Tag Archives: Броха Хапман

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (4)

Окончание Начало и Продолжение здесь и здесь

Жили мы скромно, в мире и согласии. Ждали ребенка. Никто не
подозревал, что будет двойня. И вот настал день 9 ноября 1950 года, и у нас
родились два мальчика. Сколько было тревог, трудностей и радостей. И опять
утешала, успокаивала, обнадеживала моя добрая трудолюбивая мама. На
здоровье в те времена не приходилось жаловаться и декретов теперешних
тогда не получали. Сыночкам моим было по месяцу, а я уже пошла на работу.
Милая моя мама никогда не приходила в отчаяние. Всегда у нас дома было
весело. Большая семья и небольшое хозяйство – коза и кабанчик, и всем надо
есть. Мама говорила в шутку: “Люди добрые, помогите мне, пожалуйста,
покачать деточек. Скоро мои хлопчики вырастут, и все мне позавидуют, что у
меня есть помощники. Я одного пошлю туда, другого сюда, и как нам всем
будет хорошо !“ Нам было очень смешно, хотя я не имела представления, когда
они вырастут. А росли они хорошенькими, умненькими.

С выросшей семьей нам было тесно в одной комнате, и, когда нашим
хлопчикам было по полгодика, мы продали свою комнату и купили на той же
улице у Пелагеи половину дома. Стало свободнее: три небольшие комнатки,
кухня, коридор, сарай. Детишки нормально подрастали. Конечно, сейчас легко
говорить. Мама всегда говорила, что вырастить ребенка – это не морковку на
грядке. То у него идут зубки, то прививка, то кашель, то корь, но надо все
делать без паники и будет порядок.

Моим мальчикам один год. С бабушкой

Однажды я пришла кормить детей (матерей, кормящих грудью, каждые
три часа отпускали домой). Прихожу – плачут все трое: мама, Изя и Жора. Что
случилось ? Мама сидела на кушетке с одним мальчиком, а второй ползал по
полу. Захотелось ему пройти самостоятельно пару шагов и он упал. Мама
побежала его поднимать, а в это время второй упал с кушеткм и ударился
больше первого. Вот почему все трое сидели и плакали. Ходить и говорить они
научились вовремя и удивляли всех своими способностями. Очень они любили
выбегать встречать в обед и после работы папу. Он был очень пунктуален и
всегда приходил в одно время. Мальчики так быстро мчались по нашей
песчаной улице, что пыль летела: “Папа идет!“ Теща всегда говорила:
“Господи, пусть бы я была богатая, я держала бы дома вашего папу, чтобы вы
так не скучали”. Я же часто задерживалась на работе или занималась
покупками для семьи. Однажды мы увидели папу, идущего с работы и не
могли определить, что краснеет у него на ладони. Оказалось, что он на своем
токарном станке выточил два деревянных грибочка – мухомора, покрасил их и
нес всю дорогу, чтобы краска высохла. Работал он тогда в воинской части
токарем-инструктором. Когда мы брали детей на утренники в военный
городок, и там играл духовой оркестр, они пальчиками дирижировали. Кроме
потехи они производили еще и потери. Стоит только бабушке выйти из
квартиры, как они сразу ищут, что бы натворить. Один раз они обнаружили
целое ведерко яиц. Сначала Изя (а может Жора) разбил одно яйцо.
Понравилось. Потом Жора (или Изя) разбил второе яйцо. Тоже понравилось.
И начали по очереди лупить яйца об пол, при этом они громко смеялись,
действительно ведь смешно. Когда бабушка вернулась, они расколотили уже
все ведерко. Другой раз бабушка вынула из печи пироги и поставила на пол в
протвинях, чтобы они остыли, так эти хулиганчики потоптали ножками все
пироги. Однажды бабушка поила их козьим молоком. Предупредила: “Смотри,
Жорик, не побей стакан “, а он допил и бросил стакан на пол. Приходит
бабушка и спрашивает, почему он разбил стакан, а он говорит: “Ты же сама
сказала: “Побей стакан” “.

Жилось веселее и с каждым годом не то, чтобы богатели, а обживались.
Самое большое богатство были дети и дружная семья. Много было радостей в
повседневной жизни. Сейчас, например, если купишь ребенку обновку или
игрушку, он так не радуется, как в те годы, когда столько было радости при
покупке простой рубашечки или безделушки. Стол тоже не был таким богатым,
как теперь, но все было очень вкусно. Помню, мама моя ко дню рождения
малышей пекла свои фирменные бисквиты и лекахи и устраивала сладкий стол
для всех, кто придет в наш дом. Как то раз, когда детям было по три годика,
наша соседка Фрейда Шейнкман говорит им: “Почему же вы не пригласили
меня на свой день рождения?” А Изя подумал и говорит, что приходила тетя
Хася, а у нее толстая попа, и она заняла много места, поэтому они не смогли
всех пригласить.

Своей сообразительностью мои малыши славились на всю улицу. Когда
Жорику шел пятый годик и бабушка уже дождалась, что у нее есть помощники
на побегушках, она послала его к тете Хасе отнести кусочек дрожжей и велела
взять за это рубль (на старые деньги). Тетя Хася ответила: “Я твоей бабушке
уже должна рубль, так что мы с ней в рассчете”. На что он, подумав, говорит:
“Не будь ты хитрой обманщицей. Два рубля давай тогда моей бабе”.

Да простит меня моя добрая, умная тетя Хася. Всегда она подтрунивала
и старалась кого-то перехитрить. Но я должна вернуться назад и рассказать,
как ее саму один раз здорово перехитрили. Произошла эта история в суровом
1943 году. Дорогая наша тетка (мы звали ее дорогой, потому, что она за все
дорого брала, особенно за пошив) без базара не могла обходиться. Поехала она
в Пензу на базар что-нибудь купить или продать. Подходит к ней солдат (а
может не солдат, шинелей в войну хватало) и предлагает купить 2 куска мыла.
В то время цены были бешенные, так как деньги обесценились, и за кусок
мыла просили 200 рублей. Мыло ей очень понравилось, не самодельное, а
фабричное, она начала торговаться и сошлись на 150 рублях. Солдат сказал,что
он спешит, взял 300 рублей и отдал мыло, которое тетя Хася только что смотрела, в своем мешочке. Она очень радовалась, что купила такой дефицит по
дешевке. Когда она ехала назад в свою деревню, с ней было много попутчиков,
и она начала хвалиться удачной покупкой. Ее попросили показать. Когда она
открыла мешочек, там оказались две деревянные колодки. Можете представить
сколько было смеху и проклятий. Назавтра вся деревня знала, что надо же,
нашелся мошенник, который обманул саму тетю Хасю.

А теперь вернемся опять к пятидесятым годам, так как они самые
замечательные в моей жизни, потому что все мои детки родились в пятидесятые годы – годы полные надежд, радостей, трудностей и тревог.
Когда моим старшим сыночкам было за три года, мы ждали дочь. И так
себя уверили, что будет у нас девочка, что когда 13 августа 1954 года появился
мальчик, я была очень огорчена. Мама меня успокаивала, говорила, что
мальчик замечательный, что будет еще девочка, что у нее самой после трех
мальчиков было подряд пять девочек. А Изя и Жора хотели этого мальчика
продать за рубль или обменять на девочку. Смех смехом, а парнишка, хоть его
и не хотели, был славный и всем полюбился, кроме Изи и Жоры, которым
стали меньше уделять внимания. Жора кричал: “Все для Лени, не нужен он
нам, я ему сейчас так дам, что зубы повысыпаются!“. Изя был смирнее, но с
Жорой они дралась много лет. Однажды я стирала пеленки на улице и послала
Изю посмотреть, не плачет ли Леня. Он вернулся и говорит: “Не плачет, а
только обижается”. К 26 годам у меня на руках уже было три сына. Я тогда
очень хотела, чтобы они скорей выросли, и тогда наступят счастливые времена.
А сейчас, на исходе 80-х годов, я вспоминаю тот период в моей жизни, когда
они все были при мне и какое было хорошее время. Я тогда была молодой,
здоровой и не задумывалась о том, что придет время и старости, и болезней и
главное, что разъедутся мои птенчики.

Третий мой сын Ленька рос хорошо, тоже начал рано разговаривать и,
конечно, отличался своими способностями. Однажды, когда ему был уже
годик, зашли с ним к Нине Паперной – жене моего двоюродного брата. Она
только что вынула из печи коржики и не успела угостить ребенка (в нашем
доме всегда так делали). Ленику очень хотелось коржика, но просить он не
стал, а говорит: “Моя бабушка напечет коржики и угостит Машку” (Машка –
Нинина дочка). Другой раз он стоял во дворе, а за забором соседка собирала с
грядки клубнику. Он опять не стал просить, а говорит: “Мы бедные, нам
нечего кушать, нас бабушка не кормит”. Соседка рассмеялась и угостила его
клубникой.

Изе и Жоре по 4,5 года, Лене 8 месяцев

Однажды Жорик мой надолго ушел из дома. Ему шел уже шестой год,
заблудиться он не мог. Когда он вернулся, Изя стал у него спрашивать : “Где ты
был так долго?” Жора стал рассказывать Изе с бабушкой подробный рассказ,
как он пошел на соседнюю, Красноармейскую улицу (мы жили на Калининой).
Увидел возле одного домика много народу. Там собирались на похороны
старушки. Кладбище тогда было близко, ребенку было все интересно и он
пошел за всеми. Когда старушку опускали в могилу, все громко заплакали. Изя
спросил: “А ты тоже заплакал ?” Жора ответил: ” Я не плакал, потому что это
умерла не моя бабушка. Если бы это была моя бабушка, я бы плакал”.

Часто мои мальчики прибегали ко мне на работу. Они были одеты в
телогреечки, которые сшила тетя Хася. Всем нравилась их осведомленность во
всем и отличная память. Особенно моему главбуху Рабиновичу. Он и по сей
день восхищается и говорит, чтобы я гордилась тем, что родила таких умных
детей. Бывало возмет он отрывной календарь и на каждом листочке мои детки
знали кто изображен. Особенно все смеялись, когда они отвечали: ” Мао-Дунь
– вошь китайского народа”. Когда прибегали мои мальчики, все останавливали
работу. Однажды Жорик прибежал и увидел у меня на столе железный
арифмометр. Он спросил что это, я ответила, что это машинка, а он говорит:
“Если это машинка, то почему она не ездит?” За свою сообразительность они
часто получали гонорар – конфеты, печенье, игрушки. Тогда это все доставляло
ребенку радость. Это теперь при хорошей жизни в полном достатке детей
ничем не удивишь. Я помню как до войны я один раз получила от родителей
поощрение 20 копеек на кино и запомнила на всю жизнь эту радость и эту
картину “Аринка”. Я всем пересказывала что видела в кино – это за 13 лет
единственный фильм. А какая была у меня радость, когда я нашла 15 копеек и
купила первый раз в жизни порцию мороженного. Мне кажется, что такой
вкуснятины сейчас нет.

