Д. Симонов. Время собирать камни

Наследие еврейских авторов выходцев из Беларуси до сих пор является предметом культурологических и политических дискуссий. Предлагаю читателям краткий обзор событий и тенденций, связанных с этой темой. Информационными поводами к публикации послужили выставка «Шрага Царфин. Ведущий к свету» в Национальном художественном музее Республики Беларусь (6.12.201901.03.2020) и мастер-класс «Путешествие в мир белорусских местечек» Минского общества еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК), состоявшийся 9 февраля 2020 г. в рамках этой выставки.

Афиша к выставке

Елизавета Мальцева – руководитель МОЕКа 

Во всем мире, а особенно в интеллектуальных кругах Центральной и Восточной Европы, не прекращаются дискуссии о национальных корнях Парижских художественных школ. Речь идет о «Плавучей прачечной» “Бато-лавуар” (Модильяни, Пикассо и др.), а также об «Улье», где в состоянии гремучей смеси творческо-личных отношений взаимодействовали Шагал, Сутин, Кикоин, Кремень и другие еврейские художники с белорусской «пропиской», русская «Маревна», болгарин Паскин, японец Фужита (иногда пишут Фузита) и другие фигуры художественного андеграунда начала ХХ века. Впоследствии к кругу белорусских парижан примкнул Ш.Царфин.

Полемика актуальна для анализа Витебской, Лондонской, Нью-Йоркской, Лодзинской и других «школ». Указанная проблема поднимается в беседе с Юрием Крупенковым и Юрием Абдурахмановым о русско-советской, белорусской, французской и еврейской школах живописи. Так, Ю. Крупенков акцентировал внимание на формально-стилистической преемственности большинства белорусских художников советского периода с академической и реалистической традицией XIX века. В своих лекциях и экскурсиях Ю. Абдурахманов, куратор многочисленных проектов, посвященных еврейскому художественному наследию Беларуси (в том числе упомянутой выставки в НХМ), отмечает особую эмоциональную и чувственную отзывчивость еврейских художников из черты оседлости. Однако, на наш взгляд, они в этом смысле не сильно отличаются не только от принципиально космополитичного В. Стржеминьского (Владислав Максимилианович Стржеминский, также Стшеминьский, 1893, Минск — 26 декабря 1952, Лодзь — русский, польский и белорусский художник-авангардист, теоретик унизма в абстрактном искусстве) или «беспринципной» Н. Ходасевич-Леже (которую с легкой руки О. Лукашевича – автора сериала о белорусских художниках Парижской школы могут принять за хасидку), но и «сапраўдных беларусаў» М. Филипповича, М. Севрука, А. Сергиевича, российско-имперского мистика Д. Стеллецкого (Дмитрий Семёнович Стеллецкий, 1875, Брест-Литовск, — 1947, Париж — русский скульптор, живописец, иконописец и театральный художник) и т.д.

Искусствоведческая позиция Абдурахманова связана с его скептическим отношением, с одной стороны, к академической, реалистической, натуралистической традициям, а с другой стороны, к любому беспредметному искусству, а также концептуализму, перформенсам и т.д. как к недостаточно выразительным средствам для отражения мировосприятия человека ХХ века.

Юрий Абдурахманов 

В свою очередь, топ-менеджер белорусской редакции «Радио Свобода/Свободная Европа» Ф. Вечёрка и квазиоппозиционный депутат В. Воронецкий на очередном «Мова-фэсце», проходившем 22.02.2020 в минском культурном хабе ОК-16, напомнили о вновь обострившемся споре «славян между собою» за наследие Шагала и других белорусских парижан. Последние видятся как культурные супергерои, заложившие, наряду с представителями идишистско-гебраистской литературы и татарской народной культуры, краеугольные камни в фундамент мультиэтнического самосознания новой органически целостной белорусской нации. Выбор персоналий, вероятно, связан с их сравнительной «безопасностью» – они вряд ли могут быть использованы антибелорусскими силами в качестве инструмента.

