Tag Archives: еврейское образование

«Obywatel Jidyszlandu» по-русски

Предлагаем читателям отрывки из прелюбопытной книги Иоанны Налевайко-Куликовой «Гражданин Идишленда» (Joanna Nalewajko-Kulikov. Obywatel Jidyszlandu), изданной в Варшаве в 2009 г. Собственно, это биография уроженца Волыни писателя Давида Сфарда (1905-1982), но не только: автору удалось нарисовать более широкую картину, в которой есть и «белорусские» оттенки. По нашей просьбе часть книги перевела с польского языка минчанка Инесса Ганкина, за что ей большая благодарность.

В замкнутом кругу

Евреи расселились в Волыни с незапамятных времен. Первое упоминание об их поселении относится к 1288 г. Золотым веком для них стало время между Брестской унией (когда Волынь отошла к Короне) и восстанием Хмельницкого. Вместе с соседней Подолией Волынь в XVIII веке стала одним из первых центров хасидизма. Присоединенная к России во время разделов Польши, в 1794 году Волынь вошла в состав так называемой черты оседлости.

Согласно всеобщей переписи 1897 г. в Российской империи проживало около 5 млн. евреев (46% общей численности евреев в мире), из них около 3 млн. в 15 губерниях черты оседлости, примерно 1 млн. в 10 губерниях Польши и 300 тыс. во внутренних губерниях России, в Сибири и на Кавказе. Перепись выявила 395782 еврея на Волыни, что составляло 13,21% численности жителей. Евреи были на Волыни второй по численности этнической группой – вслед за украинцами, перед поляками и немцами.

Как пишет Владимир Меджецкий (W. Mędrzecki, Województwo wołyńskie 1921–1939. Elementy przemian cywilizacyjnych, społecznych i politycznych, Wrocław–Warszawa–Kraków–Gdańsk–Łódź 1988, s. 23–24), взаимоотношения на Волыни перед Первой Мировой войной опирались на принципы, установившиеся еще перед освобождением крестьян: «Подавляющее большинство людей жило под влиянием традиционных сельских общностей, в которых контакт с миром происходил через гминного чиновника, полицейского, священника и помещика. Гордостью и высшим слоем общественной иерархии были помещики, а единственным источником влияния был аппарат государственный и церковный».

            Каменщики                                                        Ученики паркетчика – из книги

Евреи на рубеже веков Волынь  

Ситуация евреев выглядела иначе – большинство их проживало в городах, в которых 50,77% составляло еврейское население. Отличались они также более высоким, чем представители других конфессий, уровнем образования (32,8% евреев умело читать и писать, более высокий показатель был только у протестантов – 38,2%). Главным источником доходов для них были торговля и ремесло. Польское влияние на Волыни было гораздо слабее, чем в Литве и Беларуси, хотя в 1909 г. около половины земельных поместий в так называемых южных губерниях (Волынской, Подольской и Киевской) принадлежало полякам. На рубеже XIX-XX вв. произошли огромные изменения в Российской империи, отразившиеся и на жизни евреев.

Возникший в Европе рост национальных настроений и политической активности привел к появлению двух противоположных идеологий. В 1897 г. в Вильно был основан Общий еврейский союз рабочих Литвы, Польши и России («Алгемейнер идишер арбетер-бунд ин Лите, Пойлн ун Русланд»), сокращенно называемый Бунд.

Политическая активность сопровождалась развитием печати. В том же самом 1897 г. начали выходить два издания, которые на протяжении ближайших десятилетий играли важную роль на еврейской улице: «Форвертс» в Нью-Йорке и «Га-Шилоах» в Одессе. Второе, редактируемое одним из главных идеологов сионизма Ахад га-Амом, стало главным в мире изданием для еврейской интеллигенции, читающей на иврите. Также в 1897 году увидело свет первое из «Писем о старом и новом еврействе» историка Шимона Дубнова, выступавшего за культурную автономию евреев в диаспоре. Основным признаком, выделяющим евреев как отдельный народ, Дубнов полагал язык идиш.

В определенном смысле эти взгляды (культурная автономия евреев) были отголоском весны народов, которая провозгласила право на государственную независимость наций и народностей. Большую роль играли в этой связи постепенная автономизация народов в Австро-Венгерской империи, а также идущие оттуда теоретические импульсы (программы культурной автономии австрийских социал-демократов).

Нарастающий в России политический кризис и общественное брожение, привели к тому, что «еврейский народ начал выступать […] как один из народов, желающих полного равноправия – как в сфере прав личности, так и в сфере национальных свобод» (Szordykowska, Kwestia żydowska w Rosji w latach 1905–1907, BŻIH, 1984, nr 1–2 (129-130), s. 6).

В результате евреи стали главной жертвой идущей снизу фрустрации и политических игр царских властных элит. Одним из худших проявлений повсеместного российского антисемитизма стал Кишиневский погром в апреле 1903 г. (47 убитых, 600 раненых). Две основных волны погромов прокатились по черте оседлости в октябре и ноябре 1905 г. (после так называемого октябрьского манифеста), когда на протяжении шести недель в северо-западных губерниях произошло почти 690 погромов, а также в июне 1906 г. (погром в Белостоке) (A. Ascher, Anti-Jewish pogroms in the first Russian revolution, 1905–1907, in: Jews and Jewish life in Russia and the Soviet Union, ed. Y. Ro’i, Ilford 1995, p. 127–129).

Историки не нашли доказательств, что антиеврейские нападения были инспирированы из Петербурга, однако известно, что местные власти часто уклонялись от вмешательства. По мнению Авраама Ашера, погромы были спонтанной реакцией разных групп, стремившихся к сдерживанию оппозиции и возвращению старого порядка.

Атмосферу подогревали определенные политические события: война с Японией и «кровавое воскресенье» в Петербурге. В марте 1905 г. в Вильно организовался «Союз для достижения равноправия еврейского народа в России» (так называемый «Союз равноправия»), а в Первую Государственную Думу было избрано 13 депутатов-евреев.

Дебаты о «еврейской проблеме», ожившей после погрома в Белостоке, велись на многочисленных заседаниях Думы, где один из депутатов заметил: «Только у нас существует этот проклятый еврейский вопрос».

Не дошло, однако, ни до каких изменений в отношении положения евреев, зато несколько лет спустя Россию (и Европу) всколыхнуло так называемое дело Бейлиса, обвинение еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика в Киеве. Несмотря на то, что суд отклонил обвинение, дело Бейлиса в глазах мира стало тем, чем какое-то время назад было дело Дрейфуса во Франции – символом антисемитизма и обскурантизма, правящих бал в царской России.

Как написал французский историк Натан Вейнсток, после 1905 г. ничто в черте оседлости не выглядело по-прежнему (N. Weinstock, Le pain de misère. Histoire du mouvement ouvrier juif en Europe, t. 1, L’empire russe jusqu’en 1914, Paris 1984, p. 21). Последствием революции и погромов была в первую очередь волна еврейской эмиграции за океан (с 1898 по 1914 г. из России выехало около 1250 тыс. евреев – в три раза больше, чем представителей других народов, живших в Российской империи). Три четверти российской еврейской эмиграции направилось в США. Революция также принесла триумф Бунду как современной еврейской политической партии (правда кратковременный). Произошло оживление еврейской культурной жизни на языке идиш, наметились первые изменения в повседневной жизни (хотя их в косной Волыни было значительно меньше, чем в Варшаве).

Наука родного языка

Рубеж XIX-XX веков принес существенные изменения в языковую ситуацию еврейского меньшинства в Империи. Евреи в диаспоре были традиционно многоязычны. Помимо древнееврейского как святого языка молитв, богослужения и религиозных занятий, они использовали местные языки, создавая собственные говоры. Последние с течением времени превращались в самостоятельные культурные языки – ладино у сефардов, идиш у ашкеназов.

Идиш как язык возник в позднем средневековье на славянско-немецком пограничье. Первоначально он трактовался как язык женщин и «похожих на женщин» (т.е. мужчин без соответствующего религиозного образования, дававшего навыки чтения и письма на древнееврейском). Но на протяжении XIX в. идиш развился в язык прессы и литературы (см. E. Geller, Jidysz – język Żydów polskich, Warszawa 1994).

Большую роль в этом развитии сыграли три писателя, признанные потом классиками идишистской литературы: Шолом-Алейхем (1859-1916), Менделе Мойхер-Сфорим (1835-1917) и Ицхок-Лейб Перец (1852-1915). Присмотревшись к фигурам этих трех классиков, можно увидеть как под увеличительным стеклом некоторые характерные тенденции общего еврейского мира.

Писатели на идиш, как правило, дебютировали на древнееврейском, а в повседневной домашней жизни часто использовали русский язык. Выбор идиша в качестве языка для творчества трактовался как обязанность «достучаться до масс и просветить их». В каком-то смысле они начинали с нуля – многовековая и очень богатая традиция еврейской литературы была традицией на древнееврейском языке. Традицию на языке идиш надо было создать.

После революции 1905 г. идиш в Российской империи начал серьезно конкурировать с древнееврейским и русским в области культурного творчества. Если в 1880-х годах в России выходила только одна газета на идише – еженедельник «Юдише фольксблат» тиражом 7 тыс. экземпляров, а театр на идише был запрещен, то после 1905 г. всё кардинально изменилось.

В 1905-1914 гг. выходило уже 12 газет и 40 журналов. Самая большая газета, «Гайнт», имела тираж 35 тыс. экземпляров. Работало больше десятка стационарных и передвижных еврейских театров, а печать книг на идише выросла в несколько раз (с 78 наименований в 1888 г. до 407 в 1912 г.). Появились типографии, которые в основном или даже исключительно печатали книги на идише.

«Этому развитию [культурному] – пишет современный исследователь Фишман – помогало формирование идеологического идишизма, который видел в идише ценности еврейского народа и имел в отношении него стремление, чтобы язык служил средством трансляции современной еврейской культуры и общественной жизни в Восточной Европе».

На организационной конференции Бунда в 1897 г. ни один из ее участников не выступал на идише. На седьмом съезде партии, в 1906 г., идиш был признан равноправным с русским, а в 1910 г. он стал официальным языком партийных мероприятий Бунда.

О трудностях, с которыми боролись первые идишисты, лучше всего свидетельствует обзор первой в истории конференции, посвященной идишу, которая проходила в Черновцах 1908 г. Инициатор конференции, доктор Натан Бирнбаум, в прошлом сионист, обращался к участникам по-немецки. Участников было 70, в том числе 55 из Галиции, один из Румынии и 14 из России – в этой последней группе были наиболее значимые имена, в том числе И. Л. Перец, Шолом Аш, Авраам Рейзен и Ноах Прилуцкий.

Шолом-Алейхем оправдывал своё отсутствие болезнью, Менделе не оправдывался вообще. В голосовании по декларации о признании идиша языком еврейского народа (наряду с древнееврейским) принимало участие не более 36 участников.

Однако сам факт, что некоторые научные доклады звучали на идише, произвел впечатление на тех участников, у которых знакомство с идишем ограничивалось до этого момента только повседневной жизнью. Как отметил Джошуа А. Фишман: «Интеллигенция учила свой родной язык, чтобы он мог исполнять новые функции, и язык утвердился в новом статусе как для масс, так для интеллигенции» (J.A. Fishman, Attracting a following to high-culture functions for a language of everyday life: the role of the Tshernovits language conference in the ‘rise of Yiddish’, in: Never say die! A thousand years of Yiddish in Jewish life and letters, ed. J.A. Fishman, The Hague–Paris–New York 1981, р. 373).

Эмансипация идиша не воздействовала на определенные круги, в первую очередь сионистские и ассимилированные, воспринимавшие этот язык как «жаргон» или «испорченный немецкий». Традиционное противопоставление его «аутентичному» еврейскому языку, или ивриту, для которого XIX век также стал временем развития, главным образом благодаря идеологии Гаскалы, или еврейского Просвещения.

В определенном смысле творчество как на идише, так и на иврите являло собой вызов для авторов. Проблема была в адаптировании для потребностей литературы языка, функционирующего только в строго ограниченных сферах жизни, что требовало создания нового словаря.

Также была задача приближения еврейских читателей к мировой литературе. Самые известные авторы занимались и переводами, например, Шауль Черниховский переводил на иврит Гомера, Лонгфелло и «Слово о полку Игореве», а Давид Фишман переводил, среди прочих, Пушкина, Байрона, Ницше, Гёте, Гейне и Оскара Уайльда.

В ивритской поэзии того времени видны влияния поэзии немецкого романтизма и русской поэзии, а также взятая из романтизма концепция поэта-пророка. «Неслучайно, – пишет Беньямин Харшав, – великая проза в конце 19 в. была на идише, а великая поэзия – на иврите» (B. Harshav, Language in time of revolution, Berkeley–Los Angeles–London 1993, р. 64).

Величайшим творцом на иврите (писавшим также на идише) был Хаим Нахман Бялик, автор поэмы «Бе-ир га-харега» («В городе резни»), написанной под воздействием Кишиневского погрома. Бялик был пророком для еврейской молодежи независимо от ее политических взглядов.

На развитие гебраистики повлияла также идеология сионизма, которая провозглашала, что иврит должен стать официальным языком еврейского государства. Иначе говоря, если деятельность Гаскалы привела к развитию гебраистики для потребностей элит, то сионизм привел к тому, что иврит попал «под крыши домов». В этом огромная заслуга российского еврея Элиэзера Перельмана, чаще известного как Элиэзер Бен-Иегуда, который поселился в Палестине и инициировал использование иврита в повседневной жизни. Когда Великобритания получила мандат для управления Палестиной в 1922 г., иврит первый раз был принят как один из трех официальных языков Палестины.

Помимо иврита и идиша, еврейский народ в Империи использовал также местные языки: как правило, государственный русский плюс язык, доминирующий в месте жительства (польский, украинский…). Уровень их знания был разным, в зависимости от уровня ассимиляции и полученного образования.

Похожая вещь происходила в Австро-Венгрии. Роман Зиманд вспоминал: «Отец, который ходил только в хедер, потому что на иешиву уже не было денег, владел пятью языками: ивритом, идишем, немецким, польским и украинским, хотя думаю, что по-украински писать не умел. Никто не считал это чем-то необычным. Предполагаю даже, что этого никто не замечал. Настоящими иностранными языками считались французский и английский. Если бы перед Первой Мировой войной отца спросили, он, наверное, ответил бы, что не знает ни одного иностранного языка» (R. Zimand, Gatunek: podróż, „Kultura”, 1983, nr 11, s. 24).

Для определенной группы еврейских культурных и политических деятелей в Российской империи главным языком, на котором они работали и творили, а порой и единственным языком творчества, был русский или польский. Так было, например, в случае Бера Борохова, Владимира Медема, Владимира Жаботинского. Жаботинский в первую очередь работал на русском языке, подобно Станиславу Мендельсону и Феликсу Перлу, у которых с самых ранних лет первым языком был польский.

Специфика многоязычности еврейской культуры в странах диаспоры (иврит-идиш-местный язык) давала народу, а в первую очередь творцам, не встречающуюся больше нигде возможность самоопределения в собственной уникальности.

Не всегда происхождение и родной язык определяли в более позднее время язык творчества писателя – например, Станислав Выгодский и Юлиан Стрыйковский воспитывались в традиционных еврейских семьях, но осознанно выбрали языком творчества польский.

Часто свою роль играли не только идеологические убеждения, но и практические задачи: если хочешь повлиять на «серые массы» еврейского народа, то надо публиковаться на идише. Впрочем, в новом столетии подрастали поколения людей, для которых идиш был уже чем-то большим, чем «вынужденное зло». Для части еврейского общества распространение идиша и устремление к нему как к народному языку открывало закрытый в значительной степени для них самих мир еврейского гетто. «Жаргон» становился элементом современной светской культуры и делал возможным как ее восприятие, так и творчество.

Опубликовано 27.06.2019  18:07 

Да юбілею Майсея Ляхавіцкага / К юбилею Моисея Ляховицкого

Летапісец яўрэйскага мястэчка Шчадрын

(перевод на русский ниже)

27 лістапада споўнілася 125 гадоў з дня нараджэння вядомага яўрэйскага савецкага пісьменніка, ураджэнца Жлобіншчыны Майсея Шапшалевіча ЛЯХАВІЦКАГА (1893–1991).

М. Ляхавіцкі; ён жа (злева) каля брацкай магілы ў Шчадрыне. Крыніца: часопіс «Саветыш Геймланд», № 1, 1982.

Яўрэі жылі на Жлобіншчыне здаўна. Але ў масавым парадку сяліцца тут яны пачалі ў XIX стагоддзі, калі ў Расійскай імперыі была ўзаконена так званая мяжа яўрэйскай аседласці, за якой апошнія не мелі права сяліцца. У выніку яўрэйскія кагалы складалі значны працэнт насельніцтва Жлобіна, Карпілаўкі, Стрэшына, іншых мясцовых населеных пунктаў. А што тычыцца мястэчка Шчадрын, дзе і нарадзіўся М. Ляхавіцкі, дык яно, наогул, было чыста яўрэйскім.

