Tag Archives: еврейское образование в Беларуси

В. Рубинчик. Судьбоноснейшая дата!

На днях исполнилось 30 лет, как была основана «главная еврейская организация» Синеокой. Я бы, пожалуй, не вспомнил о cтоль значимой дате, но на сайте этой самой организации любезно поместили поздравление. И пару строк не без толики самоиронии (за что респект их автору):

30-летие не совсем верно считать юбилеем. Обычно такими официальными датами называют «отрезки» в четверть века – 25, 50, 75, 100… Но если хочется, то и «тридцатка» неплохой повод…

Да уж, «если очень хочется, то можно» 🙂 На той же страничке поясняется:

14 апреля 1991 года в списке общественных организаций Беларуси появилось «Белорусское объединение еврейских организаций и общин». Именно так именовался нынешний «Союз белорусских еврейских общественных объединений и общин».

Поделюсь кое-какими наблюдениями/размышлизмами, благо в деятельность организации всматривался лет 15 – примерно с 1994 до 2009 г. «Официоз» предложил нам вспомнить Леонида Левина («Выдающийся архитектор, лауреат многих премий, человек, уважаемый и в высших эшелонах власти, и в международных организациях, и в самой небольшой еврейской семье»), Мая Данцига и др. На меня же большее впечатление произвели иные активисты; из «верхушки» – Александр Гальперин, светлая ему память, и Инна Герасимова; из среднего эшелона – Евгений Рабинович. Может, потому, что все трое, имея учёные степени, по-своему радели о просвещении «еврейских масс», а я в юном возрасте тянулся к знаниям. И даже сейчас…

Если уж откровенно, то польза от «зонтичной» еврейской организации в Беларуси неочевидна; я догадывался об этом и в конце 1990-х, но ощутил на своей шкуре в 2001-м (после историй с закрытием библиотеки на Интернациональной, 6, и сносом синагоги на Димитрова, 3). Нужны «Хеседы», чтобы помогать старым и немощным; нужны школы для подрастающего поколения и курсы (прежде всего языковые) для желающих приобщиться к своей культуре; нужны религиозные общины, а также что-то вроде «исторического общества» для заботы о кладбищах, зданиях синагог, иных знаковых местах… и для архивных изысканий, научных конференций, редакционно-издательской деятельности.

Объединить евреев разного возраста и разных интересов в одном «колхозе» всебелорусского масштаба – «хлопотное дельце» (С), пожирающее уйму ресурсов, которые могли бы пойти на более полезные цели. Перед съездом 2004 г. отмечал в «Мы яшчэ тут!» (спецвыпуск № 3):

Многие сомневаются в самом смысле существования организации, которая устраивает съезд. Некоторые основания для сомнений есть. Если в первой половине 1990-х белорусские евреи справедливо руководствовались принципом «чем больше организаций, тем лучше», то сейчас еврейский бюрократический аппарат имеет потребность в сокращении. Есть религиозные и квазирелигиозные объединения (хасиды, ортодоксы, реформисты), культурные общества «на местах», объединения ветеранов и узников гетто, молодёжные тусовки при Сохнуте и Израильском центре, есть, наконец, хеседовская благотворительность, спонсируемая «Джойнтом»… Каждый тянет одеяло на себя. Руководители Союза вечно жалуются, что им не хватает денег. «А зачем им деньги, если основные проекты реализуются за пределами их конторы?» – так, наверное, рассуждают потенциальные спонсоры… Левинский союз не стал эффективной группой давления ни в парламенте, ни в правительстве.

В итоге делегаты съезда львиную долю времени обсуждали, как плохи бюллетень «Мы яшчэ тут!» и его редактор 🙂 Дальше были статья «Шито белыми нитками» в «Авиве» и ответ на неё.

Собирание «всех-всех-всех» имело бы некоторый смысл, проводись оно не «сверху»… Если бы каждый член общины ежегодно платил в неё взнос, получая взамен право голоса на всеобщих выборах. Нечто подобное предлагал в середине 2000-х гг. мой тогда-ещё-приятель, специалист по продажам Александр Э., и даже встречался ради реализации своего проекта с Левиным & Co. Разумеется, его вежливо выслушали и «отшили» – система закостенела лет на 10 раньше.

А в 1991-м всё было классно. Представители десятка организаций собрались в Минске и выбрали главным лауреата Ленинской премии, члена КПСС с 1963 г. Л. М. Левина, хотя могли бы выбрать, например, Бориса Минкова или Гарика Хайтовича (оба рвались наверх, а после приснопамятного съезда в разные годы возглавляли Иудейское религиозное объединение – Хайтович так и до сих пор). Наверно, активисты знали, что делали… Но вскоре проявились малосимпатичные черты нового «лидера».

Об одном из первых тревожных сигналов знаю от Якова Гутмана (1945–2020), который в начале 1992 г. созвал группу евреев на собрание в Русский театр. Явился туда и Леонид Левин, отобравший микрофон у организатора и выгнавший телеоператоров под предлогом того, что Гутман пока ещё не является «главным евреем Беларуси», а значит, массовые мероприятия нужно согласовывать… «Это было сказано не очень учтиво, но в принципе правильно. При всём уважении к демократии нельзя потакать анархии», – писал в 1998 г. Михаил Нордштейн (один из самых активных критиков левинского самодурства в 1994–1995 гг., в 1996 г. переметнувшийся в стан «вождя» ради редакторской должности в газете «Авив»). Гутман, обычно напористый, в 1992 г. сконфузился ввиду хуцпы небезызвестного архитектора… Даже в 2000-х годах в беседах со мной Яков горевал, что допустил срыв того собрания, притом на глазах у белорусских журналистов.

В январе 1995 г. Александр Гальперин, тогдашний заместитель Л. Левина в «Белорусском объединении еврейских организаций и общин», оценивал ситуацию в «еврейском движении» по состоянию на весну 1993 г. как острый кризис. Гальперина, согласно публикации в газете «Авив хадаш» (№ 1, 1995), настораживало следующее:

– царившее среди наиболее честных и искренних лидеров разочарование, вплоть до желания оставить это движение;

– отказ некоторых нечистоплотных функционеров уйти, их стремление правдами и неправдами удержаться у кормушки;

– отток из организаций части членов, вызванный низким уровнем работы, интригами и корыстолюбием отдельных еврейских лидеров. Особенно болезненно этот процесс проявился в почти полном выпадении из движения 30-40-летних и творческой интеллигенции;

– отсутствие демократических начал в ряде организаций привело к формированию подлинных диктатур. Там не собирались собрания, не было элементарной отчётности о расходовании средств, «терялась» дорогостоящая импортная теле- и видеоаппаратура, далеко не вся гуманитарная помощь доходила до больных, инвалидов и ветеранов.

И т. д., и т. п. Кандидат наук не мог не понимать, что рыба портится с головы. Тем не менее, на 2-м съезде Объединения в мае 1993 г. «оппозиционер» согласился работать в одной команде с Л. Левиным – видимо, надеялся «перевоспитать» его 😉

Из газеты «Авив», № 3, июнь 1993 г. Л. Левин (слева) и А. Гальперин (справа)

В 1993–1994 гг. ещё были возможны дискуссии внутри объединения, в т. ч. по принципиальным вопросам – худо-бедно работали те самые демократические принципы, за которые выступал А. Гальперин (по определению Я. Гутмана – идеалист и романтик).

Из «Авива», № 7, декабрь 1993 г.