Присутствовавший на «Мова-фэсце» российско-украинский философ сравнил наблюдаемый процесс национально-романтического воссоздания государственности с позитивным мифотворчеством, характерным для периода становления государственных наций стран Западной и Восточной Европы XVII – начала ХХ вв.

В российском искусствоведении присутствуют субъективистские отсылки живописного наследия Витебска начала ХХ века к традиции «Мира искусства». Белорусский искусствовед Абдурахманов видит источник вдохновения Шагала в позднем русском лубке (в свою очередь связанном с традицией западноевропейской гравюры) и тем самым оппонирует белорусофильским притязаниям на региональную исключительность уникальной среды порубежья, сводимой в наиболее вульгарных интерпретациях к влиянию белорусской деревни. В защиту этнографически-регионалистской версии источников творчества Шагала можно сравнить его работы с иллюстрациями к Агаде и другим еврейским религиозным и светским книгам.

Говоря о связи оригинального творчества местных гениев с окружающей их языковой, культурно-природной, социально-экономической, политико-правовой, архитектурно-ландшафтной средой, нельзя не отметить влияния линий и фактур специфического известного шагаловского пейзажного ландшафта на современный облик исторического центра Витебска. Впрочем, этот облик во многом определяется православными новоделами, возникшими в постсоветский период на месте своих предшественников, уничтоженных во время советской бомбардировки 1943 г. и хрущевской борьбы с культовыми зданиями.

Современным Смиловичам с точки зрения сохранения памяти об этнонациональных истоках творчества Сутина и Царфина повезло еще меньше. (О современных радостях и трудностях продвижения наследия Царфина и Сутина читайте в материале И. Ганкиной). Можно согласиться с Абдурахмановым, что слава Шагала затмевает даже более ценимого критиками и арт-рынком Сутина, не говоря уже о куда менее известном Царфине. В его представлении творчество искренне безумствующих гениев однозначно более ценно, чем гениальный пиар-менеджмент шагаловской семейной корпорации, сравнимый по результативности с высшими достижениями апостолов сюрреализма и поп-арта (С. Дали, Э. Уорхола и др.) При этом творческая и человеческая биография Царфина выглядит куда более загадочной, чем истории жизни не только Шагала, но и Сутина. Как свидетельствуют родственники Царфина, участвовавшие в церемонии открытия выставки, а также персонажи документального фильма З. Котович по сценарию Абдурахманова, а также развернутые устные комментарии последнего, художник отличался экстравагантным даже по критериям той эпохи отношением к своему творчеству. Согласно фильму, Царфин был совершенно не способен говорить ни о чем, кроме своего понимания живописи. Однако по другим свидетельствам как раз свое оригинальное видение отношения «мир – воспринимающий его субъект» Царфин тщательно скрывал и мистифицировал. Из фильма мы не узнаем о маниакальном стремлении к уничтожению отдельных, каким-то произвольным образом отобранных произведений (некоторые из них были восстановлены реставраторами и дилерами на потребу арт-рынка буквально из обрезков). Это роднит Царфина с Сутиным, резавшим и сжигавшим свои работы 1926–1929 гг., и коренным образом отличиется от действий позднего Шагала, который креативно решал четко определенные финансовые и маркетинговые задачи.

Еще более шокирующими и сенсационными выглядят утверждения специалистов, в том числе Абдурахманова, о наличии в некоторых работах Царфина трудноразличимых архитектурных и биоморфных изображений, которые хорошо заметны только с применением особого освещения и увеличительных инструментов. Возможно, эти особенности художественного языка обусловлены мистическими поисками Царфина, принятием им какой-то своеобразной версии католицизма и т.д.

