Tag Archives: житейские истории

Алла Дробот. Кусочек хлеба

Алла Дробот

Мой брат, Виталий Дробот, некоторое время жил в пансионате для престарелых и инвалидов в Симферополе. Там он познакомился с Петром, пожилым белорусом, который, выпив, плакал и вспоминал о своем детстве, пришедшемся на время войны. Страшные это были рассказы.

В белорусских лесах, в глухомани, стояла маленькая деревенька. До ближайшего села – километров двадцать по чащобам и болотам. Жители – несколько семей, на небольших огородах выращивали в основном картошку и морковь, да ходили в лес по грибы, ягоды и травы. Большого хозяйства не держали, за крупой и мясом, мукой и маслом ездили на подводе в райцентр.

С началом войны жизнь деревни превратилась в постоянный кошмар. И без того нищее население деревеньки постоянно подвергалась грабежам со стороны немецких солдат, но больше, чем немцев, жители деревни боялись местного партизанского отряда, который периодически заходил в деревню. Возможно, в другое время партизаны вели борьбу с фашистскими войсками, но, заходя на территорию деревни, они превращались в банду мародёров и уносили с собой всё съестное, всё ценное, угоняли скот и лошадей. В деревне начался голод, пошли слухи, что некоторые жители деревни не брезговали каннибализмом.

В 1942 году в деревне разместились немцы. Фашисты платили погибавшим от голода крестьянам за любую информацию о партизанах, а партизаны жестоко уничтожали тех, кого подозревали в контактах с немцами. Деревня была глухая, магазинов нет, хозяйства разорены полностью. Взрослых мужчин в деревне не осталось, ещё в начале войны ушли на фронт. Кормильцами становились дети. Небольшими группами они ходили по ближайшим деревням, просили хлеба и другой снеди. Еду сортировали по мешкам (хлеб, крупа, овощи), а возвращаясь домой, делили добычу.

Среди жителей деревни была семья – мать, отец и трое детей, совсем ещё маленьких. Старшему, Петру, было тогда всего 8 лет, сестрёнке, Маринке – четыре годика, их братишке – всего год. После ухода отца на фронт Петька поневоле стал старшим, деля с матерью все трудности военного времени.

В тот страшный день Петька с двумя соседскими мальчишками, братьями Васькой и Димкой, пошли побираться. Как всегда, еду делили по мешкам. Петька нёс хлеб, братья – крупу и овощи.

Зайдя в райцентр, мальчишки увидели, как по дороге шли люди, мужчины, женщины, старики и дети. По обе стороны от колонны – гитлеровцы с собаками. Жители райцентра толпились у дороги. Петька стоял, растерянно глядя на медленное шествие, и не понимал, что происходит, но увидел, как в толпе плакали женщины и бросали в колонну хлеб. Кто-то в толпе сказал, что это евреев ведут на расстрел к старой гати.

Среди идущих Петька увидел маленького ребенка, которого нёс на руках отец. Ребёнок просил еды. Петька вспомнил своих голодных брата и сестру, вытащил из мешка кусок хлеба, догнал мужчину с ребёнком и кинул им хлеб.

Васька и Димка, увидев это, подбежали к Петру. Один схватил мешок с хлебом, а второй толкнул его в колонну. Попав в колонну евреев, мальчик попытался вырваться, но фашист с собакой отшвырнул его обратно.

Старый еврей в длинном чёрном пальто подошёл поближе к плачущему мальчику.

«Не плачь, – сказал он, – не надо. Не бойся, мы что-нибудь придумаем, только не отходи от меня», – как мог, он пытался успокоить Петьку.

Колонна вышла за город.

Не скрывая правды, старый еврей объяснил, куда и зачем их ведут. Он взял мальчика за руку и шёл рядом с ним, будто рядом с собственным внуком. Старик укрыл мальчика своим пальто и попросил, чтобы, когда начнут стрелять, он не шевелился и не кричал, что бы ни происходило вокруг…

Расстрела Петька не запомнил. От ужаса он не осознавал, что происходит. Когда раздались выстрелы, он прижался к старому еврею…

Когда солнце село, Пётр пришел в себя от того, что услышал детские голоса. Дети звали родителей и друг друга. Петька вылез из-под лежавшего на нем тяжёлого тела. Старик еврей сумел спасти мальчика, укрыв его собой. Петька не был ранен, но весь в чужой крови. На краю оврага Петька увидел двух девочек и трёх мальчиков. Двое мальчиков вытаскивали из оврага третьего, раненого. Петька помог им. У раненого мальчика была прострелена нога, из неё сочилась кровь, а самый маленький мальчик был весь мокрый и сильно дрожал. Мальчишки познакомились. Младшего звали Шмулик, среднего раненого – Хаим и старшего – Йося.

Петька предложил ребятам идти к нему домой. Пробирались через густой лес. Шмулику было очень плохо, у него поднялась температура, рана Хаима продолжала кровоточить. Мальчики пытались остановить кровь мхом, но ничего не помогало.

Дети хотели скорее убраться подальше от этого места, ведь завтра могли привести ещё людей на расстрел, и фашисты обнаружили бы выживших. Хаим идти почти не мог. Дети кое-как добрались до ельника, нашли ручей, напились и умылись. Девочки, которые тоже выбрались, пошли своей дорогой. На вторую ночь Хаиму стало совсем плохо, он впал в беспамятство, бредил. Укрываясь в ельнике, мальчишки грызли сырые грибы, питались ягодами. На пятое утро после расстрела Хаим не проснулся…

Петька, Шмулик и Йося решили идти дальше. Петьке эти леса были незнакомы, шли наугад. Однажды они вышли к маленькому хутору. Живший там старик накормил детей хлебом с мёдом и дал переодеться. Детской одежды в доме не нашлось, кое-как подогнал своё, но всё-таки это была сухая и чистая одежда. Он же подсказал, в какую сторону идти. Пётр попросил у старика пустой мешок, чтобы домой с пустыми руками не возвращаться – там оставались голодными сестра и брат.

Дорога была долгой, домой Петька пришёл только через полтора месяца. Питались тем, что могли выпросить, грибами и ягодами, все продукты, что им давали, складывали в один мешок. Шмулик сильно кашлял, у него болела спина.

Однако до деревни мальчики добрались. Подошли к ней днём, до темноты прятались в лесу.

На пороге дома Петька увидел мать, она сидела, держа в руках мёртвого братика. Она была не в себе – неизвестно, когда малыш умер, и сколько она так сидела, но, видимо, не один день. Маленькая сестра зарылась в тряпьё на печке и пряталась там, умирая от голода. Петька прошёл в дом и отыскал сестренку, дал ей хлеба и воды.

Мать не сразу узнала Петьку, а когда узнала, то в истерике стала кричать, что прошло почти 2 месяца, как он ушёл, что Васька и Димка давно вернулись с едой, а матери сказали, что Петька с едой от них сбежал. С большим трудом Петька смог рассказать матери, что произошло. Мать была на грани сумасшествия. Узнав о расстрельной яме, пыталась выгнать Петьку с мальчиками в лес, осознав смерть младшего сына и упрекая Петьку за то, что вместо родного брата привёл двоих других. Кое-как Петьке удалось уложить её спать. Тельце маленького ребёнка начало разлагаться, Пётр вынес его из дома и положил в корыто.

Проснувшись, мать снова стала метаться и кричать, ища младшего сына. Мальчики принесли корыто, и стало понятно, что ребёнка надо срочно похоронить. Мать сняла занавеску, завернула в неё ребенка. Похоронили малыша за огородом. Мать, немного придя в себя, велела натаскать воды в баню, чтобы ребята выкупались после похорон. Мальчишки разделись, оставив одежду старика-хуторянина в доме, пошли в баню.

В маленькой деревне все на виду. Увидев, что в доме появились чужие, кто-то из соседей донёс немцам, сказав, что это партизаны. Ребята были в бане, когда в дом ворвались немцы и, увидев взрослую одежду, стали избивать мать. Кое-как ей удалось объяснить, что в доме нет никого, а в этой одежде пришли дети умершей сестры. Только увидев перепуганных голых детей в бане, немцы поверили, что ошиблись, и ушли.

Так в доме неграмотной белорусской крестьянки, ничего не понимающей в политике и почти обезумевшей от горя, поселились два еврейских приёмыша. Чтобы черноволосые мальчики не отличались от белокурых Петьки с сестрёнкой, она стала брить налысо головы мальчиков, причём не только волосы, но и брови. Всем соседям представила их, как племянников.

Но несчастья семьи на этом не окончились. Самое страшное случилось спустя несколько дней, когда пропала Маринка. Сестрёнка играла возле дома, мать была на огороде, мальчишки в лесу грибы собирали. Искали Маринку весь день и ночь, в деревне и в лесу, а под утро, возвращаясь домой, мальчишки учуяли запах мяса и бульона из дома, где жили Васька и Димка. Позвали мать.

