейшая судьба, никто не мог знать.

13 км. рота шла свободным  шагом, иногда по команде командира переходила

на походно – строевой шаг, и в это время в строю звучала песня.

На железнодорожном вокзале нас ожидал эшелон с такими же солдатами,

но из других запасных частей Южно-Уральского военного округа.

Прибывшая рота разместилась в трех прицепных вагонах.

Вагоны в то время были товарными, но переоборудованы для перевозки солдат

и офицеров на фронт.

Я радовался, что снова возвращаюсь на запад, ближе к своей родной

Белоруссии.  Куда и на какой фронт шел зшелон никто не знал.

В  вагонах имелись двухярусные нары для сна и отдыха.

Я не испытывал какого-либо волнения, мое настроение соответствовало моему желанию.

Я  радовался, что нахожусь вместе со своими товарищами.

В пути следования нас кормили горячей пищей, кроме этого мы имели

трехсуточный сухой паёк.

Фронтовые сводки приносили ежедневные сообщения о победах Советской

Армии, и мы  были готовы вступить в ряды  действующей армии.

Эшелон шел на запад без особых остановок. Снова проезжал уже знакомые

мне железнодорожные станции: Куйбышев, Поворино и другие.

Я вспоминал наш трудный путь 1941 года, когда мы добирались на восток страны

в первые месяцы войны. Тогда мы были беженцами, а теперь я еду на

фронт солдатом в действующую армию, которая гонит фашистские

войска из оккупированных районов нашей Родины.

Хорошо помню, как наш эшелон остановился на какой-то товарной

станции Москвы. Я радовался и гордился, что хоть таким образом впервые

побывал в столице нашей Родины. Мне хотелось при первой возможности

написать маме в Башкирию, что проездом на фронт наш эшелон несколько

часов стоял в Москве. Через два часа эшелон остановился на следующей

после Москвы узловой железнодорожной  станции Наро-Фоминск.

Для личного состава эшелона прозвучала команда выйти из вагонов и

построиться против них. Когда построение закончилось, к нам обратился

старший офицер:

– Кто имеет образование семь классов и выше, сделать четыре шага вперед.

Затем для этой группы солдат, в которой оказался и я, офицер подал команду:

– Правое плечо вперед, шагом марш!

Остальным прозвучала команда: “По вагонам”.

Нас строем повели в какие-то большие ангары, которые находились в

районе вокзала. Я стал беспокоиться, что своим решением потерял своих

друзей и очень сожалел, что встал в этот  “высокообразованный” строй.

Нашу группу остановили и приказали  “разойдись” и ждать  указаний.

Я прошел вдоль сидевших на земле солдат и тоже присел на землю.

Некоторые солдаты лежали на земле и загорали. Стоял ясный и теплый

солнечный день. Только я снял гимнастёрку, чтобы тоже позагорать,

раздалась команда получать обед из полевой кухни.

Рядом со мной лежал на боку солдат в выгоревшей на солнце гимнастёрке,

на которой был прикручен орден “Красной Звезды”.

Он поднялся, заправил гимнастёрку в ремень и обратился ко мне:

– Пойдем, друг, получать обед.

Когда я поднялся, он протянул мне руку и сказал:

– Меня зовут Сашка, а фамилия моя – Порываев.

Я подал ему руку и сказал, что я Николай, а фамилия моя Рошаль.

16

Так я познакомился с солдатом, который воевал и был ранен в

Сталинградской битве и снова возвращался на фронт.

Мы подружились,  и судьба сложилась так, что в дальнейшем мы всегда

были вместе: дружили и воевали в одном экипаже, а затем наша дружба

и переписка продолжались до моего отъезда в США.

В своих воспоминаниях я часто буду рассказывать об этом прекрасном

солдате, о друге моих военных лет.

Мы получили обед, вернулись на свое место и во время обеда

познакомились. Саша рассказал о себе, что он родился в Башкирской

АССР в Гафурийском районе, что в армию его призвали в начале

1942 года, что уже успел повоевать, полежать в госпитале, многое

повидать, пережить и снова вернуться в действующую армию.

Я сказал ему, что жил в Башкирии в Аургузинском районе и там

призвался в армию. Мы взаимно обрадовались, что являемся земляками.

Саша родился в 1923 году и был старше меня на три года. Этой дружбой

я дорожил. На второй день пребывания на станции Наро-Фоминск нас

посадили в пригородный поезд и отправили в город Пушкино, тоже под

Москвой. Через несколько дней нашу роту отправили на одну из товарных

станций Москвы, где мы получили упакованную в огромнейших ящиках

боевую технику. Мы проделали большую работу, разобрали огромные

деревянные, обитые внутри непромокаемой бумагой или пленкой, ящики. Надлежащего

инструмента для таких работ у нас не было.

Рядом с полотном железной дороги валялись старые подкладки и

накладки для крепления рельс, костыли и другие металлические

предметы. Всё это годилось для разборки ящиков-гаражей. Из них  мы

выводили американские бронетранспортеры м-17 на полугусеничном ходу.

На бронетранспортере смонтирована специальная зенитная установка с

четырьмя крупнокалиберными пулемётами, калибра 12,7мм.

Боевые машины своим ходом перегнали  в город Пушкино.

До этого нас распределили по ротам, взводам и экипажам. Начались

учебные дни. Инструктор – сержант прошел специальную подготовку по

этой технике в городе Мурманске.

Меня назначили командиром машины (экипажа), а командиром взвода –

младшего лейтенанта  Константина Беззубова.

Экипаж состоял из пяти человек: наводчик Александр Дмитриевич

Порываев, заряжающие – мои одногодки Василий Зверев и Сергей

Ларионов, механик-водитель – Иван Моисеенко.

Занятия проходили полный день по 10 часовой программе. Техника

сложная, а время на её изучение отводилось мало.

Инструктор нам объяснял и следил за нашими работами по разборке

и сборке пулемётов. Многому научились сами.

На машинах имелись инструкции на английском языке, но никто их не

понимал. Я в самый короткий срок изучил материальную часть пулемётной установки,

быстро мог разобрать и собрать пулемёт, устранить при

необходимости неисправность. Как командир машины я изучил теорию

стрельбы, всевозможные технические выверки пулемётной установки,

научился правильно подавать боевые команды для открытия огня.

Механики-водители занимались в отдельной группе.

Вечером после ужина для учебного центра почти ежедневно

демонстрировали кинофильмы. В летний кинотеатр можно было пройти

только через калитку. Вся территория зрительного зала по периметру

высажена деревьями лиственной породы. Деревья стояли так часто, что

пролезть между ними мог только кот. До войны этот театр посещали только

члены правительства, в нем бывал и Сталин. Напряженно проходили

учебные дни. Занятия, тренировки  проводились непосредственно на

боевых машинах. Впервые я как командир машины отвечал за свой экипаж.

Все члены экипажа в учебе хорошо успевали, между собой дружили. При необходимости,

каждый мог заменить друг друга. Механику – водителю

Ивану Моисеенко из -за его малого роста приходилось на водительское

сидение подкладывать одновременно  бушлат и шинель. Иначе он не мог

видеть дорогу. Часто  экипаж из-за его роста над ним подшучивал, но он на

шутки товарищей не обижался, а отвечал:

–  Мне со своим ростом хорошо, не надо при опасности гнуть голову.

Да и когда я за рулём, меня никто не видит.

И, как всегда, любил отвечать на шутки экипажа:

–  Ребята! Не волнуйтесь, со мной вы не пропадете. Я мал, но

вёрткий. Немцу не так легко попасть в меня. Вот, так-то.

Через месяц учебы учебный центр провёл тактические учения на одном из

военных полигонов подмосковья. В этот день была низкая облачность,

накрапывал мелкий, холодный дождик. Несмотря на погоду тактические

учения прошли успешно. Мой экипаж вложился во все предусмотренные

нормативы по подготовке установки к бою.

Во второй половине дня на полигон прибыла большая группа

военначальников, в их числе К.Е. Ворошилов.

После проведенных тактических учений экипажам предстояло выполнить

боевые стрельбы. На полигон доставили коробчатого типа змеи-мишени.

