Tag Archives: еврейский фольклор

Д. Симонов. Время собирать камни

Наследие еврейских авторов – выходцев из Беларуси до сих пор является предметом культурологических и политических дискуссий. Предлагаю читателям краткий обзор событий и тенденций, связанных с этой темой. Информационными поводами к публикации послужили выставка «Шрага Царфин. Ведущий к свету» в Национальном художественном музее Республики Беларусь (6.12.2019 – 01.03.2020) и мастер-класс «Путешествие в мир белорусских местечек» Минского общества еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК), состоявшийся 9 февраля 2020 г. в рамках этой выставки.

Афиша к выставке

Елизавета Мальцева – руководитель МОЕКа 

Во всем мире, а особенно в интеллектуальных кругах Центральной и Восточной Европы, не прекращаются дискуссии о национальных корнях Парижских художественных школ. Речь идет о «Плавучей прачечной» “Бато-лавуар” (Модильяни, Пикассо и др.), а также об «Улье», где в состоянии гремучей смеси творческо-личных отношений взаимодействовали Шагал, Сутин, Кикоин, Кремень и другие еврейские художники с белорусской «пропиской», русская «Маревна», болгарин Паскин, японец Фужита (иногда пишут Фузита) и другие фигуры художественного андеграунда начала ХХ века. Впоследствии к кругу белорусских парижан примкнул Ш.Царфин.

Полемика актуальна для анализа Витебской, Лондонской, Нью-Йоркской, Лодзинской и других «школ». Указанная проблема поднимается в беседе с Юрием Крупенковым и Юрием Абдурахмановым о русско-советской, белорусской, французской и еврейской школах живописи. Так, Ю. Крупенков акцентировал внимание на формально-стилистической преемственности большинства белорусских художников советского периода с академической и реалистической традицией XIX века. В своих лекциях и экскурсиях Ю. Абдурахманов, куратор многочисленных проектов, посвященных еврейскому художественному наследию Беларуси (в том числе упомянутой выставки в НХМ), отмечает особую эмоциональную и чувственную отзывчивость еврейских художников из черты оседлости. Однако, на наш взгляд, они в этом смысле не сильно отличаются не только от принципиально космополитичного В. Стржеминьского (Владислав Максимилианович Стржеминский, также Стшеминьский, 1893, Минск — 26 декабря 1952, Лодзь — русский, польский и белорусский художник-авангардист, теоретик унизма в абстрактном искусстве) или «беспринципной» Н. Ходасевич-Леже (которую с легкой руки О. Лукашевича – автора сериала о белорусских художниках Парижской школы могут принять за хасидку), но и «сапраўдных беларусаў» М. Филипповича, М. Севрука, А. Сергиевича, российско-имперского мистика Д. Стеллецкого (Дмитрий Семёнович Стеллецкий, 1875, Брест-Литовск, — 1947, Париж — русский скульптор, живописец, иконописец и театральный художник) и т.д.

Искусствоведческая позиция Абдурахманова связана с его скептическим отношением, с одной стороны, к академической, реалистической, натуралистической традициям, а с другой стороны, к любому беспредметному искусству, а также концептуализму, перформенсам и т.д. как к недостаточно выразительным средствам для отражения мировосприятия человека ХХ века.

Юрий Абдурахманов 

В свою очередь, топ-менеджер белорусской редакции «Радио Свобода/Свободная Европа» Ф. Вечёрка и квазиоппозиционный депутат В. Воронецкий на очередном «Мова-фэсце», проходившем 22.02.2020 в минском культурном хабе ОК-16, напомнили о вновь обострившемся споре «славян между собою» за наследие Шагала и других белорусских парижан. Последние видятся как культурные супергерои, заложившие, наряду с представителями идишистско-гебраистской литературы и татарской народной культуры, краеугольные камни в фундамент мультиэтнического самосознания новой органически целостной белорусской нации. Выбор персоналий, вероятно, связан с их сравнительной «безопасностью» – они вряд ли могут быть использованы антибелорусскими силами в качестве инструмента.

Присутствовавший на «Мова-фэсце» российско-украинский философ сравнил наблюдаемый процесс национально-романтического воссоздания государственности с позитивным мифотворчеством, характерным для периода становления государственных наций стран Западной и Восточной Европы XVII – начала ХХ вв.

В российском искусствоведении присутствуют субъективистские отсылки живописного наследия Витебска начала ХХ века к традиции «Мира искусства». Белорусский искусствовед Абдурахманов видит источник вдохновения Шагала в позднем русском лубке (в свою очередь связанном с традицией западноевропейской гравюры) и тем самым оппонирует белорусофильским притязаниям на региональную исключительность уникальной среды порубежья, сводимой в наиболее вульгарных интерпретациях к влиянию белорусской деревни. В защиту этнографически-регионалистской версии источников творчества Шагала можно сравнить его работы с иллюстрациями к Агаде и другим еврейским религиозным и светским книгам.

Говоря о связи оригинального творчества местных гениев с окружающей их языковой, культурно-природной, социально-экономической, политико-правовой, архитектурно-ландшафтной средой, нельзя не отметить влияния линий и фактур специфического известного шагаловского пейзажного ландшафта на современный облик исторического центра Витебска. Впрочем, этот облик во многом определяется православными новоделами, возникшими в постсоветский период на месте своих предшественников, уничтоженных во время советской бомбардировки 1943 г. и хрущевской борьбы с культовыми зданиями.

Современным Смиловичам с точки зрения сохранения памяти об этнонациональных истоках творчества Сутина и Царфина повезло еще меньше. (О современных радостях и трудностях продвижения наследия Царфина и Сутина читайте в материале И. Ганкиной). Можно согласиться с Абдурахмановым, что слава Шагала затмевает даже более ценимого критиками и арт-рынком Сутина, не говоря уже о куда менее известном Царфине. В его представлении творчество искренне безумствующих гениев однозначно более ценно, чем гениальный пиар-менеджмент шагаловской семейной корпорации, сравнимый по результативности с высшими достижениями апостолов сюрреализма и поп-арта (С. Дали, Э. Уорхола и др.) При этом творческая и человеческая биография Царфина выглядит куда более загадочной, чем истории жизни не только Шагала, но и Сутина. Как свидетельствуют родственники Царфина, участвовавшие в церемонии открытия выставки, а также персонажи документального фильма З. Котович по сценарию Абдурахманова, а также развернутые устные комментарии последнего, художник отличался экстравагантным даже по критериям той эпохи отношением к своему творчеству. Согласно фильму, Царфин был совершенно не способен говорить ни о чем, кроме своего понимания живописи. Однако по другим свидетельствам как раз свое оригинальное видение отношения «мир – воспринимающий его субъект» Царфин тщательно скрывал и мистифицировал. Из фильма мы не узнаем о маниакальном стремлении к уничтожению отдельных, каким-то произвольным образом отобранных произведений (некоторые из них были восстановлены реставраторами и дилерами на потребу арт-рынка буквально из обрезков). Это роднит Царфина с Сутиным, резавшим и сжигавшим свои работы 1926–1929 гг., и коренным образом отличиется от действий позднего Шагала, который креативно решал четко определенные финансовые и маркетинговые задачи.

Еще более шокирующими и сенсационными выглядят утверждения специалистов, в том числе Абдурахманова, о наличии в некоторых работах Царфина трудноразличимых архитектурных и биоморфных изображений, которые хорошо заметны только с применением особого освещения и увеличительных инструментов. Возможно, эти особенности художественного языка обусловлены мистическими поисками Царфина, принятием им какой-то своеобразной версии католицизма и т.д.

Недостаточно изученной биографии художника присущи вполне голливудские драматизм и героизм, связанные с неоднократными переездами: Смиловичи–Эрец-Исраэль–Берлин–Париж–Гренобль–Испания и т.п.; с участием в Первой мировой войне в рядах трансиорданского еврейского легиона; во французском Сопротивлении, где он отвечал за изготовление фальшивых документов и организацию перехода евреев и других беженцев в Швейцарию. Представляют интерес его особые отношения с бытовым окружением и художественной средой, творческие искания и влияния. Достаточно напомнить о его долговременном «воздержании» от выставочной деятельности и нежелании продавать свои произведения. Он весьма трепетно подходил к размещению продаваемых знакомым коллекционерам картин; известно, к примеру, что он иногда отказывался продать свою работу за большую сумму, когда его не устраивали условия развески. В этом смысле есть претензии к их экспозиции в НХМ.

Итак, уже созрели условия для подробного искусствоведческого анализа работ Царфина с использованием разнообразных инновационных методов и современных технических средств, что, между прочим, может повысить капитализацию его наследия. В настоящее время формирование рынка произведений Царфина тормозится уникально-маниакальной политикой ведущего коллекционера, который отказывается их не только продавать, но и популяризировать, экспонировать, репродуцировать, исследовать и т.п. По-видимому, ведущую роль в изучении и популяризации художника могла бы взять на себя израильская культурная общественность, но на сегодняшний день имя Царфина в Израиле малоизвестно. В Беларуси, несмотря на приобретение нескольких его работ «Белгазпромбанком», интерес к творчеству художника только начинает формироваться. С другой стороны, продвижение на западные рынки требует дополнительных усилий.

Разумеется, в широких возможностях беллитризации и кинематографического освоения судьбы художника заключена опасность излишней дальнейшей вульгаризации, как это случилось с Шагалом, Малевичем и Сутиным. В то же время особенности его творческой манеры открывают широкие возможности для экспонирования с использованием технологий виртуальной и дополненной реальности.

Скорбящие в голубом. Холст, масло. Начало 1960-х гг. 80,7х54. Коллекция группы компаний А-100

Девушки в цветах. Холст, масло. 1950-е гг. 81х60. Коллекция фонда «Наследие и время»

Фрагмент картины

Церковь св. Ронана в Локронане. Холст, масло. 1968 г. 81х60. Частная коллекция

Фрагмент этой работы: портал церкви со статуей святого и фантастическим животным за ним.

Беседующие (по версии Ю.Абдурахманова – «Смиловичские евреи»), 1952 г. Картон, гуашь, масло. 33х24. Музей «Пространство Хаима Сутина» в Смиловичах

Гора Гран-Моль (Савойский пейзаж) – около 1970 г. Картон, гуашь и масло. 65х50. Коллекция группы компаний А-100

(Все фото работ Ш. Царфина предоставлены Ю. Абдурахмановым).

От анализа художественного наследия Царфина перейдем к судьбе идишистской литературы. Автор внимательно наблюдал за мастер-классом, проходившим в НХМ в рамках выставки.

Ведущие. Перед началом 

Идишистская литература, являющаяся основным объектом изучения для участников многолетнего проекта «Идиш: язык, традиции и культуру познаем вместе», находится и в более выигрышном, и в более уязвимом положении, чем произведения пластического искусства белорусских евреев; популяризация литературы и произведений пластического искусства зависит от принципиально различных факторов. Представляется, что живая традиция книжников народа Библии может несколько отличаться от доминирующих трендов современного мифотворчества. Как указала ведущая мероприятия Инесса Ганкина, наиболее созвучен работам Царфина художественный мир М. Кульбака, интерес к творчеству которого резко возрос на фоне возврата в культурно-научный оборот наследия белорусских литераторов – жертв сталинизма.

Инесса Ганкина

Участники мастер-класса обозначили проблемы стилистической и смысловой адекватности воспроизведения и восприятия оригинальных текстов, вобравших в себя богатый этнокультурный и социально-политический материал, и их переводов на разные языки. Некоторые особенности текста неизбежно ускользают от внимания читателей, критиков и даже переводчиков в силу понятных объективных обстоятельств. Тем большее значение имеют усилия энтузиастов, и тем более возрастает их ответственность за возвращение культурного наследия и исторической памяти. Если эти задачи и не отрефлексированы всеми участниками процесса, то остро ими ощущаются. Носители языка и бытовой культуры штетлов зачастую стремятся к активному взаимодействию с научно-культурным истеблишментом, преодолевая институциональные и статусные барьеры между профессионалами и дилетантами, о чем на мастер-классе говорила руководитель проекта Светлана Трифсик.

Светлана Трифсик 

В ходе работы над текстами участники группы анализируют существующие переводы и предлагают свои собственные интерпретации идишистских текстов. При этом обнаруживается различие в диалектах идиша с точки зрения словарного запаса, иноязычных включений, произношения, смысла отдельных выражений и т.д. Послевоенное поколение, к которому принадлежат все члены группы, не могло получить образование на родном языке, но все они слышали идиш дома в детстве от мам, бабушек или соседей.

С другой стороны, полученное высшее образование и общий кругозор позволяют проводить анализ текста с обращением к немецкому, польскому, английскому, французскому, украинскому и другим языкам. Реальное русско-белорусское двуязычье участников позволяет идентифицировать славянизмы в текстах на идише.

Слушатели

Алесь Астраух – составитель идиш-белорусского словаря

В то же время при анализе текстов из-за ограниченности специальных знаний в профессиональном сообществе возникает дилема «деревьев и леса», связанная с общим для историков, филологов, искусствоведов, исследователей-дилетантов и активистов недопониманием различных и разнообразных аспектов смысла рассматриваемых текстов. Становится очевидной насущная необходимость комплексного подхода к изучению этих и сопутствующих материалов, введение в оборот новых источников и т.д. Здесь вновь приходится говорить о роли и распределении ответственности, а также сотрудничестве восточноевропейских, американских и израильских элит, но уже в ином качестве, поскольку пласты литературной и фольклорной традиций разных народов, сложившиеся к концу XIX – началу XX вв., их взаимопроникновение и перемешивание образуют плодотворный субстрат для дальнейшего развития. И чем более осознанным будет отношение к этим явлениям, тем более ярким видится грядущий расцвет. Восстановление, переосмысление и начавшаяся переоценка разнонаправленных и противоречивых тенденций прошлого видятся из Минска особенно перспективными в контексте актуальной культуры Израиля, нуждающейся в более осознанном отношении как к ашкеназской, так и другим ее ветвям. Хорошей иллюстрацией к последнему тезису являются прозвучавшие в оригинале и в русском переводе отрывки из рассказа Авраама Карпиновича о Хане-Мерке – торговке рыбой из довоенного Вильно, живом носителе и интерпретаторе народных пословиц, поговорок и проклятий. Этот материал был блестяще представлен на мастер-классе Михаилом Цейтлиным и Давидом Либерманом, а их смысловой анализ фольклорного материала позволил слушателям понять особенности еврейской ментальности.

