Tag Archives: Лев Аркадьев

Д. Фабрикант. Шаги в бессмертие-II

(окончание; начало здесь)

Маша Брускина – непризнанная героиня

В первый же день оккупации Минска Маша увидела, как вели пленных, среди которых были и раненные в голову, ноги, руки. Тут же приняла решение помогать искалеченным войной людям. Им, наверное, нужны бинты, йод, медикаменты. Маша стала заходить в знакомые квартиры. Затем добралась до лагеря военнопленных, охране заявила, что она медсестра. Её пропустили. Раненые были благодарны незнакомой девушке за перевязки, за лекарства, за заботу о них.

Вскоре она познакомилась с Кириллом Трусом, приходила к нему домой. Он посоветовал ей быть более осторожной, попросил добыть фотоаппарат для изготовления фальшивых документов советским воинам. Требовалась и гражданская одежда для них. Знала Маша, что очень помогает в подпольной работе семья Щербацевич, и вскоре они вместе занялись благим делом. Она сумела через кого-то из знакомых найти фотоаппарат. Работы у них было много: подыскивали конспиративные квартиры, адреса которых вручали убегающим солдатам и офицерам, добывали паспорта или бланки, материалы для фотографий: химические реактивы, бумагу. Есть сведения, что за июль-август группа Кирилла Труса вывела за пределы лагеря 48 человек. В этом была заслуга и Маши Брускиной.

В лазарете Маша считалась одной из ключевых фигур добровольных помощников, подпольщиков, но об этом никто не должен был знать. Кроме того, с помощью Кирилла Труса печатались сводки Информбюро, и она распространяла их в городе и лагере военнопленных.

Свидетельство Софьи Андреевны Давидович, к которой приходила Маша Брускина: «…она спросила, нельзя ли найти где-нибудь мужскую одежду – всё, что попадется: пиджаки, брюки, рубашки. Я, конечно, поняла, что и это ей нужно для тех, кто находился в госпитале. С тех пор она ко мне постоянно заходила, обычно утром. Каждый раз к её приходу у меня уже что-нибудь было приготовлено. Я и мои друзья аккуратно, как можно более компактно, заворачивали одежду в свёртки или тряпки, и она всё уносила».

Далее С. Давидович рассказывает, что ездила в деревню, чтобы достать для Маши фотоаппарат. Ее знакомые купили перед войной «ФЭД», они и отдали его. Маша нашла дело и для своей матери, та готовила перевязочные материалы. Софья Андреевна подтверждает, что девушка высветлила перекисью водорода волосы, совсем не походила на еврейку, обязанную жить в гетто. Могла свободно ходить по городу. Маша говорила ей, что в госпитале есть человек, к которому все обращаются «товарищ командир». Она часто вспоминала его: «Володя сказал», «отдала Володе», многие пленные называли его майором. Маша в последний приход ко мне рассказала, что Володя предложил ей исчезнуть из госпиталя, боялся за её жизнь, сам он собирался бежать с очередной группой пленников. Офицер напутствовал ее: «Держись и борись. Твои пиджаки и документы – это то же, что и оружие. Будь счастлива, Машенька». Он обещал после окончания войны найти её.

«Мать Маши пугал независимый и, как ей казалось, преувеличенно гордый вид дочери. По вечерам она встречала ее и однажды пришла в ужас, увидев Машу под руку с каким-то пареньком в штатском и белой повязкой полицейской службы на рукаве. Маша успокоила её, как видно, он подстраховывал девушку. Ее забрали из дому, пришли двое в штатском и повели. Мне пришлось быть свидетелем казни», – говорила Давидович. О тех страшных днях она после окончания войны не раз рассказывала школьникам Минска.

Посмотрите, как под конвоем шагает Маша Брускина. Идёт гордо, подняв голову, смотрит вперёд широко открытыми глазами. Понимает – её ждет смерть, от неё никуда не убежишь. Её истязали, морили голодом, били по всем частям тела, но Маша никого не выдала. Она ведь комсомолка. Немцы, литовцы снимали фотоаппаратами ужасные кадры, даже предсмертные агонии повешенных их не смутили. Маша не хотела их видеть, она повернула голову в другую сторону. Нацисты согнали многих минчан. Кто-то смотрел на казнь безразлично, кто-то с любопытством, иные понимали, что жизнь круто меняется.

Мать, узнав, что Маша арестована, стала у тюрьмы, умоляла отпустить дочь. Маша передала ей записку, в которой просила переслать ей лучшее её платье, самую красивую кофточку и носки, так как хочет выйти в хорошем виде. «Дорогая мамочка! Больше всего меня терзает мысль, что я тебе доставила огромное беспокойство. Со мною ничего плохого не произошло. Прости», – писала она. В этом наряде: зелёном платье, светлой кофточке и шла она к виселице. Их вели по городу под усиленным конвоем 2-го литовского полицейского батальона, командовал им Антанас Импулявичюс.

…В 2008 году неизвестная девушка, повешенная в 1941 году, была официально признана Машей Брускиной. На барельефе вместо «неизвестная» появилась её имя и фамилия. Но некоторым историкам Беларуси, видимо, не нравится, что воздан почёт еврейке Маше. Они и высказывают свои сомнения: а может быть, это не она, может быть, совсем другая, вот ведь есть претендентки. Они не согласны с письменными и устными доказательствами более двух десятков свидетелей, знавших хорошо Машу Брускину.

К Лене Левиной в 1944 году случайно попало письмо отца Маши Брускиной Бориса Давыдовича, который интересовался судьбой жены и его дочери Маши. Она тут же ответила ему. «Я работаю у председателя городского Совета и просматривала письма. Вдруг на одном увидела фамилию «Брускин». Прочла Ваше письмо, так как Машеньку Брускину я очень хорошо знала еще до войны. Могу Вам сообщить, что Ваша дочь погибла как героиня… Ваша дочь в 41 году, перед октябрьскими праздниками, повешена за то, что переодевала красноармейцев и выпускала их на волю из госпиталя, а также за связь с «лесными бандитами». С Машей и Вашей женой я жила в гетто вместе. Ваша жена сошла с ума и 7 ноября сорок первого года в первый погром была убита. Мои родные тоже погибли там, а я бежала в партизанский отряд в 1942 году. О смерти Маши я знаю всё подробно, но сейчас описать никак не могу. С приветом, Лена». Обратите внимание: письмо написано 14 сентября 1944 года, ещё не было уточнено ни одно из имён, принявших смерть в тот роковой день, даже Кирилла Труса.