Такая мишень цеплялась за задний крюк грузовой машины.

Когда она набирала скорость, коробчатый змей взлетал и хорошо

удерживался в воздухе.

Высота взлета доходила до 100 метров.

Но расстояние до  взлетевшей цели от установки искусственно делали

большим. Когда подняли в воздух первую воздушную мишень и дали команду первому

стрелявшему экипажу открыть огонь, то мы увидели, что с

первой очереди от воздушной мишени ничего не осталось.

Вскоре к машине зацепили вторую воздушную мишень.

Стреляла вторая установка, а результат оказался таким же.

Полигон предоставил только две воздушные цели.

Командир подал команду для построения боевых экипажей. К.Е. Ворошилов

поблагодарил участников учений, хорошо отозвался о боевых возможностях

американских установок, пожелал нам успехов.

Учения закончились. Мы даже не попробовали свои установки в стрельбе.

Командир роты и взводные досадовали, что не один экипаж из роты

не стрелял по воздушной цели.

Самый старый по возрасту солдат Александр Морозов сказал командирам:

– Не стоит беспокоиться. Через неделю – две настреляемся вдоволь по настоящим целям.

Что не успели доучить и опробовать здесь, нас без экзамена доучит война.

Вечером рота  вернулась в расположение учебного центра.

                                                   17

 Было совершенно ясно, что наша учеба закончена. Мы ждали приказ об

отправке нас на фронт. Ждать долго не пришлось. Через несколько

дней подали эшелон с вагонами-платформами, и на одной из

товарных станций Подмосковья начали погрузку боевых машин.

На большой платформе устанавливалось два бронетранспортера.

Боевые машины проволочными скрутками закрепляли к платформе, а

установки приводили в боевую готовность, экипажи находились у машин.

Наша рота состояла из 20 боевых машин. Грузилось две роты. После

погрузки на одной из платформ солдат вытянул на бронетранспортере

радиоантенну  на всю её длину, она качнулась и прикоснулась к

контактному проводу. Солдат погиб. Мы получили урок о безопасности на

электро-контактных железных дорогах.   К концу дня эшелон покинул

Москву. Куда и на какой фронт нас везли не знал никто. До поздней ночи мы

сидели на платформе вагона у своей боевой машины, разговаривали,

вспоминали о всей прошедшей довоенной жизни. Стояла теплая ночь.

Эшелон  шел почти без остановок. Мы поделились мнением о городе

Пушкино, где месяц изучали боевую технику. Мне город понравился,

хотя я не могу понять город ли это?  Место, где стояло наше учебное подразделение,

принадлежало правительственным дачам. В Калуге

командир взвода узнал, что эшелон дальше пойдет через Брянск.

Я больше всех интересовался, в каком направлении после Брянска пойдет

эшелон. Возможно, на Курск, а дальше в Киев. Но может пойти в Украину и

через Гомель. Ладно, завтра будет видно, успокаивал я себя.  Вася Зверев

спросил меня:

– Коль! Я вижу ты где-то жил недалеко от этих мест.

– Да, Вася! Если эшелон пойдет из Брянска в Гомель, значит где-то рядом с моей Родиной,

– ответил я.

– Хорошо бы эшелон шел на запад ближе к месту, где до войны ты жил. Интересно

посмотреть, как там стало после изгнания немцев.

– Мой город освободили 16 января 1944 года. Думаю, что труженики города многое

успели восстановить и сделать, чтобы жить и работать в нем, – тихо заключил я.

Экипаж устроился на ночлег. Я лежал рядом с Сашей Порываевым и не мог

уснуть. Эти места напоминали мне июль 1941года. Летние ночи короткие.

Уже давно наступил рассвет. Эшелон подходил к городу Брянску. Я встал,

закурил, подошел к Василию и сказал:

– Вася! Слезай с машины, ложись отдыхать, а я останусь дежурить на установке.

– Но ты же не спал?

– Я хочу узнать по какому направлению дальше пойдет эшелон.

– А, что, из Брянска есть несколько направлений? – спросил Василий.

– Да, с Брянска есть три направления: в Курск, Минск, Гомель. Меня интересует

Гомельское направление.

Василий лёг рядом с Порываевым, а я поднялся к пулемётной установке.

На каком-то разъезде перед Брянском поезд стоял долго.

На других путях стояли эшелон с артиллерийскими орудиями и

санитарный поезд. Стояла необыкновенная тишина. Дул лёгкий

прохладный ветерок. Я набросил на плечи шинель, сел на патронный ящик

и смотрел на стоявший рядом эшелон. Всё же много боевой техники идет

на запад, подумал я. Наконец, эшелон тронулся.  Завтракали мы сухим

пайком. Ближе к полудню эшелон прибыл в Брянск. Здесь очень виделась

ситуация прошедших тяжелых боев: разрушенные дороги, сгоревшие

населённые пункты, леса, стянутая с полей боев, ближе к железной дороге, разбитая,

искарёженная военная техника.

В Брянске не удалось узнать по какому направлению пойдет эшелон.

Позже я сел в кабину бронетранспортёра и тут же уснул. К девяти часам

вечера эшелон прибыл в город Гомель. Ваня Моисеенко открыл

дверку кабины:

– Коля, мы тебя не будили, но на одном разъезде путевой рабочий сказал, что наш

эшелон идет в Гомель. Вставай, посмотри свой город, ты мечтал его видеть.

Я был потрясен. Гомель – это уже моя Родина, это недалеко от моих

родных мест. Своей радостью я поделился с товарищами своего экипажа.

Мне было приятно сойти с платформы – вагона и пройтись по перрону,

хотя таким образом я в Гомеле оказался впервые. Я мечтал об этом написать в Башкирию

своим родным. Последнее время писать письма мне не

приходилось, так как часто менялись мои адреса и долго не находился на одном месте.

По какому направлению из Гомеля пойдет эшелон, меня как-то не тревожило. Меня

охватила необыкновенная  радость, что побывал в родной Белоруссии, да еще рядом с

родными местами.

Эшелон долго стоял в Гомеле. На перроне было людно. К этому времени Белоруссию

полностью освободили от немецких оккупантов.

Ночью эшелон отправился из Гомеля и следовал на запад. Поставив

охрану, мы, как могли, устроились на ночной отдых.

Утром меня разбудил Саша и говорит:

– Коль! Вставай, ну быстрее просыпайся.

– Саша! Что случилось? – спросил я.

– А случилось вот что: поезд стоит на разъезде перед крупным железнодорожным узлом

Калинковичи. Это город из твоего рассказа, где тебя застигла война, где ты собирался

провести  школьные каникулы в 1941 году.

– Саша! Ты, что, шутишь? – с удивлением спросил я.

– Какая к чёрту шутка. Вот стоит путевой рабочий, спроси его.

Мне захотелось посмотреть дом, где до войны жила тётя со своей семъёй.

Только несколько часов тому назад я Саше рассказал об этом городе, о

своём детстве. Я сошел с платформы вагона, подошел к пожилому

путевому рабочему и по-белорусски спросил его:

– Дзяцько! Як доўга на гэтым разъезде будзе стаяць наш эшалон?

– А хто яго ведае. Станцыя Калiнкавiчы ўся забiтая ўсякiмi эшалонамi.

Тут на гэтым разъездзе стаiць аж тры – на Калiнкавiчы. Думаю, што i ваш тут прастаiць не

меньш чым 1,5 – 2 гадзiны. А у Калiнкавiчах будзе стаяць вельмi доўга.

Я подошел к вагону  командира взвода младшего лейтенанта Беззубова,

разбудил его, рассказал ему, где мы находимся и попросил отпустить меня

в район железнодорожного вокзала, где до войны жили мои родственники, а возможно и

повидать их.

Я обещал, что без всякой задержки прибегу на станцию Калинковичи и там

буду ждать наш эшелон. Командир спросил:

– Николай! А ты успеешь? Ты берешь на себя большую ответственность. Меня ты тоже

можешь подвести. Помни об этом.

Да, я это знал и помнил. Я долго стоял и расспрашивал у путевого

рабочего, как кратчайшим путём пройти до улицы Аллея Маркса.

