(на белорусском ниже)
Лишь потеряв родителей, мы начинаем понимать, что они нам нужны больше, чем мы им.
Сказать, что он отличался от других обитателей «бейт авота» («дома престарелых»), – всё равно, что не сказать ничего. Его покрытое глубокими морщинами лицо, обрамлённое белой косматой бородой, его величественные осанка и манеры создавали ощущение, что вы перенеслись во времена Исхода. В инвалидном кресле он не сидел, как остальные, – нет, он в нем царственно восседал. Наверное, поэтому большая чёрная ермолка на его голове смотрелась, как царская корона.
Даже то, что он практически не видел и очень плохо слышал, работало на его облик. И при всём при этом, звали его Моше.
Я даже не знал, из какой он палаты, так как виделся с ним только в столовой. Он сидел за соседним столом, у стены, и громко, по памяти, произносил молитвы из «Сидура».
Моше никогда ни с кем первым не заговаривал, а, отвечая, был саркастичен и колюч, из-за чего остальные обитатели отделения предпочитали с ним не общаться.
Теперь уже и сам не припомню зачем, но однажды я с ним заговорил:
– Шалом, Моше!
Нас разделял узкий проход, но он меня не услышал.
– Шалом, Моше! – повторил я так громко, как только позволяли приличия.
Моше вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда, по его мнению, шёл звук.
– Ты кто?
– Я? Я твой сосед.
– Не знаю я никакого соседа, – категорически заявил он и отвернулся.
– Зато я тебя знаю, – не сдавался я.
Моше заинтересовался. Он высокомерно повернулся в мою сторону и удостоил меня невидящим взглядом:
– Да?! Откуда?
– Как откуда?! Мы же сидим рядом.
– А-а, – протянул он, – а кто ты?
– Я твой сосед.
– Сосед? – с сомнением повторил он, и вдруг: – А как тебя зовут? А откуда ты? А ты знаком с моей дочерью?
Я отвечал, как мог.
С той поры Моше стал узнавать меня. Наши, пусть короткие, но ежедневные общения сблизили нас настолько, что мне захотелось узнать о нём больше, и я расспросил медсестёр.
Оказалось, что ему уже исполнилось сто лет и у него действительно есть дочь. Дочь свою Моше обожал и ждал её прихода каждый день. Она же… Она приходила навещать отца так редко, что за те пятнадцать дней, в которые мне пришлось там бывать, нам так и не довелось встретиться. Тем не менее, я не осуждал её.
«Моше сто лет, – так думал я, – значит, его дочери должно быть около семидесяти. Кто знает, что за жизнь и какое здоровье у этой женщины?»
В один из вечеров Моше, нахохлившись, сидел в своём кресле на колесах, и что-то бурчал себе под нос, обиженно поджав губы. На его состояние обратили внимание санитарки. Одна из них громко позвала: «Моше!»
По нему было видно, что он услышал, но, не имея настроения разговаривать, не ответил.
– Моше! – позвала санитарка ещё раз, подойдя вплотную к его креслу. – Тебе звонят по телефону.
Он моментально повернул в её сторону свой сгорбленный нос и сказал, как выдохнул:
– Кто?
– Кто-кто… Как будто ты не знаешь, кто тебе может звонить? – громко, чтобы расслышал, спросила она и покатила кресло к телефону.
Моше выхватил скрюченными дрожащими пальцами протянутую трубку:
Иллюстрация А. Жукова (Израиль).
– Алло! Алло! Кто это? – громко прокричал он, пытаясь прижать трубку к уху непослушными руками. – Доченька, это ты? Это ты?
От нетерпения Моше весь напрягся.
– Да, папа. Это я, – услышал он в ответ.
– Доченька, – от волнения его начал бить озноб и трубка буквально застучала по уху, – доченька, как хорошо, что ты мне позвонила.
И вдруг усомнился:
– А это точно ты?
– Конечно же, я, папа. А кто ещё, кроме меня, может тебе позвонить?
