Tag Archives: Гомель

Як у Гомелі «Рускую народную рэспубліку» ўстанаўлівалі

04-04-2019  Юрый Глушакоў

___________________________________________________________________________________________________

У сакавіку 1919 года на фронце пад Калінкавічамі ўзбунтаваліся два палкі Чырвонай Арміі. Ваенны мяцеж пад кіраўніцтвам былога штабс-капітана Стракапытава і яго наступствы былі адным з галоўных міфаў савецкай гісторыі Гомеля.

У памяць пра яго ахвяраў было названа 7 вуліц горада, ім былі ўсталяваныя помнік і мемарыяльная дошка. Аднак і цяпер у гісторыі гэтага выступу хапае «белых плямаў». А ў апошні час з’яўляюцца і новыя інтэрпрэтацыі тых падзей. Гавораць ужо, нібы паўстанцы былі абгавораныя бальшавікамі, і наспеў час перагледзець старыя ацэнкі.

Тульская брыгада ў Гомелі

Што ж адбылося ў Гомелі сто гадоў таму? Кім былі паўстанцы-стракапытаўцы і чаго яны хацелі? Ці можна іх параўнаць з удзельнікамі Слуцкага паўстання або махноўцамі?

67-ы і 68-ы палкі 8-й стралковай дывізіі былі ўкамплектаваныя найперш выхадцамі з Тульскай губерні і масквічамі. У Гомель яны прыбылі ў пачатку 1919 года і з цікаўнасцю разглядалі мясцовае асяроддзе. У горадзе пражывала шмат яўрэяў — з улікам побытавага антысемітызму, абвостранага грамадзянскай вайной, некаторых чырвонаармейцаў і былых царскіх афіцэраў гэта моцна раздражняла. Яшчэ большую незадаволенасць выклікала і тое, што гамяльчане, у параўнанні з цэнтральнымі расійскімі губернямі, жылі адносна нядрэнна. У Гомелі на рынку можна было набыць розныя прадукты, працавала мноства крам, кафэ і рэстаранаў. І згаладалым тулякам багацце ў крамах яўрэйскіх гандляроў было відавочна не па душы.

Размясцілі палкі на прыватных кватэрах — былыя казармы 160-га пяхотнага абхазскага палка нямецкія войскі прывялі ў непрыдатнасць. Многія чырвонаармейцы апынуліся на пастоі ў «Залініі» — раёне прыватнага сектара, некалі самавольна ўзведзенага гомельскімі чыгуначнікамі на пустках побач з лініяй Лібава-Роменскай дарогі. Раён гэты і ў «ліхія 90-я» карыстаўся крымінальнай славай. А ў 1919 годзе тут панавалі асаблівыя настроі. Паміж «Залініяй» і напалову яўрэйскім «горадам» здаўна тлела глухая варожасць.

У 1903 годзе чыгуначнікі, хоць і падбухтораныя тайнай паліцыяй, але ў цэлым самастойна, наладзілі ў Гомелі пагром. Пасля тут дзейнічаў Гомельскі аддзел «Саюза рускага народа», адзін з самых буйных у Расійскай імперыі. Праўда, рабочых у яго запісвалі ў «добраахвотна-прымусовым» парадку. Але з пачаткам Першай сусветнай вайны манархічныя ілюзіі хутка развеяліся. Рабочыя чыгункі прынялі актыўны ўдзел і ў Лютаўскай, і ў Кастрычніцкай рэвалюцыі. І ў 1918 годзе чыгуначнікі былі адной з вядучых сіл супраціву нямецка-гайдамацкай акупацыі. Але знаходзіліся пераважна пад уплывам левых эсэраў і, часткова, анархістаў.

Савецкая ўлада, якая вярнулася ў Гомель 14 студзеня 1919 года, была ўжо іншай. Гэта пасля Кастрычніцкай рэвалюцыі ў гомельскім Савеце засядалі і свабодна дыскутавалі дэлегаты ці не ўсіх сацыялістычных партый, а рабочыя праз свае органы самакіравання кантралявалі адміністрацыю і нават абіралі міліцыю. За год жорсткай і крывавай грамадзянскай вайны бальшавікі ўзмужнелі і адцяснілі ад улады сваіх ідэалістычна настроеных саюзнікаў.

У Гомелі была ўтворана Надзвычайная камісія (НК), якая хутка заторкнула рот нязгодным. А самае галоўнае — прадукты сталі вывозіцца ў цэнтральныя галадаючыя губерні. Забеспячэнне чыгуначнікаў пагоршылася, узмацніліся праблемы з заробкамі, і пры нямецка-гайдамацкім рэжыме не вельмі высокімі. Сярод працоўных хадзілі чуткі, што некаторыя савецкія служачыя, прыкрываючыся службовым становішчам, не грэбуюць і спекуляцыяй.

Традыцыйна больш пісьменныя яўрэі, якія пражывалі ў мяжы аселасці, займалі многія партыйныя і гаспадарчыя пасады, што давала глебу для росту антысемітызму.

Усёй гэтай незадаволенасцю шматлікія «залінейцы», па дамах якіх кватаравалі чырвонаармейцы, шчодра дзяліліся з пастаяльцамі. А мабілізаваныя тулякі, і асабліва рускія афіцэры, і самі ўжо даўно мелі зуб на Саветы. У выніку ў брыга­дзе стала неспакойна. Справы даходзілі да таго, што падчас праглядаў фільмаў у мясцовым сінематографе чырвонаармейцы пачыналі страляць у столь і крычаць: «Бі жыдоў!» Некаторыя вайскоўцы «Тульскай брыгады» былі арыштаваныя Надзвычайнай камісіяй. Але 18 сакавіка 1919 года гэты галаўны боль мясцовых уладаў і чальцоў Надзвычайнай каміссі нарэшце адбыў на фронт — пад Мазыр–Оўруч. Гэта быў Дзень Парыжскай Камуны, і напярэдадні рэдактар «Вестак Гомельскага рэўкама» Мікалай Білецкі напісаў артыкул пра камунараў. Ці адчуваў ён, што паўторыць іх лёс у хуткай будучыні?

Насенне змовы

З поўдня на Мазыр–Калінкавічы наступала Паўночная група войскаў УНР атамана Аскілкі, якая спрабавала зноў захапіць гэты раён. Па прыбыцці на пазіцыі чырвонаармейцы патрапілі пад артылерыйскі абстрэл і панеслі першыя страты. «Здрада!» — нібы разрад электрашоку пранеслася па палках. Замітынгаваўшы, чырвонаармейцы пагрузіліся ў эшалоны і рушылі назад. Камісар 68-га палка Фёдар Сундукоў (Мiхаiл Сундукоў – belisrael.info) паспрабаваў спыніць узбунтаваныя часткі, але быў лінчаваны мяцежнікамі. Ужо ў Калінкавічах бунтаўшчыкі паспрабавалі ўчыніць яўрэйскі пагром, але былі спыненыя таварышамі. 24 сакавіка паўстанцы прыбылі ў Гомель, 26 сакавіка — занялі Рэчыцу.

У фільме «Вяселле ў Малінаўцы» дзед Нічыпар пытае пана-атамана Грыцыяна-Таўрыцкага: «А ці ёсць у цябе хоць нейкая праграма?» Невядома, ці запытвала пра гэта паўстанцаў дэлегацыя гомельскай грамадскасці ў складзе святароў, чыноўнікаў і буржуа, што адразу ж падтрымалі мяцеж. Але праграма ў паўстанцаў была.

Пра яе раптам заявіў «Палескі паўстанцкі камітэт» (ППК), які з’явіўся невядома адкуль. Ён быў ананімны, і не ўсе асобы, што ўваходзілі ў яго, дакладна вядомыя да гэтага часу. ППК абвясціў у Гомелі «Рускую народную рэспубліку». Камітэт абяцаў таксама скліканне Устаноўчага сходу, свабоду гандлю і прыватнай ініцыятывы ў спалучэнні з дзяржаўным сектарам. Пры гэтым, зразумела, замоўчвалася, што «вярхоўны кіраўнік» Расіі «адмиралъ» Аляксандр Калчак нядаўна разагнаў Камітэт членаў Устаноўчага сходу, пры гэтым частка дэпутатаў была расстраляная. Важнае пытанне пра тое, каму будзе належаць зямля ў гомельскай «Рускай народнай рэспубліцы», таксама абыходзілася гранічна абстрактнай фразай: «Зямля — народу».

Камандуючым «1-й арміяй» РНР стаў начальнік забеспячэння 68-га палка, былы штабс-капітан царскай арміі Стракапытаў. Паводле ўспамінаў відавочцаў, гэта быў сярэдніх гадоў чалавек з паголенай галавой. Стракапытаў нарадзіўся ў сям’і заможных тульскіх купцоў. Мабыць, яго кар’ера і развівалася б па камерцыйнай частцы, калі б царская Расія не ўступіла ў Першую сусветную вайну. Зрэшты, афіцэр ваеннага часу, ён вялікай «вернасцю трону» не вылучаўся. І пасля лютага 1917 года далучыўся да РСДРП — праўда, меншавікоў. У Чырвоную Армію быў мабілізаваны разам са многімі іншымі афіцэрамі. У лістападзе 1918 года ўжо арыштоўваўся НК.

Нянавісць Стракапытава да Савецкай улады, якая пазбавіла яго і яго сваякоў «свабоды гандлю», зразумелая. Але хто ў цэлым стаяў за паўстаннем? Наяўнасць у паўстанцаў досыць хутка ўзніклай арганізацыі і якой-ніякой, а праграмы, кажа пра тое, што выступ не быў спантанным.

Насенне змовы маглі прывесці з сабою афіцэры, мабілізаваныя ў Туле і Маскве. Вось што казаў пра сітуацыю ў Туле дэлегат III з’езда партыі левых эсэраў Іосіф Краскоў летам 1918 года: «Сяляне да савецкай улады ставяцца добра… У Туле стан савецкай улады вельмі дрэнны, цяжкі, бо там моцныя правыя эсэры і меншавікі, ды і самі працоўныя, што абраслі дробнымі гаспадаркамі. Сацыялісты правага лагера правялі ў горадзе страйк. Да таго ж бальшавікі рабілі і працягваюць рабіць мноства бестактоўнасцяў. У шэрагі арміі прымаюць вельмі шмат афіцэраў старой загартоўкі, арыштоўваюць працоўных… Калі яны запрасілі на службу старога генерала, салдаты ўсе хацелі сысці да левых эсэраў».

Меншавікі ў Туле, да якіх належаў і Стракапытаў, былі мала падобныя да інтэлігентаў у пенснэ, якімі іх адлюстроўвала пасля савецкая прапаганда. Падчас згаданага страйку на зброевым заводзе рабочыя-меншавікі арыштавалі губернскага камісара і ўчынілі перастрэлку.

Другім цэнтрам змовы маглі быць гомельскія чыноўнікі і службоўцы ўсё той жа чыгункі. У ліку «прадстаўнікоў грамадскасці», запрошаных Стракапытавым да супрацоўніцтва, былі і гомельскія меншавікі, і цяпер вельмі папулярызаваны архітэктар Станіслаў Шабунеўскі.