Мать отправила детей домой, а сама пошла к немцам и сказала, что Васька и Димка связаны с партизанами и носят сведения им в лес. Немцы долго не разбирались, повесили всю семью – при всех жителях деревни. В доме, в казанках, нашли варёное мясо тела, руки и ноги девочки. А в огороде закопана была голова, внутренности и одежда. Дети в деревне пропадали уже не раз. Так в селе узнали, кто воровал детей, однако, несмотря на это, отношение к матери мальчиков стало откровенно враждебным. А вскоре в одну из ночей к ним наведались партизаны и обвинили мать в сотрудничестве с немцами. Смекалка еврейских детей спасла семью – Йося высадил Шмулика через окно и дал головешку. Шмулик поджёг скирду, солома загорелась, прибежали немцы. Партизаны отступили. С тех пор мама стала работать на немцев – стирала и готовила, а они давали ей еду, не подозревая, что эта еда спасает от голодной смерти еврейских детей. Сами бы эту зиму на одних сушеных грибах не пережили.

Когда Белоруссию освободили, в деревню зашли советские войска. Мать тут же расстреляли как пособницу оккупантов, а подростков отдали в детский дом.

Первое время друзья держались вместе, но однажды в детдом пришли усыновители. Они попросили воспитателей выкупать детей при них, чтобы посмотреть, нет ли у них физических недостатков. Мальчики стеснялись, но женщина принесла такое душистое мыло, что отказаться было невозможно. После этого осмотра Йосю и Шмулика забрали в семью. Пётр же остался в детском доме.

Он жил, как все. Учился, работал, женился. У него родилась и выросла дочь, окончила университет, вышла замуж за немца и уехала в Германию. Отец не мог с этим смириться и прервал с ней всякие отношения. Потом умерла жена, а следом и дочь. В Германии осталась жить внучка.

Пётр крепко запил. Однажды к нему приехала повзрослевшая внучка и предложила переехать к ней, в Германию. Пётр не согласился. Жил в бараке, в тяжёлых условиях.

Прошли долгие годы после войны, и каково же было удивление Петра, когда его разыскали Йося и Шмулик. Оказывается, их усыновила еврейская семья и вывезла в Израиль. После войны специально искали выживших еврейских детей, оставшихся без родителей. В 1942 году, лёжа в расстрельной яме и скитаясь в мокрой одежде по лесам, Шмулик серьёзно застудил почки. Понимая, что он тяжело болен, и жить ему осталось недолго, он вместе с Йосей стал разыскивать своего спасителя.

Братья предложили Петру переехать в Израиль, но тот не захотел. Тогда, видя, в каких условиях живет друг, они определили его в геронтологический пансионат в Симферополе, который расположен на улице Надинского.

Пять лет назад Петя ещё был жив, Шмулик умер, Йося же жил в Израиле. Вот такая история…

От ред. belisrael

Вряд ли можно уже найти живым кого-то из персонажей истории. А может кто-нибудь слышал эту историю от ее израильских героев? Будем признательны за распространение публикации.

Опубликовано 07.06.2020  21:21

Б. Гольдин. «СУВЕНИРЫ» СТЕНФОРДА

(необычная история о том, как голосовая связка помогла спасти сердце)

БОРИС ГОЛЬДИН

Кандидат исторических наук. Доцент

Член международной ассоциации журналистов

 

“Все будет хорошо! Я узнавала!” –
Гласила надпись на асфальте мелом.
Я долго в умилении стояла
И уходить, признаюсь, не хотела.

Все будет хорошо? Конечно, будет!
И хочется поверить в это смело!
Как здорово дарить надежду людям,
Пусть даже просто на асфальте мелом.
Наташа Смирнова

Я ждал наступления теплых весенних  дней. Мне так хотелось  хоть немного поплавать. Но с приходом злодея – диверсанта-коронавируса наш плавательный бассейн закрыли. Да, не просто закрыли, а все три входа заковали настоящими цепями. Думаю, что даже главный герой известного фильма  «Геркулес в Нью-Йорке»  Арнольд Шварценеггер  их  не смог бы сломать.

Но, как гласит русская пословица: свято место пусто не бывает. Этой ситуацией тут же воспользовалась одна парочка … из семейства утиных: красавец – селезень и его смазливая подружка. Они спокойно приземлялись на голубую гладь  и  с удовольствием  плавали, затем, не торопясь, бродили по бортику. Иногда перелетали через высокий забор бассейна и, важно переступая с лапки на лапку, вышагивали по зеленой траве: что-то вкусное искали. Им людские проблемы были нипочем.

Однажды утки прошагали  рядом с моими ходунками, как бы говоря:  ну, кто из нас быстрее?!. Что  тут говорить: я проиграл… И пробежавшая рядом зеленая  ящерка тоже была первой. Пролетали желтые и красные бабочки и, мне казалось, что они  “хихикали”.

Тут же под деревом сидела  белка:

Белка песенки поет
И орешки все грызёт…

Всем нам с детства знакомы эти строчки А.С.Пушкина.

Так вот, белка  была судьей.

– Какой слабак, –  если бы  она могла говорить, то так бы и сказала.

И  утки, и ящерка, и бабочки, и белка были бы правы.

Я  был очень слаб. Судите сами: прошло только две недели после операции на открытом сердце.

Но, как сказал поэт Алексей Плещеев:

– Ладно, ладно, детки, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток!

ЗАЧЕМ ГАДАТЬ? ШАГАЙ К ВРАЧУ!

…Сыновья Юра и Костик торжественно и незабываемо организовали мой юбилей  –  80- летие в русском ресторане. Столы, можно смело сказать, ломились от вкусных блюд. Чудесная музыка, танцы  и много, много добрых тостов.  Когда и я хотел выразить свою благодарность, то голос просто подвел  меня: я  что-то еле-еле пробормотал  в микрофон.

Больше года голос подводил меня в сложные моменты. Стал задумываться: почему?Копался в памяти, искал причину…Может быть перегрузил голосовые связки, когда читал  лекции студентам  в Ташкентском институте народного  хозяйства и Ташкентском институте инженеров железнодорожного транспорта? A может быть, когда работал в The Santa Clara County of Education (системе специального образования)? Кто знает?

– Зачем гадать? Шагай  к врачу, – сказали дома.

И зашагал я к фониатору-отоларингологу.

ДОКТОР HUSSEIN SAMJI

На боль всегда откликнитесь,
Детально во все вникните,
Подход найдете к каждому,
Осмотрите, проверите
И делу очень важному
Сердца свои доверите.
Виктор Иванов


– Паралич голосовых cвязок или, как еще их называют, парез, может возникнуть по ряду причин и сопровождаться нарушением голоса, дыхания и глотания. Левая голосовая связка поражается в два раза чаще, чем правая, – сказал мне молодой доктор-фониатор Hussein Samji. – При этом голос может быть осиплым и хриплым, но дыхательные пути, как правило, не обтурированы, поскольку здоровая складка движется нормально.

Он  пригласил меня в другой кабинет и достал небольшой прибор.

– Видеоэндостробоскопия – единственный практический метод исследования гортани, который позволяет увидеть колебания голосовых складок, оценить количественно и качественно показатели их вибраторного цикла, – сказал он.

И тут  же  задал вопрос, который я ожидал.

– Кем Вы работали?

– Доцентом. Преподавал общественные науки в высших учебных заведениях. Пришлось работать и с молодыми людьми, страдающими инфантильным аутизмом.

– Теперь мне все понятно. Вы относитесь к группе пациентов голосо-речевых профессий. Это – педагоги, артисты, вокалисты, юристы, врачи.

Вскоре на небольшом экране появилось изображение моего анатомического горла.

– Глотка отвечает за доставку еды и воздуха в тракт пищеварения и дыхательные пути, а в гортани расположены голосовые связки, – пояснил он. – Если голос тихий,  то это значит, что голосовые связки бьют по воздуху слабее, чем обычно. Голос низкий — значит, снижена частота звука, то есть колебания стали реже. Есть и  проблемы с передачей нервных импульсов к голосовым связкам. Это наблюдается, например, при частичном параличе складки. В этом и заключается ваша проблема. Потребуется операция.

Через пять минут он пригласил своего коллегу.

– Меня зовут Lionel Nelson, – представился солидный мужчина в белом халате.

Я  знал, что доктор принимал участие в боевых действиях в Ираке под названием «Буря в пустыне», имел звание полковника Армии США / colonel / и солидный опыт  работы в военной медицине. Так что, и его мнение было тоже важным.

– Я согласен с  диагнозом: частичный  парез  левой  голосовой связки, – заключил он.

–  Так что, давайте решать со сроками. Скажу по секрету, что скоро думаю взять отпуск. Я собираюсь жениться, – сообщил Hussein Samji.

Я знаю по себе, что, когда собирался жениться, то был так увлечен, что меня ничто и никто  не интересовало. Вот я и подумал, что сейчас этому  знающему доктору просто не до меня. Вспомнилась старая русская поговорка: «Сделано наспех и сделано на смех».

К сожалению, в медицинских  проблемах я имел какой-то опыт: за последние тринадцать лет я перенес несколько операций.  Решил, что торопиться не стоит. И жена, и сыновья были такого же мнения.

Через неделю младший сын сказал:

–  На работе  сотрудница перенесла такую же операцию, и сейчас голос у нее в порядке.

Имя первого специалиста записали в наш актив.

Помните, как в песне “Весёлый ветер”  из кинофильма «Цирк»:

Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет!

ДОКТОР  С.KWAND SUNG

Едва ли в мире есть профессия,
Которая была б важней,
Чем для людей других полезная
Работа опытных врачей.
Их участь – боли и страдания,
Жестокость смерти и болезнь.
Здоровья людям дарование,
Для них важней сейчас и здесь.
Ольга Мажукина

Поиски привели к  опытному доктору – фониатору С.Kwand Sung. Фониатор  – это врач-отоларинголог, специализирующийся на диагностике и лечении патологии голосового аппарата.

