Tag Archives: Наум Лапидус

К 130-ЛЕТИЮ М. А. БОГДАНОВИЧА

Светлана Рубинчик. Военные мотивы в творчестве Максима Богдановича (18911917)

Продолжительное время в литературоведении господствовало представление о Максиме Богдановиче как о «певце чистой красы» (Антон Луцкевич), «жреце изящества» (Змитрок Бядуля), «госте с высокого неба» (Всеволод Игнатовский), отдаленном от шума современности. Энциклопедия 2011 г. [10] и критико-архивный сборник «Максім Багдановіч: вядомы і невядомы» [9] продемонстрировали «смены вех» в богдановичеведении, а также то, что, наверное, у каждого поколения «свой» Богданович, и к его творчеству можно подходить весьма по-разному. «Эстетический» и «утилитарный» подходы [9, с. 87] вряд ли противоречат друг другу, но мы бы хотели сосредоточиться именно на последнем и рассмотреть разные аспекты наследия поэта, в т. ч. не самые популярные.

Безуcловно, газетные тексты М. Богдановича, даром что они привлекали внимание исследователей уже десятилетия тому назад, менее известны, чем стихи – особенно хрестоматийные, включенные в сборник «Вянок». Всё же, на наш взгляд, и его публицистика во многом интересна и актуальна, она дает основание для определенных выводов, возможно, небесспорных.

Благодаря тому, что биография М. Богдановича прослежена подробно, можно с уверенностью утверждать: поэт рос гражданским лицом, далёким от армейских хлопот. То же следует сказать о его родителях и братьях. Семье Богдановичей, однако, выпало жить в эпоху больших потрясений. Российско-японская война 1904–1905 гг. ввиду своей локальности и удаленности оказала на юного Максима разве что опосредованное воздействие. До 1914 г., констатировал Григорий Железняк [9, с. 299], Богданович не писал стихи на военную тему. Но Первая мировая война не могла не отразиться на творчестве М. Богдановича, к тому времени спелого поэта и публициста. Переживал он не только за Родину, но и за младшего брата Льва (1894–1918), математика, который добровольно покинул Московский университет, поступил в Александровское военное училище и попал на фронт [6, с. 22].

На первом этапе войны М. Богданович, похоже, верил в её скорое завершение и выступал в роли апологета российских войск. Об этом свидетельствуют некоторые фрагменты из его брошюр, оперативно изданных в серии «Библиотека войны». В очерке об Угорской Руси говорится следующее: «Разбив австрийскую армию, русские войска прошли через Ужокский перевал и хлынули на горные долины по ту сторону Карпат. Теперь мы накануне “генерального разграничения” с нашими соседями» [4, с. 64-65]. Даже большим оптимистом оказался Богданович в очерке «Братья-чехи», апубликованном в том же августе 1914 г.: «В мировой войне, развернувшейся на наших глазах, победа явно начинает склоняться на сторону России и союзных с ней держав. Быть может, недалек уже тот час, когда Германии и Австрии будет нанесен решающий удар… славянские земли, входящие в состав названных немецких государств, должны быть в любом случае выделены из их границ. Это является заветной надеждой целого ряда славянских народов. Это необходимо для самой России» [4, с. 66].

Непросто в наше время оценить обоснованность следующих слов, касающихся надежд на единение славян: «Многие тысячи людей сейчас умирают на полях боев с мыслью о близости исполнения этих надежд» [4, с. 66]. Панславистские идеи летом 1914 г., несмотря на подъем патриотизма в разных слоях общества, всё-таки не увлекали даже российский офицерский корпус, не говоря о подавляющем большинстве солдат. По всей видимости, М. Богданович, студент юридического лицея в Ярославле, ещё не имел непосредственных контактов с бойцами, и писал очерки для московского издательства, руководствуясь возвышенными, а в то же время абстрактно-наивными представлениями о войне. Виленская редакция газеты «Наша Ніва», которая находилась значительно ближе к фронту и состояла из более зрелых людей, с самого начала высказывалась куда более скептически: «С востока плывут волны громадной российской армии, с запада – немецкой, и кто знает, не здесь ли – на наших полях – произойдёт страшная битва народов, такая кровавая, какой мир давно не видел?!…» (статья «Война началась») [11, с. 1]. Правда, в следующем номере та же «НН» прогнозировала, что «война не затянется: слишком много жертв забирает она, слишком много денег нужно на то, чтобы прокормить миллионные армии» (статья «На войне») [12, с. 1].

Следует отметить, что в первые месяцы многие интеллектуалы России – в частности, писатели – заняли проправительственную позицию, согласившись забыть о «внутренних распрях» [1, с. 10]. Однако вскоре они были разочарованы ходом событий. Утратил веру в скорое разрешение всемирного конфликта и пользу от войны для славянских народов и М. Богданович. На первом же году войны он сочиняет стихотворение «Ой, грымі, грымі, труба…», где передает трагедию бедолаги Янки и его жены: «Он нашёл другую жену, / Чужую сторонку – / В чистом поле на ней женился, / Пулей обручился» [2, с. 436].

В известном стихотворении 1915 г. «Як Базыль у паходзе канаў…» герой прощается с родной стороной, семьёй, товарищами. Очевидно, гибнет он не за свои интересы… Черновик произведения ещё более отчётливо показывал чужеродность войны для крестьянина: «Взяли хлопца, взяли хлопца в москали [т.е. в российское войско], / В далёкую сторонку повезли…» [2, с. 638].