Этот аргумент был неоспорим.
– Действительно, как я не подумал, – согласился он,– кто мне ещё может позвонить?
Удостоверившись, что это дочь, он облегчённо вздохнул и успокоился:
– Доченька, душа моя, как хорошо, что ты мне позвонила!
– Папа, как ты себя чувствуешь?
– Спасибо. Слава Б-гу, хорошо.
– А кормят тебя хорошо?
– Хорошо, доченька, хорошо.
– А лекарства тебе дают?
– Дают, доченька.
Разговаривая с дочерью, он весь расслабился. По лицу Моше можно было прочесть, какое огромное удовольствие он получал от каждой фразы, от каждого слова этого разговора. Он смаковал каждый вопрос, каждый ответ, стараясь в полной мере насладиться происходящим.
– А почему тебя так долго не было?
– Я была занята.
– Чем?
– О! У меня так много проблем!
– Да-да, доченька, – быстро согласился он, – я знаю. А почему ты мне так долго не звонила? – в голосе Моше мелькнула обида. – Я так ждал.
– У меня не работал телефон.
– А-а, – не стал спорить он, – а когда ты приедешь ко мне?
– Не знаю, папа. Я сейчас так занята.
– Но когда освободишься, – приедешь?
– Конечно.
– А когда это будет? Скоро?
– Скоро.
– Правда?
– Правда.
– Доченька, я так соскучился по тебе.
– Я тоже, папа.
Вокруг стояла гробовая тишина. Все, и обитатели «бейт авота», и посетители, в молчании слушали этот диалог восторженного отца с дочерью.
Как это было прекрасно.
Жизнь подарила нам возможность стать свидетелями проявления истинной, неподвластной ни времени, ни обстоятельствам, родительской любви.
Нет, тот, кто этого не видел, – тот очень много потерял.
– Я так люблю тебя, доченька, – тихо и проникновенно сказал Моше.
– Я тоже, папа, – громко ответила дочь.
Вдруг что-то обеспокоило меня, что-то было не так.
«А почему, – подумал я, – а почему мы слышим оба голоса?» И только тогда, внимательно приглядевшись, я увидел в нескольких метрах от Моше, за барьером дежурки, санитарку, державшую трубку параллельного телефона.
– Я очень люблю тебя, папа, – еще раз повторила она, и я увидел, как глаза её заблестели от набежавших слёз.
– Я очень люблю тебя, папа…– невольно повторил я её последние слова.
«Ах, если бы он, мой папа, мог меня услышать, – подумал я, – если бы мог…»
Господи! Прости этой сердобольной санитарке её святой обман. Прости дочери его, да и всем нам, смертным, самый большой, самый страшный грех – наш неоплатный долг за родительскую любовь.
Его дочь, вероятно, даже и не подумала о нём в это время, а он, старый больной Моше, сидел в своём инвалидном кресле, вцепившись обеими руками в телефонную трубку, и не было в эту минуту в «бейт авоте», да что там в «бейт авоте», – во всём Израиле, и даже во всём этом огромном мире не было человека, счастливей его.
***
Толькі страціўшы бацькоў, мы пачынаем разумець, што яны нам патрэбныя болей, чым мы ім.
Сказаць, што ён адрозніваўся ад іншых насельнікаў «бэйт авота» (дома састарэлых), – усё адно, што не сказаць нічога. Ягоны твар, пакрыты глыбокімі маршчакамі, абрамлены белай кудлатай барадой, яго велічныя выгляд і манеры стваралі ўражанне, што вы перанесліся ў часы Зыходу. У інвалідным вазку ён не сядзеў, як астатнія – не, ён у ім атабарыўся па-царску. Напэўна, з гэтай прычыны і вялікая чорная ярмолка на ягонай галаве глядзелася, як царская карона.
Нават тое, што ён практычна не бачыў і вельмі кепска чуў, працавала на яго аблічча. І да таго ж звалі яго Машэ.