Пра тое, што абвяшчэнне «Рускай народнай рэспублікі» ў Гомелі магло быць часткай шырокага плана, кажа і назва — «1-я армія РНР». Магчыма, дзесьці ў гэты час павінны былі паўстаць 2-я і 3-я «арміі». Пры гэтым тэксты заклікаў «Палескага паўстанцкага камітэта» нагадваюць ці пераймаюць стыль галоўнага антыбальшавіцкага змоўшчыка таго часу — Барыса Савінкава.

Больш за тое, у адным са зваротаў Стракапытава гаворыцца: «Цяпер не 1918 год, а Гомель — не Яраслаўль». Былы эсэр-тэрарыст і паляўнічы за царскімі міністрамі летам 1918 года паспрабаваў арганізаваць няўдалае паўстанне ў Яраслаўлі, Мураме і Рыбінску. А ў 1919 годзе «Саюз абароны Радзімы і свабоды» Савінкава, пры падтрымцы Калчака, рыхтаваў новую серыю выступаў па ўсёй Расіі.

Гомельская самаабарона

Савецкім кіраўнікам Гомеля тады было зусім не да таго, каб у дэталях высвятляць палітычныя прыхільнасці мяцежнікаў. Калі 23 сакавіка эшалоны з узбунтаванымі часткамі прыбылі на станцыю «Гомель», яны паспрабавалі арганізаваць абарону горада. У ноч на 24 сакавіка для гэтага быў створаны Ваенна-рэвалюцыйны камітэт (ВРК).

Улада ў Гомелі ў той час належала кіруючай партыі РКП(б). Супраць немцаў у 1918-м бальшавікі змагаліся разам з левымі эсэрамі і анархістамі. Але адразу ж пасля выхаду з падполля непатрэбныя зараз «ультралевыя» саюзнікі былі адкінутыя. Дый сама кіруючая РКП(б) дзялілася ў Гомелі на дзве арганізацыі — «Гарадскую» і «Залінейную». Пры гэтым камуністаў-чыгуначнікаў, якія адыгралі такую значную ролю ў 1917 годзе і барацьбе з акупантамі, у кіраўніцтве горада было не так шмат.

Пасады занялі маладыя гомельскія інтэлігенты, якія ўступілі ў партыю на хвалі рэвалюцыі. Старшынёй ВРК стаў 24-гадовы Сямён Камісараў (Гурэвіч). У складзе камітэта таксама былі Мікалай Білецкі-Язерскі, галоўны рэдактар гомельскіх «Известий» і сын царскага генерала, старшыня НК Іван Ланге, ураджэнец Прыбалтыкі, і Васіль Селіванаў — дэлегат Усебеларускага з’езда, былы левы эсэр, які раней арыштоўваўся НК. Ад чыгуначнікаў у ВРК уваходзілі бальшавікі Гуля і Валадзько.

Сілаў у ВРК было зусім мала. Ахоўны батальён Дзямідава фармальна заняў «нейтральную» пазіцыю, а на справе перайшоў на бок мяцежнікаў. У распараджэнні штаба абароны быў толькі невялікі Інтэрнацыянальны атрад НК з кітайцаў, немцаў і сербаў, і частка супрацоўнікаў міліцыі. З камуністычнай і беспартыйнай моладзі былі створаныя атрады, якія шмат у чым нагадвалі яўрэйскую самаабарону, якая ўжо не раз ратавала горад ад пагромаў. Пры гэтым сваю дапамогу ВРК прапанавалі як левыя эсэры, так і сацыялісты-сіяністы — але атрымалі адмову.

Падобна на тое, што першапачаткова ані гэты штаб абароны, ані самі паўстанцы не ведалі дакладна, што будуць рабіць. Большасць шараговых мяцежнікаў хацела толькі аднаго — ехаць на Бранск, а адтуль самастойна дабірацца дадому, у Тулу. Ні пра якую «Рускую народную рэспубліку» яны і не марылі. Стракапытаву давялося прыкласці нямала намаганняў, каб, запалохваючы паўстанцаў рэпрэсіямі Троцкага, схіліць іх да арганізаваных дзеянняў супраць бальшавікоў.

Першапачаткова чальцы ВРК нават спадзяваліся ўлагодзіць справу мірам. А потым прапаноўваліся розныя планы — разабраць шляхі і не даць мяцежным эшалонам ісці на Бранск і Маскву. Альбо наадварот — прапускаць мяцежнікаў па чыгунцы невялікімі партыямі, каб затым ізаляваць і раззброіць. У любым выпадку, сіл для падаўлення паўстання ў ВРК не было. На 300 чалавек спешна сабранай самаабароны было толькі 150 вінтовак розных сістэм, да часткі якіх бракавала патронаў. У раўкомаўцаў быў толькі адзін кулямёт. У стракапытаўцаў — 78 кулямётаў і 12 гармат. Але бой давялося прыняць усё роўна…

Трагедыя «Савоя»

Свае нешматлікія сілы штаб абароны засяродзіў у гасцініцы «Савой» (цяпер — ААТ «Стары Універмаг»), дзе змяшчаліся галоўныя ўстановы горада, на тэлеграфна-тэлефоннай станцыі, гарадской тэлефоннай станцыі і будынку НК (цяпер — «Паляўнічая хатка»). У бок вакзала былі высланы ўзброеныя патрулі, якіх мяцежнікі ў хуткім часе адціснулі да цэнтра горада. 24 сакавіка стракапытаўцы захапілі гарадскую турму і вызвалілі ўсіх арыштаваных — як крымінальных, так і палітычных. Адначасова ў Гомель сталі сцягвацца бандыты з навакольных вёсак. У горадзе пачаліся першыя рабаванні і пагромы. Увечары гэтага ж дня адбыўся штурм «Савоя».

Першая атака была адбітая, знішчаныя некалькіх мяцежнікаў. Тады паўстанцы абрынулі на гасцініцу агонь артылерыйскіх гармат і мінамётаў. Дарэмна «Руская народная рэспубліка» гарантавала недатыкальнасць прыватнай уласнасці — самы фешэнебельны гатэль Гомеля, на вяртанне якога так спадзяваўся яго ўладальнік купец Шановіч, рухнуў на вачах. Аднак яшчэ цэлую ноч і палову дня 25 сакавіка абарона «Савою» працягвалася.

Пры гэтым у штурме гасцініцы ўдзельнічала толькі меншасць мяцежнікаў. Большая частка працягвала сядзець у эшалонах на станцыі «Гомель-Гаспадарчы». У сілу гэтых ці іншых меркаванняў, але кола блакады вакол «Савою» цалкам закрытае не было, і шмат хто з удзельнікаў абароны сышоў з гатэлю. Да другой паловы дня 25 сакавіка колькасць абаронцаў скарацілася прыкладна ўдвая.

ВРК спадзяваўся затрымаць прасоўванне мяцежнікаў да падыходу Чырвонай Арміі. Але дапамогі не было — раўкамаўцы не ведалі, што стракапытаўцы ад іх імя разаслалі ілжывыя тэлеграмы аб хуткай «ліквідацыі» бунту. А артылерыя мяцежнікаў пагражала зраўняць гасцініцу з зямлёй. І тады кіраўнікі абароны вырашылі здацца — пад сумленнае слова паўстанцаў захаваць усім удзельнікам абароны жыццё. Частка абаронцаў змаглі вырвацца з «Савоя», не спадзеючыся на міласць пераможцаў.

Аднак большасць кіраўнікоў заставалася да канца — каб падзяліць лёс са сваімі байцамі. Паўстанцы, п’яныя і раз’юшаныя, сваё слова не стрымалі — адразу ж пасля выхаду з гасцініцы былі забітыя кітайскія добраахвотнікі. Аднаму з іх адсеклі галаву шабляй. Тых, хто здаўся, павялі па Румянцаўскай вуліцы (цяпер — Савецкая). Гэта была дарога на Галгофу — увесь час іх неміласэрна збівалі пад ухвальныя крыкі натоўпу, які сабраўся паглядзець на «прадстаўленне». Паводле ўспамінаў відавочцаў, вароты турмы здаліся ім выратавальным прыстанкам. Дарэчы, начальнік турмы пры «Рускай народнай рэспубліцы» застаўся той жа, што і пры Саветах.

Пасля таго, як супраціў у «Савоі» быў задушаны, стракапытаўцы пачалі ў Гомелі масавы пагром. Ротмістр дэ Маньян піша ў сваіх успамінах, што ў рабаваннях і вымаганнях у яўрэяў прыняў удзел амаль кожны паўстанец. Сёння частка даследчыкаў спрабуе падаць «Рускую народную рэспубліку» Стракапытава ў больш мяккім выглядзе. Некаторыя пішуць, што дзеянні паўстанцаў не суправаджаліся такой колькасцю забойстваў і гвалту, як вядомыя гомельскія пагромы 1903 і 1906 гадоў. Але, на нашу думку, — стракапытаўцы значна перасягнулі іх.

З успамінаў гамяльчанкі Марыі Раманавай: «Цэлы дзень мы баяліся выходзіць на вуліцу, назіралі за пагромамі з вокнаў. Добра памятаю, як салдаты разбілі вітрыннае шкло цырульні Боруха Мельніка і выцягнулі вялікія бутэлькі з адэкалонам. Адэкалон яны выпілі на вуліцы, а цырульню падпалілі. У той самы дзень пачалі лавіць на вуліцах яўрэяў. Некалькіх нашых суседзяў павесілі на ліхтарах каля вакзалу. На наступны дзень на галовах трупаў сядзелі вароны і дзяўблі вочы. Было страшна, але нам, дзецям, цікава. Мне хацелася на вуліцу, але бацькі не пускалі. За пагромам мы з братам Сашам (быў ён на два гады старэйшы за мяне, 10-гадовай) назіралі з вокнаў. Маці адганяла нас, каб не глядзелі на вісельнікаў… Салдаты выглядалі жудасна: брудныя, барадатыя, п’яныя дзядзькі ў доўгіх шынялях. Яны стралялі ў паветра і гучна мацюкаліся. Потым невядома адкуль узяўся святар з харугвай, які хадзіў разам з салдатамі і заклікаў «біць жыдоў».

