Tag Archives: Макс Вайнрайх

Д. Симонов. Время собирать камни

Наследие еврейских авторов – выходцев из Беларуси до сих пор является предметом культурологических и политических дискуссий. Предлагаю читателям краткий обзор событий и тенденций, связанных с этой темой. Информационными поводами к публикации послужили выставка «Шрага Царфин. Ведущий к свету» в Национальном художественном музее Республики Беларусь (6.12.2019 – 01.03.2020) и мастер-класс «Путешествие в мир белорусских местечек» Минского общества еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК), состоявшийся 9 февраля 2020 г. в рамках этой выставки.

Афиша к выставке

Елизавета Мальцева – руководитель МОЕКа

Во всем мире, а особенно в интеллектуальных кругах Центральной и Восточной Европы, не прекращаются дискуссии о национальных корнях Парижских художественных школ. Речь идет о «Плавучей прачечной» “Бато-лавуар” (Модильяни, Пикассо и др.), а также об «Улье», где в состоянии гремучей смеси творческо-личных отношений взаимодействовали Шагал, Сутин, Кикоин, Кремень и другие еврейские художники с белорусской «пропиской», русская «Маревна», болгарин Паскин, японец Фужита (иногда пишут Фузита) и другие фигуры художественного андеграунда начала ХХ века. Впоследствии к кругу белорусских парижан примкнул Ш.Царфин.

Полемика актуальна для анализа Витебской, Лондонской, Нью-Йоркской, Лодзинской и других «школ». Указанная проблема поднимается в беседе с Юрием Крупенковым и Юрием Абдурахмановым о русско-советской, белорусской, французской и еврейской школах живописи. Так, Ю. Крупенков акцентировал внимание на формально-стилистической преемственности большинства белорусских художников советского периода с академической и реалистической традицией XIX века. В своих лекциях и экскурсиях Ю. Абдурахманов, куратор многочисленных проектов, посвященных еврейскому художественному наследию Беларуси (в том числе упомянутой выставки в НХМ), отмечает особую эмоциональную и чувственную отзывчивость еврейских художников из черты оседлости. Однако, на наш взгляд, они в этом смысле не сильно отличаются не только от принципиально космополитичного В. Стржеминьского (Владислав Максимилианович Стржеминский, также Стшеминьский, 1893, Минск — 26 декабря 1952, Лодзь — русский, польский и белорусский художник-авангардист, теоретик унизма в абстрактном искусстве) или «беспринципной» Н. Ходасевич-Леже (которую с легкой руки О. Лукашевича – автора сериала о белорусских художниках Парижской школы могут принять за хасидку), но и «сапраўдных беларусаў» М. Филипповича, М. Севрука, А. Сергиевича, российско-имперского мистика Д. Стеллецкого (Дмитрий Семёнович Стеллецкий, 1875, Брест-Литовск, — 1947, Париж — русский скульптор, живописец, иконописец и театральный художник) и т.д.

Искусствоведческая позиция Абдурахманова связана с его скептическим отношением, с одной стороны, к академической, реалистической, натуралистической традициям, а с другой стороны, к любому беспредметному искусству, а также концептуализму, перформенсам и т.д. как к недостаточно выразительным средствам для отражения мировосприятия человека ХХ века.

Юрий Абдурахманов

В свою очередь, топ-менеджер белорусской редакции «Радио Свобода/Свободная Европа» Ф. Вечёрка и квазиоппозиционный депутат В. Воронецкий на очередном «Мова-фэсце», проходившем 22.02.2020 в минском культурном хабе ОК-16, напомнили о вновь обострившемся споре «славян между собою» за наследие Шагала и других белорусских парижан. Последние видятся как культурные супергерои, заложившие, наряду с представителями идишистско-гебраистской литературы и татарской народной культуры, краеугольные камни в фундамент мультиэтнического самосознания новой органически целостной белорусской нации. Выбор персоналий, вероятно, связан с их сравнительной «безопасностью» – они вряд ли могут быть использованы антибелорусскими силами в качестве инструмента.

Присутствовавший на «Мова-фэсце» российско-украинский философ сравнил наблюдаемый процесс национально-романтического воссоздания государственности с позитивным мифотворчеством, характерным для периода становления государственных наций стран Западной и Восточной Европы XVII – начала ХХ вв.

В российском искусствоведении присутствуют субъективистские отсылки живописного наследия Витебска начала ХХ века к традиции «Мира искусства». Белорусский искусствовед Абдурахманов видит источник вдохновения Шагала в позднем русском лубке (в свою очередь связанном с традицией западноевропейской гравюры) и тем самым оппонирует белорусофильским притязаниям на региональную исключительность уникальной среды порубежья, сводимой в наиболее вульгарных интерпретациях к влиянию белорусской деревни. В защиту этнографически-регионалистской версии источников творчества Шагала можно сравнить его работы с иллюстрациями к Агаде и другим еврейским религиозным и светским книгам.

Говоря о связи оригинального творчества местных гениев с окружающей их языковой, культурно-природной, социально-экономической, политико-правовой, архитектурно-ландшафтной средой, нельзя не отметить влияния линий и фактур специфического известного шагаловского пейзажного ландшафта на современный облик исторического центра Витебска. Впрочем, этот облик во многом определяется православными новоделами, возникшими в постсоветский период на месте своих предшественников, уничтоженных во время советской бомбардировки 1943 г. и хрущевской борьбы с культовыми зданиями.

Современным Смиловичам с точки зрения сохранения памяти об этнонациональных истоках творчества Сутина и Царфина повезло еще меньше. (О современных радостях и трудностях продвижения наследия Царфина и Сутина читайте в материале И. Ганкиной). Можно согласиться с Абдурахмановым, что слава Шагала затмевает даже более ценимого критиками и арт-рынком Сутина, не говоря уже о куда менее известном Царфине. В его представлении творчество искренне безумствующих гениев однозначно более ценно, чем гениальный пиар-менеджмент шагаловской семейной корпорации, сравнимый по результативности с высшими достижениями апостолов сюрреализма и поп-арта (С. Дали, Э. Уорхола и др.) При этом творческая и человеческая биография Царфина выглядит куда более загадочной, чем истории жизни не только Шагала, но и Сутина. Как свидетельствуют родственники Царфина, участвовавшие в церемонии открытия выставки, а также персонажи документального фильма З. Котович по сценарию Абдурахманова, а также развернутые устные комментарии последнего, художник отличался экстравагантным даже по критериям той эпохи отношением к своему творчеству. Согласно фильму, Царфин был совершенно не способен говорить ни о чем, кроме своего понимания живописи. Однако по другим свидетельствам как раз свое оригинальное видение отношения «мир – воспринимающий его субъект» Царфин тщательно скрывал и мистифицировал. Из фильма мы не узнаем о маниакальном стремлении к уничтожению отдельных, каким-то произвольным образом отобранных произведений (некоторые из них были восстановлены реставраторами и дилерами на потребу арт-рынка буквально из обрезков). Это роднит Царфина с Сутиным, резавшим и сжигавшим свои работы 1926–1929 гг., и коренным образом отличиется от действий позднего Шагала, который креативно решал четко определенные финансовые и маркетинговые задачи.

Еще более шокирующими и сенсационными выглядят утверждения специалистов, в том числе Абдурахманова, о наличии в некоторых работах Царфина трудноразличимых архитектурных и биоморфных изображений, которые хорошо заметны только с применением особого освещения и увеличительных инструментов. Возможно, эти особенности художественного языка обусловлены мистическими поисками Царфина, принятием им какой-то своеобразной версии католицизма и т.д.

