Tag Archives: бои в Польше

Велвл Шендерович. Жизнь как она есть. (ч.3)

Окончание. Начало и продолжение

Глава III

Польша

   Мы упорно продвигались вперед на запад. К этому времени армия прошла большую боевую школу, стала воевать иначе – лучше, более разумно. Удары мы теперь наносили с флангов. Иногда без единого выстрела начинали наступление, с трудом догоняя отступающего противника, боявшегося оказаться в окружении. Это был уже не 1941 год. Мы с противником поменялись местами: инициатива перешла в наши руки.

Незаметно перешли границу СССР и оказались в Польше. Торжественно отметили это событие. В честь него получили по сто грамм и вкусную американскую тушенку. Я представлял себе границу, как описывали ее раньше, “границей на замке” с четко проведенной линией, где даже краски по одну и другую сторону этой линии разные, природа другая, пограничные будки и пр.

На самом деле оказалось, что ничего такого нет, никаких линий, будок и прочего. Всё было обычным, та же природа, воздух, поля и леса. Правда, дома были несколько выше и просторнее, поля более ухоженные, деревни более благоустроенные, а люди выглядели не столь жалкими на те, которых мы встречали на Смоленщине. Население встречало нас хорошо. Поляки достаточно страдали от нового немецкого порядка. Немало их погибло на рабских работах, где расстреливали за малейшую провинность. Правда, немецкие зверства /с. 94/ в Польше были несравнимы с теми, что они чинили на территории СССР.

Продолжая наступление во втором эшелоне, мы приближапись к городу Хелм. В это время я был награжден орденом Красной Звезды за оказание своевренной помощи раненым и их эвакуацию в сложных условиях. У самого Хелма нашу дивизию перевели в первый эшелон с задачей штурмом овладеть городом. Стояло жаркое лето. Поля еще были не убраны, тишину нарушали только пение птиц и цикады. Небо чистое, ни облачка. Высоко, беззаботно летают жаворонки, обучая своих, уже подросших за лето птенцов, летать. Обстановка совсем не располагала к боям, крови и смерти.

Но город надо было брать! Накануне вечером комиссар зачитал приказ о намеченном на утро штурме. После убедительной яркой речи он внес предложение: всем вступить в ряды коммунистической партии и завтра пойти в бой коммунистами. Возражений не было. Заявлений никто не писал. Был составлен список, и каждый в нем расписался. Завтракали рано, еще до рассвета, получили свои сто грамм, подняли тост, чтобы это было не в последний раз. Заканчивалась артиллерийская подготовка, начался штурм, к полудню Хелм был взят.

После боя вручали партийные билеты. Из нашего блиндажа их получили только пять человек, один стал коммунистом посмертно, а еще один, раненый, был отправлен в госпиталь. В дивизионе раненых оказалось относительно немного, и в основном это были осколочные ранения легкой и средней тяжести. Одного из раненных в шею после оказания первой помощи, опасаясь сильного кровотечения, мне пришлось лично отвозить в медсанбат (МСБ). На шее была большая открытая рана с обнаженными сосудами. В МСБ была произведена срочная операция с перевязкой некоторых сосудов, рана была ушита. /с. 95/

К счастью, крупные сосуды не пострадали. Раненый стал поправляться и быстро возвратился в строй. Я встретил его в части как близкого человека, мною спасенного. Было очень приятно видеть его живым и здоровым, принимать он него простые солдатские слова благодарности. По-видимому, спасатель получает ровно столько, сколько спасенный. Хотя я уже давно решил стать врачом, этот случай, как, впрочем, и другие, еще больше убедил меня в этом. Правда, врачом не становятся, а рождаются, так же, как учителем или актером. Удастся ли осуществить эту мечту? В то время это казалось фантазией.

После освобождения Хелма в июле 1944 года наше наступление продолжалось. Немцы отступали неохотно. Польские земли освобождались медленно, с тяжелыми боями и большой кровью. Наша дивизия двигалась на северо-запад по направление к Варшаве. Впереди на нашем пути был город Люблин, который предстояло освободить, а главное форсировать Вислу и взять небольшой город Пулавы, находящийся на восточном берегу реки.

Путь от советско-польской границы до Вислы составлял немногим более двухсот километров. Эти километры с боями были пройдены за пять месяцев. В предместье Люблина, южнее его, была обнаружена большая, огороженная высоким металлическим забором и колючей проволокой территория, застроенная множеством бараков. За проволокой медленно передвигались совершенно истощенные, как тени, люди с потухшими глазами, не выражающими даже тоски, в полосатых робах. Они ничего не просили и были совершенно безразличны к окружающему. Кормить их и общаться с ними запрещалось. Этой неожиданной “находкой” оказался лагерь смерти Майданек. Это был первый лагерь, освобожденный Красной Армией. За годы оккупации немцы и их пособники истребили в /с. 96/ газовых камерах более 1,5 миллиона человек двадцати двух национальностей, главным образом евреев. Трупы сжигали в крематориях, пепел закапывали в землю, а эти места засевали травой. Все было организовано и выполнялось с немецкой аккуратностью и точностью. Ко дню освобождения лагеря 23 июля 1944 года в нем оставалось только несколько тысяч больных и обездвиженных заключенных. Основную массу узников немцы (эсэсовцы) перепавили в Германию в другие лагеря. “Культурные” и образованные немцы-садисты утилизировали все со своих жертв. На складах лагеря смерти было обнаружено 800.000 пар ботинок, одежда, детские игрушки, в особые бумажные пакеты были запакованы волосы.

Такого мир еще не видел. Мы впервые столкнулись с ужасной действительностью, о какой не слышали и не знали. Немецкий генерал Манштейн требовал от своих солдат: “Солдат обязан отнестись с пониманием к неизбежности жестокой кары еврейства, этого духовного носителя большевистского террора”. Или: “Русского следовало уничтожить. Не победить, а уничтожить!”. Даже свирепая испанская инквизиция времен Изабеллы и Фердинанда в XV веке в сравнении с невообразимыми жестокостями немецких фашистов выглядела безобидной забавой. Факт уничтожения немцами евреев в Советском Союзе замалчивался или скрывался за разными туманными формулировками типа “уничтожения советских граждан” и т.п.

В то далекое время советская пропаганда была весьма действенной — все преподносилось в ином свете, в кривом зеркале, и люди, особенно молодежь, воспринимали это так, как преподносилось.

Я осмыслил увиденное значительно позже, когда узнал о существовании других лагерей смерти, кроме Майданека – Освенцима, Бухенвальда, Треблинки и других, в которых было уничтожено /с. 97/ одиннадцать миллионов человек, в том числе шесть миллионов евреев. В этом печальном месте, лагере смерти Майданек, мы пробыли около часа и продолжили свой путь вперед.

Увиденное ошеломило меня и моих товарищей. Это при том, что мы еще не знали о существовании газовых камер, о докторе-убийце Менгеле и многих других из этого ряда. Только месть могла очистить наши души!

Майданек немцы оставили быстро. Мы наступали и вышли южнее Люблина далеко за городом. К вечеру остановились на ночлег возле большой польской деревни. Я и еще несколько офицеров зашли в ближайший, наиболее привлекательный дом. В нем жил директор местной школы со своей семьей. В Польше директор школы — очень уважаемый человек. Дом его был богато и со вкусом обставлен.

Хозяйка дома, привлекательная молодая женщина, настоящая польская пани, пригласила нас к столу. Нас угостили польскими деликатесами и бимбером. Хозяйка не только угощала, но и развлекала нас, рассказывая интересные истории, шутки и прибаутки. Я запомнил одну рассказанную ею польскую скороговорку о том, как одна женщина послала свою домработницу к соседке одолжить кастрюлю. Домработницa заходит к соседке и говорит: “Моя пани проше пани, чтобы пани дала пани рондля”.