Путевой рабочий как-то успокоительно говорил, что из Калинковичи на Киев,

Брест, Львов и на Гомель до сих пор пока существует только одноколейка.

А в заключение беседы добавил:

– Дай бог, чтобы ваш эшелон отправился дальше на запад хотя бы к вечеру. Не

беспокойся, солдат, успеешь на вокзал еще до прихода туда вашего эшелона. Не

раздумывай, беги.

Утро было тихое, прохладное. Вставало умытое утренним восходом

солнце. Дышалось полной грудью. Я принял такое опрометчивое решение

и, конечно, волновался. Ведь время военное. Могут где и задержать.

Как быть, что делать? С моей стороны это было чрезвычайно рисковано.

Путевой рабочий мне рассказал, как лучше всего и каким кратчайшим

путём дойти до улицы Аллея Маркса. Когда я стал более уверенным, что

успею пройти к дому тети Сони, я решил идти. Вначале я медленно с

оглядкой на эшелон прошел десяток метров. Саша стоял и смотрел, как нерешительно

делаю первые шаги, он беспокоился за меня, а потом крикнул:

– Коля! Беги, не теряй время.

Отрезок пути до улицы Аллея Маркса я пробежал быстро. Физически я был

хорошо натренированным и выносливым солдатом. Через 12 минут я

находился в районе дома, где до войны жила тетя со своей семьёй. Я был

уверен, что это её дом и всё же сомневался. Мимо меня проходила

женщина, я спросил её:

– Возможно, вы знаете, где в этом районе до войны жила семья Ландо?

Она ответила:

– Вы стоите против её дома.

Сердце тревожно билось в груди, и всё же я решил на 1-2 минуты зайти и

узнать, кто живёт в доме. Парадная дверь дома была приоткрыта. Я вошел

в небольшую прихожую. Передо мной спиной ко мне умывалась женщина.

В это время из левой двери выходила тетя Соня (я узнал её). Увидя и узнав

меня, она крикнула во весь голос “Нонка!” Она подбежала ко мне, повисла

на моей шее и больше ничего не смогла произнести. Из этой же двери на

крик тети Сони выбежала  её сестра, Геня, и тоже не поняв, кто приехал,

повисла на мне. Женщина, которая умывалась, тоже не поняв, кто вошел в

дом, тоже повисла на мне. На крик женщин из левой и правой дверей

выбежали в прихожую дети: мой брат Леня, сестричка Фанечка,

двоюродный брат Наум и двоюродные сестры две Фанечки.

Меня окружили со всех сторон, я слышу плач женщин и плач детей.

Я узнал голос мамы. Это была женщина, которая умывалась, когда я

вошел в прихожую. Она спросила:

– Кто приехал, какой Наум?

Я, пока еще в окружении  и в объятиях женщин, отвечаю маме:

– Мама,- это я, твой сын – Наум.

Женщины расступились, освободили меня, я обнял маму,

она не смогла произнести ни слова, а детский плач всё продолжался.

Я понимал, что пауза встречи затягивается, а мне нужно скорее бежать

на железнодорожный вокзал. Я поочередно обнял маминых сестер: тетю

Соню, тетю Геню, моих дорогих брата и сестру Леню и Фанечку, моих

дорогих двоюродных: Нонку и обеих Фанечек.

После этого я смог сказать, что на вокзале стоит мой эшелон, и мне

нужно спешить к нему. Через открытую дверь в правой комнате я видел

на столе стояла большая тарелка со сваренной картошкой, от которой

шел пар, на столе лежал хлеб, по-моему, стояло молоко и не помню, что

еще. Это было раннее утро, и все мои дорогие родные готовились к

завтраку. Мама спросила меня:

– Сынок! Куда ты едешь?

Мне пришло в голову сказать, что еду в военное училище.

Вначале мне поверили, все успокоились. Мама попросила сестёр собрать

завтрак и принести его на вокзал.

Мама, Лёня и я вышли из дома и ускоренным шагом направились на железнодорожный

вокзал. Когда мы вышли на перрон вокзала, я не увидел своего эшелона. Я

забеспокоился, стал нервничать. На перроне стоял дежурный по вокзалу, я спросил его:

– Был ли такой-то эшелон из Гомеля?

Дежурный по вокзалу ответил:

–  В течение последнего часа станция Калинковичи не приняла из Гомеля ни одного

эшелона. Станция примет эшелон по его важности. Несколько эшелонов стоит на

разъезде. Ждите.

Всё же ответ дежурного по вокзалу меня не успокоил. Я стоял и смотрел на светофор,

который был виден. Вскоре  он открылся  и показался поезд, мое волнение еще больше

усилилось.

Какой эшелон подойдет? – не покидала меня тревога.

Поезд приближался и шел по третьему пути, я узнал, что это мой эшелон, шли платформы

с боевой техникой. Ход поезда замедлился, я увидел свою платформу и своих товарищей

по взводу, увидел свой экипаж. Среди моих товарищей стоял и мой командир взвода

младший лейтенант Константин Беззубов. Они увидели меня, кричали, махали руками,

приветствовали меня. Со мной рядом стояли мама и мой брат Леня.

Мама спросила меня:

– Нонка, в какое училище ты едешь? С такой техникой да еще и на запад?

У мамы в глазах появились слезы, у меня к горлу подкатил комок, я

справился с собой и сказал:

– Мама! Я еду на фронт. Пожалуйста, не волнуйся и не надо плакать.

Сейчас к нам подойдут мои товарищи, и я тебя и Лёню познакомлю с ними. Они хорошие

и достойные друзья.

Тем временем эшелон остановился. Мой командир, мои друзья подошли к

нам, и я познакомил их с моей мамой и братом. Мама поцеловала каждого,

кто с ней знакомился.

К этому часу на вокзал пришли тёти Соня и Геня с моей сестричкой

Фанечкой, принесли завтрак, его хватило на весь экипаж, с нами завтракал

и командир. Я думаю, что они отдали нам всё, что у них было, а время

военное и еще район не успел опомниться от немецкой оккупации. Жители

района   пока еще жили с большими трудностями. Но всё же жизнь

начинала налаживаться.  С вокзала мама позвонила на работу, объяснила,

что случайно встретилась с сыном, попросила своих сотрудников кое-чем

помочь ей. Мамины сестры: Соня и Геня сделали всё, чтобы подготовить

хороший обед для нас всех, а с маминой работы её сотрудники привезли в

большой банке разливную водку.  В дальнем конце перрона мама и её

сёстры угощали мой экипаж и командира взвода вкусным домашним

обедом. Произносились тосты, пожелания. Саша Порываев помогал

разливать водку, мамины сёстры накладывали  горячий обед в тарелки.

Жаркое, приготовленное в большом чугуне, понравилось всем. Василий

предложил тост за мою маму и её сестер:

– Давайте, друзья, выпьем за мать Николая и за её сестер. Они нас обрадовали не только

встречей нашего друга, но очень вкусным домашним обедом. Такое блюдо я никогда не

ел, даже не слышал такого названия. Большое спасибо тебе, наш друг, что познакомил

нас с твоими родственниками.

Мама с большим чувством сказала:

– Прежде всего я хочу поблагодарить вашего командира, что разрешил сыну, который не

знал, что мы вернулись из эвакуации, встретиться с нами. Я рада, что у сына прекрасные

друзья. Я хочу выпить за вас и пожелать Вам здоровья, хорошей солдатской дружбы,

мужества и отваги. Желаю, чтобы вы все вернулись домой с Победой.

На удивление день оказался по заказу солнечным и тёплым. Сидели и пили

водку, закусывали, разговаривали, вспоминали своих родных и мирное

довоенное время. Так как я раньше водку не пил, то немного опьянел.

Друзья подвели меня к водокачке, открыли кран, и я подставил голову под

струю холодной воды. Мне стало легче, хотя и замочил гимнастёрку.

Наступил тихий тёплый вечер, а эшелон всё стоял. Я попрощался с родными. Командир

пригласил мою маму и брата на платформу вагона. Он разрешил нам сесть в кабину

бронетранспортёра. Мы сидели и вспоминали нашу довоенную жизнь, наших родных и

близких. Мама рассказала, как они ехали из эвакуации. По её воспоминаниям получилось

так, что в один и тот же день все мы оказались в Москве, мама с семьёй возвращалась из

Башкирии в Калинковичи, а я ехал на фронт. Мама всё смотрела на меня и незаметно

платочком касалась своих глаз.