Михаил Цейтлин 

Михаил Цейтлин и Елизавета Мальцева

Давид Либерман и Светлана Трифсик

Образ Ханы-Мерке в формально-тематическом смысле отсылает к главе «Лондон, почему ты не сгоришь?» из «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема, где изображена незабываемо яркая Броха с ее богатым набором проклятий. В рассказе о Хане-Мерке идет речь о ее сотрудничестве с руководителем отдела языка и литературы довоенного Еврейского исследовательского института, профессором Максом Вайнрайхом, о ее романе с сотрудником института – фольклористом-этнографом. Все герои рассказа Карпиновича – реальные жители Вильно, погибшие в годы Второй мировой войны.

Мы нуждаемся в максимально трезвом отношении к разноязыкому литературному наследию (Бялика, Ахад ха-Ама, Зингера, Агнона, Бабеля, Суцкевера и т.д.). При этом воспринимать его во всей полноте совсем «без гнева и печали» не представляется реальным, а эмоциональное отношение к эстетическим характеристикам «идеологически сомнительных» и противоречивых произведений является залогом неослабевающего интереса к ним. Действительно, в какой мере великие произведения таких основоположников идишистской литературы как Менделе Мойхер-Сфорим и Шолом-Алейхем, не без основания отождествляемые с традициями критического реализма и поднимающие темы языка, религии, эмиграции, благотоворительности, коррупции, просвещения, секуляризации, эмансипации, войны, революции, торговли женщинами и др., являются энциклопедией жизни в черте оседлости? В этом смысле примечательна просионистская утопия, представленная в небольшом рассказе из сборника сороковых годов «Дом в семь окон» американской писательницы Кади Млодовски (Молодовской) – уроженки Беларуси, впервые переведенном на русский участниками проекта. В рассказе описывается до поры до времени счастливая жизнь Башке, дочки еврейского скотопромышленника, ее мужа – успешного коммерсанта и знатока Торы, заканчивающаяся драматичным разрывом семейных связей и переселением главной героини вместе с детьми в Эрец-Исраэль. Современный читатель постоянно размышляет о будущей печальной судьбе евреев Восточной Европы, оказавшихся последовательно во власти двух тоталитарных режимов. С другой стороны, развод Башке и ее отъезд напоминают о разрушении семьи в эпоху еврейской эмиграции из СССР. Кстати, на мастер-классе в НХМ прозвучало юмористическое детское стихотворение Млодовски (Молодовской) «Мантл» («Пальто») в исполнении Елены Левиковой.

Елена Левикова 

Несмотря на кажущуюся простоту этого текста, его адекватный поэтический перевод представляет собой сложную задачу из-за «сопротивления материала». Это же касается русских переводов классического стихотворения Кульбака «Звездочка» (1916), приобретшего в силу особенностей русской поэтической традиции, не свойственные ему изначально «слащавые» черты. Компромиссный с точки зрения соотношения смысла и формы белорусский перевод А. Хадановича позволил успешно разрешить эти противоречия на другой лингво-культурной почве. В рамках мастер-класса этот перевод не только прозвучал в прекрасном исполнении Давида Либермана, но и стал основой небольшого интерактива, посвященного истории насильственной эвакуации населения Беларуси из прифронтовой полосы в годы Первой мировой войны. В этой связи хочется напомнить о трагическом поэтическом тексте З. Аксельрода «Беженцы», где фигурирует отрезанная казаками еврейская голова, которая присутствовала в переводах тридцатых годов, но исчезла в поздних переводах на русский. Творчество и биография Кульбака также требуют не только ритуальной демонстрации заинтересованности, но и конкретного анализа. В этой связи обращаем внимание на уже опубликованные белорусские переводы модернистской прозы Кульбака («Панядзелак», «Мэсія з роду Эфраіма», перевод С. Шупы), а также на готовящийся перевод его последнего романа «Зелменяне» (переводчик А. Дубинин).

Участники мастер-класса в НХМ могли оценить звучание подлинника прозы Кульбака в исполнении Елены Левиковой и качество перевода, прочитанного Михаилом Цейтлином и Инессой Ганкиной. К сожалению, в определенных молодежных еврейских кругах Беларуси наблюдается скептицизм по отношению к творчеству М. Кульбака (основанный на знакомстве с не самыми удачными его произведениями и более ранними советскими переводами автора), что отличается от позиции местной белорусскоязычной элиты.

После мастер-класса. Слева направо: Д. Либерман, Е. Левикова, А. Астраух, С. Шупа, С. Трифсик, Ю. Абдурахманов, Е. Мальцева, И. Ганкина, М. Цейтлин

Подводя промежуточные итоги, следует отметить расширяющееся присутствие еврейского компонента в культурной жизни страны – от выставок современных израильских фотографов до обращения к местному культурному наследию. Но от знакомства с еврейским наследием до включения его в актуальный культурный ландшафт современной Беларуси – «дистанция огромного размера».

Дмитрий Симонов (г. Минск), специалист по социокультурным коммуникациям,

участник проекта «Идиш: традиция и культура – познаем вместе»

Опубликовано 12.04.2020  21:17

Небольшие уточнения внесены 14.04.2020  14:54

И. Двужильная о Михаиле Крошнере

Двужильная Инесса Фёдоровна

Композитор Михаил Крошнер – жертва Минского гетто

Имя Михаила Ефимовича Крошнера (1900, Киев – 1942, Минск) хорошо известно в профессиональных академических кругах Беларуси. Он был одним из первых выпускников Белорусской консерватории 1937 года, автором первого белорусского балета «Соловей» (1937–1939). Этот балет, который называли явлением чрезвычайно значительным для советского хореографического искусства, после 1950‑х годов не ставился. Возможно, всё сложилось бы по-иному, если бы композитор остался жив. Но М. Крошнер попал в Минское гетто и погиб в конце июля 1942 года.

Михаил Крошнер

Весной 1944 г. при ЕАК (Еврейском антифашистском комитете) была создана Литературная комиссия, которую возглавил Илья Эренбург. Председатель ЕАК Соломон Михоэлс назвал «Чёрную книгу» памятником погибшим и чудом уцелевшим евреям и их спасителям. «Чёрная книга» была готова к началу 1944 года в отпечатанном виде, но после закрытия ЕАК в 1948 году её набор был уничтожен. В начале 1946 года рукопись была перепечатана и разослана в Австралию, Англию, Болгарию, Венгрию, Италию, Мексику, Францию, Польшу, Румынию, США, Чехословакию, Палестину. Русскоязычному читателю книга стала доступной только через 50 лет. В советской Украине в 1991 году стотысячным тиражом вышел сокращённый вариант «Чёрной книги». Без цензурных купюр «Чёрная книга» впервые была издана на русском языке в Литве в 1993 году.

В «Чёрной книге» представлены и материалы по Минскому гетто; в них неоднократно упоминаются фамилии музыкантов-евреев, в довоенное время проживавших в Минске. И это не случайно: в поликультурном пространстве Беларуси в 1920–1930-е годы еврейская музыкальная культура представляла одно из самобытных явлений. Абсолютное большинство белорусов (85,5%) проживало в сельской местности, а в городах преобладало еврейское население, составлявшее 53,5% всех горожан.

В Минске с 1926 г. функционировал Белорусский государственный еврейский театр (БелГОСЕТ) – один из крупнейших национальных театров СССР (художественный руководитель – М. Рафальский). Постановка спектаклей осуществлялась на идише (пьесы классиков еврейской литературы И. Л. Переца, Шолом-Алейхема и др.)[1].

Популярностью пользовался и еврейский государственный ансамбль Белорусской ССР под управлением Самуила Полонского. В репертуаре ансамбля к 1933 г. было около 200 произведений, половина из них – песни советского еврейского пролетариата, а остальное – идишские народные песни и классическая музыка. Музыканты-евреи работали не только в этом ансамбле, но и в других исполнительских коллективах (симфоническом оркестре, оркестре народных инструментов), были преподавателями и профессорами Белорусской государственной консерватории, открывшейся в сентябре 1932 года. В этих условиях формировалась еврейская композиторская школа, представленная творчеством С. Полонского, Т. Шнитмана, И. Любана и др.

Музыканты-евреи, не успевшие эвакуироваться с началом военных действий, оказались в Минском гетто: композитор Иоффе, скрипачи Белорусской государственной филармонии Варшавский, Барац. 28 июля 1942 года было самым страшным днём для узников гетто, о чём повествуется и на страницах «Чёрной книги»:

В полдень на Юбилейную площадь согнали всех, кто находился в пределах гетто. На площади возвышались огромные празднично украшенные столы (…); за этими столами сидели руководители неслыханного в мировой истории побоища. В центре сидел начальник гетто Рихтер, награждённый Гитлером железным крестом. Рядом с ним – сотрудники СС, один из шефов гетто, скуластый офицер Рэде, и жирный толстяк – начальник минской полиции майор Венцке. Неподалеку от этого дьявольского престола стояла специально построенная трибуна. С этой трибуны фашисты заставили говорить члена Еврейского комитета гетто композитора Иоффе. Обманутый Рихтером Иоффе начал с успокоения возбуждённой толпы, говоря, что немцы сегодня лишь проведут регистрацию и обмен лат. Ещё не докончил своей успокоительной речи Иоффе, как со всех сторон на площадь въехали крытые машины-душегубки. Иоффе стало сразу всё понятно, что это значит. Иоффе крикнул взволновавшейся толпе, по которой молнией пролетело ужасное слово «душегубки». «Товарищи! Меня ввели в заблуждение. Вас будут убивать. Сегодня погром!». (…) Во время этого погрома были уничтожены детский дом, инвалидный дом, гестаповцы уничтожили и больницу, пощажённую при предыдущих погромах. Больных расстреляли в постелях, среди них погиб композитор орденоносец Крошнер.

Михаилу Ефимовичу Крошнеру было 42 года. В музыковедческой литературе сохранились лишь краткие факты из жизни композитора. Он родился в 1900 году в Киеве, в семье служащего. В 1918–1921 гг. Михаил занимался в Киевском музыкальном училище (класс фортепиано В. В. Пухальского), по окончании которого поступил в Киевскую консерваторию (класс профессора Ф. М. Блуменфельда). Позже дипломированный музыкант сменил много профессий, но музыку не оставлял. В начале 1930-х годов судьба забросила его в Тюмень. Для совершенствования композиторского мастерства М. Крошнер был направлен комсомольской организацией на учёбу в Свердловский музыкальный техникум (класс композиции профессора В. А. Золотарёва). Вокруг В. Золотарёва, ученика и преемника Н. А. Римского-Корсакова, собрался кружок молодых композиторов, в основном уральцы: Борис Гибалин, Пётр Подковыров, Георгий Носов… Самым старшим и опытным в группе был киевлянин М. Крошнер.

В 1932 году открывается Белорусская консерватория, на должность профессора композиции пригласили В. А. Золотарёва. Вместе с ним переезжает в Минск и М. Крошнер, продолжая учёбу в консерватории и работая концертмейстером балетной труппы Минской оперной студии, позднее преобразованной в Театр оперы и балета БССР. Это позволило ему изучить специфику хореографии.

Как отмечает Н. Степанская, в 1920-е годы белорусская и еврейская музыка решали сходные задачи: синтез национального и европейского, освоение классических жанров, форм и технических приёмов: «Но если белорусы не ощущали дискомфорта, благополучно помещая цитаты народных песен в сонатные формы и создавая оперы, квартеты, кантаты и т. д. на белорусском языке, то еврейские композиторы понимали неорганичность такого пути для себя. Слишком большая культурная дистанция между еврейскими и славянскими типами интонационного мышления, вкусами и эмоционально-психологическими предпочтениями не позволяла образованным еврейским музыкантам автоматически повторять в творчестве путь своих русских и белорусских собратьев»[2].

Музыкальному мышлению профессиональных академических музыкантов нередко был присущ дуализм: с одной стороны, они писали музыку, востребованную обществом и властью, с другой – оставались в рамках еврейской культуры, проявляя иную стилистическую платформу, ориентируясь на другую аудиторию. Так случилось и с М. Крошнером. В поездках по деревням и местечкам предвоенной Беларуси он собирал еврейский и белорусский фольклор, а в дальнейшем использовал его в своих произведениях. Большую популярность имели обработки народных песен, в частности, «Три еврейские песни старого быта» (1939). Белорусский фольклор предстал в фортепианных вариациях на темы белорусских народных песен. Он же составил основу балета «Соловей», написанного композитором ещё в консерваторские годы (1937; в творческом наследии композитора помимо названных сочинений значились струнный квартет, романсы и хоры на стихи Я. Купалы, Я. Коласа, А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Суркова, обработки белорусских и еврейских народных песен для голоса и фортепиано). Высокий результат был обусловлен не только сложившимся профессиональным мастерством уже зрелого автора, но и творческим коллективом, благодаря которому и появился этот спектакль.

Либретто по одноимённой повести З. Бядули написали искусствовед Юрий Слонимский и балетмейстер Алексей Ермолаев. Балет создавался к Декаде белорусского искусства в Москве (июнь 1940 г.). В этой связи были приглашены именитые хореографы из Ленинграда (Фёдор Лопухов) и Москвы (Алексей Ермолаев).

В бурных спорах и дружеских беседах М. Крошнера с актёрами рождались контуры музыки будущего балета. Стержнем спектакля должен был стать народный танец, язык которого мог выразить самые сложные и тонкие человеческие чувства. Одновременно с работой над либретто и музыкой шли поиски танцевального фольклора: поездки в деревни, общение с пожилыми людьми, обращение к архивам Академии наук БССР.

Сроки подготовки спектакля были жёсткие, но постановщиков и актёров объединяли сила духа и особая любовь к сюжету, его хореографическому воплощению. Совсем юными были главные герои спектакля, будущие звёзды белорусского балета: Семён Дречин (Сымон) и Александра Николаева (Зося), Олег Сталинский (Макар, управляющий поместьем) и Зинаида Васильева (Пани Вашмирская, владелица поместья), ученики балетной школы театра, участвующие в постановке.

Балет был показан в ноябре 1938 г. и подвергся серьёзной критике. Сотрудничество двух разных постановщиков-хореографов нарушило целостность спектакля. Вторую редакцию балета подготовил А. Ермолаев, уже 10 лет работавший в Большом театре оперы и балета СССР. Именно эта постановка оказалась одной из самых значительных работ белорусского балета в довоенный период. 11 мая 1939 года показом балета «Соловей» открылось здание Белорусского театра оперы и балета. Далее предстояла интенсивная подготовка спектакля к Декаде. Критики так оценили спектакль, поставленный в Москве: «Всё тут впервые. Всё тут молодо. Отсюда, от молодости – эта искренность, взволнованность, этот пафос, согревающий спектакль. Отсюда же, от молодости – и его недостатки: гиперболичность стиля и чувств, гиперболичность многих образов. Злодей – так уж злодей стопроцентный: при первом же его появлении на сцене вы это видите. Силач – так уж такой, что с ним двадцать гайдуков не справятся. Встряхнёт он плечами – и все противники лежат на земле. Эта любовь к подчёркнутости сюжетных положений, эмоций, преувеличенной яркости изобразительных средств – тоже свойство молодости… Белорусский балет ещё слишком молод, чтобы требовать от него зрелости. И, право, нет ничего страшного в этой юношеской горячности, в увлечении фигурами колоссальными, страстями необузданными» (цит. по статье «История одного спектакля» из журнала «Партер», 2013 г.).

