Tag Archives: Хаим Нахман Бялик

А. Сімакоў пра Д. Выгодскага

Добрае літаратурнае імя: Давід Выгодскі

Піша Алесь Сімакоў

Літаратуразнавец, перакладчык і паэт, асветнік і арганізатар міжнародных культурных сувязяў, ён быў прыкметнай постаццю ў Гомелі і Ленінградзе, з якімі звязаны яго жыццёвы шлях. Памёр у карагандзінскім лагеры ў 1943 г., а спробу вызваліць яго сучасная ізраільская энцыклапедыя лічыць амаль беспрэцэдэнтнай па смеласці.

Д. Выгодскі

«Гомельскі перыяд» пачаўся 5 кастрычніка 1893 г., калі Давід Выгодскі нарадзіўся тут у сям’і дробнага службоўца і праходзіў у цесных зносінах са стрыечным братам Львом, які пасля змяніў сваё прозвішча на «Выгоцкі». У 1911–1912 гг. браты падрыхтавалі і надрукавалі некалькі нумароў літаратурнага часопіса «Зарницы», які быў адзначаны ў адрасна-даведачнай кнізе «Весь Гомель» на 1913 г. Часопіс вылучыўся з тагачаснага багацця мясцовай перыёдыкі імкненнем адлюстраваць духоўнае жыццё гомельскай «моладзі». Першае ж выступленне Выгодскага ў друку датуецца 16 красавіка 1911 г., калі ў пецярбургскай «Неделе Вестника знания» з’явілася яго нататка «Дзе шчасце».

Пасля вучобы на гісторыка-філалагічным факультэце сталічнага ўніверсітэта, ужо як практычна сфармаваны іспаніст, Давід Выгодскі з канца 1917-га правёў некалькі неспакойных гадоў у Гомелі. Ён з энтузіязмам успрыняў рэвалюцыю, што было натуральным для супрацоўніка такіх выданняў, як «Летопись» і «Новая жизнь». Няма пераканаўчых сведчанняў таго, што ён актыўна ўдзельнічаў ва ўсталяванні савецкай улады, але яго праца ў рэдакцыях, у тым ліку «Гомельской мысли», і педагагічных установах мела цалкам лаяльны характар і адрознівалася добрасумленнасцю.

Фота зроблена ў Гомелі прыкладна сто гадоў таму. Першы злева – А. Быхоўскі, другі злева – Д. Выгодскі, другі справа – Л. Выгоцкі. Узята адсюль

«Господи, верую», — так пачынаецца і заканчваецца адзін з яго вершаў, напісаных у 1920 г. у «Губнаробразе». Матывы іншых яго твораў — «Мы все обречены на боль, / Нам всем начертано страдание» або «Взвивается чёрное знамя. Черное знамя — как смерть» — таксама прымушаюць задумацца над сапраўдным складам яго думкі, які вымушана скажаўся біёграфамі нават пасля рэабілітацыі (1957).

Ранняя мастацкая творчасць Д. Выгодскага, што ўключае, акрамя паэтычнага зборнічка 1922 г., і пераклад п’есы ў вершах Лесі Украінкі «У катакомбах» (Гомель, 1924), ставіць пад сумнеў «бальшавізм», які спрабавалі ўкараніць у гэтага, як пісаў Веніямін Каверын, «добрага, разумнага, але, можа, не вельмі адважнага чалавека». Пазбягаючы ўцягвання ў небяспечныя сітуацыі ўжо падчас антыэсэраўскіх «чэкісцкіх засадаў» 1922 г., пазней Давід быў вымушаны прыстасоўвацца ва ўмовах ганенняў на ўсё і ўся, што ўзмацняліся. І тым не менш ён быў «камарада Давід Выгодскі», калі з 1936 г. падтрымліваў байцоў Інтэрбрыгад у Іспаніі, пасылаючы эмацыянальныя лісты і кнігі. Менавіта «папулярызацыя рэвалюцыйнай літаратуры» зрабіла яму «добрае літаратурнае імя». Аднак Давід ухіляўся ад залішняй «палітызацыі»: усе яго намеры былі накіраваны на творчую працу, увесь яго дом быў запоўнены кнігамі; яго добрасардэчнасць прыцягвала.

Р. Э. Боці, Р. Гансалес Туньён, Л. дэ Грэйф, К. Гуцьерэс-Крус, Х. дэ  ла Куарда, Х. Ліст Арсубідэ, Х. Саламеа, А. Юнке — толькі некаторыя  з імёнаў лацінаамерыканскіх пісьменнікаў, якія сталі вядомымі ў СССР дзякуючы Выгодскаму. Перакладчык і рэцэнзент вёў шырокую перапіску з аўтарамі, атрымліваў выданні – і адразу ж імкнуўся забяспечыць ім другое жыццё ў рускамоўным асяроддзі. З лістоў сваіх шматлікіх карэспандэнтаў у Лацінскай Амерыцы ён даведваўся нямала пра тое, што было «звязана з яе эканамічным становішчам, залежнасцю ад замежнага капіталу і абсалютным паўфеадальным прыгнётам безабаронных індзейцаў» (з ліста яго «таварыша, які падае надзеі», С.-С. Вітурэйры з Мантэвідэа). Кніга «Перапіска з Амерыкай», з маладымі Ж. Амаду, Х. Л. Борхесам, Х. Ікасам, А. Пасам і Н. Гільенам, якую Выгодскі абмяркоўваў з выдавецтвам «Советский писатель», не выйшла. Частка лекцый Выгодскага была заснавана выключна на арыгінальным матэрыяле, атрыманым па пошце. Разам з вядомымі даследчыкамі К. М. Дзяржавіным, Б. А. Кржэўскім, В. У. Рахманавым ён стварыў Іспанаамерыканскае таварыства — навуковую асацыяцыю па вывучэнні Іспаніі і Лацінскай Амерыкі. Як яго старшыня, Д. Выгодскі каардынаваў першыя сур’ёзныя крокі ў збліжэнні савецкай грамадскасці з «культурным лацінаамерыканскім светам». Гасцямі ИСПАМО і Выгодскага былі вядомыя пісьменнікі і гісторыкі, такія як Р. Альберці з Іспаніі, Х. Падэста з Уругвая. Сам ён, як і Янка Маўр, не падарожнічаў па свеце, — яго крыніцамі былі візіты іншаземцаў і дакументальныя крыніцы. Разам з Маўрам яго адносяць да піянераў беларускага эсперанта; яны атрымлівалі матэрыял для сваіх працаў на гэтай мове і з Амерыкі.

Не абмяжоўваючыся ў сваіх інтарэсах лацінамерыканістыкай і пашыраючы асноўную цікавасць на Іспанію (непадзельнасць «лацінскай стыхіі» ілюструе пераклад ім рамана іспанца В. Бласка Ібаньеса пра адкрывальніка-італьянца «У пошуках вялікага хана (Крыстобаль Калон)», 1931), Выгодскі рэцэнзаваў, яшчэ да рэвалюцыі, чарговае выданне «Спеву аб Гаяваце» ў перакладзе І. Буніна. Пазней гамельчанін перакладаў І. Бехера і Б. Келермана, Э. Сінклера і К. Сэндберга, пісаў прадмовы да выданняў М. Твэна, ацэньваў творчасць Т. Драйзера, шматлікіх іншых амерыканскіх і еўрапейскіх пісьменнікаў. Яго звароты да замежных літаратараў мелі на мэце ўзаемнае ўзбагачэнне літаратур: Выгодскі актыўна прапагандаваў за мяжой юбілейныя мерапрыемствы ў сувязі са стагоддзем смерці А. С. Пушкіна. Асобныя творы А. Блока, У. Маякоўскага, К. Бальмонта, Г. Ахматавай і іншых рускіх пісьменнікаў сталі даступныя іспанамоўнаму чытачу дзякуючы перакладам Выгодскага. Не забываючы пра родную Беларусь пасля ад’езду ў 1921 г., ён пераклаў для «Анталогіі беларускай літаратуры» (1929) і іншых выданняў вершы М. Багдановіча, у тым ліку «Слуцкіх ткачых», творы Я. Коласа, М. Чарота. Глыбока цікавіла яго, натуральна, і яўрэйская літаратура, асабліва паэзія, у прыватнасці Х. Н. Бяліка. Яе Д. Выгодскі даносіў да шырокага чытача ва ўласных перакладах і крытычных аглядах; калі быў супрацоўнікам Петраградскага ўніверсітэта, выступаў і ў «Еврейской неделе».

«Іспана-беларускае» згуртаванне «На Моховой семейство из Полесья» наведвалі амаль усе найбольш вядомыя літаратары Ленінграда. «Осьми вершков, невзрачен, бородат, / Как закорючка азбуки еврейской» — такім Давід Выгодскі паўставаў перад сваімі гасцямі, сярод якіх часта бываў і Восіп Мандэльштам. Шчыра і амаль па-дзіцячы наіўна глядзіць Д. Выгодскі з малюнка мастака У. Майзеліса, які паспеў увасобіць яго перад адыходам з «сапраўднага жыцця».

Д. Выгодскі быў арыштаваны ў 1938 г. па «справе перакладчыкаў». Тыя, хто ведаў яго выключна як «савецкага чалавека і добрага таварыша», накіравалі ліст у ЦК ВКП(б); пад заявай стаялі подпісы М. Зошчанкі, Б. Лаўранёва, М. Слонімскага, Ю. Тынянава, К. Федзіна, В. Шклоўскага. Міхаіл Зошчанка быў сярод тых, хто пасля смерці Выгодскага хадайнічаў пра вяртанне яго ўдаве велізарнага кнігазбору з 12 тысяч тамоў, галоўным чынам замежных кніг, вывезеных падчас блакады ў Публічную бібліятэку (у лісце ад 28.12.1993 г. яе — тады ўжо РНБ — вучоны сакратар У. А. Калабкоў адказаў нам наконт гэтай праблемы, якая ўсё яшчэ ўздымалася з боку сям’і; ён паведаміў, што частка кніг, трапіўшы ў абменны фонд, мусіла разысціся па бібліятэках краіны, якія пацярпелі падчас вайны), і пра пасмяротнае аднаўленне яго ў Саюзе пісьменнікаў.

Яшчэ з перасыльнай турмы ў Ленінградзе, а потым з КарЛАГа Выгодскаму ўдавалася пісаць сваякам, паведамляючы пра неймаверныя, здавалася б, планы: «…Пакутліва хочацца працаваць, хочацца напісаць і ў прозе, і ў вершах цэлы шэраг рэчаў, народжаных гэтымі цяжкімі гадамі», — дзяліўся ён з жонкай за тры месяцы да смерці. — Вельмі, аднак, баюся, што нічога гэтага зрабіць ужо не атрымаецца». Вершы, датаваныя 1941–1943 гг., выкарыстала ў «Матэрыялах да біяграфіі» Давіда Выгодскага ленінградская даследчыца Р. Р. Фатхуліна (Шагліна), даслаўшы іх яшчэ ў рукапісе і нам.

Аддаючы доўг памяці і паўторна «вяртаючы» Давіда Іосіфавіча Выгодскага жыхарам Гомеля і ўсёй Беларусі, нельга не ўспомніць і пра блізкіх людзей, якія падтрымлівалі яго. Жонка Эма Іосіфаўна нарадзілася ў Гомелі ў 1899 г. і пасля заканчэння ў 1922 г. гістарычнага факультэта МДУ, прысвяціўшы сябе літаратурнай працы, займалася перакладамі. Стварыла шэраг папулярных кніг для юнацтва. Яе няскончаная гістарычная аповесць пра канкісту, апублікаваная ў 1961 г. у зборніку «Бурштынавы пакой» пад загалоўкам «Капітан Картэс», цікавая тым, што прадстаўляе шмат «пазітыўных» рысаў заваёўніка, запазычаных з хронік.

Пасля арышту мужа яна яшчэ спрабавала працаваць, але, зламаная няшчасцямі, перажыла Давіда Іосіфавіча толькі на шэсць гадоў. Сын Давіда і Эмы Іосіф прайшоў вайну, быў паранены і ўсе пасляваенныя гады жыў надзеяй на аднаўленне справядлівасці.

Іосіф Давідавіч, які шмат перанёс у жыцці і ўнаследаваў ад бацькі клапатлівасць у адносінах да людзей, памёр у Санкт-Пецярбургу ў 1992 г., паспеўшы звярнуцца да гамяльчанаў і, у прыватнасці, да Беларуска-індзейскага таварыства (у бібліятэцы і архіве якога захоўваюцца шматлікія матэрыялы пра Выгодскіх) са словамі ўдзячнасці за памяць пра бацьку.

У 1993-м і наступных гадах мемарыяльная праграма, якая ўключала ў якасці нагоды 100-годдзе з дня нараджэння і 50-годдзе смерці Давіда Выгодскага, паўтарыла асноўныя кірункі рассылання лістоў з заклікам да міжнароднага супрацоўніцтва і актывізацыі дыялогу культур. Зварот аргкамітэта «Трохгоддзя Выгодскіх» апублікаваў «American Indian Culture and Research Journal» (1994, № 3) у Лос-Анджэлесе.

Хаця Выгодскі і не можа лічыцца адным з першых уласна беларускіх лацінаамерыканістаў, ён — лацінаамерыканіст-ураджэнец, што таксама натхняе.

Пра аўтара

Алесь Сімакоў нарадзіўся ў 1962 г. у вёсцы Рудакоў Хойніцкага раёна. У 1979 г. скончыў 10 класаў — СШ № 3 у Гомелі. Працаваў на абутковай фабрыцы, заводзе металаканструкцый, у інфармацыйна-вылічальным цэнтры, міжраённым упраўленні па меліярацыі, вучыўся на падрыхтоўчым аддзяленні ГДУ. Са студзеня 1987 г. быў заняты арганізацыйнай працай па стварэнні Беларуска-індзейскага таварыства. Аўтар каля 120 публікацый, уключаючы даклады на навуковых канферэнцыях; друкаваўся ў 9 краінах. Асноўныя тэмы даследаванняў: беларусы на Алясцы і ў Сан-Францыска, гісторыя беларуска-індзейскіх сувязяў, школазнаўства.

Крыніца: Палац: літаратурны альманах. 2020. Мінск: Кнігазбор, 2021. С. 178–181.

Артыкул перадрукоўваецца з невялікімі рэдакцыйнымі праўкамі – belisrael

Апублiкавана 08.04.2021  20:48

Михаил Нордштейн и Воложин(щина)

* * *

Почти полгода минуло с того дня, как умер известный журналист Михаил Соломонович Нордштейн (24.01.1930 – 10.08.2020), но многие узнали о его кончине лишь в январе 2021 г.

Принтскрины с aviv.by – заметка изначальная и исправленная

Я начинал печататься в газете «Авив», которую он редактировал в 1992–1994 г. и (после перерыва на «Авив хадаш» в 1995 г.), в 1996–1999 гг., а потому, независимо от дальнейших событий, испытываю определённую благодарность к М. Нордштейну. Помимо всего прочего, он входил со мной в одну творческую организацию (CБП). Для публикации на belisrael из его разнообразного наследия выбраны две неплохие газетные статьи. Барух Даян га-Эмет.

В. Рубинчик из Минска

Наши мёртвые, как часовые…

В Большой Советской Энциклопедии городу Воложину уделено пять строк. Там говорится, что расположен он в Минской области на реке Воложинке в 17 километрах от железнодорожной станции, [что] население его в 1969 году составило 5,8 тысячи жителей и что есть там маслосырзавод.

Не будем сетовать на скудность этих сведений. О каждом районном городке в энциклопедии много не напишешь. Да и что писать, если они так похожи друг на друга?

И всё-таки Воложин – городок особенный. Примечателен не только маслосырзаводом. До второй мировой войны он был одним из центров еврейской культурной жизни в Восточной Европе. Впрочем, влияние его распространялось и на всё мировое еврейство. Этим центром стала иешива, – говоря современным языком, высшее еврейское духовное учебное заведение. Сюда приезжали со всего мира не только раввины, но и философы, общественные деятели. Из этих стен вышел реб [Авраам Ицхак] Кук – главный [ашкеназский] раввин [Страны] Израиля. Иешиву в Воложине окончил Хаим-Нахман Бялик, которого Горький на 1-м съезде советских писателей назвал гениальным еврейским поэтом (Точнее, Х. Н. Бялик учился в Воложинской иешиве около двух лет на рубеже 1880–1890-х гг.; М. Горький в 1934 г. назвал его «почти гениальным поэтом» – В. Р.). Живописное место на окраине Воложина, где он написал многие стихотворения, осталось в памяти старожилов как «Бяликовская гора».

Член Рады Белорусского краеведческого общества Геннадий Ровинский дал историческую справку: в 1803 году население Воложина составляло 2447 жителей, из них 1900 евреев, 400 православных и 147 католиков. Разные вероисповедания не мешали этим людям жить в мире и согласии.

Фашистские оккупанты и их полицейские прихвостни злодейски расправились с евреями. Часть обреченных заперли в синагогу и сожгли, остальных расстреляли.

После изгнания гитлеровцев разорённое еврейское кладбище так и не было восстановлено. У погребенных здесь людей почти не осталось родственников, да и местные власти равнодушно отнеслись к этому некогда священному месту. Ныне кладбище представляет собой захламленный пустырь с хаотично разбросанными или вросшими в землю каменными плитами. На некоторых ещё можно различить надписи, однако большинство бывших надгробий стало просто камнями, которые постепенно растаскивают как строительный материал. Тяжко смотреть на эту удручающую картину – наглядное свидетельство духовного оскудения.

Часто сей позор пытаются объяснить всякого рода «объективными» причинами: нет средств на восстановление, и вообще сейчас в наше до отчаянности трудное время «не до того». Дескать, надо думать о живых, а не о мёртвых.

Но ведь кладбище – это тоже наша Память, а значит, и наша духовность, без которых мы – не народ.

