Tag Archives: Семен Лиокумович

В. Рубинчик. Чем дальше в лес…

Кончается год. «Старуха с косой» забрала многих достойных… а может, и не только достойных, но тех, кто мог бы ещё исправиться.

Обратите внимание на изображеньице в самом низу круга. Это часть фрески болгарского художника Захарии Зографа, прожившего не 70, а всего 42 года (1810–1853)

В последнее время рубрика «Кругозор» тутбая, висящего на волоске после «наездов» мининформации, выглядит своеобразно. Даже чуток готишно:

И ведь тут далеко не все, кого не стало в конце 2020 г. Жалею, например, что не успел познакомиться с гомельчанином, кандидатом технических наук Юрием Ивановичем Воронежцевым (23.12.1955 – 20.10.2020), которого в 1989 г. земляки выбирали народным депутатом СССР. Возможно, он рассказал бы много интересного о политтехнологиях на постсоветском пространстве.

Недавно скончались двое деятелей, так или иначе повлиявших на жизнь евреев Беларуси: Семён Львович Лиокумович (1932–2020) и Вячеслав Францевич Кебич (1936–2020). Немудрёные статьи и книги первого, в основном о спортсменах-евреях, я иногда читал… Одно время их автор активничал в Минском объединении еврейской культуры им. Изи Харика, входил даже в правление МОЕКа.

Ю. Воронежцев, С. Лиокумович, В. Кебич

В. Кебич в начале 1990-х совершил кое-что полезное в Воложине, в частности, для обустройства еврейского кладбища, за что его уважал ушедший в июле с. г. Яков Гутман. Правда, бывший политзэк Нехемия Маккаби (1914–2007) воспринимал высокого чиновника иначе… Но надо отдать должное: именно при Кебиче Беларусь установила дипломатические отношения с Израилем (1992). Более подробно об этом человеке пусть расскажут те, кто знал его лично и/или сталкивался с его распоряжениями… Ясно одно: при Кебиче, каким бы «советским» он ни был, в 1991–1994 гг. закладывались основы государственности Республики Беларусь.

О перезахоронении в Минске Змитрока Бядули, иначе говоря, Самуила Ефимовича Плавника (23.04.1886 – 03.11.1941) в начале ноября с. г. не высказался, наверное, только ленивый – ну, или ленивая, если уж блюсти «гендерную корректность» во всём. Церемония на Восточном кладбище г. Минска спровоцировала разные мнения… Историк Александр Белый написал ещё накануне, 02.11.2020 (пер. с бел.):

1 ноября в Свято-Ильинской церкви в Бобруйске прошло отпевание Змитрока Бядули, но почему!!!??? Он же, кажется, не был православным! Учился в хедере и даже в иешиве, откуда его исключили за «эпикурейство». А затем он подался в революцию. И что, потом тайно крестился в православие? Ну, неправда же. Так что это за фальшивый ритуал такой… Выглядит чрезвычайно некрасиво, с элементами посмертного военного кантонизма.

Над могилой водрузили (временно?) православный крест, и тогда уж заговорили культурологи:

Инесса Ганкина: Да, это полное безразличие к духу творчества, к ценностям покойного! Я тоже в шоке.

Юлия Чернявская: Еврея-атеиста – под крестом.

Но ехиднее всех высказался, пожалуй, израильский журналист Шимон Бриман:

Вот жил себе Шмуэль-Нохим, сын Хаима Плавника, в местечке нынешней Минской области, учился в хейдере и в двух йешивах, переводил Шолом-Алейхема с идиша на белорусский, написал поэму «Жыды» (1915) – о погроме местечка русскими казаками, печатал на белорусском языке стихи и сказки для детей, и умер в ноябре 1941-го в эвакуации. И он даже в страшном сне не мог представить, что его кости вытащит из земли Казахстана католический фонд Марии Магдалены Радзивилл, передаст останки в православную церковь в Бобруйске, где гроб этого еврея будут отпевать с иконами и священниками, и в финале над могилой «великого поэта Беларуси Змитрока Бядули» водрузят православный крест. И что всё это осквернение традиций иудаизма будет пышно названо «особой беларуской толерантностью и дружбой народов». И что ни один раввин Беларуси не скажет слов протеста – ибо не приучены раввины в РБ говорить такие смелые слова. И крупнейшее информагентство БЕЛТА опубликует огромный материал о перезахоронении Шмуэля Хаимовича Плавника – не упомянув НИ СЛОВА о его настоящем имени и о его еврействе. А священник, отпевавший некрещёного, ваапще должен положить партбилет крест на стол! Стыд, кошмар, печаль и надругательство над душой и памятью еврея, который не менял веры и не изменял своему народу. Но таковы реалии Беларуси сегодня.

Критика вышла и за пределы «мордокниги»: см. мнение Бримана здесь и здесь.

«Самый прогрессивный иудей Синеокой» попытался смягчить удар: «Никого из лидеров еврейской общины не опросили и ни с кем ничего не обсуждалось… Католический фонд передаёт останки православному приходу. Сын в здравом уме принимает решение о перезахоронении по православному обычаю. Если сын хочет похоронить отца по православному обычаю, то никакие раввины и лидеры в этом не остановят. Об этом мы уже лет 15 говорим. Деревянный крест – временно… На сегодняшний день будет конкурс на памятник и стоит учесть тот факт, что Плавник был евреем… За протесты у нас наказывают».

Видимо, не в ту сторону прогрессирует иудаизм Беларуси, если лет 15 «главный раввин» Гриша А. что-то говорит, а его не слушают… Анекдотическое «вы все правы, друзья» действительно не катит. Что помогает? Полагаю, то, за что «наказывают». Помогает не всегда и не сразу, но история Хануки & Маккавеев как бы намекает 🙂

Насчёт гипотетического «тайного крещения» Бядули процитирую, опять же в переводе с белорусского, фрагменты из статьи д-ра Миколы Иванова (сб. «Беларусіка», вып. 4, Минск, 1995):

Змитрок Бядуля, который находился в первых рядах белорусского национального возрождения, никогда, однако, не забывал о своём семитском происхождении, не отмежёвывался от еврейства. Есть свидетельства, что некоторые «нашанивцы» стремились крестить Бядулю. Это, по их мнению, должно было облегчить писателю его творческий путь в белорусской литературе, сделать его «совершенно своим»… Бядуля, однако, отбросил подобное предложение. Он твёрдо стоял на позициях своеобразного представителя еврейства в белорусском движении.

В общем, странная история, а дальше – всё страньше… Я о выступлении знаменитого «Вольного хора» в «Яме». Выступление состоялось на позапрошлой неделе, а приурочили его к 9 декабря. Это признанная ООН дата с длинным названием: «Международный день памяти жертв преступления геноцида, чествования их достоинства и предупреждения этого преступления». Хористы не только пропели «Магутны Божа» (слова Н. Арсеньевой, музыка Н. Равенского), но и растянули плакат с надписью: «Уголовный Кодекс Республики Беларусь. Статья 127. Геноцид».

Вроде бы и цели вполне благородные – напомнить о недопущении геноцида в любых формах – но что-то меня смутило. Мнения белорусских евреев об уместности исполнения именно этой песни разделились, и реакция вроде «Оставьте Яму в покое» не была нетипичной. Не исключено, что дело даже не в личности автора (Наталья Арсеньева в годы войны активно сотрудничала с прогитлеровской и юдофобской «Беларускай газэтай»… но, может, уклонялась от особо одиозных заданий, глубоко не копал), а в том, что «Магутны Божа» воспринимается как религиозный (читай, христианский) гимн, своего рода «Отче Наш» по-белорусски.