Он ассистент профессора в Стэнфордском университете. О таких говорят: у него  золотые руки, и добавляют: и замечательный голос. Врач имеет музыкальное образование, поет в  хоре университета. Много лет «выручает» вокалистов, преподавателей и всех тех, кто относится к группе голосо-речевых профессий: восстанавливает их голоса.

И вот, мы с женой в кабинете  ассистента профессора.

– Голосовой аппарат человека – сложный механизм, его функционирование зависит от  многих анатомических структур, включая не только голосовые связки в гортани, но и полость рта и носа, легкие, мышцы диафрагмы и брюшной полости, – сказал  он.

И снова видеоэндостробоскопия.

И снова знакомые слова:

– Только операция.

– Как со  здоровьем? – спросил фониатр.

–  У меня есть проблемы с сердцем: намечается  шунтирование.

– Я свяжусь с вашим кардиологом и узнаю его мнение, – сказал  доктор С.Kwand Sung. – какую операцию делать в первую очередь.

ДОКТОР DAVID HIRSCHFELD

Вы дарите здоровье пациентам,
Ведь нет таких, кто б вовсе не болел.
Лекарствами иль с острым инструментом,
Вы боретесь за жизнь на всей Земле.
Спасибо вам за все — людей спасенье,
За труд тяжелый с помощью всегда.
Пусть не покидает вдохновенье
И не постучится к вам беда!
Виктор Иванов

Что я знал о сердце? Пожалуй, только то, что изучал на занятиях по анатомии и физиологии человека на факультете физического воспитания Ташкентского педагогического института. Здоровое сердце представляет собой сильный, непрерывно работающий орган, размером с кулак и весом около полукилограмма. Помимо того, что он поддерживает устойчивый, нормальный кровоток, он быстро приспосабливается и адаптируется к постоянно меняющимся потребностям организма. К примеру, в состоянии активности сердце нагнетает больше крови, и меньше – в состоянии покоя. В течение дня сердце производит в среднем от 60 до 90 сокращений в минуту – 42 млн. ударов в год!

–  Сердце – это двусторонний насос, осуществляющий циркуляцию крови по всему организму, – говорил нам, студентам, доцент Коган. – Сердце  отвечает за поставку обогащённой кислородом крови ко всем органам тела. В свою очередь, сердце получает кровоснабжение из коронарных артерий. Атеросклероз является основной причиной развития ишемической болезни сердца. К этому приводят накопления в стенках коронарных артерий жира, кальция, холестерина. Коронарные артерии утолщаются, теряют эластичность и сужаются.

– На первом этапе атеросклероз лечится в соответствии с симптомами лекарственными препаратами и статинами, – говорил кардиолог David Hirschfeld. – Что вы сейчас и делаете. На втором этапе атеросклероз лечится с помощью ангиографии, имплантации стента или в наиболее сложных случаях – операция шунтирования. Исследование вашего сердца показало, что  вы нуждаетесь в операции шунтирования.Я получил письмо от ассистента профессора  Стэнфордского университета C.Kwand Sung. Он спрашивает меня: в каком состоянии ваше сердце и  какую операцию надо провести первой? Что я могу  ответить?

Вопрос очень сложный. Поэтому я вас направляю  к доктору медицинских наук, профессору Стэнфордского университета William Fearon. Думаю, что он сможет решить эту сложную задачу.

Доктора David Hirschfeld я знаю тринадцать лет. И познакомились мы в необычной обстановке. После сложной операции по замене тазобедренного сустава с сердцем стало что-то не так. Срочно вызвали  опытного кардиолога David Hirschfeld, за плечами которого были Сан-Франциский  и Гарварский университеты.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо, это бывает после операций, – он успокоил меня.

“Хорошо” – он сказал по-русски. – В молодые годы изучал язык Пушкина. Мне нравится его поэзия. Так что, c русским языком немного знаком.

C тех пор он стал моим доктором–кардиологом.

КАРДИОХИРУРГ WILLIAM FEARON

Если б все профессии на свете
Вдруг сложить горою на планете,
То, наверно, у ее вершины
Вспыхнуло бы слово: «Медицина».
Ибо чуть не с каменного века
Не было почетнее судьбы,
Чем сражаться в пламени борьбы
За спасенье жизни человека.
Сергей Обрадович

И вот мы с женой встретились с командой кардиохирурга, доктора медицинских наук, профессора  Стэнфордского университета, специалистом по шунтированию сердца  William Fearon.

Кардиохирург — это врач, выполняющий операции коррекции врожденных и приобретенных пороков сердечной мышцы. Профессия кардиохирурга находится на стыке торакальной хирургии и кардиологии, имеет тесную связь с ангиохирургией.

– Я получил письмо от моего учителя – кардиолога David Hirschfeld. У вас проблема с сердцем. Это его волнует и  волнует и доктора С.Kwand Sung: как  поведет себя сердце  в ходе операции на голосовой складке. Два доктора доверили мне решить сложную задачу.  Какую  операцию провести первой: коронарное шунтирование или  на голосовой складке. Диагностика позволит  получить ценную информацию о размере сердца, сердечных камер и состоянии легких.  Компьютерная томография  поможет исследовать сердце фактически между ударами. Одним  из методов диагностики  является рентгенография сердца и крупных сосудов, дающая  информацию о  степени тяжести заболевания. Эхокардиограмма даст возможность  исследовать морфологические и функциональные изменения сердца и его клапанного аппарата. Электрокардиограмма покажет увеличение мышц или их повреждение,  наличие перегруженности той или иной стороны сердца. Вот такая работа  нам с вами предстоит.

Кардиохирург немного рассказал и о коронарном шунтировании.

– Это операция на сердце, при которой одна или более заблокированных артерий шунтируются с помощью сосудистого трансплантата (шунта). – ответил William. -Это делается для восстановления нормального кровотока в артериях сердца. Сосудистые трансплантаты (шунты) берутся у самих пациентов — это их собственные артерии и вены, расположенные в грудной стенке (внутренняя грудная артерия), в ноге (большая подкожная вена) и в руке (лучевая артерия). Операция уменьшает симптомы стенокардии и снижает риск инфарктов.  Но более подробно остановимся после всех  исследований во время нашей следующей встречи.

КАРДИОХИРУРГ MICHAEL FISCHBEIN

Спасибо вам за чуткость и заботу,
За вашу беспокойную и нужную работу.
Душевность ваша нам передается,
Спасибо вам, что сердце наше бьётся.
Виктор Иванов

Но следующей  встречи не было. Хотя были готовы результаты всех исследований. Нас встретил кардиохирург Michael Fischbein  со своей командой. За его плечами годы учебы в Бостонском, Лос- Анджелесском и Стэнфордском  университетах. Имеет степени доктора медицинских наук и доктора философии.

– Не удивляйтесь, что вас встречает другая команда медиков, – сказал кардиохирург Michael Fischbein. – На это  у нас имеются веские причины…отменяется операция коронарного шунтирования. Её заменяет операция на открытом сердце. Почему? Специалисты  по компьютерной томографии выявили у вас врожденный порок сердца. Врожденные пороки сердца представляют собой структурные аномалии и деформации клапанов, отверстий или перегородок между камерами сердца или отходящих от него сосудов. Вы родились  с аномалией развития трехстворчатого клапана. Распространенность этого порока составляет менее 1% всех врожденных пороков.

– Смотрите на экран. Я сейчас покажу и расскажу об  этой  аномалии. – Лепестки здорового клапана представляют собой тонкую, гибкую ткань. Клапаны обеспечивают ток крови в нужном направлении и количестве. Если они закрываются или открываются не полностью, то это препятствует нормальной циркуляции крови. Если клапаны расширены, сужены, неплотно смыкаются или надорваны, то им становится трудно закрываться, а кровь при каждом сокращении сердца возвращается обратно. В результате сердце постепенно увеличивается в объеме и растягивается, компенсируя дефицит крови и работая с постоянной перегрузкой.  С возрастом створки клапанного аппарата теряют эластичность, а сердце увеличивается в размерах. Изнурительная работа сердца может стать причиной развития серьезных сердечно-сосудистых заболеваний.

Я  слушал внимательно и вдруг вижу перед собою кадры из моей жизни. Они проносятся, как на экране: школьные годы, тренировки по волейболу, постоянные соревнования. Учеба на факультете физического воспитания.  Практика в школах. Лето на целине. Работа физруком в школе. Служба в пехоте…

Стоп. Приехали. Где в этих воспоминаниях место врожденному пороку сердца?

В киевском родильном доме, где я родился, маму и папу поздравили со здоровым мальчиком. У врачей физкультурного диспансера, где я проходил медицинский осмотр перед школьными  соревнованиями, не было сомнений в моем здоровом сердце. На факультет физического воспитания вообще больных не допускают. А что говорить о службе в пехоте? Перед армией медицинская комиссия, как говорят, миллион раз проверяет будущего солдата. Работа журналиста: командировки, напряжения, перелеты.   Дело не легкое. А что говорить о работе  доцента: лекции, семинары, зачеты, экзамены?!

Об этом я и поведал ассистенту профессора, кардиохирургу Michael Fischbein.