Недостаточно изученной биографии художника присущи вполне голливудские драматизм и героизм, связанные с неоднократными переездами: Смиловичи–Эрец-Исраэль–Берлин–Париж–Гренобль–Испания и т.п.; с участием в Первой мировой войне в рядах трансиорданского еврейского легиона; во французском Сопротивлении, где он отвечал за изготовление фальшивых документов и организацию перехода евреев и других беженцев в Швейцарию. Представляют интерес его особые отношения с бытовым окружением и художественной средой, творческие искания и влияния. Достаточно напомнить о его долговременном «воздержании» от выставочной деятельности и нежелании продавать свои произведения. Он весьма трепетно подходил к размещению продаваемых знакомым коллекционерам картин; известно, к примеру, что он иногда отказывался продать свою работу за большую сумму, когда его не устраивали условия развески. В этом смысле есть претензии к их экспозиции в НХМ.

Итак, уже созрели условия для подробного искусствоведческого анализа работ Царфина с использованием разнообразных инновационных методов и современных технических средств, что, между прочим, может повысить капитализацию его наследия. В настоящее время формирование рынка произведений Царфина тормозится уникально-маниакальной политикой ведущего коллекционера, который отказывается их не только продавать, но и популяризировать, экспонировать, репродуцировать, исследовать и т.п. По-видимому, ведущую роль в изучении и популяризации художника могла бы взять на себя израильская культурная общественность, но на сегодняшний день имя Царфина в Израиле малоизвестно. В Беларуси, несмотря на приобретение нескольких его работ «Белгазпромбанком», интерес к творчеству художника только начинает формироваться. С другой стороны, продвижение на западные рынки требует дополнительных усилий.

Разумеется, в широких возможностях беллитризации и кинематографического освоения судьбы художника заключена опасность излишней дальнейшей вульгаризации, как это случилось с Шагалом, Малевичем и Сутиным. В то же время особенности его творческой манеры открывают широкие возможности для экспонирования с использованием технологий виртуальной и дополненной реальности.

Скорбящие в голубом. Холст, масло. Начало 1960-х гг. 80,7х54. Коллекция группы компаний А-100

Девушки в цветах. Холст, масло. 1950-е гг. 81х60. Коллекция фонда «Наследие и время»

Фрагмент картины

Церковь св. Ронана в Локронане. Холст, масло. 1968 г. 81х60. Частная коллекция

Фрагмент этой работы: портал церкви со статуей святого и фантастическим животным за ним.

Беседующие (по версии Ю.Абдурахманова – «Смиловичские евреи»), 1952 г. Картон, гуашь, масло. 33х24. Музей «Пространство Хаима Сутина» в Смиловичах

Гора Гран-Моль (Савойский пейзаж) – около 1970 г. Картон, гуашь и масло. 65х50. Коллекция группы компаний А-100

(Все фото работ Ш. Царфина предоставлены Ю. Абдурахмановым).

От анализа художественного наследия Царфина перейдем к судьбе идишистской литературы. Автор внимательно наблюдал за мастер-классом, проходившим в НХМ в рамках выставки.

Ведущие. Перед началом

Идишистская литература, являющаяся основным объектом изучения для участников многолетнего проекта «Идиш: язык, традиции и культуру познаем вместе», находится и в более выигрышном, и в более уязвимом положении, чем произведения пластического искусства белорусских евреев; популяризация литературы и произведений пластического искусства зависит от принципиально различных факторов. Представляется, что живая традиция книжников народа Библии может несколько отличаться от доминирующих трендов современного мифотворчества. Как указала ведущая мероприятия Инесса Ганкина, наиболее созвучен работам Царфина художественный мир М. Кульбака, интерес к творчеству которого резко возрос на фоне возврата в культурно-научный оборот наследия белорусских литераторов – жертв сталинизма.

Инесса Ганкина

Участники мастер-класса обозначили проблемы стилистической и смысловой адекватности воспроизведения и восприятия оригинальных текстов, вобравших в себя богатый этнокультурный и социально-политический материал, и их переводов на разные языки. Некоторые особенности текста неизбежно ускользают от внимания читателей, критиков и даже переводчиков в силу понятных объективных обстоятельств. Тем большее значение имеют усилия энтузиастов, и тем более возрастает их ответственность за возвращение культурного наследия и исторической памяти. Если эти задачи и не отрефлексированы всеми участниками процесса, то остро ими ощущаются. Носители языка и бытовой культуры штетлов зачастую стремятся к активному взаимодействию с научно-культурным истеблишментом, преодолевая институциональные и статусные барьеры между профессионалами и дилетантами, о чем на мастер-классе говорила руководитель проекта Светлана Трифсик.

Светлана Трифсик

В ходе работы над текстами участники группы анализируют существующие переводы и предлагают свои собственные интерпретации идишистских текстов. При этом обнаруживается различие в диалектах идиша с точки зрения словарного запаса, иноязычных включений, произношения, смысла отдельных выражений и т.д. Послевоенное поколение, к которому принадлежат все члены группы, не могло получить образование на родном языке, но все они слышали идиш дома в детстве от мам, бабушек или соседей.

С другой стороны, полученное высшее образование и общий кругозор позволяют проводить анализ текста с обращением к немецкому, польскому, английскому, французскому, украинскому и другим языкам. Реальное русско-белорусское двуязычье участников позволяет идентифицировать славянизмы в текстах на идише.

Слушатели

Алесь Астраух – составитель идиш-белорусского словаря

В то же время при анализе текстов из-за ограниченности специальных знаний в профессиональном сообществе возникает дилема «деревьев и леса», связанная с общим для историков, филологов, искусствоведов, исследователей-дилетантов и активистов недопониманием различных и разнообразных аспектов смысла рассматриваемых текстов. Становится очевидной насущная необходимость комплексного подхода к изучению этих и сопутствующих материалов, введение в оборот новых источников и т.д. Здесь вновь приходится говорить о роли и распределении ответственности, а также сотрудничестве восточноевропейских, американских и израильских элит, но уже в ином качестве, поскольку пласты литературной и фольклорной традиций разных народов, сложившиеся к концу XIX – началу XX вв., их взаимопроникновение и перемешивание образуют плодотворный субстрат для дальнейшего развития. И чем более осознанным будет отношение к этим явлениям, тем более ярким видится грядущий расцвет. Восстановление, переосмысление и начавшаяся переоценка разнонаправленных и противоречивых тенденций прошлого видятся из Минска особенно перспективными в контексте актуальной культуры Израиля, нуждающейся в более осознанном отношении как к ашкеназской, так и другим ее ветвям. Хорошей иллюстрацией к последнему тезису являются прозвучавшие в оригинале и в русском переводе отрывки из рассказа Авраама Карпиновича о Хане-Мерке – торговке рыбой из довоенного Вильно, живом носителе и интерпретаторе народных пословиц, поговорок и проклятий. Этот материал был блестяще представлен на мастер-классе Михаилом Цейтлиным и Давидом Либерманом, а их смысловой анализ фольклорного материала позволил слушателям понять особенности еврейской ментальности.

Михаил Цейтлин

Михаил Цейтлин и Елизавета Мальцева

Давид Либерман и Светлана Трифсик

Образ Ханы-Мерке в формально-тематическом смысле отсылает к главе «Лондон, почему ты не сгоришь?» из «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема, где изображена незабываемо яркая Броха с ее богатым набором проклятий. В рассказе о Хане-Мерке идет речь о ее сотрудничестве с руководителем отдела языка и литературы довоенного Еврейского исследовательского института, профессором Максом Вайнрайхом, о ее романе с сотрудником института – фольклористом-этнографом. Все герои рассказа Карпиновича – реальные жители Вильно, погибшие в годы Второй мировой войны.

