Tag Archives: театр «Идишпиль»

КАК В ИЗРАИЛЕ ОТМЕНЯЛИ ИДИШ

В воскресенье, 18-го июля 1948 года редактор коммунистической газеты «Коль ха-Ам» Меир Вильнер явился в военкомат по ул. Калишер в Тель-Авиве для несения воинской службы. На рутинный вопрос, какие языки он знает, Вильнер ответил: иврит, польский, немецкий и идиш. Офицер заявил, что идиш — не язык. Вильнер возмутился, но ему возразили, что издан приказ верховного командования: идиш — не язык. Ивритские газеты отнеслись к инциденту без удивления, мол, идиш — наследие галута (диаспоры), и в новом государстве ему нет места.

Я слышал эту историю много раз, а вот продолжения не знал. Шмуэль Микунис, представлявший компартию в Законодательном собрании (предшественнике Кнессета), подал запрос главе правительства Бен-Гуриону. Тот ответил, что приказа такого нет, и он разыщет и накажет виновника самоуправства. Однако тот же Бен-Гурион несколькими годами ранее публично возмущался произнесенной на идише на сионистской конференции речью подпольщицы из Варшавского гетто Ружки Корчак, мол, зачем нам здесь иностранный язык?

На одном из спектаклей театра «Идишпиль» 

Более четверти века в Израиле я так или иначе был связан с активистами идиша и идишкайта. В их рассуждениях красной нитью проходила мысль об уничтожении идиша сионистским истеблишментом. Помню, как плодовитый публицист, редактор и исследователь Ицик Луден говорил всем, кто был готов слушать, что Израиль убил идиш.

Сегодня, когда все эти критики ушли в лучший из миров, «Израиль», наконец, решил ответить. Обвинения опровергает израильская исследовательница Рахель Рожански в своей книге «Идиш в Израиле. История» (Yiddish in Israel. A History by Rachel Rojanski), изданной в Университете Индианы. Автор подчеркивает, что ее «выводы категорически противоречат заявлениям идишских активистов о якобы намеренной антиидишской политике в Израиле». Рожански два десятилетия добросовестно интервьюировала всех ведущих активистов идиша и членов их семей, но отметает их свидетельства, как предвзятые, предпочитая опираться на официальные документы, в которых нет приказа о запрете этого языка.

Рахель Рожански и ее книга Yiddish in Israel. A History

Приведенные в книге многочисленные документы демонстрируют, как большие начальники, правительственные комитеты и общественные комиссии отменяли идиш; как власти дискриминировали, оскорбляли и ограничивали деятельность идишских театров и прессы; как опускался престиж языка и культуры европейских евреев; как сам идиш в Израиле подвергался гонениям и опасности запрета. Действительно, не существует декретов, запрещавших идиш в Израиле. Но они и не были нужны. В книге множество документов, свидетельствующих, что идиш в Израиле отменили с помощью государственной гегемонии во всех сферах жизни.

Для объяснения происходившего Рожански несколько раз обращается к теории престижа Антонио Грамши. Грамши интересовало, как и почему народы принимают язык и культуру, как функционируют механизмы, мирным путем устанавливающие культурную гегемонию победившего пролетариата. Грамши изучал необыкновенно эффективную деятельность иезуитов. Например, в Украине в XV—XVI вв. никто насильно не вводил католицизм. Иезуиты просто основали сеть университетов, куда стало престижно отправлять отпрысков украинской православной шляхты. Сто лет спустя украинцы оказались практически без своей элиты. Украинские магнаты, гордые княжеские роды, потомки Рюриковичей оказались ополяченными в лоне римско-католической церкви. Продолжение известно — кровавая гражданская война, известная как Хмельнитчина, трагическая потеря украинской автономии и крах Речи Посполитой.

В книге Рахель Рожански множество документов, официальных писем и протоколов. Они дышат ненавистью к идишу, к культуре ашкеназских евреев. Гегемон здесь — сами ашкеназы, зелоты, обуреваемые идеологией отрицания своего прошлого, еврейского местечка. Рожански находит более или менее убедительные объяснения, мол, молодая сионистская культура опасалась конкурировать со старой идишской.

Израильские плакаты, призывающие говорить на иврите

Но объяснить можно и политику Евсекции (создание новой национальности советских евреев). И даже советский государственный антисемитизм (после Холокоста евреи больше не отвечали сталинскому определению национальности, а после образования Израиля и вовсе стали иностранной национальностью, вроде немцев, поляков или корейцев, и их надо было ассимилировать). Можно найти внутреннюю логику в любой политике в истории человечества.

Разумеется, Израиль — не сталинский СССР (а я слышал от заслуженных идишистов и куда более обидные сравнения). Факт, что еврейское местечко было неразрывно связано с идишем, вовсе не означает, что крах местечкового уклада означал и крах идишистской культуры. Наоборот, еврейская культура создавалась в больших городах и всегда была европейской городской культурой. Идиш уходил в города вместе с евреями. Лишь осуществление фашистских и коммунистических проектов подрезало корни культуры еврейского народа. Сионизм «отменил» идиш и помог подтолкнуть его дальше в пропасть.

В последние десятилетия различные феномены контркультуры обращались к идишу, как ультимативной культуре преследуемого меньшинства. Рожански отказывается считать идиш в Израиле культурой меньшинства. Действительно, носители идиша принадлежали к господствующему в то время большинству по всем социоэкономическим параметрам. В еврейском государстве они имели все основания рассчитывать на уважение к своей еврейской идентичности.

Сионистское государство строило свою идентичность вокруг иврита. Лидеры еврейского ишува в Палестине видели себя защитниками молодой национальной идентичности меньшинства. Они считали, что им грозит глобальная идишская культура с литературой мирового класса, с активной прессой и общественной жизнью. Идиш до Холокоста был культурой подавляющего большинства еврейского народа (11-12 миллионов из 16-ти). Когда читаешь тексты того времени, явно ощущаешь тревогу, которую часть украинских элит испытывает сегодня по отношению к русскому языку и украинской двуязычной идентичности.