–  Нередко пороки сердца долгое время никак себя не проявляют, потому что сердце приспосабливается к работе с перегрузкой.  Да, молодость, молодость…В это время сердце ведет себя прилично, – сказал кардиохирург, – молчит о своих проблемах. Но только стоит набрать прилично годков,  да и голову покрыть снегом, оно тут же дает о себе знать, открывает все секреты. И Вы  – не исключение. Вот  у меня на столе все ваши сердечные дела: порок выраженный. Его необходимо лечить хирургическим путем. При нарушении работы клапанов сердца — их сужении  или чрезмерном расширении  — существует возможность их замены или реконструкции при помощи искусственных аналогов. Искусственный клапан сердца — это протез, который обеспечивает требуемое направление тока крови за счет прерывистого перекрывания устьев венозных и артериальных сосудов. Основным показанием к протезированию служат грубые изменения створок клапана, приводящие к выраженному нарушению кровообращения. Искусственные клапаны бывают двух типов: механические и биологические. Биологические  более функциональны: их изготавливают из тканей животных.  У Вас будет как раз такой.

Помню, моя жена тогда спросила:

– Какой у Вас опыт операции на  открытом сердце?

–  Тринадцать лет.

– А были ли неблагоприятные?

– Да, один процент.

Я подумал, что такому человеку можно доверить свою жизнь.

В ПАЛАТЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ

Вы дарите здоровье очень многим, –
Ведь мало кто ни разу не болел,
И вы, врачи, для нас как будто боги,
Но, к счастью, не на небе – на земле,
Всю жизнь страдать чужим недугом,
И чтоб душой не очерстветь…
Порою нелегко хирургу
Собой, как скальпелем, владеть.
Любовь Власова

… Я открыл глаза.Светлая больничная палата. Лежу один. Вижу, что две девушки что-то ищут в компьютере. Прямо передо мной на стене часы. Они показывают одиннадцать часов. Вспоминаю, что только недавно жена с сыном привезли меня в кардиологическое отделение Стэнфордского университета. Передали меня дежурной медсестре.

– Родственников не пускаем, – сказала она.  – Коронавирус. У нас карантин. Звоните.

– Извините, – обратился я к двум девушкам  в белых халатах… – Вы не скажете, когда будет  моя операция?

Они переглянулись и удивленно посмотрели на меня.

– Вы знаете, где  вы находитесь? И  какой это штат?  Как ваше имя? – почти одновременно они задали  эти вопросы.

Какая – то чепуха. Я удивленно посмотрел на этих симпатяг и не стал отвечать.

– Не обижайтесь. Иногда после анастезии  какой-то период бывает у больных проблема с памятью.

– Операция уже позади, – сказала одна.

– Как? – спросил я. – Сколько она длилась?

– Два с половиной часа. Вы находитесь в  отделении интенсивной терапии.

Только сейчас  я обратил внимание, что  рядом на  большом экране находилась  вся информация обо мне:  давление, пульс и многое другое. И тут  до меня дошло , что все «страшное» уже позади. Вскоре зашел мой  кардиохирург Michael Fischbein. На лице  приятная улыбка. От него как будто исходили лучи солнца. Очень приятный человек. Следом и его «правая рука» – ведущая медицинская сестра, очень знающая Кристина.

– Как себя чувствуете?

– Хорошо.

–  Операция прошла успешно. – сообщил Michael Fischbein. –  Больше у вас нет никакого порока. Сердце  готово к серьезной работе. Вставайте в строй, включайтесь в жизнь: начинайте плавать, занимайтесь скандинавской ходьбой,  варите внучкам  вкусные куриные бульоны, а взрослым – узбекский  ароматный  плов. Все будет хорошо!

И через несколько дней прошла еще одна операция  по “внедрению”
электрокардиостимулятора. Я назвал его  “сувениром” от Стенфорда. Он, как разведчик,  следит за ритмом  моего сердца и стимулирует, если возникает редкий или неправильный ритм с пропусками в сокращениях. Если сердце бьется с правильной частотой и ритмичностью, кардиостимулятор в этом случае не работает, но постоянно следит за  ритмом сердца.

На снимке: доктор электрофизиолог сердца Nguyen Duy 
Операция по установке электрокардиостимулятора  дело рук  опытного врача  Nguyen,
Duy.  За его плечами более 20-ти лет работы в университете Стэнфорда. Да и закончил
он  один из лучших в стране Гарвардский университет. Выбрал специализацию  –
электрофизиология сердца, которая занимается диагностикой и лечением нарушений
сердечного ритма. Эти врачи выполняют катетерную абляцию для лечения
наджелудочковой тахикардии и фибрилляции предсердий, имплантируют и управляют
сердечными устройствами.

 

КАК ХОРОШО ПРОСНУТЬСЯ УТРОМ ДОМА

Через неделю за мной приехали жена и сын – почетный эскорт. Скоростная дорога была пуста. Коронавирус и здесь похозяйничал: разогнал все машины. Доехали за рекордное время.

Как хорошо проснуться утром дома,
Где все, казалось бы, вам издавна знакомо,
Но где так празднично в явь переходит сон,
Как будто к станции подходит ваш вагон.
Вы просыпаетесь от счастья, словно в детстве.
Вам солнце летнее шлет миллион приветствий,
И стены светлые, и ярко-желтый пол,
И сад, пронизанный насквозь жужжаньем пчел.

Это –  замечательные  строчки известного советского поэта Самуила Маршака. Кто скажет, может быть они написаны для меня? У меня самого не хватает слов, чтобы  рассказать о той радости, которая  охватила меня, когда я открыл дверь родного дома. Жизнь продолжается!
Почти два года  у меня проблема с голосом.  Дома меня не покидала одна мысль: как быть с голосовой связкой? Делать операцию или нет?  И тут я задал себе вопрос:  “C этим можно жить?” Это точно, что от этого не умирают. Вот  я и решил: пусть все будет так, как есть. 

С повестки дня вопрос был снят. Но на левую голосовую связку, хотя она и часто меня подводит, решил больше  не “обижаться”. Все же это она меня “привела” и “познакомила” с  хорошими людьми, специалистами высокой квалификации: фониаторами Hussein Samji, Lionel Nelson и C.Kwand Sung, кардиохирургами – докторами медицинских наук William Fearon и Michael Fischbein.

Ученые разрабатывают методику устранения врожденного стеноза аортального клапана у детеныша, ещё до его появления на свет. Это даст  возможность  его сердцу нормально работать последние месяцы внутриутробной жизни и лучше подготовиться к будущим нагрузкам, которые его ожидают после первого самостоятельного вдоха. Когда это будет? А пока замечательный кардиохирург Michael Fischbein спокойно и уверенно устранил вражденный порог моего сердца,о котором я  и не непозревал все восемьдесят лет моей жизни.

А У НАС ВО ДВОРЕ

Моя жена любит поэзию А.С. Пушкина. Как-то дала мне прочесть стихотворение поэта, написанное им во время эпидемии холеры.

Всё утрясётся, всё пройдёт,
Уйдут печали и тревоги,
Вновь станут гладкими дороги
И сад, как прежде, зацветёт.
На помощь разум призовём,
Сметём болезнь силой знаний
И дни тяжёлых испытаний
Одной семьёй переживём.

Читаешь и кажется, что оно написано сегодня!

Бандит-коронавирус еще ходит по нашей округе. Но врачи настоятельно рекомендовали шагать, шагать дважды или трижды в день. Что я и делаю. Прохожу рядом с  плавательным бассейном. Он по-прежнему “закован” в цепи. Но вся публика осталась на месте. Вот белочка с пушистым хвостом. Еще надавно она была здесь судьёй и признала меня слабаком. Сейчас же делает вид, что меня не знает.

Белочка что заводная,
Скачет устали не зная.
По еловому стволу,
Как по ровному столу.
С ветки на ветку.
М.Мемиеева

Не знаю, почему селезень  со своей  подружкой расстался, и она улетела неизвестно куда. Ему теперь не до меня.

Старый селезень, выгнувши шею,
Все шипит да шипит…
Всех, кто по двору мимо проходит,
Ущипнуть норовит.
Саша Черный

Яркие бабочки пархают дружно и меня не узнают.

Лета красного подружки,
Солнце на себе несут,
Бабочки порхают дружно,
Принося душе уют.
Т.Тин

Ящерка греет на солнышке свой длиный хвостик, на меня даже не смотрит.

Ящерица юркая
На камне придорожном
Греется в тепле
Солнечных лучей,
С.Д.

… Никто  меня не узнаёт. Очень жаль! Я уже  другой. Раны, что были после операции, уже почти затянулись. Зарядка – каждое утро. Уверен, что на этот раз я бы победил! Но с  кем соревноваться? Обидно, что чемпионат отменяется.

Борис с женой Юлей

От ред. belisrael

Поздравляю Бориса, одного из активнейших авторов сайта, с прошедшим 80-летием. Благодарю за интересный и полезный рассказ. Надеюсь, после произошедшего он с новыми силами вернется к своей прежней деятельности.

Опубликовано 05.06.2020  15:58 

Обновлено 28.06.2020  02:11

История про девочку с улицы Хлебной, послевоенное детство и мечту

/из бесед с Нелли Юхно во время пандемии, редактор — Анна Авота/

“Я не хочу быть просто какой-то “бабушкой Нелли”. Я хочу быть известной бабушкой. Слово “бабушка” у меня не по существу, у меня нет внуков, слово “бабушка” у меня возрастное.”

