Tag Archives: Яков Дов Блайх

«Крестовый поход» в Самборе

«Крестовый поход» в Самборе как могильщик украинского будущего

Выступает Марк Фрайман (Канада). Фото: Александр Пан

2019. Самбор, Львовская область. 35 000 жителей, костел XVI века, швейная фабрика, техникум, памятник Лесю Курбасу. Город, в котором четверть века не позволяют увековечить память двух тысяч земляков-евреев, расстрелянных нацистами в 1943-м. Но эта история не о евреях, она — об Украине.

Середина «лихих» 1990-х. Гражданин Канады Джек Гарднер, потерявший в годы войны всю семью в гетто Старого Самбора (штетл в 20 километрах от Самбора), получает, наконец, разрешение привести в порядок местное еврейское кладбище. Ушло на это всего ничего — 30 лет, в течение которых власти СССР отказывали канадцу в этой просьбе. При поддержке львовской ассоциации «Украина-Израиль» закипела работа, и в 2001-м на кладбище был поставлен забор, проложены дорожки — на открытии отреставрированного некрополя выступали представители городской администрации, дипломаты из США и Израиля, активисты. К сожалению, ухоженные еврейские кладбища в Украине можно пересчитать на пальцах двух рук, но киркут в Старом Самборе — одно из них.

Окрыленные успехом, волонтеры «Украина — Израиль» задумали при поддержке Гарднера отреставрировать и еврейский некрополь в соседнем Самборе, представлявший собой огромное поле с братской могилой и стеной со следами от пуль, у которой шли расстрелы — мацевы к тому времени были уже снесены Советами. Речь шла о создании некоего мемориального парка — предлагалось выстричь из травы дорожки в виде шестиконечной звезды. Несмотря на отсутствие надгробий, территория кладбища была четко очерчена (землю в свое время выкупила еврейская община, что зафиксировано в земельном кадастре с австро-венгерских времен), да и весь город знал, что представляет собой это место. «О каких-либо украинских захоронениях тогда никто даже не упоминал, равно, как не было найдено и ни одного устного или письменного свидетельства того, что там могут лежать христиане», — подчеркивает глава Ваада Украины Иосиф Зисельс, принимавший активное участие в реализации проекта.

Стена еврейского кладбища Самбора, у которой шли расстрелы местных евреев

Тем не менее, когда стало известно, что евреи на еврейские деньги хотят обозначить еврейской символикой еврейское кладбище, где были убиты две тысячи их единоверцев —  не всем в городе это понравилось. Один, ныне покойный, греко-католический священник вышел с людьми на братскую еврейскую могилу, после чего при помощи бульдозера были насыпаны курганы, на которые водрузили три больших креста. Все это произошло, как вспоминает Зисельс, спонтанно, буквально в один день, активистам же «Украина — Израиль» местные «патриоты» заявили, что «здесь похоронены наши хлопцы, поэтому установить еврейские символы мы не позволим». Так, в центре еврейского кладбища, практически на еврейских могилах появились кресты — просто назло, чтобы не дать евреям обустроить мемориальную зону. Но об этом сегодня, когда конфликт вышел далеко за пределы Украины, никто не вспоминает!

Разразился скандал. «Некоторые горячие головы предлагали немедленно снести эти кресты, на что я отвечал, что теперь к ним придется относиться как религиозному символу, хотя и установленному здесь абсолютно безосновательно, — говорит Зисельс. — Мы настаивали, что евреи не должны в это вмешиваться, порядок обязана навести украинская  власть и неравнодушное гражданское общество. Но дело было сделано, и наверху не хотели связываться с радикалами».

Прошло много лет — вопрос о кладбище в Самборе поднимался на разных уровнях, в том числе встречах с украинскими интеллектуалами — Мирославом Мариновичем, Тарасом Возняком, и иерархами церкви — в частности, блаженнейшим Любомиром Гузаром. Многие хотели помочь, но никому это не удавалось.