На показе 1940 г. присутствовали И. Сталин, В. Молотов, А. Жданов, П. Пономаренко. Во многом благодаря этой постановке театр был награждён орденом Ленина и правом называться Государственным большим театром оперы и балета БССР. Многие участники балета были отмечены правительственными наградами: А. Ермолаев удостоен звания народного артиста БССР, М. Крошнер – звания заслуженного артиста БССР и ордена Трудового Красного знамени, дирижёр М. Э. Шнейдерман – звания заслуженного деятеля искусств БССР. С. Дречин был награждён орденом «Знак почёта».

Афиша «Соловья»; С. Дречин с партнёршей

Чем же был оригинален балет «Соловей»? Никто не сомневался в том, что в произведении будут преломлены традиции русского балета, художественные принципы советской хореографии. Но балетмейстер А. Ермолаев щедро вводил в действие народные белорусские танцы. Впервые именно белорусский народный танец стал основой сценического действия и драматургии произведения. Он звучал в «Соловье» как естественное и единственно необходимое выражение чувств героев, их мыслей. В хореографию классического балета вводились отдельные движения белорусских народных танцев, которые показывали хореографам талантливые народные танцоры.

Весна. В утреннем тумане виднеется живописная группа детей, собравшихся вокруг цветущей яблони. На холме пастух Симон играет на свирели. За прекрасную игру народ прозвал его соловьем. Дети начинают пляску (из либретто Ю. Слонимского).

Начало балета представлено обрядовой сценой, большой симфонической картиной, воспевающей красоту природы, любви, жизни. Вслед за дуэтом главных действующих героев начинаются танцы-игры детей: «гигантские шаги», хороводы, «карусель», строящаяся на использовании большого пируэта, сменяют друг друга под музыку, в которой слышны интонации белорусских народных танцев.

Зоська и Симон так увлечены друг другом, что не замечают, как подкрадываются к ним парни и девушки. Схватили они влюблённых, втянули их в весёлую «Лявониху». Сцена строится на умелом комбинировании различных фигур и постепенном эмоциональном нарастании. Симон пляшет «Юрочку». Преследуемый шутками друзей, он убегает.

Молодёжь продолжает пляски. Вдруг по сигналу Макара из-за кустов выбегают гайдуки и отделяют девушек от парней. Пани Вашмирской нужны красивые девушки и дети – она сама отбирает их и отправляет в помещичий дом.

Опустел луг. Возвращается Симон. Девушек нет. Друзей не видно. Тяжелые мысли волнуют Симона. А гайдуки издеваются над ним, приплясывая «Юрочку» (из либретто Ю. Слонимского).

Вся драматическая сцена строится на материале народного танца «Юрочка», интонации которого преобразуются в зависимости от сценической ситуации. В этом несомненен творческий поиск композитора в работе с фольклорным первоисточником.

Белорусский народный танец возвращается в третьем действии балета, где показан древний осенний обряд «дожинок». Здесь звучат «Толкачики», «Метелица», «Чернец», «Козел», «Кукушка».

В образах главных героев балета – Сымона (пастуха) и Зоськи (крестьянки, которую страстно любит Сымон) – также подчёркивался национальный характер народа, его свободолюбие, жизнерадостность, искренность, сила духа.

В «Соловье» значительно возросла, по сравнению с классическими балетами, роль мужского танца. Танцевальный язык Сымона был действен, страстен, исполнен романтического пафоса, своей смелой манерой и твёрдой, уверенной поступью чрезвычайно близок народному плясовому творчеству. На это указывала исследователь белорусского балета Юлия Чурко в книге 1983 г. «Белорусский балетный театр»: «Герой балета впервые заговорил на своём национальном языке, и язык этот мог выразить самые сложные человеческие чувства, рассказать о самых тонких движениях души». Речь идёт о главном герое балета пастухе Сымоне, партию которого исполнял артист С. Дречин, став подлинным соавтором постановщика. «Прекрасная сценическая внешность, большой темперамент и исключительная выразительность помогли С. Дречину создать образ, оставляющий глубокое впечатление», – отмечала Ю. Чурко в книге «Белорусский балет» (1966).

«Роль эта не содержала в себе много виртуозных прыжков (они не являлись сильной стороной артиста). Но Дречину достаточно было порой одного жеста, взгляда, чтобы передать многое, практически всё. Я помню, что первые же сцены в Адажио Сымона и Зоськи, показанные Дречиным и Николаевой на репетиции, вызвали восторженные аплодисменты труппы. И восторг этот потом всё время сопровождал спектакль», – писала в воспоминаниях солистка ГАБТа БССР Юлия Хираско (цит. по статье Л. Дречиной «Пионер белорусского балета: к 90‑летию со дня рождения Народного артиста БССР Семена Дречина»).

Несмотря на то, что «Соловей» был насыщен народными мелодиями, танцами, играми, балет не превратился в простой набор образцов белорусского фольклора – во многом благодаря профессиональному мастерству композитора.

Не осталось аудиозаписи даже отдельных номеров произведения, а в «Хрестоматии по белорусской музыкальной литературе» для музыкальных училищ (т. 1; сост. С. Г. Нисневич, Минск, 1959) сохранился лишь нотный материал «Адажио Сымона и Зоси» из первого действия балета. Эта запись позволяет говорить об оригинальном подходе автора музыки к работе с фольклорным материалом. Если в жанровых сценах композитор широко цитирует материал, то в лирических номерах, характеризующих героев, он создаёт авторские темы, включая интонации белорусских народных песен.

Балет «Соловей» был одним из самых ярких сочинений в предвоенной Беларуси, о его авторе говорили с особым пиететом. В отличие от других сочинений М. Крошнера, сгоревших в горниле Холокоста, партитура балета сохранилась в библиотеке Национального театра оперы и балета. Благодаря этому «Соловей» был восстановлен в 1950 году хореографом Константином Муллером и поставлен в 18-м театральном сезоне. Но затем спектакль сошёл со сцены.

Тот самый сборник 1939 г. (17 стр., 1000 экз.; спасибо за подсказку Зислу Слеповичу)

В Национальной библиотеке Республики Беларусь сохранился изданный в Москве в 1939 году сборник песен М. Крошнера, представляющий для исследователей любопытный материал и подтверждающий тезис о дуализме музыкального мышления еврейских музыкантов. На примере одной из песен этого сборника – «Колыбельной», включённой в репертуар ансамбля «Гилель» (Минск), сделавшего её аудиозапись на двух языках (идише и русском), – можно увидеть работу М. Крошнера в области еврейской музыки. Основа «Колыбельной» – народный текст (перевод на русский язык Ю. Цертелёва) о нищете еврейской жизни: чердачное помещение ветхого дома, под его крышей подвешена люлька с младенцем, озабоченность матери в поисках питания для своих детей:

Ojf dem bojdem šloft der dax

Cugedekt mit šindelex

Un in vigl ligt a kindl

Naket gor on vindelex

Hop, hop, ot azoj

Est di cig fun dax dem štroj

Hop, hop, ot azoj

Est di cig fun dax dem štroj

(un azoj vajter)

  1. Сумрак душен. Гол чердак.

Крыт соломой ветхий дом.

Без пелёнок мальчик спит,

Ходит люлька под крюком.

Хоп, хоп, мальчик мой,

Нашу кровлю ест коза!

Хоп, хоп, мальчик мой!

  1. Стонет люлька. Гол чердак.

А в углу застыл паук –

Он бедою нашей сыт,

Он наткал нам много мук.

Хоп, хоп, мальчик мой,

Горе ткёт он, злой паук!

Хоп, хоп, мальчик мой!

  1. Бродит пёстрый наш петух,

Просит зёрен, просит пить.

По кварталу ходит мать,

Надо денег раздобыть.

Хоп, хоп, мальчик мой,

Надо деток накормить!

Хоп, хоп, мальчик мой!

Не эта ли тема через десять лет привлечёт внимание и Д. Шостаковича в отдельных номерах его вокального цикла «Из еврейских народных песен»? Строгая мелодия узкого диапазона в гармоническом си миноре отдана вокальной партии. В припеве повторяются её отдельные фразы.

В условиях еврейского быта колыбельная могла звучать а cappella либо с сопровождением клезмерского ансамбля, обычно включающего скрипку, виолончель и один из духовых инструментов – флейту или кларнет. Подобный ансамбль, вероятно, имел в виду и М. Крошнер, работая над фортепианной партией песни. Её отличают выразительная мелодия, нередко импровизационного характера, размашистый «виолончельный» аккомпанемент, экспрессивные хроматические интонации, ладовый колорит увеличенной секунды:

М. Крошнер. «Колыбельная» для голоса и фортепиано

В среде штетла, да и на вечерах еврейской музыки в городе, песня звучала в сопровождении инструментального ансамбля, что и проявляется в фактуре аккомпанемента «Колыбельной».

Несколько произведений сохранили имя еврейского композитора, родившегося в Киеве, но ставшего автором первого национального балета Беларуси. Остальные сочинения уничтожены во время нацистских акций, многократно проводимых в Минском гетто. Михаил Крошнер вряд ли задумывался о том, какую музыку он пишет, чей фольклор бережно включает в свои сочинения. Ему напомнили об этом в годы Великой Отечественной войны. И жизнь оборвалась…

РЕЗЮМЕ

Двужильная И. Ф. Композитор Михаил Крошнер – жертва Минского гетто. Рассмотрено творчество композитора в период его жизни в Минске, в частности, сочинённая им еврейская музыка (на примере песен на идише) и обращение к белорусскому музыкальному фольклору (на примере балета «Соловей», который стал первым национальным белорусским балетом). В научный обиход вводятся неизвестные факты из биографии композитора, погибшего в Минском гетто.

SUMMARY

Dvuzhilnaya I. F. Composer Michael Kroshner, a Victim of the Minsk Ghetto. Composer M. Kroshner was one of the prisoners of the Minsk ghetto. In this article some pages of the life of the composer in Minsk are considered. It is focused on two directions: the work in the context of Jewish music (songs in Yiddish) and the Belarusian folk music (the ballet «Nightingale», which became the first national Belarusian ballet). Some unknown facts from the biography of the composer, who was killed in 1942, are presented.

Сокращённый и слегка доработанный вариант статьи, опубликованной в киевском издании: Часопис Національної Музичної Академії України імені П. І. Чайковського: Науковий журнал. №4 (25). – Київ: НМАУ ім. П. І. Чайковського, 2014. – С. 107–120.

[1] Отметим, что М. Е. Крошнер написал музыку к одному из спектаклей БелГОСЕТа (по пьесе А. Гольдфадена «Цвей кунелемлех» – «Два недотёпы», 1940). – belisrael.info.

[2]Степанская Н. Феномен еврейского композитора в Белоруссии первой половины ХХ века / Н. Степанская // Музычная культура Беларусі: перспектывы даследавання. Матэрыялы ХІV Навуковых чытанняў памяці Л. С. Мухарынскай (1906–1987) / Склад. Т. С. Якіменка. – Мінск: БДАМ, 2005. – С. 123.

Опубликовано 21.11.2017  18:39

М. Зверев. Детство в Паричах (1)

От редактора

В июле 2017 года умер мой старый приятель Михаил Исаакович Зверев – о нём уже кратко рассказывалось на belisrael.info. За полтора месяца до смерти уроженцу местечка Паричи исполнилось 88, в последнее время он не выходил из дома, сильно болел. Обычно 9 мая после похода на «Яму» я навещал его, иногда с моим дядей Марком, и мы живо беседовали. В этом году разговора, по большому счёту, не вышло.

Когда в августе супруга М. И. попросила подготовить к публикации фрагменты из дневников, я не ожидал, что в тетрадях покойного найдётся нечто особенное. Помнил по встречам в клубе «Белые и чёрные», да и по собраниям в Минском объединении еврейской культуры, что ораторским искусством Миша (как его многие называли) не отличался, зачастую перескакивал с пятого на десятое.

В 2000-х годах я не раз просил М. И. что-нибудь написать для газеты «Анахну кан» и бюллетеня «Мы яшчэ тут!» Иногда он откликался на просьбы, но выходили только маленькие заметки, не отражавшие масштаб его личности. Ещё три месяца назад мне казалось, что дневник будет фрагментарным и неинтересным широкой публике.

Прочитав «тайные» рукописи Зверева, я изменил своё мнение. Несомненно, он был одарённым человеком: памятливым, наблюдательным, трудолюбивым. Даже его нехитрые, местами сумбурные дневниковые записи о родственниках, соседях, довоенном быте имеют нынче определённую историческую ценность. Добавлю, что автор их обладал, наряду с простодушием, чувством юмора и самокритичностью. В рассказе о довоенных Паричах мне то и дело слышались интонации Анатолия Кузнецова, ровесника автора, жившего в Киеве (oсобенно когда речь зашла о котах и голубях…) А некоторые наблюдения оказались бы, наверное, близки бобруйчанину Эфраиму Севеле, ещё одному человеку зверевского поколения.

В записях начала 1990-х годов Михаил Зверев сам объяснил, почему взялся за перо: «Дневник – самый верный друг мой… Вести дневник – это укреплять память, вспоминать свою прожитую жизнь, оставить память о себе детям, память о друзьях, родных, их жизни, о моих соучениках, о родине, о Паричах. Это моя жизнь, моё второе “я”. С возрастом тянет к родству, близким людям, к евреям. Это мой народ». Позднее о том же напишет Дина Рубина: «Похоже, мы вообще обречены на судьбинную причастность своему народу, даже когда сильно этого не хотим… И даже смеяться уже хочется только над своими. Наверное, старею…»

Почерк у М. И. был вполне разборчивый. Надеюсь набрать и опубликовать как минимум четыре фрагмента под условными названиями «Детство в Паричах» (в двух частях), «Выжить в войну» и «О еврейских делах». В 1990–2000-х годах автор дневника, неплохо знавший ситуацию в еврейских общественных организациях Минска, не скупился на критику в адрес их руководителей. С другой стороны, он отнюдь не был брюзгой и радовался успехам того же «Хэсэда».

К сожалению, Михаил Исаакович не оставил записи об эпизоде, который немало говорит о тогдашнем «вожде» белорусских евреев. Со слов г-жи Зверевой, когда в «Анахну кан» (№ 8, 2002) были опубликованы еврейские частушки, надиктованные её мужем, то ныне покойный Л. вызвал «фольклориста» и устроил ему выволочку: «Не могли евреи такое петь!»

