«Новы час», 19-04-2021

В 1920-х годах в Гомеле был сквер имени 25 марта. Но назван он был не в честь БНР, а в память о жертвах стрекопытовского мятежа в марте 1919 года. О том, кто стоял за его организацией, историки спорят до сих пор. Попробуем осветить эту тёмную страницу нашего прошлого.

Тайный заговор или безжалостный бунт?

В «нулевых» разгадать загадку бунта попытался директор Государственного архива Гомельской области Анатолий Карасёв. Он собрал большое количество документов и материалов в разных архивах Беларуси и России. А. Карасёв говорил, что у него есть версии, которые просто взорвут все прежние представления о возникновении мятежа. Но случилась трагедия. Директор архива подрабатывал сторожем в своём же учреждении. Весной 2004-го во время дежурства он оказался в больнице с тяжёлой травмой головы, а несколько дней спустя умер. Что произошло в ту ночь – неизвестно. Но расследование, которое Карасёв вел почти как детектив, было прервано.

По своему символическому значению трагические события мятежа занимали в советском пантеоне Гомеля второе место — после Великой Отечественной войны. Имёнами убитых стрекопытовцами Николая Билецкого, Ивана Ланге, Зои Песиной, Сергея Бочкина и Бориса Ауэрбаха в Гомеле были названы улицы, в самом центре города коммунарам был установлен памятник. Но, по понятным причинам, на персоналии руководителей восстания советская историография обращала мало внимания: достаточно было его однозначной оценки как «контрреволюционного». Например, состав таинственного «Полесского повстанческого комитета» мятежников неизвестен до сих пор.

Бочкин

Так что это было на самом деле? Старательно спланированный заговор коварного контрреволюционного подполья? Бессмысленный бунт дезертиров, сопровождавшийся еврейскими погромами и грабежами? Или восстание чистых «белых героев» против большевистской тирании? Представляется, что и первое, и второе, и третье. Правда, «героев» в этом деле совсем не густо – как начали стрекопытовцы с бегства с поля боя, так и продолжали. А вот с погромом и заговором – попробуем разобраться.

Общий ход событий мы уже описывали. Теперь дадим слово одному из повстанцев – ротмистру де Маньяну. Его биография типична для того времени.

Весёлые корнеты

Путь этого потомка французских аристократов в Гомель был неблизкий. Сергей де Маньян окончил лицей цесаревича Николая и университетский курс при нём. Но затем резко изменил планы и решил стать военным. Окончил курсы при Тверском кавалерийском училище и в 1910 году поступил в Первый Сумский гусарский полк. Сумские гусары стояли в Москве и были элитным подразделением российской императорской армии.

Вино и прочее спиртное лилось рекой. Владимир Литауэр, поступивший в полк в 1913 году, в своих мемуарах описывает, что рабочий день офицеров начинался с завтрака с вином. В обед в офицерском собрании пили уже и водку, и коньяк. Как при этом господа офицеры умудрялись нести службу, да ещё в конном строю — чудо чудное. Вечером же гусарские офицеры «отрывались» ещё больше, иной раз – целиком в духе анекдотов о поручике Ржевском.

После подавления революции 1905 года, когда функции тогдашнего «ОМОНа» выполняла преимущественно кавалерия и иные войска, офицеры нередко становились предметом осуждения в обществе. В ответ бравые военные без раздумий пускали в ход оружие против «штатских штафирок»… Корнет запаса Сумского полка в ресторане «Медведь» застрелил штатского человека, не вставшего под «Боже, царя храни», другой корнет в ресторане «Победа» избил стеком чиновника…

Служить в кавалерии и вести соответствующий образ жизни мог лишь выходец из зажиточной семьи, имевший доход от поместья. Утрата доходов означала автоматическое оставление полка. Многие офицеры вынуждены были так поступить, к примеру, после женитьбы.

По каким-то причинам де Маньян тоже вскоре оставил военную службу. Во всяком случае, в 1914 году он был призван в 4-й запасной кавалерийский полк уже из отставки. В 1915 году штаб-ротмистр де Маньян в составе маршевого эскадрона 17-го Новомиргородского уланского полка поехал на Юго-Западный фронт. Воевал в Галиции и на Карпатах, по всей видимости храбро. После ранения вернулся в строй.

