Tag Archives: Михаил (Иехиэль) Зверев

Ещё один камешек на могилу Юрия Тепера (1958–2020), сына Якова

Юрий Яковлевич Тепер… Много тёплых слов было сказано о нём во время прощания на Западном кладбище (9 ноября), а позже написано для belisrael. Видный российский филолог Борис Ланин, когда-то игравший с Юрой в гексашахматы, тоже отозвался на его смерть: «Ужас, просто ужас. Так хоть знал, что есть на свете ещё одна добрая душа. За что такое горе» (10.11.2020).

Больше двадцати лет назад познакомились мы с Ю. Т. – он захаживал в библиотеку Минского объединения еврейской культуры на ул. Интернациональной, где я волонтёрил с 1993 г. Затем (в 1998–99 гг.) виделись в клубе «Хэсэд Рахамим» возле станции метро «Восток» и в Израильском центре на ул. Уральской. В клубе – играли в шахматы, в центре – пересекались на встречах с интересными людьми. Заинтриговало меня то, что Юра умел играть в «польские шахматы», будоражившие моё воображение ещё в советское время. Однажды в «Хэсэде» он прочёл краткую лекцию об истории гексашахмат, показал фотографии, расставил на специальной доске фигуры. Одним из немногих желающих сыграть оказался я… Проиграл, конечно.

В конце 1999 г. благодаря настойчивости Михаила Зверева (1929–2017) мы с Юрой оказались в одной команде, отправившейся во Дворец шахмат и шашек на турнир по быстрым шахматам. Для Юры это был второй раз, когда он выступал за команду «Хэсэда», для меня – первый… Кажется, оба остались довольны тем опытом. Я выступил чуть лучше; Юра в свои 40 лет ещё не был кандидатом в мастера – он стал им в 2001 г. – и в лёгких партиях уступал мне примерно в трёх случаях из четырёх. Любопытно, что 15-20 лет спустя сила нашей игры практически сравнялась: то ли я за это время ослаб, то ли (что более вероятно) мой соперник усилился.

Помнится, в мае 2000 г. мы сидели рядом с Ю. Т. в зале на Уральской, 3, и обменивались ехидными репликами касательно речи одного из ораторов – крупного еврейского деятеля, заочно критиковавшего тех, кто был с ним не согласен – в частности, главу Иудейского религиозного объединения и его газету. Я жил недалеко от Израильского центра, где Юра подрабатывал тьютором (проверял контрольные работы студентов Открытого университета Израиля). Тогда он впервые зашёл ко мне в гости.

Не сказать, что Юра был прост в общении… Он предпочитал слушать, а не говорить, и в начале 2000-х я всё ещё мало что о нём знал. Тем не менее обратился к нему, когда собирал подписи за сохранение синагоги на ул. Димитрова, 3 (сентябрь 2001 г.). По каким-то причинам он не смог встретиться до того, как письмо было отправлено «еврейским вождям», но всё же пару дней спустя попросил дать ему возможность подписаться… Мне понравился этот идеализм, и в 2002 г. Ю. Тепер стал постоянным получателем газеты «Анахну кан», где вставлялись шпильки тем самым «вождям» и высказывалась надежда на создание в Беларуси полноценной еврейской общины. Принимал издание он благосклонно, однако публицистикой интересовался меньше, чем литературными произведениями (в частности, понравилась ему малоизвестная поэма Змитрока Бядули «Жыды»). Вообще, он старался никого не ругать, но редко и хвалил: его любимым словцом, когда что-то нравилось, было «Нормально!»

В то время виделись мы нечасто. Я знал, что Юра посещает клуб «Хэсэда» «Белые и чёрные» и даже исполняет там роль культорганизатора, ответственного за шахматы (формальный руководитель клуба, упомянутый М. Зверев, интересовался больше шашками), но после переезда «Хэсэда» на ул. В. Хоружей, 28 меня туда не тянуло. «Набеги» на клуб я возобновил весной 2003 г., после того как был назначен «главным редактором» журнала «Шахматы». Редколлегию сформировал за неделю-две, но нужны были авторы и читатели.

Юра активно включился в работу над журналом, благо имел богатый опыт написания статей о шахматах и шахматистах – в частности, я встречал его материалы в газете «Авив» и журнале «Мишпоха». В «Шахматах» № 1 появился его очерк-воспоминание о визитах в Минск Гарри Каспарова, который я перевёл на белорусский язык. Вышло вроде бы неплохо (оценил даже такой скептик, как мастер Капенгут), но я допустил досадный ляпсус: не узнав у Юры, как звучит его фамилия по-белорусски, указал «Цепер». Получил от автора заслуженный нагоняй, пришлось извиняться… С тех пор я сам писал и другим наказывал, чтобы писали «Тэпер».

Вытесненный из министерского журнала, я создал собственный: «Шахматы-плюс». Продержался этот проект недолго, с декабря 2003 до июня 2004 гг., но Юрий Тепер подставил мне плечо: не будучи в редколлегии, подготовил ряд интересных материалов, да и с распространением помогал (в отличие от его приятеля, бойкого тренера Геннадия Либова, и нашего общего знакомого Абрама Ройзмана, оставшихся с «официозом»). Кроме того, Юра познакомил меня со своим старинным приятелем Александром Павловичем – этот любитель шахматных и шашечных игр позже помог провести турнир к столетию газеты «Наша Ніва» (2006).

В «Хэсэде» весной 2003 г. я планировал только поведать о будущем издании, но вышло так, что 6 лет чуть не каждое воскресенье приезжал играть в шахматы и общаться. Попутно рассказывал публике о своих идеях… что не вызывало большого энтузиазма. Пожилым перворазрядникам и кандидатам в мастера было «и так хорошо»: постучали фигурами 2-3 часа (Юра обычно сам играл в организованных им блицтурнирах), попили чаю c печеньем, полистали газеты, разошлись. «Хэсэду» шахматная команда была уже без особой надобности, и Юра не усердствовал в её сплочении. Тем более, тогда он во всю мощь осваивал традиционный образ жизни: как сам пошучивал, погружался в «талмудический обскурантизм».

Впрочем, в 2005 г. договорились о том, что к нам в гости придёт команда клуба «Веснянка», который я тогда тоже посещал. Cостоялся небольшой матч; я сыграл за «Хэсэд» на 1-й доске против Миши Гинзбурга, Юра на 2-й (не помню, кто был его соперником, но уж точно не мастер). «Хэсэд» выиграл. Мне хотелось, чтобы встречи стали традиционными, но увы… Зато в 2007 г. Юра пригласил в еврейский общинный дом студентов из педуниверситета, и снова был матч. Тут уж мы встретились с Юрой на 1-й доске – он предпочёл возглавить команду учреждения, в котором работал.

В «Хэсэде», февраль 2005 г. Стою у Юры за плечом

На рубеже 2000-х – 2010-х гг. руководство «Хэсэда» перенесло шахматно-шашечные посиделки с воскресенья на понедельник, и Юра перестал в них участвовать (я отошёл от «Белых и чёрных» ещё раньше). Но мы пересекались на «Яме», у Комсомольского озера или в нашем районе… С середины 2010-х гг. стали видеться чаще. Обычно Юра звонил в воскресенье с утра и после обеда заходил ко мне домой на ул. Матусевича – мы обсуждали новости, готовили материалы для сайта, который вы сейчас читаете… Немало времени занимала проверка материалов, т. к. почерк у Юры был своеобразный. Он полушутя говорил, что иногда сам не разбирает им написанное.

После «деловой части» мы поигрывали в шахматы (последнее время чаще в гексагональные) и выходили гулять по окрестным кварталам. Бывало, провожал Юру до «высотки» на ул. Ольшевского, куда он с мамой переехал примерно в 2004 г. (прежде они жили на улице с шахматным названием – Короля!) Нередко после прогулок Юра садился на троллейбус и ехал к Валере Константинову или в синагогу.

Однажды пригласил я Ю. Тепера на традиционное соревнование Союза белорусских писателей; он выступил вне конкурса и, помнится, вполне достойно. Воспроизведу фото 2016 г., сделанное во время турнира Викой Тренас.

Ю. Т. крайний слева

В конце лета 2017 г. благодаря Юре я наконец-то более-менее освоил игру в «гекса»: после десятка поражений перестал попадаться в элементарные ловушки, и проигрыши начали чередоваться с победами.

Думали мы над тем, как возродить эту разновидность шахмат в Беларуси, но ничего толком не придумали. Я не настаивал, т. к. хватало собственных проблем, да и видел, что Юре тоже не очень-то хотелось «дважды входить в ту же реку»… Шестигранную доску, на которой мы сражались (и носили её на открытие клуба «Шахматный дом»), он в конце концов подарил мне. Впрочем, о мире «гекса» 1980–1990-х гг. Юра вспоминал охотно, посвятив событиям и людям целый цикл статей.

Вообще же, в последние 5 лет жизни он, как мне кажется, «разрывался» между общиной «Бейс-Исроэль», работой в педуниверситете им. Танка и уходом за мамой, Евгенией Аркадьевной (1932–2020). Творческий подъём наступал у него во время отпуска или тогда, когда мама отправлялась в санаторий. Писал не ради денег, но чересчур наивным не был и цену себе знал.

Юра, не имея компьютера, зачастую спрашивал у меня по телефону о ходе крупных шахматных соревнований, а то и, приходя в гости, следил за ними онлайн, однако сам иной раз играл «без огонька». Я заметил это в конце лета 2019 г., когда он попросил меня перед чемпионатом Европы среди корпораций (педуниверситет выставил команду наряду с десятком иных белорусских «фирм») сыграть несколько тренировочных партий.

Ю. Тепер в составе команды БГПУ (2-й слева, рядом с М. Никитенко – чемпионом Беларуси 2020 г.). Фото: openchess.by

В «корпоративном» чемпионате Юра выступил неважно – 1 очко из 9. Правда, среди его соперников были мастера и гроссмейстеры. Кроме того, играть пришлось в субботу, что вызвало у соблюдавшего традиции иудея дополнительные волнения… В перерыве он ходил пешком в синагогу, а затем вернулся в турнирный зал, т. е. прошёл по жаре километров 10. Его ещё и в общине по-дружески пожурили, что волей-неволей, а нарушил шаббат.

В 2020 г. Юра уже говорил мне, что не будет выступать за команду БГПУ в субботу (это к вопросу о его «безотказности», упомянутой в некрологе). Без надобности Юра ни с кем не конфликтовал, но в ключевые моменты умел сказать твёрдое «нет». В сентябре 2020 г. начальство просило его постоять с красно-зелёным флажком в рамках казённого мероприятия. Юра отказался, но не из-за своей «оппозиционности», а потому, что мать нуждалась в помощи. Начальник упрекнул его: «Вот видите, когда Вам что-то надо, мы идём навстречу, а Вы…»

Последняя наша встреча, во время которой Юра и рассказал мне об этом эпизоде, относится к Йом-Кипуру. Днём 28.09.2020 я вышел пройтись к озеру, и ноги словно понесли меня к синагоге. У трамвайной остановки «Переспа» услышал, как меня окликают – от синагоги быстро, несмотря на пост, шёл Юра с фирменной улыбкой до ушей… Мы прошли с ним по Червякова, В. Хоружей (мимо «дома Короткевича» и «бани Короткевича»; Юра заметил, что в ней, пребывая в Минске, любил париться один известный американский раввин, а веники ему пришлись настолько по душе, что просил выслать несколько штук в США), бульвару Шевченко, Каховской. Завернули и на «площадь Перемен». Очень тёплая получилась встреча – притом, что Юра по-прежнему больше слушал, чем говорил. «За политику» мы, кстати, время от времени беседовали, так что я бы не сказал, что он совсем уж ей не интересовался.

У него были планы – попрощаться с уютной, но поднадоевшей за 40 лет библиотекой БГПУ (по новому законодательству до выхода на пенсию оставалось ещё несколько месяцев) и больше времени уделять тому, к чему действительно лежала душа: походам в синагогу, участию в еврейских праздниках, изучению Торы, подготовке статей о знаменитых спортсменах.

Юру занимала хорошая художественная и мемуарная литература. Брал у меня взаймы, например, сборник «Цена метафоры» (о процессе Синявского и Даниэля), книги Владимира Лобаса «Жёлтые короли» (о жизни таксистов в США), Михаила Садовского «Под часами» (последняя ему, правда, не «зашла»: «слишком уж мрачно»). Но в первую очередь читал, конечно, то, что выходило по истории шахмат. В последнее время – книгу «Иду на вы», посвящённую Виктору Купрейчику, три тома «Шедевров и драм чемпионатов СССР» Сергея Воронкова (собирался отрецензировать). Иронически отмечал ошибки у таких местных околошахматных авторов, как Иосиф Калюта, Сергей Канашиц, Семён Лиокумович.

В этом году планировали мы подготовить совместный материал к 80-летию чемпионата СССР по шахматам 1940 г., в котором успешно сыграл белорус Гавриил Вересов. Юра знал, что к Вересову есть вопросы «по еврейской линии», но объективно оценивал его вклад в шахматную жизнь Беларуси.

Юра с призовым фонарём (2018). Он и сам освещал многим путь…

Совместные фото получались у нас забавные, да и как-то дополняли мы друг друга в диалогах, словно Тарапунька и Штепсель… Сейчас мне будет куда труднее обрабатывать «шахматную ниву». Прошёл месяц, а со смертью Юрия Тепера всё не могу смириться. И всё же тихо радуюсь, что он много лет был рядом с нами.

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

06.12.2020

Опубликовано 06.12.2020  04:09

Май Данциг, «еврейский начальник»

От ред. По случаю 90-летия со дня рождения М. В. Данцига и учитывая, что юбилейный материал в газете «СБ. Беларусь сегодня» не раскрывает всех граней этой личности, публикуем перевод с белорусского языка статьи, которая впервые появилась на belisrael.info в марте 2018 г. (В. Рубинчик немного дополнил свою работу в апреле 2020 г.). См. на нашем сайте также подборку 2017 г.: МАЙ ДАНЦЫГ (1930–2017)

 ***

Май Данциг как «еврейский начальник»

Уже почти родились все листы,

И завтра Май займёт свои посты.

(Юлий Таубин, «Таврида»)

С марта 2017 г. Мая Вольфовича нет в этом мире (в иной мир он не верил, но, надеюсь, ему там хорошо). Я не был его приятелем, но в 1994–2001 гг. видел и слышал Данцига на улице Интернациональной, 6 чуть ли не каждую неделю. Напомню – по этому адресу примерно 10 лет действовало Минское общество еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК).

В МОЕК я пришёл осенью 1993 г., когда учился в выпускном классе и на многое не претендовал. Помогал в библиотечных делах, иногда выполнял поручения «начальства» – короче, был волонтёром. Распрощался с организацией летом 2001 г. без всяких справок и записей в трудовой книжке. По правде говоря, посещал организацию прежде всего ради библиотекарши Дины Звуловны Харик, т. к. она нуждалась в поддержке – моральной, а случалось, и физической. Взамен получал душевное тепло, завязывал знакомства… Некоторые не угасли до сих пор.

Сначала отношения с М. В. Данцигом были ровные, корректные – председатель выглядел энергичным весельчаком. Он не очень обращал внимание на то, как я копался в библиотеке, но летом 1994 г. подписал мне рекомендацию для поступления на библиотечный факультет университета культуры. Впрочем, когда на экзаменах мне не хватило балла, то от дальнейших хлопот профессор академии искусств воздержался. Осенью 1994 г. независимо от МОЕКа (но при поддержке своей школьной учительницы французского языка Валентины Лопатнёвой) я поступил в Европейский гуманитарный университет, и с того времени отношения с Данцигом… не улучшались. Но я на его «милость» больше и не рассчитывал: по-прежнему приезжал на Интернациональную 2-3 раза в неделю, консультировал гостей библиотеки, оформлял заказы, расставлял книги… Изредка готовил выставки, ездил за литературой в посольство Израиля или в представительство «Джойнта».

Некоторое время в середине 1990-х я посещал воскресные курсы идиша и лекции по идишской литературе, которые вели, соответственно, Абрам Жениховский и Гирш Релес (с ними отношения складывались лучше). Устраивались в читальном зале библиотеки также лекции иных еврейских деятелей, прежде всего Якова Басина: что-то интересовало больше, что-то меньше. Хотел или нет, приходилось слушать, т. к. проходили они во время работы библиотеки.

В тот же «исторический период» (середина 1990-х) МОЕК сдавал читальный зал под уроки иврита, за которые отвечал «Сохнут» (офис его находился наверху; там же работал ульпан, но, видимо, места не хватало). Случались пикировки с учительницами, которым, естественно, мешало то, что во время занятий читатели библиотеки шагали через комнату. Особенно возмущалась израильтянка Анат Лифшиц… Когда не было занятий, то в этой же комнате репетировал детский хор – кажется, тоже сохнутовский. Именно во время одной из репетиций я заметил, что удалец и весельчак Данциг может быть, мягко говоря, не очень вежливым человеком. Из-за какой-то мелочи он раскричался на детей, а затем и на руководительницу хора… И позже Май Вольфович стремился показать, кто в округе хозяин. Однажды позвал меня в «секретариат» (комнатку справа от входа) и сообщил, что «Сохнут» ищет сторожа»; мол, устройся, «нам там нужен свой человек». Я отказался; разговор продолжения не имел.