   

Тогда же поизощрялся в газете «Авив» её постоянный автор Б-н, заместитель Л. по «главному еврейскому союзу». Правда, в том квазифельетоне жало критики было направлено уже не на Зверева, а на редакцию: «Cлово «дрындушкі» я, к стыду своему, до этого не слышал. Что такое «дрын» и что такое «душки» я по-отдельности знал, а вот вместе они у меня как-то не складывались… Я понимаю, что гэтыя дрындушкі, как пишет газетка, – «частка нашай гісторыі», но я всегда считал, что такие «часткі» – достояние особых изданий, посвященных неформальной лексике и нецензурируемой поэзии, и выносить их на страницы общественных изданий все же не стоит. Однако, когда я вспомнил, что выданне «незалежнае», то сразу успокоился: у ребят неприятностей не будет. Ну, может, читать их станут чуть поменее: уж больно туалетный запах в нос бьет» И т. д., и т. п.

Как бывший издатель «Анахну кан», я решил воспроизвести нашу публикацию 2002 г. (см. выше) и посвятить её памяти Михаила Исааковича, а заодно поддеть ханжу Б-на, чей фальшивый ужас перед словом «поц» не мешал ему публично восхищаться творчеством Игоря Губермана. По моим сведениям, «историк» Б-н поселился в Иерусалиме и за свои книжки, состряпанные по методикам российского министра Мединского (или наоборот, горе-доктор начитался Б-на?), до сих пор считается уважаемым человеком в «белорусском землячестве»…

Вряд ли Звереву было приятно в «главной еврейской газете» читать нападки, которые косвенно задевали и его. Пожилой и не очень здоровый человек, он зависел от Л., но, тем не менее, в 2005 г. воспроизвёл для моего бюллетеня «Мы яшчэ тут!» еще один образчик «низового» фольклора 1930-х гг. «Для верности» публикую заметку из № 11 в двух вариантах.

Почему паричский пожарный гонялся за пацанами? Здесь необходимо некоторое знание идиша. Тот, кто первым пришлёт на e-mail правильный и подробный ответ, получит презент от редакции народного израильско-белорусского сайта.

Как нетрудно догадаться, после выхода на пенсию Михаил Исаакович продолжал работать. Громких должностей не занимал (правда, в середине 1990-х чуть не стал редактором того самого «Авива»), но проявил себя как шахматный и шашечный организатор. Любил петь в хоре, снимался в кино. А в мае 2001 г., подписав письмо в защиту библиотеки, которую возглавляла уважаемая им Дина Звуловна Харик, он аттестовал себя так: «Общественный деятель еврейской культуры».

Теперь я ценю М. Зверева и как мемуариста. Предлагаю всем, кто интересуется нашим прошлым, почитать дневник – слегка причёсанный – и высказать своё мнение. Возможно, из фрагментов сложится целая книга; о ней мечтал сам автор.

В. Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

* * *

Михаил Зверев

Детство в Паричах (1)

Место моего рождения, Паричи, я помню с трех лет, а может, и ещё раньше. Почему? После рождения я спал сначала с мамой, а потом в «мултер» – корыте, подвешенном веревками к потолку на крюк, около печи на кухне. Меня часто раскачивали, и я засыпал. Но однажды я выпал и довольно сильно ушибся. Мне было около двух лет. Видимо, именно это падение с высоты 1,2-1,5 метра (я его помню) обострило мою память.

Старший брат Ефим (Хаим), которому тогда было лет 9, сказал, что я буду лётчиком или спортсменом, но он ошибся. Он, Хаим, стал лётчиком, а я – инженером.

В три года мама впервые повела меня в баню. Когда я вошел в женское отделение, то удивился. Я увидел много женских тел, голых, разных, удивительных. Я испугался, сильно застеснялся и встал к стене лицом. Мама стала меня мыть, тереть, но я был возбуждён – даже возмущён – и выскочил из моечного зала. Больше я с мамой туда не ходил. Смутно помню, как ходил в баню с отцом и братом.

В Паричах баня была большая, чистая. Тазов для мойки не было, все приносили свои тазики. Пар был мягкий, не очень влажный. Топили дровами. Парильщики знали, как делать пар, как поднимать температуру. Веники были для парилки берёзовые, постоянно рядом находился врач. Сейчас в банях нет врачей, поэтому можно подхватить разные болезни.

С детства меня интересовала женская красота и нагота – что-то символическое и благородное. Она интересует и сейчас, в 2001 году, хотя мне за 70.

В минской квартире с женой Бэлой

В раннем возрасте в моей душе было много романтики и драм. Например, играл в футбол на стадионе в колхозе «Октябрь», стоял вратарем. Мяч при ударе попал в большой палец, и палец вывихнулся. Полгода я не ходил в школу. Палец вставили, но было очень больно. Даже сейчас он напоминает о себе.

Однажды я бегал «с самолётом». Как это делается? Берёшь шесть пропеллеров, прикреплённых к перекладине, и бежишь, а пропеллеры вращаются. Это очень интересно. И вот я закружился и попал под лошадь – хорошо, что она была умная и остановилась, на меня не наступила. Всё обошлось. Мама испугалась, а я нет.

В детстве я тонул. Зимой я учился кататься на коньках, и вот решил посоревноваться с одним мальчиком. Надо было перебежать место около берега со слабым льдом. Я решил проскочить, но провалился. А там была полынь, глубоко… Хорошо, что у меня было большое пальто, полы легли на лёд, и я смог продержаться некоторое время. Мальчик проскочил, а я нет. Слышу голос девушки: «Держись». Она на животе приползла и вытянула меня. Я пришёл домой мокрый. Дома был переполох, но на печи я отогрелся.

У меня с раннего детства стала формироваться влюблённость. На улице Мещанской жили мещане. У них была дочь Лариса – очень красивая девушка, с плавной походкой. У неё была длинная коса. Я всегда заглядывался на нее. Мне нравилась соседская девочка Галя Лисовская, которая потом стала поэтессой. Вообще, я был влюбчивый. Помню, влюбился в девочку Полю, ей было 7-8, а мне 5-6 лет. Я часто приходил в её сад и помогал собирать яблоки.

До войны я окончил пять классов. Во время войны я не учился в школе, т. к. жил один с октября 1941 года до сентября 1944 года, когда нашёл маму в Дагестане, в городе Избер-Баш.

В семье нашей было трое детей: мой старший брат Ефим 1922 года рождения, сестра Мера 1927 г. р. и я, 1929 г. р. (возможно, 1928 г.).

Из жизни в Паричах 1935-36 гг. Однажды мы – брат Ефим, наша родственница из Речицы Дина Шапиро, я и ещё кто-то – пошли в лес по ягоды. Лес был за речкой Березиной, в сторону Щедрина. Переплыли речку на пароме и углубились в лес. Шли по дороге километра 3-4. Искали ягоды (землянику и чернику), которые попадались нечасто, потому что было много любителей их собирать. А я же очень любознательный, меня всё интересовало в лесу: не только ягоды, но и птицы, ящерицы, ёжики… Я увлекся и отошёл от группы. За мной и не следили, каждый был занят собиранием. Я тоже собирал ягоды, но больше увлекался природой. Приблизился вечер, в лесу потемнело. Я начал искать брата и всю группу, аукать, но никто не отвечал. Я понял, что остался один, испугался, забегал, закричал, но напрасно. Мои спутники ушли далеко.

Я успокоился. Мне уже было не до природы, и я задумался, как быть. Вспомнил, что солнце садится где-то за Паричами, за речкой. Думал, думал, и убедился, что не ошибаюсь. Компаса у меня не было, где север, юг, запад, восток, я представлял себе с трудом, но знал, что солнце садится именно там, за горизонтом. И я пошёл напрямик, не разбирая дорогу, через кустарники, грязь. Однажды провалился в болото до груди, но вылез. Там вились змеи, ужи, я испугался, и это мне придало силы. Я заплакал, но шёл, шёл не останавливаясь часа два, весь промок… Полил дождь, потом опять выглянуло солнце, а я упрямо шагал. И когда солнце стало садиться, я увидел Паричи. Я уже бежал, но не плакал. Я был рад, что, наконец, попал домой. Когда я вернулся, то все удивились: они, оказывается, меня долго искали, но не могли найти. Собирались назавтра снова идти искать. А я сам нашёлся (об этом много потом было разговоров) и в своих глазах был героем.

Брат Ефим был энергичным и очень изобретательным. Учился он неважно, окончил семь классов. Знал хорошо идиш – читал, писал и разговаривал. Его страстью были технические новшества, а также девушки из деревни Скалки. С друзьями часто ходил в деревню на блядки.

Он прожил 68 лет. Страсть к технике у него появилась очень рано. Где-то в 1935-36 году брат сконструировал ламповый приемник – единственный в Паричах. Мы слушали Польшу, Германию, Москву, даже Америку.

В финскую войну у нас реквизировали этот приемник – пришли из НКВД и забрали. Они узнали по антенне.

Ещё брат собирал деревянные педальные автомобили – легковые и грузовые – и катал ребят. Конструировал коробчатые змеи, и мы их запускали на болоте. Однажды посадили в змей кошку и высоко его запустили. Когда вернули назад, то кошка была перепугана до полусмерти. Долго цеплялась за змей, а потом убежала.

Главное же заключалось в том, что брат конструировал планеры и самолеты с двигателями. Он выписывал технические журналы, совершенствовал описанные там схемы и участвовал в соревнованиях. Занимал призовые места, за что получал обычно книги: «Войну и мир» Льва Толстого, сочинения Пушкина, Мопассана и др. О нём писали в газетах.

Однажды он получил приз – хорошие лыжи. Я любил кататься зимой, у меня были небольшие, плохонькие самодельные лыжи, так он подарил мне настоящие. Я очень увлёкся, прыгал с крутых трамплинов. У речки, недалеко от парома, добывали глину, там образовался карьер. У этого карьера трамплин достигал высоты в полтора-два метра; мы, пацаны, насыпали снег и прыгали. Многие ломали свои лыжи, а я научился классно прыгать. Лыжи были моим главным зимним хобби.

Но однажды моей радости пришел конец. Утром собираюсь покататься, иду в кладовку, сенцы – а лыж нет. Спрашиваю у брата – не знает, у мамы – не знает. Подумал, что кто-то пошутил. Наконец, убеждаюсь, что кто-то украл мои лыжи. Как я плакал, горевал! Лыжи в то время стоили дорого: я искал их, но тщетно. Спрашивал у русских ребят, детей мещан, но никто не мог ничего сказать. Горевал я долго, но потом сильно увлекся коньками.

Из трёх коньков ребята делали санки, прикрепляли парус и по речке катались. Это было увлекательно, но увлечение надолго не задержалось. Нужны были замёрзшая речка, хороший ровный лёд, сильный ветер.

Была в моей жизни и ещё одна детская драма. Я увлёкся собиранием марок. Рядом с нами стоял небольшой дом – на углу ул. Мещанской и Маяковского (бывшая 2-я Бобруйская), впритык к нашему. У соседей родные жили в Америке и часто присылали письма, даже посылки. Однажды я зашёл к соседям и увидел письма. Мне понравились марки, хотя о филателии я не имел никакого представления. Я попросил, они мне дали, и я начал собирать. Я узнал всех жителей Паричей, которые получали письма из Польши, Германии, США и других мест. Приходил к ним и просил марки, мне давали.

Я ходил по учреждениям, искал марки даже в мусорных ящиках. Потом почтовые марки появились в продаже. Я собирал бутылочки и сдавал в аптеку, а потом на эти деньги покупал в киоске марки.

Со мной стал собирать марки Бема Паперно. У него было дома много бутылочек, и я подговаривал Бему брать их. Мы их мыли, сдавали и на вырученные деньги пополняли свои запасы.

У меня появилась большая коллекция гашеных и негашеных марок. Я усердно занимался коллекционированием: если что-то начинал, то не бросал, как многие.

Брат Ефим подарил мне два тома «Войны и мира» Толстого. Я прочитал – а больше пролистал – оба тома, и решил заполнять книги марками. Заполнил два тома «Войны и мира» почти до конца. Часто просматривал марки, систематизировал их; очень было интересно, ребята мне завидовали. И вот однажды, в 1938 г., не стало этого «альбома»…

После того, как отец умер, мама пускала квартирантов. Сначала у нас жила Дина Шапиро, наша далёкая родственница, потом медсестра Соня. В гости к ней приходил юрист-защитник. Они целовались, и не только (я наблюдал в щёлку двери). Мне это было очень интересно потому, что уже в 6 лет я вместе с другими ребятами познакомился с «Декамероном» Бокаччо. Нам читали, а мы слушали. И вот у нас поселился военком с молодой женой. Ему было за 50 лет, а ей – не более 30. Они занимали зал и комнату – спальню. Военком напивался и устраивал дебоши, бил жену (особенно вечером и ночью). Мама мне говорила, что они не платят за квартиру, задолжали нам. Она требовала от квартирантов оплатить долг и съехать.

Однажды я пришёл из школы и не нашёл свою коллекцию марок, которой очень дорожил. Там были редкие марки Тувинской республики, экземпляры из США, Польши с изображением Пилсудского. Я искал, у всех спрашивал, но, как и лыжи, не нашёл. Кто мог взять? Только пьяница-военком. Денег у них с женой никогда не водилось, они сразу всё пропивали. Сейчас бы я заявил в милицию, но тогда это не поощрялось. Почти никто туда не обращался – люди боялись НКВД и милиции.

После пропажи коллекции у меня случился надлом, и я забросил коллекционирование, зато увлёкся техникой. Стал катать каток железный, конструировать пропеллеры. Построил самолет с шестью пропеллерами и бегал по улице, пока не попал под лошадь. В начале 1980-х годов я опять стал собирать марки, но уже не так серьёзно.

Я рано, до войны, завёл дневник, где собирал интересные вырезки и записывал выражения из прочтённых книг. С детства любил красоту и силу, спорт. Интересовался политикой, слушал последние известия.

Нашими самыми близкими соседями были Хадаровские, Клавдия и Антон. У них было четверо детей: Саша, Павлик, Витя и сестра (имя забыл). Антон работал на мельнице мельником, а Клавдия смотрела за домом. Она любила заглядывать в рюмку. Антон приносил муку из мельницы, а Клавдия пропивала. Муж бил её, но это не помогало.

Часто она приходила к нам – мама покупала у нее муку. Я дружил с Павликом и Сашей, а Витя был вредный парень.

Хорошие отношения у нас сложились и с Антей Пашкевич. Она была высокая, худая женщина, малограмотная. А вот муж её был грамотным, мастером на все руки, даже интеллигентом, но только в трезвом состоянии. Когда он напивался, то бродил по улице и ругался, кричал: «Ох, жиды!». Протрезвев, он не помнил о своих проделках, удивлялся, но затем продолжал хамить. Была у них дочь Лариса – симпатичная, хорошая девушка – и сын. Он погиб сразу после войны, подорвался на снаряде или неразорвавшейся гранате в своём саду.