Первый еврейский город в новейшей истории Тель-Авив, 1930-е

Идиш отменяли в угоду экстремистской идее шлилат а-галут (отрицания диаспоры). Две тысячи лет истории «между Танахом и Пальмахом» (фраза писателя Йорама Канюка) считались вредными и подлежащими забвению. В этой парадигме культуре на идише и других еврейских языках (ладино, иудейско-арабском, бухарском и др.) было «приказано исчезнуть». По современным понятиям, тон сионистской пропаганды вплоть до конца 1970-х можно запросто назвать антисемитским.

Уже в 1970-е в Израиле осознали, что политика «плавильного котла» оказалась несостоятельной. Тогда были приняты меры для поддержки идиша. Но было уже поздно. Идиш не могли вернуть ни субсидированные литературные журналы, на которые мейстрим не обращал внимания; ни пышные всемирные конгрессы идиша с участием главы правительства и обильным угощением (я сам бывал на нескольких); ни бюрократическое творчество Государственного управления по делам идиша; ни введение идиша в программу нескольких школ, как второго иностранного (!) языка; ни крупные литературные премии (премия им. Мангера была крупнейшей в стране). Эти меры принимались не ради идиша, а ради абсорбции идишистов-иммигрантов из СССР. Еще больше, ради асбары — пропаганды сионизма и имиджа Израиля, как центра еврейской культуры.

Как все еврейские истории, история идиша в Израиле состоит из парадоксов. Политики, воротившие нос от идиша, санкционировали издание партийных газет на этом языке, хорошо понимая электоральный потенциал выходцев из Восточной Европы.

Единственный проект, доживший до сегодняшнего дня — кафедра идиша в Еврейском университете в Иерусалиме. Ее пытались создать еще в 1920-е, но проект наткнулся на ожесточенное сопротивление. Кто-то из профессоров даже заявил, что идиш в университете — это словно распятие в Храме (Еврейский университет в ранней сионистской пропаганде часто сравнивался с возрожденным Иерусалимским храмом). В 1950-е атмосфера смягчилась, но кафедра стала возможной, поскольку американские евреи профинансировали проект. Однако, мировой центр идиша, создать, очевидно, не получилось, если книга израильтянки Рахель Рожански вышла не на иврите в Израиле, а по-английски в Америке.

В книге рассказывается о том, как идиш лишался престижа, опускался в глазах общественного мнения, изображался местечковым. Идишский театр — не просто шмальц (так называл народный театр и классик идишской литературы И. Л. Перец) но и шанда (позор). В книге несколько раз упоминается шанда, описывается презрение ивритских элит к «темным» зрителям, «приходивших в театр (им. Гольдфадена) целыми семьями с корзинами еды… не способных отличить Шолом-Алейхема от Шолома Аша, зато наизусть знавших все песни, которые они пели вместе с артистами».

Шимон Джиган и Исраэль Шумахер (фото Давида Рубингера, Музей Эрец Исраэль); Ицик Мангер

Много внимания автор уделяет и разделению идишской культуры на низкую и высокую. К элитной относились несколько лучше, поскольку сионистское руководство состояло из людей европейской культуры. Гордость от причастности к творению нового еврея была круто замешана на ощущении культурной провинции, один из критиков назвал этих деятелей «чертой оседлости во дворянстве».

В Израиль охотно приглашали звезд еврейской сцены, известных идишских писателей и поэтов, и даже поощряли их создать здесь репертуарный театр в надежде, что со временем, вместе с другими «новыми репатриантами» они перейдут на иврит.

Немногочисленные истории успеха идишских артистов демонстрируют ошибочность деления культуры на высокую и низкую. Сатирический дуэт Шимона Джигана и Исраэля Шумахера был хорошо известен еще до войны. Их театр-кабаре в довоенной Лодзи пользовался бешеным успехом. Они умело сочетали еврейский народный юмор свадебных шутов-бадханов с традициями русского модернистского театра и европейского политического кабаре. В 1957-м, пройдя советские лагеря, послевоенную Польшу и Аргентину, они осели в Израиле. Шумахер умер через три года, а Дзиган выступал еще два десятилетия, пользуясь неизменным успехом.

Поразительна история постановки «А мегиле» на стихи Ицика Мангера. Единственный раз в истории, когда ивритский репертуарный театр поставил идишскую пьесу на идише. Постановку 1965 года посмотрело 250 тысяч человек (в стране с населением в 2,5 миллиона).

Постановка была осуществлена артистической семьей Бурштейнов, известных еще в довоенной Польше, в сотрудничестве с двумя «образцовыми сабрами» Хаимом Хефером и Даном Бен Амоцем — эталоном подражания для целого поколения в Израиле.

В идишской журналистике пробовал себя и Ури Авнери, которого я однажды назвал «последним саброй». Он пробовал издавать идишский перевод своего радикального журнала «Ха-олам ха-Зэ», но быстро понял, что идишский читатель нуждается не в переводах ивритской прессы, а в качественной оригинальной журналистике.

Шапка газеты «Лецте найес»

Рожански называет идишскую прессу «сердцем идишской культуры». Ее главный герой — Мордкэ (Мордехай) Цанин, многолетний редактор крупнейшей газеты на идише «Лецте найес», автор идиш-ивритских словарей и т.д. Мне посчастливилось попасть на чествование его столетия в тель-авивском доме писателей им. Лейвика (см. эссе «Слишком правый, слишком левый, слишком мертвый идиш»). Однако созданная им газета к тому времени уже 30 лет была куплена партией Мапам, а другое свое популярное издание «Иллюстрирер вохблат» он давно закрыл, написав в последнем выпуске статью со знаменательным названием «Корбн фун цайт» («Жертва времени»).

Куда более показательна история бесстрашного бундовского издания «Лебнс фрагн», где резали всех священных коров. Журнал этот под редакцией Ицика Лудена перешагнул в XXI век, не теряя качества и полемического задора.