Судя по обилию угощения и царившей за столом атмосфере, можно было подумать, что за стенами дома нет никакой войны. Директор школы рассказал некоторые подробности о лагере смерти Майданек. В этот лагерь свозили евреев и западных областей Белоруссии и Украины, а также из ближайших густонаселенных евреями районов Польши для уничтожения. Самую грязную работу добровольно выполняли поляки. В таких /с. 98/ добровольцах недостатка не ощущалось. Многие поляки сыграли весьма незавидную роль в отношении своих многочисленных соседей-евреев, с которыми прожили на одной земле сотни лет.

Было и обратное, когда поляки, невзирая на угрозу смерти, спасали евреев, но таких было значительно меньше. Однажды я видел молодую еврейскую девушку лет шестнадцати, очень красивую, вышедшую из-под земли, из искусно замаскированного блиндажа, спасенную польской семьей. К сожалению, что-либо выяснить о ней мне не удалось, я только успел переброситься с ней несколькими словами на идиш.

Оставили мы уютный польский дом и его гостеприимных хозяев уже заполночь. Хотя с уверенностью нельзя сказать, разное бывает, но казалось, что там остались добрые люди и друзья.

После увиденного и услышанного ноги шли быстрее – хотелось скорее добраться до змеиного гнезда, откуда вышли человекообразные существа, натворившие столько горя людям. Если бы можно было измерить его какой-нибудь мерой, то наверняка стало бы очевидно, что оно превзошло все горе человечества за всю предыдущую многовековую историю.

Впереди была река Висла, путь до нее был недальним, но оказался долгим и тяжелым.

2

   Приближалась осень. Дожди. Дороги развезло. Спасали американские студебеккеры, перевозившие орудия. Двигались мы медленно,преодолевая множество препятствий. Но самое тяжелое ожидало нас впереди — переправа через Вислу. Здесь, на восточном берегу реки, немцы построили /с. 99/ многоэшелонированную, труднопробиваемую оборону, заминировали все подходы, а на высотах построили долговременные огневые точки (ДОТы) и установили орудия, стреляющие прямой наводкой.

Подготовка к форсированию Вислы велась тщательно. На исходные позиции было подтянуто большое количество артиллерии, в том чис катюш, саперные части и понтоны, танки, Наш дивизион 76-миллиметровых пушек был хорошо и окопан и замаскирован на опушке леса, у дороги, в двух-трех километрах от реки, несколько в стoроне от места переправы для захвата плацдарма. Поблизости от нас размещались другие артиллерийские части и танки. Свободных мест не оставалось. Все было готово. Воздух был густо наэлектризован. Ждали только команды к наступлению.

Еще затемно передний край противника, освещенный ракетами, начали бомбардировать ночные бомбардировщики, знаменитые У-2. Вслед за ними, уже на рассвете, продолжили бомбардировку “илюшины”. Я впервые своими глазами увидел хорошую работу нашей авиации! Артиллерия и “катюши” продолжили начатое авиацией. Огонь был настолько массированным, что казалось, все живое на той стороне уже уничтожено. Но когда огонь был перенесен вглубь и саперы начали быстро устанавливать понтонные мосты, ожившие огневые точки противника вновь разрушали построенное.

В небе патрулировали наши истребители, которые немедля вступили в бой с появившимися немецкими юнкерсами и мессершмидтами и вышли победителями. Как приятно было это видеть, особенно в сравнении с тем, что было на Смоленщине, когда немецкая авиация господствовала в воздухе, обстреливая беззащитные колонны и даже гоняясь за одиночными солдатами. /с. 100/

Несмотря на упорное сопротивление, был захвачен плацдарм на другом берегу реки, который был расширен – оборона противника была сломлена. Путь на Варшаву фактически был открыт, хотя до нее оставалось более ста километров. Дивизия и каждый солдат лично получили сталинскую благодарность за прорыв обороны противника на реке Висле.

На этой переправе погибло много людей, в основном саперы и пехотинцы. Местами вода в реке была красной от крови. Тела погибших уносило течением далеко вниз по реке. Специальные команды вылавливали их для захоронения. Сколько безымянных могил оставлено в Польше! Наш дивизион потерял одно орудие, несколько солдат были контужены и легко ранены. Для такой масштабной операции потери дивизиона были незначительными.

Переправа через Вислу была налажена. Вначале переправлялась пехота с легким оружием, затем, после ремонта и укрепления переправы, — танки и тяжелое вооружение. Наша авиация постоянно находилась в воздухе, охраняя этот “мост” от налетов немецких самолетов. Непрерывно велись воздушные бои, но немцам так и не удалось помешать нам, хотя мы и потеряли при этом много людей и техники. Из-за скопления большого количества войск, у переправы образовывались пробки, что сильно затрудняло наш переход на другую сторону реки. А переправившись, мы с трудом догоняли стремительно отступающего противника.

Снова наступила зима, а с нею холода. По-видимому, немцы спешили домой, в свои теплые квартиры. В этих местах холода не такие суровые, как в России, но немцы явно чувствовали себя неуютно, их бросало из холода в жар: наступило время расплаты за содеянное.

Мы двигались во втором эшелоне, не соприкасаясь с противником. Вслед за нами шла Польская /с. 101/ армия (Войско Польское), сформированная, вообуженная и обученная в СССР. Польские солдаты отличались своей выправкой, были обмундированы, имели более свежий вид (они еще не участвовали в боях), но как военная сила эта армия, по-видимому, имела только символическое значение. Хотя мы часто шли рядом, контактов, особой дружбы между нами не было.

Двигаясь на северо-запад, по направлению к Варшаве, серьезного сопротивления мы не встречали. Приближаясь к ней, на ее подступах, почувствовали, что впереди большой город. До немецкой оккупации (1939-1945 гг.) Варшава была одним из красивейших городов Европы. Она отличалась своими прекрасными музеями, театрами, многочисленными костелами, дворцами и знаменитой Маршалковской улицей, занимала площадь 500 квадратных километров, в ней проживало около двух миллионов человек.

Варшава стала столицей Польши в 16 веке. Евреи жили здесь еще с конца 14 века. В 1939 году, когда нацистские войска вступили в город, евреев в нем насчитывалось около 400 тысяч человек, что составляло примерно треть населения. В 1940 году немцы выделили часть города под еврейское гетто и заключили в него всех евреев столицы и окрестностей, до 500 тысяч человек. Евреи подвергались репрессиям и унижениям. В 1942 году началась массовая депортация их в лагеря смерти — Треблинку и другие.

В апреле 1943 года началось массовое восстание евреев Варшавского гетто. Они оказали немцам открытое вооруженное сопротивление. Немцы бросили в бой против восставших танки и артиллерию. Восстание было подавлено, немцы жестоко расправились /с. 102/ с его участниками, но сами понесли большие потери и даже поначалу были изгнаны из гетто.

Когда 17 января 1945 года в Варшаву вошли советские войска, из пятисот тысяч в гетто осталось лишь 200 евреев, скрывавшихся в подземных укрытиях.