Подпольные гусары

После революции, с распадом старой армии, де Маньян снова оказался в Москве. Тут уже были и многие его коллеги по Сумскому гусарскому полку. По воспоминаниям ротмистра, советская власть, зажатая между белыми армиями, интервентами и крестьянскими восстаниями в тылу, висела на волоске. И это внушало её соперникам немалые надежды. В Москве как грибы росли подпольные офицерские организации. В них вступили почти все офицеры-сумцы. Одни пошли в монархическое подполье генерала Довгерта (Довгирда), ориентированное на Германию («патриотов» не смущало, что немцы продолжали войну и оккупацию). Другие – в «Союз защиты родины и свободы» (СЗРиС) Бориса Савинкова, связанный с союзниками царской России, продолжавшими войну с Германией.

В истории полка написано, что почти все сумцы принадлежали к монархической организации Довгерта. Но это не так. Просто консервативные эмигранты не хотели признавать своё сотрудничество с Борисом Савинковым – бывшим руководителем боевой организации партии эсеров, которые охотились раньше на царских министров и самого Николая ІІ. На самом деле, «кавалерийским центром» в савинковской организации руководил прапорщик Сумского полка Виленкин. И даже лётчиками в «Союзе защиты родины и свободы» заведовал сумский гусар подполковник Говоров. По совместительству Говоров командовал и 8-м конным полком Красной Армии, куда и был назначен командиром эскадрона де Маньян.

Организации Довгерта и Савинкова враждовали между собой. Но гусарам-сумцам из обеих структур это не мешало вместе весело проводить время. «Встречались мы чуть ли не каждый день и у Лопухина, и у Говорова, и у Виленкина, или по шашлычным, как только пронюхивали, где есть водка», — вспоминал штаб-ротмистр Соколов, командовавший у пронемецких монархистов боевой группировкой. Естественно, при таком образе жизни и пренебрежении конспирацией многие офицеры-заговорщики стали лёгкой добычей ВЧК. И летом 1918 года белогвардейское подполье пришлось сворачивать, а его участникам – пробираться к Колчаку, Деникину и Юденичу.

Де Маньян оставался в красной коннице, но тоже мечтал как можно скорее убежать от большевиков. И вскоре такой случай представился. В Гомеле.

Господа командиры

В январе 1919 года эскадрон де Маньяна был включен в состав 21-го конного дивизиона 2-й бригады 8-й пехотной дивизии и переброшен в Гомель. Ещё эта бригада называлась «Тульской», т. к. формировалась из уроженцев Тульской губернии. Гомель впечатлил оголодавших россиян своим богатством. «В гомельских кофейнях подавали шоколад, а в кондитерских предлагали конфеты и пирожные: явление, которое совсем не имело место в столицах», — вспоминал де Маньян. Узнав о гомельских пирожных, часть красных конников, дезертировавших перед отправкой из Москвы, даже добровольно вернулась в строй!

Эскадрон был размещён на частных квартирах и занял почти квартал. Преимущественно это были еврейские дома, хозяева которых, как правило, беспрекословно выполняли все требования красных кавалеристов.

И в Москве, и в Гомеле де Маньян саботировал свои командирские обязанности. Он вспоминал: «Никаких занятий в эскадронах, конечно, не велось. Совещания были сведены к минимум, люди в эскадронах проводили свободное время в зависимости от вкусов и привычек. Любители женщин танцевали в общественном собрании, ревнители искусства посещали кинематографы, более практичные элементы пустились в спекуляцию, а кокаинисты и алкоголики отдавались своим пристрастиям в домашней обстановке». Короче говоря, воинские подразделения быстро и неуклонно разлагались.

С неохотой в дивизионе восприняли весть об отправке на фронт. Но выехать на позиции де Маньяну и его подчинённым так и не пришлось. 23 марта, отправившись на вокзал, они увидели, что он занят частями 2-й бригады, самовольно оставившими позиции. «Военная власть перешла в чьи-то другие руки», — вспоминал де Маньян. «В городе с часу на час росло тревожное настроение. Еврейские магазины спешно закрывались, движение на улице прекращалось. К вечеру на улицах появились патрули еврейской самообороны. Город буквально вымер, тишина вокруг была полная».

