Tag Archives: Юзеф Пилсудский

Операция «Трест»: как Б. Савинков попал в ловушку ГПУ в Беларуси

Юрий Глушаков, «Новы час», 24-05-2021

Нашумевшие задержания Федуты, Зенковича и Костусёва вынудили многих вспомнить, как советские чекисты выманивали из-за границы белогвардейских лидеров.

Борис Савинков

Конечно, подобная аналогия очень условна, и политологи из фейсбука имеют мало общего с матёрыми конспираторами прошлого. Но оперативные игры ОГПУ 1920-х гг. действительно вошли в учебники многих спецслужб. Посмотрим на знаменитую операцию «Синдикат-2» с помощью недавно рассекреченных архивных документов с Лубянки.

От Маркса до Муссолини

После того, как Красной Армии удалось ликвидировать основные фронты гражданской войны, в стране продолжало действовать антибольшевистское подполье. Беларусь превратилась в один из очагов как политического вооружённого сопротивления, так и обычного бандитизма. Большинство повстанцев в Беларуси были связаны с «Народным союзом защиты Родины и свободы» (НСЗРиС) Бориса Савинкова.

Борис Савинков провёл своё детство в Варшаве. Сначала он присоединился к социал-демократическому движению, но затем перешёл в партию социалистов-революционеров. Благодаря решительности, харизме и неплохим организаторским способностям Савинков стал помощником руководителя боевой организации партии эсеров Евно Азефа, уроженца Гродненской губернии. Савинков стал организатором самых знаменитых эсеровских покушений: убийства министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве, великого князя Сергея Александровича, священника Георгия Гапона и др. Будучи арестованным и ожидая смертной казни, он смог совершить дерзкий побег из Севастопольской тюрьмы и на лодке по морю ушёл за границу. Однако на фоне поражения революции 1906–1907 гг. и изобличения Азефа, оказавшегося банальным провокатoром царской полиции, у Савинкова начался мировоззренческий кризис.

После Февральской революции эволюция бывшего эсеровского боевика направо продолжилась. В 1917 году Борис Савинков стал помощником военного министра Временного правительства. При этом он сблизился с генералом Лавром Корниловым, задумавшим мятеж (неудачный) против демократической власти. В результате Савинков был исключён из партии эсеров. После Октябрьской революции бывший охотник за царскими министрами создал подпольные офицерские организации под пафосным названием «Союз защиты Родины и свободы». Но после нескольких неудачных попыток поднять восстание СЗРиС распался. Савинков оказался за границей, а в октябре 1920-го он принял участие в походе Булак-Балаховича в Беларусь. Русский националист Савинков пытался заигрывать с белорусским и украинским национальными движениями.

Но вскоре Савинков и Балахович стали непримиримыми врагами. Борис Викторович, который был ещё и неплохим литератором, написал роман о Мозырском походе — «Конь вороной». А в своей газете «За Свободу» опубликовал статьи с изобличением еврейских погромов, учинённых балаховцами в Пинске и Мозыре. Станислав Булак-Балахович от этих неприличных деяний открещивался, но одновременно сёк у себя на конюшне солдат и офицеров своего войска, перешедших к Савинкову.

Между двумя лидерами велась жестокая борьба за ресурс, оставшийся после неудачного похода в Беларусь, — за людей и материальные ценности. Многих балаховцев Савинков успешно пераманил к себе. А вот с имуществом армии дела пошли хуже: главный интендант Елин не смог дать отчёт на сумму в 39 миллионов марок. И Савинков, пользуясь своей близостью к Юзефу Пилсудскому, добился ареста неразборчивого завхоза балаховского войска польскими властями.

Но тут уже Станислав Никодимович сделал «ход конём» — развернул коневодческий бизнес, используя и бывших армейских коней. А при помощи министра обороны Сикорского получил концессию на высечку Беловежской пущи, где начали работать многие его бывшие подчинённые.

Лесоповал — это всё же намного лучше, чем польские лагеря, где тогда царили тиф, голодуха и происходили кровопролитные стычки между монархистами и республиканцами. Иные же, чтобы вырваться из лагеря, записывались в боевые группы савинковцев, ходившие в закордонные рейды.

В 1920 году в Варшаве появился Александр Упельниц, который нелегально перешёл советскую границу. Он же — Упелиньш, он жа Опперпут, он жа Селянинов, он же Спекторский, он же Стауниц, Касаткин и проч. Бывший офицер военного времени, из латышских крестьян, а тогда — командир Красной Армии, помощник начальника внутренних войск Западного фронта. По словам Упельница, в то время он был левым эсером, но люто ненавидел большевиков. Приехав по делам службы в Гомель, он связался там с бывшими офицерами и интеллигенцией, создав крупную антисоветскую организацию. С докладом об этом он и прибыл к Савинкову в Варшаву.

Упельниц впечатлил «отца крестьянской демократии» Савинкова своей необычайной энергичностью и неукротимым желанием бороться с большевиками — любыми методами. В 1920–1921 гг. он четырежды переходил границу, на службе на это время взяв отпуск — для лечения ревматизма и варикозного расширения вен. В Варшаве же Упельниц-Опперпут убедительно рассказывал, что крестьяне в Беларуси спят и видят, как поднять восстание. Красноармейские части при этом предлагалось отравить цианистым калием, два килограммы которого тут же и закупили в варшавских аптеках. Ещё латыш, ставший из «красного» «белым», предложил себя в качестве организатора восстания в Гомельской, Смоленской и Тверской губерниях. И вошёл в оргкомитет по восстановлению «Народного Союза защиты Родины и свободы», даже сформировав Западную областную организацию, крупнейшую структуру в НСЗРиС. Весной 1921 года Упельниц в очередной раз перешёл границу — и исчез.

Летом 1921 года отряд соратника Савинкова Павловского перешёл границу и направился в Игуменский уезд. Отряд уничтожал по дороге коммунистов и советских активистов, разоружал красноармейцев и грабил государственные учреждения. В округе действовало много законспирированных организаций «Народного союза», а в самом Игумене ей руководил местный военком. Но всеобщего восстания не получилось.

В Гомель же направились поручик Михайлов и Сикорский. Они уже шли на явку к Гомельскому губернскому комиссару НСЗРиС Моисеенко, полученную раньше от Упельница-Опперпута, не зная того, что в квартире их ждёт чекистская засада. Однако об опасности эмиссаров предупредила маленькая девочка. Михайлов и Сикорский успели спрятаться, в Жлобине их снова попытались арестовать. Отстреливаясь, савинковские боевики кинулись в разные стороны и снова сумели уйти от преследования.

Западный областной комитет был целиком провален. В Гомеле прошли массовые аресты. Серьёзные удары были нанесены чекистами и по московским резидентурам. Но савинковцы снова и снова переходили границу. Тот же отряд Павловского снова попытался поднять восстание на Игуменщине, а отряд поручика Прудникова — на Могилёвщине и Гомельщине. К Павловскому присоединялись мелкие группы, но дальше этого дело всё равно не двигалось. В Пуховичах организовалась дружина еврейской самообороны. Павловский воспринял это как вызов, приказал самообороне разоружиться, а местному населению — выплатить контрибуцию. Для гарантии он взял заложников. В момент передачи контрибуции появились советские части, тогда савинковцы просто расстреляли заложников и убежали. Подразделения Красной Армии преследовали отряд, и Павловский ушёл в Варшаву. Тут стало известно об аресте Упельница-Опперпута и разгроме многих организаций НСЗРиС в Беларуси. Руководство НСЗРиС в ярости даже готовило рейд в Минск для освобождения своего лучшего закордонного функционера из тюрьмы.

Фото из книги «Б. Савинков на Лубянке. Документы»

В июле 1921 года «партизаны» Павловского, Михайлова и Прудникова снова перешли границу. Как и раньше, отряды комплектовали из эмигрантов и интернированных в лагерях, за участие в рейде обещали деньги. Сам «Серж» Павловский называл их «ландскнехтами». Но всё хуже обстояли дела с настроениями местного населения. В своих позднейших показаниях Павловский писал: «Когда у нас вышли харчи и пришлось обращаться к крестьянам, я заметил, что настроение крестьян против нас. В тех деревнях, где нас весной встречали чуть не хлебом-солью, не только с нами не разговаривали, но бежали в волисполком сообщать, что пришли бандиты». В это время уже вводился НЭП, была отменена продразвёрстка и разрешена свободная торговля хлебом. Напряжение среди крестьянства постепенно спадало.

С большим трудом отряд полковника Павловского, в котором был и адъютант Савинкова штабс-капитан Леонид Шешеня, сумел пробиться сквозь красноармейские кордоны на польскую территорию.

В то время в рядах самого НСЗРиС шло разложение. Как сообщал Павловский, члены Союза документы, захваченные в рейдах на советскую территорию, стали отдавать не Савинкову, а прямо продавали французской разведке. Бывали случаи, когда полевые командиры не рассчитывались со своими боевиками после очередной вылазки.

В Глубоком стоял отряд полковника Эрдмана — настоящая головная боль для польских властей. Лишённые содержания российские боевики по ночам выходили на большую дорогу и грабили всех, кто проезжал. Сам же полковник Эрдман всем встречным рассказывал о своём плане «завоевания Москвы» — он должен был из Глубокого перейти на советскую территорию, где его будто бы ждала уже готовая поднять восстание 5-я дивизия РККА.

Под эту операцию Эрдман получил миллион марок. Перейдя границу, он повёл свой отряд ночью к какому-то красному гарнизону. За сотню шагов до цели полковник выстрелил из револьвера и с криком «спасайся, кто может» бросился к польской границе. Денег в кассу НСЗРиС он, понятно, не вернул.

«Синдикат» для диктатуры пролетариата

Таким образом, дела у НСЗРиС шли всё хуже и хуже. Вдобавок под давлением советского правительства Савинков был вынужден покинуть Польшу. В основу этой советской ноты к Польше во многом легли показания Упельница-Опперпута, данные им после ареста.

Теперь Савинкову пришлось ездить по другим европейским столицам в поисках денег. Он продолжал занимать нишу «крестьянского демократа», правее эсеров и меньшевиков, но левее открытой белогвардейской реакции. Вождь НСЗРиС говорил о «Советах без коммунистов» и «мужицкой России». Но начал расхваливать и недавно зародившийся итальянский фашизм, утверждая, что «за фашизмом — будущее».

В 1922 году Савинков даже встретился с Бенито Муссолини. Однако итальянский дуче не оценил предложение Савинкова противопоставить Коминтерну некий «Интернационал националистов» и денег ему не дал. Весной 1922 года, во время Генуэзской мирной конференции, Борис Савинков смог лично войти в доверие к местной резидентуре ГПУ под чужой фамилией и готовил покушение на членов советской делегации во главе с Чичериным, но был изобличён и арестован итальянской полицией (не помогли и контакты с Муссолини). Всё это время руководство РКП(б) и ГПУ по-прежнему считали Бориса Савинкова одним из самых опасных лидеров антисоветской эмиграции. Бывший эсер, «право-левый» популист был более существенной угрозой, чем убеждённые монархисты с их очень ограниченной социальной базой.

Л. Шешеня, Б. Савинков

Но самому лидеру НСЗРиС донесения через кордон стали поступать всё реже, а от активности «в Совдепии» зависело финансовое благосостояние организации. И тогда Савинков послал с проверкой за кордон своего личного адъютанта — штабс-капитана Леонида Шешеню.

Перейти польско-советскую границу, которая в то время была похожа на дырявый швейцарский сыр, было несложно. Но доверенный эмиссар Савинкова почему-то нарвался на пограничный наряд. А попав в ГПУ, Шешеня становиться героем «белого дела» (и одновременно — к стенке) не захотел. Увидев, что арестованный «поплыл», чекисты решили начать рискованную оперативную игру.

О дальнейшем развитии сюжета в советское время писались художественные книги и снимались фильмы. Правда, многие подробности тогда оставались «за кадром». Под контролем ГПУ Шешеня сообщил «в центр», что ему удалось установить связь с крупной антибольшевистской организацией — «Либеральными демократами» (организаторы Либерально-демократической партии России во главе c Владимиром Вольфовичем, наверное, обладали чувством юмора). Послание от «либерал-демократов» Савинкову передал легендарный чекист Андрей Фёдоров.

Надо отдать должное: операция «Синдикат-2», как её назвали разработчики, проводилась на грани фола, но эту границу не переходила. Сложную игру вёл незадолго до этого созданный Контрразведывательный отдел (КРО) ГПУ во главе с Артуром Артузовым. Борису Савинкову достались непростые противники — элита тогдашнего ГПУ. Настоящее имя начальника отдела было Артур Евгений Леонард Фраучи (Ренуччи). Его отец был известным сыроваром итальянско-швейцарского происхождения, мать имела латышско-эстонско-шотландские корни. Окончил с отличием Петроградский политехнический институт по специальности инженер-проектировщик. С 1918 года — в военной контрразведке.

А. Артузов, Р. Пилляр

Заместителем начальника КРО был Роман Пилляр (Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау) — прибалтийский барон, вступивший в РСДРП(б) в 1914 году. Родился на Белосточчине, один из основателей Компартии Литвы и Беларуси, секретарь ЦИК Литбела. При захвате поляками в Вильно (1919 г.) пытался застрелиться, но выжил с пробитым лёгким. Был приговорён к смертной казни, расстрелян — но снова чудом остался жив! Затем барон-большевик стал спецуполномоченным по Особому отделу Западного фронта, разведчиком-«нелегалом» в Германии.

Андрей Фёдоров, первым выехавший к савинковцам за кордон, в прошлом принадлежал к одной из самых радикальных революционных фракций — эсеров-максималистов. С 1917 года левый эсер, с 1919 г. — член РКП(б). Бывших анархистов и левых эсеров с их опытом боевой и подпольной работы охотно брали в ВЧК-ГПУ, их там было больше, чем в любой другой советской силовой организации.

Начальник 6-го «белогвардейского» отделения КРО был Игнат Сосновский, офицер польской армии и резидент польской разведки в советской России, который после ареста перешёл на сторону Советов.

Оперативник Григорий Сыроежкин славился необычайной силой и отвагой. И, как говорили очевидцы, мог перепить любого на дружеской вечеринке…

План «Синдиката-2» составлялся сотрудниками КРО с учётом психологических особенностей «партнёра», с привлечением экспертов из числа людей, знавших его ещё по революционной деятельности. И план сработал.