Коль скоро разговор зашел о скромной жизни и детских радостях, то я
хочу рассказать один эпизод про часы. Я не мечтала о такой роскоши иметь
часы. Когда я выходила замуж, у моего жениха на руке были часы “Победа” и
он считался богатым женихом. После свадьбы он снял часы с руки и подарил
их мне. Когда я пришла на работу при часах, то меня окружили все сотрудники
и охали и ахали, особенно моя приятельница Глаша. Она любовалась моими
часами и всегда просила поносить. Когда она ходила в банк, то одевала мои
часы и думала, что равных ей нет. Теперь, когда мы обе на пенсии и
встречаемся с ней, то вспоминаем про часы. Она говорит, что когда она с
мужем купила Жигули, то не испытывала такого удовольствия, как тогда, когда
носила чужие часы.

Были в семье и тревоги и огорчения. Особенно когда болели дети.
Однажды – это было в августе 1957 года – соседские дети привели моего Леника
плачущего. У него что-то в глаз попало. Я понесла его в больницу. Глазного
врача в Калинковичах не было. Главврач Лившиц сказал, что надо закапать
альбутид и выписал направление в Мозырь. Наутро мой ребенок и второй
глазик не открыл. Рано утром с ребенком на руках я поехала в Мозырь. Мост
через Припять еще не был построен. Переправились на другой берег на лодке.
По дороге мой ребенок говорил: “Я теперь буду слепенький и не буду ничего
видеть”. Сколько я слез пролила, пока дождались приема к врачу! Врач его
осмотрела и вынула из глаза “осцюк” – колючку от ржаного колоска. Сначала
была резь в глазах, но после закапывания стало легче. Поехали мы обратно, но
мой ребенок боялся открыть глаза, сколько его не упрашивали. И вдруг
раздается крик на весь автобус: “Вижу!!!”. Оказалось , что он втихаря
приоткрыл глаз и увидел свет. Все в автобусе решили, что это наверно чудо и
прозрел слепой ребенок. Дальше мы уже ехали веселые и зрячие и Леник даже
не просился на руки. Когда уже подходили к дому он стал кричать : “Бабушка, я
уже не слепенький!”

В 1956 году в Ленинграде у моего двоюродного брата Толи была
серебрянная свадьба и была приглашена моя мама. Она решила взять с собой
одного мальчика, чтобы было легче дома. Выбор пал на Изю. Ему очень
понравился Ленинград. На свадьбе он занимал гостей, пел им песни. Мама
рассказывала, что он исполнил длинную песню “В Москве в отдаленном
районе” и ему вручили приз – коробку конфет, но он сказал, что хочет лучше
лыжи, а то в Калинковичах нет детских лыж. И вернулся мой сын из гостей с
лыжами. На следующий год – это было в 1957 году, 40-летие Октябрьской
революции, – у Толиной дочери Люды была свадьба. Она выходила замуж за
иностранца из Чехословакии. И опять поехала моя мама в Ленинград. Старшие
внуки уже ходили в школу, а Леник был еще маленький и она поехала одна. Ей
было интересно, много было гостей-чехов, а зять был очень интересный
человек.

Мы с папой остались с семьей. Надо сказать, чтобы знали, насколько
драгоценной была нам мама. Ту работу, что она одна свободно и с успехом
выполняла по дому, по хозяйству и по воспитанию детей, мы все – я, папа, Хана
и Фаня – выполняли с трудом. За две недели маминого отсутствия мы
запустили хозяйство. Во-первых, пропало молоко у козы, плохо ее доили а
пару раз вообще не успели подоить. Не вовремя обедал наш кабанчик. А самое
худшее, что все трое моих мальчиков заболели корью. Этой болезнью болеют
все дети, но опасна она осложнениями. Соседи меня предупредили, что
больные должны находиться в темном помещении, что пища не должна быть
горячей. Было много процедур и я с трудом все успевала. Тогда больничных по
уходу не давали и я брала работу на дом. Вот где хлебнула трудностей. А еще
надо мной подтрунивали : “Вот будешь знать, как маму ценить!” Я отвечала:
“Что, разве я не ценю ее!” Мне говорили : “Как же, ценишь, готовишь еще
одного мальчика (я тогда ждала еще ребенка) “. Но приехала моя мама и все
стало на свои места. Она меня успокаивала, мол никого не слушай, вот родится
у нас девочка и мы все будем счастливы. Вырастим всех хорошими,
достойными, способными.

Когда подошел срок отдавать Изю и Жору в школу, то их не хотели брать,
так как им не хватало двух с лишним месяцев до 7 лет (они родились 9 ноября).
Но я очень хлопотала, чтобы их отдать в школу. Они уже могли читать, писать
и считать и отличались своей сообразительностью. Мне все-таки удалось
добиться, и директор школы №1 из уважения к моей сестре Фане, которая
училась в этой школе и закончила ее в 1955 году с медалью, принял моих
мальчиков.

И вот наступил первый день учебы. Мы всей семьей – я, мама, Изя, Жора
и Леник пришли на торжественный сбор в школу. Все первоклассники стояли в
строю со своей первой учительницей Кантер Галиной Романовной. Я держала
за руку трехлетнего Леника и любовалась своими школьниками. Подходит ко
мне директор школы и говорит: “Мамаша, мы не можем таких крошек принять
в школу”. Он подумал на Леню, что это один из моих двойнят. Я его успокоила
и позже он мне говорил, что у меня хорошие дети и чтобы я приводила
побольше таких детей в школу. Позже мы привели Леника в ту же школу, и
попал он к той же учительнице Галине Романовне. Учились все отлично, но
учительница всегда упрекала Леню, что его старшие братья были намного
скромнее, на каждом собрании только и разговору было, что Изя и Жора лучше
себя вели. Леня мой был гордый и не придавал значения этим разговорам,
главное, что учеба у него шла лучше, чем у всех. Я лично на собрания ходила
редко, так как всю энергию и здоровье отдавала работе. На собрания регулярно
и пунктуально ходил папа и очень гордился, что был в почете. И так в мире
труде и согласии шла повседневная жизнь, каждый выполнял свои
обязанности

Однажды я пришла с работы. Уже стемнело. Слышу с порога мой Жорик
взволнованно спрашивает: “Мама пришла или нет ?” Бабушка говорит :”А что
случилось?”. А Жорик отвечает, что на улице лают собаки, а мама наша боится
собак. Я была довольна, что мой маленький сын обо мне заботится.
Наконец настал счастливый день. 11 февраля 1958 года у нас родилась
девочка. Назвали ее Эллочка. Радовались все. Леник, ему было 3,5 года,
говорил, что ему купили сестричку Евочку. С ее появлением стало веселей и
трудней в семье. Девочка была хорошенькая, красивая в наших глазах. Мы ее,
конечно, баловали. Старшие мальчики не были так агрессивно настроены, как
против Лени. Они уже ходили в школу, Леник в детсад, а бабушка растила свою
внучку и вела хозяйство. У нас уже появилась детская коляска, на которой
возили Эллочку (хлопчиков таскали на руках или они ходили пешком).

Эллочке 7 месяцев

Девочка росла полненькая, развивалась нормально. Когда ей исполнился
годик, мы стали тревожиться, что ребенок не ходит. Участковый педиатр
сказала, что не ходит, потому что толстенькая. Но волнения наши не
проходили и через два месяца мы опять забили тревогу. Тогда нас направили
на снимок, который выявил вывих тазобедренного сустава. Требовалось
вмешательство ортопеда. Нас направили в Гомель и поставили на очередь на
вправление ножки. Мы поделились нашим горем с нашими Ленинградскими
родственниками, и они велели нам срочно приезжать – чем раньше, тем
лучше, так как после двух лет потребуется операция, а пока можно сделать
амбулаторно. В августе 1959 года моя мама и Фаня – она тогда была студенткой
на каникулах – отправились с Эллочкой в НИИ института ортопедии и
профессор Ляндрис вправил сустав на место и наложил гипс на 3 месяца.
Трижды – через каждые три месяца – мы ездили в Ленинград и меняли гипс.
Ездили по очереди – второй раз Хана, третий – я, и, конечно, каждый раз с
нами мама. Она свое сокровище никому не доверяла. Трудностей хватало. Гипс
на бедрах был тяжелый, но результаты были хорошие и девочка наша в 2,5 года
ходила ровно и все было позади.

Но правду говорят, что беда одна не ходит, а тянет за собой другую. Так и
в нашей многострадальной семье. Когда мой Жорик был во втором классе, у
него обнаружили искривление позвоночника. Порой мне думается, что я
недостаточно уделяла внимание, что-то проглядела. Я показывала Жорика
специалистам и в Гомеле и в Минске. Его лечили в НИИ, изготовили
специальный корсет, но никакого эффекта не было. Позже, с помощью
Ленинградских родственников, мы попали в Ленинградскую военномедицинскую академию в отделение травматологии и ортопедии. Сделали
сложную операцию, но все напрасно, медицина не смогла ничего исправить. Я
иногда думаю, что возможно не нужно было соглашаться на операцию, но
тогда бы у меня всю жизнь были угрызения совести, что мало старалась и не
все сделала. Вернулся Жорик после всех мытарств домой, потеряв год. Ходил в
школу вместе со всеми, учился лучше всех, а вот судьбу не объедешь не
обойдешь.

Однажды, когда Эллочке уже шел четвертый год, я вела ее в детсад. Она
дружила только со своим двоюродным братом Фимой – Сониным младшим
сыном. Всегда они о чем-то шептались и ходили всегда вместе. Я стала их
подгонять, чтобы шли скорей, так как я опаздывала на работу. Они решили
бежать наперегонки, помчались вперед и моя девочка за что-то зацепилась и
упала. Ротик у нее был открыт и она, падая, откусила себе язык. Я как увидела,
что язык у нее болтается и кровь идет, так и сейчас не представляю , как я
домчалась с ней на руках до больницы. Тогда наш Сеня Хапман работал
рентгенологом, он позвал хирурга и Эллочку взяли на операционный стол и
быстро пришили язык. Счастье, что все обошлось. Говорят, что во рту все
быстро заживает. А сколько было слез, пока сняли швы и она не заговорила
чисто без дефектов.