Как выяснилось, в районе Овруча части Тульской бригады попали под обстрел петлюровской артиллерии и отказались продолжать наступление. Замитинговали, кричали, что не хотят «воевать за жидов». В Калинковичах попытались устроить погром, но одна из рот, всё ещё сохранявшая военный порядок, остановила его. Решено было возвращаться домой. Комиссар бригады Михаил Сундуков был убит.

Гомель замер в тревоге. И на сей раз события не заставили себя ждать.

«Господин командир! Господин командир! Вставайте, по всему городу жидов громят, в нашу квартиру и то ломились…», — де Маньян жил в квартире лесопромышленника Л. (возможно, Лавьянова? — Ю.Г.) «Данилов, — позвал я вестового. — Кто же громит?» «Да начала пехота, господин командир, а теперь и наши сложа руки не сидят».

Впрочем, тут же командир дивизиона сообщил, что это – восстание, и предложил к нему присоединиться. На митинге дивизиона, открывшемся тут же, бывшие красноармейцы обратились к бывшим, а теперь уже действующим офицерам, с просьбой о руководстве выступлением.

«Маски были сняты: ещё днём ранее все мы, безусловно, мало доверяли друг другу, а теперь вполне нормально обсуждали положение и возможность совместной борьбы с общим врагом», — пишет де Маньян.

В Гомеле была провозглашена «Русская Народная Республика». Во главе её стал анонимный «Полесский повстанческий комитет, который то ли раньше готовил восстание в Гомеле, то ли был избран во время восстания. Комитет назначил командующим «1-й армией РНР» штабс-капитана Владимира Стрекопытова из купеческой тульской семьи, интенданта полка, раньше – члена меньшевистской партии. Где должны были появиться 2-я, 3-я и другие армии РНР — история умалчивает. Но штаб мятежников решил двигать войска в направлении на Брянск и Москву. Комендантом Гомеля стал командир эскадрона подполковник Степин.

Так стихийно начатое выступление красноармейцев, не желавших воевать, при помощи бывших офицеров и осколков их подпольных организаций было превращено в полноценное контрреволюционное восстание.

Артобстрел во имя мира

Оставшиеся советские силы пытались удержать центр города, создав опорные узлы обороны в гостинице «Савой», на телефонно-телеграфной станции и в ЧК. Уже в ночь на 25 марта по «Савою» начали бить пушки мятежников из района Полесского вокзала. Днём начался штурм. После нового артобстрела защитники «Савоя» вынуждены были сдаться под «честное слово», что будут отпущены по домам. Вместо этого почти все китайцы из интернационального отряда ЧК были перебиты на месте, а остальных повели в тюрьму на Румянцевской, избивая по пути кулаками и прикладами.

Часть повстанцев штурмовала «Савой» и ЧК, а другие – еврейские дома и лавки. К ним присоединились выпущенные из тюрьмы уголовники и старые черносотенцы. Де Маньян пишет: «В ночь на 25-е погром не принимал ещё широких размеров… но к утру 25-го, когда выяснилось, что большевистские силы почти ликвидированы, что бороться почти не с кем, солдаты, освободившиеся от боя, отправились в еврейские квартиры, сначала под видом обысков, а затем уже открыто, карая за сочувствие большевикам». Маньян сообщает, что убийств при этом было мало, зато почти каждый стрекопытовец приложил руку к грабежам. Те же, кто не участвовал в погроме, просто требовали от своих хозяев «плату за охрану».

Только когда в город хлынули крестьяне из окрестных деревень с возами для награбленного, штаб повстанцев начал принимать меры по ликвидации беспорядков. В целом же ротмистр обвиняет руководителей восстания в пассивности и инертности. Были созданы многочисленные комиссии и комитеты, выпустившие около 15 обращений к гомельчанам. Был брошен лозунг: «Вся власть — Учредительному собранию!» Выпущенные из тюрьмы матросы требовали «Советов без коммунистов».

Полесский повстанческий комитет заискивал перед рабочими, обещая им «железные законы охраны труда» и называя «товарищами» (среди самих офицеров это обращение было скорее издевательским). Одновременно была восстановлена свобода торговли. Некоторые же заявления были открытой ложью. Например, Стрекопытов в обращении к крестьянам утверждал, что Россия уже объявлена «Народной Республикой», «Минск окружён», «мы закончили войну и заключили мир», и т. д.