Вот ещё характерный эпизод. Немного читателей посещало библиотеку МОЕКа; по картотеке было свыше 100, а постоянных, может, 15-20. Один из них признался Дине Звуловне, что потерял книгу (хорошо помню – не из ценных). Обычно в таких случаях мы искали компромисс – но угораздило же в ту минуту оказаться рядом Данцигу! Крик, скандал… Читатель ушёл и больше не приходил.

Весной 1998 г., когда отмечалось 100-летие со дня рождения Изи Харика, Данциг накричал уже на Дину Звуловну – при мне и даже при женщинах из родного местечка Харика, приехавших на юбилей. Позже я попробовал тет-а-тет объяснить, что… не следует так делать. В какой-то момент задал ему вопрос: «Неужели вы исповедуете принцип «Я начальник – ты дурак»?» Он бросил в ответ: «Да, я начальник, а ты – дурак и хамло!»

Мне хотелось проститься с МОЕКом, но жалел вдову поэта (ей было сильно за 80). Ходил на Интернациональную и дальше, даром что видел – общество хиреет, с каждым годом его посещает всё меньше любителей… Особенно с конца 1990-х, когда старый артист-идишист Моисей Абрамович Свирновский и его «капелла» перебрались в «Хэсед Рахамим» – там и условия для репетиций были более адекватные, и творческих людей лучше поощряли. Шахматно-шашечный клуб «Белые и чёрные» переехал в район станции метро «Восход» ещё раньше.

В 2000 г., после поступления в аспирантуру, я «дорос» до того, что заместительница Данцига попросила прочесть посетителям МОЕКа несколько лекций. Приходили и те, кого обычно на Интернациональной не было видно. Ясно, всё это делалось с санкции «самого» – он мне и деньги отсчитывал (пожалуй, доллар-два за лекцию, а их состоялось пять или шесть). Может, и зря я их брал: позже, летом 2001 г., этими деньгами меня публично попрекали, когда я стал задавать руководству неудобные вопросы.

О конфликте 2001 г., связанном с выселением МОЕКа, написано немало – хотя бы в газетах «Анахну кан», «Берега», «Авив», да и в моей книжке «На яўрэйскія тэмы» (Минск, 2011). Кто-то обвинял городские власти, которые «неожиданно» подняли арендную плату за помещение, кто-то – «Джойнт», отказавшийся платить в несколько раз больше и предложивший МОЕКу место в тогда ещё не открытом Общинном доме на ул. В. Хоружей, кто-то – союз еврейских объединений во главе с Леонидом Левиным… Небезосновательно упрекая за пассивность руководство названного союза, надо учитывать, что М. Данциг много лет был там вице-президентом. Правда, после того, как «банда четырёх» (Басин, Гальперин, Данциг, Нордштейн) в середине 1990-х пыталась сбросить Левина с должности, вряд ли Леонид Менделевич доверял своему заместителю… Скорее держал его для «витрины», как руководителя первой «светской» еврейской организации в позднесоветской Беларуси (МОЕК образовался осенью 1988 г.; сперва действовал под эгидой Белорусского фонда культуры).

«Антилевинские» интриги плелись в 1994-95 гг. на Интернациональной даже в моём присутствии. Конечно, в 17-18 лет меня интересовали преимущественно иные вопросы… Припоминаю, не в восторге был от левинской Soviet-style демагогии, но и «демократическая» альтернатива, обрисованная на полосах газеты «Авив хадаш» (редактор – Нордштейн, помощники – Басин, Данциг), не привлекала. Напрягали как особенности поведения Данцига, пожалуй, не менее склонного к «культу личности», чем тот самый Левин, так и равнодушие председателя общества еврейской культуры к языку идиш. Дина Харик приглашала его подучить язык на курсах, однако М. Д. всегда отнекивался; он знал несколько слов и полагал, что хватит. Я не удивился, когда в 2002 г. Александр Астраух, один из белорусских реставраторов-идишистов, сказал в интервью о начале 1980-х: «Художник Май Данциг, мой учитель, знал, что мы учим идиш, но для него эта тема была абсолютно закрытая».

Примерно в 2001 г. от Леонида Зуборева я узнал, что осенью 1988 г. художника на должность руководителя общества еврейской культуры привёл, фактически, горком партии. О том же Л. З. написал в своей статье 2013 г.: «Данцига активисты впервые услышали на учредительном собрании. До этого никогда ни на одном еврейском мероприятии Данцига никто не видел…» Но г-н Зуборев не очень грустил, что стал на том собрании лишь заместителем, а не председателем: «Надо признать, что Данциг, хотя и отрабатывал что-то обещанное, может быть, квартиру или мастерскую, но старался честно. Делал все хорошо, добросовестно и со всеми ладил». Полагаю, активисты, стоявшие у истоков МОЕКа, но вскоре покинувшие его (Феликс Хаймович, Юрий Хащеватский…), с этим не согласятся. Ещё один тогдашний претендент на лидерство в МОЕКе, инженер Яков Гутман, в 2017 г. высказался так: «Я не могу дать высокую оценку результатам работы Данцига. Он работал по принципу – ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем. Когда выделили в аренду здание на Интернациональной (в 1991 г. – В. Р.), я был категорически против того, чтобы мы его брали. Я говорил, что нам не нужно чужого, отдайте нам наше…»

Кажется, последнее из обращений (газета «Літаратура і мастацтва», май 1990 г.), которое Гутман и Данциг подписали вместе. Речь об учреждении Фонда сохранения еврейского исторического наследия.

Характеристика от Гутмана появилась, увы, не на пустом месте. В начале 1990-х борисовский краевед (зампред еврейской организации г. Борисова) Александр Розенблюм встречался с Данцигом и рассказал ему о печальном состоянии дома в Зембине, где родился Изи Харик. В 1997 г. А. Розенблюм, переехав в Израиль, констатировал в «Еврейском камертоне»: «как мне показалось, уважаемый профессор не проявил к моему рассказу никакого интереса». Осенью 2001 г. родной дом Изи Харика снесли (вопреки мнению нынешней директрисы минского еврейского музея, «мемориальной таблички» на нём не было).

Осенью 1997 г., впервые вернувшись из Зембина, я пытался убедить заместительницу М. Данцига, поэтессу и экскурсоводку, что силами активистов МОЕКа можно было бы как-то отремонтировать дом, добиться для него охранного статуса… Но в 1990-х Данциг подбирал заместителей себе под стать, и смысл ответа был таков: «Вам что, Володя, больше всех надо?».

Не самые комплиментарные записи о Данциге и работе МОЕКа в первой половине 1990-х нашлись в дневнике Михаила (Иехиэля) Зверева, который до 1995 г. входил в правление организации. Кстати, в июне 2001 г. Михаил Исаакович пришёл на собрание, где я протестовал против планов закрытия библиотеки и передачи книг МОЕКа на хранение в мастерскую Данцига. Зверев выступил эмоционально и критически, подчеркнув, что МОЕК превратился в «кружок пенсионеров». Данциг со своими апологетами (Алла Левина, Семён Лиокумович…) пытались заткнуть Звереву рот, но присутствие корреспондентки газеты «Берега» Елены Когаловской немного их сдерживала. В своей статейке Лена, знавшая всю подноготную, выставила председателя в роли жертвы… пусть это останется на её совести. «Засветился» художник и в фильме «В поисках идиша» (2008), где показан как ревнитель «маме-лошн» 🙂

Кто-то скажет: ну вот, обиженный чел выплёскивает негатив… Но я ничего не выдумываю и специально не собирал «досье» на Мая Вольфовича; просто его всегда – даже после отставки 2001 г. – было настолько «много», что факты сами прыгали в глаза. Из каталога Национальной библиотеки легко узнал о том, что художник в середине 1970-х рисовал таких знаменитых деятелей, как Алексей Косыгин, Михаил Суслов.

   

Не всех художников в хрущёвско-брежневское время допускали к «телам» и выпускали за границу. Не каждый становился членом правления Союза художников БССР, а вот Данцигу это удалось в 32-летнем возрасте (позже он был и зампредседателя Союза). Видимо, начальническая должность наложила отпечаток и на его дальнейшую жизнедеятельность. Как метко сказал художник Андрей Дубинин, Май Данциг «выиграл жизнь, но проиграл судьбу».

Тем не менее личность М. Д. не вызывает у меня такой неприязни, как, например, личность Л. М. Левина. Всё-таки заслуженный живописец работал на «еврейской улице» в непростых условиях конца 1980-х, когда существовали и недоверие со стороны чиновников, и мощная «внутриеврейская» конкуренция (к весне 1991 г., когда Л. Левин возглавил «всебелорусскую» еврейскую организацию, большинство активистов уехали): подписывал важные воззвания, ходил по «инстанциям». Некоторый авторитет Май Вольфович, приложивший руку к появлению в Минске первой официально признанной еврейской воскресной школы (1990), таки завоевал. На Интернациональной в 1990-х собирались ветераны, бывшие узники гетто, музыканты, шахматисты с шашистами… У секретарши всегда можно было приобрести еврейские газеты, а иногда – журналы, книги. Под конец, в 2000 г., на втором этаже открылся музейчик с экспозициями, посвящёнными довоенному еврейскому театру (я сам отдал туда пару экспонатов) и Катастрофе евреев Беларуси, – мало кому в городе известный, но всё же… В 1990-х МОЕК приютил и редакцию газеты «Авив»; редактора это настолько растрогало, что затем он не раз писал панегирики в адрес М. Данцига, а в 1995 г. включил его в редколлегию газеты «Авив хадаш».

Он запомнился таким… Фото 1998 г.

Если председатель мало благоприятствовал любителям идиша, то не очень и мешал им; площадок же для сбора евреев в Минске 1990-х гг. не хватало, ценным был каждый клочок. Некоторое время «моековцы» собирались также в библиотеке имени Я. Купалы у Комаровки – пространства там было куда больше, чем на Интернациональной. Довольно яркими помнятся презентации книг Арона Скира «Еврейская духовная культура в Беларуси», Марата Ботвинника «Г. М. Лившиц». Интересно в 1996 г. мы посидели и попели с Яковом Бодо, актёром израильского театра «Идишпиль». А в 2000 г. Интернациональную посетил Янка Брыль – присутствовал и я на той встрече, слушателей набилась уйма.

Не забывая его «странности и заморочки», я благодарен Маю Данцигу за всё доброе. Человеку, сформированному в советское время, а тем более в сталинское, трудно было переделать себя. Даже его пролукашенковские заявления 1998 г. (в газете «Белоруссия») и 2014 г. (в журнале «Беларуская думка») могу понять – Лукашенко в январе 1995 г. присвоил ему звание народного художника, а в сентябре 2005 г. наградил и орденом Франциска Скорины. Как бы то ни было, в МОЕКе портретов «вождя» не наблюдалось, а вот изображения идишских писателей в читальном зале много лет висели.

Заслуженным ли было то звание «народного»? Вопрос чисто абстрактный. По-моему, приключались в художественном творчестве М. В. Данцига провалы, но не было недостатка и в реальных достижениях. Да, из истории искусства и еврейского движения в Беларуси его не вычеркнуть.

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 27.04.2020  21:53

 

25 лет назад… Записи М. И. Зверева

15 мая 2019 г. Михаилу Исааковичу Звереву (1929–2017) исполнилось бы 90 лет, и это повод, чтобы ещё раз опубликовать выдержки из его дневника. Напомним, в позапрошлом году мы давали подборку записей Михаила (Иехиэля) Зверева разных лет: о детстве в Паричах, о военном времени и некоторых других.

09.02.1994. Жить становится очень трудно. Всё дорожает. Денег еле хватает на пищу. Шушкевича – председателя Верховного Совета – сняли. Стал Гриб – милиционер. Ничего хорошего ждать не приходится.

13.02.1994. Вот уже год не работаю. Алик Брегман устроился дежурить – 60 тыс. руб. Я хочу работать по своей [профессии] – инженером-конструктором.

Документ полувековой давности

Завтра стачка в Беларуси. Отставка правительства и Верховного Совета. Я буду участвовать. Кебич – это бездарный руководитель. Коммунист, безответственный человек. Это показало его выступление перед телезрителями. Так беспардонно говорить о том, что Россия выдаст рубли на зайчики 1:1, что секретарь Машеров был «Президентом» в БССР. Да, «Президентом»-секретарём, что хотел, то и делал. Сажали, власть [была] коммунистов, но не народа.

15.02.1994. Являюсь членом правления еврейского культурного объединения им. Изика [sic] Харика, г. Минска. Остались 5 членов правления, было 9. 4 уехали в Израиль, США. Я организовал клуб шашистов, шахматистов. Ходит мало любителей.

М. Зверев (сидит 3-й справа) с членами клуба «Белые и чёрные», 1998 г.

Сегодня, 15 февраля, в Белоруссии была стачка. Много народа было на пл. Независимости, а потом народ по проспекту пошёл к Верх. Совету БССР [sic]. Там был митинг. Народу было 15-20 тыс. чел. Народ требовал отставку правительства Кебича и Верховного Совета БССР. Стачка еще будет через неделю при открытии сессии Верховного Совета.

21.02.1994. Завтра иду на площадь Независимости. Начинается сессия. Народ будет требовать отставки правительства и Верховного Совета. Кебича вон, вон.

[Начало марта]. Всё страшно дорожает, как будем жить. Кебич доведёт страну Беларусь до полного краха. Ох, эта партократия. Рынка нет.

Был праздник Пурим. Были вечера в Русском театре, Доме офицеров. 23.02 был праздник День защитников – концерт, потом танцы. Мне очень понравилось. Потанцевал хорошо с дамой. Проводил её. Она была с подругой, холостячкой. Была метель, шёл снег. Вспомнил молодые годы, студенчество, Паричи; когда мы, студенты, приезжали на каникулы в Паричи.

10.03.1994. 2 марта ходил на Яму. Это день, когда стали уничтожать минское гетто. Было уничтожено 5 тыс. евреев. Траурный митинг открыл Феликс Липский. Выступил посол Израиля, Пеккер – узник гетто, который спасся.

04.05.1994. Покаяния в народе нет. Равнодушие и сопротивление новому. Мы вжимаемся в плохое, хорошее не видим.

10.05.1994. Первое мая прошло спокойно. В городе было тихо. Погода стоит прохладная, ветреная, солнечная. На 9 мая я уехал в Бобруйск, а затем в Паричи.

21.06.1994. Выборы, выборы первого президента. Вот уже на протяжении нескольких недель идёт агитация за кандидатов в президенты Белоруссии. Если говорить откровенно, никто из претендентов не может претендовать, нет соответствующих данных. Но Шушкевич в какой-то мере соответствует этому титулу, а претендуют Кебич, Новиков, Лукашенко, Дубко. Это партократы.

22.06.1994. В последние дни агитация за Шушкевича увеличилась. Больше стали распространять проспекты Шушкевича. Много молодых людей стали распространять данные положительные о Шушкевиче. В газетах «Вечерний Минск», «Народная» печатают обо всех кандидатах, но очень много о Шушкевиче.

Был интересный факт 22.06 в 14.00. Очень много школьников предлагают информацию – листки о Шушкевиче в центре. Распространяли и мужчины. Смотрю, где строят метро, трое мальчишек что-то прячут в трубу. Я увидел и сказал им, что так делать нельзя. Возьмите листки и распространяйте, ведь вам платят, они послушались. Но об этом я сообщил старшему. Он сердито заявил, что сейчас дам им. Один школьник заявил, что уже 7 дней распространяет листки. Я взял 10 листков и разбросал у нас в доме в ящики.

Я за Шушкевича, вся интеллигенция, студенты и многие рабочие. Но Кебич всё насаждает силой и у него положение и средства. Кто, кто будет президентом? Я, где мог, агитировал за Шушкевича. Завтра голосование.

Был в облисполкоме по вопросу приватизации земли в Копыле, родительском доме Бэлы (жены). Ничего не выяснил.

23.06.1994. Утром встал в 8.00. Подготовился к пробегу. Сегодня 100-летие олимпийского движения. Будет пробег на 1 км, 3 км и 10 км. Я не подготовлен, но пойду.

Подготовился, в смысле одежду, настроился. С женой пошли в 9.45 проголосовали (народу было мало) и поехал в спортивный комплекс «Трудовые резервы». Народу было немало, пожилых бегунов – не очень. Организовано было плохо. Руководящих и направляющих «спортивных» деятелей было много, но чтобы что-то узнать, никто ничего не знает. Но, наконец, узнал: бегать на 1 км и 3 км будет молодёжь. Мы, ветераны – 10 км. Я пробежал 10 км. Было трудно. Сильный ветер, холодно, бежали все вместе. Это неудобно. После пробега почувствовал себя отлично. Вся рубашка была мокрая. Попил кока-колы бесплатно. Дали календарь. Пробежал за 1 ч 08 мин 45 сек. В 15.00 был дома.

28.06. Голосование [за] президента – выборы его произошли. 45,1% – Лукашенко, 17,0% – Кебич. Остальные не прошли [во второй тур]. Кто будет президентом, [вопрос] усложняется. Всё может быть.

Алик Брегман работает – дежурит по 12 час., 24 часа на хлебозаводе, заводе холодильников, в спортивном старом дворце. Я часто бываю у него. Он предлагает мне тоже устроиться дежурить.

12.07.1994. Футбол. Смотрю, болею, рад, что немцы проиграли. Это команда-машина, нет поэзии, романтики, спортивности, игры как таковой, а есть работа, отлаженный механизм, грубость отработанная, скрытая, немецкая педантичность. Рад, что они проиграли [болгарской] команде, которая играет эмоционально, напористо и красиво. Она играет не всегда так, но так и должно быть. Это люди. Они играют в футбол, а не работают. Мне нравится команда Бразилии и особенно Швеция, которая играет хорошо, технично, тактически грамотно и очень интересно.