Как и во всяком хорошем начинании, нужен был человек, который, образно говоря, сдвинул бы с места камень Равнодушия, кто не пожалел бы ни сил, ни времени для того, чтобы поднять людей на доброе дело. Таким человеком оказался Яков Гутман – представитель Объединенного комитета по сохранению еврейского исторического наследия в СССР. Он поднял на ноги общественность, обратился в Белорусский фонд культуры, Союз писателей, в редакции республиканских газет, на телевидение… Информировал, доказывал, убеждал: такое знаменитое место грех оставлять в убогости и разорении. Кладбище надо восстановить! И не только как знак уважения к еврейской культуре, разгромленной в Белоруссии фашистскими душегубами, а до них и после них большевистскими временщиками. Пусть восстановление еврейского кладбища станет добрым примером и для белорусов, и для поляков – для всех, кто живёт на обильно политой кровью, многострадальной белорусской земле. Она – общая для нас, а стало быть, общая и боль за беспамятство, что разъедает людские души в нынешнее смутное время.

Задумано – сделано. Вернее, начато благородное дело. В минувшее воскресенье (10 ноября 1991 г. – В. Р.) в Воложин прибыли гости из Минска. Среди них – писатели Иван Чигринов (он же – председатель Белорусского фонда культуры), Анатолий Железовский, народные депутаты Беларуси Олег Трусов, Михась Жебрак, Пётр Садовский, Леонид Борщевский, доктор философских наук Владимир Конон, инженер Минского тракторного завода Исай Каганер (в то время – член правления Минского объединения еврейской культуры им. Изи Харика – В. Р.), представители республиканской прессы, телевидения. Счел своим долгом приехать сюда и премьер-министр Беларуси Вячеслав Кебич.

На еврейском кладбище состоялся митинг, открыл который Я. Гутман.

Поминальные молитвы прочитали член правления Минской синагоги Давид Бельник и архиепископ-митрополит Минско-Могилёвский Казимир Свёнтэк.

Перед микрофоном – Вячеслав Кебич:

– Воложинщина – это та земля, где я родился и [где] теперь живёт моя мать. Во время оккупации наша семья прятала евреев, и никогда я не слышал от своих близких худого слова об этом народе. Евреи и белорусы, как и представители других национальностей, живших здесь, по-братски делили все радости и горести. Хочу выразить свою боль за тех, кто погиб, кто лежит на этом, к нашему великому стыду, запущенном клочке святой земли. Знаю, что на еврейских кладбищах не принято возлагать цветы. Но я, рожденный христианином, прошу принять эту корзину цветов как добрую память о наших братьях-евреях. Надо вложить сюда деньги, приложить руки и восстановить кладбище.

Проникновенно говорили об этом нравственном долге, о необходимости сделать всё, чтобы не только сохранить, но и упрочить дружбу белорусов и евреев, писатель И. Чигринов, краевед Г. Ровинский, другие выступающие. Народный депутат республики Л. Борщевский начал свою речь на идиш, а закончил по-белорусски. И это стало символом, подчеркнуло ту главную мысль о единстве народов Беларуси, что пронизала весь митинг.

Михаил НОРДШТЕЙН

(«Знамя юности», 13.11.1991)

Криница его детства

НАВЕРНО, об этой поездке Шимон Перес мечтал многие годы. В 1934 году одиннадцатилетним он покинул белорусскую землю, где родился, где остались дорогие для него могилы.

Посёлок Вишнево близ Воложина – вот его родина. Конечно, как истинный израильтянин нынешней своей родиной он считает Израиль, но никогда не разминуться ему памятью с тем, что волнует каждого человека: откуда он родом.

Воложин в начале ХХ века был одним из центров еврейской духовности в Восточной Европе. Здесь находилась большая иешива (еврейское религиозное учебное заведение), в которой учился прадед Ш. Переса. Ее стены помнят и Хаима-Нахмана Бялика, ставшего впоследствии великим еврейским поэтом. В иешиву Воложина приезжали со всего мира не только раввины, но и философы, общественные деятели… (Далее у М. Н. идут три абзаца об истории Воложина, аналогичные тем, что можно прочесть в предыдущей статье – В. Р.)

Отыскать могилы своих близких на разоренном еврейском кладбище – дело чрезвычайно трудное, а зачастую и безнадёжное. Но великая вещь – помощь подвижников! Дня за три до ожидаемого визита израильского министра полномочный представитель Всемирного Еврейского Агентства (Сохнут) Дов Шарфштейн со своим семейством приехал в Воложин. После упорных поисков были найдены четыре могилы с фамилией «Перский». Одна из них оказалась могилой прадеда Шимона Переса, воложинского раввина. Шарфштейны очистили и отмыли надгробный камень…

Ш. Перес (справа) беседует с Героем Советского Союза Е. Вайнрубом. В очках – Д. Шарфштейн. Фото Михаила Минковича

Давно уже жители Воложина не видели такой кавалькады машин и высыпавших из рафика журналистов. Израильского гостя и своего земляка встретили хлебом-солью.

Ш. Перес возложил венок на могилу прадеда. Он дал Д. Шарфштейну 500 долларов на восстановление еврейского кладбища.

– Я надеюсь, – сказал мне Дов, – что и правительство Беларуси и местные власти тоже помогут. Дело совести всех нас – отдать последний долг тем, кто покоится там.

Ну что ж, будем надеяться, что этот клочок священной земли снова будет ухожен, что в здании бывшей иешивы, где теперь располагается кулинария, появится музей, что сюда будут возить экскурсии, как возят их в Хатынь и на Курган Славы.

Будем надеяться.

ТЕПЛО встретили Ш. Переса и в Вишнево. Весь посёлок вышел на улицу. И здесь – короткие беседы израильского министра со своими земляками.

– Добрый вечер, дорогие друзья! – сказал он. – Я привёз вам привет из Иерусалима и Израиля. Как вы все знаете, я сам из Вишнево, мои родители и мои предки жили в Вишнево. Я уехал отсюда, когда мне было одиннадцать лет. Но я ещё помню запах леса и вкус фруктов и влагу реки. Эти воспоминания есть у каждого ребенка. В Вишнево жили 1400 евреев, половина уехала в Израиль, а та половина, которая осталась, была, к нашему великому сожалению, убита нацистами. И сегодня я приехал, чтобы навестить место, где я родился и где многие мои родные и близкие были сожжены. Евреи жили среди белорусов более 800 лет. Белорусы всегда позволяли нам молиться на нашем языке нашему Богу. Я надеюсь, что и в будущем мы сможем жить вместе, дружно, как люди, каждый из нас со своими воспоминаниями и своими надеждами. Спасибо вам за хлеб-соль. Впервые 68 лет назад попробовал я тут хлеб и соль. И приятно убедиться в том, что несмотря на эти годы, вкус хлеба и вкус соли не изменились. Хлеб остается хлебом, люди остаются людьми, и мы все будем молиться за лучшие времена.

 

Встреча с раввином И. Вольпиным. Справа – П. Кравченко (первый министр иностранных дел РБ). Фото М. Минковича

На могилу замученных злодеями евреев, в которой лежит и его дед, легли цветы. И все, кто был рядом, заметили, как повлажнели глаза у гостя. Он зашагал по главной улице Вишнево. Подошёл к одной калитке, к другой… Вспоминал. Потом вдруг решительно вошёл во двор, в центре которого стоял колодец. Этот мужественный, железной выдержки человек, не раз бывавший в крутых ситуациях, словно забыл о дипломатическом протоколе, о своём высоком ранге. Остановился у колодца, в волнении сцепив руки.

– За этим колодцем был дом…

Старожилы подтвердили: да, действительно, был. Ш. Перес прошёл ещё несколько метров и показал рукой:

– Здесь. Здесь я родился.

Переводчик работал чётко, но перевод уже не понадобился. Все поняли: человек пришёл к своим истокам. К тому самому месту, где когда-то стоял родительский дом. А за колодцем был дом деда. Сейчас там другое строение, но сохранился фундамент. Это ИХ двор.

О чём он думал в эти минуты? О бренности всего сущего? О превратностях судьбы? Если бы в 34-м его родители не уехали в Палестину, то скорее всего и он бы сейчас лежал в этой земле, прошитый злодейской очередью или сожжённый, как его дед, в синагоге. А может быть, ушёл бы в партизаны или воевал на фронтах Великой Отечественной.

Кто знает… Но он стал тем, кем стал, и наверно, в этом и есть перст судьбы. Шимон Перес, видный государственный деятель Израиля, достойный потомок известных на Воложинщине Перских, пил воду из колодца. Из колодца своего детства. Было в этом нечто символическое. Все мы – евреи и белорусы, русские и поляки, все, кто родился и вырос на этой земле, – прежде всего её дети. И где бы мы потом ни жили, она навсегда в наших душах. Как первая любовь, как рассветный солнечный луч, одинаково прекрасные во всех странах мира.

Михаил НОРДШТЕЙН

(«Авив», № 6-7, август-сентябрь 1992)

От ред. belisrael

Ш. Перес, несомненно, известнейший человек в мире, но более половины израильтян считают его виновником огромных бед, которые последовали после подписания в августе-сентябре 1993 г. соглашения Осло (Декларация принципов о временных мерах по самоуправлению) —двусторонние секретные переговоры в Осло между Израилем и Организацией освобождения Палестины (ООП) с целью урегулирования израильско-палестинского конфликта, проходившие под эгидой Норвегии.

Первое соглашение было подписано тайно в Осло 20 августа 1993 г. Шимоном Пересом и Махмудом Аббасом.

9 сентября 1993 года Ицхак Рабин и Ясир Арафат, в преддверии подписания соглашений, обменялись письмами о взаимном признании через министра иностранных дел Норвегии Йохана Йоргена Хольста.

13 сентября 1993 года в Вашингтоне, на лужайке Белого дома, на которой присутствовали президент США Билл Клинтон, премьер-министр Ицхак Рабин и председатель ООП Ясир Арафат, на торжественной церемонии Израиль и ООП подписали совместную Декларацию о принципах. Сам документ был подписан Шимоном Пересом от правительства Израиля и Махмудом Аббасом от ООП. Декларация была засвидетельствована государственным секретарём США Уорреном Кристофером от США и министром иностранных дел Российской Федерации Андреем Козыревым от России. После подписания состоялось историческое рукопожатие между Арафатом и Рабином.

Декларация содержала основные параметры промежуточного соглашения о палестинском самоуправлении, согласованные между сторонами: немедленное установление палестинской автономии в секторе Газа и анклаве Иерихона, скорейшее распространение её на палестинских жителей Иудеи и Самарии, договорённость о создании палестинского правительства и выборах законодательного совета. Особое внимание Декларация уделила развитию экономического сотрудничества между Израилем и ООП.

***

Перес также приложил руку к продвижению в израильскую политику коррумпированной Софы Ландвер, не скрывавшей своих дружеских и деловых связей с мошенником-рецидивистом Гришей Лернером, а также ставшей большой поклонницей белорусского и российского диктаторов.

Опубликовано 01.02.2021  09:49

В.Бернштам. У истоков израильского театра (из летописи филателиста)

У истоков Израильского Национального театра

(страницы филателистической летописи)

Пишет Владимир Бернштам

Государственный национальный театр Израиля «Габима» был основан в Москве в 1918 году – ровно за 30 лет до образования еврейского государства. У истоков театра стояла группа энтузиастов, трое из которых (Наум Цемах, Хана Ровина и Моше Галеви) были уроженцами Беларуси. Цемах родился под Волковыском, Ровина – в Березино, а Галеви (Гуревич) – в Мстиславле.

Рис. 1. На марке изображены три портрета Ханны Ровиной в разные периоды жизни актрисы. На купоне – рисунок здания «Габимы». В нижней части купона цитата из пьесы «Гадиббук».

Идея создания театра, пьесы в котором ставились бы на древнееврейском языке (иврите), появилась у учителя из Белостока Наума Цемаха ещё до Первой мировой войны. 29 июня 1909 года в Белостоке силами «Еврейского любительского артистического кружка» был поставлен первый спектакль на иврите – «Школа мужей» Мольера. Вскоре в Варшаве был создан передвижной театр «Габима», который прекратил своё существование с началом мировой войны. Но Цемах не отказался от своей идеи. Оказавшись в Москве в 1917 году, он собрал группу энтузиастов – Менахем Гнесин, Хана Ровина (см. рис. 1), Моше Галеви (рис. 2) и др. – которые образовали труппу вновь созданного театра «Габима». Собравшиеся актёры в сентябре 1917 г. обратились за помощью к К. С. Станиславскому, который рекомендовал в качестве художественного руководителя нового театра своего ученика Евгения Вахтангова.

В октябре 1918 г. театр открылся спектаклем «Вечер студийных работ», состоявшем из четырёх одноактных пьес. Актеры нового театра не скрывали, что хотят уехать в Палестину и играть для людей, понимающих иврит. В 1919 г. Вахтангов писал: «Студия совершенно определённо предполагает уехать в Палестину при первой объективной возможности… Габима не мыслит своей деятельности иначе как в полном единении со своим народом на его исторической родине, в Палестине, но вместе с тем не желает порывать связи с корнями, её породившими, Московским Художественным театром».

В 1922 году состоялась премьера мистической пьесы Ан-ского «Гадиббук» в постановке Вахтангова. Пьеса была написана на русском языке и была переведена на иврит Бяликом (рис. 3). Этот спектакль ставился «Габимой» до 70-х годов и был сыгран более 3000 раз. В 1926 году театр «Габима» уехал на гастроли по Европе и Америке.

          Рис. 2.                                                          Рис. 3.                                   Рис. 4.

Актёры решили не возвращаться в СССР. Часть из них поселилась в США, а большинство отправилось в Палестину. Театр и поныне существует в Израиле.

В 1948 году, когда было провозглашено Государство Израиль, театру исполнилось 30 лет. В репертуаре театра всегда имелись пьесы, относящиеся к русской классике.

В 1956 году театр «Габима» объявлен Национальным государственным театром Израиля. Многие выдающиеся израильские актеры начинали свою творческую деятельность в Габиме, среди них – Нисим Алони (рис. 4). В 1990 и 2002 годах «Габима» гастролировала в Москве.

Израильская почта отметила сороковый, шестидесятый, семидесятый и восьмидесятый юбилеи театра спецгашениями (рис. 5–8). На почтовой карточке (рис. 9) и конверте (рис. 10), посвящённых 40-летию «Габимы», изображено здание театра. К полувековому юбилею театра были выпущены специальная марка и конверт первого дня (рис. 11–13). На рисунке 14 показан конверт, посвящённый 70-летию «Габимы», на котором марка, выпущенная к полувековому юбилею, погашена памятным штемпелем к 70-летию театра.

                          Рис. 5.                                                                            Рис. 6

                                  Рис. 7                                                                             Рис. 8

                                                                                  Рис. 9

Рис. 10

                        Рис. 11                                                                              Рис. 12

Рис. 13

Рис. 14

Столетний юбилей театра израильская почта отметила выпуском марки, специального штемпеля и конверта первого дня (рис. 15).

Рис. 15

Источники информации

  1. Габима. Энциклопедия Кругосвет https://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/GABIMA.html
  2. В. Бернштам. Станиславский и Вахтангов – крестные отцы Габимы // Филателия, № 5 2012.

