Tag Archives: правовой дефолт

Чем пугают врачей и журналистов

За смерть Бондаренко дела всё ещё нет, за статью о нём – есть. Что грозит журналисту TUT.BY и врачу больницы скорой медицинской помощи

Третью неделю журналист TUT.BY Катерина Борисевич и врач больницы скорой медицинской помощи Артём Сорокин находятся в СИЗО, им избрана самая суровая мера пресечения. Артёма показали на государственных телеканалах уже дважды: он признаёт вину и рассказывает о произошедшем чётко по содержанию пресс-релиза Генпрокуратуры, которая и расследует дело. Катерину по телевизору не показывают. И её, и Артёма дома ждут родные, особенно дети. По предъявленному обвинению им обоим грозит до трёх лет лишения свободы, альтернативных наказаний в санкции нет. По делу о смерти Бондаренко уголовное дело всё ещё не возбуждено.

Катерина Борисевич. Фото: Ольга Шукайло, TUT.BY

1. О каком преступлении вообще идет речь?

Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело по ч. 3 ст. 178 Уголовного кодекса Республики Беларусь — разглашение врачебной тайны, повлекшее тяжкие последствия.

Что же такое «тяжкие последствия» относительно ст. 178 УК? В комментарии к Уголовному кодексу отмечается, что «под тяжкими последствиями понимаются, например, такие последствия, которые привели к увольнению лица с занимаемой должности, к разводу, самоубийству, заболеванию психической болезнью и т. п.». Как мы видим, перечисленные последствия имеют непосредственное отношение к лицу, о диагнозе которого узнала общественность.

Что же о «тяжких последствиях» сообщает Генеральная прокуратура? «Деяния названных лиц (врача и сотрудника TUT.BY. — Прим. ред.) повлекли за собой тяжкие последствия, выразившиеся в повышении напряженности в обществе, создании атмосферы недоверия к компетентным государственным органам, побуждении граждан к агрессии и противоправным действиям».

Важный момент: уголовным законом статья 178 отнесена к преступлениям против уклада семейных отношений и интересов несовершеннолетних, то есть не против общества и не против государства.

При этом стоит признать, что под «тяжкими последствиями» в обвинениях часто фигурируют эфемерные понятия, которые не исследуются в суде на предмет, в самом ли деле действия обвиняемого привели к таким последствиям. Особенно часто это встречается в делах о коррупции.

2. Если родственники не возражали против разглашения, почему заведено дело?

Родственники Романа Бондаренко претензий СМИ и медперсоналу действительно не высказывали, мать дала согласие на распространение информации о состоянии сына.

— Когда я была у Ромы в реанимации, я же сидела и читала медицинскую карту, и все анализы, всю информацию видела и зафиксировала для себя, я разговаривала с врачами. Я заявляю со 100%-ной уверенностью, что Рома был трезв, и попросила врачей, чтобы они не держали это в секрете, — заявляла мать Романа.

Фото: Катерина Гордеева, TUT.BY

По факту разглашения врачебной тайны дело возбуждается по заявлению потерпевшего, поскольку это является делом частного обвинения (ч. 1 ст. 178 УК). В ряде случаев прокуратура может возбуждать уголовное дело частного обвинения, если затрагиваются существенные интересы государства и общества, но в таком случае обвиняемых нельзя было бы содержать под стражей до суда, да и примириться с освобождением от уголовной ответственности было бы проще.

Однако прокуратура заявляет о наступлении тяжких последствий (ч. 3 ст. 178 УК), в этом случае это уже дело публичного обвинения, и правоохранительные органы, в том числе прокуратура, могут возбудить дело и без заявления потерпевшего, как и произошло в данном случае.

3. Доступ к медицинской тайне есть только у медперсонала, почему по делу проходит и журналист?

Субъектом преступления, предусмотренного ст. 178 УК, является медицинский, фармацевтический или иной работник (например, сотрудник отдела кадров, милиции, прокуратуры, то есть люди, которым стала известна медицинская тайна в силу их служебной или профессиональной деятельности). Екатерина Борисевич как журналист напрямую не имела доступа к медицинской карточке, заключению и другим материалам из истории болезни Бондаренко. Информацию о его состоянии она получила у медработника. Каким образом тогда может быть предъявлено обвинение и ей? Вероятнее всего, через соучастие в преступлении (ч. 5 ст. 16 УК — подстрекателем признается лицо, склонившее другое лицо к совершению преступления).