В книге есть много упоминаний коммунистических изданий на идише, но обойдена вниманием интереснейшая история коммунистического идишизма. Отсутствует в книге и советский идишизм (проект Арона Вергелиса вокруг журнала «Советиш Геймланд»), незримо присутствовавшего как главный конкурент израильского идишизма. В отличие от журнала «Голдене кейт», который так и не выполнил обещания «открыть новую главу идишской литературы» и подготовить смену, Вергелис не только подготовил блестящую плеяду идишистов, но сумел обеспечить их заработком.

Вопреки сионистской мифологии, до создания государства идиш был широко распространен в Израиле. После провозглашения независимости в страну приехали более четверти миллиона уцелевших в Холокосте евреев, говоривших на идише. Идишская культура могла бы стать интегральной частью израильской идентичности, если бы иммигрантам позволили бы развивать свою сеть образования, как это позволили ультраортодоксам. В «Истории» Рожански не нашлось места рассказу об искоренении идиша в системе образования; о разделении детей в детсадах, чтобы не говорили на идише; об учениках, которых штрафовали за беседу на «иностранном языке».

Сцена из спектакля театра «Идишпиль»

Существует обширная мифология о том, почему Бен-Гурион пошел на соглашение с харедим о статусе кво. Однако никакой политической подоплеки в этом не было. Ультраортодоксы тогда не участвовали в израильской политике. Бен-Гурион сам вспоминал, что встретился с их лидерами уже после того, как принял решение не вмешиваться в жизнь их общин, не призывать в армию студентов иешив и не принимать мер, ставивших под угрозу существование а идише ойлем — мира Торы, уничтоженного Холокостом. Политические проблемы с харедим начались только в 1970-х. На заре государства сионисты, очевидно, просто решили сохранить их, как Скандинавия — лапландцев.

Историю всегда пишут победители, но потом она дополняется историями побежденных, и тех, кто вообще не хотел быть вовлеченным в водоворот истории. Никто не запрещал идиш декретами. Идиш отменили люди, верившие в миф прогресса, отрицающий ценность истории в угоду полезной политике памяти. Они искали простые ответы на сложные вопросы, отринув опыт людей, в течение 2000 лет формировавших еврейский народ и создававших сложные системы еврейской цивилизации. Тем самым они лишили себя понимания системы, в которой живут. Отказываясь от многоязычия — одной из основ еврейской идентичности, выбирая рак иврит (только иврит), пытаясь плавить многокультурную еврейскую цивилизацию, отцы современного Израиля обрекли свое государство на абсорбцию в левантийскую стихию Ближнего Востока. Они были глухи к аргументам и не придали значения личной симпатии к маме-лошн. Некоторые пожалели об этом, о чем замечательно рассказывает последняя глава книги, посвященная успеху театра «Идишпиль» в 1990-х годах. Но было уже поздно. Идишу было сказано ОК, как нынешние воители новой этики самоуверенно отменяют своих реальных и воображаемых врагов: «ОК, бумер».

Михаэль Дорфман, для «Хадашот»

Автор выражает благодарность проф. Анне Штерншис (директор Центра еврейских исследований Торонто), Елене Носенко-Штейн (Институт востоковедения РАН), а также друзьям в Израиле, Украине, США и Канаде, и библиотекарю CIPU Жанетт Ковальски, оказавшей содействие в поиске редких изданий.

Источник (газета «Хадашот», Киев, апрель 2021)

Опубликовано 24.05.2021  01:27

Май Данциг, «еврейский начальник»

От ред. По случаю 90-летия со дня рождения М. В. Данцига и учитывая, что юбилейный материал в газете «СБ. Беларусь сегодня» не раскрывает всех граней этой личности, публикуем перевод с белорусского языка статьи, которая впервые появилась на belisrael.info в марте 2018 г. (В. Рубинчик немного дополнил свою работу в апреле 2020 г.). См. на нашем сайте также подборку 2017 г.: МАЙ ДАНЦЫГ (1930–2017)

 ***

Май Данциг как «еврейский начальник»

Уже почти родились все листы,

И завтра Май займёт свои посты.

(Юлий Таубин, «Таврида»)

С марта 2017 г. Мая Вольфовича нет в этом мире (в иной мир он не верил, но, надеюсь, ему там хорошо). Я не был его приятелем, но в 1994–2001 гг. видел и слышал Данцига на улице Интернациональной, 6 чуть ли не каждую неделю. Напомню – по этому адресу примерно 10 лет действовало Минское общество еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК).

В МОЕК я пришёл осенью 1993 г., когда учился в выпускном классе и на многое не претендовал. Помогал в библиотечных делах, иногда выполнял поручения «начальства» – короче, был волонтёром. Распрощался с организацией летом 2001 г. без всяких справок и записей в трудовой книжке. По правде говоря, посещал организацию прежде всего ради библиотекарши Дины Звуловны Харик, т. к. она нуждалась в поддержке – моральной, а случалось, и физической. Взамен получал душевное тепло, завязывал знакомства… Некоторые не угасли до сих пор.

Сначала отношения с М. В. Данцигом были ровные, корректные – председатель выглядел энергичным весельчаком. Он не очень обращал внимание на то, как я копался в библиотеке, но летом 1994 г. подписал мне рекомендацию для поступления на библиотечный факультет университета культуры. Впрочем, когда на экзаменах мне не хватило балла, то от дальнейших хлопот профессор академии искусств воздержался. Осенью 1994 г. независимо от МОЕКа (но при поддержке своей школьной учительницы французского языка Валентины Лопатнёвой) я поступил в Европейский гуманитарный университет, и с того времени отношения с Данцигом… не улучшались. Но я на его «милость» больше и не рассчитывал: по-прежнему приезжал на Интернациональную 2-3 раза в неделю, консультировал гостей библиотеки, оформлял заказы, расставлял книги… Изредка готовил выставки, ездил за литературой в посольство Израиля или в представительство «Джойнта».