–  Ты, сынок, за это время возмужал, тебе пришлось много пережить и повидать, а тебе

только исполнилось18 лет. О себе ты ничего не рассказываешь. Папа писал, что ты после

госпиталя снова оказался в своей воинской части и там он встретился с тобой.

После твоего призыва в армию весной 1944 года в Степановке умер Тихон Григорьевич

Солодков.  Виктор Панкратов часто пишет письма из какого-то района Дальнего Востока.

Он всегда нам передавал привет и тебе тоже. Односельчане очень сожалели, что мы

уезжаем на Родину. Тебя там вспоминают и помнят.

Мы сидели в кабине боевой машины, нам было хорошо и нашим

воспоминаниям не было конца. Я рассказал маме о моей службе, о встрече

с папой  в Нижнепавловских военных лагерях, о своих друзьях-товарищах.

Более 18 часов простоял  эшелон на станции Калинковичи. Поздно вечером

нам сообщили, что через несколько  минут поезд отправится. Мы сошли с платформы.

Подходила последняя минута нашей встречи. Мы очень

волновались. Ведь это была случайная встреча, как дальше сложится наша

судьба, никто не мог знать в то военное время, а пока эшелон увозил меня

на фронт. Мама плакала, но старалась сдерживать себя. У Лени на глазах

стояли слёзы. Я не утешал, так как понимал, что еду на фронт, а мать есть

мать. Раздался гудок паровоза, мы еще раз обменялись поцелуями, и я,

стоя на первой ступеньке,  крикнул:

– До свидания! Пишите письма. До скорой встречи.

Эшелон тихо тронулся. Я поднялся на тамбурную площадку платформы

вагона. Мама и Леня идут вслед уходящему и набирающему скорость

поезду. Я снял пилотку и еще раз, прощаясь, махал ею. Мои дорогие

родные далеко отстали от вагона – платформы, а я всё стоял и смотрел в

тёмную даль, где в ночной тьме исчезли дорогие моему сердцу лица. Так закончилась

случайная, неповторимая встреча военной поры. До свидания,

родной город. Ко мне подошли мои друзья, а Саша спросил:

– Что, Коля, трудно? Но здорово получилось. Кому-нибудь об этой встрече рассказать – не

поверят. Мы все рады за тебя. У тебя прекрасная мать, синеглазая, такие глаза я никогда

не видел. Она очень красивая женщина и выглядит молодо. Трудно поверить, что её сын

солдат. Лёня, твой брат, хороший и любознательный юноша. Он разговорчивый и, видно,

добрый парень, а сестричка – милая  и красивая девочка. Твои родственники

замечательные, добрые и заботливые женщины. Я, да и весь наш экипаж, рады, что так

случайно познакомились с твоими родными. За сегодняшний день устали. Столько всего

неожиданного произошло. Пойдем устраиваться на ночь, уже очень поздно.

Спустя восемь месяцев после моего призыва в армию мама осталась такой

же энергичной, заботливой и душевной. В свои 39 лет она, как заметили

мои друзья, выглядела хорошо. Правда, я заметил, что всё же тоненькие

морщинки появились у неё под глазами и на лбу. Но она осталась такой же

жизнерадостной и оптимистичной. Изменились Леня и Фаинка. Они стали

взрослее, увереннее, мудрее и это тоже отпечаток войны.

На всю жизнь я до мелочей запомнил подаренную нам судьбой встречу.

С тех пор прошло 54 года.

Даже сейчас, когда я пишу эти строки, меня охватывает волнение. За это

время ушли из жизни мамины сёстры: тетя Соня и Тётя Геня. Ушел из

жизни Папа, ушли из жизни моя дорогая сестра Фанечка и её муж

Матвей. Часто, когда мы собирались за праздничным  столом или просто

так, мы вспоминали эту встречу. Мне очень хочется, чтобы моя мама

прочитала мои воспоминания. В этом разделе я много писал о ней. Она

достойна, чтобы о ней была написана книга. Спасибо тебе,

дорогая мама, что в тяжелые военные годы ты смогла сохранить

свою семью, помочь другим, таким же семьям выжить. Для всех нас ты

была не только мать, но и по-настоящему духовным лидером. Твое

спокойствие, твоя уверенность, твое дружелюбие давали всем нам силы и

вселяли уверенность во всех делах и начинаниях. Эту встречу помог мне осуществить

мой командир взвода Константин Беззубов. Он поверил мне,

хотя взял на себя большую ответственность. Спасибо Саше, моему другу,

что в последний момент, когда я стал сомневаться идти или нет, он

крикнул: – Коля! Беги, не теряй время.

Продолжение следует

Из 1-й части книги “Мои воспоминания“. 10 июля 2000 

 

Опубликовано 08.05.2020   03: 59

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (3)

Начало и Продолжение

Мы стали готовиться к отьезду в свою Белоруссию. Теперь уже нас
никто не торопил. Мы вели переписку с родственниками и знакомыми, которые уже уехали. Возвращаться в свои Озаричи не было никакого смысла. Там
происходили сильные бои, и местечко было разрушено почти дотла. Наши
земляки осваивались в Калинковичах. Для выезда никаких препятствий не
было. У нас была даже возможность ехать домой с кое-какими запасами
продовольствия. Дозревал урожай на наших огородах. Тетя Хася свой
выращенный участок обменяла на швейную машину “Зингер”. Мы собирали
продукты в дорогу. Был у нас горох, пшено, а урожай картофеля с шести соток
мы весь переработали на крахмал. Сколько мне досталось работы ! Руки у меня
почернели. Нужно было вручную выкопать всю картошку, перемыть,
перетереть на терке и высушить на солнце. Вышло три мешка
высококачественного крахмала. Смололи немного зерна.

Стали хлопотать насчет транспорта. На станцию назначения Калинковичи набралось 8 семей. Нам выделили товарный вагон, мы его вымыли и
оборудовали – сделали нары для спанья. В сентябре 1945 года колхоз дал нам
подводы до станции и мы отправились в путь. Напекли с собой хлеба на
неделю, а ехали 20 дней. Вагон был беспересадочный и его перецепляли очень
часто, но наконец мы прибыли. То что мы увидели, что натворила война с
нашей Белоруссией – всем известно. Мы остались в своей обжитой хате-вагоне,
а мама и тетя Хася пошли в город. Там они нашли своих братьев Беньямина и
Гершула, наняли подводы и приехали за нами. Тетя Хася нашла себе частную
комнату, а наша семья и семья тети Поли временно поселились у дяди Герсула.
Жили они тогда в бараке, в начале улицы Белова, возле речки, в одной комнате
18 кв. м. С маленькой кухней. Их семья состояла из 7 человек, к ним
прибавилось еще 10. В течении двух дней моя мама быстро прописалась, иначе
не могли бы оформить пенсию, сбегала в карточное бюро и получила хлебные
карточки. Так оперативно сейчас не работают.

И так мы стали жить в этой комнате – 17 человек – весело и дружно. В
канун нового 1946 года вся наша родня справила свадьбу Сони Хасиной с
Наумом Гомоном. Я даже не представляю, как наши родители смогли принять
столько гостей. Наум работал инспектором отдела кадров в горторге. Были
гости с его работы, было много его родственников, да и наша родня немалая.
Не помню была ли музыка, по-видимому нет, где оркестр посадить? Но я
запомнила, как лихо отплясывал Рафаил Гомон – брат жениха, и как тетя Сора
выводила карагедул. Много веселых воспоминаний о той квартире, где не было
мебели, холодильника, телевизора и было “свободно”. Теперь в этой комнате
живет одна старуха. Каждую неделю она ходит в горисполком, чтобы ей
улучшили жилищные условия, так как квартира без удобств. А я, когда
прохожу мимо, всегда хочу заказать мемориальную доску и перечислить,
сколько нас там жило в 1945-46 годах и довольно “удобно”.