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Замгенпрокурора Геннадий Дыско в комментарии СТВ указал: «Борисевич не стала обращаться за информацией к официальным органам и организациям, а склонила врача к разглашению врачебной тайны». По закону, ответственность «подстрекателя» та же, что и у «исполнителя».

Борисевич обратилась к доктору за комментарием. Впервые в истории Беларуси это приравнено к совершению преступления, что создаёт опасный прецедент для дальнейшей работы прессы.

4. Почему расследованием занимается Генпрокуратура, а не Следственный комитет?

По общему правилу, предварительное следствие по уголовным делам производится следователями Следственного комитета и Комитета государственной безопасности (статья 178 УК к компетенции КГБ не отнесена). При этом у Генеральной прокуратуры тоже есть право самостоятельно проводить предварительное следствие — «в целях обеспечения всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств уголовного дела» (ст. 34 УПК), хотя случается это крайне редко.

Кстати, по факту смерти Романа Бондаренко тоже работают специалисты прокуратуры, прошло более трёх недель, однако информации о возбуждении уголовного дела до сих пор нет. Напомним, решение о возбуждении уголовного дела либо об отказе в возбуждении должно быть принято в срок не позднее трех суток, а при необходимости проверки достаточности наличия или отсутствия оснований к возбуждению уголовного дела — не позднее десяти суток. В случае невозможности принятия решения в сроки, указанные выше, этот срок может быть продлён до одного месяца, а в некоторых случаях — до трёх месяцев (условия продления сроков см. по ссылке).

5. Это что, такое серьёзное преступление, что обязательно держать врача и журналиста в СИЗО?

Журналисту Катерине Борисевич и доктору Артёму Сорокину предъявлено обвинение в преступлении, которое отнесено к категории менее тяжких, при этом к ним избрана самая строгая мера пресечения. Формально под стражу могут взять по обвинению в преступлении, за которое предусмотрено наказание свыше двух лет лишения свободы.

Артём Сорокин. Фото с личной страницы в Facebook

Но в большинстве случаев в такой ситуации избирается мера пресечения, не связанная с заключением под стражу (подписка о невыезде и надлежащем поведении, личное поручительство, залог или домашний арест). Более того, в последние годы правоохранительные органы и суды подчёркивали, что необходимо шире использовать альтернативные меры пресечения.

Следователь должен мотивировать, почему именно заключение под стражу следует применить к обвиняемому. Узнать формулировку пока мы не можем: адвокаты вынуждены были дать подписку о неразглашении, Генпрокуратура этот вопрос публично не комментировала. Отметим, что ни Сорокин, ни Борисевич ранее не привлекались к уголовной ответственности. Они являются гражданами Беларуси, имеют постоянное место жительства в стране, работу, положительную характеристику с места работы. У Артёма Сорокина трое детей, Катерина Борисевич одна воспитывает несовершеннолетнюю дочь — всё это хорошо известно следствию, однако мера пресечения остается максимально строгой.

Отметим, что крупнейшие редакции независимых СМИ и журналистские организации обращались в Генеральную прокуратуру с просьбой избрать меру пресечения, не связанную с заключением в СИЗО, однако и эти доводы были проигнорированы.

6. Был ли пьян погибший Бондаренко и какое это имеет значение?

Во-первых, важно понимать, что алкогольное опьянение не является отягчающим обстоятельством для пострадавшего и погибшего. Оно является таковым только для человека, который совершил преступление.

Во-вторых, важно понимать хронологию событий. 13 ноября, на следующий день после смерти Бондаренко, в 09.59 на сайте TUT.BY был опубликован материал «СК проводит проверку по факту гибели Романа Бондаренко», где указывалась официальная позиция ведомства о том, что «при первичном осмотре наряду с телесными повреждениями у него (Бондаренко. — Прим. TUT.BY) диагностирована алкогольная интоксикация». Буквально через несколько минут в телеграм-канале «Белые халаты» появилось фото медицинского документа, с заключительным диагнозом, где указано «этанол в крови 0%». Катерина Борисевич получила задание узнать, почему возникло противоречие между официальным заявлением Следственного комитета и опубликованными в телеграм-каналах документами. Кстати, многие СМИ мгновенно репостнули сообщение «Белых халатов».