Война в произведениях Богдановича – нечто иррациональное, явление, с которым невозможно управиться обычными средствами. Может быть поэтому, по Железняку, «в стихах Богдановича о войне нет, как у Купалы, открытых заявлений о своём к ней отношении и чётко сформулированных публицистических деклараций» [9, с. 300]. Жуткость выявляется не через прямое осуджение, и даже не «сама по себе», а пунктирно – посредством деталей, импрессий, что особенно характерно для миниатюры «Страшное». Возможно, автор построил ее на реальных фактах, ибо придумать эпизод с муравьём, который прополз па глазу убитого, гражданскому человеку было бы сложно…

Олег Лойко комментировал произведение так: «Поистине жуткую картину нарисовал Богданович. Мощным антивоенным протестом наполнил он ее. Великий гуманист, войну он ненавидел и всю ее античеловечность стремился выявить миниатюрой “Страшное”» [8, с. 239]. Мы полагаем, что мощь протеста в этом случае преувеличивать всё-таки не следует, тем более что героя миниатюры (Семёнова) не напугали убитые и искалеченные снарядами товарищи: «На то и война. Ко всему привыкает человек». Произведение можно трактовать и как попытку поэта адаптироваться к ненормальной ситуации, в которой находилась Россия середины 1910-х гг. – вполне естественную попытку выговориться и «закрыть гештальт».

Искуственным представляется нам и попытка вычитать «протест против империалистической войны» в стихотворении «Я хацеў бы спаткацца з Вамі на вуліцы…» Наум Лапидус, доказывая, что «М. Богданович никогда не восхвалял войну», посчитал, что именно война в названном стихотворении принесла «споры и распри, боль и горе…» [7, с. 13]. Между тем указанное произведение имеет метафизически-философский, а не публицистический характер; очевидно, поэта прежде всего расстраивала извечная дисгармония человеческих отношений.

Упрёк М. Богдановичу в том, что он «не смог разобраться в империалистическом характере войны, не смог подняться до мысли о необходимости превращения войны империалистической в войну гражданскую» [7, с. 13], сделанный тем же Н. Лапидусом, можно было бы рассматривать как курьёз или пережиток вульгарного социологизаторства 1930-х, отбросив автоматически. Однако, если ответить по существу, то М. Богданович на самом деле не ставил перед собой цели «разобраться в характере войны»; он реагировал на катастрофу Европы и России, как умел, как ему подсказывало сердце.

Комментируя стихотворение об убитом Яне, относящееся к концу 1914-го или началу 1915 г., Григорий Берёзкин вдумчиво отметил: «Герой Богдановича, умирающий от вражьей пули, не вынашивает “государственных” мыслей о целях и перспективах “кампании”…» [5, с. 151]. И действительно, свои чувства поэт чаще всего доверял героям. В стихотворении «Цёмнай ноччу лучына дагарала…» сестра приносит письмо солдатке и плачет: «Ой, забили Артёма, забили, / В неведомой сторонке зарыли; / Ой, забили Артёма шрапнелью, / Метель его покрывает белой белизной» [2, с. 277]. Поэт в глубоком тылу, освобожденный от военной службы, как будто стыдится сам оплакивать убитых…

«Объективированный» взгляд на войну сохранял М. Богданович в публицистике, прежде всего это касается статей о беженцах: «В гостях у детей», «Мытарства беженцев» и др. Автор не углубляется в поиск виновных в том, что дети и взрослые в 1916 г. испытали большие беды; он ограничивается описанием ситуации и частными предложениями, как улучшить ситуацию. Столь же «суховато», по-деловому обозревал М. Богданович работу общества, в котором работал с осени 1916 г.: «В сентябре 1915 г. от напора немцев бросились в Минскую губернию десятки и сотни тысяч белорусов… Помощь несчастным крайне была нужна. За нее взялся незадолго до того учрежденный в Минске отдел Белорусского общества для помощи потерпевшим от войны» и т. д. [4, с. 190].

Здесь можно возразить, что соответствующего стиля требовал жанр обзоров, которые готовил М. Богданович. Но похоже, что больной поэт не взялся бы за такие обзоры, да и за работу в комитете, если бы не имел внутренней потребности в негромкой «органической» работе, направленной на смягчение последствий войны. Более эмоционально он реагировал на события в своей статье «Забытый путь», написанной в конце 1915 г., когда автор ещё находился за пределами Беларуси: «Тяжелый удар приняла на себя наша страна: на ее просторах сошлись миллионные армии, устраиваются битвы, всё уничтожается, хозяйство гибнет, не тысячи, а сотни тысяч людей вынуждены бросать всё своё и идти по нязмераным дoрогам дальше, а куда – неизвестно…» [3, с. 286].

Резюмируя, отметим,  что военные мотивы в творчестве М. Богдановича занимают относительно небольшое место. Его отношение к войне быстро эволюционировало от сдержанно-оптимистического к пессимистическому. В 1914–1917 гг. поэт иногда пытался игнорировать ее, и тогда писал стихотворения  и статьи на совсем иные темы, а порой трактовал как нашествие, как  тяжелую непредсказуемую болезнь, с последствиями которой, однако, можно и нужно бороться.

Литература

  1. Аверченко А., Тэффи. Юмористические рассказы. – Минск, 1990.
  2. Багдановіч М. Поўны збор твораў у трох тамах. Т. І. – 2-е выд. – Мінск, 2001.
  3. Багдановіч М. Поўны збор твораў у трох тамах. Т. ІI. – 2-е выд. – Мінск, 2001.
  4. Багдановіч М. Поўны збор твораў у трох тамах. Т. ІII. – 2-е выд. – Мінск, 2001.
  5. Бярозкін Р. Чалавек напрадвесні. – Мінск, 1986.
  6. Галузо И., Урбан В. Задачи по физике и математике в «Вестнике опытной физики и элементарной математики»: современный взгляд // Современное образование Витебщины. – № 3(9). – 2015.
  7. Лапідус Н. Максім Багдановіч – паэт, крытык і перакладчык. – Мінск, 1957.
  8. Лойка А. Максім Багдановіч. – Мінск, 1966.
  9. Максім Багдановіч: вядомы і невядомы / Уклад. і камент. Ц.В. Чарнякевіча; прадм. і гласарый Ю.В. Пацюпы. – Мінск, 2011.
  10.  Максім Багдановіч. Энцыклапедыя / Склад. Саламевіч І.У., Трус М.В. – Мінск, 2011.
  11. Наша Ніва. – № 29. – 1914. – 25 ліп.
  12. Наша Ніва. – № 30. – 1914. – 1 жн.