В. Стрекопытов и С. де Маньян

Как пишет де Маньян, в некоторых вопросах повстанцы шли навстречу населению очень далеко. Один гомельчанин явился в штаб с просьбой разрешить ему погребальное шествие по случаю смерти родственника. Штабной писарь выдал разрешение на похороны, действительное на протяжении года – и для всех родственников просителя.

Часть гомельских чиновников и жителей городских окраин сочувствовала мятежникам. Безусловно, деятельность ЧК, перебои с продуктами, падение заработков и вызванная войной разруха раздражали очень многих. Сказывались и антисемитские настроения. Но вступать в войско Стрекопытова никто из гомельчан не стал. Лишь в Речице спортивное общество «Сокол» приняло участие в перевороте и захвате власти.

Только 27 марта штаб повстанцев закончил с призывами и нашёл время выслать разведку в сторону противника.

Первые немногочисленные советские части, брошенные к Гомелю, были без проблем разбиты повстанцами, что придало последним уверенность в собственных силах. Но постепенно с юга к Гомелю стали подходить крупные подразделения Красной Армии и крестьянские добровольческие отряды. А 28 марта случился эпизод, который фактически изменил ход событий.

Одна из подошедших батарей, сочувствуя повстанцам, не стала обстреливать Полесский вокзал. И тогда станцию, где находился штаб мятежников, атаковал небольшой отряд красных курсантов. Это был взвод могилёвских пехотных курсов, выдвинувшийся на разведку через деревню Прудок. 18 бойцов приняли бой с 200 стрекопытовцами и, потеряв двоих человек, чьи изуродованные тела, были найдены на следующий день, отошли. Но, обстреляв из винтовок штаб мятежников, могилёвские курсанты, сами того не зная, решили судьбу Гомеля. «Трудно себе представить, — пишет Сергей де Маньян, — какая началась паника. Все деятели штаба, полковые писари, каптенармусы, фуражиры и проч. буквально растворились в воздухе. Люди потеряли человеческий облик и стремились только спрятаться подальше от несчастной станции».

После этого все командиры были вызваны в штаб, где по «неспокойной фигуре» командующего «1-й армией РНР» Стрекопытова и «перекошенному лицу» начальника штаба ротмистр понял — Гомель будет оставлен.

В ночь на 29 марта мятежники, оставляя Гомель, убили заранее привезенную на станцию группу из четырнадцати советских деятелей. Жители соседних домов слышали нечеловеческие крики, расправа была страшной: выколотые штыками глаза, раскроенные черепа. По свидетельству очевидцев, стены сарая на станции «Гомель-Хозяйственный» были забрызганы кровью и мозгами. Мозг Ауэрбаха лежал на полу, с Песи Каганской заживо сняли скальп, намотав её долгие волосы на полено.

Многие из казнённых были представителями гомельской интеллигенции, которые пошли на советскую службу после революции. Каганская считалась одной из первых красавиц Гомеля. Председатель Гомельского Союза журналистов Николай Билецкий принадлежал к старинному шляхетскому роду Езерских.

Бегство

Двое суток повстанческие эшелоны пробивались от Гомеля к Калинковичам. Периодически при звуках стрельбы и криках «Китайцы идут!» солдаты в панике покидали вагоны. На подходе к Припяти Красная Армия блокировала мятежников с двух сторон.

31 марта под Калинковичами состоялось совещание офицеров. По свидетельству де Маньяна, несмотря на отдельные возражения, Стрекопытов решил отказаться от штурма Калинковичей, бросить эшелоны с артиллерией и захваченным в Гомеле имуществом, и пешком пробиваться на соединение с частями Украинской Народной Республики. 1 апреля повстанцы на лодках форсировали Припять у Барбарова и вышли на территорию, занятую армией УНР.

«Покидая Гомель, покидали Россию», — горевал де Маньян.