Брат Ефим ежегодно помогал Пашкевичам снимать урожай яблок, груш. Мама дружила с Антей.

Друзья были у меня всегда, и в школе тоже. Например, Феликс: его отца, партработника, звали Калман, они приехали из Западной Беларуси. Их семья недолго прожила в Паричах. У нас завязалась настоящая дружба, хотя Феликс был «интеллигентик». С ним нельзя было бороться, у него была вывихнута рука.

Дружил я с Крамником Яшей, Струпинским Ициком. Он был почти немой. Плохо говорил, всё понимал, очень сообразительный и толковый. Их немцы убили.

М. Зверев – дома и на киносъёмках (снимки 1990-х гг.)

От нашей улицы и Мещанской сложилась команда, которая постоянно воевала с «кацапами». Они жили на противоположной стороне болота-луга. На этом лугу брат мой Ефим постоянно запускал шары, змея, планеры. А на праздники он запускал самолёты и планеры с пожарной вышки, которая находилась в центре местечка, у базара.

Однажды была у нас жёсткая баталия: с обеих сторон участвовало по 10-15 пацанов, снабжённых тачанками с рогатками. Мы бросали то небольшие камешки, а то и здоровенные камни и кирпичи. Мне в плечо стукнуло плоскостью кирпича так, что я и сейчас чувствую это место. Было много раненых, но никому не жаловались.

(продолжение следует)

Опубликовано 19.10.2017  13:11

А. Астраух о еврейском фольклоре

“Саветы загадалі нам быць вясёлымі і шчаслівымі…”

***

Di sovetn hobn gehejsn frejlix zajn,

Di sovetn hobn gehejsn lustig zajn,

Di sovetn hobn gehejsn gliklix zajn.

 

Di sovetn hobn gehejsn frejlix zajn,

Iz lomir, brider, frejlix zajn.

Di sovetn hobn gehejsn gliklix zajn —

Iz lomir, švester, frejlix zajn.

 

Di sovetn hobn gehejsn frejlix zajn,

Iz lomir ale gliklix zajn.

Di sovetn hobn gehejsn lustig zajn,

Iz lomir nemen a bisl vajn.

 

Di sovetn hobn gehejsn lustig zajn,

Iz lomir gejn a tencl fajn.

Di sovetn hobn gehejsn frejlix zajn,

Iz lomir zingen a frejlixs fajn.

 

Di sovetn hobn gehejsn lebedik zajn,

Iz lomir ale frejlix zajn.

Di sovetn hobn gehejsn lustig zajn,

Iz lomir gejn a tencl fajn.

 

Lebn zoln di sovetn.

Lebn zol di partej.

Di sovetn hobn gehejsn lustig zajn,

Iz lomir ale gliklix zajn.

(…)

Jankev Šejnin, Moskve, 01.02.1959.

Менавіта ў зіму 59-га года, калі мая матуля, цяжарная мною, ужо жыла з маім бацькам і гадавалым старэйшым братам Ляксеем на ўскрайку Вузды, у Закрэўшчыне, Якаў Абелевіч Шэйнін у далёкай Маскве запісаў гэтую, напэўна, народную песню. Але ж Масква не была такой далёкай для маёй сям’і, таму што ў Падмаскоўі, у Моніна, у 1956 годзе тэхнік лётнай часткі Міхась Астравух і працаўніца прадзільна-ткацкай хвабрыкі Маруся Шчадрывая пазнаёміліся і вырашылі пабрацца…

Але пра песню:

«Саветы загадалі нам быць вясёлымі і шчаслівымі, а як загадалі, дык мы, браты, сёстры, гараджане, усе…, мусім быць вясёлымі і шчаслівымі… Мы будзем танчыць файныя танцы і спяваць файныя песні… Хай жывуць саветы, хай жыве кампартыя!..»

Хто жыў “за саветамі”, таму не патрэбны пэўныя тлумачэнні сэнсу гэтых слоў, а хто ня жыў, таму гэтага нельга патлумачыць. Зусім невялікая меншасць люду магла сабе дазволіць кроплю іроніі, сарказму альбо цынізму ў бок “будаўніцтва камунізму ў асобна ўзятай краіне”, большасць жа шчыра і самааддана ў нешта спрабавала паверыць…

Ды ў словах гэтай песні ёсць і невялікае адхіленне: Як саветы загадалі нам быць вясёлымі, дык мы вып’ем па чарцы віна… Гэты радок ужо меў пах “крамолы”, надта ён нагадваў традыцыйную абрадавую вясельную песню “Lomir ale inejnem… trinken a bisele vajn”, у якой якраз названыя тыя, за якіх усё ж варта выпіць чарку віна: Бацька, Маці, Малады, Маладая, Сват, Госці… але якія нічога агульнага ня маюць з “кампартыяй”.

Трэба адзначыць, што згаданую вясельную песню разам з іншымі 111 народнымі песнямі Якаў Шэйнін запісаў яшчэ ў 1910-11 гадох, але не ў Маскве, а на ўскраіне Віцебска, у “Рабочых Слабодках”. Гаворка ідзе аб песнях на ідышы, на мове аднэй з “нацменшасцяў”, тады яшчэ ў Расейскай Імперыі званай па-тутэйшаму “жыдамі”, а пасля 1917 года ў “Савецкай Імперыі” пераўтворанай у “яўрэяў”. А ў апошнія 20-25 год узнік яшчэ адзін нэалагізм — “габрэі”.

Безумоўна, Якаў (у 1910 годзе ён быў яшчэ Янкеў) Шэйнін у той час ня мог прадбачыць, што Віцебск будзе ў складзе Савецкай Беларусі, аднэй з рэспублік СССР, а ідыш будзе ў БССР аднэй з дзяржаўных моваў з 1920 аж па 1938 гг. Насамрэч гэта была няўдалая спроба ўзвесці паняцце “нацменшасці” ў ранг “раўнапраўя”… У былым Саюзе ўсё скончылася лютым дзяржаўным антысемітызмам, шматступенчатымі рэпрэсіямі і спробамі татальнага вынішчэння спярша іўрыту разам з юдаізмам, а пасля і ідышу разам з юдэямі, з жыдоўскай інтэлігенцыяй ад паэтаў да лекараў… Ня мог таксама прадбачыць Янкеў Шэйнін, што пагромы ў Расейскай Імперыі канца ХІХ – пачатку ХХ стагоддзя — гэта толькі малая кропля чалавечае крыві, якая ў ХХ стагоддзі залье гіганцкую прастору ад Атлантыкі да Ціхага акіяну, ад Гішпаніі да Японіі… Больш паловы стагоддзя фашызм, нацызм, камунізм, сталінізм будуць сінонімамі антысемітызму, шавінізму, генацыду… Будзе зроблена ўсё, каб паняцці юдаізм, Тора, габрэй, хасід, іўрыт, ідыш, школа (сінагога), хедар, ешыва… цалкам былі сцёртыя з чалавечай свядомасці. Але… Бог не папусціў…

З упэўненасцю можна казаць пра тое, што зусім ня будучае “ўдзяржаўленне” мовы ідыш сталася “матывацыяй” цікавасці Янкева Шэйніна да фальклору на ідышы — за сем год да рэвалюцыі гэтага прадбачыць яшчэ было нельга. Можа, каб зразумець, чаму гэты чалавеча задаўся мэтаю занатаваць тады яшчэ паўсюдна гучаўшыя спевы, трэба ўзгадаць прыклад яшчэ аднаго жыда — Нэяха (Паўлы) Шэйна, фалькларыста-піянэра, які сваё цяжкае жыццё ахвяраваў на збіранне нават не жыдоўскага, але беларускага фальклору… “Нямоглы калечка” на мыліцах прыскакаў з Магілёва ў Маскву, пасябраваўся з паэтамі Хведарам Мілерам, Хведарам Глінкам і нават з… Львом Талстым, мусіў зьмяніць рэлігійную прыналежнасць, з юдаізму ў лютэранства, перакінуўся з Нэйяха ў Паўлы, выцураўшыся свае магілёўскае сям’і, правалэндаўшыся ментарам па Цверскай губерні, з Масквы трапіў у Берлін, дзе й пазнаўся з братамі Грым, нарэшце трапіў у Віцебск настаўнікам нямецкай мовы ў гімназіі… Паўла Шэйн быў аб’ехаўшы ў фальклорных экспедыцыях пяць беларускіх паветаў. Трэба дадаць, што Паўла Шэйн за сваю этнаграфічную дзейнасць атрымаў Увараўскую прэмію Акадэміі навук і залатога медаля, але Якаў Шэйнін за тое самае мог атрымаць толькі “Сталінскую пуцёўку ў ГУЛАГ”… Stalins feste, libe hant iz undz alemen bakant (прыказка на ідышы: “Сталінская цвёрдая, любая рука ўсім нам добра вядомая”). Насамрэч, справа тут ня столькі ў сугучнасці прозвішчаў і прыналежнасці да акрэсленай меншасці, колькі ў агульным прадчуванні пэўных гістарычных зменаў, беззваротнай страты ўсталяванага жыццёвага ладу, чалавечых і моўных катастрофаў XX стагоддзя.

Гэтай працы спрычыніліся шмат хто ў ХІХ-ХХ стст., цэлая чалавечая чарада: браты Грым у Германіі, Уладзімер Даль, Аляксандар Афанасьеў у Расеі, Володымыр Гнатюк, Клымэнт Квітка ва Ўкраіне, Іван Насовіч, Напалеон Орда, Ян Федароўскі, Яўхім Карскі, Бенедыкт Тышкевіч, Ісак Сербаў, Ян Булгак, Рыгор Шырма… ў Польшчы і Беларусі… ці мала хто яшчэ — фалькларысты, пісьменнікі, музыкi, мастакі, фатографы…

Каб запісаць ідышныя песні, Янкеву Шэйніну спатрэбілася два гады, але ўсё астатняе жыццё гэтай Асобы беззваротна было патрачана на марныя спробы надаць гэтым тэкстам належны выгляд, выдаць іх асобнай кніжкай, давесці да грамадзкай свядомасці іх надзвычайную каштоўнасць.

На жаль, мы ня маем поўнага збору песень, зробленага Шэйніным. Да таго ж мы ня ведаем усяе гісторыі, звязанай са спробамі выдаць гэтыя песні асобным зборнікам. І толькі па існуючых разрозненых тэкстах і вырваных з кантэксту дакументах, нібыта па шкельцах разбітага люстэрка, мы паспрабуем рэканструяваць гэтую вартую ўвагі гістарычную выяву.

Першае, што кідаецца ў вочы ў архіўным зборы Якава Шэйніна, гэта тое, што старонкі рукапісаў, якія былі зроблены ў Віцебскіх Слабодках, маюць даты — 1910-1911 гг. Таксама датаваныя два лісты: 4 красавіка 1958 г. — у Дом Народнай Творчасці ў Маскве, і 18.03.1959 г. — у Міністэрства Культуры СССР; і артыкул “Шолом-Алейхем в Витебске в 1908 году (к 100-летию со дня рождения 2 марта 1959 года)” — 20.03.1959 г.; і ўжо цытаваная песня “Di sovetn hobn gehejsn frejlix zajn” — 01.02.1959. Можна з упэўненасцю казаць пра тое, што і артыкул “О еврейском фольклоре” быў напісаны разам з ягонымі лістамі ў Міністэрства культуры ў 1959 г. У артыкуле з глыбіні, праз састарэлую “савецкую” патэтыку, зерыць твар сапраўднага знаўцы фальклору, самаадданага Чалавека, які праз крывавае ліхалецце здолеў захаваць у сабе чысціню народных спеваў.

Паміж першай і апошняй датамі бяз году паўстагоддзя і вялікая колькасць рукапісных і машынапісных тэкстаў — песні некалькі разоў перапісваліся, была зроблена кірыліцай і лацінкай транскрыпцыя асобных тэкстаў, было некалькі спробаў зрабіць і пераклады. Напэўна, у розныя часы аўтар спрабаваў зрабіць і класіфікацыю сабраных твораў:

 

  1. Песни любви
  2. Песни нужды
  3. Бытовые песни
  4. Свадебные песни
  5. Танцы
  6. Песни без слов «А нигн»
  7. Легенда «История одного мотива» и др.

 

  1. Революционные песни
  2. Песни 1905 года
  3. Песни нужды
  4. Бытовые песни
  5. Свадебные песни
  6. Песни любви
  7. Танцы
  8. Песни без слов, «А нигн» и др.

 

  1. Песни нужды
  2. Песни революционные
  3. Песни подпольные
  4. Песни 1905 г.
  5. Свадебные песни
  6. Песни любви
  7. Бытовые народные песни

Трэба зазначыць, што ў саміх песенных тэкстах Якаў Шэйнiн часам класіфікацыю пашырае: Их гоб зих фарлибт (Еврейская лирическая народная песня), Магабай (Юмористическая песня), Гоб их мир а вайбеле (еврейская юмористическая песня), Гот гот башафн (Бог создал небо и землю) (юмористическая), але ў другім перакладзе той жа песні — (народн. песня-легенда)…

Нават простае супастаўленне гэтых трох спісаў дае магчымасць убачыць, як няпроста было Якаву Шэйніну знайсці нішу свайму твору… Ён мусіў штораз змяняць тэматычную паслядоўнасць сабраных ім твораў, ператасоўваў песні, ахвярна пазбаўляўся рэлігійнай часткі збору песень, спрабаваў увесці новую “пострэвалюцыйную” тэрміналогію: “царь-кровопийца”, “богач-кровопийца”, “буржуйчик-пиявка”, “национально-торгашеская буржуазия”… — усё ў адпаведнасці з запатрабаваннямі часу… 1920-я, 1930-я, 1950-я гг. Ягоны збор песень так і ня быў апублікаваны ў СССР. Не падтрымала Міністэрства культуры СССР і ідэю стварэння “хора еврейской народной песни”, марным было спадзяванне Якава Шэйніна на тое, каб “еврейский фольклёр [sic] вошёл в общую всесоюзную семью фольклёров всех национальностей Советского Союза”. Хаця ў 1961 г. у Маскве з’явіўся ідышны часопіс “Саветыш Геймланд” (“Савецкая Радзіма”), які ўсё ж друкаваў сёе-тое з яўрэйскай спадчыны.