Напомню, «Яма» в Минске – место смерти около пяти тысяч узников гетто. Можно с превеликой долей уверенности утверждать, что среди них не было христиан, да и большинство потомков, ежегодно собирающихся здесь, при всём уважении к христианству, эту религию не исповедуют… Конечно, приходят на угол Заславской-Мельникайте и люди, далёкие от иудаизма/еврейства, однако в первую очередь это место еврейской истории… На нём/для него можно было выбрать иную песню. Впрочем, я вообще против пафосных церемоний на местах массовых захоронений, и справедливо указал Пётр Резванов, что на «Яме» даже израильский гимн вряд ли уместен (хоть он иной раз и исполняется).

Немало жителей Беларуси ратуют за «абсолютную толерантность», т. е. за полное стирание межконфессиональных/межэтнических границ (ну, как там мечтал Джон Леннон или его лирический герой в «Imagine» полвека назад: «And no religion, too»). Возможно, мы ещё сподобимся узреть нечто подобное после прихода Машиаха, но пока границы существуют, не (всегда) следует нарушать их. Во всяком случае, миноритарные этнические группы – к которым в Беларуси относятся и евреи, будь нас 13 тысяч или три раза по 13 – без ethnic boundaries не сохранятся: не верите мне, почитайте Фредрика Барта… Тем, кто ценит живую, а не мумифицированную еврейскую культуру, следовало бы знать об этом. А лучше – чувствовать…

Кстати, если кому-то охота порассуждать на обозначенные темы, «у вас есть шанс убить медведя» (С). Организаторы «еврейской конференции», которую планировалось провести в Минске в июне 2020 г., напомнили о себе. Извиняются за долгое молчание и пишут:

Конференция пройдет 28-30 июня 2021 года в гибридном формате. Участники и слушатели смогут посетить конференцию лично или онлайн. Мы организуем площадку для участников в Минске (в случае возможности приезда), и онлайн-платформу… Учитывая разные часовые пояса, мы будем работать только с 13:00 до 20:00 по минскому времени.

Последние политические события в Беларуси повлияли на переосмысление белорусским обществом своей национальной идентичности и истории, в публичной сфере постоянными стали отсылки к событиям, связанным с историей евреев в Беларуси. В связи с этим к списку ранее предложенных панелей мы добавляем политические науки и приглашаем присылать заявки, касающиеся современности: положение и идентичность евреев в Беларуси, еврейское наследие, а также исследования еврейской идентичности как части современной белорусской идентичности. Мы принимаем новые предложения только по данной теме. Если вы хотите, чтобы вас рассматривали в этом разделе, сообщите нам об этом и отправьте нам предложение.

Лучшие доклады будут опубликованы в специальных выпусках тематических журналов.

Подтвердите, пожалуйста, свое намерение участвовать до 18 декабря 2020 года.

Все вопросы адресуйте оргкомитету: jewsbelarus2020@gmail.com Я же готов обсуждать предложения о презентации в Минске моего сборника «Іудзейнасць» (2020)… а также теорию и практику зубризма 🙂

Фото: wildlife.by

Тем временем в Беларуси не спадает вторая волна COVID-19. По официальным данным, и в декабре каждый день заражались почти 2000 человек… Видимо, (нестрогий) масочный режим, введённый в стране месяц назад, не дал желаемых результатов. Дурацкие шуточки «первого лица» о «намордниках» и «вирусе, которого не видно» давно прекратились, и вот уже министр здравоохранения говорит, что «волна» спадёт, вероятно, лишь к лету 2021 г. Нужно ли при таком раскладе «Всебелорусское народное собрание», намеченное на январь или февраль? Очень сомневаюсь! Да и, как пишет Олег Новиков, «пример Кыргызстана свидетельствует, что результатом конституционной реформы может быть не либерализация, а, скорее, закручивание гаек».

Вольф Рубинчик, г. Минск

14.12.2020

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 14.12.2020  18:04

Май Данциг, «еврейский начальник»

От ред. По случаю 90-летия со дня рождения М. В. Данцига и учитывая, что юбилейный материал в газете «СБ. Беларусь сегодня» не раскрывает всех граней этой личности, публикуем перевод с белорусского языка статьи, которая впервые появилась на belisrael.info в марте 2018 г. (В. Рубинчик немного дополнил свою работу в апреле 2020 г.). См. на нашем сайте также подборку 2017 г.: МАЙ ДАНЦЫГ (1930–2017)

 ***

Май Данциг как «еврейский начальник»

Уже почти родились все листы,

И завтра Май займёт свои посты.

(Юлий Таубин, «Таврида»)

С марта 2017 г. Мая Вольфовича нет в этом мире (в иной мир он не верил, но, надеюсь, ему там хорошо). Я не был его приятелем, но в 1994–2001 гг. видел и слышал Данцига на улице Интернациональной, 6 чуть ли не каждую неделю. Напомню – по этому адресу примерно 10 лет действовало Минское общество еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК).

В МОЕК я пришёл осенью 1993 г., когда учился в выпускном классе и на многое не претендовал. Помогал в библиотечных делах, иногда выполнял поручения «начальства» – короче, был волонтёром. Распрощался с организацией летом 2001 г. без всяких справок и записей в трудовой книжке. По правде говоря, посещал организацию прежде всего ради библиотекарши Дины Звуловны Харик, т. к. она нуждалась в поддержке – моральной, а случалось, и физической. Взамен получал душевное тепло, завязывал знакомства… Некоторые не угасли до сих пор.

Сначала отношения с М. В. Данцигом были ровные, корректные – председатель выглядел энергичным весельчаком. Он не очень обращал внимание на то, как я копался в библиотеке, но летом 1994 г. подписал мне рекомендацию для поступления на библиотечный факультет университета культуры. Впрочем, когда на экзаменах мне не хватило балла, то от дальнейших хлопот профессор академии искусств воздержался. Осенью 1994 г. независимо от МОЕКа (но при поддержке своей школьной учительницы французского языка Валентины Лопатнёвой) я поступил в Европейский гуманитарный университет, и с того времени отношения с Данцигом… не улучшались. Но я на его «милость» больше и не рассчитывал: по-прежнему приезжал на Интернациональную 2-3 раза в неделю, консультировал гостей библиотеки, оформлял заказы, расставлял книги… Изредка готовил выставки, ездил за литературой в посольство Израиля или в представительство «Джойнта».

Некоторое время в середине 1990-х я посещал воскресные курсы идиша и лекции по идишской литературе, которые вели, соответственно, Абрам Жениховский и Гирш Релес (с ними отношения складывались лучше). Устраивались в читальном зале библиотеки также лекции иных еврейских деятелей, прежде всего Якова Басина: что-то интересовало больше, что-то меньше. Хотел или нет, приходилось слушать, т. к. проходили они во время работы библиотеки.

В тот же «исторический период» (середина 1990-х) МОЕК сдавал читальный зал под уроки иврита, за которые отвечал «Сохнут» (офис его находился наверху; там же работал ульпан, но, видимо, места не хватало). Случались пикировки с учительницами, которым, естественно, мешало то, что во время занятий читатели библиотеки шагали через комнату. Особенно возмущалась израильтянка Анат Лифшиц… Когда не было занятий, то в этой же комнате репетировал детский хор – кажется, тоже сохнутовский. Именно во время одной из репетиций я заметил, что удалец и весельчак Данциг может быть, мягко говоря, не очень вежливым человеком. Из-за какой-то мелочи он раскричался на детей, а затем и на руководительницу хора… И позже Май Вольфович стремился показать, кто в округе хозяин. Однажды позвал меня в «секретариат» (комнатку справа от входа) и сообщил, что «Сохнут» ищет сторожа»; мол, устройся, «нам там нужен свой человек». Я отказался; разговор продолжения не имел.