А вот ещё одно свидетельство, от минчанки Александры Лисовской. В конце октября 1941 года она проходила мимо дрожжевого завода, видела, как ноги повешенной целовала женщина из гетто. У неё сползла шаль, а на спине желтая латка. Она называла казнённую «доченькой», «Мусенькой».

Власти Беларуси долгое время не могли мириться с тем, что девушка, идущая на смерть, героиня страны, оказалась неподходящей национальности – еврейкой. На совещании 1992 года прозвучало высказывание старшего научного сотрудника истории Академии наук БССР Гуленко: «Инициатива поиска вашего музея, поиска истины в этом вопросе совпадает с активностью еврейских исследователей, я имею в виду публикации 60-х годов».

Подобное повторилось, когда научный редактор «Электронной еврейской энциклопедии» Абрам Торпусман, в связи со снятием с фотографий в минском Музее Великой отечественной войны фамилий троих казнённых 26 октября 1941 года, послал письмо президенту государства Беларусь Александру Лукашенко. В ответе от заместителя министра культуры В. М.Черника была попытка обосновать, почему имя Маши Брускиной зачеркнули. Он написал: «…после выхода в свет в 1961 г. 2-го тома «Истории Великой Отечественной войны», в которой был помещён один из снимков, появилась первая версия имени казнённой девушки. Жительница города Жданова (ныне Мариуполь, Украина) Н. К. Шарлан и её мать опознали на фотографии свою дочь и сестру Тамару Кондратьевну Горобец – делопроизводителя штаба одной из воинских частей, пропавшую без вести в 1941 году. Представленные родственниками Т. Горобец довоенные фотографии, снимки казни неизвестной девушки прошли экспертизу в Минске, в научно-техническом отделе МВД БССР. В результате было установлено совпадение по шести признакам. (Идет перечисление.) Некоторые различия были лишь в форме бровей и высоте подбородка, что не позволило эксперту однозначно ответить на запрос в отношении Т. Горобец».

И дальше не менее странные объяснения заместителя министра: «…неожиданно пришли к однозначному выводу». Это о журналистах, что занимались историей неизвестной девушки, потративших на поиски свидетелей не один год. Упрекают журналистов, собиравших в конце шестидесятых материалы, встречавшихся со свидетелями, в том, что Машу Брускину на фото опознали только через 20 лет, но ведь гораздо раньше, чем в 1968 г., были заявления в государственные и общественные органы. В то же время сообщение об опознании повешенной в Минске как Саши Линевич принимается как правдоподобная версия даже через 60 лет со дня гибели. На конференции 1992 года прозвучала реплика Гуленко, что в газете «Правда» было опубликовано фото, найденное в солдатском медальоне. Откликнулись на это 24 мамы из разных мест проживания и сказали, что это их сын. Но это намного позже, в 84-85 году. Лет через пятьдесят найдутся еще претенденты.

Владимир Фрейдин, Лев Аркадьев, Ада Дихтярь провели большую работу, потратили немало времени для установления имени девушки, повешенной в октябре 1941 года, провели опрос, причем вначале каждый самостоятельно. Но почему вдруг власти решили склониться к версии о том, что среди трёх повешенных была Александра Васильевна Линевич? Дело совсем не в сходстве фотографий. На нашей Земле найдётся немало людей, чьи лица почти идентичны. Главное, что личность Маши Брускиной была подтверждена отцом, двоюродным братом матери, многим знавшими ее до войны, бывшие с ней в гетто, помогавшие ей в выполнении заданий. Вот откуда нужно исходить при доказательствах о том, кого нацисты повесили.

Еще в 1971 году Ирина Ивановна Пронько сообщала, что до войны ходили во Дворец пионеров в драматический кружок с Машей Брускиной. В нем занимались полтора-два года, она хорошо помнит, что казненную девушку звали Машей. Особенно Маша похожа на повешенную, на первой фотографии, где троих ведут на казнь, и четвертой, где Маша в кадре крупным планом в петле на виселице.

И Софья Андреевна Давидович, член КПСС с 1929 года, свидетельствовала, что девушка, изображенная на фотографии – это Маша Брускина. Она увидела ее на странице книги «Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945» 1967 года издания и на странице 225 учебника истории для 10-х классов, изданных в 1968 году в Минске. Софья Андреевна трудилась вместе с мамой Маши Лией Моисеевной, которая работала в одном из управлений Госиздата БССР. Часто видела девушку в годы оккупации города. Вещи мать передавала дочери в ее присутствии.

Лия Бугакова и Борис Брускин – родители Маши

«Прошло чуть более месяца, Маша пришла ко мне. Она очень повзрослела, даже внешне …От Люси я уже знала, что ее дочь устроилась работать в госпиталь для военнопленных, поэтому не удивилась, когда Маша спросила: «Тётя Соня, есть ли у вас какие-нибудь лекарства? Может быть, хоть марганцовка? В госпитале ничего нет. Раны у бойцов гноятся, а промыть нечем». Я обещала ей достать лекарства и достала».

24 февраля 2008 года Минский горисполком принял решение № 424, в котором, в частности, сказано, что в целях увековечивания памяти Минского антифашистского подполья Марии Борисовны Брускиной городской исполнительный Комитет решил внести изменения в текст мемориальной доски, установленной на доме № 14 по улице Октябрьской. Новый памятный знак появился 1 июля 2008 года у проходной дрожжевого завода. Уверен, что на решение горисполкома повлияли все показания людей, знавших Машу Брускину, учившиеся с ней, её отца.

В 1965 году Кирилл Трус и Владимир Щербацевич были посмертно награждены орденом Отечественной войны I степени, а Машу Брускину родина-мать забыла наградить. Но её помнят в демократическом мире. В 1997 году Мемориальный музей Холокоста Нью-Йорка присудил Маше Брускиной Медаль сопротивления. Помнят о ней и бывшие жители Советского Союза, живущие ныне в Израиле.

Инициатором создания памятника и улицы имени Маши Брускиной стали Лина Торпусман, у которой было немало публикаций о Маше Брускиной и других еврейских участниках Великой Отечественной войны, и председатель Всеизраильского Союза ветеранов – борцов против нацизма Лев Овсищер, ныне покойный. Они объявили сбор средств на создание памятника, приложили максимум усилий по созданию и установлению монумента в честь Маши Брускиной и других женщин-евреек, сражавшихся с ненавистным врагом – немецким нацизмом, но незаслуженно забытых. Деньги собирали в разных городах Израиля, присылали и из Америки.