Але вернемся да песні Гот гот башафн (Бог создал небо и землю). На гэтай песне, на аўтарскіх спробах яе перакладу і яе адпаведнай класіфікацыі варта было б спыніцца. Відавочна, што крыніцай гэтага тэксту з’яўляецца зусім не “народны гумар”, і нават не “народная легенда”. Гэта тэкст Торы (Пяцікніжжа Майсея) — асноўнай законатворчай кнігі кожнага пабожнага габрэя, сутнасці светапогляду юдаізму. Безумоўна, гэтая песня мае належаць да рэлігійных альбо рытуальна-абрадавых спеваў:

איז גאָט אַראָפּגעקומען

…צום שלאַנג מיט גרייס קימען

,אַך, דו בייזער שלאַנג

?וואָס טוסטו דאָ געפינען

אַף דייַן בלייזן בוּיך

.זאָלסטו שווימען

Бог снизошел на змею с гневом…

— Ах, ты злая гадюка,

Кого ты здесь нашла?

На животе ты будешь ползать,

На животе плавать…

У перакладзе другой песні “Mit di reder” аўтарам рэвалюцыйна-рашуча выразана сярэдзіна тэксту, якая раскрывае сутнасць паняцця “Idiškajt” — “Габрэйства”, зразумела, што гэты тэкст не пасаваў ідэалагічным устаноўкам “саветаў”:

,האַלט זשע שטאַרק דעם נאָמען ייִד

,און היט די צען געבאָטן

,דו לערן זיך און לערן זיך, און זייַ ניט מיד

.און האָף, מייַן קינד, צו גאָט

,דו האָסט, מייַן קינד

,סאָנים אַ סאַכן

וואָס קענען זיי

?!מיט דיר מאַכן

,אַז אָן גאָט ווערט קייַן זאַך ניט געטאָן

,ווער טוט וואָס אָן זייַן יעדיִע

,צי האָט איר געזען דעם סאָף פון האָמענען

?!געגאַנגען אַף דער טליִע

,די הייכע לייטער מיט די ווילדע טרעפּ

,וווּ מען גיט נאָר אַ קוק בליק

און דער מענטש וואָס שטייט דיר אונטן

.מיינט, אַז דאָרטן איז דער גליק

,דאָס ווייסט ער ניט, אַז מען שטייט הייך

,פאַרשווינדלט זיך אין קאָפּ

,עס פאַלט אַ מוט אַפן האַרצן

…און ער פאַלט פון די טרעפּ אַראָפּ

צו פיל דייַגעס, צו פיל זאָרג

,איז מיט דיר, מייַן לעבן

.ווער ווייס, וואָס מאָרגן וועט זייַן

,וואָס גאָט וועט אונדז געבן

,סייַ סטאָליאַרעס, סייַ מאָליאַרעס

,פּאָדיאָניקעס אייך דערבייַ

,סייַ סטאָליאַרעס, סייַ מאָליאַרעס

…שוסטער, בלעכער

З гонарам насі сваё імя — габрэй,

Трымайся дзесяці запаветаў,

Вучыся й вучыся, і не стамляйся,

І спадзявайся, маё дзіця, на Бога.

У цябе, маё дзіця, шмат ворагаў,

Што толькі яны з табой ня змогуць зрабіць?!

Калі бяз Бога нічога ня зробіцца,

Ці здолее хто зрабіць што-небудзь без яго,

Ці бачылі вы Гамана,

Які сканаў на шыбеніцы?!

Высокая лесвіца з дзікімі прыступкамі,

Куды толькі дастане вока,

А чалавек, які стаіць над табой,

Лічыць, што там і ёсць шчасце.

А таго ён ня ведае, хто стаіць высока,

У таго пойдзе галава кругам, знібее ягонае сэрца,

І ён паляціць з прыступкаў долу.

Зашмат турботаў, зашмат клопату

З табою, маё жыццё,

Хто ведае, што будзе заўтра,

Што Бог нам гатуе.

І сталяры, і маляры,

І падзённікі таксама

І сталяры, і маляры,

Шаўцы, бляхары…

(пераклад А. Астравуха)

     

    

Частка матэрыялаў з калекцыі Я. А. Шэйніна (апублікавана ў акадэмічным зборніку «Беларускі фальклор. Матэрыялы і даследаванні». Вып. 4. Мінск, 2017)

 

Асобна хацелася б сказаць пра ўжо названую песню “Магабай”. Безумоўна, гэта гумарыстычная альбо жартоўная песня, але і ў гэтым азначэнні была зроблена “ідэалагічная купюра” — гэта хасідская жартоўная песня (зразумела, ні пра якіх там хасідаў “за саветамі” нельга было ўзгадваць). А між іншым, віцебскія хасіды — гэта і Менахэм-Мэндэль Віцебскі, і любавіцкія Шнэерсоны (цяперашні “Хабад Любавіч”), і сям’я Марка Шагала (“Уся ягоная творчасць прасякнута вопытам жыцця ў хасідскім асяроддзі і народнай ідышысцкай культурай”, д-р Клер Ле Фоль).

Мой тата жыве 84 годам — “biz hundert un cvancik” (хай жыве да 120 год)! — раз-пораз ён раскрывае для мяне скарбонку свайго кухценскага фальклору… ну й даў жа ты, як жыд перцу! хапт мэн торбэчкэ, форн кайн Магілнэ (Магільна — былое мястэчка блізу Кухціч); Лэйба з аднае ныркі два расольніка зварыць (гэта байка пра Лейбу Еля з Узды, які ўжо пасьля вайны працаваў на складзе лесаматэрыялаў); разлажыўся як Шмуйла з абразамі; жыд б’е сына: “Каб у цябе было тое спераду, што ў мужыка ззаду” (гэта пра розум)…

З бацькавых ўспамінаў, а часам мне падаецца, што яшчэ зусім малым я на свае вочы бачыў і чуў голас Мэндэля-анучніка з Узды, які на калёсах праязджаў праз Кухцічы: “Бабы, бабы, хуйсты на старызна!” З адвіслай губой, ён кепска валодаў тутэйшай гаворкай. Мэндэль збіраў старызну і косткі, а за гэта даваў бабам хусткі і розную драбязу, голкі-ніткі…у дзяцей выменьваў яйкі на цукеркі. У 50-я гады Мэндэль нарэшце прыстаў у Кухцічах у прымы да Ліды Яськавай і Ліда стала ў вёсцы звацца Мэндэлева… А з успамінаў маёй бабы Анюты і дзеда Петруся, абодва нарадзіліся ў 1907 годзе, я ведаю, што некалі ў Кухцічах на пагоне жыў жыд Шынкарык, і ці ні трымаў ён шынок…

Ад колішняга жыцця засталіся толькі дробныя шкельцы… як напісаў дзядзька Рыгор: “Гэта яшчэ тады дзеялася, калі ў нашых рэчках было шмат рыбы, а ў местах ды мястэчках шмат жыдоў”…

Аляксандар Астравух,

 жнівень 2016, Пірэй.

Апублiкавана 17.05.2017  18:32

 

 

Я. Шейнин о еврейском фольклоре

Яков Шейнин

О еврейском фольклоре

Еврейский народ, как и все народы Советского Союза, имеет свой специфический фольклор, тесно связанный с его бытовой исторической жизнью.

В городах и местечках Белоруссии, Латвии и Литвы, в бывшей «черте еврейской оседлости», где в нищете, бесправии царизм угнетал еврейскую бедноту, трудовые массы, сапожников, портных, белошвеек, чулочниц и мелких ремесленников – там и родился богатый своеобразный еврейский фольклор.

Еврейский местечковый портной, заложив ноги на столе, с иголкой в руке, запевал песенку:

От азей нейт а шнайдер,

От азей нейт эр алц,

Эр нейт ун нейт, нейт ун нейт,

Ун гот фар зих кайн штикл брейт…

 

Вот так шьёт портной,

Вот так он всё шьёт,

Он шьёт и шьёт, шьёт и шьёт,

А для себя не имеет куска хлеба…

Вязальщица примитивным ручным способом вяжет джемперы и поёт:

Ределех, ир дрейт зих!

Ноделе, ду ней зих!

Сакелех, ир нейт зих!

Сакелех ир, сакелех!

Вейст ир ден вифл трерн

С’фаргист зих, вен ир нейт зих…

 

Колёсики, вертитесь!

Шей, шей, иголочка!

Джемперы, вы шейтесь!

Джемперы, вы джемперы!

Знаете ли вы, сколько слёз

Проливается, когда вы шьётесь!?.

Или поёт возка, сидя на облучке, — этот еврейский транспортник на трескучем тарантасе, погоняя захудалых лошадок по немощённым, болотистым, с песками и ухабами дорогам царской России от местечка к местечку, от городишка до городишка:

Их бин а балаголе,

Их арбет он ан эк.

Их шпил мир оп майн клейне ролэ

Ун их фор авек!

 

 Их фор ин але цайтн,

Ин гицен ун ин келт,

Их фор арум аф але вегн,

Арум, арум ди велт.

 

Арумгефорн, арумгефорн!

 

Их зух майн клейнем штерн,

Их гоб им нит гефунен.

Ахуц майн фердл ун майн байц –

Гоб их нит гевунен…

 

Авекгефорн, авекгефорн, вьё, вьё!

 

Я – возка,

Я работаю без конца,

Я спою мою песню

И я уезжаю…

 

Я еду во всякое время,

В жару и в холод.

Я еду по всем дорогам

Кругом, кругом света.

 

Объехал, объехал!

 

Я ищу мою маленькую звёздочку,

Я её не нашел.

Кроме кнута и лошадки

У меня ничего нет!..

 

В еврейском фольклоре, как в зеркале, отразился быт еврейских трудящихся. Вот поёт еврейская бедная девушка, лишённая счастья, потому что она не может дать «надан» (выкуп/калым).

 

Их гоб зих фарлибт ин а шейнем бохер,

Лайт гобн гезогт, аз эр из гор шейн.

Ой, цум соф гот эр хароте гегат,

Ун их бин геблибн алейн…

 

Припев:

Ой, маме, маме, их гоб зих фарлибт,

Их гоб зих гор нит батрахт:

Их гоб гемейнт, аз эс из тог –

Цум соф из гор нахт!..

 

Их гоб зих фарлибт ин а шейнем бохер,

Шейн из эр гевен от ви гинголт.

Их халеш нох зайн поним,

Их гоб им зеер голт.

 

Ой, маме, маме… и т.д.

 

Их гоб зих фарлибт ин а шейнем бохер,

Их гоб аф им зеер гегофт…

Аз мен фолгт нит кайн элтерн –

Лозт зих уйс а шлехтер соф!…

 

Ой, маме, маме…

 

Их гоб зих фарлибт ин а шейнем бохер,

Их гоб им геглейбт, геглейбт глайх:

Аз мен фолгт нит кайн элтерн

Лозт зих уйсет а тайх…

 

Ой, маме, маме…

 

Возникновение еврейского рабочего движения в России тесно связано с фольклором. Именно она, народная песня, подчёркивала безысходное положение, бесправие и нужду еврейских трудящихся масс и толкала их на борьбу со своей национально-торгашеской буржуазией, с царизмом.

Народная песня «Завещание рабочего» сыграла свою историческую роль как агитационное средство. Эту песню пели в мастерских, на конспиративных квартирах, на сходках:

 

Дорт ин а винкл, ин а насн келер,

Гарт цум ванд, аф а бисл штрей,

Лигт ан арбетер, мит а бруст фелер,

Эр лигт ун крехцет, ун шрайт ой, вей!…

— Гер цу, майн кинд, майне лецте рейд,

Гер мих уйс, мит грейс фарштанд,

Эйдер их гей фун дер велт авек –

Гиб мир дайн гант ун швер мир цу,

Аз ду вест нит швайгн фар майн лебн,

Вос гейт фун дер велт, фун дер велт юнгергейт,

Ун ду вест тон цилн ун штребн

Цу немен рахе фар майн фрицайтигн тейт…

Адьё, адьё, майн либес кинд!

Адьё, адьё имер ди ганце велт.

Орим блинд, кранк ун швах

Гей их авек фун дер велт.

Ди бандитн, ди тиран ибер зей гей фун дер велт.

Ду золст нор тон цилн ун штребн

Цу немен рахе фар майн фрицайтигн тейт!

 

В этой народной песне умирающий больной рабочий в сыром подвале, на соломе завещает своему сыну мстить за свою преждевременную смерть:

 

Бандиты, тираны, из-за них я ухожу со свету.

Чтоб ты боролся и мстил за меня.

 

В другой песне, с царской ссылки, из далёкой Сибири закованный в кандалы к тачке, сосланный на каторгу революционер посылает письмо сыну:

 

Фун Сибирн шикт дайн тате дир а герус, майн кинд!

Дортн штейт эр, а лопате галт эр ин зайн гант!

 

— Аз ду, майн кинд, вест элтер верн –

Весту дан фарштейн.

Мих гешмит гот ин кейтн

Дей кейсер, дер тиран!…

 

Ун их гроб алц тифер ун тифер,

Их варф ди эрд аруйс,

Фарн кейсер гроб их зихер

А кейвер, а кейвер уйс!

 

Ун а гелд весту уйсваксен,

Шлоф зе айн ацинд,

Зорг нит, кинд майн, дих геборн

Гот а грейсер гелд!

 

В этой песне после 1905 года сосланный в Сибирь каторжанин-революционер посылает привет сыну. Он говорит, что роет лопатой могилу царю. Он утешает сына, что сын вырастет героем, борцом за свободу.

Столыпинский галстук по указке Николая Кровавого душил рабочий класс, лучших его сынов посадил в тюрьмы, вешал, расстреливал по приговорам военно-полевых судов, и народ в песне иронизирует над Царем-самодержавцем, поет с иронией о нём:

 

Шлоф ду клейнер, шлоф ду брекл,

Мах дайне эйгелех цу.

Ду вест нох гобн а революцие,

А-ле-лю лю лю!…

и т. д.

 

В этой песне народ смеётся над царём, предсказывая ему, маленькому крошке, что народный гнев грянет, что у него ещё будет революция, которая сметёт его с лица земли.

Так в унисон с тяжким гнётом царя-кровопийцы и буржуйчика, пиявки, народ в песнях тоскует о человеческой жизни, он верит в свое освобождение, в победу над царизмом.

Еврейская народная песня вошла в быт еврейских трудящихся. Как в зеркале, она отражает все его чаяния, и надежда, то плакучая, душу раздирающая, то привольно саркастическая над ортодоксом, то залихватская песня балаголе (возка), то девичья печаль о любимом друге, который сдан в николаевскую солдатчину, то песня бедняка-отца, обремененного дочерьми, у которого гроша в кармане нет, а выдать дочерей замуж надо, а кто их возьмет, бесприданниц, все они сидят на шее бедняка отца, как «гешвир», т. е. как гноящаяся рана на шее, — «Безетцн ан ориме кале» (песня о бедной невесте), то песня-призыв:

 

Киндер, кумт! Дер фрилинг гейт.