Нелли Юхно (по мужу) — холодный май, 2020

Нелли 74 года, мы познакомились с ней несколько лет назад на вечеринке традиционных танцев в нашем клубе и с тех пор дружим.

Она вернулась из санатория в конце марта, как раз, когда у нас уже начиналась эпидемия, но не все воспринимали это всерьёз. Нелли решила, раз уж удалось пережить смертельную болезнь однажды, то она не имеет права заразиться каким-то дурацким коронавирусом, и добровольно ушла на самоизоляцию. Домашняя тюрьма для неё — привыкшей танцевать и общаться постоянно — особенно ужасна. Кроме телевизора нет никого, кто составил бы компанию. Интернет она ещё не настолько хорошо освоила. Нелли живёт одна много лет. Минчанка, встретившая любовь всей жизни в Жабинке, переехавшая в город своих надежд — Нарочь и затем сбежавшая оттуда, с верой в лучшее, в Борисов.

И я добавлю — это совершенно обычная, одна из многих история поломанных судеб. Такая, какие нужно рассказывать в мае вместо парадов “победы”.

Первая уличная танцевальная репетиция после 2.5 месячной изоляции — 26 мая, 2020, мы с Нелли задержались, чтобы немного поговорить.

— Я нагуляная. Я 1945-го года, мама пережила всё это. Её первая дочка погибла под бомбёжками, в детском садике. А получилось так, что мама вышла замуж и он ушёл на фронт. А потом она получила известие, что он пропал без вести. А она пряталась от бомбёжек в больнице и там познакомилась с мужчиной, который в этой больнице работал. Ну, и… получилась я.

— А кем мама до войны работала?

— Бухгалтер. Она и  меня принудила. (…?) Ну, потому что я не хотела. Я хотела творческую работу.

— А этот человек из больницы кто был?

— Вроде бы экспедитором работал. Григорий Ильич. Фамилия — Ильин.

— Так это был короткий военный роман?

— Нет. Они пошли в нашу квартиру и стали вместе жить.

— А почему вы не Ильинична, а Яковлевна?

— Так ведь меня усыновили. Вот слушай, кончается война… я же родилась в октябре 45-го. Кончается война и приходит мамин муж, Яков Борисович. (Каждан. — Прим. ред.) А она на руках со мной. И он выгоняет моего отца, и они с мамой живут, и получается сестра Юля. Но всё было очень плохо, потому что… может, это не надо для записи?

— Как хотите, я могу не публиковать.

Нелли, 2 года

— Нет, пусть будет. Просто я хочу сказать, что он пил. И всех бил нас. Мы жили на общей кухне в Минске, и я кричала, плакала. И соседи говорили — когда он тебя бьёт, ори, ори, мы будет стучать к вам и милицию вызывать. И я стала орать, когда он меня бил. Меня, в основном, и маму. Потому что, он говорил — у меня в квартире две бл.ди, одна бл.дь, вторая пробл.дь. Только я не помню, я под какой была фамилией.

— Он ей не мог простить всё вот это?

— Он пил потому что.  Понимаешь, еврей и выжил в плену. Это же нереально.

— То есть, он не пропал без вести?

— Нет! Но ей прислали официальную бумагу — ваш муж пропал без вести.

— А эта бумага сохранилась?

— Нет, что ты. Мама ничего не хранила. Я, вообще, на неё очень обижена. Хотя и нельзя так говорить. Но нас так воспитывали, что Юля меня моложе на два года, а я за ней вещи донашивала. Потому что, первый кусок был всегда Юле, всё было Юле. А почему ещё — я была хулиганистой и училась хорошо. А Юля была спокойная и плохо училась. И на меня учителя жаловались, хотя я получала хорошие отметки.

Нелли Каждан (1945 г.р.) и Юля Каждан (1947г.р)

— А потом Юля вышла замуж за русского и уехала в Израиль. (В уже взрослой жизни сёстры прекратили общаться и не встречались много лет. — Прим. ред.)

— А на какой улице вы жили в Минске?

— Эта улица была — Хлебная. Её сейчас нет. Это во дворе хлебозавода. А хлебозавод тоже в прошлом году снесли. В районе улицы Немиги. От Немиги десять минут. Дом у нас был деревянный без удобств. Мы и воду носили…

— Это частный дом был?

— Было четыре семьи, одноэтажное здание, как деревенский дом.

— А мылись как?

— В баню ходили. Иногда мама грела воду. Носили воду. Я сейчас как вспомню… Я случайно нашла женщину, которая на моей улице жила, закончится коронавирус, я постараюсь с ней встретиться. Она из еврейской общины, которая мне помогает. Случайно разговорились и я говорю — а я коренная минчанка. А она мне — а где вы родились? А я — на Хлебной. А она -— так и я на Хлебной! И больше я не стала с ней разговаривать, я растерялась. И сейчас такой период, я не могу с ней встретиться, но потом обязательно встречусь! Я предполагаю, где она жила. Там, куда через дорогу мы ходили набирать воду.

— Откуда вы её набирали?

— Из колодца. Вёдрами носили воду. И жили мы очень бедно. Потому что мама работала бухгалтером, а когда родилась вторая дочка, она не могла работать. Садика не было, да и он пил, она боялась. Очень бедно жили. Он где-то работал… Я даже не помню. Что-то зарабатывал, но почти всё пропивал. Мама бедная крутилась, денег не было.

— А чем она вас кормила?

— В основном, каши и супы.

— А какую-то еврейскую еду она готовила?

— Мало того, что она не готовила, она меня даже не учила по-еврейски. Не знаю, знала она еврейский язык или нет, она мне, знаешь, что говорила? Она была рьяная коммунистка. Соседи были русские, я прихожу, у них портрет — а кто это? Вижу, что не родня. Это бог. А почему? Ну, вот он нам помогает жить. Я прихожу к маме и говорю — у соседей бог, а где наш Бог? Она — вот видишь, это Ленин? Вот он бог.

Мама Нелли — Ревекка Шаевна Розенблюм, 1914 г.р., ни одного фото отца Нелли и её отчима не сохранилось

— Она, кстати, сказала, что назвала меня Нелли, потому что это созвучно с “Ленин”, в честь Ленина — она сказала. Нелли — Ленин. Она была такая коммунистка! Когда умер Сталин, она рвала на себе одежду, она была  о ч е н ь  коммунистка.  Она была такая коммунистка, что она говорила:  “Мы не евреи, мы живём с русскими — мы русские”. Она не учила меня ни еврейскому языку, ни обычаям — ничему. Я ничего не знаю. То, что я пару слов знаю, я их где-то так услышала.

— А её муж, Яков?

— Тоже нет. И ничего про то, где он был, не рассказывал. Я была маленькая, у нас  эти вопросы не поднимались.  Ну, а я в школе была хулиганистая, играла в футбол и больше дружила с мальчиками. Конечно, я участвовала во всех кружках, я даже пошла на хор, но мне сказали — не пой. Пробовала поступить в драмстудию, тоже не поступила. Но мама ничего этого не приветствовала. Мама считала…  Скорей была я уехала. То есть, я когда окончила техникум и имела право жить в Минске, как минчанка, мама пошла в техникум — чтоб хотя бы меня в Минске не оставили. И я получила направление в Жабинку. Там я и замуж вышла. (Нелли влюбилась, вышла замуж, родился сын. А потом муж встретил свою первую любовь и они расстались. Он рано умер, и Нелли до сих вспоминает о нём, как о своей единственной в жизни любви. — Прим. ред.)

 

Нелли Каждан — 18 лет

— Мама, конечно, меня многому научила — честности, не врать никогда, шить, бережливости и экономии. С другой стороны она много и плохого сделала, но она терпела. Она  в с ё  это терпела. Ей нужно было терпеть алкоголика, ей нужно было нас накормить, одеть. Она за собой не ухаживала. Потому что, ей было некогда.

— А с кем вы дружили в детстве?

— Ты знаешь, особо друзей не было. А почему, потому что мы были нищие. Я плохо одевалась, я всегда была голодная. Мама что-то перешивала из чего-то. Мама всегда что-то перешивала. У меня из покупного почти ничего в детстве не было.

— Игрушки?

— Игрушек не было. Мы жили в такой тесноте и бедности, никаких игрушек не было. Мне настолько детство не запомнилось, потому что были голодные всё время… И вот, понимаешь, нечего вспомнить. Совершенно. Я только помню, что что-то сажала у нас в огородике. Не огородик, а такой скверик.

— Картошку?

— Нет. Цветочки.

Съёмка видеоролика. За время двух с половиной месяцев в самоизоляции Нелли снялась в двух танцевальных видео, одно из них про картошку.

— А вы в детстве уходили куда-то от дома?

— Нет, не за что было ходить. Помню только школа-двор, школа-двор… А двор был большой, у нас во дворе был хлебозавод. И ещё несколько домов. Один был многоэтажный, по-моему, с удобствами. И несколько частных домов. И во дворе, помню хорошо, был вытрезвитель. Вытрезвитель и хлебозавод, такое сочетание. То есть, смотришь, как пьяницы валяются, как их там избивают… и запах этого хлеба. А представляешь, как голодным это было? Запах этого хлеба.

— Что за хлеб был?

— Ситный хлеб. Серый такой. Кирпичный.

— А батоны, булочки, пирожные?

— Этого я не помню, мама никогда не покупала. Покупала хлеб, крупу. Курицу. А свинину — нет. Не по убеждениям, просто она считала, что это не полезное мясо. Но убеждений никаких не было.