Мы нуждаемся в максимально трезвом отношении к разноязыкому литературному наследию (Бялика, Ахад ха-Ама, Зингера, Агнона, Бабеля, Суцкевера и т.д.). При этом воспринимать его во всей полноте совсем «без гнева и печали» не представляется реальным, а эмоциональное отношение к эстетическим характеристикам «идеологически сомнительных» и противоречивых произведений является залогом неослабевающего интереса к ним. Действительно, в какой мере великие произведения таких основоположников идишистской литературы как Менделе Мойхер-Сфорим и Шолом-Алейхем, не без основания отождествляемые с традициями критического реализма и поднимающие темы языка, религии, эмиграции, благотоворительности, коррупции, просвещения, секуляризации, эмансипации, войны, революции, торговли женщинами и др., являются энциклопедией жизни в черте оседлости? В этом смысле примечательна просионистская утопия, представленная в небольшом рассказе из сборника сороковых годов «Дом в семь окон» американской писательницы Кади Млодовски (Молодовской) – уроженки Беларуси, впервые переведенном на русский участниками проекта. В рассказе описывается до поры до времени счастливая жизнь Башке, дочки еврейского скотопромышленника, ее мужа – успешного коммерсанта и знатока Торы, заканчивающаяся драматичным разрывом семейных связей и переселением главной героини вместе с детьми в Эрец-Исраэль. Современный читатель постоянно размышляет о будущей печальной судьбе евреев Восточной Европы, оказавшихся последовательно во власти двух тоталитарных режимов. С другой стороны, развод Башке и ее отъезд напоминают о разрушении семьи в эпоху еврейской эмиграции из СССР. Кстати, на мастер-классе в НХМ прозвучало юмористическое детское стихотворение Млодовски (Молодовской) «Мантл» («Пальто») в исполнении Елены Левиковой.

Елена Левикова

Несмотря на кажущуюся простоту этого текста, его адекватный поэтический перевод представляет собой сложную задачу из-за «сопротивления материала». Это же касается русских переводов классического стихотворения Кульбака «Звездочка» (1916), приобретшего в силу особенностей русской поэтической традиции, не свойственные ему изначально «слащавые» черты. Компромиссный с точки зрения соотношения смысла и формы белорусский перевод А. Хадановича позволил успешно разрешить эти противоречия на другой лингво-культурной почве. В рамках мастер-класса этот перевод не только прозвучал в прекрасном исполнении Давида Либермана, но и стал основой небольшого интерактива, посвященного истории насильственной эвакуации населения Беларуси из прифронтовой полосы в годы Первой мировой войны. В этой связи хочется напомнить о трагическом поэтическом тексте З. Аксельрода «Беженцы», где фигурирует отрезанная казаками еврейская голова, которая присутствовала в переводах тридцатых годов, но исчезла в поздних переводах на русский. Творчество и биография Кульбака также требуют не только ритуальной демонстрации заинтересованности, но и конкретного анализа. В этой связи обращаем внимание на уже опубликованные белорусские переводы модернистской прозы Кульбака («Панядзелак», «Мэсія з роду Эфраіма», перевод С. Шупы), а также на готовящийся перевод его последнего романа «Зелменяне» (переводчик А. Дубинин).

Участники мастер-класса в НХМ могли оценить звучание подлинника прозы Кульбака в исполнении Елены Левиковой и качество перевода, прочитанного Михаилом Цейтлином и Инессой Ганкиной. К сожалению, в определенных молодежных еврейских кругах Беларуси наблюдается скептицизм по отношению к творчеству М. Кульбака (основанный на знакомстве с не самыми удачными его произведениями и более ранними советскими переводами автора), что отличается от позиции местной белорусскоязычной элиты.

После мастер-класса. Слева направо: Д. Либерман, Е. Левикова, А. Астраух, С. Шупа, С. Трифсик, Ю. Абдурахманов, Е. Мальцева, И. Ганкина, М. Цейтлин

Подводя промежуточные итоги, следует отметить расширяющееся присутствие еврейского компонента в культурной жизни страны – от выставок современных израильских фотографов до обращения к местному культурному наследию. Но от знакомства с еврейским наследием до включения его в актуальный культурный ландшафт современной Беларуси – «дистанция огромного размера».

Дмитрий Симонов (г. Минск), специалист по социокультурным коммуникациям,

участник проекта «Идиш: традиция и культура – познаем вместе»

Опубликовано 12.04.2020 21:17

Небольшие уточнения внесены 14.04.2020 14:54

Cесіль Кузніц пра Сямёна Дубнава

Ад belisrael.info. Прапануем пачатак вялікага артыкула амерыканскай даследчыцы (Cecile E. Kuznitz), перакладзены з некаторымі скарачэннямі.

Артыкул «YIVO’s “Old Friend and Teacher”: Simon Dubnow and his Relationship to the Yiddish Scientific Institute» быў надрукаваны ў гадавіку Інстытута Сямёна Дубнава («Jahrbuch des Simon-Dubnow-Instituts», або «Simon Dubnow Institute Yearbook») за 2016 г., ды застаўся практычна незаўважаным у Беларусі, на радзіме вялікага гісторыка Дубнава (1860, Мсціслаў – 1941, Рыга). Між тым праца навуковай супрацоўніцы «Bard College», як вы самі ўбачыце, багатая на каштоўныя факты.

Калі чытачы прадэманструюць рэальную цікавасць да закранутых тут сюжэтаў, то апублікуем па-беларуску і астатнюю частку артыкула. Пішыце, пішыце…

Д-р Сесіль Э. Кузніц і малады Сямён Дубнаў. Крыніцы: thejdc.convio.net і wikipedia.org

* * *

Cесіль Эстэр Кузніц

«Стары сябар і настаўнік». Сямён Дубнаў і ягоныя сувязі з Даследчым інстытутам ідыша (ІВА)

Імя Сямёна Дубнава чырвонай ніткай праходзіць скрозь усю гісторыю «Yidisher visnshaftlekher institut» – «Ідышнага навуковага інстытута», або «Даследчага інстытута ідыша», вядомага паводле сваёй англійскай абрэвіятуры YIVO (у беларускім варыянце – ІВА). Будучы першым навуковым цэнтрам па вывучэнні ідыша, гісторыі і культуры ідышамоўнага яўрэйства, ІВА вельмі шмат чэрпаў з прац Дубнава-гісторыка, гэтаксама як з яго тэорый нацыяналізму ў дыяспары. Да таго ж Дубнаў ахвотна падтрымліваў асабістыя стасункі з некаторымі заснавальнікамі ІВА, якія лічылі яго і сябрам, і настаўнікам.

Кіраўнікі інстытута часта выказвалі сваё захапленне Дубнавым. Выдаўцы другога тома «Historishe shriftn» («Гістарычных запісаў») ІВА, прысвечанага Дубнаву, менавалі яго «старым сябрам і настаўнікам, вельмі шчыльна звязаным з Даследчым інстытутам ідыша». З іншых нагодаў яго называлі «адным з заснавальнікаў» і «стаўпоў» ІВА.

Аўтарытэт Дубнава быў такі, што Якаў Ляшчынскі, кіраўнік эканамічна-статыстычнага аддзела ІВА, настойваў на тым, што канферэнцыю ІВА 1929 г. трэба адкласці, бо Дубнаў адмовіўся яе наведаць, а без яго яна, маўляў, вырачана на правал. Дубнаў таксама дзяліўся цёплымі пачуццямі – называў ІВА «наш інстытут», усхваляў яго значнасць для «інтэлектуальнага адраджэння нашага народу».