Окончательно «сломалась» организация на съезде в сентябре 1995 г., и я предполагаю, что укрепление авторитарной власти в Беларуси имело к этому некоторое отношение… 🙁

На тот съезд, проведённый в Доме ветеранов, я зашёл, видел Данцига и Зверева, но прощальной речи Гальперина, увы, не слышал. Газета «Авив хадаш» (№ 2, 1995) писала не без «перестроечного» сарказма:

Ещё до созыва съезда на заседании Координационного Совета тогдашний вице-президент А. Гальперин настоятельно просил, чтобы в повестку дня был включён его содоклад. Отказали. Агрессивно послушное большинство и слушать не хотело о каких-то там грубых нарушениях демократии. Зачем этим господам глубокий анализ с неудобными выводами! Всё хорошо прекрасная маркиза!

А. Гальперин просил на съезде для выступления 15-20 минут. Не дали. 5 минут и не больше! Но о каком серьёзном анализе ситуации, сложившейся в Объединении, может идти речь при таком урезанном лимите?

И всё же А. Гальперин выступил. Резко, местами гневно, он торопился сказать всё, что думает об этом съезде и тех, кто по сути дела губит еврейское общественное движение. Председательствующий В. Шелектор неоднократно обрывал его…

«Авив», № 1, октябрь 1995. «Обрыв» с целью «консолидации»

Лишь однажды я наблюдал А. Гальперина изблизи – в сентябре 1994 г., когда Минское объединение еврейской культуры устроило автобусную поездку в Мир. Малорослый, но крепкий Гальперин поистине был сгустком энергии – носился по замку, словно ему было не 48, а раза в 4 меньше (не помню точно, проводил ли он экскурсию по еврейским местам Мира – кажется, таки да).

Переведу с белорусского один абзац из статьи кандидата педагогических наук А. Гальперина «Стан і тэндэнцыі развіцця яўрэйскай адукацыі (Беларусь у кантэксце дзяржаваў былога СССР)», подготовленной для международной научной конференции в мае 1994 г. и опубликованной в сборнике «Беларусіка = Albaruthenica. Кн. 4» (Минск, 1995):

В программах воскресных школ – иврит, история еврейского народа, традиции иудаизма, музыка и пение. Однако воскресная школа, имея просветительные цели, не может дать основательных знаний. Это снижает познавательные мотивы учеников. Проведённое нами исследование дало возможность выяснить иерархию учебной мотивации детей. Так, группу познавательных мотивов (интерес к содержанию учебной информации, к процессу освоения, удовольствие от учёбы) ученики поставили на 4–5-е места. Ведущими оказались мотивы эмоциональной разрядки и комфорта, коммуникативные и морально-этические. Анализ динамики мотивации свидетельствует, что за время обучения воскресная школа постепенно трансформируется для учеников из института получения знаний в особый социум, который идентифицирует себя с еврейским народом и развивается по своим законам. Как видим, на практике воскресные школы выполняют прежде всего воспитательные и коммуникативные функции.

Кто мог знать, что в 1997 г. Гальперина атакует рак, а весной 1998 г. Александр Михайлович уйдёт из жизни, разочарованный в еврейском движении, да и во многих своих «соратниках»? В 2021 году ему исполнилось бы всего 75, он далеко не полностью раскрылся как исследователь…

Нынешний руководитель «главного еврейского союза Беларуси» Владимир Черницкий, фото 2017 г. (иллюстрация к материалу Алеси Загорской)

И. Герасимова сейчас живёт в Германии, Е. Рабинович – кажется, в США. Чувствую, лучше отложить рассказ о встречах с ними в Минске на потом, иначе выйдет «винегрет».

Вольф Рубинчик, г. Минск

18.04.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 18.04.2021 19:13

И. Ганкина о еврейской литературе межвоенного времени (2)

(окончание; начало здесь)

Творцы, народ и Советская власть. Изи Харик – не просто поэт, он – символ «нового советского еврея». В 1935 г. торжественно отмечалось 15-летие с начала его творческой деятельности, на котором Кондрат Крапива не без иронии отметил: «Как бы мы с тобой выглядели сейчас, если бы не было советской власти. Я, мужик в армяке и лаптях, пришел бы к тебе, сапожнику, чтобы ты мне «склепал» новые сапоги. Ты бы обязательно был сапожником, как твой батька. Мы бы с тобой долго соображали, как сделать, чтобы сапоги стоили подешевле. Потом бы курили самосад и жаловались друг другу на нашу бедную жизнь. Мы даже не помышляли бы о творчестве» (цит. по: Релес, Г. Еврейские советские писатели Белоруссии. Воспоминания. Минск: изд. Дмитрия Коласа, 2006). Как ни забавно звучит этот «политически ангажированный» текст, но без революции, как минимум февральской 1917 г., дело могло обстоять именно так. Известно, что социальные лифты для талантливых детей из народа, а особенно «неправильной» национальности, работали в Российской империи с большим скрипом.

Прекрасно осознавая меру своей ответственности за судьбу молодых литераторов, Изи Харик организует работу секции еврейских писателей, поддерживает не на словах, а на деле юные таланты, в частности, организуя им стипендии, позволявшие детям из еврейских местечек продолжать свое образование в городе. Случайно уцелевшая после расстрелов 30-х годов молодая поросль (Гирш Релес, Евгений Ганкин) с нежностью вспоминала о личных встречах с Хариком, о невероятном успехе своих первых литературных опытов. Так, в 1934 году журнал «Штерн» печатает отрывки из поэмы двенадцатилетнего Евгения Ганкина (текст поэмы был привезен Харику учителем еврейской литературы местечка Щедрин Самуилом Шубом). «Харика я обожал», – так начинает воспоминания об Изи Харике Евгений Ганкин. Появление известного поэта в любом местечке сопровождалось «демонстрацией» любителей литературы. «Зал заполнился намного раньше объявленного времени, сидели на скамейках, на подоконниках, на полу и даже на пожарных машинах, которые стояли здесь же в депо» (цит. по: Ганкин, Е. Крыло ангела. Эссе, очерки, воспоминания. G.L.M. Publishing, Ann Arbor, USA, 2000). Так встречали Харика в местечке Щедрин летом 1932 года…

Еврейские писатели БССР 1930-х годов. Подборка фото с обложки книги воспоминаний Г. Релеса (2006)

Вообще, тема творчества, а шире, взаимосвязи и взаимозависимости «творца и народа» была, есть и, наверное, будет одной из сквозных тем мировой литературы. В анализируемый период она, естественно, приобретает классовый характер, но подлинный литературный текст даже через призму идеологии доносит боль и надежды автора. В белорусской пред- и послереволюционной литературе мы встречаем подлинные шедевры, раскрывающие эту тему: Янка Купала «Курган» (1910 г.), Змитрок Бядуля «Соловей» (1927 г.), и, наконец, Изи Харик «На чужом пиру» (1935 г.). Один и тот же образ – преследуемого, оскорбленного и униженного, но в то же время внутренне не сломленного творца, объединяет все эти произведения. Судьба главных героев перемалывается в жерновах истории. Не менее печальной оказалась судьба авторов этих текстов. Но прежде чем перейти к трагедии 30-х годов, следует наметить еще несколько магистральных тем белорусской еврейской литературы.