— Но вы как-то понимали, что вы — еврейка?

— Дело в том, что я даже одно время скрывала. Когда я училась, всё таки была не нормальная обстановка. Евреев не любили. Когда я пошла в первый-второй класс, евреев называли жидами.

— Вам это было обидно?

— Нет. Я не чувствовала национальность свою и мне не было обидно за национальность, мне было обидно, что дразнят. За эти слова “уй, жидовка”. Но не потому что жидовка. И когда мне было лет двадцать пять даже… Почему вот у меня сейчас дома, я посчитала, париков где-то штук двадцать.

— После болезни? После химий?

(Через год после переезда в Борисов у Нелли обнаружили рак в четвёртой стадии с метастазами, она считает чудом то, что ей удалось выжить и теперь ценит всё, что делает её живой — общение, танцы, велосипед и т.д. — Прим. ред.)

— Нет, как раз вот эти парики у меня появились, когда мне было двадцать пять лет. Потому что у меня вились волосы и меня дразнили жидовкой, и я прятала эти волосы под париками.

— Но, подождите. Вы танцевали сегодня под музыку, которую играет капелла “Жыдовачка”, вас не обижает это?

— Наоборот. Я очень рада. Я даже чувствую это как какой-то комплимент.

— А в детстве?

— Понимаешь, меня не оскорбляло слово “жидовка”, меня оскорблял сам процесс оскорбления. Они могли бы сказать и “корова”. Они просто знали, что я еврейка и им это был повод поругаться.

Нелли на съёмках чёрно-белого немого фильма “Волшебные ножницы”, снятого по мотивам еврейских сказок Клубом исторического танца в Борисове

— Какой наш танец вам больше всего нравится?

— Я люблю одна танцевать. (Хосидл, сольный еврейский танец. — Прим. ред) С меня даже Карина (Подруга. — Прим. ред.) вот сейчас прямо смеялась — ты же можешь, почему ты так не танцуешь? (Фигурные танцы, с определённой последовательностью движений. — Прим. ред.) Я говорю — я не люблю думать! Она — хохочет, как это ты не любишь думать? Говорю — не люблю думать во время танца. То есть я всегда танцую то, что я слышу, мне хочется это показать. То есть, я не люблю все эти два шаги налево, два шаги направо. Я люблю то, что слышу, танцевать. И даже называю это не танцем. Я себе или кому-то кто понимает, может, ты это понимаешь, говорю — это у меня не танцы, я изображаю музыку.

Нелли гуляет в сквере возле своего дома.

— Давайте про мечту.

— Знаешь, я очень много голодала и когда мне было сорок лет, представляешь? Сорок лет. У меня было желание только — поесть курицу. Когда-то я хотела быть не голодной. А сейчас…  Конечно, чтоб пандемия быстрей закончилась. И ещё… Если б у меня был балкон, я бы выходила на него танцевать. Моя мечта, чтобы люди увидели,  что я умею, что я хочу жить и что у меня это получается.

 (Отношения с сыном и его семьёй у Нелли не сложились. Это от него она уехала в другой город. Он узнал о перенесённой ею болезни и операциях только, когда она решила поговорить с ним о передаче квартиры в наследство и позвонила сама. Но отношения не наладились и они не общаются. Нелли считает, что виной всему алкоголь и ждёт, что сын всё же изменит образ жизни. — Прим. ред.)

От ред. belisrael

Не забывайте поддержать автора этой и ряда др. публикаций Наталию Голову (Аnna Avota)

Присылайте свои материалы на самые различные темы.

Опубликовано 29.05.2020 15:53

И. Ганкина. Хаимке

Я расскажу вам историю, похожую на тысячи других историй прошлого века. Я расскажу вам короткую историю о мальчике и девочке, историю, похожую на древнюю притчу.

В тридцатые годы прошлого ХХ века в одном из местечек Западной Беларуси, носящем название Городок,  рядом друг с другом стояло два  дома. В одном из них, побольше, жила крестьянская белорусская семья, не богатая, но и не бедная, а главное – дружная и работящая. В домике поменьше жила семья еврейская: отец, мать и мальчик по имени Хаимке. И так случилось, что наша героиня – маленькая белорусская девочка Валя — любила играть с еврейским соседским мальчишкой, который был чуть младше нее. Большая куча песка возле дома стала местом их встреч. «Обычное дело, обычные игры», — скажете вы и будете совершенно правы. Ведь старшие сестры нашей героини также дружили со своими еврейскими одногодками. Веками на местечковой улице  вперемежку жили польские, белорусские и еврейские семьи. Мальчик Хаимке, как часто бывало в еврейских семьях, не очень любил мамину стряпню (эти бедные еврейские мамы, как они переживают, что ребенок плохо ест), зато с удовольствием садился за стол со своей белорусской подружкой и ее большой семьей. Всплескивала руками расстроенная еврейская мама: «Опять пропадет обед, а он знай наворачивает в соседском доме». Следует заметить, что и отцы наших героев любили угостить друг друга чарочкой в нерабочий день. Эта обычная человеческая жизнь осталась на старой кинопленке. Один из жителей местечка уехал в Америку, разбогател там и во время своей поездки на родину заснял на черно-белую пленку кинокамеры и старые дома, и синагогу, и еврейских школьников с баранками и стариков в традиционной одежде. Заснял и увез эту пленку с собой в Америку, не подозревая, что станет она уникальным документальным свидетельством исчезнувшего вскоре мира.

Фотография довоенных жителей Городка (30-е годы)

Мир  начал меняться уже в 1939-м, но наша героиня была слишком мала, чтобы это понять. Появился красный флаг на здании гмины, зазвучали другие песни, ее старшие сестры стали ходить в советскую школу и бегать со своими еврейскими одноклассниками в советский клуб на танцы.

Были еще какие-то важные перемены, но они не коснулись героев нашего рассказа. Их родителей не арестовали, не выслали в Сибирь, а значит, Хаимке и Валя могли по-прежнему играть друг с другом.

А потом пришли фашисты. Этот момент запомнился очень хорошо. Особенно первое собрание на местечковой площади. Вроде бы ничего такого, но странным рефреном звучало слово «расстрел» в случае нарушения новых правил. Гетто в местечке организовали просто: вместо многовекового привычного соседства с христианами переселили всех евреев на одну сторону улицы да отгородили этот район колючей проволокой. Правда, проволока эта была на первых порах не очень страшная. И мама Хаимке, хорошая портниха, по-прежнему обшивала всех своих белорусских соседок, тайно прибегая на «арийскую» сторону, где хранилась ее швейная машинка.   А у нашей героини появилось важное дело: взять бидон с молоком, пройтись по местечковой улице  и незаметно подсунуть его в укромное место под колючую проволоку. Кто-нибудь из бывших еврейских соседок обязательно, так же незаметно заберет эту драгоценную еду для своих голодных детей. Валина мама правильно рассудила, что именно на младшую  меньше обратят внимание недобрые людские глаза. Идет и идет маленькая девочка с бидоном молока. Хотя у нашей героини были и другие дела, например школа. Я долго пыталась понять, как работала эта школа и чему учили белорусских детей во время оккупации. Но вспомнить что-то важное моя героиня так и не смогла. Ни свастика, ни портрет Гитлера не остались в ее памяти, а возможно, их и не было в классной комнате для младших. Школа то работала, то закрывалась на длительный срок, когда помещение было нужно для каких-то важных дел немецкой власти.

Так прошло какое-то время, и случилось то, что случилось во всех остальных местечках Беларуси. Опустело еврейское гетто, большинство его обитателей было сожжено неподалеку от местечка. Скорее всего, в этом огне закончил свою жизнь и Хаимке. Досталось и Валиной семье: ее отец был арестован за связь с партизанами и провел определенное время в фашистской тюрьме.  Правда,  измученный и постаревший, он все же вернулся к жене и детям, которые уже не надеялись увидеть его живым. Незадолго до прихода Советской Армии большинство домов Городка сгорело при невыясненных обстоятельствах – то ли их подожгли отступающие фашисты, то ли не в меру ретивые партизаны… Этот вопрос до сих пор не дает покоя местным краеведам. Понятно, что дома без хозяев сгорели полностью, а немногочисленное население пыталось сохранить хоть часть построек местечка, в первую очередь свои собственные дома. Чудом уцелел и родительский дом Валентины. (Правда, живут в нем сейчас другие люди. Но это не страшно, жизнь есть жизнь…  Сегодняшний дом нашей героини стоит  на соседней улице Городка.  Яркими пятнами плодов светятся ветви старых яблонь, поражает размером домашняя библиотека, но самое интересное – множество семейных фотографий. В них вся послевоенная жизнь. За чашкой чая  Валентина Филипповна  продолжает свой рассказ.)

Валентина Филипповна Метелица возле своего довоенного дома. Октябрь 2016 г.

Вот вроде бы и вся история… Был Хаимке – и нет его, сгорел в огне Холокоста, как тысячи других еврейских детей. Жизнь покатилась после войны по заведенному кругу с  радостями и печалями, свадьбами и похоронами. Прошлое с каждым днем уходило все дальше, растворялось в тумане, уносилось рекой времени. Так было  в других обычных историях, а я пытаюсь рассказать мудрую притчу.