Недостаточно изученной биографии художника присущи вполне голливудские драматизм и героизм, связанные с неоднократными переездами: Смиловичи–Эрец-Исраэль–Берлин–Париж–Гренобль–Испания и т.п.; с участием в Первой мировой войне в рядах трансиорданского еврейского легиона; во французском Сопротивлении, где он отвечал за изготовление фальшивых документов и организацию перехода евреев и других беженцев в Швейцарию. Представляют интерес его особые отношения с бытовым окружением и художественной средой, творческие искания и влияния. Достаточно напомнить о его долговременном «воздержании» от выставочной деятельности и нежелании продавать свои произведения. Он весьма трепетно подходил к размещению продаваемых знакомым коллекционерам картин; известно, к примеру, что он иногда отказывался продать свою работу за большую сумму, когда его не устраивали условия развески. В этом смысле есть претензии к их экспозиции в НХМ.

Итак, уже созрели условия для подробного искусствоведческого анализа работ Царфина с использованием разнообразных инновационных методов и современных технических средств, что, между прочим, может повысить капитализацию его наследия. В настоящее время формирование рынка произведений Царфина тормозится уникально-маниакальной политикой ведущего коллекционера, который отказывается их не только продавать, но и популяризировать, экспонировать, репродуцировать, исследовать и т.п. По-видимому, ведущую роль в изучении и популяризации художника могла бы взять на себя израильская культурная общественность, но на сегодняшний день имя Царфина в Израиле малоизвестно. В Беларуси, несмотря на приобретение нескольких его работ «Белгазпромбанком», интерес к творчеству художника только начинает формироваться. С другой стороны, продвижение на западные рынки требует дополнительных усилий.

Разумеется, в широких возможностях беллитризации и кинематографического освоения судьбы художника заключена опасность излишней дальнейшей вульгаризации, как это случилось с Шагалом, Малевичем и Сутиным. В то же время особенности его творческой манеры открывают широкие возможности для экспонирования с использованием технологий виртуальной и дополненной реальности.

Скорбящие в голубом. Холст, масло. Начало 1960-х гг. 80,7х54. Коллекция группы компаний А-100

Девушки в цветах. Холст, масло. 1950-е гг. 81х60. Коллекция фонда «Наследие и время»

Фрагмент картины

Церковь св. Ронана в Локронане. Холст, масло. 1968 г. 81х60. Частная коллекция

Фрагмент этой работы: портал церкви со статуей святого и фантастическим животным за ним.

Беседующие (по версии Ю.Абдурахманова – «Смиловичские евреи»), 1952 г. Картон, гуашь, масло. 33х24. Музей «Пространство Хаима Сутина» в Смиловичах

Гора Гран-Моль (Савойский пейзаж) – около 1970 г. Картон, гуашь и масло. 65х50. Коллекция группы компаний А-100

(Все фото работ Ш. Царфина предоставлены Ю. Абдурахмановым).

От анализа художественного наследия Царфина перейдем к судьбе идишистской литературы. Автор внимательно наблюдал за мастер-классом, проходившим в НХМ в рамках выставки.

Ведущие. Перед началом 

Идишистская литература, являющаяся основным объектом изучения для участников многолетнего проекта «Идиш: язык, традиции и культуру познаем вместе», находится и в более выигрышном, и в более уязвимом положении, чем произведения пластического искусства белорусских евреев; популяризация литературы и произведений пластического искусства зависит от принципиально различных факторов. Представляется, что живая традиция книжников народа Библии может несколько отличаться от доминирующих трендов современного мифотворчества. Как указала ведущая мероприятия Инесса Ганкина, наиболее созвучен работам Царфина художественный мир М. Кульбака, интерес к творчеству которого резко возрос на фоне возврата в культурно-научный оборот наследия белорусских литераторов – жертв сталинизма.

Инесса Ганкина

Участники мастер-класса обозначили проблемы стилистической и смысловой адекватности воспроизведения и восприятия оригинальных текстов, вобравших в себя богатый этнокультурный и социально-политический материал, и их переводов на разные языки. Некоторые особенности текста неизбежно ускользают от внимания читателей, критиков и даже переводчиков в силу понятных объективных обстоятельств. Тем большее значение имеют усилия энтузиастов, и тем более возрастает их ответственность за возвращение культурного наследия и исторической памяти. Если эти задачи и не отрефлексированы всеми участниками процесса, то остро ими ощущаются. Носители языка и бытовой культуры штетлов зачастую стремятся к активному взаимодействию с научно-культурным истеблишментом, преодолевая институциональные и статусные барьеры между профессионалами и дилетантами, о чем на мастер-классе говорила руководитель проекта Светлана Трифсик.