Памятник установлен в молодёжной деревне Кфар-Ярок 7 мая 2006 года. На его открытие пришли депутаты Кнессета Юрий Штерн, Марина Солодкина, бывшие узники Минского гетто Абрам Рубенчик, Ефим Гольдин, Моше Цимкинд, Аня Гуревич, Давид Таубкин, бывший полковник Советской армии Лев Овсищер, скульптор, автор памятника Йоэль Шмуклер, инициатор создания этого памятника Лина Торпусман, многие другие видные гости.

Одна из улиц столицы Израиля Иерусалима в районе Писгат-Зеэв была названа в честь Маши Брускиной. Такое имя улица получила в конце октября 2007 года в день 66-летия казни минских подпольщиков. 23 октября 2011 года Ада Дихтярь выступала в музее еврейского наследия и Холокоста в Мемориальной синагоге на Поклонной горе. Она сообщила, что Дженни Станимфф-Редлинг написала либретто для героического мюзикла, посвященного Марии Брускиной. Это музыкальное произведение звучало на театральных площадях Нью-Йорка.

«Наконец-то свершилось – Маше Брускиной вернули имя», – сказала журналистка. Не могла она знать, что через несколько лет белорусские историки вновь попытаются обличить писавших на данную тему и свидетелей во лжи.

Невозможно не рассказать, какую «благодарность» получили авторы-журналисты после их публикаций. На Владимира Фрейдина в конце 1960-х годов так надавили, что он слёг, обещал больше не касаться этой темы. Аде Дихтярь на следующий день после передачи сообщили, что радиокомитет «Юность» не нуждается в её услугах. Льва Аркадьева изгнали из газеты «Труд».

Нужно сказать, что не зря «крылатый» памятник в Кфар-Яроке (см. фото) установлен и в честь других женщин, о которых в Советском Союзе, а затем во вновь образовавшихся странах не желали вспоминать.

Жизнь, отданная людям

Скажите, как не удивляться? Молодые люди жертвовали своими жизнями ради страны, в которой жили, ради идеалов, о которых говорили учителя, толковали на пионерских сборах, на комсомольских собраниях, писали в газетах. Эти девушки мужественно боролись с нацизмом и погибли, но их решили забыть, вычеркнуть из истории Великой Отечественной войны, из истории страны.

Судьбу Маши Брускиной разделила её знакомая Соня Идельсон. О ней говорят значительно меньше, а ведь она была повешена на территории сквера возле площади Свободы в тот же роковой день 26 октября 1941 года. Вот вам ещё одна из «неизвестных» жертв нацизма.

Соня родилась в 1919 году, жила в Минске. После окончания школы № 5 поступила в Минский медицинский институт, успела сдать экзамены за четвёртый курс. Соня прекрасно играла в шахматы. К 1941 году у неё было немало научных публикаций в медицинском журнале по хирургии. Часть из них написаны в соавторстве с профессором Голубом. После войны он напишет восторженный отзыв-письмо о своей студентке.

С первых дней оккупации Минска Соня стала приходить в госпиталь для военнопленных, выполняла любые работы в качестве медсестры, санитарки. С её мнением считался и находившийся в плену врач Красной армии. Она давала больным лекарства, приносила их из дому. Отец Сони, Эйхонон, работал провизором в аптеке, сумел своевременно припрятать некоторые медикаменты.

Дом Идельсон был разрушен в первые же дни войны. Они перебрались в квартиру хороших знакомых по фамилии Банк. Здесь Соня и познакомилась с Машей Брускиной – стали жить в одном доме. Когда евреев Минска изолировали в гетто, она добилась, чтобы ей разрешили навещать раненых пленников. Ей выдали «аусвайс» – пропуск. Она до самого ареста помогала воинам не только лечением, но и добывала для них все необходимое к побегу за пределы города.

Журналист Григорий Розинский (Цви Раз) многое сделал для розыска данных о героях Минского подполья, в том числе и о Соне Идельсон. Он вышел на её двоюродного брата, жившего в Хайфе, беседовал с ним.

Еще одна недооцененная подпольщица первых месяцев пребывания немцев в Минске, одногодка Маши Брускиной – Маша Синельникова. Они даже внешне похожи. Родилась она в городе Черикове на Могилёвщине в 1924 году. Девушка, как описывает её израильская журналистка Лина Торпусман, была красивой, высокой, стройной. Первая в своем городе прыгнула на парашюте с вышки, отлично стреляла. Скорее всего, была членом Осоавиахима. Маша была разносторонней девушкой и до войны успела поступить в Московский институт иностранных языков.

Советский Союз атаковали гитлеровские войска. Ушли воевать с врагом ее отец Велвл и старший брат Абрам. Отец погиб в боях под Старой Руссой, брат сражался в парашютно-десантных войсках, тоже был убит. В это трудное время Маша Синельникова оказалась в Москве, где её увидела тётя Хана. От неё узнала, что её мать с маленькими двумя детьми собирается эвакуироваться. Но Маша ни за что не хотела с ними ехать. «Если все уедут, кто будет защищать Москву?» – ответила она тете. Куда же деваться энергичной, смелой семнадцатилетней Маше Синельниковой? Она пошла в горком комсомола, в военкомат, добиваясь призыва в Красную армию, в боевые части. Машу направили в спецшколу радистов-разведчиков.

Синельникова прекрасно владела немецким языком, служила в разведке 43-й армии. Лина Торпусман приводит воспоминания начальника штаба данной армии Ф. Ф. Масленникова: «В самый тяжёлый период боев под Москвой по заданию Военного совета 43-й армии в октябре 1941-го – январе 1942 года Мария Синельникова неоднократно переходила линию фронта, собирая в тылу противника ценные разведданные».

