Tag Archives: узники Сиона

Открытое обращение узника Сиона Йосефа Менделевича

Друзья!.
.
Мы стоим на пороге судьбоносных выборов.
.
Уходящее правительство Лапида, Ганца, Бенета и Либермана пригласило арабские партии участвовать в руководстве страной. В результате этого арабский террор поднял голову. Арабы почувствовали, что еврейское государство зависит от них. Сердце болит, когда я слышу о новых убийствах и покушениях.
.
Я, Йосеф Менделевич, посвятил свою жизнь борьбе за свободу евреев в СССР, за свободу эмиграции, за то чтобы мы могли жить в свободном мире, в Израиле, США, Европе. Я отдал 16 лет свой жизни за это – подполье, тюрьмы, лагеря.
.
Именно потому я прошу вас – не потворствуйте тому, чтобы арабский террор поднял голову в Израиле. Разве не наши дети и внуки будут вновь рисковать своей жизнью и гибнуть! Я сам служил в израильской армии и знаю, что это такое.
.
Эти левые партии обещали экономический расцвет. Не секрет, что они ничего не понимают в финансах и экономике. Я знаю, что “Наш Дом Израиль” обещал заботиться о стариках. Где эта забота? Мне пошел 76 ой год и я получаю из Битуах Леуми те же 2000 шекелей. И все.
.
Друзья, не дадим больше обманывать себя. 1 ноября мы все придем на избирательные участки и отдадим голоса за правые партии, которые составят правую, национальную коалицию.
.
Йосеф Менделевич
PS.
.

Вечером в субботу, 29 октября, в Кирьят-Арбе террорист открыл стрельбу по автомобилю с израильскими номерными знаками. Спасательные службы сообщали о четырех раненых, позже один из них умер в больнице. Террорист нейтрализован гражданскими охранниками.

Раненых эвакуировали на вертолете и машинах скорой помощи. Жителей Кирьят-Арбы просят оставаться в своих домах.

Депутат Кнессета Итамар Бен-Гвир заявил, что террористы обстреливали его дом в Гиват а-Авот. Сам он или члены его семьи не пострадали. Источник радиостанции “Галей ЦАХАЛ” в силах безопасности опровергает эту информацию.

Судя по рассказам свидетелей, сначала террористами были обстреляны двое израильтян-поселенцев, затем был открыт огонь по парамедикам и военным, прибывшим на место происшествия.

Служба скорой помощи “Маген Давид Адом” передает: в 20:53 на горячую линию 101 поступило сообщение о стрельбе на шоссе между Кирьят-Арбой и Хевроном, недалеко от КПП “Ашморет”, были обстреляны израильтяне. Ранены три человека: мужчина примерно 50 лет в тяжелом состоянии, мужчина примерно 50 лет в состоянии средней тяжести и мужчина примерно 30 лет получил легкое ранение. Раненые доставлены в иерусалимские больницы “Шаарей Цедек” и “Адаса Эйн-Керем”. Кроме того, в больницу доставлен 37-летний житель Палестинской автономии, получивший легкое ранение (не террорист).

Из больницы “Адаса Эйн-Керем” сообщали об ухудшении состояния мужчины примерно 60 лет, он в критическом состоянии, позже было объявлено, что он умер. Также в больнице находятся мужчины 48 и 19 лет, они получили легкие ранения.

В больницу “Шаарей Цедек” доставлен мужчина примерно 50 лет, получивший тяжелое ранение.

Служба “Маген Давид Адом” приводит рассказ парамедика Исраэля Лиора, бригада которого первой прибыла на место происшествия. Он говорит, что террористами был обстрелян автомобиль, на пассажирском сиденье находился мужчина примерно 50 лет без сознания, со следами огнестрельных ранений. Старший парамедик начал оказывать помощь раненому, пока Исраэль бегал за медикаментами, он услышал выстрелы и крик своего коллеги о том, что и он тоже ранен. Были вызваны дополнительные силы.

Опубликовано 29.10.2022  23:29

Наама Иссахар и отказники 80-х – заложники советской власти

Давайте поговорим о неприятном.

Наама Иссахар – это символ. В первую очередь счастливого незнания алией 90-х (и тем более 2000-х) истории начала своей дороги в Израиль. И судеб отказников – тогдашних заложников советской власти, жизнью и смертью которых эта власть торговала, используя выезд советских евреев в своих целях. Как сейчас торгуют Наамой.

Но тогда, в 80-х, не надо было отслеживать и ловить израильтянку с израильским и американским гражданствами. У торговцев людьми был свой товар. Лучший, и более ходовой – евреи-отказники, больные раком. Они ценились выше – за них боролись активнее, и набивали им цену. А с другой стороны, на внутреннем рынке, они отбивали охоту уезжать у содержавшихся в зоне соцлагеря остальных неблагонадежных. Именно это и были цели советской власти – и выторговать себе что-то у Запада, и держать своих советско-подданных в постоянном страхе. Чтобы даже и не мечтали о вероломном бегстве из социалистического рая.

В конце 1986 – в начале 1987 гг. весь боровшийся за выезд отказников мир был потрясен цепочкой трагедий – кульминаций этого советского варварства. Первой была Инна Мейман – многолетняя отказница, больная раком, которой отказывали в выезде даже на лечение. За нее боролись все, включая американский сенат – и в итоге ее выпустили, но так, чтобы надежды у нее уже не было. Она умерла в больнице в Вашингтоне через 3 недели после приезда, едва начав курс лечения. Ее 76-летнему мужу, естественно, не дали приехать на похороны.

Затем был Михаил Ширман. Это была еще более изощренная история. Ширман уехал в Израиль в 1980-м, и через пару лет у него нашли рак. Его могла спасти только пересадка костного мозга от его сестры, Инессы Флеровой. Но ее отказались выпустить. Дожидались до начала 1987-го, и когда Ширман был уже в безнадежном состоянии, только тогда выпустили. Он умер у нее на руках, уже будучи не в состоянии принять донорскую пересадку. Хотя после проверок в Хадассе Флерова оказалась идеальным донором… Вот, неча уезжать с советской родины. На-ко, выкуси.

Но шедевром издевательства над отказниками – больными раком – стала судьба ленинградца Юрия Шпейзмана. Он имел несчастье не только захотеть уехать в Израиль к своей дочери, но и заболеть лейкемией. Его додержали до состояния, когда в марте 1987 г. он получил инфаркт прямо в ОВИРе, где ему сообщили об очередном отказе по причине … отсутствия его новой фотографии в прошении о выезде. А вы говорите, наркотики! Через пару недель, когда он был в больнице, ему сообщили о разрешении на выезд. После того, как за его спасение были подняты на борьбу все. Сенат США, правительства Европы и целая коалиция еврейских организаций. Совки милостиво позволили Шпейзманам выехать, но на пересадке в Вене, за 4 часа до встречи с дочкой и внуками, которых он никогда не видел, Юра умер от нового инфаркта…

Были, конечно, и более прозаические решения. Просто не дать выехать, и дать больному умереть в СССР. Что даже гуманно – на руках у своей семьи. Но это было все же банально. Поэтому были и такие, кого снимали с самолета уже с визами в Израиль и без советского гражданства, и отправляли обратно в родную коммуналку. Без, повторим, гражданства, возможности работать и лечиться. Чтоб было интереснее. Тем, кто боролся потом за их спасение, и чтобы были более уступчивы…

Потому что это всегда у них вопрос цены. Можно у пиндосов так что-нить выторговать, по совсем другой теме. Перед встречей в верхах, например. Выпустишь так десяток отказников – и глядишь, американским империалистам и не попросить чего-то неподходящего. А если еще подкатить козырного узника Сиона – как, например, Юлия Эдельштейна (тоже взятого за «хранение наркотиков») – так ваще вся касса наша!
Так что вопрос этого гоп-стопа – всегда по высоте ставок и серьезности бизнеса. И нам стоит тяжелая задача и освободить девчонку, и чтобы аппетит во время игры не разыгрался. Мораль на нашей стороне – но она же нас и обременяет. Поэтому пожелаем всем, кто спасает Нааму – настойчивости и удачи. А ей самой – терпения и мужества. Она там за нас, за всех, кто тут. Держись, Наама!