Источник: Рубінчык, С. В. Ваенныя матывы ў творчасці Максіма Багдановіча // Максім Багдановіч: дыялог з часам (асоба пісьменніка і яго творчасць у сусветным дыскурсе XX-XXI стст.: матэрыялы Міжнароднай навук.-практ. канферэнцыі, Мінск, 21 снежня 2016 г. / Літ. музей Максіма Багдановіча; уклад. М. М. Запартыка. – Мінск: РІВШ, 2017. – С. 92–96.

Перевод с белорусского belisrael

Репродукция картины Моноса Моносзона «Максим Богданович и Змитрок Бядуля в 1916 г. в Минске» (1974). Отсюда

См. также на нашем сайте публикацию 2016 г.: Maksim Bahdanovič & the Jews / Багдановіч і яўрэі (паэту – 125)

Опубликовано 09.12.2021  00:05

Водгук

А ўвогуле — цікавая думка: У. У. Маякоўскі vs М. А. Багдановіч (альбо наадварот)!..

Гэтак жа, як Маякоўскі пісаў, што «няма яму без камунізму любві», так і Багдановіч пісаў, што «добра быць коласам; але шчаслівы той, каму дадзена быць васільком. Бо нашто каласы, калі няма васількоў?». Так што «антыўтылітарныя» ўяўленні пра Максіма Адамыча — такая ж даніна таму, якім ён хацеў, каб яго бачылі, як і ўяўленні пра рэвалюцыянера-Маякоўскага (магчыма, і тыя, і тыя можна лічыць апошняй воляй аўтараў). Вядома, вяртаючыся да супрацьпастаўлення класіцызм vs рамантызм, гэта яшчэ залежыць ад «рамантычнасці» Багдановіча: наколькі ён бы хацеў абмяжоўвацца адным аўтабіяграфічным наратывам…

Адносінамі да Першай сусветнай вайны абодва паэты таксама падобныя: «Война. Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные. Затем стих. “Война объявлена”» (з далейшымі падрабязнасцямі пра спробу запісу дабраахвотнікам; пра спробу прыкінуцца чарцёжнікам і аўтамабільную школу і г. д.). «Дэкаратыўны, шумавы бок» першых плакатаў можна ўбачыць, напрыклад, тут (дваццацітомнік, здаецца, да плакатаў яшчэ не дайшоў; але, калі пагугліць, можна знайсці выкладзенае аматарамі…).

Пётр Рэзванаў, г. Мінск

Дадана 09.12.2021  21:37

Исаак Цивес. Я РОДИЛСЯ НА НЕМИГЕ

Рэгіна Ждановіч: «Сённяшні дзень нагадаў мне пра дзядулю Ісака і ягоныя школы напярэдадні рэвалюцыі, падчас змены ўладаў і вайны. Захацелася пачытаць ягоныя ўспаміны. На жаль,запісана далёка не ўсё. Дзед вучыўся ў розных школах і гімназіях. Не атрымаўшы вышэйшай адукацыі, ён, тым не менш, быў вельмі адукаваны для свайго часу, цэлае жыццё збіраў вялікую бібліятэку, запісваў усе фільмы і п’есы, каторыя глядзеў. Захацелася мне выкласці ўрывак з ягоных успамінаў». (напiсаны ў 2005 за год да смерцi)

Заблуждаются те, кто думает, что Немига – это всего два квартала от проспекта Машерова [некогда – Парковой магистрали, теперь просп. Победителей] до ул. Короля. В старину под Немигой подразумевался целый регион улиц, переулков с домами каменными, 2-этажными и деревянными – одноэтажными. Немига – это был большой торговый центр Минска, где селились, в основном, ремесленники и лавочники, создавая некое еврейское гетто. Жило здесь много бедноты и профессиональных нищих. А в городе этот регион назывался Нижним Базаром, в отличие от Верхнего, который был на Соборной площади. Портные, сапожники, жестянщики, шапочники и другие ремесленники чуть ли не дверь в дверь трудились здесь на нижних этажах домов, здесь можно было все купить: приобрести приданое для невесты и свадебный костюм для жениха, а зазывалы не давали проходу случайным людям, попавшим в этот район. То и дело слышались их крики: «Дешевый товар!». В лавчонках продавался весь приклад для портных и сапожников, перья и пух, стеганые одеяла. Были здесь и магазины, и лабазы оптовой торговли, но главными были два рынка: рыбный – «фишмарк» и мясной – «ятка».

Со всего города, с Захарьевской и Губернаторской улиц к узким улочкам: Школьной, Козьмо-Демьяновской – шла густая масса народу к этим двум рынкам. По пятницам хозяйки закупали на фишмарке свежую рыбу, доставленную с озер и рек Беларуси, т. к. каждый еврей, целую неделю обходившийся картошкой в мундирах, должен был хотя бы в субботу покушать фаршированной рыбы – ритуального блюда. Для этого шли щука, судак, карп. Рыба продавалась в кадках, которые стояли на полу, в специальном строении под крышей, лишенном стен. Известно, каким спросом пользовалось национальное блюдо – фаршированная рыба по-еврейски. Не только Шолом-Алейхем расписывал, какой вкус у этого кулинарного изделия – густо наперченного, но даже у русских классиков можно прочесть строки, восхваляющие эту субботнюю еду.

А ятка располагалась чуточку дальше, почти у речки, и торговали там только говядиной, телятиной и бараниной. Причем это было мясо животных, убитых по специальному ритуалу лицами, получившими дозвол у духовенства. И фишмарк, и ятка, в которых торговали исключительно еврейские торговцы, всегда были полны покупателей (стоит напомнить, что население Минска было почти наполовину еврейским).