Савинковцы не поверили Фёдорову, в Париже ему инсценировали «разобличение» как «агента Гепеу», угрожали убить на месте. Но Фёдоров проявил чрезвычайную выдержку и находчивость, умудрившись убедить опытнейших заговорщиков в своей невиновности. И ещё не раз операция была под угрозой провала. Однако НСЗРиС, находившийся в кризисе, с проваленными за кордонам организациями, как в глотке воздуха нуждался в «свежей крови». И савинковцы проглотили наживку.

После интенсивного обмена посланиями и связными Борис Савинков послал для проверки «либеральных демократов» одного из своих самых доверенных людей — Сержа Павловского. Под Бешенковичами полковник Павловский соединился с группой некоего Даниила Иванова, которая всю зиму просидела в лесу и питалась мясом из бочки. Вместе с «ивановцами» они ограбили станцию «Зубры», при этом убив 4-х человек, в т.ч. 60-летнего начальника дороги, расправились с евреями. В это время Павловский предложил называться «фашистами» и пошить отряду чёрные рубашки.

Затем Павловский пробрался в Москву для проверки Шешени, который жил там на квартире с женой — понятно, под присмотром контрразведчиков. Опытный диверсант так ничего и не заподозрил, на встрече с лидерами «либеральных демократов» был арестован. И тоже начал работать под контролем. В Париж и Варшаву сообщили, что он ранен в ногу, но обстоятельства требуют срочного приезда Савинкова в СССР.

Верил ли полковник, при всех его прошлых «подвигах», что этим он выторгует себе жизнь? Вряд ли. Он отчаянно надеялся вырваться, спастись самому и предупредить «вождя». Для чего и сделал ряд попыток. Не вышло.

Но именно письма «Сержа» к Савинкову, похоже, сыграли одну из решающих ролей в успехе чекистской операции. Павловский в конспиративной переписке называл Савинкова «отцом» и просил его самого скорее приехать для «осмотра» и последующей «свадьбы».

15 августа 1924 года лидер НСЗРиС с несколькими соратниками перешёл польско-советскую границу, а уже на следующий день в Минске был арестован ГПУ.

Фото из книги «Б. Савинков на Лубянке. Документы»

Версии

И cразу после сенсационного ареста Савинкова, и сегодня существует множество версий, по каким причинам это произошло. Загадкой остаётся, почему всё же опытнейший подпольщик, десятки раз ускoльзавший от гибели, поверил в хоть и блестяще исполненную, но не такую уж и сложную по замыслу комбинацию советской контрразведки? Оперативники и аналитики из КРО смогли как-то аргументировать, почему Савинков лично и безотлагательно должен приехать в СССР. Но как?

Не менее загадочной является и его смерть на Лубянке 7 мая 1925 года — то ли Савинков действительно выбросился из окна, то ли его вытолкнули чекисты. Так, может, с самого начала это возвращение было неосознанным или осознанным суицидом лидера, проигравшего свою борьбу?

Представляется всё же, что самоубийство было не в характере Бориса Савинкова. Других на смерть ему приходилось посылать, себя — нет. Но он действительно был фанатиком — человеком, который жил ради борьбы и своего личного самоутверждения через неё. Савинков ни за что не хотел смириться с поражением. Вероятно, на этом и сыграли организаторы «Синдиката»: их мистификация хотя бы на короткое время давала ему надежду на победу.

Ещё один аргумент, при помощи которого лидера антисоветской эмиграции могли мотивировать к возвращению в СССР. Владимир Ленин был в то время смертельно болен, и Савинкова могли убедить: он должен быть в стране в тот момент, когда после смерти вождя в большевистской партии начнётся кризис, столкновение за власть между её разными фракциями. По понятным причинаи такая «легенда» не озвучивалась не только в открытых источниках, но и во внутренней отчётности ГПУ.

Впрочем, со временем все организаторы и участники победной операции сами пострадали в результате именно этой борьбы за власть внутри ВКП(б). Артур Артузов, Роман Пилляр, Игнат Сосновский, Андрей Фёдоров, Григорий Сыроежкин, как и почти все чекисты времён Гражданской войны, были расстреляны в 1937–1939 годах. По злой иронии истории — как «польские шпионы».

Возможно, уцелел только неуловимый Упельниц-Опперпут. Похоже, это был первый сотрудник советских спецслужб, который вошёл в доверие к савинковцам… Точно известно, что после ареста в Минске в 1920 году Александр Упельниц перешёл на службу в ГПУ (если только он не был агентом ЧК уже с 1918 года) и участвовал в качестве наживки ещё в одной легендарной игре — операции «Трест». А в 1927 году Александр Упельниц-Опперпут-Стауниц снова из «красного» стал «белым»: убежал за границу, где выступил с серией разоблачений.

Но кем он был на самом деле и чем занимался дальше — всё ещё остаётся загадкой.

Источник

Перевод с белорусского: belisrael.info

Опубликовано 24.05.2021  23:00

«Балаховская неделя» 1920 года в Калинковичах

12 февраля 2018 на сайте был опубликован материал по событиям 1920 года в Калинковичах. К столетнему юбилею автор подработал статью с учетом найденных новых фактов.

На исходе серого, ненастного дня 10 ноября 1920 года во двор путевой казармы при железнодорожной станции Калинковичи (ныне дом № 1 по ул. Подольская) зашли пятеро с винтовками. На барашковых папахах – эмблема в виде черепа со скрещенными костями, на рукавах шинелей нашиты белые кресты. Месяца не прошло, как семья путевого обходчика Г.П. Сергиевича перебралась из землянки в это сравнительно благоустроенное жилье – и вот, принимай «гостей» из армии генерала Станислава Булак-Балаховича! Постояльцы заняли жилую комнату, хозяева перебрались в кухню. Это были шестидесятилетний Павел Сергиевич (отец Георгия), его жена Пелагея, их невестка тридцатилетняя Ульяна, внук Дмитрий восьми лет и трехлетняя внучка Мария. Сам же путеец и другие сочувствующие советской власти железнодорожники накануне покинули Калинковичи.

Незваные гости наказали хозяйке сварить картошки (другой еды в доме не было), расселись у стола, развязали свои вещмешки, достали оттуда хлеб, сало, консервы и пару бутылок самогона. Пока варилась картошка, в разговоре солдат прозвучало название  полесского местечка Янов за Пинском, где недавно формировалась их 3-я Волжская дивизия «Народно-добровольческой армии». Услышав название родных мест, откуда семья Сергиевичей отправилась летом 1915 года «в беженство», дед подошел к ним. Завязалась оживленная беседа, к которой из коридора внимательно прислушивался маленький Митя. Много лет спустя писатель Д.Г. Сергиевич (1912-2004) расскажет об этом в своей автобиографической повести «Давние годы» и стихотворении «Дзед і балаховец», где были такие строки:

– А вы даруйце, – кажа дзед, –

Бо я тым розумам не мыты,

Вось пагалоска ўсюды йдзе,

Што вы – звычайныя бандыты?..

Як вызверыўся той бандыт,

Схапіўся за пістолю.

А потым кажа:

– Не туды

Ты вернеш, дзед, нядолю!

О, д’ябальскі савецкі лад

Вас, цемнату, дурачыць,

Бо толькі з гадаў подлых гад

Бандытамі нас бачыць!

Мы – вызваліцелі ўсіх вас

Ад зграі бальшавіцкай,

І хто гаворыць так пра нас,

Той першы ў свеце гіцаль!

Парадак будзе! Атаман

Булак той Балаховіч

Гаворыць ад душы, не ў зман,

Усім ён унаровіць.

Кто же такие «балаховцы» и как они появились в Калинковичах? Станислав Булак-Балахович (1883-1940), происхождением из мелкой белорусской шляхты,  воевал офицером в царской армии, затем был командиром отряда в Красной армии. Не поладив с «большевиками», перешел к «белым», затем в чине генерал-поручика командовал белорусской добровольческой дивизией в составе польской армии. Маршал Ю. Пилсудский дал отчаянному вояке такую характеристику: «Не ищите в нем признаков штабного генерала. Это типичный смутьян и партизан, но безупречный солдат, и скорее умный атаман, чем командующий в европейском стиле. Не жалеет чужой жизни и чужой крови, совершенно так же, как и своей собственной».  Когда в октябре 1920 года между Польшей и советской Россией было заключено перемирие, находившийся в Варшаве эмигрантский «Русский политический комитет» во главе с Б.В. Савинковым заручился согласием польского правительства на формирование под командованием С.Н. Булак-Булаховича «Народной Добровольческой армии» (НДА) для самостоятельной борьбы с «большевиками». В нее набирали бывших российских солдат и военнопленных, вербовали молодежь Пинщины и смежных регионов. К началу ноября НДА численностью около 20 тысяч бойцоы  сосредоточилась в районе Микашевичи-Туров. В ее состав входили:

– 1-я пехотная дивизия генерал-майора Матвеева, состоявшая в основном из уроженцев Псковской и Тверской губерний.

– 2-я пехотная дивизия полковника Микоши, укомплектована белорусами и жителями Смоленщины.

– 3-я Волжская пехотная дивизия генерал-майора Ярославцева, составленная из уроженцев Казанской, Нижегородской и Самарской губерний.

– Крестьянская бригада атамана Искры-Лохвицкого, набранная в северных районах Украины.

– Кавалерийская дивизия полковника Павловского.

– Полк донских казаков полковника Духопельникова.

– Отдельный полк туземной (кавказской) кавалерии полковника Мадатьяна.

– Личная конвойная сотня командующего НДА.

– 21 артиллерийское орудие, 10 самолетов.

Личный состав этих частей в основном донашивал старую форму царской армии с теми отличиями, что на барашковых папахах были эмблемы в виде черепа со скрещенными костями, на рукавах шинелей нашиты белые кресты.

Булак-Балахович и его штаб, осень 1920 г.

Утром 6-го ноября генерал провел в Турове торжественную церемонию с богослужением за Белорусскую Народную Республику, после чего двинул свои войска на восток по обоим берегам Припяти. В направлении Калинковичей наступала группа полковника Микоши (3 тыс. штыков, 150 сабель, 8 орудий), к Мозырю рвалась группа под командованием самого С. Булак-Балаховича (6,4 тыс. штыков, 800 сабель, 6 орудий). Бригада атамана Искры-Лохвицого с частью кавалерии наносила отвлекающий удар в районе Ельск-Овруч. Этой силе противостояли более многочисленные, но разбросанные на довольно обширной территории силы «красных»: две стрелковые бригады и кавалерийский полк восточнее Турова, одна стрелковая бригада у Осиповичей и две стрелковые бригады у Мозыря. В резерве Западного фронта у Бобруйска имелись две дивизии и одна у Гомеля.

С ходу нанеся поражение выдвинутым вперед советским пехотным бригадам, части НДА  в полдень 8 ноября заняли Петриков. Утром следующего они продолжили наступление, заняв к вечеру Скрыгалов и Копаткевичи, выслав кавалерию в направлении Мозыря, Калинковичей и  Домановичей. Сухие строки архивных документов дополняют интересные и яркие воспоминания Д.Г. Сергиевича. «…Хмурым насупленным ноябрьским утром, ко мне, как обычно, зашел Жорка Субач, но без книг.

– Все, кончилась наша школа, – сказал он.

– Как так, почему?

– Балаховцы идут.

Грабить у нас было нечего. А вот то, что отец успел уйти из дому – это дало возможность избежать нашей семье больших неприятностей, если не большого горя». Так начиналась «балаховская неделя»…

10 ноября, среда.  На южном берегу Припяти войска НДА нанесли поражение защищавшей Мозырь 10-й советской дивизии и во второй половине дня захватили город. Одновременно группа полковника Жгуна (Островецкий пехотный и Туземный кавалерийский полки) переправишись утром на северный берег Припяти, без боя заняла в полдень местечко Калинковичи (части нынешних улиц Советская, Калинина, Красноармейская) и одноименное село (часть нынешней улицы Волгоградская). Оставив там свой обоз и кавказскую кавалерию, полковник Жгун повел пехоту по шоссе (ныне ул. К. Маркса) занять железнодорожную станцию с поселками при ней (ныне части улиц Октябрьская, Энгельса, Подольская). Стоявший на станции железнодорожный состав с подразделениями и штабом 10-й стрелковой дивизии буквально в последний момент, уже под огнем противника, ушел в Речицу. Саперы «балаховцев» взорвали железнодорожные пути, блокировав, таким образом, бронепоезд «красных» на участке Калинковичи-Мозырь.

Лишь утихли взрывы и стрельба на станции, как туда из-за лесного массива донеслись приглушенные звуки боя в местечке. В то время как «туземцы» полковника Мадатьяна увлеклись грабежом еврейских лавок, их внезапно атаковала отступавшая из Мозыря 29-я стрелковая бригада «красных». После короткого сопротивления кавказцы бежали, оставив в руках противника 6 пулеметов, весь обоз и около сотни пленных. Полковник Жгун прийти им на помощь не мог, так как сам подвергся атаке с одной стороны подошедшего со стороны Речицы советского пехотного батальона, а с другой – исправившего повреждения пути бронепоезда. Уже в сумерках его разгромленная группа отступила  лесами к Мозырю, но и «красные», опасаясь попасть в окружение, отошли из Калинковичей на восток.

11 ноября, четверг. В первой половине дня, получив в подкрепление Вознесенский пехотный полк из 1-й дивизии, группа полковника Жгуна опять заняла Калинковичи. «На исходе дня – вспоминал Д.Г. Сергиевич – балаховцы заняли станцию. Передовые отряды прошли мимо нашего дома по дороге на северо-восток в направлении Жлобин-Бобруйск. Другая колонна, как я потом узнал, двинулась на Речицу-Гомель. В военном городке (бывшие артиллерийские склады царской армии, находились в центральной части нынешней ул. Энгельса – В.Л.) расположилась, по меньшей мере, рота. На огромном подворье запылали костры. Что-то они там варили, жарили, пекли. А часть разбрелась по землянкам. Зашли большой группой и в наш дом. К нам, в нашу квартиру, пожаловало от той группы пять человек. На вокзальную площадь согнали десятка три жителей из близлежащих домов, и перед ними выступил сам батько Булак-Булахович. Он призывал граждан всячески содействовать его освободительной миссии и смелее налаживать новую жизнь».

12 ноября, пятница. Советское командование, придававшее большое значение Калинковичскому железнодорожному узлу, вновь направило для его взятия 29-ю стрелковую бригаду, усилив ее двумя бронепоездами из Гомеля. К 22 часам после ожесточенных уличных боев они вновь заняли станцию и местечко.