Чтобы проверить информацию, Борисевич обратилась к сотруднику больницы скорой медицинской помощи, в итоге в 10.42 на сайте TUT.BY была опубликована статья «Врач БСМП: „У Романа Бондаренко было ноль промилле алкоголя, вообще ничего не нашли“». В этом материале в числе прочего объясняется, почему в документах с первичного осмотра имеется запись про алкогольную интоксикацию (под вопросительным знаком) и почему в заключительном диагнозе отмечено: этанола ноль, то есть никакого алкогольного опьянения не было. Кстати, за разъяснениями в Следственный комитет Борисевич тоже обращалась.

Вечером того же дня, в 17.24 в телеграм-канале «Пул Первого», который связывают с пресс-службой Лукашенко, появился и его комментарий в связи со смертью Романа. Ссылаясь на позицию Следственного комитета, Александр Лукашенко заявил, что погибший был в «нетрезвом состоянии».

19 ноября мать Бондаренко передала СМИ копию лабораторного анализа крови сына. В документе отмечено, что этилового спирта в крови нет, в результатах анализа стоит ноль.

Елена Бондаренко, мать Романа. Фото: Дарья Бурякина, TUT.BY

Однако Генеральная прокуратура настаивает на своей версии. Дыско в комментарии СТВ заявил:

— Опубликованные в сети Интернет копии документов о результатах отсутствия этилового спирта в крови Романа Бондаренко, оформленные в условиях срочного оказания медицинской помощи, не учитывают весь спектр необходимых исследований для установления состояния пациента. В частности, каждый мог обратить внимание, что в одном из опубликованных документов отсутствует результат исследования других биологических сред на содержание этанола, в том числе мочи. По результатам судебной химической экспертизы в биологических средах Романа Бондаренко, взятых медработниками тогда же в больнице скорой медицинской помощи, обнаружен алкоголь.

Диагностика алкогольного опьянения у пациентов, которые поступают в приёмный покой больницы, регулируется приказом Министерства здравоохранения № 732 от 13 июля 2011 года, где отмечено, что «основой заключения о нетрезвом состоянии или алкогольном опьянении являются результаты количественного определения алкоголя в крови только лабораторными методами». Анализ крови на этанол показывает состояние человека в текущий момент, анализ мочи — то, что с ним происходило в прошлом, разъяснял по запросу TUT.BY нарколог.

7. Генпрокуратура говорит, что TUT.BY — это не СМИ, а Борисевич не журналист. Какое это имеет значение?

Комментируя уголовное дело, прокуроры подчёркивают, что на момент публикации той самой статьи TUT.BY потерял статус СМИ, а Катерина Борисевич, его сотрудник, уже не была журналистом.

Дело в том, что согласно Закону «О средствах массовой информации» регистрация интернет-ресурсов является не обязательной, а добровольной. До 2019 года TUT.BY работал без регистрации в качестве сетевого издания, оставаясь при этом лидером на рынке. И тот самый Закон «О СМИ» даёт право интернет-ресурсу, которым является TUT.BY, собирать, получать, передавать и распространять информацию. Для этих целей владелец интернет-ресурса может нанимать сотрудников, коим и является Катерина Борисевич, которая в 2007 году окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета, имеет диплом по специальности «журналист» и более 10 лет работы по специальности.

8. Лукашенко заявляет, что врач «сфальсифицировал» документ. Тогда о какой медицинской тайне идет речь?

27 ноября Александр Лукашенко прокомментировал дело в отношении врача и журналиста.

— Наутро Сорокин этот сбрасывает на TUT.BY документ сфальсифицированный, что у него (Романа Бондаренко. — Прим. TUT.BY) ноль промилле. И вот некоторые стоят и постятся с этим ноль промилле. Ну ты зачем это делаешь, зачем фальсифицируешь факты? Ну был выпивший, был пьяный.