Михаил Лобовиков

Источник: Facebook 

 

***

 

Михаэль Бейзер
 
Первый день свободы 
Каждый переживает посвоему, покидая место, в котором он родился и вырос.Обычно это
боль. Одна ленинградка, отправляясь в Штаты, оставила мне четверостишье из “Юноны и Авось”.
 
“Этот город в мурашках запруды,
 
Это Адмиралтейство и Биржу 
 
я уже никогда не забуду,
 
и уже никогда не увижу“.
Совсем иначе уезжал я Семь с половиной лет бесперспективной, изматывающейжизни в
отказе – неужели не хватит? На фотокопии “Евреев Петербурга, которую Алик Френкель
изготовил и принес подписать, я торжествующе начертал
“Алик, друг мой, как я рад,
 
Покидая Ленинград.
 
 Я уж сыт по горло им.
 
Мне пора в Иерусалим”.
 
Стишок был незатейливый, но точно отражал моё тогдашнее настроение. Потом
я возвращался в этот город не раз, пережил в нем еще много радостей и гадостей;
связь не прервалась, как тогда казалось, навсегда. Вот и сейчас я пишу эти строки
 
с билетами в кармане; надо показать сыновьям могилы предков. 
   Утром 10 мая 1987 года, в аэропорту “Пулково”заполняя таможенную декларацию,
я услышал: “Мишадай списать“. Это был Юрий Шпейзман. В свои пятьдесят пять он
 
уже несколько лет страдал от лимфосаркомы и недавно перенес инфаркт. Мне 37летнему
Юра казался пожилым человеком. Во время таможенного досмотра от него потребовали
вскрыть коробочки тфилин. Шпейзман спокойно заметил: “Вы можете открыть их сами,
но они перестанут быть кошерными, и я не смогу ими больше пользоваться”.
Таможенник отступил. Впрочем, за это напускное спокойствие Юре пришлось заплатить
сразу после досмотра, с ним случился сердечный приступ. С трудом допросились
врача,который делал Юре внутривенное вливания прямо в зале ожидания, в то
время, как я сторожил их ручную кладь. Наконец синева на его лице отступила,
Юра снова заулыбался, и сам понес свою сумку к самолету, успев перед этим 
переговорить с подошедшей безошибочно именно к нему швейцарской еврейкой,

бывшей узницей гитлеровского концлагеря.

    В самолете мы сидели рядом, он в середине, по другую руку его жена Нелли Липович
Шпейзман, учительница иврита со стажем. Они с Юрой знали друг друга с детства,
учились в одном классе. Их не пускали в Израиль десять лет, к единственной дочери, у
которой тем временем родились свои дети, ни разу невидавшие дедушку и бабушку.
Лечиться в Израиль его тоже не отпускали. Дали разрешения в последний момент, 
получив безнадежное заключение врачей, отпустили, чтобы “сионистская пропаганда” не
 
смогла использовать его смерть в отказе в “антисоветских целях”. Юра отдал мне свою 
некошерную аэрофлотовскую порцию курятины, а сам прочел Шехияну: благодарение
Богу за то, что мы дожилинаконец, добрались, дотянули до этого счастливого мгновения.
 – Юра, неужели это свобода? Ведь столько раз казалось, что этот миг никогда не наступит.
 – Не говори так. Я всегда верил, что Всевышний не допустит такой несправедливости.
Иначе бы я и не дожил. А как же Он допустил Шоа?
 
У трапа самолета в Вене нас ждали: “Израильтяне направо, американцы налево”. Все
двинулись налево. Остались только Шпейзманы, семья Клюзнеров из четырех человек и
я. В аэропорту нас, скорее именно Шпейзманов, встречали активистки борьбы за
советских евреевЖеня Интратор из Канады и Рут Блох из Швейцарии. Рут сразу
предложила организовать санитарный самолет для переправки Юры в Израиль под
медицинским надзором. Но Юра отказался от самолета, как он отказался и от услуг
наземной медицинской помощи. Представители “Натива“, назвавшиеся представителями
Сохнута, Дов Шперлинг и Ицик Авербух, по инструкции, опасаясь террористовнаспех
загрузили нас в машинутранзит. Мы не поняли причины такой торопливости, не могли
взять в толк, почему нам не дают посидеть в баре аэропорта с этими замечательными
 
женщинами, проделавшими такой длинный путьНас привезли в съемную квартиру
 
в центре города, где мы должны были находиться до вечернего рейса в ТельАвив.
Советская пресса писала, что евреев, направляющихся в Израиль, запирают в Вене,
чтобы они не передумали и не сбежали в Америку. Не знаю, как поступали с другими, но с
нами ничего такого не произошло. Дов и Ицик показали нам холодильник, где были 
какието продукты на перекус (я запомнил бананы), дали нам карту и ключ от квартиры, а
также номер телефона, по которому их можно было найти“если что”. Сказали: “Хотите  –
отдыхайте, а нет  – можете идти смотреть Вену”.
Юра отказался прилечь и настоял на том, чтобы пойти со всеми гулять по городу. Он
даже скаламбурил, на ходу глотая таблетки: “Этот воздух мне полезен.А прежде, вместо
воздуха Вены, меня только кололи в вены, чего было явно недостаточно”.
 
Пока буду жить, буду помнить, как он упал на центральной площаде города, под деревом,
между памятниками Марии Терезии и Францу Иосифу, ближе к последнему. Стояло
теплое весеннее воскресенье, часов пять после полудня. По площади прогуливались
нарядные венцы. А мы с Нелей стояли над упавшим товарищем, неожиданно ставшим
 
мертвым телом. Рядом Клюзнеры, их младший сын в истерикеих собака лает на труп. Что
делать, мы не знали. У нас при себе не было никаких документов, мы их сдали
“сохнутчикам” из Натива“. Местных денег тоже не было, не поменяли, пожалели.
 