Неўзабаве да нас прыбеглі яўрэі-суседзі — можа, чалавек дзесяць. Памятаю толькі дзве сям’і: Мельнікаў і Шэндаравых, бо з іх дзецьмі я сябравала. Яўрэі вельмі баяліся пагромшчыкаў. У гасцініцы «Залаты якар» быў шырокі склеп, дзе стаялі бочкі з-пад віна, селядцоў і салёных агуркоў. Мае бацькі схавалі яўрэяў у бочках, а зверху навалілі нейкія скрыні. У той жа дзень да нас прыйшлі пагромшчыкі. Я бачыла іх на ўласныя вочы. Запомнілася, што ўсе яны свярбелі, як свінні. Дэзерціры былі чымсьці ўзлаваныя і паводзілі сябе вельмі нахабна. Маці сустрэла іх з абразом у руках. Бацька падрыхтаваў самагонку. Пагромшчыкі з парога спыталі: «Дзе тут жыды хаваюцца? Пакажыце нам!» Мая маці пачала гаварыць, што яна сапраўдная праваслаўная і ўласнымі рукамі гатовая перадушыць усіх хрыстапрадаўцаў. Бацька выставіў пагромшчыкам усю самагонку, якая была ў доме. На шчасце, салдаты не ведалі пра вінны склеп. Выпілі, перахрысціліся на абраз і сышлі. Суседзі-яўрэі хаваліся ў бочках да канца пагромаў. Маці і бацька насілі ім ежу і пітво».

Паводле сведчання Марыі Раманавай, амаль палова дамоў у кварталах, прылеглых да вакзала, была разрабаваная або спаленая. На вуліцах ляжалі трупы, сярод якіх Марыя бачыла знаёмых. Так выглядалі рэаліі «белай барацьбы» за «адзіную і непадзельную Расію» не толькі ў Гомелі, але і ва Украіне, Сібіры і на Далёкім Усходзе.

Але сутыкнення з рэгулярнай Чырвонай Арміяй дэмаралізаваныя рабаваннямі і забойствамі паўстанцы не вытрымалі. 29 сакавіка Магілёўскія курсы чырвоных камандзіраў, часткі Бранскай дывізіі і фактычна атрады апалчэння, спехам сабраныя з сялян суседніх паветаў, лёгка выбілі стракапытаўскае «1-е войска РНР» з Гомеля. 1 красавіка была ўзятая Рэчыца. У падаўленні «Рускай народнай рэспублікі» прымаў удзел будучы кіраўнік урада БССР Іосіф Адамовіч.

Мая бабуля ўспамінала, як паўстанцы, якія збягалі, ні з чаго шпурнулі гранату ў іх двор. Цудам ніхто не пацярпеў. Пры адступленні мяцежнікі па-зверску забілі 12 захопленых кіраўнікоў абароны ў хляве на станцыі «Гомель-Гаспадарчы». Забівалі з нечалавечай жорсткасцю, халоднай зброяй і тупымі прадметамі. Івану Ланге размазжылі галаву. Яго грамадзянскай жонцы Песе Каганскай, адной з першых у Гомелі прыгажунь, наматалі доўгія чорныя валасы на палена і сарвалі з галавы скальп…

Мяцежнікі адышлі па жалезнай дарозе ў бок Мазыру і перайшлі там да войскаў УНР. Характэрна, што ў хуткім часе камандуючы Паўночнай групай войскаў Дырэкторыі атаман Аскілка таксама падняў мяцеж супраць свайго галаўнога атамана Пятлюры. У Роўна Аскілка падняў лозунг Устаноўчага сходу, арыштаваў урад УНР, але Сымона Пятлюру захапіць не змог. Пацярпеўшы паразу, Аскілка збег у Польшчу. Цікава, што ў 1917 годзе паручнік Аскілка быў губернскім камісарам Часовага ўрада ў Туле…

Ці магла цягнуцца адна з нітачак змовы тулякоў у Гомелі да гэтага ровенскага амбіцыйнага атамана? Начальнік штаба Паўночнай групы генерал-маёр Усевалад Агапееў у хуткім часе апынуўся ва «Узброеных сілах Поўдня Расіі» ў Дзянікіна.

«Руска-Тульскі атрад» Стракапытава таксама чакаў польскі канцэнтрацыйны лагер у Стшалкава. Пасля стракапытаўцы зноў ваявалі за «адзіную і непадзельную Расію» ў арміі Юдзеніча. І зноў былі інтэрнаваныя — гэтым разам у Эстоніі. Тут у 1940 годзе Стракапытаў і быў арыштаваны НКУС. Уладзімір Брант, галоўны ідэолаг стракапытаўшчыны, працаваў рэдактарам у варшаўскай газеце Савінкава «За свабоду» («Меч»). У 1930–1940-х гадах быў адным з дзеячаў «Народна-працоўнага саюза расійскіх салідарыстаў», што супрацоўнічаў з нацыстамі. Адначасова Брант быў супрацоўнікам Абвера. У 1941 годзе ўзначальваў ва ўправе акупаванага Смаленска бежанскі аддзел, памёр ад тыфу.

А загінулым гомельскім камунарам быў пастаўлены помнік — у скверы, які насіў імя «25 сакавіка». Дарэчы, «камунарамі» яны былі названыя ўжо пасмяротна — ніякай камуны ў Гомелі не было. Але аналогіяй паслужыла расправа над удзельнікамі Парыжскай Камуны. Адсюль і «Віленскія камунары» Максіма Гарэцкага. У 1929 годзе ў Гомелі пра тыя падзеі быў зняты адзін з першых беларускіх мастацкіх фільмаў — «Гатэль «Савой».

Арыгiнал

***

Читайте также опубликованный 23.02.2016  материал калинковичского историка и краеведа Владимира Лякина

Девять дней в марте 1919-го

Опубликовано 04.04.2019  15:14

Яков Горелик. Воспоминания об отце и не только

Хочу написать об отце, скромном человеке с нелегкой судьбой.

Мой отец, Горелик Борис Яковлевич (Берл Янкелевич) родился в ханукальные дни 1911 года (точной даты нет) в поселке Озаричи в семье ремесленника Горелика Янкеля (примерно 1882 г. р.) и Горелик Хавы (примерно 1885 г.). Отец был старшим из детей, поэтому ему пришлось приступить к труду после окончания начальной школы в Озаричах. Был у него брат Семен (1917 г.) и 2 сестры: Лиза (1913 г.) и Рива (1915 г.).

В 13 лет отец начал работать сапожником. В 1930 г. он был призван в ряды Красной Армии. После службы в 1938 г. он женился на местной девушке из Озарич, звали ее Хана, и у них родился ребенок. В 1940 г., после начала «финской кампании», он снова был призван и воевал на финском фронте, а затем, в связи с началом Великой Отечественной, был направлен в артиллерийский полк дальномерщиком орудийного расчета в составе армии Рокоссовского. За время войны был дважды ранен и получил контузию. Победу встречал в Берлине. Получил медали «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне» и 3 другие медали. Был представлен к ордену, который так и не получил.

В 1945 г. был демобилизован и приехал в свой родной поселок Озаричи, от которого остались пепелища. Там он узнал от оставшихся в живых белорусов страшную картину о своей семье, о зверской расправе полицаев над евреями в первые дни оккупации Озарич. После чего поехал в Калинковичи и вернулся к трудовой деятельности.

В Калинковичах он познакомился с моей будущей мамой Винокур Татьяной Файвушевной, 1924 г. р., и они поженились. За несколько дней до вступления немцев в город моя мать успела эвакуироваться со всей семьей в Узбекистан, она была самая младшая из 7 детей (их было 4 брата и 3 сестры). Все братья были на фронте, один из них погиб.

Моя мать работала на военном заводе вместе со своей подругой из Ельска по фамилии Сыч. Бабушку по линии матери звали Вольфсон Хана Ёселевна (1887 г. р.), дедушка Винокур Файвуш был кузнецом. После возвращения семьи в Калинковичи в 1945 г. брат бабушки Вольфсон Михаил работал кузнецом на ул. Куйбышева (кузня находилась рядом со входом на старое еврейское кладбище – А.Ш.). Там же работали Яша Вольфсон и его отец Михул. (также Шмая Винокур, отец моего одноклассника до 8 кл. по СШ №1 СемыА.Ш.) Дедушка же в войну погиб.

Мои родители поженились в 1945 г., и в 1947 г. родилась моя старшая сестра Клавдия. После окончания института работала учительницей английского языка в сельской школе Калинковичского района, затем в городской СШ № 6. Выйдя на пенсию, переехала в Гомель, где сейчас и проживает.

Я, Яков, 1949 г. р., после службы в армии учился в Гомельском дорожно-строительном техникуме, затем в Белорусском политехническом институте, работал начальником планово-производственного отдела РСУ-55 Калинкович.

Жена, Шнитман Рая, работала экономистом в автокомбинате №2 в Мозыре. У нас внук Натан – 4 года и внучка Нэуми – 1 год. Дочь Таня закончила Тель-Авивский университет, работает программистом.

 

Был сын Саша, учился в СШ №7. Трагически погиб в июне 1989 г. в возрасте 13 лет.

Детство наше прошло на ул. Кирова, соседями были Юрий Дробница, Кушнир, Анатолий и Валентин Петрушенко, старики Палицкие, Алик Геншафт, учитель истории Иван Каленик, Михаил и Люда Березины, Роза Рутман, Валера Калинин, Кирщин.

Младшая моя сестра Фаина, 1962 г. р., живет в Ашкелоне, у нее трое детей и пять внуков.

Родители рано ушли из жизни – мать в 1982-м, а отец в 1988-м. Похоронены в Калинковичах.

Моими сотрудниками по работе в дорожной организации были: начальник Геннадий Семенович Путилин, гл. инженер Роман Михайлович Калинин, Светлана Захаренко – мастер, Анна Герко – техник, Валентина Казак – инженер, Смыкалов – техника безопасности, Ольга Сысолятина – бухгалтер, Лариса Корнеевец – секретарь, Абрам Шерайзин – мастер ДСР-10, осуществлявший совместные работы, Александр Жильский – токарь, Валера Гладких – мастер.

Один из эпизодов рассказа отца. Осенью 1941 г. на защиту Москвы были брошены миллионы солдат, среди которых были сотни тысяч евреев. В составе армии Рокоссовского в одной из частей находился отец. Эту часть немцы взяли в плен. Они были опьянены успехами, просматривали в бинокли окраины Москвы и пленных почти не охраняли. Один из фашистов подошел к отцу, поправил автомат и закричал «Юдэ!». Отец сказал, что татарин, и таким образом был спасен от немедленного расстрела. После нескольких дней плена ему и остальным бойцам удалось вырваться и присоединиться к сражавшимся неподалеку частям Красной армии.

Такова жизненная история семьи. В апреле 1991 я с семьей выехал на ПМЖ в Израиль. Сразу поселились в центре страны, в городе Кфар-Саба, где и проживаем все годы.

От редактора сайта.

Благодарю моего давнего хорошего знакомого за присланный рассказ. Я хорошо помню трагическую историю нелепой гибели его сына. В то время она была большим шоком для многих в городе. Но жизнь продолжается.

Не обязательно быть большим писателем, чтобы рассказать о прошлом, вспомнить близких, знакомых, соседей. Просьба и к другим поделиться своими воспоминаниями.