СИЗО на Володарского, где содержат журналиста и доктора. Фото с сайта ais.by

Это существенное противоречие, ведь уголовное дело возбуждено не по факту служебного подлога (внесение ложных сведений в официальные документы), а по факту разглашения врачебной тайны, то есть сведений о наличии заболевания у пациента, его диагнозе или результатах медицинского освидетельствования.

Артём Сорокин в сюжете СТВ на камеру говорит, что вина его заключалась в «передаче информации из медицинской документации». Из его уст не звучит, что сведения, которые он передал журналисту, были недостоверными.

9. Какое наказание грозит журналисту и врачу, если дело дойдет до суда и их признают виновными?

Часть 3 статьи 178 УК не предусматривает альтернативных наказаний, кроме как лишение свободы — до 3 лет со штрафом и с лишением права занимать определённые должности или заниматься определённой деятельностью или без лишения права на работу и профессию. Учитывая, что журналист и врач ранее к уголовной ответственности не привлекались, суд может назначить лишение свободы условно либо с отсрочкой исполнения наказания. В таком случае человек остаётся на свободе, но под контролем правоохранительных органов и обязан не нарушать закон.

Напомним, белорусские и международные правозащитники признали Артёма Сорокина и Катерину Борисевич политзаключёнными, а дело против них — политически мотивированным.

Источник (tut.by, 07.12.2020, 13:11)

* * *

От ред. belisrael.info. Желаем Катерине и Артёму скорейшего освобождения. Не нужно иметь юридическое образование, чтобы видеть, что дело их шито белыми нитками. Если Сорокин формально и нарушил какую-то инструкцию, его оправдывает тот факт, что врач предотвращал большее зло – расползание вранья, которое унижало погибшего Романа Бондаренко. Видимо, под «тяжкими последствиями» от поступка А. Сорокина и К. Борисевич генпрокуратура имела в виду приступ «медвежьей болезни», случившийся у некоторых обитателей Дроздов 🙂

А. Швед                                                                   Г. Дыско

И ещё подумалось: вот бы ответственные за проверку гостей Израиля в аэропорту Бен-Гурион устроили для нынешнего «главного прокурора всея Беларуси» А. Шведа и его заместителя Г. Дыско примерно такой же тёплый приём, какой эти крупные чиновники уже третью неделю устраивают журналистке и доктору… Не всё же «закрывать» в аэропорту и депортировать рядовых белорусов!

Опубликовано 07.12.2020  21:50

* * *
.
9 декабря суд Центрального района рассмотрел жалобу защитника Катерины Борисевич на заключение ее под стражу. Журналисту и доктору, которые проходят обвиняемыми по делу о разглашении медицинской тайны, избрали самую строгую меру пресечения, несмотря на то что у них есть несовершеннолетние дети, Катерина одна воспитывает дочь. Гендиректор «ТУТ БАЙ МЕДИА» Людмила Чекина и известный адвокат Дмитрий Горячко направили в суд ходатайство, в котором указывали, что готовы дать личное поручительство Борисевич о том, что она, находясь на свободе, не будет препятствовать следствию. Однако судья Татьяна Оковитая оставила жалобу без удовлетворения. Таким образом, Катерина остается в СИЗО…

15-дневный тур по тюрьмам Беларуси

15-дневный тур по тюрьмам Беларуси: личный опыт, условия и инструкция родственникам задержанных

Пишет Евгения Штейн, иллюстрации Валерии Седлюковской. Публикуется с разрешения onliner.by

 

Е. Штейн. Фото отсюда

Я сидела не за работу, в пятницу у меня вообще был выходной. На скамейке в парке возле дома я ждала подругу, втыкала в телефон и слушала музыку. Несколько девушек в 10 метрах от меня негромко о чем-то разговаривали. Подруга опаздывала, ОМОН приехал раньше. Парк возле дома почернел от униформы. Я встала со скамейки, достала наушники, и человек в балаклаве сказал мне пройти в бус.

Как и большинству белорусов, 2020 год подарил мне определенную прививку от страха. В момент, когда я зашла в бус, через административный арест прошло около 20000 моих соотечественников, среди которых — многие друзья и знакомые. Я примерно понимала, что меня ждет. Поэтому в момент задержания мне было страшно на 7 баллов из 10. Если бы мне сказали, что домой я вернусь через полмесяца, уровень стресса мог бы подняться до восьмёрки.