1960 год

Жизнь продолжалась. И если сегодня меня бы спросили, какой самый
счастливый день в моей жизни, я бы затруднилась ответить. Счастье меня не
баловало. Если же меня спросить, какой самый несчастный день в моей жизни,
я сразу бы ответила, что это день, когда я внезапно потеряла свою маму. Все
как-то в жизни померкло, помрачнело. Потому что мама моя – это мой идеал.
Ее ум, доброта, выносливость это неповторимые качества…

1969 год.
. . . . .
… Дети росли, выросли, закончили школу, все получили высшее
образование, женились. У нас с дедом 4 внука и 2 внучки. Но это уже другая
история, которую – даст Бог здоровье и силы – расскажу в другой раз.

Наша семья в 1974 году

Воспоминания

Калинковичи-Минск. 1987 год

___________________________________________________________________________________________________

Семья Андрашниковых репатриировалась в Израиль в октябре 1990 г. Родители поселились в Нацрат-Иллите (с недавних пор Ноф а-Галиль).

Андрашникова Циля (13.12.1928 – 15.08.2009)  Андрашников Борис (24.12.1915 – 20.09.2008)

От belisrael

Присылайте семейные истории, рассказы о жизни в Израиле и др. странах, материалы на различные темы.

Опубликовано 17.11.2019  20:20

Отклики:

Добрый вечер Арон!  Спасибо за публикацию воспоминаний Андрашниковой. Очень интесная рубрика  “Воспоминания земляков”. Вот тот дом у речки по улице Белова где они жили 17 человек. А после там одна старуха которой жаловалась, что не хватает метров.

Евгений Сергиенко, Калинковичи

Добавлено 20.11.2022 17:43

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (3)

Начало и Продолжение

Мы стали готовиться к отьезду в свою Белоруссию. Теперь уже нас
никто не торопил. Мы вели переписку с родственниками и знакомыми, которые уже уехали. Возвращаться в свои Озаричи не было никакого смысла. Там
происходили сильные бои, и местечко было разрушено почти дотла. Наши
земляки осваивались в Калинковичах. Для выезда никаких препятствий не
было. У нас была даже возможность ехать домой с кое-какими запасами
продовольствия. Дозревал урожай на наших огородах. Тетя Хася свой
выращенный участок обменяла на швейную машину “Зингер”. Мы собирали
продукты в дорогу. Был у нас горох, пшено, а урожай картофеля с шести соток
мы весь переработали на крахмал. Сколько мне досталось работы ! Руки у меня
почернели. Нужно было вручную выкопать всю картошку, перемыть,
перетереть на терке и высушить на солнце. Вышло три мешка
высококачественного крахмала. Смололи немного зерна.

Стали хлопотать насчет транспорта. На станцию назначения Калинковичи набралось 8 семей. Нам выделили товарный вагон, мы его вымыли и
оборудовали – сделали нары для спанья. В сентябре 1945 года колхоз дал нам
подводы до станции и мы отправились в путь. Напекли с собой хлеба на
неделю, а ехали 20 дней. Вагон был беспересадочный и его перецепляли очень
часто, но наконец мы прибыли. То что мы увидели, что натворила война с
нашей Белоруссией – всем известно. Мы остались в своей обжитой хате-вагоне,
а мама и тетя Хася пошли в город. Там они нашли своих братьев Беньямина и
Гершула, наняли подводы и приехали за нами. Тетя Хася нашла себе частную
комнату, а наша семья и семья тети Поли временно поселились у дяди Герсула.
Жили они тогда в бараке, в начале улицы Белова, возле речки, в одной комнате
18 кв. м. С маленькой кухней. Их семья состояла из 7 человек, к ним
прибавилось еще 10. В течении двух дней моя мама быстро прописалась, иначе
не могли бы оформить пенсию, сбегала в карточное бюро и получила хлебные
карточки. Так оперативно сейчас не работают.

И так мы стали жить в этой комнате – 17 человек – весело и дружно. В
канун нового 1946 года вся наша родня справила свадьбу Сони Хасиной с
Наумом Гомоном. Я даже не представляю, как наши родители смогли принять
столько гостей. Наум работал инспектором отдела кадров в горторге. Были
гости с его работы, было много его родственников, да и наша родня немалая.
Не помню была ли музыка, по-видимому нет, где оркестр посадить? Но я
запомнила, как лихо отплясывал Рафаил Гомон – брат жениха, и как тетя Сора
выводила карагедул. Много веселых воспоминаний о той квартире, где не было
мебели, холодильника, телевизора и было “свободно”. Теперь в этой комнате
живет одна старуха. Каждую неделю она ходит в горисполком, чтобы ей
улучшили жилищные условия, так как квартира без удобств. А я, когда
прохожу мимо, всегда хочу заказать мемориальную доску и перечислить,
сколько нас там жило в 1945-46 годах и довольно “удобно”.

Моя мама с пятью детьми старалась, билась, как говорится, как рыба об
лед, чтобы вывести своих детей в люди. Мамина сестра – тетя Хася, тоже
осталась вдовой, но в жизни была более изворотливая и смелее боролась с
трудностями. Жизнь этих сестер с малых лет протекала всегда вместе. Они
были почти одного возвраста – мама с 1900 года, а тетя с 1902, но характеры у
них были разные. По приезду в Калинковичи они в первую очередь решили
сходить в свои милые Озаричи. Автобусы тогда не ходили, подводу редко
встретишь и они пошли пешком, 42 км, чтобы походить по родной земле. Когда
они пришли, то увидели одни руины. Они еще определили, где стояли их дома.

К ним подошел знакомый земляк и сказал, что дом Хапмана вывезли за 4 км
на хутор. И пошли бедные женщины на хутор. Пришли к указанному месту и
сразу узнали свой дом. Во дворе мужчина рубил дрова. Тетя Хася зашла первая,
и хозяйка сразу сказала, что это не твоя хата. А когда зашла мама, она ее сразу
узнала и сказала, что дом она купила у немцев и ничего не отдаст, что у нее есть
свидетели. Тетя Хася сказала: “Ты еще Гитлера в свидетели позови”. В дом
вошел хозяин. Он был в военной форме, наверно недавно с фронта, в руках он
держал топор. Он сказал: “Убирайтесь, я воевал !“ Мама говорит: “Пойдем
отсюда, а то будет продолжение войны”. А тетя Хася увидела еще в доме много
подушек на кроватях и говорит, что у них в доме было много подушек и перин,
что наши мужья погибли и попросила вернуть хотя бы одну подушку. Но
хозяйка сказала, что никому ничего не даст. Пришлось уйти ни с чем, но
неугомонная тетя Хася потащила маму в сельсовет. Хозяйка не отрицала, что
это дом Хапмана, но она его за водку купила у немцев. Так как это было
незаконно, то ее заставали выплатить маме 500 рублей. В то время за эти
деньги можно было купить 5—6 буханок хлеба. Но дело было в маленькой
победе. В той войне было больше потерь.

…У дяди Гершула жила его старшая дочь Мария с шестилетней дочкой
Асенькой. В 25 лет Мария уже была вдовой. После войны, когда столько
погибло мужчин – парней, братьев, отцов – любой мужчина считался
“принцем”. И вот приезжает в Калинковичи “жених” из Могилева. Вся его
семья в войну погибла. В Могилеве у него сохранился дом, сад, хозяйство. Стал
он свататься к нашей Марии. Как она не хотела, ведь он был старше ее на 20
лет, но нельзя было идти против воли родителей, пришлось соглашаться. И
уехала она в Могилев.

Шло мирное время. Устраивались, кто как мог. Постепенно в нашем
домике становилось свободнее. Ушла на квартиру тетя Поля с семьей. Позже и
наша семья ушла на квартиру. Чтобы жить, надо было работать. Мама
устроилась ночным сторожем, Арон работал грузчиком. Я устроилась в
столовой калькулятором. Меньшие – Соня, Хана а Фаня учились в школе. Как я
в 17 лет тайком от всех плакала по школе. Маме я не смела об этом говорить, ей
и так хватало. Но обидно было, что мои одноклассники, которые учились хуже
меня, после войны оканчивали школы и поступали в институты и другие
учебные заведения. Хорошо еще, что на моей работе не требовался диплом.
Вскоре я самоучкой стала бухгалтером и всю жизнь до пенсии так
проработала.

Вскоре женился наш Арон. Надо сказать, что несмотря на его физический недостаток, он был весь в работе. Он был полон упорства и энергии и добился того, что стал хозяином, создал семью, выстроил добротный по тем временам дом. На всех встречах, праздниках он имел один лозунг: “За счастливое будущее”. … Так и не увидел он в жизни счастья. Болезнь подкралась, сказалась прежние перегрузки. В 1968 г. в 44 года он безвременно
ушел из жизни, оставив нам скорбь. По сравнению со своим старшим братом,
он хоть оставил семью. Подрастают уже его внуки, которые продолжают
фамилию наших предков – Хапманов…

Шел трудный 1946 год. Каждая мелочь отпускалась по карточкам, все
продукты и даже соль, мыло, спички, промтовары. Семьям погибших собес выдавал ношеные вещи, которые присылали наши союзники из Америки. Были и продукты из Америки – всевозможные консервы: жировые, мясные и овощные. Но продукты были строго по карточкам. Запомнилась мне одна история на моей работе. В столовой были рабочие карточки на одноразовый обед, а вот приехал в райком командировочный из области и ему выдали “Литер”, чтобы пообедать в нашей столовой.

Когда выписываются продукты на 100 человек, то не заметны эти скудные нормы. А тут мне пришлось выписывать продукты на один фасолевый суп, и положенные 40 грамм
составили 2 фасолины. Заведующая столовой бросила мне на стол эти две фасолины и матом на меня: “Что можно сварить из этого для большого начальника?” Тогда, в 17 лет, я была очень наивная. Если бы я выписала 100 г., меня бы не посадили в тюрьму, но я испугалась крика заведующей, заплакала и сказала, что я пойду спрошу у мамы, как сварить ему суп. Тогда заведующая еще больше рассвирепела: “Что это за детский сад !“, но увидев, что я так горько плачу, поцеловала меня, успокоила и нашла какой-то выход.

Жить становилось лучше и веселее. Вместе с тетей Хасей мы купили на улице Калинина недостроенный дом, и поселились там в одной жилой комнате 12 человек. Было это осенью 1946 года, а через год достроили еще одну комнату.

Постепенно я осваивалась на работе. К добросовестному отношению к
труду меня приучал мой большой друг и учитель Рабинович. В торговле часто
могут возникать возможности для злоупотреблений, махинаций, но надо
всегда быть честным человеком. Как видите, доработала до самой пенсии и
никто не может меня в чем-либо упрекнуть. Сам Рабинович был кристально
честным и коллектив подбирал, чтобы слаженно и дружно работали, доверяли
друг другу. Любил он Озаричских. Они славились честностью и
порядочностью. В его подчинении работали мои земляки Фаня Шехтман, Оля
Юдович, Галя и Геня Пинские, Аня Лифшиц – это бухгалтера, а в магазины и
на базы он также рекомендовал Озаричских и всегда им доверял. Мы до сих
пор с ним дружим, хотя оба уже на пенсии.