Некоторое время в середине 1990-х я посещал воскресные курсы идиша и лекции по идишской литературе, которые вели, соответственно, Абрам Жениховский и Гирш Релес (с ними отношения складывались лучше). Устраивались в читальном зале библиотеки также лекции иных еврейских деятелей, прежде всего Якова Басина: что-то интересовало больше, что-то меньше. Хотел или нет, приходилось слушать, т. к. проходили они во время работы библиотеки.

В тот же «исторический период» (середина 1990-х) МОЕК сдавал читальный зал под уроки иврита, за которые отвечал «Сохнут» (офис его находился наверху; там же работал ульпан, но, видимо, места не хватало). Случались пикировки с учительницами, которым, естественно, мешало то, что во время занятий читатели библиотеки шагали через комнату. Особенно возмущалась израильтянка Анат Лифшиц… Когда не было занятий, то в этой же комнате репетировал детский хор – кажется, тоже сохнутовский. Именно во время одной из репетиций я заметил, что удалец и весельчак Данциг может быть, мягко говоря, не очень вежливым человеком. Из-за какой-то мелочи он раскричался на детей, а затем и на руководительницу хора… И позже Май Вольфович стремился показать, кто в округе хозяин. Однажды позвал меня в «секретариат» (комнатку справа от входа) и сообщил, что «Сохнут» ищет сторожа»; мол, устройся, «нам там нужен свой человек». Я отказался; разговор продолжения не имел.

Вот ещё характерный эпизод. Немного читателей посещало библиотеку МОЕКа; по картотеке было свыше 100, а постоянных, может, 15-20. Один из них признался Дине Звуловне, что потерял книгу (хорошо помню – не из ценных). Обычно в таких случаях мы искали компромисс – но угораздило же в ту минуту оказаться рядом Данцигу! Крик, скандал… Читатель ушёл и больше не приходил.

Весной 1998 г., когда отмечалось 100-летие со дня рождения Изи Харика, Данциг накричал уже на Дину Звуловну – при мне и даже при женщинах из родного местечка Харика, приехавших на юбилей. Позже я попробовал тет-а-тет объяснить, что… не следует так делать. В какой-то момент задал ему вопрос: «Неужели вы исповедуете принцип «Я начальник – ты дурак»?» Он бросил в ответ: «Да, я начальник, а ты – дурак и хамло!»

Мне хотелось проститься с МОЕКом, но жалел вдову поэта (ей было сильно за 80). Ходил на Интернациональную и дальше, даром что видел – общество хиреет, с каждым годом его посещает всё меньше любителей… Особенно с конца 1990-х, когда старый артист-идишист Моисей Абрамович Свирновский и его «капелла» перебрались в «Хэсед Рахамим» – там и условия для репетиций были более адекватные, и творческих людей лучше поощряли. Шахматно-шашечный клуб «Белые и чёрные» переехал в район станции метро «Восход» ещё раньше.

В 2000 г., после поступления в аспирантуру, я «дорос» до того, что заместительница Данцига попросила прочесть посетителям МОЕКа несколько лекций. Приходили и те, кого обычно на Интернациональной не было видно. Ясно, всё это делалось с санкции «самого» – он мне и деньги отсчитывал (пожалуй, доллар-два за лекцию, а их состоялось пять или шесть). Может, и зря я их брал: позже, летом 2001 г., этими деньгами меня публично попрекали, когда я стал задавать руководству неудобные вопросы.

О конфликте 2001 г., связанном с выселением МОЕКа, написано немало – хотя бы в газетах «Анахну кан», «Берега», «Авив», да и в моей книжке «На яўрэйскія тэмы» (Минск, 2011). Кто-то обвинял городские власти, которые «неожиданно» подняли арендную плату за помещение, кто-то – «Джойнт», отказавшийся платить в несколько раз больше и предложивший МОЕКу место в тогда ещё не открытом Общинном доме на ул. В. Хоружей, кто-то – союз еврейских объединений во главе с Леонидом Левиным… Небезосновательно упрекая за пассивность руководство названного союза, надо учитывать, что М. Данциг много лет был там вице-президентом. Правда, после того, как «банда четырёх» (Басин, Гальперин, Данциг, Нордштейн) в середине 1990-х пыталась сбросить Левина с должности, вряд ли Леонид Менделевич доверял своему заместителю… Скорее держал его для «витрины», как руководителя первой «светской» еврейской организации в позднесоветской Беларуси (МОЕК образовался осенью 1988 г.; сперва действовал под эгидой Белорусского фонда культуры).

«Антилевинские» интриги плелись в 1994-95 гг. на Интернациональной даже в моём присутствии. Конечно, в 17-18 лет меня интересовали преимущественно иные вопросы… Припоминаю, не в восторге был от левинской Soviet-style демагогии, но и «демократическая» альтернатива, обрисованная на полосах газеты «Авив хадаш» (редактор – Нордштейн, помощники – Басин, Данциг), не привлекала. Напрягали как особенности поведения Данцига, пожалуй, не менее склонного к «культу личности», чем тот самый Левин, так и равнодушие председателя общества еврейской культуры к языку идиш. Дина Харик приглашала его подучить язык на курсах, однако М. Д. всегда отнекивался; он знал несколько слов и полагал, что хватит. Я не удивился, когда в 2002 г. Александр Астраух, один из белорусских реставраторов-идишистов, сказал в интервью о начале 1980-х: «Художник Май Данциг, мой учитель, знал, что мы учим идиш, но для него эта тема была абсолютно закрытая».