Не только гетто, но но и вся Варшава была сильно разрушена и сожжена. Советские войска двигались на город с трех сторон – севера, юга и востока. Наша дивизия наступала с юга и захватила южное предместье Варшавы, район Праги. В этом месте мы остановились, пропустили вперед части Войска Польского, которое продолжило наступление к центру города. Полякам была создана возможность участвовать в заключительной стадии операции по освобождению своей столицы для удовлетворения их национальной гордости. Полностью Варшава была освобождена и очищена от немцев 17 января 1945 года. Каждый участвовавший в этом операции был награжден медалью “За освобождение Варшавы”. Побывать и осмотреть центральную часть города нам не удалось, так как еще до его полного освобождения наша дивизия была снята с этого участка фронта и мы продолжили наступление на запад.

После двухдневного перехода по заснеженным просторам Польши нами был взят небольшой городок Кутно, а дальше на нашем пути лежал крупный город Познань, до которого мы добирались больше месяца. Воевать стало легче. Немцы потеряли не только физическую мощь, но, что еще важнее, моральный дух. Захваченные в плен немецкие солдаты громко кричали “Титлер капут”, в то время, как еще недавно мы слышали от них “Хайль Гитлер!” Наступили другие времена. В воздухе господствовала уже не немецкая авиация, а наша и наших союзников – Америки и Англии. /с. 103/

Однако Познань немцы решили защищать. Они планировали остановить наши войска на подступах к своей государственной границе. В городе и вокруг него оставалась большая группировка немецких войск и части эсэсовцев. Однако, несмотря на сопротивление, советским войскам удалось окружить город и медленно сжимать кольцо вокруг него до полного освобождения.

Наша дивизия, как и под Варшавой, была снята с этого участка и продолжила свой путь на запад, оставив освобождать окруженный город другим частям. До государственной границы Германии оставалось немногим более 150 километров. Отойдя на довольно большое расстояние от Познани, мы все еще продолжали слышать канонаду боя, и по мере того как мы уходили, эти звуки доносились до нас тише и тише – и, наконец, утихли совсем.

Уходя все дальше на запад от Познани, я никак не мог себе представить, что больше чем пятьдесят лет спустя моя внучка Браха будет в этом городе сражаться, уже не с винтовкой, а со скрипкой в руках, и выйдет победителем — она заняла призовое место на Международном конкурсе скрипачей имени Генрика Венявского! Браха, вместо меня, гуляла по забывшему о войне городу Познани. /с. 104/

Глава IV

Германия

1

   Мы снова в пути – наступаем! Уже близка германская граница, а за ней – большая водная преграда, река Одер. Сколько пройдено дорог! Наконец-то начинаем выходить на финишную прямую, уже виден свет в конце тоннеля. Но до победы еще далеко — немец выпустил до конца имеющиеся у него когти, цеплялся за каждый бугорок, за каждый кустик, надеясь каким-то образом задержать нашу армию, предпочитая американский плен русскому. Они хорошо знали, кому сколько принесли горя и смертей за годы войны, за что и перед кем будут нести ответственность.

Здесь уместно вспомнить о приказе Гиммлера в сентябре 1943 года: “Надо делать все, чтобы при отступлении из Украины не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного грамма зерна, ни метра железнодорожного полотна, не уцелел ни один дом и не было ни одного не отравленного колодца. Противнику должна остаться тотально сожженная и разоренная страна”. Немцы выполнили и перевыполнили приказ Гиммлера не только на Украине, но и в Белоруссии, на Смоленщине и в других местах. Наша память сохранила все злодеяния фашизма. Мы готовы были мстить за разрушенные города и деревни, за смерть миллионов людей. Народ ждал от армии достойного ответа. За зимние месяцы 1945 года были полностью освобождены польские земли и восточные провинции Германии до реки Одер. /с. 105/

Особенно тяжелые бои были у немецкой границы, где мы медленно, шаг за шагом, шли вперед, неся большие потери. Перейдя немецкую границу, мы оказались в ином, ранее неведомом мире. Если при переходе советско-польской границы больших контрастов не было, то здесь-то они были. Немецкая деревня мало чем отличалась от города: тот же идеальный порядок и чистота, асфальт, автобусы и др. Дома просторные одно- или многоэтажные, покрытые красной черепицей. Даже лес другой – чистый, нигде не валяются сухие сучья, ветки, каждое дерево пронумеровано, Это удивляло и оставляло какой-то неприятный осадок, было чужим и далеким. В голове не укладывалось это сочетание внешней цивилизации – прекрасные университеты, школы и больницы – с диким варварством. Как могли “культурные” немцы пройти мимо и не усвоить учения и мысли великих своих соотечественников Гёте и Шиллера?!

После перехода границы, двигаясь по немецкой земле, мы почти не встречали населения. Причиной тому было распространение фашистами слухов об издевательствах и зверствах Красной Армии над населением. Миллионы немцев из восточной части Германии бежали на запад. Многие из них погибли от голода, холода и страха за свою жизнь. Немецкая пропаганда поддерживала этот страх, распространяя небылицы о жестокостях русских. Картина сталинских преступлений против своего народа усиливала его. Большинство немцев рассматривали поражение Германии как катастрофу. Они на протяжении всей войны поддерживали уродливую античеловеческую политику Гитлера. Не единицы, а миллионы немцев повинны в совершенных Германией преступлениях. История не помнит такого геноцида народов, как геноцид евреев и цыган. Среди немецкого населения не было недостатка в добровольцах для участия в экзекуциях над /с. 106/ людьми, особенно над евреями. Все это, естественно, явилось причиной страха и боязни возмездия.

Как раз в это время появилачь серия статей Ильи Эренбурга с призывами “Убей, отомсти”. Эти призывы находили отклик в солдатских сердцах. Обстановка сложилась весьма накаленная. Я был свидетелем одного эпизода, который не лишне было бы здесь описать.

Накануне вечером нами был занят небольшой городок примерно в тридцати километрах от реки Одер. Мы разместились рядом с ним. Население отсутствовало. Городок казался вымершим. Я с одним солдатом решили полюбопытствовать и зашли в один из домов. Двери оказались открытыми. Внутри дома все выглядело так, как будто хозяева только что на минутку вышли: все стояло на месте, было чисто, тепло, уютно. На стенах висело много фотографий, на некоторых из которых были изображены люди с отличительными знаками “СС”. На кухне – идеальный порядок, множество банок и баночек с этикетками. Среди них много различных солений и варенья. Удивил разнообразный кухонный инвентарь. Наша калинковичская кухня казалась против этой абсолютно примитивной, из другого века. В одной из комнат в шкафах лежало чистое накрахмаленное белье, множество чулок и носков, уже не один раз штопанных. В салоне стояли большие, от пола до потолка, часы и мирно тикали, была прекрасная мебель. Нам все это казалось удивительно интересным и новым.

Солдат, бывший со мною, мой земляк, был из Белоруссии, родился в деревне под Гомелем. Его деревня была сожжена, брат и сестра угнаны на работы в Германию, а родители выкопали в огороде землянку, где жили и ожидали окончания войны.

Нам очень хотелось попробовать варенье, но боялись – вдруг оно отравлено. Чтобы оно немцам не досталось, солдат дал автоматную очередь по /с. 107/ банкам с вареньем, затем выстрелил в центр циферблата часов. Разбитое варенье превратило пол только что чистой, почти стерильной кухни, в кровавое месиво. В этот момент внезапно из какой-то двери выбежал ребенок лет пяти-шести и тут же за ним женщина с рыданиями схватила его, моля о пощаде.

Я хорошо понял немецкую речь этой женщины, так как в школе изучал немецкий язык. Помог мне также и мои идиш. Не залезая в карман за словом, я немедля ей ответил: “Мы не немцы-фашисты, мы не убиваем людей в газовых камерах, мы не убиваем детей, как вы умеете это делать!” Хлопнув дверью, мы оставили этот уютный, накрахмаленный, ненавистный нам немецкий дом. Хотя наши действия в этом доме были далеко не гуманны, я молча их одобрил.