Наверное, “скорую” мы могли бы вызвать и без денег…если бы умели пользоваться
телефоном-автоматомПонемецки никто из нас не говорил. Неля могла изъясняться
только на иврите, поанглийски – только я и старший сын Клюзнера. Вам случалось
оказаться наединес трупом в чужом городе, без знания местного языка, без денег и
документов в карманеСо мной это было в первый раз. И неоткуда было ждать
особого сочувствия. Слова: “Израиль”, “отказ”, “советские евреи” не звучали
 
в стране, где выбрали президентом бывшего нацистского преступника Курта Вальдхайма.
Они, чистая публика, смотрели на нас, как на кочевниковцыган, и обходили стороной.
Разве труп не мог быть результатом внутренних разборок между этими дикарями?
 
Это был тяжелый деньКлюзнеры отправились пешком обратно в квартиру,чтобы оттуда
связаться с Довом и ИцикомКтото из прохожих вызал полицию. Я остался успокаивать
Нелю, потом ждать вместе с ней полицейских и амбуланс.
Искуственнон дыхание и электрошок не помогли, Юра не ожил. Врач скорой помощи

отвел меня в сторону: “Скажите вдове, что мы все хотели бы такой смерти”.

Надо было еще пройти допрос в полиции, где, находясь в состоянии стресса, я забыл
почти все английские словаНадо было еще попросить, чтобы труп не вскрывали (что
обычно делают, когда человек умирает вне больницы), посколку покойник был
верующим. Потом нас нашли Дов и Ицик, и все както устроилось. А назавтра там, в
Ленинграде печальная весть оглушит юриных друзей. Саша Шейнин, тогдашний
подпольный моэль, вспоминаетПомню, как он позвонил и позвал на прощальный
“лэхаим”, а я ответил ему: 
“Спасибо, да стоит ли? С Бй помощью, через две недели встретимся  в Иерусалиме!”…
А на завтра прибежал Раши и рухнул головой на стол: “Всё! Всё! Всё! Юры нет!”
 
За первым шоком последуют гневные письма отказников во власть и демонстрация
на Исаакиевской площади с плакатом: “Позор убийцам Юрия Шпейзмана!” А пока
 
мы, оставшиеся, снова собрались на квартире. Авербух, бывший одессит, некрупный, но
крепко сбитый мужик, сказал: “Я участвовал в трех войнах, привык цинично относиться к
смерти. Случай же с Юрой могу объяснить только мистически. Ведь и Моше тоже не
вошел в ЭрецИсраэль“.  Я подумал, что Юре еще повезло – умер свободным.
Свою свободу он обрел в борьбе – организовывал массовое размножение еврейского
самиздатаВ аэропорту нам пришлось пройти сквозь строй солдат с автоматами
на изготовку. В то утро израильская авиация провела рейд по палестинским лагерям в
Ливане, и поэтому меры безопасности в Вене усилили. Вооруженные солдаты, немецкая
речь, собаки – чтото не похоже на свободу. Мне вспомнилось, как утром, при входе в
здание аэропорта какойто человек отделился от толпы встречавших, бросился ко мне:
“Вы направляетесь в Израиль. Не езжайте тудаТам очень плохо. Я там жил, я знаю, Ни в
коем случае не делайте этой глупости!” Я не нашел ничего лучшего, как попросить его
предъявить документы, после чего наш “спаситель” бесследно пропал.
 
Самолет ЭльАль летел ночью. Для меня это была третья бессонная ночь подряд.
Попросил виски. Стюрдесса принесла его вместе с газетой “Едиот ахронот”, которую я
тупо вертел в руках. Еда показалась очень вкусной. Наконец, из темноты выступил
израильский берег, весь в огнях. Садимся, приехали. У трапа ко мне подошел человек. “Я
из министерства иностранных дел. Мы для Вас очень много сделали”, – сказал он. Это был
Эли Валк, чиновник из Натива, сам бывший рижский активист. “Что же именно они для
меня сделали?”
А впереди я уже видел наглых репортеров, в упор, со вспышками снимавших Нелю, 
рыдающую на шее своей дочери. Внизу меня ждали бывшая жена Таня и наш сын Саша.

Саше было три года, когда они уехали, мы не виделись больше семи лет. Ему разрешили

подняться в зал приема репатриантов, побыть с папой, пока нам оформляли документы.
Моя регистрация прошла очень быстро. Мартин Гилберт накануне обо всем позаботился.
“Иерусалим, центр абсорбции “Бейт-Канада“, – и вот я держу в руках свой первый
израильский документ – теудат оле. Уже светло, мы едем в Иерусалим по горному
ущелью, заросшему кипарисамиВ утренних новостях сообщают о смерти Юры. Сын
 
шепчет мне на ухо: “Папа, я тебя люблю”. На русском языке он не умеет сказать
красноречивее.

 

Опубликовано 18.10.2019  20:37

***

«Русские пытались и постоянно продолжают пытаться арестовывать израильских граждан», — заявил в интервью «Исраэль Хайом» дипломат Цви Маген, в прошлом возглавлявший израильские дипломатические миссии в Москве и в Киеве.
Израильский дипломат назвал Нааму Иссахар «заложницей, разменной монетой для любых будущих обменов», и сказал, что Израиль уже сделал все, что можно, для ее освобождения, — «теперь остается только ждать». По прогнозу Цви Магена, Россия не станет растягивать надолго сознательно спровоцированный ею кризис и освободит Нааму в ближайшие «дни, недели или даже месяцы».
Бывший посол в Москве говорит, что «теплые отношения» с Россией — лишь видимость, на самом деле отношения «напряженные», и Москва не упускает случая чем-то «оскорбить» Израиль. Он напомнил лишь о недавнем эпизоде, когда Путин заставил прилетевшего в Сочи Нетанияху ждать аудиенции три часа, — но в тот же ряд можно поставить и искусственно раздутый Москвой скандал из-за сбитого сирийскими ПВО российского самолета, и постоянные намеки президента РФ на доминирование «русских» в Израиле — при встречах с Нетанияху Путин озвучивает сильно завышенные оценки численности репатриантов из бывшего СССР, а недавно и вовсе назвал Израиль «русскоязычным государством».
Биньямин Нетанияху пытается использовать свою «личную дружбу» с президентами США и России как доказательство своей незаменимости на посту премьер-министра «в наше тревожное время». Однако в кризисных ситуациях, которые, по словам Цви Магена, постоянно провоцирует Россия, эта «личная дружба» выглядит бесполезной. Подтвердив получение просьб президента и премьер-министра Израиля об освобождении Наамы Иссахар, Кремль не счел нужным дать ответ на эти просьбы.
Добавлено 19.10.2019  14:08

ПАМЯТИ ГИЛЕЛЯ БУТМАНА (1932-2019)

Из плеяды отважных

Скончался один из основателей сионистского движения в СССР, знаменитый правозащитник Гилель Бутман

Уходят люди, рисковавшие жизнью за нашу свободу. Вот не стало и Гилеля Бутмана…

По образованию Гилель Израилевич был юристом. С 1957 года по 1960 год был следователем Ленинградского уголовного розыска. Уволили его «за связь с еврейской буржуазной националистической организацией».

Ещё в конце пятидесятых годов познакомился с подпольными сионистами старшего поколения, сообщает Википедия. Начал изучать иврит в 1958 г. у Лии Лурье (1912—1960).