Еще здесь – немножко дальше по Замковой улице – была бойня для птицы. Ведь резать кур, уток, индюков имели право лица, допущенные общиной, выполняющие эту операцию особым строгим способом. Бойня представляла собой нечто вроде павильона, с обитыми жестью стенами и вбитыми крюками. И только там можно было резать кур и там же их ощипывать. Резники смотрели, чтобы птица не была с какими-нибудь ушибами, потому что такую курицу признавали трефной и употреблять ее в пищу еврей не имел права. Подростком я иногда сам резал птицу на этом рынке, прихватив деньги, которые мама давала на резника, на свои мальчишечьи нужды, и здорово наловчился в этом деле.

На Немиге были и ювелирные магазины, и пекарни, специальный селедочный магазин, а книжный торговал только молитвенниками, Библиями и молитвенными облачениями.

Ул. Школьная в начале ХХ века

Много синагог было на Немиге. Школьная улица, по сути, была синагогальной. Никаких школ на ней не было. Синагога по-еврейски называлась «шуле», так же, как по-немецки «школа». На этой ул. Школьной стояла главная синагога Минска – кафедральная – «бейсмедреш», самая большая синагога города с хором и обучением взрослых мужчин Талмуду (теперь на этом месте стоит проектный институт с большой, чуть ли не одесской потемкинской лестницей). Двор ярко освещался огнями. Здесь были еще 2 синагоги: мясников и холодная. Кроме того, имелось несколько молелен для разных общин. Мой дедушка, например, облюбовал «молельню стариков», где он сам порой стоял у амвона в роли кантора. Он имел хороший слух, правда, голос не очень сильный, но знал, как справлять богослужение.

Кроме этого синагогального двора, на Немиге находилась большая красивая синагога хасидов. В ней молились только сторонники хасидизма, но в некоторые праздники, например, праздник Торы, туда стекались и любопытные со всей улицы, весело наблюдавшие, как хасиды в экстазе эмоционально молились и даже приплясывали. На Немиго-Раковской улице была небольшая синагога, в которой на Пасху выпекалась маца. Эта же синагога в такие дни устраивала на проезжей части очистку домашней кухонной посуды, вываривая ее в специальном котле. В такие дни улица становилась непроезжей, хотя Немигой пользовались только ломовые извозчики и редко-редко заезжал какой-нибудь господин в пролетке. Немига-Раковская была улицей хедеров, тут получали образование только мальчики. Кроме того, имелась общинная школа – «Талмуд-Тора», где обучали только бедных бесплатно, за счет общины. Меламеды-учителя не очень церемонились с учениками, а плетками вбивали «науку». Если в платных хедерах с оглядкой на состоятельных родителей еще соблюдали некоторую деликатность при наказаниях, то в «Талмуд-Торе», когда бы я ни проходил мимо, через щели плотного забора видел, как на переменах бородатые ребе с плетками в руках гонялись за своими учениками, стараясь их загнать обратно в помещение. Причем нещадно били по спинам мальчишек, бедных, за которых некому было заступиться. Зимой вечерами было интересно наблюдать, как ученики из хедеров шли домой с зажженными фонарями. Это было как карнавал, тем более что улицы там не освещались, только на перекрестке Немиги и Немиго-Раковской висел яркий угольный фонарь. И здесь же, на скрещении этих двух улиц, была биржа для ломовых извозчиков.

Немига, снимок 1924 г.

Я родился на Немиго-Раковской, в каменном доме Блоха. Здесь мой отец снял помещение, в котором устроил сразу после женитьбы сапожную мастерскую, вероятно, в 1905 или 1906 году. Во дворе нашего дома было два хедера. В глубине очень культурный учитель обучал Талмуду взрослых парней, но ближе к браме [подворотне] хедер содержал злой меламед Хаим, который больше обучал плеткой, чем другими педагогическим методами. Однажды этот ребе зашел к нам, к отцу, а, увидев меня, спросил: «Это ваш кадеш [мальчик]?». Отец с некоторой гордостью сказал: «Да». – «Учиться ты хочешь?» – спросил он меня. Я сказал: «Да». Тогда он взял меня за руку и повел к себе. Я видел, сколько раз он бил своих учеников, но не боялся его, зная, что мой отец сумеет за меня заступиться. В хедере меня посадили на высокий табурет, а одному из своих учеников он поручил показать мне «алеф-бейс» – алфавит. Я сразу запомнил все буквы, и когда он попытался показать мне буквы вразброд, я отвечал всегда правильно. «Ребе, – вскричал он, – этот ребенок уже знает весь алфавит!» – «Уже?» – удивился ребе и стал проверять меня, но я твердо повторял все буквы, и тогда ребе сказал: «Ну, хорошо, на сегодня хватит! Иди домой, я поговорю с твоим отцом». А отцу он меня похвалил и сказал, что меня уже можно обучать, но через год – мне тогда было лишь четыре.