Немецкие женщины (фрау, как называли их солдаты) прекрасно знали, что творила германская армия в России, сколько неисчислимых бед принесли немецкие солдаты мирным жителям. Они, солдатские жены, в какой-то мере были сами соучастницами этих преступлений. Они не только не отказывались от награбленного, но требовали от мужей посылок из России. А теперь, когда наступил час расплаты, знали, у кого рыльце в пушку, и страшились возмездия.

2

   Наступила пятая военная весна. С ее приходом рождались новые надежды, планы на будущее и, как это бывает в молодости, все окрашивалось в светлые тона. Самым главным желанием было не погибнуть, остаться в живых. Когда до Берлина оставались уже не сотни, а десятки километров, то, чем меньше их оставалось, тем выше возрастала ценность жизни. Если год тому назад риск и чрезмерная /с. 108/ храбрость были обычным явлением среди солдат, то теперь в их действиях появился разумный расчет, осторожность. Желание жить – главный инстинкт не только человека, но и всего живого. В общем-то, жизнь это подарок, и дана она человеку на радость. Не зря один философ как-то сказал: “Надо радоваться даже худшим дням своей жизни”.

Война продолжалась с еще большим ожесточением. Мы с тяжелыми боями медленно продвигались вперед, преодолевая множество естественных и искуственных преград противника. Немцы фанатично сопротивлялись, несмотря на большие потери, каких в прошлом в подобных ситуациях не несли. Обычно они редко оставляли на поле боя своих убитых и раненых. Теперь это случалось частo. Мне неоднократно приходилось оказывать помощь оставленным на поле боя раненым немцам и эвакуировать их в наши госпитали. Гитлер мобилизовал все имеющиеся у него материальные и людские резервы. В армию были призваны даже больные и подростки.

Теперь, когда наша армия находилась под Франкфуртом на Одере, Гитлер продолжал внушать немцам веру в свою конечную победу. Он обманывал свой народ. До Одера оставались считанные километры. Противник укрепил свою оборону даже на восточном берегу реки: заминировал большие участки, а в местах возможного форсирования реки установил орудия и тяжелые танки типа “тигр” и “фердинанд”. Возможно, эти танки были обездвижены или отсутствовало горючее.

Дальше немцам отступать было уже некуда — позади был Берлин. Здесь завязался тяжелый бой в воздухе и на земле. К сожалению, из-за давности времени мне сейчас трудно описать подробности этого боя, но помню ожесточенные воздушные бои, где на наших глазах сбивались и падали самолеты, как немецкие, так и наши. Помню летчиков со /с. 109/ сбитых самолетов, спускающихся на парашютах. Потери были тяжелые с обеих сторон. В нашем дивизионе было уничтожено орудие, погиб наводчик, был тяжело ранен командир орудия и два солдата были ранены легко. Командир орудия, раненый в грудь, тяжело дышал, рана пузырилась от выходящего из легких воздуха, ему необходима была экстренная помощь.

Рана была герметично закрыта прорезиненной пленкой из индивидуального пакета, что удалось быстро сделать и что позволило вывести раненого из тяжелого состояния. Он стал спокойно дышать. Только к вечеру нам удалось дойти до берега реки. В это время соседи справа, в районе Кюстрина (в настоящее время Костшин) форсировали реку и образовали знаменитый тогда “Кюстринский плацдарм”, откуда началась переправа войск и техники на западный берег. Переправа войск была организована плохо, появились пробки, неразбериха, смешались люди, лошади, техника. Противник воспользовался этим и начал артиллерийский обстрел и бомбардировку переправы с воздуха. Много погибло здесь людей. К счастью, появился очень высокого ранга генерал (возможно даже Рокоссовский) и своими далеко не гуманными, но необходимыми действиями быстро исправил положение.

Наша дивизия ждала своей очереди. Мы перебрались на западный берег только к вечеру. Кроме переправы у Кюстрина, были налажены и другие, что ускорило дело, так что наши войска быстро оказались на другой стороне реки и продолжили наступление. Несмотря на упорное сопротивление (фашисты сражались за каждый клочок земли), мы продвигались вперед, но с большими потерями. Наш дивизион потерял четыре орудия из двенадцати, было много раненых и убитых. Но наступательный порыв наших войск задержать уже было невозможно. /с. 110/

На подступах к Берлину было собрано огромное количество войск. Концентрация наших войск была настолько велика, что, как говорится, “яблоку упасть было негде”. Дальнобойная артиллерия, которая, как обычно, находилась в 5-10 километрах в тылу, сейчас была подтянута ближе к переднему краю и стояла в двух километрах от нас. Подготовка таких масштабов ранее не проводилась. Готовилось что-то грандиозное, еще не виданное в пршлых боях и войнах. В этом чувствовалось что-то торжественное, приподнятое, даже можно сказать праздничное, хотя рядом была смерть, которая подстерегала каждого из нас.

В течение последних нескольких недель наступления немецкая столица Берлин была полностью окружена, и с каждым днем кольцо окружения все больше сжималось. Со дня на день ожидалось начало штурма Берлина. Как сейчас, помню раннее утро, до рассвета еще далеко, кругом спокойствие и тишина. Весна – это был конец апреля. И среди этой полной тишины началась артиллерийская канонада такой мощности, что услышать что-либо сквозь нее было невозможно. Люди теряли пространственную ориентацию. Был открыт ураганный огонь из многих тысяч орудий. За время артиллерийской подготовки по Берлину было выпущено два миллиона снарядов! Эту артиллерийскую атаку, если ей искать аналогии в природе, можно сравнить с мощным извержением вулкана или с непрерывным весенним громом с молниями в сопровождении ураганного ветра и дождя.

Когда огонь был перенесен вглубь обороны противника, одновременно зажглось множество разноцветных прожекторов. Разноцветные лучи прорезали густую темноту, разделяя ее на почти равные участки. Театр военных действий походил на настоящий театр, где было все: естественные декорации – Зееловские высоты, покрытые лесом, ночные /с. 111/ тени от ближайших строений, молнии и шумовые эффекты от артиллерийской канонады, а главное, действующие лица – солдаты, еще не вступившие в игру, ожидающие команды режиссера.

Вначале был непонятен смысл и цель этой новинки зажигания прожекторов с разноцветными лучами. Одни говорили, что лучи ослепляют противника, другие – что указывают частям сектор их действий, от границы которого нельзя отклоняться. Возможно, и те, и другие были правы. После этой необычно мощной, со световыми эффектами артиллерийской подготовки в атаку пошли танки и пехота. Казалось, что все живое на стороне противника должно было быть уничтожено. Но, к сожалению, многие огневые точки ожили. На отдельных участках завязались ожесточенные бои.

Раненый немецкий зверь в своих предсмертных судорогах сражался отчаянно и был еще опасен. Обидно, что когда уже виден был конец войны, на подступах к Берлину погибло много наших людей. Близился день победы — никто не хотел умирать, но люди погибали. Однако наступление не задержалось, даже наоборот: яростное сопротивление противника явилось стимулом для наступления.

Наша дивизия успешно наступала по направлению к южным окраинам Берлина. В течение нескольких дней были захвачены пригороды города. Одновременно с этим мы участвовали в ликвидации группы немецких войск юго-восточнее Берлина, за что каждый участвовавший в этой операции был награжден медалью “За взятие Берлина” и отмечен благодарностью Сталина.