13 ноября, суббота. На рассвете основные силы «балаховцев» переправились на северный берег Припяти и заставили «красных» вновь очистить Калинковичи. Группа полковника Павловского (5 полков конницы и пехоты) повела наступление на Речицу, имея в резерве собранную у д. Гулевичи дивизию генерала Матвеева. Группа полковника Стрижевского (2 полка) двинулась на Птичь и Михновичи, группа полковника Келпша (2 полка) – на Якимовичи, дивизия полковника Микоши – в сторону Жлобина. На самом юге нынешней Гомельской области действовала Крестьянская бригада атамана Искры-Лохвицкого, занявшая местечко Лельчицы.

14 ноября, воскресенье.  В Калинковичах на видных местах вывесили манифест, гласивший: «Сего 14-го ноября я принял главнокомандование над всеми белорусскими и русскими вооруженными силами, находящимися на территории Белоруссии. Для создания Белорусской Народной армии выделить из состава Русской Народной Армии кадр из уроженцев Белоруссии. Главнокомандующий всеми вооруженными силами на территории Белорусии Генерал-майор Батька Булак-Булахович». Вербовочные пункты в национальную армию учредили на железнодорожной станции и в селе Калинковичи. Гарнизоном здесь стал Островской пехотный полк из 1-й дивизии НДА.

15 ноября, понедельник. Войска генерала Матвеева в 7 часов утра с боем заняли д. Великие Автюки, а около 16 часов, после ожесточенного боя с подразделениями советской 10-й стрелковой дивизии – д. Хобное. Группа полковника Микоши взяла Козловичи и Домановичи, но ее дальнейшее наступление к Озаричам было остановлено срочно переброшенной с севера 48-й советской стрелковой дивизией.

16 ноября, вторник. В первой половине дня группа полковника Павловского подошла с юга к Речице, которую обороняли части 10-й и 4-й советских дивизий с двумя бронепоездами. В ожесточенном бою на подступах к городу «балаховцы» имели большие потери. Почти полностью был уничтожен, попал в плен или разбежался свеженавербованный Мозырский пехотный полк.

17 ноября, среда. Этот день стал кульминацией «балаховской» эпопеи на Полесье. По личному распоряжению В.И. Ленина из Кремля сюда по железной дороге и пешим порядком спешно стягивались самые боеспособные части Западного фронта. Осознав неравенство сил, полковник Павловский отвел свою сильно поредевшую группу от Речицы в направлении на Хойники. Повторная попытка генерала Матвеева атаковать Речицу тоже не удалась, и он отступил к югу, соединившись с Павловским. Действовавшая на севере нынешнего Калинковичского района группа полковника Микоши под напором советских 48-й и 17-й стрелковых дивизия тоже начала отступление. При этом занимавший д. Козловичи 3-й батальон Минского стрелкового полка (ок. 200 чел., 3 пулемета) перешел на сторону «красных».

К вечеру 143-я бригада 48-й дивизии почти не встретив сопротивления, заняла Калинковичи, а 142-я бригада – Малые и Великие Автюки,  Юровичи. «Назначенный в местечке самим Булак-Балаховичем городской голова – читаем у Д.Г. Сергиевича –  поспешил через несколько дней скрыться в неизвестном направлении. В школу нашу мы больше не ходили – она была закрыта. Неопределенность, неуверенность, которыми были охвачены взрослые, невольно тревожили, передавались и нам, детям. Странное зрелище представляла собой станция. На железнодорожных путях не было ни одного паровоза, ни одного вагона, хоть шаром покати. Ребята поотчаяннее добрались на вокзале до дисков с телеграфными лентами. И мы получили новое небывалое занятие – забрасывали те диски на сосны и ели, и таким образом разукрашивали их теми лентами, живописно ниспадавшими к земле еще задолго до Нового года. Выглянув как-то в окно, я увидел, как, обхватывая наш дом с двух сторон, прошла цепь красноармейцев с винтовками наперевес. Только балаховцев на станции уже не было. На другой же день после прихода Красной Армии мы с Жоркой Субачем побежали в школу. Там уже было полно нашего брата. И каждому было что рассказать о днях вынужденного безделья, о том, как рвались снаряды на железнодорожных путях, о том, как балаховцы резали евреям бороды в местечке, как грабили их лавчонки и магазины и как расстреляли там трех коммунистов».

2-я пехотная дивизия НДА еще более суток вела бои за Мозырь с постоянно усиливавшимся  противником, но в 2 часа ночи 20 ноября оставила город и отступила на запад. Генерал С. Булак-Булахович с другими уцелевшими подразделениями НДА в ночь с 20 на 21 ноября прорвался из уготовленного ему советским командованием «котла» по лесной дороге между Калинковичами и Мозырем. Затем он повернул на север и в районе между деревнями Капличи и Якимовичи нанес поражение пытавшейся преградить дорогу советской 33-й Кубанской кавалерийской дивизии. Здесь «балаховская группировка» опять сменила направление движения, переправилась у д. Копцевичи через реку Птичь и ушла за польскую границу. Предприятие С. Булак-Булаховича было неудачном по причине несоразмерности его сил широкомасштабным целям похода, а также недостаточной  поддержкой со стороны местного населения, измученного и разоренного годами военного лихолетья.

Фрагмент заявления в милицию от Зямы Вольфсона, владельца одной из калинковичских лавок, ограбленного «балаховцами» (документ найден в мозырском архиве автором этой статьи)

Отношение местного населения к «балаховцам» в то время и позднее было неоднозначным: кто-то видел в них освободителей от «красного» террора и продразверстки, кто-то – обычных грабителей. Из хранящихся в мозырском зональном архиве документов видно, что местечко Калинковичи и железнодорожная станция тогда сильно пострадали (в основном не от боевых действий, а от разбоя). В ходе грабежей от рук «балаховцев» тогда погибли несколько десятков мирных жителей (большинство – представители здешней еврейской общины). При том известно, что сам С.Н. Булак-Балахович преследовал мародеров и грабителей, отдавал их под суд, лично расстрелял за учиненный погром взводного командира Савицкого, поручиков Смирнова и Андреева. После оккупации Польши в 1939 году немецкими войсками генерал продолжал подпольную борьбу и был убит в Варшаве 10 мая 1940 года в перестрелке с немецким патрулём. Для какой-то части белорусской молодежи этот храбрый, с прекрасной строевой выправкой, генерал и элитный белорусский эскадрон его личной охраны надолго стали образцом для подражания. В конце 20-х годов газета «Чырвоная змена» даже напечатала статью о действовавшей на Гомельщине конной молодежной хулиганской шайке, врывавшейся по ночам в деревни с кличем «Гей, батька Балахович!».

     Удивительной судьбе нашего талантливого земляка Д.Г. Сергиевича посвящена книга «Тры жыцці Змітра Віталіна» (Мазыр, 2012). Жизнь его школьного товарища Г.Л. Субача (1910-1952) была короче и трагичнее. Закончил военное училище, был на фронте летчиком-истребителем с первого дня Великой Отечественной войны. В 1942 году его самолет подбили, раненый летчик попал в немецкий плен. В 1945 году был освобожден и отправлен уже в советский лагерь. Вскоре,  удостоверившись в невиновности, Георгия освободили. Он вернулся на улицу Липневскую (ныне Сомова) в Калинковичи, работал в депо, и успел еще до своей безвременной кончины повидаться с другом Дмитрием, приехавшим в отпуск из Австрии офицером, военным журналистом.

В.А. Лякин

Опубликовано 02.11.2020  14:00

Калинковичане на Висле в 1920 году

Столетиями калинковичская земля не знала иноземной оккупации. Были, правда, в 1648-1660 годах разорительные набеги «воровских казаков» с юга и «московитов» с востока, село даже сгорело тогда полностью, но территория оставалась в составе Речи Посполитой вплоть до ее раздела в конце 18 столетия и включения белорусских земель в состав Российской империи. Летом-осенью 1812 года наполеоновские войска доходили почти до самого местечка, но были отброшены и разбиты русским корпусом генерала Ф.Ф. Эртеля в сражении у Горбацевичей юго-западнее Бобруйской крепости. И лишь на исходе Первой мировой войны Калинковичи почти год были в германской оккупации, а через некоторое время после изгнания немцев сюда пришла польская армия.

Тихон Хвесин

Бойцы Мозырской группы

Вторая оккупация продолжалась с 4 марта по 29 июня 1920 года, когда Мозырская группа войск Красной армии под командованием Т.С. Хвесина, разбив польские части в тяжелом и кровопролитном бою у д. Хобное, без боя заняла Калинковичи. Это армейское соединение (57-я стрелковая дивизия и несколько более мелких частей, всего ок. 6 тысяч штыков и сабель) было сформировано в конце мая того же года из местных уроженцев призывных возрастов. Происходивший из рабочей семьи 26-лений Тихон Серафимович Хвесин еще до революции вступил в партию большевиков, на 1-й мировой войне дослужился до звания унтер-офицера, а в годы Гражданской войны занимал видные командные должности на Восточном и Южном фронтах.

Командующий Западным фронтом М.Н. Тухачевский, готовивший в июле новый удар по врагу, разослал из своей ставки в Смоленске директиву «удвоить число штыков в каждой стрелковой дивизии». В Мозырской группе войск, дислоцированной у Мозыря и Калинковичей, немедленно  объявили набор добровольцев и мобилизацию несознательных призывников для новых походов и сражений. «В течение месяца – писал М.Н. Тухачевский в своей книге «Поход на Вислу» – было изъято около 100 тысяч дезертиров, что в два с половиной раза превысило наши надежды. Прибывшие к нам на фронт коммунисты и профсоюзники были двинуты в эту свеженавербованную массу и влили в нее дух бодрости и решимости в борьбе с панской Польшей». Понятно, что в основном эти новобранцы (с территории нынешнего Калинковичского района их было взято около 2-х тысяч) шли в армию, чтобы не быть расстрелянными при поимке специальными отрядами, но точно известно, что имелись и добровольцы. Одним из них был старший брат моей матери, секретарь комсомольской ячейки в д. Лесец Арсений Адамович Бойко (1901-1966). Он вступил в кавалерийскую часть «красных» и ушел на войну со своим конем.

На рассвете 4 июля 1920 года войска советского Западного фронта вновь двинулись на врага. Накануне в полках зачитали приказ М.Н. Тухаческого, в котором недавний поручик царской лейб-гвардии взывал: «На Западе решается судьба мировой революции, через труп белой Польши дорога ведет нас ко всеобщему мировому пожару. На Вильно – Минск – Варшаву – марш!».  Действия наступавшей на Пинск 12-тысячной Мозырской группировки поддерживала Днепровская военная флотилия под командованием 23-хлетнего П.И. Смирнова. Им противостояла польская Полесская группа войск (ок. 9 тысяч штыков и сабель) генерала В. Сикорского. Наступление Мозырской оперативной группы развивалось по болотистой пересеченной линии вдоль железнодорожной линии Гомель-Брест. 23-го июля она выбила противника из Пинска и закрепилась на занятых позициях. Передышка была короткой. Воодушевленное достигнутыми успехами советское руководство в Кремле приняло недальновидное решение продолжить наступление на Варшаву лишь силами Западного фронта М.Н. Тухаческого, а имеющиеся резервы передать действовавшему на Украине Юго-Западному  фронту А.И. Егорова и повернуть его на Львов. Однако при вступлении «красных» на территорию этнической Польши выяснилось, что подавляющее большинство ее населения не намерено участвовать в раздувании пожара мировой революции, а напротив, готово с оружием в руках защищать свою недавно вновь обретенную государственность. В армию массово пошло крестьянство, получившее часть помещичьей и церковной земли, записалось много добровольцев из других социальных слоев общества, включая гимназистов старших классов. Из Франции прибыли военные советники, поступило огромное количество находившегося на складах после завершения 1-й мировой войны оружия, боеприпасов, военной техники, включая самолеты и танки.

Сражение за Брест длилось с 31 июля по 2 августа, и в результате Мозырская оперативная группа нанесла поражение защищавшей город 16-й польской пехотной дивизии, отбросив ее полки за Буг. Потери с обеих сторон были значительными. 27-летний М.Н. Тухачевский, наверное, считал себя полководцем уровня фельдмаршалов А.В. Суворова, М.И. Кутузова и И.Ф. Паскевича, уже бравших Варшаву в 1794, 1813 и 1831 годах. Руководя войсками по телеграфу из далекого Смоленска, он поставил им задачу занять польскую столицу не позднее 12 августа. Основные силы Западного фронта уже обходили ее с севера вдоль границы с Восточной Пруссией. Известно, что Главком Красной Армии С.С. Каменев (бывший полковник царской армии) пытался предостеречь М.Н. Тухачевского, предполагая, что польский маршал Ю. Пилсудский собрал основные силы своей армии не севернее, а южнее Варшавы (что соответствовало действительности). Но бывший поручик, член партии большевиков, отмахнулся от мнения беспартийного бывшего полковника, и тем самым обрек почти всех красноармейцев Мозырской оперативной группы на верную гибель, а другие войска своего фронта – на жестокое поражение.