Так должен был выглядеть мемориальный парк «Помни»

Примерно десять лет назад эту ношу взвалил на себя сын уроженцев Самбора, экс-президент Канадского еврейского конгресса, бывший заместитель генпрокурора Онтарио Марк Фрайман, родители которого 17 месяцев прятались в подвале, оказавшись среди 100 евреев Самбора, переживших Холокост. За последние годы этот немолодой человек совершил десятки вояжей в Украину, где от лица канадской организации «Украинско-еврейские встречи» (UJE), вел переговоры с властями о естественном для цивилизованного мира праве достойно помянуть своих предков. Тот же Фрайман еще в 2000-х привез в Самбор своего соотечественника-канадца Степана Бандеру-младшего — внука лидера ОУН, и тот был крайне удивлен, что столь естественный шаг, как увековечение памяти земляков, вызывает ожесточенное сопротивление в независимой Украине, отнюдь не улучшая репутацию страны.

Дискуссии шли много лет, но компромисс был найден — в виде проекта мемориального парка «Помни», который предполагает увековечение двух массовых еврейских захоронений, установку памятника в честь жертв нацизма всех национальностей и вероисповеданий, перенос крестов на христианское кладбище и… впрочем, об этом позже.

Осенью 2016 года представители мэрии должны были подписать соответствующий меморандум, но все снова уперлось в перенос крестов, мол, если патриархи скажут — тогда, конечно. Сказано — сделано. В совместном обращении к жителям Самбора от 25 сентября 2017 года главы УГКЦ и УПЦ КП блаженнейший Святослав и Патриарх Филарет одобрили концепцию мемориального парка, в августе 2018-го они однозначно и недвусмысленно благословили перенос крестов на «глубоко символическое место — кладбище Сечевых стрельцов», и еще раз подтвердили свою позицию в этом году (от лица ПЦУ выступал уже Епифаний). Меморандум был подписан в присутствии посла Канады как почетного свидетеля.

Мэр Самбора Юрий Гамар и Марк Фрайман подписывают Меморандум 

Между тем возникла еще одна неожиданная проблема, послужившая триггером конфликта. Когда эскиз проекта был уже готов и обсуждался в горсовете Самбора, на одно из заседаний пришел пожилой человек, заявивший, что его старший брат был расстрелян Гестапо у ворот еврейского кладбища вместе с 16-ю другими молодыми людьми — членами ОУН. Святослав Чухрай — так зовут визитера — настаивал на установке памятника этим парням и даже представил эскиз монумента. «Это стало первым нарушением меморандума, подписанного нами с мэрией, поскольку он не предполагал возведение вертикальных объектов», — говорит исполнительный директор Киевской городской еврейской общины Анатолий Шенгайт, с 2015 года курирующий проект UJE в Украине. Тем не менее, несмотря на то, что инициатива значительно усложняла реализацию практически одобренного проекта, архитекторы вмонтировали новый объект в структуру мемориального парка. У входа на кладбище ранее действительно были обнаружены останки нескольких человек, которые не могли быть евреями, иначе за оградой их не похоронили бы. Отдавая дань их памяти, проектом была предусмотрена установка плиты, после пересмотра меморандума «выросшая» в отдельный монумент. Подчеркнем: никаких документов (кроме единственного устного свидетельства), указывающих, что на этом месте расстреляли 17 членов ОУН — нет. Как нет и свидетельств о том, кем были эти люди, большинству из которых, по словам г-на Чухрая, не исполнилось и 18-ти лет.

Так или иначе, предложение об установке еще одного памятника было принято, но… сопротивление проекту, финансирование которого полностью взяло на себя UJE, лишь усилилось. «Важно понимать, что в Самборе, как и во многих других городах Украины, существуют, по меньшей мере, две группировки, пребывающие в перманентном конфликте между собой, — говорит Иосиф Зисельс. — Постоянно идет борьба за влияние в городе, поэтому, пока одна группа находится при власти, с ее представителями можно о чем-то договариваться, но, перейдя в оппозицию, они тут же начинают ставить палки в колеса новым отцам города — своим вечным оппонентам».

Стриптиз-клуб в здании синагоги Самбора, Фото: nazzzalex

Так произошло и в Самборе, где крестовый (в прямом смысле этого слова) поход против еврейской памяти возглавил журналист Юрий Леськив — заместитель бывшего мэра города по гуманитарным вопросам. Еще несколько лет назад, сидя в своем кабинете в Ратуше, пан Леськив поддерживал канадскую инициативу, к тому же сулившую Самбору немалые вложения — меценаты готовы потратить на мемориальный парк полмиллиона долларов. За этой примечательной фигурой стоит бывший шеф — экс-мэр Тарас Копыляк, который приватизировал здание старой синагоги Самбора и превратил его в… ночной клуб. Это многое говорит об отношении к памяти, хотя, будучи при должности, г-н Копыляк тоже не противодействовал проекту UJE. Но власть сменилась, а с ней и гражданская позиция. Это бывает, и не только у украинцев.