Берлин был уже взят, а группировка немецких войск юго-восточнее Берлина не сдавалась и оказывала сопротивление. Она стремилась прорваться на запад к американцам. В последние дни активных военных действий почти не было. Мы ожидали со дня на день полной капитуляции немцев. И… вдруг /с. 112/ ночью были разбужены мощной канонадой. Стреляли из всех видов оружия, вокруг нас небо светилось от вспышек разноцветных ракет, стало светло, как днем. Со сна было трудно понять, что происходит вокруг. Я и еще несколько солдат лежали на земле и не могли оценить обстановку. Первая мысль: немцы прорвали кольцо окружения. А еще хуже – мы сами попали в окружение. Но все прояснилось, когда в полный рост, радостный и возбужденный, к нам подошел наш старшина батареи и объявил: “Немцы сдались, Подписан акт о капитуляции. Война закончена!”

3

   Сегодня, спустя почти шестьдесят лет, трудно передать чувства, испытанные в тот момент, когда прозвучали эти слова. Сколько пройдено дорог и пережито, сколько похоронено близких и друзей, чтобы дожить до этого дня и услышать эти слова: “Берлин взят! Гитлеру капут! Войне конец!” Это мы услышали не по радио, не от Молотова, а от нашего старшины. Тем временем, вокруг нас стрельба продолжалась до самого утра. Это была стрельба не войны, а победы, ликования! Стреляли все, у кого было из чего и чем стрелять. Боеприпасов не жалели, как бывало в прошлом, в 1941-42 годах, когда считали каждый патрон и снаряд. А теперь к чему их беречь, они уже были лишним грузом.

Это был настоящий праздничный фейерверк. Война закончена! Мы победили! Радость переливала через край, ей не было предела. Такое событие надо было отметить. Первое – надо выпить за победу! Спирт нашелся, а закуска – нет. Где-то раздобыли фаэтон с крупной лошадью бельгийской породы. Человек десять заняли в нем все сидячие и стоячие места, так что сам фаэтон из-за людей был уже не виден. Мы ехали с песнями по пригороду /с. 113/ Берлина. Незаметно выехали за город, где нам повезло – “на ловца и зверь бежит!” Вблизи от нас, в кустарнике резвилось несколько довольно крупных кроликов. Охота была успешной, добычу отвезли повару, который приготовил прекрасную закуску. Правда, каждому из нас досталось по мизерному кусочку крольчатины, но к этому времени подоспел и завтрак. День прошел в многочисленных тостах и ликовании.

Назавтра стало тихо, никакой стрельбы, наступили будни. Чего-то недоставало. А в голове продолжали звучать звуки военной машины, заведенной еще в сорок первом году. Война продолжала давить, как слой воды на плоскую камбалу в глубинах моря. А ведь вытащенная из воды она не могла бы существовать. Мы были вытащены из привычного состояния войны, как камбала из воды, и чувствовали себя неуютно, чего-то недоставало, по-видимому, давления войны.

Через несколько дней все встало на свое место. Была середина мая, весна в разгаре, все в цвету. Весна наступала, война отступала. Тишина стала привычной. Мы начали думать о жизни. Я закончил войну относительно благополучно, с небольшими шрамами на ногах. Но невидимые душевные шрамы были огромны. За время войны пройдены тысячи километров, изношена не одна пара сапог, чудом выжил. Далеко не всем выпала такая удача! По дорогам оставлены тысячи безымянных могил. Кто придет их навещать? Трудно понять и объяснить, какая сила сберегла меня. Просто я оказался счастливчиком, мне повезло.

В первые недели после окончания войны мы. остались без определенных занятий, как будто находились в отпуске, на отдыхе. Если совсем недавно не верилось в реальность жизни, так как в любую минуту ее можно было потерять, то теперь с каждым днем вера в жизнь укреплялась. /с. 114/

Я понял, что остался в живых: появились желания, интересы. Хотелось увидеть страну и людей, натворивших столько бед. Спустя короткое время я приобрел мотоцикл и быстро научился его водить.

Мы стояли в пригороде небольшого города Фюрстенвальде, что примерно в пoлyчace езды от Берлина. Мой первый выезд на мотоцикле принес сюрприз. Я выехал на широкую выложенную бетонными плитами прекрасную автостраду по направлению к Берлину. Впереди заметил движущуюся группу солдат. Проезжая мимо этой группы, заметил среди них очень знакомое лицо. Я не поверил своим глазам: передо мной стоял мой школьный товарищ, с которым я сидел на одной парте с первого по десятый класс. Это был Илья (Люсик) Комиссарчик, которого я не видел пять лет!

Наша встреча с Ильей (Люсиком) Комиссарчиком на дорогах войны /с. 115/

Люсик был самым маленьким по росту в классе, а я самым высоким. Нас даже дразнили – “Пат и Паташон”. Теперь мы почти выравнялись в росте. Какая радость, какой сюрприз! Люсик сел на заднее сиденье и мы поехали в Берлин. С трудом раздобыли маленький бочонок пива (чуть больше ведра) и направились в расположение авичасти, где служил Люсик. За этим бочонком мы просидели всю ночь. Было о чем поговорить!

Следующая моя поездка была намечена в центр Берлина к Бранденбургским воротам и Рейхстагу. Но по техническим причинам я застрял на дороге. Мой мотоцикл стал вдруг кашлять и чихать, затем совсем заглох. Вначале я не понял, что случилось, а потом обнаружил отсутствие бензина. Пытался остановить встречную машину, но… напрасно.

Вдруг где-то вдали показалась большая колонна студебеккеров, которая, подъехав ко мне, резко затормозила. Из машин вышло человек десять молодых американских солдат, большей частью темнокожих водителей машин. Хотя общий язык отсутствовал, мы прекрасно понимали друг друга. Обстановка была очень дружественной. Мой бак был заполнен бензином. Появилась бутылка виски, шоколад, консервы и прочая снедь. Говорили жестами, было много смеха, подняли бокалы за дружбу наших народов.

Мы расстались. Я продолжил свой путь на Берлин. Пять лет каждый солдат мечтал увидеть своими глазами, пощупать своими руками Рейхстаг – исчадие ада. Сегодня этой мечте для меня суждено было сбыться. Битва за Берлин и взятие его забила последний гвоздь в гроб гитлеровской машины. Впоследствии Нюрнбергский процесс осудил теоретиков и руководителей фашизма, но не вырвал с корнем эту коричневую инфекцию. Она продолжает жить, как споры сибирской язвы, и может проявить себя в любой момент и везде. /с. 116/

С фашизмом мы встречаемся и сегодня в разных его проявлениях – то в виде отрицания Холокоста, как это делают некоторые видные арабские деятели, то открыто отмечают день рождения Гитлера только на родине фюрера, но и далеко за ее пределами. Пресловутая демократия, свобода слова, права человека являются хорошей ширмой и почвой для культивирования фашизма. Еще не остыл пепел Освенцима, еще живы люди, пережившие лагеря смерти, а фашизм уже начинает поднимать голову.

Очень рано немцы получили приз от товарищей Горбачева и Шеварднадзе, объединивших западную и восточную части Германии. Почему побежденные немцы должны жить лучше победителей?! Победа над Германией явилась только первым, но далеко не последним шагом в борьбе с фашизмом.

4

   Я мчался на мотоцикле в Берлин, который был основан еще в 1307 году, а с 1871 года стал столицей Германии. В довоенные годы население города составляло 4,3 миллиона человек. Он оказался огромным, серым, тусклым, почти полностью разрушенным. В стенах домов зияли огромные дыры от пробоин снарядов. Союзники сбросили на Берлин тысячи тонн бомб. Но самые большие разрушения произвела советская артиллерия.