Опубликовано 09.03.2017  07:45

***

Некоторые из ранее опубликованных материалов калинковичских земляков:

Борис Комиссарчик (Гомель). Воспоминания

Наум Рошаль (Мериленд, США)

Циля Андрашникова (Нацрат – Элит, Израиль)

1936 – «год Вересова»

(Русский текст под оригиналом на белорусском)

1936 – «год Верасава»

Сярэдзіна 1930-х для шахмат, нягледзячы на ўздым рэпрэсій, была насычана падзеямі, пагатоў з канца 1934 г. у Менску дзеяў адмысловы шахматна-шашачны клуб. Аднак у пачатку 1936 г. беларускіх шахматыстаў (і шашыстаў) агаломшыла сумная навіна: 18 студзеня ў 50 год памёр Антон Касперскі, адзін з наймацнейшых ігракоў Менска, неаднаразовы чэмпіён сталіцы і г. д. Першым у Беларусі яму, праўда, ніводнага разу не ўдалося быць – бліжэй за ўсё да чэмпіёнства стаяў ён у 1932 г. Найбольш праславіўся А. Касперскі як шахматны арганізатар і педагог, пра што і было cказана ў некралогах. Бачыў я іх мінімум два: у газеце «Віцебскі пролетарый» і ў маскоўскай «64». Пазней некаторыя газетныя звесткі – не без агрэхаў – перадрукаваў А. Ройзман у часопісе «Шахматы» (№ 4, 2006).

Вучнямі А. Касперскага былі майстар І. Мазель, першакатэгорнікі Л. Жыткевіч, Я. Камянецкі, Г. Кейлес, Ю. Насцюшонак і інш. Нейкі час вучыўся ў Касперскага і Гаўрыла Верасаў – у пачатку 1936 г. яшчэ першакатэгорнік і прэтэндэнт на званне мацнейшага шахматыста рэспублікі (чэмпіён Менска 1933 г., віцэ-чэмпіён БССР у 1934 г.). 1936 год быў для яго пераломным.

Разам з іншымі менскімі шахматыстамі Гаўрыла Мікалаевіч сустрэўся з Эмануілам Ласкерам; экс-чэмпіён свету наведаў Менск у канцы лютага, пабачыўся з беларускім кіраўніцтвам і даў сеанс у клубе партактыву (+16-3=6). Пазней Верасаў успамінаў: «Мне пашанцавала ў дні маладосці сустрэцца з Эм. Ласкерам і паўдзельнічаць у сумесным аналізе… я тады ведаў вывад тэорыі і таму мяне скрайне здзівіла ласкерава ацэнка «няясна, праблемна». У мяне нават мільганула непаважлівая думка пра Ласкера. Толькі пазней, калі я пасталеў, да мяне дайшло, што тады сустрэліся, з аднаго боку, юны ідалапаклоннік друкаванага слова…, і з другога – спелы думаннік».

Перад сустрэчай з Ласкерам Верасаў гучна заявіў пра сябе ў час вялікага бліцтурніру, адбытага ў клубе імя Сталіна 23 студзеня. Чыстае першае месца – 19,5 з 20! – прынесла студэнту БДУ прыз 100 рублёў, напэўна, зусім не лішні. Бліжэйшыя канкурэнты Я. Камянецкі і А. Іваноў адсталі на 5 (!) ачкоў і атрымалі па 75 руб. Пасля гэткага поспеху Г. Верасаў мог дазволіць сабе адпачынак: мабыць, гэтым тлумачыцца адсутнасць яго ў «трэніровачным турніры 1-й і 2-й катэгорыі», што цягнуўся цэлы месяц (25 студзеня – 25 лютага) пад эгідай шахсекцыі беларускіх прафсаюзаў. Цікавосткай гэтага менскага спаборніцтва было тое, што ў яго запрасілі гомельскіх шахматыстаў Брэйтмана і Грыгор’ева. Тым не менш, як сведчыў чэмпіён Менска 1934 г. Леанід Жыткевіч у сваім «шахматным» дзённіку, «турнір арганізацыйна прайшоў вельмі кепска, бо менскія ўдзельнікі не былі вызвалены ад працы. Так, Камянецкі пасля пройгрышу мне і Клімбоцкаму ўвогуле кінуў турнір без усялякіх для сябе наступстваў. Толькі праз недаацэнку сіл Брэйтмана магло атрымацца, што ён заняў першае месца, ды яшчэ з адрывам на 3 ачкі ад астатніх удзельнікаў. Усе гулялі з ім надта рызыкоўна…»

Не маю прычын аспрэчваць словы сведкі-сучасніка… Але, так ці іначай, Абрам Брэйтман быў даволі моцным іграком, а сярэдзіна 1930-х стала яго «зорным часам». У 1935 г. ён выйграў першынство Гомеля, у 1937 г. будзе ажно віцэ-чэмпіёнам БССР. Бадай, варта прывесці табліцу выйгранага ім у 1936 г. трэніровачнага турніра; бяру яе з «шахматнага» дзённіка Л. Жыткевіча.

Turnir1936

Турнір паводле складу быў не абы-які. Звяртае на сябе ўвагу той факт, што чэмпіён Менска 1932 г. Шэвельман заняў апошняе месца.

Верасаў ужо тады ўваходзіў у склад беларускай шахсекцыі і аддаваў даніну «папулярызацыі» шахмат. Сакавіцкі сеанс адначасовай гульні ў менскім клубе «Медсанпраца» «скончыўся з лікам плюс 11, мінус 2. У Верасава выйгралі тав. Кац і тав. Фарбер (Клінічны гарадок)».

1936-ы быў не толькі «годам Верасава», а і «годам сеансаў», балазе шахматнае жыццё ў СССР істотна ажывілася ў сувязі з міжнароднымі турнірамі 1935 і 1936 гг., а Беларусь была «заходняй брамай» Саюза, праз якую ўязджалі моцныя ігракі. Пасля візіту ў лютым А. Ліліенталь зноў завітаў у Менск у красавіку і даў ажно тры сеансы – у шахматна-шашачным клубе, у клубе металістаў і ў Палітэхнічным інстытуце. Вынік першага Л. Жыткевіч (ён выйграў у сеансёра, гэтаксама як Бабіёр, Гарэлы, Ракавіцкі, Шэвельман, піянер Алесін, д-р Нісневіч і праф. Праскуракоў) лічыць «ганебным» для Ліліенталя (+8-8=4), але дадае, што ў двух астатніх Ліліенталь «адыграўся». 27 красавіка прайшоў і бліцтурнір з удзелам госця, і зноў бліснуў Г. Верасаў:

1936blitz

Яшчэ ў студзені 1935 г. Г. Верасаў у «сярэднім» бліцтурніры нічога асаблівага не паказаў, і Л. Жыткевіч не без іроніі пісаў: «Верасаў тэмпу “бліц” не вытрымлівае, любіць падумаць у складаным становішчы, і толькі ў выйграным для сябе становішчы гуляе хутка». Відавочна, к 1936 г. ён паверыў у сябе, хоць так і не пазбавіўся «цэйтнотнай хваробы»…

У ліпені Г. Верасаў перамог ва ўсебеларускім турніры ЦК Саюза сярэдняй і пачатковай школы (па-за конкурсам). Гэта стала для яго някепскай трэніроўкай: у жніўні Верасаў упершыню заваяваў званне чэмпіёна БССР, апярэдзіўшы прыкладна роўных па сіле першакатэгорнікаў, Абрама Маневіча (чэмпіён рэспублікі 1933 г. з Гомеля) і Уладзіслава Сіліча (пераможца 1934 г., Віцебск). Паводле слушнай заўвагі А. Ройзмана, «чэмпіянат прайшоў у апантанай барацьбе паміж вядучай тройкай». У выніку спартыўныя ўлады СССР «паставілі» ў Беларусі на Верасава; у 1937-м дазволілі яму згуляць матч з майстрам Пановым, то бок далі шанец самому выканаць званне, чым ён і скарыстаўся. Маневічу і Сілічу, пераведзенаму з майстроў у першакатэгорнікі ў 1935 г., прыйшлося «заняць чаргу», чакаць шансаў да 1939 г.

Імпэтна вялася ў 1936 г. падрыхтоўка да чэмпіянату рэспублікі. Якаў Камянецкі ў «Чырвонай змене», дзе вёў шахматны аддзел, 10.07 не прамінуў уставіць шпільку дробным чыноўнікам: «Сакратары советаў фізкультуры закінулі работу ў галіне шахматаў і шашак і пусцілі яе па волі хваль. Тыповым прадстаўніком такіх советаў фізкультуры з’яўляецца Крычаўскі… Трэці раённы турнір пачаўся 10 красавіка, а аб сканчэнні яго яшчэ не чутно».

Kamianeckija

Якаў Камянецкі (1-ы злева ўверсе) з родзічамі. Менск, сярэдзіна 1930-х гг. Фота з архіва В. Камянецкага.

У спецыяльным ілюстраваным шахбюлетэні «Чырвонай змены» (выходзіў у жніўні накладам 1000 экз.; былі выпускі № 1, №№ 2-3 і №№ 4-5, за копіі дзякуй Уладзіславу Новікаву з Масквы) Я. К., ужо пад псеўданімам Я. Шахаў, нахвальваў Верасава («Пяць год ён меў жаданне стаць чэмпіёнам рэспублікі. Пяць год ён дабіваўся гэтага… У яго не хапала баявых якасцяў і ён, добра пачынаючы, зусім дрэнна заканчваў. Сёння ён чэмпіён БССР і, відаць, не на адзін год») і даваў выспятка Камітэту па справах фізкультуры і спорту: «Шалаева, Купчынава, Красніцкага Камітэт… успамінае раз на год. Яны чэмпіёны гарадоў і раёнаў. Цэлы год яны самі па сабе, а камітэт сам па сабе».

І праз два месяцы пасля чэмпіянату («ЧЗ» 16.10.1936, «Расціць майстроў») няўрымслівы маладзён – Камянецкаму ішоў 22-гі год – выкрываў недахопы:

У Менску мы павінны былі мець узорную арганізацыю шахматна-шашачнай работы. Між тым, становішча сёння больш чым сумнае. І менскі гарком камсамола, і менскі гарадскі савет фізкультуры самаўхіліліся… У совеце фізкультуры нам сказалі, што ў Менску ёсць тры гурткі, аднак, пытанне – калі былі апошнія заняткі гэтых гурткоў – засталося без адказу… Віцебская шахматная арганізацыя больш займаецца разборам розных склочных спраў, чым арганізацыяй работы на прадпрыемствах. Не адстае і секцыя ў Бабруйску. Там шахматны работнік у дзесяты раз абяцае яе наладзіць, але далей абяцанняў не ідзе.

Стан спраў у шахсекцыі Віцебска крытыкаваўся таксама ў цэнтральнай прэсе (газета «64» № 55, артыкул Льва Гугеля «Абібокі», у якім перапала і Ул. Сілічу, і М. Жудро…) Праўда, ужо ў № 67 маскоўская газета канставатала ў Віцебску «ажыўленне».