Битва под Варшавой 1920

В середине августа поредевшая, утомленная, растянутая по фронту почти на 100 км группа Т.С. Хвесина (ок. 11 тыс. чел.) сражалась на крайнем левом фланге Западного фронта южнее Варшавы. Именно здесь польское командование скрытно от противника  сосредоточило мощную группировку (3-я и 4-я армии, более 50 тыс. чел., 46 танков) с целью захода во фланг, а затем и в тыл наступавшим «красным». На рассвете 16 августа она внезапно обрушилась на многократно слабейшую Мозырскую оперативную группу. «Весь день – сообщает в своей книге «Война 1920 года» Ю. Пилсудский –  я провёл в автомобиле в основном при левофланговой 14-й дивизии, накапливая данные и периодически собирая своих подчинённых. Не могу не сказать, что в этот день вечером, когда дивизии прошли на север уже добрых 30 километров, я не переставал ломать голову над главной для меня загадкой — тайной так называемой Мозырской группы. Собственно говоря, как таковой её не было, кроме 57-й дивизии, и это волновало меня больше всего, потому что полностью разрушало образ, складывавшейся в моём сознании по крупицам в течение целого месяца. Ведь существовала же какая-то апокалипсическая бестия, перед которой целый месяц отступали наши дивизии! Это было как кошмарный сон». Польский маршал успокоился лишь сутки спустя, получив донесения, что светская 57-я дивизия и другие части этой группы почти полностью уничтожены или пленены. Сам Т.С. Хвесин и некоторые чины его штаба спаслись на автомобилях вначале в Брест, а затем в Жабинку. Там 17 августа командующий без войск получил телеграмму за подписью М.Н. Тухачевского «…упорно сопротивляться при обороне района Бяла-Подляска». Сопротивляться было некому и нечем, кучки уцелевших красноармейцев, расстреляв все патроны, пробирались лесами и болотами на восток. Попав в оперативное окружение и понеся громадные потери, советские армии Западного фронта частью смогли из него пробиться, а частью (ок. 30 тыс. чел.), будучи прижатыми к немецкой границе, перешли ее с развернутыми знаменами и под звуки «Интернационала», что играли полковые оркестры. Только к концу августа уже на белорусской земле Западный фронт был  восстановлен и продолжил отступление в относительном порядке. В ночь на 26 августа поляки атаковали занимавшие Жабинку остатки 57-й советской дивизии, в бою погибли ее командир и начальник штаба. Для прикрытия Пинска из спешно собранных отовсюду резервов и мобилизованных белорусских селян была создана новая 4-я советская армия (17 тыс. чел.) под командованием А.Д. Шуваева. В составе польской группировки на Полесье действовал Белорусский особый отряд генерала С. Булак-Балаховича (1800 штыков, 800 сабель, артиллерийская батарея), который внезапной атакой 26 сентября взял Пинск, захватив множество пленных и трофеев. Вскоре пал Лунинец, но затем противоборствующие стороны договорились о перемирии и 18 октября военные действия прекратились. Не всех это устраивало, и месяц спустя в Калинковичах и Мозыре произошли кровавые события, запомнившиеся нашим прадедам как «Балаховская неделя»…

Бой 1920

Из двух тысяч наших земляков, ушедших летом 1920 года с Мозырской оперативной группой к Варшаве, обратно вернулись очень немногое. Архивные документы сохранили лишь некоторые имена. Это калинковичане Бурдин Абрам Моисеевич (1886-1944), Бедерман Янкель Мотелевич (1901-1941), Бухман Лева Бенецианович (1895-1946), Бухман Исаак Мовшевич (1900-1941), Бурдин Мордух Мовшевич (1898-1987), Гренадер Мовша Абрамович (1891-1945), Горелик Файка Гиршевич (1897-1982), Кофман Яков Мордухович (1891-1947), Кацман Арон Израилевич (1899-1948), Кофман Йосель Михелевич (1897-1978), Фридман Марк Моисеевич (1899-1977). Это и жители соседних с Калинковичами деревень: Акулов Михаил Сидорович (1897-1976) из д. Денисовичи, Белый Кондратий Акимович (1894-1983) из д. Золотуха, Будник Прокофий Васильевич (1897-1989) из д. Дудичи, Буценко Семен Яковлевич (1898-1981) из д. Малые Автюки, Воробей Степан Дмитриевич (1898-1981) из д. Великие Автюки, Чигиров Дмитрий Степанович (1897-1985) из д. Сельцы. В конце 1920 года вернулся домой в Лесец и Арсений Бойко, но уже без коня. Стал председателем сельсовета, построил первую в деревне начальную школу. В июне 1941 года опять ушел на войну, был старшиной стрелковой роты. Среди его боевых наград есть и медаль «За освобождение Варшавы». По детству помню интересные рассказы Арсения Адамовича на фронтовую тему, но о событиях 1920 года мой дядя никогда не говорил. Командующий погибшей под Варшавой Мозырской оперативной группы Западного фронта Т.С. Хвесин в дальнейшем руководил советской милицией и был председателем Госплана СССР. В 1937 году попал в списки «врагов народа», был расстрелян, в 1955 году посмертно реабилитирован. О нем еще помнят в Саратове, где даже есть улица его имени.

В.А. Лякин, краевед

Опубликовано 25.08.2020  17:39

Алесь Бузіна. ЦУД НА ДНЯПРЫ

Хаўруснікі. Юзаф Пілсудскі і Сымон Пятлюра ў атачэнні польскіх і ўкраінскіх афіцэраў, якіх менавалі «пілсудчыкамі» і «пятлюраўцамі»; Пілсудскі ў маладосці, як і Пятлюра, быў сацыялістам, але здолеў стаць сапраўдным правадыром нацыі

Увесну 1920 г. палякі разам з Пятлюрам захапілі Кіеў. Тая акупацыя запомнілася кіяўлянам канцэртамі, спекуляцыяй на базары, а яшчэ ўзарваным на развітанне мостам.

Войскі палякаў уступілі ў Кіеў 6 траўня 1920 года. Яны ўвайшлі без бою і без помпы, якую можна было б чакаць ад польскага нацыянальнага характару. Акуратныя жаўнеры. Элегантныя афіцэры. Ніякіх рабункаў, расстрэлаў і кантрыбуцый. Гэтаe апошняе нашэсце іншапляменнікаў на Кіеў сваім размераным парадкам да болю нагадвала самае першае ўварванне немцаў у 1918 годзе. Як і немцы, палякі не буянілі – хіба што, у адрозненне ад іх, не сталі мабілізоўваць баб на мыццё вакзала. (Ніхто, дарэчы, апрача немцаў, за ўсе тыя бурлівыя гады не знайшоў часу памыць вакзал – ані пятлюраўцы, ані чырвоныя, што іх змянілі, ані белыя, ані зноў чырвоныя, якія выціснулі белых.) Палякаў ён таксама задавальняў у сваім натуральным антысанітарным выглядзе – мажліва, яны падсвядома адчувалі, што доўга тут не затрымаюцца. У астатнім жыццё адразу наладзілася.

Кіеўскі мемуарыст Рыгор Грыгор’еў, пераседзеўшы ў горадзе ўсе перавароты, пра воінства маршала Пілсудскага пісаў так: «Знешні парадак у горадзе быў адноўлены. Страляніны ў ночы не заўважалася, пра грабежніцтва нічога не было чуваць. Нават хадзіць увечары зрабілася вольна, без усялякіх абмежаванняў, зусім не так, як тое заўжды было раней ва ўмовах грамадзянскай вайны».

Кніга Грыгор’ева «У старым Кіеве» выйшла мізэрным накладам у 1961 годзе. Гэты яе абзац асабліва каштоўны – цудам праскочыўшы праз савецкую цэнзуру, ён намякаў, што іншыя ўлады, якія захоплівалі горад, каліва буянілі. Цяпер пра гэта можна пісаць адкрыта: першае ўварванне чырвоных у студзені 1918 г. павярнулася публічнымі расстрэламі проста ў Царскім садзе (цяпер парк Ватуціна каля Вярхоўнай Рады). Там выкапалі гіганцкую яму і партыямі валілі «буржуяў» – усіх, хто меў прыстойную адзежу ды інтэлігентны твар. Тысячы дзве настралялі за колькі тыдняў.

Пятлюраўцы, якія ўзялі Кіеў у снежні 1918 г., запомніліся самачыннымі вулічнымі расстрэламі афіцэраў, што падтрымлівалі гетмана Скарападскага. Самае нашумелае забойства – генерала Келера – адбылося проста каля помніка Багдану Хмяльніцкаму.

«Другія» чырвоныя – тыя, што ў пачатку 1919-га выбілі Пятлюру і войска УНР – у садзе публічна ўжо не расстрэльвалі. Іхняе ЧК цяпер сарамліва валіла ахвяры за Інстытутам шляхетных паненак (Кастрычніцкі палац). Расстрэльвалі пераважна рускіх нацыяналістаў, карэнных кіяўлян – прафесароў, прадпрымальнікаў і грамадскіх дзеячаў. Але былі сярод іх і 4 тысячы рабочых, а таксама не менш за 1500 сялян, звезеных з навакольных вёсак. Расследаванне камісіі белага генерала Рэрберга па выгнанні чырвоных «устанавіла 4800 забойстваў у Кіеве асобаў, імёны якіх удалося высветліць. З пахаванняў на могілках выкапана 2500 трупаў. Магілы, старэйшыя за 4 тыдні, не раскрывалі. Агульная колькасць забітых дасягае 12 тысяч чалавек» (цытую паводле кнігі «Красный террор глазами очевидцев», Масква, 2009).

Белыя, заняўшы горад у апошні дзень жніўня 1919-га, неўзабаве арганізавалі яўрэйскі пагром. Яны апраўдвалі свае паводзіны тым, што сярод кіеўскіх чэкістаў пераважалі яўрэі. Ночамі «вылі ад жаху» цэлыя будынкі ў яўрэйскіх кварталах. Гэтая сітуацыя ярка апісана ў артыкуле Васіля Шульгіна, які выйшаў тады сама ў Кіеве, у газеце «Киевлянин» (гл. пра артыкул «Пытка страхом» і адказы Шульгіну матэрыял С. Машкевіча – перакл.). Але паводзіны белых я таксама не ўхваляю – больш лагічна было б узяць Маскву, пералавіць чэкістаў, што ўцяклі былі з Кіева, ну а далей з выкананнем усіх прававых норм, з пачуццём, толкам і расстаноўкай, пакараць іх адпаведна дарэвалюцыйным законам. Прававая база для гэтага мелася – напрыклад, расстрэл, прадугледжаны ваенна-палявым судом.

«Трэція» чырвоныя, якія зноў вярнуліся пасля белых, асабліва пабуяніць не паспелі. Дый не было ў іх такой магчымасці – усіх, каго хацелі, пусцілі ў расход яшчэ за «другімі». I толькі палякі нікога не расстрэльвалі, а запомніліся толькі тым, што адмянілі ўсе грошы, якія датуль хадзілі ў горадзе – і дзянікінскія, і савецкія, і УНР-аўскія, увёўшы заміж іх свае. Бабы на базары адразу пачалі хваліць белагвардзейцаў, якія праз колькі дзён пасля свайго прыходу арганізавана абмянялі жыхарам савецкія рублі на дзянікінскія.

Польскае фінансавае новаўвядзенне адразу разваліла тавараабмен. Народ пераходзіў на бартар, мяняючы адзежу на бульбу. І толькі праз некалькі дзён Гарадская дума выклапатала ў новых акупантаў дазвол пусціць у абарот дарэвалюцыйныя царскія грошы. Але іх было мала. Таму польскія жаўнеры выявіліся нуварышамі, купляючы на сваё вайсковае жалаванне за бесцань дарагія рэчы на таўкучках.

Разам з войскамі 3-й польскай арміі, якой камандаваў малады 36-гадовы генерал Рыдз-Сміглы, у Кіеў увайшлі і іхнія хаўруснікі – нешматлікія пятлюраўцы. Гэта была 6-я сечавая дывізія палкоўніка Марка Бязручкі – былога царскага капітана, ураджэнца Бярдзянскага павета, які яшчэ ў 1908 годзе скончыў Адэскую пяхотную вучэльню. Зрэшты, дывізія – гэта гучна сказана. Уся яна налічвала не больш за тысячу чалавек. Дый трымаліся хаўруснікі адчужана, скоса пазіраючы адно на аднаго. Сардэчнасці ў адносінах паміж палякамі і ўкраінцамі не было. Затое праз два тыдні ў Кіеў прыбыў Пятлюра і, па сваёй завядзёнцы, прыняў парад сечавікоў. Парады ён проста абажаў – як кожны цывільны, што ніколі не служыў нават радавым.

А за Дняпром, проста пад Кіевам, ужо праходзіў фронт. Галоўнай забавай кіяўлян было хадзіць вечарамі на дняпроўскія схілы і глядзець, як у сутонні каля Бравароў шугалі артылерыйскія снарады. Увесь Левы бераг яшчэ не быў забудаваны, і панарама адкрывалася куды больш грандыёзная, ніж сёння. Да Кіева снарады палявых гармат не даляталі – далёкая страляніна здавалася чымсьці накшталт феерверка. У Купецкім садзе (каля цяперашняй філармоніі, у якой тады быў Купецкі сход) нават пастаянна грала музыка. Так і запомнілася польская акупацыя – у асноўным вечаровымі канцэртамі пад акампанемент далёкай арудыйнай перастрэлкі ды працуючымі тэатрамі. А яшчэ зеніткамі, расстаўленымі проста на дняпроўскіх стромах.

Ёсць такі раздзел у польскай гісторыі: «Цуд на Вісле». Ён адбудзецца пазней, калі чырвоныя пагоняць з Кіева палякаў і спыняцца толькі пад Варшавай. А гэта быў «цуд на Дняпры» – вычварная вайна, не дужа падобная да вайны, і акупацыя, што нагадвала веснавы паказ мод у выглядзе новай польскай формы.

Ды раптам цуд скончыўся. Чырвоная армія перайшла ў контрнаступ, і палякі здалі Кіеў, як і занялі, без бою, падпсаваўшы пад канец рамантычную легенду пра сябе. Яны ўзарвалі дом губернатара і найстарэйшы ў горадзе Ланцуговы мост, пабудаваны яшчэ за Мікалаем І. Яшчэ два моста яны пашкодзілі, каб затрымаць чырвоных, пасля чаго 10 чэрвеня адбылі на гістарычную радзіму, прыхапіўшы з сабою і Сымона Пятлюру.

Але ж як так выйшла, што Сымон Васільевіч апошні раз з’явіўся ў Кіеве, па сутнасці, у польскім абозе?

Як Пятлюра з Польшчай пасябраваў

Перш чым вырушыць у апошні паход на Кіеў, Пятлюра 21 красавіка 1920 года заключыў у Варшаве саюз з начальнікам Польшчы Юзафам Пілсудскім. Ён прызнаў уключэнне ў склад Польшчы Галічыны, а таксама правы польскіх памешчыкаў на землі, якімі тыя валодалі на Правабярэжнай Украіне да 1917 года. Паводле варшаўскай дамовы, Правабярэжжа заставалася за Украінскай Народнай Рэспублікай, аднак, паколькі польская арыстакратыя да рэвалюцыі была тут найбуйнейшым землеўладальнікам, атрымлівалася, што распаяваныя надзелы пасля перамогі над бальшавікамі зноў трэба будзе забраць у мужыкоў і вярнуць тым, хто ўладаў імі з часоў польскай экспансіі ва Ўкраіну ў ХVІІ стагоддзі.

