Tag Archives: Давид Сфард

«Obywatel Jidyszlandu» по-русски

Предлагаем читателям отрывки из прелюбопытной книги Иоанны Налевайко-Куликовой «Гражданин Идишленда» (Joanna Nalewajko-Kulikov. Obywatel Jidyszlandu), изданной в Варшаве в 2009 г. Собственно, это биография уроженца Волыни писателя Давида Сфарда (1905-1982), но не только: автору удалось нарисовать более широкую картину, в которой есть и «белорусские» оттенки. По нашей просьбе часть книги перевела с польского языка минчанка Инесса Ганкина, за что ей большая благодарность.

В замкнутом кругу

Евреи расселились в Волыни с незапамятных времен. Первое упоминание об их поселении относится к 1288 г. Золотым веком для них стало время между Брестской унией (когда Волынь отошла к Короне) и восстанием Хмельницкого. Вместе с соседней Подолией Волынь в XVIII веке стала одним из первых центров хасидизма. Присоединенная к России во время разделов Польши, в 1794 году Волынь вошла в состав так называемой черты оседлости.

Согласно всеобщей переписи 1897 г. в Российской империи проживало около 5 млн. евреев (46% общей численности евреев в мире), из них около 3 млн. в 15 губерниях черты оседлости, примерно 1 млн. в 10 губерниях Польши и 300 тыс. во внутренних губерниях России, в Сибири и на Кавказе. Перепись выявила 395782 еврея на Волыни, что составляло 13,21% численности жителей. Евреи были на Волыни второй по численности этнической группой – вслед за украинцами, перед поляками и немцами.

Как пишет Владимир Меджецкий (W. Mędrzecki, Województwo wołyńskie 1921–1939. Elementy przemian cywilizacyjnych, społecznych i politycznych, Wrocław–Warszawa–Kraków–Gdańsk–Łódź 1988, s. 23–24), взаимоотношения на Волыни перед Первой Мировой войной опирались на принципы, установившиеся еще перед освобождением крестьян: «Подавляющее большинство людей жило под влиянием традиционных сельских общностей, в которых контакт с миром происходил через гминного чиновника, полицейского, священника и помещика. Гордостью и высшим слоем общественной иерархии были помещики, а единственным источником влияния был аппарат государственный и церковный».

            Каменщики                                                        Ученики паркетчика – из книги

Евреи на рубеже веков Волынь  

Ситуация евреев выглядела иначе – большинство их проживало в городах, в которых 50,77% составляло еврейское население. Отличались они также более высоким, чем представители других конфессий, уровнем образования (32,8% евреев умело читать и писать, более высокий показатель был только у протестантов – 38,2%). Главным источником доходов для них были торговля и ремесло. Польское влияние на Волыни было гораздо слабее, чем в Литве и Беларуси, хотя в 1909 г. около половины земельных поместий в так называемых южных губерниях (Волынской, Подольской и Киевской) принадлежало полякам. На рубеже XIX-XX вв. произошли огромные изменения в Российской империи, отразившиеся и на жизни евреев.

Возникший в Европе рост национальных настроений и политической активности привел к появлению двух противоположных идеологий. В 1897 г. в Вильно был основан Общий еврейский союз рабочих Литвы, Польши и России («Алгемейнер идишер арбетер-бунд ин Лите, Пойлн ун Русланд»), сокращенно называемый Бунд.

Политическая активность сопровождалась развитием печати. В том же самом 1897 г. начали выходить два издания, которые на протяжении ближайших десятилетий играли важную роль на еврейской улице: «Форвертс» в Нью-Йорке и «Га-Шилоах» в Одессе. Второе, редактируемое одним из главных идеологов сионизма Ахад га-Амом, стало главным в мире изданием для еврейской интеллигенции, читающей на иврите. Также в 1897 году увидело свет первое из «Писем о старом и новом еврействе» историка Шимона Дубнова, выступавшего за культурную автономию евреев в диаспоре. Основным признаком, выделяющим евреев как отдельный народ, Дубнов полагал язык идиш.