Прошло много лет… Наша героиня рано вышла замуж, родила троих детей. Жила она с мужем не в родном местечке, а в районном центре неподалеку. Муж занимал хорошую должность, и захотелось Валентине Филипповне сшить обновку к празднику.  И надо же такому случиться, что рекомендованная ей подругами опытная портниха оказалась мамой Хаимке. Видимо, она ушла из местечка незадолго до уничтожения гетто, а возвращаться ей уже было некуда и не к кому. Увидев эту знакомую с детства женщину, моя героиня поняла, что не может шить у нее платье… Не может и всё… «Почему?» Пожалуй, не стоит задавать этого глупого вопроса пожилой женщине.

Прошло еще много лет, наша героиня постарела, похоронила мужа-фронтовика, сына – молодого ученого-физика, который умер так быстро, что ни мать, ни жена не успели даже осознать происходящее. Второй сын, тоже ученый, сейчас живет и работает в Корее, дочка-учительница – в Молодечно. Есть внуки… Она вернулась в родное местечко, живет одна в доме, отмеченном звездочкой в память о муже – ветеране Второй мировой войны. Жизнь как жизнь…

Дом, где сейчас живет Валентина Филипповна

Старый сад

Лица (сын и муж)

Но постоянное чувство обязанности сделать что-то важное  для сохранения памяти о еврейских друзьях ее детства не отпускало, не позволяло заниматься только своими делами и проблемами.

И тут случилось удивительное событие – хутор рядом с местечком купила семья художников из Минска (Франц Тулько и Лина Цивина). Эти новые для бывшего местечка люди поселилась на хуторе вместе с пожилой матерью Лины, а через некоторое время на деревенском кладбище появилась новая еврейская могила – могила Лининой матери. (Странная история, но на этом хуторе до войны тоже жила еврейская женщина, которую муж-нееврей не спас от гетто и уничтожения). Лина и ее муж Франц – люди образованные и неравнодушные – стали интересоваться историей Городка, подружились с Валентиной Филипповной и другими краеведами. И понятная простая цель нашей героини – увековечить память убитых соседей – наконец-то воплотилась в жизнь. В июне 2015 года благодаря помощи государства и еврейской общественности на центральной площади, в двух шагах от здания бывшей синагоги, появился небольшой, но очень важный знак памяти. Впервые за много десятилетий улицы местечка услышали звук еврейской молитвы, жители сейчас уже не местечка, а агрогородка Городок смогли поучаствовать в церемонии открытия памятного знака, а также в международном форуме, посвященном еврейской истории Городка.

Идет по родной улице красивая пожилая женщина – Валентина Филипповна Метелица. В ее  памяти звучат и никогда не умолкнут голоса старого местечка. Дома, справившись с делами, она берет тетрадный лист и рисует схемы улиц своего детства.  Белорусские фамилии, польские, еврейские, дети, взрослые, старики… Богатые и бедные, она помнит их всех и сделает все возможное для сохранения памяти о былом.

Так и заканчивается эта обычная история о мальчике, девочке и памяти, которая не дает спокойно спать по ночам.

Инесса Ганкина

Опубликовано 05.04.2020  08:34 

Леонид Нузброх. МОШЕ / Леанід Нузбрах. МАШЭ

(на белорусском ниже)

Лишь потеряв родителей, мы начинаем понимать, что они нам нужны больше, чем мы им.

Сказать, что он отличался от других обитателей «бейт авота» («дома престарелых»), – всё равно, что не сказать ничего. Его покрытое глубокими морщинами лицо, обрамлённое белой косматой бородой, его величественные осанка и манеры создавали ощущение, что вы перенеслись во времена Исхода. В инвалидном кресле он не сидел, как остальные, – нет, он в нем царственно восседал. Наверное, поэтому большая чёрная ермолка на его голове смотрелась, как царская корона.

Даже то, что он практически не видел и очень плохо слышал, работало на его облик. И при всём при этом, звали его Моше.

Я даже не знал, из какой он палаты, так как виделся с ним только в столовой. Он сидел за соседним столом, у стены, и громко, по памяти, произносил молитвы из «Сидура».

Моше никогда ни с кем первым не заговаривал, а, отвечая, был саркастичен и колюч, из-за чего остальные обитатели отделения предпочитали с ним не общаться.

Теперь уже и сам не припомню зачем, но однажды я с ним заговорил:

– Шалом, Моше!

Нас разделял узкий проход, но он меня не услышал.

– Шалом, Моше! – повторил я так громко, как только позволяли приличия.

Моше вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда, по его мнению, шёл звук.

– Ты кто?

– Я? Я твой сосед.

– Не знаю я никакого соседа, – категорически заявил он и отвернулся.

– Зато я тебя знаю, – не сдавался я.

Моше заинтересовался. Он высокомерно повернулся в мою сторону и удостоил меня невидящим взглядом:

– Да?! Откуда?

– Как откуда?! Мы же сидим рядом.

– А-а, – протянул он, – а кто ты?

– Я твой сосед.

– Сосед? – с сомнением повторил он, и вдруг: – А как тебя зовут? А откуда ты? А ты знаком с моей дочерью?

Я отвечал, как мог.

С той поры Моше стал узнавать меня. Наши, пусть короткие, но ежедневные общения сблизили нас настолько, что мне захотелось узнать о нём больше, и я расспросил медсестёр.

Оказалось, что ему уже исполнилось сто лет и у него действительно есть дочь. Дочь свою Моше обожал и ждал её прихода каждый день. Она же… Она приходила навещать отца так редко, что за те пятнадцать дней, в которые мне пришлось там бывать, нам так и не довелось встретиться. Тем не менее, я не осуждал её.

«Моше сто лет, – так думал я, – значит, его дочери должно быть около семидесяти. Кто знает, что за жизнь и какое здоровье у этой женщины?»

В один из вечеров Моше, нахохлившись, сидел в своём кресле на колесах, и что-то бурчал себе под нос, обиженно поджав губы. На его состояние обратили внимание санитарки. Одна из них громко позвала: «Моше!»

По нему было видно, что он услышал, но, не имея настроения разговаривать, не ответил.

– Моше! – позвала санитарка ещё раз, подойдя вплотную к его креслу. – Тебе звонят по телефону.

Он моментально повернул в её сторону свой сгорбленный нос и сказал, как выдохнул:

– Кто?

– Кто-кто… Как будто ты не знаешь, кто тебе может звонить? – громко, чтобы расслышал, спросила она и покатила кресло к телефону.

Моше выхватил скрюченными дрожащими пальцами протянутую трубку:

Иллюстрация А. Жукова (Израиль).

– Алло! Алло! Кто это? – громко прокричал он, пытаясь прижать трубку к уху непослушными руками. – Доченька, это ты? Это ты?

От нетерпения Моше весь напрягся.

– Да, папа. Это я, – услышал он в ответ.

– Доченька, – от волнения его начал бить озноб и трубка буквально застучала по уху, – доченька, как хорошо, что ты мне позвонила.

И вдруг усомнился:

– А это точно ты?

– Конечно же, я, папа. А кто ещё, кроме меня, может тебе позвонить?

Этот аргумент был неоспорим.

– Действительно, как я не подумал, – согласился он,– кто мне ещё может позвонить?

Удостоверившись, что это дочь, он облегчённо вздохнул и успокоился:

– Доченька, душа моя, как хорошо, что ты мне позвонила!

– Папа, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо. Слава Б-гу, хорошо.

– А кормят тебя хорошо?

– Хорошо, доченька, хорошо.

– А лекарства тебе дают?

– Дают, доченька.

Разговаривая с дочерью, он весь расслабился. По лицу Моше можно было прочесть, какое огромное удовольствие он получал от каждой фразы, от каждого слова этого разговора. Он смаковал каждый вопрос, каждый ответ, стараясь в полной мере насладиться происходящим.

– А почему тебя так долго не было?

– Я была занята.

– Чем?

– О! У меня так много проблем!

– Да-да, доченька, – быстро согласился он, – я знаю. А почему ты мне так долго не звонила? – в голосе Моше мелькнула обида. – Я так ждал.

– У меня не работал телефон.

– А-а, – не стал спорить он, – а когда ты приедешь ко мне?

– Не знаю, папа. Я сейчас так занята.

– Но когда освободишься, – приедешь?

– Конечно.

– А когда это будет? Скоро?

– Скоро.

– Правда?

– Правда.

– Доченька, я так соскучился по тебе.

– Я тоже, папа.

Вокруг стояла гробовая тишина. Все, и обитатели «бейт авота», и посетители, в молчании слушали этот диалог восторженного отца с дочерью.

Как это было прекрасно.

Жизнь подарила нам возможность стать свидетелями проявления истинной, неподвластной ни времени, ни обстоятельствам, родительской любви.

Нет, тот, кто этого не видел, – тот очень много потерял.

– Я так люблю тебя, доченька, – тихо и проникновенно сказал Моше.

– Я тоже, папа, – громко ответила дочь.

Вдруг что-то обеспокоило меня, что-то было не так.

«А почему, – подумал я, – а почему мы слышим оба голоса?» И только тогда, внимательно приглядевшись, я увидел в нескольких метрах от Моше, за барьером дежурки, санитарку, державшую трубку параллельного телефона.

– Я очень люблю тебя, папа, – еще раз повторила она, и я увидел, как глаза её заблестели от набежавших слёз.

– Я очень люблю тебя, папа…– невольно повторил я её последние слова.