Бразилия – команда футбольная очень наигранная, технически интересная, эмоциональная, фанатичная. Футбол – это их жизнь, как и всего бразильского народа. Итальянцы играют некрасиво, неинтересно. Испанцы красиво. Россия – просто преступно. Это не команда, а какой-то сброд, без интереса, без национального и человеческого самолюбия.

Команда США – настоящая загадка, сюрприз чемпионата. Очень организованная команда, физически сильная, научилась играть просто, красиво и чётко. Румыния – играла хорошо, но неровно. Камерунцы на этот раз сыграли слабо, команда очень возрастная. Норвегия, Колумбия, Саудовская Аравия – им не повезло. Спорт – это везение.

Футбол начался 17 июня, кончается 17 июля. Чемпионами будут шведы или бразильцы. Болгары или итальянцы – нет. Я болею за шведов.

3-го июля был день освобождения Минска, Белоруссии [sic; на самом деле территория современной Белоруссии была освобождена лишь к концу июля 1944 г. – belisrael]. Отличный был праздник. Я бегал 10 км. Был марафон – первый. Участвовало 230 человек. Все добежали. Я получил майку.

18.07.1994. В еврейском обществе был на встрече с актёром еврейского театра г. Минска 1940-х годов Роговым Давидом. Он был с женой. Еврейское общество приняло его хорошо. Он читал Шолем-Алейхема, еврейских поэтов. Я задал несколько вопросов, он ответил. Пили чай, [ели] пирожные. Он составил список всех присутствующих на вечере.

[Александр] Гальперин уехал в Голландию по еврейским вопросам – учёбы. Я разговаривал с его женой. Милая женщина. Гальперины из Одессы.

Исаак Хасдан с семьёй сегодня уехал в Израиль.

Звонил в Гомель Иосифу Хасдану. Он был на отдыхе. Звонил Яков Могилянский. Он хочет быть в Бобруйске у Вайсман[ов], которые купили 2-х комнатную квартиру в Бобруйске, продали в Минске за 13 тыс. [USD].

0.30 18 июля – смотрю чемпионат мира по футболу. Финал играют Бразилия – Италия. Они трижды чемпионы мира. Кто выиграет: Европа или Южная Америка? Я за Европу.

Парадоксы в жизни, как наш новый и первый президент – Лукашенко.

От футбола получил удовольствие, но не большую радость. Плохая игра России – это трагедия.

Алик Брегман работает уже почти год в ведомственной охране, дежурит недалеко от нас. Получает 230 тыс. – мало. Предложил мне устроиться. Я пока воздерживаюсь. Ночью не спать не люблю.

Победу в 15-м чемпионате мира по футболу завоевали (именно завоевали) бразильцы. Выиграли по пенальти.

Я считаю, что решение о чемпионе пенальти неправильно и не зрелищно. Болельщики многие остались недовольны. Так был решён только этот 15-й чемп. мира.

Если команды не смогли показать превосходство одной над другой, то решить, кому присудить кубок, надо следующим образом:

  1. Если команды не выиграли друг у друга, то решение вопроса возложить на вратарей. Вратарь бьёт 3-5 раз вратарю другой команды; кто больше забьёт, та и команда выиграла.
  2. Вместо первых 11 игроков играют остальные 11 – 30 мин.
  3. Игра тренеров с тренерами другой команды. Тренеры являются членами сборных команд, и они должны показать и практически, кто сильнее.
  4. Или переигровка.

19.08.1994. Вчера и позавчера был на вечере – фестивале международной христианской еврейской музыки и танца. Он продлится 19-го и 20-го – дополнительный день. Посещение бесплатное. Народу было очень много во дворце спорта. Обслуживали его верующие христиане и евреи из Израиля и США и городов Белоруссии.

Выступали певцы: Виктор Клименко – бывший русский. Родился на Кубани в семье казака. Живёт в Финляндии. Еврей Джонатан Остгел из США. Хелен Шапиро… Выступал мессианский раввин – учитель мессианского еврейского центра в Санкт Петербурге. Джонатан Бернис. Они внедряют мессианский иудаизм – движение евреев, принявших Иешуа (Иисуса) в качестве мессии и обещанного спасителя Израиля и всего мира. Много в концерте религиозного – это понятно. Многие не выдерживали более 1,5 часа и уходили. Давали всем проспекты. Обслуживали культурно, со вниманием, благодарили за то, что пришли. Евреев было немало. Около дворца было много народу, которые не смогли попасть во дворец. Четыре прожектора освещали небо около дворца, играли своими лучами. Говорят, что посол израильский был недоволен и даже написал протест против этого мессианского фестиваля.

22.08.1994. Вот уже два дня деньги и цены снизились на «0», на нулик. А цены на молоко, кефир, хлеб, сметану и творог выросли на 3-10-12 раз. Как жить дальше?

Еврейское общество работает, но слабо. Евреям негде общаться. Все разобщились. Молодёжь в одном месте, женщины в другом, старикам негде. Всё здание Интернациональной, 6 занимает «Сохнут», курсы по изучению иврита.

Была поездка в Ивье. Там убито несколько тысяч евреев. С 29 [июля] по 8 августа независимый американский хореограф Тамар Рогофф разработала «Ивьевский проект», посвящённый памяти погибших евреев в годы Великой Отечественной войны под Ивьем.

Надо подумать насчёт проекта в Паричах, надо подключить Клейнера из Чикаго и Розу Штейнбук в Нью-Йорке.

Опубликовано 21.05.2019  15:23

ЮРИЮ ТЕПЕРУ – 60!

Юрий Тепер известен читателям belisrael.info как автор интересных материалов по истории шахмат Беларуси. В минской синагоге на улице Даумана его почтительно зовут «реб Арон». 20 июля мы связались с давним автором нашего сайта, которому недавно исполнилось 60, и поговорили об «этапах большого пути». Беседа состоялась в международный день шахмат; может, и поэтому она приобрела шахматный акцент.

Как отмечаешь юбилей, реб Арон?

– Поэтапно. По еврейскому календарю 18 июля 1958 г. пришлось на 1 ава. А первое ава в этом году выпало на пятницу 13 июля. Вечер пятницы я всегда стараюсь провести в синагоге, там меня очень тепло поздравила религиозная община «Бейс Исроэль». Один из прихожан – он обычно всех поздравляет – сочинил забавный стишок, приведу несколько строк.

Ты – мужчина молодой, ум толковый и живой.

Ходишь в шахматы играть, не устал соображать.

Посещаешь синагогу, обращаясь в мыслях к Богу,

Очень правильный еврей! И сегодня средь друзей

Отмечаешь юбилей.

Председатель наш Давид мне сегодня говорит:

«Юру поздравлять готов?» –

«Ну, конечно! Мазл тов!!!»

18 июля на работе поздравлений было немного – большинство коллег-библиотекарей сейчас в отпуску. Ну, а поздравления от друзей 23 июля ещё впереди…

А почему именно 23 июля, если по одному календарю твой день рождения в 2018 году 13-го, по-другому – 18-го?

– Те, кто интересуется еврейской традицией, знают, что с 17 тамуза (в этом году 1 июля) по 9 ава (22 июля) продолжаются траурные дни из-за разрушения Первого и Второго храма и множества других трагических событий. Веселиться и радоваться в это время нежелательно. А после окончания «бейн амецарим» отметить день рождения – в самый раз.

Спасибо за разъяснения. Ну, а вообще как настроение на день рождения?

– Так себе. Радостного мало, у мамы плохо со здоровьем, на работе была большая физическая нагрузка в связи с переездом филиала. Когда отмечал 50 лет, было веселее. Но впереди отпуск…

Кружка с фотографиями, подаренная коллегами

Да, как утверждал ещё один юбиляр этого июля Владимир Владимирыч Маяковский (18931930), «для веселия планета наша мало оборудована, надо вырвать радость у грядущих дней». Тогда обратимся к прошлому. Расскажи о том, что тебя грело в отчётные 60 лет.

– Чего-то вызывающего эйфорию сейчас не вспомню, а так… Радуют меня шахматные успехи 2001 года. Тогда, после многих неудачных попыток, в начале года я получил звание кандидата в мастера, а осенью занял второе место в чемпионате Минска.

Из гексашахматных событий приятно вспомнить турнир на «Кубок Москвы» 1984 года (о нём я на сайте писал), Ульяновск-1987, участие в открытом первенстве Венгрии 1989 года, где я победил неоднократного чемпиона мира и Европы, венгра Ласло Рудольфа. Там я выступал и за сборную СССР.

То был личный турнир или командный?

– Открытое первенство Венгрии – обычный турнир в 9 туров по «швейцарке». Несмотря на победу над Рудольфом, мой общий результат был довольно скромный – 5 очков и место в районе 9-го. После окончания личного турнира состоялся командный матч-турнир: на десяти досках играли три страны, Венгрия, СССР и Югославия. Тогда трудно было себе представить, что двух последних вскоре не будет. Венграм мы проиграли, у Югославии выиграли 9:1, заняли 2-е место. Я набрал в двух партиях 0,5 очка, проиграв свою партию в обоюдном цейтноте. Играя с югославом, имел лишнюю фигуру, но просмотрел вечный шах. Вообще же каждая хорошо игранная партия вызывает у меня (как, наверное, у всех игроков) эмоциональный подъём, и тут можно многое вспомнить. Но мастеров и гроссмейстеров в обычные шахматы я не обыгрывал, так что хвастаться особо нечем.

А в гексашахматах (ГШ) всё же стал мастером?

– Да, мастером спорта СССР, в московском отборочном турнире на чемпионат мира 1988 г. Сыграл средне, набрал 50% очков, но для звания этого хватило. Затем в Минске-1989 чуть не выполнил норму международного. И сейчас иногда поигрываю в «гекса», уже как любитель.

Участники первого (и последнего) чемпионата СНГ по гексашахматам, Минск, июль 1996 г. Ю. Тепер – крайний справа во втором ряду. Третий справа – чемпион, Сергей Корчицкий.

Зато, я слышал, в ГШ есть «дебют Тепера»…

– Не будем преувеличивать, всего лишь вариант Тепера в центральном дебюте: 1.f6 g6 2.fg fg 3.Ce2. В начале 2000-х после «гекса» я на некоторое время увлёкся японскими шахматами (сёги), но вскоре понял, что это не моё.

А если отвлечься от шахмат, что-нибудь интересное вспомнишь?

– Мой дедушка по линии отца Иосиф Абович Тепер был известным в СССР агрономом, специалистом по выращиванию кукурузы, сахарной свеклы. В 1961 г. у него вышла брошюра «Односемянная сахарная свекла в Молдавии». Дед жил в Бельцах, и мы с отцом не раз туда ездили. Он с гордостью показывал свои поля, новые сорта, давал мне пить «свою», маренденовскую воду (из посёлка Марендены). Запомнилось уважительное к нему отношение местных жителей.

Прадед Аба (умер в 1940 г.), его сын Иосиф с сестрой Перл (Полиной), бабушкой Ю. Тепера

Вспоминается поступление в институт в 1975 г., его окончание в 1979-м, туристическая поездка в Венгрию 1988 года… Ещё – поездка в Подмосковье, на религиозный семинар рава Цукера летом 2007 года. А так, о чём рассказывать? В личной жизни у меня не сложилось… Ага, яркими событиями стали минский международный турнир (февраль 1989 г.) и юношеский международный (сентябрь 1989 г.), где был заместителем главного судьи.

Во время поездки на сельхозработы (1982); жеребьёвка турнира 1989 г. (за судейским столиком – Александр Павлович и Владимир Полей)

Тогда давай по порядку, начиная со школы.

– Всегда склонялся к гуманитарным дисциплинам. Средний балл – тогда его высчитывали и добавляли к оценкам на вступительных экзаменах – был в районе 4,5 из 5.

В школе по истории и английскому у меня были грамоты за успешное изучение этих предметов а по алгебре, геометрии и химии – тройки в аттестате. После школы я собирался поступать в институт иностранных языков, а в институт культуры попал, можно сказать, случайно. Маме попалась на глаза газетная заметка, где говорилось, что в новом институте на бибфаке (у нас его называли «бабфак») будет отделение технической информации с изучением двух иностранных языков. Особенно же это заинтересовало отца, он был изобретателем и рационализатором, считал, что я смогу ему помочь в работе с патентной литературой. Но, как выяснилось, курс патентоведения был у нас один семестр и глубоких знаний не давал. А по поводу «иняза»… Многие говорили, что после его окончания в городе вакансий очень мало, придётся работать в деревне. Мне было почти всё равно, куда поступать, и родители меня убедили.

Мама Евгения Аркадьевна, да продлятся годы её, и папа, светлой памяти Яков Иосифович; они же с маленьким Юрой

Юре тут лет пять; Софья Львовна, вторая бабушка Ю. Тепера (работала библиотекарем!)

Не жалеешь, что послушал их?

– Сейчас нет. Возможно даже, что библиотечная работа – моё призвание. По окончании института особой радости она не доставляла, но в пединституте, куда я попал по распределению, я стал по совместительству шахматным тренером. Это особая история, может, позже к ней вернусь…

Первый год работы в библиотеке (1979). Ю. Тепер стоит слева.

Ещё любопытный момент. В восьмом классе нам задали написать сочинение на тему «Мои мысли о будущей профессии». Я написал, что хотел бы стать шахматным тренером. Мечта сбылась.

Ты говорил, что первым твоим тренером был Михаил Шерешевский, а написал воспоминания только про Або Шагаловича…

– О Шагаловиче я подготовил статью с твоей подачи, чтобы вспомнить человека, которого уже нет. Нужно ли подробно писать о живом Шерешевском, не знаю. Скажу, пожалуй, что Михаил Израилевич достиг очень высокого уровня понимания шахмат, который в школьные годы мне было трудно оценить. А если говорить о его «личностном измерении»? Тут не всё однозначно. Он ведь в начале 1970-х был ещё студентом, почти мальчишкой. После его высказываний о том, что комсомол никому не нужен, мы могли бы ляпнуть это там, где не надо. Или он говорил, что у шахматных мастеров есть градация: 1) сильный мастер; 2) слабый мастер; 3) московский мастер (последний, значит, слабее слабых). Может, правдa в этом и имелась, но нам, ребятам 4-го или 3-го разряда, вряд ли была полезна такая информация.

То, что М. И. Шерешевский сейчас работает в школе Крамника, это большое достижение. Желаю ему успешной работы.

Кто из людей, с которыми ты сталкивался, оказал на тебя особое влияние?

– В первую очередь – отец. О нём можно очень много говорить, он был выдающейся личностью. Его нет уже более 20 лет, давно собираюсь о нём написать. Кроме него назову Элиэзера (Евгения) Степанского, который учил меня иудаизму. Во многом благодаря ему я стал соблюдающим евреем.

Назову ещё своего первого раввина. Благодаря урокам рава Сендера Урицкого я многое узнал и приобщился к традициям. Кстати, Степанский тоже был учеником р. Сендера. На семинаре очень запоминающиеся уроки давал рав Элиэзер Ксида. Вообще, в синагоге немало хороших преподавателей, выделять больше никого не стану.

В институте культуры я занимался шахматами у Артура Викторовича Белоусенко. В пединституте в нашей команде сотрудников отмечу Вадима Кузьмича Пономаренко. Надо сказать, почти у каждого человека есть такой круг общения, что, если подумать, можно составить о них целую энциклопедию. Да, вспомнил бы Инну Павловну Герасимову – я был с ней знаком в Израильском центре (на ул. Уральской в Минске), она подтолкнула меня писать на еврейские темы. Было это в 1997–1998 гг.

Здесь чуть подробнее… Как, например, ты заинтересовался биографией Исаака Мазеля?

– В 1997 г. начал выходить сборник «Евреи Беларуси», Герасимова предложила написать что-нибудь по истории шахмат. Я не знал, за что взяться; перелистывал cборник «Шахматисты Белоруссии» 1972 г. Много раз я читал эту книжечку, а тут вдруг зацепился за информацию А. Шагаловича о первом в Минске школьном шахматном кружке Мазеля в 1927 г. Вспомнил, что читал о чемпионате Москвы конца 1941 г., выигранном лейтенантом Мазелем. Меня осенило – да ведь это тот самый человек! Значит, может получиться интересная статья.

Информации было мало. Стал копаться в белорусских газетах 1920–30-х годов, в газетном зале «ленинской» (Национальной) библиотеки просматривал газеты 1941 г. Написал большую статью, но Герасимова забраковала… Пошёл в редакцию армейской газеты «Во славу Родины», и там в отделе спорта журналистка Ирина Горелая встретила меня очень приветливо. После переработки Андрей Касперович набрал мне статью на компьютере, я принёс её в редакцию. Это, кстати, был ещё один радостный момент – первая публикация в серьёзной газете (до того я печатался в многотиражке пединститута «Савецкі настаўнік»). Затем информацию о Мазеле перепечатала газета «Авив», через несколько лет за тему взялся ты…

Ещё интересный факт: после публикации в газете «Во славу Родины» в редакцию позвонила родственница Мазеля, благодарила. Я потом с ней встретился и узнал кое-что о личной жизни мастера, о том, что его женой была будущая чемпионка мира Ольга Рубцова.