Будучы пісьменнік з юнацтва прагнуў ведаў. Таму ён з’ехаў з родных мясцін у Екацерынаслаў, на Украіну. Тут у 1917 годзе Майсей Ляхавіцкі экстэрнам вытрымаў курс гімназіі. Уцягнуўся ў палітыку, быў членам партыі «Паалей Цыён», якая прытрымлівалася сацыял-дэмакратычных пазіцый.

У савецкі перыяд адышоў ад палітыкі. У 1921 годзе пераехаў у Маскву з мэтай атрымаць вышэйшую адукацыю. Стаў інжынерам-энергетыкам, абараніў кандыдацкую дысертацыю. Таксама зарэгістраваў шматлікія вынаходствы, за што нашага земляка ўзнагародзілі ордэнам Леніна.

Пісаць Майсей Ляхавіцкі пачаў пасля таго, як пайшоў на пенсію, у 78 гадоў. Пісаў на ідыш. Друкаваўся ў часопісе «Саветыш Геймланд». Напісаў чатыры аповесці, збіраў фальклор. Але для нас найбольшую цікавасць ўяўляе яго летапіс пра малую радзіму – «Сто гадоў існавання яўрэйскага мястэчка Шчадрына», упершыню надрукаваны на ідыш у 1981 г. (дакладней, у 1982 г. – belisrael) на старонках згаданага вышэй часопіса, потым – у рускамoўнай яўрэйскай газеце «Родник» (1993 г.).

Як сведчыць аўтар летапісу, яўрэі ў Шчадрыне з’явіліся не выпадкова. У адпаведнасці з «Положением о евреях» (1835 г.), у згаданай ужо намі паласе аседласці яўрэям было дазволена набываць зямлю для стварэння сельскагаспадарчых паселішчаў. Для перасяленцаў былі ўстаноўлены і пэўныя льготы. У прыватнасці, яўрэйскія сем’і, якія сталі земляробамі, вызваляліся ад пастаўкі рэкрутаў. Але яўрэі і на новым месцы засталіся верныя сабе. Праца на зямлі іх асабліва не цікавіла. І калі ў Расіі ў другой палове XIX стагоддзя адносна хуткімі тэмпамі пачалі развівацца капіталістычныя адносіны, яўрэі з мястэчка Шчадрын праявілі сябе як гандляры лесам. Акрамя гэтага, на мяжы XIX і XX стагоддзяў у Шчадрыне дзейнічала 71 крама, а таксама – аптэка і заезны дом.

Хутка расло і насельніцтва Шчадрына. Калі ў 1897 годзе тут пражывала 4022 чалавекі, дык ў 1909-м – ужо 5600 (Расійскі дзяржаўны гістарычны архіў, ф. 1290, воп. 11, спр. 1294, арк. 393). Але хутка яўрэйская моладзь у масавым парадку пачала эміграваць у Амерыку. У выніку (па перапісу 1931 г.) у мястэчку засталося ўсяго нямногім болей за 2000 жыхароў. Тыя, хто застаўся дома, шчыра віталі савецкую ўладу. Яна ім дала роўныя грамадзянскія правы. У 1919 годзе тут адкрылася чатырохкласная школа, дзе заняткі вяліся на ідыш. Гэта была адна з першых падобных школ на Беларусі. А ў канцы 20-х гадоў у Шчадрыне адным з першых у Беларусі быў арганізаваны яўрэйскі калгас.

Трагедыя здарылася ў гады нямецка-фашысцкай акупацыі. Аб гэтым Майсей Ляхавіцкі расказвае так: «У суседніх з Шчадрынам мястэчках фашысты хутка расправіліся з яўрэйскім насельніцтвам. Шчадрынцаў яны першыя часы не забівалі, вырашылі выкарыстаць іх працу для патрэбы сваёй арміі. Усіх яўрэяў перасялілі на адну маленькую вуліцу і прымусілі працаваць у наспех арганізаваных механічных майстэрнях. Прыгожых дзяўчат сагналі ў адзін з дамоў і адкрылі там публічны дом. Многіх шчадрынцаў забілі. Жыццё шчадрынскага гета доўжылася каля васьмі месяцаў. Восьмага сакавіка 1942 года фашысты вывелі застаўшыхся шчадрынцаў да могілак. Тут ужо быў выкапаны роў, у які заганялі людзей, расстрэльвалі і засыпалі зямлёй. Толькі некалькім шчадрынцам, якія паспелі збегчы ў лес і дабрацца да партызанаў, пашчасціла пазбегчы гэтай долі. Усё астатняе яўрэйскае насельніцтва мястэчка – каля 1500 чалавек, у асноўным жанчыны, старыя і дзеці, было знішчана ў той дзень. Так знікла з Зямлі яўрэйская земляробчая калонія Шчадрын».

…Пахаваны пісьменнік у Маскве на Востракоўскіх могілках.

Мікалай ШУКАНАЎ

(газета «Наша слова», 28.11.2018)

 

На здымках: помнік ахвярам генацыду ў Шчадрыне. Фота Мікалая СЕМЯНЦА / На снимках: памятник жертвам геноцида в Щедрине. Фото Николая СЕМЕНЦА

* * *

Летописец еврейского местечка Щедрин

27 ноября исполнилось 125 лет со дня рождения известного еврейского советского писателя, уроженца Жлобинщины Моисея Шепшелевича ЛЯХОВИЦКОГО (1893–1991).

М. Ляховицкий; он же (слева) у братской могилы в Щедрине. Источник: журнал «Советиш Геймланд», № 1, 1982.

Евреи жили на Жлобинщине издавна. Но массово селиться здесь они начали в XIX веке, когда в Российской империи была узаконена так называемая «черта оседлости», за которой евреи не имели права селиться. В результате еврейские кагалы составляли значительный процент населения Жлобина, Карпиловки, Стрешина, иных местных населенных пунктов. А что касается местечка Щедрин, где и родился М. Ляховицкий, так оно вообще было полностью еврейским.

Будущий писатель с юного возраста жаждал знаний. Поэтому он уехал из родных мест в Екатеринослав, на Украину. Там в 1917 году Моисей Ляховицкий экстерном выдержал курс гимназии. Втянулся в политику, был членом партии «Поалей-Цион», которая придерживалась социал-демократических позиций.

В советский период отошел от политики. В 1921 году переехал в Москву с целью получить высшее образование. Стал инженером-энергетиком, защитил кандидатскую диссертацию. Также зарегистрировал многочисленные изобретения, за что нашего земляка наградили орденом Ленина.

Писать Моисей Ляховицкий начал после того, как вышел на пенсию, в 78 лет. Писал на идише. Печатался в журнале «Советиш Геймланд». Написал четыре повести, собирал фольклор. Но для нас наибольший интерес представляет его рассказ о малой родине – «Сто лет существования еврейского местечка Щедрина», впервые опубликованный на идише в 1981 г. (точнее, в 1982 г. – belisrael) на страницах вышеупомянутого журнала, затем – в русскоязычной еврейской газете «Родник» (1993 г.).

Как свидетельствует автор летописи, евреи в Щедрине появились не случайно. Согласно «Положению о евреях» (1835 г.) в упомянутой уже нами полосе оседлости евреям было разрешено приобретать землю для создания сельскохозяйственных поселений. Для переселенцев были установлены и некоторые льготы. В частности, еврейские семьи, ставшие земледельцами, освобождались от поставки рекрутов. Но евреи и на новом месте оставались верными себе. Работа на земле их не особенно интересовала. И когда в России во второй половине XIX века относительно быстрыми темпами начали развиваться капиталистические отношения, то евреи из местечка Щедрин проявили себя как торговцы лесом. Помимо этого, на рубеже XIX и ХХ веков в Щедрине действовала 71 лавка, а также – аптека и заезжий дом.

Быстро росло и население Щедрина. Если в 1897 году здесь проживало 4022 человека, то в 1909-м – уже 5600 (Российский государственный исторический архив, ф. 1290, оп. 11, д. 1294, л. 393). Но вскоре еврейская молодежь в массовом порядке начала эмигрировать в Америку. В результате (по переписи 1931 г.) в местечке осталось всего немногим более 2000 жителей. Те, кто остался дома, искренне приветствовали советскую власть. Она им дала равные гражданские права. В 1919 году здесь открылась четырехклассная школа, где занятия велись на идише. Это была одна из первых таких школ в Беларуси. А в конце 1920-х годов в Щедрине был организован один из первых еврейских колхозов.

Трагедия произошла в годы немецко-фашистской оккупации. Об этом Моисей Ляховицкий рассказывает так: «В окружающих Щедрин местечках фашисты быстро расправились с еврейским населением. Щедринцев они первое время не убивали, решив использовать их труд на нужды своей армии. Всех евреев переселили на одну маленькую улицу и заставили работать в наскоро организованных механических мастерских. Красивых девушек загнали в один из домов и устроили там “дом терпимости”. Многих щедринцев убили. Жизнь Щедринского гетто продолжалась около восьми месяцев. Восьмого марта 1942 года фашисты вывели оставшихся щедринцев к кладбищу. Здесь загодя были вырыты канавы, в которые загоняли людей, расстреливали и засыпали землей. Лишь нескольким щедринцам, успевшим убежать в леса и добравшимся до партизан, удалось избегнуть общей участи. Все остальное еврейское население местечка – около 1500 человек, в основном женщины, старики и дети, было уничтожено в тот день. Так исчезла с лица Земли еврейская земледельческая колония Щедрин».

…Похоронен писатель в Москве на Востряковском кладбище.

Николай ШУКАНОВ

(газета «Наша слова», 28.11.2018)

Опубликовано 06.12.2018  14:05

Витебские евреи в 1918 году

В городе-на-Двине выходит интересная интернет-газета – «Витебский курьер», а в ней – не менее интересная рубрика «История». Так, почти весь 2018 год авторы «ВК» рассказывали, чем жил советский Витебск 100 лет назад – по материалам старых газет и не только. Мы выбрали некоторые фрагменты – прежде всего, имеющие отношение к евреям и еврейству.

* * *

Иллюминированные пароходы на Двине, гудки, плакаты и транспаранты, нарисованные под руководством Марка Шагала… 7 ноября 1918 года в 13.30 в Витебске началось шествие в честь первой годовщины праздника, который станет главным в году на ближайшие 73 года.

Планировалось, что Октябрьскую революцию в Витебске будут праздновать 4 дня с карнавалом, парадом и митингами, но после решили ограничиться всего сутками с половиной.

Комиссию по подготовке к празднику возглавлял Марк Шагал, ее члены заседали в гостинице «Брози». Художники должны были создать к демонстрации 350 плакатов, 7 арок и оформить 3 трибуны на площадях.

Плакаты Шагала отличались по форме от привычных советских плакатов — они были символичными, динамичными, аллегоричными. Комиссары спрашивали, почему корова зеленая, а дамы хихикали над «безнравственными» картинами. Предположительно, речь идет о полотне «Двойной портрет с бокалом вина», где Белла несет Шагала на плечах. Все это припомнят художнику во время подготовки к празднику 1 мая.

(прочитано здесь)

Опыта организации таких мероприятий не было. И получилось так, что первый юбилей Октября соединил в себе традиции боевых выступлений рабочих под красными флагами с обычаями народных гуляний и массовых уличных представлений.

В газете «Известия Витебского губернского Совета», выпуски которой хранятся в Государственном архиве Витебской области, осенью 1918 года губернский уполномоченный по делам искусств Марк Шагал размещал объявления с призывами к художникам Витебска и Витебской губернии.

Газета «Известия Витебского губернского Совета» от 26 сентября 1918 года. Фото Светланы Васильевой

Кроме того, в выпуске газеты от 16 октября 1918 года Марк Шагал призвал:

“Всем лицам и учреждениям имеющим мольберты, предлагается передать таковые во временное распоряжение Художественной Комиссии по украшению Витебска к октябрьским празднествам”.

(см. здесь)

Все плакаты, щиты и т.п. украшения возвратить!

Все учреждения, как частные, так и правительственные, должны в трехдневный срок с сего числа возвратить в подотдел изобразительных искусств (Бухаринская, 10) все плакаты, щиты и т.п. украшения. Учреждения, желающие оставить у себя вышеуказанные предметы, должны подать соответствующее заявление в канцелярию подотдела изобразительных искусств от 10 до 3 часов дня. Председатель комиссии Крылов. Губернский уполномоченный по делам искусств Марк Шагал.

Сахар с тараканами (юмор)

Владелец кофейни гр. Гуревич изобрел вещество, заменяющее сахар. В настоящее время в кофейной гр. Гуревича подается кофе не с сахаром, а с тараканами. Это обходится значительно дешевле и одновременно заменяет и сахар, и жировые вещества, за недостатком в городе мяса. Приходится только удивляться горячему темпераменту нашей милиции, которая, вместо того, чтобы представить гр. Гуревича к награде за его полезное изобретение, почему-то привлекает его к ответственности.

(здесь)

* * *

Тайный мыловаренный завод

Милицией 4-го участка составлен протокол на Моисея и Хаима Соснер, проживающих в доме №6 по Кантонической улице, за тайную выделку мыла.

Отголоски выступления анархистов

Никифор Яковлев обвиняется в том, что, состоя в Витебской группе анархистов, во время их выступления 29 апреля насильственно отнял у гр. Иосифа Римера кошелек с 425 рублями. Дело возникло по заявлению Римера и Швайнштейна, которые в суд не явились. Трибунал дело слушанием отклонил, а Римера и Швайнштейна оштрафовал за неявку в суд на 500 рублей каждого.

Лошадь будущего (юмор)

Некоего художника, нарисовавшего зеленую лошадь, спросили, где он видел такого коня. «Это – лошадь будущего, — гордо объявил художник. – Я видел ее во сне». – «Вероятно, в летаргическом?»

Интервью — в приказном порядке (юмор)

За последнее время жизни витебских репортеров стала невыносимой. В какое учреждение репортер не заглянет, ему грозно заявляют: «Садитесь». Он садится. «Возьмите бумагу и перо и пишите». – «О чем?» — «Интервью со мною». И пишут репортеры интервью. Стонут, а пишут.

(здесь)

* * *

Дом №2/1 по улице Замковой — первый по четной стороне. Здесь жили Юдэль Пэн, зубной врач Cамуил Хейн и его жена Берта. Он находился на углу улиц Замковой и Гоголевской улиц (сегодня – Замковая и Ленина).

Справа дом, в котором жил Ю. Пэн. Фото: evitebsk.com

С 21 ноября 1918 года (cудя по ценам, приведенным ниже, вероятно, имелся в виду всё же 1917 год. – belisrael) в доме №2/1 открылись два зубоврачебных кабинета, в которых оказывали медицинскую помощь служащим советских учреждений.

Лечением зубов занимались зубной врач Самуил Хейн и его жена Берта. Они вели прием ежедневно с 11 до 19 часов, с перерывом на обед – с 15.00 до 16.00.

Прием был платный: за визит нужно было заплатить 1 рубль, чистка зубов стоила 3 рубля, удаление с болью – 2 рубля, без боли – 5 рублей. Также здесь можно было поставить цементную или гуттаперчевую пломбы за 4 рубля, серебряную пломбу за 5 рублей, фарфоровую – за 6 рублей и даже золотую – за 35 рублей.

К слову, зубоврачебный кабинет в квартире Хейнов работал еще и до революции.

(здесь)

* * *

Сын украл у отца 20000 рублей

Милицией 1-го участка составлен протокол о краже 10500 рублей деньгами и разных вещей на сумму 20000 рублей у Шмерки Бескина, на Конной площади, №17, сыном его Липманом, который успел скрыться.

Еврейские детские сады и школы

Витебский губернский комиссариат по еврейским национальным делам доводит до сведения, что культурно-просветительным отделом комиссариата открываются два детских еврейских народных сада возраста от 4 до 7 лет: один – по Богословской улице, дом № 5/А, а второй – по Лучесской улице, дом №10.

Культурно-просветительный отдел еврейского комиссариата доводит до сведения, что им открываются на днях три еврейских школы с дневными занятиями.

Протест против еврейских погромов

Последние дни печать пестрит сообщениями о волне еврейских погромов в Галиции и Польше… Долг каждого революционера и социалиста – протестовать и бороться против подобных позорных для цивилизованного мира явлений… Ввиду этого, комитет Еврейской социал-демократической рабочей партии «Поалей цион» устраивает сегодня, 7 декабря (1918 г.), в Городском театре митинг протеста против этих погромов… Вход свободный. Начало ровно в 2 часа дня.

