Tag Archives: Илья Курган (Илья Эйдельман)

Памяти Ильи Кургана (26.5.1926-21.8.2019)

“Я Курган, про меня ещё Янка Купала писал”. Легендарный диктор — про старость, культуру и шутки



Снежана Инанец / Фото: Вадим Замировский / TUT.BY

 

«Гаворыць Мінск» — по этой фразе Илью Кургана знают даже те, кто  думает, что его не знает. Легендарный белорусский диктор встречает нас в прихожей квартиры на Карла Маркса. Отводит в комнату, где стены сверху донизу — книжные полки. Говорит: в соседней комнате творится то же самое. В первые же минуты знакомства успевает отпустить несколько острых шуточек. Сегодня, 26 мая, Илье Кургану исполнилось 90 лет. Незадолго до юбилея он поговорил с TUT.BY о жизни, старости, работе на радио и в театре, и о белорусском языке.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Про старость, пенсию и уважение

— Одна актриса известная, Раневская, говорила: старость — это невежество Бога, которое он допустил, — вздыхает Илья Курган, только войдя в комнату.

— Вы с ней согласны?

— Не знаю, но я считаю, что надо человека где-то раньше освобождать от себя.

— А что плохого в старости?

— Это эрзац какой-то уже, не человек. Ну так, бывший, бывший, — снова вздыхает Илья Львович. — Вам хорошо. В ближайшие пятьдесят лет вы этого не ощутите, наверное. Но это ужасно.

— А во сколько лет вы стали ощущать приход старости?

 

— Вы знаете, ну я псих, я ненормальный. Я серьезно. Я в 87 лет ушел на пенсию. Видите, сейчас все думают: «Боже мой: в 60 или в 63?!». А в 87! Почти на 25 лет больше, — глядя на блокнот, который появляется у меня в руках, собеседник отвлекается. — Ой, так же неудобно, в руках. Там, за подушкой, есть картонка, которую я подкладываю. Возьмите.

Когда дело улажено, продолжает отвечать на вопрос:

— Ну старость когда я ощутил? Если в 87 лет ушел на пенсию, значит, я был старый, но еще более-менее нормальный человек. Я преподавал, учил еще других даже. Причем они странным образом влюблялись в меня. Если б я вам показал письма студенческие — это ж какое-то чудо, ради этого стоит жить, наверное. Вот тут где-то фото девочки, одной из моих бывших студенток, — она звонила недавно, собирается приехать на день рождения ко мне из Парижа. Работает во французском театре. С ума сойти, ради этого ехать. Ненормальная, — смеется. — Ну, с кем поведешься.

В двери показывается Ванда, которую сын Ильи Львовича называет помощницей, а сам Илья Курган — то Вандушкой, то сиделкой. Она рассказывает, что отойдет на полчаса в магазин и если что — «он сможет сам закрыться на верхний замок».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Понятно теперь? — подмигивает, смеясь, Илья Львович. — Ну, у него хватает ума. Закрывается он на верхний замок самостоятельно, если доберется до двери. Это вот и есть старость.

Помощница нужна на случай, если придется вызывать скорую — болячек хватает к таким годам. Она работает у Ильи Львовича уже три года.

О детстве, прозвище Патефон и минских гастролях МХАТа в первый день войны

О долгой жизни проще рассказывать с начала, с детства. О нем вспоминает и Илья Курган. Говорит, очень любил читать и на выданные родителями деньги вместо обедов покупал книги.

— Маме говорили: странный у вас ученик, учится только на двойки и на пятерки. Крайности. По гуманитарным — пятерки, а по математике получит тройку и ходит гордый, нос задрал… Но я такой остроумный был парень, вы бы знали! Помню, как сделал такую штуку. Если кусочек воздушного шара резинового надуть, сомкнуть и завязать — получится такой маленький шарик… Я сунул его в чернильницу-невыливайку, она стояла у учительницы на столе. Учительница ткнула пером. Взрыв! И она сразу: «Илья!». Я потом говорю: «Но как вы узнали?» — хохочет Илья Львович, потирая руки.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

В школе учительница вызывала его к доске и просила читать произведения вслух. Илье это дело нравилось так, что кличку от одноклассников «Наш патефон» считал похвалой.

В войну семья Ильи оказалась в эвакуации, в Самарканде. Помнит последние дни в Минске.