Улічваючы гэткае ўзаемнае прызнанне, беручы пад увагу цесныя прафесійныя і асабістыя стасункі гісторыка з інстытутам, можна было б чакаць, што Дубнаў пастаянна і з энтузіязмам удзельнічаў у дзейнасці ІВА. Між іншага, мовазнавец і журналіст Залман Рэйзен, адзін з кіраўнікоў ІВА, у 1934 г. пісаў пра Дубнава як пра «сузаснавальніка ІВА, які заўсёды бярэ актыўны ўдзел у працы інстытута». Аднак рэчаіснасць была крыху больш складаная. Траекторыя стасункаў Дубнава з ІВА адлюстроўвае ваганні гісторыка паміж навуковымі і грамадскімі абавязкамі, прычым і тыя, і другія служылі яўрэйскаму народу.

Закладваючы падмурак ідышнай навукі

Важнасць навуковых дасягненняў Дубнава для заснавання ІВА цяжка перабольшыць. Эліягу Чэрыкавер, кіраўнік гістарычнага аддзела інстытута, пісаў, што да высілкаў Дубнава ў ідышнай навуцы не ставала «агульнага плану, асноўнай ідэі і жывой душы».

Як Дубнаў, так і ІВА меркавалі, што мэтаскіраванае захаванне ўзораў яўрэйскай культуры – найважнейшая перадумова для таго, каб навукоўцы займаліся аналітычнымі доследамі. У 1891 г. Дубнаў апублікаваў знакаміты нарыс у расійскім часопісе «Восход», наракаючы на тое, што ўсходнееўрапейскія яўрэі не ведаюць сваёй мінуўшчыны, заклікаючы іх збіраць гістарычныя памяткі. Праз ягоны заклік многія чытачы выслалі Дубнаву каштоўныя кнігі і дакументы, частка якіх у рэшце рэшт трапіла ў архіў ІВА. У выніку гэтай ініцыятывы ІВА самастойна заняўся зборам матэрыялаў з мінуўшчыны і сучаснасці, каб забяспечыць глебу для сваёй далейшай працы. Гэты збор вёўся перадусім замлерамі (адмысловымі збіральнікамі), мужчынамі і жанчынамі, якія працавалі ад імя інстытута ў ідышамоўных супольнасцях па ўсім свеце. Дзякуючы працы замлераў народ – г. зн. маса звычайных яўрэяў – стаў актыўным удзельнікам адбудовы яўрэйскай культуры.

Нарыс Дубнава прывёў і да стварэння інстытуцыйнай базы для яўрэйскай навукі. У 1892 г. «Hevrah Mefitse Haskalah» (Таварыства для распаўсюду асветы, вядомае таксама паводле сваёй рускай абрэвіятуры ОПЕ) заснавала гісторыка-этнаграфічную камісію, якая ў 1908 г. стала Санкт-Пецярбургскім яўрэйскім гісторыка-этнаграфічным таварыствам. З 1909 да 1918 гг. гэтае таварыства фундавала «Еврейскую старину» – часопіс пра расійскую яўрэйскую гісторыю, рэдагаваны Дубнавым. Такім чынам, Дубнаў праклаў шлях для распаўсюду вынікаў яўрэйскіх даследаванняў у форме навуковых публікацый (што было адной з асноўных мэтаў дзейнасці ІВА).

Кіраўнікі ІВА пісалі, што Дубнаў, у адрозненне ад навукоўцаў ранейшых перыядаў, не разглядаў яўрэяў як «гістарычную мумію» або «рэлігійнае племя», але як «жывы народ… С. Дубнаў цалкам секулярызуе яўрэйскую гісторыю, абапірае яе на сацыяльную базу».

Традыцыйна яўрэйская гістарыяграфія засяроджвалася на рэлігійных тэкстах і постацях вялікіх знаўцаў іудаізму, але як Дубнаў, так і ІВА карысталіся «сацыяльна-эканамічным» падыходам. У рамках гэтай метадалогіі акцэнтаваўся досвед «сярэдніх яўрэяў», а не эліт, штодзённыя сацыяльныя варункі, а не інтэлектуальныя дасягненні. Падыход выпукляў ролю звычайных мужчын і жанчын як асноўных дзеючых асоб гістарычнага працэсу, што, у сваю чаргу, падмацоўвала адзін з пастулатаў Дубнава: нязменную жыццяздольнасць яўрэйскага народу ў сутыкненні з антысемітызмам і асіміляцыяй.

Збіральніцкія ініцыятывы Дубнава ды ІВА ператваралі звычайных яўрэяў у найважнейшы чыннік для стварэння яўрэйскай навукі. Нарэшце, і Дубнаў, і ІВА жадалі, каб вынікі іхніх доследаў успрымаліся далёка па-за межамі навуковага кола. Калі ІВА планаваў кнігі і часопісы для шырокай аўдыторыі, ён апісваў дубнаўскую «Сусветную гісторыю яўрэйскага народу» як «працу, што мае чыста навуковы характар, але даступную таксама шырокаму колу чытачоў; яна стане папулярнай кнігай у поўным сэнсе слова». Публікуючы працу Дубнава і стымулюючы ўласныя доследы, ІВА імкнуўся выканаць запавет гісторыка – стварыць навуку «пра народ і для народу».

Адданасць Дубнава народу і ягонае бачанне яўрэйскай гісторыі вялі навукоўца да глыбокай заангажаванасці ў справы сучаснасці. На практыцы сумяшчаць навуковую і грамадскую дзейнасць было няпроста; Дубнаў часта разрываўся паміж цягай да свайго пісьмовага стала і пакліканнем да грамадскай актыўнасці, дарма што падкрэсліваў наяўнасць грані паміж навукай і палітычнай ідэалогіяй. І ў гэтым сэнсе ён служыў мадэллю для ІВА, бо інстытут таксама імкнуўся сумяшчаць навуковую нейтральнасць з адданасцю абшчынным справам, пазбягаючы адкрытага далучэння да той ці іншай групы інтарэсаў. Як зазначыў Чэрыкавер, праца Дубнава «наводзіць масты паміж мінулым і сучаснымі праблемамі», расчышчаючы шлях для маладзейшых навукоўцаў, якія «адчуваюць сябе шчыльна звязанымі з нацыянальнымі і грамадскімі праблемамі сучаснага яўрэйскага жыцця».

Чэрыкавер працягваў: Дубнаў быў больш, чым навукоўцам, ён служыў таксама арганізатарам, настаўнікам, палітычным актывістам, тэарэтыкам, якім рухала «не так зацікаўленасць даследчыка, як апантаны пошук новай ідэалогіі». Гэтай ідэалогіяй быў нацыяналізм дыяспары, які трактаваў яўрэяў як народ без дзяржавы, што з’яўляецца мінарытарнай групай у краінах Усходняй Еўропы і змагаецца за свае правы.

У гады пасля Першай сусветнай вайны прапановы Дубнава аб дзяржаўнай падтрымцы нацыянальных меншасцей знайшлі адлюстраванне (хоць і ў цьмянай форме) у дамовах аб меншасцях, падпісаных Польшчай і іншымі краінамі рэгіёну. У міжваенны перыяд гэтыя ўмовы дазволілі кіраўнікам ІВА прасоўваць нацыянальную культуру на ідышы ў адсутнасць яўрэйскай дзяржавы. Такім чынам, калі гістарычная метадалогія Дубнава натхняла навуковую дзейнасць ІВА, яго палітычныя тэорыі дазволілі інстытуту быць нечым большым, чым сціплы даследчы цэнтр. Прыхільнікі ІВА апісвалі інстытут як нацыянальную ўстанову для народу ў дыяспары. Залман Рэйзен назваў ІВА «інтэлектуальным маяком для выгнаннікаў, якія належаць да міжнароднай ідышнай нацыі».

