Семён Абрамович Фурман (1 декабря 1920, Пинск — 16 марта 1978, Ленинград) — советский шахматный тренер, гроссмейстер (1966), шахматный теоретик. Тренер Анатолия Карпова. Заслуженный тренер СССР (1973).

В 1948 году добился своего первого большого успеха на 16-м чемпионате СССР, где занял 3-е место, вслед за участниками межзонального турнира Давидом Бронштейном и Александром Котовым.

Прекрасно выступил Фурман и в ряде чемпионатов Ленинграда: 1953 год — 1-е место, 1954 год — 1-3-е места, 1957 год — 1-2-е место.

Уже в 1950-х годах он зарекомендовал себя как один из лучших шахматных теоретиков страны. За советом и тренерской помощью к нему в различные годы обращались Давид Бронштейн, Михаил Ботвинник, Тигран Петросян, Виктор Корчной.

В 1968 году Фурман был тренером Корчного в ходе его матча с С. Решевским в 1/4 финала соревнования претендентов. Решив сделать ставку на дебютную подготовку, Корчной более месяца занимался с Фурманом дебютными проблемами.

В 1963 году Фурман был одним из помощников Михаила Ботвинника на учебно-тренировочном сборе в Подмосковье, где познакомился с 12-летним талантливым мальчиком из Златоуста Толей Карповым. А пять лет спустя они оба уже выступали за сборную Вооружённых Сил, и общение стало более тесным. В 1969 году Карпов переехал в Ленинград. Фурман стал тренером Карпова.

Общаясь с Карповым, аналитик Фурман сам заметно прогрессировал в игре. После международных турниров 1966 году в Гаррахове (1-е место с выполнением гроссмейстерской нормы) и 1967 году в Полянице-Здруй (3-е место) Фурман принял участие в международном турнире в Мадриде (1973) вместе с Карповым и занял 3-е место. Столь же успешно играл Фурман в Портороже (1975) и Бад-Лаутерберге (1977), где становился 3-м призёром, а Карпов везде уверенно брал первые места.

(википедия)

Петербургский сайт e3e5.com пишет:

Сегодня исполнилось сто лет со дня рождения гроссмейстера и выдающегося тренера Семена Абрамовича Фурмана (1.12.1920 – 16.03.1978). Призер чемпионата СССР 1948 года, дважды чемпион страны в составе сборной Ленинграда (1953, 1960), чемпион Ленинграда (1953, 1957), заслуженный тренер СССР С. Фурман прославился как многолетний наставник А. Карпова, хотя до этого помогал и многим другим сильнейшим игрокам страны. Огромный вклад Семен Абрамович, обладавший энциклопедическими знаниями, внес в шахматную теорию. Светлая память!

С 1982 года в нашем городе было проведено десять турниров его памяти, последний – в 1995 году.

* * *

К сожалению, немногое известно о детских годах С. Фурмана. Уже до войны он поселился в Ленинграде, принимал участие в чемпионате города по шахматам 1941 г. Но и в Пинске земляком гордятся. Так, в сентябре 2004 г. там при поддержке Пинской иудейской религиозной общины прошёл первый Мемориал Фурмана. О IV Мемориале (декабрь 2011 г.) Влад Каташук написал: «В главном турнире тройку призеров составили Роман Гриб, Валерий Мандровский и Антон Сегодник. В детских турнирах победили Илья Кирилюк из Кобрина и Влад Бобрикович из Пинска». О VI Мемориале (2013 г.) поведал сайт «Медиа-Полесье»: «В Пинском городском шахматно-шашечном клубе имени Б. В. Костина с 19 по 23 декабря проходил VI мемориал Семёна Фурмана. В главном турнире мемориала играли 27 шахматистов, в том числе три гроссмейстера, три международных мастера и пять мастеров ФИДЕ из Беларуси и Украины. Главный приз увёз в родной Чернигов международный мастер Александр Носенко». О VII Мемориале (декабрь 2014 г.) сообщалось на сайте пинского медиахолдинга «Варяг»: «В традиционном шахматном турнире, учрежденном в честь уроженца Пинска, выдающегося советского гроссмейстера, тренера чемпиона мира А. Карпова, в этом году приняли участие почти 70 шахматистов из Пинска, Минска, Витебска, Бобруйска и Кобрина. Среди гостей присутствовали четыре мастера спорта по шахматам и три гроссмейстера».

* * *

Мнение Игоря Акимова, приведенное в книге Анатолия Карпова «Сестра моя Каисса»:

Фурман занял в жизни Карпова такое место, что будет справедливо, если мы уделим ему особое внимание.

Коллеги оценивают его единодушно. И как шахматиста, и как тренера, и как человека. Оценивают высоко. Но вот что удивительно: в этих оценках – очень искренних – есть какой-то внутренний стопор. Нет безоглядности, нет свободы. Словно у каждого под спудом живёт мысль, что Фурман – человек действительно достойнейший, заслуживающий любые добрые слова, – на самом деле был мельче той роли, которую уготовила ему судьба…

Шахматист он был – если честно – не блестящий. Книжный, выученный, берущий потом, а не полётом… Тренер… тренер был знающий, грамотный, трудолюбивый. В его арсенале хранилось множество оригинальных разработок. Но разве мало было и есть шахматных тренеров, о которых можно слово в слово сказать то же самое? Как-то даже неловко получается: хвалим специалиста за то, что он хороший исполнитель своего дела. А как же иначе?