Вот ещё характерный эпизод. Немного читателей посещало библиотеку МОЕКа; по картотеке было свыше 100, а постоянных, может, 15-20. Один из них признался Дине Звуловне, что потерял книгу (хорошо помню – не из ценных). Обычно в таких случаях мы искали компромисс – но угораздило же в ту минуту оказаться рядом Данцигу! Крик, скандал… Читатель ушёл и больше не приходил.

Весной 1998 г., когда отмечалось 100-летие со дня рождения Изи Харика, Данциг накричал уже на Дину Звуловну – при мне и даже при женщинах из родного местечка Харика, приехавших на юбилей. Позже я попробовал тет-а-тет объяснить, что… не следует так делать. В какой-то момент задал ему вопрос: «Неужели вы исповедуете принцип «Я начальник – ты дурак»?» Он бросил в ответ: «Да, я начальник, а ты – дурак и хамло!»

Мне хотелось проститься с МОЕКом, но жалел вдову поэта (ей было сильно за 80). Ходил на Интернациональную и дальше, даром что видел – общество хиреет, с каждым годом его посещает всё меньше любителей… Особенно с конца 1990-х, когда старый артист-идишист Моисей Абрамович Свирновский и его «капелла» перебрались в «Хэсед Рахамим» – там и условия для репетиций были более адекватные, и творческих людей лучше поощряли. Шахматно-шашечный клуб «Белые и чёрные» переехал в район станции метро «Восход» ещё раньше.

В 2000 г., после поступления в аспирантуру, я «дорос» до того, что заместительница Данцига попросила прочесть посетителям МОЕКа несколько лекций. Приходили и те, кого обычно на Интернациональной не было видно. Ясно, всё это делалось с санкции «самого» – он мне и деньги отсчитывал (пожалуй, доллар-два за лекцию, а их состоялось пять или шесть). Может, и зря я их брал: позже, летом 2001 г., этими деньгами меня публично попрекали, когда я стал задавать руководству неудобные вопросы.

О конфликте 2001 г., связанном с выселением МОЕКа, написано немало – хотя бы в газетах «Анахну кан», «Берега», «Авив», да и в моей книжке «На яўрэйскія тэмы» (Минск, 2011). Кто-то обвинял городские власти, которые «неожиданно» подняли арендную плату за помещение, кто-то – «Джойнт», отказавшийся платить в несколько раз больше и предложивший МОЕКу место в тогда ещё не открытом Общинном доме на ул. В. Хоружей, кто-то – союз еврейских объединений во главе с Леонидом Левиным… Небезосновательно упрекая за пассивность руководство названного союза, надо учитывать, что М. Данциг много лет был там вице-президентом. Правда, после того, как «банда четырёх» (Басин, Гальперин, Данциг, Нордштейн) в середине 1990-х пыталась сбросить Левина с должности, вряд ли Леонид Менделевич доверял своему заместителю… Скорее держал его для «витрины», как руководителя первой «светской» еврейской организации в позднесоветской Беларуси (МОЕК образовался осенью 1988 г.; сперва действовал под эгидой Белорусского фонда культуры).

«Антилевинские» интриги плелись в 1994-95 гг. на Интернациональной даже в моём присутствии. Конечно, в 17-18 лет меня интересовали преимущественно иные вопросы… Припоминаю, не в восторге был от левинской Soviet-style демагогии, но и «демократическая» альтернатива, обрисованная на полосах газеты «Авив хадаш» (редактор – Нордштейн, помощники – Басин, Данциг), не привлекала. Напрягали как особенности поведения Данцига, пожалуй, не менее склонного к «культу личности», чем тот самый Левин, так и равнодушие председателя общества еврейской культуры к языку идиш. Дина Харик приглашала его подучить язык на курсах, однако М. Д. всегда отнекивался; он знал несколько слов и полагал, что хватит. Я не удивился, когда в 2002 г. Александр Астраух, один из белорусских реставраторов-идишистов, сказал в интервью о начале 1980-х: «Художник Май Данциг, мой учитель, знал, что мы учим идиш, но для него эта тема была абсолютно закрытая».

Примерно в 2001 г. от Леонида Зуборева я узнал, что осенью 1988 г. художника на должность руководителя общества еврейской культуры привёл, фактически, горком партии. О том же Л. З. написал в своей статье 2013 г.: «Данцига активисты впервые услышали на учредительном собрании. До этого никогда ни на одном еврейском мероприятии Данцига никто не видел…» Но г-н Зуборев не очень грустил, что стал на том собрании лишь заместителем, а не председателем: «Надо признать, что Данциг, хотя и отрабатывал что-то обещанное, может быть, квартиру или мастерскую, но старался честно. Делал все хорошо, добросовестно и со всеми ладил». Полагаю, активисты, стоявшие у истоков МОЕКа, но вскоре покинувшие его (Феликс Хаймович, Юрий Хащеватский…), с этим не согласятся. Ещё один тогдашний претендент на лидерство в МОЕКе, инженер Яков Гутман, в 2017 г. высказался так: «Я не могу дать высокую оценку результатам работы Данцига. Он работал по принципу – ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем. Когда выделили в аренду здание на Интернациональной (в 1991 г. – В. Р.), я был категорически против того, чтобы мы его брали. Я говорил, что нам не нужно чужого, отдайте нам наше…»

Кажется, последнее из обращений (газета «Літаратура і мастацтва», май 1990 г.), которое Гутман и Данциг подписали вместе. Речь об учреждении Фонда сохранения еврейского исторического наследия.

Характеристика от Гутмана появилась, увы, не на пустом месте. В начале 1990-х борисовский краевед (зампред еврейской организации г. Борисова) Александр Розенблюм встречался с Данцигом и рассказал ему о печальном состоянии дома в Зембине, где родился Изи Харик. В 1997 г. А. Розенблюм, переехав в Израиль, констатировал в «Еврейском камертоне»: «как мне показалось, уважаемый профессор не проявил к моему рассказу никакого интереса». Осенью 2001 г. родной дом Изи Харика снесли (вопреки мнению нынешней директрисы минского еврейского музея, «мемориальной таблички» на нём не было).

Осенью 1997 г., впервые вернувшись из Зембина, я пытался убедить заместительницу М. Данцига, поэтессу и экскурсоводку, что силами активистов МОЕКа можно было бы как-то отремонтировать дом, добиться для него охранного статуса… Но в 1990-х Данциг подбирал заместителей себе под стать, и смысл ответа был таков: «Вам что, Володя, больше всех надо?».

Не самые комплиментарные записи о Данциге и работе МОЕКа в первой половине 1990-х нашлись в дневнике Михаила (Иехиэля) Зверева, который до 1995 г. входил в правление организации. Кстати, в июне 2001 г. Михаил Исаакович пришёл на собрание, где я протестовал против планов закрытия библиотеки и передачи книг МОЕКа на хранение в мастерскую Данцига. Зверев выступил эмоционально и критически, подчеркнув, что МОЕК превратился в «кружок пенсионеров». Данциг со своими апологетами (Алла Левина, Семён Лиокумович…) пытались заткнуть Звереву рот, но присутствие корреспондентки газеты «Берега» Елены Когаловской немного их сдерживала. В своей статейке Лена, знавшая всю подноготную, выставила председателя в роли жертвы… пусть это останется на её совести. «Засветился» художник и в фильме «В поисках идиша» (2008), где показан как ревнитель «маме-лошн» 🙂

Кто-то скажет: ну вот, обиженный чел выплёскивает негатив… Но я ничего не выдумываю и специально не собирал «досье» на Мая Вольфовича; просто его всегда – даже после отставки 2001 г. – было настолько «много», что факты сами прыгали в глаза. Из каталога Национальной библиотеки легко узнал о том, что художник в середине 1970-х рисовал таких знаменитых деятелей, как Алексей Косыгин, Михаил Суслов.