РУВД

Возле РУВД нас построили лицом к стене, переписали имена, фамилии, места работы. Матерям читали нотации: зачем шла на пикет, если дома дети? Доводы о том, что пикета не было, здесь и далее не принимались.

Вместе с женщинами привезли парня, снимавшего задержания на смартфон. Он сказал, что в бусе его ударили по затылку. Через некоторое время поник, будто засыпая. Сотрудники РУВД вызвали ему скорую.

Нас опросили, описали вещи, забрали шнурки, откатали пальцы, рассказали, как выразить свое несогласие с протоколом. Напряжение понемногу рассасывалось: мои будущие сокамерницы сеяли безудержное веселье и взаимодействовали с представителями системы просто так, for fun. Мужчина в синем костюме, похожий на начальника отдела, пожаловал на огонек и начал с такой заходной:

— С августа работаю без выходных. Семью не вижу. Знаете, как достало?

— Может быть, пора сменить работу? — подкинула я мысль.

— А мне нравится моя работа! — парировал он. — Мы работаем в рамках правового поля, закон не нарушаем. А то вы привыкли всю милицию под одну гребенку: для вас что ОМОН, что участковый — без разницы. Видите, к парню скорая не едет? Так каждый раз, когда мы вызываем врачей в РУВД. Не хотят лечить милиционеров.

Скорая действительно ехала долго: по ощущениям — около часа. Осмотрев юношу, медики решили отвезти его в больницу. Эта новость не на шутку взволновала мужчину в синем костюме: он строго напутствовал конвоиров, чтобы в случае чего парня привезли обратно.

Когда скорая уехала, мужчина в синем костюме немного подобрел.

— Сегодня всех отпустят, — сказал он лично мне, будто по секрету.

Но я решила не радоваться раньше времени, ведь вместо того чтобы отпустить, нас продолжали мариновать в актовом зале. Где-то через час выяснилось, что мы всё же поедем на Окрестина. Я знала, что родственники задержанных приезжают к РУВД с передачами, и попросила сотрудника спуститься за ними. Парень неожиданно согласился и через минуту принес нам три пакета. Мы понимали, что эти пакеты попали к нам скорее вопреки инструкции, нежели в соответствии с ней, и аккуратно спросили сотрудников, что они забыли в системе и почему не хотят ничего менять.

— Всё, что мы можем изменить, — это своё местоположение, — грустно сказал один из них. — Из РУВД – в СИЗО на Володарке.

Вскоре в актовый зал вернулся мужчина в синем костюме и сменил тему нашей дискуссии.

— Вы просто молодые и не помните, как было в 90-е. А я помню! Пустые прилавки, разруха.. — лечил он.

— Причем тут 90-е? — возразила я.

— ...нищета, бандитизм…

— В 1937-м было лучше?

— …воровство, гиперинфляция…

— Ваша мама ела лебеду?

— Нищая была страна! Нищая! И я не хочу, чтобы это повторилось.

Все стороны были охочи до разговоров, но диалог совершенно не клеился. Однако по мере общения с милиционерами, а позже — с надзирателями, я всё четче осознавала, что нахожусь с правильной стороны решетки. Что мне чертовски повезло оказаться здесь, а не там.

С этим ощущением невероятного везения и двумя пакетами передач от друзей, родных и коллег я села в милицейский «бобик» и, абсолютно счастливая, отправилась на Окрестина.

Окрестина

На Окрестина мы приехали затемно. В здании было тихо, будто кроме нас там вовсе никого не было. Всех обыскали, выдали постельные принадлежности и завели в камеру.

Камера выглядела прилично: четыре койки, просторная, достаточно чистая, запах от туалета некритичный. Через 10 минут к нам подселили пятую девушку, а через 15 раздался крик: «Собирайтесь, сейчас поведем вас в нормальную хату». Самое тревожное в тюрьме — вот такие моменты.

Камера на пятерых была хуже: душная, грязная, туалет ощутимо вонял, а слив едва работал. Но мы понимали, что это просто вонь, просто грязь, просто духота и дискомфорт, который легко пережить. Уровень ожиданий от Окрестина был настолько низок, что реальность показалась настоящим подарком судьбы.