(здесь)

* * *

В одной из корреспонденций было упомянуто «выступление 29 апреля». Можно предположить, что речь идет о чем-то безобидном, раз потерпевшие даже не явились в суд. Но в книге израильского историка Аркадия Зельцера «Евреи советской провинции: Витебск и местечки 1917 – 1941 гг.» (Москва, 2006) настроения в городе рисуются более мрачными красками, и выходит, что на анархистов то «выступление» свалить нельзя. Приводим несколько абзацев:

Весной 1918 г. погромные настроения на фоне заметного ухудшения экономического положения повсеместно усилились. То, что продовольственная управа в Витебске не смогла обеспечить население мукой к христианским праздникам, лишь обострило ситуацию. По городу поползли слухи, что евреи «забрали всю муку на свою Пасху». Базарные торговки отказывались продавать евреям продукты, приобретенный евреями товар часто отбирался и даже уничтожался. Сильные антисемитские настроения были и во многих красноармейских частях. Вечером 29 апреля, в праздник Лаг Баомер, во всех частях города начался погром, сопровождавшийся избиением и ограблением евреев, разгромом расположенных на центральных улицах еврейских магазинов и частных домов [«Еврейская неделя», 1918. 18 марта; «Известия витебского совета», 1918. 3 мая. По сообщениям прессы, было убито 7 человек и ранено около 20, разграблено около 25 лучших еврейских магазинов города. Общий ущерб составил около 700 тыс. рублей (там же)].

Лозунги социального переустройства (погром направлен исключительно против еврейской буржуазии) соединялись у погромщиков с требованием удалить евреев из всех советских учреждений – «сбросить от власти жидов, довольно им царствовать над нами. На следующий день толпа женщин, к которой присоединились хулиганы, разгромила продовольственную управу, избив одного из работников-евреев [«Известия витебского совета», 1918. 1 мая].

Власти, напуганные размахом беспорядков, ввели в городе военное положение и с помощью войск быстро восстановили спокойствие… Наряду с организационными были предприняты агитационные меры. Съезд крестьян в Витебске в июне 1918 г. осудил антисемитизм и потребовал вести беспощадную борьбу с погромщиками [«Еврейская неделя», 1918. 27 июня; «Рассвет», 1918. 16 мая; «Известия витебского совета», 1918. 3 мая, 10 мая]…

Таким образом, евреи Витебска уже к середине 1918 г. оказались перед непростым выбором – приспособление к новой власти или ее отторжение – и перед вопросом, не вызовет ли падение этой власти антиеврейский разгул.

Опубликовано 05.12.2018  16:33

ОЧЕРК О ДЯТЛОВСКИХ ЕВРЕЯХ

Зарождение и развитие еврейской общины в Дятлово

Дятлово в документах времён Великого Княжества Литовского называлось Здзецел (Здзяцел, Здетел, Зенцела). В языке идиш нет звука «дз», поэтому евреи называли местечко «Зецел». В дневниках жителя Канады Бернарда Пински, в которых автор записывал воспоминания своего старого отца Рубина Пински, рождённого в Дятлово, местечко называется Гжэтл. Христианское население окрестностей называло населённый пункт «Дзенцёл», «Зецела». В XIX веке чиновники Российской империи переименовали местечко в Дятлово, а в годы, когда Западная Беларусь входила в состав Польши, в качестве официального использовалось название Zdzięcioł.

До начала Великой Отечественной войны 70% жителей местечка составляли евреи. Именно они как основная часть населения заложили архитектурное, экономическое, культурное развитие нашего города.

Национальный состав белорусских местечек был разнообразным. Здесь жили поляки, евреи, татары, цыгане, литовцы, представители иных народов. Со второй половины XVI века всё большую роль в экономической жизни местечек стали играть евреи, с того же времени начинается история еврейской общины Дятлово. В инвентарных книгах дятловского имения среди хозяев на рыночной площади местечка уже назван Мисан Жид – торговец-еврей. В Дятлово, согласно инвентарных книг 1699 г., было 126 домов, из них 25 (примерно 20%) принадлежали евреям. К началу 1870-х гг. еврейское население местечка значительно увеличилось и достигло 78,7% (около 1240 человек).

В конце XVIII века белорусские губернии были включены в черту еврейской оседлости. В это время еврейское население преобладало в местечке, его представители занимали ведущие места в торговле и ремёслах.

В Дятлово дома местных жителей походили на деревенские, но имели свои особенности. Помимо окон, в сторону городской улицы выходили двери. Это давало возможность торговцам и ремесленникам поддерживать связь с клиентами: одним показать свой товар, другим – свои изделия. В зданиях исторического центра Дятлово, относящихся к началу ХХ века, можно и сейчас заметить заложенные кирпичом дверные проёмы. Такую реконструкцию провели после Великой Отечественной войны, когда евреев в городе почти не осталось, а их дома достались новым хозяевам, не занимавшимся торговлей.

Еврейские купцы и ремесленники были мало связаны с сельским хозяйством, поэтому у них во дворах не было хлевов, гумён и амбаров. Во многих местечковых домах при входе с улицы было крыльцо с двухскатной крышей на четырёх столбиках.

Зажиточные мещане покрывали крыши своих домов гонтом, беднейшие – соломой. Каждый ремесленник или торговец старался повесить перед своей мастерской или магазином вывеску. По ней легко было понять, кто из них что производит или продаёт. По данных переписи 1921 г., в Западной Беларуси еврейское население было занято в следующих сферах деятельности: в сельском хозяйстве – 0,9%, в ремёслах и промышленности – 23,5%, в торговле и страховании – 52,6%, на транспорте – 10,2%, на общественной службе и в свободных профессиях – 16,7%, в домашнем хозяйстве и на частной службе – 16,7%, в иных сферах деятельности – 15,7%.

В 1830-е гг. в местечке появляются первые мелкие промышленные предприятия: три кожевенные мастерские, три мельницы. В конце 1860-х гг. уже работали два кожевенных, три кирпичных, шесть скипидарных, пятнадцать винокуренных предприятий. Как и во многих иных местечках, в Дятлово регулярно проводились ярмарки. Торговля шла каждую неделю по вторникам, а ярмарки устраивались дважды в год: 23 апреля в день Святого Георгия и в день Святой Троицы. На продажу везли хлеб, домашние изделия, полотно, посуду. У дятловских евреев были экономические связи с известными европейскими производителями. Фанни Коган, уроженка Дятлово, которая живёт ныне в Израиле, вспоминает, что её отец был представителем фирмы «Zinger» и торговал швейными машинками.

  

Торговые ряды; синагога начала ХХ в.

В 1900 г. в Дятлово евреям принадлежали медоварни, аптека, бакалейные магазины, а также лавки, где торговали железом, кожей, мануфактурными изделиями, хлебом, яйцами. Кроме того, местечко славилось производством дятловского паркета, образцы которого находятся в Дятловском краеведческом музее. Этим паркетом выстлан один из залов Эрмитажа, о чём писал Аркадий Смолич в книге «География Беларуси».

Во второй половине XIX – начале ХХ века экономика местечка продолжала развиваться. Крупнейшие еврейские предприниматели Дятлово попадали на страницы адрес-календаря «Вся Россия: русская книга промышленности, сельского хозяйства и администрации». В местечке Мордух Кауфман, Артишевский, Рабинович и другие владели заезжими дворами, небольшими гостиницами. Они старались привлечь клиентов европейскими нововведениями, например, бильярдом. А лучшая булочная в местечке принадлежала Мордуху Титковицкому.

Ресторан и баня в местечке

Перед Второй мировой войной в Дятлово было три локомобиля, которые подавали свет в дома жителей. В одном доме разрешалось повесить одну лампочку. Электричество подавалось до 24 часов.

Мещанское самоуправление в местечках черты еврейской оседлости имело существенную особенность: оно было представлено преимущественно евреями, мещан христианского вероисповедания в местечках почти не было. В 1884 г. к мещанскому сословию принадлежали 1383 человека, все они были иудеями. Кроме того, существовали общественные еврейские организации, наиболее активной из которых был Молодёжный совет.

В «польский период» жизни Дятлово наблюдается относительная свобода организаций и ассоциаций. Были созданы фонд «Линас А-Цедек», «Народный банк», «Комитет помощи сиротам». Участниками многих из них являлись молодые люди из еврейских семей.

Религиозная структура населения Дятлово определила наличие здесь православной церкви, костёла и синагоги. В 1867 г. в местечке была деревянная синагога и четыре молитвенных дома. Позже было возведено кирпичное здание синагоги, сохранившееся до наших дней – теперь в нём помещается дятловское подразделение Министерства по чрезвычайным ситуациям. Житель Дятлово И. Белоус вспоминал: «В 1938 г. я проводил перепись населения в Дятлово. Всего здесь было жителей 5763 человека, из них только 1620 христиан (католиков и православных), остальные – евреи».

Религиозное воспитание в еврейских семьях было обязательным. В Дятлово существовали просто верующие евреи и ортодоксальные иудеи. Ф. Коган вспоминала, что семья со стороны матери была очень религиозной, а со стороны отца – не очень, однако в синагогу каждую субботу обязательно ходили все мужчины.

Дятловщина дала миру нескольких известных евреев-проповедников. Один из них – Яков Кранц (1741, Дятлово – 1804, Замосць, Польша), известный как «Магид из Дубно». Ребе Яков долгое время был кочующим проповедником, путешествовал по городам Литвы, Польши, Беларуси, Германии, выступал в синагогах перед местными еврейскими общинами. Он был отличным оратором и выработал свой стиль объяснения Священного Писания – притчевый. Ещё юношей ребе Яков познакомился с легендарным мудрецом Виленским Гаоном, который высоко ценил знания юноши, и между ними возникла дружба. Поселившись после многочисленных путешествий в Дубно, Кранц стал городским магидом (проповедником). Сборник притч ребе Кранца был издан под названием «Мишлей Яков» («Притчи Якова», 1887 г.).

Ещё одна выдающаяся личность – Израиль Меир А-Коген (1838, Дятлово – 1933, Радунь), известный как Хафец-Хаим. Это талмудист, основатель и глава ешибота в Радуни, автор книг о греховности злоязычия, о сущности благотворительности.

Известный дятловский еврей, раввин Залман Сороцкин (1881–1966), «сидел» во главе местного раввината 17 лет – с 1912 до 1929 г. После отъезда в Землю Израиля стал председателем Совета мудрецов Торы в Иерусалиме. В 1951 г. издал книгу «Уши, обращённые к Торе».

Очень интересные воспоминания о 1920-30-х годах на Дятловщине оставила Лиза Каплинская: «Населения в городе было шесть тысяч душ, среди них четыре с половиной тысячи были евреями, остальные были белорусы, немного поляков. Из культурных заведений в Дятлово существовали еврейская школа (около 100 детей и 6 учителей) с преподаванием на идише; ивритская школа (250 детей и 7 учителей); религиозная школа для бедных детей Талмуд-Тора, основанная в 1909 г. (100 детей и 4 учителя). Еврейские дети могли также ходить в государственную польскую школу-семилетку».

«Когда моему отцу было шесть лет, его отдали в одну из четырёх школ Гжетла, которая называлась Талмуд-Тора. Это была еврейская религиозная школа, в ней изучался и польский язык. Официальные лица, такие как полицейские, судьи, администрация города не говорили по-еврейски. Поэтому еврейскому населению необходимо было владеть польским и местным языком. В Талмуд-Торе уроки религии проводились на иврите, древнем еврейском языке семитской языковой группы, а нерелигиозные предметы изучались на польском», – пишет в дневнике Бернард Пински.

Существовала школа «Тарбут» («Культура») – организации для воспитания бедных еврейских девочек и подготовки их к ведению домашнего хозяйства. Её учредителем являлся Саул Каплинский – представитель бизнеса и глава сионистского движения в Дятлово. Община организовывала отдых детей в лагерях под руководством воспитателей.

Школа «Тарбут»; летний лагерь, 1933 г.

В местечке периодически демонстрировалось современное кино. Еврейский драматический кружок регулярно показывал спектакли. Действовала и большая еврейская библиотека. В Дятлово жило много писцов (соферов), которые писали священные книги, молитвы. Один из старожилов Дятлово рассказывал, что общественная жизнь в местечке была очень активной. Местные жители охотно ходили на концерты оркестра, в котором играли еврейские музыканты, посещали представления бродячего цирка, где выступали такие необычные животные, как тигры и львы, ходили на танцы и организовывали футбольные матчи.

Участники драматического кружка; семья Рабиновичей, 1930-е годы

Об уровне развития медицинского обслуживания свидетельствует наличие стоматологического кабинета, в котором Хания Роскин занимался лечением и протезированием зубов.

 

Зубной техник Х. Роскин и вышеупомянутый р. Залман Сороцкин

Дятлово долгое время являлось примером штетла – явления, без которого невозможно представить себе жизнь евреев Восточной Европы. Этот термин характеризует тип поселений наряду с городом и деревней. Штетлы сохраняли традиции еврейской истории и культуры и просуществовали до 1939 г.

Елена Абрамчик, старший научный сотрудник Дятловского историко-краеведческого музея

Елена Радомская, учительница истории гимназии № 1 г. Дятлово

Перевод с белорусского В. Р. выполнен по публикации: Алена Абрамчык, Алена Радомская. «Зараджэнне і развіццё яўрэйскай абшчыны ў Дзятлаве» («Краязнаўчая газета», № 23, чэрвень 2018). См. на нашем сайте также материал Инны Соркиной о дятловских евреях.

Опубликовано 21.07.2018  00:22

ЕЩЕ О ВУЛЬФЕ СОСЕНСКОМ

ВУЛЬФ СОСЕНСКИЙ – КУЛЬТУРНЫЙ ДЕЯТЕЛЬ ИЗ МЕСТЕЧКА ДОЛГИНОВО

Вульфу Сосенскому (на фото) принадлежит роль своеобразного «закадрового» двигателя белорусского литературного процесса 1-й половины ХХ в. При том, что сам он был не белорусом, а евреем. Не имея специального образования, но наделенный бесспорным талантом рассказчика, он выбрал одним из своих литературных жанров сказку, хотя в печати выступал преимущественно как журналист. И даже сама его жизнь напоминает остросюжетную и богатую событиями повесть.

фото из архива А. Лиса

Родился Вульф Сосенский в феврале 1883 г. в местечке Долгиново Вилейского уезда Виленской губернии (ныне агрогородок в Вилейском районе). Он был старшим сыном в многодетной семье известного в округе портного Абеля (Габеля) Сосенского. Как и многие еврейские мальчики, Вульф учился в хедере (начальной еврейской школе). Однако в девять лет оставил хедер, чтобы помогать отцу в работе: нужно было восстанавливать уничтоженное пожаром хозяйство. В отстроенном доме часто бывали гости, которые по вечерам занимали хозяина и его семью интересными рассказами. Некоторые из них еще помнили события восстания 1863–1864 гг. Знакомства с этими людьми повлияли на мировоззрение Вульфа Сосенского, поспособствовали тому, что еще в конце 1890-х гг., подростком, он близко воспринял идеи белорусского возрождения, примкнул к национально-освободительному движению, увлёкся просветительской деятельностью, учил на память и читал крестьянам стихи Ф. Богушевича [5, с. 113]. Заинтересовался он и политическими проблемами, в 1903 г. стал членом Бунда – еврейской социалистической партии. С того времени Вульф начал распространять по деревням нелегальные газеты и листовки, направленные против имперского самодержавия.

Кроме этого, Вульф Сосенский обладал приятным голосом и красиво пел народные песни, был участником любительского культурного кружка, который действовал в Долгиново с 1904 г. под руководством студента Санкт-Петербургской духовной академии Евгения Ельцова. Местечковые юноши и девушки, а также приезжие из Минска студенты читали и обсуждали книги, сами делали литературные попытки и критиковали друг друга, распространяли знания среди населения, занимались театральными постановками, радели о создании в Долгиново вечерней школы для молодежи [6, с. 69].

Осенью 1906 г. Вульф Сосенский приехал в Вильно и поучаствовал в распространении первой белорусской легальной газеты «Наша Доля». Он вспоминал, как Алоиза Пашкевич (Тётка) по рекомендации Чеслава Родзевича вручила В. Сосенскому пачку газет со словами: «Я уверена, что Вы разделите среди бедняков вашей местности» [10, л. 2]. После таго как «Наша Доля» была запрещена царскими властями, В. Сосенский начал сотрудничать с ее преемницей – газетой «Наша Ніва». И не только в качестве распространителя, но и корреспондента. 4 (17) июля 1908 г. в газете появилась под криптонимом В. Сос–кі его первая заметка, посвященная проблеме пьянства в сельской местности. Главным образом благодаря В. Сосенскому на страницах газеты освещалась жизнь местечка Долгиново. Он не только писал для «Нашай Нівы» сам, но и побуждал писать своих знакомых: Адама Адорского, Николая Аношко, Ивана Корнейчика, Шмуэля-Нохума Плавника… Последний оказался самым талантливым и целеустремленным, и теперь мы его знаем как классика белорусской литературы Змитрока Бядулю. Как вспоминал сам В. Сосенский, распространять белорусскую газету в то время было опасно: в 1909 г. ему даже пришлось отсидеть около месяца в Вилейской уездной тюрьме.