Агулам, праз прэсу ў 1936 г. рабілася ўсё магчымае, каб паказаць, што ў Беларусі шахматы зрабіліся народнай гульнёй. Так, газета «Рабочий» 03.04.1936 рапартавала пра маючы адбыцца ўдзел шахматыстак у чэмпіянаце СССР (Ленінград): «у жаночым турніры гуляюць пераможніцы шахматнага жаночага першынства БССР тав. Шафраноўская з Гомеля, тав. Сілінг – выкладчыца з Бабруйска…» Замест Шафраноўскай у 5-й адборачнай групе выступіла будучая чэмпіёнка БССР Галіна Невідомская (4,5 з 9). Сілінг, на жаль, правалілася ў 4-й групе.

Агенцтва БелТА прапаноўвала ганарыцца таленавітым юнаком: «Вучань 9 класа 7-й жлобінскай школы Талкачоў Юрка – лепшы шахматыст раёна. Днямі Талкачоў у клубе «Кастрычнік» даў сеанс адначасовай гульні на 11 дошках. На сеансе прысутнічала больш 100 чалавек… Па ініцыятыве Талкачова арганізован шахматны гурток у школе» (паводле бабруйскай газеты «Комунар», 14 лютага). Пра іншага «вундэркінда» гаварылася ў «Чырвонай змене» 8 чэрвеня: «У Жлобінскі гарадскі клуб «Кастрычнік» часта прыходзіць сын чыгуначніка Лёва Гарэлік, каб пагуляць у шахматы. Ён тут гуляе з дарослымі. Нядаўна з чатырох партый Лёва выйграў тры. Гуляць у шахматы Лёву навучыў старэйшы брат».

Газета «Рабочий» бадзёра паведамляла пра Гомель: «28 сакавіка ў доме фізкультуры адкрыўся гарадскі шахматна-шашачны клуб. У клубе разгорнута вучэбна-метадычная работа пад кіраўніцтвам мацнейшых ігракоў Гомеля тт. Маневіча, Брэйтмана і Раманюка». Пазней (20.04) паведамлялася, што «на разгортванне шахматна-шашачнай работы гомельскі Савет фізкультуры вылучыў 4000 руб.». Ну і Слуцк… Пра гэты горад нават Я. Камянецкі пісаў пазітыўна-нейтральна: «З 7 па 12 ліпеня ў Слуцку праходзілі першыя акруговыя шахматна-шашачныя спаборніцтвы. У шахматным турніры прымалі ўдзел 10 чалавек… Спаборніцтвы выклікалі вялікую цікавасць у шахматыстаў і шашыстаў Слуцкай акругі» («Чырвоная змена», 15.07.1936).

Адным з улюбёных сюжэтаў для прэсы 1936 г. былі шахматныя гульні паміж дзецьмі. Так, адпаведныя здымкі друкаваліся ў «Рабочем» 15 красавіка (подпіс – «юныя наведвальнікі шахматна-шашачнага клуба ў Менску, вучні 4 класа першай школы»), у «Чырвонай змене» 26 чэрвеня («24 чэрвеня ў садзе «Профінтэрн». Дзеці іграюць у шахматы») і 9 ліпеня («Весела, разумна і культурна адпачываюць дзеці ў піонерскіх лагерах»).

Шмат распавядалася ў тагачасных СМІ пра ІІІ міжнародны турнір у Маскве. Цікава, што журналісты цікавіліся і меркаваннем беларускіх ігракоў («Рабочий», 22.05; 10.06). Першым у спісе экспертаў значыўся, вядома, «удзельнік некалькіх усесаюзных турніраў» Г. Верасаў, і выказаўся ён дужа патрыятычна:

На падставе першых тураў я маю ўражанне, што савецкія майстры не ўступаюць замежнікам у сіле гульні. Асабліва мне падабаецца прадпрымальная жывая гульня Руміна, Рагозіна і Левенфіша, якія ўхіляюцца ад шаблона, смела атакуюць пры найменшай магчымасці. Гульня Батвінніка больш салідная. Адчуваецца, што ён добра падрыхтаваны. Батвіннік, безумоўна, будзе адным з пераможцаў… Капабланка рыхтуецца да матчу за першынство ў свеце і знаходзіцца ў форме… Флор занадта асцярожны.

Апытваліся таксама Насцюшонак, Гаві, Геня Шапіра («работніца-стаханаўка фабрыкі «КІМ», удзельніца менскіх і ўсебеларускіх жаночых турніраў»), Шэвельман і Геда Алесін («вучань 24-й школы, 16 гадоў, падзяліў 1-2 месцы ва ўсебеларускім дзіцячым шахматным турніры»). Па заканчэнні «Рабочий» даў слова таксама Сілічу, Брэйтману і школьніцы Тамары Някрасавай, будучай чэмпіёнцы БССР. Кур’ёзны быў яе водгук… «Батвіннік і Рагозін заўсёды даюць цікавыя партыі. Я думаю, што яны ў наступных турнірах стануць яшчэ вышэй. Партыі Капабланкі і Флора адбываюцца без цікавых камбінацый і не захапляюць».

24 мая была змешчана гутарка з адказным сакратаром шахсекцыі ЦСПСБ Кейлесам, які вярнуўся з Масквы і падзяліўся навінамі пра турнір, перадаў прывітанне ад Ласкера «менскім шахматыстам». Але ж летуценне Кейлеса («Капабланка пасля турніра наведае Крым. На зваротным шляху ён дасць у Менску сеанс адначасовай гульні») засталося летуценнем.

Не прайшло і года пасля першынства работнікаў вышэйшай школы і навуковых устаноў СССР (Мінск, кастрычнік-лістапад 1935 г.; 1-2-е месцы падзялілі Верасаў і маскоўскі майстар Белавенец), як у Беларусі зноў адбыўся ўсесаюзны шахматны турнір – сярод работнікаў запалкавай і фанернай прамысловасці. На першы погляд крыху нечакана, што ён быў праведзены ў Барысаве, аднак, калі ўспомніць, што горад быў «запалкавым» цэнтрам не толькі Беларусі, то ўсё становіцца на свае месцы. 18 чэрвеня «Рабочий» анансаваў: «У турніры возьмуць удзел 35 лепшых шахматыстаў і шашыстаў – пераможцаў фабрычна-заводскіх турніраў».

Першае месца, як адсправаздачыўся той жа «Рабочий» 30.06.1936, заняў інжынер Яфімаў з Масквы, 2-е – барысаўчанін Чарняўскі. Трэцяе-пятае месцы падзялілі Астаф’еў, таварыш Чарняўскага па фабрыцы «Пралетарская перамога», Ізгур з горкаўскай фабрыкі «Чырвоная зорка», і Міраедаў з запалкавай фабрыкі імя Леніна (Ленінградская вобласць).

Гулялі ў Барысаве ў шахматы не толькі на запалкавай фабрыцы. Раённая газета «Большэвік Барысаўшчыны», 23.05.1936: «На каніфольным заводзе быў праведзен шахматны турнір. Турнір працягваўся 10 дзён, удзельнічала 8 чалавек. Першае месца занялі зменны тэхнік Шылёнак і рабочы бондарнага цэха Ізмайлаў. Другое месца [sic] заняў рабочы цэха шырспажыва Адзінцоў».

Чаму было не гуляць? Дзякуючы такім стаханаўкам, як Чарно з камбіната «Камінтэрн» («Увесь час перавыконваю новыя нормы. Замест чатырох комплексаў [sic] шахматных дошак даю 20 у змену»), шахмат, відаць, хапала. I прыпевак пра шчаслівае жыццё многа ў Беларусі назбіралі, і ліст народа тав. Сталіну надрукавалі… Вось з наяўнасцю хлеба ў тым годзе – і не толькі – былі «асобныя недахопы». У кожнай краме 80 год таму, як сведчыў аўтар «Рабочего», вісеў мінімальны асартымент, які прадугледжваў «белы хлеб – 4 р. 20 к. кіло, сітны – 1.50». Насамрэч жа «і чорны па 85 к. за кіло ў нашых крамах можна дастаць далёка не заўсёды» (23.06.1936).

Veresov_Gordon1936

На фота з газ. «Рабочий» 24.08.1936: Гаўрыла Верасаў і Ілья Гардон.

Але, як той спяваў, «нам хлеба не надо, работу давай». У жніўні 1936 г., толькі выйграўшы чэмпіянат рэспублікі, Г. Верасаў ужо мкнуўся ў бой. І пісаў у бюлетэні «Чырвонай змены»: «Для мацнейшых шахматыстаў БССР неабходна ў бліжэйшы-ж час арганізаваць спаборніцтва з лепшымі майстрамі СССР».

Падрыхтаваў Вольф Рубінчык, г. Мінск

wrubinchyk[at]gmail.com

***

1936 – «год Вересова»

Середина 1930-х для шахмат, несмотря на подъем репрессий, была насыщена событиями, тем более что с конца 1934 г. в Минске работал специальный шахматно-шашечный клуб. Однако в начале 1936 г. белорусских шахматистов (и шашистов) оглушила печальная новость: 18 января в 50 лет умер Антон Касперский, один из сильнейших игроков Минска, неоднократный чемпион столицы и т.д. Первым в Беларуси ему, правда, ни разу не удалось быть – ближе всего к чемпионству стоял он в 1932 году: Наиболее прославился А. Касперский как шахматный организатор и педагог, о чем и было cказано в некрологах. Видел я их минимум два: в газете «Віцебскі пролетарый» и в московской «64». Позже некоторые газетные сведения – не без огрехов – перепечатал А. Ройзман в журнале «Шахматы» (№ 4, 2006).

Учениками А. Касперского были мастер И. Мазель, первокатегорники Л. Житкевич, Я. Каменецкий, Г. Кейлес, Ю. Настюшёнок и др. Какое-то время учился у Касперского и Гавриил Вересов – в начале 1936 г. ещё первокатегорник и претендент на звание сильнейшего шахматиста республики (чемпион Минска 1933 года, вице-чемпион БССР в 1934 г.). 1936 год был для него переломным.

Вместе с другими минскими шахматистами Гавриил Николаевич встретился с Эмануилом Ласкером, который посетил Минск в конце февраля. Экс-чемпион мира повидался с белорусским руководством и дал сеанс в клубе партактива (+16-3=6). Позже Вересов вспоминал:

«Мне посчастливилось в дни молодости встретиться с Эм. Ласкером и участвовать в совместном анализе… Мне тогда был известен вывод теории, и поэтому меня крайне удивила ласкеровская оценка «неясно, проблемно». В моём сознании даже мелькнула неуважительная мысль о Ласкере… Лишь позднее, когда я стал более взрослым, до меня дошло, что в ту давнюю пору встретились, с одной стороны, юный идолопоклонник печатного слова…, и с другой стороны, – зрелый мыслитель».