Сколько раз она пересекала линию фронта, история умалчивает. Но об итогах её работы можно судить по написанному в книге Героя Советского Союза летчика-бомбардировщика Константина Фомича Михаленко: «Поставили нам задачу – уничтожить крупный штаб немецкого войскового соединения в деревушке под Медынью. Были указаны даже дома, занятые штабными офицерами и службами. До этого подобных заданий нам получать не приходилось. Вылет был совершён, указанные дома уничтожены… Вскоре пришло сообщение из штаба 43-й об успешном выполнении задания с перечислением количества убитых солдат, офицеров и даже двух генералов. Это сообщение вызвало у нас удивление – как могло командование армии так быстро установить результаты боевого налёта? П. Ш. Шиошвили, бывший начальник разведки 43-й армии, сообщил, что с октября 1941 года по январь 1942 года Маша Синельникова была в тылу врага по направлению Малоярославец – Тарутино – Медынь – Калуга. Она своими точными сведениями помогала нашей авиации и артиллерии наносить безошибочные удары по войскам противника. Он вспомнил, как по её данным авиация разбомбила штаб соединения фашистских войск в районе города Медынь. Вот, оказывается, кто сообщал в штаб 43-й армии такие точные сведения». (Михаленко К. Ф. Служу небу. Минск, 1973, стр. 25-26).

Есть ещё одна запись воспоминаний Шиошвили: «Маша бесстрашно работала в тылу противника, несмотря на молодость, выполняла чрезвычайные задания».

Шёл январь 1942 года. Командование направило Машу Синельникову и Надежду Ивановну Пронину с новым заданием в тыл врага. В этот раз от них никаких сведений не поступило. Судьба девушек прояснилась лишь через 25 лет. Родственник Маши, Николай Маркович Синельников, добился в 1966 году, чтобы фотографии двух разведчиц показали по телевидению. Отозвались жители деревни Корчажкино. Они заявили, что этих девушек казнили в январе 1942 года. Но и тогда её имени было уготовлено испытание. При подготовке документов на представление их к званию Героя Советского Союза выяснилось, что звали Синельникову Мира Вульфовна. Тут и подсуетился упомянутый Шиошвили, который счёл, что Синельникова могла быть предателем, работающим и поныне на радиостанции Израиля или США. То он её хвалил за важную работу разведчицы, то стал наговаривать на неё.

Имя Маши Синельниковой было указано на памятнике у братской могилы павших воинов, но после выступления Шиошвили убрано. Только благодаря усилиям Машиной тёти, которой пришлось ехать в Калугу к областным властям, имя героини восстановили.

Была встреча близких родных Маши Синельниковой и жителей села Корчажкино, где погибла она и её подруга. Одна из них, Елизавета Ивановна Глухова, вспоминала, как в январе 1942 года увидела на санях двух мёртвых девушек. Особенно ей запомнилась одна с косами. «Такая красивая, большая, и коса, как венок, вокруг головы. …И улыбалась она, улыбка необыкновенная».

Разведчиц схватили 17 января. Вначале они находились в доме Мельникович, затем перевели в дом, где жила Наталья Павлова… Там разведчиц допрашивали. Наташа подсматривала в щёлку, потом сообщила: «Никогда не забуду, как били ту девушку с косами. Немцы и пряжкой и выспятками (каблуками сапог). Она упадёт, да как вскочит, и всё ему по-немецки что-то говорит. Да что она немка, что ли? А другая девушка в углу сидит и плачет. В деревне шёл слух, что их арестовали в стогу сена, где они прятались. При них нашли рацию. У Маши рука была обвязана белым шарфиком. Она ее отморозила, когда в морозную ночь пришлось долго ползти по снегу к месту ночлега – стогу сена».

Затем пойманных разведчиц отправили в штаб к офицерам. Страшные крики девчат были слышны всю ночь, на большом расстоянии от места допроса. Утром вывели истерзанных девушек. Маша сопротивлялась до последнего, улыбалась в лицо врагам. Их расстреляли у стога сена. На следующий день в деревню пришли советские части. Феодосия, бригадир, запрягла лошадь в сани, и на повозке привезла тела девушек к центру. Хоронили их, со слов Елизаветы Глуховой, всей деревней на взгорке возле школы.

Машу Синельникову и Надю Пронину связывала дружба, они были ровесницами. Надя до войны работала на электромеханическом заводе. В поселке Полотняный завод, что близ Корчажкино, на могиле, где похоронены Маша и Надя, высечены их имена. Студенты Московского института иностранных языков установили на месте расстрела девушек мемориальную доску. В вестибюле института стоит скульптура Маши Синельниковой, её имя золотыми буквами высечено на Доске славы.

* * *

Три девушки, три еврейки, отдавшие жизни в борьбе с немецким нацизмом за свободу своей родины. Двоим было 17 лет, третьей 23. Почему же в своё время СССР, а позже Россия, Беларусь не желали вспоминать их? Да и сейчас не жалуют. Они за свои мужественные деяния даже медалей не удостоены. Подскажите, кто из двенадцати повешенных в Минске 26 октября, кроме Кирилла Труса и Владимира Щербацевича, был награждён. А ведь они кое-что сделали для победы над нацизмом. Подвиги трёх девушек – маленькие кусочки истории Великой Отечественной войны, истории Советского Союза, не забывайте этого. Мы, бывшие жители СССР, всегда будем помнить Машу Брускину, Соню Идельсон, Машу Синельникову.

В процессе работы над документально-историческим очерком были использованы публикации следующих авторов: историков, журналистов, общественных деятелей:

Владимир Фрейдин

Лев Аркадьев

Ада Дихтярь

Эммануил Иоффе

Ян Топоровский

Яков Басин

Михаил Нордштейн

Лев Овсищер

Абрам Торпусман

Лина Торпусман

Григорий Розинский

Давид Таубкин

Огромное спасибо за их труды. Выражаю особую признательность Моше Шпицбургу, редактору журнала «Голос инвалида войны», за помощь в подборе публикаций, рукописей, эпистолярных и архивных документов, рекомендаций о трактовке некоторых фактов при работе над историко-документальной повестью.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Нужно, чтобы люди мира знали и ценили тех, кто отдал жизнь в борьбе с нацистами. Нельзя мириться с «мышиной вознёй» вокруг таких имен, как Маша Брускина, давать повод антисемитам, которые раньше жонглировали «ташкентским фронтом», утверждали, что евреи плохие солдаты, а победили, как писали на еврейских могилах, советские люди.

Двое героев, шагавших рядом с Машей, Кирилл Трус и Владимир Щербацевич, были награждены посмертно орденами Великой Отечественной войны II степени. Но почему до сих пор не награждена Маша Брускина? Такая же проблема с разведчицей Машей Синельниковой. Её и подругу Надежду Пронину при выполнении задания в тылу врага немцы схватили и расстреляли. Обе остались без наград. Эти вопросы необходимо ставить перед правительством России, правопреемницы Советского Союза, и правительством Беларуси.