В 1947 году страна готовилась к денежной реформе и отмене карточной
системы. Для всех людей это было незабываемое событие. В “деловых” кругах
кишело как в улье. Особенно волновался тот, кто за войну накопил много
денег. Никто не знал по какому курсу будет проводиться обмен. Люди
закупали все подряд и в магазинах и на рынке. Одна я, наверно, была
спокойна и ни за что не волновалась. День реформы был 15 декабря 1947 года.

В этот день стало известно, что деньги будут обмениваться один к десяти. У
кого деньги хранятся в сберкассе, то суммы до трех тысяч останутся, а свыше
– переведутся на 10%. Что творилось в сберкассе и в банке! Денег у людей было
много, но после вскрытия пакета уже нельзя было открывать новые вклады.

Будь в то время принципиальный управляющий Госбанком и главный
бухгалтер, ничего бы не произошло. Но они и сами и другим разрешили
сделать новые вклады по три тысячи рублей числом от 15 декабря. Об этом
знал весь город, потому что они сами отдалживали у подчиненных деньги,
чтобы открыть по несколько вкладов. Дошла эта денежная “операция” до моей
тети Хаси, и она стала подтрунивать над моей мамой: “Твоя Циля вообще не
сможет жить на свете. Она такая дура, вращается в тех кругах и не соображает,
как некоторые”. Пришла я домой, и они с мамой стали мне с завистью и
одобрением говорить, кто и по скольку имеет уже новых денег. Я им ответила,
что это незаконно, нельзя этого делать. Тогда тетя Хася говорит: “Ну, что я
тебе говорила, глупая она и пропадешь ты с ней. Ей бы только поспать, а не про
жизнь думать”. Я не обижалась на старших, я ведь действительно была глупее
них, мне только исполнилось 19 лет.

Прошло три или пять дней и прикрыли Госбанк и сберкассу и посадили в
тюрьму всех во главе с начальством. Конфисковали все деньги, поступившие 15
числом. Был процесс, который длился 2 недели. Многие были осуждены на 7—
10 лет. Когда осужденных переводили из Мозырьской тюрьмы в Гомельскую,
то человек 20 шли этапом через Калинковичи, и весь город выстроился живым
коридором посмотреть на людей алчных и нечестных. Я тете Хасе сказала: “Ну
что, моя дорогая!…” Она засмеялась и говорит: “Все равно к нормальной
семейной жизни ты не приспособлена ”

Прошло два года. Соня поступила в Могилевский фармацевтический
техникум, Хане было пятнадцать лет, Фане – двенадцать. Я работала. В 1949
году мне исполнился 21 год, и моя мама очень беспокоилась, что меня замуж
никто не возьмет. Во-первых, парни были в большом “дефиците“ да и другие
девчата, красивые и богатые, засиделась. В то время в Могилеве жила моя
двоюродная сестра Мария со своим вторым мужем Яшей Голодом. К нему
приехал дальний родственник Борис Андрашников. Там же гостила Мариина мама, и она ему предложила поехать в Калинковичи и познакомиться с девушкой. Охарактеризовали меня: “Хотя она некрасивая, но добрая и, если ты согласен, то проживешь с ней спокойную жизнь”. О моем согласии никто не спрашивал. И вот они приехали из Могилева, заехали к Рае с Давидом, которые жили рядом. Парень в свои тридцать пять лет выглядел неплохо: в армейской шинели, в кителе.

 
1944 год                                                                         1950 год

Без всяких сроков и обдумываний он решил на мне жениться. Ох, как я не
хотела! Ведь он был намного старше меня. Но нельзя было ослушаться маму и
своих многочисленных родственников, которые говорили: “Скажи еще спасибо,
что тебя берут”. Так 29 января 1950 года я вышла замуж. Свадьба была веселая,
с гармошкой, было много гостей.

Окончание следует

Опубликовано 16.11.2019  17:20

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (2)

Начало

Наступили черные дни войны. Утром, в воскресенье, мы были у дяди
Герсула. К ним приехала его старшая дочь Мария с маленькой хорошенькой
девочкой Асенькой. Муж Марии был кадровый офицер, орденоносец еще с
финской войны, служил он на границе. Зашла Соня Хасина и сказала, что через
десять минут по радио выступит Молотов с важным сообщением. Мы все
затаили дыхание и услышали страшную весть – Германия вероломно напала на
СССР.

Мария очень рыдала, мы, младшие дети, еще не очень понимали той
серьезности и опасности, которые несет нам война. Побежала я домой, а отец
мой уже готовится к мобилизации. Подумать только! Мама через месяц ждала
ребенка, седьмого, старший не успел приехать на каникулы, и мы 26 июня 1941
года провожали отца на фронт. Тогда мы не думали, что видим его в последний
раз. Он еще всех подбадривал, говорил, что все окончится хорошо. А каково
было семье, такой большой и беспомощной. Об эвакуации и мысли не было,
куда нам было с такой оравой. Настали мучительные, тревожные дни. Враг
приближался. Западная Белоруссия была уже оккупирована. В конце июля
мама родила мальчика. Его назвали Яшенькой. Мама только одну ночь
переночевала в роддоме и пришла домой к своей семье. Разговоры тогда были
одни и те же. Погибать, так всем вместе. То страшное утро 5 августа запомнили
не только мы, но и все Озаричские жители.

В пять часов утра началась бомбежка. Мы не понимали куда надо
прятаться. Сбежались к маме. У нас была темная спальная комната без окон, а в
остальных комнатах вылетели все стекла вместе с рамами. Печка так дрожала,
что мы боялись, что она рухнет и нас придавит. Через час, когда немного
утихла стрельба, мы высунулись на улицу. Наши войска вошли в Озаричи, но
чем они могли нам помочь? Говорили: “Спасайтесь, кто как может”.

Моя добрая любимая бабушка, мамина мама, еще до бомбежки пришла
к нам подоить корову. Мама только родила, и бабушка жила у своего сына
Беньямина недалеко от нас. Только она начала доить, как началась бомбежка,
и корова чуть не выломала ворота. Когда немного утихло, мы стали одеваться.
Был жаркий летний день. Мы не знали куда и зачем идем. У большинства
людей были лошади, в семьях оставались мужчины, поэтому многие
собирались уходить из Озарич. Прибежал мамин брат Беньямин, он искал
бабушку. Он быстро увел бабушку к себе, уходя глянул на всех нас и говорит
маме: “Куда ты собираешься?” Мама заплакала и сказала, что мы пойдем в лес,
туда, где люди. Дядя Беньямин ушел, а мы, старшие дети, одевали маленьких.
В это время прибежала к нам Лиза Хасина, мамина племянница. Именно она
является нашей спасительницей. Она сказала: “Тетя, собирайтесь, мы вас на
погибель не оставим. Что будет с нами, то будет и с вами”,— и начала быстро
помогать одевать детей. Время не ждало, выстрелы и взрывы были слышны
недалеко. Мы покинули свой новый, еще не полностью достроенный дом, где
было пролито столько слез, пота, и вышли в белый свет. Ох, если бы это можно
было запечатлеть, как мы выходили со своего двора. Лиза нас поторапливала,
взяла на руки Фаньку, мама привязала простыней к груди маленького Яшку, а
к спине пару сухих пеленок. Я и Соня держали за руки шестилетнюю Хану, а
Арон вел на поводу нашу кормилицу – корову Лыску. Думали отсидимся в лесу
и еще вернемся, а будем доить корову – хоть какая-то поддержка. Но сколько
мы натерпелись от своих же земляков: “Прогоните эту корову, она белой масти,
немцы с самолета увидят и опять посыплются бомбы”. Кричали: “Броха,
замаскируй свою корову”.

И так мы двинулись в дальнюю дорогу. Без питания, без денег, без
вещей, пешком, не ведомо куда и зачем. Шли только ночью, днем было опасно.
Однажды ночью, возле деревни Липово, полил такой ливень, что на нас не
осталось сухой нитки. Мама полезла под чей то воз, чтобы перепеленать и
покормить новорожденного. Сколько надо было стойкости, чтобы сохранить
всех детей и двигаться только вперед. Пришли мы в поселок Василевичи. Мама
зашла в сельсовет со всей семьей и попросила помощи. Хотя в те дни было
таких как мы тысячи, но бюрократов тогда не было. Председатель сельсовета
распорядился, и тут же безо всяких бумаг и справок мама расписалась и
получила пару лошадей, запряженных в повозку. Имущества у нас не было. Все
сели в повозку, а кто же будет править? Подвернулась пожилая чета из Озарич
– Куша Паперный со своей старухой Сейне-Ривкой, и у нас появился кучер.
Двигаться вперед стало легче. Правда повозка была из военного обоза с очень
длинными оглоблями, которые все время упирались в чью-нибудь подводу с
имуществом, пока, наконец, не порвали кому-то перину. То-то было крику, и
во всем была виновата моя бедная мама. Днем мы всей семьей рвали траву для
корма лошадей. А старик был так наивен, что требовал, чтобы по возвращении
домой один конь достался ему. Мама говорила: “Дай Бог вернуться домой –
получишь обоих” . Позже, в Воронеже, когда сдали лошадей на фронт, он
оформил квитанции на себя и был доволен. Да, не написала, что в селе Липово
во время ливня мы потеряли свою кормилицу Лыску. Но оплакивать ее не
приходилось, лишь бы детей не растеряли в этой суматохе.

И так мы двигались дальше под дождями, под бомбежками. Проехали
Хойники, ночевали в Брагине и уже двигались по Украине. Надо сказать , что
нас, беженцев, во всех городах и селах государство обеспечивало питанием,
иногда даже горячим. Не могу сейчас описать населенные пункты Украины,
потому, что через большие города мы не проходили, а двигались в основном
через села. Сколько мы видели неубранного урожая, покинутых домов и
учреждений! Но город Льгов нам крепко запомнился. Началась такая страшная
бомбежка, нас загнали на болото в какой-то лесок. Бомбы сыпались как горох.
Не описать словами сколько страха мы натерпелись за несколько часов, как нас
искусали комары. После Льгова мы добрались до Курска. Там был организован
эвакопункт. Огромная фабрика-кухня кормила беженцев. Вдруг началась такая
бомбежка, что пришлось удирать голодными. Но наша тетя Хася достала ведро,
налила в него щей, взяла на раздаче 20 эмалированных мисочек и ложек,
бухнула их в щи, и мы поели в убежище, несмотря на бомбежку.