5 ноября 1966 года Бутман с единомышленниками (Зеэв Могилевер, Соломон Дрейзнер, Давид Черноглаз, Арон Шпильберг…) основал Ленинградскую подпольную сионистскую организацию. Участвовал в распространении еврейской литературы и в издании газеты «Итон».

В 1969 год Марк Дымшиц предложил Бутману бежать вместе с семьями на прогулочном самолете из Еревана в Израиль. Гилель отказался рисковать своей семьей только ради побега, но на заседании сионистского комитета Ленинградской подпольной организации предложил свой план, в котором Марк Дымшиц должен был играть роль летчика захваченного самолета, если советские пилоты откажутся его вести. Отличие плана Гилеля Бутмана от плана Марка Дымшица в том, что главным был не захват самолета ради побега, а давление западных держав на правительство СССР с требованием разрешить свободный выезд советских евреев в Израиль. Поэтому речь шла о захвате большого лайнера с последующей пресс-конференцией в Стокгольме. Гилель Бутман назвал свой план «Операция “Свадьба”».

30 апреля 1970 года Андропов в порядке информации доложил ЦК КПСС о существовании в Ленинграде сионистской организации. 15 июня 1970 года Бутман вместе с другими сионистскими активистами был арестован. Проходил обвиняемым по т. н. Второму ленинградскому процессу — делу подпольной сионистской организации. Дело рассматривалось с 11 по 20 мая 1971 года в Ленинградском горсуде судьёй Н.С.Исаковой. 20 мая 1971 года был приговорён к 10 годам заключения в лагере строгого режима (статьи 17, 64 «а», 70-1, 72, 189-1 УК РСФСР). Срок заключения отбывал в Дубравлаге (Мордовия), позднее в Пермлаге (Пермская область). Состоял в сионистской коммуне заключённых.

Из заключения писал заявления о нарушении прав заключённых, некоторые из которых попали в самиздат.

В 1979 году в СССР неожиданно освободили досрочно целый ряд заключённых-сионистов и дали им разрешение на выезд в Израиль с семьями. Среди них был и Бутман, который к этому моменту провёл в заключении девять лет.

В том же году семья Бутманов поселилась в Иерусалиме. Освоив израильское законодательство, Бутман поступил на работу в Управление государственного контролёра Израиля в Иерусалиме, где проработал юристом до выхода на пенсию. Некоторое время был пресс-секретарём Организации Узников Сиона.

23 сентября 1992 года по постановлению Президиума Верховного Суда РФ приговор судебной коллегии по уголовным делам Ленгорсуда от 20 мая 1971 года и Определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 20 июля 1971 года в части осуждения Бутмана Г. И. по ст.ст. 17, 64 «а», 70 ч. I, 72 УК РСФСР отменены, дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Скончался в Иерусалиме 22 мая 2019 года от рака на 87-м году жизни. Свою болезнь скрывал даже от друзей.

Гилель Бутман написал две книги воспоминаний, которые вышли в Израиле по-русски, а позже — на иврите в авторизованном переводе Шломо Эвен-Шошана. Книги Бутмана служат ценнейшим материалом для исследователей правозащитного движения, нарушений прав человека в СССР и истории евреев России.

Источник

* * *

Предлагаем также раздел из книги Юлия Кошаровского (1941-2014) «Мы снова евреи», в котором более подробно показана роль Гилеля Бутмана в ленинградской сионистской организации.

ЛЕНИНГРАД

До революции 1917 года столицей российской империи был Санкт-Петербург–Петроград. Он был заложен царем-реформатором Петром Первым в устье полноводной Невы в 1703 году «назло надменному соседу» – шведам…

Столица строилась пышно и величаво и с годами стала самым красивым городом Российской империи, «Северной Венецией», средоточием российской военной, научной, культурной и деловой элиты. После пролетарской революции, в условиях голода и полной дезорганизации городских служб и социально-экономической деятельности, жители не были готовы расстаться со своими революционными традициями – народные возмущения следовали одно за другим. В этих условиях руководители большевистского переворота сочли за благо перенести столицу в более безопасное место – Москву. С тех пор роль Петрограда–Ленинграда постепенно снижается, однако, он по-прежнему славен своей старой, укорененной интеллигенцией.

В 1970 году в Ленинграде проживало немногим более 3,3 миллиона человек, из которых 156 тысяч официально идентифицировали себя как евреи, что ставило Ленинград на второе после Москвы место по численности еврейского населения. Отдельные семьи жили здесь на протяжении поколений, но подавляющее большинство обосновалось уже после революции 1917 года. Как и в Москве, еврейское население Ленинграда не было сконцентрировано в определенных местах. Как и в Москве, тысячи евреев собирались на еврейские праздники, и в особенности на «Симхат Тора», возле Большой синагоги. Стали возникать небольшие группы, в которых молодые евреи могли более свободно выразить свои чувства и обменяться мнениями.

В Ленинграде были свои сионисты-ветераны и Узники Сиона. Гедалия Печерский, дантист по образованию, в 1953-56 годах был председателем центральной ленинградской синагоги. Он потерял этот пост в 1956 году за то, что слишком энергично отстаивал религиозные права евреев и возможность преподавания иврита в синагоге. Несмотря на увольнение, он продолжал бороться, пока не был арестован в 1961 году и приговорен к двенадцати годам лишения свободы. Его освободили в 1968 году в возрасте 67 лет. Немедленно после освобождения он подал документы на выезд и в октябре 1970 года получил разрешение. Другой Узник Сиона, Натан Цирюльников (1910), был арестован и обвинен в том, что получал из-за границы книги на иврите. Он признал, что получал книги и настаивал на своем праве обучать своих детей ивриту. Цирюльников был освобожден в 1969 году.

Одним из организаторов молодых ленинградских евреев был Гилель Бутман. Выпускник Ленинградского юридического института, он еще в 1960 году приступил к самостоятельному изучению иврита. Через несколько лет он начал преподавать его другим. Помимо изучения иврита в его группах обсуждались вопросы еврейской культуры и истории. Бутман поддерживал интенсивную переписку с израильтянами. В 1965 году члены его групп начали собирать деньги на размножение пленок с еврейской музыкой и книг по еврейской истории. К этому времени Бутман пришел к выводу, что для успешной борьбы за свободу выезда и против насильственной ассимиляции необходима организация (Гилель Бутман, «Ленинград-Иерусалим с долгой пересадкой»; Библиотека «Алия», 1981, стр. 32). И он создает такую организацию − с уставом, программой, членскими взносами, структурой и дисциплиной.