Многие улицы были перегорожены кучами камней, кирпичом и битым стеклом. Найти уцелевший дом было почти невозможно. Проехать по таким улицам даже на мотоцикле было трудно. В ряде мест стояли цепочки голодных немцев и расчищали проходы на улицах, передавая друг другу из рук в руки кирпичи и камни. Я радовался, /с. 117/ глядя на их работу. Они были достойны этого унижения и должны были искупать свою вину.

Немцы часто подходили и просили сигареты, шпик. По-видимому, за время войны они привыкли к украинскому салу. Оказывает “гордые арийцы” способны так же унижаться, как “обычные” люди! С трудом, минуя разрушения и груды щебня, я добрался до Александерплац. Эта знаменитая площадь, где происходили парады и воинские строевые занятия, видела многих прусских королей, и конечно, ефрейтора Гитлера, принимавшего парады своих войск.

На Александерплац сидел довольно импозантный немец в галстуке и чистил ботинки за плату в виде сигарет или чего-либо съестного. Видно было, что он не профессионал, а занимается этим делом только из нужды. Я никогда не чистил обувь у чистильщиков. В Калинковичах даже не знали о существовании таковых. Но здесь я не мог отказать себе в таком удовольствии и даже написал потом об этом в Москву своей тете Энне: “Мальчику из еврейского местечка в Берлине немец чистит сапоги!”

В начищенных сапогах я направился к самому главному зданию Германии – рейхстагу. Рейхстаг как немецкий парламент существует с 1867 года. В 1933 году пожар разрушил часть здания, и оно в течение нескольких лет не функционировало. А в дальнейшем здесь принимались самые бесчеловечные законы, по своей жестокости превзошедшие все известные в прошлом. На площади рядом с рейхстагом шла оживленная торговля: продавали часы, сигареты, бижутерию и другие мелочи. В отдалении стоял американский солдат и продавал часы. Его руки до локтя были увешаны ими. И я не смог себе отказать в удовольствии – купил первые в моей жизни часы. Помню, я без слов, только пальцем указал на одни из часов, а /с. 118/ продавец в ответ пальцами показал их цену. Я отсчитал – сделка без единого слова состоялась.

Здание рейхстага выглядело огромным, хмурым. На стенах и колоннах его было множество выбоин от осколков снарядов и много интересных, необычных, даже матерных надписей. Каждая надпись отображала мысли и чувства солдата. За каждым словом был виден человек, писавший его. Я тоже оставил свою надпись — жаль, что тогда я еще не знал иврита. Говорят, что теперь уже нет надписей на рейхстаге, их закрасили во время ремонта. Не знаю, правда ли это, так как после войны еще ни разу не переступал границу Германии.

Ушел от здания германского парламента с двойным чувством. Хорошим, потому что высоко над рейхстагом развевалось Красное знамя Победы. И с какой-то тяжестью на душе – все же это хмурое, хотя и раненое здание стоит. Какие сюрпризы оно еще может принести людям в будущем!

Прошло почти полгода после окончания войны, пока перестала тяготить тишина, отсутствие стрельбы. Мы начали изучать немецкий язык (иногда казалось, что немецкий и идиш весьма близки) и вскоре без затруднений могли общаться с местным населением. Взаимоотношения с немцами были разные – от очень близких (с женщинами) до враждебных. Нередко немцев унижали, оскорбляли, а иногда доходило и до рукоприкладства. Были изданы строгие приказы и инструкции о том, как обращаться с немцами. За нарушение приказа – строгое наказание. Берлин был разделен на четыре зоны: советскую, американскую, английскую и французскую. Переход из зоны в зону был строго по пропускам.

Нам стали выдавать денежное пособие (зарплату) в немецких марках. В это же время открылись военторги и даже рестораны, так что появилась возможность тратить эти марки. /с. 119/ Содержание громадной оккупационной армии в Германии ложилось тяжким бременем на голодную, разрушенную Страну Советов. Для ее восстановления нужны были люди, а они служили в армии. Ближе к осени началась массовая демобилизация. Наша дивизия, а возможно и вся армия, была расформирована.

Теперь уже трудно было найти знакомого человека, с кем вместе начал служить еще в Сибири, в далекой Кулундинской степи. Многие из них уже никогда не вернутся домой. Я попал в офицерский резерв в ожидании перевода в другую часть или демобилизации.

Около месяца безделья: игра в карты и другие офицерские вольности – чем-то напоминали офицерство старой русской армии. В карточной игре делались большие ставки, выигрывались и проигрывались крупные суммы. Но не ради денег мы сидели за карточным столом, а чтобы скрасить часы и дни ожидания.

Каждый день вывешивались списки на демобилизацию. Я регулярно ходил проверять эти списки, но безуспешно. Конечно, шансов попасть в списки на демобилизацию было мало. Ни по возрасту, ни по другим статьям я не подходил. Надежда была только на случайность или на недосмотр какого-нибудь писаря. Очень хотелось учиться, снова сесть за парту, вычеркнуть кошмарные военные годы, забыть их и возвратиться – старому доброму времени.

Мне опять повезло – думаю, молодость для того и дана, это истина, не требующая доказательство. В одно прекрасное утро, проверяя списки, я увидел там свою фамилию. Все завертелось в новом ритме – я еду домой. А куда? Вдруг возник этот вопрос как будто он был новым. Но теперь он стал большим и главным. Куда? Никто не ждал солдата с войны. Вопрос “Куда?” постоянно сверлил мозг, нарушал сон и покой. /с. 120/

В канцелярии уже были готовы документы на демобилизацию, оставалось только сказать, куда выписать литер (билет). Вначале я указал на Киев, но через день передумал и написал “Москва”. Здесь моя тетя Энна, которую я видел только один раз в детстве. Собрал свои немногочисленные вещи: в основном это были тетради для будущей учебы, приемник, патефон с пластинками классической музыки (Чайковский, Штраус, Вебер, Гуно и др.). Свое начальное музыкальное образование я получил, слушая эти пластинки. Многое, как “Вальпургиеву ночь” Гуно или “Приглашение к танцу” Вебера слышал впервые. А еще я вез талоны для питания на вокзалах и питательных пунктах, которые в будущем меня выручали.

Был назначен день отъезда. В торжественной обстановке, за завтраком мы получили свои последние сто грамм. На перроне вокзала играл духовой оркестр, и многие танцевали. Нас погрузили в товарные оборудованные вагоны, и снова в путь, но уже на восток, по ранее пройденным пешком дорогам, где остались следы крови и безымянные могилы.

К обеду проехали Познань, ночью – Варшаву, а к утру уже были в Бресте, на Родине! Как долог был этот путь на запад и, наоборот, каким быстрым он оказался на восток. Если пока ехали по дорогам Германии, встречали не разрушенные или мало разрушенные города и деревни, то в Польше их было уже меньше, а в России – сплошные разрушения. В полностью сгоревших деревнях остались только скелеты печей и дымовых труб, а рядом с ними – выкопанные землянки, где жили погорельцы. Здесь люди встречались редко. Создавалось впечатление выжженной, мертвой земли. Из окна вагона я видел станцию Калинковичи. Только недавно здесь меня всем классом шумно провожали, а теперь ни одного знакомого лица, все чужое… /с. 121/

К утру, подъезжая к Москве, проехали знакомые места боев. Здесь, у Бородина, был мой первый бой! Уже исчезли следы Бородинского сражения 1812 года, но следы этой войны были живы. Эти раны еще долго придется залечивать. Москва встретила пасмурной, с моросящим мокрым снегом, погодой. После разрушенного Берлина Москва казалась благоустроенным городом.