Когда мне исполнилось 5 лет, отец нашел мне дешевого учителя с не очень приятной репутацией, т. к. он был косноязычен, и вся Немига, посмеиваясь, называла его «Петэлэлэ». Этот маленький, сухонький старичок с козлиной бородкой был популярен тем, что наказывал своим ученикам: «Нельзя кидаться камнями, а можно – только кирпичами», – уповая на то, что камней полно, а кирпичи все пристроены в стенах, потому драки кирпичами не будет. Жил он на Раковской улице, под самой крышей. Он не успел мне еще что-либо преподать, потому что занимался со своими учениками весьма странным способом. Проходя по ряду за спиной учеников, он требовал, чтобы ему прочитывали текст из молитвенника, и, остановившись возле одного ученика, который хорошо выполнил его просьбу, он над его головой занес руку с конфетой, и, тихонько опустив ее перед носом мальчика, сказал: «Это тебе ангел сбросил за хорошую учебу». Этот явный обман так меня возмутил, что я, дождавшись передышки в занятиях, сбежал по лестнице и вернулся домой, а отцу заявил, что у Петэлэлэ я не желаю учиться. «Это почему же?» – строго спросил отец. Я сказал: «Он обманщик», – и рассказал, как было дело. Тут подоспела моя мама и сказала: «Да он же прав. Что это за учитель? Он и правда обманщик. Какой тут ангел?» На следующий день отец нашел мне нового учителя. Это был огромного роста учитель с черной длинной бородой и такими кустистыми бровями, что даже Брежнев казался бы безбровым рядом с ним. Жил он в Немигском переулке, в деревянном домике, и звали его Нойах. И жена у него была огромная, но худая. И он, сидя за столом, держал перед собой плетку. Как-то, сидя за столом, он на табурете перегнулся через стол, где сидели ученики. Приподнялись ножки его табурета. Я сидел у него за спиной, от нечего делать болтал ногой и нечаянно задел табурет. Ребе рухнул на пол всей тяжестью, а поняв, кто это сделал, схватил меня за уши и стал тягать вверх и вниз, вверх и вниз. Я не кричал – я был виноват и получил по заслугам. Но с его женой у меня произошел более сложный инцидент. Утром, сидя за столом, я увидел, что она копошится у комода и держит в руках мою сумочку с завтраком. Она открыла крышку сумочки и стала лакомиться черешней, которую положила мне мама. Я закричал: «Это мое!», – подбежал и стал отпихивать ее от комода. Она сконфузилась и стала оправдываться, что ничего не делала – просто посмотрела. Но дома я об этом умолчал.

Однажды, выпустив нас во двор на перемену, ребе решил вскоре загнать нас обратно в помещение, а мы всем скопом взобрались на крышу сарайчика недалеко от дома. Ребе вскочил на камни около сарая, пересек своим телом крышу и начал лупить нас плеткой направо и налево. Кто-то, уклоняясь от ударов, столкнул меня с крыши. Я упал на землю и рассек себе лоб о гвоздь. Тут выбежала жена ребе, обмыла мне лоб от крови и отправила меня домой. Мать испугалась, а, узнав причину, сказала: «Побегу к нему – вырву ему бороду!». Вернулась она очень взволнованная и заявила папе: «Больше он к Нойаху не пойдет – он изверг!».

Перекрёсток Немиги и Витебской, середина 1960-х

Ребе Вейвл был невысок, благообразен, жил в Воскресенском переулке на втором этаже, в хорошей квартире. Это был дорогой учитель. Но папа уже убедился, что дешевые учителя – специалисты невысокого полета. У этого учителя было три дочери и один сын. Сидел он за длинным столом, где по обеим сторонам на длинных скамьях сидело много учеников. Он восседал в центре, имея перед собой тонкий стакан горячего чаю, о который вечно грел руки, рядом лежала плетка. Он редко прибегал к ней, но в крайних случаях брался за плетку. У него я стал изучать Хумеш – Пятикнижие. Книга о сотворении мира, об Адаме и Еве, потопе, трех патриархах – Аврааме, Исааке, Иакове. Обладая хорошей памятью и заинтересованный этими библейскими сюжетами, я стал одним из лучших учеников хедера. Но ребе решил воспользоваться этим и стал использовать меня как своего помощника, чтобы подтянуть нерадивых. Сначала это было мне лестно, а потом я возроптал: «С какой стати я должен помогать ленивым?» И забастовал. Тогда ребе запылал гневом и схватился за плетку. Когда ребе стал приближаться ко мне, я перекинул ногу через скамейку, а когда он был уже совсем близко, перекинул и вторую и ринулся убегать вокруг стола. Ну, куда ему было поспеть за мной! К счастью, в это время не было дома его сына – не то гимназиста, не то ученика какого-то другого заведения, где принято было носить форменные курточки – иначе бы мне не миновать наказания. Устав, ребе объявил мне амнистию. Уже несколько раз он завершал с нами книгу Хумеш, но перейти на более высокую программу обучения не хотел, особенно не желая расставаться со мной – я был ему выгоден, хотя по положению он обязан был передать меня в другой хедер к своему брату, который обучал меня Талмуду, но я успел познакомиться с его дочкой Белькой, которая поразила меня тем, что сидела и что-то читала и писала. Она оказалась гимназисткой и показала мне русские книги. Я попросил ее показать мне азбуку и сразу сходу запомнил все буквы. Она удивилась моей понятливости и сказала: «Тебе надо учиться». – «А ты могла бы меня учить?» – Она согласилась. Дома я заявил отцу, что у ребе больше учиться не хочу, пусть меня учит Белька. «Кто это – Белька?» – строго спросил отец. Я ему рассказал. Моя мама была опять тут как тут: «Правильно, пора ему учиться русскому языку. Что ему всю жизнь только в синагогу ходить?». На этом мое «хедеровское» образование закончилось. Отец договорился со своим племянником Шоломом, учеником какого-то благотворительного училища за счет главного кантора кафедральной синагоги, который приютил моего двоюродного брата в своем доме, отвел ему там отдельную комнату. И Шолом начал готовить меня к 1-му классу гимназии. Экзамен в 1-й класс я держал в 8-классной мужской гимназии им. Л. Толстого. Она находилась на Юрьевской улице, теперь, после войны, этой улицы больше нет. Я был ошеломлен уже сначала тем, что за экзаменационным столом сидело много учителей и лиц, которых я не знал. Директор гимназии с еще не седой бородой был в зеленом мундире с золотыми пуговицами….

[На этом воспоминания обрываются]

Опубликовано 03.09.2017  00:09

Еще присланы снимки Региной Жданович

и Исаак-Цивес-в-редакции-газеты-Звязда-после-армии-и-на-службе

От редакции belisrael.info. Исаак Цивес – известный спортивный журналист (1909-2006).

Кто следил за спортивной жизнью республики, нередко мог видеть его публикации в «Физкультурнике Белоруссии».