— Это же просто хреновый пионерский лагерь! — обрадовались мы и долго не могли уснуть от счастья и своего поразительного открытия.

Дискомфорт

Горячая вода в камерах на Окрестина чертовски облегчала жизнь: верхнюю часть тела мы мыли над раковиной, нижнюю — из бутылки над унитазом. В Жодино, где горячая вода технически не предусмотрена, мылись холодной или клали бутылки на ночь на батарею. Ко всему этому было довольно легко привыкнуть.

Но к чему я так и не привыкла за 15 суток, так это к туалету открытого типа. Если на Окрестина туалет был отгорожен невысокими простенками, то в Жодино одна из перегородок отсутствовала, а другая заслоняла человека едва выше пояса. Чтобы создать иллюзию приватности, мы завешивали туалет простыней. А еще отворачивали вентиль слива, чтобы замаскировать неподобающие звуки. Но сложнее всего было в Могилёве, где слив в нашей камере вообще не работал и смывать приходилось из пластиковой бутылки.

Все это, впрочем, не так страшно. Моя сокамерница Яна (имя изменено), фотомодель по роду занятий, не жаловалась ни на что, кроме отсутствия зеркала. Лишь слегка взгрустнула, когда в передаче не оказалось ни патчей для глаз, ни масок для лица.

В общем, вам понравится на «сутках», если вы:

  • экстраверт;
  • наслаждаетесь, путешествуя плацкартом;
  • в детстве любили отдыхать в лагерях и лежать в больницах;
  • обожаете походы;
  • не чувствуете потребности в движениях и часто забываете поесть;
  • цените впечатления выше комфорта.

Правда, это сработает, только если вас не будут бить и психологически насиловать.

Новенькие

В субботу вечером, готовясь к воскресному маршу, камеры ИВС начали освобождать от маргиналов.

— Синяк, собирай вещи и на выход, — донеслось из коридора уже после отбоя. Синяк скорее растерялся, чем обрадовался: судя по всему, ему было некуда идти на ночь глядя.

В воскресенье в камеру напротив привезли парней. Мы решили написать в тетрадке несколько лозунгов крупными буквами и показать их через кормушку. Потом перешли к вопросам, на которые можно ответить жестами. Так мы узнали, что парням досталось при задержании.

Суды

В ночь и наутро перед судом мы не находили себе места: на репите обсуждали, что, скорее всего, нам дадут штраф.

— Зачем нас сажать, если пикет не состоялся? И куда они посадят настоящих протестующих, если займут камеры такими, как мы? — сказала я вслух семь или десять раз.

Первую на суд повели Яну. Вернулась она с конфетой в руках и с очень хреновыми новостями.

— Только не паникуйте: мне дали 15 суток. Но свидетель, участковый по фамилии Хомич, сказал, что это из-за неуважения к суду. Я просто очень громко смеялась.

— А над чем ты смеялась?

— Над показаниями свидетеля. Он меня, кстати, угостил конфеткой перед судом. Хотите?

Следом на суд повели остальных. Стоя у стены, я слышала, как по скайпу судили сокамерницу. Она прилежно отвечала на вопросы и старалась ничем не оскорбить священность судебного действа. Процесс занял, кажется, минут семь. Сокамернице дали 15 суток и поставили к стенке.

Весь коридор был заполнен людьми с воскресного марша, и вскоре мы узнали, что в этот день задержали больше 1200 человек. Сокамерницы плакали у стены, свидетель Хомич лез к ним не то с утешениями, не то с назиданиями. Друг Хомича буравил меня взглядом, а я буравила его в ответ. Судья Дедкова отклоняла ходатайство за ходатайством.

Затем свидетель рассказал суду, как я в составе организованной группы лиц выкрикивала провокационные лозунги. Правда, срезался на дополнительных вопросах.

— Я точно не помню, в какой куртке она была. Это было два дня назад, а я участковый, у меня много таких… Я успел забыть, во что она была одета.

— Какие лозунги она выкрикивала? — задал вопрос мой адвокат.

— Точно не скажу.

— Может, она выкрикивала «За Батьку»?

— Нет, точно не «За Батьку».

Кажется, суду этого было достаточно.