Очень хорошо была организована перепись эвакуированных: кто и куда
проследовал через Курск, чтобы родственники потом нашли друг друга. Нам
выдали документы, чтобы везде бесплатно кормили. Последняя стоянка была у
нас в г. Острожки Воронежской области. Хорошо накормили и с собой дали, и
обстоятельно объяснили, что нам надо доехать до Воронежа, сдать лошадей,
там нас посадят на поезда и повезут в глубь России и в Среднюю Азию.

Было уже 8 сентября, когда кончилось наше путешествие, начатое 5
августа. Нас посадили в товарный поезд, загруженный каким-то железом и
станками. Это был наспех демонтированный завод. Вот где начались муки:
остановится поезд, а на сколько – не известно, или загонят в тупик и стоим
неделю. Начались холода и с едой стало трудно. Когда отъехали от Тамбова, мы
решили сойти на следующей станции, а там – будь что будет. Доехали – это
быстро говорится, а был уже конец сентября – до станции Пенза и наши три
семьи: мамина, тети Хасина и тети Полина сошли с поезда. Эвакопункты были
во всех городах. Пенза считалась уже глубоким тылом и нас начали
распределять по районам. Вещей у нас не было, главное было сохранить детей.
Нас направили на станцию Белинская, оттуда в Головинщенский район в
деревню Кочелейко.

Наконец-то мы приехали туда, где прожили (если это можно назвать
жизнью) 4 военных года. В деревне пустовала одна крестьянская изба, и мы:
наша семья – 7 человек, тети Хасина – 6 человек, тети Полина – 4 человека,
стали обживаться в одной единственной комнате. Постелей не было, в колхозе
выдали сено, чтобы разместиться на полу, дали немного ячменя, проса,
гречихи. Натолкли мы крупу в ступе, затопили печь и “зажили”. Нас
предупредили, что завтра, 30 сентября, надо всем выходить на работу. Время
военное, все должны работать для фронта. Утром явились в правление колхоза
“2-я пятилетка”. Хата бабы Нюры была заполнена людьми, кроме нас было
еще несколько московских семей. Люди молча сидели на полу, на соломе.
Время было тревожное, одна женщина держала в руках свежую газету “Правда”
– там был крупный заголовок “Наша Родина в опасности”. Женщина сказала,
что ночью председатель колхоза ушел добровольцем на фронт, времени на
выборы нет и она, старая коммунистка Ковина, принимает на себя руководство.
Надо в тылу трудиться и сделать все возможное для скорейшей Победы, в которую все верили.

Дома должен был оставаться один человек, чтобы присмотреть за
самыми маленькими и приготовить нехитрую еду для большого семейства. Я в
свои 13 лет уже считалась взрослым человеком и дома и в колхозе. Меньшим
детям тоже находилась работа, а работать надо было, да еще как! Основная сила
была на фронте, в деревне оставались старики и женщины с детьми. Всем
находилась земледельческая работа. Копали картошку, сахарную свеклу,
молотили зерновые – рожь, пшеницу, просо, ячмень, сортировали, веяли и
каждый день была организована отправка убранного урожая. Все понимали,
что тыл должен работать для фронта. Школьники выходили в поле, чтобы
убрать после комбайна колоски. Выходили с лозунгом “Каждая горсть дорогого
зерна как пуля, как бомба фронту нужна”. Очень трудная была зима 1941—42
годов. Запасов хлеба и картофеля у нас не было. По карточкам нам выдавали
скудный паек. Вместо хлеба давали зерно, его следовало перебрать, смолоть,
иногда вручную, иногда на мельнице. Полученную муку использовали для
выпечки хлеба, блинов и для похлебки. Вот когда мы узнали цену куску хлеба.
Самая тяжелая работа доставалась Арону. Работал он как вол, поднимал и
переносил все самое тяжелое. И это при тогдашнем недоедании. Как-то раз
мама испекла ржаные лепешки, накрошила каждому, в мисочку налила молока.
Арон выпьет жидкое и просит: “Дергис” (долей), потом выест гущу и просит:
“Дерброк” (докроши). Мы все смеялись, но жалели его, так как он очень много
работал, несмотря на свою инвалидность.

Кроме колхозной очень много работы надо было сделать дома. Самой
трудной была заготовка дров. Все приходилось выносить на своих плечах.
Ходили всей семьей в лес, каждый по силе и через силу наваливал на плечи
вязанку дров и тащили домой за 2 км. Постепенно обживались, заводили
инструменты – топор, пилу, лопату и прочее. У нас в деревне стояли солдаты, и
один к нам часто заходил. Было видно, что парень деревенский,
хозяйственный. Он нам всем выстругал деревянные ложки. Видя, как мы
тащим на себе дрова, он предложил нам сделать санки. Выбрал специальные
дубовые поленья на полозья и за два дня санки были готовы. Хорошо
получилось – хоть коня запрягай. А запрягаться было кому. Поехали мы в лес,
недалеко, но на крутой и извилистой горе. Деревья рубить нельзя было,
разрешалось только собирать сухие ветки. Мы взобрались на гору и начали
собирать дрова, а Арон их укладывал. Нагрузили много сухих хороших дров и
довольные стали собираться домой. Нам следовало бы тихонько спуститься с
горы, но наш извозчик решил прокатиться с ветерком. Гора была неровная, и
когда он, сидя наверху, стремительно понесся вниз, сани налетели на пень и все
разлетелось, будто на мину наскочили. Мы – это я, Соня и Хана еле вытащили
со снега своего беднягу брата. Сани наши разлетелись в щепки. Вот было и
слез и смеху. Между прочим наш братец всегда отличался. Однажды летом мы
его взяли в лес. Так как он плохо видел, то мы оставили его в одном месте, а
сами разбрелись собирать грибы. Вдруг он так закричал, что мы сбежались
перепуганные. Оказывается он лег в муравейник, думая что это куча листьев.
То-то было нам работы раздеть его догола и собирать с него и с одежды
кусливых мурашек.

Я еще расскажу о трудностях первой зимы. Эвакуированных в деревне
было семей десять и им не привезли зерно на паек. А есть то надо, в магазине
не купишь. Собрались горемычные в сельсовет за помощью. Председатель
сказала, что в деревне и в районе зерна нет, но есть наряд на два мешка
пшеницы для эвакуированных на элеваторе в поселке Крюковка, более, чем в
60 км от нашей деревни. Доставить нечем, надо самим поехать на санках и
привезти. Нужны добровольцы. Во время войны хватало добровольцев – и на
фронте и в тылу. Снарядили 4 человека и двое санок – и в путь. В нашу
экспедицию вошли москвичка Надя Веселова со своим десятилетним сыном
Геной и я с мальчиком Вовкой Рязанцевым, младшим меня на год. Сборы
были недолгие и мы отправились в дальнюю дорогу. Было это в средине марта
1942 года. Когда выехали, погода была морозная солнечная, и мы даже по
дороге подвозили друг друга на санках. До вечера мы прошли более сорока
километров и в одной деревне попросились на ночлег. Хозяйка нам уступила
печь, мы все вчетвером там согрелись, обсушились. Хозяйка просила не
обижаться, что нечем нас накормить, но у нас была с собой печенная картошка
и мы перекусили. В пять часов утра мы двинулись в путь и часов в одиннадцать
были на месте, где и получили два мешка пшеницы. Поехали назад. Вдруг
стала портиться погода, снег стал рыхлый, идти становилось труднее. Ноги
стали проваливаться в мягком снегу, но надо было идти вперед.
Почему я так подробно пишу об этом? Мой напарник Вовка мне тогда
сказал: “Если будем мы живы, всегда будем помнить, как ездили в Крюковку за
зерном”. Где он сейчас этот весельчак и балагур?

Дорога становилась все хуже и хуже. Мы уже по пояс проваливались в
мокрый снег. Измученные, мы остановились переночевать в какой-то деревне.
Теперь мы уже были ответственны за груз и по очереди его охраняли.
Обсушиться мы не успели и пошли дальше в свой трудный путь. Третий день
пути был, пожалуй, самым тяжелым. Мы передвигались по грунтовой дороге,
чуть ли не по воде. Мокрые были выше пояса. Я была обута в бурки с галошами
и все время боялась потерять галоши. Вовка был в новых лаптях и молил бога,
чтобы они не развалились в этой жиже. Надя со своим сыном совсем поникли.
Жалкие, мы доехали до деревни Варваровка, от которой до нашей Кочелейки
было рукой подать – километров пять-шесть, но уже вечерело и весеннее
половодье вовсю бушевало. Мы остановились в этой Варваровке, чтобы утром
доползти домой. Сберегли свой драгоценный груз, и, когда стало рассветать и
вода немного спала, мы пошли “форсировать” свои последние километры. В
деревню мы вошли, когда еще все спали. Только моя мама стояла на краю деревни, ждала и упрекала себя, что отправила меня в эту дорогу. Мы вернулись с
чувством исполненного долга. По теперешним временам это можно было бы
назвать подвигом, но тогда это считалось нормальным явлением. Из груза,
который был нами сдан в магазин, наша семья получила 8 кг 400 гр пшеницы…
Вот так во время войны доставался кусок хлеба.

Когда я пришла домой и мама подала мне из печи миску супа из
чечевицы, то ничего в жизни вкусней я не ела. Чечевица – это бобовая
культура, сейчас такую не выращивают. В сыром виде напоминает клопов, а
когда сваришь, то юшка такая черная, что сейчас ни за что не стала бы есть.
А наша трудная жизнь не останавливалась. Отдохнули и работали
дальше. Подходила весна 1942 года. Нам всем отмеряли земельные участки,
чуть ли не целинные, и, кроме колхозной работы, нужно было вырастить свой
урожай, чтобы было легче жить. Деревня жила своей тревожной жизнью. Люди
ждали почтальона – старика Федора, который ежедневно привозил почту и
военные сводки. Были солдатские треугольники, многим старухам я читала
письма с фронта от их близких. Самое страшное, что не было того дня, чтобы
не приходили похоронки. У кого муж погиб, у кого брат, у кого отец. Сколько
эта война наделала вдов и сирот. В г. Бугуруслане Чкаловской области был
организован учет о местонахождении эвакуированных, и люди туда писали и
разыскивали своих родных. Даже мой отец, которого судьба забросила воевать
в партизаны, нашел нас. Когда партизаны установили связь с Большой землей,
он сделал запрос и ему сообщили, где мы находимся. И вот прибывает маме
листочек, напечатанный на машинке: “Уважаемая Хапман Броха Ароновна,
Ваш муж жив и здоров, шлет Вам партизанский привет. Вы можете ему написать письмо на такую-то полевую почту. Явитесь в райвоенкомат по месту
жительства и Вам назначат пособие на детей”. Стали приходить деньги по
аттестату. Письма мы отцу писали очень часто, но не дождались ни одного
ответа. На наши запросы войсковая часть отвечала, что отец воюет, а где
находится, сообщить не могут. И так четыре года томительных
ожиданий, но не дождались ни отца, ни весточки от него.