В конце 1990-х я опубликовал в армейской газете целую серию статей по истории спорта, в том числе и гексашахмат (ГШ), но после ухода моей знакомой из редакции эта «лавочка» закрылась… Был автором витебского издания «Мишпоха», с удовольствием вспоминаю свои статьи в минских шахматных журналах, даром что эти журналы долго не протянули. За возможность публиковаться на belisrael.info cпасибо тебе и Арону Шустину.

Да, из тех людей, что мне запомнились, хотел бы назвать ещё первого распространителя ГШ в СССР Фёдора Ивановича Гончарова.

Чем же тебе так запомнился Гончаров? Особой силой в игре, насколько я знаю, он не отличался…

– Дело не в игре (кстати, он всё-таки вышел победителем первого Всесоюзного ГШ-турнира 1982 г.). Фёдор Иванович был очень яркой личностью. Он хорошо знал английский и немецкий, составлял задачи по ГШ и обычным шахматам, не чужд был поэтического творчества. Помню, во время его первого приезда в Минск в июле 1983 г. я прочёл ему на английском стихотворение «Those evening bells» (мы его учили в институте). По-русски это «Вечерний звон». Ему очень понравилось, и он переделал стихи на гексашахматную тематику, написав по-английски «Those Hexchess games». Запомнилась концовка: «And so t’will be, when I am gone: The game’ll be played still on and on». Ещё вспоминается его очень своеобразное чувство юмора. Во время фотографирования перед турниром в Ульяновске (1987 год) я умудрился отправиться в то место, куда царь пешком ходит. На фотографии Ф. И. написал: «А Тепер в туалете».

Однажды мы обсуждали, что делать, чтобы спортивные власти признали ГШ. Он сказал: «Надо применить еврейское давление!» Видимо, имел в виду демонстрации в США и западных странах, подобные тем, что устраивались с целью заставить выпускать советских евреев за границу.

А как он вообще относился к евреям?

– Больше на мою любимую тему Гончаров ничего не говорил. Он был интернационалистом в лучшем смысле слова. Говорил, что ему делали операцию по переливанию крови, и в нём теперь есть татарская кровь. К сожалению, мы с ним не очень часто встречались, весной 1992 г. он умер.

Раз уж заговорили о ГШ, почему бы не назвать Валерия Буяка?

– Да, спасибо, что напомнил. На раннем этапе развития ГШ (1983–1985 гг.) он оказал влияние не только на меня, а на всех тогдашних гексашахматистов Минска. Я писал об этом в журнале «Шахматы-плюс» (2004), повторяться не буду. Игре он научить не мог, а вот интерес к разным видам деятельности (эсперанто, каратэ, йога, журналистика, фантастика) в той или иной степени передавался всем нам.

Ты долгое время посещал шахматно-шашечный клуб «Хэсэд Рахамима» («Белые и чёрные»), который возглавлял М. И. Зверев. Расскажи немного о клубе и его людях.

– Шашистов я знал мало, а среди шахматистов было много ярких личностей, практически все… Леонид Газарх в своё время работал на Байконуре, Изя Бернштейн много лет – на Минском тракторном заводе. Он был одним из сильнейших блицоров не только нашего клуба, но и МТЗ, где шахматы всегда были на очень высоком уровне.

В бобруйском «Хеседе», мини-лекция после товарищеской встречи с местными шахматистами. Начало 2000-х.

Владимир Литвин (1918 года рождения!) много лет служил в армии, выступал в армейских турнирах. Несмотря на слабое зрение, тонко чувствовал игру. Помню, в одном городском турнире я сделал ничью в худшей позиции. Свидетель нашей партии, после игры он сказал мне: «Ты молодец, что спасся, но я бы тебя в такой позиции не выпустил». Я подумал: «А действительно – он бы не выпустил».

– Готов подтвердить; я сам не раз играл с Литвиным, очень цепкий был шахматист…

С другим членом клуба, Ильёй Генадинником, мы продолжаем встречаться и обсуждаем разные темы, шахматные и иные. Эдуард Рабинович – сильный игрок, знаток экономики (одно время участник именной рубрики в «Комсомолке», называлась, вроде, «Спросите у Рабиновича»). Арнольд Вертлиб работал в нархозе у почтамта, его рабочее место было недалеко от моего, и он часто приглашал меня к себе поиграть. Сочетал мягкий доброжелательный характер с упорством за доской. Прежде чем уехать в Германию (лет 10 назад) пригласил меня к себе домой, показал шахматную библиотеку и предложил взять любую книгу… В уже упомянутом чемпионате Минска 2001 года он был судьёй и болел за меня. После одной выигранной партии заметил: «Я угадал все твои ходы, начиная с середины партии». Я сказал: «Вот что значит постоянное творческое общение». После окончания чемпионата на очередном заседании клуба он объявил: «Товарищи шахматисты, Юра занял 2-е место в чемпионате города. Давайте его поздравим». Все подходили и поздравляли, было очень приятно. Приезжая в Минск, он рассказывал, что в Германии (земля Саар) посещает шахматный клуб при синагоге, участвует в городских соревнованиях.

Увы, не все из названных людей живут среди нас. В «Хэсэд» сейчас почти не хожу, Илья Генадинник говорит, что клуб уже не тот. Интересную фразу как-то слышал в парке: «Шахматы умирают, и мы вместе с ними».

Ну, такого пессимизма я от тебя не ожидал.

– Так ведь это к слову. А фраза мне действительно понравилась, отражает суть происходящего.

Самые крутые дипломы, грамота и сертификат Открытого университета Израиля из архива юбиляра

А помимо шахмат что тебя более всего занимает? Политика?

– Всегда был спортивным болельщиком, особенно в игровых видах спорта. Было время, очень любил бридж, хотя играю слабо. С юных лет интересовался историей, как еврейской, так и всеобщей. От политики далёк, хотя в конце 1980-х – начале 1990-х постоянно ходил на разные политические мероприятия. Сейчас я член религиозной общины «Бейс Исроэль», и, как говорит моя мама, в синагоге провожу больше времени, чем дома. Стараюсь не пропускать ни одного урока, ни одной лекции приезжих раввинов.

В синагоге интерес к шахматам есть?

– Раньше был, даже турниры проводились, сейчас – нет. Видимо, это связано с тем, что мы с Генадинником перестали играть в синагоге. Ещё двое любителей шахмат, игравших в перерыве между молитвами, к сожалению, умерли. Один из них, Михаил Айзикович Ганелис, в 1950-х годах, во время службы в армии участвовал в испытаниях водородной бомбы. Он мне показывал книгу об этом, где упомянута его фамилия и есть его фото. Фамилии второго не знаю – все звали его по отчеству «Цодикович» или по профессии «доктор».

Есть ещё игроки, но, похоже, пик активности миновал. Не ради шахмат люди ходят в синагогу.

Ты рассказал немало интересного о людях, с которыми сталкивался. Книгу напишешь?

– Хотелось бы, но пока не получается. Возможно, когда выйду на пенсию. И ещё вопрос, а нужно ли это? Когда пишут книги выдающиеся люди, одно дело, а когда такие, как я – другое.

 

У себя дома с призовыми шахматами, подарком от гексашахматистов Ульяновска; с вазой за 2-е место в чемпионате Минска (вручал Абрам Ройзман) и кубком за 3-е место во Всесоюзном турнире в Калинине (Твери)

По-разному бывает… Что скажешь в заключение беседы?

– Если коротко, мне было приятно вспомнить о своей жизни и о людях, с которыми пересекался. Но в одном интервью всё не изложишь.

Да, оставим что-то и для следующего юбилея 🙂

Беседовал В. Рубинчик

Опубликовано 26.07.2018  19:11

***

От редактора. Напоминаю о важности финансовой поддержки сайта, что будет
способствовать не только его развитию, но и возможности поощрения активных
авторов, привлечению новых, осуществлению различных проектов.  

Пра М.В. Данцыга (1930–2017). Ч.1

В. Рубінчык. МАЙ ДАНЦЫГ ЯК «ЯЎРЭЙСКІ НАЧАЛЬНІК»

Ужо амаль радзіліся лісты

І заўтра Май займае ўсе пасты.

(Юлій Таўбін, «Таўрыда»)

Цэлы год Мая Вольфавіча няма на гэтым свеце (у іншасвет ён не верыў, але, спадзяюся, яму там добра). Я не быў ягоным прыяцелем, аднак у 1994–2001 гг. бачыў і чуў на вуліцы Інтэрнацыянальнай, 6 ледзь не кожны тыдзень. Нагадаю – па гэтым адрасе прыкладна 10 гадоў дзейнічала Мінскае таварыства яўрэйскай культуры імя Ізі Харыка (МОЕК).

У МОЕК я прыйшоў увосень 1993 г., калі вучыўся ў выпускным класе, і на многае не прэтэндаваў. Дапамагаў у бібліятэчных справах, часам выконваў даручэнні «начальства» – карацей, быў валанцёрам. Развітаўся з арганізацыяй улетку 2001 г. без аніякіх даведак і запісаў у працоўнай кніжцы. Папраўдзе, наведваў суполку перадусім дзеля бібліятэкаркі Дзіны Звулаўны Харык, бо ёй патрабавалася падтрымка – маральная, а здаралася, і фізічная. Узамен атрымліваў душэўнае цяпло, завязваў знаёмствы… Некаторыя не згаслі дагэтуль.

Cпачатку адносіны з М. В. Данцыгам былі роўныя, карэктныя – старшыня выглядаў імпэтным веселуном. Ён не вельмі зварочваў увагу на тое, як я корпаўся ў бібліятэцы, але ўлетку 1994 г. падпісаў мне рэкамендацыю для паступлення ва ўніверсітэт культуры на бібліятэчны факультэт. Зрэшты, калі па іспытах мне не хапіла балу, то ад далейшых клопатаў прафесар aкадэміі мастацтваў устрымаўся. У верасні 1994 г. незалежна ад МОЕКа (але пры падтрымцы сваёй школьнай настаўніцы французскай мовы Валянціны Лапатнёвай) я паступіў у Еўрапейскі гуманітарны ўніверсітэт, і з таго часу адносіны з Данцыгам… не паляпшаліся. Ды я на яго ласку больш і не разлічваў: па-ранейшаму прыязджаў на Інтэрнацыянальную 2-3 разы на тыдзень, кансультаваў гасцей бібліятэкі, афармляў заказы, расстаўляў кнігі… Зрэдчас рыхтаваў выставы, ездзіў па літаратуру ў пасольства Ізраіля або ў прадстаўніцтва «Джойнта».

Пэўны час у сярэдзіне 1990-х наведваў нядзельныя курсы ідыша і лекцыі па ідышнай літаратуры, якія вялі, адпаведна, Абрам Жаніхоўскі і Гірш Рэлес (з імі адносіны складваліся лепей). Арганізоўваліся ў чытальнай зале бібліятэкі таксама лекцыі іншых яўрэйскіх дзеячаў, найперш Якава Басіна: нешта цікавіла больш, нешта менш. Хацеў або не, выпадала слухаць, бо праходзілі яны ў час працы бібліятэкі.

У той жа «гістарычны перыяд» МОЕК здаваў чытальную залу пад урокі іўрыта, за іх адказваў «Сахнут» (офіс яго знаходзіўся наверсе; там жа працаваў ульпан, але, відаць, месца не хапала). Здараліся пікіроўкі з настаўніцамі, якім, натуральна, замінала тое, што ў час заняткаў чытачы бібліятэкі крочылі праз пакой. Асабліва абуралася ізраільцянка Анат Ліфшыц… Калі не было заняткаў, то ў гэтым жа пакоі рэпеціраваў дзіцячы хор – здаецца, таксама сахнутаўскі. Менавіта падчас адной з рэпетыцый я заўважыў, што зух і весялун Данцыг умее быць, мякка кажучы, не дужа ветлівым чалавекам. Праз нейкую драбязу ён раскрычаўся на дзяцей, а потым і на кіраўнічку хору… І пазней Май Вольфавіч імкнуўся паказаць, хто ў акрузе гаспадар. Аднойчы паклікаў мяне ў «сакратарыят» (пакойчык справа ад уваходу) і паведаміў, што «Сахнут» шукае ахоўніка; маўляў, уладкуйся, «нам там патрэбен свой чалавек». Я адмовіўся; гутарка працягу не мела.

Вось яшчэ характэрны эпізод. Бібліятэку наведвала няшмат чытачоў: па картатэцы было звыш 100, а пастаянных, можа, 15-20. Адзін з іх прызнаўся Дзіне Звулаўне, што згубіў кнігу (добра помню – не з каштоўных). Звычайна ў такіх выпадках мы шукалі кампраміс – але собіла ж у тую хвілю апынуцца побач Данцыгу! Крык, скандал… Чытач сышоў і больш не прыходзіў.

Увесну 1998 г., калі святкавалася 100-годдзе з дня народзін Ізі Харыка, Данцыг накрычаў ужо на Дзіну Звулаўну – пры мне і нават пры жанчынках з малой радзімы Харыка, якія прыехалі на юбілей. Потым я паспрабаваў тэт-а-тэт патлумачыць, што… не варта так рабіць. У нейкі момант задаў яму пытанне: «Няўжо Вы спавядаеце прынцып “Я начальнік – ты дурань”?» Ён кінуў у адказ: «Так, я начальнік, а ты – дурань і хамло!»

Мне карцела развітацца з МОЕКам, але шкадаваў удаву паэта (ёй было моцна за 80). Хадзіў і далей, дарма што бачыў –таварыства занепадае, штогод яго наведвае ўсё менш аматараў… Асабліва з канца 1990-х, калі стары артыст-ідышыст Майсей Абрамавіч Свірноўскі і ягоная «капела» перабраліся ў «Хэсэд Рахамім» – там і ўмовы для рэпетыцый былі больш адэкватныя, і творчых людзей лепей заахвочвалі. Клуб «Белыя і чорныя» пераехаў у раён станцыі метро «Усход» яшчэ раней.

У 2000 г., пасля таго, як паступіў у аспірантуру, «дарос» да таго, што намесніца Данцыга папрасіла пачытаць наведвальнікам МОЕКа на Інтэрнацыянальнай некалькі лекцый. Ясна, з санкцыі «самога» – ён мне і грошы адлічваў (хіба долар-два за лекцыю, а іх адбылося пяць або шэсць). Мо і дарэмна браў: пазней, у 2001 г., гэтымі грашыма мяне публічна папракалі, калі стаў задаваць кіраўніцтву нязручныя пытанні.

Пра канфлікт 2001 г., звязаны з высяленнем МОЕКа, напісана нямала – хоць бы ў газетах «Анахну кан», «Берега», «Авив», дый у маёй кніжцы «На яўрэйскія тэмы» (2011). Нехта вінаваціў гарадскія ўлады, якія «нечакана» ўзнялі арэндны кошт за будынак, нехта – «Джойнт», які адмовіўся плаціць у некалькі разоў болей і прапанаваў МОЕКу месца ў тады яшчэ не адкрытым Абшчынным доме на В. Харужай, нехта – саюз яўрэйскіх аб’яднанняў на чале з Леанідам Левіным… Небеспадстаўна ўпікаючы за пасіўнасць кіраўніцтва названага саюза, трэба ўлічваць, што М. Данцыг шмат гадоў быў там віцэ-прэзідэнтам. Праўда, пасля таго, як «хеўра чатырох» у сярэдзіне 1990-х спрабавала скінуць Левіна з пасады, наўрад ці Леанід Мендалевіч давяраў свайму намесніку… Хутчэй трымаў яго для «вітрыны», як старшыню першай «свецкай» яўрэйскай суполкі ў познесавецкай Беларусі (сёлета МОЕКу – 30; спярша ён працаваў пад эгідай Беларускага фонда культуры).

«Антылевінскія» інтрыгі пляліся ў 1994–95 гг. на Інтэрнацыянальнай і ў маёй прысутнасці. Вядома, у 17–18 гадоў мяне збольшага цікавілі іншыя праблемы. Прыпамінаю, не ў захапленні быў ад левінскай дэмагогіі, але і «дэмакратычная» альтэрнатыва, абмаляваная на палосах газеты «Авив хадаш» (рэдактар – Нардштэйн, памочнікі – Басін, Данцыг), не вабіла. Напружвалі як асаблівасці паводзін Данцыга, бадай, не менш схільнага да «культу асобы», чым Левін, так і абыякавасць старшыні таварыства яўрэйскай культуры да мовы ідыш. Дзіна Харык запрашала яго падвучыць мову на курсах, аднак М. Д. заўсёды аднекваўся. Ён ведаў некалькі слоў і меркаваў, што досыць. Я не здзівіўся, калі ў 2002 г. Аляксандр Астравух, адзін з беларускіх рэстаўратараў-ідышыстаў, сказаў у інтэрв’ю пра пачатак 1980-х: «Мастак Май Данцыг, мой выкладчык, ведаў, што мы вывучаем ідыш, але для яго гэта тэма была абсалютна закрытая».