Стоит ли удивляться, что хейтерам глубоко плевать на чьи-либо могилы — it’s not personal, it’s just business. И так же, как бывший зам бывшего мэра делает все, чтобы сорвать перенос крестов, давно одобренный иерархами ПЦУ и УГКЦ, основной хейтер с еврейской стороны — директор виртуальной еврейской организации — никогда не интересовался увековечением памяти жертв Холокоста в Самборе. Вся его активность свелась к встрече с д-ром Фрайманом весной этого года, результатом которой стал пост в Facebook борца с антисемитизмом, уверявшего, что на еврейские деньги в Самборе увековечивают убийц евреев. Марк Фрайман оперативно и публично отверг эти домыслы, подчеркнув, что нет ни одного свидетельства об участии 17-ти оуновцев в расстрелах евреев или погромах. Пассаж о «еврейских деньгах» даже не пришлось опровергать — проект осуществляется, главным образом, на средства канадского филантропа украинского происхождения Джеймса Темертея.

Закрывая тему: если в данном случае кто-то и может заниматься морализаторством, то д-р Фрайман, у которого в братской могиле в Самборе лежит дюжина родственников и который больше десяти лет потратил на достойное увековечение их памяти. Но не человек, зарабатывающий очки у своей аудитории и «монетизирующий» таким образом трагедию…

При всем этом, ситуация, сложившаяся в Самборе — не столько еврейская проблема, сколько украинская, свидетельствующая о состоянии власти в стране — и государственной, и религиозной, и любой другой. Призыв двух патриархов перенести кресты паства просто проигнорировала. Именно проигнорировала — еще в конце прошлого года усилиями еврейской стороны 11 300 копий обращения были распространены по почтовым ящикам жителей города — «не заметить» их было сложно. И речь, напомню, идет об одном из самых религиозных регионов. В этом смысле, Украина — слабая страна, ни одна вертикаль не работает. В скобках заметим, что архиерей Самборско-Дрогобычской епархии УГКЦ Ярослав Прыриз, на словах вроде бы разделяющий позицию блаженнейшего, не спешит урегулировать ситуацию…

Впрочем, не будем спойлерить. Самбор, Ратуша, 24 июля 2019 года. Именно в этот день протокол зафиксировал согласие всех сторон на перенос крестов (принципиальный для евреев момент) и установку памятника по проекту Святослава Чухрая за территорией еврейского кладбища, на чем настаивали украинские активисты. Это стало компромиссом, устроившим обе стороны.

Открытие памятника 17-ти членам ОУН

Почти 20-летнее противостояние должно было завершиться 21 августа в ходе торжественной церемонии, но… что-то снова пошло не так. Если Б-г хочет наказать, он отнимает разум, а в данном случае он отнял и совесть. 20 августа у крестов заняли круговую оборону десяток бойцов добровольческого батальона ОУН, чей предводитель так прокомментировал ситуацию в своем Facebook: «Дожили, приехали в Самбор иностранцы, еврейское меньшинство и при помощи местного отребья… начали …уничтожать наши христианские символы, а именно кресты, которые установлены и освящены в местах захоронений людей разного вероисповедания, замученных гитлеровцами и большевиками. Центральный крест при помощи самборских патриотов и представителей ДБ ОУН удалось отстоять. А надолго ли?». Здесь все прекрасно. И абсолютное презрение «патриотов» к позиции глав УГКЦ и ПЦУ (благодаря которым удалось избежать прямого столкновения с применением силы), и уверенность, что на еврейском кладбище лежат люди разного вероисповедания, к тому же замученные большевиками, и пещерная дихотомия свой-чужой.

Все это не помешало иерархам на следующий день освятить украинский памятник, после чего участники перешли к братской еврейской могиле, отмеченной разве что табличкой с традиционно-лицемерной надписью: «Здесь лежат советские граждане». Демонтаж  воткнутых в еврейские кости крестов, несмотря на все договоренности, так и не состоялся — они были под надежной защитой — полиция не рискнула вмешаться, фактически помогая радикалам блокировать перенос.