Биробиджанский эксперимент и великие стройки 30-х. В начале 30-х годов активно издавались книги на идише, реформа которого в 20-е годы привела к советизации языка, значительному сокращению древнееврейской лексики, изменению орфографии, а также бурному внедрению лексики, связанной с различными отраслями современной науки и техники. Последняя тенденция, обусловленная актуальными процессами в сфере среднего и высшего образования, хорошо иллюстрируется библиографическим справочником 1935 г. (Еврейская книга СССР в 1933 г. (Библиография) Государственная Библиотека и Библиографический Институт БССР им. В. И. Ленина. Еврейский отдел. Составитель Н. Рубинштейн. – Минск, 1935. – 86 с.) cо списком всех изданий на идише за предыдущий 1934 год. Названия разделов – зачастую калька с соответствующих терминов, в первую очередь немецких, плюс советская политическая лексика. Объем издаваемой литературы впечатляет – от 49 изданий в разделе «Политика. Советское строительство. Национальный вопрос. Коминтерн. Коммунистический интернационал. Комсомол. Пионерское движение. Политические партии в капиталистических странах» до 67 изданий в разделе «Литературоведение. Учебная литература для школ»; от 27 изданий в разделе «Техника. Транспорт. Связь. Контейнерные перевозки. … Банковское дело. Торговля» до 103 изданий в разделе «Народное просвещение. Педагогика и методика. Культпросвет. Всеобуч. Физическая культура и спорт. Половое воспитание. Взаимное обучение», и т. д., и т. п.

Хорошо или плохо, но к началу 1930-х годов полным ходом шло формирование советского нормативного варианта языка идиш, который имел перспективу постепенно, через ошибки и потери, стать современным полнофункциональным языком. В конце концов, современный иврит по лексике тоже далеко ушел от языка Торы.

Однако вернемся к общей социокультурной и общественно-политической ситуации 30-х годов. Все относительные экономические, а также культурные «вольности» 20-х ушли в небытие в годы «Великого перелома». Дискуссия в рамках большевистской идеологии стала смертельно опасным делом. Сторонников Троцкого и Бухарина сначала отправляли в ссылку, а затем пришло время больших политических процессов. Судя по воспоминаниям, верного (а возможно, даже чересчур верного) ленинца Х. Дунца исключают из партии за частную беседу, в которой он не смог согласиться, что большевики с дореволюционным стажем Троцкий и Каменев – фашисты (см.: Релес, указ. соч., с. 30).

На этом фоне биробиджанский эксперимент 1930-х годов становился последней иллюзией для поколения «детей революции». Как воспоминал известный советский еврейский литературный деятель Арон Вергелис: «Уже был «Великий перелом», уже прошла коллективизация… в это время на Украине уже случился жестокий голод. Коллективизация породила этот голод, и он уже подступал к узким улицам местечек» (Цит. по: Куповецкий, М. Последний советский еврейский нацкадр Арон Вергелис // Идиш: язык и культура в Советском Союзе. – Москва, 2009, с. 60). В такой ситуации воспевание достижений первых пятилеток, а особенно ударного труда на строительстве Беломорканала, выглядело понятным с идеологической, но спорным с других точек зрения поступком. Поэма Изи Харика «От полюса к полюсу» (1933–1934 гг.), посвященная «перековке» бывших уголовников в передовых советских ударников, при несомненных литературных достоинствах выглядит слишком идеологизированной. Сравнение ее с поэмой «Круглые недели» (1930–1931 гг.) – явно не в пользу первой. В «Круглых неделях» на фоне уже дежурного конфликта между «старым» и «новым», на фоне обязательной антирелигиозной пропаганды и образа кулака-вредителя присутствуют всё же подлинные социальные проблемы (плохое снабжение рабочих, грязь и теснота в столовой и бараках). В тексте поэмы бросаются в глаза живые зарисовки характеров и внешности строителей, точные физиологические (запах в бараке) детали. Одним словом, от нее веет подлинностью личного авторского переживания.

Такая же подлинность жизненных ситуаций и характеров – в рассказе «Свой врач» молодого талантливого писателя Моты Дегтяря (1909–1939), в котором счастливый отец приходит на прием к собственной дочери, дипломированному врачу, отправленному по распределению в родное местечко. Нет преувеличения ни в ситуации, ни в характерах, потому что мечта о «своем» еврейском враче – это мечта многих поколений евреев «черты оседлости», которая могла и становилась явью в довоенной БССР. Приведем в этой связи некоторые статистические данные: численность студентов-евреев в Беларуси в 1927-1928 гг. – 27% от общего числа (1257 человек); в БГУ в 1927 г. на медицинском факультете доля евреев составила 44% от общей численности принятых, и даже в 1939 г. из 8 тыс. минских студентов 2,5 тыс. были евреи.

Яркой образностью и динамизмом отличаются тексты Эли Кагана (1909–1944). Его «Город без церквей», где «…люди не ходят, а бегают. Улицы в нем широкие. Весь он просторен, как поле. И всё же люди нередко натыкаются друг на друга. Люди озабочены, люди хлопочут» дает образ странного города без истории – города-новостройки 30-х годов, запечатленного внимательным взглядом писателя. А его детские воспоминания из миниатюры «Большой пожар»: «Меня пугала смерть. Смерть – густая, черная, с огненными кругами, с блуждающими мерцающими точками. Я с замиранием сердца проваливаюсь в бездну, я хочу крикнуть и не могу…» – выходят далеко за рамки «большого стиля соцреализма» в пространство мировой литературы. Арестованный вместе с Зеликом Аксельродом весной 1941 г., чудом избежавший летом 1941 г. пули НКВД, погибший на фронте в 1944 г. при освобождении Беларуси, Эля Каган – еще один из расстрелянного поколения…

Но вернемся в 1934-й – год создания Союза писателей БССР и СССР. За красивой ширмой объединения творческих сил страны скрывалось спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе подготовки к I Всесоюзному съезду Союза советских писателей» от 12 августа 1934 г., в котором фактически запрограммирована будущая трагедия белорусской интеллигенции. Купала Янка, Колас Якуб, Чарот Михась, Бровка Петрусь, Бядуля Змитрок и др. проходят в нем как белорусские нацдемы или им сочувствующие; соответственно – Харик Изя, Кульбак Мойша и др. являются либо скрытыми бундовцами, либо национал-фашистами. Расстрельные списки готовятся, дела подшиваются, остается только дать им ход.

Тем паче писатели – люди эмоциональные и увлекающиеся, история страны полна крутыми виражами, и то, что вчера приветствовалось, например, приезд из заграницы в СССР, сегодня становится поводом для обвинительного заключения. Так, в нелегальном прибытии в БССР из Польши обвиняют Мойшу Кульбака.

Показательна в этой связи история жизни Айзика Платнера (1895–1961), который, искренне поверив в идеалы социализма, переехал в БССР из США в 1932 г. Он на собственной шкуре сначала узнал прелести кризиса и безработицы в США, а затем – репрессированный в 1949-м и осужденный на 25 лет в 1950 г. – вкус советской лагерной системы. Его лирические стихи позднего периода рассказывают о невысказанных до конца мыслях, о несбывшихся мечтах. Как ни парадоксально, но в них присутствует, среди прочего, гимн Ленину и советскому строю. Не нам судить, о чем на самом деле думал этот тяжело больной человек в последние годы своей жизни, бродя по улицам послевоенного Минска.

Еврейская литература в общекультурном дискурсе. Представляется очень важным рассмотреть определенные явления еврейской литературы 1920-30-х годов в свете общекультурных мировых тенденций и связей. Известно, что в первые годы и даже десятилетия советской власти она позиционировала себя как выразитель интересов трудящихся всего мира. Этот подход соответствовал традиции мира еврейского, который на фоне определенной замкнутости по отношению к другим культурам внутри своего пространства осуществлял активную коммуникацию, обмен идеями и текстами на протяжении всей многовековой истории народа. Под влиянием движения Хаскалы («еврейского Просвещения») этот мир стал более открытым к межкультурным коммуникациям и диалогу.