   

Не всех художников в хрущёвско-брежневское время допускали к «телам» и выпускали за границу. Не каждый становился членом правления Союза художников БССР, а вот Данцигу это удалось в 32-летнем возрасте (позже он был и зампредседателя Союза). Видимо, начальническая должность наложила отпечаток и на его дальнейшую жизнедеятельность. Как метко сказал художник Андрей Дубинин, Май Данциг «выиграл жизнь, но проиграл судьбу».

Тем не менее личность М. Д. не вызывает у меня такой неприязни, как, например, личность Л. М. Левина. Всё-таки заслуженный живописец работал на «еврейской улице» в непростых условиях конца 1980-х, когда существовали и недоверие со стороны чиновников, и мощная «внутриеврейская» конкуренция (к весне 1991 г., когда Л. Левин возглавил «всебелорусскую» еврейскую организацию, большинство активистов уехали): подписывал важные воззвания, ходил по «инстанциям». Некоторый авторитет Май Вольфович, приложивший руку к появлению в Минске первой официально признанной еврейской воскресной школы (1990), таки завоевал. На Интернациональной в 1990-х собирались ветераны, бывшие узники гетто, музыканты, шахматисты с шашистами… У секретарши всегда можно было приобрести еврейские газеты, а иногда – журналы, книги. Под конец, в 2000 г., на втором этаже открылся музейчик с экспозициями, посвящёнными довоенному еврейскому театру (я сам отдал туда пару экспонатов) и Катастрофе евреев Беларуси, – мало кому в городе известный, но всё же… В 1990-х МОЕК приютил и редакцию газеты «Авив»; редактора это настолько растрогало, что затем он не раз писал панегирики в адрес М. Данцига, а в 1995 г. включил его в редколлегию газеты «Авив хадаш».

Он запомнился таким… Фото 1998 г.

Если председатель мало благоприятствовал любителям идиша, то не очень и мешал им; площадок же для сбора евреев в Минске 1990-х гг. не хватало, ценным был каждый клочок. Некоторое время «моековцы» собирались также в библиотеке имени Я. Купалы у Комаровки – пространства там было куда больше, чем на Интернациональной. Довольно яркими помнятся презентации книг Арона Скира «Еврейская духовная культура в Беларуси», Марата Ботвинника «Г. М. Лившиц». Интересно в 1996 г. мы посидели и попели с Яковом Бодо, актёром израильского театра «Идишпиль». А в 2000 г. Интернациональную посетил Янка Брыль – присутствовал и я на той встрече, слушателей набилась уйма.

Не забывая его «странности и заморочки», я благодарен Маю Данцигу за всё доброе. Человеку, сформированному в советское время, а тем более в сталинское, трудно было переделать себя. Даже его пролукашенковские заявления 1998 г. (в газете «Белоруссия») и 2014 г. (в журнале «Беларуская думка») могу понять – Лукашенко в январе 1995 г. присвоил ему звание народного художника, а в сентябре 2005 г. наградил и орденом Франциска Скорины. Как бы то ни было, в МОЕКе портретов «вождя» не наблюдалось, а вот изображения идишских писателей в читальном зале много лет висели.

Заслуженным ли было то звание «народного»? Вопрос чисто абстрактный. По-моему, приключались в художественном творчестве М. В. Данцига провалы, но не было недостатка и в реальных достижениях. Да, из истории искусства и еврейского движения в Беларуси его не вычеркнуть.

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 27.04.2020  21:53

 

Пра М.В. Данцыга (1930–2017). Ч.1

В. Рубінчык. МАЙ ДАНЦЫГ ЯК «ЯЎРЭЙСКІ НАЧАЛЬНІК»

Ужо амаль радзіліся лісты

І заўтра Май займае ўсе пасты.

(Юлій Таўбін, «Таўрыда»)

Цэлы год Мая Вольфавіча няма на гэтым свеце (у іншасвет ён не верыў, але, спадзяюся, яму там добра). Я не быў ягоным прыяцелем, аднак у 1994–2001 гг. бачыў і чуў на вуліцы Інтэрнацыянальнай, 6 ледзь не кожны тыдзень. Нагадаю – па гэтым адрасе прыкладна 10 гадоў дзейнічала Мінскае таварыства яўрэйскай культуры імя Ізі Харыка (МОЕК).

У МОЕК я прыйшоў увосень 1993 г., калі вучыўся ў выпускным класе, і на многае не прэтэндаваў. Дапамагаў у бібліятэчных справах, часам выконваў даручэнні «начальства» – карацей, быў валанцёрам. Развітаўся з арганізацыяй улетку 2001 г. без аніякіх даведак і запісаў у працоўнай кніжцы. Папраўдзе, наведваў суполку перадусім дзеля бібліятэкаркі Дзіны Звулаўны Харык, бо ёй патрабавалася падтрымка – маральная, а здаралася, і фізічная. Узамен атрымліваў душэўнае цяпло, завязваў знаёмствы… Некаторыя не згаслі дагэтуль.

Cпачатку адносіны з М. В. Данцыгам былі роўныя, карэктныя – старшыня выглядаў імпэтным веселуном. Ён не вельмі зварочваў увагу на тое, як я корпаўся ў бібліятэцы, але ўлетку 1994 г. падпісаў мне рэкамендацыю для паступлення ва ўніверсітэт культуры на бібліятэчны факультэт. Зрэшты, калі па іспытах мне не хапіла балу, то ад далейшых клопатаў прафесар aкадэміі мастацтваў устрымаўся. У верасні 1994 г. незалежна ад МОЕКа (але пры падтрымцы сваёй школьнай настаўніцы французскай мовы Валянціны Лапатнёвай) я паступіў у Еўрапейскі гуманітарны ўніверсітэт, і з таго часу адносіны з Данцыгам… не паляпшаліся. Ды я на яго ласку больш і не разлічваў: па-ранейшаму прыязджаў на Інтэрнацыянальную 2-3 разы на тыдзень, кансультаваў гасцей бібліятэкі, афармляў заказы, расстаўляў кнігі… Зрэдчас рыхтаваў выставы, ездзіў па літаратуру ў пасольства Ізраіля або ў прадстаўніцтва «Джойнта».

Пэўны час у сярэдзіне 1990-х наведваў нядзельныя курсы ідыша і лекцыі па ідышнай літаратуры, якія вялі, адпаведна, Абрам Жаніхоўскі і Гірш Рэлес (з імі адносіны складваліся лепей). Арганізоўваліся ў чытальнай зале бібліятэкі таксама лекцыі іншых яўрэйскіх дзеячаў, найперш Якава Басіна: нешта цікавіла больш, нешта менш. Хацеў або не, выпадала слухаць, бо праходзілі яны ў час працы бібліятэкі.

У той жа «гістарычны перыяд» МОЕК здаваў чытальную залу пад урокі іўрыта, за іх адказваў «Сахнут» (офіс яго знаходзіўся наверсе; там жа працаваў ульпан, але, відаць, месца не хапала). Здараліся пікіроўкі з настаўніцамі, якім, натуральна, замінала тое, што ў час заняткаў чытачы бібліятэкі крочылі праз пакой. Асабліва абуралася ізраільцянка Анат Ліфшыц… Калі не было заняткаў, то ў гэтым жа пакоі рэпеціраваў дзіцячы хор – здаецца, таксама сахнутаўскі. Менавіта падчас адной з рэпетыцый я заўважыў, што зух і весялун Данцыг умее быць, мякка кажучы, не дужа ветлівым чалавекам. Праз нейкую драбязу ён раскрычаўся на дзяцей, а потым і на кіраўнічку хору… І пазней Май Вольфавіч імкнуўся паказаць, хто ў акрузе гаспадар. Аднойчы паклікаў мяне ў «сакратарыят» (пакойчык справа ад уваходу) і паведаміў, што «Сахнут» шукае ахоўніка; маўляў, уладкуйся, «нам там патрэбен свой чалавек». Я адмовіўся; гутарка працягу не мела.