1942 год. Моя бабушка с внуками: Алик тети Полин, Фанька, Соня, Яша тети Полин, Хана.

1945 год. Мне 17 лет.

Эта беда касалась не только нашей семьи, это горе было всенародным. Но
жить надо было, и, чтобы выстоять, надо было трудиться. Нам предстояло
засеять свои огороды. Кто-то посоветовал, что лучше вспахать участок плугом.
Ну а если нет лошади (их и в колхозе не хватало), то можно самим запрячься.
Привязали к плугу веревку и вся семья стала тянуть этот плуг, а мама сзади
управляла. Если бы тогда был фотограф! Протянули мы, как бурлаки на Волге,
только две борозды и бросили. Лучше медленнее, но вскопали весь участок
лопатами и засеяли в основном картофель. Позже вручную бороновали,
окучивали, удаляли сорняки, но земля нам оплатила за наши труды. Была своя
картошка, свекла и на зиму хватало. Иногда наша мама взвалит на плечи пуд
картошки и в районе на рынке продаст, чтобы купить стакан соли или еще чтонибудь. Молоко мы зарабатывали у крестьян. Мы рвали траву для их коров и
взамен получали молоко. По военному времени вполне можно было жить. Мы
пекли хлеб раз в неделю, когда получали паек, но так как его было мало, то мы
в тесто натирали картошку. От этого хлеб становился тяжелым и невкусным,
зато его хватало надолго. А вкусный хлеб съедался очень быстро.

Нашелся в деревне еще один отдельный домик для тети Хаси. В 42 году
ушел на войну ее муж (его сначала не взяли по болезни), забрали на фронт
Лизу и Соню. Они прошли краткосрочную подготовку в Ульяновске и стали
военными связистками. Мы жили в отдельном домике с тетей Полей. Мужа ее
взяли в трудармию и он работал на военном заводе в Куйбышеве. Так как ее
семья осталась из трех человек – тетя Поля, Алик и Яша, а готовили еду мы
вместе, то они всегда садились на кровать, а наша семья за стол. Алик всегда
кричал: “Что мы собаки, что нас не пускают за стол?“
Было уже лето 1943 года.

Я еще не рассказала про деревню, в которой мы прожили 4 года. Годы,
пожалуй, самые трудные и незабываемые в нашей жизни. Село Кочелейко
насчитывало около ста дворов. Половина населения – русские, вторая половина
– татары. Разграничивала их высокая аллея тополей, крестьяне их называли
ветлами. В конце деревенских огородов протекала красивая речка, и когда мы
сидели дома, то было слышно ее быстрое течение. Из реки мы носили воду, на
берегу стояла водяная мельница, там мы стирали и купались.

Однажды у нас произошло веселое событие, которое семья наша
вспоминает и сейчас. Я сидела дома с братиком Яшенькой, Арон только
притащил из лесу вязанку дров и отдыхал с дороги. Вдруг мы услышали со
стороны реки такой детский крик, что стали сбегаться люди. Я увидела, что
бежит моя сестричка Хана и держит обеими ручонками огромную живую
рыбину. Рыба барахталась, но она ее цепко держала, а сама была от испуга
белая, как полотно. Арон хотел подержать эту рыбину, но сразу уронил ее.
Хана рассказала, что они бегали вдоль берега, и она увидела что-то плывущее
по реке и решила, что это полено и надо принести его домой. Тогда в деревне
стояли солдаты, и они понемногу глушили рыбу. Так эта наша историческая
рыбина приплыла к берегу контуженная. Сбежалась вся деревня, всем
нравился улов. В те годы для голодающей семьи это был просто клад. По
соседству с нами жил татарин-единоличник, был он зажиточный и не хотел
вступать в колхоз. И вдруг все крестьяне увидели, как Абдурашит ходит по
берегу реки, надеясь, что и к нему приплывет золотая рыбка. Потом он пришел
к нам с внуком, который был у него переводчиком, так как он не умел говорить
по-русски. Уже мама прибежала с поля, и татарин предложил ей меру
картошки (примерно пуд) за эту рыбину. Мама ответила, что рыбу поймала ее
дочка и что продать ее (рыбу) будет просто предательством. Два дня у нас был
маленький праздник. Рыба оказалась сазаном. Одной икры был целый чугунок,
а уж сама рыба! Мама наша вообще вкусно готовила, но в те времена не из чего
было приготовить, а тут такое подспорье. Долго еще деревенские смотрели на
нашу худенькую восьмилетнюю девчонку, которая без удочки и без сети
поймала такое сокровище. Ночью она вздрагивала во сне, и мама водила ее к
бабке-шептухе. В конце концов все окончилось благополучно. Вот так среди
черных дней военного лихолетья это событие принесло нам короткую детскую
радость.

Хочу пару строк написать о женщинах той далекой русской деревни, в
которой мы жили во время войны и с которыми мы разделяли все тяготы
войны. Приняли эти жещины на свои плечи всю мужскую работу в поле. Если
бы можно было тогда снять документальный фильм, как бы красиво
смотрелось, как они с косами на плечах выходили косить сено, хлеба. Как они
стоговали, скирдовали. Вот когда я поняла смысл некрасовских стихов о
русских женщинах: “Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…”. А как
они пели в часы привала! Не было среди них завистливых или жадных, а
может мне было не понять. Теперь смотришь: во многих коллективах при
такой хорошей жизни, за которую голову сложили наши отцы и братья, иные
готовы друг друга оклеветать. Если не открыто, то анонимками доведут до
инфаркта. Я сама знаю много фактов и в газетах много прочитала. Конечно, это
к моей теме не относится, но следовало бы помнить, какой ценой досталась нам
эта жизнь.

Хочу поведать историю про колхозную кобылу. Звали ее Тумба. Огромная была, но по старости лет ее не взяли на войну. Она верой и правдой
долго служила в колхозе, таская водовозную бочку. Обслуживал ее наш Арон,
и такая у них была дружба! Вот уж поистине два несчастных существа. У Арона
не хватало зрения, а у Тумбы уходили силы, но они работали. Если Арон не
видел дороги, Тумба знала куда ехать. Когда бочка полная, она ехала на
полевой стан, в кошару, чтобы всех напоить. Когда бочка пустая, она ехала к
реке. Но если Тумбе было тяжело тащить воз с бочкой, тогда Арон всей своей
могучей силой так толкал воз, что вместе с бочкой двигал и Тумбу. Однако с
каждым днем силы у нашей Тумбы становилось все меньше. В тот период в
наш колхоз прислали нового председателя – Найденова. Суровый был дядя, с
усами. То ли по брони не попал на фронт, то ли по болезни – не знаю. И вот наш
Арон пошел на прием к Найденову в сопровождении кого-то из младших.
Несмотря на занятость, председатель его принял. Говорит: “Знаю, Арон,
работаешь ты как вол, но что делать, если нет здоровых мужчин”. Арон сказал,
что пришел не за этим. “Разрешите Вам доложить, что вместо Тумбы я тяну
повозку с водой и при всем моем уважении к ней, надо ее отстранить от работы.
Она свое отработала”. Он был не лишен чувства юмора и сказал, что если
другого выхода нет, то он будет возить воду на себе. И председатель принял
решение. Было это в канун 25 годовщины Октября и решили сделать в деревне
маленький праздник и зарезать Тумбу на мясо (конское мясо там считалось
лучше говядины и свинины). Какая несправедливость, но жизнь есть жизнь. И
вот, вытащили из русской бани большой котел, в котором накаляли камни,
надраили его по солдатски. И устроили для колхозников пир. Мясо пахло на
все село. В дом тетки Параньки натаскали лавки, кое что еще нашлось у людей
и праздник получился на славу. Я уже была полноправной колхозницей и
сидела за столом как большая. Угощение шло на высадку, по очереди.
Председателя на этом пиру не было, но был колхозный бригадир Иван
Григорьевич – пожилой человек, очень серьезный. Дразнили его “Еж”, мы его
даже боялись. Должна сделать отступление и о нем рассказать. Если за 4 года
войны мы не видели пьяного человека, то слышали такую отборную
семиэтажную русскую брань, что уши вяли. Бывало этот “Еж” выпустит свои
колючки и пошлет такую длинную очередь в адрес Гитлера и его фашистской
матери, что мы прятались кто куда. И вот на праздник пришел “Еж”, которого
мы, дети, так боялись. Глупые ведь были, он был добрый и справедливый
человек, а ругаются в России все – от мала до велика. Речей не произносили, не
было тостов. О чем можно было тогда пожелать, когда еще шла война, никто не
мог знать, что ждет его впереди. “Еж” этот уже на двух сыновей получил
похоронки.

… В деревне была одна самодельная гармонь и много трехструнных
балалаек. Как пел наш бригадир! Старинные русские песни пели всей
деревней. Заунывные и веселые. Народная музыка и слова складывались на
ходу. Вспомнили, конечно, и Тумбу, которая всю жизнь всех поила, потом так
вкусно всех накормила. Потом ставили самовары и пили чай. Может кто
подумает, что чай был с заваркой, с сахаром и с вареньем? Ничего подобного.
Заварка была из ароматной травы, вкуснее нынешнего индийского чая, а
вместо сахара была тушенная сахарная свекла. Так мы и отпраздновали 25-ю
годовщину Октября.

Пишу я эти строки в канун 70-й годовщины, но теперь, когда народ стал
богаче, так сплоченно праздники не проходят, нет такой дружбы. Кстати, наш
бывший колхоз впоследствии стал называться “Дружба”, объединилась
русские с татарами. Откуда мне это известно? Спустя двадцать лет после
нашего отъезда оттуда моей тете Поле понадобилась справка для пенсии и она
решила туда написать. Прибыл ответ. Там уже работали другие люди, но мы
благодарны, что наш запрос не остался без внимания. В справке было
написано, что Голод Пелагея Ароновна с 1941 по 1945 годы работала в колхозе.
По словам старожилов она работала хорошо. Заверена была справка печатью
колхоза “Дружба” Головинщенского сельсовета. Приятно было, что в той
деревне нас помнят по труду.