Опубликовано 29.04.2020  21:25

Кишиневский погром и поправка Джексона-Вэника

Мало кто знает связь между “Поправкой Джексона-Вэника” к Закону о Торговле США, спасшей шанс советских евреев на выезд из СССР, и Кишиневским погромом 1903-го. Но она есть.
1 погром, 49 убитых, 586 раненых, полторы тысячи домов разрушены. Но эффект от Кишиневского погрома, 117-ю годовщину которого мы отмечаем сегодня, в последний день Песаха, вышел далеко за рамки нашей национальной истории. Которая знает события и пострашнее…Но именно этот погром повлиял на политическую историю сионизма, на зарождение арабо-израильского конфликта, на исход русско-японской войны, и на несостоявшуюся российскую демократию…
Поводом был, как всегда, кровавый навет в Песах. Но Кишиневский погром стал водоразделом нашей истории эпохи сионизма не поэтому. А из-за реакции, которую он вызывал. Потому, что через 6 лет после начала сионизма в Базеле, и двадцать лет спустя возникновения предтечи сионизма Герцля – движения Ховевей Цион – русские евреи не стали сидеть сложа руки, и перешли к активной защите своих прав, жизней и убеждений.
Кишиневский погром превратил молодого одесского литератора, только что вернувшегося из Италии – Жаботинского – в того яростного вождя еврейского возрождения, каким мы его знаем. Одесса тогда тоже готовилась к погромам, и Жаботинский стал членом первой группы еврейской самообороны города. С началом погрома в Кишиневе часть группы была послана туда на помощь, и увиденное потрясло Жаботинского на всю жизнь.
Среди развалин сожженной синагоги он нашел обрывок свитка Торы, с фразой из Книги Шмот – «…[пришельцем стал я] в чужой стране» – и воспринял это как символ происходящего. После того, как Хаим Нахман Бялик, тоже посланный в Кишинев задокументировать трагедию, пишет свою знаменитую поэму “בעיר ההרגה” – («В городе резни») Жаботинский переводит ее на русский под названием «Сказание о погроме»:
« …Но дальше. Видишь двор? В углу, за той клоакой,
Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор.
И вместе в их крови свинья купала рыло.
Размоет завтра дождь вопивший к Богу сор,
И сгинет эта кровь, всосет ее простор
Великой пустоты бесследно и уныло —
И будет снова все по-прежнему, как было…»
(Прочесть поэму Бялика в переводе на белорусский язык можно здесь: https://belisrael.info/?p=11938 – belisrael)
Жаботинский восстает против безысходности жизни на чужбине, и когда в том же году Герцль выступает с «Планом Уганды», он становится одним из лидеров оппозиции этому плану среди русских сионистов. И начинает свою борьбу против уступок и компромиссов в защите наших национальных прав. Которую вел всю свою жизнь.
Но кроме литературы и идеологии, погром закладывает основы еврейской самообороны в России. В местечках и городках Черты оседлости возникают отряды молодежи, готовые постоять за себя. И многие достигают успехов. Так, действия полтавского отряда привели к тому, что в городе ни один еврей не пострадал. Одним из командиров полтавской самообороны был Ицхак Бен-Цви. Правильно, будущий второй президент Израиля…
А после революции 1905 г. и второй волны погромов в ходе ее подавления, многие члены самообороны вынуждены бежать в Эрец-Исраэль. Там они обнаруживают, что вся охрана еврейских фермеров Первой алии осуществляется арабами, которые же сами и грабят своих «подзащитных».
И в 1907 г. «самооборонщики» – среди которых все тот же Бен-Цви, создают организацию «Бар-Гиора», которая в 1909 г. превращается в «Хашомер» и берет под контроль охрану поселений на севере Ишува, отражая атаки арабских бандитов.
Но самым значимым – но, по иронии истории, самым малоизвестным – следствием Кишиневского погрома становится деятельность Якова (Джейкоба) Шифа. Шиф был один ведущих американских банкиров, совладельцем банка «Kuhn, Loeb & Co.», заместителем председателем Торговой Палаты США, и «просто» очень влиятельным финансистом. Он внимательно следил за положением еврейской общины России, и потому был яростным противником режима Николая II. И когда в 1904 г. началась Русско-Японская война, он выступил с поддержкой Японии, помог ей получить кредиты в США на ведение войны, и фактически обеспечил ее победу над Россией.
Когда Россия, вычислив поддержку Шифа, через своих дипломатов обратилась к нему, он в итоге остановил финансовую поддержку Японии и война была закончена. Но не раньше, чем Япония фактически одержала в ней победу, а Россия нехотя пообещала отменить антиееврейские законы и дать возможность евреям избираться в Госдуму!
Шиф изобрел тактику финансово-дипломатического давления на России еще в 90-х годах 19 в., после погромов 1881-82 гг., и последующих волн российского антисемитизма. Причем его борьба была конкретно с домом Романовых – он приветствовал Временное правительство, и поддержал его финансовым займом на военные нужды. После отмены им антиеврейских ограничений и законов…
И именно на тактике Шифа основывалась знаменитая «Поправка Джексона-Вэника», ограничившая торговлю и финансовые отношения США и СССР в 1974 г. В ответ на ограничение выезда евреев из СССР. Вся еврейская эмиграция из СССР в 70-80-е годы проходила под защитой этой поправки и деятельности еврейских правозащитных организаций США и мира, не спускавших глаз с советской власти. Именно тогда я впервые услышал про эту поправку, и в итоге после 9 лет отказа оказался в Израиле…
Мы помним сегодня Кишиневский погром, и его уроки. Полагаться на свою силу, не недооценивать опасности, и быть готовыми их отразить и постоять за себя, или за любого еврея. Которому они угрожают.
Особенно сейчас, когда у нас есть свое, сильное и успешное, государство. Которое мы должны ценить и беречь.
Михаил Лобовиков
 Источник  14.04.2020
Опубликовано 14.04.2020  14:24

«Obywatel Jidyszlandu» по-русски

Предлагаем читателям отрывки из прелюбопытной книги Иоанны Налевайко-Куликовой «Гражданин Идишленда» (Joanna Nalewajko-Kulikov. Obywatel Jidyszlandu), изданной в Варшаве в 2009 г. Собственно, это биография уроженца Волыни писателя Давида Сфарда (1905-1982), но не только: автору удалось нарисовать более широкую картину, в которой есть и «белорусские» оттенки. По нашей просьбе часть книги перевела с польского языка минчанка Инесса Ганкина, за что ей большая благодарность.

В замкнутом кругу

Евреи расселились в Волыни с незапамятных времен. Первое упоминание об их поселении относится к 1288 г. Золотым веком для них стало время между Брестской унией (когда Волынь отошла к Короне) и восстанием Хмельницкого. Вместе с соседней Подолией Волынь в XVIII веке стала одним из первых центров хасидизма. Присоединенная к России во время разделов Польши, в 1794 году Волынь вошла в состав так называемой черты оседлости.

Согласно всеобщей переписи 1897 г. в Российской империи проживало около 5 млн. евреев (46% общей численности евреев в мире), из них около 3 млн. в 15 губерниях черты оседлости, примерно 1 млн. в 10 губерниях Польши и 300 тыс. во внутренних губерниях России, в Сибири и на Кавказе. Перепись выявила 395782 еврея на Волыни, что составляло 13,21% численности жителей. Евреи были на Волыни второй по численности этнической группой – вслед за украинцами, перед поляками и немцами.

Как пишет Владимир Меджецкий (W. Mędrzecki, Województwo wołyńskie 1921–1939. Elementy przemian cywilizacyjnych, społecznych i politycznych, Wrocław–Warszawa–Kraków–Gdańsk–Łódź 1988, s. 23–24), взаимоотношения на Волыни перед Первой Мировой войной опирались на принципы, установившиеся еще перед освобождением крестьян: «Подавляющее большинство людей жило под влиянием традиционных сельских общностей, в которых контакт с миром происходил через гминного чиновника, полицейского, священника и помещика. Гордостью и высшим слоем общественной иерархии были помещики, а единственным источником влияния был аппарат государственный и церковный».

            Каменщики                                                        Ученики паркетчика – из книги

Евреи на рубеже веков Волынь  

Ситуация евреев выглядела иначе – большинство их проживало в городах, в которых 50,77% составляло еврейское население. Отличались они также более высоким, чем представители других конфессий, уровнем образования (32,8% евреев умело читать и писать, более высокий показатель был только у протестантов – 38,2%). Главным источником доходов для них были торговля и ремесло. Польское влияние на Волыни было гораздо слабее, чем в Литве и Беларуси, хотя в 1909 г. около половины земельных поместий в так называемых южных губерниях (Волынской, Подольской и Киевской) принадлежало полякам. На рубеже XIX-XX вв. произошли огромные изменения в Российской империи, отразившиеся и на жизни евреев.

Возникший в Европе рост национальных настроений и политической активности привел к появлению двух противоположных идеологий. В 1897 г. в Вильно был основан Общий еврейский союз рабочих Литвы, Польши и России («Алгемейнер идишер арбетер-бунд ин Лите, Пойлн ун Русланд»), сокращенно называемый Бунд.

Политическая активность сопровождалась развитием печати. В том же самом 1897 г. начали выходить два издания, которые на протяжении ближайших десятилетий играли важную роль на еврейской улице: «Форвертс» в Нью-Йорке и «Га-Шилоах» в Одессе. Второе, редактируемое одним из главных идеологов сионизма Ахад га-Амом, стало главным в мире изданием для еврейской интеллигенции, читающей на иврите. Также в 1897 году увидело свет первое из «Писем о старом и новом еврействе» историка Шимона Дубнова, выступавшего за культурную автономию евреев в диаспоре. Основным признаком, выделяющим евреев как отдельный народ, Дубнов полагал язык идиш.

В определенном смысле эти взгляды (культурная автономия евреев) были отголоском весны народов, которая провозгласила право на государственную независимость наций и народностей. Большую роль играли в этой связи постепенная автономизация народов в Австро-Венгерской империи, а также идущие оттуда теоретические импульсы (программы культурной автономии австрийских социал-демократов).

Нарастающий в России политический кризис и общественное брожение, привели к тому, что «еврейский народ начал выступать […] как один из народов, желающих полного равноправия – как в сфере прав личности, так и в сфере национальных свобод» (Szordykowska, Kwestia żydowska w Rosji w latach 1905–1907, BŻIH, 1984, nr 1–2 (129-130), s. 6).

В результате евреи стали главной жертвой идущей снизу фрустрации и политических игр царских властных элит. Одним из худших проявлений повсеместного российского антисемитизма стал Кишиневский погром в апреле 1903 г. (47 убитых, 600 раненых). Две основных волны погромов прокатились по черте оседлости в октябре и ноябре 1905 г. (после так называемого октябрьского манифеста), когда на протяжении шести недель в северо-западных губерниях произошло почти 690 погромов, а также в июне 1906 г. (погром в Белостоке) (A. Ascher, Anti-Jewish pogroms in the first Russian revolution, 1905–1907, in: Jews and Jewish life in Russia and the Soviet Union, ed. Y. Ro’i, Ilford 1995, p. 127–129).

Историки не нашли доказательств, что антиеврейские нападения были инспирированы из Петербурга, однако известно, что местные власти часто уклонялись от вмешательства. По мнению Авраама Ашера, погромы были спонтанной реакцией разных групп, стремившихся к сдерживанию оппозиции и возвращению старого порядка.

Атмосферу подогревали определенные политические события: война с Японией и «кровавое воскресенье» в Петербурге. В марте 1905 г. в Вильно организовался «Союз для достижения равноправия еврейского народа в России» (так называемый «Союз равноправия»), а в Первую Государственную Думу было избрано 13 депутатов-евреев.

Дебаты о «еврейской проблеме», ожившей после погрома в Белостоке, велись на многочисленных заседаниях Думы, где один из депутатов заметил: «Только у нас существует этот проклятый еврейский вопрос».

Не дошло, однако, ни до каких изменений в отношении положения евреев, зато несколько лет спустя Россию (и Европу) всколыхнуло так называемое дело Бейлиса, обвинение еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика в Киеве. Несмотря на то, что суд отклонил обвинение, дело Бейлиса в глазах мира стало тем, чем какое-то время назад было дело Дрейфуса во Франции – символом антисемитизма и обскурантизма, правящих бал в царской России.

Как написал французский историк Натан Вейнсток, после 1905 г. ничто в черте оседлости не выглядело по-прежнему (N. Weinstock, Le pain de misère. Histoire du mouvement ouvrier juif en Europe, t. 1, L’empire russe jusqu’en 1914, Paris 1984, p. 21). Последствием революции и погромов была в первую очередь волна еврейской эмиграции за океан (с 1898 по 1914 г. из России выехало около 1250 тыс. евреев – в три раза больше, чем представителей других народов, живших в Российской империи). Три четверти российской еврейской эмиграции направилось в США. Революция также принесла триумф Бунду как современной еврейской политической партии (правда кратковременный). Произошло оживление еврейской культурной жизни на языке идиш, наметились первые изменения в повседневной жизни (хотя их в косной Волыни было значительно меньше, чем в Варшаве).

Наука родного языка

Рубеж XIX-XX веков принес существенные изменения в языковую ситуацию еврейского меньшинства в Империи. Евреи в диаспоре были традиционно многоязычны. Помимо древнееврейского как святого языка молитв, богослужения и религиозных занятий, они использовали местные языки, создавая собственные говоры. Последние с течением времени превращались в самостоятельные культурные языки – ладино у сефардов, идиш у ашкеназов.

Идиш как язык возник в позднем средневековье на славянско-немецком пограничье. Первоначально он трактовался как язык женщин и «похожих на женщин» (т.е. мужчин без соответствующего религиозного образования, дававшего навыки чтения и письма на древнееврейском). Но на протяжении XIX в. идиш развился в язык прессы и литературы (см. E. Geller, Jidysz – język Żydów polskich, Warszawa 1994).

Большую роль в этом развитии сыграли три писателя, признанные потом классиками идишистской литературы: Шолом-Алейхем (1859-1916), Менделе Мойхер-Сфорим (1835-1917) и Ицхок-Лейб Перец (1852-1915). Присмотревшись к фигурам этих трех классиков, можно увидеть как под увеличительным стеклом некоторые характерные тенденции общего еврейского мира.

Писатели на идиш, как правило, дебютировали на древнееврейском, а в повседневной домашней жизни часто использовали русский язык. Выбор идиша в качестве языка для творчества трактовался как обязанность «достучаться до масс и просветить их». В каком-то смысле они начинали с нуля – многовековая и очень богатая традиция еврейской литературы была традицией на древнееврейском языке. Традицию на языке идиш надо было создать.

После революции 1905 г. идиш в Российской империи начал серьезно конкурировать с древнееврейским и русским в области культурного творчества. Если в 1880-х годах в России выходила только одна газета на идише – еженедельник «Юдише фольксблат» тиражом 7 тыс. экземпляров, а театр на идише был запрещен, то после 1905 г. всё кардинально изменилось.

В 1905-1914 гг. выходило уже 12 газет и 40 журналов. Самая большая газета, «Гайнт», имела тираж 35 тыс. экземпляров. Работало больше десятка стационарных и передвижных еврейских театров, а печать книг на идише выросла в несколько раз (с 78 наименований в 1888 г. до 407 в 1912 г.). Появились типографии, которые в основном или даже исключительно печатали книги на идише.

«Этому развитию [культурному] – пишет современный исследователь Фишман – помогало формирование идеологического идишизма, который видел в идише ценности еврейского народа и имел в отношении него стремление, чтобы язык служил средством трансляции современной еврейской культуры и общественной жизни в Восточной Европе».

На организационной конференции Бунда в 1897 г. ни один из ее участников не выступал на идише. На седьмом съезде партии, в 1906 г., идиш был признан равноправным с русским, а в 1910 г. он стал официальным языком партийных мероприятий Бунда.

О трудностях, с которыми боролись первые идишисты, лучше всего свидетельствует обзор первой в истории конференции, посвященной идишу, которая проходила в Черновцах 1908 г. Инициатор конференции, доктор Натан Бирнбаум, в прошлом сионист, обращался к участникам по-немецки. Участников было 70, в том числе 55 из Галиции, один из Румынии и 14 из России – в этой последней группе были наиболее значимые имена, в том числе И. Л. Перец, Шолом Аш, Авраам Рейзен и Ноах Прилуцкий.

Шолом-Алейхем оправдывал своё отсутствие болезнью, Менделе не оправдывался вообще. В голосовании по декларации о признании идиша языком еврейского народа (наряду с древнееврейским) принимало участие не более 36 участников.

Однако сам факт, что некоторые научные доклады звучали на идише, произвел впечатление на тех участников, у которых знакомство с идишем ограничивалось до этого момента только повседневной жизнью. Как отметил Джошуа А. Фишман: «Интеллигенция учила свой родной язык, чтобы он мог исполнять новые функции, и язык утвердился в новом статусе как для масс, так для интеллигенции» (J.A. Fishman, Attracting a following to high-culture functions for a language of everyday life: the role of the Tshernovits language conference in the ‘rise of Yiddish’, in: Never say die! A thousand years of Yiddish in Jewish life and letters, ed. J.A. Fishman, The Hague–Paris–New York 1981, р. 373).

Эмансипация идиша не воздействовала на определенные круги, в первую очередь сионистские и ассимилированные, воспринимавшие этот язык как «жаргон» или «испорченный немецкий». Традиционное противопоставление его «аутентичному» еврейскому языку, или ивриту, для которого XIX век также стал временем развития, главным образом благодаря идеологии Гаскалы, или еврейского Просвещения.

В определенном смысле творчество как на идише, так и на иврите являло собой вызов для авторов. Проблема была в адаптировании для потребностей литературы языка, функционирующего только в строго ограниченных сферах жизни, что требовало создания нового словаря.

Также была задача приближения еврейских читателей к мировой литературе. Самые известные авторы занимались и переводами, например, Шауль Черниховский переводил на иврит Гомера, Лонгфелло и «Слово о полку Игореве», а Давид Фишман переводил, среди прочих, Пушкина, Байрона, Ницше, Гёте, Гейне и Оскара Уайльда.

В ивритской поэзии того времени видны влияния поэзии немецкого романтизма и русской поэзии, а также взятая из романтизма концепция поэта-пророка. «Неслучайно, – пишет Беньямин Харшав, – великая проза в конце 19 в. была на идише, а великая поэзия – на иврите» (B. Harshav, Language in time of revolution, Berkeley–Los Angeles–London 1993, р. 64).

Величайшим творцом на иврите (писавшим также на идише) был Хаим Нахман Бялик, автор поэмы «Бе-ир га-харега» («В городе резни»), написанной под воздействием Кишиневского погрома. Бялик был пророком для еврейской молодежи независимо от ее политических взглядов.

На развитие гебраистики повлияла также идеология сионизма, которая провозглашала, что иврит должен стать официальным языком еврейского государства. Иначе говоря, если деятельность Гаскалы привела к развитию гебраистики для потребностей элит, то сионизм привел к тому, что иврит попал «под крыши домов». В этом огромная заслуга российского еврея Элиэзера Перельмана, чаще известного как Элиэзер Бен-Иегуда, который поселился в Палестине и инициировал использование иврита в повседневной жизни. Когда Великобритания получила мандат для управления Палестиной в 1922 г., иврит первый раз был принят как один из трех официальных языков Палестины.

Помимо иврита и идиша, еврейский народ в Империи использовал также местные языки: как правило, государственный русский плюс язык, доминирующий в месте жительства (польский, украинский…). Уровень их знания был разным, в зависимости от уровня ассимиляции и полученного образования.

Похожая вещь происходила в Австро-Венгрии. Роман Зиманд вспоминал: «Отец, который ходил только в хедер, потому что на иешиву уже не было денег, владел пятью языками: ивритом, идишем, немецким, польским и украинским, хотя думаю, что по-украински писать не умел. Никто не считал это чем-то необычным. Предполагаю даже, что этого никто не замечал. Настоящими иностранными языками считались французский и английский. Если бы перед Первой Мировой войной отца спросили, он, наверное, ответил бы, что не знает ни одного иностранного языка» (R. Zimand, Gatunek: podróż, „Kultura”, 1983, nr 11, s. 24).

Для определенной группы еврейских культурных и политических деятелей в Российской империи главным языком, на котором они работали и творили, а порой и единственным языком творчества, был русский или польский. Так было, например, в случае Бера Борохова, Владимира Медема, Владимира Жаботинского. Жаботинский в первую очередь работал на русском языке, подобно Станиславу Мендельсону и Феликсу Перлу, у которых с самых ранних лет первым языком был польский.

Специфика многоязычности еврейской культуры в странах диаспоры (иврит-идиш-местный язык) давала народу, а в первую очередь творцам, не встречающуюся больше нигде возможность самоопределения в собственной уникальности.