Сувязі, якія звязвалі Дубнава з ІВА, тычыліся не толькі да яго грамадскай кар’еры як навукоўца і палітычнага тэарэтыка – яны мелі і асабістае вымярэнне. Дубнаў пазнаёміўся з многімі будучымі кіраўнікамі ІВА за дзесяць і больш гадоў да яго заснавання. Ужо ў 1908 г. ён слухаў палымяныя прамовы ў абарону ідыша ад Нохема Штыфа, лінгвіста і літаратуразнаўцы, які пазней сфармулюе першую падрабязную праграму для ідышнага навуковага інстытута. Дубнаў і Штыф працавалі разам у «Фолькспартэй» («Народнай партыі»), якую Дубнаў заснаваў на прынцыпах нацыяналізму дыяспары (аўтанамізму).

Група яўрэйскіх інтэлектуалаў з жонкамі і дзецьмі на адпачынку. Літва, пачатак 1920-х гадоў. Уперадзе сядзяць Зэлік Калмановіч (пазначаны на фота лічбай «7»), Якаў Ляшчынскі («8»), Нохем Штыф («9»). Крыніца: yivoencyclopedia.org

У час расійскай рэвалюцыі Дубнаў жыў у Петраградзе побач з некаторымі будучымі лідэрамі інстытута. Маюцца на ўвазе Штыф, Зэлік Калмановіч (лінгвіст, які стане адным з галоўных адміністратараў ІВА і рэдактарам многіх выданняў інстытута) і Макс Вайнрайх, шматгранны даследчык, найважнейшая постаць ІВА.

Cвяткаванне «дня Іцхака-Лейбуша Пераца» ў Дзятлаве, 1937 г. У 2-м радзе бліжэй да цэнтру стаіць Залман Рэйзен (у акулярах), у 3-м радзе трэці справа – Макс Вайнрайх. Крыніца: yivoencyclopedia.org

Дубнаў у рэшце рэшт уцёк ад вайны і голаду ў Расіі, пасяліўшыся ў Берліне ў верасні 1922 г. Там ён падтрымаў праект па дакументаванні нядаўніх хваль пагромаў ва Украіне. Гэтым дакументаваннем пры ўдзеле Штыфа і Ляшчынскага займаўся Эліягу Чэрыкавер, будучы кіраўнік гістарычнага аддзелу ІВА.

Дубнаў ведаў Штыфа і Калмановіча таксама як перакладчыкаў на ідыш ягонай «Сусветнай гісторыі яўрэйскага народу». Гэтым перакладам яны заняліся ў 1909 г. і працягвалі ў 1920-я гады. Дубнаў прыгадвае спрэчкі са Штыфам, якога гісторык характарызаваў як «гарачую галаву», занадта закаханага ў свой ідышны стыль. А вось Ляшчынскі і Чэрыкавер сталі ў Берліне яго нярэдкімі гасцямі, іх Дубнаў называў «хеўрай блізкіх сяброў». Трое навукоўцаў наведвалі адзін аднаго, бавілі разам яўрэйскія святы, адпачывалі разам са сваімі жонкамі і дзецьмі, і Чэрыкавер сцвярджае: «Мы жылі як адна сям’я». Цікава, што і Ляшчынскі, і Чэрыкавер звярталіся да старэйшага Дубнава «Шымен Маркавіч», а Вайнрайх звычайна ўжываў больш пашанотны зварот «Пан прафесар Дубнаў».

Роля Дубнава ў працы ІВА

Беручы пад увагу працяглыя ўзаемаадносіны Дубнава з яго маладзейшымі калегамі, яго цэнтральную ролю ў фармаванні самой ідэі ідышнага навуковага інстытута, заснавальнікі ІВА трактавалі Дубнава як галоўнага хаўрусніка ад самага пачатку. Калі Штыф склаў свой мемарандум «Vegn a yidishn akademishn institut» («Пра ідышны акадэмічны інстытут»), у якім заклікаў стварыць орган для навуковай дзейнасці на мове ідыш, ён мог дазволіць сабе разаслаць толькі некалькі асобнікаў людзям, якіх ён лічыў патэнцыйнымі хаўруснікамі. Адным з іх, што не дзіўна, быў Дубнаў, берлінскі сусед Штыфа.

Дубнаў адказаў неўзабаве па атрыманні дакумента ў лютым 1925 г. Калі ў ягонай прынцыповай падтрымцы няможна было сумнявацца, то з практычнай падтрымкай праекта Дубнавым усё было куды менш аптымістычна: «Ідышны даследчы інстытут, вядома, патрэбны, але чаго чакаць пасля ўстаноўчага сходу або канферэнцыі ў Берліне?» Дубнаў дадаў, што аддае перавагу тэрміну «даследчы» заміж «акадэмічны». Ён пісаў: «Баюся, што мы прымем некалькі прыгожых рэзалюцый, і на гэтым усё скончыцца… Я не бачу матэрыяльнага падмурку для такога праекта». Скончыў жа Дубнаў сваё пісьмо так: «Трымайце мяне за мілю ад гэткіх праектаў», адзначыўшы, што заняты ўласнымі публікацыямі. Аднак агаварыўся: «Пазней, калі нешта канкрэтнае вылупіцца з ідэй, вы зможаце залучыць мяне для якой-небудзь працы».

Дубнаў даў гэткі ж абачлівы адказ праз некалькі месяцаў – на запрашэнне ачоліць гістарычны аддзел новага інстытута. Ён згадзіўся падтрымаць працу інстытута, але настойваў, што яго ўласныя планы выключаюць актыўны ўдзел у гэтай працы: «Дарагія браты, не ўцягвайце мяне ў арганізацыйныя клопаты… Узяць на сябе кантроль над вашым “гістарычным аддзелам” мне ніяк не выпадае. Магу паабяцаць толькі адно: калі будуць выходзіць “Запіскі” інстытута, я з радасцю адпраўлю вам артыкул нароўні з іншымі аўтарамі».

Нават пасля дзесяці гадоў існавання ІВА Дубнаў усё яшчэ вагаўся, калі яго папрасілі даць сваё імя для новай інстытуцкай ініцыятывы – аспірантуры.

Удзельнікі навуковай канферэнцыі ў ІВА, Вільня, 1935 г. На фота – С. Дубнаў (сядзіць трэці справа), Э. Чэрыкавер (сядзіць чацвёрты справа) і інш. Крыніца: yivoencyclopedia.org

Усё гэта можа падацца дзіўным, але мы мусім помніць, што ў год заснавання ІВА (1925) 65-гадовы Дубнаў быў ужо выбітным навукоўцам. Больш за тое, менавіта ў той час пачалі ажыццяўляцца яго найбольш амбітныя планы. У 1925–1929 гг. у Берліне выходзіла першае поўнае выданне ягонай «Weltgeschichte des jüdischen Volkes» («Сусветнай гісторыі яўрэйскага народу»). Апрача таго, у 1929–1931 гг. упершыню выйшла яго «Toldot ha-Hasidut» («Гісторыя хасідызму»), а ў 1934–1940 гг. публікаваліся тры тамы яго мемуараў «Книга жизни» («Кніга жыцця»). Пераклады яго кніг з’яўляліся ў той час на розных мовах. Такім чынам, для Дубнава перыяд заснавання і развіцця ІВА наклаўся на інтэнсіўную працу па ўкладанні, рэдагаванні і перакладзе яго найважнейшых работ. Зразумела, што ён не жадаў траціць час на адміністратыўныя абавязкі, якія лічыў больш прыдатнымі для маладзейшых навукоўцаў.