Примерно в 2001 г. от Леонида Зуборева я узнал, что осенью 1988 г. художника на должность руководителя общества еврейской культуры привёл, фактически, горком партии. О том же Л. З. написал в своей статье 2013 г.: «Данцига активисты впервые услышали на учредительном собрании. До этого никогда ни на одном еврейском мероприятии Данцига никто не видел…» Но г-н Зуборев не очень грустил, что стал на том собрании лишь заместителем, а не председателем: «Надо признать, что Данциг, хотя и отрабатывал что-то обещанное, может быть, квартиру или мастерскую, но старался честно. Делал все хорошо, добросовестно и со всеми ладил». Полагаю, активисты, стоявшие у истоков МОЕКа, но вскоре покинувшие его (Феликс Хаймович, Юрий Хащеватский…), с этим не согласятся. Ещё один тогдашний претендент на лидерство в МОЕКе, инженер Яков Гутман, в 2017 г. высказался так: «Я не могу дать высокую оценку результатам работы Данцига. Он работал по принципу – ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем. Когда выделили в аренду здание на Интернациональной (в 1991 г. – В. Р.), я был категорически против того, чтобы мы его брали. Я говорил, что нам не нужно чужого, отдайте нам наше…»

Кажется, последнее из обращений (газета «Літаратура і мастацтва», май 1990 г.), которое Гутман и Данциг подписали вместе. Речь об учреждении Фонда сохранения еврейского исторического наследия.

Характеристика от Гутмана появилась, увы, не на пустом месте. В начале 1990-х борисовский краевед (зампред еврейской организации г. Борисова) Александр Розенблюм встречался с Данцигом и рассказал ему о печальном состоянии дома в Зембине, где родился Изи Харик. В 1997 г. А. Розенблюм, переехав в Израиль, констатировал в «Еврейском камертоне»: «как мне показалось, уважаемый профессор не проявил к моему рассказу никакого интереса». Осенью 2001 г. родной дом Изи Харика снесли (вопреки мнению нынешней директрисы минского еврейского музея, «мемориальной таблички» на нём не было).

Осенью 1997 г., впервые вернувшись из Зембина, я пытался убедить заместительницу М. Данцига, поэтессу и экскурсоводку, что силами активистов МОЕКа можно было бы как-то отремонтировать дом, добиться для него охранного статуса… Но в 1990-х Данциг подбирал заместителей себе под стать, и смысл ответа был таков: «Вам что, Володя, больше всех надо?».

Не самые комплиментарные записи о Данциге и работе МОЕКа в первой половине 1990-х нашлись в дневнике Михаила (Иехиэля) Зверева, который до 1995 г. входил в правление организации. Кстати, в июне 2001 г. Михаил Исаакович пришёл на собрание, где я протестовал против планов закрытия библиотеки и передачи книг МОЕКа на хранение в мастерскую Данцига. Зверев выступил эмоционально и критически, подчеркнув, что МОЕК превратился в «кружок пенсионеров». Данциг со своими апологетами (Алла Левина, Семён Лиокумович…) пытались заткнуть Звереву рот, но присутствие корреспондентки газеты «Берега» Елены Когаловской немного их сдерживала. В своей статейке Лена, знавшая всю подноготную, выставила председателя в роли жертвы… пусть это останется на её совести. «Засветился» художник и в фильме «В поисках идиша» (2008), где показан как ревнитель «маме-лошн» 🙂

Кто-то скажет: ну вот, обиженный чел выплёскивает негатив… Но я ничего не выдумываю и специально не собирал «досье» на Мая Вольфовича; просто его всегда – даже после отставки 2001 г. – было настолько «много», что факты сами прыгали в глаза. Из каталога Национальной библиотеки легко узнал о том, что художник в середине 1970-х рисовал таких знаменитых деятелей, как Алексей Косыгин, Михаил Суслов.

   

Не всех художников в хрущёвско-брежневское время допускали к «телам» и выпускали за границу. Не каждый становился членом правления Союза художников БССР, а вот Данцигу это удалось в 32-летнем возрасте (позже он был и зампредседателя Союза). Видимо, начальническая должность наложила отпечаток и на его дальнейшую жизнедеятельность. Как метко сказал художник Андрей Дубинин, Май Данциг «выиграл жизнь, но проиграл судьбу».

Тем не менее личность М. Д. не вызывает у меня такой неприязни, как, например, личность Л. М. Левина. Всё-таки заслуженный живописец работал на «еврейской улице» в непростых условиях конца 1980-х, когда существовали и недоверие со стороны чиновников, и мощная «внутриеврейская» конкуренция (к весне 1991 г., когда Л. Левин возглавил «всебелорусскую» еврейскую организацию, большинство активистов уехали): подписывал важные воззвания, ходил по «инстанциям». Некоторый авторитет Май Вольфович, приложивший руку к появлению в Минске первой официально признанной еврейской воскресной школы (1990), таки завоевал. На Интернациональной в 1990-х собирались ветераны, бывшие узники гетто, музыканты, шахматисты с шашистами… У секретарши всегда можно было приобрести еврейские газеты, а иногда – журналы, книги. Под конец, в 2000 г., на втором этаже открылся музейчик с экспозициями, посвящёнными довоенному еврейскому театру (я сам отдал туда пару экспонатов) и Катастрофе евреев Беларуси, – мало кому в городе известный, но всё же… В 1990-х МОЕК приютил и редакцию газеты «Авив»; редактора это настолько растрогало, что затем он не раз писал панегирики в адрес М. Данцига, а в 1995 г. включил его в редколлегию газеты «Авив хадаш».

Он запомнился таким… Фото 1998 г.

Если председатель мало благоприятствовал любителям идиша, то не очень и мешал им; площадок же для сбора евреев в Минске 1990-х гг. не хватало, ценным был каждый клочок. Некоторое время «моековцы» собирались также в библиотеке имени Я. Купалы у Комаровки – пространства там было куда больше, чем на Интернациональной. Довольно яркими помнятся презентации книг Арона Скира «Еврейская духовная культура в Беларуси», Марата Ботвинника «Г. М. Лившиц». Интересно в 1996 г. мы посидели и попели с Яковом Бодо, актёром израильского театра «Идишпиль». А в 2000 г. Интернациональную посетил Янка Брыль – присутствовал и я на той встрече, слушателей набилась уйма.