Не всегда происхождение и родной язык определяли в более позднее время язык творчества писателя – например, Станислав Выгодский и Юлиан Стрыйковский воспитывались в традиционных еврейских семьях, но осознанно выбрали языком творчества польский.

Часто свою роль играли не только идеологические убеждения, но и практические задачи: если хочешь повлиять на «серые массы» еврейского народа, то надо публиковаться на идише. Впрочем, в новом столетии подрастали поколения людей, для которых идиш был уже чем-то большим, чем «вынужденное зло». Для части еврейского общества распространение идиша и устремление к нему как к народному языку открывало закрытый в значительной степени для них самих мир еврейского гетто. «Жаргон» становился элементом современной светской культуры и делал возможным как ее восприятие, так и творчество.

Опубликовано 27.06.2019  18:07 

ПАМЯТИ ГИЛЕЛЯ БУТМАНА (1932-2019)

Из плеяды отважных

Скончался один из основателей сионистского движения в СССР, знаменитый правозащитник Гилель Бутман

Уходят люди, рисковавшие жизнью за нашу свободу. Вот не стало и Гилеля Бутмана…

По образованию Гилель Израилевич был юристом. С 1957 года по 1960 год был следователем Ленинградского уголовного розыска. Уволили его «за связь с еврейской буржуазной националистической организацией».

Ещё в конце пятидесятых годов познакомился с подпольными сионистами старшего поколения, сообщает Википедия. Начал изучать иврит в 1958 г. у Лии Лурье (1912—1960).

5 ноября 1966 года Бутман с единомышленниками (Зеэв Могилевер, Соломон Дрейзнер, Давид Черноглаз, Арон Шпильберг…) основал Ленинградскую подпольную сионистскую организацию. Участвовал в распространении еврейской литературы и в издании газеты «Итон».

В 1969 год Марк Дымшиц предложил Бутману бежать вместе с семьями на прогулочном самолете из Еревана в Израиль. Гилель отказался рисковать своей семьей только ради побега, но на заседании сионистского комитета Ленинградской подпольной организации предложил свой план, в котором Марк Дымшиц должен был играть роль летчика захваченного самолета, если советские пилоты откажутся его вести. Отличие плана Гилеля Бутмана от плана Марка Дымшица в том, что главным был не захват самолета ради побега, а давление западных держав на правительство СССР с требованием разрешить свободный выезд советских евреев в Израиль. Поэтому речь шла о захвате большого лайнера с последующей пресс-конференцией в Стокгольме. Гилель Бутман назвал свой план «Операция “Свадьба”».

30 апреля 1970 года Андропов в порядке информации доложил ЦК КПСС о существовании в Ленинграде сионистской организации. 15 июня 1970 года Бутман вместе с другими сионистскими активистами был арестован. Проходил обвиняемым по т. н. Второму ленинградскому процессу — делу подпольной сионистской организации. Дело рассматривалось с 11 по 20 мая 1971 года в Ленинградском горсуде судьёй Н.С.Исаковой. 20 мая 1971 года был приговорён к 10 годам заключения в лагере строгого режима (статьи 17, 64 «а», 70-1, 72, 189-1 УК РСФСР). Срок заключения отбывал в Дубравлаге (Мордовия), позднее в Пермлаге (Пермская область). Состоял в сионистской коммуне заключённых.

Из заключения писал заявления о нарушении прав заключённых, некоторые из которых попали в самиздат.

В 1979 году в СССР неожиданно освободили досрочно целый ряд заключённых-сионистов и дали им разрешение на выезд в Израиль с семьями. Среди них был и Бутман, который к этому моменту провёл в заключении девять лет.

В том же году семья Бутманов поселилась в Иерусалиме. Освоив израильское законодательство, Бутман поступил на работу в Управление государственного контролёра Израиля в Иерусалиме, где проработал юристом до выхода на пенсию. Некоторое время был пресс-секретарём Организации Узников Сиона.

23 сентября 1992 года по постановлению Президиума Верховного Суда РФ приговор судебной коллегии по уголовным делам Ленгорсуда от 20 мая 1971 года и Определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 20 июля 1971 года в части осуждения Бутмана Г. И. по ст.ст. 17, 64 «а», 70 ч. I, 72 УК РСФСР отменены, дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Скончался в Иерусалиме 22 мая 2019 года от рака на 87-м году жизни. Свою болезнь скрывал даже от друзей.

Гилель Бутман написал две книги воспоминаний, которые вышли в Израиле по-русски, а позже — на иврите в авторизованном переводе Шломо Эвен-Шошана. Книги Бутмана служат ценнейшим материалом для исследователей правозащитного движения, нарушений прав человека в СССР и истории евреев России.

Источник

* * *

Предлагаем также раздел из книги Юлия Кошаровского (1941-2014) «Мы снова евреи», в котором более подробно показана роль Гилеля Бутмана в ленинградской сионистской организации.

ЛЕНИНГРАД

До революции 1917 года столицей российской империи был Санкт-Петербург–Петроград. Он был заложен царем-реформатором Петром Первым в устье полноводной Невы в 1703 году «назло надменному соседу» – шведам…

Столица строилась пышно и величаво и с годами стала самым красивым городом Российской империи, «Северной Венецией», средоточием российской военной, научной, культурной и деловой элиты. После пролетарской революции, в условиях голода и полной дезорганизации городских служб и социально-экономической деятельности, жители не были готовы расстаться со своими революционными традициями – народные возмущения следовали одно за другим. В этих условиях руководители большевистского переворота сочли за благо перенести столицу в более безопасное место – Москву. С тех пор роль Петрограда–Ленинграда постепенно снижается, однако, он по-прежнему славен своей старой, укорененной интеллигенцией.

В 1970 году в Ленинграде проживало немногим более 3,3 миллиона человек, из которых 156 тысяч официально идентифицировали себя как евреи, что ставило Ленинград на второе после Москвы место по численности еврейского населения. Отдельные семьи жили здесь на протяжении поколений, но подавляющее большинство обосновалось уже после революции 1917 года. Как и в Москве, еврейское население Ленинграда не было сконцентрировано в определенных местах. Как и в Москве, тысячи евреев собирались на еврейские праздники, и в особенности на «Симхат Тора», возле Большой синагоги. Стали возникать небольшие группы, в которых молодые евреи могли более свободно выразить свои чувства и обменяться мнениями.

В Ленинграде были свои сионисты-ветераны и Узники Сиона. Гедалия Печерский, дантист по образованию, в 1953-56 годах был председателем центральной ленинградской синагоги. Он потерял этот пост в 1956 году за то, что слишком энергично отстаивал религиозные права евреев и возможность преподавания иврита в синагоге. Несмотря на увольнение, он продолжал бороться, пока не был арестован в 1961 году и приговорен к двенадцати годам лишения свободы. Его освободили в 1968 году в возрасте 67 лет. Немедленно после освобождения он подал документы на выезд и в октябре 1970 года получил разрешение. Другой Узник Сиона, Натан Цирюльников (1910), был арестован и обвинен в том, что получал из-за границы книги на иврите. Он признал, что получал книги и настаивал на своем праве обучать своих детей ивриту. Цирюльников был освобожден в 1969 году.

Одним из организаторов молодых ленинградских евреев был Гилель Бутман. Выпускник Ленинградского юридического института, он еще в 1960 году приступил к самостоятельному изучению иврита. Через несколько лет он начал преподавать его другим. Помимо изучения иврита в его группах обсуждались вопросы еврейской культуры и истории. Бутман поддерживал интенсивную переписку с израильтянами. В 1965 году члены его групп начали собирать деньги на размножение пленок с еврейской музыкой и книг по еврейской истории. К этому времени Бутман пришел к выводу, что для успешной борьбы за свободу выезда и против насильственной ассимиляции необходима организация (Гилель Бутман, «Ленинград-Иерусалим с долгой пересадкой»; Библиотека «Алия», 1981, стр. 32). И он создает такую организацию − с уставом, программой, членскими взносами, структурой и дисциплиной.

«Когда же было начало? − писал он в своей книге. − Формально 5 ноября 1966 года… Был серый, промозглый день поздней осени. Ветер пронизывал насквозь, и мы тесно прижались друг к другу. По одну сторону стола я, Соломон Дрейзнер и Рудик Бруд… По другую – Арон Шпильберг, Давид Черноглаз и Владик Могилевер. Арон – инженер, Давид – агроном, Владик – математик, аспирант университета. Все недавно закончили институты… Сегодня объединяются две ранее почти незнакомые четверки и создают организацию…» Через несколько строк, словно отвечая на чей-то упрек, Бутман продолжает: «Многие диссиденты в СССР пришли к выводу, что нет необходимости в создании нелегальных организаций в СССР, что это прямая, короткая и гарантированная дорога в лагерь. Мне же сегодня представляется, что создание нашей организации было полностью оправдано, в первую очередь результатами ее деятельности. Если подходить к проблеме с точки зрения безопасности участников, то лучше не создавать организаций.… Если же главное – эффективность, то организация, по-моему, это оркестр, который способен исполнять партитуру, непосильную для солиста. Что же касается ответственности, то практика показала, что если двое знакомы друг с другом и оба не нравятся КГБ, их обвинят в организационной деятельности, и их не спасет то, что они не приняли совместной программы, не разработали устава, не платили взносов. Мне приходилось в лагерях встречать таких членов “организаций”, которые только на суде впервые увидели друг друга в лицо».

Программа организации была устной, и в ней было всего два, но весьма весомых пункта: борьба за свободную эмиграцию в Израиль и пробуждение еврейского национального самосознания, прежде всего среди молодежи. Программу приняли единогласно и договорились, что устав организации примут позже. Установили членские взносы – три рубля с человека… Решили, что каждая четверка будет действовать самостоятельно, а координировать их деятельность будут два специально выбранных человека. Ими стали Соломон Дрейзнер и Давид Черноглаз.

Организация занялась изготовлением и распространением «Экзодуса». Затем, благодаря переезду Шпильберга в Ригу и его организационной деятельности на новом месте, литературу стали завозить и оттуда.

«Наверное, не меньше полугода, – писал Бутман (указ. соч., с. 123), – стучала на печатной машинке пенсионерка, с которой договорился Владик Могилевер, наш первый ответственный за “литературу”… А результат – двадцать один экземпляр… и минус 210 рублей из кассы организации. Членские взносы за полгода ушли за один раз… Но уже перед Шестидневной войной мы получили их (экземпляров) больше сотни. И не заплатили за это ничего, если не считать нервных клеток». Книги пришли из Риги, целый чемодан. Инициатором их доставки был Аарон Шпильберг. В дальнейшем сотрудничество рижской и ленинградской организаций расширялось и углублялось благодаря сложившимся между ними доверительным отношениям.

Количество ульпанов продолжало расти, вокруг них стали возникать мини-сообщества – завязывались дружеские связи, вместе справлялись еврейские праздники. Особенно отмечали ученики День Независимости Израиля. «Если в 1967 году мы начинали с двух ульпанов, то в 1969-1970 учебном году только группа, которую я представлял в комитете, организовала пять ульпанов», – писал Бутман (указ. соч., с. 35).

Первые два года встречи устраивались в парках, на спортивных площадках или на квартирах дальних родственников. Рамки деятельности расширялись, КГБ не реагировал, и члены организации стали собираться на квартирах друг у друга. «К сожалению, тот, кто долго не обжигался ни на молоке, ни на воде, перестает дуть и на то, и на другое… сперва мы, правда, закрывали телефоны подушками, потом перестали делать и это», – писал Бутман.

В 1970 году в ленинградской организации насчитывалось уже шесть групп, около 40 членов, и с ними была связана автономная группа в Кишиневе. Функционировала широкая сеть ульпанов. «В каждой группе – свой библиотекарь, ибо, кроме “Экзодуса”, стихов Бялика, фельетонов Жаботинского и стихов неизвестного поэта под псевдонимом М.Д. (Михаил Давыдович Байтальский, “Придет весна моя”, Ю. К.), появилась масса литературы… Библиотекари следят за кругооборотом литературы, они выдают ее членам групп, а те – своим знакомым. Все, как в настоящей библиотеке… Часть литературы привозили, а часть издавали сами. Печатали на машинках, размножали фотоспособом…» (указ. соч., с. 92). Отвечавший за литературу Могилевер стал задыхаться от объема работы. Тогда был создан редакционно-издательский совет – РИС. Редакционную часть взял на себя Лев Коренблит, техническую – Виктор Богуславский.

Помимо изготовления самиздата организация уделяла внимание поиску путей его наиболее эффективного распространения. Рассматривалась даже возможность разбрасывания листовок во время демонстраций на первое мая или седьмое ноября. Перебрав несколько вариантов – с пороховой ракетой, воздушными шарами и прочее – последовательно отказались от всех, разумно решив, что это слишком рискованно. Наилучшим местом распространения самиздата были ульпаны, ставшие «той магистралью, по которой боль Бялика и ярость Жаботинского переливались в еврейские сердца». Поскольку идеология организации не ставила своей целью изменение существующего строя, ульпаны помогали удержать наиболее динамичную часть еврейской молодежи от участия в демократическом движении: потенциальные гинзбурги и даниэли, пройдя через них, решали: хватит, пора заняться собственными делами (см. указ. соч., с. 114-115).

После того, как на ВКК было принято решение издавать газету «Итон», ленинградскому РИСу добавилось работы. «Итон» был, главным образом, рижско-ленинградским предприятием. Отбор статей происходил на РИСе, распечатка и размножение – в Риге, переплет – в Ленинграде. Редактором «Итона» стал рижанин Иосиф Менделевич, которому тогда едва исполнилось 22 года.

Осенью 1969 года Бутману рассказали о бывшем военном летчике, пытавшемся самостоятельно изучать иврит. Бутман пригласил его в один из своих ульпанов. Марк Дымшиц, а это был он, окончил летное училище в 1949 году, в пору особенно сильного антисемитизма. Эта пора полностью освободила его от иллюзий по отношению к стране Советов. Отслужив 11 лет военным летчиком, он ушел (или его «ушли») из армии. Устроиться в Ленинграде по специальности не смог, заочно окончил сельскохозяйственный институт и пошел работать инженером в один из институтов. Дымшиц уже давно пришел к выводу, что его место в Израиле. Он понимал, что его не отпустят и, будучи человеком волевым и целеустремленным, строил фантастические планы побега.

Встреча Гилеля Бутмана и Марка Дымшица оказалась судьбоносной. Однажды Марк заявил Гилелю: «Не фантазировать надо, а просто улетать». «Как?» – удивился Гилель. «Захватить самолет», – спокойно сказал Марк, и было ясно, что все давно им обдумано (указ. соч., с. 127).

Ленинградская организация успешно функционировала в течение четырех лет – вплоть до июньских арестов 1970 года по «самолетному делу».

* * *

Биография Г. Бутмана на сайте «Сахаровского центра»

Опубликовано 24.05.2019  14:33

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (108)

Шалом-бай! Выглядае, не памаглі мае ўшчуванні 11-га і 19-га сакавіка. Чытаю:

«21 сакавіка ў Мінску адбыўся арганізацыйны сход грамадскай канстытуцыйнай камісіі. Яна збіраецца распачаць працу над новай Канстытуцыяй... Новая Канстытуцыя будзе грунтавацца на базе Канстытуцыі 1994 г. без зменаў, унесеных на рэферэндуме 1996-га».

Што характэрна, кіраваць камісіяй маюць тыя ж людзі, якія ў сярэдзіне 1990-х пра… маталі лад, пры якім дзейнічала Канстытуцыя ўзору 15.03.1994.

На каго ўсё разлічана? У пачатку лістапада 1996 г. Алена Л., супрацоўніца факультэта палітычных і адміністратыўных навук ЕГУ, неафіцыйна запрашала нас, студэнтаў, прыйсці ўвечары на плошчу Незалежнасці і падтрымаць Вярхоўны Савет у яго баруканні з прэзідэнтам. Я пад’ехаў, паглядзеў… Паловы гадзіны мне, трэццякурсніку, хапіла, каб сцяміць, што кашы з такімі пратэстоўцамі не зварыш. Калі я не купіўся на іхнюю самапрэзентацыю ў свае 19 год (прычым не галасаваў ні за лукашэнкаўскі «суперпрэзідэнцкі» праект, ні за няжыццяздольную альтэрнатыву ад «аграрыяў і камуністаў»), няўжо-такі куплюся ў 41? 😉

Самацытатка (14.05.2017): «з пераважнай большасцю публічных асоб, якія прэтэндуюць на тое, каб стаць альтэрнатывай клану Лукашэнак, у мяне чыста музычныя рознагалоссі… Звычайна гэтыя асобы проста не трапляюць у такт: маўчаць, калі трэба гаварыць, гавораць, калі трэба дзейнічаць, мітусяцца, калі трэба падумаць».

А па сутнасці… Ну так, груба і крыва была перароблена Канстытуцыя ўвосень 1996 г., але новая версія дзейнічае (з адыёзнай папраўкай 2004 г., якая, аднак, не тычыцца размежавання паўнамоцтваў) звыш 20 гадоў, дык што ўжо цяпер? Ад таго, што будзем войкаць над лёсам кабеты, згвалтаванай у пяшчотным узросце, яна зноў стане нявінніцай?