Светлана Трифсик 

В ходе работы над текстами участники группы анализируют существующие переводы и предлагают свои собственные интерпретации идишистских текстов. При этом обнаруживается различие в диалектах идиша с точки зрения словарного запаса, иноязычных включений, произношения, смысла отдельных выражений и т.д. Послевоенное поколение, к которому принадлежат все члены группы, не могло получить образование на родном языке, но все они слышали идиш дома в детстве от мам, бабушек или соседей.

С другой стороны, полученное высшее образование и общий кругозор позволяют проводить анализ текста с обращением к немецкому, польскому, английскому, французскому, украинскому и другим языкам. Реальное русско-белорусское двуязычье участников позволяет идентифицировать славянизмы в текстах на идише.

Слушатели

Алесь Астраух – составитель идиш-белорусского словаря

В то же время при анализе текстов из-за ограниченности специальных знаний в профессиональном сообществе возникает дилема «деревьев и леса», связанная с общим для историков, филологов, искусствоведов, исследователей-дилетантов и активистов недопониманием различных и разнообразных аспектов смысла рассматриваемых текстов. Становится очевидной насущная необходимость комплексного подхода к изучению этих и сопутствующих материалов, введение в оборот новых источников и т.д. Здесь вновь приходится говорить о роли и распределении ответственности, а также сотрудничестве восточноевропейских, американских и израильских элит, но уже в ином качестве, поскольку пласты литературной и фольклорной традиций разных народов, сложившиеся к концу XIX – началу XX вв., их взаимопроникновение и перемешивание образуют плодотворный субстрат для дальнейшего развития. И чем более осознанным будет отношение к этим явлениям, тем более ярким видится грядущий расцвет. Восстановление, переосмысление и начавшаяся переоценка разнонаправленных и противоречивых тенденций прошлого видятся из Минска особенно перспективными в контексте актуальной культуры Израиля, нуждающейся в более осознанном отношении как к ашкеназской, так и другим ее ветвям. Хорошей иллюстрацией к последнему тезису являются прозвучавшие в оригинале и в русском переводе отрывки из рассказа Авраама Карпиновича о Хане-Мерке – торговке рыбой из довоенного Вильно, живом носителе и интерпретаторе народных пословиц, поговорок и проклятий. Этот материал был блестяще представлен на мастер-классе Михаилом Цейтлиным и Давидом Либерманом, а их смысловой анализ фольклорного материала позволил слушателям понять особенности еврейской ментальности.

Михаил Цейтлин 

Михаил Цейтлин и Елизавета Мальцева

Давид Либерман и Светлана Трифсик

Образ Ханы-Мерке в формально-тематическом смысле отсылает к главе «Лондон, почему ты не сгоришь?» из «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема, где изображена незабываемо яркая Броха с ее богатым набором проклятий. В рассказе о Хане-Мерке идет речь о ее сотрудничестве с руководителем отдела языка и литературы довоенного Еврейского исследовательского института, профессором Максом Вайнрайхом, о ее романе с сотрудником института – фольклористом-этнографом. Все герои рассказа Карпиновича – реальные жители Вильно, погибшие в годы Второй мировой войны.