Не забывая его «странности и заморочки», я благодарен Маю Данцигу за всё доброе. Человеку, сформированному в советское время, а тем более в сталинское, трудно было переделать себя. Даже его пролукашенковские заявления 1998 г. (в газете «Белоруссия») и 2014 г. (в журнале «Беларуская думка») могу понять – Лукашенко в январе 1995 г. присвоил ему звание народного художника, а в сентябре 2005 г. наградил и орденом Франциска Скорины. Как бы то ни было, в МОЕКе портретов «вождя» не наблюдалось, а вот изображения идишских писателей в читальном зале много лет висели.

Заслуженным ли было то звание «народного»? Вопрос чисто абстрактный. По-моему, приключались в художественном творчестве М. В. Данцига провалы, но не было недостатка и в реальных достижениях. Да, из истории искусства и еврейского движения в Беларуси его не вычеркнуть.

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 27.04.2020  21:53

 

Пра М.В. Данцыга (1930–2017). Ч.1

В. Рубінчык. МАЙ ДАНЦЫГ ЯК «ЯЎРЭЙСКІ НАЧАЛЬНІК»

Ужо амаль радзіліся лісты

І заўтра Май займае ўсе пасты.

(Юлій Таўбін, «Таўрыда»)

Цэлы год Мая Вольфавіча няма на гэтым свеце (у іншасвет ён не верыў, але, спадзяюся, яму там добра). Я не быў ягоным прыяцелем, аднак у 1994–2001 гг. бачыў і чуў на вуліцы Інтэрнацыянальнай, 6 ледзь не кожны тыдзень. Нагадаю – па гэтым адрасе прыкладна 10 гадоў дзейнічала Мінскае таварыства яўрэйскай культуры імя Ізі Харыка (МОЕК).

У МОЕК я прыйшоў увосень 1993 г., калі вучыўся ў выпускным класе, і на многае не прэтэндаваў. Дапамагаў у бібліятэчных справах, часам выконваў даручэнні «начальства» – карацей, быў валанцёрам. Развітаўся з арганізацыяй улетку 2001 г. без аніякіх даведак і запісаў у працоўнай кніжцы. Папраўдзе, наведваў суполку перадусім дзеля бібліятэкаркі Дзіны Звулаўны Харык, бо ёй патрабавалася падтрымка – маральная, а здаралася, і фізічная. Узамен атрымліваў душэўнае цяпло, завязваў знаёмствы… Некаторыя не згаслі дагэтуль.

Cпачатку адносіны з М. В. Данцыгам былі роўныя, карэктныя – старшыня выглядаў імпэтным веселуном. Ён не вельмі зварочваў увагу на тое, як я корпаўся ў бібліятэцы, але ўлетку 1994 г. падпісаў мне рэкамендацыю для паступлення ва ўніверсітэт культуры на бібліятэчны факультэт. Зрэшты, калі па іспытах мне не хапіла балу, то ад далейшых клопатаў прафесар aкадэміі мастацтваў устрымаўся. У верасні 1994 г. незалежна ад МОЕКа (але пры падтрымцы сваёй школьнай настаўніцы французскай мовы Валянціны Лапатнёвай) я паступіў у Еўрапейскі гуманітарны ўніверсітэт, і з таго часу адносіны з Данцыгам… не паляпшаліся. Ды я на яго ласку больш і не разлічваў: па-ранейшаму прыязджаў на Інтэрнацыянальную 2-3 разы на тыдзень, кансультаваў гасцей бібліятэкі, афармляў заказы, расстаўляў кнігі… Зрэдчас рыхтаваў выставы, ездзіў па літаратуру ў пасольства Ізраіля або ў прадстаўніцтва «Джойнта».

Пэўны час у сярэдзіне 1990-х наведваў нядзельныя курсы ідыша і лекцыі па ідышнай літаратуры, якія вялі, адпаведна, Абрам Жаніхоўскі і Гірш Рэлес (з імі адносіны складваліся лепей). Арганізоўваліся ў чытальнай зале бібліятэкі таксама лекцыі іншых яўрэйскіх дзеячаў, найперш Якава Басіна: нешта цікавіла больш, нешта менш. Хацеў або не, выпадала слухаць, бо праходзілі яны ў час працы бібліятэкі.

У той жа «гістарычны перыяд» МОЕК здаваў чытальную залу пад урокі іўрыта, за іх адказваў «Сахнут» (офіс яго знаходзіўся наверсе; там жа працаваў ульпан, але, відаць, месца не хапала). Здараліся пікіроўкі з настаўніцамі, якім, натуральна, замінала тое, што ў час заняткаў чытачы бібліятэкі крочылі праз пакой. Асабліва абуралася ізраільцянка Анат Ліфшыц… Калі не было заняткаў, то ў гэтым жа пакоі рэпеціраваў дзіцячы хор – здаецца, таксама сахнутаўскі. Менавіта падчас адной з рэпетыцый я заўважыў, што зух і весялун Данцыг умее быць, мякка кажучы, не дужа ветлівым чалавекам. Праз нейкую драбязу ён раскрычаўся на дзяцей, а потым і на кіраўнічку хору… І пазней Май Вольфавіч імкнуўся паказаць, хто ў акрузе гаспадар. Аднойчы паклікаў мяне ў «сакратарыят» (пакойчык справа ад уваходу) і паведаміў, што «Сахнут» шукае ахоўніка; маўляў, уладкуйся, «нам там патрэбен свой чалавек». Я адмовіўся; гутарка працягу не мела.

Вось яшчэ характэрны эпізод. Бібліятэку наведвала няшмат чытачоў: па картатэцы было звыш 100, а пастаянных, можа, 15-20. Адзін з іх прызнаўся Дзіне Звулаўне, што згубіў кнігу (добра помню – не з каштоўных). Звычайна ў такіх выпадках мы шукалі кампраміс – але собіла ж у тую хвілю апынуцца побач Данцыгу! Крык, скандал… Чытач сышоў і больш не прыходзіў.

Увесну 1998 г., калі святкавалася 100-годдзе з дня народзін Ізі Харыка, Данцыг накрычаў ужо на Дзіну Звулаўну – пры мне і нават пры жанчынках з малой радзімы Харыка, якія прыехалі на юбілей. Потым я паспрабаваў тэт-а-тэт патлумачыць, што… не варта так рабіць. У нейкі момант задаў яму пытанне: «Няўжо Вы спавядаеце прынцып “Я начальнік – ты дурань”?» Ён кінуў у адказ: «Так, я начальнік, а ты – дурань і хамло!»