В определенном смысле эти взгляды (культурная автономия евреев) были отголоском весны народов, которая провозгласила право на государственную независимость наций и народностей. Большую роль играли в этой связи постепенная автономизация народов в Австро-Венгерской империи, а также идущие оттуда теоретические импульсы (программы культурной автономии австрийских социал-демократов).

Нарастающий в России политический кризис и общественное брожение, привели к тому, что «еврейский народ начал выступать […] как один из народов, желающих полного равноправия – как в сфере прав личности, так и в сфере национальных свобод» (Szordykowska, Kwestia żydowska w Rosji w latach 1905–1907, BŻIH, 1984, nr 1–2 (129-130), s. 6).

В результате евреи стали главной жертвой идущей снизу фрустрации и политических игр царских властных элит. Одним из худших проявлений повсеместного российского антисемитизма стал Кишиневский погром в апреле 1903 г. (47 убитых, 600 раненых). Две основных волны погромов прокатились по черте оседлости в октябре и ноябре 1905 г. (после так называемого октябрьского манифеста), когда на протяжении шести недель в северо-западных губерниях произошло почти 690 погромов, а также в июне 1906 г. (погром в Белостоке) (A. Ascher, Anti-Jewish pogroms in the first Russian revolution, 1905–1907, in: Jews and Jewish life in Russia and the Soviet Union, ed. Y. Ro’i, Ilford 1995, p. 127–129).

Историки не нашли доказательств, что антиеврейские нападения были инспирированы из Петербурга, однако известно, что местные власти часто уклонялись от вмешательства. По мнению Авраама Ашера, погромы были спонтанной реакцией разных групп, стремившихся к сдерживанию оппозиции и возвращению старого порядка.

Атмосферу подогревали определенные политические события: война с Японией и «кровавое воскресенье» в Петербурге. В марте 1905 г. в Вильно организовался «Союз для достижения равноправия еврейского народа в России» (так называемый «Союз равноправия»), а в Первую Государственную Думу было избрано 13 депутатов-евреев.

Дебаты о «еврейской проблеме», ожившей после погрома в Белостоке, велись на многочисленных заседаниях Думы, где один из депутатов заметил: «Только у нас существует этот проклятый еврейский вопрос».

Не дошло, однако, ни до каких изменений в отношении положения евреев, зато несколько лет спустя Россию (и Европу) всколыхнуло так называемое дело Бейлиса, обвинение еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика в Киеве. Несмотря на то, что суд отклонил обвинение, дело Бейлиса в глазах мира стало тем, чем какое-то время назад было дело Дрейфуса во Франции – символом антисемитизма и обскурантизма, правящих бал в царской России.

Как написал французский историк Натан Вейнсток, после 1905 г. ничто в черте оседлости не выглядело по-прежнему (N. Weinstock, Le pain de misère. Histoire du mouvement ouvrier juif en Europe, t. 1, L’empire russe jusqu’en 1914, Paris 1984, p. 21). Последствием революции и погромов была в первую очередь волна еврейской эмиграции за океан (с 1898 по 1914 г. из России выехало около 1250 тыс. евреев – в три раза больше, чем представителей других народов, живших в Российской империи). Три четверти российской еврейской эмиграции направилось в США. Революция также принесла триумф Бунду как современной еврейской политической партии (правда кратковременный). Произошло оживление еврейской культурной жизни на языке идиш, наметились первые изменения в повседневной жизни (хотя их в косной Волыни было значительно меньше, чем в Варшаве).

Наука родного языка

Рубеж XIX-XX веков принес существенные изменения в языковую ситуацию еврейского меньшинства в Империи. Евреи в диаспоре были традиционно многоязычны. Помимо древнееврейского как святого языка молитв, богослужения и религиозных занятий, они использовали местные языки, создавая собственные говоры. Последние с течением времени превращались в самостоятельные культурные языки – ладино у сефардов, идиш у ашкеназов.

Идиш как язык возник в позднем средневековье на славянско-немецком пограничье. Первоначально он трактовался как язык женщин и «похожих на женщин» (т.е. мужчин без соответствующего религиозного образования, дававшего навыки чтения и письма на древнееврейском). Но на протяжении XIX в. идиш развился в язык прессы и литературы (см. E. Geller, Jidysz – język Żydów polskich, Warszawa 1994).