Цяжка сказаць, як Пятлюра збіраўся выконваць гэты пункт. Усё саманабытае сяляне ўжо лічылі сваім. Хіба што польскія войскі прымусілі б іх вярнуць майно гвалтам. Бо ў самога Пятлюры на пачатку 1920 года ўся армія разам з абозамі і шпіталямі налічвала 7 тысяч чалавек і 10 гармат!

Аднак, заключаючы варшаўскую дамову, Пятлюра быў шчаслівы – упершыню яго прымалі ў іншай дзяржаве як лідара цэлай краіны! З ганаровай вартай і ўсімі ўшанаваннямі, належнымі паводле пратаколу. Гэта быў яго першы і апошні замежны візіт.

Пятлюраўцы ваявалі разам з палякамі супраць галічан

Хрэшчатык, травень 1920 г. Польскае войска ўступае ў Кіеў, арганізавана абыходзячы трамвай

Галічыну Пятлюра палякам проста не мог не «завяшчаць». Галіцкая армія ў гэты момант пасля чарговай зрады стала ЧУГА – Чырвонай Украінскай Галіцкай Арміяй. Пятлюраўцам нават выпадала біцца з галічанамі. Пра гэты факт афіцыёзныя ўкраінскія гісторыкі маўчаць – чарговы раз робяць выгляд, што такога не было.

А вось як апісвае гэты эпізод у мемуарах, што выйшлі ў ЗША, камандзір палка Чорных запарожцаў Пятро Дзячэнка – у 1920-м пятлюраўскі палкоўнік: «5 сакавіка… Ад камісара ды галічан даведаліся, што горад Бэршадзь заняты 3-м галіцкім корпусам. Перад світанкам полк падышоў да сяла Усце, якое знаходзіцца за два кіламетры ад Бэршадзі. Галічане чакалі ворага, бо засады былі выстаўлены, але не дачакаўшыся, паснулі сном праведнікаў… Усяго полк узяў: 4 гарматы, 4 гарматныя скрыні са снарадамі, 2 цяжкіх кулямёты, 15 вазоў і звыш 120 коней. Загадаў выстраіцца галічанам і прапанаваў ім перайсці да нас. Да 50 стральцоў пагадзіліся. Па дарозе камандзір галіцкай батарэі кінуўся наўцёкі. Некалькі казакаў пусцілі сваіх коней за ім следам. Ужо ў сяле загналі ў пастку, але ён саскочыў з каня і пачаў уцякаць гародамі. Трапным стрэлам паклалі яго на месцы».

Пазней некалькі брыгад ЧУГА, калі чырвоныя пачнуць адступаць, перабягуць на бок палякаў. А іншыя – застануцца ў чырвоных. Такая во рэчаіснасць той вайны.

Асаблівай радасці ад таго, што ваяваць даводзіцца поруч з палякамі, у арміі Пятлюры не было. Традыцыйны гістарычны вораг раптам стаў «сябрам». Як пісаў пазней у кнізе «З палякамі супраць Украіны» генерал-харунжы арміі УНР Юрый Цюцюннік: «Яшчэ большай неспадзяванкай для шырокіх колаў украінскага грамадства было тое, што кіраўніцтва ўкраінскім паланафільствам захапіў не хто іншы, а той самы Сымон Пятлюра, які з пачатку 1919 года дэкламаваў “кары ляхам, кары!” з “Гайдамакаў” Шаўчэнкі».

На практыцы гэты халадок у стасунках братоў па зброі выліўся ў тое, што пятлюраўцы скрозь намагаліся нешта ўкрасці ў хаўруснікаў. Той жа Дзячэнка ўспамінаў пра подзвігі сваіх чорных запарожцаў: «Увесь час па шляху праходзілі абозы польскай арміі. У польскім абозе поўна гусей, курэй і свінняў. Відаць, што ўсё гэта не куплялася. Хлопцы-казачаты паводле свайго звычаю пачалі паляваць на ўсё, што кепска ляжала на польскіх вазах. Толькі і чуваць было “пся крэў” ды смех казакоў, калі ўдавалася нешта сцягнуць».

Уваскрэслая Польшча супраць новай Расіі

Патрыятычны польскі плакат 1920 г. «Гэй! Хто паляк – у штыкі!!»; сатырычны савецкі плакат на тую ж польскую тэму

У адрозненне ад Грушэўскага, Пятлюры і іншых «прафесійных» украінцаў, палякі ў 1918 – 1920 гг. праявілі бясспрэчны прафесіяналізм у «разбудове дзяржавы». Польшча ўваскрэсла пасля Першай сусветнай вайны літаральна з небыцця – з трох частак, якія належалі Расійскай, Германскай і Аўстра-Венгерскай імперыям. Амаль паўтара стагоддзя палякі жылі без сваёй дзяржавы. Нават чыгуначныя пуці ў новай краіне былі розныя: у былой «рускай Польшчы» – шырокія, у астатніх частках – еўрапейскія, вузейшыя. Давялося і іх перашываць пад адзін стандарт. Але памяць пра славу старой Польскай дзяржавы, імпэтны правадыр Юзаф Пілсудскі і мноства грамадзян, гатовых ваяваць за ідэю вялікай Польшчы, вярнулі Варшаву на геапалітычную карту Еўропы.

Пасля сыходу немцаў з Расіі ў канцы 1918 года канфлікт новай Польшчы з чырвонай Расіяй быў непазбежны. Палякі хацелі аднавіць Рэч Паспалітую ў максімальных гістарычных межах – з Літвой, Галіччынай, Валынню і Беларуссю. А бальшавікі марылі пра сусветную рэвалюцыю пад лозунгам «Даеш Варшаву!», які намаўлялі крычаць чырвонаармейцаў перад атакай.

Створанае з ветэранаў Першай сусветнай вайны, якія ваявалі ў арміях трох імперый, польскае войска ўяўляла з сябе грозную сілу. У яго было шмат зброі, баепрыпасаў, аэрапланаў і заходніх інструктараў – пераважна французаў. Характэрна, што першую ў гісторыі бамбардзіроўку Кіева з паветра, паводле савецкіх звестак, правялі менавіта палякі 19 красавіка 1920 года. Праўда, выглядала гэта даволі смешна: прыляцела колькі «этажэрак», панакідала лёгкія бомбы, але нічога не разбурыла – адно напалохала.

Чырвоная Армія ў 1920 годзе, наадварот, была надта знясілена двухгадовай грамадзянскай вайной. Яна страціла многа найбольш актыўных байцоў і камандзіраў, стамілася, перажыла эпідэмію тыфу. Дэфіцыт асабовага складу быў настолькі востры, што ў чырвоныя часці, якія перакідвалі на польскі фронт, уключылі нават былых белагвардзейцаў з арміі Дзянікіна, што здалася пад Наварасійскам. Тым не менш гэтае воінства знайшло ў сабе сілы перайсці ў контрнаступ. Здачу Кіева палякамі прадвызначыў прарыў 1-й Коннай арміі Будзённага, якая пераправілася цераз Днепр у раёне Екацярынаслава, дзе яе ніхто не чакаў. Апасаючыся абыходу з поўдня, польскія войскі ачысцілі Правабярэжжа. А з Беларусі вырушыў у наступ на Варшаву Заходні фронт Міхаіла Тухачэўскага. Аднак узяць сталіцу Польшчы не ўдалося. Вайна скончылася нічыёй і Рыжскім дагаворам 18 сакавіка 1921 года, паводле якога Галічына і Валынь засталіся пад Польшчай. Мала хто памятае, што ў якасці суб’екта міжнароднага права яго падпісала не толькі РСФСР, але і УССР – Украінская Сацыялістычная Савецкая Рэспубліка (менавіта ў такім парадку стаялі тады словы ў яе назве). Савецкі Саюз з’явіўся толькі на год пазней. У асадку апынуўся Пятлюра. Яго УНР знікла з карты, а сам ён ператварыўся ў эмігранта. Як напісаў прыкладна ў той час украінскі паэт і дыпламат Аляксандр Алесь:

Ці не маці для нас

І для ўсіх УНР?

Манархіст ты ці левы эсер,

Друг ці вораг ты – мера адна…

І стаіць УНР, як карова дурна.

Пераклаў з рускай і ўкраінскай В. Рубінчык паводле: Олесь Бузина. Чудо на Днепре (14.05.2010)

Ад перакладчыка

Ладную частку спадчыны яркага кіеўскага аўтара Алеся Бузіны (нар. 13.07.1969, забіты 16.04.2015) складае публіцыстыка з дамешкам іроніі, звернутая ў мінулае. На «беларускай вуліцы» нечым падобным займаўся і займаецца Сяргей Крапівін, на «яўрэйскай» – Міхаэль Дорфман. Пераклад нарыса пра польскую акупацыю Кіева прымеркаваны да стагоддзя падзеі.

Далёка не ўсё ў тэкстах Бузіны мне блізка, аднак «чырвоныя рысы» ён не перакрочваў. У 2017 г. абурыла тое, што яго кнігі былі выдалены з мінскай міжнароднай выставы (не без удзелу «Нашай Нівы», якая занесла іх у разрад «антыўкраінскай літаратуры»). Зусім не спадабаліся і адказы «вялікай гуманісткі» на пытанні расійскага карэспандэнта:

– Вы ведаеце, хто такі Алесь Бузіна?

– Каторага забілі?.. Але тое, што ён казаў, таксама ўзмацняла злосць.

 – То бок такіх трэба забіваць?

– Я гэтага не кажу. Але я разумею матывы людзей, якія гэта зрабілі.

No comments.

* * *

Да пяцігоддзя забойства літаратара выданне «Эхо Киева» апублікавала цытаты з артыкулаў А. Бузіны 2010-х гг. Па-мойму, і яны заслугоўваюць перакладу на беларускую. Напрыклад:

Любое грамадзянскае процістаянне калі-небудзь выдыхаецца. Тады людзі азіраюцца наўкол і пытаюць сябе: «За што ж мы білі адно аднаго?» Дзеля чаго ўсе гэтыя ахвяры?

«Хто заплаціць за кроў?» – пісаў кіяўлянін Булгакаў. Ніхто не заплаціць. Значыць, не ліце яе. Ні сваю, ні чужую. Не адмыецеся, якія б «шляхетныя» ідэі вы ні вызнавалі.

Мяне пытаюцца, на чыім я баку сёння. Адказваю: на баку ЗАКОНА і МІЛАСЭРНАСЦІ. Гэта не слабадушнасць. Гэта мая фамільная традыцыя. Мой прадзед па кудзелі – царскі афіцэр – адмовіўся ўдзельнічаць у Грамадзянскай. Мой дзед па мячы – у 1919 г. сышоў ад чырвоных, але і да іншых колераў смуты не прыстаў. Затое адваяваў сваё ў Айчынную.

Апублiкавана 25.04.2020  18:45

Забытый еврейский погром в Гродно

Железом (и камнем) по стеклу. Забытый еврейский погром в Гродно

05-11-2019 Алесь Киркевич, «Новы час»

Поздним вечером 7 июня 1935 года в заросший зеленью, засиженный чёрными и рыжими котами-бродягами дворик старого Гродно вбежал запыхавшийся паренёк. Его сердце колотилось, глаза испуганно стреляли то вправо, то влево, а в руках была большая банка с леденцами. Свой сладкий клад сообразительный паренёк быстренько спрятал под грушей, росшей во дворе, а сам пошёл домой…

Евреи в межвоенной Польше

Мать устроила мальчику страшный разнос: и вернулся поздно, и в городе, мол, неспокойно, а на ногах у сыночка… новые сапожки. Откуда? Семья же бедная: кроме него ещё четверо детей. «Я не знаю, — оправдывался заплаканный мальчик. — Все бежали по улице, и я бежал. А там, в магазине, было разбито стекло… Тогда один господин в военном мундире говорит мне: “Что ж ты, парень, ходишь босиком? Обувайся!” Господин тот аккуратно просунул руку на витрину, чтобы не порезаться стеклом, и достал мне сапожки…»

Тот магазин с обувью на Доминиканской (ныне Советской) улице принадлежал евреям, а вечер 7 июня 1935 года тогдашние горожане запомнили как последний и единственный в межвоенном городе еврейский погром.

Панорама центра Гродно, 1930-е годы

«Нет ужо вашего “дедули”, никто вас не защитит!»

У 1935 году и позже по Польше прокатилась целая волна еврейских погромов. Одной из причин, как считают историки, стала смерть маршала Пилсудского, который твёрдой рукой сдерживал как «левых», так и «правых». Крайне правые политические силы наконец почувствовали возможность вырваться из категории маргиналов и реализовать свои замыслы, в том числе антисемитские. По воспоминаниям, некоторые погромщики так и говорили своим жертвам: «Нет ужо вашего “дедули” [Пилсудского], никто вас не защитит!»

Историки также отмечают, что важной причиной была модернизация и «национализация» городского пространства. Еврейская и польская молодёжь осознавали себя уже не только носителями разных религиозных традиций, но и совершенно разными национальными сообществами. Рост сионистских настроений среди евреев совпал с ростом польского национализма. Таким образом, пропасть между двумя сообществами углубилась.

Причиной каждого конкретного погрома был прецедент. В Бресте таким прецедентом стало убийство полицейского. В тогдашней Польше были запрещены еврейские бойни, где скот убивали по «негуманному» иудейскому обычаю… Во время раскрытия такой тайной бойни и произошло убийство: еврей ударил полицейского-поляка ножом в спину. Тот умер, а история получила огласку и спровоцировала беспорядки.

«Тогда почти каждый еврей носил ножик…»

Аналогичный прецедент имел место и в Гродно. 22-летний Владислав Кущ, учащийся Морской школы в Гдыне, приехал на каникулы в родной город и пошёл на танцы в зал на улице Бригитской (ныне Маркса). Там завязался конфликт из-за девушки, в результате чего в воротах соседнего здания Куща порезали ножом. Символично, что раненого парня повезли в еврейскую больницу (ныне — Железнодорожная), которая оказалась ближе других. Там Кущ и умер.

Тут стоит сделать ремарку. Насколько обыденным был подобный случай? Поножовщина на танцах в центре города — норма? Согласно тогдашним газетам — да. Информация о драках с использованием ножей, в которых участвовало по 5–6 человек, попадала в прессу регулярно, чуть ли не каждый день. Например, в день убийства Владислава Куща на Левонабережной улице произошёл подобный конфликт. Единственное – потерпевшим оказался еврей, которому посчастливилось выжить.