Спортсмены выступают на рингах, стадионах, борцовских коврах, кортах, треках… А узнают об их успехах благодаря журналистам, которые «ради нескольких строчек в газете» готовы «трое суток не спать, трое суток шагать…»

Одним из таких подвижников был Исаак Львович Цивес, отдавший спортивной журналистике более 70-ти лет.

Я знал его давно. Десятки интересных историй об известных спортсменах слышал от него.

Родился Цивес в Минске в 1909 году в семье сапожника. Было у родителей четверо сыновей и три дочери. Он – старший. Конечно, пришлось помогать отцу. Рано пошел работать, перевелся в вечернюю школу.

Еще в старших классах начал сотрудничать с газетой «Звезда», а в двадцать лет стал ее штатным корреспондентом. Потом служил в Красной Армии. Демобилизовался в звании лейтенанта. И снова работал в газетах – «Рабочий», «Советская Белоруссия», «Звязда». В последней он увлекся спортивной тематикой. Это заметили в московской редакции «Красного спорта» (довоенное название «Советского спорта») и предложили сотрудничество. Одновременно Цивес продолжал освещать спортивную жизнь республики в родной газете. В его репортажах рассказывалось об успехах известных спортсменов. Героями публикаций в разное время были борцы Михаил Мирский, Идель и Григорий Иосилевичи, штангисты Наум Лапидус, Израиль Механик и Николай Шатов. Все они были в 30-е годы чемпионами СССР.

С первого дня Отечественной войны и до самой Победы Исаак Цивес на фронте. Он – командир взвода связи. Битвы под Прохоровкой, Яссами, Кишиневом, Берлинская операция – это все факты его биографии. Белоруссия, Украина, Молдавия, Румыния, Польша, Германия – этапы боевого пути.

3 июля 1944 года, войдя с действующей армией в Минск, он узнал, что в гетто погибли самые близкие люди: отец, мать, две сестры, брат, четыре племянницы. Еще два брата воевали, один из них сложил голову на поле брани. Чудом спаслась из гетто сестра с младшим сыном.

На следующий день часть, в которой служил Цивес, освободила Дзержинск (Минская область). Здесь ждала его радостная встреча с женой и сыном. Оказалось, Валентина Петровна во время оккупации была подпольщицей и связной партизанского отряда. Она награждена медалью «Партизану Оте­чественной войны».

После Победы старший лейтенант запаса И.Л. Цивес работал в «Советском спорте», а позже – в «Физкультурнике Белоруссии».

Выйдя на пенсию, Исаак Львович продолжал публиковаться в газетах, стал даже соавтором книги «Белорусские богатыри», изданной в 1980 году к открытию Московской олимпиады. Несмотря на преклонный возраст, старейший журналист сохранил ясный ум и прекрасную память. Но, к сожалению, он полностью ослеп.

Последняя публикация удивила всех, знавших Цивеса. Газета «7 дней» от 9 августа 2003 года опубликовала его статью «Две встречи с команд­армом-5» (о генерале – танкисте Ротмист­рове). Автору было 94 года.

Жизнь замечательного журналиста оборвалась в апреле 2006 года.

Предлагаю вниманию читателей непридуманные истории – майсы, которые поведал мне Исаак Львович Цивес, когда я готовил книгу «Евреи Белоруссии в большом спорте». (Семен Лиокумович)

Добавлено 4 сентября в 09:48

 

Maksim Bahdanovič & the Jews / Багдановіч і яўрэі (паэту – 125)

pomnik_bahdanovichu_minsk

Помнік М. Багдановічу. Фота з tut.by

  1. М. Багдановіч пра яўрэяў

ЧЕРВОННАЯ РУСЬ

…Однако, хотя Львов стоит на русинской земле, русинского в нем очень мало. Здесь, как и в большинстве городов Червонной Руси, население состоит главным образом из евреев и поляков. Евреи сильно поддаются влиянию польской культуры, так что многие из них начинают считать себя «поляками моисеева вероисповедания». Все они в общественных делах употребляют польский язык. Вот почему Львов имеет вид польского города. То же самое следует сказать и о других значительных галицких городах – Перемышле и Коломый, а отчасти и о Станиславове, Стрые, Дрогобыче, Тарнополе, Бродах. Из украинских городов Буковины назовем Черновицы, в котором есть университет; в Венгрии упомянем Мармарош. Все они не слишком велики, но зато очень благоустроены и отличаются большим оживлением просветительской деятельности как польской, так и русинской, а иной раз и еврейской. Есть в городах и немного немцев, по большей части военных.

Что касается сельского населения Червонной Руси, то оно почти сплошь русинское. Однако и здесь всё же немало евреев. Занимаются они торговлею, шинкарством, ростовщичеством, изредка – ремеслами. В большинстве это очень загнанные и бедные люди, небесполезные тем, что они хорошо наладили в крае торговлю. Однако их тут слишком много, и это тяжелым камнем ложится на плечи русинского крестьянина…

1914

Впервые опубликовано в брошюре «Червонная Русь. Австрийские украинцы» в серии «Библиотека войны» № 8-9 (Москва, 1914). Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 31–32.

МЫТАРСТВА БЕЖЕНЦЕВ

У нас своевременно сообщалось о прибытии в Ярославль большой партии беженцев-евреев, численностью около 800 чел. Беженцы были направлены в Ярославль, разместить их в других городах не представлялось возможности (только Пошехонье выразило согласие приютить человек 80 из них), в сельские местности доступ для них, как для евреев, был воспрещен, – а между тем город ничего не делал для приема этой партии и не отводил никакого помещения. Дни проходили за днями, беженцы жались в вагонах на ст. Всполье, не имея долгое время ничего горячего, и хлопоты местного еврейского комитета не приводили ни к чему.