Следующая важная тема: издание моей брошюры на других языках. По интернету я переслал «Шаги бессмертия в «Яд Вашем», но через некоторое время ответили, что издавать брошюру «Яд Вашем» не намерен. Быть может, русскоязычные работники, коим было дано представить ее перед высшим начальством, не акцентировали внимание на том, что Машу Брускину не хотели признавать более шестидесяти лет, что героиня не получила даже медали?

Было бы хорошо выпустить повесть на иврите, на английском. Отправить энное количество экземпляров в библиотеки, школы, в Германию, США, другие страны. Я издал её небольшим тиражом на русском языке, но все экземпляры разошлись по родственникам, знакомым, ветеранам. Если «Яд Вашем» не в состоянии перевести и издать небольшую брошюру, то, может быть, найдётся спонсор. Надеюсь.

Опубликовано 21.09.2018  06:56

Д. Фабрикант. Шаги в бессмертие-I

Давид Фабрикант

ШАГИ В БЕССМЕРТИЕ

Историко-документальная повесть

(публикуется в сокращении; полный вариант вышел в 2014 г. отдельной брошюрой в Хайфе)

Пролог

Их трое, руки их крепко связаны. Они одеты легко, хотя на улице довольно холодно. Кирилл Трус смотрит по сторонам, взгляд слегка растерянный. Кого он ищет в стоящей толпе – родственников, сподвижников, которые смогли бы оказать помощь, вытащить из беды? С другой стороны шагает Володя Щербацевич, взор обращен вперёд – что будет, то будет. Посредине Маша Брускина внимательно смотрит перед собой. Возле них вооруженные люди.

– Откуда они взялись? – недоумевает Маша. – На немцев не похожи, знают немного русский язык, но они не наши, не советские люди. Кто-то сказал, что это литовцы. Откуда у них столько ненависти к нам, мирным людям? А вокруг толпа жаждущих видеть нас, скованных фашистами. Им интересно? Видно, что некоторые из них злорадствуют. Но мы ведь так хорошо жили, дружили. Неужели не понимают, что нацизм ничего хорошо не принесёт им? Наверное, и соседи мои, и товарищи тоже пришли поглазеть. Наши мамы вывозили нас в колясках и любовались, как быстро растут их дети. Мы вместе ходили в кино, дружили, пели песни, танцевали. А теперь с кем она, эта публика? Не могу больше об этом думать.

Жаль, что моей мечте – учиться в Московском государственном университете – не сбыться. Какие были чудесные юношеские годы! Семь лет я училась в еврейской школе, потом преподавание в еврейских учебных заведениях перевели на русский язык. Но мне было не сложно, я и русский хорошо знала. Однажды, когда я была в восьмом классе, пришла после занятий домой, мама потребовала: «Пляши!» В честь чего? Она показала мне пионерскую газету, где была моя фотография и небольшой к ней текст. Я и не знала, как это всё появилось в газете. Ко мне никто не подходил, ничего не спрашивал. Тогда была пионервожатой в младших классах. Наверное, завуч или классная учительница постарались. Спасибо! Отчебучила я маме какой-то весёлый танец.

Боже, что стало с Минском! Одни развалины. Всё это видела: как бомбили, как рушились здания, как горел город. А я ведь любила разжигать дома печь, а ещё с детства ходила в походы, собирала хворост и разжигала на природе костры на пионерских и туристских слётах. Как быстро промелькнуло детство. Мы сейчас идём не на прогулку – нас ведут нацисты. Отошли уже далеко от тюрьмы на улице Володарского, теперь совсем в другом районе. Приободрила бы товарищей, но слова вдруг исчезли. Мы уже минут тридцать идем. Зачем? Хотят показать народу, какие мы испуганные? Не выйдет! Все равно Красная армия вас, поганцев, раздавит. Нас никто не победит. Недолго фашистам хозяйничать в нашей стране.

* * *

Маша Брускина не только успевала в школе, но и активно участвовала в художественной самодеятельности, неплохо пела, играла в спектаклях. Вначале Маша училась в 26-й школе, жила на улице Пролетарской, затем родители переехали на Старовиленскую улицу, и девочку перевели в школу № 28.

«Как быстро дети взрослеют, – думала Лия Моисеевна Бугакова, глядя на доченьку Машу. – Совсем недавно играла в куклы, а теперь читает книги взахлёб. И растёт не по дням, а по часам, к тому же умница». Действительно, Маша Брускина покоряла всех своим старанием, знаниями. Ей и литература, и математика давались легко. Некоторые соученики приходили к ней, чтобы вместе заниматься.

В 1938 году в газете «Піянер Беларусі» было помещено фото пионервожатой Маши Брускиной (см. ниже). Под фотографией подпись: «Маша Брускина – ученица 8-го класса 28-й школы г. Минска. У нее по всем предметам только хорошие и отличные отметки».

Известный минский скульптор Заир Исаакович Азгур, двоюродный брат матери, после окончания Великой Отечественной войны вспоминал: «Да, это Маша! Когда она была маленькой, до семи лет играла в куклы, потом зачитывалась книгами. Очень нежно любила маму. Они жили вдвоём с матерью, я жил тогда на Койдановском тракте. Маша часто бывала в моём доме, приходила в мою мастерскую, которая размещалась на бывшей сельскохозяйственной выставке напротив парка Челюскинцев… Расспрашивала: «А кто этот дядя, почему ты его лепишь?» И я с удовольствием рассказывал. Тогда в мастерской стоял портрет полковника Богомолова, который участвовал вместе с Фрунзе в гражданской войне, дрался с басмачами, а в Минске был командиром танковой части. Спустя некоторое время позировал Иван Иванович Галец, летчик, он в то время стал первым генерал-майором, по-моему, стал первым руководителем ВВС. Иван Иванович рассказывал Машеньке о своих боях в испанском небе».

Маша Брускина была такой, как и большинство её сверстников – патриоткой, активисткой. Несмотря на молодость, выполняла любые поручения, участвовала в организациях, кружках. Её избрали в комитет комсомола школы № 28. Окончание школы отмечали на балу, который проходил 21 июня 1941 года. А назавтра ранним утром гитлеровские полчища напали на Советский Союз.

 Зарево минских пожаров

Вряд ли за всю историю существования нашей планеты Земля люди видели столь ужасную трагедию, как в годы Второй мировой войны, когда было загублено более шестидесяти миллионов человеческих жизней. Гибли отцы и матери, сыновья и дочери. Сегодняшнее поколение не до конца осознаёт итоги той трагедии.