Каторы раз падкрэслю для маладых і перспектыўных палітыкаў, у тым ліку для Мечыслава Грыба, генеральнага сакратара (кіраўніка спраў) Беларускай сацыял-дэмакратычнай партыі: занялі адказныя пасады – варта займацца рэальнай палітыкай, а не «настальгічным турызмам». Усведамляю, праўда, што падобныя заклікі – як аб сценку гарох. ¯\_(ツ)_/¯

У 2000–2010-х гг. праз шматразовыя расчараванні ў рэальнасці адбылася віртуалізацыя публічнай (у прыватнасці, палітычнай) прасторы, памножаная на традыцыйную «памяркоўнасць». Вынік – грамадства ў нейкім сэнсе яшчэ больш закрытае, чым у часы «камуністычнай Вандэі» (рубеж 1980–1990-х гг.). Па-мойму, не варта шмат казаць пра «раскол» у Сінявокай, дарма што многія кажуць, відаць, спрабуючы зарабіць сабе дадатковыя балы. Дыягназ на «Дойчэ веле» 23.03.2019 няслушна быў пастаўлены: «бакі беларускага грамадства» не дзейнічаюць на «знішчэнне» адно аднаго, а збольшага мадзеюць у сваіх інфармацыйных пухірах ды не чуюць, не жадаюць чуць альтэрнатыўных ідэй. Калі коратка: у дрыгве няма расколу, для якога патрэбны больш-менш акрэсленыя пазіцыі бакоў, а «знікненне агульных сэнсаў і каштоўнасцей, якія яднаюць людзей у грамадства і нацыю» завецца іначай (напрыклад, анаміяй).

Разам з тым не перабольшваў бы маштабаў і закаснеласці згаданай анаміі. Незалежнасць сама па сабе задае рамкі для супольнай эканамічнай дзейнасці, а апошняя аб’ектыўна падмацоўвае агульныя інтарэсы яе ўдзельнікаў, у тым ліку беларусаў і яўрэяў. Так ці інакш адбываецца дыялог (калі хочаце, міжэтнічны) – ні «гета», ні «рыса аселасці» ў сучаснай Беларусі немагчымыя. Зразумела, формы й нормы гэтага дыялога далёка не заўсёды цешаць.

Я ўжо цытаваў дасціпнага Алеся Чобата, які ў снежні 2001 г. заляпіў: «Народ горшы за любую ўладу. Бо ўладу зьмяніць можна, а народу ня зьменіш». Нямала, дарэчы, разумнага напісаў паэт – рэкамендую… Гісторыя пра тое, як мастак Уладзімір Крукоўскі ў 1991 г. хадзіў «за нашымі дэмакратычнымі і патрыятычнымі дэпутатамі», сёлета амаль паўтарылася. Улетку 2017 г. была запрошана мая помач у працы над перакладам Хаіма Нахмана Бяліка на беларускую, і зборнічак выйшаў у тым жа годзе. Але дзівун з групы, згаданай Чобатам, чамусь вырашыў, што я мушу бегаць за ім па кніжку з перакладам. Cпярша былі мэйлы такога зместу: «Дарагі Вольф! Як рэдактар Вы сябе праявілі абсалютна прафэсійна і адказна – паверце мне!» Потым – спасылкі на ўласную занятасць, маралізатарства… Што замінала ўкласці кніжку коштам 3 рублі ў канверт за 1 рубель (0,5$) i адправіць на пазначаны мною адрас – дагэтуль не разумею. Трапная ёсць прымаўка: «Як бяда, так да жыда, як па бядзе, дык ідзі к чорту, жыдзе» – не адно пра яўрэяў.

* * *

Надоечы прыйшла на мэйл адозва з рэкламай «Цайтшрыфта» – гэта «штогоднік, прысвечаны яўрэйскай тэматыцы», які выдаецца цэнтрам яўрэйскіх даследаванняў Еўрапейскага гуманітарнага ўніверсітэта. Выходзіў у 2011–2016 гг. і, напэўна, зноў будзе выходзіць, прынамсі «матэрыялы для чарговага выпуску прымаюцца да 1 чэрвеня 2019 г.».

Хай людзі пішуць у «Цайтшрыфт», я не супраць, але сам пакуль што ўстрымаюся. Адна з прычын – з’яўленне ў 2017 г. артыкула рэдактара «Цайтшрыфта» Змітра Ш. «Беларускі арыенталізм і “беларуска-яўрэйская ўтопія” (да пастаноўкі праблемы)». Да прыкладу, аўтар смела піша, што «паводле Ю. Хадыкі, яўрэі займалі ў БССР [1980-х гг.] другое месца паводле колькасці насельніцтва» – і тут жа «абвяргае» аднаго з лідараў БНФ, спасылаючыся на перапіс 1989 г. Між тым нябожчык Хадыка ў 1997 г. і не казаў пра месца яўрэяў у агульнай колькасці насельніцтва, а ацэньваў долю прадстаўнікоў розных этнасаў (карэктна або не – іншае пытанне) у дырэктарскім корпусе позняй БССР…

Пасля колькіх гадоў рэдактарства падобныя «ляпы» дзіўнавата прапускаць у сваіх тэкстах, але залішняя самаўпэўненасць, на жаль, увогуле характэрна для дзейнасці Ш., які аналізуе (пара)палітычны дыскурс, ігнаруючы метадалогію, выхопліваючы асобныя постаці ды выказванні з кантэксту… Карацей, «нацягваючы саву на глобус».

Кандыдат гістарычных навук вяшчае (цытую без перакладу): «В окончательном виде белорусско-еврейская утопия была сформулирована в самом конце 1980-х – начале 1990-х гг. На рубеже ХХ-ХХІ вв. в таком “жанре” написаны часть работ Я.З. Басина, Э.Г. Иоффе, Л.М. Лыча, В.М. Рубинчика, А.Ф. Смоленчука и др.»

«В.М. Рубинчик» – гледзячы па ўсім, ваш пакорлівы слуга, бо іншыя Рубінчыкі на рубяжы стагоддзяў праблематызацыяй беларуска-яўрэйскіх адносін у газетах-часопісах не займаліся. Праўда, паводле пашпарту я Владимир Павлович 🙂 Сам Ш. раней не раз спасылаўся на мае тэксты, дык можна было запомніць…

Утопія як з’ява, у прынцыпе, не адштурхоўвае. Адну са сваіх першых навуковых работ, апублікаваную, здаецца, у зборніку РІВШ БДУ, назваў «Утопія і сучаснасць, або Сучаснасць утопіі». Даводзіў, што ўтапісты – крэатыўныя рабяты, якія нярэдка дапамагаюць чалавекам рухацца ўперад… Але ўвогуле-то я – скептык і рэаліст; ніколі не «навяваў чалавецтву сон залаты».

У адным шэрагу з Басіным ды Іофе мне стаяць няёмка нават «па тэхнічных прычынах» (абодва, мякка кажучы, не ва ўсіх выпадках рабілі розніцу паміж «калгасным» і «сваім», а адзін яшчэ і пустабрэх, не раз прызнаны такім праз суд). І галоўнае – што Ш. мае на ўвазе пад бел.-яўр. утопіяй? Пан адказвае: «пэўны кірунак у беларускай гістарычнай, гісторыка-публіцыстычнай і мастацкай літаратуры, які ідэалізуе беларуска-яўрэйскія сувязі (кантакты) на працягу некалькіх соцень гадоў іх існавання». Далей фармулюе тэзісы, што пашыраюцца прадстаўнікамі «кірунку»:

– яўрэі жывуць поруч з беларусамі вельмі працяглы час, прыкладна з ХІ-ХІІ стст., і абодва народы заўсёды мірна суіснавалі.

– яўрэі сфармаваліся пад уплывам беларускага этнасу; яўрэйства ў Беларусі шмат у чым злілася з беларускім народам паводле традыцыяў і звычаяў;

– яўрэі і беларусы былі аднолькава гнаныя як рускімі памешчыкамі, так і польскімі панамі; улічваючы гэта, яўрэі павінны падтрымліваць беларусаў у іх палітычнай барацьбе;

– і яўрэі, і беларусы заўсёды залежалі ад больш магутных суседніх нацый (палякаў і рускіх) і лёгка паддаваліся асіміляцыі;

І г. д., аж да «адраджэнне мовы іўрыт, ініцыятарам якога стаў ураджэнец Беларусі Э. Бен-Іегуда, можа служыць узорам для адраджэння беларускай мовы».

Усё настолькі пальцам у неба! Наадварот, яшчэ студэнтам у канцы 1990-х я спрачаўся з выкладчыкам гісторыі, які праводзіў паралелі паміж адраджэннем іўрыта і беларускай – даводзіў, што сітуацыі істотна розныя. Смяяўся са спробаў Э. Іофе абмаляваць Беларусь як «радзіму яўрэйскіх сланоў» (выраз Віталя Зайкі ў «Аrche», № 3, 2000), дзе яўрэі атабарыліся быццам бы ажно ў часы Полацкага княства. Не пераацэньваў уплыву беларускага этнасу на фармаванне тутэйшых яўрэяў, асабліва ў «дасекулярны» перыяд (да ХХ ст.). І, вядома, нідзе не сцвярджаў, што два народы заўсёды мірна суіснавалі; ні ў «Аrche», ні ў «Нашай Ніве», ні ў «Анахну кан», ні ў навуковых публікацыях. У 2015 г. прапаноўваў паверыць Уладзіміру Караткевічу, які занатаваў у сваім дзённіку 1960-х гадоў пра яўрэяў ВКЛ: «жылі тут не добра і не кепска, і з прывілеямі, і з паборамі, і з гвалтам…» («Дзеяслоў», № 78, 2015).

Іншая справа, што ў пачатку 2000-х і пазней я выступаў за такія (мабыць, не ўсім патрэбныя) рэчы, як кансалідаваная яўрэйская абшчына ў Беларусі + дыялог яўрэйскіх інтэлектуалаў з беларускай «культурнай элітай», які вёўся б, між іншага, і па-беларуску. Калі гэта было ўтопіяй – ну, даруйце… Па-мойму, у другой палове 2010-x і кіраўнікі «абшчыны» перасталі бясконца сварыцца міжсобку, і дыялог худа-бедна вядзецца, і наагул, «прафесійныя яўрэі» сталі больш цікавіцца беларускай мовай. Той самы афіцыёзны «Авив» раз-пораз публікуе ў сябе белмоўныя матэрыялы, нават «тарашкевіцай» 😉

Чарговае сведчанне паступовага развароту яўрэйскіх суполак да беларушчыны – выхад кнігі Фелікса Баторына «Яблычны пах цішыні» (Мінск: Кнігазбор, 2018. 308 с., 200 экз.). Частку грошай на гэты зборнік вершаў ахвяравалі «яўрэйскія лідары», і атрымалася няблага. Наконт слова «жыд» у беларускай Ф. Баторын, як выявілася, мае адмысловы вершык 2010 г.: «Перш чым сцвярджаць: «Антысеміт!» – / Cпадар хай зразумее, – / Не ў тым бяда, што кажуць «жыд», / Бяда, што б’юць габрэя!» А во радкі, напісаныя ў 2011 г. і актуальныя дагэтуль, з верша “Разважанні на габрэйскіх могілках, апаганеных фашысцкай свастыкай»: «У людскасці душы надзея на збавенне. / А людскасць існуе, не ведаючы рас…»

Вокладка новай кнігі Ф. Баторына; помнік у Курапатах з надпісам на ідышы, апаганены невядомымі (сакавік 2019)

Нягледзячы ні на што, з паліндромным Днём Волі ўсіх (101!) Напэўна, яшчэ не позна тым, каторыя ў Ізраілі, заруліць да ашдодскага камяня ў гонар Янкі Купалы, і павіншаваць адно аднаго. У праграме арганізатараў «традыцыйнае ўскладанне кветак да помніка, беларуская музыка, агульная радасць і весялосць пад ізраільскім бел-блакітным і беларускім бел-чырвона-белым сцягам». Чаму б і не?

«Вольфаў цытатнік»

«Разважаючы пра раздачу прызоў гісторыяй, трэба кіравацца не фактамі, а тэндэнцыямі, мысліць свет у дынаміцы, а пад актуальнасцю разумець не тое, што тут і цяпер, але тое, што па крайняй меры на паўкрока ўперадзе. І перастаць назойліва ганарыцца, хваліцца мінулым» (Аляксандр Няклеса, 15.03.2019)

«У свеце філасофаў прынята далікатна абыходзіцца нават з найгоршымі ідыятызмамі… Мы занадта далёка зайшлі ў сваёй далікатнасці адносна забабонных мудрацоў. Пара скончыць з гэтым, аддзяліць навуковую гіпотэзу ад дэмагагічнага вымыслу, навуку – ад фантазіі, добрасумленныя філасофскія высілкі – ад пустой балбатні» (Юзеф Марыя Бахеньскі, «Сто забабонаў», 1987)

«Калі ў вашай галаве хаос і каша, гэта ўсяго толькі паказнік таго, што вы адпавядаеце эпосе. Я ўсё яшчэ ўпэўнены, што агульначалавечыя законы існуюць, але бываюць эпохі, калі, насамрэч, нагадваць пра іх і змагацца за іх – занятак не для ўсіх, шчыра скажам» (Дзмітрый Быкаў, 15.03.2019)

Вольф Рубінчык, г. Мінск

25.03.2019

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 25.03.2019  16:06

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (102)

Шараговы шалом ад дзяжурнага мізантраполага! Працягваем размову пра дасягненні краіны ў эпоху незалежнасці (з канца 1991 г.). Як я мог забыцца, што Беларусь зрабілася касмічнай дзяржавай? 🙂 Штопраўда, энтузіязм улетку 2012 г., калі з Байканура стартаваў беларускі спадарожнік «БелКА», не параўнаць ні з 1957 г., ні з 1961 г. Мабыць, таму, што цяпер нікога не здзівіш і запускам на арбіту жывых чалавекаў… І ўсё ж – прыемна, хоць даходы ад нацыянальнага касмічнага праекта даволі сціплыя.

Папярэдняя серыя «Катлет…» заахвоціла жыхара Мінска, кіна- і меламана Пятра Рэзванава ўспомніць нешта сваё, дапоўніць мае развагі пра эрозію правінцыйнасці ў Беларусі, паспрачацца… Далей прывяду колькі ўрыўкаў з яго лістоў і свае каменты (курсівам):

П. Р.: У чым я адчуваў правінцыйнасць Мінску «за саветамі»? Глядзіш навіны («Время» – іншых не было) – і там час ад часу паведамлялася пра гастролі «буржуйскіх зорак». І дзе гэтыя гастролі адбываліся?.. Масква-Ленінград-Кіеў-Тбілісі. Мінск быў «як выкляты Богам» (што праўда, маці ўспамінала, як у 1960-я выступаў у Палацы спорту нехта з сусветна вядомых джазменаў, але гэта – выключэнне, якое толькі пацвярджала правіла). Так, за гады незалежнасці Мінск стаў наведвацца больш актыўна, але ж… У 2008 г. Паці Сміт даехала да Казані, але да Мінска – не. Так што па гэтай прыкмеце Мінск – большая правінцыя, чым Казань (і гэта пры тым, што ў тыя гады іх чыгуначны вакзал не працаваў у рэжыме 24/7, а закрываўся на ноч).

Тут я дадаў бы, што насамрэч у Беларусь часоў незалежнасці прыязджала мноства замежных «зорак». Узяць хаця б Мансерат Кабалье, якая ўвесну 1996 г. дала канцэрт у Мінску; у 2010 і 2017 гг. былі тут «Smokie», у 2011 г. – «Roxette», у 2012-2013 і 2015 гг. – «Scorpions» («Мінск-Арэна» агулам не пустуе), любіць завітваць да нас «мадмуазэль-блюз» Патрысія Каас, etc. Выглядае, аматараў джазу ў нас таксама не крыўдзяць.

П. Р.: Агулам, правінцыйнасць і поспехі – рэчы, якія не выключаюць адна адну (калі даць веры Музею гісторыі беларускага кіно, у савецкі час «Беларусьфільм» атрымліваў больш кінапрэмій, чым зараз). Тыя, хто ведаюць пра «World of Tanks» (не толькі тыя, хто ў яе гуляюць), ведаюць, што яна зроблена ў Беларусі, але ці дастаткова гэта, каб пазбавіцца адчування правінцыйнасці?

Так, асобны поспех – нават гучны, як «World of Tanks» – мала ўплывае на рэпутацыю краіны, але здольнасць мультыплікаваць удалыя праекты ўжо пра нешта гаворыць… І прымушае верыць у тое, што Беларусь – не на задворках цывілізацыі.

З іншага боку, той жа Парк высокіх тэхналогій з усімі яго суперідэямі і «раскруткай» у медыяпрасторы, у т. л. замежнай, застаецца ў падважаным стане, калі ў РБ няма павагі да прынцыпаў прававой дзяржавы. Пісаў пра гэта крыху больш за год таму – што ж, не грэх і паўтарыць.

П. Р. За гады незалежнасці шмат было чаго, што з’яўлялася, потым знікала альбо псавалася (была газета «Навінкі» – знікла; былі кінапаказы, якія рабілі пасольствы – спіс пасольстваў амаль цалкам змяніўся, дый інтэнсіўнасць паменела; была «Наша ніва» – сапсавалася; быў «Рок па вакацыях» – спачатку стаў платным, зараз, здаецца, знік; магу і ваш «МЯТ!» у гэтым шэрагу ўзгадаць).