Наконец вступилась администрация. Губернатором было предписано городу отвести для беженцев помещение. В результате для беженцев устроили два убежища: одно на Власьевской ул., где раньше помещались немцы-колонисты, другое – по Борисоглебской, в помещении, занимаемом до этого столярной мастерской. Оба помещения плохи и не удовлетворяют минимальным требованиям, предъявляемым к жилью, особенно власьевское; достаточно указать, что благодаря этому в свое время из него были взяты немцы.

Теснота, кухня отсутствует, за горячей пищей приходится идти на Борисоглебскую ул. Но все же хорошо хоть то, что оторванные от насиженного места, измученные дорогой люди осели, наконец, и имеют над головой кров.

Но, оказывается, мытарства беженцев еще не закончены. Город предлагает еврейскому комитету очистить к 15 августа помещение, потребовавшееся для других нужд. А между тем что может снять комитет? Свободных помещений в городе совсем не имеется. И встает вопрос: что же делать с сотнями людей, которые очутятся 15-го августа на городской мостовой?

Думается, что если комитет в данном случае не находит выхода, то у города он есть. В Ярославле имеется довольно много обширных публичных помещений, служащих целям, во всяком случае, довольно безразличным. Как пример можно взять хотя бы дом Соболева. Почему бы городу не предпринять нужных шагов, чтобы это помещение (или иное) было передано в городское пользование? Мы не настаиваем на данном решении. Быть может, оно неудачно. Но закрывать глаза на этот вопрос нельзя; и, прежде всего, именно городу нельзя.

1916

Впервые опубликовано в газете «Голосъ» 31.07.1916 под псевдонимом «Ив. Февралевъ». Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 182–183.

Прим. belisrael.info: увы, и 100 лет спустя проблемы, описанные классиком, не всегда разрешаются. См. хотя бы материал от 24.10.2016, с названием почти по Богдановичу: «Беды беженцев».

ДЕТСКАЯ КОЛОНИЯ

Возвратился в город детский очаг еврейского беженского комитета, два летних месяца пробывший в Тверицах на Монастырской даче. В очаге – дети дошкольного возраста, малыши, от 3 до 6 лет. Жило их на даче человек 40, всё больше девочки (мальчиков было только около дюжины), да еще насчитывалось с десяток приходящих, проводивших весь день на даче, но ночевать возвращавшихся домой. Дача – в сосновом бору, так что было где поиграть и погулять. Устраивались подвижные игры, были занятия по лепке, рисованию, резьбе и т. п. Руководили детями г. Рубашева, присланная центр.(альным) к.(омите)том, и ее помощница г. Пескина, наладившие вместе жизнь очага.

Кормили детей пять раз на день: утром в 8 час. чай, в 11 ч. – завтрак, в 2 ч. – обед, в 5 ч. – вечерний чай, в 7 ч. – ужин, после которого дети вскоре укладывались спать.

Очаг может похвалиться тем, что дети заметно прибыли в весе, приблизительно от 5 до 14 фунтов, а в среднем – фунтов 8-10. Убыли не наблюдалось ни у одного ребенка. Расход на стол разложился по 14 руб. в месяц на каждого питомца, а весь расход на содержание очага – 22 р.

1916

Впервые опубликовано в газете «Голосъ» 26.08.1916 под псевдонимом «Ив. Ф.». Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 184.

* * *

manaszon1916

Рэпрадукцыя карціны Монаса Манасзона «Максім Багдановіч і Змітрок Бядуля ў 1916 г. у Мінску» (1974)

  1. Яўрэі пра М. Багдановіча

«Плач, бедная Беларусь… Ты страціла аднаго з найлепшых сыноў тваіх… Асірацелі вы, нівы нашыя, бары і пушчы… Той, каторы апяваў вас у сваіх цудоўных лірычных песнях, пайшоў ад нас… Шмат ты ад яго спадзявалася, бедная Беларусь… Праўда, шмат ён зрабіў, але мог яшчэ зрабіць болей. З таго часу, як «упалі з грудзей Пана Бога, парваўшыся, пацеркі зор», што «так маркотна і пільна на край мой радзімы глядзяць», з таго часу ўжо восем гадоў, як пачаў свае першыя вершы ў газеце «Наша ніва», – кожны з нас нецярпліва чакаў усё новых і новых твораў яго… Багдановіч даў нам багатую паэзію роднай Беларусі. «Быццам тысяча крэпка нацягнутых струн» звінела яго паэзія… Да апошніх дзён сваіх ён дбаў не аб сабе, але аб долі гаротнага народу свайго… пісаў яшчэ апавяданні, крытыку літаратуры беларускай, публіцыстычныя артыкулы па-расейску ў розных журналах аб беларускім руху. Цікавіўся ён і роднай сястрой Беларусі – Украінай і вельмі важныя працы друкаваў у журнале «Украинская жизнь» аб рытміцы вершаў розных украінскіх паэтаў…» (Змітрок Бядуля, некралог у газеце «Вольная Беларусь», 1917)

«Максім Багдановіч – майстар невялікага лірычнага верша. Верш яго заўсёды, бадай, лірычны – г. з. напісаны ад імя самога паэта і гаворыць пра пачуцці самога паэта… М. Багдановіч часта выступаў з сімвалічнымі творамі. Гэта значыць, што ён пісаў творы, у якіх звяртаўся да вобразаў-сімвалаў, у якіх часта ўцякаў ад рэчаіснасці свайго часу ў свет надзорных вышынь, паэтычных абстракцый… М. Багдановіч быў незвычайна добра знаёмы з выдатнейшымі творамі рускай і заходне-еўрапейскай літаратуры і сам пісаў на рускай мове. Стыхійнае цягненне да культуры, створанай іншымі народамі, і ў першую чаргу да вялікай рускай культуры, рабіла тое, што паэт вельмі часта вырываўся з абмяжаваных нацыянальных рамак. У гэтым ён на многа стаіць вышэй многіх нашаніўскіх пісьменнікаў, якія вясковую абмяжованасць і шавінізм ставілі за прынцып свае творчасці». (Айзік Кучар, брашура, 1939)

«Як паэт, М. Багдановіч складваўся пад уплывам В. Брусава і А. Блока. Яго творчая дзейнасць мела месца ў перыяд ад паражэння рэвалюцыі 1905 года да 1917 года – года ранняй смерці паэта. Творчасць М. Багдановіча поўная найглыбейшых унутраных супярэчнасцей. У лепшых сваіх творах ён уздымаўся да смелага пратэсту супраць капіталістычнай рэчаіснасці. Але колькасць вершаў з рэвалюцыйнымі матывамі ў Багдановіча невялікая. Побач з імі мы знойдзем шмат вершаў, адзначаных пячаткай песімізму і сузіральнасці, створаных пад уплывам тэорыі і практыкі сімвалізму. Асобныя творы Багдановіча навеяныя нацыяналістычнай рамантыкай» (Уладзімір Гальперын, «Литературная газета», 1948).