 

— Было 23 июня, я сидел, считал самолеты немецкие на крылечке. Мать мыла пол. Они бомбили. Тогда даже я сообразил, что опасно. На ночь ушли в лес. Июнь, жара, мы в легкой одежде какой-то. Утром пришли, а вместо дома — две большие кучи черного, страшного пепла, — произнося эти фразы, Илья Курган как будто чеканит слова. — Над одной кучей — «комін» русской печки, пониже, над второй — «голландки», повыше. Документы, деньги, ничего нет. Нет жилья — но это так, пустячок.

Семья отправилась в эвакуацию. Илья Львович вспоминает, что шли пешком — железная дорога уже не работала.

— Когда мы шли по Московскому шоссе — я думаю, эту картинку нельзя даже в кино снять — от края до края по черноте шли люди. В одном направлении — из Минска. Минчане шли, Минск шел. Старики, дети. Я, наверное, буду там лежать и вспоминать это шоссе. Немецкий самолет опускался над толпой — и на бреющем полете та-та-та-та-та… Промазать невозможно. Мать клала младшего на асфальт, а на него сверху ложилась, укрывала. Я тогда был в седьмом классе. Когда мы шли, я, представляете, думал: вот Германия — страна Гете, Бетховена. Я не мог понять, как так вышло. У меня билет был на дневной спектакль, на воскресенье, 22 июня. МХАТ был на гастролях у нас. В общем, спектакль получился такой, что… И этих артистов, стариков этих великих, даже не посадили сначала на какой-то транспорт. Они шли там же, шкандыбали. Потом, правда, их затолкали в грузовик. От Борисова до Москвы нас везли в «теплушках».

После войны Илья вернулся из эвакуации в Минск, потому что друг разузнал: тут открывается театральный институт. Чтобы в Минске были хоть какие-то деньги, мама сунула в руки коробку с яблоками — продать в Москве. Илья Львович помнит, как стеснялся, потому что до этого в жизни ничего не продавал.

— Я до театрального еще в железнодорожном техникуме учился. Потому что там больше хлеба давали, стипендия была повыше, чем где-то, и бесплатный проезд по железной дороге. Благодаря этому я смог приехать в Минск.

Театральный институт Илья Курган нашел в одном из корпусов Политехнического института. Вспоминает, что пришел на экзамен в военной югославской куртке отца, в теплых штанах и в галошах, подвязанных шнурками. Но такой вид поступающих в те годы был не в диковинку.

Спал на вокзале, потом на скамейке возле Купаловского театра.

— И надо же такому случиться. Если бы в романе каком написал, сказали бы: вот придумал, ловкач. Иду по Карла Маркса ночью. И столкнулся нос к носу с отцом. Когда я его увидел — ошалел. Он несколько дней назад вернулся в Минск из Германии, начал тут обустраиваться, чтобы забрать нас. Так мне уже стало полегче.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

О педагогах и о том, как стал диктором

— В институте (потом он станет Академией искусств) были фантастические педагоги. Мирович, Орлов — народные. Нас учили люди, которые зубы съели на театре. Теперь что делают? Меня это всегда потрясает. Окончил четвертый курс — и его назначают педагогом по какой-то дисциплине. Я говорю: нельзя этого делать. Я, например, пришел на преподавание, уже на радио наработавшись со словом: как актер, как диктор.

Вспоминает поддержку жены, которая ушла из жизни еще в семидесятых.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Сначала с женой мы жили у знакомой в ее домике уцелевшем. Знакомая с ее мамой выделили нам место под столом. Опустили скатерку до самого пола. Там мы и спали. Но ноги-то торчали, понимаете, — смеется. — Мы этот период в жизни потом называли «подстолье».

После учебы была возможность уехать в Витебск, в отличный театр. Но в Минске объявили конкурс на диктора-практиканта.

— Решил попробовать, а вдруг возьмут. Пришел — а там народищу! Прошел конкурс, потом уже из нас стали выбирать — место-то одно. На прослушивании сажали в студию, давали читать текст.

— Как-то готовили особенно голос? Тренировались?

— Никакие упражнения я не делал. Когда я поступил, никто еще этим не занимался. Набирали людей, у которых это есть. У меня был голос, но я его никак особенно не берег.