Прыкладна ў 2001 г. ад Леаніда Зубарава я даведаўся, што ўвосень 1988 г. мастака на пасаду старшыні таварыства яўрэйскай культуры прывёў, фактычна, гаркам партыі. Пра тое самае Л. З. напісаў у сваім артыкуле 2013 г.: «Данцыга актывісты ўпершыню пачулі на ўстаноўчым сходзе. Перад тым ніколі ні на водным яўрэйскім мерапрыемстве Данцыга ніхто не бачыў». Але пан Зубараў не надта тужыў, што стаў на тым сходзе толькі намеснікам, а не старшынёй: «Трэба прызнаць, што Данцыг, хоць і адпрацоўваў нешта абяцанае…, але стараўся. Рабіў усё добра, сумленна і з усімі ладзіў». Мяркую, актывісты, якія стаялі ля вытокаў МОЕКа, але неўзабаве пакінулі яго (Фелікс Хаймовіч, Юрый Хашчавацкі…), з гэтым не згодзяцца. Яшчэ адзін колішні прэтэндэнт на лідэрства ў МОЕКу, інжынер Якаў Гутман, летась выказаўся так: «Я не магу даць высокую ацэнку вынікам работы Данцыга. Ён працаваў паводле прынцыпу – ты, работа, нас не бойся, мы цябе не кранем. Калі выдзелілі ў [арэнду] будынак на Інтэрнацыянальнай [у 1991 г. – В. Р.], я быў катэгарычна супраць таго, каб мы яго бралі. Я казаў, што нам не трэба чужога, аддайце нам наша…»

Хіба апошні зварот («Літаратура і мастацтва», май 1990), які Гутман і Данцыг падпісалі разам

Характарыстыка ад Гутмана з’явілася, на жаль, не на пустым месцы. У пачатку 1990-х барысаўскі краязнавец Аляксандр Розенблюм сустракаўся з Данцыгам і расказаў яму пра гаротны стан дома ў Зембіне, дзе нарадзіўся Ізі Харык. У 1997 г. А. Розенблюм, пераехаўшы ў Ізраіль, канстатаваў у «Еврейском камертоне»: «як мне здалося, паважаны прафесар не выявіў да майго расповеду ніякай цікавасці». Увосень 2001 г. дом знеслі.

Не самыя кампліментарныя запісы пра Данцыга ды працу МОЕКа ў першай палове 1990-х знайшліся і ў дзённіку Міхаіла (Ехіэля) Зверава, які да 1995 г. уваходзіў у праўленне суполкі. Дарэчы, у чэрвені 2001 г. Міхаіл Ісакавіч прыйшоў на сход, дзе я пратэставаў супраць планаў закрыцця бібліятэкі і перадачы кніг МОЕКа на хаванне ў Данцыгаву майстэрню. Ён выступіў эмацыйна і крытычна, падкрэсліўшы, што МОЕК ператварыўся ў «гурток пенсіянераў». Данцыг са сваімі апалагетамі (Ала Левіна, Сямён Ліякумовіч…) спрабавалі заткнуць Звераву рот, але прысутнасць карэспандэнткі «Берегов» Алены Кагалоўскай крыху іх стрымлівала.

Нехта скажа: ну во, пакрыўджаны чэл выплюхвае негатыў… Але я нічога не выдумляю і адмыслова не збіраў «дасье» на Мая Вольфавіча; проста яго заўсёды – нават пасля адстаўкі 2001 г. – было настолькі «многа», што факты самі скакалі ў вочы. З каталога Нацыянальнай я лёгка даведаўся пра тое, што мастак у cярэдзіне 1970-х рысаваў такіх знакамітых дзеячаў, як Аляксей Касыгін, Міхаіл Суслаў.

Не ўсіх мастакоў у хрушчоўска-брэжнеўскі час дапускалі да «целаў» і выпускалі за мяжу. Не кожны станавіўся членам праўлення Саюза мастакоў БССР, а вось Данцыгу тое ўдалося ў 32-хгадовым узросце (пазней быў і намстаршыні Саюза). Відаць, начальніцкая пасада наклала адбітак і на яго далейшую жыццядзейнасць. Як трапна выказаўся мастак Андрэй Дубінін, Май Данцыг «выйграў жыццё, але прайграў лёс».

Тым не менш, асоба М. Д. не выклікае ў мяне такой непрыязнасці, як, напрыклад, асоба Левіна. Усё-такі заслужаны мастак працаваў на «яўрэйскай вуліцы» ў няпростых умовах канца 1980-х, калі існаваў як недавер з боку чыноўнікаў, так і моцная канкурэнцыя (к 1991 г., калі Л. Левін узначаліў «усебеларускую» яўрэйскую суполку, большасць актывістаў з’ехала): падпісваў важныя адозвы, хадзіў па «інстанцыях». Пэўны аўтарытэт Май Вольфавіч, які прыклаў руку да з’яўлення ў Мінску першай афіцыйна прызнанай яўрэйскай нядзельнай школы (1990), такі заваяваў, і на Інтэрнацыянальнай у 1990-х гуртаваліся ветэраны, былыя вязні гета, музыкі, шахматысты з шашыстамі… У сакратаркі заўсёды можна было набыць яўрэйскія газеты, а калі-нікалі – часопісы, кнігі. Пад канец, у 2000 г., на другім паверсе адкрыўся музейчык з экспазіцыямі, прысвечанымі даваеннаму яўрэйскаму тэатру і Катастрофе яўрэяў Беларусі, – мала каму ў горадзе вядомы, але ўсё ж… Прытуліў МОЕК і рэдакцыю мінскай газеты «Авив»; рэдактар настолькі расчуліўся, што потым не раз пісаў панегірыкі на адрас М. Данцыга.

Ён запомніўся такім… Фота 1998 г.

Калі старшыня мала спрыяў аматарам ідыша, то не дужа і замінаў ім; пляцовак жа для збору яўрэяў у Мінску 1990-х не хапала, каштоўны быў кожны лапік. Некаторы час «моекаўцы» збіраліся таксама ў бібліятэцы імя Купалы ля Камароўкі – прасторы там было куды больш, чым на Інтэрнацыянальнай. Запомніліся прэзентацыі кніг Арона Скіра «Еврейская духовная культура в Беларуси», Марата Батвінніка «Г. М. Лившиц». Цікава ў 1996 г. мы пасядзелі і паспявалі з Якавам Бадо, акцёрам ізраільскага тэатра «Ідышпіль». А ў 2000 г. на Інтэрнацыянальную завітаў Янка Брыль – прысутнічаў я і на той сустрэчы, слухачоў набілася процьма.

Не забываючыся на ягоныя «дзіўноты і памароцтвы», я ўдзячны Маю Данцыгу за ўсё добрае. Чалавеку, сфармаванаму ў савецкі час, а пагатове ў сталінскі, цяжка было перарабіць сябе. Нават яго пралукашэнкаўскія заявы 1998 г. (у газеце «Белоруссия») і 2014 г. (у часопісе «Беларуская думка») магу зразумець – Лукашэнка ў студзені 1995 г. надаў яму годнасць народнага мастака, а ў верасні 2005 г. узнагародзіў і ордэнам Францыска Скарыны. Усё ж у МОЕКу партрэтаў «правадыра» не назіралася, а вось выявы ідышных пісьменнікаў у чытальнай залі шмат гадоў віселі.

Заслужанае ці не было тое званне «народнага»? Пытанне чыста абстрактнае. Па-мойму, здараліся ў мастацкай творчасці М. В. Данцыга правалы, але ж не бракавала і рэальных дасягненняў. Так, з гісторыі мастацтва і яўрэйскага руху ў Беларусі яго не выкрэсліць.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

wrubinchyk[at]gmail.com

26.03.2018

Увага! Скора на сайце – ч. 2 (мастацтвазнаўчыя рэфлексіі Андрэя Дубініна пра творчасць Мая Данцыга і не толькі)

Апублiкавана 26.03.2018  16:46

М. Зверев. Размышления разных лет

И снова – отрывки из записей Михаила (Иехиэля) Зверева, знакомого нашим читателям по публикациям о довоенных Паричах (здесь и здесь), по рассказу о своих приключениях в годы войны.

М. Зверев в конце 1980-х гг. (Минск). Он же в 2001 г. (Чикаго) с сыном Володей-Даном, жителем США

09.05.1991. В Паричах. Могила моего отца Исаака (Иче), который умер в 1936 году, не сохранилась. Часть еврейского кладбища после войны вспахали и разорили.

И я, его сын Зверев Михаил (Ехиел), взял земли из кладбища и всыпал в могилу моей мамы, второй жены отца Зверевой Ланы Ехиелевны. Похоронена в Минске на Восточном кладбище.

21.02.1994. В понедельник в метро видел певца Вуячича. Я подошёл, сказал, что песню «Идише маме» он спел неплохо, но без еврейского колорита. Он ответил: «А как могло быть иначе?» Я возразил. Больше он ничего не ответил.

В обществе (Минском объединении еврейской культуры им. Изи Харика – В. Р.) бываю, каждый вторник – клуб любителей шашек и шахмат. Обещают ходить, но люди, евреи очень инертны.

21.04.1994. Вот моя мысль о жизни. Жизнь на Земле без человека – это не жизнь. Земля пуста, она вне сознания человека. Луна без человека – это безжизненное тело, ничего там нет. Значит, именно человек создаёт жизнь на Земле, а возможно, со временем создаст и на других планетах (Марс, Юпитер и т. д.). Значит, жизнь человека связана с жизнью Земли.

04.05.1994. Евреи уезжают. Я об этом думал около 30 лет назад, думал о Родине – родине предков, но я почему-то здесь. Всё противоречит моему желанию и интересам. Странно.

Часто, видимо, это бывает как у людей, так и у целого народа.

10.05.1994. Прошла Пасха еврейская, польская и русская. Бывшие коммунисты сейчас увлекаться стали религией. Что это – неверие в себя, в народ? Идёт процесс выдвижения кандидатов в президенты республики БССР – уже выдвигаются Новиков, Кебич, Шушкевич, Лукашенко. Кто пройдёт?

На 9 мая я уехал в Бобруйск, а затем в Паричи. На этот раз у могилы и памятника погибшим евреям никого из приезжих евреев не было. Был один я и Позин Яша с Аней, брат его, Соня Горелик из Паричей. Почти все евреи уехали. У памятника был председатель местного совета д. Козловка, машина с венками и несколько человек. Народ не пришёл – ни евреи, ни белорусы.

Они возложили венки, поговорили о дне победы, и мы уехали в Паричи. Паричи, моя Родина… Я с удовольствием приезжаю. Чувствую себя здесь полным сил – душевных и физических. Я был в доме, где родился, прошёлся по огороду, саду. Дом разрушен совсем. Два-три года тому назад сгорел. Виноваты квартиранты, которые приехали с севера. Все вещи горели. Дом не восстанавливается, нет средств у хозяев Френклах (молодых – старики умерли). Они всегда были бедны, очень бедны. Дом наш моя мать не продала им, а отдала за малые деньги, которые они выплачивали несколько лет, но полностью не выплатили.

М. Зверев рядом со своим домом по ул. Маяковского и у реки (фото А. Астрауха, май 2009 г.)

Я взял землю у дома, снял номер дома 1 по ул. Маяковского, был и другой № 1 – 60-летней давности. Был на еврейском кладбище, которое в 1945-46 гг.. распахали жители соседней деревни Высокий Полк. Распахали и могилу отца моего, который умер около 1935 г. Я взял горсть земли на кладбище, чтобы условно похоронить на могиле матери, увековечить память об отце. Я это сделаю.

Кладбище в запустенье. Многие медальоны памятников повреждены, многие памятники заброшены. Уехали почти все евреи в США, Израиль, многие не приезжают совсем на могилы предков. В Паричах остались четыре смешанных белорусско-еврейских семьи. Паричи – маленький Париж, как я всегда называю. Клейнер Михаил написал «Паричский вальс». Его надо петь и танцевать. Я разговаривал со многими паричанами, с моим учителем математики Барановским Альфредом.

У ограды кладбища, на паричской улице (фото А. Астрауха, май 2009 г.)

22.05.1994. Кант говорил: «Философия может дать внутреннее удовлетворение». Я это подтверждаю. Я люблю философствовать, и она приносит удовлетворение и радость потому, что я мечтаю о хорошем будущем для себя, своих детей и людей.

И ещё жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать. Я всю жизнь любил путешествовать: убегал из дома на целый день с друзьями, когда был маленький, убегал из детдомов, детприёмников, любил командировки, когда работал, сейчас часто езжу в Паричи, Бобруйск, Копыль. Ездил в Новосибирск. Хочу съездить в Израиль, Париж. В США я уже побывал у сына. Я очень люблю природу, люблю бродить по лесу, собирать грибы, ягоды, клюкву.

Вообще, человек большой дурак в том, что он отдаляется от природы, уничтожает её. Если современный человек не найдёт нить природы, он погибнет. Если он будет благоразумен, то он постарается найти ту середину, когда и человеку хорошо, и природе.

Мне исполнилось 65 лет. Можно сказать, что жизнь позади, но и есть ещё жизнь впереди, если жить разумно, рационально, заниматься бегом, гимнастикой, ходить в баню, не забывать жену и женщин. Забудешь женщин – жизнь мужчины закончена. Мужчина становится стариком.

09.06.1994. Был 15 дней в Копыле, с 24 мая до 7 июня. Погода была холодная, дождливая. В городе всё дорого – дороже, чем в Минске. Вскопал лопатой землю. Посеял лук, огурцы, помидоры, чеснок, морковь, бураки. Рассада дорогая.

Немного облагородил сад, двор. Нашёл, кажется, покупателя на полдома. Договорился с ФОКом (председатель Рыбак) о купле или продаже своих полдома. Но ему верить трудно.

Топил грубку, было холодно в доме. Работал с удовольствием, чувствовал и чувствую себя хорошо. Не уставал. Питался скромно… Ходил в баню – 600 р., мылся холодной водой.

Сад, огород – это прекрасно. Дом деревянный – это здоровье. Я в Копыле жил и живу почти один. Никто не помогает и не приезжает. Я чувствую себя, как в детстве, отрочестве в Паричах. Мысли чистые, читается хорошо, нет спешки в работе. Но одно сложное чувство на душе. Трудное, непонятное время. И чувство одиночества…

Дом в запустенье – как в «Вишнёвом саде». Сервант старый отдал в краеведческий музей в 1992 г. Приходила зав. музеем, попросила его для уголка еврейской семьи, что оформит актом от семьи Левиных. Но этого не сделала.

В Копыле горсовет поставил монумент погибшим евреям – половина жителей Копыля погибла в гетто от немцев, полицаев, украинцев и литовцев.

Был у одной партизанки, она находилась в гетто, но удостоверения не дают. Надо выяснить у [Феликса] Липского (в 1990-х – президент всебелорусской ассоциации евреев – бывших узников гетто и нацистских концлагерей. – В. Р.)

19.06.1994. Звонили из Казахстана насчёт полдома в Копыле. Хотят купить.

Сегодня в парке Я. Купалы справляли юбилей – 70-летие Василя Быкова. Быков за Позняка. Он в своём выступлении сказал, чтобы белорусы не проспали. Это единственный случай получить президента и независимость.

Встретил Якова Гутмана. Он опять в Беларуси, живёт уже в США. Взял телефон. Потом пошёл в баню.

19.09.1994. Землю из Паричей, с кладбища еврейского, я подсыпал в могилу матери. Надо сделать надпись: «Зверев Исаак Файвелевич, 1888 года рождения. Родился в Ковчицах. Первая семья отца погибла в 1922 году в Ковчицах». Его жену и двоих детей убили (как и многих евреев – 90 чел.) топором, когда они выходили из хлева. Их били по голове и они падали, убивали как скот. Это мне рассказал вторично Семён Ковалерчик, которому рассказала мать его. Семён сейчас на Сахалине.

8.05.2000. Еду в Паричи. Автобус Минск-Брагин. Шесть пассажиров.

Не живу в Паричах с 1946 года. Окончил 7 классов (во время войны не учился – работал, детдом, два детприёмника). Поступил в 7 класс. До войны 1941 г. кончил четыре класса.

В 1950 г. окончил Бобруйский автотехникум и был направлен в Молотовскую область, Красновишерский район, участок Сторожевая. Работал механиком. Потом ушёл служить в Советскую армию, работал на МТЗ. Мама одна жила в Паричах. Дому было много лет, нужен был ремонт, и мама дом продала еврею Френклаху, сама приехала в Минск. Не надо было это делать. Дом сгорел. Квартиранты оставили дом и уехали в гости, а печку, грубку не потушили.

В 1957 г. женился на Симе. Я её почти не знал…

Из трудовой книжки

В Паричах бываю каждый год на кладбище, где похоронены отец Исаак и сестра Мера.

Кладбище еврейское больше чем на половину разрушено, валяются камни-надгробия. Власти особенно не думают об этом.

Я узнал о своём дяде Липе, его судьбе. Он ушёл на фронт в 1941 г. – и всё. Жену, четырёх детей и моего отца расстреляли полицаи из Озаричей.

На могиле было всего 19 человек – 10 евреев, остальные школьники, учителя, и из Козловки председатель совхоза. Были возложены венки.

После Паричей у меня прилив сил. Приняли меня Палей и его жена Надя хорошо. У неё бабушка еврейка, отец поляк. Палей живёт всю жизнь в Паричах. У него сын живёт напротив. Хороший дом.

Палей был всю войну в оккупации. Живёт он зажиточно, трудяга. У него лошадь, собаки, большой двор, огород. В Паричах живёт его дочь.

Паричи уже давно не райцентр. Евреев всего двое-трое. Кролика дочь и Нёмы дочь. Они замужем за белорусами. В Козловке живёт Мацкова. Муж у неё был белорус – пьяница, умер. Сын вроде лечился. Это мои косвенные родственники. Рая Гершман была замужем за Гореликом Сименом. Он пришёл с войны без ноги. У них было 7 дочек.

2001. Если смотреть на прошлое, тяжёлые послевоенные годы, то мы думали о завтрашнем дне, но не серьёзно, потому что надо было выжить. Но какой-то оптимизм был насчёт будущего. Многие умные евреи уезжали.