Вось яшчэ характэрны эпізод. Бібліятэку наведвала няшмат чытачоў: па картатэцы было звыш 100, а пастаянных, можа, 15-20. Адзін з іх прызнаўся Дзіне Звулаўне, што згубіў кнігу (добра помню – не з каштоўных). Звычайна ў такіх выпадках мы шукалі кампраміс – але собіла ж у тую хвілю апынуцца побач Данцыгу! Крык, скандал… Чытач сышоў і больш не прыходзіў.

Увесну 1998 г., калі святкавалася 100-годдзе з дня народзін Ізі Харыка, Данцыг накрычаў ужо на Дзіну Звулаўну – пры мне і нават пры жанчынках з малой радзімы Харыка, якія прыехалі на юбілей. Потым я паспрабаваў тэт-а-тэт патлумачыць, што… не варта так рабіць. У нейкі момант задаў яму пытанне: «Няўжо Вы спавядаеце прынцып “Я начальнік – ты дурань”?» Ён кінуў у адказ: «Так, я начальнік, а ты – дурань і хамло!»

Мне карцела развітацца з МОЕКам, але шкадаваў удаву паэта (ёй было моцна за 80). Хадзіў і далей, дарма што бачыў –таварыства занепадае, штогод яго наведвае ўсё менш аматараў… Асабліва з канца 1990-х, калі стары артыст-ідышыст Майсей Абрамавіч Свірноўскі і ягоная «капела» перабраліся ў «Хэсэд Рахамім» – там і ўмовы для рэпетыцый былі больш адэкватныя, і творчых людзей лепей заахвочвалі. Клуб «Белыя і чорныя» пераехаў у раён станцыі метро «Усход» яшчэ раней.

У 2000 г., пасля таго, як паступіў у аспірантуру, «дарос» да таго, што намесніца Данцыга папрасіла пачытаць наведвальнікам МОЕКа на Інтэрнацыянальнай некалькі лекцый. Ясна, з санкцыі «самога» – ён мне і грошы адлічваў (хіба долар-два за лекцыю, а іх адбылося пяць або шэсць). Мо і дарэмна браў: пазней, у 2001 г., гэтымі грашыма мяне публічна папракалі, калі стаў задаваць кіраўніцтву нязручныя пытанні.

Пра канфлікт 2001 г., звязаны з высяленнем МОЕКа, напісана нямала – хоць бы ў газетах «Анахну кан», «Берега», «Авив», дый у маёй кніжцы «На яўрэйскія тэмы» (2011). Нехта вінаваціў гарадскія ўлады, якія «нечакана» ўзнялі арэндны кошт за будынак, нехта – «Джойнт», які адмовіўся плаціць у некалькі разоў болей і прапанаваў МОЕКу месца ў тады яшчэ не адкрытым Абшчынным доме на В. Харужай, нехта – саюз яўрэйскіх аб’яднанняў на чале з Леанідам Левіным… Небеспадстаўна ўпікаючы за пасіўнасць кіраўніцтва названага саюза, трэба ўлічваць, што М. Данцыг шмат гадоў быў там віцэ-прэзідэнтам. Праўда, пасля таго, як «хеўра чатырох» у сярэдзіне 1990-х спрабавала скінуць Левіна з пасады, наўрад ці Леанід Мендалевіч давяраў свайму намесніку… Хутчэй трымаў яго для «вітрыны», як старшыню першай «свецкай» яўрэйскай суполкі ў познесавецкай Беларусі (сёлета МОЕКу – 30; спярша ён працаваў пад эгідай Беларускага фонда культуры).

«Антылевінскія» інтрыгі пляліся ў 1994–95 гг. на Інтэрнацыянальнай і ў маёй прысутнасці. Вядома, у 17–18 гадоў мяне збольшага цікавілі іншыя праблемы. Прыпамінаю, не ў захапленні быў ад левінскай дэмагогіі, але і «дэмакратычная» альтэрнатыва, абмаляваная на палосах газеты «Авив хадаш» (рэдактар – Нардштэйн, памочнікі – Басін, Данцыг), не вабіла. Напружвалі як асаблівасці паводзін Данцыга, бадай, не менш схільнага да «культу асобы», чым Левін, так і абыякавасць старшыні таварыства яўрэйскай культуры да мовы ідыш. Дзіна Харык запрашала яго падвучыць мову на курсах, аднак М. Д. заўсёды аднекваўся. Ён ведаў некалькі слоў і меркаваў, што досыць. Я не здзівіўся, калі ў 2002 г. Аляксандр Астравух, адзін з беларускіх рэстаўратараў-ідышыстаў, сказаў у інтэрв’ю пра пачатак 1980-х: «Мастак Май Данцыг, мой выкладчык, ведаў, што мы вывучаем ідыш, але для яго гэта тэма была абсалютна закрытая».

Прыкладна ў 2001 г. ад Леаніда Зубарава я даведаўся, што ўвосень 1988 г. мастака на пасаду старшыні таварыства яўрэйскай культуры прывёў, фактычна, гаркам партыі. Пра тое самае Л. З. напісаў у сваім артыкуле 2013 г.: «Данцыга актывісты ўпершыню пачулі на ўстаноўчым сходзе. Перад тым ніколі ні на водным яўрэйскім мерапрыемстве Данцыга ніхто не бачыў». Але пан Зубараў не надта тужыў, што стаў на тым сходзе толькі намеснікам, а не старшынёй: «Трэба прызнаць, што Данцыг, хоць і адпрацоўваў нешта абяцанае…, але стараўся. Рабіў усё добра, сумленна і з усімі ладзіў». Мяркую, актывісты, якія стаялі ля вытокаў МОЕКа, але неўзабаве пакінулі яго (Фелікс Хаймовіч, Юрый Хашчавацкі…), з гэтым не згодзяцца. Яшчэ адзін колішні прэтэндэнт на лідэрства ў МОЕКу, інжынер Якаў Гутман, летась выказаўся так: «Я не магу даць высокую ацэнку вынікам работы Данцыга. Ён працаваў паводле прынцыпу – ты, работа, нас не бойся, мы цябе не кранем. Калі выдзелілі ў [арэнду] будынак на Інтэрнацыянальнай [у 1991 г. – В. Р.], я быў катэгарычна супраць таго, каб мы яго бралі. Я казаў, што нам не трэба чужога, аддайце нам наша…»

Хіба апошні зварот («Літаратура і мастацтва», май 1990), які Гутман і Данцыг падпісалі разам

Характарыстыка ад Гутмана з’явілася, на жаль, не на пустым месцы. У пачатку 1990-х барысаўскі краязнавец Аляксандр Розенблюм сустракаўся з Данцыгам і расказаў яму пра гаротны стан дома ў Зембіне, дзе нарадзіўся Ізі Харык. У 1997 г. А. Розенблюм, пераехаўшы ў Ізраіль, канстатаваў у «Еврейском камертоне»: «як мне здалося, паважаны прафесар не выявіў да майго расповеду ніякай цікавасці». Увосень 2001 г. дом знеслі.

Не самыя кампліментарныя запісы пра Данцыга ды працу МОЕКа ў першай палове 1990-х знайшліся і ў дзённіку Міхаіла (Ехіэля) Зверава, які да 1995 г. уваходзіў у праўленне суполкі. Дарэчы, у чэрвені 2001 г. Міхаіл Ісакавіч прыйшоў на сход, дзе я пратэставаў супраць планаў закрыцця бібліятэкі і перадачы кніг МОЕКа на хаванне ў Данцыгаву майстэрню. Ён выступіў эмацыйна і крытычна, падкрэсліўшы, што МОЕК ператварыўся ў «гурток пенсіянераў». Данцыг са сваімі апалагетамі (Ала Левіна, Сямён Ліякумовіч…) спрабавалі заткнуць Звераву рот, але прысутнасць карэспандэнткі «Берегов» Алены Кагалоўскай крыху іх стрымлівала.