Первый эфир у практиканта был совсем скоро, 7 ноября. Дата ответственная, праздник.

— Когда я пришел на радио, там работали прекрасные специалисты: Ободовский, Стасевич, Ботвинник. Двадцать с лишним дикторов. Благополучнее тогда было — попадали те, у кого есть данные от природы.

— Какие-то замечания по отношению к нынешним дикторам, ведущим есть?

— На мой взгляд, деньги испортили людей. Раньше было больше тех, кто любил дело свое, а не деньги, которые платят за это.

— Но можно же и деньги зарабатывать, и говорить грамотно?

— Говорить грамотно можно, но многие в профессии сейчас не знают, что они неграмотные. Им это в голову не приходит — они не интересуются культурой, только деньгами.

Вопросами Илью Кургана не удивишь — за жизнь дал десятки интервью, а может, и сотни. Заслуженный артист, литературный консультант в Купаловском театре, профессор. К этому набору — множество регалий от коллег, друзей и учеников. «Вам не нужен Левитан — есть у вас Илья Курган», — фраза, которую о белорусском коллеге сам Левитан и сказал.

—  Читали как-то с Лилей Давыдович новыя вершы Аркадзя Куляшова, — в разговоре Илья Курган часто переходит на белорусский язык, чтобы лучше отразить суть сказанного. —  Так велось: сначала стихи на радио попадали, а потом уже всюду. Редактора мне сказали: позвонил Кулешов и сказал: «Я ж не думаў, што я такія добрыя вершы склаў».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Профессиональные байки Илья Львович рассказывает с оговоркой, что об этом уже написано. Но в юбилей вспомнить их все-таки не грех. Например, о том, как на партийную конференцию в Минск приехал Брежнев. Диктор Левитан тогда тоже прибыл в Минск. И Илья Курган договорился с коллегой, что самую ответственную речь тот прочтет в эфире за него — потому что сам был на гулянке с друзьями накануне. Левитан выручить согласился. Но в комнату Дворца спорта, откуда выходило в эфир Белорусское радио, попасть вовремя не смог. Не той формы пропуск, да и задержали московские журналисты. Илье Кургану на свой страх и риск пришлось выходить в эфир самому. Выверенный чистовик с печатями остался у Левитана, а Кургану пришлось читать по «пакамячанаму» черновику.

Или еще одна известная байка — про Сталина.

— Как-то срочно прислали текст из ЦК, немедленно давать в эфир. Это 70-летие Сталина было, последние его денечки. Все трясутся, не дай Бог что-нибудь случится — и от того еще больше волнуются. Начинаю читать. Сталин и армия. И на первой странице написано: «Сталін — прычына бяздольнасці савецкай арміі». Вы понимаете, если б я так и прочитал, я бы сейчас с вами не разговаривал, меня бы давно где-то сгноили. Я заменяю: «Сталін — прычына баяздольнасці…». Редактор, когда я ее позвал, побледнела. Нет, по-белорусски еще сильнее слово есть: «спалатнела». Бросилась на шею: «Илюша, спасибо за детей моих».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Радио — это идеология, особенно в советские годы. Вы всегда были согласны с тем, что читаете?

— Я актер. Я могу играть Гамлета, а могу играть Полония. И надо всегда делать это с абсолютной убежденностью и верой. А так — я был не член партии даже. Приезжал из ЦК человек уговаривать, вызывали. А я говорю: ну понимаете, я тоже патриот, все это есть. Но я просто порядочный человек — мне не нужно формальное это все. Сейчас уже мне много раз предлагали креститься. Я еврей, но по вере — почти православный. Родители к другому не приучили, жена русская, дети русские… Но я не стал креститься, это все формально, а притворяться не хочу. Но когда у меня спрашивают: веришь в Бога? Я говорю: иногда. У меня бывали в жизни случаи, после которых человек не может оставаться живым.

 

—  Когда студенты мне приносят то, что они нашли в интернете, я понимаю, что там очень много надо выбирать. Я порой об этом думаю и боюсь всего этого немножко. Потому что это опять пахнет приспособлением к жизни. Как проще, как выгоднее. Знаете, вот когда я копаюсь в книгах — я читаю взахлеб…

«Нельзя всю жизнь только умные слова говорить. Повеситься можно»

Прощаясь с нами, Илья Курган снова вспоминает веселые истории.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Чего только не было. Было и такое: «Гаворыць Мінск. 10 гадзін, 15 дзяцей… Перадача для дзяцей». А все, слово не воробей, уже в эфир пошло.