Моя мама с пятью детьми старалась, билась, как говорится, как рыба об
лед, чтобы вывести своих детей в люди. Мамина сестра – тетя Хася, тоже
осталась вдовой, но в жизни была более изворотливая и смелее боролась с
трудностями. Жизнь этих сестер с малых лет протекала всегда вместе. Они
были почти одного возвраста – мама с 1900 года, а тетя с 1902, но характеры у
них были разные. По приезду в Калинковичи они в первую очередь решили
сходить в свои милые Озаричи. Автобусы тогда не ходили, подводу редко
встретишь и они пошли пешком, 42 км, чтобы походить по родной земле. Когда
они пришли, то увидели одни руины. Они еще определили, где стояли их дома.

К ним подошел знакомый земляк и сказал, что дом Хапмана вывезли за 4 км
на хутор. И пошли бедные женщины на хутор. Пришли к указанному месту и
сразу узнали свой дом. Во дворе мужчина рубил дрова. Тетя Хася зашла первая,
и хозяйка сразу сказала, что это не твоя хата. А когда зашла мама, она ее сразу
узнала и сказала, что дом она купила у немцев и ничего не отдаст, что у нее есть
свидетели. Тетя Хася сказала: “Ты еще Гитлера в свидетели позови”. В дом
вошел хозяин. Он был в военной форме, наверно недавно с фронта, в руках он
держал топор. Он сказал: “Убирайтесь, я воевал !“ Мама говорит: “Пойдем
отсюда, а то будет продолжение войны”. А тетя Хася увидела еще в доме много
подушек на кроватях и говорит, что у них в доме было много подушек и перин,
что наши мужья погибли и попросила вернуть хотя бы одну подушку. Но
хозяйка сказала, что никому ничего не даст. Пришлось уйти ни с чем, но
неугомонная тетя Хася потащила маму в сельсовет. Хозяйка не отрицала, что
это дом Хапмана, но она его за водку купила у немцев. Так как это было
незаконно, то ее заставали выплатить маме 500 рублей. В то время за эти
деньги можно было купить 5—6 буханок хлеба. Но дело было в маленькой
победе. В той войне было больше потерь.

…У дяди Гершула жила его старшая дочь Мария с шестилетней дочкой
Асенькой. В 25 лет Мария уже была вдовой. После войны, когда столько
погибло мужчин – парней, братьев, отцов – любой мужчина считался
“принцем”. И вот приезжает в Калинковичи “жених” из Могилева. Вся его
семья в войну погибла. В Могилеве у него сохранился дом, сад, хозяйство. Стал
он свататься к нашей Марии. Как она не хотела, ведь он был старше ее на 20
лет, но нельзя было идти против воли родителей, пришлось соглашаться. И
уехала она в Могилев.

Шло мирное время. Устраивались, кто как мог. Постепенно в нашем
домике становилось свободнее. Ушла на квартиру тетя Поля с семьей. Позже и
наша семья ушла на квартиру. Чтобы жить, надо было работать. Мама
устроилась ночным сторожем, Арон работал грузчиком. Я устроилась в
столовой калькулятором. Меньшие – Соня, Хана а Фаня учились в школе. Как я
в 17 лет тайком от всех плакала по школе. Маме я не смела об этом говорить, ей
и так хватало. Но обидно было, что мои одноклассники, которые учились хуже
меня, после войны оканчивали школы и поступали в институты и другие
учебные заведения. Хорошо еще, что на моей работе не требовался диплом.
Вскоре я самоучкой стала бухгалтером и всю жизнь до пенсии так
проработала.

Вскоре женился наш Арон. Надо сказать, что несмотря на его физический недостаток, он был весь в работе. Он был полон упорства и энергии и добился того, что стал хозяином, создал семью, выстроил добротный по тем временам дом. На всех встречах, праздниках он имел один лозунг: “За счастливое будущее”. … Так и не увидел он в жизни счастья. Болезнь подкралась, сказалась прежние перегрузки. В 1968 г. в 44 года он безвременно
ушел из жизни, оставив нам скорбь. По сравнению со своим старшим братом,
он хоть оставил семью. Подрастают уже его внуки, которые продолжают
фамилию наших предков – Хапманов…

Шел трудный 1946 год. Каждая мелочь отпускалась по карточкам, все
продукты и даже соль, мыло, спички, промтовары. Семьям погибших собес выдавал ношеные вещи, которые присылали наши союзники из Америки. Были и продукты из Америки – всевозможные консервы: жировые, мясные и овощные. Но продукты были строго по карточкам. Запомнилась мне одна история на моей работе. В столовой были рабочие карточки на одноразовый обед, а вот приехал в райком командировочный из области и ему выдали “Литер”, чтобы пообедать в нашей столовой.

Когда выписываются продукты на 100 человек, то не заметны эти скудные нормы. А тут мне пришлось выписывать продукты на один фасолевый суп, и положенные 40 грамм
составили 2 фасолины. Заведующая столовой бросила мне на стол эти две фасолины и матом на меня: “Что можно сварить из этого для большого начальника?” Тогда, в 17 лет, я была очень наивная. Если бы я выписала 100 г., меня бы не посадили в тюрьму, но я испугалась крика заведующей, заплакала и сказала, что я пойду спрошу у мамы, как сварить ему суп. Тогда заведующая еще больше рассвирепела: “Что это за детский сад !“, но увидев, что я так горько плачу, поцеловала меня, успокоила и нашла какой-то выход.

Жить становилось лучше и веселее. Вместе с тетей Хасей мы купили на улице Калинина недостроенный дом, и поселились там в одной жилой комнате 12 человек. Было это осенью 1946 года, а через год достроили еще одну комнату.

Постепенно я осваивалась на работе. К добросовестному отношению к
труду меня приучал мой большой друг и учитель Рабинович. В торговле часто
могут возникать возможности для злоупотреблений, махинаций, но надо
всегда быть честным человеком. Как видите, доработала до самой пенсии и
никто не может меня в чем-либо упрекнуть. Сам Рабинович был кристально
честным и коллектив подбирал, чтобы слаженно и дружно работали, доверяли
друг другу. Любил он Озаричских. Они славились честностью и
порядочностью. В его подчинении работали мои земляки Фаня Шехтман, Оля
Юдович, Галя и Геня Пинские, Аня Лифшиц – это бухгалтера, а в магазины и
на базы он также рекомендовал Озаричских и всегда им доверял. Мы до сих
пор с ним дружим, хотя оба уже на пенсии.

В 1947 году страна готовилась к денежной реформе и отмене карточной
системы. Для всех людей это было незабываемое событие. В “деловых” кругах
кишело как в улье. Особенно волновался тот, кто за войну накопил много
денег. Никто не знал по какому курсу будет проводиться обмен. Люди
закупали все подряд и в магазинах и на рынке. Одна я, наверно, была
спокойна и ни за что не волновалась. День реформы был 15 декабря 1947 года.

В этот день стало известно, что деньги будут обмениваться один к десяти. У
кого деньги хранятся в сберкассе, то суммы до трех тысяч останутся, а свыше
– переведутся на 10%. Что творилось в сберкассе и в банке! Денег у людей было
много, но после вскрытия пакета уже нельзя было открывать новые вклады.

Будь в то время принципиальный управляющий Госбанком и главный
бухгалтер, ничего бы не произошло. Но они и сами и другим разрешили
сделать новые вклады по три тысячи рублей числом от 15 декабря. Об этом
знал весь город, потому что они сами отдалживали у подчиненных деньги,
чтобы открыть по несколько вкладов. Дошла эта денежная “операция” до моей
тети Хаси, и она стала подтрунивать над моей мамой: “Твоя Циля вообще не
сможет жить на свете. Она такая дура, вращается в тех кругах и не соображает,
как некоторые”. Пришла я домой, и они с мамой стали мне с завистью и
одобрением говорить, кто и по скольку имеет уже новых денег. Я им ответила,
что это незаконно, нельзя этого делать. Тогда тетя Хася говорит: “Ну, что я
тебе говорила, глупая она и пропадешь ты с ней. Ей бы только поспать, а не про
жизнь думать”. Я не обижалась на старших, я ведь действительно была глупее
них, мне только исполнилось 19 лет.