«Я старый диссидент, член Украинской Хельсинкской группы, меня сложно обвинить в украинофобии, но, увидев, что происходит, я просто развернулся бы и уехал», — говорит Иосиф Зисельс. Так хотел поступить и приглашенный на церемонию главный раввин Киева и Украины Яков Дов Блайх, но когда протестующие накануне вечером разблокировали перенос одного креста, стоящего прямо на братской еврейской могиле, все-таки решил прибыть в Самбор для поминальной молитвы. Над безымянной могилой прозвучал кадиш, а 95-летний Борис Дорфман из Львова после нескольких слов на идише мощно спел «Ам Исраэль хай» — «Народ Израиля жив». «Я больше не мог молчать, подошел к микрофону и трижды почти прокричал: Pacta sunt servanda — договоры должны выполняться», — рассказывает Анатолий Шенгайт. Это был глас вопиющего в пустыне, ведь одна из сторон соглашения получила даже больше, чем рассчитывала, а другая… это уже ее проблемы. Отреагировал лишь глава местной полиции, но весьма своеобразно: «Зачем вы провоцируете людей?».

У микрофона Борис Дорфман. Фото: Александр Пан

Вопрос о моральной ответственности за соблюдение договоров мы задали главе УГКЦ Святославу Шевчуку, но, к сожалению, так и не получили комментария от блаженнейшего.

«Меня многому научила эта история, — продолжает Шенгайт. — Она доказывает, что даже если идешь на уступки, нет никаких гарантий, что тебя не обманут, хотя мэр города — Юрий Гамар — вел себя почти безупречно, и ему как раз больше всех было стыдно за срыв соглашения. Мэр подписал договора, местные священники их одобрили, а высшие иерархи закрепили. Но когда группа «патриотов» вытерла об эти соглашения ноги, никто из горожан не пришел отстоять доброе имя патриархов, поставивших на кон авторитет свой и своей церкви. Это позор самборчан, и им с этим жить».

Можно много рассуждать о том, почему в Самборе произошло то, что произошло. Возможно, если бы оппоненты проекта были лично заинтересованы в создании мемориального парка, дело приняло бы другой оборот, но в UJE категорически не хотели давать кому-либо на лапу. Просто потому, что у них — в цивилизованном мире — так не принято. А у нас принято. Как принято и отторгать «чужую» память — такой вот традиционный этический выбор, застрявшего в «славном» прошлом общества. И вот это действительно опасно. Не для нас — евреев, а для Украины. Потому что без польской и еврейской памяти нет истории Самбора. Это город без прошлого, и уж точно без славного прошлого. Скажу больше — без этой памяти нет и будущего — поскольку то, что происходит сейчас в Самборе, в корне противоречит европейским ценностям. Остается лишь настоящее. Да и оно не в ладу с собой. Поскольку каждый выбор имеет свою цену… И цена эта с каждым днем будет лишь расти.

Михаил Гольд

Источник

Опубликовано 09.02.2020  16:05 

Вспоминает Натан Вершубский

Узник Сиона Натан Вершубский: адвокат Виктор Медведчук подставил меня в 1985-м

Один из последних узников совести в СССР, осужденный за «кражу» книг из синагоги на Подоле, автор рассказов, получивший известность под псевдонимом Абраша Лукьяновский, раввин Натан (Носон) Вершубский выступил по приглашению главного раввина Киева и Украины Якова Дова Блайха на месте «преступления» — в Главной синагоге Киева. О соблюдении шабата в советском вузе, стукачах в кипах и операх в погонах, аресте и следствии, подставе от адвоката — Виктора Медведчука — и вмешательстве в судьбу узника Маргарет Тэтчер — в эксклюзивном интервью для «Хадашот».

— Рав Носон, как мальчик из московской интеллигентной семьи (отец — журналист, мама — инженер) стал «религиозным мракобесом»?

— Мои светские друзья о таких, как я, обычно говорят: «ударился в религию», почему-то считая, что к вере приходят лишь в поисках выхода из сложной жизненной ситуации. Но у меня было счастливое детство — я просто хотел исправить историческую несправедливость, восстановить прерванную еще отцами и дедами связь.

— И деды — в широком смысле этого слова — стремления не оценили? 