Труд и слишком оптимистичная советская песня заменяли масло и мясо. Мы воспитывались на хлебе, картошке и яблоках. Мы все мечтали о счастливой жизни для всех, но не знали, что это такое.

01.02.2008. Всё сильно дорожает. 10, 20 и 50 р. – это уже даже не копейки, как прежде.

«Джойнт» уменьшает субсидии на еврейскую общину. Нам перестали для клуба «Белые и чёрные» давать печенье, сахар и чай. Хор при «Рахамиме» разваливается, ходит мало любителей. Мало выступаем. Газета «Авив» и журнал «Мишпоха» стали платными.

В ноябре мы с женой Бэлой снимались в фильме «Суд идёт». Снимала Москва – заработали 120 т. р. Дочь и сын не пишут и не звонят… Иногда собираю бутылки. Небольшой доход, но важный. Звонит мне паричанин Рудобелец. Собираю материал о Паричах. Почти каждый день гуляю в сквере Янки Купалы.

28.02.2009. С Николаем Рудобельцем встречаемся редко, но перезваниваемся. Работал начальником треста. У него сын развёлся и дочь развелась, она живёт в Санкт-Петербурге. Он поехал 13.02 туда.

Звонил на днях Позин Яша – тоже паричанин.

Вчера получил письмо по линии Красного Креста о моём дяде – Липе Кравцове. Его семье поставлен памятник в д. Любань Октябрьского района Гомельской области. Семью убили полицаи-белорусы в октябре 1941 г. Я добивался установки памятника семь лет – сначала от председателя геттовцев [Михаила] Трейстера, а потом от [Леонида] Левина. Герасимова Инна мне заявила: «Я бы не поставила».

09.05.2009. Ездил в Паричи. Договорился с [Александром] Астраухом. Выехали вдвоём в 7.00 в Паричи, на могиле погибших евреев были в 9.30 (мы первые). Собралось более 30 евреев. Поехали в деревню Любань. Встретились с сестрой Фёдора Ахроменко. Поговорили о моих погибших родственниках. Сестра Фёдора рассказала, как убили жену Липы Кравцова. Она была у семьи Ахроменко, периодически пряталась. Её убили, когда она выходила. Её настигла пуля полицая, когда она находилась у места рубки дров.

Встреча на братской могиле в Паричах 9 мая 2009 г. (фото А. Астрауха)

Детей и отца Кравцова полицаи убили (расстреляли) в их доме и забрали всё их имущество, увезли на трёх повозках. Угнали корову.

Надо обо всём этом написать подробнее…

Подготовил к публикации В.Р.

Опубликовано 24.11.2017  00:31

М. Зверев. Выжить в войну

(дополнение к публикациям о довоенных Паричах, см. здесь и здесь)

Я был романтиком в детстве и остался им в 65-летнем возрасте, останусь таким до конца жизни. Я любил людей и жизнь, люблю и сейчас. Жизнь прекрасна всегда: с рождения и в любом возрасте. Да здравствует жизнь. Её мы сами создаём и сами живём в ней (из записей осени 1994 г.).

Шолом-Алейхем сказал: «Мы едем не на ярмарку, а с ярмарки». А я, Михаил Зверев, говорю: «Мы едем с одной ярмарки на другую» (2000 г.).

* * *

В 1941 году, с 18 июня я в первый раз в жизни был в гостях у родного брата моей матери, Фридкина Липы Иехиэлевича (он, как и моя мать Лана Фридкина, родом из Щедрина, но на семь лет её моложе, 1905 г. р.). Мне шёл 13-й год, я жил с матерью. Мой старший брат Хаим (Ефим) рано ушёл из дома, т. к. поступил в могилёвское училище, затем в аэроклуб. Когда умер отец, нам жилось трудно, и вот мама отправила меня в гости в Бобруйск. Для меня это была первая поездка в город из Паричей – районного центра, где не было даже дороги для автобусов. Местные жители передвигались на пароходе или лошадях.

Дядя работал столяром и плотником, как мой отец Иче в своё время. Тогда это была тяжёлая работа: всё надо было делать без механизации, основные инструменты – пила, топор, рубанок, стамеска. Когда строили деревянный дом, брёвна поднимали вручную с помощью верёвки.

Встретили меня хорошо. Жена дяди, тётя Хая, накормила меня, спрашивала, как я учусь, помогаю ли маме.

У дяди была манера: говорить и смеяться. Это был высокий крепкий мужчина со светлыми волосами, очень похожий на актёра Марка Бернеса. По-моему, его просто женили, как было принято у евреев в то время. Жена его, из семьи паричских балагул, была старше лет на 8-10; худая, не очень опрятная, ограниченная и жадная. Продукты от мужа и детей она держала под замком.

Жила семья дяди около военного городка, у аэродрома, на ул. Сакко. У дяди было трое детей: дочери Роза и Ева, сын Ефим (Фима). Мы с Фимой однажды пошли к аэродрому, там стояли огромные самолёты-бомбардировщики («дугласы»). Так я впервые увидел самолёт.

22 июня взошло солнце – и внезапно вздрогнула земля. Мы сразу почувствовали, что началась война. Немецкие самолёты бомбили аэродром.

Бобруйск бомбили и 23, 24, 25 июня. В городе была паника, он горел, люди уходили. Говорили, что к городу приближаются немцы. Я, мальчик 12-ти лет, хотел уйти из Бобруйска в Паричи пешком, но дядя не пустил. Ходили слухи, что недалеко от Паричей высадился немецкий десант. Потом, через много лет, подтвердилось, что так оно и было.

Мы с дядей пошли к брату Хаи, мяснику. Он жил у базара; кажется, звали его Авнер. Как и его сестра, малоразговорчивый, грубый. Он сказал, что надо уезжать: немцы близко.

26 июня Бобруйск горел особенно сильно. Люди уходили пешком, в одиночку и семьями, ехали на подводах. Cемья дяди (он сам, жена, их дети), я и ещё одна девочка Роза, старшая дочь Авнера – все мы с другой семьёй, балагульской, выехали на подводе с небольшим скарбом.

Когда мы перешли мост через реку Березину, город горел. По дороге за Бобруйском нас сразу обстреляли из самолётов, на бреющем полёте. Многих часто обстреливали, и люди разбегались, падали, потом не находили друг друга, ибо прятались в лесу. Некоторые вынуждены были возвращаться назад. Поэтому в дальнейшем весь обоз эвакуированных двигался ночью, а днём останавливались в лесу. Рогачёв мы прошли ночью, остановились там только на пару часов. Затем были Пропойск, Довск, Чечерск. В Чечерске мы жили недели две в еврейской семье. Приняли нас очень хорошо. Затем – Гомель. Из Гомеля мы выбрались на пароходе (барже) и оказались в Воронежской области. Там нас приняли тоже хорошо, поставили на довольствие, определили на квартиру, в колхоз, где дядя и тётя стали работать. Потом дядю забрали в армию, а тётя, Хая Фридкина, отдала меня и Розу в Усманьский детдом. Тётя Хая не смогла одна содержать пятерых детей. Это было трудно.

Дети дяди, Ева и Ефим, с 1990-х годов жили в Нью-Йорке (Бруклине).

В детдоме нас принимали две женщины. Во время приёма нас собрали в одну комнату, вызывали к столу и спрашивали: «Вы из Беларуси? Вы белорусы?» Десять или двенадцать детей ответили: «да», хотя многие были из еврейских семей. Когда меня вызвали, я ответил, что из Беларуси, но не белорус, а еврей, а зовут меня Ехиел. Они ответили: «Мы вас не понимаем, мы назовём тебя Хима», на что я сказал «нет». Назвали ещё каким-то именем, я отказался. Тогда назвали имя «Михаил», я согласился, и так я стал Михаилом.

В детдоме я прожил недолго, где-то до августа или сентября. Вскоре познакомился с пареньком из Печищ и русской девочкой. Она нам рассказывала, что в детдоме она временно, что вскоре за ней должен приехать отец, полковник. И действительно, приехал в военной форме симпатичный молодой офицер.

Мой новый друг из Печищ сказал мне: «Что мы будем здесь торчать, в этом детдоме – скоро и немцы сюда придут». Я согласился. Подумав, мы с ним решили, что есть удобный случай убежать.

Поговорили с девочкой и её отцом, что хотим проводить их на вокзал. Они согласились и сказали воспитательнице, та разрешила.

Мы их проводили и на вокзале решили не возвращаться. Сели в тот же поезд, но в другой вагон. Приехали на станцию Отрожки Воронежской области. Там в это время формировался состав на Ташкент с эвакуированными, и мы сели в этот товарный поезд. Продуктов у нас не было. Ехали медленно и долго. В Ртищеве Саратовской области поезд остановился на несколько часов, пополнили запасы воды. На станции пассажирам выдавали пищу – пшённую кашу с постным маслом. А я не любил постное масло, и в итоге три дня не ел.

В вагоне народу было много, спали кто на нарах, кто на полу. Доехали мы, я и этот мальчик, до ст. Уральск и сошли, дальше не захотели ехать, потому что ещё далеко было до Ташкента.

На ст. Уральск милиция нас задержала. Меня определили в детприёмник Уральска, а мой друг был на несколько лет старше меня и выше ростом, его отправили куда-то в другое место, я так и не узнал, куда.

В этом небольшом детприёмнике я находился, примерно, в сентябре-октябре 1941 г. Начальство и воспитатели относились к детям недоброжелательно. Новую одежду, которую я получил в Усманьском детдоме, у меня забрали, а взамен дали старую. Пальто, ботинки были мне малы и жали. Я мучился в этих ботинках.

Ближе к концу 1941 г. меня перевели в детдом около озера Баскунчак. На станции Баскунчак (в Астраханской области), куда приехали поездом, мы ждали подвод, которые должны были отвезти в детдом. Ехать надо было далеко, куда-то в степь километров за 200. Одеты мы были плохо, а ждать пришлось долго.

И тут я снова решил бежать. Шёл поезд Астрахань-Саратов, и мы с мальчиком, ещё одним моим временным дружком, сели в него. В Саратове на вокзале нас задержала милиция, сдала в детприёмник. Там я пробыл пару месяцев, и по моей настойчивой просьбе (а меня снова хотели отправить в детдом) направили меня в Аткарский район, в совхоз Марфинского сельсовета (директором был немец; название совхоза и деревни не помню). Это уже начало 1942 г. Там я работал рубщиком дров, поливальщиком, рабочим по переборке картофеля в подвале, подпаском, а затем пастухом. У меня была чесотка, обморожение пальцев ног. Спал на печи – ни простыни, ни одеяла. Носил детдомовское пальто и им накрывался.

Директора совхоза сняли – он плохо относился к эвакуированным (в основном евреям). Парторгом в совхозе была жена полковника из Орла, у неё была дочь. Она хотела меня усыновить, но я отказался. Ответил, что у меня есть мать и брат на фронте. Направила меня учиться в железнодорожное училище г. Аткарска (в сентябре 1942 г.). Окончив его в конце 1943 г., я был направлен на работу на ст. Палласовка на юг от Саратова, где работал путеобходчиком, потом заболел малярией. В 1944 году мне в Саратове сделали в железнодорожной больнице операцию (аппендицит), после неё я работал сторожем, охранял склад с материалами. После второй операции не вернулся на работу.

В детстве я не чувствовал, что я еврей. Я дружил в Паричах со многими: евреями, белорусами… Мы не знали, что такое еврей, белорус, русский, поляк и т. д. Во время войны в детприёмниках, детдомах, совхозе, училище я понял, что такое евреи. И после войны понял… Антисемитизм – это как наркотик, алкоголь. Отношение к евреям и сейчас очень плохое, особенно в верхах. В народе антисемитизм – это как невежество по отношению к чужому народу – идёт сверху. Это выгодно верхушке, особенно когда плохо в государстве.

* * *

Эпизод на конном базаре, начало 1944 г. У одной еврейки сушилось бельё. И один молодой парень снял рубашку – и бежать. Она увидела и заорала: «У меня, ба мир, украли, а гемдул, рубашку, а насэ, а мокрэ, хапт ем, ловите его, он вор, эр из а ганеф, ловите его, хапт ем!»

* * *

В больнице я узнал, что освободили Гомель. Сразу же уехал туда (Саратов-Харьков-Гомель). Работал на стройке, возил кирпич. Хотели меня направить учиться на парикмахера, я отказался.

Уехал в Речицу, на базаре встретил родственников, тётю Сару и её мужа. Жил у них месяц. Они подсказали, где была моя мама в эвакуации. Лана Сурпина из Чернигова знала адрес мамы, сказала, куда ехать в Дагестан (Каякентский район, посёлок Избербаш). Поехал туда, нашёл маму, она была больна, лежала на полу (ещё 10 человек рядом). В Каякенте мне по наружным данным выдали метрику, где указаны день, год рождения – 15 мая 1929 г. Довоенных документов нет и не было.

М. Зверев в 1944 и 1977 гг.

В конце декабря 1944 г. мы с мамой вернулись в Паричи. Узнал я из Гомеля и о брате Ефиме, лётчике – он был на фронте в Венгрии.

Наш дом в Паричах оказался единственным уцелевшим на всей улице. В нём поселились бывшие партизаны. Мама стала требовать, чтобы они освободили дом, громко возмущалась, и её отправили за решётку в участок. Хорошо, что в это время возвращался с фронта Ефим, он перегонял самолёты. Он пошёл в милицию, кричал на них, что у матери фронтовика забрали дом, грозил револьвером… Это подействовало, дом вернули.

В 1946 году я окончил Паричскую школу, в том же году поступил в Бобруйский автотехникум, затем был послан по направлению в Молотовскую область, Красновишерский район. Работал там механиком в леспромхозе Говорливском, на участке «Сторожевая», затем был переведен в г. Красновишерск. В 1950–53 гг. служил в Советской Армии, дослужился до младшего лейтенанта, потом, с 1954 г., много лет работал на Минском тракторном заводе. В 1962 г. окончил Белорусский политехнический институт.

Диплом сталинского времени

Я был во время войны один и защищал не только себя, но и людей. Я умел уже в эти годы делать людям добро… Прошёл это время, как мужчина. Я очень самостоятелен, не поддаюсь влиянию со стороны. Прислушиваюсь к мнению других, но с детства жил своим умом.

М. Зверев во время гостевой поездки в Израиль 2008 г. и с внуком Натаном (Минск, 2009)

Я сионист и остаюсь им. Но мне не повезло, что я не уехал из этой страны, где погибло много моих родных, близких людей. Вся моя прошедшая жизнь стала дневником…

Записи 2003–2009 гг. подготовил к публикации В. Р.

Опубликовано 03.11.2017  08:13

М. Зверев. Детство в Паричах (2)

Продолжаем публиковать записи недавно умершего Михаила Исааковича Зверева (1929–2017), сделанные в 2001 г. Начало см. здесь.

До войны я год или два ходил в детсад. Я любил, когда на меня обращали внимание… Детсад помню мало, но хорошо помню учёбу в школе. Учиться начал с шести лет в еврейской школе, в 1935 году школа находилась – как я узнал много лет спустя – в имении Михаила Пущина. Дом и сад колхоза «Октябрь» были когда-то его имением. В Паричах была и церковь, где семья Пущина была похоронена, но советская власть уничтожила церковь, имение и память о друге Пушкина А. С. Только несколько лет назад по моему предложению (я давно сказал председателю горсовета, что в Паричах было имение Пущина) они приняли это во внимание.

М. Зверев у могилы Пущиных, начало ХХI в.

Напротив нашей школы была белорусская школа, между ними – большой двор. Помню, зимой мы бросали снежки друг в друга. Ребят было много с одной и другой стороны. Игра перешла в настоящую драку, продолжавшуюся более получаса (была большая перемена). Снежки мы делали из снега, а затем их окунали в воду. Они твердели.

Учился я средне, были тройки, четвёрки и пятёрки. Двоек не помню, маме не приходилось ходить в школу и краснеть. Однажды, ещё в «нулевушке» еврейской школы, я сидел на задней парте. Я был озорным мальчиком и громогласно, перед всеми учениками нашей группы, заявил, что выпью из чернильницы чернила. А чернильницы были такими, что наливались чернила легко, а выливались трудно. Я стал чернильницу трясти, пил и обливался. Все девочки и мальчики смеялись, а я радовался.

Во втором-третьем классе была девочка, её почему-то звали Чире-Гоп. Она была старше всех в классе. Сидела на последней парте, была толстая, неуклюжая, ходила в третий класс три года. Все над ней насмехались, она стеснялась.

В третьем-четвёртом классе я подружился с Фроимом Кантаровичем. Он был сыном директора нашей школы, способным мальчиком. Учился на отлично. Мать его, Эшке (Блоз) была учительницей, преподавала географию, возможно, и историю. Отец преподавал арифметику. Его уважали в школе. В первые дни войны он погиб на фронте.

Насчёт Эшке: «Блоз» (в переводе с идиша «дуй» – прим. ред.) была её кличка. Почему «Блоз», точно не помню. Кажется, от того, что, приходя в класс, она со стола сметала пыль и дула ртом.

Однажды шёл урок. Было уже тепло, и окна в классе были открыты. Эшке, рассказывала что-то новое по географии. Я слушал внимательно, ибо я любил географию, историю, арифметику, ботанику, но мне захотелось по-маленькому невтерпёж. Я поднял руку. Учительница меня не пустила, тогда я, недолго думая, вылез через окно. Сходил, а потом через дверь зашёл в класс и сел за парту.