Странно, но по возвращении в камеру мы снова были абсолютно счастливы. Три моих сокамерницы, получившие по 15 суток, громко праздновали это на всю тюрьму. Четвертая получила 10 суток и была чуть-чуть сдержанней на эмоции.

Этап в Жодино

Путь до Жодино был неблизкий. Мне повезло: я ехала с сокамерницей в двойном «стакане», а две наши соседки ютились в одинарном. Когда «стакан» открылся, на улице уже смеркалось. С руками за спиной мы вошли в помещение без окон и выстроились вдоль стены. Тюремщик ходил мимо и покрикивал, будто погружая нас в новую реальность:

— Смотреть в пол! Молчать! Руки за спину!

Во время переклички я услышала имя своей коллеги с Onliner и поразилась невозможности даже повернуть голову в её сторону. Страшно не было, но было странно, словно на меня надели шлем виртуальной реальности и запустили аттракцион «Тюрьма. Полное погружение».

Часа через два нам наконец нашли камеру. В ней было 8 коек, а нас — 16 человек. Измерив плитку на полу с помощью тетрадных листов в клеточку, мы насчитали в камере 18 с половиной квадратных метров. Койки стояли по бокам, а в центре — длинный стол с лавками. Стены обшарпаны, окно забрано решеткой, потолок весь в жёлтых разводах от сигаретного дыма, туалет, по сути, открыт, если не считать низкой перегородки, которая заслоняет человека несколько выше пояса.

Со временем мы увидели плюсы: в камере было гораздо чище, чем на Окрестина. По наследству от предыдущих сидельцев нам достался рулон туалетной бумаги, ⅔ бутылки жидкого мыла, губки для мытья посуды, тряпка для мытья пола, пара журналов со сканвордами, миска с тушеной капустой, а позже в тайнике мы обнаружили конверт первого класса и поняли, что жизнь удалась.

Начали знакомиться. Четыре сокамерницы были практикующими врачами: две работали в скорой, еще две — в онкологии. Хирурги считали пациентов, которые останутся без операций, шокировали нас своей зарплатой (около $400 на 1,5 ставки) и читали лекцию о профилактике рака щитовидной железы.

— Я всегда думала, что онкохирургия приносит много денег в Беларуси, — поразилась я.

— Так она приносит, просто не врачам, — остроумно ответила доктор.

В первую ночь нам выдали восемь матрасов и схожее количество одеял. Я и три моих сокамерницы легли на пол, остальные распределились по шконкам.

Следующие четыре дня я в прямом смысле не могла найти себе места. Но это была довольно скромная плата за такой жизненный опыт. Меня одолевало смешанное чувство дискомфорта и абсолютного счастья от значимости момента, от того, какие поразительные люди меня окружают и как много нас набито в тесной камере. Среди всех мест, куда я попала за эти 15 суток, условия в Жодино были наименее выносимые. Но именно там арест напоминал вечеринку, где тусят 17 часов в сутки, а оставшиеся 7 спят вповалку друг на друге.

Правда, многим из нас пришлось расплатиться здоровьем за это безудержное веселье: у четырех, включая меня, подтвердилась «корона», другие даже тест не делали — и так всё было ясно. Впрочем, все переболели достаточно легко и, кажется, без последствий.

«Поймите, от нас ничего не зависит»

В системе очень мало злодеев. Я это знала и до тюрьмы, но не представляла себе масштабы. Создаётся впечатление, что одни хорошие люди взяли других хороших людей в заложники, потому что от них ничего не зависит.

«От меня ничего не зависит» — это мантра, которую в органах, кажется, читают по утрам вместо молитвы. Эту фразу говорил почти каждый из тех, кого мы встречали по ту сторону решетки. По другую сторону находились мы, убеждённые в том, что от нас зависит вообще всё на свете. Хирурги-онкологи считали больных, которые останутся без операций, директор фирмы сокрушалась о неоплаченных налогах, волонтёрка «Фауны города» — о собаках и кошках, которых не удастся спасти, и все вместе они были уверены, что без них протест обречен.

15+15?