«Теневая» роль В. Сосенского в истории белорусской литературы большая, чем это могло бы показаться. Некоторые его почти сенсационные признания интересно будет почитать нашим литературоведам:

«Много раз я бывал у Ядвигина Ш. на квартире. Он часто болел, иногда сильно.

Хорошо, что пришел. Ты мне нужен.

Что, воды вам подать или купить чего? – спрашиваю.

– Нет, ничего. Ты очень хорошо умеешь рассказывать. Я желаю тебя послушать. Я всё жду твоего прихода. Садись у кровати, бери стул…

Я садился и рассказывал. Он записывал. Вот так, из моей головы и его руки вышли «С маленьким билетиком», «Берёзка», «Васильки», «Важная фига» и мн. др. Так же и Змитрок Бядуля много моих рассказов и новелл от меня записывал, переделывал и издавал. Если бы [они] жили, это не осталось бы забытым» [10, лл. 31–32].

Основным занятием В. Сосенского всё это время оставалось портняжное дело. Он даже решил усовершенствовать мастерство и «окончил курс портняжества у директора Дрезденской академии», после чего в 1910 г. уже сам «основал большую швейную мастерскую и училище портняжного дела». Но вскоре очередной пожар уничтожил дом молодого портного, а с домом – и все мечты о швейной мастерской.

«Не успели глазом моргнуть, как Почтовая улица полностью уже сгорела, – вспоминал В. Сосенский. – Огонь весь новый рынок охватил. Мою маму разозлившийся конь повалил, помял ей ребра. В ту же минуту папа, таская из хаты тяжелые вещи, бедолага, надорвался. Из хаты что вынес, и то тут же у хаты сгорело. Вместе с вещами сгорел и мой архив, много экземпляров нелегальной литературы, прокламации и газеты «Искра» и др., оружие, сморгонские канчуки, железные рукавицы, самодельный кинжал, гектограф с полным оборудованием для печати и довольно богатая библиотека Урон большой!» [10, л. 4]

Осенью 1910 г. Вульфа Сосенского забрали в Вильно на службу в Российской армии. Хотя «поганая царская служба… была хуже каторги», неугомонный журналист использовал любую возможность для посещения редакции «Нашай Нівы». Это позволило ему познакомиться со многими деятелями белорусской культуры, в том числе с Янкой Купалой, Якубом Коласом, Максимом Горецким, Ромуальдом Земкевичем, Карусём Каганцом и даже с Максимом Богдановичем [10, л. 5], который побывал в Вильно всего только два раза проездом в 1911 году…

Вернувшись с военной службы, В. Сосенский опубликовал еще несколько корреспонденций в «Нашай Ніве» за 1914 г. Однако вскоре началась Первая мировая война, журналист был мобилизован на фронт и попал в немецкий плен. Вместе с шестью другими военнопленными он вынужден был работать в поместье землевладельца Бюлова. Пленных содержали в тяжелых условиях, плохо кормили, они несколько раз пытались убежать, а однажды отказались выходить на работу, за что были наказаны [10, лл. 16–17].

Освободился В. Сосенский в марте 1920 г., но вернуться домой сумел лишь после многочисленных приключений. В Долгиново он возобновил общественную деятельность, участвовал в создании школы, банка и организации для помощи бедным больным жителям местечка («Бикур-Хойлим»), которая, кроме обеспечения лекарствами, устраивала у больных ночные дежурства, а также занималась медицинскими лекциями и инструктажем по уходу. Когда организация намеревалась принять новый устав и превратиться из общенациональной в чисто еврейскую, В. Сосенский высказал несогласие, за что был исключен из правления. «Он не наш! Пусть едет к белорусам в Минск!» – кричали на собрании его оппоненты [10, л. 27].

Однако он оставался непоколебимым во взглядах, пытался создать в Долгиново белорусское культурное общество и продолжал направлять евреев к работе на пользу белорусской культуры. «Даже и евреи понимают ясно, на какой земле они живут» [3, с. 6], – писал он в одной из газетных заметок, высказывая мысль, что «чувство белорусскости» является естественным для всех обитателей края, независимо от их этнического происхождения и вероисповедания.

10 мая 1922 г. за сотрудничество с белорусской революционной прессой и участие в нелегальном праздновании Первого мая Вульф Сосенский был арестован польской полицией и вместе с группой иных арестантов доставлен в деревню Костеневичи, а затем в Молодечно. Его брат Элиаш попытался подкупить начальника полиции, незаметно передав ему большую сумму денег, собранных единомышленниками. Но этим только навредил: агенты дефензивы, которые не поделили с начальником деньги, завели В. Сосенского в какой-то дом и долго пытали, стараясь выведать, почему и за что начальник получил такую сумму. Сосенский чуть остался жив и был вынужден долго лечиться. Зато сам начальник полиции после этого встал на сторону В. Сосенского [10, лл. 8–10, 17–30].

С начала 1920-х гг. журналист снова часто посещал Вильно, контактировал с белорусской интеллигенцией и, по его словам, «очень хорошо помог» Леониле Чернявской (жене М. Горецкого) в составлении учебников для начальных школ [10, л. 31]. Надо думать, он рассказал несколько народных сказок и историй для хрестоматии «Родны край». Заметки и корреспонденции В. Сосенского (в т. ч. под псевдонимами Даўгінавец и Тутэйшы, криптонимом В. С.) появлялись на страницах виленских газет «Беларускі звон», «Беларускія ведамасьці», «Наш сьцяг», «Наша будучына». Через знакомых торговок сестер Лифшиц он распространял по ярмаркам Вилейского уезда белорусские календари [10, л. 40]. Участвовал он и в съезде Товарищества белорусской школы, который проходил в Вильно 28–29 декабря 1927 г.

Благодаря поддержке друзей в 1927 г. В. Сосенский был выбран в Долгиновскую гминную раду (единица местного самоуправления, аналог сельсовета), а также – по старшинству лет – стал членом местного сеймика. Но по причине жесткой конкуренции со стороны представителей местной знати пробыл там недолго. Поскольку сидеть за столом и шить доктора запретили, В. Сосенский некоторое время работал закройщиком, торговым агентом, но это не приносило ему морального удовлетворения [10, л. 33, 34]. Среди местечковцев он приобрел репутацию неутомимого борца за правду и справедливость. К нему часто обращались как к адвокату, просили советов в разных сложных и спорных юридических вопросах. В 1929 г. он проходил как свидетель по делу очередного крестьянского бунта против полиции и осадников.. До самой Второй мировой войны он был членом совета (правления) в Еврейском народном банке (Żydowski Bank Ludowy), а также – по словам дочери – работал на почте.

Всё это время В. Сосенский уделял внимание сбору фольклора. В начале 1930-х гг. он подсказал известному языковеду и историку Янке Станкевичу интересную тему для исследования: еврейские религиозные песни на белорусском языке. Одну из таких песен, «Бацька, бацька!..», долгиновский журналист пропел Я. Станкевичу, а тот записал. Публикуя ее, ученый призвал всех «собирать еврейские религиозные песни на белорусском языке», т. к. «еще немного времени – и будет совсем поздно» [11, с. 185–186]. Яркий пример подал сам В. Сосенский, подготовив в 1-й половине 1930-х гг. рукописный сборник «Белорусско-еврейский фольклор из местечка Долгиново» (сейчас хранится в Библиотеке Академии наук Литвы имени Врублевских, фонд 21, ед. хр. 571).

Натерпевшись преследований во времена панской Польши, В. Сосенский приветствовал присоединение Западной Беларуси к СССР в сентябре 1939 г. На недолгое время Вилейка стала областным центром, в ней начала выходить газета «Вілейская праўда» (с февраля 1940 г. – «Сялянская газета»). Наведываясь в редакцию, бывший нашанивец познакомился с тогда еще молодым поэтом Максимом Танком, который работал там в отделе культуры. С ним он потом вел активную переписку с 1942 и аж до 1967 г. Ныне письма хранятся в Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства (БГАЛИ).

В 1941 г., после нападения Германии на СССР, Долгиново попало в зону оккупации немецких войск. Вульф Сосенский сумел спастись: вместе с партизанским отрядом перешел через линию фронта на советскую сторону. А вот шестерых его детей, которых он воспитывал один (жена умерла 1 марта 1935 г.), а также четверых братьев и сестру нацисты уничтожили, как и большинство еврейского населения местечка [8, л. 6, 13, 20]. Журналист оказался в эвакуации в Тагучинском районе Новосибирской области России (село Лебедево), где работал в колхозе, продолжая заниматься также и портяжным делом. Там он познакомился с будущей второй женой Буней Менделевной Меерсон (1916–1983), которая также во время войны потеряла родных. От этого брака 26 октября 1945 г. родилась дочь Раиса. Вульф Сосенский жил с семьей в местечке Икшкиле в Латвии и продолжал работать портным, пока не ухудшилось зрение. В 1950 г. Сосенские временно приютили в своем доме репрессированного фольклориста, этнографа, публициста и педагога Сергея Сахарова (1880–1954), который только вернулся из казахстанских лагерей и был лишен права проживать в Риге.

Немало фольклористических и литературно-художественных рукописей В. Сосенского было утрачено во время пожаров, арестов, обысков и войн. Исчез и сборник рассказов и новелл, подготовленный в 1920-е гг. к изданию в виленском издательстве Бориса Клецкина [10, л. 52]. Поэтому в послевоенное время В. Сосенский часто переписывал по памяти вкратце записанные или просто ранее услышанные народные сказки, легенды, рассказы, песни, шутки, анекдоты, пословицы, поговорки. Особенно много у него сказок и легенд: «Мудрый сапожник», «Захочет Бог – поможет мох», «Вот кто лучший друг», «Труд», «Любовь сильнее смерти», «Два волка», «Смерть Лявона-мученика», «Не удивительно, что мудрый», «Век героя помнят», «Обжора», «Соловей», «Пророк» и др. Некоторые из них помещаются всего на одной рукописной странице, а некоторые («Зодчий Николай, или Сын у отца не удался») размерами приближаются к жанру повести.

Многие сказки и легенды объединены в циклы «Из старого клада» и «Сказки старого Лявона». По словам В. Сосенского, в местечке Долгиново до 1890-х гг. действительно жил «легендарный старик Лявон». Но В. Сосенский признался, что объединил под общим «девизом» услышанное не только от Лявона, а и от других людей, а также собственные сказки и рассказы [7, л. 2]. Поэтому был прав фольклорист Василий Скидан, который высказал догадку, что старик Лявон – это кто-то вроде пасечника Рудого Панько, которому Николай Гоголь приписал «Вечера на хуторе близ Диканьки» [4, л. 7]. Итак, далеко не всё, записанное В. Сосенским, представляет собой фольклор в чистом виде: услышанное много лет назад, в том числе еще в подростковом возрасте, он мог подвергать значительной обработке, украшая повествования новыми сюжетными деталями, лирическими отступлениями, идейными акцентами. Писал он также стихи, басни, юморески, рассказы, сценические шутки, где фольклорная основа явно отсутствует.

При жизни автора был опубликован отрывок из воспоминаний о Змитроке Бядуле [9, с. 3]. На самом же деле произведений мемуарного жанра у В. Сосенского куда больше. Крупнейшее из них – «Листки из моей книги» – это, по сути, повесть о долгиновских событиях 1903–1905 гг., созданная на автобиографическом материале. «Тёмные стекла моего окна» (готовится к публикации) – воспоминания о пройденном жизненном пути от самого начала ХХ в. до конца 1930-х гг. «Версии и легенды: Беседы о белорусском поэте Ф. К. Богушевиче» [5, с. 75–110] – текст, написанный на пограничье мемуарного и фольклористического жанров, посвященный не только личности Ф. Богушевича, но и событиям 1863–1864 гг., жизни Долгиново конца ХІХ в. «Прежние театры» [6, с. 66–74] – воспоминания о культурно-просветительном кружке, действовавшем в местечке. Есть сведения о том, что В. Сосенский писал отдельные воспоминания о Николае Аношко, Ядвигине Ш., Тишке Гартном и других деятелях [1, л. 8, 9, 11], однако эти тексты пока не найдены.

Рукописи В. Сосенский посылал в Институт искусствоведения, этнографии и фольклора АН БССР, с сотрудниками которого – да и не только его – вел активную переписку. Его корреспондентами были многие известные писатели и ученые: С. Александрович, М. Гринблат, И. Гуторов, Я. Журба, В. Казберук, А. Лис, А. Федосик, Г. Шкраба, С. Шушкевич и другие.

Сталкиваясь с проявлениями антисемитизма, В. Сосенский решил покинуть СССР, и в августе 1966 г. эмигрировал через Польшу в Израиль. Последние годы жизни провел в Иерусалиме, в районе Кирьят-Йовель, продолжая, насколько позволяло плохое зрение, записывать и обрабатывать фольклор, о чем свидетельствует, например, арабская сказка «Надо слушать отца», услышанная от иракского еврея (рукопись – в архиве ИИЭФ). Исследовательнице Дайне Бегар он рассказал около 40 народных сказок белорусских евреев. Некоторые из них прочно вошли в фольклорную сокровищницу: их периодически помещают в сборниках и антологиях, в том числе и в переводах на зарубежные языки. Умер В. Сосенский 3 мая 1969 г.

Вульфу Сосенскому, при всей его культурной и общественной активности, недоставало филологической образованности, поэтому его произведения полны стилистических, грамматических и орфографических отклонений. Еще в 1940 г. Змитрок Бядуля советовал ему в свободное время учиться, «чтобы стать вполне грамотным человеком» – «…а то ты пишешь так, как писал 30 лет назад» [2, л. 5–5 об.]. К сожалению, это замечание осталось справедливым и для текстов Вульфа Сосенского 1950–1960-х гг. – их язык далёк от совершенства. В нем перепутаны дореформенные и реформированные правила правописания, многие слова написаны совсем не так, как следовало бы согласно литературным нормам, часто они употребляются в неправильных падежах, родах и видах. Причудливая у него и пунктуация: после каждых нескольких слов В. Сосенский неоправданно ставил точки, бессистемно употреблял прописные и строчные буквы, поэтому бывает трудно понять, где у него начинается предыдущее предложение и где начинается следующее. Но стоит всё расставить по местам – и перед нами появляется интересный, талантливый рассказчик, усердный деятель и свидетель нескольких эпох.

Литература

  1. Александровіч, С. Лісты да Сосенскага В. 1965 г. / С. Александровіч // БГАМЛИ. – Фонд 136. Оп. 1. Ед. хр. 37.
  2. Бядуля, З. Лісты да Сосенскага В. 1940–1941 гг. / З. Бядуля // БГАМЛИ. – Фонд 136. Оп. 1. Ед. хр. 13.
  3. Даўгінавец [В. Сосенскі]. Сьвядомасьць пашыраецца / Даўгінавец // Беларускі звон. – 1921. – 30 вер.
  4. Скідан, В. Лісты да Сосенскага В. 1965–1966 гг. / В. Скідан // БГАМЛИ. – Фонд 136. Оп. 1. Ед. хр. 17. Лл. 6–8.
  5. Сосенскі, В. Версіі і легенды. Гутаркі пра беларускага паэта Ф. К. Багушэвіча / В. Сосенскі // Вілейскі павет: гіст.-краязн. гадавік. – Вып. 2. – Мінск: А. М. Янушкевіч, 2015.
  6. Сосенскі, В. Даўныя тэатры: Успаміны / В. Сосенскі // Вілейскі павет: гіст.-краязн. гадавік. – Вып. 3. – Мінск: А. М. Янушкевіч, 2017.
  7. Сосенскі, В. Ліст да Скідана В., 07.06.1965 / В. Сосенскі // Архив ИИЭФ.
  8. Сосенскі, В. Лісты да Танка М., 1957–1967 гг. / В. Сосенскі. – БГАМЛИ. – Фонд 25. Оп. 2. Ед. хр. 87.
  9. Сосенскі, В. Першыя сустрэчы: З успамінаў / В. Сосенскі // Літаратура і мастацтва. – 1961. – 9 мая.
  10. Сосенскі, В. Цёмныя шыбы майго акна: Скарга на жыццё: [успаміны] / В. Сосенскі // Архив ИИЭФ.
  11. Станкевіч, Я. Жыдоўскія рэлігійныя песьні па-беларуску / Я. Станкевіч // Гадавік Беларускага Навуковага Таварыства ў Вільні. – Вільня, 1933. – Кн. І.