Рассказывает, как представлялся на первой лекции студентам:

— Я Курган. Про меня еще Янка Купала писал: «Здзірванелы курган векавечны». Они хохочут. Как-то говорят: «Илья Львович, мы не понимаем иногда, когда вы в шутку говорите, а когда всерьез». Ответил: «Вот когда вы будете это различать, тогда мы с вами будем на одной волне». А как иначе? Нельзя всю жизнь жить и умные слова говорить. Повеситься можно. Шучу.

Оригинал 

Опубликовано 21.08.2019  10:48

Нинель Лурье о своем Минске

01.12.2017
Рубрика Мінск 1067

«В Минске есть все достоинства большого города, но совсем нет недостатков». Так ли сильно изменилась столица за 80 лет?

                                                  Кто такая Нинель Лурье?

Выпускница филфака БГУ 1948 года Нинель Абрамовна Лурье почти всю свою жизнь преподавала русский язык и литературу в минской школе № 2 по улице Энгельса (сейчас в этом здании на углу с улицей Кирова находится поликлиника).

Нинель Абрамовна Лурье работала в школе №2, теперь в этом здании поликлиника. Слева – «Президент-отель».

«Мне выпала уникальная судьба прожить почти всю жизнь в Минске, в одном и том же районе. Но я знаю не один, а три города. Первый – довоенный, второй – тот, который я увидела с Привокзальной площади в октябре 1944-го, третий – современный. Это совсем разные города».

Будущая учительница родилась в 1925 году в семье профессора-экономиста Абрама Иосифовича Лурье и педолога Хавы Семеновны Кроль. Жили они в то время в общежитии на улице Энгельса, стоявшем на месте здания, где сейчас размещается Малая сцена Купаловского театра.

На площадке перед театром в те годы стоял памятник Карлу Марксу. Маленькая Нелька очень боялась этой громоздкой скульптуры и всегда плакала, проходя мимо нее.

«В МИНСКЕ СОВСЕМ НЕТ НЕДОСТАТКОВ»

Девочка росла в городе, где «мирным временем» называли эпоху перед Первой мировой войной, а стены советских общежитий и коммуналок еще помнили своих прежних, дореволюционных хозяев. Часто память о них хранили и предметы мебели, порой выглядевшие в условиях советского общежития как гости из другого мира.

Дом родителей Нинели Абрамовны отличался еще и огромной библиотекой – позже она сетовала, что так и не успела к 15 годам прочитать всех книг. Во время нацистской оккупации, когда семья уехала в эвакуацию, вселившиеся в квартиру новые жильцы топили этими книгами печь – так полностью и уничтожили всю библиотеку.

«“Знаешь, – как-то сказал мне отец, – в нашем Минске есть все достоинства большого города, но совсем нет недостатков”. Сейчас думаю, что он имел в виду. Вероятно, прежде всего ритм города, спокойный, уравновешенный, даже неторопливый. А самое главное – удивительное сочетание бывшего центра губернии, столицы республики и милой, простой, даже обаятельной провинциальности».

В семье было принято проводить вечера за совместными обедами, во время которых дети участвовали в беседах наравне с родителями. Мама часто читала детям вслух, послушать приходили и соседские ребята.

А в городе проводить досуг любили в Доме ученых, который стоял в районе современной Октябрьской площади, – здесь собиралась минская интеллигенция. Играла музыка, писатели и поэты читали свои произведения – а для детей тут проводили утренники.

Во время одного из них перед детьми выступала молодая актриса, особенно запомнившаяся маленькой Нинели, – это была Зинаида Броварская, которая позже сыграет в Купаловском театре около ста ролей и станет народной артисткой БССР (в известном фильме «Часы остановились в полночь» она исполнила роль жены главного злодея фон Кауница, прототипом которого был Вильгельм Кубе).

С 1928 года семья Лурье поселилась на Ляховке, в кооперативном поселке научных работников, в доме, современный адрес которого – Ульяновская, 25. Рядом, по адресу Ульяновская, 29, сохранился еще один дом поселка. Остальные дома были деревянными и сгорели во время войны.