В 1935 году отец умер от рака, фотографий его не сохранилось. В 1934 или 1935-м умерла моя сестра Мера. Ей было лет 6-7, а мне 4-5. Она заболела менингитом и умерла очень быстро: мама говорила, что она сгорела. Мы с сестрой любили друг друга. Она со мной гуляла, водила за ручку в гости, особенно часто к Крамникам: там жила её подруга Буня (Пуня). Не помню, где сестру похоронили: видимо, как и отца, на еврейском кладбище.

Паричи существуют более 320 лет. Их основали евреи. После войны еврейское кладбище более чем на половину разрушили, часть вспахали. Много памятников разворовали местные жители, особенно из деревни Высокий Полк. Потом его частично восстановили.

Моего отца хоронили по еврейскому обычаю, без гроба. Он был завёрнут в какую-то белую материю, несли его на специальных носилках. Спускали его на верёвках в могилу. Во время похорон я убежал из дома. Меня искали.

Сейчас я часто бываю у могил матери, брата Ефима, племянника Игоря, племянницы Гали. Они рано умерли: Галя в 54 года, Игорь в 49, как и мой отец. Отец моего отца умер тоже рано, в 54 года. Его убила лошадь, когда он её запрягал или распрягал. Дед мой Файвл был сапожником, или, ещё говорили, лесопромышленником.

Дед Файвл и отец матери Ехиел были работоспособными, свободолюбивыми и щедрыми людьми. Ехиел с моей бабушкой Хаей-Ривой имели много детей, не меньше 10. Многие уехали в Америку. Связь мама с братьями и сёстрами не поддерживала, так что я о них не знаю.

Моя мать – Зверева Лана Ехиелевна, 1898 г. р. – родилась в г. п. Щедрин, за 12 км от Парич, через речку Березина. Прожила 64 года. Она была второй женой у моего отца. Первая его жена с двумя детьми в 1921 году были убиты (шашками зарублены) в деревне Ковчицы. Всего тогда бандиты зарубили 70 человек. А Иче, мой будущий отец, плотник, строил в это время дом в другой деревне.

Мама была красивая, умная и добрая женщина. Всю жизнь много трудилась. Вышла замуж в 25 лет, по меркам того времени – уже немолодая. Меня она любила, я её тоже. До 3-3,5 лет я спал с ней, а отец спал отдельно. Он был болен: получил травму, упав со строительных лесов, когда строил аптеку в Паричах. Он очень сильно переживал смерть жены и детей, и это, видимо, отразилось на его душевном состоянии. Вёл себя сдержанно; не помню ласки с его стороны, когда я ему приносил обеды на стройки в Паричах. Я же это всегда делал с удовольствием. При жизни отца к нам часто приезжали тракторист Довид – его брат из Ковчиц – и другой брат, Липа Кравцов из деревни Любань. Он был председателем колхоза «Коминтерн».

В этом 2001 году я узнал, что мой дядя Липа ушёл на войну, погиб. А жену, их четырёх детей и жену отца расстреляли полицаи из Озаричей.

В три или четыре года я с отцом ездил в Ковчицы. Была холодная, снежная зима. Ночь. Мы ехали на санях. Подвод было три или четыре. Я сидел в тулупе на санях.

Сани скользили легко, иногда скрипели. Лошади шли медленно, и вдруг насторожились, остановились, заржали. Пугливо смотрели в сторону леса. Мы оглянулись и увидели большую стаю волков, они подходили к нам ближе и ближе.

Кто-то сказал, что надо остановиться на поляне. Остановились. Лошади в середину, сани вокруг. На санях было много соломы. Мы стали скручивать солому в факелы и поджигать. Волки окружили нас, страшно рычали, свирепо смотрели в нашу сторону, видимо, готовились к прыжку. Мы поняли это, стали кричать и бросать в них подожжённые факелы. Они остановились и попятились назад, но продолжали нас окружать. Мы долго кричали, бросали зажжённые факелы и палки, всю ночь жгли костры. Лошади ржали и стучали копытами, махали головами. Рассвело, и волки отступили. Мы двинулись в путь и вскоре оказались в Ковчицах. Я на всё это с интересом смотрел, но мне было жутко.

Наш дом в Паричах находился почти под одной крышей со Щукиными. Хозяином был Герцл. К ним до войны приезжал из Америки не то сын, не то брат. Почему-то бывали мы у них редко, видимо, потому, что калитка выходила на ул. Мещанскую.

У нас был большой огород, сад, двор. Дом был построен в ХІХ веке, его купили отец и мать, когда поженились. Была надпись – номер, и подписано «Россия». Потом кто-то сорвал. Около дома рос клён – такого же возраста, что и дом. Каждый год мы с братом брали из дерева вкусный сок.

В мае дерево осаждали майские жуки. Мы их ловили, сажали в коробки от спичек и слушали, как они жужжали.

Во дворе был сарай с большим кирпичным погребом, выложенным красивым красным кирпичом. В погребе были специальные выемки для бочек, скринок. Там мы хранили картофель, капусту, бураки, молоко, все продукты. Холодильников тогда не было. Так как погреб находился в сарае, то сверху хранилось сено и солома. Я и брат часто там играли и даже спали.

Яблоки-дички, собранные в лесу около дубняка (его сейчас уже нет, там были вековые дубы), мы подолгу держали на чердаке. Они там хорошо сохранялись.

Дом у нас был небольшой, но с просторной кухней. Были ещё чулан, зал и спальня. Общая площадь – 9 на 6,5 м. На кухне была большая русская печь – на ней могли спать 4-5 человек. Печь была очень тёплая, потому что в поду было много соли. Соль держала тепло.

Мама часто пекла хлеб. Пекли у нас в печи и мацу.

Я захаживал к бабушке Гите Крацер, которая жила в соседнем переулке. Она держала козу и угощала меня козьим молоком. Вкусное было молоко. Бабушку убили фашисты.

Была у нас корова – небольшая, красная, почти бесхвостая, с одним большим рогом и одним маленьким. Молоко было очень хорошее, высокой жирности. У нас все хотели покупать, но мама продавала мало молока. Мы сами ели молоко, творог, делали масло в маслобойке. Я любил пить сыворотку после сделанного масла. Любил и творог с молоком. Мама мне всегда делала и говорила: «Придёшь, будет на окне, возле твоей кровати».

Летом часто я приходил поздно. Это были 1940–41 гг. Мама закрывала дверь, а я через форточку в зале залезал в дом. Там же всегда стояли творог и молоко: я их съедал и ложился спать. После смерти отца я спал на кушетке в зале. Отец в зале спал на кровати.

Когда я был маленький, то спал в спальне – с сестрой и котом. Я любил кошек, они меня ласкали, мурлыкали под одеялом. Часто я оставался один, мама куда-то уходила, и я прятался под одеялом вместе с котом. Мне было страшно.

Когда умер отец, мама стала работать в ларьке. Была она малограмотная; не помню, чтобы она что-то читала. Но писать и считать она умела. В ларьке продавались хлеб, водка, ситро, булка, конфеты (только «подушечки»), печенье. Мама по доброте своей часто отпускала товары в долг. У неё была тетрадь, где она записывала, кто ей должен и сколько.

У неё было много безденежных клиентов, которые платили потом. Был такой здоровенный мужик Петро: приходил часто к ней за бутылкой, хлебом, поговорить. Мама была ещё молодая (но рано состарилась), приятная женщина, поговорить с ней любили.

Когда приходили люди с деньгами, она продавала. Нужно было выполнять план. А когда отпускала в кредит, особенно в рабочий день, говорила: «Петро, пить сегодня нельзя, работать надо». Так она многим говорила.

Бывало, что ей оставались должны и не отдавали, и в день получки нечего было получать, мама закладывала почти всю зарплату – 35-40 р. Она была очень доверчивой. Часто мы с братом приходили, и она угощала нас ситро с булкой. Чтобы не было накладно матери, мы брали несколько бутылок ситро, отливали от них и пили. Мама запрещала это делать, но мы делали.

У могилы матери (Минск, Восточное кладбище)

Трудно было жить без отца. Но слово «жид» я слышал только от Пашкевича. В школе, среди моих сверстников, я этого не слышал.

С братом Ефимом мы ловили рыбу. Я любил её ловить на удочку или топтухой: ловил пескаря, плотку, вьюна, леща. Я не любил стоять и удить в одном месте. Я шёл вдоль речки по течению, останавливался, где хорошо клевало, и шёл дальше, до парома, пристани. Рыбачил и купался. Часто брат брал меня с собой. Брали лодку-плоскодонку, ставили перемёт с живцами. Были хорошие уловы, но случалось, что перемёт уносила большая рыба или ещё кто-то.

Когда становилось очень трудно, мы с братом переезжали паромом на другой берег и заготавливали лозу для корзин. Сдавали, получали какой-то заработок.

То, что брат часто помогал Анте Пашкевич убирать сад, это благодаря дружбе Анти с мамой. Но иногда мы лазили по чужим садам. Однажды вечером после гулянки, часов в 10, я остановился на нашей улице около одного дома. Я приметил, что у хозяев хорошая груша, решил нарвать груш. Зашёл я в сад, залез на дерево, где они густо росли, нарвал целую пазуху и набил карманы, хотел слезть. И вдруг в калитке появляется хозяйский сын с девушкой. Они сели под деревом и стали влюбляться. Целовались, тискались, но, кажется, до секса не дошло.

Так продолжалось до ночи. Было уже за полночь, а они сидят, воркуют… Мне захотелось в туалет, я устал на дереве. Несколько раз шуршал, но они не обращали внимания, так были заняты. Они как-то встали, потом опять сели. Я уже проклинал эти груши. Но, наконец, они ушли. И я очень поздно явился домой, мама меня отругала. С тех пор я перестал наведываться в чужие сады. Это был урок.

Был и другой интересный случай. На окраине Паричей был еврейский колхоз «Кастрычнік» – русских, белорусов там работало мало. Председателем его был Фридкин Ехиел, племянник моей матери. И вот однажды мы (нас было ребят пять) решили сходить в колхозный сад. Сад с яблоками и грушами был огромный, занимал много гектаров. Шалаш сторожа находился в центре. У сторожа было ружье, заряженное солью, и собаки.

Мы зашли в сад со стороны деревни … (название в тексте пропущено – ред.), заранее выбрав тихое место, где от сторожа далеко и не так видно. Залезли на деревья, набрали яблок и двинулись домой. Шли недалеко от сада, рядом школа, водокачка. Решили остановиться попить водички и двинуться дальше. И вдруг появляется Герцл, обращается ко мне: «Откуда, ребята, где набрали яблоки?» Всё в шутку, хитро, вроде как ничего не случилось. «Хочешь попить?» Я говорю: «Да». – «Ну подойди, пей». Я стал пить воду, ребята отошли, вдруг он меня хватает за рубашку, вытряхивает яблоки, потом говорит: «Снимай рубашку, снимай штаны». Я остался в одних трусиках. Ребята разбежались. Он знал, что я заводила. Отпустил меня, а штаны, рубашку, яблоки забрал.

Долго я добирался домой вдоль речки, потом по улице. Пришёл домой, когда стемнело, чтобы никто не видел. Но многие всё-таки видели. Мне было очень стыдно, я был стеснительный. Назавтра мама со мной пошла к председателю. Он её выслушал, мне отдали штаны и рубашку. Я получил нагоняй.

Мы помогали маме, но работы было много – дом, сад, огород, корова, работа, свиньи. Она работала с утра до позднего вечера, у неё почти не было времени, чтобы погулять, посидеть. С отцом она прожила недолго, с 1922 по 1935 год – 13 лет. Потом сошлась с колхозником Гореликом, он был вдовцом. Мы – я и мама – жили у него в доме. У него был сын Симен и дочь Рива. Они где-то учились. Часто я слышал, как патефон играл песню «Рио-Рита», в доме устраивались танцы. Горелика я не любил. Он работал на лошади, и я в колхозе пас лошадей, катался на них без седла. Однажды чуть не упал, но ухватился за гриву, и лошадь остановилась.

Мать и отца я уважал независимо от их взаимоотношений. Я их любил, как любил и сестру, и брата. Хотя мы были с братом очень разные в жизни, иногда дрались, он меня бил, забирал интересные находки (я однажды в одном саду нашёл несколько золотых коронок, он забрал). Со мной он мало гулял, у него были свои друзья – он же старше меня на 6-7 лет. Мы были и идейно разные. Он коммунист, больше русский, чем еврей, хотя учился в хедере, хорошо писал и читал на идише. Я был настоящий еврей – никогда этого не стеснялся, наоборот, гордился, что родили меня отец Иче и мама Лана, а назвали Ехиел (Иехиэль).

Брат увлекался голубями. На чердаке нашего дома было окно, через которое голуби залетали на чердак. В сенцах на втором этаже было место, где голуби сидели, спали. Там же стояла кормушка. Голубей было много, мы даже ели их. Мама варила суп: он был вкусным, но мяса почти не находили, оно разваривалось.

Брат очень часто возился с птицами, они его слушались. Его интересовал полёт, голуби в нём и возбудили интерес к летательным аппаратам. У брата был голубь-индеец, как он его называл. Он выделялся среди всех голубей подвижностью, энергией. За ним шли все голуби, он был их вождём. Часто брат посылал «индейца» на задание, и тот приводил новую стаю.

Мы очень ценили голубя-индейца, часто забирали его в дом; зимой, когда было холодно, он жил в припечке вместе с кошкой. Летом он иногда тоже залетал в дом и жил в припечке, ему нравилось. Но однажды его не стало. Или его кошка съела, или куда-то улетел. Мы долго горевали, особенно брат.

Вскоре брат уехал учиться в Могилёв. Сначала училище окончил (ремесленное), занимался в аэроклубе. Затем учился в Конотопском военном лётном училище. Окончил в начале войны.

Идишу я научился дома от мамы, она хорошо знала язык и с папой на нём говорила. Соседи тоже говорили с мамой по-еврейски – не хуже, чем евреи. Почему? Потому что Паричи были до войны на 90% еврейским местечком, и все говорили по-еврейски – и поляки, и «кацапы». Селились компактно, «по национальности». Евреи – в центре, русские – около Высокого Полка, белорусы – на Мещанской улице.

В Паричах был костёл по ул. Мещанской (Советской), церковь около пристани. Были аптека и богатейшая библиотека. Две синагоги – кирпичная и деревянная.

М. Зверев с дочерью Ираидой (живёт в США) и друзьями

От ред. Ещё кое-что о паричских евреях можно прочесть здесь и здесь, у Якова Позина. А сейчас – слово супруге Михаила (Иехиэля) Исааковича Зверева, Бэле Шеповне Зверевой, жительнице Минска:

СПАСИБО за помощь Кисиной Ире – дочери Миши. Спасибо моему двоюродному брату Вайсману Аркадию и моей кузине Кокиной Ане, которые в 2008 г. дали возможность осуществить мечту моего мужа, увидеть Израиль.

Особенно большая благодарность Мишиной племяннице Валенчиц Миле, моей подруге Шерман Рае, нашим друзьям Досовицким Мише и Иде, Шнейдманам Изе и Фаине, которые до конца в самые трудные годы поддерживали морально и материально, что позволяло мне покупать первичные дорогостоящие лекарства, жизненно необходимые для Михаила Исааковича.

Опубликовано 23.10.2017  05:00

М. Зверев. Детство в Паричах (1)

От редактора

В июле 2017 года умер мой старый приятель Михаил Исаакович Зверев – о нём уже кратко рассказывалось на belisrael.info. За полтора месяца до смерти уроженцу местечка Паричи исполнилось 88, в последнее время он не выходил из дома, сильно болел. Обычно 9 мая после похода на «Яму» я навещал его, иногда с моим дядей Марком, и мы живо беседовали. В этом году разговора, по большому счёту, не вышло.

Когда в августе супруга М. И. попросила подготовить к публикации фрагменты из дневников, я не ожидал, что в тетрадях покойного найдётся нечто особенное. Помнил по встречам в клубе «Белые и чёрные», да и по собраниям в Минском объединении еврейской культуры, что ораторским искусством Миша (как его многие называли) не отличался, зачастую перескакивал с пятого на десятое.

В 2000-х годах я не раз просил М. И. что-нибудь написать для газеты «Анахну кан» и бюллетеня «Мы яшчэ тут!» Иногда он откликался на просьбы, но выходили только маленькие заметки, не отражавшие масштаб его личности. Ещё три месяца назад мне казалось, что дневник будет фрагментарным и неинтересным широкой публике.

Прочитав «тайные» рукописи Зверева, я изменил своё мнение. Несомненно, он был одарённым человеком: памятливым, наблюдательным, трудолюбивым. Даже его нехитрые, местами сумбурные дневниковые записи о родственниках, соседях, довоенном быте имеют нынче определённую историческую ценность. Добавлю, что автор их обладал, наряду с простодушием, чувством юмора и самокритичностью. В рассказе о довоенных Паричах мне то и дело слышались интонации Анатолия Кузнецова, ровесника автора, жившего в Киеве (oсобенно когда речь зашла о котах и голубях…) А некоторые наблюдения оказались бы, наверное, близки бобруйчанину Эфраиму Севеле, ещё одному человеку зверевского поколения.