В ночь с 21 на 22 июня народы страны Советов почувствовали на себе страшные удары гитлеровской военной машины. В первый же день нацисты захватили в Беларуси областные города Брест (лишь Брестская крепость сопротивлялась около месяца), Гродно. 23 июня они ворвались в города Береза, Кобрин, Пружаны, Высокое, 26-го числа вошли в Молодечно, Воложин, Радошковичи.

Минск в первый же день войны был подвергнут бомбардировке. 23 июня немецкие самолеты бомбили город 11 раз, в основном целясь в аэродром и железнодорожный вокзал. На следующий день под огонь бомбардировщиков попали электростанции, заводы, государственные и личные дома горожан. В ходе шестидневной бомбардировки было разрушено до 80 процентов жилого фонда города.

Партийное руководство республики и города Минска 24 июня бежало в Могилев, оставив на произвол судьбы миллион граждан города. При этом не забыли расстрелять политических заключенных минских тюрем. Жители города использовали любую возможность, чтобы уехать. Кое-кому удалось сесть в вагоны, но большинству населения Минска – нет.

Таким стал Минск после немецких бомбардировок

Провести организованную эвакуацию в условиях постоянной бомбежки практически было невозможно. Железнодорожный вокзал был разгромлен, многие эшелоны горели. Тысячи граждан пытались бежать из объятого пламенем Минска по Могилёвскому и Московскому шоссе, но это удалось не многим. Большая часть жителей осталась в городе, не смогли уехать Маша и её мать.

Под Минском попали в окружение две советские армии. 28 июня нацисты захватили столицу Беларуси, начали устанавливать свои порядки, принялись за расправу над мирными людьми.

15 августа в Минск прибыл Гиммлер, полюбовался разрушенными строениями города. Затем в сопровождении бригаденфюрера Небе смотрел, как расстреливают 100 евреев. Свидетели утверждают, что ему стало плохо, потерял сознание, но это не помешало в дальнейшем отдавать распоряжения об уничтожении миллионов евреев, цыган и людей других наций.

Научный сотрудник Немецкого исторического института в Варшаве Штефан Лендштедт в своей работе отмечал: «Насилие играло существенную роль в ежедневном пребывании оккупантов в Минске. …В любом случае насилие нужно было внедрить в повседневный распорядок».

Кто на виселице?

Вскоре после захвата города немцами в Минске были созданы подпольные группы. У них не было оружия, но они старались помочь советским военнослужащим, попавших в плен. Минчане видели огромные колонны наших военнопленных – их тысячами специально гнали по городу, чтобы запугать население. Многие советские воины были ранены. Большую часть военнопленных направили в район Масюковщины, там расположился так называемый «шталаг». Часть раненых загнали в здание политехнического института. Подпольщики заранее тщательно в строгой секретности прорабатывали свои операции. Первая помощь оказывалась раненым и больным. По мере возможности некоторых одевали в гражданскую одежду и выводили за пределы загороженного колючей проволокой здания.

На фото: повешенные Кирилл Трус, Маша Брускина и Володя Щербацевич.

В середине октября фашисты вышли на одну из первых подпольных организаций, арестовали её активистов. 26 октября 1941 года их повесили. Ближе к концу кровопролитной войны нашлись первые фотографии казни героев-подпольщиков. Со временем в музеях страны, в периодических изданиях появились и другие снимки тех трагических событий.

Впервые фотографию с троими повешенными писатель Константин Тренёв опубликовал в газете «Комсомольская правда» 11 августа 1944 года. Там же было указано, что на снимке запечатлена казнь через повешение неизвестных патриотов. Эти фотографии демонстрировались на Нюрнбергском процессе как пример зверского поведения нацистских преступников на оккупированных землях. Позже появились новые фотографии, в большинстве показывавшие те же случаи гибели советских патриотов.

Казнили пойманных подпольщиков в разных районах Минска: на улице Карла Маркса, в сквере напротив Дома офицеров, на улице Ворошилова (ныне Октябрьская) и на Комаровке. Их было двенадцать, а руководил подпольной группой Кирилл Иванович Трус. Лишь много позже было установлены фамилии восьми человек. Это Кирилл Трус, Владимир Щербацевич, его мать Ольга Фёдоровна Щербацевич, её брат Пётр Федорович Щербацевич, сестра Надежда Федоровна Янушкевич, Елена Островская, санитар госпиталя Леонид Зорин, Николай Кузнецов. Кто остальные четверо? По поводу казненной девушки, принявшей смерть вместе с двумя товарищами на улице Ворошилова (теперь Октябрьская) у проходной дрожжевого завода, шли горячие дискуссии. Но вначале о некоторых из тех, в ком сомнений ни у кого нет.

Кирилл Иванович Трус (иногда пишут «Трусов») – черноволосый заросший, худощавый мужчина, с глубоко сидящими глазами под густыми бровями. В годы гражданской войны его контузило, поэтому он не был призван в армию. Он трудился рабочим вагоноремонтного завода. Был женат, растил четверых детей, его большим другом была Ольга Федоровна Щербацевич. Был арестован на заводе у рабочего места. Видно, тяжело дались ему дни в фашистских застенках. Судя по взгляду, когда его вели к месту казни, он был растерян. Жена Кирилла Александра Владимировна Трус и их старшая дочь Анна (в 1941 году ей было 15 лет) опознали того.

Второй из этой тройки – Владимир (Владлен) Щербацевич, в день казни ему исполнилось 16 лет. Несмотря на юношеский возраст, был человеком самостоятельным, ему можно было доверить серьезные дела. Володя ходил по знакомым, просил одежду для военнопленных, чтобы потом можно было их переодеть и забрать из лагеря. В июле месяце Пётр Щербацевич вывел из здания института группу пленных из 12 раненых, в этот раз их переодели в немецкую форму. Дальше задачу добраться с ними до окраины города выполнял Володя. Он внимательно наблюдал за обстановкой, был разведчиком и проводником. Второй брат Ольги (матери Володи) достал грузовик, куда посадили ребят, переодетых в немецкую форму. Их довезли до деревни, где ожидал второй местный проводник, разбивший ребят на две группы. Пленников ждали в лесу. Это была одна из первых серьёзных операций подпольщиков.