А в 30-е поселок был маленьким обособленным островком, жившим своей жизнью по соседству с крупнейшим рабочим районом Минска. В четырехквартирном доме жили соседи разных национальностей: «Квартира № 1 – поляк Витковский, № 2 – литовец Иодышис, № 3 – еврей Лурье, № 4 – белорус Лойко».

С 1928 года семья Лурье жила именно в этом доме на Ляховке.

«До войны Минск был интеллигентным городом. Это сказывалось прежде всего в людях, окружавших меня во дворе, в школе, на улицах, в магазинах – везде. Интеллигентность неуловимо присутствовала в лицах, в манере одеваться, говорить, держаться, в общении и привычках».

На территорию поселка можно было попасть через двое ворот – верхние и нижние. Верхние ворота размещались на Ульяновской улице со стороны вокзала, а нижние находились на углу Ульяновской и Белорусской. Здесь была небольшая площадь, на которой стояли две лавки, где продавали керосин и овощи: квашеную капусту, соленые огурцы, моченые яблоки. Покупатели часто пробовали овощи на вкус перед покупкой, чтобы убедиться в их свежести.

ВМЕСТО GALILEO: ГДЕ ШОПИЛИСЬ В 1930-Е ГОДЫ В РАЙОНЕ ВОКЗАЛА

«Заходим в маленькую лавочку на улице Володарского, накупим ароматных, теплых бубликов и отправляемся “куда глаза глядят”. Выходим на Советскую. Неярко горят фонари, освещая узкие тротуары, брусчатку мостовой. По рельсам иногда пробегают красные трамваи численностью в один вагон – самый удобный и быстрый вид транспорта, а у ограды сквера возле Белорусского театра, на углу Советской и Энгельса, сгруппировались извозчики».

Если в 20-х минчане в основном покупали продукты на рынке, то с началом коллективизации все чаще приходилось ходить в магазины. На рынках особо ценились клинковые сыры, а в магазинах можно было купить и такие деликатесы, как копченая колбаса, которую нарезали тонкими кружками, или вареная колбаса, которую называли «фаширка». Сахар продавали «головами», которые приходилось колоть щипцами.

Самой дешевой была селедка. В хлебных магазинах можно было купить пшеничные калачи, ромовые бабы, «треугольники» с маковой начинкой и французские булочки, которые после войны «из патриотических соображений» стали называть русскими.

КАК НА БЕЛОРУССКОЙ ОТГОРОДИЛИ ДОМ ГЛАВНОГО ЧЕКИСТА

С особой любовью Нинель Абрамовна вспоминает свой двор. Под окнами, со стороны теперешнего Круглого переулка, были грядки с овощами и зеленью, а чуть дальше, у трехэтажного дома, – цветник с фонтаном (сейчас тут автостоянка).

За порядком во дворе следил комендант – Игнатий Валентинович Сверчинский. На краю двора стояли сараи, рядом проходила каштановая аллея, а за ней был яблоневый сад. Мемуаристка перечисляет росшие здесь сорта яблок: апорт, царский ранет, антоновка, титовка, путинка… Однажды в конце 30-х этот сад стал запретным.

«У самого нашего двора возник внушительный особняк, обнесенный высоким, глухим забором. Я проходила ежедневно мимо этого места, но не помню, когда он строился.

В моем сознании этот “замок” вырос внезапно из земли, за одну ночь, как в волшебных сказках. Дома я услышала, что там поселился самый страшный человек в Белоруссии – начальник НКВД Цанава.

А еще через несколько дней мы совершали свой обычный набег за ягодами и вдруг обнаружили перед самыми глазами такой же высокий и глухой забор: хозяин особняка самочинно отнял у нас большую часть сада».

По другую сторону от сада, там, где сейчас корпуса технологического университета, в 1934 году построили кооперативный четырехэтажный дом на семь подъездов, который получил название «Асветнік-камунар», – здесь жили писатели и поэты Кузьма Чорный, Кондрат Крапива, Андрей Александрович и многие другие. Дом был сильно разрушен во время первых немецких бомбардировок Минска 24 июня 1941 года, многие его жильцы погибли.