Прошло три или пять дней и прикрыли Госбанк и сберкассу и посадили в
тюрьму всех во главе с начальством. Конфисковали все деньги, поступившие 15
числом. Был процесс, который длился 2 недели. Многие были осуждены на 7—
10 лет. Когда осужденных переводили из Мозырьской тюрьмы в Гомельскую,
то человек 20 шли этапом через Калинковичи, и весь город выстроился живым
коридором посмотреть на людей алчных и нечестных. Я тете Хасе сказала: “Ну
что, моя дорогая!…” Она засмеялась и говорит: “Все равно к нормальной
семейной жизни ты не приспособлена ”

Прошло два года. Соня поступила в Могилевский фармацевтический
техникум, Хане было пятнадцать лет, Фане – двенадцать. Я работала. В 1949
году мне исполнился 21 год, и моя мама очень беспокоилась, что меня замуж
никто не возьмет. Во-первых, парни были в большом “дефиците“ да и другие
девчата, красивые и богатые, засиделась. В то время в Могилеве жила моя
двоюродная сестра Мария со своим вторым мужем Яшей Голодом. К нему
приехал дальний родственник Борис Андрашников. Там же гостила Мариина мама, и она ему предложила поехать в Калинковичи и познакомиться с девушкой. Охарактеризовали меня: “Хотя она некрасивая, но добрая и, если ты согласен, то проживешь с ней спокойную жизнь”. О моем согласии никто не спрашивал. И вот они приехали из Могилева, заехали к Рае с Давидом, которые жили рядом. Парень в свои тридцать пять лет выглядел неплохо: в армейской шинели, в кителе.

 
1944 год                                                                         1950 год

Без всяких сроков и обдумываний он решил на мне жениться. Ох, как я не
хотела! Ведь он был намного старше меня. Но нельзя было ослушаться маму и
своих многочисленных родственников, которые говорили: “Скажи еще спасибо,
что тебя берут”. Так 29 января 1950 года я вышла замуж. Свадьба была веселая,
с гармошкой, было много гостей.

Окончание следует

Опубликовано 16.11.2019  17:20

В. Лякин. Тайны старых названий

Каждый из нас, придя в этот мир, начинает познавать его. Однажды мы задаемся вопросом: что обозначают названия города, поселка, деревни, улицы, где ты появился на свет и живешь, почему они звучат так, а не иначе? Году, помнится, в 1957-м, когда я еще не ходил в школу, но уже умел немного читать по складам, мать взяла меня с собой на выходные в ее родную деревню Лесец, что на севере Калинковичского района. Старенький, переполненный пассажирами автобус, начав свой бег из райцентра по хорошему булыжному шоссе, уже не доезжая до железнодорожного переезда на его окраине, сбавил скорость, и, натужно гудя мотором, потащился по глубокой колее. И вот по такой дороге, где песчаной, где, несмотря на летнюю пору, сильно заболоченной, мы и проехали все сорок с лишним километров. Не раз и не два автобус намертво застревал, как говорится, почти «на брюхе». Тогда все мужчины и женщины помоложе выходили, и буквально на руках вытаскивали, вызволяли свое транспортное средство из плена. Во всех деревнях по дороге делались остановки, иной раз до получаса. Пока билетерша производила высадку-посадку пассажиров, а водитель подливал из ведра воду в дымящийся радиатор и озабоченно копался в моторе, я читал намалеванные большими буквами на фанерных дощечках придорожные указатели. Сначала были Дудичи. Название понятное, в одной из своих книжек был рисунок стада и пастуха,  наигрывавшего на дудочке. Потом проезжали Бобровичи. И бобра, даже живого, мне уже приходилось видеть. Про следующие Козловичи нечего и гадать – здоровенный козел с бубенчиком на шее недружелюбно поглядывал в нашу сторону с другой стороны дороги. А вот когда приехали в Тидов, разгадать его название я не смог, и обратился с вопросом к матери.

– До войны я работала учительницей в Замощанах, это недалеко отсюда, и старушка, хозяйка хаты, где я жила, рассказывала такую историю.  Давно это было, почти сто лет назад. Тогда отменили крепостное право и паны, прежние хозяева крестьян,  должны были дать им земельные наделы. Тут была земля пана Жудро, очень жадного и бессердечного. Он уступал крестьянам лишь пески да болото, а те  хотели получить плодородный, урожайный клин. Послали на переговоры с паном своего представителя и ждут с нетерпением его возвращения. Только тот показался и еще не успел рта открыть, как все его обступили с вопросами: «Ці даў, ці не даў?». От этого, говорят, и пошло название новой деревни на выселках. Так это было или не так, не знаю, вот вырастешь, может сам выяснишь…

Наука свидетельствует, что истинное значение старых названий со временем забывается. Пытаясь объяснить их тайны, местные жители слагали легенды и притчи, вроде рассказанной мне матерью. В Калинковичах появилось сказание о девушке Калинке, что пропала однажды в лесу, а ее убитые горем родители стали сажать в память о ней молодые деревья калины. В Кощичах старики рассказывали про легендарного князя Сербина, что побил тут множество врагов, от которых остались одни кости. В Крюковичах поведают о красавице Маланье, что утопилась, не желая быть панской любовницей, спрятав перед этим в лесу золотой клад. Другой клад якобы закопал в урочище Дуброва возле Золотухи какой-то шляхтич. Его дочь полюбила крестьянского парня, вот он и сжег свой двор, спрятал собранное ей в  приданное золото, да подался в другие края. От того клада вроде и пошло название деревни. По рассказам старожилов Пеницы первые поселенцы поставили свои дома на берегу полноводной тогда речи Дымарки. И в первую же весну, в половодье, она забурлила, запенилась, вышла из берегов и затопила селение. В д. Блажки существует предание, что когда-то в этих местах проезжала императрица Екатерина ІІ и здесь на берегу речки Обедовки для нее и свиты местная шляхта устроила праздничный обед. Наконец, в Више и Сыроде уверяют, что там останавливался на постой при следовании на Москву сам французский император Наполеон. Да и в других деревнях, даже самых маленьких, всегда найдется человек, что  расскажет вам услышанную когда-то от старших легенду, предание о происхождении и названии своего населенного пункта, прилегающих лесов, урочищ, озер. Наше сознание так устроено, что успешно трансформирует свои представления о минувшем в некие подобия реальности. Так что поиски исторических фактов, якобы лежащих в основе легенд, как правило, безрезультатны.  Хотя сказочные и былинные объяснения топонимов далеки от научных, они все же являются бесценной частью нашего общего духовного наследия, ярким образцом творчества давно ушедших поколений.

Выяснение давних загадок топонимики – дело непростое и увлекательное. Вот попадется, например, в архиве начинающему исследователю рукописный документ середины позапрошлого века с названием «Исповедальные ведомости Домановичской Свято-Михайловской церкви». Там перечислены имена прихожан по всем 12 приписанных к этому храму населенных пунктов. Видим Домановичи, Анисимовичи, Давыдовичи, среди прочих – Бобровичи-Мухи и Бобровичи-Кулыбы. Получается, что водились в этом месте когда-то бобры, потом здесь пекли кулыбы (род булки), и над всем этим летали еще мухи? Это предположение не имеет никакого отношения к истине. Учеными-лингвистами установлено, что окончание «овичи» было характерным для белорусских селений, возникших в 15-18 веках, и является показателем того, что поселение основано группой кровных родственников. Откроем уже известный нам документ 1552 года, перечень селений и их жителей, приписанных к Мозырскому замку, находим село Бобровичи, имена и фамилии (прозвища) глав 13 живших там семей. Бобров и производных от этого слова там нет, но таковых немало в соседних поселениях: Роман Бобровник в Мозыре, Мамец Бобруевич и Оксета Бобруянин в Калениковичах, Булько Бобрусник, Сисой Бобруянин в Козловичах и т.д. Кто-то из носителей подобных имен, и был, скорее всего, первопоселенцем в Бобровичах. К 19 веку большинство здешних жителей  составляли уже люди с фамилиями Муха и Кулыба: первые жили в северной части села, вторые – в южной. И лишь в начале 20 века оба топонима вновь объединились в одном слове.