«Ах, если бы он, мой папа, мог меня услышать, – подумал я, – если бы мог…»

Господи! Прости этой сердобольной санитарке её святой обман. Прости дочери его, да и всем нам, смертным, самый большой, самый страшный грех – наш неоплатный долг за родительскую любовь.

Его дочь, вероятно, даже и не подумала о нём в это время, а он, старый больной Моше, сидел в своём инвалидном кресле, вцепившись обеими руками в телефонную трубку, и не было в эту минуту в «бейт авоте», да что там в «бейт авоте», – во всём Израиле, и даже во всём этом огромном мире не было человека, счастливей его.

***

Толькі страціўшы бацькоў, мы пачынаем разумець, што яны нам патрэбныя болей, чым мы ім.

Сказаць, што ён адрозніваўся ад іншых насельнікаў «бэйт авота» (дома састарэлых), – усё адно, што не сказаць нічога. Ягоны твар, пакрыты глыбокімі маршчакамі, абрамлены белай кудлатай барадой, яго велічныя выгляд і манеры стваралі ўражанне, што вы перанесліся ў часы Зыходу. У інвалідным вазку ён не сядзеў, як астатнія – не, ён у ім атабарыўся па-царску. Напэўна, з гэтай прычыны і вялікая чорная ярмолка на ягонай галаве глядзелася, як царская карона.

Нават тое, што ён практычна не бачыў і вельмі кепска чуў, працавала на яго аблічча. І да таго ж звалі яго Машэ.

Я не ведаў, з якой ён палаты, таму што бачыўся з ім толькі ў сталоўцы. Ён сядзеў за суседнім сталом, ля сцяны, і гучна, па памяці, вымаўляў малітвы з «Сідура».

Машэ ніколі ні з кім не загаворваў першы, а калі адказваў, то быў саркастычны і калючы, і праз гэта іншыя насельнікі аддзялення стараліся не мець з ім зносін.

Цяпер ужо і сам не прыпомню, навошта, але аднойчы я з ім загаманіў:

– Шалом, Машэ!

Нас падзяляў вузкі праход, але ён мяне не пачуў.

– Шалом, Машэ! – паўтарыў я так гучна, як дазвалялі правілы прыстойнасці.

Машэ скалануўся і павярнуў галаву ў бок, адкуль, паводле яго меркавання, ішоў гук.

– Ты хто?

– Я? Я твой сусед.

– Не ведаю я ніякага суседа, – катэгарычна заявіў ён і адвярнуўся.

– Затое я цябе ведаю, – не здаваўся я.

Машэ зацікавіўся. Ён ганарыста крутануўся ў мой бок і ўганараваў невідушчым поглядам.

– Анягож? Адкуль?

– Як адкуль?! Мы ж сядзім побач.

– А-а, – працягнуў ён, – а хто ты?

– Я твой сусед.

– Сусед? – з сумневам паўтарыў ён і раптам запытаўся: – А як цябе зваць? Адкуль ты? А ты знаёмы з маёй дачкой?

Я адказваў, як мог.

З таго часу Машэ пачаў пазнаваць мяне. Нашы гутаркі, кароткія, але штодзённыя, зблізілі нас настолькі, што мне захацелася даведацца пра яго больш, і я распытаў медсясцёр.

Выявілася, што яму ўжо споўнілася сто гадоў, і ў яго сапраўды ёсць дачка. Машэ абажаў яе і чакаў яе прыходу штодня. Яна ж… Яна наведвала бацьку так рэдка, што за тыя пятнаццаць дзён, у якія мне выпала там бываць, мы так і не сустрэліся. Тым не менш я не асуджаў яе.

«Машэ сто гадоў, – думаў я, – значыць, яго дачцэ мусіць быць каля сямідзесяці. Хто ведае, якое жыццё і якое здароўе ў гэтай жанчыны?»

У адзін з вечароў Машэ, надзьмуўшыся, сядзеў у сваім фатэлі на колах і нешта бурчаў сабе пад нос, пакрыўджана падціснуўшы губы. На яго стан звярнулі ўвагі санітаркі. Адна з іх гучна паклікала: «Машэ!»

Па ім было відаць, што ён пачуў, але, не маючы настрою размаўляць, не адказаў.

– Машэ! – паклікала санітарка яшчэ раз, падышоўшы да самага вазка. – Табе звоняць па тэлефоне.

Ён вокамгненна павярнуў у яе бок свой згорблены нос і сказаў, як выдыхнуў:

– Хто?

– Хто-хто… Як быццам ты не ведаеш, хто табе можа званіць? – гучна, каб ён расчуў, вымавіла яна і пакаціла вазок да тэлефона.

Машэ выхапіў скарлючанымі дрыготкімі пальцамі працягнутую слухаўку:

Iлюстрацыя А. Жукава (Iзраiль).

– Алё! Алё! Хто гэта? – гукнуў ён, спрабуючы прыціснуць слухаўку да вуха непаслухмянымі рукамі. – Дачушка, гэта ты? Гэта ты?

Ад нецярпення Машэ ўвесь напружыўся.

– Так, тата. Гэта я, – пачуў ён у адказ.

– Дачушка, – ад хвалявання яго пранялі дрыжыкі, і слухаўка літаральна застукатала па вуху, – дачушка, як добра, што ты мне пазваніла.

І раптам ён засумняваўся:

– А гэта дакладна ты?

– Вядома ж, я, тата. А хто яшчэ, апрача мяне, можа табе патэлефанаваць?

Гэты довад быў неаспрэчны.

– І праўда, як я не падумаў, – згадзіўся ён, – хто мне яшчэ можа патэлефанаваць?

Пераканаўшыся, што гэта дачка, ён з палёгкай уздыхнуў і супакоіўся:

– Дачушка, душа мая, як добра, што ты мне пазваніла!

– Тата, як ты сябе адчуваеш?

– Дзякуй. Слава Б-гу, добра.

– А кормяць цябе добра?

– Добра, доня, добра.

– А лекі табе даюць?

– Даюць, дачушка.

Размаўляючы з дачкой, ён увесь расслабіўся. На твары Машэ можна было прачытаць, якую вялізную асалоду ён атрымліваў ад кожнай фразы, кожнага слова гэтай размовы. Ён смакаваў кожнае пытанне, кожны адказ, імкнучыся напоўніцу нацешыцца падзеяй.

– А чаму цябе так доўга не было?

– Я была занятая.

– Чым?

– Авой, у мяне так многа праблем!

– Так-так, дачушка, – адразу згадзіўся ён, – я ведаю. А чаму ты мне так доўга не званіла? – у голасе Машэ мільгнула крыўда. – Я так чакаў.

– У мяне сапсаваўся тэлефон.

– А-а, – не стаў спрачацца ён, – а калі ты прыедзеш да мяне?

– Не ведаю, тата. Я зараз такая занятая.

– Але ж як вызвалішся – прыедзеш?

– Вядома.

– А калі гэта будзе? Скора?

– Скора.

– Праўда?

– Праўда.

– Дачушка, я так ссумаваўся па табе.

– Я таксама, тата.

Навокал стаяла магільная цішыня. Усе – і насельнікі «бэйт авота», і наведвальнікі – моўчкі слухалі гэты дыялог захопленага бацькі з дачкой.

Як гэта было цудоўна.

Жыццё падаравала нам магчымасць быць сведкамі ісціннай бацькоўскай любові, непадуладнай ні часу, ні абставінам. Той, хто гэтага не бачыў, страціў вельмі шмат.

– Я так люблю цябе, дачушка, – ціха і пранікліва сказаў Машэ.

– Я таксама, тата, – гучна адказала дачка.

Раптам нешта занепакоіла мяне, штосьці было не так.

«А чаму, – падумаў я, – чаму мы чуем абодва галасы?» І толькі тады, пільна прыгледзеўшыся, я ўбачыў за некалькі метраў ад Машэ, за бар’ерам дзяжуркі, санітарку, якая трымала слухаўку паралельнага тэлефона.

– Я вельмі люблю цябе, тата, – яшчэ раз паўтарыла яна, і я прыкмеціў, як ейныя вочы заблішчэлі ад набеглых слёз.

– Я вельмі люблю цябе, тата… – міжволі паўтарыў я яе апошнія словы.

«Ах, калі б ён, мой тата, мог мяне пачуць, – падумаў я, – калі б мог…»

Гасподзь! Даруй гэтай спагадлівай санітарцы яе святы падман. Даруй дачцэ яго, дый усім нам, смяротным, найвялікшы, самы страшны грэх – наш нясплачаны доўг за бацькоўскую любоў.

Ягоная дачка, верагодна, нават і не падумала пра яго ў той час, а ён, стары хворы Машэ, сядзеў у сваім інвалідным вазку, учапіўшыся аберуч за тэлефонную слухаўку, і не было ў тую хвіліну ў «бэйт авоце», ды што там у «бэйт авоце», ва ўсім Ізраілі, нават ва ўсім гэтым велічэзным свеце, чалавека, шчаслівейшага за яго.

Пераклаў з рускай Вольф Рубінчык

Леанід Нузбрахмалдаўскі і ізраільскі пісьменнік, паэт, журналіст. Апавяданне «Машэ» ўзята з яго аўдыёкнігі «Жыццё – не пікнік».  

Аудиозапись рассказа “Моше” можно прослушать на русском языке –  https://youtu.be/WqSVPyAmDpc 

 

Апублiкавана 11.12.2017  22:27