«Когда же было начало? − писал он в своей книге. − Формально 5 ноября 1966 года… Был серый, промозглый день поздней осени. Ветер пронизывал насквозь, и мы тесно прижались друг к другу. По одну сторону стола я, Соломон Дрейзнер и Рудик Бруд… По другую – Арон Шпильберг, Давид Черноглаз и Владик Могилевер. Арон – инженер, Давид – агроном, Владик – математик, аспирант университета. Все недавно закончили институты… Сегодня объединяются две ранее почти незнакомые четверки и создают организацию…» Через несколько строк, словно отвечая на чей-то упрек, Бутман продолжает: «Многие диссиденты в СССР пришли к выводу, что нет необходимости в создании нелегальных организаций в СССР, что это прямая, короткая и гарантированная дорога в лагерь. Мне же сегодня представляется, что создание нашей организации было полностью оправдано, в первую очередь результатами ее деятельности. Если подходить к проблеме с точки зрения безопасности участников, то лучше не создавать организаций.… Если же главное – эффективность, то организация, по-моему, это оркестр, который способен исполнять партитуру, непосильную для солиста. Что же касается ответственности, то практика показала, что если двое знакомы друг с другом и оба не нравятся КГБ, их обвинят в организационной деятельности, и их не спасет то, что они не приняли совместной программы, не разработали устава, не платили взносов. Мне приходилось в лагерях встречать таких членов “организаций”, которые только на суде впервые увидели друг друга в лицо».

Программа организации была устной, и в ней было всего два, но весьма весомых пункта: борьба за свободную эмиграцию в Израиль и пробуждение еврейского национального самосознания, прежде всего среди молодежи. Программу приняли единогласно и договорились, что устав организации примут позже. Установили членские взносы – три рубля с человека… Решили, что каждая четверка будет действовать самостоятельно, а координировать их деятельность будут два специально выбранных человека. Ими стали Соломон Дрейзнер и Давид Черноглаз.

Организация занялась изготовлением и распространением «Экзодуса». Затем, благодаря переезду Шпильберга в Ригу и его организационной деятельности на новом месте, литературу стали завозить и оттуда.

«Наверное, не меньше полугода, – писал Бутман (указ. соч., с. 123), – стучала на печатной машинке пенсионерка, с которой договорился Владик Могилевер, наш первый ответственный за “литературу”… А результат – двадцать один экземпляр… и минус 210 рублей из кассы организации. Членские взносы за полгода ушли за один раз… Но уже перед Шестидневной войной мы получили их (экземпляров) больше сотни. И не заплатили за это ничего, если не считать нервных клеток». Книги пришли из Риги, целый чемодан. Инициатором их доставки был Аарон Шпильберг. В дальнейшем сотрудничество рижской и ленинградской организаций расширялось и углублялось благодаря сложившимся между ними доверительным отношениям.

Количество ульпанов продолжало расти, вокруг них стали возникать мини-сообщества – завязывались дружеские связи, вместе справлялись еврейские праздники. Особенно отмечали ученики День Независимости Израиля. «Если в 1967 году мы начинали с двух ульпанов, то в 1969-1970 учебном году только группа, которую я представлял в комитете, организовала пять ульпанов», – писал Бутман (указ. соч., с. 35).

Первые два года встречи устраивались в парках, на спортивных площадках или на квартирах дальних родственников. Рамки деятельности расширялись, КГБ не реагировал, и члены организации стали собираться на квартирах друг у друга. «К сожалению, тот, кто долго не обжигался ни на молоке, ни на воде, перестает дуть и на то, и на другое… сперва мы, правда, закрывали телефоны подушками, потом перестали делать и это», – писал Бутман.

В 1970 году в ленинградской организации насчитывалось уже шесть групп, около 40 членов, и с ними была связана автономная группа в Кишиневе. Функционировала широкая сеть ульпанов. «В каждой группе – свой библиотекарь, ибо, кроме “Экзодуса”, стихов Бялика, фельетонов Жаботинского и стихов неизвестного поэта под псевдонимом М.Д. (Михаил Давыдович Байтальский, “Придет весна моя”, Ю. К.), появилась масса литературы… Библиотекари следят за кругооборотом литературы, они выдают ее членам групп, а те – своим знакомым. Все, как в настоящей библиотеке… Часть литературы привозили, а часть издавали сами. Печатали на машинках, размножали фотоспособом…» (указ. соч., с. 92). Отвечавший за литературу Могилевер стал задыхаться от объема работы. Тогда был создан редакционно-издательский совет – РИС. Редакционную часть взял на себя Лев Коренблит, техническую – Виктор Богуславский.

Помимо изготовления самиздата организация уделяла внимание поиску путей его наиболее эффективного распространения. Рассматривалась даже возможность разбрасывания листовок во время демонстраций на первое мая или седьмое ноября. Перебрав несколько вариантов – с пороховой ракетой, воздушными шарами и прочее – последовательно отказались от всех, разумно решив, что это слишком рискованно. Наилучшим местом распространения самиздата были ульпаны, ставшие «той магистралью, по которой боль Бялика и ярость Жаботинского переливались в еврейские сердца». Поскольку идеология организации не ставила своей целью изменение существующего строя, ульпаны помогали удержать наиболее динамичную часть еврейской молодежи от участия в демократическом движении: потенциальные гинзбурги и даниэли, пройдя через них, решали: хватит, пора заняться собственными делами (см. указ. соч., с. 114-115).

После того, как на ВКК было принято решение издавать газету «Итон», ленинградскому РИСу добавилось работы. «Итон» был, главным образом, рижско-ленинградским предприятием. Отбор статей происходил на РИСе, распечатка и размножение – в Риге, переплет – в Ленинграде. Редактором «Итона» стал рижанин Иосиф Менделевич, которому тогда едва исполнилось 22 года.

Осенью 1969 года Бутману рассказали о бывшем военном летчике, пытавшемся самостоятельно изучать иврит. Бутман пригласил его в один из своих ульпанов. Марк Дымшиц, а это был он, окончил летное училище в 1949 году, в пору особенно сильного антисемитизма. Эта пора полностью освободила его от иллюзий по отношению к стране Советов. Отслужив 11 лет военным летчиком, он ушел (или его «ушли») из армии. Устроиться в Ленинграде по специальности не смог, заочно окончил сельскохозяйственный институт и пошел работать инженером в один из институтов. Дымшиц уже давно пришел к выводу, что его место в Израиле. Он понимал, что его не отпустят и, будучи человеком волевым и целеустремленным, строил фантастические планы побега.

Встреча Гилеля Бутмана и Марка Дымшица оказалась судьбоносной. Однажды Марк заявил Гилелю: «Не фантазировать надо, а просто улетать». «Как?» – удивился Гилель. «Захватить самолет», – спокойно сказал Марк, и было ясно, что все давно им обдумано (указ. соч., с. 127).

Ленинградская организация успешно функционировала в течение четырех лет – вплоть до июньских арестов 1970 года по «самолетному делу».

* * *

Биография Г. Бутмана на сайте «Сахаровского центра»

Опубликовано 24.05.2019  14:33

Вспоминает Натан Вершубский

Узник Сиона Натан Вершубский: адвокат Виктор Медведчук подставил меня в 1985-м

Один из последних узников совести в СССР, осужденный за «кражу» книг из синагоги на Подоле, автор рассказов, получивший известность под псевдонимом Абраша Лукьяновский, раввин Натан (Носон) Вершубский выступил по приглашению главного раввина Киева и Украины Якова Дова Блайха на месте «преступления» — в Главной синагоге Киева. О соблюдении шабата в советском вузе, стукачах в кипах и операх в погонах, аресте и следствии, подставе от адвоката — Виктора Медведчука — и вмешательстве в судьбу узника Маргарет Тэтчер — в эксклюзивном интервью для «Хадашот».