Фрай дер гимл, фриш ди луфт,

Ун ди велдер блиен,

Ун ди фейгелех зинген.

Фрилинг вет дох кумен балд!…

 

(Дети, идемте! Весна стучится в двери. Леса зеленеют, птицы песни поют. На волю, на свободу, к весне!)

Обездоленные дети-оборвыши, томящиеся в душных училищах (хейдере), в затхлом подвальном помещении, с прутом наставника – «ребе», когда они вырываются на воздух к солнцу – они поют свою детскую песенку:

 

Митн пекл

Афн флекл

Геен мир цузамен,

Лейфн мир,

Ви дер руах –

Фун дем ребнс канцик!…

 

(С клумочком за плечами, верхом на палке, мы несёмся ветром прочь от плеток ребе-учителя.)

Закруженные в житейской безысходной нужде, еврейская трудовая беднота, все эти сапожники-латутники, о которых в пословице говорится «але шустер геен ум борвес» (все сапожники ходят босые), дают волю издёвке над богачем (гвир) и с удалым сарказмом поют в весёлый праздник, схватив «капельку»:

 

Вос мер капцн – мер гуляка.

Вос мер ногид – мер собаке!..

 

(Чем беднее – тем больше гуляка, чем богаче – тем больше собака).

И когда разойдётся еврейская трудовая беднота, тогда идёт удалая песня «Аф тишн ун аф бейнк» (на столах и скамейках), ну тогда пошла беспечная пляска, «аз дер гимл трейслт зих» (что небо трясётся), в этом танце, в этой дикой пляске он забывает своё горе, нужду, бесправие, всю эту затхлую «царскую черту оседлости» и всё трын-трава еврейскому ремесленнику, сапожнику, портному, ну тогда и попадёт и царю, и царскому сатрапу, и буржую – еврейскому богачу-кровопийце, нет пощады за горькую бедную долю…

Столетие живет еврейская народная песня. Она передаётся из уст в уста, она радует, плачет, тоскует, но и верит, верит от чистоты «усталого» сердца и надеется, надеется на лучшее будущее, на человеческую жизнь без «балабесл», без хозяйчика (пиявки).

Еврейская песня – спутник еврейского народа, на всех исторических этапах его существования, его борьбы с царизмом и со своим национальным торгашом (гвир). Еврейский фольклор отражает его борьбу, его чаяния, его надежды.

Особенно сильна его песня без слов («нигн»), где в музыкальном созвучии песня отражает своё измученное и исстрадавшееся сердце от царского произвола в черте еврейской оседлости; в песне без слов звучит народная тоска по человеческой жизни, песня-протест, песня-печаль и тоска, и песня глубокой веры в Завтра, в свободную от царизма жизнь, за сытый кусок хлеба, против голода и нужды.

Почётное место в еврейском фольклоре занимают свадебные песни.

 

Ломир але, але инейнем

Дем хосн мекабл-поним зайн

Ломир але инейнем, ломир але инейнем

Немен а биселе вайн! и т.д.

 

Давайте все вместе, давайте все вместе

Жениха приветствовать

Давайте все вместе, давайте все вместе

Выпьем немного вина, и т.д.

 

Извечное чаяние еврейского народа «Кол гоамим тику каф» (Все народы протянут друг другу руки) ярко выражено в песне мира: «Ломир зих ибербетн» (Давайте помиримся):

 

Ломир зих ибербетн, ибербетн,

Штел дем самовар!

Ломир зих ибербетн –

Зай же нит кайн нар!

 

Ломир зих ибербетн, ибербетн,

Брейгез из гор шлехт…

Ломир зих ибербетн –

Эс гефилте гехт!…

 

Ломир зих ибербетн, ибербетн,

Зай же нит кайн нар.

Ломир зих иберкушн –

Гоб же нит кайн цар.

 

Ломир зих ибербетн, ибербетн,

Ломир шолем махн.

Ломир зих ибербетн – 2 р.

Ломир бесер лахн!..

 

Построчный перевод:

 

Давайте мириться, давайте мириться,

Ставь самовар!

Давайте мириться,

Не будь же дураком!

 

Давайте мириться, давайте мириться,

Сердиться вообще плохо…

Давайте мириться,

Кушайте лучше фаршированную щуку!

 

Давайте мириться, давайте мириться,

Не будь дураком.

Давайте перецелуемся,

Не печалься!

 

Давайте помиримся, помиримся,

Давайте заключим мир.

Давайте не ссориться,

Давайте лучше смеяться!

 

К великому сожалению, до наших дней очень мало дошло из еврейского фольклора. Гнусный фашизм уничтожил вместе с миллионами жизней и культуру еврейского народа, уничтожены библиотеки, где были некоторые издания. Ощущается большая необходимость издать сборник еврейских народных песен, чтобы и еврейский фольклор вошел в общую всесоюзную семью фольклоров всех национальностей Советского Союза.

Пишущий эти строки в своё время сохранил 112 еврейских народных песен. Они делятся на:

 

Песни нужды

Песни революционные

Песни подпольные

Песни 1905 года

Свадебные песни

Песни любви

Бытовые народные песни.

 

С текстами и нотами.

Их необходимо издать. В Великой семье народов СССР еврейский фольклор входит в культурное сокровище всех национальностей Советского Союза.

Яков ШЕЙНИН

Москва Ж-33, Тулинская 18/2, кв. №1

1959 г. (?)

От редакции belisrael.info. Cтатья И. Смирновой о Я. Шейнине в 2016 г. увидела свет в журнале «Мишпоха», там же цитируется очерк «О еврейском фольклоре», но целиком этот очерк (с минимальными редакторскими правками – например, автор повсюду писал «фольклёр», что не соответствует современным нормам) печатается впервые.

 

В 2017 г. в Минске под эгидой Института этнографии, искусствоведения и фольклора Национальной Академии наук тиражом 200 экз. вышел сборник «Беларускі фальклор. Матэрыялы і даследаванні» (вып. 4), где опубликована статья И. Смирновой и А. Астрауха, посвящённая Я. Шейнину, а также десятки собранных им песен. Кроме того, редакция сборника представила еврейские песни, записанные белорусскими художниками-реставраторами в Мстиславле (1980-е гг.). Надеемся со временем более полно познакомить наших читателей с этими публикациями, а пока вы можете видеть абзацы из введения к сборнику.

Опубликовано 17.05.2017  17:11

Продолжение темы здесь

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (30)

Напярэдадні ўрачыстага адкрыцця ў Мінску новага інтэлектуальнага клуба (запіс у яго пакуль не вядзецца, але рэгістрацыю дакляруюць распачаць у бліжэйшыя дні) раскідаю па маніторы жменьку згадак пра «далёкае-далёкае» мінулае.

У 1990-х гадах Еўрапейскі гуманітарны ўніверсітэт не раз наведвалі з публічнымі лекцыямі асобы… ну, калі не сусветнага, то кантынентальнага маштабу. У старым будынку на праспекце Скарыны (ля Дома афіцэраў) акадэмік Міхаіл Гаспараў прачытаў нават не адну, а дзве лекцыі пра рускую паэзію – прыпамінаю, што светлай памяці Гаспараў аналізаваў вершы ХІХ ст. з фармальнага боку. Гэта было ў 1997 ці 1998-м, а ў 1996-м там жа выступаў дарадца прэм’ер-міністра Францыі Гі Сарман, з ім можна было і падыскутаваць… Сарман падпісаў мне сваю кнігу «La solution libérale», перакладзеную на рускую ў пачатку 1990-х (выйшла ў Маскве-1992). На падзею адгукнуўся, у прыватнасці, «Вечерний Минск».

sorman sorman2

Агулам шанцавала на сустрэчы з аўтарытэтнымі французамі. Адзін з іх, дырэктар інстытута палітычных даследаванняў у Страсбургу (Рэно Дарандо; цяпер выкладае ў Парыжы), ацэньваў маю дыпломную працу… Найбольш запомніўся Дамінік Кала – аўтар падручніка «Палітычная сацыялогія». Чытаў ён свае лекцыі студэнтам франка-беларускага факультэта ЕГУ – нас было чалавек 10 – але, па вялікім рахунку, быў даступны для ўсіх. Журналістка «БДГ» пыталася ў мяне, ці мог бы я перакласці некалькі пытанняў для гэтага прафесара (пазней, здаецца, вырашыла праблему сама).

dorandeu2013 colas2009

Р. Дарандо і Д. Кала. Фота з адкрытых крыніц.

Усё гэта адбывалася ўжо ў лукашэнкаўскі час. Могуць запярэчыць, што тады, у канцы ХХ ст., «правадыр» яшчэ не падгроб пад сябе ўсё і ўсіх, таму заходнія інтэлектуалы не баяліся прыязджаць, дый ЕГУ быў важнай «кропкай прыцягнення». У пэўнай ступені яно так – тым не менш «зоркі» актыўна гойсалі да нас і ў ХХІ ст. Чамусьці «Еўрарадыё» не прыгадала, што «абсалютна легендарны» французска-швейцарскі славіст Жорж Ніва, якога зараз нібыта мерацца запрасіць адным з першых, ужо наведваў Мінск у 2002 г. Тады ён даў змястоўнае інтэрв’ю газеце «Белорусский рынок» (некалі эканамічныя выданні не шкадавалі плошчы на развагі пра Пастарнака і Салжаніцына)… Ніва яшчэ казаў: «Вельмі цікавы новы празаік Андрэй Дзмітрыеў». Накаркаў 🙂

Шмат разоў бываў у «сінявокай» брытанскі прафесар, даследчык беларускай літаратуры Арнольд Макмілін. У маі 2010 г. завітаў ён на «яўрэйскую секцыю» кангрэса міжнароднай асацыяцыі беларусістаў (на вул. Прытыцкага)… і пад псеўданімам «Макмілер» трапіў у гумарыстычна-фантастычнае апавяданне Паўла Касцюкевіча «Вайна з дзьмухаўцамі». Ізраілец Этгар Керэт – таксама той яшчэ знаны інтэлектуал, хоць і без навуковых ступеняў – сёлета выступаў у галерэі «Ў», лінгвістычным універсітэце і Нацыянальнай бібліятэцы. Па лініі Ізраільскага цэнтра некалі прыязджалі Фелікс Кандэль, Ігар Губерман, Міхаіл Хейфец – ніхто з іх не расчараваў публіку. Ну і г. д.

kandel

Аўтограф Ф. Кандэля на кнізе «Люди мимоезжие. Слово за слово»

Раз ужо памочніца С. Алексіевіч Юлія Ч. пералічвае прозвішчы кандыдатаў на выступленні ў новым клубе, дазволю сабе выказацца наконт кандыдатур і я (чыста як патэнцыйны слухач :)) Рэжысёр Сакураў, палітыкіня Хакамада, псіхалінгвістка Чарнігаўская, актрыса Ахеджакава, літаратуразнавец Ніва, пісьменніца Забужка… Няма сумневаў, што ўсе яны паважаныя людзі, але няможна не заўважыць у гэтым шэрагу элемент сумбуру. Пажадана, каб мелася канцэпцыя адбору, іначай будуць хадзіць не на лекцыі, а на саму Алексіевіч. Найперш аматарцы Герцэна і Дастаеўскага варта запрашаць або калег-літаратараў, або, умоўна кажучы, экс-дысідэнтаў – прынамсі тых, хто меў вопыт выжывання ў цяжкіх умовах і мог бы ім падзяліцца (напрыклад, вышэйзгаданыя Губерман, Кандэль, Хейфец так ці іначай дапасоўвалі, а пад канец 2002 г. выступаў у Абшчынным доме на вул. Веры Харужай, 28 і весялун Эдуард Кузняцоў, у 1970-м асуджаны да смяротнай кары…)

Калі ж пільна трэба запрашаць адмыслоўцаў з розных сфер, то не зашкодзіла б час ад часу даваць слова беларускім даследчыкам – у першую чаргу тым, каго выціснулі з універсітэтаў і навуковых устаноў па палітычных матывах (асобы прывет былому куратару Гродзенскага ўніверсітэта Сямёну Шапіру). Бальшыня з іх, наколькі ведаю, неяк адаптавалася, атрымала трыбуны і крыніцы даходаў у Літве або Польшчы, «маргіналамі» не з’яўляецца. Ды запросіны ў Мінск і ганарарчык наўрад ці калі будуць лішнімі.

Маралька. Не варта прыбядняцца, як гісторык Аляксей Братачкін, і абагульняць: «Крайне цяжка пераканаць каго-небудзь прыехаць сюды, з нашымі рэсурсамі і з адсутнасцю ў гасцей асабістай цікавасці да Беларусі… Беларусь дрэнна ўключаная ў інтэлектуальныя міжнародныя сеткі». Грошы і асабістая сувязь гасцей з краінай вырашаюць многае, аднак не ўсё, далёка не. Рыхтуйце глебу – штосьці вырасце.

Хітрымудрыя актывісты адной сямейна-клоўнскай палітычнай (?) партыі – той самай, што ў 2014 г. прапаноўвала назваць вуліцу ў Мінску імем тав. Левіна – глебу для сябе якраз рыхтуюць. Днямі закінулі ў СМІ ініцыятыўку: праз рэферэндум павялічыць тэрмін паўнамоцтваў прэзідэнта з 5 да 7 гадоў, а дэпутацікаў – з 4 да 5 гадоў. («Францыя, мы ўжо набліжаемся да цябе…» – праўда, там якраз на пачатку ХХІ ст. зменшылі прэзідэнцкі тэрмін з 7 да 5 гадоў :))

Новы рэферэндум праводзіць трэба, хто б спрачаўся, але першае пытанне ў ім павінна быць наконт будоўлі АЭС пад Астраўцом (замарозіць або не), другое – наконт судовай сістэмы. Нагадаю, што ў 2013 г. в. а. цара «імем рэвалюцыі» скасаваў гаспадарчыя суды, прадугледжаныя Канстытуцыяй, ды ўліў іх у агульныя. Да таго было паабяцана сфармаваць у Беларусі «суд прысяжных» – гл. перадвыбарную праграму гр-на Лукашэнкі А. Р. 2010 г. Не прайшло і пяці гадоў, як названы грамадзянін паабяцаў «падумаць» над пытаннем і прызнаўся, што не памятае сваёй абяцанкі… Можа, няхай бы крайняе слова сказаў-такі народ? Між іншага, цешу сябе спадзевам, што народ на рэферэндуме, нарэшце, адкіне прапановы-абяцанкі-цацанкі галоўнага чыноўніка, і той мужна падасць у адстаўку, як зрабіў Шарль дэ Голь у 1969 г., калі большасць французаў адкінула яго рэформы. І хто б мог падумаць? Францыя не развалілася, хаця так многа было ў яе гісторыі звязана з імпэтным генералам!