А па-мойму, спыненне культурніцкіх ініцыятыў, як бы яно ні пякло аўтарам & аўдыторыі ў канкрэтны момант – нармальная з’ява, яно якраз можа сведчыць, што «культурка» развіваецца. Пра гурт «Серебряная свадьба», які трансфармаваўся ў «мікракабарэ», гаварылася ў 101-й серыі. Тыя ж «Навінкі» пасля калапсу 2003 г. не ўмёрлі, а перайшлі ў іншую форму – сябры рэдакцыі ўзяліся здымаць і агучваць кіно, прасоўваць свае ідэі ў іншых перыёдыках… Бюлетэнь «МЯТ!» («Мы яшчэ тут!») спыніў выхад у 2009 г., але праз шэсць год з’явілася яго «рэінкарнацыя» – не менш разняволеныя «Катлеты & мухі». Ну і г. д. Галоўнае, творцаў у нас не адстрэльваюць, даволі рэдка садзяць за краты – дзякуй і за тое :))

П. Р.: У менчукоў цягам 1990–2010-х гадоў, напэўна, паменела правінцыйнасці ў галовах. Але што тычыцца «правінцыі правінцыі», якая адначасова «цэнтр Еўропы»… Калі ў 2013 г. я заблукаў і ў палескіх балотах мяне здымалі з дрэва, размаўляў са столінскім міліцыянтам. Ён у мяне пытае: чаго я на Століншчыне шукаў? Я яму адказваю, што вырашыў паглядзець на помнікі гісторыі і культуры. Ён: «І якія ж у нас помнікі?..» Я яму пералічваю тое, што засталося, у тым ліку і сінагогу. – «Так! Яна ў нас знаная! Толькі недзе ў Штатах ёсць яшчэ адна такая ж!..» Ці трэба ўдакладняць, што гонар жыхароў за ўнікальнасць сінагогі ніяк не перашкаджае ёй разбурацца…

Мажліва, тут не ў правінцыйнасці справа, а ў недасканаласці законаў (напрыклад, тых, дзе гаворыцца пра вяртанне маёмасці ды пра спонсарскую дапамогу) і ў няўменні дамаўляцца, характэрным таксама для многіх жыхароў сталіцы. Іначай кажучы, атамізацыя грамадства не прыяе выбудове адносін на гарызантальным узроўні… Разам з тым і на перыферыі Беларусі ёсць месцы, дзе ў той ці іншай ступені дбаюць пра яўрэйскую спадчыну. Часам гэта тлумачыцца палітычнай падкладкай (Вішнева – радзіма Шымона Пераса, Моталь з мітуснёй вакол дома Вейцманаў), часам – наяўнасцю «крытычнай масы» мясцовых энтузіястаў (Наваградак з яго музейшчыкамі, якія «раскручвалі» гісторыю гета задоўга да таго, як нашчадак мясцовых яўрэяў Джарэд Кушнер стаў зяцем Дональда Трампа; Камаі, дзе ксёндз Яцак у пачатку 2010-х пры ўдзеле нашага пільнага чытача д-ра Юрася Гарбінскага намовіў сваіх парафіян і райвыканкам упарадкаваць яўрэйскія могілкі, Краснае на Маладзечаншчыне, дзе рупліва збіраюць звесткі пра Катастрофу і гераізм мясцовых яўрэяў)…

П. Рэзванаў (фота з brestnet.com) i рэшткі столінскай сінагогі (vetliva.ru)

П. Р.: Метро я па савецкай звычцы амаль не карыстаюся, але ёсць шмат кропак у горадзе, між якімі раней можна было ездзіць без перасадак, а цяпер – не. Так што мінскі гарадскі транспарт для мяне ў поспехі не ўваходзіць.

Вядома, транспартнае сеціва не ідэальнае ні ў Мінску, ні ў Беларусі ўвогуле, i тым не меней… Развіццё метро і сістэмы маршрутак, пры ўсіх недахопах, па-мойму, значна палепшыла зносіны паміж перыферыйнымі раёнамі сталіцы (напрыклад, Кунцаўшчынай на Захадзе і Уруччам на Усходзе). Адносным поспехам лічу і тое, што на многіх прыпынках Мінска ў апошнія гады з’явіліся электронныя табло, якія паказваюць, колькі мінут засталося да прыезду наступнага аўтобуса/тралейбуса.

* * *

Расказанае ў гэтай і папярэдняй серыях не стыкуецца з тэзісам аднэй нобелеўскай лаўрэаткі аб тым, што Беларусь-2018 (у параўнанні з Расіяй) – «увогуле музей мінулага». Як мінімум у нас тут некалькі музеяў, дзе не толькі пра мінуўшчыну 🙂 І барацьба з камунізмам, якую па-ранейшаму прапагандуе пісьменніца, выглядае ў 2019 г… несамавіта. Ужо тры гады таму сумняваўся ў памыснасці гэткай «барацьбы».

«Жалезнай заслоны» даўно няма. Не адно дзесяцігоддзе беларусы маюць доступ да велізарнага аб’ёму інфармацыі ды адносна вольна перасякаюць межы Беларусі ў розных напрамках. Аднак палітычны лад астаецца аўтарытарным, і маральны клімат у нас пакідае жадаць лепшага. Парадокс? Напэўна, не, калі ведаць, што дэмакратыя і «еўрапейскія каштоўнасці» з канца 1990-х губляюць свой уплыў у свеце, а кітайская мадэль («эканоміка і тэхналогіі найперш, правы чалавека – хімера») усё часцей лічыцца легітымнай. Нават паўночнакарэйскага лідэра прэзідэнт «галоўнай дэмакратычнай краіны сусвету» пахваліў надоечы. Таму не будзе плёну ад пафасных зваротаў кшталту гэтага, складзенага ў студзені Бернарам-Анры Леві і падпісанага Святланай Алексіевіч, Давідам Гросманам, інш. Папулісты атакуюць «дух Еўропы»? Такой бяды: галоўнае – самім не быць папулістамі й дэмагогамі. Баюся, з развагамі пра белграмадства («з намі можна зрабіць усё») і пра леташняе святкаванне юбілею БНР («Які сэнс, як Статкевіч, выбегчы, пагукаць “далоў Лукашэнку”, яго схапілі, і ўсё. А маладыя рабяты арганізавалі, людзі выйшлі, слухалі беларускія песні, куплялі беларускія кнігі») тэст на антыпапулізм быў бы завалены…

Зрэшты, аднаўленне працы ў Мінску інтэлектуальнага клуба (апошні раз збіраўся ў канцы 2017 г.), калі яно ўсё ж адбудзецца ў сакавіку 2019 г., – справа памысная. Святлана Аляксандраўна анансавала прыезд «іншапланетніка» Тымаці Снайдэра… ну, яго хоць на беларускую мову перакладалі, ахвотным будзе аб чым паспрачацца.

Даступнасць кніг, сярод іншага – пра яўрэяў і Ізраіль, напэўна, хутчэй дасягненне, чым не. Чытаць можна хоць «Шолахава-Алейхема», хоць Хаіма Нахмана Бяліка, хоць Керэта нашага Этгара – і па-руску, і па-беларуску… Іншая справа, што попыт на секулярныя «яўрэйскія» тэксты ў параўнанні з 1980-мі (і нават 1990-мі) падупаў.

Ізраільскі павільён на Мінскай міжнароднай кніжнай выстаўцы-кірмашы, 07.02.2019.

Няпроста цяпер залічыць беларускіх яўрэяў у «народ Кнігі». Затое можам лётаць у Ізраіль без візы, як і іншыя грамадзяне РБ, дый родзічам-сябрам, якія наведваюцца ў Беларусь, з канца 2015 г. віза не патрэбна. Няма гарантыі, што брамы «Бен-Гурыёна» і аэрапорта «Мінск» будуць гасцінна расчынены, але ў Ізраіля з Украінай, пішуць, узаемаабмен турыстамі яшчэ больш рызыкоўны…

* * *

У краіне – чарговая разня, гэтым разам у стаўбцоўскай школе № 2. Нічога лепшага зараз не прыдумаю, чым спаслацца на свой тэкст 2016 г., напісаны пасля нападу хлопца з бензапілой на жанчын у гандлёвым цэнтры: «Да сучаснага свету многім насамрэч цяжка адаптавацца, і ў раннім папярэджанні ўнутраных збояў маглі б дапамагчы ўмелыя псіхолагі, а іх заўсягды не хапала… Беларусі нагвалт патрэбен самавіты Інстытут псіхалогіі». Хіба дадам: такі інстытут, супрацоўнікі якога ўмелі б давесці urbi et orbi, што кансультацыя – гэта не страшна, пасля яе не адправяць у спецустанову. А наводзіць у школах «жалезную дысцыпліну», як прапануе «галоўны педагог усёй Беларусі», – не выйсце. І без панукванняў навучальныя ўстановы за металічнымі плотамі ўжо гадоў 5-6 таму пачалі нагадваць казармы, дый выклікі міліцыі ў школы – даўнавата не рэдкасць.

12.02.2019, назаўтра пасля трагедыі ў Стоўбцах (у Жабінцы, выяўляецца, школьнік таксама махаў нажом), прэс-сакратарка мінадукацыі заявіла, што «ва ўстановах адукацыі будзе ўзмоцнена работа школьных псіхолагаў». Цікава, а якой часткай цела цягам двух гадоў думаў міністр, якога прызначылі ў снежні 2016 г.? Даўмеўся ж узяць у штат Андрушу Л. – прапагандыста, схільнага да плагіяту…

9 лютага памёр Сямён Домаш (1950–2019), які ў 2001 г. прэтэндаваў на пасаду прэзідэнта Беларусі. Шансаў у адстаўнога гродзенскага чыноўніка і дэпутата Вярхоўнага Савета, насупор таму, што цяпер пішуць, практычна не было – хаця б таму, што вакол яго сабралося замала прафесіяналаў, але замнога маніпулятараў, якія палітыку ператваралі ў дробны «бізнэс». Зараз гэта бачыцца ясна: куды можна было прыйсці з такім начальнікам штаба, як Аляксандр М., з такімі «іміджмэйкерамі», як Юрый Х. і нашанівіцы начальнік… Дзіва што пасля 2002 г. Домаш адышоў быў ад «апазіцыі», дый нават ад грамадскай дзейнасці, а ў пачатку 2006 г. яго паставілі загадваць дзяржаўным заводам. R. I. P.

«Вольфаў цытатнік»

«Мы ведаем, што асобныя людзі паддаюцца выхаванню, але чалавецтва ў цэлым – не. Чароўны парадокс існавання заключаецца ў тым, што мы, ведаючы, што чалавецтва не паддаецца выхаванню, павінны жыць так, як быццам яно паддаецца. Іначай надыдзе хаос». (Фазіль Іскандэр, 2011)

«Прынцыпы — часцяком толькі спосаб эканоміць разумовую энэргію» (Віктар Голышаў, 26.04.2017)

«Калі ты становішся папулярным, то пачынаеш трансляваць штосьці публіцы, падстройваючыся пад яе. Даеш тое, чаго ад цябе чакаюць, а не тое, што ты хочаш сказаць» (Ганна Жданава, 11.02.2019)

Вольф Рубінчык, г. Мінск

14.02.2019

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 14.02.2019  20:40

***

Пiша Валерыя Папова:

Сення абмяркоўваюць жудаснае здарэнне ў Стоўбцах : у СШ №2 11 лютага 8.00 10-класнік забіў насмерць нажом настаўніцу гісторыі і вучня старэйшага класа — абое хутка сцяклі крывею і памерлі. Пацярпелі ад яго яшчэ два вучні — ў цяжкім стане канаюць ў шпіталі. Пакуль усе абставіны высвятляецца і апытваюцца сведкі. Мае меркаванне як настаўніцы і  педагога : як кірауніцтва сш загадзя не высветліла і ” не заўважыла ” такога навучэнца , холаднакроўнага забойцу, які амаль прафесійна заперыраваў нажом і смеючыся збег ? Педкалектыў мусілі заўважыць па паводзінах і учынках заўважыць і адлучыць з дзіцячага калектыва, бо такіх заўседы бачна , нават калі салідна апрануты. Як так ? Хто павінен?

Загінуў такі прыгожы хлопец , прыемны і разумны твар, патрыет, добра вучыўся, А настаўніца гісторыі была ведала свой прадмет , чуллівая. У яе засталася адна дачка Насця Сем”ям пацярпеўшых адкрыт лік , арганізавана дапамога. Я лічу : вінавата дырэктарка сш №2 , бо не магло быць без скаргаў на такога вучня ад аднакласнікаў ці ад тех.персанала. Напэўна звярталіся і да псіхолага і сац.педагога, кл.кіраўніка, але ж калі дырэктар адказала калегам : ен усе роўна будзе вучыцца , што бы ні здарылася. Вось і дагуляліся. Пішуць, крымінальным доследам па справе заняты прававеды, прыложаць намаганні каб адвярнуць ад версіі ” беларусафобіі” і палітычных матыаў, таму што загінуўшы добра размаўляў па- беларуску і насіў адзежу с сімволікай “Пагоня”. Так , вядома намагаюцца замяць справу. Але ж каму выгодна, хто павінен ? Мяркую: следы злачынства прывядуць у адміністрацыю сп А Лукашэнка, які чыніць крымінальны пераслед усім , хто на баку незалежнай Беларусі. Час збіраць подпісы супраць дыктатарскага рэжыму і выказаць недавер урадцам, пазбавіць недакранальнасці. Бо шмат нераскрытых крымінальных спраў аб забойствах , а злодзеі разгульваюць на волі і пры грошах !

15.02.2019  17:40

ТаНаХ па-касцюкевіцку (new!)

Касцюкевіч, П. Бульба ў райскім садзе. Беларускі праваднік па Старым Запавеце (ТаНаХу). Вільня: «Логвінаў», 2018. 130 cтаронак, 85 грамаў разам з мяккай вокладкай.

Дызайнер вокладкі – Сяргей Шаматульскі

Ці расла ў Эдэме бульба? Хто плаціў за камунальныя паслугі Адама і Евы? Як сталася, што цар Давід зрабіўся першым партызанам і рэкецірам у гісторыі чалавецтва? Чаму грамадзянін БНР, паэт Хаім-Нахман Бялік, так і не адрадзіў біблійны іўрыт? Што агульнага ў «Песні песняў» з «Песняй пра зубра»?

500 гадоў пасля выхаду скарынаўскага выдання пісьменнік, перакладчык ізраільскай літаратуры і асірыёлаг-аматар Павал Касцюкевіч (апрача ўсяго іншага, лаўрэат літаратурнай прэміі Гедройца + удзельнік шахматных турніраў Саюза беларускіх пісьменнікаў) узяўся ўважліва перачытаць біблійныя аповеды, каб пашукаць у іх жывыя паралелі з беларускай, габрэйскай і блізкаўсходняй культурай, гісторыяй і палітыкай.

Аўтар дзякуе Валянціне Аксак, а таксама «Беларускаму Калегіюму» за магчымасць прачытаць у 2017 г. курс лекцый «Біблія як палітычны тэкст» і «выпрабаваць» на студэнтах пададзеныя ў кнізе тэзы.

Студэнты ўжо запусцілі кампанію ў адказ

Набыць кнігу можна ў кнігарні «Ў» (IRL – Мінск, прасп. Незалежнасці 37а, каля плошчы Перамогі, з 10.00 да 22.00). А мы прапануем адно эсэ Паўла С. Касцюкевіча з той пятнаццаткі, пра якую гаворыцца тут.

* * *

ЗЯМЛЯ КАЛЮЧКІ І ВАСІЛЬКА

  1. Там добра, дзе нас няма

Дзесяць гадоў назад я настала вярнуўся ў Беларусь. З ізраільскім пашпартам у кішэні я выйшаў на беларускае паветра. За рассоўнымі дзвярыма аэрапорту «Менск-2» рассцілалася па шчырасці дык невядомая мне краіна. Усё дарослае жыццё я прабавіў за мяжой.

Праўда, я нарадзіўся тут, хадзіў тут у школу. Але за гэтыя гады патрапляў сюды прыхапкам, раз на два-тры гады, на тыдзень-два, і шмат аб якіх з’явах і зменах не быў начуты. І самае галоўнае – цяпер я не ведаў з чаго жыць, куды ісці працаваць. З карысных знаёмстваў у мяне меўся толькі лейтэнант Эпалетаў з Першамайскага РАУС, які мусіў узяць для картатэкі адбіткі пальцаў. Я быў не толькі ўсхваляваны сустрэчай з бацькаўшчынай, але і ўстурбаваны сутыкненнем з пачужэлай рэчаіснасцю.

Мая трывога толькі вырасла, калі ля самага ўваходу ў аэрапорт я ўбачыў велічэзны білборд. На білбордзе, прарэзліва скрыгочучы, змяняліся два плакаты. На першым красаваўся стылізаваны васілёк і надпіс «Welcome to Belarus!» На другім плакаце, што праступаў праз некалькі секунд, суворы чалавек у будаўнічай касцы папярэджваў: «Праца за мяжой можа стаць рабствам».

Я зусім заняпаў духам. Я глянуў на край зубчаты бору, на статую драўлянага зубра, якая тулілася ля бензакалонкі (музею самалётаў уздоўж шашы тады яшчэ не было). Тут усё было горш, чым я меркаваў.

Мусіць, гэтаксама пачуваўся Адам, калі, выгнаны Госпадам з камфартабельнага раю, упершыню ўбачыў сваё новае месца жыхарства і працы.

Як мы памятаем, перад выгнаннем Вялікі Садаўнічы ўсіх фігурантаў справы аб несанкцыянаванай дэгустацыі як след пракляў. Памагатаму людзей, Змею, цяпер давядзецца поўзаць на пузе і глытаць зямны пыл. Еве згэтуль давядзецца нараджаць у пакутах. Бэсцячы ж Адама, Госпад Бог праклінае яго новай зямлёй. У прыватнасці кажа такое: «у высілку будзеш карміцца з зямлі ва ўсе дні твайго жыцця, калючку і васілёк узгадуе яна табе». Вось так, нароўні з цернямі і адвечнай сельскагаспадарчай тугой, «цьвяток радзімы васілька» паўстаў для першага чалавека (і для мяне таксама ў той момант у аэрапорце) элементам праклёну, зычэннем нядолі і прыгону.

Адкуль жа мне было тады ведаць, што плакат з чалавекам у касцы прызначаны ўвогуле не мне?! Што гэта тыповы прыклад беларускай сацыяльнай рэкламы, пры дапамозе якой міністэрства ўнутраных спраў РБ эмацыйна папераджала суграмадзян, што выязджалі за межы дзяржавы?

  1. Майсей, правадыр гастарбайтараў

Другі раз сваю неабазнанасць у беларускіх рэаліях я выказаў у сваё самае першае пасля вяртання Дзявятае мая. Ля касцёла Святога Роха, у самым цэнтры Менску, а сёмай ранку я ўбачыў гіганцкі чырвоны сцяг з савецкай сімволікай, які лунаў па-над старой рэтрансляцыйнай вежай. Згледзеўшы сярпасты-малаткасты, як той гіпнатычна трапечацца ў цёплым менскім паветры, я адразу ж стаў назвоньваць знаёмай фотакарэспандэнтцы. Я сказаў ёй, калі яна хоча атрымаць Пулітцэраўскую прэмію – ці што там у фатографаў прынята атрымліваць – дык хай неадкладна прыязджае ў цэнтр. Маўляў, нейкі псіх уначы ўскараскаўся на самую вершаліну тэлевежы і павесіў там кумача.