Виктор ЖИБУЛЬ, кандидат филологических наук

Перевел Вольф Рубинчик по журналу «Роднае слова», Минск, № 3, 2018. Некоторые факты из статьи уже известны постоянным читателям belisrael.info (см. прошлогоднюю публикацию В. Жибуля), а некоторые становятся известными только теперь. Снимок из личного архива Арсения Лиса также был опубликован в журнале «Роднае слова» впервые.

***

От редактораПрисылайте на русском, белорусском, иврите, английском материалы на различные темы. 

И не забывайте о необходимости и важности финансовой поддержки сайта. Текст на русском и как это сделать, читайте внизу этой публикации  

Опубликовано 26.06.2018  20:53

 

М. Зверев. Детство в Паричах (2)

Продолжаем публиковать записи недавно умершего Михаила Исааковича Зверева (1929–2017), сделанные в 2001 г. Начало см. здесь.

До войны я год или два ходил в детсад. Я любил, когда на меня обращали внимание… Детсад помню мало, но хорошо помню учёбу в школе. Учиться начал с шести лет в еврейской школе, в 1935 году школа находилась – как я узнал много лет спустя – в имении Михаила Пущина. Дом и сад колхоза «Октябрь» были когда-то его имением. В Паричах была и церковь, где семья Пущина была похоронена, но советская власть уничтожила церковь, имение и память о друге Пушкина А. С. Только несколько лет назад по моему предложению (я давно сказал председателю горсовета, что в Паричах было имение Пущина) они приняли это во внимание.

М. Зверев у могилы Пущиных, начало ХХI в.

Напротив нашей школы была белорусская школа, между ними – большой двор. Помню, зимой мы бросали снежки друг в друга. Ребят было много с одной и другой стороны. Игра перешла в настоящую драку, продолжавшуюся более получаса (была большая перемена). Снежки мы делали из снега, а затем их окунали в воду. Они твердели.

Учился я средне, были тройки, четвёрки и пятёрки. Двоек не помню, маме не приходилось ходить в школу и краснеть. Однажды, ещё в «нулевушке» еврейской школы, я сидел на задней парте. Я был озорным мальчиком и громогласно, перед всеми учениками нашей группы, заявил, что выпью из чернильницы чернила. А чернильницы были такими, что наливались чернила легко, а выливались трудно. Я стал чернильницу трясти, пил и обливался. Все девочки и мальчики смеялись, а я радовался.

Во втором-третьем классе была девочка, её почему-то звали Чире-Гоп. Она была старше всех в классе. Сидела на последней парте, была толстая, неуклюжая, ходила в третий класс три года. Все над ней насмехались, она стеснялась.

В третьем-четвёртом классе я подружился с Фроимом Кантаровичем. Он был сыном директора нашей школы, способным мальчиком. Учился на отлично. Мать его, Эшке (Блоз) была учительницей, преподавала географию, возможно, и историю. Отец преподавал арифметику. Его уважали в школе. В первые дни войны он погиб на фронте.

Насчёт Эшке: «Блоз» (в переводе с идиша «дуй» – прим. ред.) была её кличка. Почему «Блоз», точно не помню. Кажется, от того, что, приходя в класс, она со стола сметала пыль и дула ртом.

Однажды шёл урок. Было уже тепло, и окна в классе были открыты. Эшке, рассказывала что-то новое по географии. Я слушал внимательно, ибо я любил географию, историю, арифметику, ботанику, но мне захотелось по-маленькому невтерпёж. Я поднял руку. Учительница меня не пустила, тогда я, недолго думая, вылез через окно. Сходил, а потом через дверь зашёл в класс и сел за парту.

В 1935 году отец умер от рака, фотографий его не сохранилось. В 1934 или 1935-м умерла моя сестра Мера. Ей было лет 6-7, а мне 4-5. Она заболела менингитом и умерла очень быстро: мама говорила, что она сгорела. Мы с сестрой любили друг друга. Она со мной гуляла, водила за ручку в гости, особенно часто к Крамникам: там жила её подруга Буня (Пуня). Не помню, где сестру похоронили: видимо, как и отца, на еврейском кладбище.

Паричи существуют более 320 лет. Их основали евреи. После войны еврейское кладбище более чем на половину разрушили, часть вспахали. Много памятников разворовали местные жители, особенно из деревни Высокий Полк. Потом его частично восстановили.

Моего отца хоронили по еврейскому обычаю, без гроба. Он был завёрнут в какую-то белую материю, несли его на специальных носилках. Спускали его на верёвках в могилу. Во время похорон я убежал из дома. Меня искали.

Сейчас я часто бываю у могил матери, брата Ефима, племянника Игоря, племянницы Гали. Они рано умерли: Галя в 54 года, Игорь в 49, как и мой отец. Отец моего отца умер тоже рано, в 54 года. Его убила лошадь, когда он её запрягал или распрягал. Дед мой Файвл был сапожником, или, ещё говорили, лесопромышленником.

Дед Файвл и отец матери Ехиел были работоспособными, свободолюбивыми и щедрыми людьми. Ехиел с моей бабушкой Хаей-Ривой имели много детей, не меньше 10. Многие уехали в Америку. Связь мама с братьями и сёстрами не поддерживала, так что я о них не знаю.

Моя мать – Зверева Лана Ехиелевна, 1898 г. р. – родилась в г. п. Щедрин, за 12 км от Парич, через речку Березина. Прожила 64 года. Она была второй женой у моего отца. Первая его жена с двумя детьми в 1921 году были убиты (шашками зарублены) в деревне Ковчицы. Всего тогда бандиты зарубили 70 человек. А Иче, мой будущий отец, плотник, строил в это время дом в другой деревне.

Мама была красивая, умная и добрая женщина. Всю жизнь много трудилась. Вышла замуж в 25 лет, по меркам того времени – уже немолодая. Меня она любила, я её тоже. До 3-3,5 лет я спал с ней, а отец спал отдельно. Он был болен: получил травму, упав со строительных лесов, когда строил аптеку в Паричах. Он очень сильно переживал смерть жены и детей, и это, видимо, отразилось на его душевном состоянии. Вёл себя сдержанно; не помню ласки с его стороны, когда я ему приносил обеды на стройки в Паричах. Я же это всегда делал с удовольствием. При жизни отца к нам часто приезжали тракторист Довид – его брат из Ковчиц – и другой брат, Липа Кравцов из деревни Любань. Он был председателем колхоза «Коминтерн».

В этом 2001 году я узнал, что мой дядя Липа ушёл на войну, погиб. А жену, их четырёх детей и жену отца расстреляли полицаи из Озаричей.

В три или четыре года я с отцом ездил в Ковчицы. Была холодная, снежная зима. Ночь. Мы ехали на санях. Подвод было три или четыре. Я сидел в тулупе на санях.

Сани скользили легко, иногда скрипели. Лошади шли медленно, и вдруг насторожились, остановились, заржали. Пугливо смотрели в сторону леса. Мы оглянулись и увидели большую стаю волков, они подходили к нам ближе и ближе.

Кто-то сказал, что надо остановиться на поляне. Остановились. Лошади в середину, сани вокруг. На санях было много соломы. Мы стали скручивать солому в факелы и поджигать. Волки окружили нас, страшно рычали, свирепо смотрели в нашу сторону, видимо, готовились к прыжку. Мы поняли это, стали кричать и бросать в них подожжённые факелы. Они остановились и попятились назад, но продолжали нас окружать. Мы долго кричали, бросали зажжённые факелы и палки, всю ночь жгли костры. Лошади ржали и стучали копытами, махали головами. Рассвело, и волки отступили. Мы двинулись в путь и вскоре оказались в Ковчицах. Я на всё это с интересом смотрел, но мне было жутко.

Наш дом в Паричах находился почти под одной крышей со Щукиными. Хозяином был Герцл. К ним до войны приезжал из Америки не то сын, не то брат. Почему-то бывали мы у них редко, видимо, потому, что калитка выходила на ул. Мещанскую.

У нас был большой огород, сад, двор. Дом был построен в ХІХ веке, его купили отец и мать, когда поженились. Была надпись – номер, и подписано «Россия». Потом кто-то сорвал. Около дома рос клён – такого же возраста, что и дом. Каждый год мы с братом брали из дерева вкусный сок.

В мае дерево осаждали майские жуки. Мы их ловили, сажали в коробки от спичек и слушали, как они жужжали.

Во дворе был сарай с большим кирпичным погребом, выложенным красивым красным кирпичом. В погребе были специальные выемки для бочек, скринок. Там мы хранили картофель, капусту, бураки, молоко, все продукты. Холодильников тогда не было. Так как погреб находился в сарае, то сверху хранилось сено и солома. Я и брат часто там играли и даже спали.

Яблоки-дички, собранные в лесу около дубняка (его сейчас уже нет, там были вековые дубы), мы подолгу держали на чердаке. Они там хорошо сохранялись.

Дом у нас был небольшой, но с просторной кухней. Были ещё чулан, зал и спальня. Общая площадь – 9 на 6,5 м. На кухне была большая русская печь – на ней могли спать 4-5 человек. Печь была очень тёплая, потому что в поду было много соли. Соль держала тепло.

Мама часто пекла хлеб. Пекли у нас в печи и мацу.

Я захаживал к бабушке Гите Крацер, которая жила в соседнем переулке. Она держала козу и угощала меня козьим молоком. Вкусное было молоко. Бабушку убили фашисты.

Была у нас корова – небольшая, красная, почти бесхвостая, с одним большим рогом и одним маленьким. Молоко было очень хорошее, высокой жирности. У нас все хотели покупать, но мама продавала мало молока. Мы сами ели молоко, творог, делали масло в маслобойке. Я любил пить сыворотку после сделанного масла. Любил и творог с молоком. Мама мне всегда делала и говорила: «Придёшь, будет на окне, возле твоей кровати».

Летом часто я приходил поздно. Это были 1940–41 гг. Мама закрывала дверь, а я через форточку в зале залезал в дом. Там же всегда стояли творог и молоко: я их съедал и ложился спать. После смерти отца я спал на кушетке в зале. Отец в зале спал на кровати.

Когда я был маленький, то спал в спальне – с сестрой и котом. Я любил кошек, они меня ласкали, мурлыкали под одеялом. Часто я оставался один, мама куда-то уходила, и я прятался под одеялом вместе с котом. Мне было страшно.

Когда умер отец, мама стала работать в ларьке. Была она малограмотная; не помню, чтобы она что-то читала. Но писать и считать она умела. В ларьке продавались хлеб, водка, ситро, булка, конфеты (только «подушечки»), печенье. Мама по доброте своей часто отпускала товары в долг. У неё была тетрадь, где она записывала, кто ей должен и сколько.

У неё было много безденежных клиентов, которые платили потом. Был такой здоровенный мужик Петро: приходил часто к ней за бутылкой, хлебом, поговорить. Мама была ещё молодая (но рано состарилась), приятная женщина, поговорить с ней любили.

Когда приходили люди с деньгами, она продавала. Нужно было выполнять план. А когда отпускала в кредит, особенно в рабочий день, говорила: «Петро, пить сегодня нельзя, работать надо». Так она многим говорила.

Бывало, что ей оставались должны и не отдавали, и в день получки нечего было получать, мама закладывала почти всю зарплату – 35-40 р. Она была очень доверчивой. Часто мы с братом приходили, и она угощала нас ситро с булкой. Чтобы не было накладно матери, мы брали несколько бутылок ситро, отливали от них и пили. Мама запрещала это делать, но мы делали.

У могилы матери (Минск, Восточное кладбище)

Трудно было жить без отца. Но слово «жид» я слышал только от Пашкевича. В школе, среди моих сверстников, я этого не слышал.

С братом Ефимом мы ловили рыбу. Я любил её ловить на удочку или топтухой: ловил пескаря, плотку, вьюна, леща. Я не любил стоять и удить в одном месте. Я шёл вдоль речки по течению, останавливался, где хорошо клевало, и шёл дальше, до парома, пристани. Рыбачил и купался. Часто брат брал меня с собой. Брали лодку-плоскодонку, ставили перемёт с живцами. Были хорошие уловы, но случалось, что перемёт уносила большая рыба или ещё кто-то.

Когда становилось очень трудно, мы с братом переезжали паромом на другой берег и заготавливали лозу для корзин. Сдавали, получали какой-то заработок.

То, что брат часто помогал Анте Пашкевич убирать сад, это благодаря дружбе Анти с мамой. Но иногда мы лазили по чужим садам. Однажды вечером после гулянки, часов в 10, я остановился на нашей улице около одного дома. Я приметил, что у хозяев хорошая груша, решил нарвать груш. Зашёл я в сад, залез на дерево, где они густо росли, нарвал целую пазуху и набил карманы, хотел слезть. И вдруг в калитке появляется хозяйский сын с девушкой. Они сели под деревом и стали влюбляться. Целовались, тискались, но, кажется, до секса не дошло.

Так продолжалось до ночи. Было уже за полночь, а они сидят, воркуют… Мне захотелось в туалет, я устал на дереве. Несколько раз шуршал, но они не обращали внимания, так были заняты. Они как-то встали, потом опять сели. Я уже проклинал эти груши. Но, наконец, они ушли. И я очень поздно явился домой, мама меня отругала. С тех пор я перестал наведываться в чужие сады. Это был урок.

Был и другой интересный случай. На окраине Паричей был еврейский колхоз «Кастрычнік» – русских, белорусов там работало мало. Председателем его был Фридкин Ехиел, племянник моей матери. И вот однажды мы (нас было ребят пять) решили сходить в колхозный сад. Сад с яблоками и грушами был огромный, занимал много гектаров. Шалаш сторожа находился в центре. У сторожа было ружье, заряженное солью, и собаки.

Мы зашли в сад со стороны деревни … (название в тексте пропущено – ред.), заранее выбрав тихое место, где от сторожа далеко и не так видно. Залезли на деревья, набрали яблок и двинулись домой. Шли недалеко от сада, рядом школа, водокачка. Решили остановиться попить водички и двинуться дальше. И вдруг появляется Герцл, обращается ко мне: «Откуда, ребята, где набрали яблоки?» Всё в шутку, хитро, вроде как ничего не случилось. «Хочешь попить?» Я говорю: «Да». – «Ну подойди, пей». Я стал пить воду, ребята отошли, вдруг он меня хватает за рубашку, вытряхивает яблоки, потом говорит: «Снимай рубашку, снимай штаны». Я остался в одних трусиках. Ребята разбежались. Он знал, что я заводила. Отпустил меня, а штаны, рубашку, яблоки забрал.

Долго я добирался домой вдоль речки, потом по улице. Пришёл домой, когда стемнело, чтобы никто не видел. Но многие всё-таки видели. Мне было очень стыдно, я был стеснительный. Назавтра мама со мной пошла к председателю. Он её выслушал, мне отдали штаны и рубашку. Я получил нагоняй.

Мы помогали маме, но работы было много – дом, сад, огород, корова, работа, свиньи. Она работала с утра до позднего вечера, у неё почти не было времени, чтобы погулять, посидеть. С отцом она прожила недолго, с 1922 по 1935 год – 13 лет. Потом сошлась с колхозником Гореликом, он был вдовцом. Мы – я и мама – жили у него в доме. У него был сын Симен и дочь Рива. Они где-то учились. Часто я слышал, как патефон играл песню «Рио-Рита», в доме устраивались танцы. Горелика я не любил. Он работал на лошади, и я в колхозе пас лошадей, катался на них без седла. Однажды чуть не упал, но ухватился за гриву, и лошадь остановилась.

Мать и отца я уважал независимо от их взаимоотношений. Я их любил, как любил и сестру, и брата. Хотя мы были с братом очень разные в жизни, иногда дрались, он меня бил, забирал интересные находки (я однажды в одном саду нашёл несколько золотых коронок, он забрал). Со мной он мало гулял, у него были свои друзья – он же старше меня на 6-7 лет. Мы были и идейно разные. Он коммунист, больше русский, чем еврей, хотя учился в хедере, хорошо писал и читал на идише. Я был настоящий еврей – никогда этого не стеснялся, наоборот, гордился, что родили меня отец Иче и мама Лана, а назвали Ехиел (Иехиэль).

Брат увлекался голубями. На чердаке нашего дома было окно, через которое голуби залетали на чердак. В сенцах на втором этаже было место, где голуби сидели, спали. Там же стояла кормушка. Голубей было много, мы даже ели их. Мама варила суп: он был вкусным, но мяса почти не находили, оно разваривалось.

Брат очень часто возился с птицами, они его слушались. Его интересовал полёт, голуби в нём и возбудили интерес к летательным аппаратам. У брата был голубь-индеец, как он его называл. Он выделялся среди всех голубей подвижностью, энергией. За ним шли все голуби, он был их вождём. Часто брат посылал «индейца» на задание, и тот приводил новую стаю.