Широта отражения еврейской жизни, пусть даже с классовых позиций, видна в издании 20-х годов (Еврейский вестник / Общество распространения просвещения между евреями. – Ленинград, 1928. – 264 с.), которое содержит следующие материалы: различные аспекты истории и культуры евреев в дореволюционной России; современные археологические раскопки в Палестине, экономическое положение евреев Польши, обзор деятельности различных еврейских организаций БССР, УССР, РСФСР и т. п. Соответственно, вполне легитимным или хотя бы допустимым с точки зрения советской власти в те годы представлялось творчество Мойше Кульбака, который в своем первом романе «Мессия, сын Эфроима» обращается к сложным философско-религиозным проблемам. В тексте прослеживаются фантастические и гротесковые, каббалистические и мистические мотивы. Героями произведения являются и реальные люди, и фольклорные персонажи. Энергией античных героев наполнена поэма «Иоста-кузнец» (1920; в белорусском переводе Г. Клевко – «Каваль Ёста»), не случайно эпиграф из Гейне «Я – пламя» отсылает нас к символике, характерной для европейской культурной традиции, к всепобеждающему огню – огню любви и свободы. Герой поэмы и его возлюбленная предстают в образах Гефеста и Афродиты, не теряя при этом конкретные подробности физического облика обычных людей из народа. Известно, что еще в Воложинской иешиве Кульбак «подпольно», но серьезно изучaл русскую классику, а потом на протяжении жизни постепенно расширяющимися концентрическими кругами – Аристотеля и Лао Цзы, Генриха Гейне и Эмиля Верхарна. В Вильно Кульбак начал преподавать литературу на иврите и идише и ставить спектакли, в том числе «Илиаду» Гомера и «Юлия Цезаря» Шекспира.

Поэма начала 1930-х годов «Чайльд-Гарольд из местечка Дисна» в самом названии содержит отсылку к творчеству Байрона, но и, как когда-то Пушкин, Кульбак, используя вечную форму романа-путешествия, показывает нам печальную действительность своего века. И, наконец, его пьеса «Бойтре», новое обращение к образу фольклорного персонажа (еврейского Робин Гуда) содержит в частности, отсылки к романтической драме Шиллера «Разбойники», к поэме Купалы «Могила льва», к поэме Гете «Гец фон Берлихинген» и к немецкому фольклорному образу Черного рыцаря Флориана Гайера.

Мойше Кульбака многие исследователи называют романтиком. И стиль жизни с частыми переездами из города в город, из страны в страну, и одухотворенный облик поэта – всё помогало созданию этой легенды. Но легенде не было места в атмосфере СССР 30-х…

Закономерный финал. Вслед за надеждами и потерями 20-х годов приходит удушающая атмосфера следующего десятилетия. Когда я смотрю на фотографии тех лет, то, кажется, понимаю, почему кудрявым юношам с горящими глазами не нашлось места в новой эпохе. Их вектор движения – вперед и вверх, их дружеская среда с её взаимопомощью и юмором никоим образом не вписывались в сталинский тоталитаризм. «Дети революции», как, впрочем, и ее «отцы», мешали этому монстру распространиться на половину Европы. Точно так же мешало культурное и языковое разнообразие. В середине 1930-х ликвидируются многочисленные национальные районы на территории БССР, из сталинской Конституции исчезает упоминание о национальных меньшинствах, населяющих БССР. Соответственно, власти уже не нужны журналы, газеты, а главное, школы на языках этих меньшинств. Летом 1938 года была ликвидирована вся система образования на идише, кроме школ в Еврейской автономной области и Крымской АССР.

На фоне советизации национальной жизни в Западной Беларуси и Украине, Балтии и Бессарабии происходило временное возобновление еврейской культурной жизни на территории БССР и УССР, которое могло обмануть, и то ненадолго, только восторженных левых из числа новых граждан. Ведь уже случилась ночь 29/30 октября 1937 года, когда было расстреляно более ста представителей интеллектуальной элиты БССР – литераторов, государственных деятелей, ученых. Среди погибших в ту ночь – литераторы Алесь Дударь, Валерий Моряков, Михась Чарот, Изи Харик, Платон Головач, Михась Зарецкий, Янка Неманский, Юлий Таубин, Анатоль Вольный, Хезкель Дунец, Василь Коваль, Тодар Кляшторный, Моисей Кульбак, Юрка Лявонный, наркомы просвещения и юстиции БССР Александр Чернушевич и Максим Левков, ректор БГУ Ананий Дьяков, директор треста «Главхлеб» БССР Георгий Борзунов, завкафедрой Витебского ветеринарного института Яков Сандомирский, начальник Высшей школы наркомата просвещения БССР Вадим Башкевич, председатель ЦК профсоюзов БССР Захар Ковальчук, заместитель наркома совхозов БССР Леонард Лашкевич, студент Соломон Лямперт…

И. Харик и М. Кульбак. Работы Лейзера Рана из серии «Разбитые надмогилья» (начало 1970-х)

Расправа продолжилась в следующую ночь, когда было расстреляно более 30 человек. Только за три осенних месяца в 1937-м органы НКВД репрессировали более 600 общественных и культурных деятелей Беларуси.

Началось медленное умирание культуры идишa на территории СССР. Холокост унес основных ее носителей, а в рамках «борьбы с космополитами» была уничтожена еврейская интеллектуальная и творческая элита. Редкие уцелевшие ее представители, вернувшиеся из ссылок и лагерей, потерявшие своих родных в сталинских репрессиях и Холокосте, безусловно, делали определенные попытки для сохранения традиции. Даже подписка на официозный журнал «Советиш Геймланд» («Советская Родина») частью еврейской интеллигенции воспринималась в годы послевоенного государственного антисемитизма как некий символический вызов.

Так закончился непродолжительный роман советской власти с еврейским народом. Массовая эмиграция советских евреев в США и Израиль в начале 1990-х годов поставила в этой истории жирную точку. В новых государствах, образовавшихся после распада СССР, немногочисленные еврейские общины начали возрождение еврейской культурной и интеллектуальной жизни. Одним из направлений этого процесса является осознание исторического опыта прошлого. Основное внимание исследователей по понятным причинам направлено на изучение истории Холокоста, но события довоенных десятилетий также заслуживают пристального исторического и культурного анализа.

* * *

Об авторе. Инесса Ганкина – психолог, культуролог, член Союза белорусских писателей, автор многочисленных научных и публицистических cтатей по психологии, культурологии и педагогике. Её художественные публикации можно найти в трех книгах, а также в периодических изданиях, антологиях и альманахах, изданных в Беларуси, России, Израиле, США. Хорошо знакомо ее творчество и читателям нашего сайта.