«Тогда почти каждый еврей носил с собой ножик, который прятал где-то сбоку», — вспоминает гродненец Казимир Сальвесюк [Здесь и далее большинство воспоминаний даётся по книге Кулевича «Город один, воспоминания разные»]. Были и более утончённые механизмы. Например, гирька, которая крепилась на зацепе на пружину и в нужный момент выстреливала из рукава, пробивая грудь или калеча лицо оппоненту. По городу в те годы шаталось много безработной молодёжи, поэтому по вечерам гулять нужно было очень осторожно.

Похоронная процессия как приглашение на погром

Похороны Владислава Куща были назначены на 7 июня в 5 вечера. Процессия двинулась от его дома на Бригитской в сторону Фарного кладбища. Проститься пришли сотни гродненцев, приехали коллеги-моряки, а также представители радикальных правых организаций. Немалую для 60-тысячного города процессию, к которой постоянно присоединялись новые участники, сопровождали всего… 13 полицейских.

На кладбище всё обошлось без эксцессов, хотя информация и здесь попадается противоречивая. По одним сведениям, похороны превратились чуть ли не в митинг, по другим – речи были запрещены, всё ограничилось традиционными молитвами. Формат мероприятия начал меняться, когда толпа возвращалась с кладбища в город. Около тысячи человек прошлись по Иерусалимской, Бригитской, Доминиканской и иных улицах, а затем рассыпались по всему центру, разбивая окна магазинов, избивая и калеча евреев, которые попадались на пути.

Впрочем, не всегда только евреев: чернявый мужчина средних лет пострадал потому, что был похож на еврея и наблюдал за процессом со своего балкона. «Я не еврей!» —во весь голос кричал человек. «Ну так нечего прикидываться евреем!» — прозвучал в ответ аргумент погромщиков. Мужчину сбросили с балкона на улицу, мощёную камнем.

 

Антисемитские карикатуры в межвоенной Польше

«Парни с палками били витрины, а мы, дети, ходили за ними»

Погром продолжался до поздней ночи, а его территория охватила и Занёманский форштадт. Полиция не вмешивалась. Интересно, что погромщики так и не вошли на территорию, максимально плотно заселенную еврейским населением – районы улицы Замковой и нынешней Большой Троицкой (в 1941-м именно там и возникло гетто). Утверждают, что там на скорую руку начали организовываться отряды еврейской самообороны, что и остановило взъярённых погромщиков.

«После этого случая [убийства Куща] поляки устроили в городе переворот, — вспоминает Анатолий Песняк. — Били всё, что было еврейским, даже убивали людей. Мы жили в центре, поэтому всё было хорошо видно из окна. Но на улицу из наших никто не выходил, было страшно. Полиция не пыталась остановить погромы. Они продолжались двое суток. Затем всё стихло и город снова зажил обычной жизнью».

Казимир Сальвесюк вспоминает, что в погромах участвовали не только штатские: «Через несколько дней после убийства в городе появились военные, вместе с поляками они начали громить еврейские лавки. Евреи все попрятались. Не сказать, что их было меньше: население у нас было 50 на 50. Евреи понимали, что даже полиция на стороне поляков. Честно говоря, и я принял участие: довелось украсть селёдку в лавке…»

Разбитые еврейские магазины в Гродно после погрома 1935 года

92-летний Стефан Хотей, которому на той момент было всего 8 лет, тоже принял участие в погроме: «Три дня молодые парни 18–20 лет ходили с палками и били еврейские витрины, а мы — дети — ходили за ними. Говорили нам всё из магазинов выбрасывать на улицу. Помню, на площади Батория был хороший магазин с велосипедами, радио, музыкальными инструментами, так мы всё выбрасывали. Кричали тогда: “Бей жида!”, а на каждом углу писали “Не покупай у жида”».

Опять же, г-н Хотей вспоминает, что городские власти и стражи порядка совершенно проигнорировали событие, дав погромщикам карт-бланш: «В центре стояла полиция и солдаты, но никто не пытался остановить погром. Была полная свобода. Кто хотел, тот мог выносить всё, что угодно, из еврейских магазинов. Единственное, что я взял, так это конфеты в стеклянной банке. Домой не понёс, спрятал. Боялся, что мать узнает, а так меня никто не пускал на эти погромы, я убегал. На третий день погромы в Гродно прекратились, люди успокоились».

На самом деле задержания участников конфликта всё же были: ещё вечером 7 июня полиция арестовала 59 человек, 7 из которых были евреями. Были ли эти семеро бойцами самообороны, защищались ли индивидуально, а может, просто попали «под горячую руку» — неизвестно.

Общий ущерб города был оценен в 20 тысяч злотых. Еврейские магазины ещё некоторое время стояли закрытыми, а иногда даже забаррикадированными. Двое евреев (Березовский и Бехер) во время погрома погибли, десятки были избиты и покалечены.

В тюрьму никто не попал

Осенью пришло время судебных разбирательств. Убийца Владислава Куща, еврей по фамилии Штейнер, 20 сентября 1935 года получил 12 лет тюрьмы. По свидетельствам, Штейнер и раньше был участником разных конфликтных ситуаций, и уже угрожал кому-то на танцах ножом за пару недель до убийства молодого моряка. Проследить дальнейшую судьбу Штейнера историкам не удалось: его след потерялся. Другой участник той драки на Бригитской — Канторовский — получил 2 годы тюрьмы.

Позже, уже в ноябре того же года, перед судом предстали 17 участников погрома в возрасте от 17 до 46 лет. Интересно, что среди них оказалась и женщина: 28-летняя Ольга Жукова. Никто из них своей вины не признал, не назвался организатором. Обвиняемые стояли на том, что лишь поддержали общую волну возмущения, которая царила на улицах города. При этом, некоторые из подсудимых были схвачены непосредственно на месте преступления. Например, 28-летнего Николая Балицкого взяли, когда тот бил стекло в синагоге, имея в кармане нож.

Самым жёстким приговором стал один год заключения для 25-летнего Альфонса Панасюка, одного из лидеров «эндэцкой» (национал-демократической) молодёжи и застрельщика шествия с кладбища в город. Трое получили по девять месяцев, ещё трое — по шесть. Остальных признали невиновными. Но в тюрьму, как ни странно, так никто и не попал. Панасюк вышел на волю, выплатив штраф в размере 100 злотых. Остальным вынесли приговор с отсрочкой на 5 лет.

«Ваши легионы — наши миллионы!»

Были ли тот погром единичным явлением, обусловленным временной политической конъюнктурой? Существовали в городе антисемитские настроения в принципе? Из 60 тысяч человек, живших в предвоенном Гродно, 24 тысячи считали себя поляками, 22 тысячи — евреями. Оставалось 15 тысяч, из которых от 6 до 8 тысяч составляли белорусы. Остальные — татары, русские, украинцы, донские казаки и прочие. Следует отметить, что как богатейшими, так и беднейшими жителями города были евреи. При этом в глаза жителям прежде всего бросалась их зажиточность: рестораны, магазины, парикмахерские.

Раиса Шимбаревич вспоминает, что евреи говорили полякам во время споров: «Ваши улицы — наши каменные дома, ваши легионы — наши миллионы!» Вообще же, по воспоминаниям старожилов, которые в 1930-х были детьми или подростками, их родители чаще всего закупались именно в еврейских магазинах, где могли «дать на вексель»: «Что касается торговли, то она целиком была у евреев, — вспоминает Нина Амельянчик. — Хорошо помню магазин семьи Гольдберг на площади Батория. Владелец большого магазина, который мы называли мануфактурой, был раввином. Его жена и дочь торговали обувью».

«В любом магазине можно было купить нужную вещь, а если не было денег, то давали под залог, — вспоминает Анатолий Песняк. — Наша семья так никогда не брала… Поляки массово не торговали в Гродно, этим делом занимались исключительно евреи. Полякам трудно было с ними вести бизнес, потому что те постоянно сбивали цену, а людям лучше покупать то, что дешевле. Поляк, таким образом, банкротился и закрывался…»

Трудно сказать, можно ли детские игры считать определённой проекцией финансовых отношений, судите сами: «Мы играли в футбол и часто устраивали “войну против евреев” на улице Архиерейской, — продолжает Анатолий. — Можно сказать, банда на банду шли. Бросались камнями и всем, что попадётся. Был у нас даже карбид в то время. Разводили его в бутылках, бросали, он взрывался».

А вот ещё колоритные воспоминания от Генриха Юхневича: «Они говорили мне “хам-мужик”. Их было много, но мы их за это чихвостили. Раньше, когда в субботу у евреев был шабат, они где-то собирались, а тем временем поляки на них нападали. Евреев отлупили — и они уже успокоятся (…). Например, жулик возьмёт камень и выбьет окно в лавке. Полиция его забирает. Урон нанёс – плати. Денег нет — на три месяца за решётку. Он идёт в тюрьму, сидит три месяца и выходит. Тогда тюрьмы не так боялись».

После погрома — «холодная война»

События 1935 года только укрепили неприязнь и взаимные подозрения между жителями Гродно разных национальностей (ранее скрытые). Журналист виленской газеты «Słowo» Юзеф Мацкевич, побывавший в Гродно в начале 1936 года, описывает «холодную войну» евреев с христианами, которая выглядела как взаимный бойкот. Принцип простой: ходить только в свои магазины, кафе, парикмахерские, а на работу брать только представителей своего вероисповедания.

Листовка с призывом не покупать у евреев (1930-е гг.)

Но можно встретить и иронические воспоминания старожилов – мол, у еврейских лавок стоят молодые люди с зелёными галстуками, агитируют: «Не покупай у жида!», а люди идут себе и покупают, т. к. там дешевле. Вообще же массив личных воспоминаний очень пёстрый: можно услышать как истории конфликтов, так и истории дружбы между иудеями и христианами. Тот же Анатолий Песняк, который рассказывал, как ходил на «войну против евреев» с карбидом, одновременно вспоминает, как дружил с некоторыми евреями и помогал им в шабат, когда те не могли делать простых бытовых вещей: к примеру, разжигать печи. Правда, делал это парень за деньги…

Можно ли назвать историю 1935 года классическим погромом? И да, и нет. Это не погром в стиле украинских городов и местечек до 1917 года, когда беспорядки тянулись долгое время, сопровождались поджогами и массовыми изнасилованиями. Вместе с тем, это редкий случай, когда в столкновениях было задействовано множество людей, а определённые круги (польские «правые», «эндэки») пытались придать событию политическую окраску. Роль полиции и судебные приговоры в данном случае напоминают реалии России времён Николая ІІ, когда «черносотенные» антисемитские настроения терпелись властью.

«В заднице твоя Польша!»

А можно ли в данном случае говорить о межнациональной ненависти? Возможно, лучше подходит термин «отчуждение»? Если принять последнее определение, то именно в состоянии взаимного отчуждения основные группы населения Гродно перевернули следующую страницу жизни города: сентябрь 1939 года. Евреи, хотя и были сильно поделены в социальном плане (самые богатые и самые бедные гродненцы), встретили Красную Армию… спокойно. Как минимум, не сопротивлялись, как максимум — помогали. Для многих это был «молчаливый реванш» за прежние обиды и унижения.

Ежи Кежковский вспоминает, что евреи, которые придерживались коммунистических взглядов, нападали на польские части, отходившие из Гродно в сентябре 1939-го. Когда же пришли Советы и начались аресты с конфискациями, местные на новую власть «разозлились». «…А каждый еврей, раньше имевший лавку, при Советах сразу стал начальником, — продолжает Ежи Марьянович. — Быстро они отказывались от лавок. Говорили, что они старые марксисты, и где-то документы находили. Евреям больше верили, чем подпольщикам-белорусам и полякам».

Похожими воспоминаниями делится и Генрих Юхневич, рассказывая, как евреи поставили у синагоги пулемёт, чтобы стрелять по отходящим полякам. Стреляли, мол, также из окон, а поляки — в ответ… «У нас из дома это всё хорошо было видно. Уже после прихода большевиков одних малых еврейчиков мы били за то, что они пели коммунистические песни. Помню, на Замковой мне говорили евреи: “Нет твоей Польши, в заднице твоя Польша!” Дрались из-за этого».

Вспоминает о роли евреев в 1939 году и Стефан Хотей, один из участников защиты города: «…А что в Гродно придут Советы, мы и понятия не имели. (…) Тогда никто ничего не знал. Только коммунисты и евреи готовились к приходу Советов. Надевали красные повязки, создавали свою милиции и показывали, как проехать. Говорили, что на другой части берега Нёмана, возле табачной фабрики, они даже поставили приветственную арку Советам».

Советские танки на подступах к Гродно, иллюстрация из советской прессы того времени

Согласно городской легенде, тот самый Штейнер, который убил Владислава Куща в 1935-м и был осуждён к 12 годам тюрьмы, в 1939-м лично ехал на советском танке и показывал красноармейцам дорогу. Легенда не имеет подтверждений и, скорее всего, является полностью фольклорным сюжетом. Вместе с тем, как это часто бывает с мифами, это очень интересное свидетельство поиска взаимосвязей между совершенно разными событиями, которое помогает лучше восстановить логику одной из конфликтующих сторон.

И ещё одна интересная деталь. Защитников Гродно 1939 года, которые дожили до суда, а не были раскатаны танками или расстреляны на окраинах города, новая власть обвинила не в вооружённом сопротивлении, их не взяли в плен как военных. По сообщениям советской прессы, в городе между отходом польских регулярных частей и прибытием Советов происходили… погромы. Да, именно «погромы», «спровоцированные белопаляками и люмпенами». Но приговоры «погромщикам» были совсем не такие мягкие, как действительным погромщикам в 1935 году. Печальная ирония судьбы.

Помнить 1935-й, чтобы понять 1939-й и 1941-й

В Гродно на улице Замковой сегодня можно заметить мемориальную табличку и символический «вход в гетто». Возле неё почти каждый день останавливаются туристические группы. Холокосту в Гродно посвящены популярные и научные публикации, книги, есть даже анимированные экскурсии. Память же о погроме 1935-го и межвоенном антисемитизме как явлении отсутствует. Об этом нет ничего ни в государственном Историко-археологическом музее, ни в Музее истории религии, ни в музейчике, который располагается в действующей хоральной синагоге. Даже в работе историка Ильи Мараша «Страницы истории Гродненской еврейской общины» погрому посвящён всего один абзац. Экономическому бойкоту со стороны поляков в 1930-е гг. — одно предложение… Государственные издания, как и издания польского меньшинства, о тех событиях тоже молчат. В городском пространстве память о погроме никаким образом не обозначена.