— Рав Носон, как мальчик из московской интеллигентной семьи (отец — журналист, мама — инженер) стал «религиозным мракобесом»?

— Мои светские друзья о таких, как я, обычно говорят: «ударился в религию», почему-то считая, что к вере приходят лишь в поисках выхода из сложной жизненной ситуации. Но у меня было счастливое детство — я просто хотел исправить историческую несправедливость, восстановить прерванную еще отцами и дедами связь.

— И деды — в широком смысле этого слова — стремления не оценили? 

— В семье шла война по этому поводу. В свое время папа ушел на фронт добровольцем, обманув военкомат и приписав себе четыре месяца, которых ему не хватало до 16-ти. Оказался на передовой, дошел до Берлина, где его — уже 18-летнего — призвали на срочную службу. Бабушка написала Ворошилову — не помогло, еще три года отслужил в Германии.

Когда вернулся — вся грудь в орденах — мог поступать куда угодно, — ветеранов принимали без экзаменов. Выбрал филфак, мечтая стать журналистом, — и таки стал им. Но потом запретил нам — своим детям — идти по гуманитарной стезе. Я, впрочем, математику всегда любил, учился в физматшколе при МГУ, побеждал на олимпиадах по физике и математике, поступил в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ).

Мы спорили ночи напролет, отец был агностиком и убежденным коммунистом, но ничего не мог поделать с моей убежденностью и отчасти сам был в этом виноват — он с младых ногтей приучал меня к самостоятельности. Я с очень раннего возраста ездил в транспорте, папа учил меня всему — от правил выживания зимой в лесу до выбора друзей. И теперь не мог меня переспорить, когда я сам выбрал этот путь.

В кругу семьи, нач. 1970-х В 16 лет

— Одно дело — внутреннее сопротивление, синагога по праздникам, самиздат по ночам и иврит по самоучителю, и другое — практическое соблюдение заповедей. Как это совмещалось с учебой в советском вузе?  

— Непросто. Поскольку перед каждой субботой я должен был брать больничный в поликлинике МИИТ, то разработал свой метод имитации гипертонического криза. Простое самовнушение.

— И всегда по субботам?

— Старался, конечно, варьировать — иногда приходил в четверг. Это выручило меня, когда, в начале 1980-х, нависла угроза исключения из института, и я сыграл на опережение, взяв академический отпуск по состоянию здоровья.

— А за что исключить-то хотели?

— По совокупности. Во-первых, было известно, что я хожу в синагогу. Во-вторых, активно вербовал аудиторию для друга — Илюши Когана, который готовил прекрасные лекции по иудаизму для начинающих. Я приводил ему десятки людей — стояли в коридоре, стульев не хватало, и об этом тоже знали.

Был еще один грех. Я обнаружил кладезь еврейской литературы в Московской исторической библиотеке, куда пускали лишь историков и студентов профильных факультетов. И, благодаря ходатайству с кафедры общественных наук, стал завсегдатаем — для конспирации брал полдюжины книг, среди них лишь одну на еврейскую тему. Потом через ту же кафедру получил доступ в спецхран, где были и Еврейская энциклопедия, и «История евреев» Греца, и множество дореволюционных изданий. Полгода я оттуда не вылезал, пока в ректорат не пришло письмо от директора библиотеки со списком всех заказанных мной еврейских книг — именно еврейских, а не взятых для отвода глаз. Это был скандал. Исключали за гораздо меньшее.

— Как реагировали сокурсники, преподаватели?

— Некоторые приятно удивили. Помню, предстоял экзамен по высшей математике — «вышке», которого все боялись как огня. Преподаватель Григорий Иванович Макаренко — украинец из-под Полтавы по прозвищу Паче Чаяния. Захожу в аудиторию, Макаренко поднимает голову: «Дверь заприте, будь ласка…». И продолжает: «Вызвал меня вчера проректор Носарев. Знакомы с ним? Вижу — знакомы… Так вот велел мне поставить вам двойку. Я порядочный человек — делать этого не буду. Давайте зачетку, ставлю четыре. Позовите следующего, будь ласка…».

Гебэшника Носарева я знал прекрасно, у него был зуб на меня еще с тех пор, как этот чекист, по прозвищу Мюллер, увидел меня с магендавидом на шее. Но Макаренко оказался человеком каких один на миллион.

Профессор Григорий Макаренко

Ошибался я и в отношении нашего комсорга Сени, которого обходил за километр. В критической ситуации, когда меня хотели выгнать из института, этот парень с классической еврейской внешностью и фамилией встал и заявил, что комсомольская организация знает Вершубского только с хорошей стороны и не будет ходатайствовать об исключении. Я узнал об этом спустя много лет и был поражен…

— Вы — коренной москвич, но сели за «кражу книг» из синагоги на Подоле. Что привело в Киев в феврале 1985-го?   

— Начнем с того, что и мой дед-сапожник, и бабушка — киевляне, переехавшие в Москву в 1925-м. А я в Украине по еврейским делам бывал довольно часто. Мы в Москве были в те годы счастливчиками — нам было у кого учиться — во-первых, оставались еще старики, во-вторых, раз в две недели приезжали иностранцы. Была налажена целая система — люди из Лондона или  Манчестера, Нью-Йорка или Балтимора давали уроки иудаизма, привозили книги, тфилин, кошерный сыр, в конце концов. Дальше Москвы они редко выбирались, поэтому я и мои друзья чувствовали, что должны делиться этими знаниями. Тем более, что, будучи студентом МИИТ, я имел право на бесплатный проезд. Одни ездили в Прибалтику, другие — в Питер, а я выбрал украинское направление.

Да и невесту я нашел тоже в Киеве. Спустя год после свадьбы Марина была на девятом месяце беременности — и мы решили навестить ее родителей, живших на Сырце, — это была последняя возможность до родов. К тому же родители жены тоже начинали соблюдать, и им требовалась наша помощь. Так что я использовал отгулы, заработанные на овощной базе, и мы приехали.

Первым делом надо было поставить хупу тестю и теще, которые были женаты 25 лет. Для этого нужен миньян, а где собрать в Киеве десять соблюдающих евреев? Старики на подпольную хупу не пойдут — боятся. Значит, надо объехать всех сионистов, отказников, учителей иврита — тем и занимался.

— И где же вас взяли?

— Прямо у калитки синагоги. Только я вышел, два молодца, стоявшие у белой «Волги» с гэбэшными номерами, подхватили меня под руки и привезли на Владимирскую, 33. А потом целый день думали, что мне пришить. Идеи были разные. Грозились провести обыск в московской квартире и найти антисоветскую литературу. Я честно признался, что всю антисоветскую литературу из дома давно вывез. «А мы найдем», — услышал в ответ.

Здание КГБ УССР на Владимирской, 33

Как раз шла череда посадок — каждый месяц брали кого-то из религиозных евреев. Одного — это было в Самарканде — посадили за то, что он якобы избил председателя религиозной общины чайником по голове. На самом деле он преподавал детям традицию — это, действительно, было серьезно. У другого при обыске нашли пистолет «Вальтер» и патроны к нему — нашли сразу, видно знали, где искать, в отличие от хозяина, видевшего пистолет первый раз в жизни. К третьему — нынешнему спикеру Кнессета  Юлию Эдельштейну — пришли с обыском и, обнаружив благовония для авдалы, арестовали за хранение наркотиков. Пожилого киевлянина-еврея арестовали за избиение шести милиционеров в каком-то провинциальном городе, если не ошибаюсь, Новоград-Волынском, куда он приехал на могилу тестя. На что уж мне обижаться?