Опубликовано 05.05.2018  14:59

Исаак Цивес. Я РОДИЛСЯ НА НЕМИГЕ

Рэгіна Ждановіч: «Сённяшні дзень нагадаў мне пра дзядулю Ісака і ягоныя школы напярэдадні рэвалюцыі, падчас змены ўладаў і вайны. Захацелася пачытаць ягоныя ўспаміны. На жаль,запісана далёка не ўсё. Дзед вучыўся ў розных школах і гімназіях. Не атрымаўшы вышэйшай адукацыі, ён, тым не менш, быў вельмі адукаваны для свайго часу, цэлае жыццё збіраў вялікую бібліятэку, запісваў усе фільмы і п’есы, каторыя глядзеў. Захацелася мне выкласці ўрывак з ягоных успамінаў». (напiсаны ў 2005 за год да смерцi)

Заблуждаются те, кто думает, что Немига – это всего два квартала от проспекта Машерова [некогда – Парковой магистрали, теперь просп. Победителей] до ул. Короля. В старину под Немигой подразумевался целый регион улиц, переулков с домами каменными, 2-этажными и деревянными – одноэтажными. Немига – это был большой торговый центр Минска, где селились, в основном, ремесленники и лавочники, создавая некое еврейское гетто. Жило здесь много бедноты и профессиональных нищих. А в городе этот регион назывался Нижним Базаром, в отличие от Верхнего, который был на Соборной площади. Портные, сапожники, жестянщики, шапочники и другие ремесленники чуть ли не дверь в дверь трудились здесь на нижних этажах домов, здесь можно было все купить: приобрести приданое для невесты и свадебный костюм для жениха, а зазывалы не давали проходу случайным людям, попавшим в этот район. То и дело слышались их крики: «Дешевый товар!». В лавчонках продавался весь приклад для портных и сапожников, перья и пух, стеганые одеяла. Были здесь и магазины, и лабазы оптовой торговли, но главными были два рынка: рыбный – «фишмарк» и мясной – «ятка».

Со всего города, с Захарьевской и Губернаторской улиц к узким улочкам: Школьной, Козьмо-Демьяновской – шла густая масса народу к этим двум рынкам. По пятницам хозяйки закупали на фишмарке свежую рыбу, доставленную с озер и рек Беларуси, т. к. каждый еврей, целую неделю обходившийся картошкой в мундирах, должен был хотя бы в субботу покушать фаршированной рыбы – ритуального блюда. Для этого шли щука, судак, карп. Рыба продавалась в кадках, которые стояли на полу, в специальном строении под крышей, лишенном стен. Известно, каким спросом пользовалось национальное блюдо – фаршированная рыба по-еврейски. Не только Шолом-Алейхем расписывал, какой вкус у этого кулинарного изделия – густо наперченного, но даже у русских классиков можно прочесть строки, восхваляющие эту субботнюю еду.

А ятка располагалась чуточку дальше, почти у речки, и торговали там только говядиной, телятиной и бараниной. Причем это было мясо животных, убитых по специальному ритуалу лицами, получившими дозвол у духовенства. И фишмарк, и ятка, в которых торговали исключительно еврейские торговцы, всегда были полны покупателей (стоит напомнить, что население Минска было почти наполовину еврейским).

Еще здесь – немножко дальше по Замковой улице – была бойня для птицы. Ведь резать кур, уток, индюков имели право лица, допущенные общиной, выполняющие эту операцию особым строгим способом. Бойня представляла собой нечто вроде павильона, с обитыми жестью стенами и вбитыми крюками. И только там можно было резать кур и там же их ощипывать. Резники смотрели, чтобы птица не была с какими-нибудь ушибами, потому что такую курицу признавали трефной и употреблять ее в пищу еврей не имел права. Подростком я иногда сам резал птицу на этом рынке, прихватив деньги, которые мама давала на резника, на свои мальчишечьи нужды, и здорово наловчился в этом деле.

На Немиге были и ювелирные магазины, и пекарни, специальный селедочный магазин, а книжный торговал только молитвенниками, Библиями и молитвенными облачениями.

Ул. Школьная в начале ХХ века

Много синагог было на Немиге. Школьная улица, по сути, была синагогальной. Никаких школ на ней не было. Синагога по-еврейски называлась «шуле», так же, как по-немецки «школа». На этой ул. Школьной стояла главная синагога Минска – кафедральная – «бейсмедреш», самая большая синагога города с хором и обучением взрослых мужчин Талмуду (теперь на этом месте стоит проектный институт с большой, чуть ли не одесской потемкинской лестницей). Двор ярко освещался огнями. Здесь были еще 2 синагоги: мясников и холодная. Кроме того, имелось несколько молелен для разных общин. Мой дедушка, например, облюбовал «молельню стариков», где он сам порой стоял у амвона в роли кантора. Он имел хороший слух, правда, голос не очень сильный, но знал, как справлять богослужение.

Кроме этого синагогального двора, на Немиге находилась большая красивая синагога хасидов. В ней молились только сторонники хасидизма, но в некоторые праздники, например, праздник Торы, туда стекались и любопытные со всей улицы, весело наблюдавшие, как хасиды в экстазе эмоционально молились и даже приплясывали. На Немиго-Раковской улице была небольшая синагога, в которой на Пасху выпекалась маца. Эта же синагога в такие дни устраивала на проезжей части очистку домашней кухонной посуды, вываривая ее в специальном котле. В такие дни улица становилась непроезжей, хотя Немигой пользовались только ломовые извозчики и редко-редко заезжал какой-нибудь господин в пролетке. Немига-Раковская была улицей хедеров, тут получали образование только мальчики. Кроме того, имелась общинная школа – «Талмуд-Тора», где обучали только бедных бесплатно, за счет общины. Меламеды-учителя не очень церемонились с учениками, а плетками вбивали «науку». Если в платных хедерах с оглядкой на состоятельных родителей еще соблюдали некоторую деликатность при наказаниях, то в «Талмуд-Торе», когда бы я ни проходил мимо, через щели плотного забора видел, как на переменах бородатые ребе с плетками в руках гонялись за своими учениками, стараясь их загнать обратно в помещение. Причем нещадно били по спинам мальчишек, бедных, за которых некому было заступиться. Зимой вечерами было интересно наблюдать, как ученики из хедеров шли домой с зажженными фонарями. Это было как карнавал, тем более что улицы там не освещались, только на перекрестке Немиги и Немиго-Раковской висел яркий угольный фонарь. И здесь же, на скрещении этих двух улиц, была биржа для ломовых извозчиков.

Немига, снимок 1924 г.

Я родился на Немиго-Раковской, в каменном доме Блоха. Здесь мой отец снял помещение, в котором устроил сразу после женитьбы сапожную мастерскую, вероятно, в 1905 или 1906 году. Во дворе нашего дома было два хедера. В глубине очень культурный учитель обучал Талмуду взрослых парней, но ближе к браме [подворотне] хедер содержал злой меламед Хаим, который больше обучал плеткой, чем другими педагогическим методами. Однажды этот ребе зашел к нам, к отцу, а, увидев меня, спросил: «Это ваш кадеш [мальчик]?». Отец с некоторой гордостью сказал: «Да». – «Учиться ты хочешь?» – спросил он меня. Я сказал: «Да». Тогда он взял меня за руку и повел к себе. Я видел, сколько раз он бил своих учеников, но не боялся его, зная, что мой отец сумеет за меня заступиться. В хедере меня посадили на высокий табурет, а одному из своих учеников он поручил показать мне «алеф-бейс» – алфавит. Я сразу запомнил все буквы, и когда он попытался показать мне буквы вразброд, я отвечал всегда правильно. «Ребе, – вскричал он, – этот ребенок уже знает весь алфавит!» – «Уже?» – удивился ребе и стал проверять меня, но я твердо повторял все буквы, и тогда ребе сказал: «Ну, хорошо, на сегодня хватит! Иди домой, я поговорю с твоим отцом». А отцу он меня похвалил и сказал, что меня уже можно обучать, но через год – мне тогда было лишь четыре.