Антисемитская манифестация с требованием гетто для евреев в межвоенном Львове

В прессе и популярных изданиях очень часто рисуется идиллический образ межвоенного Гродно. Идеальный город, где пахнет кофе, из ресторанов звучит музыка, а в магазинах полно апельсинов и ананасов. Затем пришли «злые» Советы, начались аресты, высылки и реквизиции. А затем пришли ещё более «злые» немцы, зачистили тех, кто остался, а евреев вообще уничтожили под корень. Похоже, что это очень упрощённая модель, оставляющая слишком много вопросов. Кто и почему встречал Советы в 1939-м? Почему часть гродненцев лояльно отнеслась к немецкой политике в отношении евреев, а при случае воспользовалась возможностью получить от этого экономический профит?

Способны ли мы без понимания межэтнических конфликтов 1930-х понять события 1939 года и следующие, 1941–1944-го? Если исходить из того, что предисторию всё же следует учитывать, то надо всего лишь не закрывать глаза на неприятные для кого-то исторические события, попробовать разобраться в них, научиться разговаривать друг с другом (совместная конференция белорусских, польских и еврейских историков могла бы стать хорошим началом), всё помнить, и — всё простить.

Перевёл с белорусского В. Р. для belisrael.info

Опубликовано 05.11.2019  18:59

Владимир Лякин. Разговор деда с «балаховцем»

На исходе серого, ненастного дня 10 ноября 1920 года во двор путевой казармы при железнодорожной станции «Мозырь-Калинковичи» (ныне дом № 1 по ул. Подольской) зашли пятеро с винтовками. На барашковых папахах – эмблема в виде черепа со скрещенными костями, на рукавах шинелей нашиты белые кресты. Месяца не прошло, как семья путевого обходчика Г. П. Сергиевича перебралась из землянки в это сравнительно благоустроенное жилье – и вот, принимай «гостей»! Постояльцы заняли жилую комнату, хозяева перебрались в кухню. Это были шестидесятилетний Павел Сергиевич (отец Георгия), его жена Пелагея, их невестка тридцатилетняя Ульяна и внук Дмитрий восьми лет. Сам же путевой обходчик и другие сочувствующие советской власти железнодорожники накануне покинули Калинковичи.

Незваные гости наказали хозяйке сварить картошки (другой еды в доме не было), расселись у стола, развязали свои вещмешки, достали оттуда хлеб, сало, консервы и пару бутылок самогона. Пока варилась картошка, в разговоре солдат прозвучало название полесского местечка Янов за Пинском, где недавно формировалась их 3-я Волжская дивизия «Народно-добровольческой армии». Услышав название родных мест, откуда семья Сергиевичей отправилась летом 1915 года «в беженство», дед подошел к ним. Завязалась оживленная беседа, к которой из коридора внимательно прислушивался маленький Митя. Много лет спустя писатель Д. Г. Сергиевич (1912–2004) расскажет об этом в своей автобиографической повести «Давние годы» и стихотворении «Дзед і балаховец».

Кто же такие «балаховцы» и как они появились в Калинковичах? Станислав Никодимович Булак-Балахович (1883–1940), белорус по происхождению, воевал вначале в царской, затем в Красной армии, потом перешел со своим отрядом к «белым». Сформированная им добровольческая дивизия в составе польской армии хорошо проявила себя в боях с «красными» на белорусской земле и под Варшавой, после чего была развернута в корпус. Когда между Польшей и Россией было заключено перемирие, польские власти намеревались его расформировать, но С. Н. Булак-Балахович убедил маршала Юзефа Пилсудского предоставить ему возможность провести самостоятельный поход на Беларусь, чтобы поднять там антисоветское восстание. Маршал, человек опытный и проницательный, дал такую характеристику генерал-поручику: «Не ищите в нем признаков штабного генерала. Это типичный смутьян и партизан, но безупречный солдат, и скорее умный атаман, чем командующий в европейском стиле. Не жалеет чужой жизни и чужой крови, совершенно так же, как и своей собственной».

Корпус получил дополнительное вооружение и статус «Русской народной добровольческой армии». В ее составе к началу ноября 1920 года были три пехотные и одна кавалерийская дивизии, а также отдельные подразделения, имевшие 20 тысяч бойцов, 36 орудий, 150 пулеметов, бронепоезд и авиаэскадрилью. Кроме белорусов в этой армии было немало кавказцев и выходцев из центральных российских губерний, бывших пленных 1-й мировой войны и красноармейцев (составленная из них 3-я Волжская дивизия генерала Ярославцева более всего «прославилась» антиеврейскими погромами и грабежом мирного населения).

Находившиеся на Полесье немногочисленные подразделения Красной армии (в августе она понесла громадные потери в окружении под Варшавой) и отряды местного советского актива были вынуждены быстро отступать под натиском превосходящих сил противника. В течение двух дней добровольческая армия заняла Житковичи, Туров и Петриков. 7-го ноября на параде в местечке Туров главнокомандующий поклялся «не складывать оружия, пока не освободит родной край от узурпаторов». Два дня спустя «балаховцы» взяли Мозырь и Калинковичи. Вот тогда и заявились вооруженные «гости» к Сергиевичам и другим калинковичанам…

Стихотворение «Дзед і балаховец» было написано Д. Г. Сергиевичем по детским воспоминаниям в 1993 году. Текст, написанный его рукой, был найден в личном архиве писателя уже после его смерти (впервые опубликован в альманахе «Палац» № 4, 2016).

Спанадна слухаць: дзе і што,

І як, чаму, якім манерам –

Стаў балаховец на пастой,

Разгаварыўся за вячэрай:

 

– Жывем мы, людзі, ў страшны час,

Ліхога толькі што і чуем…

Я рады, што зайшоў да нас.

І, як відаць, што заначуе.

 

Уважна слухаў яго дзед,

Сваё ўстаўляючы ў бяседу.

– Так-так, перакруціўся свет, –

Уторыць балаховец дзеду.

 

– А што б, калі ваякі ўсе, –

Гаворыць дзед, ніяк не змоўкне, –

Ды разышліся пакрысе

Па родных, па сваіх дамоўках?

 

– Ты – несвядомы дзед зусім, –

Гаворыць важна балаховец, –

А думаў ты, што будзе ўсім,

Як пераможа свет той “новы”?

 

Той Ленін, што сядзіць ў Маскве, –

Ужо ён вам згатуе долю!

Ты тут яшчэ сяк-так жывеш,

А прыйдзе ён – дык паняволіць.

 

– А, кажуць, ён за бедакоў, –

Мой мовіць дзед.

А той – як гляне:

– Той, хто, дзядуля, ды з паноў,

За бедакоў не стане!

 

А ён з паноў, ды немалых,

Па заграніцах цешыў душу,

А зараз ён табе, ні ў чых,

Твой добры лад парушыў.

 

– А вы даруйце, – кажа дзед, –

Бо я тым розумам не мыты,

Вось пагалоска ўсюды йдзе,

Што вы – звычайныя бандыты?..

 

Як вызверыўся той бандыт,

Схапіўся за пістолю.

А потым кажа:

– Не туды

Ты вернеш, дзед, нядолю!

 

О, д’ябальскі савецкі лад

Вас, цемнату, дурачыць,

Бо толькі з гадаў подлых гад

Бандытамі нас бачыць!

 

Мы – вызваліцелі ўсіх вас

Ад зграі бальшавіцкай,

І хто гаворыць так пра нас,

Той першы ў свеце гіцаль!

 

– Ну, добра, – кажа сціху дзед, –

Шана усім вам, слава.

Хутчэй бы нам пазбыцца бед,

Скажу табе, ей-права!

 

Цялушку вось зарэзаў вам,

Для вашага атраду –

Калі йдзе гэткі тарарам,

Які ўжо там парадак!

 

– Парадак будзе! Наш атаман

Булак той Балаховіч

Гаворыць ад душы, не ў зман,

Усім ён унаровіць.

 

А то, што йдзе пра нас брыда,

Дык што ты зробіш, браце!

То не віна, а то бяда –

Ва ўсім трэ разабрацца.

 

Бывае й так – чаго грашыць,

Што куляй суд мы чынім –

Як кажуць, за ўпакой душы

З прычынай й без прычыны.

 

А мэта ў нас, дзед, – будзь здароў –

І дойдзем мы, і здзейснім:

Дачыста ўсіх бальшавікоў,

Да аднаго павесім.

 

Ачысцім мы ад хеўры той

Вялізны шмат Еўропы!..

І кажа дзед:

– А божа ж мой!

А ці вяровак хопіць?!.

 

– Ня бойся – будзе ў нас ўсяго –

Вяровак і патронаў,

І будзеш ты, дзед, ого-го! –

Як дойдзем мы да трону!

 

За тое, што прывесціў нас,

Зарэзаў нам цялушку,

Пачаставаў – не толькі квас,

Гарэлку ліў у кружку!

 

На дабрыню мы дабрынёй

Адказваем – дастаткам.

Ты, дзед, вось круціш галавой,

А гэта ж праўда-матка!

 

Калі ты хочаш – за цяля,

Што сёння парашыў ты,

Мы пяць цялят дадзім за-для,

Каб вырас твой пажытак!..

 

На абразы касіцца дзед,

Мо’ на’т вышэй – у неба:

–Канешне, дзякуй за прывет,

Ды мне цялят не трэба!

 

Адно прашу, у бойцы той,

Што будзе, пэўна, скора,

Паверх галоў палі, браток, –

Каб людзям меней гора!

 

Паслухай, што гаворыць хрыч

Стары, як хіліць голаў…

Ў дараднікі ж мяне пакліч,

Як выйдзем да прастолу!

 

І выйшаў дзед на двор, у хлеў,

К бяседзе неахвочы,

А балаховец той збляднеў

І тут як зарагоча:

– Вазьму, вазьму цябе, стары,

К тваёй жа, дзед, выгодзе!..

 

Малюнак з даўняе пары –

Было ў дваццатым годзе.

 

Между тем, С. Н. Булак-Балахович объявил в Мозыре об упразднении на Беларуси советской власти и восстановлении Белорусской Народной Республики (БНР), утвердил состав правительства, а себя назначил главнокомандующим. Однако его успех был кратковременным, а всеобщего крестьянского восстания, на которое очень рассчитывали, не произошло. Вскоре в район Домановичей с севера подошла советская 16-я армия и с ходу атаковала противника. В ночном бою 14 ноября Калинковичи были отбиты, но день спустя вновь взяты «балаховцами». Войска советской республики, перегруппировавшись на линии Замостье-Луки-Хобное, предприняли новое наступление. В ожесточенных боях 16 и 17 ноября главные силы «Русской народной добровольческой армии» были разгромлены, Калинковичи и Мозырь освобождены. Несколько сотен уцелевших «добровольцев» во главе со своим генералом смогли прорваться в районе деревни Прудок на правобережье Припяти и скрыться за польским рубежом. «Назначенный в местечке самим Булак-Булаховичем городской голова, – вспоминал Д. Г. Сергиевич, через несколько дней скрылся в неизвестном направлении. В конце ноября, рано утром выглянув в окно, я увидел, как, охватывая наш дом с двух сторон, прошла цепь красноармейцев с винтовками наперевес. Только балаховцев на станции не было». В Польше остатки добровольческих войск были интернированы и разоружены. Несмотря на требования советских властей выдать им генерала и его бойцов, поляки на это не пошли.

Фрагмент заявления в милицию от владельца одной из калинковичских лавок, ограбленного «балаховцами» (документ найден в мозырском архиве автором этой статьи)

Отношение местного населения к «балаховцам» в то время и позднее было неоднозначным: кто-то видел в них освободителей от «красного» террора и продразверстки, кто-то – обычных грабителей. Из хранящихся в Мозырском зональном архиве документов видно, что местечко Калинковичи и железнодорожная станция тогда сильно пострадали (в основном не от боевых действий, а от разбоя), было убито несколько десятков местных жителей (большинство – представители здешней еврейской общины). Притом известно, что сам С. Н. Булак-Балахович преследовал мародеров и грабителей, отдавал их под суд, лично расстрелял за учиненный погром взводного Савицкого, поручиков Смирнова и Андреева. Для какой-то части белорусской молодежи этот храбрый, с прекрасной строевой выправкой, генерал и элитный белорусский эскадрон его личной охраны надолго стали образцом для подражания. В конце 1920-х годов газета «Чырвоная змена» даже напечатала статью о действовавшей на Гомельщине конной молодежной хулиганской шайке, врывавшейся по ночам в деревни с кличем «Гей, батька Балахович!». После оккупации Польши в 1939 году немецкими войсками генерал продолжал подпольную борьбу и был убит в Варшаве 10 мая 1940 года в перестрелке с немецким патрулём.

В. А. Лякин, г. Калинковичи

* * *

Наш постоянный автор Владимир Лякин родился 16 октября 1951 года в Хойниках Гомельской области. Автор книг “Свет православия на Калинковичской земле” (в соавторстве с протоиереем о. Георгием Каминским), “Фамилии калинового края”, “Мы с берегов Каленовки”, “Калинковичи на перекрестке дорог и эпох”, “Мозырь в 1812 году” и др. Член ОО “Саюз беларускіх пісьменнікаў”.

Недавно стало известно, что за книгу “Ліцвіны ў гвардыі Напалеона”, презентация которой состоялась в Минске в ноябре 2017 г., В. А. Лякин получил премию белорусского ПЕН-центра. Сердечно поздравляем!

Опубликовано 12.02.2018  09:27

***

комменты из фейсбука:

Роман Циперштейн, Пинск, 13 февр. в 00:59

Что было в Белоруссии до революции и до I мировой и в период до II мировой и во время войны и после я знаю от дедушки и от папы. Моего прадеда убили во время Гомельского погрома в Гомеле (1903) на вокзале, когда он возвращался в Мстиславль домой. После дедушкиной свадьбы семью моего отца, троих его братьев помогли “убрать” “друзья-соседи”, а мать с его братом и сёстрами сдали тоже соседи. Их полицаи из местных привезли из леса, где они прятались, загнали в сарай и подожгли, брат выскочил из горящего сарая, его словили, привязали к двум лошадям и разорвали. Это рассказали моему отцу очевидцы-соседи, настоящие православные, которые его около недели прятали в подвале, даже когда к ним в дом пришёл немец, который предупредил, о грядущих облавах, сказал, что бы они моего отца спрятали где нибудь а лесу. Так что знаю многое, что тут было.