По такой же схеме возникло и название соседних с Бобровичами  Козловичей. На момент записи основатель с именем или прозвищем Козел уже давно покоился на местном погосте, но в окрестных селах еще проживали Козел Каленикович, Козел Мишкевич, и Козел Филиппович. Топоним Домановичи тоже, скорее всего, связан с отмеченным в этих местах именем Даман (вариант церковнославянского имени Дамиан).  «Существует предание о том – пишет профессор А.Ф. Рогалев, – что Великие и Малые Автюки приобрели свое имя во время отделения от русской православной церкви части верующих, которые не признали церковных реформ патриарха Никона, которые проводились с 1654 года. В то время большое количество беглецов будто бы осело в местах, где теперь находятся названные деревни. Этих людей так и звали по количеству поселившихся – вялікія і малыя ўцёкі. От слова ўцёкі, в соответстви с преданием, и пошло название деревень. Однако история Автюков начинается задолго до середины 17 столетия. Как выяснил калинковичский краевед И. Гарист, наиболее раннее из известных сегодня сообщений об Автюках (первичным является населенный пункт Великие Автюки, а Малые Автюки появились как выселок из основной деревни) датируется 1552 годом, когда была составлена одна из описей Мозырского замка. В этом документе между прочим говорилось о приписанных к замку окрестных деревнях и о повинностях их жителей. Таким образом, истоки названия, которое нас интересует, нужно связывать вовсе не с беглецами из Руси-Московии, сторонниками старой веры. …В основе названия Аўцюцевічы лежит «коллективное прозвище» аўцюцевічы, которое касалось всех первых жителей – основателей деревни. Аўцюцевічы – это потомки или подданные какого-то Аўцюты или  Аўсюты. В свою очередь Аўцюта или  Аўсюта – это народный разговорный вариант мужского имени Яўціхій или  Яўсей».

Не менее сложную топонимическую головоломку удалось объяснить профессору А.Ф. Рогалеву. «Местные старожилы – пишет он – помнят имя лесника, основавшего поселение – Станислав Ипполитович Лоханский. Они же пересказывают предание о возникновения названия – Мутижар.  Первых  поселенцев эта местность вроде бы  встретила дымом с горевших сосен и торфяников. От едкого дыма и людей кружилась голова. У некоторых даже «замутилось» сознание, а воздух на многие километры вокруг был насыщен жаром. Слова муть и жар потому и стали, как уверены рассказчики, основой географического названия. …В названии Мутижар две части: «муть» и «жар», которые имеют финно-угорское происхождение. Вторая часть происходит от географического термина в значении «озеро», а первый корень отражает слово в значении «илистая, мутная вода, торф». Таким образом, первоначальное название Мутижар осмысливается как «илистое озеро».

За последние полвека появилось и несколько версий названия нашего райцентра. О девушке Калинке уже было сказано. В.Ф. Исаенко полагал, в основе этого топонима лежит одно из значений белорусского слова “калена” – расстояние от одного изгиба дороги до другого. Действительно, как видно на дорожной карте начала 19 века, селение в три десятка дворов и располагалось на таком “калене” протяженностью в полверсты (ныне отрезок ул.Советской от изгиба у магазина “Анри” до изгиба после кольцевой дорожной развязки). Писали, что название придумали переселившиеся сюда в давние времена евреи из немецкого города Кёльн. Или, что топоним является производным от названия протекавшей по окраине села речки, обозначенной на карте 19 века как Каленковка. Свою версию происхождения названия города выдвинула преподаватель нашей гимназии Е.А. Кохан. Она предположила, что основой для образования названия Калинковичи послужило имя  Николая (Каленика) Радзивила Черного, бывшего в 16 веке мозырским поветовым старостой. Точка в этих спорах, полагаю, была поставлена года три назад, когда районная газета поместила изображение страницы из не раз упомянутого документа 1552 года. И там четко читается – село КАЛЕНИКОВИЧИ. То есть первопоселенцами были потомки человека по имени Каленик (вариант церковнославянского имени Каллиник, что в переводе с греческого значит «славный победитель». Опять же, в списке учтенных там в середине 16 века нескольких семейств такое имя не встречается, но в соседнем Мозыре тогда проживал мещанин Козел Каленикович, в соседних селах – крестьяне Каленик Филиппович, Каленик Игнатьевич, Каленик Колотовчиц, Микита и Василь Калениковичи.

Калинковичи, 1904 г.

В письменных источниках 16-20 веков название последовательно трансформировалось от первоначального Калениковичи через Каленкавичи – Коленковичи в современные Калинковичи.  Топоним Калинковичи впервые приведен в рапорте командира 2-го резервного корпуса генерала Ф. Эртеля командующему 3-й Западной русской армией адмиралу П. Чичагову от 1.10.1812 года. Однако это был единичный случай вплоть до 80-х годов 19 века. Начиная с этого времени названия  Коленковичи и Калинковичи употреблялись какое-то время одновременно, причем первое относилось к местечку и селу, а второе к железнодорожной станции. Так, в документах дела 1883 года по выборам здешней мещанской управы уездный исправник Перковский пишет Каленковичи, в приговоре же местечкового еврейского общества  по выборам старосты значится Калинковичи. Существует даже запись, где оба варианта соседствуют в одном предложении. В метрической книге Свято-Никольской церкви 8 февраля 1895 года была сделана запись о том, что скончался «…станции Мозырь-Калинковичи житель, отставной рядовой Николай Петров Камаев, 65 лет, похоронен на кладбище м.Каленковичи». Как отметил ученый-лингвист В.А. Жучкевич, «…первоначальная форма Каленковичи была обычной в устном произношении до недавнего времени. Замена коренного е на и – результат переосмысления в поисках более благозвучных форм». Последний вариант топонима получил свое официальное закрепление в справочнике 1909 года “Список населенных мест Минской губернии”. В нем приведены три населенных пункта с таким названием: местечко Калинковичи (в 1,5 версты от станции “Мозырь” Полесской ж.д.), село Калинковичи – в 2-х верстах и фольварк Калинковичи – в 1 версте. С течением времени фольварк, село и местечко, а также одноименная железнодорожная станция слились в один населенный пункт.

Чтобы вникнуть в смысл иных названий, нужно отвлечься от стереотипного восприятия окружающего мира, расширить свои представления об истории и культуре региона. Вот, скажем, пахотное поле Чертежи на межевом плане местечка  Каленковичи 1842 года. Уж не привиделись ли тут нашим предкам какие-то черти с рогами? Вовсе нет, в названии отражен древний способ вспашки земли с помощью «чертала», «чертежа» (сошник в форме ножа для разрезания дерна). Название хутора Луток (ныне в черте г. Калинковичи) еще в довоенные времена райисполкомовские машинистки, явно не местные, в документах переиначили в понятный всем Лужок. А хутор стоял возле леса, где было много липовых деревьев, из молодого лыка которых (“лут”) местные крестьяне столетиями плели лапти и короба. Улица Липневская, названная по белорусскому месяцу ліпень, аналогу русского июля, в честь даты освобождения местечка от белополяков, затем по безграмотности пришлых чиновников стала улицей Липневского. Наверно по аналогии с соседней улицей Ю. Мархлевского. И сей неизвестный «поручик Киже» фигурировал в документах и даже газетных публикациях вплоть до присвоения улице в 1973 году имени героя Великой Отечественной войны И.И. Сомова. Столь же ленивы и нелюбопытны были за сотню лет до них некие царские письмоводители. Благодаря им старинная деревня Ланпекі (ныне в черте агрогородка Домановичи) была внесена в официальные реестры как Лампеки. Ну не знали они местного слова «лан» (старинная единица земельной меры, а также большой земельный участок), а слово «лампа» – знали.