Нехта скажа: ну во, пакрыўджаны чэл выплюхвае негатыў… Але я нічога не выдумляю і адмыслова не збіраў «дасье» на Мая Вольфавіча; проста яго заўсёды – нават пасля адстаўкі 2001 г. – было настолькі «многа», што факты самі скакалі ў вочы. З каталога Нацыянальнай я лёгка даведаўся пра тое, што мастак у cярэдзіне 1970-х рысаваў такіх знакамітых дзеячаў, як Аляксей Касыгін, Міхаіл Суслаў.

Не ўсіх мастакоў у хрушчоўска-брэжнеўскі час дапускалі да «целаў» і выпускалі за мяжу. Не кожны станавіўся членам праўлення Саюза мастакоў БССР, а вось Данцыгу тое ўдалося ў 32-хгадовым узросце (пазней быў і намстаршыні Саюза). Відаць, начальніцкая пасада наклала адбітак і на яго далейшую жыццядзейнасць. Як трапна выказаўся мастак Андрэй Дубінін, Май Данцыг «выйграў жыццё, але прайграў лёс».

Тым не менш, асоба М. Д. не выклікае ў мяне такой непрыязнасці, як, напрыклад, асоба Левіна. Усё-такі заслужаны мастак працаваў на «яўрэйскай вуліцы» ў няпростых умовах канца 1980-х, калі існаваў як недавер з боку чыноўнікаў, так і моцная канкурэнцыя (к 1991 г., калі Л. Левін узначаліў «усебеларускую» яўрэйскую суполку, большасць актывістаў з’ехала): падпісваў важныя адозвы, хадзіў па «інстанцыях». Пэўны аўтарытэт Май Вольфавіч, які прыклаў руку да з’яўлення ў Мінску першай афіцыйна прызнанай яўрэйскай нядзельнай школы (1990), такі заваяваў, і на Інтэрнацыянальнай у 1990-х гуртаваліся ветэраны, былыя вязні гета, музыкі, шахматысты з шашыстамі… У сакратаркі заўсёды можна было набыць яўрэйскія газеты, а калі-нікалі – часопісы, кнігі. Пад канец, у 2000 г., на другім паверсе адкрыўся музейчык з экспазіцыямі, прысвечанымі даваеннаму яўрэйскаму тэатру і Катастрофе яўрэяў Беларусі, – мала каму ў горадзе вядомы, але ўсё ж… Прытуліў МОЕК і рэдакцыю мінскай газеты «Авив»; рэдактар настолькі расчуліўся, што потым не раз пісаў панегірыкі на адрас М. Данцыга.

Ён запомніўся такім… Фота 1998 г.

Калі старшыня мала спрыяў аматарам ідыша, то не дужа і замінаў ім; пляцовак жа для збору яўрэяў у Мінску 1990-х не хапала, каштоўны быў кожны лапік. Некаторы час «моекаўцы» збіраліся таксама ў бібліятэцы імя Купалы ля Камароўкі – прасторы там было куды больш, чым на Інтэрнацыянальнай. Запомніліся прэзентацыі кніг Арона Скіра «Еврейская духовная культура в Беларуси», Марата Батвінніка «Г. М. Лившиц». Цікава ў 1996 г. мы пасядзелі і паспявалі з Якавам Бадо, акцёрам ізраільскага тэатра «Ідышпіль». А ў 2000 г. на Інтэрнацыянальную завітаў Янка Брыль – прысутнічаў я і на той сустрэчы, слухачоў набілася процьма.

Не забываючыся на ягоныя «дзіўноты і памароцтвы», я ўдзячны Маю Данцыгу за ўсё добрае. Чалавеку, сфармаванаму ў савецкі час, а пагатове ў сталінскі, цяжка было перарабіць сябе. Нават яго пралукашэнкаўскія заявы 1998 г. (у газеце «Белоруссия») і 2014 г. (у часопісе «Беларуская думка») магу зразумець – Лукашэнка ў студзені 1995 г. надаў яму годнасць народнага мастака, а ў верасні 2005 г. узнагародзіў і ордэнам Францыска Скарыны. Усё ж у МОЕКу партрэтаў «правадыра» не назіралася, а вось выявы ідышных пісьменнікаў у чытальнай залі шмат гадоў віселі.

Заслужанае ці не было тое званне «народнага»? Пытанне чыста абстрактнае. Па-мойму, здараліся ў мастацкай творчасці М. В. Данцыга правалы, але ж не бракавала і рэальных дасягненняў. Так, з гісторыі мастацтва і яўрэйскага руху ў Беларусі яго не выкрэсліць.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

wrubinchyk[at]gmail.com

26.03.2018

Увага! Скора на сайце – ч. 2 (мастацтвазнаўчыя рэфлексіі Андрэя Дубініна пра творчасць Мая Данцыга і не толькі)

Апублiкавана 26.03.2018  16:46

Исаак Цивес. Я РОДИЛСЯ НА НЕМИГЕ

Рэгіна Ждановіч: «Сённяшні дзень нагадаў мне пра дзядулю Ісака і ягоныя школы напярэдадні рэвалюцыі, падчас змены ўладаў і вайны. Захацелася пачытаць ягоныя ўспаміны. На жаль,запісана далёка не ўсё. Дзед вучыўся ў розных школах і гімназіях. Не атрымаўшы вышэйшай адукацыі, ён, тым не менш, быў вельмі адукаваны для свайго часу, цэлае жыццё збіраў вялікую бібліятэку, запісваў усе фільмы і п’есы, каторыя глядзеў. Захацелася мне выкласці ўрывак з ягоных успамінаў». (напiсаны ў 2005 за год да смерцi)

Заблуждаются те, кто думает, что Немига – это всего два квартала от проспекта Машерова [некогда – Парковой магистрали, теперь просп. Победителей] до ул. Короля. В старину под Немигой подразумевался целый регион улиц, переулков с домами каменными, 2-этажными и деревянными – одноэтажными. Немига – это был большой торговый центр Минска, где селились, в основном, ремесленники и лавочники, создавая некое еврейское гетто. Жило здесь много бедноты и профессиональных нищих. А в городе этот регион назывался Нижним Базаром, в отличие от Верхнего, который был на Соборной площади. Портные, сапожники, жестянщики, шапочники и другие ремесленники чуть ли не дверь в дверь трудились здесь на нижних этажах домов, здесь можно было все купить: приобрести приданое для невесты и свадебный костюм для жениха, а зазывалы не давали проходу случайным людям, попавшим в этот район. То и дело слышались их крики: «Дешевый товар!». В лавчонках продавался весь приклад для портных и сапожников, перья и пух, стеганые одеяла. Были здесь и магазины, и лабазы оптовой торговли, но главными были два рынка: рыбный – «фишмарк» и мясной – «ятка».

Со всего города, с Захарьевской и Губернаторской улиц к узким улочкам: Школьной, Козьмо-Демьяновской – шла густая масса народу к этим двум рынкам. По пятницам хозяйки закупали на фишмарке свежую рыбу, доставленную с озер и рек Беларуси, т. к. каждый еврей, целую неделю обходившийся картошкой в мундирах, должен был хотя бы в субботу покушать фаршированной рыбы – ритуального блюда. Для этого шли щука, судак, карп. Рыба продавалась в кадках, которые стояли на полу, в специальном строении под крышей, лишенном стен. Известно, каким спросом пользовалось национальное блюдо – фаршированная рыба по-еврейски. Не только Шолом-Алейхем расписывал, какой вкус у этого кулинарного изделия – густо наперченного, но даже у русских классиков можно прочесть строки, восхваляющие эту субботнюю еду.