Мне карцела развітацца з МОЕКам, але шкадаваў удаву паэта (ёй было моцна за 80). Хадзіў і далей, дарма што бачыў –таварыства занепадае, штогод яго наведвае ўсё менш аматараў… Асабліва з канца 1990-х, калі стары артыст-ідышыст Майсей Абрамавіч Свірноўскі і ягоная «капела» перабраліся ў «Хэсэд Рахамім» – там і ўмовы для рэпетыцый былі больш адэкватныя, і творчых людзей лепей заахвочвалі. Клуб «Белыя і чорныя» пераехаў у раён станцыі метро «Усход» яшчэ раней.

У 2000 г., пасля таго, як паступіў у аспірантуру, «дарос» да таго, што намесніца Данцыга папрасіла пачытаць наведвальнікам МОЕКа на Інтэрнацыянальнай некалькі лекцый. Ясна, з санкцыі «самога» – ён мне і грошы адлічваў (хіба долар-два за лекцыю, а іх адбылося пяць або шэсць). Мо і дарэмна браў: пазней, у 2001 г., гэтымі грашыма мяне публічна папракалі, калі стаў задаваць кіраўніцтву нязручныя пытанні.

Пра канфлікт 2001 г., звязаны з высяленнем МОЕКа, напісана нямала – хоць бы ў газетах «Анахну кан», «Берега», «Авив», дый у маёй кніжцы «На яўрэйскія тэмы» (2011). Нехта вінаваціў гарадскія ўлады, якія «нечакана» ўзнялі арэндны кошт за будынак, нехта – «Джойнт», які адмовіўся плаціць у некалькі разоў болей і прапанаваў МОЕКу месца ў тады яшчэ не адкрытым Абшчынным доме на В. Харужай, нехта – саюз яўрэйскіх аб’яднанняў на чале з Леанідам Левіным… Небеспадстаўна ўпікаючы за пасіўнасць кіраўніцтва названага саюза, трэба ўлічваць, што М. Данцыг шмат гадоў быў там віцэ-прэзідэнтам. Праўда, пасля таго, як «хеўра чатырох» у сярэдзіне 1990-х спрабавала скінуць Левіна з пасады, наўрад ці Леанід Мендалевіч давяраў свайму намесніку… Хутчэй трымаў яго для «вітрыны», як старшыню першай «свецкай» яўрэйскай суполкі ў познесавецкай Беларусі (сёлета МОЕКу – 30; спярша ён працаваў пад эгідай Беларускага фонда культуры).

«Антылевінскія» інтрыгі пляліся ў 1994–95 гг. на Інтэрнацыянальнай і ў маёй прысутнасці. Вядома, у 17–18 гадоў мяне збольшага цікавілі іншыя праблемы. Прыпамінаю, не ў захапленні быў ад левінскай дэмагогіі, але і «дэмакратычная» альтэрнатыва, абмаляваная на палосах газеты «Авив хадаш» (рэдактар – Нардштэйн, памочнікі – Басін, Данцыг), не вабіла. Напружвалі як асаблівасці паводзін Данцыга, бадай, не менш схільнага да «культу асобы», чым Левін, так і абыякавасць старшыні таварыства яўрэйскай культуры да мовы ідыш. Дзіна Харык запрашала яго падвучыць мову на курсах, аднак М. Д. заўсёды аднекваўся. Ён ведаў некалькі слоў і меркаваў, што досыць. Я не здзівіўся, калі ў 2002 г. Аляксандр Астравух, адзін з беларускіх рэстаўратараў-ідышыстаў, сказаў у інтэрв’ю пра пачатак 1980-х: «Мастак Май Данцыг, мой выкладчык, ведаў, што мы вывучаем ідыш, але для яго гэта тэма была абсалютна закрытая».

Прыкладна ў 2001 г. ад Леаніда Зубарава я даведаўся, што ўвосень 1988 г. мастака на пасаду старшыні таварыства яўрэйскай культуры прывёў, фактычна, гаркам партыі. Пра тое самае Л. З. напісаў у сваім артыкуле 2013 г.: «Данцыга актывісты ўпершыню пачулі на ўстаноўчым сходзе. Перад тым ніколі ні на водным яўрэйскім мерапрыемстве Данцыга ніхто не бачыў». Але пан Зубараў не надта тужыў, што стаў на тым сходзе толькі намеснікам, а не старшынёй: «Трэба прызнаць, што Данцыг, хоць і адпрацоўваў нешта абяцанае…, але стараўся. Рабіў усё добра, сумленна і з усімі ладзіў». Мяркую, актывісты, якія стаялі ля вытокаў МОЕКа, але неўзабаве пакінулі яго (Фелікс Хаймовіч, Юрый Хашчавацкі…), з гэтым не згодзяцца. Яшчэ адзін колішні прэтэндэнт на лідэрства ў МОЕКу, інжынер Якаў Гутман, летась выказаўся так: «Я не магу даць высокую ацэнку вынікам работы Данцыга. Ён працаваў паводле прынцыпу – ты, работа, нас не бойся, мы цябе не кранем. Калі выдзелілі ў [арэнду] будынак на Інтэрнацыянальнай [у 1991 г. – В. Р.], я быў катэгарычна супраць таго, каб мы яго бралі. Я казаў, што нам не трэба чужога, аддайце нам наша…»

Хіба апошні зварот («Літаратура і мастацтва», май 1990), які Гутман і Данцыг падпісалі разам

Характарыстыка ад Гутмана з’явілася, на жаль, не на пустым месцы. У пачатку 1990-х барысаўскі краязнавец Аляксандр Розенблюм сустракаўся з Данцыгам і расказаў яму пра гаротны стан дома ў Зембіне, дзе нарадзіўся Ізі Харык. У 1997 г. А. Розенблюм, пераехаўшы ў Ізраіль, канстатаваў у «Еврейском камертоне»: «як мне здалося, паважаны прафесар не выявіў да майго расповеду ніякай цікавасці». Увосень 2001 г. дом знеслі.