Когда мне исполнилось 5 лет, отец нашел мне дешевого учителя с не очень приятной репутацией, т. к. он был косноязычен, и вся Немига, посмеиваясь, называла его «Петэлэлэ». Этот маленький, сухонький старичок с козлиной бородкой был популярен тем, что наказывал своим ученикам: «Нельзя кидаться камнями, а можно – только кирпичами», – уповая на то, что камней полно, а кирпичи все пристроены в стенах, потому драки кирпичами не будет. Жил он на Раковской улице, под самой крышей. Он не успел мне еще что-либо преподать, потому что занимался со своими учениками весьма странным способом. Проходя по ряду за спиной учеников, он требовал, чтобы ему прочитывали текст из молитвенника, и, остановившись возле одного ученика, который хорошо выполнил его просьбу, он над его головой занес руку с конфетой, и, тихонько опустив ее перед носом мальчика, сказал: «Это тебе ангел сбросил за хорошую учебу». Этот явный обман так меня возмутил, что я, дождавшись передышки в занятиях, сбежал по лестнице и вернулся домой, а отцу заявил, что у Петэлэлэ я не желаю учиться. «Это почему же?» – строго спросил отец. Я сказал: «Он обманщик», – и рассказал, как было дело. Тут подоспела моя мама и сказала: «Да он же прав. Что это за учитель? Он и правда обманщик. Какой тут ангел?» На следующий день отец нашел мне нового учителя. Это был огромного роста учитель с черной длинной бородой и такими кустистыми бровями, что даже Брежнев казался бы безбровым рядом с ним. Жил он в Немигском переулке, в деревянном домике, и звали его Нойах. И жена у него была огромная, но худая. И он, сидя за столом, держал перед собой плетку. Как-то, сидя за столом, он на табурете перегнулся через стол, где сидели ученики. Приподнялись ножки его табурета. Я сидел у него за спиной, от нечего делать болтал ногой и нечаянно задел табурет. Ребе рухнул на пол всей тяжестью, а поняв, кто это сделал, схватил меня за уши и стал тягать вверх и вниз, вверх и вниз. Я не кричал – я был виноват и получил по заслугам. Но с его женой у меня произошел более сложный инцидент. Утром, сидя за столом, я увидел, что она копошится у комода и держит в руках мою сумочку с завтраком. Она открыла крышку сумочки и стала лакомиться черешней, которую положила мне мама. Я закричал: «Это мое!», – подбежал и стал отпихивать ее от комода. Она сконфузилась и стала оправдываться, что ничего не делала – просто посмотрела. Но дома я об этом умолчал.

Однажды, выпустив нас во двор на перемену, ребе решил вскоре загнать нас обратно в помещение, а мы всем скопом взобрались на крышу сарайчика недалеко от дома. Ребе вскочил на камни около сарая, пересек своим телом крышу и начал лупить нас плеткой направо и налево. Кто-то, уклоняясь от ударов, столкнул меня с крыши. Я упал на землю и рассек себе лоб о гвоздь. Тут выбежала жена ребе, обмыла мне лоб от крови и отправила меня домой. Мать испугалась, а, узнав причину, сказала: «Побегу к нему – вырву ему бороду!». Вернулась она очень взволнованная и заявила папе: «Больше он к Нойаху не пойдет – он изверг!».

Перекрёсток Немиги и Витебской, середина 1960-х

Ребе Вейвл был невысок, благообразен, жил в Воскресенском переулке на втором этаже, в хорошей квартире. Это был дорогой учитель. Но папа уже убедился, что дешевые учителя – специалисты невысокого полета. У этого учителя было три дочери и один сын. Сидел он за длинным столом, где по обеим сторонам на длинных скамьях сидело много учеников. Он восседал в центре, имея перед собой тонкий стакан горячего чаю, о который вечно грел руки, рядом лежала плетка. Он редко прибегал к ней, но в крайних случаях брался за плетку. У него я стал изучать Хумеш – Пятикнижие. Книга о сотворении мира, об Адаме и Еве, потопе, трех патриархах – Аврааме, Исааке, Иакове. Обладая хорошей памятью и заинтересованный этими библейскими сюжетами, я стал одним из лучших учеников хедера. Но ребе решил воспользоваться этим и стал использовать меня как своего помощника, чтобы подтянуть нерадивых. Сначала это было мне лестно, а потом я возроптал: «С какой стати я должен помогать ленивым?» И забастовал. Тогда ребе запылал гневом и схватился за плетку. Когда ребе стал приближаться ко мне, я перекинул ногу через скамейку, а когда он был уже совсем близко, перекинул и вторую и ринулся убегать вокруг стола. Ну, куда ему было поспеть за мной! К счастью, в это время не было дома его сына – не то гимназиста, не то ученика какого-то другого заведения, где принято было носить форменные курточки – иначе бы мне не миновать наказания. Устав, ребе объявил мне амнистию. Уже несколько раз он завершал с нами книгу Хумеш, но перейти на более высокую программу обучения не хотел, особенно не желая расставаться со мной – я был ему выгоден, хотя по положению он обязан был передать меня в другой хедер к своему брату, который обучал меня Талмуду, но я успел познакомиться с его дочкой Белькой, которая поразила меня тем, что сидела и что-то читала и писала. Она оказалась гимназисткой и показала мне русские книги. Я попросил ее показать мне азбуку и сразу сходу запомнил все буквы. Она удивилась моей понятливости и сказала: «Тебе надо учиться». – «А ты могла бы меня учить?» – Она согласилась. Дома я заявил отцу, что у ребе больше учиться не хочу, пусть меня учит Белька. «Кто это – Белька?» – строго спросил отец. Я ему рассказал. Моя мама была опять тут как тут: «Правильно, пора ему учиться русскому языку. Что ему всю жизнь только в синагогу ходить?». На этом мое «хедеровское» образование закончилось. Отец договорился со своим племянником Шоломом, учеником какого-то благотворительного училища за счет главного кантора кафедральной синагоги, который приютил моего двоюродного брата в своем доме, отвел ему там отдельную комнату. И Шолом начал готовить меня к 1-му классу гимназии. Экзамен в 1-й класс я держал в 8-классной мужской гимназии им. Л. Толстого. Она находилась на Юрьевской улице, теперь, после войны, этой улицы больше нет. Я был ошеломлен уже сначала тем, что за экзаменационным столом сидело много учителей и лиц, которых я не знал. Директор гимназии с еще не седой бородой был в зеленом мундире с золотыми пуговицами….

[На этом воспоминания обрываются]

Опубликовано 03.09.2017  00:09

Еще присланы снимки Региной Жданович

и Исаак-Цивес-в-редакции-газеты-Звязда-после-армии-и-на-службе

От редакции belisrael.info. Исаак Цивес – известный спортивный журналист (1909-2006).

Кто следил за спортивной жизнью республики, нередко мог видеть его публикации в «Физкультурнике Белоруссии».

Спортсмены выступают на рингах, стадионах, борцовских коврах, кортах, треках… А узнают об их успехах благодаря журналистам, которые «ради нескольких строчек в газете» готовы «трое суток не спать, трое суток шагать…»

Одним из таких подвижников был Исаак Львович Цивес, отдавший спортивной журналистике более 70-ти лет.

Я знал его давно. Десятки интересных историй об известных спортсменах слышал от него.

Родился Цивес в Минске в 1909 году в семье сапожника. Было у родителей четверо сыновей и три дочери. Он – старший. Конечно, пришлось помогать отцу. Рано пошел работать, перевелся в вечернюю школу.