А ятка располагалась чуточку дальше, почти у речки, и торговали там только говядиной, телятиной и бараниной. Причем это было мясо животных, убитых по специальному ритуалу лицами, получившими дозвол у духовенства. И фишмарк, и ятка, в которых торговали исключительно еврейские торговцы, всегда были полны покупателей (стоит напомнить, что население Минска было почти наполовину еврейским).

Еще здесь – немножко дальше по Замковой улице – была бойня для птицы. Ведь резать кур, уток, индюков имели право лица, допущенные общиной, выполняющие эту операцию особым строгим способом. Бойня представляла собой нечто вроде павильона, с обитыми жестью стенами и вбитыми крюками. И только там можно было резать кур и там же их ощипывать. Резники смотрели, чтобы птица не была с какими-нибудь ушибами, потому что такую курицу признавали трефной и употреблять ее в пищу еврей не имел права. Подростком я иногда сам резал птицу на этом рынке, прихватив деньги, которые мама давала на резника, на свои мальчишечьи нужды, и здорово наловчился в этом деле.

На Немиге были и ювелирные магазины, и пекарни, специальный селедочный магазин, а книжный торговал только молитвенниками, Библиями и молитвенными облачениями.

Ул. Школьная в начале ХХ века

Много синагог было на Немиге. Школьная улица, по сути, была синагогальной. Никаких школ на ней не было. Синагога по-еврейски называлась «шуле», так же, как по-немецки «школа». На этой ул. Школьной стояла главная синагога Минска – кафедральная – «бейсмедреш», самая большая синагога города с хором и обучением взрослых мужчин Талмуду (теперь на этом месте стоит проектный институт с большой, чуть ли не одесской потемкинской лестницей). Двор ярко освещался огнями. Здесь были еще 2 синагоги: мясников и холодная. Кроме того, имелось несколько молелен для разных общин. Мой дедушка, например, облюбовал «молельню стариков», где он сам порой стоял у амвона в роли кантора. Он имел хороший слух, правда, голос не очень сильный, но знал, как справлять богослужение.

Кроме этого синагогального двора, на Немиге находилась большая красивая синагога хасидов. В ней молились только сторонники хасидизма, но в некоторые праздники, например, праздник Торы, туда стекались и любопытные со всей улицы, весело наблюдавшие, как хасиды в экстазе эмоционально молились и даже приплясывали. На Немиго-Раковской улице была небольшая синагога, в которой на Пасху выпекалась маца. Эта же синагога в такие дни устраивала на проезжей части очистку домашней кухонной посуды, вываривая ее в специальном котле. В такие дни улица становилась непроезжей, хотя Немигой пользовались только ломовые извозчики и редко-редко заезжал какой-нибудь господин в пролетке. Немига-Раковская была улицей хедеров, тут получали образование только мальчики. Кроме того, имелась общинная школа – «Талмуд-Тора», где обучали только бедных бесплатно, за счет общины. Меламеды-учителя не очень церемонились с учениками, а плетками вбивали «науку». Если в платных хедерах с оглядкой на состоятельных родителей еще соблюдали некоторую деликатность при наказаниях, то в «Талмуд-Торе», когда бы я ни проходил мимо, через щели плотного забора видел, как на переменах бородатые ребе с плетками в руках гонялись за своими учениками, стараясь их загнать обратно в помещение. Причем нещадно били по спинам мальчишек, бедных, за которых некому было заступиться. Зимой вечерами было интересно наблюдать, как ученики из хедеров шли домой с зажженными фонарями. Это было как карнавал, тем более что улицы там не освещались, только на перекрестке Немиги и Немиго-Раковской висел яркий угольный фонарь. И здесь же, на скрещении этих двух улиц, была биржа для ломовых извозчиков.

Немига, снимок 1924 г.

Я родился на Немиго-Раковской, в каменном доме Блоха. Здесь мой отец снял помещение, в котором устроил сразу после женитьбы сапожную мастерскую, вероятно, в 1905 или 1906 году. Во дворе нашего дома было два хедера. В глубине очень культурный учитель обучал Талмуду взрослых парней, но ближе к браме [подворотне] хедер содержал злой меламед Хаим, который больше обучал плеткой, чем другими педагогическим методами. Однажды этот ребе зашел к нам, к отцу, а, увидев меня, спросил: «Это ваш кадеш [мальчик]?». Отец с некоторой гордостью сказал: «Да». – «Учиться ты хочешь?» – спросил он меня. Я сказал: «Да». Тогда он взял меня за руку и повел к себе. Я видел, сколько раз он бил своих учеников, но не боялся его, зная, что мой отец сумеет за меня заступиться. В хедере меня посадили на высокий табурет, а одному из своих учеников он поручил показать мне «алеф-бейс» – алфавит. Я сразу запомнил все буквы, и когда он попытался показать мне буквы вразброд, я отвечал всегда правильно. «Ребе, – вскричал он, – этот ребенок уже знает весь алфавит!» – «Уже?» – удивился ребе и стал проверять меня, но я твердо повторял все буквы, и тогда ребе сказал: «Ну, хорошо, на сегодня хватит! Иди домой, я поговорю с твоим отцом». А отцу он меня похвалил и сказал, что меня уже можно обучать, но через год – мне тогда было лишь четыре.

Когда мне исполнилось 5 лет, отец нашел мне дешевого учителя с не очень приятной репутацией, т. к. он был косноязычен, и вся Немига, посмеиваясь, называла его «Петэлэлэ». Этот маленький, сухонький старичок с козлиной бородкой был популярен тем, что наказывал своим ученикам: «Нельзя кидаться камнями, а можно – только кирпичами», – уповая на то, что камней полно, а кирпичи все пристроены в стенах, потому драки кирпичами не будет. Жил он на Раковской улице, под самой крышей. Он не успел мне еще что-либо преподать, потому что занимался со своими учениками весьма странным способом. Проходя по ряду за спиной учеников, он требовал, чтобы ему прочитывали текст из молитвенника, и, остановившись возле одного ученика, который хорошо выполнил его просьбу, он над его головой занес руку с конфетой, и, тихонько опустив ее перед носом мальчика, сказал: «Это тебе ангел сбросил за хорошую учебу». Этот явный обман так меня возмутил, что я, дождавшись передышки в занятиях, сбежал по лестнице и вернулся домой, а отцу заявил, что у Петэлэлэ я не желаю учиться. «Это почему же?» – строго спросил отец. Я сказал: «Он обманщик», – и рассказал, как было дело. Тут подоспела моя мама и сказала: «Да он же прав. Что это за учитель? Он и правда обманщик. Какой тут ангел?» На следующий день отец нашел мне нового учителя. Это был огромного роста учитель с черной длинной бородой и такими кустистыми бровями, что даже Брежнев казался бы безбровым рядом с ним. Жил он в Немигском переулке, в деревянном домике, и звали его Нойах. И жена у него была огромная, но худая. И он, сидя за столом, держал перед собой плетку. Как-то, сидя за столом, он на табурете перегнулся через стол, где сидели ученики. Приподнялись ножки его табурета. Я сидел у него за спиной, от нечего делать болтал ногой и нечаянно задел табурет. Ребе рухнул на пол всей тяжестью, а поняв, кто это сделал, схватил меня за уши и стал тягать вверх и вниз, вверх и вниз. Я не кричал – я был виноват и получил по заслугам. Но с его женой у меня произошел более сложный инцидент. Утром, сидя за столом, я увидел, что она копошится у комода и держит в руках мою сумочку с завтраком. Она открыла крышку сумочки и стала лакомиться черешней, которую положила мне мама. Я закричал: «Это мое!», – подбежал и стал отпихивать ее от комода. Она сконфузилась и стала оправдываться, что ничего не делала – просто посмотрела. Но дома я об этом умолчал.