Наконец – человек… Вот человеческие качества действительно выделяли Фурмана. Среди честолюбивых и тщеславных коллег, среди зависти и двурушничества, среди политиканов и прощелыг, не брезгующих выклянчить, а то и походя стянуть идейку, – он оказался человеком не от мира сего. Добрый – вот что прежде всего бросалось в глаза, вот что сразу отличало. Удивительная детскость и чистота. Отзывчивость. Безотказность. И как варианты: готовность понять, войти в положение, готовность подставить под чужой груз свое плечо.

Но хороший человек – это не профессия. Значит, не только в этом дело. Значит, что-то в нём было и помимо! – что-то такое, в чем Бронштейн и Ботвинник, Петросян и Корчной испытывали дефицит.

Очевидно, речь идет не о шахматной информации – ею в более или менее равной степени владеют шахматные специалисты. И не о душевных качествах: названные корифеи были прагматиками, они ждали от тренера каких-то конкретных вещей, которые могут реализоваться в победу.

Видимо, Фурман обладал особым взглядом на шахматы, взглядом со стороны (или «сверху», как сказал Карпов), взглядом, который раскрывал сущность позиции или проблемы; взглядом качественно новым. Он сразу поднимал всю работу на порядок выше.

Потому что он был философом.

Впрочем, я убеждён, что никто из шахматистов даже не задумывался об этом. Они воспринимали Фурмана как данность, как полезный катализатор в их работе. И только.

Самого же Фурмана внешний мир не занимал. Настоящая жизнь – интересная, загадочная, непредсказуемая, глубокая, наполненная смыслом, – была только в шахматах. Он сделал себе из них раковину и жил в ней, как дома. И потому, делясь вроде бы частностями, Фурман давал так много. Каждая из таких частностей была элементом огромного целого, и берущие ощущали энергию этого целого. Именно благодаря этой энергии черенок подаренной мысли приживался на любой почве и шел в рост. Этим и отличались советы Фурмана: незаметной в первый момент, но вскоре раскрывающейся животворностью.

По складу души и характера Фурман не был склонен к внешним эффектам. Правда, увлеченный спортивным ажиотажем, в атмосфере которого он жил, Фурман время от времени испытывал судьбу в турнирах. И напрасно. Внешний успех ему не давался. Кроме того, спортивный успех, необходимость снова и снова побеждать непременно вытянули бы Фурмана из раковины. Как много при этом он бы выиграл – трудно сказать, а вот за то, что проиграл бы немало, – можно поручиться наверняка. Потому что изменил бы своей природе. Фурман старался не думать об этом, но инстинкт самосохранения срабатывал помимо сознания.

Игрок воплощает игру, реализует её. Фурмана привлекало иное: он следил законы игры. Не изучал их – для этого нужно быть исследователем, аналитиком, чего за Фурманом не водилось. Он именно следил. Наблюдал, как они работают. И целью этих наблюдений были не аналитические открытия, а впечатления. Затем впечатления, собираясь, сгущаясь, материализовались в мысли. Те самые мысли, за которые Фурмана и ценили его подопечные. Но сам он впечатления ставил выше. За непосредственность. За первозданность. За неисчерпаемость каждого из них.

С. Фурман и А. Карпов. Фото отсюда

Обучал ли он Карпова? Вот уж нет. Учить Карпова было поздно, переучивать – незачем. И Фурман с ним беседовал, Фурман ему показывал, как можно видеть и понимать происходящее на шахматной доске дальше, шире, объёмней.

Выходит, это была наука позиционной игры.

То, что для Карпова было естественным, то, в чем воплощалась его сущность, к чему он пришёл сам – хотя и не осознавал этого, – теперь раскладывалось по полочкам, обретало костяк и связи, прозрачность и предсказуемость.

То, что раньше только чувствовалось, теперь – понималось.

Фурман уверенно вел подопечного от дилетантизма к ремеслу, чтобы на этом фундаменте Карпов смог подняться до искусства. При этом был риск высушить игру, потерять непосредственность. Но тут уж оставалось надеяться на «консерватизм» Карпова и педагогический дар Фурмана. Дар, позволивший реализовать этот процесс без ущерба для личности: это была не формовка, а развитие…

То, что происходило между ними, можно назвать общением. Общением шахматного мудреца, шахматного философа, шахматного эпикурейца (а таким он был всегда…) с молодым коллегой.

Фурман даже в пору наивысших спортивных успехов играл хуже Карпова – вот почему он не имел морального права учить Карпова игре. Но шахматную красоту он чувствовал не хуже, а в понимании глубины и смысла был далеко впереди. Да, он ставил Карпову дебюты. Но как? Находя в каждом дебюте то, что было Карпову – именно Карпову! – близко, что тот ассимилировал сразу. Да, он сделал игру Карпова более лаконичной, предельно экономной. Но как? Показав ему: Толя, вот это у тебя не твое, это – от моды, а это – от желания понравиться. Зачем тебе все эти фигли-мигли? Ведь ты другой. Ты график, а не живописец. И если мы добьемся, чтобы каждая твоя линия была видна, чтобы каждая твоя линия была чиста, чтобы каждая была предельно лаконична, аккумулируя при этом в себе максимум энергии, – вот увидишь, публика будет стоять именно перед твоей гравюрой, не обращая внимания на развешанную вокруг пышную, кричащую живопись.

Да, рука Фурмана чувствовалась не только в постановке партии, но и в трактовке типичных позиций, даже в отдельных, «тихих» ходах. Но это была рука, которая локтем своего старенького пиджака стёрла лак и позолоту, чтоб открылась сущность, – сущность карповского видения и карповской манеры действовать. Фурмана можно за что угодно ругать и за что угодно хвалить, но одно абсолютно бесспорно: он ни на йоту не ущемил свободу Карпова и, как умел, поощрял и укреплял его самостоятельность.

Опубликовано 01.12.2020  16:46