Мы очень ценили голубя-индейца, часто забирали его в дом; зимой, когда было холодно, он жил в припечке вместе с кошкой. Летом он иногда тоже залетал в дом и жил в припечке, ему нравилось. Но однажды его не стало. Или его кошка съела, или куда-то улетел. Мы долго горевали, особенно брат.

Вскоре брат уехал учиться в Могилёв. Сначала училище окончил (ремесленное), занимался в аэроклубе. Затем учился в Конотопском военном лётном училище. Окончил в начале войны.

Идишу я научился дома от мамы, она хорошо знала язык и с папой на нём говорила. Соседи тоже говорили с мамой по-еврейски – не хуже, чем евреи. Почему? Потому что Паричи были до войны на 90% еврейским местечком, и все говорили по-еврейски – и поляки, и «кацапы». Селились компактно, «по национальности». Евреи – в центре, русские – около Высокого Полка, белорусы – на Мещанской улице.

В Паричах был костёл по ул. Мещанской (Советской), церковь около пристани. Были аптека и богатейшая библиотека. Две синагоги – кирпичная и деревянная.

М. Зверев с дочерью Ираидой (живёт в США) и друзьями

От ред. Ещё кое-что о паричских евреях можно прочесть здесь и здесь, у Якова Позина. А сейчас – слово супруге Михаила (Иехиэля) Исааковича Зверева, Бэле Шеповне Зверевой, жительнице Минска:

СПАСИБО за помощь Кисиной Ире – дочери Миши. Спасибо моему двоюродному брату Вайсману Аркадию и моей кузине Кокиной Ане, которые в 2008 г. дали возможность осуществить мечту моего мужа, увидеть Израиль.

Особенно большая благодарность Мишиной племяннице Валенчиц Миле, моей подруге Шерман Рае, нашим друзьям Досовицким Мише и Иде, Шнейдманам Изе и Фаине, которые до конца в самые трудные годы поддерживали морально и материально, что позволяло мне покупать первичные дорогостоящие лекарства, жизненно необходимые для Михаила Исааковича.

Опубликовано 23.10.2017  05:00

Евреи Донбасса вчера и сегодня

Мария Гольцова

Историки утверждают, что еврейское население на землях, называемых ныне Донбассом, появилось около 170 года нашей эры. Это были торговцы, продававшие в основном оружие из дамасской стали. Но пропустим страницы совсем уж древней истории и перенесемся на несколько веков вперед. В состав Российской Империи территория нынешнего Донецкого края вошла сравнительно поздно – в XVIII веке.

Территория Донбасса в ту пору относилась к трем уездам Екатеринославской губернии. Статистика безлична: в 1799 году в городе Бахмуте Бахмутского уезда евреи составляли 9,8 % населения, а в уезде их жило 127 человек, или 0,3% (в Мариупольском уезде – ноль). Первая волна систематического заселения относится к 1804 году, когда царское правительство дало разрешение на выезд с территории нынешней Беларуси 340000 евреев. В Приазовье для них было выделено 30000 десятин земли. В 1817 году было учреждено «Общество Израильских христиан, имевшее целью обращение евреев в христианство и к земледельческим занятиям». 50 еврейских семейств из Одессы переселились тогда под Мариуполь на земли, оставшиеся незаселенными греками. В 1823–1825 годах в Приазовье возникло три еврейских земледельческих колонии. Тогда же появились евреи в самом Мариуполе. Следующая волна еврейского заселения относится к 1846–1850 гг.

Могила на еврейском кладбище Мариуполя. Фото из интернета.

Начиная с середины 1880-х годов, еврейская община в Донбассе составляла от 15 до 25 процентов населения. В основном евреи не были непосредственно связаны с шахтами и заводами: те немногие, кто работал в горной промышленности, были администраторами, бухгалтерами или кладовщиками. Землей владеть они не имели права, но могли взять шахту в аренду.

Часть рабочих относилась к евреям, как к чужакам, выделявшимся из основной массы, а зачастую прямо считала их виновниками собственной нищеты. В 1875 году в Юзовке, – рабочем поселке, выросшем со временем в город Сталино, а затем – в город-миллионник Донецк, – произошел погром. Начался он с вполне законных требований к владельцу металлургического завода Юзу, выходцу из Южного Уэльса (Великобритания): «Получку каждый месяц!». Чтобы отвлечь бунтовщиков от Юза, полицейские натравили толпу на базар, где торговали преимущественно евреи, и превратили рабочий бунт в еврейский погром. В 1892 году так называемые «холерные бунты» не миновали Юзовку: толпа грабила еврейские лавки. Под горячую руку тогда досталось и лавочникам, которые пытались оборониться с помощью выставленных в окнах православными иконами: погромщики вначале оплачивали выпивку, а потом всё равно грабили владельцев заведений.

Для расследования причин погромов были созданы многочисленные комиссии из представителей всех сословий и обществ, в том числе и еврейских. Один из выводов этой комиссии был таким: евреи «возбуждают зависть в массе обогащением, что, при их исключительности, замкнутости и религиозном фанатизме делает из них весьма удобную цель для возбуждения дурных страстей… невежественного народа».

Советская историография умалчивала об антиеврейской сути холерного бунта 1892 года: историки, писавшие о Донбассе, о погромах даже не упоминали.

В начале 1910-х годов евреи составляли почти четверть всего населения Юзовки. В поселке действовало 3 синагоги, еврейское кладбище, 3 частных еврейских мужских и 2 частных женских училища. С 1916 г. работало общество пособия бедным евреям. (Более подробно с историей заселения евреями Донбасса можно ознакомиться на странице.

С конца 1930-х годов у евреев наступили тяжёлые времена: вначале по обвинению в антисоветской деятельности был арестован и расстрелян раввин (тогда уже города Сталино), а синагога, располагавшаяся в доме раввина, ликвидирована. Потом – фашистская оккупация, во время которой практически все евреи, которые не смогли эвакуироваться, были уничтожены.

Памятник жертвам Холокоста в Донецке. Фото из интернета.

Братская могила в районе шахты 4-4 бис хранит останки десятков тысяч человек, которые были сброшены в ее шурф (в конце 1980-х годов на этом месте был возведен мемориальный комплекс).

Мемориал у шурфа. Фото из интернета.

После войны разрешение на открытие религиозной общины донецкие евреи получить не смогли, и вплоть до 1980-х гг. действовал неофициальный миньян, а в 1950–60-х гг. имелось также неофициальное еврейское похоронное общество. И лишь в 1989 году с открытия культурно-просветительского центра «Алеф» началось возрождение еврейской жизни Донецка.

В 1990-х годах в Донецке заработали синагога, общеобразовательная национальная еврейская школа «Ор-Менахем», национальный еврейский детский сад «Ган Менахем», начали реализовываться различные культурные, образовательные и благотворительные проекты. Было создано похоронное общество «Хевра кадиша», проводились религиозные церемонии и еврейские праздники.

Даже люди, далекие от еврейской общины и иудейской религии, каждый год зимой могли видеть на одной из центральных улиц Донецка огромную ханукию. И в каждый вечер праздника Ханука по традиции зажигалась дополнительная свеча.

Кто же мог знать, что начало XXІ века принесет на землю Донбасса новую войну, «скромно» называемую «боевыми действиями»? Страшный для Донецка 2014-й год затронул всех жителей города. А 30 августа член попечительского совета Донецкой еврейской общины Георгий (Элиягу) Зильберборд был убит в своем доме в одном из коттеджных поселков Донецка. Его похоронили в Киеве 1 сентября. СМИ много писали об этом убийстве и подчеркивали, что «большинство евреев Донецка покинули город». Но так ли это? Как изменилась жизнь общины в условиях непризнанной республики (ДНР)? И есть ли она, эта жизнь?

С этими вопросами я обратилась к моим приятелям, и за чашкой чая они рассказывали много и интересно. О том, как пробовали уехать, и как были вынуждены вернуться. О том, как было трудно, тогда они обратились в один из еврейских благотворительных фондов, оставшихся в Донецке, и помощь фонда помогла им пережить самые тяжелые времена. О том, что с началом вооруженного конфликта часть еврейских организаций действительно покинула Донецк, но не порвали общение с оставшимися. О том, что после заключения минских соглашений стрелять стали меньше и жить стало легче. Благотворительная помощь стала поступать только людям преклонного возраста, но к этому моменту времени мои приятели уже нашли в поддержавшем их фонде нечто большее: общение, друзей, совместные мероприятия, праздники. Что их дети теперь в «молодёжках» при фонде. Что кроме этого, скорее светского, фонда есть молодёжные религиозные организации при донецкой синагоге. Что вместе встречают субботу, а зачастую молодежь из фонда ездит зажигать шабатные свечи на дом к тем, кто в силу возраста или плохого здоровья не может приезжать в общину. Что, как ни странно, именно война открыла им еврейскую жизнь, которая раньше проходила мимо них. Или они проходили мимо нее. И пусть «шалом» (мир), кажется, ещё далеко, но «шалем» (целостность) присутствовала в каждом слове этого рассказа.

Донецкая синагога, 2013 г. Фото М. Гольцовой.

– Знаешь, – сказала моя приятельница, – ты не пиши историю нашей жизни. Просто расскажи о том, что еврейская община жива в военном Донецке, празднует сообща еврейские праздники и оказывает помощь нуждающимся. О том, что, несмотря на трёхлетние боевые действия, блокады и отсутствие социальных выплат людям, которые отработали на государство, здесь живут, работают, общаются. У каждого ведь своя история. Кто-то уехал в Крым и Россию и нашел там работу и жильё, кто-то уехал в Израиль, кто-то в Украину, но кто-то не смог прижиться и вернулся. Дом есть дом. А тысячи людей – тысячи мнений и судеб.

* * *

Послесловие от редакции belisrael.info. Наша уважаемая корреспондентка сделала, что могла. Пыталась (через знакомых) встретиться с представителями еврейского благотворительного фонда, но они заявили, что «для интервью иностранному сайту нужно разрешение вышестоящего начальства». Ханукию на центральной улице, конечно, тоже не зажигают. По мнению М. Гольцовой, не склонной «подставлять» своих собеседников, никто сейчас на Донбассе особо не хочет светиться ни в интервью, ни в публикациях: жизнь кипит, но тихо-тихо… В условиях Украины «обет молчания» ещё отчасти объясним, а вот в Беларуси желание некоторых еврейских организаций (ну, скажем, «Э.») отгородиться от порядочных СМИ оправдать куда труднее.

Опубликовано 21.10.2017  05:26

Виктор Жибуль о Вульфе Сосенском

ОТ ЛЕГЕНДЫ К ИСТИНЕ: ФОЛЬКЛОРИСТ И МИФОТВОРЕЦ ВУЛЬФ СОСЕНСКИЙ

Журналист и собиратель фольклора Вульф Сосенский известен в истории литературы прежде всего как друг и «первооткрыватель» Змитрока Бядули. Его собственный вклад в культуру мог бы показаться скромным, если бы не еще одно интересное обстоятельство: Вульф Сосенский, по сути, был первым этническим евреем, который решил сознательно работать на ниве белорусской национальной культуры.

В. Сосенский (крайний слева) на работе в колхозе, 1961 г. Фото из фонда Института искусствоведения, этнографии и фольклора Академии наук Беларуси

Родился Вульф Сосенский в 1883 г. в местечке Долгиново Вилейского уезда Виленской губернии (ныне агрогородок в Вилейском районе Минской области). Он был старшим сыном в многодетной семье известного в окрестностях портного Абеля (Габеля) Сосенского. Как многие еврейские мальчики, Вульф учился в хедере (начальной еврейской школе), но в девять лет покинул его, чтобы помогать отцу в работе: надо было восстанавливать уничтоженное пожаром хозяйство. В отстроенном заново доме часто бывали гости, которые по вечерам занимали хозяина и его семью интересными рассказами. Некоторые из них еще помнили события восстания 1863–1864 гг. Знакомства с этими людьми влияли на мировоззрение Вульфа Сосенского, поспособствовали тому, что еще в конце 1890-х гг., будучи подростком, он близко воспринял идеи белорусского возрождения, присоединился к национально-освободительному движению, начал заниматься просветительской деятельностью: распространял по деревням нелегальную литературу, учил наизусть и читал крестьянам стихи Франтишка Богушевича. Кроме того, Вульф Сосенский имел приятный голос и красиво пел народные песни. Он был участником любительского культурного кружка, который действовал в Долгиново с 1904 г. под руководством Евгения Ельцева. Местечковые юноши и девушки, а также студенты из Минска читали и обсуждали книги, сами пытались что-то писать и критиковали друг друга, распространяли знания среди населения, занимались театральными постановками, заботились о том, чтобы создать в Долгиново вечернюю школу для молодежи.

Одновременно с портняжной работой В. Сосенский активно занимался самообразованием и изучил несколько языков. Начиная с лета 1908 года, он сотрудничал с редакцией газеты «Наша Ніва», публикуя в ней корреспонденции и небольшие очерки. Преимущественно благодаря ему на страницах газеты освещалась жизнь местечка Долгиново. Именно в то время Вульф Сосенский предложил своему знакомому Шмуэлю Плавнику (будущему Змитроку Бядуле) отправить стихи в «Нашу Ніву» и сообщил редакции о молодом поэте из местечка Посадец. Позже В. Сосенский решил усовершенствовать свое ремесленное мастерство и «окончил курс портняжного дела у директора Дрезденской академии», после чего в 1910 г. уже сам «основал большую швейную мастерскую и портняжное училище». Но очередной пожар разрушил дом молодого портного, а вместе с ним – и все мечты про мастерскую.

Вскоре на какое-то время приостановилась и журналистская активность В. Сосенского. Это связано с его службой в российской армии (1910–1912). Во время Первой мировой войны Вульф Сосенский и его младший брат Пейсах были мобилизованы на фронт, участвовали в боях. Пейсах пропал без вести (скорее всего, погиб), а Вульф попал в немецкий плен. Освободившись, в 1921 г. женился и до Второй мировой войны занимал высокую административную должность в Еврейском народном банке (Żydowski Bank Ludowy) – единственном банке в межвоенном Долгиново.

В 1920-х гг. В. Сосенский публиковал заметки и корреспонденции (в том числе под псевдонимами Долгиновец и Здешний, криптонимом В. С.) в виленских газетах «Беларускі звон», «Беларускія ведамасці, «Наш сьцяг», «Наша будучына», «Рэха». Занимался он и общественной деятельностью, пытался создать в Долгиново белорусскую культурную организацию и не забывал о своей идее: направлять евреев работать на благо белорусской культуры. «…Даже и евреи понимают ясно, на какой земле они живут», – писал он в одной из газетных заметок, высказывая мысль, что «чувство белорускости» представляется естественным для всех обитателей края, независимо от их этнического происхождения и вероисповедания.

В начале 1930-х гг. Вульф Сосенский подсказал известному языковеду и историку Янке Станкевичу интересную тему для исследования: еврейские религиозные песни на белорусском языке. Одну из таких песен, «Бацька, бацька!..», долгиновский журналист пропел Я. Станкевичу, а тот записал. Публикуя ее, ученый призвал всех «собирать еврейские религиозные песни на белорусском языке», так как «еще немного времени и будет совсем поздно». Яркий пример в этом деле подал сам же В. Сосенский, составивший в первой половине 1930-х гг. рукописный сборник «Белорусско-еврейский фольклор из местечка Долгиново».

1 марта 1935 г. у Вульфа Сосенского умерла жена, оставив ему шестерых детей, один из сыновей к тому же болел эпилепсией. Но еще более страшные страдания и испытания принесла Вторая мировая война: в первые ее месяцы оккупанты уничтожили всех детей В. Сосенского, а также четырех братьев и сестру. Сам журналист оказался в эвакуации в Тагучинском районе Новосибирской области России, где работал в колхозе. Там он познакомился со своей будущей второй женой Буней Меерсон, которая была моложе его на 32 года. От этого брака в 1945 г. родилась дочь Раиса. Вульф Сосенский жил с семьей в местечке Икшкиле в Латвии и продолжал работать портным, пока не ухудшилось зрение.

В послевоенное время он активно работал на ниве фольклористики: переписывал по памяти народные сказки и легенды. Записанные произведения он объединял в циклы «Из старого клада» и «Сказки старого Лявона». По словам В. Сосенского, рассказчик, старый Лявон – реальная личность, «дед из местечка Долгиново». Подпись «Долгиново» стоит и под многими другими упомянутыми и записанными В. Сосенским народными произведениями: песнями, шутками, анекдотами, пословицами, поговорками. Под некоторыми из текстов стоят две даты: год, когда В. Сосенский впервые услышал соответствующий рассказ, и год, когда он его записал на бумагу. Временная разбежка между этими датами бывала очень большой, даже 70 лет: «Долгиново, 1895, по памяти переписал в 1965 г.» (сказка «Аверьян и святой Викцент»). Очевидно, что автор в значительной степени перерабатывал народные предания и легенды: услышанное много лет назад в подростковом возрасте он мог разворачивать в объемные произведения, размером близкие к повести. Поэтому далеко не всё, записанное В. Сосенским, – фольклор в чистом виде.