Однажды, выпустив нас во двор на перемену, ребе решил вскоре загнать нас обратно в помещение, а мы всем скопом взобрались на крышу сарайчика недалеко от дома. Ребе вскочил на камни около сарая, пересек своим телом крышу и начал лупить нас плеткой направо и налево. Кто-то, уклоняясь от ударов, столкнул меня с крыши. Я упал на землю и рассек себе лоб о гвоздь. Тут выбежала жена ребе, обмыла мне лоб от крови и отправила меня домой. Мать испугалась, а, узнав причину, сказала: «Побегу к нему – вырву ему бороду!». Вернулась она очень взволнованная и заявила папе: «Больше он к Нойаху не пойдет – он изверг!».

Перекрёсток Немиги и Витебской, середина 1960-х

Ребе Вейвл был невысок, благообразен, жил в Воскресенском переулке на втором этаже, в хорошей квартире. Это был дорогой учитель. Но папа уже убедился, что дешевые учителя – специалисты невысокого полета. У этого учителя было три дочери и один сын. Сидел он за длинным столом, где по обеим сторонам на длинных скамьях сидело много учеников. Он восседал в центре, имея перед собой тонкий стакан горячего чаю, о который вечно грел руки, рядом лежала плетка. Он редко прибегал к ней, но в крайних случаях брался за плетку. У него я стал изучать Хумеш – Пятикнижие. Книга о сотворении мира, об Адаме и Еве, потопе, трех патриархах – Аврааме, Исааке, Иакове. Обладая хорошей памятью и заинтересованный этими библейскими сюжетами, я стал одним из лучших учеников хедера. Но ребе решил воспользоваться этим и стал использовать меня как своего помощника, чтобы подтянуть нерадивых. Сначала это было мне лестно, а потом я возроптал: «С какой стати я должен помогать ленивым?» И забастовал. Тогда ребе запылал гневом и схватился за плетку. Когда ребе стал приближаться ко мне, я перекинул ногу через скамейку, а когда он был уже совсем близко, перекинул и вторую и ринулся убегать вокруг стола. Ну, куда ему было поспеть за мной! К счастью, в это время не было дома его сына – не то гимназиста, не то ученика какого-то другого заведения, где принято было носить форменные курточки – иначе бы мне не миновать наказания. Устав, ребе объявил мне амнистию. Уже несколько раз он завершал с нами книгу Хумеш, но перейти на более высокую программу обучения не хотел, особенно не желая расставаться со мной – я был ему выгоден, хотя по положению он обязан был передать меня в другой хедер к своему брату, который обучал меня Талмуду, но я успел познакомиться с его дочкой Белькой, которая поразила меня тем, что сидела и что-то читала и писала. Она оказалась гимназисткой и показала мне русские книги. Я попросил ее показать мне азбуку и сразу сходу запомнил все буквы. Она удивилась моей понятливости и сказала: «Тебе надо учиться». – «А ты могла бы меня учить?» – Она согласилась. Дома я заявил отцу, что у ребе больше учиться не хочу, пусть меня учит Белька. «Кто это – Белька?» – строго спросил отец. Я ему рассказал. Моя мама была опять тут как тут: «Правильно, пора ему учиться русскому языку. Что ему всю жизнь только в синагогу ходить?». На этом мое «хедеровское» образование закончилось. Отец договорился со своим племянником Шоломом, учеником какого-то благотворительного училища за счет главного кантора кафедральной синагоги, который приютил моего двоюродного брата в своем доме, отвел ему там отдельную комнату. И Шолом начал готовить меня к 1-му классу гимназии. Экзамен в 1-й класс я держал в 8-классной мужской гимназии им. Л. Толстого. Она находилась на Юрьевской улице, теперь, после войны, этой улицы больше нет. Я был ошеломлен уже сначала тем, что за экзаменационным столом сидело много учителей и лиц, которых я не знал. Директор гимназии с еще не седой бородой был в зеленом мундире с золотыми пуговицами….

[На этом воспоминания обрываются]

Опубликовано 03.09.2017  00:09

Еще присланы снимки Региной Жданович

и Исаак-Цивес-в-редакции-газеты-Звязда-после-армии-и-на-службе

От редакции belisrael.info. Исаак Цивес – известный спортивный журналист (1909-2006).

Кто следил за спортивной жизнью республики, нередко мог видеть его публикации в «Физкультурнике Белоруссии».

Спортсмены выступают на рингах, стадионах, борцовских коврах, кортах, треках… А узнают об их успехах благодаря журналистам, которые «ради нескольких строчек в газете» готовы «трое суток не спать, трое суток шагать…»

Одним из таких подвижников был Исаак Львович Цивес, отдавший спортивной журналистике более 70-ти лет.

Я знал его давно. Десятки интересных историй об известных спортсменах слышал от него.

Родился Цивес в Минске в 1909 году в семье сапожника. Было у родителей четверо сыновей и три дочери. Он – старший. Конечно, пришлось помогать отцу. Рано пошел работать, перевелся в вечернюю школу.

Еще в старших классах начал сотрудничать с газетой «Звезда», а в двадцать лет стал ее штатным корреспондентом. Потом служил в Красной Армии. Демобилизовался в звании лейтенанта. И снова работал в газетах – «Рабочий», «Советская Белоруссия», «Звязда». В последней он увлекся спортивной тематикой. Это заметили в московской редакции «Красного спорта» (довоенное название «Советского спорта») и предложили сотрудничество. Одновременно Цивес продолжал освещать спортивную жизнь республики в родной газете. В его репортажах рассказывалось об успехах известных спортсменов. Героями публикаций в разное время были борцы Михаил Мирский, Идель и Григорий Иосилевичи, штангисты Наум Лапидус, Израиль Механик и Николай Шатов. Все они были в 30-е годы чемпионами СССР.

С первого дня Отечественной войны и до самой Победы Исаак Цивес на фронте. Он – командир взвода связи. Битвы под Прохоровкой, Яссами, Кишиневом, Берлинская операция – это все факты его биографии. Белоруссия, Украина, Молдавия, Румыния, Польша, Германия – этапы боевого пути.

3 июля 1944 года, войдя с действующей армией в Минск, он узнал, что в гетто погибли самые близкие люди: отец, мать, две сестры, брат, четыре племянницы. Еще два брата воевали, один из них сложил голову на поле брани. Чудом спаслась из гетто сестра с младшим сыном.

На следующий день часть, в которой служил Цивес, освободила Дзержинск (Минская область). Здесь ждала его радостная встреча с женой и сыном. Оказалось, Валентина Петровна во время оккупации была подпольщицей и связной партизанского отряда. Она награждена медалью «Партизану Оте­чественной войны».

После Победы старший лейтенант запаса И.Л. Цивес работал в «Советском спорте», а позже – в «Физкультурнике Белоруссии».

Выйдя на пенсию, Исаак Львович продолжал публиковаться в газетах, стал даже соавтором книги «Белорусские богатыри», изданной в 1980 году к открытию Московской олимпиады. Несмотря на преклонный возраст, старейший журналист сохранил ясный ум и прекрасную память. Но, к сожалению, он полностью ослеп.

Последняя публикация удивила всех, знавших Цивеса. Газета «7 дней» от 9 августа 2003 года опубликовала его статью «Две встречи с команд­армом-5» (о генерале – танкисте Ротмист­рове). Автору было 94 года.

Жизнь замечательного журналиста оборвалась в апреле 2006 года.

Предлагаю вниманию читателей непридуманные истории – майсы, которые поведал мне Исаак Львович Цивес, когда я готовил книгу «Евреи Белоруссии в большом спорте». (Семен Лиокумович)

Добавлено 4 сентября в 09:48