Перед встречей с Ласкером Вересов громко заявил о себе во время большого блицтурнира, состоявшегося в клубе имени Сталина 23 января. Чистое первое место – 19,5 из 20! – принесло студенту Белгосуниверситета приз 100 рублей, наверное, вовсе не лишний. Ближайшие конкуренты Я. Каменецкий и А. Иванов отстали на 5 (!) очков и получили по 75 руб. После такого успеха Г. Вересов мог позволить себе отдых: видимо, этим объясняется отсутствие его в «тренировочном турнире 1-й и 2-й категории», который тянулся целый месяц (25 февраля – 25 февраля) под эгидой шахсекции белорусских профсоюзов. Интерес этого минского соревнования заключался ещё и в том, что в него пригласили гомельских шахматистов Брейтмана и Григорьева. Тем не менее, как свидетельствовал чемпион Минска 1934 г. Леонид Житкевич в своем «шахматном» дневнике, «турнир организационно прошел очень плохо, так как минские участники не были освобождены от работы. Так, Каменецкий после проигрыша мне и Климбоцкому вовсе бросил турнир без всяких для себя последствий. Только вследствие недооценки сил Брейтмана могло получиться, что он занял первое место, да еще с отрывом на 3 очка от остальных участников. Все участники играли с ним очень рискованно…»

Не имею причин оспаривать слова свидетеля-современника… Но, так или иначе, Абрам Брейтман был довольно сильным игроком, а середина 1930-х стала его «звёздным часом». В 1935 году он выиграл первенство Гомеля, в 1937 г. Брейтман станет аж вице-чемпионом БССР. Пожалуй, стоит привести таблицу выигранного им в 1936 г. тренировочного турнира; беру её из «шахматного» дневника Л. Житкевича.

Turnir1936

Турнир по составу был нерядовой. Обращает на себя внимание тот факт, что чемпион Минска 1932 г. Шевельман занял последнее место.

Вересов уже тогда входил в состав белорусской шахсекции и отдавал дань «популяризации» шахмат. Мартовский сеанс одновременной игры в минском клубе «Медсантруда» «закончился со счётом плюс 11, минус 2. У Вересова выиграли тов. Кац и тов. Фарбер (Клинический городок)».

1936-й был не только «годом Вересова», а и «годом сеансов», благо шахматная жизнь в СССР существенно оживилась в связи с международными турнирами 1935 и 1936 гг. Беларусь же была «западными воротами» Союза, через которую въезжали сильные игроки. После визита в феврале А. Лилиенталь снова пожаловал в Минск в апреле и дал целых три сеанса – в шахматно-шашечном клубе, в клубе металлистов и в Политехническом институте. Результат первого Л. Житкевич (он выиграл у сеансёра, так же как Бабиор, Горелый, Раковицкий, Шевельман, пионер Алесин, д-р Нисневич и проф. Проскуряков) считает «позорным» для Лилиенталя (+8-8 = 4), но добавляет, что в двух остальных Лилиенталь «отыгрался». 27 апреля прошел и блицтурнир с участием гостя, где блеснул Г. Вересов:

1936blitz

Еще в январе 1935 г. Г. Вересов в «среднем» блицтурнире ничего особенного не показал, и Л. Житкевич не без иронии писал: «Вересов темпа “блитц” не выдерживает, любит подумать в сложном положении, и только в выигранном для себя положении играет быстро». Очевидно, к 1936 году он поверил в себя, хотя так и не избавился от «цейтнотной болезни»…

В июле Г. Вересов победил во всебелорусском турнире ЦК Союза средней и начальной школы (вне конкурса). Это стало для него неплохой тренировкой: в августе Вересов впервые завоевал звание чемпиона БССР, опередив примерно равных по силе первокатегорников, Абрама Маневича (чемпион республики 1933 года из Гомеля) и Владислава Силича (победитель 1934 г., Витебск). По резонному замечанию А. Ройзмана, чемпионат «прошёл в ожесточённом соперничестве между ведущей тройкой». В результате спортивные власти СССР «поставили» в Беларуси на Вересова; в 1937-м позволили ему сыграть матч с мастером Пановым, то есть дали шанс самому выполнить звание, чем он и воспользовался. Маневичу и Силичу, переведенному из мастеров в первокатегорники в 1935 г., пришлось «занять очередь», ждать шансов до 1939 г.

Энергично велась в 1936 г. подготовка к чемпионату республики. Яков Каменецкий в газете «Чырвоная змена», где вёл шахматный отдел, 10.07 не преминул вставить шпильку мелким чиновникам: «Секретари советов физкультуры забросили работу в области шахмат и шашек и пустили её по воле волн. Типичным представителем таких советов физкультуры является Кричевский… Третий районный турнир начался 10 апреля, а об окончании его ещё не слышно».

Kamianeckija

Яков Каменецкий (1-й слева в верхнем ряду) с родственниками. Минск, середина 1930-х гг. Фото из архива В. Каменецкого.

В специальном иллюстрированном шахбюллетене «Чырвонай змены» (выходил в августе тиражом 1000 экз.; были выпуски № 1, №№ 2-3 и №№ 4-5, за копии спасибо Владиславу Новикову из Москвы) Я. К., уже под псевдонимом Я. Шахов, нахваливал Вересова («Пять лет он имел желание стать чемпионом республики. Пять лет он добивался этого… У него не хватало боевых качеств и он, хорошо начиная, плохо заканчивал. Сегодня он чемпион БССР и, видимо, не на один год») и давал пинка Комитету по делам физкультуры и спорта: «Шалаева, Купчинова, Красницкого Комитет… вспоминает раз в год. Они чемпионы городов и районов. Целый год они сами по себе, а комитет сам по себе».

И через два месяца после чемпионата («ЧЗ» 16.10.1936, статья «Растить мастеров») неугомонный молодой человек – Каменецкому шел 22-й год – вскрывал недостатки:

В Минске мы должны были иметь образцовую организацию шахматно-шашечной работы. Между тем положение сегодня более чем печальное. И минский горком комсомола, и минский городской совет физкультуры самоустранились… В совете физкультуры нам сказали, что в Минске есть три кружка, однако вопрос «когда были последние занятия этих кружков» остался без ответа… Витебская шахматная организация больше занимается разбором различных склок, чем организацией работы на предприятиях. Не отстает и секция в Бобруйске. Там шахматный работник в десятый раз обещает наладить дело, но дальше обещаний не идёт.

Состояние дел в шахсекции Витебска критиковалось также в центральной прессе (газета «64» № 55, статья Льва Гугеля «Бездельники», в которой досталось и Вл. Силичу, и М. Жудро…) Правда, уже в № 67 московская газета констатировала в Витебске «оживление».

В общем, через прессу в 1936 г. делалось всё возможное, чтобы показать, что в Беларуси шахматы стали народной игрой. Так, газета «Рабочий» 03.04.1936 рапортовала о предстоящем участии шахматисток в чемпионате СССР (Ленинград): «в женском турнире играют победительницы шахматного женского первенства БССР тов. Шафрановская из Гомеля, тов. Силинг – преподаватель из Бобруйска… » Вместо Шафрановской в 5-й отборочной группе выступила будущая чемпионка БССР Галина Невидомская (4,5 из 9). Силинг, увы, провалилась в 4-й группе.

Агентство БелТА предлагало гордиться талантливым юношей: «Ученик 9 класса 7-й жлобинской школы Толкачёв Юрка лучший шахматист района. На днях Толкачев в клубе «Октябрь» дал сеанс одновременной игры на 11 досках. На сеансе присутствовало более 100 человек .. По инициативе Толкачева организован шахматный кружок в школе» (по бобруйской газете «Комунар», 14 февраля). Про другого «вундеркинда» говорилось в «Чырвонай змене» 8 июня: «В Жлобинский городской клуб «Октябрь» часто приходит сын железнодорожника Лёва Горелик, чтобы поиграть в шахматы. Он тут играет со взрослыми. Недавно из четырех партий Лёва выиграл три. Играть в шахматы Лёву научил старший брат».

Газета «Рабочий» бодро сообщала о Гомеле: «28 марта в доме физкультуры открылся городской шахматно-шашечный клуб. В клубе развернута учебно-методическая работа под руководством сильнейших игроков Гомеля тт. Маневича, Брейтмана и Романюка». Позже (20.04) сообщалось, что «на развёртывание шахматно-шашечной работы гомельский Совет физкультуры выделил 4000 руб.». Ну и Слуцк… Про этот город даже Я. Каменецкий писал позитивно-нейтрально: «С 7 по 12 июля в Слуцке проходили первые окружные шахматно-шашечные соревнования. В шахматном турнире принимали участие 10 человек... Соревнования вызвали большой интерес у шахматистов и шашистов Слуцкого округа» («Чырвоная змена», 15.07.1936).

Одним из любимых сюжетов для прессы 1936 года были шахматные игры между детьми. Так, соответствующие снимки печатались в «Рабочем» 15 апреля (подпись – «юные посетители шахматно-шашечного клуба в Минске, ученики 4 класса первой школы»), в «Чырвонай змене» 26 июня («24 июня в саду «Профинтерн». Дети играют в шахматы») и 9 июля («Весело, разумно и культурно отдыхают дети в пионерских лагерях»).

Много рассказывалось в тогдашних СМИ о III Международном турнире в Москве. Интересно, что журналисты интересовались и мнением белорусских игроков («Рабочий», 22.05; 10.06). Первым в списке экспертов значился, конечно, «участник нескольких всесоюзных турниров» Г. Вересов, и высказался он весьма патриотично:

На основании первых туров я вынес впечатление, что советские мастера не уступают иностранцам в силе игры. Особенно нравится мне предприимчивая живая игра Рюмина, Рагозина и Левенфиша, уклоняющихся от шаблона, смело атакующих при малейшей возможности. Игра Ботвинника солиднее. Чувствуется, что он хорошо подготовлен. Ботвинник, безусловно, будет одним из победителей … Капабланка готовится к матчу за первенство в мире и находится в форме… Флор чересчур осторожен.

Опрашивались также Настюшёнок, Гавви, Геня Шапиро («работница-стахановка фабрики «КИМ», участница минских и всебелорусских женских турниров»), Шевельман и Геда Алесин («ученик 24-й школы, 16 лет, разделил 1-2 место во всебелорусском детском шахматном турнире»). По окончании турнира «Рабочий» дал слово также Силичу, Брейтману и школьнице Тамаре Некрасовой, будущей чемпионке БССР. Курьёзным был ее отзыв… «Ботвинник и Рагозин всегда дают интересные партии. Я думаю, что они в следующих турнирах станут еще выше. Партии Капабланки и Флора происходят без интересных комбинаций и не увлекают».

24 мая в газете была помещена беседа с ответственным секретарем шахсекции ЦСПСБ Кейлесом, который вернулся из Москвы и поделился новостями о турнире, передал привет от Ласкера «минским шахматистам». Но мечты Кейлеса («Капабланка после турнира посетит Крым. На обратном пути он даст в Минске сеанс одновременной игры») остались мечтами.

Не прошло и года после первенства работников высшей школы и научных учреждений СССР (Минск, октябрь-ноябрь 1935 г.; 1-2-е места поделили Вересов и московский мастер Белавенец), как в Беларуси вновь состоялся всесоюзный шахматный турнир – среди работников спичечной и фанерной промышленности. На первый взгляд немного неожиданно, что он был проведен в Борисове, однако, если вспомнить, что город был «спичечным центром» не только Беларуси, то всё становится на свои места. 18 июня «Рабочий» анонсировал: «В турнире примут участие 35 лучших шахматистов и шашистов победителей фабрично-заводских турниров».