Не самыя кампліментарныя запісы пра Данцыга ды працу МОЕКа ў першай палове 1990-х знайшліся і ў дзённіку Міхаіла (Ехіэля) Зверава, які да 1995 г. уваходзіў у праўленне суполкі. Дарэчы, у чэрвені 2001 г. Міхаіл Ісакавіч прыйшоў на сход, дзе я пратэставаў супраць планаў закрыцця бібліятэкі і перадачы кніг МОЕКа на хаванне ў Данцыгаву майстэрню. Ён выступіў эмацыйна і крытычна, падкрэсліўшы, што МОЕК ператварыўся ў «гурток пенсіянераў». Данцыг са сваімі апалагетамі (Ала Левіна, Сямён Ліякумовіч…) спрабавалі заткнуць Звераву рот, але прысутнасць карэспандэнткі «Берегов» Алены Кагалоўскай крыху іх стрымлівала.

Нехта скажа: ну во, пакрыўджаны чэл выплюхвае негатыў… Але я нічога не выдумляю і адмыслова не збіраў «дасье» на Мая Вольфавіча; проста яго заўсёды – нават пасля адстаўкі 2001 г. – было настолькі «многа», што факты самі скакалі ў вочы. З каталога Нацыянальнай я лёгка даведаўся пра тое, што мастак у cярэдзіне 1970-х рысаваў такіх знакамітых дзеячаў, як Аляксей Касыгін, Міхаіл Суслаў.

Не ўсіх мастакоў у хрушчоўска-брэжнеўскі час дапускалі да «целаў» і выпускалі за мяжу. Не кожны станавіўся членам праўлення Саюза мастакоў БССР, а вось Данцыгу тое ўдалося ў 32-хгадовым узросце (пазней быў і намстаршыні Саюза). Відаць, начальніцкая пасада наклала адбітак і на яго далейшую жыццядзейнасць. Як трапна выказаўся мастак Андрэй Дубінін, Май Данцыг «выйграў жыццё, але прайграў лёс».

Тым не менш, асоба М. Д. не выклікае ў мяне такой непрыязнасці, як, напрыклад, асоба Левіна. Усё-такі заслужаны мастак працаваў на «яўрэйскай вуліцы» ў няпростых умовах канца 1980-х, калі існаваў як недавер з боку чыноўнікаў, так і моцная канкурэнцыя (к 1991 г., калі Л. Левін узначаліў «усебеларускую» яўрэйскую суполку, большасць актывістаў з’ехала): падпісваў важныя адозвы, хадзіў па «інстанцыях». Пэўны аўтарытэт Май Вольфавіч, які прыклаў руку да з’яўлення ў Мінску першай афіцыйна прызнанай яўрэйскай нядзельнай школы (1990), такі заваяваў, і на Інтэрнацыянальнай у 1990-х гуртаваліся ветэраны, былыя вязні гета, музыкі, шахматысты з шашыстамі… У сакратаркі заўсёды можна было набыць яўрэйскія газеты, а калі-нікалі – часопісы, кнігі. Пад канец, у 2000 г., на другім паверсе адкрыўся музейчык з экспазіцыямі, прысвечанымі даваеннаму яўрэйскаму тэатру і Катастрофе яўрэяў Беларусі, – мала каму ў горадзе вядомы, але ўсё ж… Прытуліў МОЕК і рэдакцыю мінскай газеты «Авив»; рэдактар настолькі расчуліўся, што потым не раз пісаў панегірыкі на адрас М. Данцыга.

Ён запомніўся такім… Фота 1998 г.

Калі старшыня мала спрыяў аматарам ідыша, то не дужа і замінаў ім; пляцовак жа для збору яўрэяў у Мінску 1990-х не хапала, каштоўны быў кожны лапік. Некаторы час «моекаўцы» збіраліся таксама ў бібліятэцы імя Купалы ля Камароўкі – прасторы там было куды больш, чым на Інтэрнацыянальнай. Запомніліся прэзентацыі кніг Арона Скіра «Еврейская духовная культура в Беларуси», Марата Батвінніка «Г. М. Лившиц». Цікава ў 1996 г. мы пасядзелі і паспявалі з Якавам Бадо, акцёрам ізраільскага тэатра «Ідышпіль». А ў 2000 г. на Інтэрнацыянальную завітаў Янка Брыль – прысутнічаў я і на той сустрэчы, слухачоў набілася процьма.

Не забываючыся на ягоныя «дзіўноты і памароцтвы», я ўдзячны Маю Данцыгу за ўсё добрае. Чалавеку, сфармаванаму ў савецкі час, а пагатове ў сталінскі, цяжка было перарабіць сябе. Нават яго пралукашэнкаўскія заявы 1998 г. (у газеце «Белоруссия») і 2014 г. (у часопісе «Беларуская думка») магу зразумець – Лукашэнка ў студзені 1995 г. надаў яму годнасць народнага мастака, а ў верасні 2005 г. узнагародзіў і ордэнам Францыска Скарыны. Усё ж у МОЕКу партрэтаў «правадыра» не назіралася, а вось выявы ідышных пісьменнікаў у чытальнай залі шмат гадоў віселі.

Заслужанае ці не было тое званне «народнага»? Пытанне чыста абстрактнае. Па-мойму, здараліся ў мастацкай творчасці М. В. Данцыга правалы, але ж не бракавала і рэальных дасягненняў. Так, з гісторыі мастацтва і яўрэйскага руху ў Беларусі яго не выкрэсліць.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

wrubinchyk[at]gmail.com

26.03.2018

Увага! Скора на сайце – ч. 2 (мастацтвазнаўчыя рэфлексіі Андрэя Дубініна пра творчасць Мая Данцыга і не толькі)

Апублiкавана 26.03.2018  16:46