Свои рукописи В. Сосенский отправлял в Институт искусствоведения, этнографии и фольклора АН БССР, с сотрудниками которого (да и не только с ними) вёл активную переписку. Его корреспондентами были многие известные писатели и ученые: Степан Александрович, Моисей Гринблат, Иван Гуторов, Янка Журба, Владимир Казберук, Арсений Лис, Максим Танк, Анатолий Федосик, Григорий Шкраба, Станислав Шушкевич и другие. Среди тогдашних произведений В. Сосенского выделяются «Версии и легенды: Беседы о белорусском поэте Ф. К. Богушевиче» (1956), а также воспоминания: «Первые встречи» (о Змитроке Бядуле), «Театры прежнего времени» и пока еще не опубликованные «Листки из моей книги» и «Темные стекла моего окна», где В. Сосенский вспоминает Долгиново конца XIX – начала ХХ в., крестьянское движение во время революции 1905–1907 гг. нашанивские времена и их деятелей. Писал он также стихи, басни, юморески, рассказы, сценические шутки.

Сталкиваясь с проявлениями антисемитизма, В. Сосенский решил покинуть СССР, и в 1966 г. эмигрировал через Польшу в Израиль. Последние годы жизни провел в Иерусалиме, в районе Кирьят га-Йовель, продолжая, насколько позволяло плохое зрение, записывать и обрабатывать фольклор. Об этом свидетельствует, например, арабская сказка «Надо слушать отца», услышанная от иракского еврея. Исследовательнице Дайне Бегар он рассказал около 40 народных сказок белорусских евреев. Некоторые из этих сказок прочно вошли в фольклорную сокровищницу: их периодически помещают в сборниках и антологиях, в том числе и в переводах на иностранные языки. Умер Вульф Сосенский в 1969 г. (точную дату установить пока не удалось).

Вульф Сосенский обладал неоспоримым талантом рассказчика; довольно колоритный у него и язык. Однако ему не хватало филологической образованности, поэтому произведения изобиловали стилистическими, грамматическими и орфографическими ошибками. Еще в 1940 г. Змитрок Бядуля советовал ему в свободное время учиться, «чтобы стать вполне грамотным человеком», «…а то ты пишешь так, как писал 30 лет назад». К сожалению, это замечание осталось справедливым и для текстов В. Сосенского 1950-х годов. Их язык далек от совершенства: в нем перепутаны дореформенные и послереформенные правила правописания, многие слова написаны совершенно не по нормам литературного языка: чалаўек (чалавек), ёсцэка (ёсцека), усо (усё), стойцэ (стойце), цякае (чакае), лёх (лёг), запрох (запрог), саслуч (сашлюць), лі чага (для чаго), лі тага (для таго) и т. д. Кроме того, слова часто применяются в неправильных падежах, много и пунктуационных нарушений. Причем все эти лексически-стилистические погрешности не являются языковой характеристикой персонажей (таким языком автор пишет и от своего имени) и потому являются неоправданными. Поэтому сегодня при публикации произведений В. Сосенского, наверное, следует ориентироваться прежде всего на принятые современные правописные нормы, с соответствующими грамматическими и орфографическими правками. По крайней мере, так было сделано в историко-краеведческом ежегоднике «Вілейскі павет», где в выпусках 2 и 3 вышли воспоминания В. Сосенского «Версии и легенды» и «Театры давнего времени». С осторожностью нужно воспринимать и исторические факты, которые автор иногда подает в мифологизированной, пропущенной через народное сознание интерпретации.

Сегодня творческое наследие Вульфа Сосенского хранится в библиотеке Академии наук Литвы имени Врублевских (ф. 21, ед. хр. 568–571), архиве Института искусствоведения, этнографии и фольклора Академии наук Республики Беларусь, а также в Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства (БГАМЛИ; фонд 136) – бывшем Центральном государственном архиве литературы и искусства БССР, куда легендарный нашанивец передал свои статьи и переписку перед отъездом в эмиграцию. Архив В. Сосенского cодержит еще много материалов для возможных публикаций, которые, безусловно, заинтересуют литературоведов, фольклористов, краеведов и историков.

Виктор Жибуль, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник БГАМЛИ

Оригинал

Перевод с белорусского belisrael.info; просьба не перепечатывать без согласования с редакцией

Опубликовано 11.08.2017  18:17

Л. Комейко. Дорого быть евреем…

Раввин готовится к пасхальному седеру в зале для торжеств гостиницы «Александрия». ЛосАнджелес, 3 апреля 2015 г.

* * *

Весной этого года моему сыну Натаниэлю исполнилось 12 лет. Пора было начать серьёзную подготовку к его бар-мицве, которую обычно отмечают, когда еврейскому мальчику исполняется 13 лет. Нам было необходимо нанять учителя, поскольку в воскресной школе хиппи «Silver Lake», которую мои дети посещают два раза в месяц, иврит не входит в программу обучения. А большинство церемоний бар-мицвы включают произнесение благословений из Торы на иврите.

Первому я позвонила отцу женщины, с которой познакомилась на тренировках по тхэквондо. Между отрабатыванием выпадов с топориком и защитой от ножа я выяснила, что он является кантором. Я рассудила, что, поскольку у нее был милый характер и хорошая репутация, то и её отец, вероятно, хороший парень. В самом деле, во время разговора всё выдавало в нем порядочного человека. Именно то, что искала. В конце концов, я хотела, чтобы у Натаниэля был положительный опыт, а не скучные упражнения в запоминании непонятного текста. Я надеялась, что, если дела пойдут хорошо, мы сможем использовать этого же наставника для нашей дочери, когда подойдёт время её бат-мицвы. Затем спросила о цене: выяснилось, что она равняется 140 долларам за часовое занятие.

Наверное, здесь мне следует заметить, что я – журналистка, не работающая для какой-то определённой редакции, а мой муж занимается розничными продажами, поэтому 140 долларов за часовой урок – это не для нас, даже если занятия будут проходить раз в неделю (почти целый год). Поэтому продолжила поиски. Я позвонила какому-то мужчине, жившему неподалёку. Его рекомендовала какая-то незнакомая женщина, встретившаяся мне на местном онлайн-форуме для родителей, но эта незнакомка излучила энтузиазм… Кандидат номер 2 оказался бывшим директором еврейской дневной школы, и это само по себе говорило в его пользу. Во время беседы он также произвёл приятное впечатление, совсем не как стереотипный строгий директор. И он просил 80 долларов за занятие. В жизни бы не подумала, что буду так рада, когда меня попросят платить 80 долларов в час!

Прежде чем дать согласие, решила обратиться ещё к одной особе, чтобы не прогадать в цене. Её рекомендовал человек, которого я безмерно уважала, а кроме того, она выглядела как крутая дама, с которой я бы согласилась выпить бокал пива (если бы я пила пиво). Но поскольку она занималась целительством и брала за каждый сеанс 175 долларов, то решила, что уроки иврита может давать за ту же сумму. Я ответила, что не настолько богата.

Вы спросите: почему бы не пойти в синагогу, при которой есть школа для подготовки молодёжи к праздничным событиям? Мы когда-то ходили в синагогу долины Сан-Фернандо, недалеко от нашего дома. К той общине мы присоединились, когда Натаниэль был ещё в детсадовском возрасте. Как и в большинстве синагог со школами, от семей требуется вступить в общину и платить ежегодные взносы, иначе детей в школу не примут (взносы не являются добровольным пожертвованием, в отличие от того, как это делается в большинстве церквей и мечетей; обучение в школе оплачивается отдельно).

Поначалу плата была для нас приемлемой, но с годами – наша дочь тоже ходила в школу – взносы росли и достигли почти трёх тысяч долларов. Кто-то в синагоге назвал это «элеваторной системой», но скорее уж речь идет об эскалаторе… Единственное, что я помню в этой связи: я задала себе вопрос, нет ли возможности шагать по ступенькам.

Ради справедливости уточню, что синагога, к которой мы принадлежали, как и большинство других, предлагает «скидку с учётом финансового состояния». Мы попросили эту скидку, когда наша дочь должна была поступить в школу, и нам предложили вычет в пару сотен долларов, но оставалось куда больше… К тому же приходилось отдельно платить за обучение в религиозной школе – примерно 1500 долларов в год. Мы с мужем пришли к выводу, что нужно идти дальше… Так появилась воскресная школа хиппи «Silver Lake» со значительно более приемлемой платой.

Да, я понимаю, что храмам приходится оплачивать аренду, людской труд… Они – важные учреждения. И если бы работодатель предложил мне платить 175 долларов в час за что-нибудь иное, кроме стриптиза (хотя и за стриптиз вряд ли кто-то согласится столько платить, поскольку надвигается эра полицейского «недреманного ока»), я бы согласилась. Но увы, в итоге оказывается, что вести еврейский образ жизни – очень дорого, и неудивительно, что многие евреи от него отказываются. В 2013 году исследовательский центр «Pew Research» выявил, что процент нерелигиозных евреев Америки, т.е. тех, кто лишь формально относит себя к еврейству, практически не соблюдая традиции, составляет 22 процента. Это втрое больше того, что наблюдалось всего лишь 12 лет назад.

Очевидно, высокая «цена вопроса» отпугивает тех евреев, которые хотят следовать своим традициям. Даже посещение самых важных служб в синагоге, приуроченных к Рош ха-Шана и Йом-Кипуру, которые в этом году начинаются 20-го сентября, обойдется в несколько сот долларов за вход (каждому посетителю). Ой-вэй!

К счастью, существуют организации, делающие иудаизм более доступным. IKAR, духовное сообщество, которое арендует помещение в центре города, разрешает тем, кто не справляется со стандартными членскими взносами, назвать свою собственную плату. В обществе таких людей называют «члены-помощники», они платят суммы в соответствии со своими доходами. В отличие от многих храмов, требующих сведений о налогах и заработках, прежде чем позволить снижение взносов, IKAR просто просит своих членов выбрать «разумные» и «достойные» суммы. Почти треть их сообщества – это «члены-помощники».

Синагога «Нер Симха» (Temple Ner Simcha) в Уэстлейк-Виллидж (Westlake Village),в прошлом году сделала ещё более смелый шаг – перешла к модели «без членских взносов». Как сказал её духовный лидер, рабби Михаэль Барклай (Rabbi Michael Barclay), «это праведно и справедливо». «Плата за право молиться – это концепция, с которой мы, как сообщество, просто не можем согласиться», – добавил он. Разумеется, пожертвования по-прежнему приветствуются.

Барклай первым признаёт, что перемены даются нелегко. Но факты налицо: в прошлом году к «Нер Симха» присоединились более 500 новых членов. Почти никто из них ранее не ходил в синагогу, а сейчас они посещают абсолютно бесплатные службы во время самых значимых еврейских праздников.

«Нужно сделать так, чтобы евреям стало легче быть евреями, – говорит Барклай, – вот в чём суть».

Что касается нашего сына Натаниэля, то его занятия бейсболом, многодневный поход на природу, а также миллион других пустых отговорок не дали мне возможности устроить первое занятие для подготовки к бар-мицве. Но это занятие у меня запланировано. Преимущество имеет кандидат номер 2.

Лесли Комейко (Leslee Komaiko) – публицистка из Шерман-Окс, штат Калифорния, США.

Оригинал опубликован на сайте газеты «Los Angeles Times» 30.07.2017

Перевод с английского Иланы Столпнер специально для belisrael.info

Опубликовано 07.08.2017  13:00

М. Акулич об идише в Беларуси

“Четыре языка – белорусский, русский, польский и идиш – встретили меня на вокзале. Они глядели на меня сверху, с серой стены… Я встречался с ними на каждом шагу, в каждом наркомате, в каждой конторе – везде”.

(идишистский писатель из Варшавы Израиль-Иешуа Зингер о Минске 1926 годa)

 

ИДИШ КАК ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЯЗЫК В БЕЛАРУСИ

С начала 1920-х годов идиш наряду с белорусским, польским и русским языками стал одним из государственных языков в Беларуси. На идише оформлялись вывески учреждений, на него переводились белорусские законы. Газеты и журналы выпускались либо на всех государственных языках, либо на одном из них. На тогдашнем гербе с серпом и молотом, хотя он сегодня не пользуется популярностью (справедливо), имелась надпись на всех языках, провозглашенных государственными. У евреев была возможность учить детей в школах на идише. В 1938 году произошло лишение идиша статуса государственного языка, но это, как говорится, уже совершенно иная история.

В середине 1924 года Центральным комитетом КП(б) Беларуси было инициировано создание в БССР ряда национальных еврейских районов. Резолюция ЦК предписывала создание этих районов в местах сосредоточения еврейского населения.

Секретарь еврейской секции КП(б)Б Янкель Левин заявил, что официальный язык данных районов – идиш. На этом языке должны публиковаться все местные акты и объявления. Идиш должен был стать в рассматриваемых районах языком, используемым для работы всей советской бюрократии. Однако речь шла скорее об эксперименте, он не был рассчитан на постоянное развитие и долгосрочную перспективу.

МИНСК И ИДИШ

До 1917-го года Минск для белорусских евреев был одним из важнейших политических, религиозных и демографических центров. Он рассматривался в качестве еврейского города, и это гарантировало успешность идишистского эксперимента в нем – намного большую успешность, чем в других советских городах.

Судьба идиша в Советском Союзе изучалась Цви Гительманом, Мордехаем Альтшуллером, Михаилом Крутиковым, Геннадием Эстрайхом, Джеффри Вэйдлингером, Давидом Шнеером. Весьма познавательны в этом плане и работы Элиссы Бемпорад.

После выбора большевиками в качестве официального языка идиша (июньский декрет 1919 года), а не “клерикального” иврита, обучение во всех еврейских советских школах на идише привело к приоритетности этого языка с точки зрения пропаганды и проведения разных мероприятий культурного и научного значения. Идиш являлся для большинства евреев языком родным, и именно благодаря ему евреев можно было идентифицировать.

Бывшая Российская империя начала перекраиваться в социалистическую федерацию народностей, и при этом происходила трансформация представителей народов царской России в граждан большевистского нового общества. Религию, как институт, большевики делегитимизировали, и она не могла использоваться как “определитель” нацпринадлежности для народов Союза. Для евреев не подходило деление по территориальному признаку или признаку проживания в какой-то из республик: рно лишь подчеркивало их дисперсность. В итоге идиш стал инструментом советизации “еврейской улицы” и важным критерием еврейской идентичности. Это означало приобретение им нового статуса в жизни евреев Минска – и культурной, и политической, и научной.

ОФИЦИАЛЬНОЕ ЗАКРЕПЛЕНИЕ ПРИОРИТЕТА ИДИША

В бывшем СССР было немало городов с высокой концентрацией евреев. Много евреев было, к примеру, в Киеве, Москве, Петрограде, и значительная их часть на рубеже 1910-20-х годов владела идишем. Но лишь белорусские евреи удостоились того, что идиш был объявлен государственным языком.

В 1920-м году (31 июля, т. е. 97 лет назад) была принята Декларация независимости Белорусской республики, в которой предусматривалось равноправие таких языков, как белорусский, русский, польский и идиш, в отношениях с организациями и госорганами, в культуре и образовании.

Каждый из граждан получал право и фактическую возможность использовать родной язык в сношениях со всеми учреждениями и органами Республики. У каждой национальности имелось право на открытие собственных школ. В каждой из правительственных организаций должны были работать в необходимом количестве сотрудники, владевшие польским языком и идишем.

В белорусских городах местными властями поддерживалось употребление евреями идиша в судебных и культурных учреждениях. Его употребляли и на партийных митингах, в том числе и для того, чтобы евреи в Беларуси меньше использовали русский язык, не становились проводниками этого языка.

Оказание внимания языкам меньшинств советскими руководителями обусловливалось тем, что они желали поощрить белорусов к употреблению языка белорусского. Инициаторы «коренизации» рассматривали расцвет еврейской культуры на идише как стимул к более широкому применению белорусского и украинского (но не русского языка) в госучреждениях, соответственно, Беларуси и Украины.

ВВЕДЕНИЕ ИДИША В ОБЩЕСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ МИНСКА

В Минске идиш появился в публичных местах – впервые в истории города он оказался “видимым”, хорошо заметным. К примеру, на здании железнодорожного вокзала название города было написано и на идише.  Прибывавшие в Минск пассажиры видели среди иных еврейские буквы – и осознавали, что в столице Беларуси идиш наделен официальным статусом. Это обстоятельство придавало Минску особую притягательность.

В то время написание текстов на идише, размещенных в общественных местах Минска, было абсолютно нормальным для жителей города. Но некоторые приезжие воспринимали это с удивлением.