Большую роль в этом развитии сыграли три писателя, признанные потом классиками идишистской литературы: Шолом-Алейхем (1859-1916), Менделе Мойхер-Сфорим (1835-1917) и Ицхок-Лейб Перец (1852-1915). Присмотревшись к фигурам этих трех классиков, можно увидеть как под увеличительным стеклом некоторые характерные тенденции общего еврейского мира.

Писатели на идиш, как правило, дебютировали на древнееврейском, а в повседневной домашней жизни часто использовали русский язык. Выбор идиша в качестве языка для творчества трактовался как обязанность «достучаться до масс и просветить их». В каком-то смысле они начинали с нуля – многовековая и очень богатая традиция еврейской литературы была традицией на древнееврейском языке. Традицию на языке идиш надо было создать.

После революции 1905 г. идиш в Российской империи начал серьезно конкурировать с древнееврейским и русским в области культурного творчества. Если в 1880-х годах в России выходила только одна газета на идише – еженедельник «Юдише фольксблат» тиражом 7 тыс. экземпляров, а театр на идише был запрещен, то после 1905 г. всё кардинально изменилось.

В 1905-1914 гг. выходило уже 12 газет и 40 журналов. Самая большая газета, «Гайнт», имела тираж 35 тыс. экземпляров. Работало больше десятка стационарных и передвижных еврейских театров, а печать книг на идише выросла в несколько раз (с 78 наименований в 1888 г. до 407 в 1912 г.). Появились типографии, которые в основном или даже исключительно печатали книги на идише.

«Этому развитию [культурному] – пишет современный исследователь Фишман – помогало формирование идеологического идишизма, который видел в идише ценности еврейского народа и имел в отношении него стремление, чтобы язык служил средством трансляции современной еврейской культуры и общественной жизни в Восточной Европе».

На организационной конференции Бунда в 1897 г. ни один из ее участников не выступал на идише. На седьмом съезде партии, в 1906 г., идиш был признан равноправным с русским, а в 1910 г. он стал официальным языком партийных мероприятий Бунда.

О трудностях, с которыми боролись первые идишисты, лучше всего свидетельствует обзор первой в истории конференции, посвященной идишу, которая проходила в Черновцах 1908 г. Инициатор конференции, доктор Натан Бирнбаум, в прошлом сионист, обращался к участникам по-немецки. Участников было 70, в том числе 55 из Галиции, один из Румынии и 14 из России – в этой последней группе были наиболее значимые имена, в том числе И. Л. Перец, Шолом Аш, Авраам Рейзен и Ноах Прилуцкий.

Шолом-Алейхем оправдывал своё отсутствие болезнью, Менделе не оправдывался вообще. В голосовании по декларации о признании идиша языком еврейского народа (наряду с древнееврейским) принимало участие не более 36 участников.

Однако сам факт, что некоторые научные доклады звучали на идише, произвел впечатление на тех участников, у которых знакомство с идишем ограничивалось до этого момента только повседневной жизнью. Как отметил Джошуа А. Фишман: «Интеллигенция учила свой родной язык, чтобы он мог исполнять новые функции, и язык утвердился в новом статусе как для масс, так для интеллигенции» (J.A. Fishman, Attracting a following to high-culture functions for a language of everyday life: the role of the Tshernovits language conference in the ‘rise of Yiddish’, in: Never say die! A thousand years of Yiddish in Jewish life and letters, ed. J.A. Fishman, The Hague–Paris–New York 1981, р. 373).

Эмансипация идиша не воздействовала на определенные круги, в первую очередь сионистские и ассимилированные, воспринимавшие этот язык как «жаргон» или «испорченный немецкий». Традиционное противопоставление его «аутентичному» еврейскому языку, или ивриту, для которого XIX век также стал временем развития, главным образом благодаря идеологии Гаскалы, или еврейского Просвещения.