Штаб Стрекопытова разместился в Ровно, а его пехоту включили в украинское войско, предварительно разбросав по разным соединениям. Очевидно, украинцы не доверяли «1-й армии РНР». И неслучайно: вскоре командующий Северной группой войск атаман Аскилко, при поддержке бывших царских офицеров и консервативных партий, поднял мятеж против главного атамана УНР, социал-демократа Симона Петлюры. Верные атаману курени задушили мятежников, был разоружён и один стрекопытовский полк. Пошли слухи о репрессиях. В этот же период стрекопытовцы сами расстреливали присоединившихся к ним матросов-анархистов, т. к. обвиняли их в грабежах и наркомании. Затем командование «Русско-Тульского отряда» установило контакты с французской разведкой, которая советовала им «присмотреться» к полякам.

Вскоре против УНР начали наступление польские войска. И стрекопытовцы действовали по уже опробованному сценарию: оставили своих украинских союзников и перешли на сторону поляков. Правда, с ними там обошлись без особой милости: профессиональных мятежников отправили в концлагеря в Брест-Литовске и Стшалково. По иронии судьбы, в Стшалково рядом с ними сидели пленные гомельчане, в т. ч. участник защиты «Савоя» и Всебелорусского съезда в декабре 1917 года в Минске, бывший левый эсер Василий Селиванов. Правда, в отличие от «большевиков», стрекопытовцев не избили.

Летом 1919 года из польского плена бывших повстанцев вызволил князь Ливен, который рассчитывал пополнить ими свой отряд. Но вскоре отказался от этой идеи. «Русско-тульским» кавалеристам, прибывшим в Митаву, назначили новое начальство вместо подполковника Стёпина. В ответ бывшие повстанцы, узнавшие дух вольницы, отказались подчиняться. В свою очередь, светлейший князь отказался от стрекопытовцев, боясь, что они разложат ливенцев.

«Русско-Тульский» отряд оказался в отчаянном положении. Стрекопытовцы уже фактически превратились в наёмников, воюющих за матобеспечение. А после польского интернирования некоторые из них, несмотря на июльскую жару, ходили в наглухо застёгнутых шинелях – даже штаны пришлось поменять на хлеб. И тут снова появились вербовщики – теперь немцы пригласили вступить бесхозяйственную часть в отряд Бермондта-Авалова, который придерживался пронемецкой ориентации.

Стрекопытовцы переоделись в немецкие мундиры цвета фельдграу, на которых так странно смотрятся золотые погоны и кресты.

Таковы реалии гражданской войны: люди шли убивать и умирать всего лишь за сапоги и хлебный паёк. Но де Маньян был в сомнениях: «Впрочем, было трудно разобраться, какому делу мы собирались служить… Были ли мы белой армии в настоящем значении этого слова?» В это время командующий Северо-Западной армией генерал Юденич при поддержке англичан начал наступление на Петроград. Но армия Бермондта вместо большевиков нанесла удар по столице союзной Латвии Риге. Бермондтовцы не признали независимости Латвии и называли её частью России. Но были разбиты и выброшены в Германию, где некоторое время спустя Бермондт-Авалов создал «Российское национал-социалистическое движение». В результате это привело к поражению белых в Прибалтике.

Англичане морем вывезли стрекопытовцев к Юденичу. Они ещё повоевали под его флагами, пока не были в очередной раз интернированы в Эстонии. После освобождения они вместе с бывшим командующим отправились на лесозаготовки. Сергей де Маньян дослужился до подполковника в 3-й русской армии, воевавшей на стороне Пилсудского. Свои довольно правдивые воспоминания о восстании в Гомеле он опубликовал в газете Бориса Савинкова «За свободу» в 1924 году.

Стрекопытовский мятеж был типичной авантюрой времён Гражданской войны. Но сегодня с новой силой вспыхнули споры, кто был прав или виноват в тех событиях столетней давности. Кто-то уже пытается ставить вопрос о реабилитации «героев» «Русской народной республики». Однако общий вывод может быть один: Беларуси и белорусскому народу, жителям Гомеля эта очередная вспышка гражданской войны не принесла ничего, кроме горя, страданий и смерти.

PS. На месте гостиницы «Савой» в Гомеле — здание «Старого универмага». На месте телефонно-телеграфной станции – общественно-культурный центр. А на месте бывшего здания ЧК ныне — музей истории города.

Юрий Глушаков, г. Гомель

Перевод с белорусского: belisrael.info

* * *

Читайте также опубликованный 23.02.2016 материал калинковичского историка и краеведа Владимира Лякина: «Девять дней в марте 1919-го»

Опубликовано 19.04.2021  20:58