Я не ведаў, з якой ён палаты, таму што бачыўся з ім толькі ў сталоўцы. Ён сядзеў за суседнім сталом, ля сцяны, і гучна, па памяці, вымаўляў малітвы з «Сідура».
Машэ ніколі ні з кім не загаворваў першы, а калі адказваў, то быў саркастычны і калючы, і праз гэта іншыя насельнікі аддзялення стараліся не мець з ім зносін.
Цяпер ужо і сам не прыпомню, навошта, але аднойчы я з ім загаманіў:
– Шалом, Машэ!
Нас падзяляў вузкі праход, але ён мяне не пачуў.
– Шалом, Машэ! – паўтарыў я так гучна, як дазвалялі правілы прыстойнасці.
Машэ скалануўся і павярнуў галаву ў бок, адкуль, паводле яго меркавання, ішоў гук.
– Ты хто?
– Я? Я твой сусед.
– Не ведаю я ніякага суседа, – катэгарычна заявіў ён і адвярнуўся.
– Затое я цябе ведаю, – не здаваўся я.
Машэ зацікавіўся. Ён ганарыста крутануўся ў мой бок і ўганараваў невідушчым поглядам.
– Анягож? Адкуль?
– Як адкуль?! Мы ж сядзім побач.
– А-а, – працягнуў ён, – а хто ты?
– Я твой сусед.
– Сусед? – з сумневам паўтарыў ён і раптам запытаўся: – А як цябе зваць? Адкуль ты? А ты знаёмы з маёй дачкой?
Я адказваў, як мог.
З таго часу Машэ пачаў пазнаваць мяне. Нашы гутаркі, кароткія, але штодзённыя, зблізілі нас настолькі, што мне захацелася даведацца пра яго больш, і я распытаў медсясцёр.
Выявілася, што яму ўжо споўнілася сто гадоў, і ў яго сапраўды ёсць дачка. Машэ абажаў яе і чакаў яе прыходу штодня. Яна ж… Яна наведвала бацьку так рэдка, што за тыя пятнаццаць дзён, у якія мне выпала там бываць, мы так і не сустрэліся. Тым не менш я не асуджаў яе.
«Машэ сто гадоў, – думаў я, – значыць, яго дачцэ мусіць быць каля сямідзесяці. Хто ведае, якое жыццё і якое здароўе ў гэтай жанчыны?»
У адзін з вечароў Машэ, надзьмуўшыся, сядзеў у сваім фатэлі на колах і нешта бурчаў сабе пад нос, пакрыўджана падціснуўшы губы. На яго стан звярнулі ўвагі санітаркі. Адна з іх гучна паклікала: «Машэ!»
Па ім было відаць, што ён пачуў, але, не маючы настрою размаўляць, не адказаў.
– Машэ! – паклікала санітарка яшчэ раз, падышоўшы да самага вазка. – Табе звоняць па тэлефоне.
Ён вокамгненна павярнуў у яе бок свой згорблены нос і сказаў, як выдыхнуў:
– Хто?
– Хто-хто… Як быццам ты не ведаеш, хто табе можа званіць? – гучна, каб ён расчуў, вымавіла яна і пакаціла вазок да тэлефона.
Машэ выхапіў скарлючанымі дрыготкімі пальцамі працягнутую слухаўку:
Iлюстрацыя А. Жукава (Iзраiль).
– Алё! Алё! Хто гэта? – гукнуў ён, спрабуючы прыціснуць слухаўку да вуха непаслухмянымі рукамі. – Дачушка, гэта ты? Гэта ты?
Ад нецярпення Машэ ўвесь напружыўся.
– Так, тата. Гэта я, – пачуў ён у адказ.
– Дачушка, – ад хвалявання яго пранялі дрыжыкі, і слухаўка літаральна застукатала па вуху, – дачушка, як добра, што ты мне пазваніла.
І раптам ён засумняваўся:
– А гэта дакладна ты?
– Вядома ж, я, тата. А хто яшчэ, апрача мяне, можа табе патэлефанаваць?