— В семье шла война по этому поводу. В свое время папа ушел на фронт добровольцем, обманув военкомат и приписав себе четыре месяца, которых ему не хватало до 16-ти. Оказался на передовой, дошел до Берлина, где его — уже 18-летнего — призвали на срочную службу. Бабушка написала Ворошилову — не помогло, еще три года отслужил в Германии.

Когда вернулся — вся грудь в орденах — мог поступать куда угодно, — ветеранов принимали без экзаменов. Выбрал филфак, мечтая стать журналистом, — и таки стал им. Но потом запретил нам — своим детям — идти по гуманитарной стезе. Я, впрочем, математику всегда любил, учился в физматшколе при МГУ, побеждал на олимпиадах по физике и математике, поступил в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ).

Мы спорили ночи напролет, отец был агностиком и убежденным коммунистом, но ничего не мог поделать с моей убежденностью и отчасти сам был в этом виноват — он с младых ногтей приучал меня к самостоятельности. Я с очень раннего возраста ездил в транспорте, папа учил меня всему — от правил выживания зимой в лесу до выбора друзей. И теперь не мог меня переспорить, когда я сам выбрал этот путь.

В кругу семьи, нач. 1970-х В 16 лет

— Одно дело — внутреннее сопротивление, синагога по праздникам, самиздат по ночам и иврит по самоучителю, и другое — практическое соблюдение заповедей. Как это совмещалось с учебой в советском вузе?  

— Непросто. Поскольку перед каждой субботой я должен был брать больничный в поликлинике МИИТ, то разработал свой метод имитации гипертонического криза. Простое самовнушение.

— И всегда по субботам?

— Старался, конечно, варьировать — иногда приходил в четверг. Это выручило меня, когда, в начале 1980-х, нависла угроза исключения из института, и я сыграл на опережение, взяв академический отпуск по состоянию здоровья.

— А за что исключить-то хотели?

— По совокупности. Во-первых, было известно, что я хожу в синагогу. Во-вторых, активно вербовал аудиторию для друга — Илюши Когана, который готовил прекрасные лекции по иудаизму для начинающих. Я приводил ему десятки людей — стояли в коридоре, стульев не хватало, и об этом тоже знали.

Был еще один грех. Я обнаружил кладезь еврейской литературы в Московской исторической библиотеке, куда пускали лишь историков и студентов профильных факультетов. И, благодаря ходатайству с кафедры общественных наук, стал завсегдатаем — для конспирации брал полдюжины книг, среди них лишь одну на еврейскую тему. Потом через ту же кафедру получил доступ в спецхран, где были и Еврейская энциклопедия, и «История евреев» Греца, и множество дореволюционных изданий. Полгода я оттуда не вылезал, пока в ректорат не пришло письмо от директора библиотеки со списком всех заказанных мной еврейских книг — именно еврейских, а не взятых для отвода глаз. Это был скандал. Исключали за гораздо меньшее.

— Как реагировали сокурсники, преподаватели?

— Некоторые приятно удивили. Помню, предстоял экзамен по высшей математике — «вышке», которого все боялись как огня. Преподаватель Григорий Иванович Макаренко — украинец из-под Полтавы по прозвищу Паче Чаяния. Захожу в аудиторию, Макаренко поднимает голову: «Дверь заприте, будь ласка…». И продолжает: «Вызвал меня вчера проректор Носарев. Знакомы с ним? Вижу — знакомы… Так вот велел мне поставить вам двойку. Я порядочный человек — делать этого не буду. Давайте зачетку, ставлю четыре. Позовите следующего, будь ласка…».

Гебэшника Носарева я знал прекрасно, у него был зуб на меня еще с тех пор, как этот чекист, по прозвищу Мюллер, увидел меня с магендавидом на шее. Но Макаренко оказался человеком каких один на миллион.

Профессор Григорий Макаренко

Ошибался я и в отношении нашего комсорга Сени, которого обходил за километр. В критической ситуации, когда меня хотели выгнать из института, этот парень с классической еврейской внешностью и фамилией встал и заявил, что комсомольская организация знает Вершубского только с хорошей стороны и не будет ходатайствовать об исключении. Я узнал об этом спустя много лет и был поражен…

— Вы — коренной москвич, но сели за «кражу книг» из синагоги на Подоле. Что привело в Киев в феврале 1985-го?   