— Вы понимали, что этим может кончиться, были готовы к тому, что придется сесть?

— Абсолютно нет. Отец предупреждал: «Посадят», но я ему не верил. А верил в два мифа, рухнувших в момент ареста. Первый миф — сажают, мол, крупную рыбу, а я мелочь — с иностранными корреспондентами не встречаюсь, пресс-конференций не даю, петиций не подписываю, просто изучаю и преподаю Тору. Второй миф — о том, что людей запугивают, прежде чем взять, вызывают в ГБ, предупреждают о последствиях и т.д. Так тоже бывало, но не в моем случае.

— Насколько я понимаю, кто-то должен был дать на вас ложные показания, и их дали…  

— Именно так. Сейчас при входе в синагогу мы видим мраморные доски с именами спонсоров, а тогда красовалась одна крупная надпись — НАШ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Председателем был в те годы Мейше Пикман. Еще в Москве Липа Мешорер — сам в прошлом киевлянин, зная о том, что я езжу в Киев, предупреждал:  «Мейше — мусор еще с довоенных времен, у него руки по локоть в крови».

Впрочем, с Пикманом я не общался, а говорил с его замом — Мильманом. И когда в ГБ решили судить меня за кражу книг из синагоги, они просто привезли этих двух джентльменов и в соседнем кабинете при открытых дверях диктовали им текст заявления — я это слышал. Они написали все, что им велели: мол, я спрашивал, можно ли взять книги, они ответили, что нет, а я все равно их вынес. Надо понимать, что тогда во всех синагогах Советского Союза чердаки и подвалы были завалены старыми еврейскими книгами, свезенными детьми и внуками соблюдавших евреев — дома они были не нужны, эти буквы никто уже не помнил. В синагоге на Подоле они просто лежали на скамейках, на полу, на подоконниках — их ели крысы и на них гадили голуби — Мильман меня просил, забирай, что тебе нужно.

Cинагога на Подоле. В центре – председатель общины Пикман, справа – заместитель Мильман

Но если нужно посадить, то благовония превращаются в наркотики, под книжным шкафом находят «Вальтер», а пенсионер-еврей, как Шварценеггер, дубасит шестерых милиционеров. В моем случае четыре книги, найденные в сумке, оказываются украденными из киевской синагоги.

В суде (меня уже обрили, а до ареста я был с бородой) я спрашиваю Пикмана: «Вы меня помните, это я к вам подходил?»

— Да!

— А я был с бородой или без?

— Как в протоколе написано, так и есть.

— И все же, ответьте на мой вопрос.

— Я отказываюсь отвечать!

И судья удовлетворяет его отказ ответить. А мы с ним даже не знакомы, я говорил только с Мильманом, который не явился в суд по болезни…

— Вы простили этих людей?

— Даже не знаю, уместно ли говорить о прощении… На этих несчастных стариков было жалко смотреть — я не считал их врагами. Они стали лишь инструментом, не будь их — меня бы все равно посадили.

Я был сегодня в том суде — сейчас это Подольский районный суд на улице Хорива. А тогда уже после процесса какой-то сокамерник-урка, знавший на идише больше слов, чем я, сказал, что в этом зале судили Бейлиса… Хотя Википедия это не подтверждает.

— Адвокатом по вашему делу был очень известный ныне в Украине человек Виктор Медведчук. Какое он производил впечатление?  

— Мои родственники, разумеется, искали адвоката. Но все, к кому они обращались, узнав, что дело находится под контролем КГБ, наотрез отказывались меня защищать. Бабушка моей жены — в прошлом член Верховного суда УССР — сохранила связи в этой среде, но и ей отказывали. Отец нашел в Москве хорошего и смелого адвоката, который готов был взяться за мое дело, но честно предупредил, что ему просто не дадут доехать до Киева — вплоть до того, что поезд сойдет с рельс.

Пока кто-то не подсказал, мол, есть в Киеве один адвокат — сам капитан КГБ, но за такие дела берется. В результате, обратились к Медведчуку. Ни на что, он, разумеется, повлиять не мог, да и адвокат был никакой. Я сам, сидя в камере, штудировал УК СССР — и этим зарабатывал — за дневную пайку сахара составлял прошения зэкам, жалобы прокурору по надзору, требования о пересмотре дела и т.д. Точно так же я сам подготовил вопросы к экспертам по моему делу, оценившим «украденные» книги в 700 рублей, хотя они не могли прочесть, что там написано.

Ул. Хорива, 1980-е годы. Фото: starkiev.com

Медведчук не задал экспертам ни одного вопроса. Правда, каждый раз, приходя ко мне в Лукьяновскую тюрьму, он проносил в кармане рубашки кошерную шоколадку, упаковочку кошерного сыра и письмо от жены — хотя делать это был не обязан, в СИЗО письма запрещены.  Ничего мы с ним во время этих встреч не обсуждали — он ждал, пока я съем шоколадку, чтобы забрать обертку, и напишу ответное письмо  жене.

Впрочем, одну подлость он таки совершил. Несмотря на все его уговоры, я отказывался  признавать вину. А он настаивал — признаете вину — я подам на помилование. Уже в суде, когда я сидел в подвале в клетке для подсудимого в перерыве между заседаниями, Медведчук передал мне, мол, отец считает, что я должен признать вину. Контактов с отцом у меня не было, он вообще с трудом попал в зал заседаний. Когда зал открыли в 9 утра, все места уже были полностью заняты студентами юрфака. Открытый судебный процесс, на который в реальности никого не пускают. Папа предъявил паспорт — судят моего сына. Тогда одного студента отозвали, и мой отец занял его место.

В тот день Медведчук и передал мне просьбу отца. Поэтому, когда заседание возобновилось, я заявил о частичном признании вины. Уже после освобождения, услышав об этой истории, отец сделал большие глаза: «Я вообще никогда с твоим Медведчуком не разговаривал. И никогда бы не указывал, что тебе признавать, а что нет». Эту подлость я адвокату не простил. А в остальном он был просто почтальоном, приносившим мне шоколадки и письма от жены — в ходе следствия я съел две шоколадки и два ломтика сыра.

 Вначале прокурор требовал восьми лет лишения свободы, что за хищение четырех книг — даже очень ценных — все-таки перебор. И вдруг, на следующем заседании он с той же убежденностью просит всего два года. Что произошло? 

— В ГБ меня с самого начала склоняли к сотрудничеству. Когда только привезли на Владимирскую, то в обмен на согласие стучать вообще предлагали отпустить без протокола. После передачи дела в суд обещали два года (и освобождение через год) за подпись под документом о сотрудничестве. Откажешься — получишь свои восемь лет и выйдешь инвалидом… А у меня сын родился во время следствия. Я, тем не менее, отказался.