Прадед Леви-Ицхак, сын Шмуэля-Реувена Трегубова

Шмария (Шмерл), сын Ицхака Трегубова и его мама Хая-Рахель Трегубова

Меер, сын Якова Циперштейна. Его разорвали, привязав к двум лошадям

дедушка Романа Циперштейна – Шмария (Шмерл), сын Ицхака

https://www.youtube.com/watch?time_continue=35&v=6MKLPkpr57Q

Прислано Романом Циперштейном 13 февраля

Добавлено 13.02.2018 15:52

 

Жизнь как чудо. Шимон Грингауз (1)

«Творческая бригада» нашего сайта встретилaсь с Шимоном Грингаузом и его женой в их уютной квартире, на улочке Билу в самом центре Петах-Тиквы. Это было в конце июня; прошёл уже месяц, но я до сих пор не могу вполне придти в себя от рассказанного собеседником. Об ужасах оккупации он говорил довольно спокойным тоном, о том, как много раз едва спасался от гибели – тоже.

Вот эта улица, вот этот дом…

Поразительно всё же, какие зигзаги выписывает жизнь. Мальчик, выбравшийся из-под трупов, чуть не умерший от холода, а затем от гангрены, так много вложил в свое образование и так прочно встал на ноги, что через 18 лет после переезда в Израиль был назначен директором одной из ведущих школ страны. Эхуд Барак, Биньямин Нетаньягу, Реувен Ривлин считали (и, я уверен, считают) почетным быть рядом с ним. И как здорово, что рядом с Шимоном оказалась верная спутница жизни, акушерка Ализа (Лиза), уроженка Литвы.

  

Они давно отпраздновали «золотую свадьбу». У них трое детей – сыновья Таль и Нир, дочь Нурит – и семеро внуков, все, судя по рассказам и фотографиям, прекрасно устроены. Ещё один сын, Гиль, умер в молодом возрасте, в память о нём супруги Грингаузы учредили фонд и награждают достойных людей. Школа «Амаль» тоже успешна, хотя за 20 лет директорства Шимона бывало всякое (родители трижды подавали на него в суд из-за несчастных случаев с учениками, но всё оканчивалось благополучно, иначе вряд ли бывший директор получил бы в 2017 г. награду-статуэтку от президента Израиля).

На рубеже веков о Шимоне Грингаузе подготовлен ивритский документальный фильм «Сёма, визит в Беларусь»; его делали как в Петах-Тикве, так и в Красном Молодечненского района, в тех местах на Вилейщине, где воевал партизанский отряд героя. По окончании съёмок отснятый материал пришлось показать белорусским властям – претензий вроде не было. Книга о Шимоне называется «Учитель на всю жизнь», она вышла в Израиле восемь лет назад небольшим тиражом, переиздавалась в 2012 г. Из неё взяты некоторые снимки для нашего материала.

 

В середине-конце 1940-х годов Шимон учился в белорусской школе, где русский изучался лишь как предмет. Израильский педагог до сих пор читает по-белорусски, кое-что помнит из творчества Якуба Коласа и Янки Купалы, вставляет в речь слова вроде «каваль» и «падлога». В отличие от многих ватиков (давно приехавших в Израиль), он говорит по-русски почти без акцента. Лишь изредка я или редактор belisrael.info подсказывали, как перевести на русский то или иное ивритское слово.

Здесь я умолкаю и даю слово уроженцу Красного с его КРАСНОречивой биографией.

В. Рубинчик

* * *

Меня зовут Шимон, при рождении записали как Шмарьягу, но в России, Беларуси меня называли Семён. Отец – Иекутиэль, российский вариант этого имени – Кушель, и меня называли Семён Кушелевич.

Родился я в 1930 году (хотя в свидетельстве о рождении записан 1932-й) в местечке Красное, тогда это была Польша. В местечке очень много было евреев, и среди них были очень богатые. Они владели магазинами, всякими предприятиями и заводами, которые обслуживали десятки тысяч людей. Мы были не самые богатые, не самая верхушка, но тоже в материальном смысле жили неплохо.

Наш дом находился в центре местечка, при нём имелось много земли, построек, разные усадьбы. Был большой погреб, куда зимой привозили метровые куски льда, и там, как в холодильнике, продукты хранились целый год. У отца, бывшего офицера польской армии, был большой магазин напитков, но так как в стране был антисемитизм, официально не давали ему заниматься бизнесом, и магазин был записан на польского офицера, его друга. Кроме того, отец покупал много гектаров леса, что стоял в болотах, и зимой по заказу отца рубили эти деревья, затем эшелонами перевозили в Западную Европу.

Отец был умеренно религиозный. У него были люди, которые привозили с болот и рек множество раков, и я до сих пор помню, как нужно их держать, чтобы они не укусили. Раков складывали в коробки с мохом – и перевозили тысячами, десятками тысяч в Западную Европу (обычно в Германию, Францию). Были раки обыкновенные – коричневые – а были синие, которые считались «аристократией» среди раков.

  

Родители Шимона Грингауза

Маму мою звали Роза. У меня были старшие брат и сестра, их звали Мендл и Геня. Они входили в еврейские молодежные организации. Некоторые активисты собирались в Палестину. Я помню, что отец всегда смеялся и говорил им: «Куда вы хотите ехать, на эти болота, пески. Здесь у нас в Польше хорошая жизнь».

Родственники матери

В нашем доме соблюдался кашрут, на каждую вещь у нас в доме читалась какая-нибудь молитва. «Ата бахартану миколь гаамим, Шма Исраэль, Адонай Элогейну, Адонай Эхад». И чувствовали мы себя уверенно, жизнь была хорошая. У нас работали нянька, повариха, много людей. Но в середине 1930-х годов (35-й или 36-й) премьер-министром Польши вместо Пилсудского стал Рыдз-Смиглы, человек, склонный к антисемитским взглядам. Уже чувствовалось влияние Германии, где Гитлер пришел к власти. И в Польше начали бросать камни в окна еврейских магазинов, выставлять лозунги «Не покупайте у евреев». Государство перестало заказывать у евреев, жизнь совершенно изменилась, стала много хуже. Я помню самое главное, из-за чего волновался отец: мои брат и сестра должны были начать учебу в университете, а туда почти перестали принимать евреев. К ним на экзаменах придирались, задавали более тяжелые, «наглые» вопросы. А кого все-таки принимали в университет, те должны были сидеть за особыми перегородками.

И вот 1939 год, пакт Риббентропа и Молотова, Советский Союз и Германия разделили Польшу. К нам пришел Советский Союз, и большинство людей приняли его очень хорошо. Правда, крупные предприятия все были конфискованы в пользу государства, но мой отец получил какую-то должность… Для молодежи открылось много перспектив в Советском Союзе. И я помню, что мой брат был в авиационном кружке, сделал какой-то проект крыла самолета, и послал его в институт Баумана в Москве. Там это очень хорошо восприняли, пригласили его учиться. Но он не успел, 22 июня 1941 года напала Германия.

Еще я помню, что брат мой был «левый», а сестра – «правая», принадлежала к Бейтару. Бейтаровцы ходили в черных рубашках с золотыми пуговицами, внешне чем-то напоминая гестаповцев. И вот мой брат, хотя и любил сестру, ночью вставал и срезал эти пуговицы. Утром отец должен был их мирить.

 

Брат Мендл и сестра Геня

Летом 1941 года десятки тысяч, а может и сотни тысяч русских солдат попали в плен. Красная Армия потеряла всякую координацию, и через пару дней германская армия овладела нашим местечком. Об этом грустно говорить, но я видел, что самые богатые евреи надели галстуки, особые праздничные одежды и почтительно встречали германскую армию. Они помнили Германию Первой мировой войны, когда фронт проходил недалеко от нас. Помнили, что немцы – люди культурные, у них договор – это договор, и евреи с ними торговали. В то время евреи продавали товары и русской армии, и немецкой, и некоторые очень разбогатели на этом.

Но в 1941 году через пару дней всё изменилось. Появились указы, распоряжения – «это нельзя», «то нельзя», и одно наказание за все нарушения – смерть. Нельзя было евреям ходить по тротуарам, только в группах, потому что евреев нацисты не считали за людей, мы для них были как животные, которые приносят только болезни и заразу.

В Красном был военный городок, еще от польской армии, и немцы сделали там большую базу, откуда выдавали оружие и обмундирование на фронт с Россией. Им нужны были рабочие руки, поэтому они взяли нас на работу. Мне было 11 лет, но взяли и меня. Каждый из нас получил бумажку, удостоверение «для жизни». Считалось, что, раз мы работаем, то нужны немцам, и они нас оставят в живых. И мы утром большой группой по шоссе ходили на работу под конвоем немецких полицейских, они нас били. И у нас был такой кузнец – большой, сильный человек, и все его боялись. Он не понимал, как это ему не разрешают идти, где он хочет, и упорно шел по тротуару. Сначала немцы тоже боялись его, но через пару дней они остановили нас, остановили его – где-то 10 полицаев, в том числе и местные… И начали стрелять в него – в ноги, в тело – пока не убили. Это была первая жертва в нашем местечке.

Вообще, жизнь евреев повисла на волоске. Расстрелы, убийства стали ежедневным событием. Я помню, что евреи утром шли молиться в талитах, и немцы их останавливали. Ставили на колени и говорили: «Молитесь Богу и просите прощение за те преступления, что вы сделали против немецкого народа». Один немец, в белых перчатках, вынул наган и убил еврея. Но кровь убитого забрызгала убийце сапоги, так он очень рассердился и покончил со всеми, всех расстрелял.

Нам рассказывали, что было здание полиции, а в нем большой зал. На стене полицейские всякий раз, когда убивали еврея, писали «V». Вскоре на стене уже не осталось места, где поставить этот знак. И они устраивали попойки – пили водку, курили полученные сигары, ели колбасу. Рассказывали нам, что там был один полицейский офицер, он утром вставал и входил в этот зал, говоря: «Я голодный, я сегодня еще не убил жида».

Через какое-то время вывели нас всех на площадь и разделили на две группы. Так немцы по-своему решили проблему, кто «левый», а кто «правый». В одну группу попали более здоровые мужчины и женщины, а в другую – больные, дети, которые выглядели не совсем здоровыми, старики… Я тоже с моей бабушкой Алтэ попал в эту группу. Бабушка поняла, что надвигается что-то плохое, и толкнула меня в другую группу, молодых и здоровых. Я больше не видел бабушку, не видел своих друзей… Нам рассказали потом, что их всех отвели в лес, и там была большая яма, длинный ров. Их даже не расстреливали, засыпали песком. Земля дышала много часов, пока все не умерли. Это было примерно в августе – сентябре 1941 года.

Началась осень, и нас отвели в гетто – конвоиры были с собаками, с оружием в руках, били евреев. Нас поселили в одном районе около речки, где 20-30 домов. В каждом из домов был «зал», так его разделили на четыре части, и в каждой части жила семья. Без туалетов, воды… Начались болезни, прежде всего тиф. Температура у больных доходила до 42-43 градусов, половина умирала. Прямо на улочках гетто лежало много жертв. Были группы евреев, которые собирали их и отвозили на кладбище. Нам нельзя было попросить привезти лекарства. Если бы немцы узнали, то они бы сразу уничтожили гетто.

Гетто было огорожено, но иногда можно было выйти. Если еврея ловили без нашивки, то его ждала смерть. Не помню точно, что мы носили, полоску или звезду (кажется, все-таки звезду), но каждый еврей должен был ходить с нашивкой.

Выбрали юденрат, и во главе его был человек довольно толковый. Каждую неделю должны были сдавать контрибуцию – собирали ценные вещи и сдавали немцам за «преступления», которые еврейский народ сделал против германского народа. И в одну неделю глава юденрата не успел собрать контрибуцию. Немцы – офицеры, в белых перчатках, с револьверами в руках – ворвались в гетто, согнали нас и требовали от него, чтобы он дал список 10 людей на расстрел. И он отказался дать им этот список. Его поставили на колени, и офицер в белых перчатках выстрелил сзади… Главу юденрата звали Шабтай Арлюк, он был часовым мастером.

Была в гетто и еврейская полиция, сначала в нее входили более-менее порядочные люди. Но, когда расстреляли Арлюка, то указали на 10 человек – и их тоже расстреляли. Всех в затылок, сзади… Тоже в белых перчатках, из револьверов. И ушли. И мы тоже ушли. Группа евреев, которые провожали погибших, взяли их на кладбище и похоронили. Через какое-то время в одном сарае, когда-то принадлежавшем евреям (не в гетто), где стояли немецкие лошади, одна лошадь упала в яму и сломала ноги. Немцы обвинили евреев, что это произошло из-за них, опять ворвались в гетто, собрали людей, и мой отец там был, и дядя. Немцы указали на 10 человек, чтобы те сделали по 10 шагов вперед, и опять расстреляли всех. Это было зимой, в феврале 1942 года, на морозе минус 30. Отец мой, когда упал, то потянул меня, и я тоже упал. Он лежал сверху, его кровь текла на меня. Мне показалось, что я уже убит; я только подумал, где я – в раю или в аду – и потерял сознание.

Когда немцы ушли, то группа евреев из похоронной команды положила тела на санки и повезла нас на кладбище. Наверное, я очухался и подвинул ногу. Тот еврей, который вез санки, обратил на это внимание и снял меня. Так я опять остался жив, иначе бы меня похоронили.

Я вернулся в гетто. Жил тогда с матерью, братом и сестрой. Не было продуктов. Мать взяла меня, мы вышли из гетто, хотя это было смертельно опасно. Мы пошли к нашей соседке, которую помнили, попросить еды. Она дала, но в это время вошел в двор немецкий офицер. Он увидел нас, поставил к стенке, вынул револьвер – я до сегодняшнего дня вижу этот револьвер, как он направлен к моему лбу – и хотел расстрелять. А эта женщина побежала домой, принесла ему много колбасы, водки. Упала на колени, стала целовать его сапоги, говорила, что просит его, чтобы он нас отпустил – она не хочет, чтобы на ее стене и на дворе была еврейская кровь. И он нас побил – очень крепко – и приказал вернуться в гетто. Так мы опять остались живы.

(записал В. Р.; продолжение следует)

Опубликовано 27.07.2017  22:08

***

Из комментов в фейсбуке:

Ala Sidarovič  

Захапляе настаўніцтва сп. Шымона па вайне ў вясковых школах на Маладзечаншчыне. Чула аб тым ад красненскай жанчыны.
Raisa Vald Трогательно

Сергей Харитон · 

Приезжал он к моему отцу в Красное лет 5 назад