Проходило время, мы привыкали к обстоятельствам. Есть пословица:
“Нет радости вечной и печали бесконечной”. Самое главное, что мы своим
трудом добились того, что перестали голодать. У нас появились продуктовые
запасы, выращенные своими силами. Жизнь постепенно налаживалась…
Но и в той далекой деревне не обошло нас большое горе. Был у меня
младший братишка Яшенька. Рос он настоящим вундеркиндом, в свои
неполные четыре года превосходя сверстников в умственном и физическом
развитии. Был он для всех всеобщим любимцем. Вместе со всеми переносил и
голод и холод и прочие невзгоды и ни разу не болел. Был очень привязан ко
всей родне. Как то раз Арона позвали попариться в баню – это снимало
усталость. Яшенька следил, чтобы с ним ничего не случилось. Подсмотрел, что
Арона хлещут вениками, и кричит ему в щелку: “Арон, ты там, пожалуйста, не
умирай”… Оба, бедняги, умерли не в свое время, безвременно ушли из жизни.
… Случилось однажды так, что Алик тети Полин должен был остаться с
Яшкой. Знали бы мы, чем это кончится! Но так случилось, не уберегли мы
своего любимца… Алик пошел с Яшкой на огороды. Ребенок попросился спать,
и Алик уложил его на сырую землю. После этого он заболел ревматизмом и
пришлось его везти в районную больницу. Он прощался с нами как взрослый.
Мы не знали, что видим его в последний раз, а он, бедняга, чувствовал. Трудно
об этом писать, но впереди еще много лишений. Где была справедливость?

Война продолжалась, внося в каждый дом очередное горе. Писем от отца
и брата мы до конца войны не дождались. После войны пришло извещение,
что брат пропал без вести в 1944 году. А на отца командир партизанского
соединения, в котором сражался мой отец, выдал лично матери извещение о
гибели его в 1944 году в Октябрьском районе. Подробностей он не знал, но
оставшиеся в живых рассказывали, что дело не обошлось без предательства.
В начале 1944 года наши войска уже освободили наши родные места.
Мы даже получили письмо от землячки Сары Матлюк, что она вернулась в
Озаричи и дышит родным воздухом. Пока шла война, мы не решались
трогаться с места. Весной 1945 года мы еще засеялись. Работали и жили в
томительном ожидании конца войны. Хотя наша деревня была не такая уж
глухая, но телефона и радио у нас не было. Только в сельсовет и в правление
колхоза привозили газеты. Военные сводки мы узнавали, но не ежедневно.
Никто ничего не предвидел. Недалеко от нашей деревни, километрах в шести
был расположен эвакуированный завод. В то время все заводы работали на
военные нужды. Деревенская молодежь, которая еще не подросла для фронта,
работала на этом заводе. От них мы узнавали фронтовые новости.

Было это ранним утром 9 мая 1945 года. Рабочие завода в 6 часов утра
ушли на работу. Не прошло и часа, как в деревне поднялся крик. Со всех
дворов сбегались люди. Я еще спала, когда прибежала моя мама и сказала, что
вернулись девчата с завода. Их отпустили по случаю дня Победы. Не знаю,
почему я так поступила, но я повернулась на другой бок и весь день
проплакала. Не вышла из дому, когда вся деревня веселилась, все пели и
плясали, радовались и плакали. Дождались светлого радостного праздника, но
не все. За время войны все – и взрослые и дети – прошли суровое испытание,
закалилась, научились преодолевать трудности, которых ох как еще много
было впереди! Жизнь мирную надо было начинать сначала. Пока шла война,
уже свыклись с обстановкой и существовали кто как может. Теперь стали
думать о возвращении, о мирной жизни, о новых трудностях.

Продолжение следует

Опубликовано 15.11.2019  00:55

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (1)

 От редактора belisrael.

Недавно просматривая воспоминания, которые были опубликованы вскоре после появления сайта, обратил внимание, что их неудобно читать в том формате, в котором были присланы. А потому решил публикацию разделить на 4 части и чтоб не надо было  использовать дополнительные программы. 

                                                       Андрашниковой Цили Исааковны (урожденной Хапман).

Родилась я в 1928 году в местечке Озаричи, Домановичского района,
Полесской области. Теперь это Калинковичский район Гомельской области, а
родина моя – городской поселок Озаричи.
Пишу по просьбе моего младшего сына Леника, так как я уже на пенсии
и у меня образовалось много свободного времени.
За неграмотность простят меня мои потомки, жили в трудное время.
Все что пишу, сохранилось в моей памяти или же рассказано моими милыми
родителями.

Начну о своем отце. Хапман Исаак Абелевич, 1897 г. рождения.
Уроженец г. Калинковичи. Был он обыкновенный сапожник, но человек
необыкновенный: добрый, веселый, очень дружил с юмором. Пользовался
авторитетом не только среди своих родственников, но и во всех Озаричах. Не
потому я хвалю, что он мой отец. Если спросить наших земляков, а их еще
много в живых, помнят ли они семью Хапмана, то лица их светлеют в улыбке.
О! Хапман! Эта семья была примером, дети были гордостью школы. В большой
бедной семье было всегда весело и дружно. Ох, если бы побывал у нас Шолом-Алейхем, он мог бы написать много забавных и печальных историй о жизни
нашей семьи.

Мама моя – Хапман Броха Ароновна – добрая, любимая, мужественная
труженница родилась в 1900 году в местечке Озаричи. Сколько ей досталось за
свои прожитые 70 лет. Трудности, потери, голод, холод, война, хлопоты и
заботы о большом семействе. По тем временам родить 9 детей было не очень
много. Но самое страшное было – лишиться четырех сыновей и одной дочки.
Мой старший брат Аба, 1920 г. рождения, был светилом (о нем я напишу еще).
Он погиб на войне в 1944 году. Один мальчик Шоломка, 1926 г. рождения, умер
маленьким, братишка Яшка, 1941 г. рождения, умер в конце войны, в 1940 году
у нас умерла девочка Кларка. Брат Арон, 1924 г. рождения, умер в 1968 г.
(много есть о нем воспоминаний). Сколько нужно человеку мужества и сил,
чтобы все это выстрадать и выстоять. Овдовела моя мама в 41 год.

Однажды, было это в 1936 г. , сидела она с ребенком на руках и стала отцу
жаловаться о трудностях своей жизни. И детей растить, и накормить их,
обстирать, в доме убрать, и за хозяйством досмотреть, и огород, и корова, и
куры, и гуси и много других забот. Я в это время сидела и делала уроки и тут
услышала, как заговорил мой батя.

“Моя жена, тебе надо еще немного потерпеть. Ты увидишь, какая жизнь
нас ждет впереди, прекрасная жизнь. Дети у нас способные и они быстро
вырастут и станут учеными (он в этом не сомневался), и они разъедутся по всей
стране, и я тебя повезу ко всем на побывку. Ты ведь кроме коня и воза не
видела другого транспорта. Я покажу тебе поезд. Нет, поездом мы долго будем
объезжать. Я тебя повезу на самолете. А еще я куплю шифкарты (билеты на
пароход) и покажу тебе много замечательного”, — и его фантазия рисовала нам
самые светлые картины, и нам всем было очень весело. Но не дожил он до этих
светлых дней. Проклятая война распорядилась иначе – сколько несбывшихся
желаний, сколько недоученых, сколько погибших, умерших. Но живые продолжают жить, и, как говорил мой отец: “Надо жить как набежит”.

Рассказывали мои родители о начале своей семейной жизни.
Поженились они в 1920 году. У моей мамы была сестра – тетя Хася. Она тоже
тогда вышла замуж. Муж ее, Мотл, был тоже сапожником, и они всегда с моим
отцом вместе работали. Мотл был гордый. Во-первых, потому, что он шил
обувь лучше моего отца, модельнее. Во-вторых, когда у обоих пошли дети, у
Мотла родились две красивые девочки – Лиза и Соня. Он очень ими гордился. У
нас были мальчики – Аба и Арон. Жили почти всегда вместе и, если наварят
большой чугун картошки для всех, то Лиза всегда не пускала, боялась, что ей
достанется мало, а если напекут баранки, всем по паре, то она требовала, чтобы
у нее висел баранок на каждом из десяти пальцев. Аба наш ей всегда уступал и
Мотл говорил что он лэмах (глупый). Мой отец говорил: “Поживем – увидим”.

Когда дети пошли в школу и наш “лэмах” приносил одни пятерки, а Лиза
никогда не могла управиться с учебой и всегда кричала, что ей задали 70 задач,
тогда Мотл вынужден был согласиться, что наш мальчик очень способный.
Другой эпизод, когда я уже сама стала школьницей, и учеба давалась очень
легко, пришел черед моему отцу подтрунивать над Мотлом. В то время
взрослые собирались по вечерам к тете Хасе на чай. Раздували самовар на
древесных углях, каждый приходил со своим кусочком сахара и гоняли чаи.
Посуды тогда тоже не было и пили из чего придется: из кружки, из котелка, из
банки, но было весело, сидели при керосиновой лампе и долго не смолкал смех.

И вот, в один из вечеров, одна девочка со 2 или 3 класса (они жили на квартире
у тети Хаси) попросила решить задачу. Хотя мой отец неплохо решал задачи,
но почему-то у него не получалось. Не могли решить ее Лиза и Соня. Тогда отец
нашел выход:  ”Я сейчас приведу кого-нибудь из своих соплячек и все будет в
порядке”. Прибежал он домой – жили мы через дорогу. Дети уже спали, он
меня разбудил. Мама стала кричать, что он совсем сдурел. Но отец одел на
меня свою фуфайку, взвалил на плечи сонную и понес в гости. Задачка
оказалась для меня легкой, я ее решила, и отец отнес меня домой и вернулся,
чтобы еще долго подтрунивать над Мотлом. “Вспомнишь мои слова,— говорил
он, — как мои соплячки вырастут и вытрут сопли и утрут нос твоим
красавицам” … Не дожили ни один, ни другой до радостных светлых дней, о
которых вместе мечтали.

Я себя помню с 1933 года. Тогда наша семья жила в Калинковичах, в
домике отцовых родителей. Детей нас было четверо. Год был очень трудный,
голодный. В Белоруссии и на Украине не было урожая, и люди в тот период
переезжали с места на место в поисках лучшей жизни. Наша семья тоже
переехала в Озаричи и мы стали жить среди маминых родственников. Трудно
было. Не было у нас жилья, не хватало еды. Я еще была ребенком, но
запомнила те тяжелые годы. Однажды мой брат Аба повел меня с собой. Мы
пришли куда-то, там толпилось много народу. Я не понимала, что это очередь
в магазин. Когда дверь открылась, все хлынули к прилавку. Брат потащил
меня за собой, я перепугалась, что стряслось. Позже он мне объяснил, что мы
постарались и купили для семьи по 1 кг ржаного хлеба. С тех пор я узнала, что
такое хлеб.