Об Ольге Щербацевич сидевшая с ней в одной камере Стефанида Ермолаевна Каминская отозвалась так: «Какая она смелая женщина была – Ольга. Сколько раз ее вызывали на допрос, и всегда возвращалась вся избитая. Лежит, стонет, но как услышит, что летят самолеты, сразу встряхнется: «Вот-вот, слышите – это наши. Победа все равно будет за нами».

Иногда бежавших пленных отправляли на несколько дней, пока охрана перестанет вести поиски, в дома минчан, заранее согласовывая с ними день и время. Несколько раз беглецы ночевали и в квартире Ольги Фёдоровны, что было далеко не безопасно. Нацисты усилили охрану лагерей, патрулирование по улицам города. Однажды мама Оля, боясь за жизнь сына, отправилась вместе с ним сопровождать вывод советских военнопленных.

По рассказу Ивана Никитовича Блаженова, одного из той группы, которого через многие годы после окончания войны разыскали журналисты Лев Аркадьев и Ада Дихтярь (см. документальную повесть этих авторов «Неизвестная», опубликованную в литературном ежегоднике «Год за годом» № 1 за 1985 год), группе из госпиталя подготовили документы, и они перебрались вначале в квартиру Ольги Щербацевич. Вели их Владимир Истомин и Гребенников, назначенные комитетом медработниками лагеря. Иван Блаженов, Леонид Зорин и Борис Рудзянко остановились у Ольги, Левита и еще двух наших поместили у сестры Ольги Нади, Истомин и Гребенников – у Анны Петровны Макейчик. Женщины пытались найти выход на партизан, но не смогли; партизанское движение только зарождалось.

Парни решили перейти линию фронта, о положении на границе соприкосновения войск они знали по донесениям Совинформбюро. Им принесли топографическую карту. Договорились, что на каждом маршруте парней будет встречать связной, который поведёт их дальше до следующего этапа.

Немцы заметили их, задержали. Борис Рудзянко пытался убежать, добраться до своих родных, живших под Слуцком. Не смог, попался в лапы гестапо. У ребят нашли топографическую карту, а у Рудзянко пистолет. Группу Левита, он был помощником начальника политотдела 13-й дивизии: его и двух воинов (Блаженов считает, что они в Красной армии были майорами) расстреляли на месте, остальных посадили в тюрьму. Их и других подпольщиков выдал офицер Борис Рудзянко, которому патриоты помогли в этот раз выбраться из-за колючей проволоки.

Родился Рудзянко в 1913 году. Был призван в армию, присвоено звание лейтенанта, работал шифровальщиком, получил ранение. Когда ему готовили новый паспорт, взял фамилию Обломов. 29 сентября 1941 г. вместе с другими узниками решил выбраться из города, чтобы потом пересечь линию фронта. О партизанах особо слышно не было. В плен попадали многие, но не все становились предателями. Рудзянко сломался под пытками, к тому же его предупредили, что в Советском Союзе его не погладят по головке, показали приказ Сталина о расстреле дезертиров. Его направили обратно в госпиталь, чтобы выявил других членов подпольного комитета. Не без его содействия были казнены не только подпольщики, но и тысяча раненых красноармейцев (18 января 1942 года). После освобождения Беларуси Рудзянко будет пойман, приговорен к семи годам тюрьмы. Когда уже должны были выпустить, выяснилась его роль в гибели подпольщиков. В 1951 году Борис Рудзянко был вновь отправлен под суд и по приговору расстрелян.

Допросы пойманных подпольщиков длились целый месяц, но они держались стойко. Их избивали, над арестованными подолгу глумились. Одновременно в застенок привели Ольгу Федоровну и её сына Володю. Невозможно представить, каким пыткам в присутствии родной мамы подвергался шестнадцатилетний паренек. Выдержали оба! Досталось и сестре Ольги Надежде Фёдоровне Янушкевич: на глазах матери в окно выбросили ее грудного сыночка.

Она шла посредине

Глядя на фотографию повешенных, жена Кирилла Труса тут же узнала своего мужа, остальные оставались тайной. В 1950-е годы со снимком работала сотрудник Исторического музея, бывшая узница и подпольщица Минского гетто Сарра Хацкелевна Герина. В научном паспорте, составленном на эту фотографию, имеется следующая подпись: «Гитлеровцы ведут на казнь участников коммунистического подполья в Минске. Слева направо: Трус Гавриил Иванович, фамилия двух остальных не установлена. Снимок сделан фашистами в городе Минске в ноябре 1941 года». Подпись: Герина. Дата: 9 января 1957 года. На обратной стороне фотографии написано: «Фото из литовского военно-исторического музея, прислано для опознания. Предположительно, что на снимке казнь белорусских партизан. Минск, 26 октября, 1941 год. (И дальше) 14 лет, Володя Щербацевич, К. И. Трус, девушка неизвестна». Как видно, подпись дополнена позже.

Во втором повешенном опознали шестнадцатилетнего Володю Щербацевича, но с девушкой никак не могли определиться. Долгие годы после окончания войны особо и не старались. Да, фотографии о казни подпольщиков Минска время от времени печатались в разных периодических изданиях, они попали в Белорусский исторический музей, позже в музей Великой Отечественной войны. Но опросы населения во второй половине 1940-х годов фактически не проводились.

Наиболее достоверная версия существует с 1968 года. Поисками имени девушки с фотографии занимался Владимир Андреевич Фрейдин, работавший тогда в отделе информации только что открывшейся газеты «Вечерний Минск». Среди новых рубрик, которые ввёл заместитель редактора этой газеты Эрнст Николаевич Коляденко, была и «Снимки, вошедшие в историю». У Коляденко был снимок, как ведут на казнь троих минчан. Он и поручил Фрейдину заняться именами этих людей.

Владимир побывал в минском музее истории Великой Отечественной войны, где ему сказали, что история интересовала и корреспондента «Пионерской правды» Вячеслава Морозова. Фрейдин был знаком с ним, оказался его однокурсником. Вячеслав и подсказал, что во время его выступления по телевидению в студию позвонил Янкин, вроде бы из строительного треста общепита. Сообщает Владимир Фрейдин:

«Я долго разыскивал этого Янкина, оказалось, что это не Янкин, а Ямник. Мы с ним долго разговаривали. Потом я пошел в школу, где училась Маша Брускина. (Как видно, именно это имя назвал М. Я. Ямник. – Д. Ф.) Директор Котова сказала, что документов особых нет, но, если он хочет что-то узнать о довоенной 28-й школе, она рекомендует ему поговорить с бывшим директором школы. Дала его адрес.