Еще в старших классах начал сотрудничать с газетой «Звезда», а в двадцать лет стал ее штатным корреспондентом. Потом служил в Красной Армии. Демобилизовался в звании лейтенанта. И снова работал в газетах – «Рабочий», «Советская Белоруссия», «Звязда». В последней он увлекся спортивной тематикой. Это заметили в московской редакции «Красного спорта» (довоенное название «Советского спорта») и предложили сотрудничество. Одновременно Цивес продолжал освещать спортивную жизнь республики в родной газете. В его репортажах рассказывалось об успехах известных спортсменов. Героями публикаций в разное время были борцы Михаил Мирский, Идель и Григорий Иосилевичи, штангисты Наум Лапидус, Израиль Механик и Николай Шатов. Все они были в 30-е годы чемпионами СССР.

С первого дня Отечественной войны и до самой Победы Исаак Цивес на фронте. Он – командир взвода связи. Битвы под Прохоровкой, Яссами, Кишиневом, Берлинская операция – это все факты его биографии. Белоруссия, Украина, Молдавия, Румыния, Польша, Германия – этапы боевого пути.

3 июля 1944 года, войдя с действующей армией в Минск, он узнал, что в гетто погибли самые близкие люди: отец, мать, две сестры, брат, четыре племянницы. Еще два брата воевали, один из них сложил голову на поле брани. Чудом спаслась из гетто сестра с младшим сыном.

На следующий день часть, в которой служил Цивес, освободила Дзержинск (Минская область). Здесь ждала его радостная встреча с женой и сыном. Оказалось, Валентина Петровна во время оккупации была подпольщицей и связной партизанского отряда. Она награждена медалью «Партизану Оте­чественной войны».

После Победы старший лейтенант запаса И.Л. Цивес работал в «Советском спорте», а позже – в «Физкультурнике Белоруссии».

Выйдя на пенсию, Исаак Львович продолжал публиковаться в газетах, стал даже соавтором книги «Белорусские богатыри», изданной в 1980 году к открытию Московской олимпиады. Несмотря на преклонный возраст, старейший журналист сохранил ясный ум и прекрасную память. Но, к сожалению, он полностью ослеп.

Последняя публикация удивила всех, знавших Цивеса. Газета «7 дней» от 9 августа 2003 года опубликовала его статью «Две встречи с команд­армом-5» (о генерале – танкисте Ротмист­рове). Автору было 94 года.

Жизнь замечательного журналиста оборвалась в апреле 2006 года.

Предлагаю вниманию читателей непридуманные истории – майсы, которые поведал мне Исаак Львович Цивес, когда я готовил книгу «Евреи Белоруссии в большом спорте». (Семен Лиокумович)

Добавлено 4 сентября в 09:48

 

Л. Лавреш. Лидская школа «Тарбут»

(под оригиналом – перевод на русский)

Леанід Лаўрэш

Лідская Тарбут-школа

Я больш за 15 гадоў хацеў даведацца, якому будынку належала дзіўная сцяна (падобная на барочную), якая стаяла ў цэнтры горада і да якой быў прылеплены сціплы будынак 1950-х гг. У 2001 г. першай лічбавай камерай, якая патрапіла мне ў рукі, я зрабіў здымак гэтай сцяны, з тых часоў яна не змянілася, толькі сцяну разам з будынкам адрамантавалі і пафарбавалі ў іншы колер. А да рамонту заходні край сцяны знізу не меў тынку і была добра бачна цэгла, адну я нават выняў і патрымаў у руках. Гэты была вялікапамерная гладкая цэгла даўжынёй прыкладна 30 см. На жаль, я не зрабіў абмеру цэглы.

І толькі нядаўна, пад час аналізу пабудоў старога цэнтра горада пры стварэнні 3D-мадэлі, гэтую загадку праясніў мой добры знаёмы Віталь Бурак, за што аўтар выказвае яму шчырую падзяку. На гэты месцы, па вуліцы Садовай з 1920-х гг. знаходзілася лідская Тарбут-школа другой ступені. Тарбут (іўр. – культура) – яўрэйская свецкая асветніцка-культурная арганізацыя, пад эгідай якой у перыяд паміж дзвюма сусветнымі войнамі была створана сетка свецкіх адукацыйных устаноў на іўрыце.

Яўрэйская свецкая Тарбут-школа ў горадзе стала выконвала ролю культурнага цэнтра. У канцы кастрычніка 1931 года ў «яўрэйскай школе “Тарбут” па вуліцы Садовай лектарам з Вільні быў зачытаны рэферат на тэму гісторыі сіянізму за апошнія 50 гадоў. Падчас дыскусіі абмяркоўваліся яўрэйска-арабскія стасункі ў Палесціне і справы каланізацыі. Прысутнічалі 60 чалавек – у большасці яўрэйская моладзь з сіянісцкіх арганізацый». 26 ліпеня 1932 года ў зале Тарбут-школы (вуліца Садовая, 11) адбыўся сход навуковага яўрэйскага таварыства горада Ліды. Была абрана новая ўправа таварыства ў складзе Гірша Палячака, Абрама Гурвіча, Адольфа Левінсона, Гірша Альпяровіча і Ільі Зайгера, а таксама рэвізійная камісія. У 1933 годзе заснаваны гістарычны камітэт, які збіраў матэрыялы па гісторыі лідскіх яўрэяў для выдання манаграфіі, аднак гэтая праца не была выканана да канца.

Па адрасе Садовая, 11 знаходзіўся пляц вядомай і разгалінаванай лідскай сям’і Ілютовічаў. Якаў Ілютовіч пісаў: «Мой бацька Ерамія Ілютовіч па сваёй маці належаў да сям’і Пупко-“Ханчыкаў”, ад імя заснавальніка сям’і, чыё імя было Хана. Усе Ханчыкі мелі вялікую вагу ў справах кагалу. З-за свайго радаводу мой бацька нават змог выслізнуць ад каманды лаўцоў рэкрутаў, якія павінны былі выхапіць яўрэйскіх дзяцей у салдаты на 25 гадоў… Калі мой бацька быў яшчэ толькі маленькім хлопчыкам, ён зімовым вечарам выйшаў з ешывы, дзе вучыўся. Раптоўна каманда лаўцоў, якая толькі што ўвайшла ў горад, акружыла яго. Мясцовы паліцэйскі, які прымаў удзел у хапуне, асвятліў яго твар ліхтаром, і сказаў: “Адпусціце яго. Ён адзін з Ханчыкаў”».

Якаў Ілютовіч быў адным з заснавальнікаў сіянісцкага руху ў Лідзе. Самі сіяністы лічылі, што самае галоўнае яны зрабілі ў сферы адукацыі – іхнім ідэалам была поўная яўрэйская школа. Піянерамі яўрэйскай школы ў Лідзе былі малады студэнт Матат’я Рубін, сын Рубы-Ханы Рубін, і яго будучая жонка Нойта, да замуства – Рабіновіч. Яны першымі адкрылі клас на іўрыце. У іх не было грошай на арэнду памяшкання, і яны з адабрэння папячыцеляў сінагогі вучылі ў пакоі для абслугоўваючага персаналу пры малельным доме канторы пахаванняў. З гэтага вырасла школа на іўрыце, якая вучыла да 6-га класа па праграме гімназіі. Далей павышаць узровень адукацыі не дазволілі фінансавыя абмежаванні, бо асноўныя высілкі засяроджваліся на ўмацаванні становішча класаў Народнай школы для непісьменных.

Такім чынам, можна з адноснай упэўненасцю сказаць, што ў Лідзе захавалася сцяна малельнага дома пры канторы пахаванняў Ілютовічаў. Гэтая сцяна былой сінагогі – адзінае, што засталося ад пабудоў старога цэнтра горада. Дырэктарам Тарбут-школы быў Ханан Ілютовіч. Яе наведвала 500 вучняў, у канцы 1930-х стары будынак стаў замалы, і яўрэйская грамада пачала будаваць трохпавярховую новую Тарбут-школу ў іншым раёне горада, гэты гмах захаваўся да нашага часу.