Так как у нашей семьи не было еще жилья, то мои родители приняли
такое решение. Жила в Озаричах одинокая старушка – Пашковская Хавка, 1834
г. рождения в своем старом доме. Дом я хорошо помню, жить в нем еще можно
было и бабушка Хавка пригласила нас к себе. Детей у нее не было, муж и
родственники умерли еще в ХIХ веке, некоторые выехали в США, и она жила
тем, что племянники присылали ей в посылках из Америки. Старушка была
очень интересная. Когда мы к ней переехали, ей было 99 лет, но она была в
здравом уме, при полном зрении и слухе. Она ходила сама на базар, чтобы
каждую неделю была свежая курица. Она сама предложила, чтобы мы у нее
пожили, потому что знала мою добрую маму. Мама ей отдельно готовила,
стирала. Дети наши ее уважали, и мы жили одной семьей. Ее очень устраивало,
что к такой глубокой старости она будет под опекой моих родителей, а у нас
пока была крыша над головой.

Запомнила я выборы в Верховный Совет в 1936 году. Бабушку Хавку, как
старейшую избирательницу, возили в клуб и она с трибуны сказала, что
голосует за Сталина.

Прошло еще несколько лет, семья наша увеличивалась и старый дом стал
тесен. В 1937 году отец решил строить новый дом. Я только теперь понимаю,
сколько потребовалось труда, энергии, сил, каких это стоило мук. Тогда не
было состоятельных родителей, чтобы помочь, но надо было и строили. Весь
1937 год длилась стройка и концу года без штукатурки и прочей отделки мы
уже имели новый дом.

Бабушка Хавка, как член нашей семьи, имела свою комнату. Однажды
отец сказал в шутку: “Бабушка, я с Вами обманулся”. На что она ему ответила:
“Я ведь не нарушила договор о том, что буду с вами до конца своих дней.
Правда мне перевалило за сто лет и в этом мое нарушение, что я живу лишние
годы”.

Запомнила я со всеми подробностями тот январьский вечер 1938 г. Аба
наш учился тогда в 10 классе, я – в третьем, Соня и Хана были малышами,
Фанечка только родилась. У отца гостил его приятель и он собирался уходить.
Отец хотел его проводить, но мама с ребенком на руках остановила его и
говорит: “Не уходи, что-то бабушка сегодня долго лежит.” Отец остался.
Бабушка была при полном сознании. Попросила маму покормить ее в постели.
Мама ее покормила. Потом бабушка попросила взбить ей подушки. Только
мама хотела ее приподнять, как она вздохнула и вытянулась. Мама испугалась,
а отец взял зеркало, приподнес к бабушкиному лицу, но она уже не дышала.

Позвали людей, уложили бабушку на лавку, отец сел у изголовья, и я
подсмотрела, что он пишет: “Бабушка Хавка умерла 26 января 1938 года в
возврасте 104 года”. Подсмотрела я, когда ее одевали. Женщины говорили, что
очень чистенькая старушка и ее рубашку рвали на лоскутки по 2—3 сантиметра,
чтобы пришить у себя и прожить такой же век.

В нашей семье весело вспоминали, как мой отец впервые попробовал
изюм. По-еврейски изюм называют “рожинки”. У отца по этому поводу даже
был анекдот. Один еврей фотографировался и сказал фотографу: “Сделай так,
чтобы у меня не был такой широкий рот”. Фотограф сказал: “Когда я буду
снимать, ты скажи “изюм”, и твой рот сузится”. Пока фотограф готовился, тот
забыл, как по-русски изюм и сказал по-еврейски – ”рожинки”, при этом еще
больше расширил свой рот.

Но дело не в этом. Бабушка Хавка регулярно получала из Америки
деликатесы, в том числе и изюм. Для нее одной хватало, и никто из нас не смел
даже подумать, что будет время, когда мы узнаем этот райский вкус. Когда
бабушка скончалась, отец сказал маме: “Никто из нас не проживет такую жизнь
и пока я жив, хочу изюм попробовать”. У бабушки был горшочек как кулачок,
с компотом, и отец сказал, что так как ей уже не надо, то он попробует. Так он
впервые в жизни попробовал компот из изюма.

О своем отце хотелось бы рассказывать бесконечно. Он слишком рано
ушел из жизни. Как я проклинаю эту проклятую войну, которая нас лишила
всего. Я иногда думаю, что никто из нас не унаследовал от отца веселость и
находчивость. Виной всему этому – война. Даже облика отца у нас не осталось,
так как фотографии тогда были роскошью.

Теперь о себе до войны. В 1936 году мой брат Аба повел меня в школу.
Была у нас в Озаричах еврейская семилетка. Я стала ученицей. Первой моей
учительницей была Гельфанд Ида Марковна. Мне очень нравилось в школе,
радость приносила успешная учеба. Мои родители никогда нас не
контролировали, они были уверены, что уроки всегда сделаны. Зато на
школьных родительских собраниях их сажали в президиум, особенно за
воспитание такого сына, как Аба. Он отлично закончил десятилетку, проучился
три курса в Ленинградском кораблестроительном институте, и грянула война.

Мы, младшие, хорошо учились, но очень мало. В 1938 г. закрыли
еврейскую школу, и меня после трех классов перевели в 4-й класс белорусской
школы. Сначала мы даже струсили. Нас, 10-летних детей, знавших только
еврейский язык, посадили рядом с белорусскими детьми. Но освоились мы
быстро, благодаря дисциплине, и продолжали отлично учиться. Но недолги
были наши радости. Проучилась я еще три класса, и, после шестого класса,
кончились мои “университеты”.

Пишу свои воспоминания и думаю, что до войны жить было проще и
веселее. Или это моя детская наивность, но мне казалось, что не было никаких
сложностей. Природа меня наделила хорошей памятью, и я до мельчайших
подробностей могу описать забавные и печальные истории пятидесятилетней
давности.

Лето 1939 года. Я окончила 4 класса и прохажавалась с подружками по
улице. Возле райкома комсомола я увидела, что готовят к отправке детей в
пионерский лагерь. Я пришла домой и говорю своей маме, что я бы тоже хотела
поехать в лагерь. Мама моя решила попросить, чтобы меня тоже взяли. С
полуторагодовалой Фанькой на руках и со мной пошла она в райком. Там во
дворе стояли подводы, на которых отправляли детей. Когда мы зашли, там
было много народу. Комплектовали воспитателей, пионервожатых. Мама
попросила, чтобы меня тоже взяли. Ей ответили что уже поздно, тетенька, где
вы раньше были. Тогда мама говорит: “Ты, товарищ начальник, посмотри. У
меня на руках шестой ребенок и как можно везде успеть, если нужно всех детей
вырастить достойными?”. Один из сотрудников сказал: “Это мать Хапмана
Абы”. И тогда все с большим уважением посмотрели на мою маму. Я
обрадовалась, так как все сказали, что меня надо записать в списки. Вот радость-то какая! Я еду в лагерь! По теперешним временам отправка ребенка в лагерь –
это такие приготовления и хлопоты. А тогда мама принесла мне только майку и
трусы, посадила на подводу и все сборы. Через полчаса мы выехали.
Лагерь был расположен в деревне Хомичи, в 8 км от Озарич. Мы больше
шли пешком, чтобы лошадям было легче. К обеду мы были на месте. Мне тогда
казалось, что счастливее меня нет на свете. Лагерь располагался в старой
школе. Рядом протекала речка. Нам выдали на 10 человек кусок мыла и по
полотенцу. Мы пошли купаться. Пляжных костюмов тогда не было, и мы
одевали длинную майку, застегивали снизу булавкой и получался великолепный купальник. Во дворе школы был большой навес – наша столовая.
Как вкусно нас кормили! 4 раза в день! Как все было интересно! Мы играли в
разные игры, жгли пионерские костры. Ходили мы всегда босиком, шоссе и
асфальта тогда не было. Утром через зеленый луг – все было рядом – бежали на
речку умываться. Освежились – и на линейку, потом зарядка и строем в
столовую.

К некоторым детям приходили и приезжали родители. Я на это никогда
не рассчитывала, потому, что моим родителям на такие нежности не хватало
времени. Но однажды я своим глазам не поверила. Ко мне шли гости – мой
брат Аба с маленькой Фанечкой на руках и моя мама. Они пришли меня
навестить, пройдя пешком 18 км. Как я была счастлива! Аба встретился со
своими учителями. Один учитель – Бровка – сказал: “Дети, к нам приехал на
каникулы выпускник нашей школы. Он был круглый отличник, а теперь он –
ленинградский студент. Берите с него пример, он будет хороший инженер”. Не
сбылись предсказания учителя и мечты ученика. Обоих унесла проклятая
война. Сколько жизней оборвалось, сколько судеб искалечено, сколько
осталось сирот и вдов. Говорят время лечит раны. Но память о тех страшных
годах так держится в сознании, что нет такого дня, чтобы я не вспоминала те
ужасы и страдания. Прошло уже больше 40 лет после Победы, но об этом не
следует забывать. Нет кажется такой семьи, которая бы не понесла тяжелых
утрат. Откуда тогда брались силы вынести все невзгоды, которые на нас
обрушились. Голодные были, полураздетые, но никто не болел, не до этого
было. За 4 года войны мы и врача ни разу не видели.

Не хотелось тогда верить, что больше не придется учиться, а ведь было
такое желание. Бывало во время войны я так плакала и кляла Гитлера,
который отнял у меня самые лучшие и счастливые годы – школьные.
Запомнился мне последний мирный день – 21 июня 1941 года. Мы
гуляли у речки. Подошла ко мне школьная подруга и сказала, что меня
спрашивал директор школы. Тогда были каникулы и школа пустовала. Я еще
зашла в 10-й класс. Выпускники написали на доске, не зная, что будет завтра:

Прощай ты, школьная скамья,
Где плодотворно годы протекали.
Прими меня, родная ты страна,
Чтоб углубиться в жизненные дали”

Не сбылись мечты десятиклассиков, они окунулись в страшное
лихолетье, многих приняла земля…

Подошла я к директору школы и спросила зачем он меня искал. ( Он у
нас был новый, фамилия его была Гулло). Он спросил мою фамилию, я
сказала: “Хапман”. Он поискал в своих бумагах и спросил: “Тебя Соней зовут?“
Я говорю: “Нет, это моя младшая сестра”. Он сказал, что мне и моей сестре есть
похвальные грамоты за шестой и за второй классы. ”Молодцы, у вас славная и
способная семья, я много слышал от учителей о вашем старшем брате”. С
радостью шла я домой, но в тот день я даже не успела похвалиться родителям,
а назавтра 22 июня 1941 года вся радость померкла, все это было уже ни к чему.

Озаричская участковая больница. Построена в 1906, снесена в 1994 году. Фото из архива Владимира Лякина

Продолжение следует

Опубликовано 11.11.2019  21:13