Гэты довад быў неаспрэчны.
– І праўда, як я не падумаў, – згадзіўся ён, – хто мне яшчэ можа патэлефанаваць?
Пераканаўшыся, што гэта дачка, ён з палёгкай уздыхнуў і супакоіўся:
– Дачушка, душа мая, як добра, што ты мне пазваніла!
– Тата, як ты сябе адчуваеш?
– Дзякуй. Слава Б-гу, добра.
– А кормяць цябе добра?
– Добра, доня, добра.
– А лекі табе даюць?
– Даюць, дачушка.
Размаўляючы з дачкой, ён увесь расслабіўся. На твары Машэ можна было прачытаць, якую вялізную асалоду ён атрымліваў ад кожнай фразы, кожнага слова гэтай размовы. Ён смакаваў кожнае пытанне, кожны адказ, імкнучыся напоўніцу нацешыцца падзеяй.
– А чаму цябе так доўга не было?
– Я была занятая.
– Чым?
– Авой, у мяне так многа праблем!
– Так-так, дачушка, – адразу згадзіўся ён, – я ведаю. А чаму ты мне так доўга не званіла? – у голасе Машэ мільгнула крыўда. – Я так чакаў.
– У мяне сапсаваўся тэлефон.
– А-а, – не стаў спрачацца ён, – а калі ты прыедзеш да мяне?
– Не ведаю, тата. Я зараз такая занятая.
– Але ж як вызвалішся – прыедзеш?
– Вядома.
– А калі гэта будзе? Скора?
– Скора.
– Праўда?
– Праўда.
– Дачушка, я так ссумаваўся па табе.
– Я таксама, тата.
Навокал стаяла магільная цішыня. Усе – і насельнікі «бэйт авота», і наведвальнікі – моўчкі слухалі гэты дыялог захопленага бацькі з дачкой.
Як гэта было цудоўна.
Жыццё падаравала нам магчымасць быць сведкамі ісціннай бацькоўскай любові, непадуладнай ні часу, ні абставінам. Той, хто гэтага не бачыў, страціў вельмі шмат.
– Я так люблю цябе, дачушка, – ціха і пранікліва сказаў Машэ.
– Я таксама, тата, – гучна адказала дачка.
Раптам нешта занепакоіла мяне, штосьці было не так.
«А чаму, – падумаў я, – чаму мы чуем абодва галасы?» І толькі тады, пільна прыгледзеўшыся, я ўбачыў за некалькі метраў ад Машэ, за бар’ерам дзяжуркі, санітарку, якая трымала слухаўку паралельнага тэлефона.
– Я вельмі люблю цябе, тата, – яшчэ раз паўтарыла яна, і я прыкмеціў, як ейныя вочы заблішчэлі ад набеглых слёз.
– Я вельмі люблю цябе, тата… – міжволі паўтарыў я яе апошнія словы.
«Ах, калі б ён, мой тата, мог мяне пачуць, – падумаў я, – калі б мог…»
Гасподзь! Даруй гэтай спагадлівай санітарцы яе святы падман. Даруй дачцэ яго, дый усім нам, смяротным, найвялікшы, самы страшны грэх – наш нясплачаны доўг за бацькоўскую любоў.
Ягоная дачка, верагодна, нават і не падумала пра яго ў той час, а ён, стары хворы Машэ, сядзеў у сваім інвалідным вазку, учапіўшыся аберуч за тэлефонную слухаўку, і не было ў тую хвіліну ў «бэйт авоце», ды што там у «бэйт авоце», ва ўсім Ізраілі, нават ва ўсім гэтым велічэзным свеце, чалавека, шчаслівейшага за яго.
Пераклаў з рускай Вольф Рубінчык
Леанід Нузбрах – малдаўскі і ізраільскі пісьменнік, паэт, журналіст. Апавяданне «Машэ» ўзята з яго аўдыёкнігі «Жыццё – не пікнік».
Апублiкавана 11.12.2017 22:27