Нинель Абрамовна вспоминает и анализирует те события и реалии своего детства, смысл которых был непонятен ребенку. Так, в 1935 году девочка с восторгом впервые пошла на новогодний утренник с настоящей елкой, которая долгое время была под запретом.

Но сюрпризы бывали не только радостными – в том же году лишилась работы мама Хава Семеновна – педологию, которой она занималась, объявили лженаукой (по сути, это было просто направление педагогики, изучающее потенциал развития ребенка).

Это мама Нельки, Хава Семеновна Кроль. В конце 1930-х ее обвинили в том, что она заниматеся «лженаукой».

«В 1936-1937 годах наш поселок был буквально разгромлен. В те страшные ночи мы с мамой часто стояли у окна. После полуночи сжималось сердце: вот они, едут… К кому? Кто следующий?»

Мемуаристка считала, что не имеет права писать о репрессиях, ведь ее родители остались живы – хотя отца тоже исключали из партии и допрашивали в НКВД, он перенес из-за этого инфаркт и умер в 1948-м, в 53 года. И все же, рассказывая о судьбах репрессированных соседей, Нинель Абрамовна отмечала, что арестовано было больше половины жителей их двора – молодых, перспективных ученых: «Моих сверстников во дворе было восемь, и у пятерых арестовали родителей».

Абрам Иосифович Лурье, отец мемуаристки. Из-за допросов НКВД пережил инфаркт.

«Вышивали на голубом полотне серебристыми нитками самолеты, золотое солнце, красные башни Кремля — подарок товарищу Сталину. Однажды вожатый повел нас в парк имени Горького на встречу с девочкой, поймавшей шпиона. Началась “шпиономания”, каждый хотел стать героем дня».

В одном классе с Нелей Лурье учился мальчик по имени Люсик. Однажды, уже в седьмом классе, учитель литературы дал ему задание на уроке прочитать вслух рассказ. Парень читал так красиво и выразительно, что все ученики просто замерли. Его полное имя было Илья Эйдельман, а после войны он стал знаменитым диктором и заслуженным артистом БССР, известным под псевдонимом Илья Курган.

Илья Курган, знаменитый диктор белорусского радио.

В 1936 году, когда в Минске открылся Дворец пионеров, это был настоящий праздник для школьников. Неля поначалу записалась в кружок по рисованию, а затем – в литературный. Вела его известная в те годы актриса и певица Алеся Александрович – сестра поэта Андрея Александровича, в которую когда-то был влюблен поэт Михась Чарот. Мемуаристка вспоминает, что именно здесь она окончательно решила связать свою жизнь с преподаванием литературы.

Алеся Александрович

Было в жизни Нинели Абрамовны и еще одно необычное знакомство. Летом семья Лурье часто отдыхала в сосновом лесу в Крыжовке, в особняке художника Александра Абрамова, – теперь эта местность залита водами Минского моря. По семейной легенде, Абрамов был сыном императорской фрейлины, но женился на горничной, за что был изгнан из дома и оказался на родине жены, в Минске. С ним жили жена и дочь Дина – студентка мединститута. После войны выяснилось, что Абрамовы ушли на запад с немцами. Оказалось, что Дина, Надежда Абрамова, руководила в оккупированном Минске созданным в 1943 году Союзом белорусской молодежи. После войны она скрывалась в монастыре в Германии, работала в Мюнхенском институте изучения СССР.

«ВАШУ КВАРТИРУ УЖЕ ЗАНЯЛИ»

Вернувшись в Минск после освобождения в 1944-м, Нинель первым делом пришла к зданию своей школы, которое стояло сгоревшим, без крыши и окон, с надписью на стене: «Здесь была 5-я минская школа. Фашистские захватчики сожгли ее». Рядом висели списки учеников с адресами, и девочка вписала туда свое имя – в своем классе она была четвертой. Остальные исчезли: кто погиб в гетто, кто на фронте или в партизанах, кто-то ушел на запад с немцами или был арестован за сотрудничество с ними.

Школа № 5 на улице Ленина, 1944 год

Когда семья Лурье приехала в освобожденный Минск, ей не было суждено вернуться в свой дом на Ульяновской – в их трехкомнатной квартире уже жил «высокий чин из НКВД». Семья обратилась в суд, но решение было вынесено не в их пользу. Новую жизнь приходилось начинать на новом месте.

Оригинал

Опубликовано 02.12.2017  18:58