У гэты ранак фотакарэспандэнтка сядзела ў вёсцы пад Горадняй. Яе бацька разбіраў і смажыў вепручка, а яна рабіла з гэтага свяшчэннадзейства фотасесію, відаць, спрабуючы атрымаць прэмію «Прэс-Фота». Выявілася, што сцяг ужо амаль дзесяць гадоў вешаецца на Дзень Перамогі. І вешае яго не начны псіх, а камунальныя службы. Псіхам яна назвала якраз мяне. Бо калі мне не падабаюцца савецкія сімвалы, я ж мог яшчэ ўчора проста з’ехаць з гораду, а не бадзяцца па цэнтральных вуліцах, дурачы зрання галаву нармальным людзям, якія ў дадатак занятыя важнай справай.

Відаць, гэтаксама загіпнатызавалі недасведчаных габрэяў матлянні гіганцкай гронкі вінаграду, якую з Абяцанай Зямлі паводле загаду Майсея прывалаклі на жардзіне ажно двое выведнікаў. Бадзячы народ тады стаяў-торкаўся на парозе бацькаўшчыны ля Сінайскіх гор.

Міністэрства ўнутраных спраў РБ мае рацыю – масавы выезд грамадзян за мяжу на заробкі сапраўды можа ператварыцца ў рабства, як гэта адбылося са старажытнымі габрэямі. Тады Егіпет яшчэ не быў краінай трэцяга свету – якраз зусім наадварот. Аднак у адрозненне ад сучасных гастарбайтарскіх саг з пагонямі на паліцэйскіх калясніцах і шпурляннем гуманітарнай манны, кніга «Выхад» апісвае рух у адваротным кірунку. Кінуўшы-рынуўшы катлы з мясам, не выканаўшы дзённую норму па цаглінах і расчараваўшы фараонавых упраўцаў (якія, як вядома, не толькі каралі пугай, але таксама рэгулярна выплачвалі заробак), габрэйскія заработнікі даюць шчырага дзерака, упрочкі ад наладжанага дабрабыту.

Дык вось, падчас саракагадовай дарогі дадому народ вельмі дэмаралізаваны і не надта верыць у здубавецці пра краіну, якая нібыта сцякае малаком і мёдам. Майсей вырашае паслаць у межы Ханаанскай зямлі выведнікаў-шпіёнаў для агляду, загадваючы ім: «Мацуйцеся і вазьміце ад пладоў зямлі» (Лікі 13:21).

Учынак Майсея з выведнікамі і вінаградам выдае на замыльванне вачэй – бо калі гэта зямля абяцаная Богам, дык навошта яе правяраць? І нашто ў якасці рэчдоку кантрабандай цягнуць праз увесь край цяжэзную гронку (і яшчэ мех гранатавых яблык і смокваў у даважак), калі ўсё можна патлумачыць на словах?

Гордыя сабой, на прэс-канферэнцыі дванаццаць сяброў Майсея дэманстравалі рэчдок усяму зачараванаму народу, – маўляў, Ханаан сцякае малаком і мёдам. Усё гэта тхнула прапаганднай акцыяй, якая не толькі адраджала дух народу, пераконваючы яго, што іх будучая радзіма «вельмі, вельмі добрая», але i адцягвала ўвагу ад рэальнай расстаноўкі сіл. Шпіёнская выправа дванаццаці менш за ўсё нагадвала сакрэтную аперацыю. Добры гандаль – імёны агентаў ведае шырокая грамадскасць! На 13-ы раздзел кнігі «Лікі», у якім пададзеныя звесткі пра ўсю дванаццатку, яўна просіцца грыф «абсалютна сакрэтна».

Cпадкаемцы тых віжоў (№ 1 і № 2 паводле версіі незалежнага ізраільскага сайта)

Рэчаіснасць выявілася складанейшай і стракацейшай. Як напраўду, дык берагі Ханаану не сцякалі малаком і мёдам. Наступнік Майсея, Егошуа Бен-Нун (Ісус Навін) хутка прывёў габрэяў не толькі да абяцанай зямлі, але таксама да прытомнасці. Пры дапамозе яшчэ адной опер-групы шпіёнаў на пальцах патлумачыў, што Ханаан поўніцца не толькі пладамі зямлі, але і шматлікімі іншымі плямёнамі, «людзьмі моцнымі і рослымі». У адсутнасць гаспадароў, што запрацаваліся былі за мяжой, плямёны паспелі выгодна рассяліцца па ўсёй тэрыторыі. І з тымі плямёнамі, як высветлілі габрэі, трэба змагацца ці дамаўляцца, або – як потым мудра пастанавілі старэйшыны – ужываць абедзве тактыкі адначасова.

Наступная разведвальная выправа ўжо была арганізаваная як мае быць. Вось жа, пра сакрэтную місію двух шпіёнаў, якіх паслаў у варожы Ерыхон наступнік Майсея, Егошуа Бен-Нун, шараговаму чытачу Бібліі ўжо невядома абсалютна нічога (апрача іхняй колькасці, натуральна).

  1. На заканчэнне

На зямлі калючкі і васілька ў Адама адкрылася другое дыханне. Не зараюеш, канечне, але жыць можна. У яго нарадзіліся сыны і ўнукі, наладзілася свая гаспадарка. Калі Каін забіў Авэля, дык Госпад на сто трыццатым годзе жыцця спагадліва даў Адаму наўзамен яшчэ аднаго сына, Сіфа, які цешыў састарэлага бацьку сваёй падобнасцю да сябе. Мы дакладна ведаем, што нават пасля ўсіх пэртурбацый і сямейных трагедый, Ева спакушала Адама яшчэ не раз – бо «спарадзіў ён сыноў і дачок» (Роду 5:4). Памёр Адам на дзевяцьсот трыццаць першым годзе жыцця. Трэба меркаваць, дома, у сваёй пасцелі.

Апублiкавана 03.10.2018  23:03

* * *

 

Paval Kasciukievič запрашае!

8 кастрычніка (панядзелак) – прэзентацыя пазначанай кнігі ў вышэйпазначанай кнігарні па мышэйпазначаным адрасе. Пачатак:19.00. Госці: Валянціна Аксак, Ірына Дубянецкая. Чакаюцца таксама Аўраам, Іцхак, Якаў ды інш. Уваход такі вольны.  (05.10.2018  14:43)

 

Письма еврейской Музе

7 февраля 2018

ЖИЗНЬ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА И ВЕРЫ СЛОНИМ КАК ЛИТЕРАТУРА И ИСТОРИЯ

текст: Максим Д. Шраер

Detailed_pictureВладимир и Вера Набоковы. Берлин, 1934. Фото Николая Набокова

 

I.

«Большинство моих произведений посвящено моей жене, и ее изображение часто воспроизводится во внутренних зеркалах моих книг путем загадочно-отраженного света», — сказал Набоков в интервью 1971 года. История любви и брака Владимира Набокова (1899—1977) и Веры Набоковой (Слоним; 1902—1991) разворачивается на двух континентах и, по крайней мере, на пяти языках. Эта история нова и не нова в зависимости от того, к каким обращаться источникам. Брайен Бойд анализирует многие страницы брака Набоковых в своей двухтомной биографии писателя. Из-под пера Стейси Шифф вышла иная версия отношений «господина Гения и его супруги». «Письма к Вере», с любовью подготовленные к публикации и прекрасно аннотированные Ольгой Ворониной и Брайеном Бойдом, — огромное событие в истории русской и американской культуры. Воронина и Бойд повесили платья, пиджаки и халаты на пустые вешалки в посмертном гардеробе четы Набоковых.

Это, прежде всего, письма о любви, любовные письма, письма о любви всему вопреки. Владимир пишет Вере с горением молодого поэта и изощренностью словесного мага. Вот двадцатичетырехлетний Владимир, пишущий почти двадцатидвухлетней Вере из Праги в Берлин в канун 1924 года: «Я тебя очень люблю. Нехорошо люблю (не сердись, мое счастье). Хорошо люблю. Зубы твои люблю». А это из письма Набокова жене, написанного в Париже 7 апреля 1937 года: «I dreamt of you this night. Я тебя видел с какой-то галлюцинационной ясностью <…> Я чувствовал твои руки, твои губы, волосы, все <…>». Наконец, вот послание Владимира к Вере от 10 апреля 1970-го, в те поздние годы их брака, когда Набоковы почти не расставались: «Золотоголосый мой ангел (не могу отвыкнуть от этих обращений)».

© КоЛибри, 2018

 

«Настоящая аристократка духа, а не имени» — так сестра Набокова Елена Сикорская назвала Веру Набокову в полном негодования письме 1979 года, адресованном Зинаиде Шаховской. Резкая, решительная и бесстрашная, с безукоризненно убранными серебряно-седыми волосами и царской осанкой, с упрятанным в ридикюль заряженным пистолетом, в другой жизни Вера Слоним могла бы стать комиссаром искусств или премьер-министром Израиля. Но она охраняла от мира — и представляла миру — только одно царство «у моря», которым управлял сам Владимир Набоков. 24 августа 1924 года, за восемь месяцев до их бракосочетания, Владимир пишет Вере: «…Ты понимаешь каждую мысль мою — и каждый час мой полон твоего присутствия, — и весь я — песнь о тебе… Видишь, я говорю с тобой, как Царь Соломон».

Вера состояла в дальнем родстве с основателем Слонимской хасидской династии и учредителем фирмы Marks & Spencer. Ее родители, Слава Фейгина и Евсей Слоним, принадлежали к поколению российских евреев, воспитанных на идеалах Хаскалы, которые успели испытать на себе действие паллиативных реформ 1860-х — 1870-х годов, а потом, в конце 1880-х, стали свидетелями того, как евреи Российской империи лишились фантомных надежд на эмансипацию. Для русских евреев поколения родителей Веры Слоним, получивших меру светского образования, русская культура была подобием святилища, но синагога оставалась — Храмом. После постановления 1889 года Евсей Слоним оставил адвокатуру, отказавшись креститься — даже pro forma — и даже отринув возможность перехода не в православие, а в лютеранство или методизм, к которой прибегали некоторые российские евреи.

Получив в Петербурге первоклассное европейское воспитание и оказавшись в Берлине в начале 1920-х, сестры Слоним ощущали себя не меньшими европейками, чем другие образованные эмигрантки из России. Иная молодая еврейка, выходящая замуж за христианина, могла бы последовать примеру Кати Манн (урожденной Принсгейм) и перенять не только фамилию, но и религию мужа. Но Вера унаследовала от отца преданность памяти, крови и духу предков. Сестры Веры Слоним тоже вышли замуж за неевреев или вступили с неевреями в гражданский брак. Старшая сестра Веры, Елена Массальская (1900—1975), обратилась в католичество, вышла замуж за русского князя польско-литовского происхождения, а позднее с огромным трудом вырвалась из нацистской Германии. В письме Веры к старшей сестре, датированном 4 декабря 1959 года и написанном по-французски, расставлены чрезвычайно важные акценты: «Знает ли Микаэль <Михаил, сын Елены>, что ты еврейка и что, соответственно, он сам — полуеврей? <…> Имей в виду, что мой вопрос не имеет никакого отношения ни к твоему католичеству, ни к религиозному воспитанию, которое ты могла дать своему сыну <…> если М. не знает, кто он, то мне незачем с тобой видеться <…>».

Познакомились бы Вера и Владимир, если бы жили не в веймарском Берлине, а в Петрограде-Ленинграде? Хотя шансы их сближения в эмиграции были выше, чем в Совдепии, вероятность того, что потомок знатного дворянского рода женится на девушке еврейского происхождения, была ниже, и при этом предполагалось, что семья жениха будет настаивать на обращении невесты в христианство. Но Владимир Набоков был человеком необыкновенным, и принципиальность его публичного поведения исходила не только от воспитания и либеральных родителей, но и от личных предпочтений. (Неизвестно, знал ли Набоков, что один из его прадедов по материнской линии, военный врач Николай Козлов, был сыном обратившегося в православие еврея.) «<Мой отец> целиком разделял резкое неприятие его отцом антисемитизма, был во многом близок еврейской культуре — что было нетипично для молодого человека его времени и окружения», — сказал мне Дмитрий Набоков в интервью 2011 года.

Уже в ноябре-декабре 1923 года Владимир посылает Вере длинные страстные письма. Из письма от 8 ноября 1923 года: «Я клянусь <…> что так как я люблю тебя мне никогда не приходилось любить, — с такою нежностью — до слез, — и с таким чувством сиянья. <…> Я люблю тебя, я хочу тебя, ты мне невыносимо нужна». Хотя глубокое взаимообогащение евреев и неевреев не было новым явлением в кругах русской интеллигенции, даже русские эмигранты, известные своими публичными проявлениями филосемитизма, приватно выражали негодование по поводу браков русских аристократов и евреек. Иван Бунин, один из кумиров юного Набокова, в годы одесской молодости был женат на полуеврейке. В эмиграции Бунина окружали еврейские знакомые, и в годы войны он укрывал евреев у себя на вилле. Но в дневниках 1920-х годов Бунин позволил себе такое высказывание: «<Князь Владимир Аргутинский-Долгоруков> проводил меня до дому, дорогой рассказал о кн<язе> Голицыне, который в Берлине женился на еврейке — за 75 т. марок <т.е. примерно 6000 долларов в пересчете на теперешнюю себестоимость>. Эти браки теперь все учащаются, еврейки становятся графинями, княгинями — добивают, докупают нас» (7 апреля 1922 года). В записи Бунина, сделанной за год до знакомства Веры и Владимира, слышно предчувствие той настороженности, с которой многие отреагируют на выбор Набоковым невесты-еврейки.

15 апреля 1925 года в Вильмерсдорфской ратуше в Берлине состоялась гражданская церемония бракосочетания Веры Слоним и Владимира Набокова. Баронесса Мария Корф, бабушка Набокова, поинтересовалась: «А какого она вероисповедания?» Линия Веры Слоним соответствовала убеждениям большинства евреев-эмигрантов из России, бывших и остававшихся одновременно иудеями и людьми русской культуры. Супруги Набоковы не были набожны в традиционном общинно-религиозном смысле этого понятия, и, судя по всему, в браке был достигнут практический компромисс.

II.

Начиная с 1920-х годов некоторые из родственников Набокова и его коллег по эмигрантскому литературному цеху вели кулуарные разговоры о влиянии еврейки-жены на жизнь и карьеру писателя. Публикация книги Зинаиды Шаховской «В поисках Набокова» (1979), по ее собственному признанию, написанной «против Веры» (в этой фразе сквозит убийственный для автора книги каламбур «против веры»), разбередила старые раны. Показательно письмо, которое Игорь Кривошеин (1899—1987) отправил Шаховской после прочтения книги. Дважды эмигрант, ровесник Набокова, петербуржец, боевой офицер, высокопоставленный масон, в годы войны Кривошеин был участником французского Сопротивления и спасал евреев. Он был задержан гестапо в 1944-м, содержался в Бухенвальде, был освобожден в 1945 году. После войны Кривошеин вместе с семьей вернулся в Россию и вскоре был арестован. Только в 1974 году Игорь Кривошеин и его жена вернулись во Францию. Я привожу эти сведения, чтобы воссоздать контекст письма Кривошеина Шаховской от 4 августа 1979 года. Кривошеин пишет о молодости Набокова: «<…> в частности, явная бездуховность Н. оказывается была не всегдашней, вернее даже не бездуховность, а антицерковность <…> Мама моя встречала Н<абокова> в Берлине, он её хвалил за чистый русский язык, и рассказывала она, как у неё на глазах Н. оказался после женитьбы совершенно enjuivé<“объевреившимся”, от французского глагола enjuiver>. Видимо это многое объясняет в отходе от себя — как бы из супружеского джентльменства». Что кроется за этим начиненным предрассудками французским причастием прошедшего времени, употребленным русским интеллигентом — дважды эмигрантом — в частном письме, которое сохранилось в архиве Амхерстского колледжа? Другой современник Набокова Юрий Иваск, поэт и профессор-русист, испытавший в послевоенной Америке горечь двойной жизни гея, высказался с особой чувствительностью в письме к Шаховской от 19 августа 1979 года: «Никакого антисемитизма, но все же Вере могло быть не по себе в кругу русских, очень русских…»

В 1990-е — 2000-е годы — первые два десятилетия после смерти матери — Дмитрий Набоков, как правило, уходил от вопроса, отвечая журналистам и исследователям, что у него и у его родителей не было «религии». Исследователям смешанных браков хорошо известно, что не разрешенные родителями вопросы и противоречия выплескиваются на поверхность при рождении детей. В декабре 2011 года в Монтрё я спросил у Дмитрия Набокова, оперного певца и переводчика: «<Г>оворили ли родители с Вами о религии?» «У нас никогда не было этой проблемы, и не было ее и у меня <…>, — отвечал Дмитрий. — Я пел по пятницам и, мне кажется, еще по субботам в замечательной… если не ошибаюсь… реформистской синагоге… в Бостоне. И мы пели из репертуара самой сложной религиозной музыки, вещи <Эрнеста> Блоха». (Речь идет об одной из старейших в Новой Англии синагог Temple Ohabei Shalom, известной своими музыкальными программами.) Тот факт, что во второй половине 1940-х годов сын Набоковых пел «Мессию» Генделя в хоре протестантской церкви и еврейскую литургическую музыку в синагогальном хоре, говорит о том, что вопросы религиозной идентичности не потеряли своего значения после рождения сына Набоковых.