На такси я доехал до Тургеневской площади, что у Кировского метро. Встреча с тетей и ее детьми Лялей и Джошей была по-родственному теплой и приятной. Я снял комнату на соседнем этаже, расположился и стал планировать свою жизнь. Передвигаясь по Москве в метро и автобусах, обратил внимание на то, что люди даже в поездке не теряют зря времени. Почти все читают, рассматривают чертежи на больших ватманах и даже решают задачи. Мне так хотелось присоединиться к этой читающей и решающей задачи публике. И тут я понял, что забыл даже таблицу умножения.

Однажды я ехал в автобусе и прочитал объявление: “Зимний набор в Московский Текстильный институт на факультет искусственного волокна”. Мне так хотелось учиться, что я даже забыл о главной своей цели – стать врачом. Я немедля поехал в этот институт, встретился с заместителем директора, и, по-видимому, ему понравился, так как он уделил мне много внимания. Интересно, что он даже согласился принять меня после сдачи только одного экзамена – по математике.

Я готовился месяц, успешно сдал математику и был условно зачислен на первый курс института до предъявления аттестата об окончании школы. Проучившись три месяца, я стал отставать от других студентов по начертательной геометрии и черчению, и решил оставить институт. Получил справку, что был студентом и отчислен по собственному желанию. /с. 122/

6

   И вот я снова свободен, без дел и определенных обязанностей. Появилась мысль переехать в более спокойный город Ленинград, тем более, что он известен как один из красивейших и культурнейших центров не только СССР, но и Европы.

Я принял решение и через несколько дней уже сидел в спальном вагоне ночного экспресса на Ленинград. Прибыл туда рано утром. Был конец апреля, уже наступили белые ночи. Так что, хотя солнце еще не взошло, было светло так, что можно было читать газету. На улицах, кроме дворников, попадались только одинокие прохожие. Город просыпался, освещенный удивительно мягким небесным светом.

Я еще не успел побывать в Эрмитаже, Русском музее, филармонии, Мариинке, в замечательных драматических театрах, цирке, в пригородах Ленинграда – Пушкине, Петергофе, Павловске, Гатчине. Но один только вид с Московского вокзала уже покорил меня. По Невскому проспекту на трамвае добрался я до Елисеевского магазина, купил бутерброд, с аппетитом съел.

Напротив магазина, прямо на тротуаре, стоял небольшой киоск — справочное бюро, куда я и обратился. Я помнил фамилию и имя двоюродного брата, которого никогда не видел. К счастью, мне быстро нашли его адрес, я тотчас направился туда, и нашел там временное пристанище. Я много гулял по прекрасному городу, любуясь его красотами. Однако рядом с прекрасным имела место жестокость в отношении общества к своим защитникам – солдатам, а теперь инвалидам войны. Помню, по Большому проспекту, у площади Льва Толстого, ходили на костылях одноногие, а на самодельных колясках по тротуарам ездили безногие инвалиды, /с. 123/ вчерашние солдаты, и просили на привычные “наркомовские” сто грамм.

Через какое-то короткое время инвалиды вдруг исчезли с улиц. По решению городского совета, а возможно кого-либо еще повыше, город очистили от инвалидов. Люди, отдавшие свою кровь за свой народ, оказались изолированными от своего народа. Инвалидов собрали на остров Валаам на Ладожском озере. Так отблагодарила Родина своих солдат. А город продолжал жить своей привычной жизнью.

Этот необыкновенный город, переживший 900-дневную голодную и холодную блокаду, как ни один город мира знал горе и видел тысячи смертей своими глазами. Такой город должен был с большим сочувствием отнестись к инвалидам войны.

Уже несколько недель прошло со дня моего приезда в Ленинград. Я хорошо помнил о цели приезда. И снова помогла случайность. Как будто жизнь складывается из случайностей. Возможно, это так и есть. Еще из диалектики помнится, что случайность – одна из форм проявления необходимости, или случайность – опознанная необходимость.

Как-то я ехал в полупустом трамвае по Невскому проспекту. В дальнем углу его сидел демобилизованный солдат и внимательно читал книгу. Я приблизился и увидел, что книга — учебник физики. Разговорились. Оказывается, он ехал поступать в педиатрический медицинский институт. Мне стало интересно, и я присоединился к нему: Мы поехали вместе. С Невского трамвай повернул направо, по Литейному проспекту, проехали Литейный мост. На остановке “Лиговская” вышли, зашли в институт. По указателю нашли приема комиссию.

В просторной комнате за одним столом сидели два человека. Один из них, как я потом узнал, был заместитель директора института профессор Котиков. /с. 124/

Первым к столу пригласили моего спутника. Он подал заявление и тут же был зачислен на подготовительные курсы для поступления в институт.

Следующим был я. Когда я представил свою справку о том, что был студентом и отчислен по собственному желанию, на мое заявление была наложена резолюция: “Зачислить на первый курс условно, до предъявления аттестата об окончании средней школы”. Разве это не везение, не случайность?

На первый взгляд может показаться, что встреча с солдатом — случайность, которой могло и не быть. Но именно она определила мою дальнейшую судьбу. А таких хороших случайностей, особенно на фронте, было немало. Не раз такие случайности спасали мне жизнь. Поэтому я иногда задумывался, были ли они действительно случайностями как проявлением необходимости, или это просто судьба. /с. 125/

Итак, я – почти студент медицинского института. Сбылась моя мечта, к которой стремился много лет. Я был так рад!

Забегая вперед, могу сообщить, что успешно окончил этот институт в 1952 году, на четвертом курсе женился, а в конце учебного года у нас родилась дочь. Кстати, обе, и жена, и дочь, — врачи, закончили этот же институт и весьма довольны.

Мне, чтобы стать стопроцентным студентом, а не условно принятым на первый курс, надо было ехать в Калинковичи за аттестатом об окончании десяти классов, который я фактически не мог получить, так как был мобилизован в армию в мае 1941 года и не успел сдать экзамены. До начала занятий в институте оставалось несколько месяцев. Воспользовавшись этим временем, я поехал в родной город. /с. 126/

Вот я снова в Калинковичах, брожу по знакомым местам. Все настолько изменилось – не только дома, улицы, но и люди, что город показался чужим. Зашел в школу, встретил там несколько знакомых учителей, в том числе Елену Корнеевну Белашову, которая меня знала с первого класса. Встреча с учителями была очень теплой и приятной. Создалось впечатление, что я, ученик этой школы, был самым главным и сыграл основную роль в победе над врагом.

В учительской накрыли стол и организовали чаепитие. Затем, по просьбе учителей, я встретился с учениками пятого класса, рассказал им о войне, о городе Берлине, о самом страшном месте на земле – рейхстаге. Обошел школу. Все до мелочей было знакомо. Зашел в свой десятый класс, посидел на своей парте и с какой-то грустью вышел, зная, что уже никогда не вернусь сюда. К этому времени уже был оформлен аттестат. Учителя, надеясь на свою память, расставили хорошие отметки и торжественно вручили его, восполнив вынужденный войной пробел 1941 года. В этот день я расстался со школой навсегда.

Своих одноклассников я встретил мало, а из ребят нашей улицы, которые составляли нашу футбольную команду, встретил только одного Хаим-Исэра, остальные почти все погибли на фронте. До начала занятий в институте оставалось чуть больше двух месяцев. Все это время я провел в Калинковичах.