Первое место, как отчитался тот же «Рабочий» 30.06.1936, занял инженер Ефимов из Москвы, 2-е – борисовчанин Чернявский. Третье-пятое места разделили Астафьев, товарищ Чернявского по фабрике «Пролетарская победа», Изгур с горьковской фабрики «Красная звезда», и Мироедов со спичечной фабрики имени Ленина (Ленинградская область).

Играли в Борисове в шахматы не только на спичфабрике. Районная газета «Большэвік Барысаўшчыны», 23.05.1936: «На канифольном заводе был проведен шахматный турнир. Турнир продолжался 10 дней, участвовало 8 человек. Первое место заняли сменный техник Шиленок и рабочий бочечного цеха Измайлов. Второе место [sic] занял рабочий цеха ширпотреба Одинцов».

Почему было не играть? Благодаря таким стахановкам, как Черно с комбината «Коминтерн» («Постоянно перевыполняю новые нормы. Вместо четырех комплексов [sic] шахматных досок даю 20 в смену»), шахмат, видимо, хватало. И частушек о счастливой жизни много в Беларуси насобирали, и письмо народа тов. Сталину напечатали… Вот с наличием хлеба в том году – и не только – были «отдельные перебои». В каждом магазине 80 лет назад, как свидетельствовал автор «Рабочего», висел минимальный ассортимент, который предусматривал «белый хлеб – 4.20 кило, пеклеваный – 1.50». На самом же деле «и чёрный по 85 к. кило в наших магазинах можно достать далеко не всегда» (23.06.1936).

Veresov_Gordon1936

На фото из газеты «Рабочий» 24.08.1936: Гавриил Вересов и Илья Гордон.

Но, как тогда пели, «нам хлеба не надо, работу давай». В августе 1936 года, только выиграв чемпионат республики, Г. Вересов уже стремился в бой. И писал в бюллетене «Чырвонай змены»: «Для сильнейших шахматистов БССР необходимо в ближайшее же время организовать соревнование с лучшими мастерами СССР».

Подготовил Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 17.08.2016  9:24

 

Девять дней в марте 1919-го

В первой половине дня 23 марта 1919 года со стороны Гомеля к одноэтажному, выкрашенному в желтый цвет, деревянному зданию с большой надписью «МОЗЫРЬ» над входом, подкатил воинский эшелон. Заскрипели отодвигаемые двери вагонов-теплушек, и на перрон наводнился солдатами в серых шинелях, фуражках и папахах. Некоторые, с котелками в руках, побежали к «кубовой», где был кран и надпись сверху – «КИПЯТОКЪ». Кое-кто зашел в вокзальное помещение, а большинство, разбившись на группки и дымя цигарками, стали обсуждать «текущий момент» и свои солдатские дела. Из единственного на весь состав пассажирского вагона вышли, оглядываясь по сторонам, несколько «красных» командиров. Одним из них был стройный, выше среднего роста, с хорошей офицерской выправкой, 28-летний Владимир Стрекопытов, бывший штабс-капитан, а ныне начальник хозчасти 68-го полка 2-й (Тульской) бригады 8-й стрелковой дивизии Красной Армии. Прочитав надпись над дверями вокзала, он с недоумением обратился к проходившему мимо железнодорожнику:

– Скажи, уважаемый, разве это и есть город Мозырь? По карте, так вроде на другой стороне Припяти должен быть.

Путеец усмехнулся:

– Сколько работаю, годков двадцать уже, мне этот вопрос проезжие задают. Мы-то меж собой нашу станцию «Мозырь-Калинковичи» называем, тут недалеко за лесом местечко Калинковичи, а Мозырь – так верно, за рекой, в десяти верстах отсюда будет.

– Вот в местечко-то мне и нужно, спасибо, товарищ…

Этим же вечером эшелон продолжил движение, но не к Словечно, на фронт, а обратно – в Гомель. Под мерный перестук колес «военспец» достал из походной сумки толстую тетрадь, карандаш, зажег огарок свечи и стал записывать свои впечатления о бурных, невероятных событиях этого дня. Что было на тех страничках, мы уже никогда не узнаем. В начале октября 1940 года, за несколько дней до своего ареста органами НКВД, отставной полковник-«белогвардеец» бросит в горящий камин все тетради своих, до того бережно хранившихся военных дневников. Но останутся протоколы его допросов, другие официальные документы, воспоминания участников тех бурных событий, что позже советские историки назовут «стрекопытовским мятежом».

Предыстория его такова. В середине января 1919 года в Гомель из Тулы прибыла недавно сформированная там из мобилизованных крестьян, разночинцев и «военспецов» пехотно-кавалерийская часть, получившая наименование 2-й Тульской бригады 8-й дивизии Западного фронта. Ее командиром был бывший офицер В.Каганин, комиссаром – Ильинский. Бригада состояла из 67-го полка (командир Лазицкий), 68-го полка (командир Мачигин, комиссар – М.Сундуков), артиллерийского и кавалерийского  дивизионов.

Владимир Стрекопытов родился в Туле в купеческой семье.  Добровольцем пошел на 1-ю мировую войну, в 1915 году окончил 2-ю Ораниенбаумскую школу прапорщиков. По своим политическим убеждениям был социал-демократом, примыкал к «меньшевикам». После развала царской армии вернулся домой, а осенью 1918 года стал командиром батальона в 68-м полку. Но уже в ноябре бдительная Тульская ЧК арестовала не вполне благонадежного «военспеца», и, пожалуй, вскоре бы и расстреляла, но за своего подчиненного вступился командир полка Мачигин.   Перед отправкой бригады на фронт его освободили, но батальон уже не доверили, назначили в хозчасть.

Выстроенные в Гомеле еще до войны добротные казармы 160-го Абхазского полка были на тот момент полностью разорены и непригодны к жилью, в связи с чем бригаду разместили по обывательским домам и квартирам. «На большевистскую власть – вспоминал бывший командир 2-го эскадрона кавалерийского дивизиона С.Маньян – все смотрели как на что-то преходящее, и те неудачники, которые не успели вовремя очутиться за пределами «коммунистического рая», приспосабливались, как могли, в сложившейся обстановке, лишь бы не умереть с голоду и не замерзнуть в неотапливаемых помещениях до наступления лучших дней. …Никаких занятий в эскадронах, конечно, не велось. Наряды были сведены до минимума и люди в эскадронах убивали свой досуг в зависимости от вкусов и привычек. Любители женского общества танцевали в общественном собрании, поклонники искусства посещали кинематографы, более жизненные и практичные элементы пустились в спекуляцию, а кокаинисты и алкоголики предавались своим привычкам в домашней обстановке».

В действительности все было еще хуже: солдаты сидели на полуголодном пайке, копили злобу от приходивших из дому вести о «продразверстке» и притеснениях. Отношения между гомельскими властями и военными были весьма  натянутыми. Местная ЧК во главе с И.И. Ланге вскоре арестовала часть командного состава в полках бригады (вскоре они были расстреляны), что ей туляки не забудут… В середине марта выехавший в Москву на 8-й съезд РКП(б) глава гомельских коммунистов М.Хатаевич обратился лично к Л.Троцкому с просьбой срочно отправить 2-ю Тульскую бригаду на фронт. И уже в ночь на 18 марта из Реввоенсовета республики поступило распоряжение в срочном порядке передислоцировать туляков из Гомеля в район железнодорожной станции Словечно для удержания напиравших с юга украинских националистов. Головной эшелон с 1-м батальоном 68-го полка, после проведения торжественного митинга с оркестром и речами, отправился из города тем же вечером, 2-й батальон, артиллерия и командование бригады – на следующее утро, а 21-го марта – 67-й полк.

Последним, рано утром 23-го марта, выехал эшелон с тыловыми подразделениями под командованием В.Стрекопытова. Прибыв в Калинковичи, начальник хозчасти, во исполнение приказа из штаба бригады, направился в местечко, чтобы устроить там базу снабжения. «В момент прибытия – читаем в его письменных показаниях следователю НКВД двадцать лет спустя – оказалось, что город властями был эвакуирован, а по улицам разгуливали толпы солдат в поисках добычи. У кооператива (сейчас здание ОО «АнРи» – В.Л.) расстреливали замки. Я вмешался. Своими действиями считал необходимым предотвратить неминуемый погром». Однако с В.Стрекопытовым было лишь несколько бойцов, и для того, чтобы навести в местечке должный порядок, он  вернулся на железнодорожную станцию за подмогой.

Между тем, первые прибывшие 19 марта к Словечно подразделения Тульской бригады совершили пеший переход к югу и заняли на фронте боевой участок севернее украинского города Овруч. Вечером того же дня в штаб бригады прибыл работник политотдела армии Д.Гуревич с приказом на следующее утро атаковать и взять Овруч. Утром 20 марта красноармейские цепи пошли в бой, но были остановлены сильным артиллерийским огнем, а затем и отброшены контратакой «петлюровцев». Необученные, еще не имевшие боевого опыта, неотступно преследуемые противником, «красные», уже не слушая своих командиров, начали беспорядочное отступление. К темноте неорганизованные толпы беглецов начали прибывать на железнодорожную станцию Бережесть и немедленно грузиться в вагоны. Как вспоминал очевидец, «…эшелоны ринулись, обгоняя друг друга, вследствие чего едва не происходит крушение». Вдогон их обстрелял подоспевший украинский бронепоезд: снарядами было разбито 2 вагона, еще 25 человек убиты и ранены.

Утром 23-го, все части бригады, как бежавшие от Овруча, так и  только что прибывшие из Гомеля, собрались на станции Словечно. Здесь командиры смогли навести в полках относительный порядок, комбриг распорядился занять позиции и держать оборону. Когда приказ был объявлен красноармейцам, они вновь вышли из подчинения и устроили митинг, где прозвучали требования немедленной отправки домой, в Тулу. «Военспецы» притихли, лишь комиссар Ильинский попытался было успокоить и образумить митингующих. Но его и немногочисленных коммунистов оттеснили от импровизированной трибуны под крики «Долой войну! Расстрелять его! Выдать Петлюре!». В итоге под всеобщее шумное одобрение была принята резолюция не занимать здесь позиций, а ехать в Гомель, и оттуда – домой. Потерявшее уже всякую надежду повлиять на подчиненных, командование бригады закрылось в своем штабном вагоне, лишь один Ильинский на очередной остановке у разъезда Пхов вновь попытался образумить солдат. Это чуть не стоило ему жизни, разъяренные красноармейцы потащили своего комиссара на железнодорожный мост через Припять, чтобы сбросить оттуда в реку. Но за Ильинского вступился уважаемый солдатами «военспец» В.Утехин и каким-то чудом предотвратил расправу. Видя такой оборот дела, политотделец А.Гуревич, комбриг В.Каганин, штабные офицеры  покинули эшелон и направились под защиту властей г.Мозыря, что находился на противоположном берегу реки. Немного позже, уже со станции Калинковичи, к ним приехали на дрезине комиссар М.Сундуков, «военспецы» Лазицкий и Куманин. Постепенно к этой группе присоединились другие тульские коммунисты и сочувствующие, всего около 60 человек.  А.Гуревич, добравшись до Мозырского ревкома, телеграфировал в штаб армии о происшедших событиях, а затем сообщил командованию бригады, что нужно любой ценой вернуть полки на фронт, иначе будут приняты меры к их усмирению, и тогда каждый пятый мятежник будет расстрелян. Деваться было некуда, и командованиеи бригады вновь направилось к своим мятежным солдатам в Калинковичи…

А там, за время двухчасовой отлучки В.Стрекопытова в местечко, ситуация резко поменялась. Со стороны Мозыря, один за другим, прибывали, облепленные людьми, даже с сидевшими на крышах вагонов, составы. После полудня здесь собралось 8-10 тысяч человек; вокзал, перрон и вся прилегающая территория были запружены густыми толпами военных и гражданских. Дело в том, что желая более комфортно разместиться, туляки останавливали все приходящие на стацию поезда, высаживали оттуда пассажиров и прицепляли «реквизированные» вагоны к своим составам.