В определенном смысле творчество как на идише, так и на иврите являло собой вызов для авторов. Проблема была в адаптировании для потребностей литературы языка, функционирующего только в строго ограниченных сферах жизни, что требовало создания нового словаря.

Также была задача приближения еврейских читателей к мировой литературе. Самые известные авторы занимались и переводами, например, Шауль Черниховский переводил на иврит Гомера, Лонгфелло и «Слово о полку Игореве», а Давид Фишман переводил, среди прочих, Пушкина, Байрона, Ницше, Гёте, Гейне и Оскара Уайльда.

В ивритской поэзии того времени видны влияния поэзии немецкого романтизма и русской поэзии, а также взятая из романтизма концепция поэта-пророка. «Неслучайно, – пишет Беньямин Харшав, – великая проза в конце 19 в. была на идише, а великая поэзия – на иврите» (B. Harshav, Language in time of revolution, Berkeley–Los Angeles–London 1993, р. 64).

Величайшим творцом на иврите (писавшим также на идише) был Хаим Нахман Бялик, автор поэмы «Бе-ир га-харега» («В городе резни»), написанной под воздействием Кишиневского погрома. Бялик был пророком для еврейской молодежи независимо от ее политических взглядов.

На развитие гебраистики повлияла также идеология сионизма, которая провозглашала, что иврит должен стать официальным языком еврейского государства. Иначе говоря, если деятельность Гаскалы привела к развитию гебраистики для потребностей элит, то сионизм привел к тому, что иврит попал «под крыши домов». В этом огромная заслуга российского еврея Элиэзера Перельмана, чаще известного как Элиэзер Бен-Иегуда, который поселился в Палестине и инициировал использование иврита в повседневной жизни. Когда Великобритания получила мандат для управления Палестиной в 1922 г., иврит первый раз был принят как один из трех официальных языков Палестины.

Помимо иврита и идиша, еврейский народ в Империи использовал также местные языки: как правило, государственный русский плюс язык, доминирующий в месте жительства (польский, украинский…). Уровень их знания был разным, в зависимости от уровня ассимиляции и полученного образования.

Похожая вещь происходила в Австро-Венгрии. Роман Зиманд вспоминал: «Отец, который ходил только в хедер, потому что на иешиву уже не было денег, владел пятью языками: ивритом, идишем, немецким, польским и украинским, хотя думаю, что по-украински писать не умел. Никто не считал это чем-то необычным. Предполагаю даже, что этого никто не замечал. Настоящими иностранными языками считались французский и английский. Если бы перед Первой Мировой войной отца спросили, он, наверное, ответил бы, что не знает ни одного иностранного языка» (R. Zimand, Gatunek: podróż, „Kultura”, 1983, nr 11, s. 24).

Для определенной группы еврейских культурных и политических деятелей в Российской империи главным языком, на котором они работали и творили, а порой и единственным языком творчества, был русский или польский. Так было, например, в случае Бера Борохова, Владимира Медема, Владимира Жаботинского. Жаботинский в первую очередь работал на русском языке, подобно Станиславу Мендельсону и Феликсу Перлу, у которых с самых ранних лет первым языком был польский.

Специфика многоязычности еврейской культуры в странах диаспоры (иврит-идиш-местный язык) давала народу, а в первую очередь творцам, не встречающуюся больше нигде возможность самоопределения в собственной уникальности.

Не всегда происхождение и родной язык определяли в более позднее время язык творчества писателя – например, Станислав Выгодский и Юлиан Стрыйковский воспитывались в традиционных еврейских семьях, но осознанно выбрали языком творчества польский.

Часто свою роль играли не только идеологические убеждения, но и практические задачи: если хочешь повлиять на «серые массы» еврейского народа, то надо публиковаться на идише. Впрочем, в новом столетии подрастали поколения людей, для которых идиш был уже чем-то большим, чем «вынужденное зло». Для части еврейского общества распространение идиша и устремление к нему как к народному языку открывало закрытый в значительной степени для них самих мир еврейского гетто. «Жаргон» становился элементом современной светской культуры и делал возможным как ее восприятие, так и творчество.

Опубликовано 27.06.2019  18:07