— Начнем с того, что и мой дед-сапожник, и бабушка — киевляне, переехавшие в Москву в 1925-м. А я в Украине по еврейским делам бывал довольно часто. Мы в Москве были в те годы счастливчиками — нам было у кого учиться — во-первых, оставались еще старики, во-вторых, раз в две недели приезжали иностранцы. Была налажена целая система — люди из Лондона или  Манчестера, Нью-Йорка или Балтимора давали уроки иудаизма, привозили книги, тфилин, кошерный сыр, в конце концов. Дальше Москвы они редко выбирались, поэтому я и мои друзья чувствовали, что должны делиться этими знаниями. Тем более, что, будучи студентом МИИТ, я имел право на бесплатный проезд. Одни ездили в Прибалтику, другие — в Питер, а я выбрал украинское направление.

Да и невесту я нашел тоже в Киеве. Спустя год после свадьбы Марина была на девятом месяце беременности — и мы решили навестить ее родителей, живших на Сырце, — это была последняя возможность до родов. К тому же родители жены тоже начинали соблюдать, и им требовалась наша помощь. Так что я использовал отгулы, заработанные на овощной базе, и мы приехали.

Первым делом надо было поставить хупу тестю и теще, которые были женаты 25 лет. Для этого нужен миньян, а где собрать в Киеве десять соблюдающих евреев? Старики на подпольную хупу не пойдут — боятся. Значит, надо объехать всех сионистов, отказников, учителей иврита — тем и занимался.

— И где же вас взяли?

— Прямо у калитки синагоги. Только я вышел, два молодца, стоявшие у белой «Волги» с гэбэшными номерами, подхватили меня под руки и привезли на Владимирскую, 33. А потом целый день думали, что мне пришить. Идеи были разные. Грозились провести обыск в московской квартире и найти антисоветскую литературу. Я честно признался, что всю антисоветскую литературу из дома давно вывез. «А мы найдем», — услышал в ответ.

Здание КГБ УССР на Владимирской, 33

Как раз шла череда посадок — каждый месяц брали кого-то из религиозных евреев. Одного — это было в Самарканде — посадили за то, что он якобы избил председателя религиозной общины чайником по голове. На самом деле он преподавал детям традицию — это, действительно, было серьезно. У другого при обыске нашли пистолет «Вальтер» и патроны к нему — нашли сразу, видно знали, где искать, в отличие от хозяина, видевшего пистолет первый раз в жизни. К третьему — нынешнему спикеру Кнессета  Юлию Эдельштейну — пришли с обыском и, обнаружив благовония для авдалы, арестовали за хранение наркотиков. Пожилого киевлянина-еврея арестовали за избиение шести милиционеров в каком-то провинциальном городе, если не ошибаюсь, Новоград-Волынском, куда он приехал на могилу тестя. На что уж мне обижаться?

— Вы понимали, что этим может кончиться, были готовы к тому, что придется сесть?

— Абсолютно нет. Отец предупреждал: «Посадят», но я ему не верил. А верил в два мифа, рухнувших в момент ареста. Первый миф — сажают, мол, крупную рыбу, а я мелочь — с иностранными корреспондентами не встречаюсь, пресс-конференций не даю, петиций не подписываю, просто изучаю и преподаю Тору. Второй миф — о том, что людей запугивают, прежде чем взять, вызывают в ГБ, предупреждают о последствиях и т.д. Так тоже бывало, но не в моем случае.

— Насколько я понимаю, кто-то должен был дать на вас ложные показания, и их дали…  

— Именно так. Сейчас при входе в синагогу мы видим мраморные доски с именами спонсоров, а тогда красовалась одна крупная надпись — НАШ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Председателем был в те годы Мейше Пикман. Еще в Москве Липа Мешорер — сам в прошлом киевлянин, зная о том, что я езжу в Киев, предупреждал:  «Мейше — мусор еще с довоенных времен, у него руки по локоть в крови».

Впрочем, с Пикманом я не общался, а говорил с его замом — Мильманом. И когда в ГБ решили судить меня за кражу книг из синагоги, они просто привезли этих двух джентльменов и в соседнем кабинете при открытых дверях диктовали им текст заявления — я это слышал. Они написали все, что им велели: мол, я спрашивал, можно ли взять книги, они ответили, что нет, а я все равно их вынес. Надо понимать, что тогда во всех синагогах Советского Союза чердаки и подвалы были завалены старыми еврейскими книгами, свезенными детьми и внуками соблюдавших евреев — дома они были не нужны, эти буквы никто уже не помнил. В синагоге на Подоле они просто лежали на скамейках, на полу, на подоконниках — их ели крысы и на них гадили голуби — Мильман меня просил, забирай, что тебе нужно.