Женитьба на Вере Слоним, несомненно, изменила жизнь Владимира Набокова. Мне уже доводилось высказываться о влиянии Веры Набоковой на мировоззрение и творческую эволюцию мужа. Вопрос о возможном воздействии религиозно-философских традиций иудаизма на метафизические и этические представления Набокова не может рассматриваться с точки зрения прямых причинно-следственных отношений; он сложнее и поливалентнее. Уже в ранние 1920-е годы Набоков живо интересовался еврейской религиозной культурой, чему свидетельством, к примеру, ранний рассказ «Пасхальный дождь» (1924). В этом рассказе Набоков в образе Жозефины Львовны, быть может, намекает на сестру Бориса Пастернака Жозефину Пастернак и одновременно откликается на книгу Леонида Пастернака «Рембрандт и еврейство в его творчестве», изданную в Берлине в 1923 году и восторженно воспринятую классиком новоивритской поэзии Хаимом-Нахманом Бяликом.

Если рассматривать супружество ВеН/VéN и ВН/VN в зеркалах сочинений Набокова, то замечаешь, что писатель дает своему «представителю» Федору Годунову-Чердынцеву, русскому аристократу, женатому на полуеврейке, возможность испытать переход от общих мест либерального гуманизма о равенстве всех людей к острому чувству «личн<ого> сты<да>, оттого что молча выслушивал мерзкий вздор Щеголева» — здесь речь идет о вычитанных в «Протоколах сионских мудрецов» речениях отчима Зины Мерц. Еврейские радости и страдания стали для Набокова не чужими, а его собственными. А для Годунова-Чердынцева?

Вера и Владимир стали родителями своего единственного сына в 1934 году в нацистской Германии, где вскоре были приняты Нюрнбергские расовые законы. Русские расисты называли Набокова «полужидом». Русская нацистская пресса призывала к тотальному очищению от «Сириных, Шагалов, Кнутов, Бурлюков» во имя национального искусства. В главе 14-й «Speak, Memory» и «Других берегов», контекстуально обращенной к Вере, Набоков пишет: «Какой бы ни была правда, мы никогда не забудем, ты и я, мы всегда будем защищать, на этом или на каком-то другом поле сражения, те мосты, на которых мы часами простаивали с нашим маленьким сыном (которому было от двух до шести лет) в ожидании поезда, проходящего под мостом». О каких поездах говорит Набоков? Везущих кого — и куда? Если задуматься о причастности этой книги к литературе о Шоа (Холокосте), то по-иному прочитывается и известное письмо Набокова к бывшему однокласснику-тенишевцу Самуилу Розову, израильскому архитектору, отправленное в 1967 году после Шестидневной войны: «Всей душой глубоко и тревожно был с тобой во время последних событий, а теперь ликую, приветствуя дивную победу Израиля».

Нацистские войска надвигались на Париж, когда Набоковы вместе с другими еврейскими беженцами уплыли из Франции на борту корабля, зафрахтованного Еврейским обществом содействия иммигрантам (ХИАС). Набоков говорил о своих первых американских годах как о счастливых или даже счастливейших. Последнее вызывает недоумение у некоторых читателей. Как же так? Враг стоял у ворот родины писателя, в Европе совершалось уничтожение европейского еврейства, а Набоков говорил о «счастье»? На самом деле в словах Набокова нет противоречия. Он говорил о «счастье» человека, быть может, даже о счастье христианина, спасшего двух евреев, которых он любил больше всего на свете, — жену и сына.

III.

Вера Набокова по праву принадлежит к числу самых прославленных «жен» в русской культуре. Однако, в отличие от Надежды Мандельштам (если взять самый известный на Западе пример), Вера не желала для себя литературной славы. Вокруг самых счастливых фотографий (таких, как известный снимок, сделанный на острове Рюген летом 1927 года) эпистолярный нимб отсутствует именно потому, что Владимир и Вера были вместе. Пробелы в довоенной переписке длиной в два-три года достаточно аккуратно корреспондируют периодам семейного счастья («безоблачного», каким Набоков его определит в 1937 году в письме любовнице) и относительного благополучия в веймарской Германии, потом детству Дмитрия и, наконец, трем тревожным годам, проведенным во Франции на пороге войны и Шоа. После февраля 1945 года в «Письмах к Вере» наступает перерыв почти в девять лет; это были годы обретения Набоковым неповторимого, трансъязычного, американского голоса. Письма к Вере почти прекращаются на рубеже 1960-х, после звездного взлета «Лолиты» и переезда в Монтрё. При чтении книги порой так не хватает голоса самой Веры, но нам остаются лишь отзвуки ее голоса и ее молчание. Где-то в конце 1960-х или начале 1970-х Вера Набокова уничтожила все, что смогла, из своих сохранившихся писем к мужу.

Как же читать жизнь Веры и Владимира не только сквозь призму того, что говорится в письмах Владимира, но и через молчание Веры — и сквозь пробелы исторического времени?

«Письма к Вере» можно уподобить залу ожидания еврейско-русского эпистолярного романа дальнего следования. В своем фрагментарном единстве эти письма образуют глубоко литературный текст. Для творчества Набокова в целом характерна рециркуляция мотивов и типовых персонажей. Вот письмо, отправленное из Брюсселя 22 января 1936 года: «Любовь моя обожаемая, все благополучно (правда, путешествие мое было несколько испорчено мучительной говорливостью ковенского портного, — дошедшего в своем дружелюбии до предложения мне в подарок аршинной кошерной колбасы)». В 1940 году, в «Настоящей жизни Себастьяна Найта», портной из Ковно преобразится в блуждающего по предвоенной Европе господина Зильберманна, литовского еврея, оказывающего В. неоценимые услуги. Набоков пропускает через себя, словно через легкие, дымный воздух истории.

На пожелтевших конвертах писем Набокова к еврейской музе сохранились штампы и водяные знаки, отсылающие к другим сочинителям. Особенно интригуют ежедневные письма, которые Набоков отправлял в Шварцвальд, где в санатории Вера долго поправлялась от загадочного заболевания.

Набоков. Письмо Вере Набоковой, отправлено 5 июля 1926 г.

 

Внимательное прочтение писем 1926 года, отправленных из Берлина в Санкт-Блазиен, обнажает многослойный диалог с великим романом Виктора Шкловского, который жил в Берлине одновременно с Набоковым с апреля 1922-го до июня 1923-го, после чего вернулся в Россию. 3 июня 1926 года Набоков пишет жене: «Мы встретились у Шарлоттенбургского вокзала (я в новеньких, очень широких, пепельных штанах) и пошли в зоологический сад. Ах, какой там белый павлин!» В этом письме слышно эхо «Zoo, или Писем не о любви» (1923). Шкловский написал и опубликовал «Zoo» в Берлине; его адресатом была молодая русская еврейка, выведенная в романе под именем Аля; письма самой Али — Эльзы Триоле, младшей сестры Лили Брик, — составляют около одной пятой части романа. Произведения Шкловского начала 1920-х годов и его репатриация сильно подействовали на молодого Набокова. Запрет на письма о любви нарушается им страстно, изощренно, с полемическим запалом.

При чтении «Писем к Вере» высокое напряжение творческого соревнования с современниками особенно ощутимо в беллетристически насыщенных частях переписки — летом 1926-го, осенью 1932-го, зимой 1936-го и, прежде всего, весной 1937-го. В известном письме от 30 января 1936 года Набоков описывает катастрофический ужин с Буниным. Если выделить из этого эпистолярного романа главу, в которой ткань еврейско-русского смешанного брака трещит и рвется по швам, то это, конечно же, парижская весна 1937 года. Влюбленность в Ирину Гуаданини настолько затуманила разум Набокова, что он позволил себе невероятное безрассудство по отношению к жене и сыну, которые оставались в Берлине и которым грозила реальная опасность. Как трудно читать эти письма без оскомины горькой иронии. «Какой это неприятный господин — Бунин. С музой моей он еще туда-сюда мирится, но “поклонниц” мне не прощает», — сообщает Набоков жене 1 мая 1937 года.

15 апреля 1937 года, в день двенадцатой годовщины свадьбы, Набоков пишет жене в манере, уже предчувствующей литературное междуязычие: «My love, my love, как давно ты не стояла передо мной в халатике, — Боже мой! — и сколько нового будет в моем маленьком, и сколько рождений (слов, игр, всяких штучек) я пропустил… <…> Умер бедный Ильф — и как-то думаешь о делении сиамских близнецов. Люблю тебя, люблю тебя». Илья Ильф и Евгений Петров были литературными партнерами, соавторами потрясающе популярных сатирических романов; смерть Ильфа прервала их совместную работу. Набоков размышляет здесь о природе своего собственного партнерства с Верой Набоковой. Брак Набоковых пережил испытание изменой и разлукой; шрамы и спайки невооруженным глазом видны в прозе Набокова. Вспомним, к примеру, рассказ «Облако, озеро, башня», написанный в 1937-м по следам разлуки с женой и сыном. Супружеская дисгармония, обрамленная событиями Второй мировой войны и Шоа, проникает на страницы незавершенной второй части «Дара». (Сохранившиеся страницы продолжения опубликовал в 2015 году Андрей Бабиков.) Во второй части романа Зина и Федор живут в Париже в конце 1930-х; они бедны и бездетны. У Федора тлеет романчик с французской проституткой. Зину насмерть сбивает автомобиль, и эту урбаническую смерть можно прочитать как авторское избавление от более страшной смерти (что могло ждать русскую еврейку в оккупированной Франции — Vélodrome d’Hiver?), нежели наказание жертвы за ее собственную жертвенность.

IV.

В письме к жене от 7 июля 1926 года Набоков описал членов берлинского кружка, с которыми он часто виделся в те годы: «Было не без юмора отмечено, что в этой компании евреи и православные представлены одинаковым числом лиц». Если учесть высокий процент евреев в эмигрантской литературе и культуре, а также социальные орбиты Набокова в межвоенные годы, неудивительно, что в «Письмах к Вере» действуют десятки еврейских персонажей. Бросается в глаза тот факт, что переход евреев в христианство и неакцентирование евреями своего происхождения становятся лейтмотивом в письмах Набокова к жене. 16 мая 1930 года Набоков пишет жене из Праги: «Познакомился с лысым евреем (тщательно еврейство свое скрывающим) “известным” поэтом Ратгауз <sic>». В то же время Набоков всегда с особым умилением рассказывает жене о тех случаях, когда в общении c почитаемыми им русскими писателями открываются значимые для него еврейские перспективы. 17 октября 1932 года Набоков спрашивает: «Кстати, ты, вероятно, читала ничком или полуничком на анютином диване о Блоке в “Последних новостях”, о его письмах. Знаешь, что Блок был из евреев. Николаевский солдат Блох. Это мне страшно нравится». А вот из отчета жене об общении с Александром Куприным, который проникновенно писал не только о библейских иудеях (вспомните «Суламифь»), но и о современных ему одесских евреях («Гамбринус»). 26 ноября 1932 года Набоков так описывает встречу с Куприным: «Сели друг против друга за стол, беседовали о французской борьбе, о собаках, о clown‘ах и о многом другом. “Перед вами — ух, какой путь”. Между прочим, он как-то замечательно глубоко — ты бы оценила — трудно передать — говорил о евреях». Справедливости ради отметим, что Набоков, по-видимому, обходит стороной роман Куприна «Яма» или очерк «Жидовка».

В некоторых письмах к жене Набоков делится своими интуициями на предмет подколодных предрассудков. К примеру, 11 ноября 1932 года он пишет жене из Парижа о встрече с Борисом Зайцевым: «Оттуда поехал к Зайцевым: иконы и патриархи. <…> У них масса друзей евреев, но, вместе с тем, Зайцев любит просмаковать еврейский выговор. И вообще что-то в них не то, какой-то есть не очень приятный пунктик». Набоков откажется прав. В 1938 году в письме к Бунину, с которым Зайцев тогда близко дружил, Зайцев выскажется о внутреннем расколе в эмигрантском сообществе: «В общем, <Сирин> провел собою такую линию, “разделительную черту”: евреи все от него в восторге — “прухно” внутреннее их пленяет. Русские (а уж особенно православные) его не любят. “Русский аристократизм для Израиля”. На том и порешим».

Владимир, Дмитрий, Вера Набоковы. Солт-Лейк-Сити, 1943

 

После бегства в Америку аристократ Набоков (таких в Америке называли White Russians) и его еврейка-жена оказались на новых социальных рубежах, вкусив не только изящного по форме антисемитизма англосаксонской интеллигенции, но и нескрываемых предрассудков американского мейнстрима. Во время поездок по Югу и Среднему Западу Набоков рассматривал американский расизм сквозь призму дореволюционного антисемитизма. 2—3 октября 1942 года он пишет жене из городка Хартсвилл в Южной Каролине: «К западу — плантации хлопка… <…> Сейчас время сбора — и “darkies” (выражение, которое меня коробит, чем-то отдаленно напоминая патриархальное “жидок” западно-русских помещиков) срывают его в полях, получая по доллару за сто “bushels”». Между 11 ноября и 7 декабря 1942 года не сохранилось (или не было) писем Набокова жене. Обратимся к письму Набокова Эдмунду Уилсону, его главному американскому собеседнику, отправленному 24 ноября 1942 года: «Старик в “диванной” (на самом деле, уборной) пульмановского вагона. Многословно разглагольствует перед двумя приятными, сдержанными, неулыбчивыми солдатами-рядовыми. Главные слова в его речи: “Christ”, “hell” и “fuck”, которые завершают каждую его фразу. Жуткие глаза, черные от грязи ногти. Чем-то напомнил мне воинствующий тип русского черносотенца. Точно уловив мою мимолётную мысль, пустился в яростные нападки на евреев. “Они со своим зассанным отродьем”. Потом плюнул в раковину и промазал на несколько дюймов» (наш совместный перевод с Верой Полищук).

В подобных ситуациях Набоков старался щадить жену, особенно после переезда в Америку. Набоков — американский писатель гораздо больше пишет на еврейские темы в рассказах и романах, чем в письмах жене. Набоков не знает себе равных как в послевоенной англо-американской, так и в эмигрантской литературе 1940-х — 1950-х гг. — начиная с рассказов «Что как-то раз в Алеппо…» (1943), «Образчик разговора, 1945» (1945) и «Знаки и символы» (1948) и вплоть до романа «Пнин» (1957), в котором этика и метафизика поиска спасения в искусстве измеряются неизмеримыми еврейскими потерями и взвешиваются на сломанных весах мировой истории. Конечно же, «Пнин» — это великая университетская комедия, но последнее ничуть не преуменьшает вклада Набокова в литературу о Шоа. В Мире Белочкиной, прототипом которой послужила убитая в нацистском концлагере Раиса Блох (1898—1943?), сосредоточены счастливые воспоминания Пнина о России и первой любви. Своим присутствием не только вымышленная Мира, но и ее реальные прототипы напоминают Пнину и его творцу о том, что память есть форма послесмертия.

V.

Летом 1958 года Карл Майданс, автор знаменитой фотографии подписания капитуляции Японии на борту линкора «Миссури» в Токийском заливе, приехал в Итаку по заданию журнала «Лайф». На одном из снимков, сделанных Майдансом, Вера и Владимир бегут по дорожке с сачками для ловли бабочек.

Владимир и Вера Набоковы. Итака, 1958. Фото Карла Майданса

 

На другом снимке профессор Набоков, отраженный в зеркале, диктует что-то усталой Вере, сидящей за пишущей машинкой, словно органист за органом. Эта фотография не только наводит на мысль о «Портрете четы Арнольфини» ван Эйка, одной из любимых картин Набокова, но и возвращает к мысли о постоянном присутствии Веры в вогнутых и выпуклых зеркалах Владимира. В зеркалах Владимира Набокова именно Вера Слоним была главным адресатом — персонажем — героиней вселенной Набокова, чему свидетельством — подаренная русскоязычным читателям книга «Письма к Вере».

Владимир и Вера Набоковы. Итака, 1958. Фото Карла Майданса

 

Вера спасла мужа от гоголевского самоуничтожения и суицидного отчаяния Маяковского. «Любовная лодка разбилась о быт», — писал советский «тезка» («my late namesake») Набокова в предсмертной записке. Вера, как могла, охраняла Владимира от подлости и пошлости повседневной жизни. После кризиса 1937 года — и переезда в Америку — она стала его ассистентом, литературным агентом, пресс-секретарем. Она вела литературные дела мужа с большим умением и беспощадностью к его недоброжелателям. Когда «Лолита» прославила Набокова на весь мир, Вера сделалась искусным пиарщиком, управлявшим имиджем своего мужа. После смерти Набокова она перевела на русский «Бледный огонь» и старалась, как могла, влиять на растущую индустрию набоковедения. Она стала куратором наследия Владимира Набокова, а потом передала свои обязанности Дмитрию Набокову. Теперь все трое покоятся в одной могиле на кладбище в Кларане, неподалеку от могил Сидни Чаплина и его жены Генриетты и Оскара Кокошки и его жены Ольги.

В заключение я позволю себе вернуться к встрече с Дмитрием Набоковым в Монтрё в декабре 2011 года. Невозможно было представить, что сыну Веры и Владимира оставалось всего два месяца жизни. Уже в самом конце беседы, перед тем как разговор зашел о крепком кофе, пирожных и литературных премиях, Дмитрий сказал мне: «My mother did more for my father as a person and a writer than anyone else in the world could have».

В любви Веры к Владимиру русский романтический идеализм соединялся с еврейской неоглядной преданностью и американским ноу-хау. Музы прощают поэтов, даже если они не в силах забыть их прегрешения. Иначе не было бы ни искусства, ни литературной мифологии.

2 июля 1977 года, когда Вера и Дмитрий Набоковы возвращались в Монтрё из Лозаннской больницы, где умер Владимир Набоков, Вера сначала удрученно молчала, а потом сказала сыну: «Давай возьмем напрокат самолет и разобьемся».

Еврейские музы плачут последними…

Владимир Набоков. Письма к Вере. Под ред. Ольги Ворониной и Брайена Бойда. — М., КоЛибри, 2018. 790 с.

Опубликовано 12.02.2018  00:56