«Максім Багдановіч, як правіла, пісаў невялікія па размеру вершы, імкнучыся перадаць іх змест скупымі і лаканічнымі, але надзвычай ёмкімі паэтычнымі сродкамі. У вершах паэта сапраўды словам цесна, а думкам прасторна. Таленавіты паэт-рэаліст, Багдановіч у яркую і дасканалую паэтычную форму ўкладваў глыбокі змест. У гады першай сусветнай вайны Максім Багдановіч стварае рад паэтычных і публіцыстычных твораў, у якіх ён, асуджаючы вайну, выражае спачуванне яе ахвярам». (Навум Лапідус, рукапіс, 1957)

«Ва ўмовах соцыяльнай і нацыянальнай прыгнечанасці беларускага народа паэта востра хвалявала пытанне аб тым, якім шляхам будзе разгортвацца барацьба за нацыянальнае самавызначэнне і развіццё беларускай культуры… З абурэннем адгукаўся пісьменнік аб бессаромных спробах рэакцыянераў гандляваць беларускім народам… Палымяная абарона жыццёвых інтарэсаў свайго народа, яго справядлівых соцыяльных, нацыянальных і культурных патрабаванняў ніколі не вылівалася ў Багдановіча ў пачуццё непрыязнасці да рускага або якога-небудзь іншага народа. Наадварот, паэт, які выхоўваўся на лепшых традыцыях рускай культуры і прагна ўбіраў у сябе каштоўныя здабыткі ўсяго чалавецтва, быў прыхільнікам самых цесных і ўсебаковых сувязей паміж народамі. З асаблівай павагай ён ставіўся да вялікай спадчыны рускай культуры, да перадавых яе прадстаўнікоў». (Навум Перкін, прадмова да кнігі, 1957)

«Максіму Багдановічу давялося адыграць у развіцці беларускай паэзіі асаблівую ролю. З ім у беларускую літаратуру ўвайшла новая плынь – узоры рускай, грэчаскай, італьянскай, французскай, нямецкай, славянскіх літаратур. На беларускай мове загучалі вершы Гарацыя, Авідзія, Шылера, Гейнэ, Верлена, творы славянскіх паэтаў… Спелую паэзію Багдановіча адрознівае вялікі дыяпазон тэм і жанраў, гэта звязана з шырокім кругам творчых інтарэсаў, мастацкіх пошукаў паэта, а таксама з незвычайнай інтэнсіўнасцю ўнутранага жыцця героя яго лірыкі». (Рахіль Файнберг, прадмова да кнігі, 1963)

«Багдановіч не падзяляў праграмнага, філасофскага песімізму сімвалістаў, якія лічылі неадольнай, а ў нейкім сэнсе нават і адзіна спрыяльнай для мастацтва чалавечую адасобленасць і раз’яднанасць. Беларускі паэт абвострана, нервова ўспрымаў гэту адасобленасць чалавека ў сучасным яму грамадскім свеце, і ўсяляк шукаў выйсця з яе… Над паэзіяй Багдановіча чыстае зорнае неба. Зорка – высокая сведка гаротнага народнага жыцця, і яна ж, ва ўрыўку, што адносіцца да апошніх гадоў Багдановіча – увасабленне новай долі народа, якая – паэт шчыра верыў у гэта – ужо не за гарамі: «Ты не згаснеш, ясная зараначка, ты яшчэ асвеціш родны край!» Менавіта ў гэтай світальнай свежасці гучання і каларыту – адна з самых прывабных рыс паэзіі Багдановіча, які здолеў падняцца над усім, што скоўвала і абцяжарвала яго свабодны дух… Максім Багдановіч – першы беларускі паэт, які шырока звярнуўся да прыгожага не толькі ў жыцці, але і ў помніках матэрыяльнай культуры, у творах жывапісу і дойлідства». (Рыгор Бярозкін, кніга, 1970)

«Звычайна пасля работы Максім спяшаўся дамоў да Бядулі або, калі адчуваў сябе лепей, ішоў працаваць у Пушкінскую бібліятэку. Там ён праглядаў зборнікі Шэйна, Раманава, Афанасьева… Сёстры Бядулі – Рэня і Геня – слугавалі госцю, часта ён сядзеў з імі на ганку, чытаючы ім вершы або распавядаючы казкі. Дзяўчаты спявалі яму песні, паказвалі розныя сцэнкі, лоўка маніпулюючы лялькамі…

– Вось створым мы з вамі, дзяўчаты, тэатр і будзем вандраваць па ўсёй Беларусі, – марыў Максім.

– Дзіўна пазіраеце вы на свет, Максім Адамавіч, – казала Рэня. – У вашых пушчах жывуць лесавікі, пекныя русалкі купаюцца ў срэбраных водах вашых азёр, а вось зараз у промнях вечарніцы вы і самі падобны да лесуна…» (Леанід Зубараў, кніга, 1989)

Падрыхтаваў В. Р.

Меркаванне Яўгена Гучка: Змітрок Бядуля і Максім Багдановіч павінны вярнуцца на Радзіму

Апублiкавана 27.11.2016  18:52