Мы нуждаемся в максимально трезвом отношении к разноязыкому литературному наследию (Бялика, Ахад ха-Ама, Зингера, Агнона, Бабеля, Суцкевера и т.д.). При этом воспринимать его во всей полноте совсем «без гнева и печали» не представляется реальным, а эмоциональное отношение к эстетическим характеристикам «идеологически сомнительных» и противоречивых произведений является залогом неослабевающего интереса к ним. Действительно, в какой мере великие произведения таких основоположников идишистской литературы как Менделе Мойхер-Сфорим и Шолом-Алейхем, не без основания отождествляемые с традициями критического реализма и поднимающие темы языка, религии, эмиграции, благотоворительности, коррупции, просвещения, секуляризации, эмансипации, войны, революции, торговли женщинами и др., являются энциклопедией жизни в черте оседлости? В этом смысле примечательна просионистская утопия, представленная в небольшом рассказе из сборника сороковых годов «Дом в семь окон» американской писательницы Кади Млодовски (Молодовской) – уроженки Беларуси, впервые переведенном на русский участниками проекта. В рассказе описывается до поры до времени счастливая жизнь Башке, дочки еврейского скотопромышленника, ее мужа – успешного коммерсанта и знатока Торы, заканчивающаяся драматичным разрывом семейных связей и переселением главной героини вместе с детьми в Эрец-Исраэль. Современный читатель постоянно размышляет о будущей печальной судьбе евреев Восточной Европы, оказавшихся последовательно во власти двух тоталитарных режимов. С другой стороны, развод Башке и ее отъезд напоминают о разрушении семьи в эпоху еврейской эмиграции из СССР. Кстати, на мастер-классе в НХМ прозвучало юмористическое детское стихотворение Млодовски (Молодовской) «Мантл» («Пальто») в исполнении Елены Левиковой.

Елена Левикова 

Несмотря на кажущуюся простоту этого текста, его адекватный поэтический перевод представляет собой сложную задачу из-за «сопротивления материала». Это же касается русских переводов классического стихотворения Кульбака «Звездочка» (1916), приобретшего в силу особенностей русской поэтической традиции, не свойственные ему изначально «слащавые» черты. Компромиссный с точки зрения соотношения смысла и формы белорусский перевод А. Хадановича позволил успешно разрешить эти противоречия на другой лингво-культурной почве. В рамках мастер-класса этот перевод не только прозвучал в прекрасном исполнении Давида Либермана, но и стал основой небольшого интерактива, посвященного истории насильственной эвакуации населения Беларуси из прифронтовой полосы в годы Первой мировой войны. В этой связи хочется напомнить о трагическом поэтическом тексте З. Аксельрода «Беженцы», где фигурирует отрезанная казаками еврейская голова, которая присутствовала в переводах тридцатых годов, но исчезла в поздних переводах на русский. Творчество и биография Кульбака также требуют не только ритуальной демонстрации заинтересованности, но и конкретного анализа. В этой связи обращаем внимание на уже опубликованные белорусские переводы модернистской прозы Кульбака («Панядзелак», «Мэсія з роду Эфраіма», перевод С. Шупы), а также на готовящийся перевод его последнего романа «Зелменяне» (переводчик А. Дубинин).

Участники мастер-класса в НХМ могли оценить звучание подлинника прозы Кульбака в исполнении Елены Левиковой и качество перевода, прочитанного Михаилом Цейтлином и Инессой Ганкиной. К сожалению, в определенных молодежных еврейских кругах Беларуси наблюдается скептицизм по отношению к творчеству М. Кульбака (основанный на знакомстве с не самыми удачными его произведениями и более ранними советскими переводами автора), что отличается от позиции местной белорусскоязычной элиты.

После мастер-класса. Слева направо: Д. Либерман, Е. Левикова, А. Астраух, С. Шупа, С. Трифсик, Ю. Абдурахманов, Е. Мальцева, И. Ганкина, М. Цейтлин

Подводя промежуточные итоги, следует отметить расширяющееся присутствие еврейского компонента в культурной жизни страны – от выставок современных израильских фотографов до обращения к местному культурному наследию. Но от знакомства с еврейским наследием до включения его в актуальный культурный ландшафт современной Беларуси – «дистанция огромного размера».

Дмитрий Симонов (г. Минск), специалист по социокультурным коммуникациям,

участник проекта «Идиш: традиция и культура – познаем вместе»

Опубликовано 12.04.2020  21:17

Небольшие уточнения внесены 14.04.2020  14:54