Пра матч на першынство свету Карлсен – Каракін, што адбываецца ў Нью-Ёрку з 11 лістапада. Абодва гульцы, народжаныя ў 1990 г., «машынападобныя»; поспех расійца тлумачыцца, сярод іншага, тым, што ён навучыўся «сушыць» пазіцыі лаўчэй за нарвежца… «Класічныя» шахматы хутчэй жывыя, чым наадварот, або, як дасціпна выказаўся народны каментатар з chessbomb.com, «If chess is dead, where is the body?» («Калі шахматы мёртвыя, то дзе ж труп?»). Аднак цягам матчу, які пачаўся з сямі (!) нічыіх, чуліся заклікі пераходзіць на фішэрэндам. Я б аддаў перавагу шахматам-5039, і ўсё ж за прыгожую канцоўку 8-й партыі, дзе чорныя фігуры дамінавалі на дошцы, гатовы многае дараваць… Эстэтычную асалоду атрымаў, бадай як ад «Балеро» Марыса Равеля. Няйначай у гонар гэтай перамогі магілёўскія прадпрымальнікі назвалі сваю прэмію, якую ўручаць 26.11.2016, «Неверагодны ферзь» 🙂 Паглядзеўшы на энтузіязм у рунэце, я не здзіўлюся, калі ў рускай мове з’явіцца новы сэнс у слова «закaрякать» – замучыць суперніка на роўным месцы… «Адказка» ад Карлсена ў 10-й партыі была куды менш відовішчная.

13 год таму я атрымаў па электроннай пошце артыкул М. Ковыцева (гэтае прозвішча мне нічога не казала), прысвечаны Сяргею Каракіну: «Шахматный Робертино Лоретти». Аўтар прапаноўваў апублікаваць артыкул у часопісе, аднак, параіўшыся з членам рэдкалегіі «Шахмат-плюс» Паўлам Макевічам, я вырашыў гэтага не рабіць, бо гутарка падалася мне занадта «газетнай» і далёкай ад беларускай праблематыкі. Трохі пазней тутэйшыя аматары ўсё адно даведаліся пра таленты юнага жыхара Украіны – інтэрв’ю падабраў часопіс «Шахматы» (гл. № 1, 2004). Ці шкадую пра «незабітага мядзведзя»? Не, не шкадую. Ці асуджаю пераезд Каракіна ў Расію 8 год таму і яго прапуцінскія погляды? Да гэтага я абыякавы, бо аддзяляю мух ад катлет. Пісаў пра тамтэйшых ігракоў, бываў «на ўсходзе», але жыву ў краіне, якая ўжо 25 год незалежная. На жаль, глебы пад нагамі так і не адчулі многія ўраджэнцы СССР, а сярод іх – і наша нобелеўская лаўрэатка. Іначай не падпісвала б зварот 18.11.2016 ад імя «расійскіх пісьменнікаў і журналістаў»…

А тут якраз і навіна культуркі падваліла. 8 снежня 2016 г. у мінскім клубе «Мулен Руж» плануецца рэдкі ў нашых краях спектакль-камедыя «Паліто з Бабруйска». Хачу спадзявацца, што не зусім папса, што выйдзе кранальна. Рэклама, па-мойму, вартая таго, каб прывесці яе цалкам – прама-такі бітлоўскі «бенефіс містэра Кайта»:

Упершыню ў Мінску! Адраджэнне жанру вадэвілю!!! Шмат гумару і песень па матывах яўрэйскага фальклору. А вы ведалі, што ўпершыню яўрэі з’явіліся на тэрыторыі сучаснай Беларусі яшчэ ў часы вялікага Княства Літоўскага? Не? А што ім асаблівыя граматы з прывілеямі ахвяраваў вялікі князь Вітаўт? Таксама міма? Дык запомніце і іншым перадайце, што толькі ў Бабруйску да рэвалюцыі 72 працэнты насельніцтва складалі яўрэі! Так, і па часці гумару адэсіты ў бабруйчан «падлогі мылі». Мяркуйце самі: гораду Адэсе 200 з чымсьці гадоў, а яўрэйскай абшчыне Бабруйска 500. І хто не ведае за анекдот пра паліто: «Сустракаюцца на «Сацыялцы» два яўрэі. – Абрам, дзе ты шыў такое паліто? – У Парыжы. – А гэта далёка ад Бабруйска? – 2000 кіламетраў. – Слухай, такая глухмень, а шыюць прыстойна!»

Шмат іншых анекдотаў, рэальных смешных гісторый з жыцця бабруйскіх яўрэяў і папулярныя музычныя кампазіцыі 30-х – 50-х гадоў мінулага стагоддзя вы зможаце пачуць у выкананні лепшых артыстаў і кіно! Смяяцца і спяваць дазваляецца!!!

У пастаноўцы занятыя: Ігар Пятроў, Таццяна Ружаўская, Бэла Шпінер, Сяргей Навіцкі, Жора Волчак, Наталля Якаўлева, Маша Возба, Ягор Найдовіч, Таццяна Жданава і інш.

У чаканні «рэальных смешных гісторый» пацешыла «вайна правак» на Магілёўскай, 32. Нагадаю, у чэрвені 2016 г. пад уплывам расійска-беларускай лалітыкі з’явіліся выявы дзяцей, адразу ж раскрытыкаваныя людзьмі з мастацкім густам; у кастрычніку дзецям нехта падмаляваў калючы дрот, але скора гарадскія ўлады аддалі загад яго замазаць, што і было выканана 23.11.2016. На наступны дзень нават выставілі ахову, ды як бы пасля восеньска-зімовай слаты фарбы не змыліся, і дрот не вылез на паверхню зноў 🙂 Пакуль жа наша сціплая фотка выглядае «гістарычнай» – нечакана выявілася, што альтэрнатыўная версія мурала дажывала ўвечары 22 лістапада апошнія гадзіны… Трапную заўвагу зрабіў чытач tut.by: «Cамы задаволены ў гэтай гісторыі – кранаўшчык. І адныя заплацілі за пад’ём, і другія, потым трэція». Я ўжо нават захацеў быць качагарам кранаўшчыком, але потым прыгадаў, што ў нашай краіне вежавыя краны часам захопліваюць тэрарысты нармальныя пацаны, якім недаплачваюць заробленыя грошы, і адмовіўся ад гэтай перспектыўнай ідэйкі…

Вольф Рубінчык, г. Мінск

25.11.2016

wrubinchyk[at]gmail.com

Кароткі змест папярэдніх дзесяці серый:

№ 29 (22.11.2016). Прызначэнне пасла Ізраіля ў Мінску. Місія МВФ у Беларусі, запазычанасць краіны, рэкамендацыі. Няпрошаныя парады «старшыні цэнтрвыбаркама» і прэс-сакратаркі міністэрства адукацыі. Пагрозы прадстаўніцы Мінгарвыканкама ў адрас ананімнага мастака, які зрабіў праўкі ў графіці ля вакзала. Забарона канцэрта гурта «Дзецюкі» галоўным ідэолагам Мінска. Новыя публікацыі пра братоў Бельскіх і Хатынь. Спектакль пра Другую сусветную ў Купалаўскім тэатры і цэнзура на «Хартыі-97». Памылкі на сайце мінадукацыі. Новы інтэлектуальны клуб, планы запрасіць Вольгу Седакову. Бязглуздыя развагі тутэйшых экспертаў пра Трампа і Ле Пэна.

№ 28 (18.11.2016). Прэс-канферэнцыя «галоўнага чыноўніка». Заява пра 90% вышэйшай адукацыі за кошт бюджэту, якая не адпавядае сапраўднасці. Успамін пра зборнік габраўскіх анекдотаў і «вясёлы цынізм» Л. Левіна. Развагі пра сярэднюю і мінімальную зарплату ў розных краінах. Казка пра Лукашэнку 1994 г. Смерць Меіра Дагана (сакавік 2016 г.). Бурчэнне беларускай наменклатуры і прапанова вылучыць у прэзідэнты С. Сідорскага, а ў прэм’ер-міністры – М. Кадырава. Крытыка. Артыкул пра «словы-паразіты» як адцягванне ўвагі ад рэальных праблем, згадка пра аналагічны эпізод у рамане Вайновіча пра Чонкіна. Табурэткавы гумар «афіцыйнай прадстаўніцы РФ» і меркаванне Дзмітрыя Быкава. Ацэнка матчу Карлсен – Каракін.

№ 27 (16.11.2016). Закон пра «ўзроставую» маркіроўку інфапрадукцыі, скандал у мінскім кінатэатры. Меркаванне А. Кудзіненкі пра цэнзуру ў кіно і развагі Э. Лімонава пра «дысцыплінарны санаторый». Прапанова перакласці на беларускую асобныя творы Лімонава. Юбілей «Нашай Нівы», артыкул І. Соркінай пра «НН» і яўрэяў у пачатку ХХ ст. Урывак з кнігі С. Дубаўца пра яго стасункі з яўрэем-п’яніцам у 1990-х. Асабістыя згадкі пра супрацу з рэдакцыяй «НН», пачынаючы з 2000 г. Прычыны цяперашняй абыякавасці да гэтага выдання. Кур’ёзная гісторыя, звязаная з амерыканскім прафесарам геаграфіі ў Мінску. Іншыя замежныя аматары стабільнасці, прапанова плаціць ім столькі ж, колькі плацяць тутэйшым.

№ 26 (11.11.2016). Перамога Трампа, беларускія карані яго зяця. Я. Гутман і Г. Каспараў пра Трампа, кнігі з яго ўдзелам, выдадзеныя ў Мінску. Як можа адбіцца яго перамога на «беларускіх справах». Псеўдаэксперты, якія прадказвалі перамогу Клінтан. «Інавацыйная Беларусь» Ю. Зісера і яе крытыка, параўнанне з «Еду ў Магадан» І. Аліневіча (на карысць апошняга). Няспраўджаны прагноз ад Зісера ў лістападзе 2015 г.

№ 25 (06.11.2016). Напад на людзей з бензапілой у кастрычніку. Патрэба ў інстытуце псіхалогіі. Забойства ў Петрыкаўскім раёне, неабароненасць работнікаў пошты. Развагі пра затрымку з прызначэннем пасла Ізраіля ў Беларусі. Кніга пра цэнзуру ў СССР, выдадзеная ў Ізраілі. Крытычныя заўвагі. Як К. Чорны адгукаўся пра «галоўную цэнзарку БССР» Ф. Дадзіёмаву. Кніга Я. Шумскага пра саветызацыю Заходняй Беларусі, яе плюсы. Памылкі на шыльдах у публічных месцах. «Шучын» на мінскім вакзале.

№ 24 (19.10.2016). Мова нянавісці, яе крыніцы. Паводзіны А. Носіка і суд над нім. Падзеі вакол Э. Пальчыса. Развагі пра «віртуальнае змаганне». Абраза на адрас паэта Барадуліна, патрэба ў судовым пераследзе. Караткаватая памяць жыхароў Беларусі. Абсурдныя версіі мінулага ў РФ і ў ЮНЭСКА. Прысуджэнне Нобелеўскай прэміі Бобу Дылану і яго ўкраінскія (беларускія?) карані. Беларусізацыя культурных герояў. Дэ Голь у Шчучыне. Маляўнічыя запалкі ад «Барысаўдрэва».

№ 23 (07.10.2016). Спрэчкі вакол прамовы прэзідэнта Ізраіля ў Кіеве. Украінска-яўрэйскія адносіны вачыма Я. Сусленскага і З. Бен-Ар’е. Цытаты з Р. Рыўліна, палеміка з І. Зісельсам. Апаненты Рыўліна, іх несамавітасць. Разумнае меркаванне П. Зуб’юка. Кніга Л. Рэйна пра беларускіх калабарантаў, недахоп дыскусій вакол заяўленай у ёй тэмы. Пазіцыя А. Белага. Спектакль паводле вершаў М. Алейнікава «З жыцця насякомых» у Мінску.

№ 22 (27.09.2016). «Дзень яўрэйскай культуры» ў Мінску і спрэчкі вакол пляцоўкі. Як улады з дапамогай святаў адцягваюць увагу ад праблем. Як «старое» змагаецца з «новым». Шыльды з гістарычнымі назвамі вуліц у Мінску. Памыснасць згадкі пра вул. Яўрэйскую. Сітуацыя з «домам Варбурга» ў Брэсце. Успамін пра разбурэнне мінскай сінагогі на Дзімітрава, 3 у 2001 г. Баязлівасць «прафесійных яўрэяў» пры наяўнасці ў іх арганізатарскіх жылак. «Адмазка» намесніка міністра пра слабасць інфраструктуры. Стан беларускай сацыялогіі, развагі пра А. Манаева і Д. Ротмана. «Ліцвінскі клуб» як навука іншым.

№ 21 (14.09.2016). Прапанова больш актыўна выказвацца на сайце і не забываць пра палітыку. Пра дам, якія прабіліся ў палату прадстаўнікоў. Крытыка выказванняў А. Анісім, ацэнка вагі Г. Канапацкай. Уласныя назіранні за ходам выбараў. Будучыя выбары старшыні руху «За свабоду», тлумачэнне, чаму Ю. Губарэвіч – больш прымальная кандыдатура. Зварот да Беларускай асацыяцыі журналістаў – зрабіць ганаровымі сябрамі арганізацыі В. Купрэйчыка і Д. Ноя. Эсэ Галкоўскага пра «12 крэслаў» і «Залатое цяля», расчараванне ў аўтары праз яго антыяўрэйскія забабоны. Шахматны «ўсенавуч» у беларускіх школах, яго ценявыя бакі.

№ 20 (05.09.2016). Вакантнасць пасады ізраільскага пасла ў Беларусі. Герантакратыя ў «яўрэйскім руху» Беларусі, прагноз 2015 г., які не збываецца. Дасціпнае асвятленне візіту соцень рабінаў у Беларусь на старонцы ІРА ў фэйсбуку. Памылачка з прозвішчам галоўнага рабіна. Пра баязліўцаў-перастрахоўшчыкаў і тых, хто не баіцца. Нявыкананая абяцанка прадстаўніка Рагачоўскага райвыканкама. Вынікі «Дня беларускага пісьменства» ў Рагачове. Карцінкі з фестывалю «Аўцюкі». Смяхоты перадвыбарнай кампаніі. Пра немагчымасць займацца сур’ёзным бізнэсам, ігнаруючы палітыку. Кпіны з парады масквіча выкарыстоўваць «яўрэйскі фактар», адрасаванай уладам РБ. Чалавечыя ахвяры на будоўлі беларускай АЭС.

Змест ранейшых серый гл. у № 20 🙂

Ад рэдакцыі. Мы не заўсёды згодныя з суб’ектыўнымі ацэнкамі нашых аўтараў, у тым ліку і В. Рубінчыка.

Апублiкавана 25.11.2016  19:00