Як ён і абяцаў, Дубнаў стаў нярэдкім аўтарам у часопісах ІВА. Інстытут жа зрабіўся выдаўцом ідышных перакладаў многіх дубнаўскіх работ. Так, у 1931 і 1933 гг. выйшла «Geshikhte fun khasidizm» («Гісторыя хасідызму») у ідышным перакладзе Калмановіча – якраз тады, калі кніга ўпершыню з’явілася на іўрыце…

Пераклаў з амерыканскай В. Рубінчык

Арыгінал: Cecile E. Kuznitz, YIVO’s “Old Friend and Teacher”: Simon Dubnow and his Relationship to the Yiddish Scientific Institute, in: Jahrbuch des Simon-Dubnow-Institut/Simon Dubnow Institute Yearbook 15 (2016), 477–507.

Апублiкавана 24.10.2018 08:19

М. Акулич об идише в Беларуси

“Четыре языка – белорусский, русский, польский и идиш – встретили меня на вокзале. Они глядели на меня сверху, с серой стены… Я встречался с ними на каждом шагу, в каждом наркомате, в каждой конторе – везде”.

(идишистский писатель из Варшавы Израиль-Иешуа Зингер о Минске 1926 годa)

ИДИШ КАК ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЯЗЫК В БЕЛАРУСИ

С начала 1920-х годов идиш наряду с белорусским, польским и русским языками стал одним из государственных языков в Беларуси. На идише оформлялись вывески учреждений, на него переводились белорусские законы. Газеты и журналы выпускались либо на всех государственных языках, либо на одном из них. На тогдашнем гербе с серпом и молотом, хотя он сегодня не пользуется популярностью (справедливо), имелась надпись на всех языках, провозглашенных государственными. У евреев была возможность учить детей в школах на идише. В 1938 году произошло лишение идиша статуса государственного языка, но это, как говорится, уже совершенно иная история.

В середине 1924 года Центральным комитетом КП(б) Беларуси было инициировано создание в БССР ряда национальных еврейских районов. Резолюция ЦК предписывала создание этих районов в местах сосредоточения еврейского населения.

Секретарь еврейской секции КП(б)Б Янкель Левин заявил, что официальный язык данных районов – идиш. На этом языке должны публиковаться все местные акты и объявления. Идиш должен был стать в рассматриваемых районах языком, используемым для работы всей советской бюрократии. Однако речь шла скорее об эксперименте, он не был рассчитан на постоянное развитие и долгосрочную перспективу.

МИНСК И ИДИШ

До 1917-го года Минск для белорусских евреев был одним из важнейших политических, религиозных и демографических центров. Он рассматривался в качестве еврейского города, и это гарантировало успешность идишистского эксперимента в нем – намного большую успешность, чем в других советских городах.

Судьба идиша в Советском Союзе изучалась Цви Гительманом, Мордехаем Альтшуллером, Михаилом Крутиковым, Геннадием Эстрайхом, Джеффри Вэйдлингером, Давидом Шнеером. Весьма познавательны в этом плане и работы Элиссы Бемпорад.

После выбора большевиками в качестве официального языка идиша (июньский декрет 1919 года), а не “клерикального” иврита, обучение во всех еврейских советских школах на идише привело к приоритетности этого языка с точки зрения пропаганды и проведения разных мероприятий культурного и научного значения. Идиш являлся для большинства евреев языком родным, и именно благодаря ему евреев можно было идентифицировать.

Бывшая Российская империя начала перекраиваться в социалистическую федерацию народностей, и при этом происходила трансформация представителей народов царской России в граждан большевистского нового общества. Религию, как институт, большевики делегитимизировали, и она не могла использоваться как “определитель” нацпринадлежности для народов Союза. Для евреев не подходило деление по территориальному признаку или признаку проживания в какой-то из республик: рно лишь подчеркивало их дисперсность. В итоге идиш стал инструментом советизации “еврейской улицы” и важным критерием еврейской идентичности. Это означало приобретение им нового статуса в жизни евреев Минска – и культурной, и политической, и научной.

ОФИЦИАЛЬНОЕ ЗАКРЕПЛЕНИЕ ПРИОРИТЕТА ИДИША

В бывшем СССР было немало городов с высокой концентрацией евреев. Много евреев было, к примеру, в Киеве, Москве, Петрограде, и значительная их часть на рубеже 1910-20-х годов владела идишем. Но лишь белорусские евреи удостоились того, что идиш был объявлен государственным языком.

В 1920-м году (31 июля, т. е. 97 лет назад) была принята Декларация независимости Белорусской республики, в которой предусматривалось равноправие таких языков, как белорусский, русский, польский и идиш, в отношениях с организациями и госорганами, в культуре и образовании.

Каждый из граждан получал право и фактическую возможность использовать родной язык в сношениях со всеми учреждениями и органами Республики. У каждой национальности имелось право на открытие собственных школ. В каждой из правительственных организаций должны были работать в необходимом количестве сотрудники, владевшие польским языком и идишем.

В белорусских городах местными властями поддерживалось употребление евреями идиша в судебных и культурных учреждениях. Его употребляли и на партийных митингах, в том числе и для того, чтобы евреи в Беларуси меньше использовали русский язык, не становились проводниками этого языка.

Оказание внимания языкам меньшинств советскими руководителями обусловливалось тем, что они желали поощрить белорусов к употреблению языка белорусского. Инициаторы «коренизации» рассматривали расцвет еврейской культуры на идише как стимул к более широкому применению белорусского и украинского (но не русского языка) в госучреждениях, соответственно, Беларуси и Украины.

ВВЕДЕНИЕ ИДИША В ОБЩЕСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ МИНСКА

В Минске идиш появился в публичных местах – впервые в истории города он оказался “видимым”, хорошо заметным. К примеру, на здании железнодорожного вокзала название города было написано и на идише. Прибывавшие в Минск пассажиры видели среди иных еврейские буквы – и осознавали, что в столице Беларуси идиш наделен официальным статусом. Это обстоятельство придавало Минску особую притягательность.

В то время написание текстов на идише, размещенных в общественных местах Минска, было абсолютно нормальным для жителей города. Но некоторые приезжие воспринимали это с удивлением.

Многие важные учреждения, к примеру, Белгосуниверситет, были снабжены вывесками с официальным наименованием на идише и белорусском. Жители Минска слышали идиш по радио, видели его в субтитрах в городских кинотеатрах. Когда проходили выборы, о них объявляли на идише. На идише Центральный исполнительный комитет (ЦИК) получал корреспонденцию, на нем же граждане подавали заявления в парторганизации о том, чтобы их включили в список кандидатов.

Если посмотреть на инструкции, которые были предназначены почтовым работникам, то можно сделать вывод, что в Беларуси имело место языковое равноправие. Действительно, идишем в 1920-х годах пользовалась и местная бюрократия, и обычные минские евреи в своей повседневной жизни. Минск, возможно, был единственным из всех восточноевропейских городов, куда можно было направлять открытки и письма с указанием адресатов на идише.

ИДИШ КАК ЯЗЫК, ИСПОЛЬЗУЕМЫЙ В ОБЛАСТИ ЮРИСПРУДЕНЦИИ

Начало 1926 года – время создания Минской судебной еврейской палаты, работавшей на идише и обслуживавшей Минский округ. В работавшем на идише суде шло рассмотрение как гражданских, так и уголовных и экономических дел. В 1928-м году Еврейским бюро было заявлено, что за период с 1926-го по 1928-й годы еврейский суд Минска превратился в органичную часть системы общесоветского управления.

Поскольку языком судопроизводства стал идиш, евреи из Минска, его пригородов и соседних местечек, начали больше доверять суду. Так, по рассказу одного из работников еврейского суда отмечалось, что большая часть евреев Минска (порядка 80%) предпочитали обращаться именно в суд еврейский, особенно если обвинялись по уголовным делам. Так им удобнее было изъясняться в суде. Кроме того, при использовании идиша судьи-евреи намного лучше понимали обвиняемых. Ведь судье, чтобы понять человека, нужно разбираться в разных тонкостях – знать обычаи, различать даже интонационные нюансы.