Cинагога на Подоле. В центре – председатель общины Пикман, справа – заместитель Мильман

Но если нужно посадить, то благовония превращаются в наркотики, под книжным шкафом находят «Вальтер», а пенсионер-еврей, как Шварценеггер, дубасит шестерых милиционеров. В моем случае четыре книги, найденные в сумке, оказываются украденными из киевской синагоги.

В суде (меня уже обрили, а до ареста я был с бородой) я спрашиваю Пикмана: «Вы меня помните, это я к вам подходил?»

— Да!

— А я был с бородой или без?

— Как в протоколе написано, так и есть.

— И все же, ответьте на мой вопрос.

— Я отказываюсь отвечать!

И судья удовлетворяет его отказ ответить. А мы с ним даже не знакомы, я говорил только с Мильманом, который не явился в суд по болезни…

— Вы простили этих людей?

— Даже не знаю, уместно ли говорить о прощении… На этих несчастных стариков было жалко смотреть — я не считал их врагами. Они стали лишь инструментом, не будь их — меня бы все равно посадили.

Я был сегодня в том суде — сейчас это Подольский районный суд на улице Хорива. А тогда уже после процесса какой-то сокамерник-урка, знавший на идише больше слов, чем я, сказал, что в этом зале судили Бейлиса… Хотя Википедия это не подтверждает.

— Адвокатом по вашему делу был очень известный ныне в Украине человек Виктор Медведчук. Какое он производил впечатление?  

— Мои родственники, разумеется, искали адвоката. Но все, к кому они обращались, узнав, что дело находится под контролем КГБ, наотрез отказывались меня защищать. Бабушка моей жены — в прошлом член Верховного суда УССР — сохранила связи в этой среде, но и ей отказывали. Отец нашел в Москве хорошего и смелого адвоката, который готов был взяться за мое дело, но честно предупредил, что ему просто не дадут доехать до Киева — вплоть до того, что поезд сойдет с рельс.

Пока кто-то не подсказал, мол, есть в Киеве один адвокат — сам капитан КГБ, но за такие дела берется. В результате, обратились к Медведчуку. Ни на что, он, разумеется, повлиять не мог, да и адвокат был никакой. Я сам, сидя в камере, штудировал УК СССР — и этим зарабатывал — за дневную пайку сахара составлял прошения зэкам, жалобы прокурору по надзору, требования о пересмотре дела и т.д. Точно так же я сам подготовил вопросы к экспертам по моему делу, оценившим «украденные» книги в 700 рублей, хотя они не могли прочесть, что там написано.

Ул. Хорива, 1980-е годы. Фото: starkiev.com

Медведчук не задал экспертам ни одного вопроса. Правда, каждый раз, приходя ко мне в Лукьяновскую тюрьму, он проносил в кармане рубашки кошерную шоколадку, упаковочку кошерного сыра и письмо от жены — хотя делать это был не обязан, в СИЗО письма запрещены.  Ничего мы с ним во время этих встреч не обсуждали — он ждал, пока я съем шоколадку, чтобы забрать обертку, и напишу ответное письмо  жене.

Впрочем, одну подлость он таки совершил. Несмотря на все его уговоры, я отказывался  признавать вину. А он настаивал — признаете вину — я подам на помилование. Уже в суде, когда я сидел в подвале в клетке для подсудимого в перерыве между заседаниями, Медведчук передал мне, мол, отец считает, что я должен признать вину. Контактов с отцом у меня не было, он вообще с трудом попал в зал заседаний. Когда зал открыли в 9 утра, все места уже были полностью заняты студентами юрфака. Открытый судебный процесс, на который в реальности никого не пускают. Папа предъявил паспорт — судят моего сына. Тогда одного студента отозвали, и мой отец занял его место.

В тот день Медведчук и передал мне просьбу отца. Поэтому, когда заседание возобновилось, я заявил о частичном признании вины. Уже после освобождения, услышав об этой истории, отец сделал большие глаза: «Я вообще никогда с твоим Медведчуком не разговаривал. И никогда бы не указывал, что тебе признавать, а что нет». Эту подлость я адвокату не простил. А в остальном он был просто почтальоном, приносившим мне шоколадки и письма от жены — в ходе следствия я съел две шоколадки и два ломтика сыра.