деревня

Сохранившиеся с давних пор на территории нынешнего Калинковичского района названия селений Рудня Антоновская, Рудня Горбовичская, Есипова Рудня, Руденька, Рудница свидетельствуют о том, что здесь когда-то в маленьких домницах выплавляли железо из болотной руды. Лубное, Лут и Луток говорят о том, что местные жители когда-то драли тут кору молодой липы для плетения кошелей и лаптей. С лесными промыслами связаны топонимы Буда и Смолянка. Наши предки охотно использовали особенности местного ландшафта в названиях населенных пунктов. С течением времени окружающий ландшафт изменяется, а название сохранился и мы сейчас можем реконструировать местонахождение  былых дубрав, лесных массивов и полей (Березняки, Березовка, Вязовица, Деревище, Дубняки, Заполье и др.). До конца 19 века припятское Полесье было самой заболоченной частью во всей огромной Российской империи. Территорию нынешнего Калинковичского района во всех направлениях пронизывали многочисленные речки, ручьи, протоки, везде были открытые и заросшие болота, низины. Во время половодий и сильных дождей до трети всей территории скрывалось под водой. Все это отразилось и в названиях населенных пунктов (Виша, Вишар, Заболотье, Уболоть, Чистая Лужа).

деревня возле Калинковичей                                                   

Иногда верное объяснение топонима можно определить только хорошо зная местную историю и географию. Есть возле Калинковичей старинная деревня Гулевичи. С солидном научном труде оно объясняется производным от древнего индоевропейского слова «гульбия» (птица). И сейчас, спустя тысячелетия, после появления в этих местах первых индоевропейцев, что еще не скоро станут балтами, хозяйки подворий нараспев подзывают на корм своих гусей словами «гули-гули-гули». Но гораздо более вероятно, что топоним произошел от фамилии первого арендатора этого великокняжеского села, мозырского шляхтича Гулевича. (Его родственница Галшка Гулевичевна, по второму мужу Лозка, в начале 17 века подарила принадлежавший ей в Киеве земельный участок под строительство знаменитой впоследствии Киево-Могилянской академии). В той же монографии есть сомнительное утверждение, что названию озеру Одиноко возле д. Пеница дали в честь своего бога войны Одина проходившее тут 1,8 тысячи лет назад германское племя готов. Скорее всего, в те давние времена это маленькое озеро еще и не существовало. Ну, а как не предположить, что название  д. Водовичи, расположенной сравнительно недалеко от Припяти и Турьи, связано со словом «вода»? Между тем селение, как свидетельствуют некоторые источники, основали во второй половине 18 века потомки человека с польской фамилией или прозвищем Звада («сварливый, неуживчивый»).

Естественное развитие языка и топонимики нашего региона за последнее тысячелетие, подвергалось, как минимум четырежды, в большей или меньшей мере различным насильственным изменениям. Вначале, с приходом сюда христианства, исконные языческие личные имена поменялись на библейские, вначале чуждые и непонятные. Несколько веков спустя, после вхождения ВКЛ в состав Речи Посполитой и перевода всего делопроизводства на «латиницу», пошли процессы полонизации, особенно заметные в правящем сословии. На исходе 18 века тут появились иные хозяева, начавшие обустраивать все вокруг по-своему. Проезжавший тогда по восточному белорусскому Полесью академик из Санкт-Петербурга В.М. Севергин констатировал, что дворянство здесь изъясняется «польским языком чистым», простонародье – «польским языком испорченным» (местным диалектом белорусского), и особо отметил, что «по-русски здесь никто не разумеет». То, что мы имеем сейчас, является результатом массированной, повсеместной русификации, включая перевод делопроизводства на «кириллицу» и русскую грамматику, не всегда добровольное обращение католиков с униатами в православие. Одно из свойств русского языка – адаптировать иное иностранное слово, и лишь слегка изменив, выдавать за свое. На протяжении последних двух веков исконные местные топонимы постоянно «мутировали» под влиянием российской орфографии (в некоторых случаях до полной потери первоначального смысла), теряли свой национальный облик.  Последняя, не столь продолжительная по времени, но мощная и агрессивная атака на местный язык и топонимы последовала со стороны коммунистической идеологии и советского «новояза».

Бобровичи (Бабровічы) – деревня в 18 км севернее райцентра. По письменным источникам известна как село с середины 16 века. Основана потомками человека с именем или прозвищем Бобр.

***

От belisrael.info:

  1. Читайте также интересный материал об истории и современном состоянии бывшего военного авиагородка Бобровичи и людях, которые в нем живут, опубликованный 3 апреля здесь 
  2. Выше приведена одна из глав книги Калиновый край в именах и названиях калинковичского историка и краеведа Владимира Лякина, выпущенной на собственные средства небольшим тиражом в 2016. Публикую титульный лист, обложку и ряд страниц текста. 

 

Опубликовано 06.04.2019  13:46

***

Поддержите сайт , Вы также можете напрямую оказать помощь конкретным активным авторам, чего те безусловно заслуживают. Для этого пишите на amigosh4@gmail.com, после чего получите инфо как это сделать. 

Калинковичи. Переулок Лысенко

Переулок находится в историческом центре Калинковичей, выходит на главную улицу Советскую и улицу Луговую, имеет протяженность 350 метров. Долгое время на этом месте был заболоченный луг. После войны его осушили и определили под жилую застройку. В 1949 году новый переулок был назван в честь Героя Советского Союза старшего лейтенанта  Александра Акимовича Лысенко (1920-1944), уроженца д. Балахоновское Ставропольского края, старшего лейтенанта, погибшего 8 января 1944 года при освобождении Калинковичского района от фашистов. Заместитель командира батальона 321-го стрелкового полка 15-я стрелковой дивизии 61-й армии прошел славный боевой путь, начавшийся с первого дня войны. 2-го октября 1943 года при форсировании Днепра офицер одним из первых переправился на правый берег реки в районе села Новосёлки Черниговской области. Увлекая за собой личный состав, А.А. Лысенко организовал штурм вражеских позиций. В течение шести часов его бойцы отразили 8 мощных контратак, нанеся противнику большой урон. Отважный офицер лишь неделю не дожил до присвоения ему (посмертно) звания Героя Советского Союза. После освобождения Калинковичей тело героя было захоронено здесь в братской могиле.

Первыми свои дома в новом переулке поставили семьи Гриншпанов, Люльевых, Гореликов, Голодов, Гершманов, Гальпериных, Кротовых, Корнеевцов, Козаков, Шуляков. В переулке проживали ветераны войны и труда Гомон Янкель Калмонович, 1925 г.р., Гершман Лазарь Григорьевич, 1925 г.р., Супруновский Исаак Федорович (1919-1996), Шнитман Исаак Эльевич, (1923-1989). В начале 90-х годов прошлого века, когда началась широкая эмиграция в Израиль, состав населения переулка в значительной степени поменялся. Жилая застройка завершилась в 1960 году, сейчас здесь три десятка домовладений. На одном из домов в начале переулка установлена мемориальная доска А.А. Лысенко.

 

Переулок Лысенко                                                           А.А. Лысенко                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                             В.А. Лякин, краевед. 

 

Опубликовано 03.04.2019  22:58

***

Ранее опубликованные аналогичные материалы:

Калинковичи. Переулок Мозырский

Калинковичи. Улица и переулок Мясникова

История улиц Калинкович. Мира

Калинковичи. Улица Луначарского

Калинковичи. Улица Комсомольская

Калинковичи. История улицы Красноармейская

Калинковичи. История улицы Князева

Калинковичи. История улицы Кирова

Калинковичи. История улицы Аллея Маркса

 

От  редакции belisrael.info:

  1. В материале упоминается фамилия Гриншпан. Наум Гриншпан, работавший гл. инженером Калинковичской сельхозтехники, по моим данным, в конце войны служил на флоте. С 1991 проживал в Израиле, умер в Ашкелоне. Сын Саша (1954) в школьные годы серьезно увлекался спортивной ходьбой и борьбой. Закончил военно-физкультурный институт им. Лесгафта, несколько лет в начале 90-х жил в Израиле, откуда переехал в Канаду. Дочь Клара (1961) проживает в Москве. Ее дочь в Ашкелоне. Поскольку мне никак не удается ни с кем из них связаться, то не могу указать даты жизни Наума и его жены и поместить снимки. Надеюсь, что публикация материала поможет в этом.
  2. Присылайте снимки и др. семей, живших в переулке Лысенко. Они будут добавлены к опубликованному материалу.

3.  Поддержите сайт и его активных авторов