Фотография у меня была с собой, мне Вера Давыдовна (работник музея) дала хорошие отпечатки. Я пришел к этому директору. Он опознал на фото бывшую ученицу Машу Брускину. Потом я встретился с Софьей Андреевной Давидович. Она мне рассказала, что до войны с матерью Брускиной работала в одном из управлений Госиздата БССР. В разговоре со мной Софья сказала, что у ее подруги Бугаковой – матери Брускиной или родственник, или хороший знакомый художник Азгур».

Фамилия скульптора Заира Исааковича Азгура знакома многим жителям Беларуси. Владимир Фрейдин навестил его, показал фотографию, спросил, кого из этой тройки он знает. Азгур внимательно рассматривал снимок, сказал, что на нём его двоюродная племянница. Они договорились встретиться еще раз в Музее Великой Отечественной войны, где продолжили беседу о девушке. Азгур вновь подтвердил, что на снимке Маша Брускина. Последний раз родственница посещала Заира Исааковича 14 июня 1941 года.

На заседании «круглого стола» в Минске (1992 г.) Владимир Фрейдин рассказал, что встречался с женой и дочерью Кирилла Труса. Они к тому времени видели фотографию повешенных и сообщили об этом в «органы» задолго до встречи с ним, но в те годы не желали предавать гласности эти сведения. Жена Кирилла Александра Владимировна опознала на снимке девушку, которая не раз бывала в их доме. Это не была приехавшая откуда-то девушка – она жила в Минске. Мать с дочерью Трусовы вспомнили, что девушку звали Мария.

В архиве имеется документ следующего содержания: «Я, гражданка Трусова Александра, подтверждаю, что на фотографии, где изображен мой муж Трусов Кирилл Александрович, девушка с фанерным щитом и подростком перед казнью. Мне известно, что девушка часто бывала у нас на квартире, приносила шрифт и какой-то сверток. Предположительно, что одежду. Муж называл ее Марией. Муж инструктировал ее, где и как прятать оружие». Далее подпись и число: 3.1.1968 г.

Опознала Машу Брускину и Вера Банк. Она её хорошо знала. Маша трудилась в лазарете, у неё была возможность выходить за пределы ограды гетто, куда согнали евреев всего Минска. Партизанка Елена Левина не раз говорила, что на фото именно Маша Брускина. Об этом в 1944 году сообщила её отцу Борису Брускину. Позже в 1990 году она написала в газету «Звязда»: «Вторично свидетельствую, что это Маша Брускина, которую я знала ещё до войны и дружила с ней».

Взволнованным было выступление Елены Григорьевны Шварцман: «Я училась с Машей в одном классе. Они жили на Пролетарской, потом поменяли квартиру, Маша перешла в 28-ю школу. Это была моя подруга, я участвовала с ней в самодеятельности, ставили «Цыгане». Она очень красиво декламировала, играла Алеко, а я молодого цыгана. Однажды, когда наша семья была в гетто, пришел мой папа и говорит маме: «Хайке! Маше гинкт!» (Хайка! Маша висит!) Мать попросила говорить потише, боясь, что я сойду с ума.

Они жили тогда где-то на Замковой, в доме вроде общежития. Когда я дошла туда и открыла дверь, ее мама танцевала перед шкафом, перед зеркалом, она тронулась. Я испугалась и убежала, ничего никому не сказала.

Помните (обращаясь к В. Фрейдину), я вам тогда сказала, что, если узнают, что она еврейка, все поиски прекратятся. Когда я пришла на митинг в музей, знакомые сказали: «Смотри, пишут: «неизвестная девушка». И мы пошли к директору музея. Он мне лично сказал: «Мы знаем, что это Маша Брускина, но на нас давили, поэтому мы и написали «неизвестная девушка»».

Свидетельства Елены Шварцман поддержала Эсфирь Герцевна Попок, жившая напротив 28-й школы. «Мы вместе с Машей учились сначала в 8-й школе, потом в 28-й. Тут возникли сомнения – все свидетели евреи. Хочу дать объяснения по этому поводу. Сторожёвский район когда-то весь был еврейским. Потом закрыли все еврейские школы. И 8-я и 28-я стали русскими. Но все ученики, которые учились в 28-й школе, были евреями, белорусов там не было.

Маша с отцом жила врозь, она изредка ездила к нему в Москву. Мы с Машей жили на одной улице, учились в одной школе. Через много лет после войны наш соученик Ямник мне рассказал, что Маша в первые месяцы оккупации Минска работала в госпитале, ходила по дворам и собирала одежду для военнопленных, которые лежали там. Потом часть из них, благодаря Маше, другим подпольщикам, смогла убежать.

Фотографий у нас не могло остаться – Минск горел. У меня даже не осталось фотографии мамы, не то что подруг, школьных товарищей. Спасался кто как мог, не до фотографий было тогда. Тут сверяться не надо с тем, кто на снимке. Это Маша!»

На заседании «круглого стола» выступил еще один знакомый Брускиной Ефим Миронович Каменкович. «Я служил в Китае, мне попалась газета, в которой была эта фотография. Я как увидел, аж вздрогнул, жене говорю: «Смотри, это же Маша Брускина!» Никакого сомнения у меня не было. В 1938 году меня избрали секретарем комитета комсомола школы. Я ее принимал в комсомол. Это была очень активная девушка, отличница. Мы гордились ею. Не скрою, что я питал чувства симпатии к этой девушке. Мы вместе отдыхали в 1939 году в пионерском лагере в Дроздах. Маша в комсомольском комитете была моей правой рукой.

Когда я приехал в Минск, был конец 1957 года, приходил к работникам музея, говорил, что знаю эту девушку. Это Маша Брускина. Здесь никаких сомнений быть не может. Я хотел бы видеть людей, которые утверждают, что она там из Червеньского района. Хотел бы их видеть, чтоб они мне в лицо посмотрели… Стыд и позор нам, минчанам, что в нашем родном Минске, где она жила, полное такое сопротивление».

С места прокричала Дина Абрамовна Хитрова (Рубина): «Мы с Машей вместе учились, вместе сидели за одной партой». На вопрос, в каком классе, ответила: «В восьмом, девятом. Это её копна волос. Конечно, она видоизмененная, что вы хотите, тюрьма, пытки и не то с человеком делают».

Окончание следует.

Опубликовано 18.09.2018  13:52