Стрекопытовцы бегут с фронта

В этой невообразимой сутолоке и неразберихе В.Стрекопытов разыскал еще сохранившую остатки дисциплины 6-ю роту 68-го полка и увел ее с собой в местечко. Там почти до самого вечера они наводили порядок, изгоняя грабителей и погромщиков. «Жители, состоявшие из женщин, стариков и детей – читаем в тех же протоколах допроса, – благодарили меня за избавление и просили как-нибудь охранить их в дальнейшем. Оказавшемуся единственному милицейскому дал, однако, инструкции и ушел на ст. Калинковичи». А там уже вновь было пустынно и тихо, на путях стоял последний, поджидавший 6-ю роту, железнодорожный состав. Находившиеся в нем сослуживцы поведали В.Стрекопытову о том, что здесь происходило в его отсутствие. «…Передавали, будто бы днем приезжал комиссар дивизии Гуревич и бригадный комиссар Ильинский, собрали полки на митинг, приказывая вернуться на фронт, за что солдаты чуть не подняли их на штыки. Тогда комиссары с коммунистами уехали на бронепоезде на фронт – задержать наступление петлюровцев. Из Калинковичей эшелоны ушли в Гомель, кто руководил, не знаю, но со слов других будто бы угрозой заставили машинистов». Известно, что на митинге в Калинковичах бунтующая бригада избрала в качестве руководящего органа «повстанческий комитет» (туда вошли по два представителя от каждой части) во главе с бывшим прапорщиком Б.Кридинером. Уезжая в Мозырь, Ильинский приказал комиссару М.Сундукову остаться со своим полком, не прекращая попыток образумить подчиненных. Но те буквально растерзали его в эшелоне, и это была первая жертва мятежа.

Михаил Сундуков

В Гомеле о событиях в Словечно и Калинковичах узнали уже 23 марта, но никак не отреагировали. Там шло бурное заседание ревкома, делили посты в только что учрежденной Гомельской губернии. По свидетельству одного из участников собрания «…все внимание товарищей было обращено на должности, а известиям с фронта не придали большого значения». Правда, поставили железнодорожникам задачу задерживать мятежные эшелоны на промежуточных станциях, где их можно было бы поодиночке разоружить. Сделать это не удалось, и утром 24 марта на Полесскую станцию Гомельского ж.д. узла прибыли, один за другим, 11 войсковых эшелонов. «На всех перекрестках прилегающих к вокзалу улиц – вспоминал С.Маньян – расположились вооруженные красноармейцы. Маленькая вокзальная площадь была забита серыми шинелями. Вся эта военная толпа, при полной боевой амуниции, с походными мешками на спинах, хранила какое-то жуткое молчание». Осознав, наконец, масштабы происходящего, гомельское руководство объявило немедленную мобилизацию коммунистов, назначив местом общего сбора трехэтажное здание гостиницы «Савой».

Прибыв в город с последним эшелоном, В.Стрекопытов пошел за разъяснениями своему полковому командиру. «…На вопрос, в чем дело, полковник замахал руками. Я-де не спал три ночи, а тут твориться – не поймешь что! Выбрали повстанческий комитет во главе с прапорщиком Кридинером. И они решили ехать на Брянск, будто бы там тоже восстание рабочих. Но ведь это же безумие – добавил он. …Я произнес (перед солдатами – В.Л.) короткую речь, доказывая, что в Брянск ехать нельзя, что Троцкий нас за уход с фронта не помилует. Что мы сначала укрепимся здесь, а потом посмотрим, что делать». В итоге собравшаяся на митинг  многотысячная толпа приняла это предложение и единодушно избрала В.Стрекопытова новым командиром бригады, которую переименовали в 1-ю Русскую народную армию. Своей главной целью повстанцы провозгласили борьбу за возвращение разогнанного большевиками Учредительного собрания.  Следующие несколько дней были калейдоскопом бурных событий. Туляки и примкнувшее к ним некоторое количество местных железнодорожников, бывших офицеров и гимназистов старших классов взяли под свой контроль железнодорожный узел, основные городские учреждения, тюрьму (в ней оставили одних уголовников, остальных выпустили), телеграф, артиллерийские и продовольственные склады. Гомельский отряд ВЧК, наполовину состоявший из немецких и китайских «интернационалистов», пополненный партийными и советскими функционерами  (всего ок. 300 человек с винтовками и двумя пулемётами) был осажден в  гостинице «Савой», но после артиллерийского обстрела сдался. Наиболее активные коммунисты из числа пленных (председатель ревкома С.Комиссаров, председатель уездной ЧК И.Ланге, всего 15  человек) были расстреляны в ночь на 29 марта, перед уходом повстанцев из города.

Кое-где были попытки грабежей и раздавались призывы к еврейскому погрому, но они решительно пресекались. «По занятии г.Гомеля – вспоминал В.Стрекопытов – мною через коменданта было по городу расклеено объявление, что за погром, грабеж и другие хулиганские действия все лица, задержанные на месте преступления, тут же на месте будут расстреляны». Хотя восставших поддержал г.Речица (находившаяся там караульная рота вошла в состав бригады), уже к исходу марта на Гомель с трех сторон повели наступление спешно переброшенные сюда их разных мест сильные отряды Красной армии. 28 марта они начали артиллерийский обстрел и наступление на городские пригороды. Бой шел с переменным успехом, в районе Новобелицы повстанцы успешно отбили все атаки и даже взяли пленных. Однако к «красным» постоянно подходили подкрепления, их силы росли. На исходе дня командование Тульской бригады приняло решение «…оставить Гомель и, забрав из него как можно большее количество военного материала, отойти на Мозырь и далее на соединение с войсками Петлюры». Добавим, что туляки забрали с собой и казну гомельского ревкома (14 миллионов царскими деньгами и керенками). Перед рассветом 29 марта эшелоны бригады, один за другим, двинулись на запад, в сторону Калинковичей. В первой половине дня авангард «стрекопытовцев», усиленный бронепоездом, вступил возле Василевичей в бой с советским бронепоездом и вышел из него победителем. В.Стрекопытов распорядился после прохода последнего эшелона Речицы взорвать железнодорожный мост через р. Днепр, но в сумятице отхода этого сделано не было.

Тем временем, после убытия восставших в Гомель, оставшиеся верными советской власти бойцы 2-й Тульской бригады (около 300 человек) во главе с комбригом Каганиным и комиссаром Ильинским, получив местное подкрепление (бронепоезд, батальон пехоты, кавалерийский дивизион и артиллерийскую батарею) с трудом сдерживали натиск противника на Мозырь. Однако 27 марта советское командование отозвало бронепоезд к Гомелю, и это решило судьбу Мозыря. На следующий день украинские «сичевые стрельцы» после мощной артподготовки сбили «красных» с позиций, нанесли им большие потери и взяли город. Отступая к Калинковичам, те все успели подорвать за собой железнодорожный и автомобильный мосты через Припять. Это обстоятельство, а также уцелевший железнодорожный мост у Речицы решили судьбу восстания и 2-й Тульской бригады – повстанцы оказались меж молотом и наковальней. 30 марта «стрекопытовцы» с боем заняли разъезды Нахов и Голевица, до  Калинковичей осталось только 10 километров. Но взять станцию и местечко не удалось, они были хорошо укреплены, да и смысла в этом уже не было, оба моста через Припять были подорваны. К тому же с тыла повстанцев начал обстреливать подошедший из Гомеля советский бронепоезд с отрядом китайцев, были на подходе и другие их подразделения. «Я решил – читаем в объяснениях В.Стрекопытова – уходить походным порядком на Юревичи, что в 40-50 верст влево». Бросив загруженные разным имуществом эшелоны и артиллерию (с орудий сняли и выбросили в болото замки и прицелы), только с личным оружием и пулеметами, батальонные колонны общей численностью около 6 тысяч человек, двинулись заболоченным лесом к переправе у Юровичей-Барбарова. Там, как вспоминали очевидцы, в течение всего дня 1 апреля на небольших лодках местных жителей, где помещалось лишь 3-4 человека, они переправлялись через широко разлившуюся в паводок Припять. Сохранились воспоминания, что туляки задешево продавали, и даже бесплатно раздавали здесь местным жителям своих коней с седлами и упряжью, которых невозможно было переправить на другой берег. Около тысячи отставших были взяты преследователями в плен.

В дальнейшем В.Стрекопытов и его последователи пережили еще немало приключений. Их отряд участвовал на стороне «петлюровцев»  в боях с Красной армией под Новгород-Волынским, но в середине мая под Ровно перешел к полякам, был разоружен и помещен в Брестскую крепость. После длительных переговоров часть «стрекопытовцев»  отправили летом в Прибалтику, где включили 1-м Тульским полком (командир В.Стрекопытов) в «белую» армию генерала Н.Юденича. После окончания Гражданской войны ее остатки были интернированы в Эстонии, где командир полка создал из своих бывших солдат и возглавил Тульскую рабочую артель (ок. 1000 чел.), занимавшуюся рубкой леса. Сам В.Стрекопытов жил в Таллинне, активно участвовал в деятельности Союза русских эмигрантов в Эстонии. Когда прибалтийские республики были включены в состав СССР, здесь начались аресты эмигрантов и противников советской власти. За В.Стрекопытовым пришли 17 октября 1940 года. На допросах бывший офицер, понимая, что его участь предрешена, вел себя достойно. Был расстрелян 5 апреля 1941 года. Его сестра Нина смогла после Гражданской войны эмигрировать в Болгарию, а другие родственники – в Чехию, где их потомки проживают до сих пор.

В. Стрекопытов – 1922 г.                                                    В. Стрекопытов – 1936 г.

Владимир Лякин

Опубликовано 23.02.2016