 Вначале прокурор требовал восьми лет лишения свободы, что за хищение четырех книг — даже очень ценных — все-таки перебор. И вдруг, на следующем заседании он с той же убежденностью просит всего два года. Что произошло? 

— В ГБ меня с самого начала склоняли к сотрудничеству. Когда только привезли на Владимирскую, то в обмен на согласие стучать вообще предлагали отпустить без протокола. После передачи дела в суд обещали два года (и освобождение через год) за подпись под документом о сотрудничестве. Откажешься — получишь свои восемь лет и выйдешь инвалидом… А у меня сын родился во время следствия. Я, тем не менее, отказался.

Все в руках Всевышнего. Через два года людей, предлагавших мне стучать, уже не было в живых, они — два опера и их начальник — погибли в ходе крушения теплохода «Адмирал Нахимов». А еще через пять лет не стало и той страны, безопасность которой они так рьяно от меня защищали.

С первенцем на руках Постер с требованием освобождения узника Сиона Вершубского, сер. 1980-х 

Существовало два способа борьбы за освобождение политзаключенных. Шумный: демонстрации, петиции, пикеты, воззвания — я просил обойтись без этого. И был путь тихой дипломатии. Он и сработал, правда, цепочка вышла достаточно длинной. Некий американский еврей-бизнесмен, летевший транзитом через Москву, узнал от друзей о моем деле, позвонил своему раввину в Балтимор, тот дернул кого-то еще — в результате раввин Манчестера встретился с главным раввином Великобритании лордом Якобовицем, который на приеме у королевы передал премьер-министру Маргарет Тэтчер список из восьми религиозных евреев, арестованных в последнее время в СССР. Я шел под седьмым номером.

Через какое-то время Тэтчер на встрече с Горбачевым передала ему этот список — никого не выпустили, но участь всех была значительно смягчена. Много лет спустя, листая свое дело, я обнаружил письмо от Генерального прокурора СССР Рекункова в Киев с указанием требовать в деле Вершубского двух лет лишения свободы, а не восьми. Соответственно, на следующее утро прокурор озвучил вказивку, а в политических процессах судья в точности удовлетворял требование прокуратуры. Как судили уголовников? Если статья предполагала от года до трех, и это первая ходка — давали два года. С политическими это не работало. Ни характеристика (а у меня, как ни странно, была хорошая характеристика с места работы), ни новорожденный ребенок ни на что не повлияли, хотя Медведчук пытался делать на это упор.

— Как вам сиделось?

— Я был мальчик-одуванчик из интеллигентной семьи, и вдруг — бац. Урки, блатные — статья-то уголовная. Дела тогда помечали — красная полоса в одну сторону — «склонен к побегу» (так называемый склонник), полоса в другую сторону — дело на контроле КГБ. Таких людей старались не держать в одной камере, постоянно переводили, в оперчасти боялись разлагающего влияния на других зэков. Поэтому, хотя по правилам я должен был сидеть с первоходами, в следственной тюрьме соседствовал с кем угодно — и с ворами в законе, и даже один день со смертником.

— Удалось сохранить себя?

— Я видел многих сломавшихся людей — это трудно понять тем, кто не сидел. И пришел к выводу, что эти два года в тюрьме помогли мне не сломаться и после освобождения.  Крамольная мысль иногда закрадывается — отправь эти гэбэшники меня в 1985-м не в Лукьяновскую тюрьму, а в израильскую иешиву — учить Талмуд — это не стало бы столь хорошей школой. Тюремный опыт дал мне сильную закалку. В книге я пишу о двух вещах, позволивших не сломаться. Во-первых, письма с воли. Люди, получавшие много писем, реже ломались. Как и люди религиозные. Те, кто имел связь со своими и связь со Своим. Когда человек чувствует, что он здесь не просто так, что Всевышний ведет его. В самые тяжелые моменты я думал, что оказался здесь по воле Всевышнего, и он знает, сколько я смогу вынести. Так и оказалось…

Беседовал Михаил Гольд

«Хадашот»,  №5, май 2019, ияр 5779        

Опубликовано 23.05.2019  15:58