Многие важные учреждения, к примеру, Белгосуниверситет, были снабжены вывесками с официальным наименованием на идише и белорусском. Жители Минска слышали идиш по радио, видели его в субтитрах в городских кинотеатрах. Когда проходили выборы, о них объявляли на идише. На идише Центральный исполнительный комитет (ЦИК) получал корреспонденцию, на нем же граждане подавали заявления в парторганизации о том, чтобы их включили в список кандидатов.

Если посмотреть на инструкции, которые были предназначены почтовым работникам, то можно сделать вывод, что в Беларуси имело место языковое равноправие. Действительно, идишем в 1920-х годах пользовалась и местная бюрократия, и обычные минские евреи в своей повседневной жизни. Минск, возможно, был единственным из всех восточноевропейских городов, куда можно было направлять открытки и письма с указанием адресатов на идише.

ИДИШ КАК ЯЗЫК, ИСПОЛЬЗУЕМЫЙ В ОБЛАСТИ ЮРИСПРУДЕНЦИИ

Начало 1926 года – время создания Минской судебной еврейской палаты, работавшей на идише и обслуживавшей Минский округ. В работавшем на идише суде шло рассмотрение как гражданских, так и уголовных и экономических дел. В 1928-м году Еврейским бюро было заявлено, что за период с 1926-го по 1928-й годы еврейский суд Минска превратился в органичную часть системы общесоветского управления.

Поскольку языком судопроизводства стал идиш, евреи из Минска, его пригородов и соседних местечек, начали больше доверять суду. Так, по рассказу одного из работников еврейского суда отмечалось, что большая часть евреев Минска (порядка 80%) предпочитали обращаться именно в суд еврейский, особенно если обвинялись по уголовным делам. Так им удобнее было изъясняться в суде. Кроме того, при использовании идиша судьи-евреи намного  лучше понимали обвиняемых. Ведь судье, чтобы понять человека, нужно разбираться в разных тонкостях – знать обычаи, различать даже интонационные нюансы.

ИДИШ НА КУЛЬТУРНЫХ МЕРОПРИЯТИЯХ И В СПОРТКЛУБАХ МИНСКА

Люди слышали звучание идиша на концертах, в Государственном еврейским хоре и в Белорусском государственном еврейском театре. В Минске это происходило регулярно.

Весной 1926-го года проводился литературный вечер, посвященный десятилетию со дня кончины Шолом-Алейхема (известнейшего еврейского писателя). Вечер этот проходил в Белорусском гостеатре. Проведение его было поручено Нохему Ойслендеру, который рассказал о писателе и его творчестве белорусам, евреям и русским.

Идишу большинство евреев Минска, независимо от их взглядов на политику или что-либо еще, несомненно, отдавали приоритет на отдыхе и при посещении общественных мероприятий.

Сразу после окончания Первой мировой войны был основан Минский союз еврейской молодежи под названием «Юнг-скаут». Он устраивал для 12-16-летних девочек и мальчиков из еврейских семей праздники и спортивные мероприятия. Это помогало духовному развитию подростков, знакомству их с народным еврейским творчеством, культурным наследием. На всех мероприятиях этого союза использовался идиш. В то же время произношение ключевых спортивных терминов из-за отсутствия их в идише было обычно по-русски.

Если посмотреть на устав еврейского клуба спорта и туризма (август 1921 года), в нем было написано, что его официальная цель состоит не только в совершенствовании физического состояния молодых евреев, но и в подготовке новых инструкторов для детсадов и школ. Чиновники требовали употребления идиша во всех относящихся к воспитанию и образованию сферах. Руководители же клуба вынашивали идея создания на идише спортивной терминологии для слабо владеющих русским языком детей.

В декабре 1921 года состоялось официальное открытие еврейского спортивного клуба “Гамер” (“Молот”), ранее называвшегося “Маккаби”. Число его членов к началу 1922-го года составляло порядка ста человек: это были девушки и юноши 14–20 лет, которые старательно посещали занятия. В январе 1922 года в этом клубе открылись курсы физинструкторов для еврейских начальных школ и детсадов. Курсы были трехмесячными. На них проводились занятия теоретического плана, где изучались анатомия и физиология человека, и плана практического (3 раза в неделю).

ОБУЧЕНИЕ НА ИДИШЕ

Постепенно идиш превратился в язык еврейского советского образования. В начале 1924 года (по состоянию на 7 января) в Минске было 10 средних еврейских школ, в которых обучалось 2505 учеников и работал 141 учитель. Было также 8 детских домов, в которых насчитывалось 602 воспитанника и 77 педагогов. Детсадов было 7 с 400 детьми, которых воспитывали 34 педагога. Также в еврейском педагогическом техникуме получали образование 175 студентов, которых учили 29 преподавателей.

Нельзя не обратить внимания на то, что еврейским активистам для превращения идиша в язык школьного обучения пришлось немало потрудиться и приложить большие усилия. Ведь в сфере образования традиционно доминировал язык русский. У еврейских активистов отсутствовала педагогическая литература и не сформировалась традиция преподавания на идише. Им приходилось строить систему, как говорится, с нуля.

Получение образования еврейскими педагогами происходило до революции, в основном на русском языке. В дореволюционный период педагоги использовали русскоязычные учебники, публиковали свои работы в русскоязычных педагогических изданиях.

В мае 1921 года благодаря усилиям Евсекции, Минского исполкома и группы активистов сферы образования были организованы на идише подготовительные курсы для еврейских молодых педагогов. При этом важно было определиться с вопросом необходимости владения русским языком.

По мнению М. Годера, который позднее занимался преподаванием идишистской литературы в разных учебных минских заведениях, будущим педагогам было весьма важно владеть русским языком. Он так считал, поскольку в области педагогики на идише литературы не было. Но с ним не был согласен Юдл Франкфурт, один из основателей минского Евпедтехникума в Минске. Для него было куда важнее, чтобы у будущих педагогов имелась общая подготовка, чтобы они устраивали комиссию по принятию в учебные заведения по иным критериям. Ведь на худой конец можно было пригласить преподавателей русского языка для обучения тех, кто его не знал.

Одной из самых крупных проблем в образовании было преподавание научных дисциплин. Преподавание математики, иных наук на идише упиралось в проблему отсутствия книг. Тем не менее преподавание на идише велось – как в начальных школах, так и в вузах.

В конце 1921 года было создано еврейское отделение педфакультета в  Белгосуниверситете, то есть впервые в истории идиш превратился в язык университетского обучения. На идише шло преподавание как “еврейских”, так и общих предметов. Так, в 1928-м году на идише читались курсы: “История евреев Польши, Литвы, Белоруссии и Украины”, “Экономическая история евреев России”, “Старая и современная еврейская литература”, “История еврейского языка”, а также “Политическая экономия”, “История России”, “Аналитическая геометрия”, “Неорганическая химия”, “Математика”.

АКАДЕМИЧЕСКАЯ СРЕДА, ПРОНИЗАННАЯ ИДИШЕМ

Если взять Россию дореволюционного времени, то в ней реализация наиболее важных еврейских культурных и научных проектов велась в основном на русском языке, иногда использовался иврит (преимущественно в учреждениях Одессы и Санкт-Петербурга). Когда власть захватили большевики, они позаботились о ликвидации обучения на иврите и учреждений, практиковавших использование иврита. К середине 1920-х годов произошло почти полное вытеснение этого языка из культурной, научной, политической и образовательной сферы евреев.

Некоторые из русскоязычных еврейских научных учреждений продолжали существовать после Октябрьской революции. Однако отношение к ним было по большей части враждебным, их называли “буржуазными организациями”. Зарубежные еврейские меценаты не жертвовали на них деньги, а на госфинансирование претендовать они не могли в силу своей “буржуазной природы”.

“Заменителем” русского языка стал идиш; его также стали рассматривать в качестве нового языка “еврейской науки”. При этом местами основных научных центров стали Украина и в Беларусь, где в основном проживали евреи, говорившие на идише. Минск постепенно стал важным центром «еврейских исследований». Интерес к ним неуклонно рос, этому содействовало и солидное госфинансирование. Многие видные ученые переехали из России в Минск.

В 1924 году был основан еврейский отдел в Институте белорусской культуры (Инбелкульт). Это, по сути, была первая попытка организации еврейских исследований в учебном заведении Союза ССР. Инбелкульт существовал в 1922–1928 гг. и был реорганизован в Белорусскую Академию Наук.

Чтобы создать новый научный центр, его инициаторы стремились привлечь силы как из СССР, так и из-за рубежа. В 1925 году руководитель еврейского отдела попытался привлечь к сотрудничеству с новым журналом “Цайтшрифт” живших в Нью-Йорке известных еврейских исследователей (фольклориста И. Л. Кагана и лингвиста Иегуду Иоффе), «переманить» их на жительство в Минск.

Журнал “Цайтшрифт” являлся, возможно, лучшим научным изданием на идише в СССР 1920-х годов. В нем публиковались статьи видных ученых, в частности, Макса Вайнрайха. Это говорит о том, что Минск представлял собой крупный академический центр. Ученые Минска имели тесные контакты с сотрудниками научного центра в Вильне. Историк литературы Израиль Цинберг, критично настроенный по отношению к марксизму-ленинизму, всё-таки положительно оценил первый выпуск “Цайтшрифта”. Он сделал вывод, что Минск (как и Вильно) превратился в новый центр научных исследований на языке идиш.

Следует отметить, что идишистский научный центр, его деятельность повлияли на повседневную жизнь города. Благодаря собравшейся в нем еврейской научной интеллигенции Минск из некогда провинциального города становился городом, где протекала еврейская культурная жизнь. В зданиях школ, в театрах и клубах Минска проходили лекции и публичные встречи. О них регулярно писали журналисты в ежедневно выходившей идишистской газете “Октябр”. С помощью новой научной еврейской интеллигенции Минск уверенно «становился на ноги».

БЕЛОРУССКИЙ ЯЗЫК И ИДИШ

Идишизацию можно назвать еврейским вариантом-аналогом белорусизации. В царской России идиш и белорусский язык считались языками низкостатусными, нелитературными, периферийными. Но в Беларуси настала пора расцвета этих языков, когда на них заговорили во весь голос – и культура, и образование, и политика.

Цви Гительман и Мордехай Альтшуллер в их работе, посвященной Евсекции, отмечали, что расширение во всех сферах использования идиша связано с кампанией по продвижению белорусского языка в политические советские учреждения и в госаппарат.

В 1920-х годах и в начале 1930-х довольно часто можно было столкнуться с выступлениями на идише во время партсобраний. Если собрание было по составу участников преимущественно еврейским, то выступающие должны были говорить на идише, а не на белорусском. Начинавших говорить вполне могли перебить, если они начинали выступление не на идише. Местными еврейскими органами идишизация воспринималась в качестве абсолютного принципа, которым руководствовались “этнические островки” наподобие минской фабрики “Миншвей”. Они отказывались вести на русском языке какую бы то ни было деятельность.

Минск на самом деле для расцвета идиша был городом, можно сказать, идеальным. Во-первых, государство оказывало финансовую поддержку. Во-вторых, не было острой конкуренции с языком белорусским.

Повторимся: идиш в еврейском Минске занимал особо значимое положение, куда более значимое, чем в других советских городах со значительной долей еврейского населения. Яркий пример: когда в 1921 году открывался Белгосуниверситет, то секретарь Евсекции произнес приветственную речь на идише. Подобного не могло бы произойти в других советских городах.

Подготовила Маргарита Акулич (г. Минск)

* * *

Еще один материал М. Акулич: «Еврейский идиш и беларуский язык»

Опубликовано 30.07.2017  23:07

Предлагаем отрывок из статьи М. Акулич «Еврейский идиш и беларуский язык» в переводе В. Рымши :

* * *

Быў час, калі беларусы паважалі ідыш, а габрэi паважалі беларускую мову. Усё гэта дзейнічала толькі на карысьць шматнацыянальнаму народу Беларусі.

Сёньня пра ідыш у Беларусі амаль забыліся. А беларуская мова практычна нікім, акрамя часткі зацікаўленых беларусаў, не падтрымліваецца. У Беларусі існуе Таварыства беларускае мовы імя Францішка Скарыны, якое ўвесь час просіць у грамадзянаў Беларусі падтрымкі з-за павелічэньня арэнднай платы і неабходнасьці фундаваньня газэты «Наша слова», частка накладу якой распаўсюджваецца дармова.

Да другой сусьветнай вайны і некаторы час пасьля яе ідыш у Менску ведалі ня толькі габрэi, але й беларусы. Да прыкладу, адна габрэйская кабета зь Менску адзначыла:

«Многія беларусы ведалі ідыш. Калі я сюды пераехала (а гэта для мяне, дзяўчынкі з Бранскай вобласьці, было падобна да пераезду ў Ню-Ёрк), то ў нас зьявілася суседка, якая працавала на абутковай фабрыцы, дзе больш за 90% працоўных – габрэi. Дык вось яна, беларуска, ведала ідыш і ўсе сьвяты – і, калі пачала мяне распытваць, махнула рукой: маўляў, я больш за цябе ведаю! Значыць, гэта было такое пранікненьне і абмен культурамі, якога цяпер ужо, на жаль, няма».

За што некаторыя ненавідзяць габрэяў? Адна з прычынаў – бо яны чужынцы. У Беларусі да вайны габрэi не былі для прадстаўнікоў іншых нацыянальнасьцяў чужынцамі. Таму і антысэмітызм у Беларусі ня быў такім шалёным. Вось што, напрыклад, адзначыў Якаў Гутман – кіраўнік Сусьветнага згуртаваньня беларускіх габрэяў: «Што тычыцца антысэмітызму, які выяўляўся на тэрыторыі сучаснай Беларусі, то можна сказаць, што ўсё ў гэтым сьвеце адносна, і ў Беларусі антысэмітызму было менш, асабліва на ўзроўні простага народу. Перад рэвалюцыяй у мястэчках вельмі шмат негабрэяў нават гаварыла на ідышы. Але пагромы ўсё ж-такі здараліся. Вядомы Гомельскі пагром у пачатку 20 ст. Таксама вядомы крывавы паклёп (калі габрэяў абвінавачвалі ў забіцьці немаўлятаў, каб выкарыстоўваць іхнюю кроў для выпяканьня мацы). Але акурат дзякуючы стаўленьню людзей тут у Беларусі адносна большая колькасць габрэяў уратавалася зь гета. Калі літоўскія карніцкія загоны дарэшты выразалі габрэяў на тэрыторыі Беларусі, то вайсковых адзьдзелаў зь Беларусі, якія-б забівалі габрэяў на тэрыторыі Літвы ці ахоўвалі Варшаўскае гета, не было. Вядома, былі асобныя паліцаі, але ўсё было ў меншых маштабах, чым, да прыкладу, у Літве».

Сапраўдная прафіляктыка антысэмітызму – жыць разам і ведаць мовы адно аднаго, паважаць культуру адно аднаго і быць узаемна талерантнымі.

Сёньня ў Беларусі ў цяжкім становішчы знаходзіцца ня толькі ідыш, але і беларуская мова, прыхільнікі якой адчуваюць сур’ёзны недахоп грашовых сродкаў на яе падтрыманьне. Дык чаму-б ізноў не аб’яднацца габрэям і беларусам, і разам не стаць на абарону абедзьвюх моў, утварыўшы, скажам, таварыства па абароне беларускай мовы і адраджэньні ідышу? У такога таварыства маглі-б зьявіцца сродкі для развіцьця гэтых моваў, габрэйскай і беларускай культуры. Бо і ў Ізраілі, і ў іншых краінах, на падтрымку гэтага таварыства маглі-б адшукацца грошы. А пакуль, выглядае, арганізацыі некаторых краінаў марнуюць сродкі. Так, паводле Якава Гутмана: «У мяне ёсьць закіды да кіраўніцтва дзяржавы Ізраіль, якая заплюшчвае вочы на тое, што адбываецца на “габрэйскай вуліцы” ў Менску, да дзярждэпартамэнту, які нават не ўключаў у свае справаздачы па правах чалавека аб свабодзе рэлігіі зьвесткі пра зьнішчэньне могілак і сынагог у Беларусі, ня кажучы пра тое, каб рэагаваць. У мяне ёсьць закіды да кіраўніцтва габрэйскіх арганізацыяў у ЗША, якія атрымліваюць ад 300 да 500 тысяч заробку ў год за тое, што нібыта абараняюць інтарэсы габрэяў у сьвеце і змагаюцца супраць антысэмітызму. У мяне закіды да тых, хто трымае гэтых людзей і іх фінансуе. Як яны здрадзілі інтарэсам эўрапейскага габрэйства перад вайной і падчас Халакосту, гэтак-жа яны здраджваюць інтарэсам жывых і мёртвых габрэяў».

Дадана 31.07.2017  16:55