ИДИШ НА КУЛЬТУРНЫХ МЕРОПРИЯТИЯХ И В СПОРТКЛУБАХ МИНСКА

Люди слышали звучание идиша на концертах, в Государственном еврейским хоре и в Белорусском государственном еврейском театре. В Минске это происходило регулярно.

Весной 1926-го года проводился литературный вечер, посвященный десятилетию со дня кончины Шолом-Алейхема (известнейшего еврейского писателя). Вечер этот проходил в Белорусском гостеатре. Проведение его было поручено Нохему Ойслендеру, который рассказал о писателе и его творчестве белорусам, евреям и русским.

Идишу большинство евреев Минска, независимо от их взглядов на политику или что-либо еще, несомненно, отдавали приоритет на отдыхе и при посещении общественных мероприятий.

Сразу после окончания Первой мировой войны был основан Минский союз еврейской молодежи под названием «Юнг-скаут». Он устраивал для 12-16-летних девочек и мальчиков из еврейских семей праздники и спортивные мероприятия. Это помогало духовному развитию подростков, знакомству их с народным еврейским творчеством, культурным наследием. На всех мероприятиях этого союза использовался идиш. В то же время произношение ключевых спортивных терминов из-за отсутствия их в идише было обычно по-русски.

Если посмотреть на устав еврейского клуба спорта и туризма (август 1921 года), в нем было написано, что его официальная цель состоит не только в совершенствовании физического состояния молодых евреев, но и в подготовке новых инструкторов для детсадов и школ. Чиновники требовали употребления идиша во всех относящихся к воспитанию и образованию сферах. Руководители же клуба вынашивали идея создания на идише спортивной терминологии для слабо владеющих русским языком детей.

В декабре 1921 года состоялось официальное открытие еврейского спортивного клуба “Гамер” (“Молот”), ранее называвшегося “Маккаби”. Число его членов к началу 1922-го года составляло порядка ста человек: это были девушки и юноши 14–20 лет, которые старательно посещали занятия. В январе 1922 года в этом клубе открылись курсы физинструкторов для еврейских начальных школ и детсадов. Курсы были трехмесячными. На них проводились занятия теоретического плана, где изучались анатомия и физиология человека, и плана практического (3 раза в неделю).

ОБУЧЕНИЕ НА ИДИШЕ

Постепенно идиш превратился в язык еврейского советского образования. В начале 1924 года (по состоянию на 7 января) в Минске было 10 средних еврейских школ, в которых обучалось 2505 учеников и работал 141 учитель. Было также 8 детских домов, в которых насчитывалось 602 воспитанника и 77 педагогов. Детсадов было 7 с 400 детьми, которых воспитывали 34 педагога. Также в еврейском педагогическом техникуме получали образование 175 студентов, которых учили 29 преподавателей.

Нельзя не обратить внимания на то, что еврейским активистам для превращения идиша в язык школьного обучения пришлось немало потрудиться и приложить большие усилия. Ведь в сфере образования традиционно доминировал язык русский. У еврейских активистов отсутствовала педагогическая литература и не сформировалась традиция преподавания на идише. Им приходилось строить систему, как говорится, с нуля.

Получение образования еврейскими педагогами происходило до революции, в основном на русском языке. В дореволюционный период педагоги использовали русскоязычные учебники, публиковали свои работы в русскоязычных педагогических изданиях.

В мае 1921 года благодаря усилиям Евсекции, Минского исполкома и группы активистов сферы образования были организованы на идише подготовительные курсы для еврейских молодых педагогов. При этом важно было определиться с вопросом необходимости владения русским языком.

По мнению М. Годера, который позднее занимался преподаванием идишистской литературы в разных учебных минских заведениях, будущим педагогам было весьма важно владеть русским языком. Он так считал, поскольку в области педагогики на идише литературы не было. Но с ним не был согласен Юдл Франкфурт, один из основателей минского Евпедтехникума в Минске. Для него было куда важнее, чтобы у будущих педагогов имелась общая подготовка, чтобы они устраивали комиссию по принятию в учебные заведения по иным критериям. Ведь на худой конец можно было пригласить преподавателей русского языка для обучения тех, кто его не знал.

Одной из самых крупных проблем в образовании было преподавание научных дисциплин. Преподавание математики, иных наук на идише упиралось в проблему отсутствия книг. Тем не менее преподавание на идише велось – как в начальных школах, так и в вузах.

В конце 1921 года было создано еврейское отделение педфакультета в Белгосуниверситете, то есть впервые в истории идиш превратился в язык университетского обучения. На идише шло преподавание как “еврейских”, так и общих предметов. Так, в 1928-м году на идише читались курсы: “История евреев Польши, Литвы, Белоруссии и Украины”, “Экономическая история евреев России”, “Старая и современная еврейская литература”, “История еврейского языка”, а также “Политическая экономия”, “История России”, “Аналитическая геометрия”, “Неорганическая химия”, “Математика”.

АКАДЕМИЧЕСКАЯ СРЕДА, ПРОНИЗАННАЯ ИДИШЕМ

Если взять Россию дореволюционного времени, то в ней реализация наиболее важных еврейских культурных и научных проектов велась в основном на русском языке, иногда использовался иврит (преимущественно в учреждениях Одессы и Санкт-Петербурга). Когда власть захватили большевики, они позаботились о ликвидации обучения на иврите и учреждений, практиковавших использование иврита. К середине 1920-х годов произошло почти полное вытеснение этого языка из культурной, научной, политической и образовательной сферы евреев.

Некоторые из русскоязычных еврейских научных учреждений продолжали существовать после Октябрьской революции. Однако отношение к ним было по большей части враждебным, их называли “буржуазными организациями”. Зарубежные еврейские меценаты не жертвовали на них деньги, а на госфинансирование претендовать они не могли в силу своей “буржуазной природы”.

“Заменителем” русского языка стал идиш; его также стали рассматривать в качестве нового языка “еврейской науки”. При этом местами основных научных центров стали Украина и в Беларусь, где в основном проживали евреи, говорившие на идише. Минск постепенно стал важным центром «еврейских исследований». Интерес к ним неуклонно рос, этому содействовало и солидное госфинансирование. Многие видные ученые переехали из России в Минск.

В 1924 году был основан еврейский отдел в Институте белорусской культуры (Инбелкульт). Это, по сути, была первая попытка организации еврейских исследований в учебном заведении Союза ССР. Инбелкульт существовал в 1922–1928 гг. и был реорганизован в Белорусскую Академию Наук.

Чтобы создать новый научный центр, его инициаторы стремились привлечь силы как из СССР, так и из-за рубежа. В 1925 году руководитель еврейского отдела попытался привлечь к сотрудничеству с новым журналом “Цайтшрифт” живших в Нью-Йорке известных еврейских исследователей (фольклориста И. Л. Кагана и лингвиста Иегуду Иоффе), «переманить» их на жительство в Минск.

Журнал “Цайтшрифт” являлся, возможно, лучшим научным изданием на идише в СССР 1920-х годов. В нем публиковались статьи видных ученых, в частности, Макса Вайнрайха. Это говорит о том, что Минск представлял собой крупный академический центр. Ученые Минска имели тесные контакты с сотрудниками научного центра в Вильне. Историк литературы Израиль Цинберг, критично настроенный по отношению к марксизму-ленинизму, всё-таки положительно оценил первый выпуск “Цайтшрифта”. Он сделал вывод, что Минск (как и Вильно) превратился в новый центр научных исследований на языке идиш.