Сцяна малельнага дома мае рысы, характэрныя для сінагог Беларусі. Асабліва яна нагадвае так званую «халодную» сінагогу ў Менску, якая з’явілася ў XVІІ ст. «Халодная» сінагога на былой вуліцы Школьнай – невялікі па аб’ёму будынак, доўгі час яна з’яўлялася адной з самых старых мураваных пабудоў у горадзе. Некаторыя даследнікі лічаць, што спачатку гэта была капліца Петрапаўлаўскага манастыра. Аднак да XІX ст. бажніца належала яўрэйскай грамадзе. У 1965–1966 гг. пад час разбурэння гістарычнай забудовы вуліцы Нямігі будынак сінагогі быў знішчаны.

Цікава, што вуліца Садовая ў Лідзе, па якой знаходзілася Тарбут-школа, з’явілася толькі пасля вялікага пажару 1891 г., яна была прарэзана ад галоўнай Сінагогі да вуліцы Каменскай. На ўсім участку, дзе яна ішла, раней быў вялікі фруктовы сад, які належаў фармацэўту Юстыну Шымкевічу. За плотам з невялікіх драўляных пралётаў, стаяла аптэка фармацэўта і яго дом. Пасля пажару фармацэўт страціў сад і прадаў свой участак для забудовы яўрэям. У 1899 г. Шымкевіч атрымаў 35 рублёў за зямлю, якая адчужалася ў яго для правядзення Садовай вуліцы. А пасля пажару 1941 г. вуліца знікла.

Для нашага горада гэты адзіны парэштак «затануўшай Атлантыды» яўрэйскага свету, ён мае культурнае значэнне, і трэба думаць пра ахову яго дзяржавай.

***

Перевод

Более 15 лет я хотел узнать, какому зданию принадлежала странная стена (похожая на барочную), которая стояла в центре города и к которой было прилеплено скромное здание 1950-х гг. В 2001 г. первой цифровой камерой, попавшей мне в руки, я сделал снимок этой стены, с тех пор она не изменилась, только стену вместе со зданием отремонтировали и покрасили в другой цвет. А до ремонта западный край стены снизу не имел штукатурки и были хорошо видны кирпичи, один я даже вынул и подержал в руках. Это был большого размера гладкий кирпич длиной примерно 30 см. К сожалению, я не сделал обмер кирпича.

И только недавно, во время анализа построек старого центра города при создании 3D-модели, загадку прояснил мой хороший знакомый Виталий Бурак, за что автор выражает ему искреннюю благодарность. На этом месте по улице Садовой с 1920-х гг. находилась лидская Тарбут-школа второй ступени. Тарбут (ивр. – культура) – еврейская светская просветительско-культурная организация, под эгидой которой в период между двумя мировыми войнами была создана сеть светских образовательных учреждений на иврите.

Еврейская светская Тарбут-школа в городе постоянно исполняла роль культурного центра. В конце октября 1931 года в «еврейской школе “Тарбут” по улице Садовой лектором из Вильнюса был зачитан реферат на тему истории сионизма за последние 50 лет. Во время дискуссии обсуждались еврейско-арабские отношения в Палестине и дела колонизации. Присутствовали 60 человек – в большинстве еврейская молодежь из сионистских организаций». 26 июля 1932 года в зале Тарбут-школы (улица Садовая, 11) состоялось собрание научного еврейского общества города Лиды. Было выбрано новое правление общества в составе Гирша Полячека, Абрама Гурвича, Адольфа Левинсона, Гирша Альперовича и Ильи Зайгера, а также ревизионная комиссия. В 1933 году был основан исторический комитет, который собирал материалы по истории лидских евреев для издания монографии, однако эта работа не была выполнена до конца.

По адресу Садовая, 11 находился участок известной и разветвленной лидской семьи Илютовичей. Яков Илютович писал: «Мой отец Иеремия Илютович по своей матери принадлежал к семье Пупко-“Ханчиков”, от имени основателя семьи, чье имя было Хана. Все Ханчики имели большой вес в делах кагала. Из-за своей родословной мой отец даже смог ускользнуть от команды ловцов рекрутов, которые должны были захватить еврейских детей в солдаты на 25 лет… Когда мой отец был еще маленьким мальчиком, он зимним вечером вышел из иешивы, где учился. Внезапно команда ловцов, только что вошедшая в город, окружила его. Местный полицейский, который принимал участие в облаве, осветил его лицо фонарем, и сказал: “Отпустите его. Он один из Ханчиков”».

Яков Илютович был одним из основателей движения сионистов в Лиде. Сами сионисты считали, что главное они сделали в сфере образования – их идеалом была полная еврейская школа. Пионерами еврейской школы в Лиде были молодой студент Мататья Рубин, сын Рубы-Ханы Рубин, и его будущая жена Нойта, до замужества – Рабинович. Они первыми открыли класс на иврите. У них не было денег на аренду помещения, и они с одобрения попечителей синагоги учили в комнате для обслуживающего персонала при молельном доме конторы захоронений. Из этого выросла школа на иврите, которая учила до 6-го класса по программе гимназии. Дальше повышать уровень образования не позволяли финансовые ограничения, так как основные усилия сосредоточивались на укреплении положения классов Народной школы для неграмотных.

Таким образом, можно с относительной уверенностью сказать, что в Лиде сохранилась стена молельного дома при конторе захоронений Илютовичей. Эта стена бывшей синагоги – единственное, что осталось от построек старого центра города. Директором Тарбут-школы был Ханан Илютович. Ее посещало 500 учеников, в конце 1930-х старое здание стало маловато, и еврейская община начала строить трехэтажную новую Тарбут-школу в другом районе города, это сооружение сохранилось до нашего времени.

Стена молельного дома имеет черты, характерные для синагог Беларуси. Особенно она напоминает так называемую «холодную» синагогу в Минске, которая появилась в XVII в. «Холодная» синагога на бывшей улице Школьной – небольшое по объему здание, долгое время оно являлось одной из самых старых каменных построек в городе. Некоторые исследователи считают, что сначала это была часовня Петропавловского монастыря. Однако до XIX в. молельня принадлежала еврейской общине. В 1965–1966 гг. во время разрушения исторической застройки улицы Немиги здание синагоги было уничтожено.

Интересно, что улица Садовая в Лиде, по которой находилась Тарбут-школа, появилась только после большого пожара 1891 года, она была прорезана от главной синагоги до улицы Каменской. На всем участке, где она шла, ранее был большой фруктовый сад, принадлежавший фармацевту Юстину Шимкевичу. За забором из небольших деревянных пролетов, стояла аптека фармацевта и его дом. После пожара фармацевт потерял сад и продал свой участок для застройки евреям. В 1899 г. Шимкевич получил 35 рублей за землю, которая отчуждалась у него для проведения Садовой улицы. А после пожара 1941 г. улица исчезла.

Для нашего города это единственный из останков «затонувшей Атлантиды» еврейского мира, он имеет культурное значение, и надо думать об охране его государством.

Леонид Лавреш, г. Лида

P.S. Без ссылки на belisrael.info запрещено использовать русский перевод.

Ранее на belisrael.info была опубликована статья Л. Лавреша «Яўрэі Ліды». Он же перевел на белорусский язык статью М. Шимелевича «Яўрэі Шчучына».

Опубликовано 12.05.2017  21:01