В среду мы пели песни. Начали с безобидных — «Купалiнка», «Батарейка», «Мой рок-н-рол», продолжили песнями покрепче — «Грай», «Перемен», «Воины света», а в финале окончательно осмелели и перешли на репертуар «Вороваек». В какой-то момент на коридоре прозвучала фамилия одной из нас, будто надзиратели перепутали камеры. Мы ждали передач, поэтому радостно крикнули через дверь, что человек с такой фамилией находится у нас. Но вместо передачи девушку огорошили новостью:

— Ты сидишь 15 суток? Будешь 30 сидеть, — сказал самый неприятный надзиратель.

Песни мы больше не пели и не смеялись. Настроение у каждой капитально испортилось. Как только нам удалось слегка раскачать друг друга на позитив, в камеру принесли постановление. Яну нашли на фото в прессе и осудили на 15 суток за женский марш двухмесячной давности. Никто из надзирателей не мог объяснить, что происходит и сколько времени Яне предстоит просидеть в тюрьме. Эта интрига мучила девушку до последнего дня заключения.

Яна была не единственной, кому на моих глазах принесли новое решение суда или новый протокол за старое фото в прессе. В такие моменты все начинали сомневаться в том, что когда-либо выйдут на свободу. Ведь уровень непритязательности наших судов по части доказывания вины позволял клепать протокол за протоколом, решение за решением.

К счастью, все девушки, с которыми я сидела, по истечении срока были освобождены. Правда, некоторым пришлось почти сразу покинуть страну.

Этап в Могилёв

Через пять дней нам снова сказали собираться. Надзиратель рассказал, что мы едем в Могилёв, что там специально для нас «разморозили» неэксплуатируемый корпус. Мы решили, раз такое дело, узнать у него последние новости. Он рассказал о смерти Романа Бондаренко.

В Могилёв нас везли молодые «вэвэшники». Сначала вежливо попросили ехать в тишине. А потом сами стали расспрашивать. Завязался диалог на остросоциальные темы.

— Нас было 30 человек в камере на 10 коек, — рассказали мужчины, которых этапировали вместе с нами. — Спали мы по очереди. Первые два дня вообще ничего не ели. На третий нам дали хлеб.

Военные слушали и понимающе кивали. Один из них негромко поделился своими страхами.

— В прошлый раз мы везли девушку. Её в автозаке поставили на колени. Сказали, что пальцы отрежут. Если бы так с моей женой поступили, я бы, конечно, молчать не стал. Я бы тогда… — здесь он крепко задумался. — Пошёл бы судиться.

На мои возражения о правовом дефолте и о том, что суды сейчас борются исключительно с протестующими, а не за их права, парень ничего не ответил. Слушал и понимающе кивал.

В Могилёве нас встретили вежливо. Корпус был маленький, если не сказать камерный, в нем чувствовался какой-то уют. Мы попали в красивую светлую камеру с новыми весёлыми девчонками. Камера на десять человек казалась пансионатом, пока мы не заметили чёрную плесень на стенах.

Из-за плесени нас перевели в другую камеру, с другими неприятными изъянами: неработающим сливом и клопами в матрасах. Когда мы жаловались надзирателям на клопов, они ловко парировали:

— Это не наши!

Сокамерницы говорили, что в помещении воняет мочой, но лично я уже ничего не чувствовала. Ни запаха мочи, ни аромата дезодоранта или спиртового антисептика, ни запахов хлорки и сигарет. В последнюю неделю меня накрыли «корона» и депрессия. Безудержное веселье сменилось томным ожиданием дня свободы. Но чем ближе к финалу, тем страшнее было выходить. Казалось, что проблемы, накопленные за полмесяца, выльются мне на голову как из ведра, стоит мне только попасть на свободу.

О «сутках» в целом

Это яркий опыт, о котором я буду долго вспоминать и рассказывать. Это риск подорвать здоровье и довольно высокий уровень дискомфорта. Но уровень стресса был даже ниже, чем на свободе в дни нашего отсутствия. Мы понимали это, когда по капле узнавали новости с воли. В отличие от людей на улицах, за решеткой мы чувствовали себя в безопасности, будто воплотилась в жизнь страшная шутка о милиции, которая сначала посадит, а потом стережёт.

Источник (onliner.by, 01.12.2020)

Опубликовано 01.12.2020  18:28