Два месяца жил в своем доме. Мне хотелось возвратиться в прошлое, забыть все кошмары войны, но это были только иллюзии. Окружали меня совсем чужие люди. Я пытался найти хоть что-либо из старых вещей. Удалось найти на чердаке /с.127/ только один мой маленький ботиночек, который мне казался живым старым знакомым. Давно посаженное мною дерево разрослось вверх и вширь, значительно превысив высоту дома, а когда я его сажал, оно было совсем маленьким, а дом был громадным.

Сарай был разобран и использован на дрова, а земля распахана под огород. Остались только старые стены дома и крыша со следами старения и разрушения за годы жизни без хозяина. Но все же было приятно смотреть на этот памятник, немой свидетель и соучастник прошлой жизни. Дотрагиваясь до чего-либо в доме, я ощущал теплоту далекого детства. В первый день пребывания в Калинковичах пошел на еврейское кладбище посетить могилу мамы. К моему огорчению, это старинное кладбище, где были похоронены еще мои деды и прадеды, было почти разрушено. Могилу мамы я /с. 128/ не нашел, только интуитивно почувствовал это место, где она должна была быть. Земля вокруг была выровнена и утрамбована, так что следов найти было нельзя. Было горько лишиться даже места, где покоится мама.

В последующие дни пытался выяснить обстоятельства гибели папы: встречался с людьми, из которых многие были живыми свидетелями-очевидцами зверств фашистов над евреями Калинковичей, посетил различные городские учреждения. Многое узнал, но подробности гибели отца так и остались темным пятном до настоящего времени. В городском Совете получил справку: “Шендерович Борис Евсеевич расстрелян немецко-фашистскими захватчиками 22 сентября 1941 года”. Значительно позже мне попалась газетная статья Михаила Комиссарчика с описанием некоторых подробностей уничтожения евреев Калинковичей у Дудичского переезда.

Здесь, в Калинковичах, как и в Киеве у Бабьего Яра, массовые убийства проводились по хорошо разработанной схеме, с немецкой точностью и аккуратностью. Так, 20 сентября 1941 года по приказу немцев все еврейское население города было вначале собрано на Дачную улицу, затем всем, включая детей, приказали надеть хорошую одежду и прибыть на железнодорожную станцию Калинковичи. Большую толпу собравшихся окружили немецкие автоматчики и утром 22 сентября на грузовиках перевезли к Дудичскому железнодорожному переезду, что в двух километрах от центра Калинковичей. Здесь все были расстреляны немцами при участии местных полицейских Григория Тарасевича, Николая Гайдука и других. Вот что показала свидетель Мария Шаповалова: “22 сентября 1941 года я видела, как после осмотра двумя офицерами местности сюда стали прибывать грузовые машины, /с. 129/ набитые людьми. Среди них были глубокие старики, женщины и дети. Немецкие солдаты стаскивали людей с машин, волокли их к яме, клали лицом вниз и очередями из автоматов расстреливали, Крики, плач, стоны… Одна женщина схватила троих детей и крикнула: “Скорее стреляйте, не пугайте детей!” Немец тут же ее застрелил вместе с детьми…Всего я видела более 12 грузовых машин, в которых помещалось не менее 60 человек в каждой”.

Мне был рассказан омерзительный случай издевательства над живым человеком, когда нашего соседа, отца моей одноклассницы Хавы, Нахума Леокумовича в течение десяти дней запрягали вместо лошади, и он возил бочку с водой. Когда он обессилел, его привязали ногами к лошади и в таком виде волокли по земле по улицам города, и уже в бессознательном состоянии пристрелили. /с. 130/

В акте Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию фактов злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников по городу Калинковичи Полесской области БССР от 14 декабря 1944 года приводится ряд свидетельских показаний не только упоминавшихся выше, а также и других. В том числе граждан города Платона Прокопенко, Марии Змушко, Дарьи Шевцовой, учительницы Елизаветы Белашовой и многих других. Наиболее вероятно, что мой папа похоронен в этой большой братской еврейской могиле, что у Дудичского железнодорожного переезда.

Когда я посетил место этой трагедии, оно было огорожено большим, непроницаемым для обозрения забором длиною в 150 метров, так что подойти к месту захоронения и увидеть его было невозможно. На самом заборе висела фанерная дощечка с надписью: “Здесь похоронены советские граждане, расстрелянные немецко-фашистскими захватчиками во время оккупации Белоруссии”. Только через пятьдесят лет, 22 сентября 1996 года, на могиле, где похоронены более тысячи человек, был сооружен и установлен памятник. Большая заслуга в этом Михаила Комиссарчика из Нацрат-Иллита, который организовал сбор средств на памятник среди бывших калинковичан, ныне живущих в Израиле.

В Калинковичах ныне проживает не более ста пятидесяти евреев (в сравнении с восемью тысячами перед второй мировой войной). Теперь Калинковичи, в прошлом процветающее еврейское местечко, существовавшее на этой земле со времен Екатерины II, осталось без евреев. Исчезла расстрелянная и истерзанная еврейская община Калинковичей, как и многих других городков и местечек на Украине и в Белоруссии. /с. 131/

Отрадно то, что около трех тысяч калинковичан стали израильтянами и успешно абсорбировались на израильской земле.

В память о моих родителях в «Яд ва-Шем» установлена мемориальная доска (мацева).

/с. 132/

Заключение

   Сел я писать эту повесть по настоятельной просьбе моей внучки, замечательной скрипачки Анечки. В то время она была маленькой, ее еще называли Анечка, а теперь она повзрослела и зовут ее уже Анат. Я пишу это не только для моих внучек Ани и Брахи, но и для “чужих” внучек и внуков. Все они мне дороги. Хотелось бы, чтобы все настоящие и будущие внуки прочитали это и, возможно, использовали для себя что-то полезное.

Тот, кто не знает или не помнит прошлого, и естественно, и не делает из него выводов, обречен пережить былые трагедии. Я “прошелся” по детству, по началу только пробивающейся зелени юности. Я прошел по ухабам войны и вернулся после нее физически целым, но с душевными ранами, одиноким, на пустое место, и начал все с нуля. Мне сопутствовала удача. сбылась моя мечта – я стал врачом, много оnерировал, как мог, помогал людям. Вернулся на свою родину, в Израиль, и здесь оказался не лишним.

Всегда помню своих родителей и ношу их в своем чреве, как раньше они носили меня. Писал эту повесть больше года. Когда пишешь о прошлом, кажется, что делаешь археологические раскопки в пластах собственной жизни. А жизнь – явление необыкновенное, она, как зеркало, имеет темную и светлую стороны. Она несет и радость и горе. Жизнь – это крепкий орешек, а не хрупкий хрустальный сосуд. Она изготовлена из редкого сверхпрочного материала. Ни гитлеры, ни сталины не смогли уничтожить ее в прошлом, не смогут и в будущем. /с. 133/

За жизнь надо бороться. Тот, кто борется – побеждает. Счастье, что она продолжается в наших детях и внуках.

Взяться за перо мне надо было раньше, пятьдесят лет тому назад, когда в памяти все было свежо, помнились отдельные штрихи и мелкие эпизоды. Возможно, сейчас искажены последовательность, точное время событий, фамилии и другое, за что приношу извинение читателю. Но, тем не менее, мое стремление описать все, как оно было в жизни, дает мне право надеяться, что искажений было не много. Надеюсь, мое скромное сочинение будет оценено читателем и принесет ему определенную пользу, а мне удовлетворение.

Иерусалим. Январь 2004 года.

Подготовка текста книги для belisrael.info редактора сайта Арона Шустина.

Проделана длительная кропотливая работа.

Не забывайте о важности Поддержки сайта 

Опубликовано 03.05.2019  19:58