В записях начала 1990-х годов Михаил Зверев сам объяснил, почему взялся за перо: «Дневник – самый верный друг мой… Вести дневник – это укреплять память, вспоминать свою прожитую жизнь, оставить память о себе детям, память о друзьях, родных, их жизни, о моих соучениках, о родине, о Паричах. Это моя жизнь, моё второе “я”. С возрастом тянет к родству, близким людям, к евреям. Это мой народ». Позднее о том же напишет Дина Рубина: «Похоже, мы вообще обречены на судьбинную причастность своему народу, даже когда сильно этого не хотим… И даже смеяться уже хочется только над своими. Наверное, старею…»

Почерк у М. И. был вполне разборчивый. Надеюсь набрать и опубликовать как минимум четыре фрагмента под условными названиями «Детство в Паричах» (в двух частях), «Выжить в войну» и «О еврейских делах». В 1990–2000-х годах автор дневника, неплохо знавший ситуацию в еврейских общественных организациях Минска, не скупился на критику в адрес их руководителей. С другой стороны, он отнюдь не был брюзгой и радовался успехам того же «Хэсэда».

К сожалению, Михаил Исаакович не оставил записи об эпизоде, который немало говорит о тогдашнем «вожде» белорусских евреев. Со слов г-жи Зверевой, когда в «Анахну кан» (№ 8, 2002) были опубликованы еврейские частушки, надиктованные её мужем, то ныне покойный Л. вызвал «фольклориста» и устроил ему выволочку: «Не могли евреи такое петь!»

   

Тогда же поизощрялся в газете «Авив» её постоянный автор Б-н, заместитель Л. по «главному еврейскому союзу». Правда, в том квазифельетоне жало критики было направлено уже не на Зверева, а на редакцию: «Cлово «дрындушкі» я, к стыду своему, до этого не слышал. Что такое «дрын» и что такое «душки» я по-отдельности знал, а вот вместе они у меня как-то не складывались… Я понимаю, что гэтыя дрындушкі, как пишет газетка, – «частка нашай гісторыі», но я всегда считал, что такие «часткі» – достояние особых изданий, посвященных неформальной лексике и нецензурируемой поэзии, и выносить их на страницы общественных изданий все же не стоит. Однако, когда я вспомнил, что выданне «незалежнае», то сразу успокоился: у ребят неприятностей не будет. Ну, может, читать их станут чуть поменее: уж больно туалетный запах в нос бьет» И т. д., и т. п.

Как бывший издатель «Анахну кан», я решил воспроизвести нашу публикацию 2002 г. (см. выше) и посвятить её памяти Михаила Исааковича, а заодно поддеть ханжу Б-на, чей фальшивый ужас перед словом «поц» не мешал ему публично восхищаться творчеством Игоря Губермана. По моим сведениям, «историк» Б-н поселился в Иерусалиме и за свои книжки, состряпанные по методикам российского министра Мединского (или наоборот, горе-доктор начитался Б-на?), до сих пор считается уважаемым человеком в «белорусском землячестве»…

Вряд ли Звереву было приятно в «главной еврейской газете» читать нападки, которые косвенно задевали и его. Пожилой и не очень здоровый человек, он зависел от Л., но, тем не менее, в 2005 г. воспроизвёл для моего бюллетеня «Мы яшчэ тут!» еще один образчик «низового» фольклора 1930-х гг. «Для верности» публикую заметку из № 11 в двух вариантах.

Почему паричский пожарный гонялся за пацанами? Здесь необходимо некоторое знание идиша. Тот, кто первым пришлёт на e-mail правильный и подробный ответ, получит презент от редакции народного израильско-белорусского сайта.

Как нетрудно догадаться, после выхода на пенсию Михаил Исаакович продолжал работать. Громких должностей не занимал (правда, в середине 1990-х чуть не стал редактором того самого «Авива»), но проявил себя как шахматный и шашечный организатор. Любил петь в хоре, снимался в кино. А в мае 2001 г., подписав письмо в защиту библиотеки, которую возглавляла уважаемая им Дина Звуловна Харик, он аттестовал себя так: «Общественный деятель еврейской культуры».

Теперь я ценю М. Зверева и как мемуариста. Предлагаю всем, кто интересуется нашим прошлым, почитать дневник – слегка причёсанный – и высказать своё мнение. Возможно, из фрагментов сложится целая книга; о ней мечтал сам автор.

В. Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

* * *

Михаил Зверев

Детство в Паричах (1)

Место моего рождения, Паричи, я помню с трех лет, а может, и ещё раньше. Почему? После рождения я спал сначала с мамой, а потом в «мултер» – корыте, подвешенном веревками к потолку на крюк, около печи на кухне. Меня часто раскачивали, и я засыпал. Но однажды я выпал и довольно сильно ушибся. Мне было около двух лет. Видимо, именно это падение с высоты 1,2-1,5 метра (я его помню) обострило мою память.

Старший брат Ефим (Хаим), которому тогда было лет 9, сказал, что я буду лётчиком или спортсменом, но он ошибся. Он, Хаим, стал лётчиком, а я – инженером.

В три года мама впервые повела меня в баню. Когда я вошел в женское отделение, то удивился. Я увидел много женских тел, голых, разных, удивительных. Я испугался, сильно застеснялся и встал к стене лицом. Мама стала меня мыть, тереть, но я был возбуждён – даже возмущён – и выскочил из моечного зала. Больше я с мамой туда не ходил. Смутно помню, как ходил в баню с отцом и братом.

В Паричах баня была большая, чистая. Тазов для мойки не было, все приносили свои тазики. Пар был мягкий, не очень влажный. Топили дровами. Парильщики знали, как делать пар, как поднимать температуру. Веники были для парилки берёзовые, постоянно рядом находился врач. Сейчас в банях нет врачей, поэтому можно подхватить разные болезни.

С детства меня интересовала женская красота и нагота – что-то символическое и благородное. Она интересует и сейчас, в 2001 году, хотя мне за 70.

В минской квартире с женой Бэлой

В раннем возрасте в моей душе было много романтики и драм. Например, играл в футбол на стадионе в колхозе «Октябрь», стоял вратарем. Мяч при ударе попал в большой палец, и палец вывихнулся. Полгода я не ходил в школу. Палец вставили, но было очень больно. Даже сейчас он напоминает о себе.

Однажды я бегал «с самолётом». Как это делается? Берёшь шесть пропеллеров, прикреплённых к перекладине, и бежишь, а пропеллеры вращаются. Это очень интересно. И вот я закружился и попал под лошадь – хорошо, что она была умная и остановилась, на меня не наступила. Всё обошлось. Мама испугалась, а я нет.

В детстве я тонул. Зимой я учился кататься на коньках, и вот решил посоревноваться с одним мальчиком. Надо было перебежать место около берега со слабым льдом. Я решил проскочить, но провалился. А там была полынь, глубоко… Хорошо, что у меня было большое пальто, полы легли на лёд, и я смог продержаться некоторое время. Мальчик проскочил, а я нет. Слышу голос девушки: «Держись». Она на животе приползла и вытянула меня. Я пришёл домой мокрый. Дома был переполох, но на печи я отогрелся.

У меня с раннего детства стала формироваться влюблённость. На улице Мещанской жили мещане. У них была дочь Лариса – очень красивая девушка, с плавной походкой. У неё была длинная коса. Я всегда заглядывался на нее. Мне нравилась соседская девочка Галя Лисовская, которая потом стала поэтессой. Вообще, я был влюбчивый. Помню, влюбился в девочку Полю, ей было 7-8, а мне 5-6 лет. Я часто приходил в её сад и помогал собирать яблоки.

До войны я окончил пять классов. Во время войны я не учился в школе, т. к. жил один с октября 1941 года до сентября 1944 года, когда нашёл маму в Дагестане, в городе Избер-Баш.

В семье нашей было трое детей: мой старший брат Ефим 1922 года рождения, сестра Мера 1927 г. р. и я, 1929 г. р. (возможно, 1928 г.).

Из жизни в Паричах 1935-36 гг. Однажды мы – брат Ефим, наша родственница из Речицы Дина Шапиро, я и ещё кто-то – пошли в лес по ягоды. Лес был за речкой Березиной, в сторону Щедрина. Переплыли речку на пароме и углубились в лес. Шли по дороге километра 3-4. Искали ягоды (землянику и чернику), которые попадались нечасто, потому что было много любителей их собирать. А я же очень любознательный, меня всё интересовало в лесу: не только ягоды, но и птицы, ящерицы, ёжики… Я увлекся и отошёл от группы. За мной и не следили, каждый был занят собиранием. Я тоже собирал ягоды, но больше увлекался природой. Приблизился вечер, в лесу потемнело. Я начал искать брата и всю группу, аукать, но никто не отвечал. Я понял, что остался один, испугался, забегал, закричал, но напрасно. Мои спутники ушли далеко.

Я успокоился. Мне уже было не до природы, и я задумался, как быть. Вспомнил, что солнце садится где-то за Паричами, за речкой. Думал, думал, и убедился, что не ошибаюсь. Компаса у меня не было, где север, юг, запад, восток, я представлял себе с трудом, но знал, что солнце садится именно там, за горизонтом. И я пошёл напрямик, не разбирая дорогу, через кустарники, грязь. Однажды провалился в болото до груди, но вылез. Там вились змеи, ужи, я испугался, и это мне придало силы. Я заплакал, но шёл, шёл не останавливаясь часа два, весь промок… Полил дождь, потом опять выглянуло солнце, а я упрямо шагал. И когда солнце стало садиться, я увидел Паричи. Я уже бежал, но не плакал. Я был рад, что, наконец, попал домой. Когда я вернулся, то все удивились: они, оказывается, меня долго искали, но не могли найти. Собирались назавтра снова идти искать. А я сам нашёлся (об этом много потом было разговоров) и в своих глазах был героем.

Брат Ефим был энергичным и очень изобретательным. Учился он неважно, окончил семь классов. Знал хорошо идиш – читал, писал и разговаривал. Его страстью были технические новшества, а также девушки из деревни Скалки. С друзьями часто ходил в деревню на блядки.

Он прожил 68 лет. Страсть к технике у него появилась очень рано. Где-то в 1935-36 году брат сконструировал ламповый приемник – единственный в Паричах. Мы слушали Польшу, Германию, Москву, даже Америку.

В финскую войну у нас реквизировали этот приемник – пришли из НКВД и забрали. Они узнали по антенне.

Ещё брат собирал деревянные педальные автомобили – легковые и грузовые – и катал ребят. Конструировал коробчатые змеи, и мы их запускали на болоте. Однажды посадили в змей кошку и высоко его запустили. Когда вернули назад, то кошка была перепугана до полусмерти. Долго цеплялась за змей, а потом убежала.

Главное же заключалось в том, что брат конструировал планеры и самолеты с двигателями. Он выписывал технические журналы, совершенствовал описанные там схемы и участвовал в соревнованиях. Занимал призовые места, за что получал обычно книги: «Войну и мир» Льва Толстого, сочинения Пушкина, Мопассана и др. О нём писали в газетах.

Однажды он получил приз – хорошие лыжи. Я любил кататься зимой, у меня были небольшие, плохонькие самодельные лыжи, так он подарил мне настоящие. Я очень увлёкся, прыгал с крутых трамплинов. У речки, недалеко от парома, добывали глину, там образовался карьер. У этого карьера трамплин достигал высоты в полтора-два метра; мы, пацаны, насыпали снег и прыгали. Многие ломали свои лыжи, а я научился классно прыгать. Лыжи были моим главным зимним хобби.

Но однажды моей радости пришел конец. Утром собираюсь покататься, иду в кладовку, сенцы – а лыж нет. Спрашиваю у брата – не знает, у мамы – не знает. Подумал, что кто-то пошутил. Наконец, убеждаюсь, что кто-то украл мои лыжи. Как я плакал, горевал! Лыжи в то время стоили дорого: я искал их, но тщетно. Спрашивал у русских ребят, детей мещан, но никто не мог ничего сказать. Горевал я долго, но потом сильно увлекся коньками.

Из трёх коньков ребята делали санки, прикрепляли парус и по речке катались. Это было увлекательно, но увлечение надолго не задержалось. Нужны были замёрзшая речка, хороший ровный лёд, сильный ветер.

Была в моей жизни и ещё одна детская драма. Я увлёкся собиранием марок. Рядом с нами стоял небольшой дом – на углу ул. Мещанской и Маяковского (бывшая 2-я Бобруйская), впритык к нашему. У соседей родные жили в Америке и часто присылали письма, даже посылки. Однажды я зашёл к соседям и увидел письма. Мне понравились марки, хотя о филателии я не имел никакого представления. Я попросил, они мне дали, и я начал собирать. Я узнал всех жителей Паричей, которые получали письма из Польши, Германии, США и других мест. Приходил к ним и просил марки, мне давали.

Я ходил по учреждениям, искал марки даже в мусорных ящиках. Потом почтовые марки появились в продаже. Я собирал бутылочки и сдавал в аптеку, а потом на эти деньги покупал в киоске марки.

Со мной стал собирать марки Бема Паперно. У него было дома много бутылочек, и я подговаривал Бему брать их. Мы их мыли, сдавали и на вырученные деньги пополняли свои запасы.

У меня появилась большая коллекция гашеных и негашеных марок. Я усердно занимался коллекционированием: если что-то начинал, то не бросал, как многие.

Брат Ефим подарил мне два тома «Войны и мира» Толстого. Я прочитал – а больше пролистал – оба тома, и решил заполнять книги марками. Заполнил два тома «Войны и мира» почти до конца. Часто просматривал марки, систематизировал их; очень было интересно, ребята мне завидовали. И вот однажды, в 1938 г., не стало этого «альбома»…

После того, как отец умер, мама пускала квартирантов. Сначала у нас жила Дина Шапиро, наша далёкая родственница, потом медсестра Соня. В гости к ней приходил юрист-защитник. Они целовались, и не только (я наблюдал в щёлку двери). Мне это было очень интересно потому, что уже в 6 лет я вместе с другими ребятами познакомился с «Декамероном» Бокаччо. Нам читали, а мы слушали. И вот у нас поселился военком с молодой женой. Ему было за 50 лет, а ей – не более 30. Они занимали зал и комнату – спальню. Военком напивался и устраивал дебоши, бил жену (особенно вечером и ночью). Мама мне говорила, что они не платят за квартиру, задолжали нам. Она требовала от квартирантов оплатить долг и съехать.

Однажды я пришёл из школы и не нашёл свою коллекцию марок, которой очень дорожил. Там были редкие марки Тувинской республики, экземпляры из США, Польши с изображением Пилсудского. Я искал, у всех спрашивал, но, как и лыжи, не нашёл. Кто мог взять? Только пьяница-военком. Денег у них с женой никогда не водилось, они сразу всё пропивали. Сейчас бы я заявил в милицию, но тогда это не поощрялось. Почти никто туда не обращался – люди боялись НКВД и милиции.

После пропажи коллекции у меня случился надлом, и я забросил коллекционирование, зато увлёкся техникой. Стал катать каток железный, конструировать пропеллеры. Построил самолет с шестью пропеллерами и бегал по улице, пока не попал под лошадь. В начале 1980-х годов я опять стал собирать марки, но уже не так серьёзно.

Я рано, до войны, завёл дневник, где собирал интересные вырезки и записывал выражения из прочтённых книг. С детства любил красоту и силу, спорт. Интересовался политикой, слушал последние известия.

Нашими самыми близкими соседями были Хадаровские, Клавдия и Антон. У них было четверо детей: Саша, Павлик, Витя и сестра (имя забыл). Антон работал на мельнице мельником, а Клавдия смотрела за домом. Она любила заглядывать в рюмку. Антон приносил муку из мельницы, а Клавдия пропивала. Муж бил её, но это не помогало.

Часто она приходила к нам – мама покупала у нее муку. Я дружил с Павликом и Сашей, а Витя был вредный парень.

Хорошие отношения у нас сложились и с Антей Пашкевич. Она была высокая, худая женщина, малограмотная. А вот муж её был грамотным, мастером на все руки, даже интеллигентом, но только в трезвом состоянии. Когда он напивался, то бродил по улице и ругался, кричал: «Ох, жиды!». Протрезвев, он не помнил о своих проделках, удивлялся, но затем продолжал хамить. Была у них дочь Лариса – симпатичная, хорошая девушка – и сын. Он погиб сразу после войны, подорвался на снаряде или неразорвавшейся гранате в своём саду.

Брат Ефим ежегодно помогал Пашкевичам снимать урожай яблок, груш. Мама дружила с Антей.

Друзья были у меня всегда, и в школе тоже. Например, Феликс: его отца, партработника, звали Калман, они приехали из Западной Беларуси. Их семья недолго прожила в Паричах. У нас завязалась настоящая дружба, хотя Феликс был «интеллигентик». С ним нельзя было бороться, у него была вывихнута рука.

Дружил я с Крамником Яшей, Струпинским Ициком. Он был почти немой. Плохо говорил, всё понимал, очень сообразительный и толковый. Их немцы убили.

М. Зверев – дома и на киносъёмках (снимки 1990-х гг.)

От нашей улицы и Мещанской сложилась команда, которая постоянно воевала с «кацапами». Они жили на противоположной стороне болота-луга. На этом лугу брат мой Ефим постоянно запускал шары, змея, планеры. А на праздники он запускал самолёты и планеры с пожарной вышки, которая находилась в центре местечка, у базара.

Однажды была у нас жёсткая баталия: с обеих сторон участвовало по 10-15 пацанов, снабжённых тачанками с рогатками. Мы бросали то небольшие камешки, а то и здоровенные камни и кирпичи. Мне в плечо стукнуло плоскостью кирпича так, что я и сейчас чувствую это место. Было много раненых, но никому не жаловались.

(продолжение следует)

Опубликовано 19.10.2017  13:11