Следует отметить, что идишистский научный центр, его деятельность повлияли на повседневную жизнь города. Благодаря собравшейся в нем еврейской научной интеллигенции Минск из некогда провинциального города становился городом, где протекала еврейская культурная жизнь. В зданиях школ, в театрах и клубах Минска проходили лекции и публичные встречи. О них регулярно писали журналисты в ежедневно выходившей идишистской газете “Октябр”. С помощью новой научной еврейской интеллигенции Минск уверенно «становился на ноги».

БЕЛОРУССКИЙ ЯЗЫК И ИДИШ

Идишизацию можно назвать еврейским вариантом-аналогом белорусизации. В царской России идиш и белорусский язык считались языками низкостатусными, нелитературными, периферийными. Но в Беларуси настала пора расцвета этих языков, когда на них заговорили во весь голос – и культура, и образование, и политика.

Цви Гительман и Мордехай Альтшуллер в их работе, посвященной Евсекции, отмечали, что расширение во всех сферах использования идиша связано с кампанией по продвижению белорусского языка в политические советские учреждения и в госаппарат.

В 1920-х годах и в начале 1930-х довольно часто можно было столкнуться с выступлениями на идише во время партсобраний. Если собрание было по составу участников преимущественно еврейским, то выступающие должны были говорить на идише, а не на белорусском. Начинавших говорить вполне могли перебить, если они начинали выступление не на идише. Местными еврейскими органами идишизация воспринималась в качестве абсолютного принципа, которым руководствовались “этнические островки” наподобие минской фабрики “Миншвей”. Они отказывались вести на русском языке какую бы то ни было деятельность.

Минск на самом деле для расцвета идиша был городом, можно сказать, идеальным. Во-первых, государство оказывало финансовую поддержку. Во-вторых, не было острой конкуренции с языком белорусским.

Повторимся: идиш в еврейском Минске занимал особо значимое положение, куда более значимое, чем в других советских городах со значительной долей еврейского населения. Яркий пример: когда в 1921 году открывался Белгосуниверситет, то секретарь Евсекции произнес приветственную речь на идише. Подобного не могло бы произойти в других советских городах.

Подготовила Маргарита Акулич (г. Минск)

* * *

Еще один материал М. Акулич: «Еврейский идиш и беларуский язык»

Опубликовано 30.07.2017 23:07

Предлагаем отрывок из статьи М. Акулич «Еврейский идиш и беларуский язык» в переводе В. Рымши :

* * *

Быў час, калі беларусы паважалі ідыш, а габрэi паважалі беларускую мову. Усё гэта дзейнічала толькі на карысьць шматнацыянальнаму народу Беларусі.

Сёньня пра ідыш у Беларусі амаль забыліся. А беларуская мова практычна нікім, акрамя часткі зацікаўленых беларусаў, не падтрымліваецца. У Беларусі існуе Таварыства беларускае мовы імя Францішка Скарыны, якое ўвесь час просіць у грамадзянаў Беларусі падтрымкі з-за павелічэньня арэнднай платы і неабходнасьці фундаваньня газэты «Наша слова», частка накладу якой распаўсюджваецца дармова.

Да другой сусьветнай вайны і некаторы час пасьля яе ідыш у Менску ведалі ня толькі габрэi, але й беларусы. Да прыкладу, адна габрэйская кабета зь Менску адзначыла:

«Многія беларусы ведалі ідыш. Калі я сюды пераехала (а гэта для мяне, дзяўчынкі з Бранскай вобласьці, было падобна да пераезду ў Ню-Ёрк), то ў нас зьявілася суседка, якая працавала на абутковай фабрыцы, дзе больш за 90% працоўных – габрэi. Дык вось яна, беларуска, ведала ідыш і ўсе сьвяты – і, калі пачала мяне распытваць, махнула рукой: маўляў, я больш за цябе ведаю! Значыць, гэта было такое пранікненьне і абмен культурамі, якога цяпер ужо, на жаль, няма».

За што некаторыя ненавідзяць габрэяў? Адна з прычынаў – бо яны чужынцы. У Беларусі да вайны габрэi не былі для прадстаўнікоў іншых нацыянальнасьцяў чужынцамі. Таму і антысэмітызм у Беларусі ня быў такім шалёным. Вось што, напрыклад, адзначыў Якаў Гутман – кіраўнік Сусьветнага згуртаваньня беларускіх габрэяў: «Што тычыцца антысэмітызму, які выяўляўся на тэрыторыі сучаснай Беларусі, то можна сказаць, што ўсё ў гэтым сьвеце адносна, і ў Беларусі антысэмітызму было менш, асабліва на ўзроўні простага народу. Перад рэвалюцыяй у мястэчках вельмі шмат негабрэяў нават гаварыла на ідышы. Але пагромы ўсё ж-такі здараліся. Вядомы Гомельскі пагром у пачатку 20 ст. Таксама вядомы крывавы паклёп (калі габрэяў абвінавачвалі ў забіцьці немаўлятаў, каб выкарыстоўваць іхнюю кроў для выпяканьня мацы). Але акурат дзякуючы стаўленьню людзей тут у Беларусі адносна большая колькасць габрэяў уратавалася зь гета. Калі літоўскія карніцкія загоны дарэшты выразалі габрэяў на тэрыторыі Беларусі, то вайсковых адзьдзелаў зь Беларусі, якія-б забівалі габрэяў на тэрыторыі Літвы ці ахоўвалі Варшаўскае гета, не было. Вядома, былі асобныя паліцаі, але ўсё было ў меншых маштабах, чым, да прыкладу, у Літве».

Сапраўдная прафіляктыка антысэмітызму – жыць разам і ведаць мовы адно аднаго, паважаць культуру адно аднаго і быць узаемна талерантнымі.

Сёньня ў Беларусі ў цяжкім становішчы знаходзіцца ня толькі ідыш, але і беларуская мова, прыхільнікі якой адчуваюць сур’ёзны недахоп грашовых сродкаў на яе падтрыманьне. Дык чаму-б ізноў не аб’яднацца габрэям і беларусам, і разам не стаць на абарону абедзьвюх моў, утварыўшы, скажам, таварыства па абароне беларускай мовы і адраджэньні ідышу? У такога таварыства маглі-б зьявіцца сродкі для развіцьця гэтых моваў, габрэйскай і беларускай культуры. Бо і ў Ізраілі, і ў іншых краінах, на падтрымку гэтага таварыства маглі-б адшукацца грошы. А пакуль, выглядае, арганізацыі некаторых краінаў марнуюць сродкі. Так, паводле Якава Гутмана: «У мяне ёсьць закіды да кіраўніцтва дзяржавы Ізраіль, якая заплюшчвае вочы на тое, што адбываецца на “габрэйскай вуліцы” ў Менску, да дзярждэпартамэнту, які нават не ўключаў у свае справаздачы па правах чалавека аб свабодзе рэлігіі зьвесткі пра зьнішчэньне могілак і сынагог у Беларусі, ня кажучы пра тое, каб рэагаваць. У мяне ёсьць закіды да кіраўніцтва габрэйскіх арганізацыяў у ЗША, якія атрымліваюць ад 300 да 500 тысяч заробку ў год за тое, што нібыта абараняюць інтарэсы габрэяў у сьвеце і змагаюцца супраць антысэмітызму. У мяне закіды да тых, хто трымае гэтых людзей і іх фінансуе. Як яны здрадзілі інтарэсам эўрапейскага габрэйства перад вайной і падчас Халакосту, гэтак-жа яны здраджваюць інтарэсам жывых і мёртвых габрэяў».

Дадана 31.07.2017 16:55