Все в руках Всевышнего. Через два года людей, предлагавших мне стучать, уже не было в живых, они — два опера и их начальник — погибли в ходе крушения теплохода «Адмирал Нахимов». А еще через пять лет не стало и той страны, безопасность которой они так рьяно от меня защищали.

С первенцем на руках Постер с требованием освобождения узника Сиона Вершубского, сер. 1980-х 

Существовало два способа борьбы за освобождение политзаключенных. Шумный: демонстрации, петиции, пикеты, воззвания — я просил обойтись без этого. И был путь тихой дипломатии. Он и сработал, правда, цепочка вышла достаточно длинной. Некий американский еврей-бизнесмен, летевший транзитом через Москву, узнал от друзей о моем деле, позвонил своему раввину в Балтимор, тот дернул кого-то еще — в результате раввин Манчестера встретился с главным раввином Великобритании лордом Якобовицем, который на приеме у королевы передал премьер-министру Маргарет Тэтчер список из восьми религиозных евреев, арестованных в последнее время в СССР. Я шел под седьмым номером.

Через какое-то время Тэтчер на встрече с Горбачевым передала ему этот список — никого не выпустили, но участь всех была значительно смягчена. Много лет спустя, листая свое дело, я обнаружил письмо от Генерального прокурора СССР Рекункова в Киев с указанием требовать в деле Вершубского двух лет лишения свободы, а не восьми. Соответственно, на следующее утро прокурор озвучил вказивку, а в политических процессах судья в точности удовлетворял требование прокуратуры. Как судили уголовников? Если статья предполагала от года до трех, и это первая ходка — давали два года. С политическими это не работало. Ни характеристика (а у меня, как ни странно, была хорошая характеристика с места работы), ни новорожденный ребенок ни на что не повлияли, хотя Медведчук пытался делать на это упор.

— Как вам сиделось?

— Я был мальчик-одуванчик из интеллигентной семьи, и вдруг — бац. Урки, блатные — статья-то уголовная. Дела тогда помечали — красная полоса в одну сторону — «склонен к побегу» (так называемый склонник), полоса в другую сторону — дело на контроле КГБ. Таких людей старались не держать в одной камере, постоянно переводили, в оперчасти боялись разлагающего влияния на других зэков. Поэтому, хотя по правилам я должен был сидеть с первоходами, в следственной тюрьме соседствовал с кем угодно — и с ворами в законе, и даже один день со смертником.

— Удалось сохранить себя?

— Я видел многих сломавшихся людей — это трудно понять тем, кто не сидел. И пришел к выводу, что эти два года в тюрьме помогли мне не сломаться и после освобождения.  Крамольная мысль иногда закрадывается — отправь эти гэбэшники меня в 1985-м не в Лукьяновскую тюрьму, а в израильскую иешиву — учить Талмуд — это не стало бы столь хорошей школой. Тюремный опыт дал мне сильную закалку. В книге я пишу о двух вещах, позволивших не сломаться. Во-первых, письма с воли. Люди, получавшие много писем, реже ломались. Как и люди религиозные. Те, кто имел связь со своими и связь со Своим. Когда человек чувствует, что он здесь не просто так, что Всевышний ведет его. В самые тяжелые моменты я думал, что оказался здесь по воле Всевышнего, и он знает, сколько я смогу вынести. Так и оказалось…

Беседовал Михаил Гольд

«Хадашот»,  №5, май 2019, ияр 5779        

Опубликовано 23.05.2019  15:58

50-летие воссоединения Иерусалима / חגיגות יום ירושלים ה-50

Празднования Дня Иерусалима в Кирьят-Оно, 23 мая

יום ירושלים בקרית אונו 23 במאי

***

ירושלים של זהב. תרגם מעברית פבל קסטוקביץ’. (לראשונה פורסם בכתב העת הבלארוסי-יהודי ” עדיין כאן!“, מס’ 35, אפריל 2008

Наомі Шэмэр 

ЗАЛАТЫ ЕРУСАЛІМ

Віном паветра разьлілося
Па стромах гор, грудоў.
І ў вечаровы хор уплёўся
Гоман хваін, званоў.

А цяжкі сон спавіў каменьне
Дрымотнаю тугой.
Самотны горад, тваё сэрца
Пасечана сьцяной.

У пыл крыніцы перайначыў,
А пошум плошчаў – ў дым,
Ніхто не лашчыць Муру Плачу
У горадзе старым.

Бяжыць сьляза і шчыміць грудзі,
І проймы стогн як скон.
Зусім забылі нашы людзі
Той шлях на Ерыхон.

Прыпеў:

Ерусаліме залаты!
І медзяны, і сьветлавы!
Я сярод тваіх песьняў
зык скрыпкавы.

А сёньня прыйду, засьпяваю,
Спляту табе вянок.
Хто я? Адно паэт найменшы,
Малодшы твой сынок.

Імя тваё пячэ мне вусны –
Бы кратаў серафім.
Не, не забуду цябе, ясны,
У золаце тваім.

Прыпеў.

Мы ажывім усе крыніцы,
і плошчы засялім.
Трубіць шафар ля Муру Плачу
У горадзе старым.

Бяжыць сьляза і шчыміць грудзі,
Бо явай стаўся сон.
Адновяць скора нашы людзі
Той шлях на Ерыхон.

Прыпеў.

З іўрыту пераклаў П. Касьцюкевіч

(упершыню апублікавана ў беларуска-яўрэйскім бюлетэні “Мы яшчэ тут!“, № 35, красавік 2008)
***

Израиль празднует 50-летие воссоединения Иерусалима

***

Почему боялись русских и не спешили освобождать Старый город. Интервью с Майклом Ореном о войне 1967 года

время публикации: 22 мая 2017 г., 07:00 | последнее обновление: 22 мая 2017 г., 09:14блогверсия для печатифото
Эксклюзив NEWSru Israel

В эти дни Израиль отмечает полувековую годовщину победы в Шестидневной войне. Триумф 1967 года коренным образом изменил ситуацию на Ближнем Востоке, повлияв при этом и на израильское общество, и на еврейский народ в целом. Об этом мы побеседовали с бывшим послом Израиля в США, депутатом Кнессета Михаэлем (Майклом) Ореном (партия “Кулану”) – известным историком, одним из ведущих специалистов по Шестидневной войне, автором книги “Шесть дней войны”.

Мы привыкли считать победу в Шестидневной войне предрешенной. Насколько оправдана эта точка зрения?

Абсолютно не оправдана. Накануне войны израильтяне считали, что само существование государства под угрозой. В общественных парках были подготовлены места для 10 тысяч могил – и это считалось недостаточным. Мы были одни, у Израиля не было союзников. США были дружественным, но не союзным государством. Франция, поставлявшая нам оружие, накануне войны перешла на другую сторону.

В обществе царила подавленность. И народ давил на правительство, чтобы заставить его начать войну. Предвоенный период был очень напряженным, очень нервным. Призвали резервистов, и израильская экономика, на тот период по преимуществу аграрная, просто встала. А ведь середина 60-х годов и без того была периодом экономического кризиса. Никто не мог предположить, что результаты войны окажутся такими.

Действительно ли арабы намеревались уничтожить Израиль?

Арабская общественность действительно требовала уничтожить Израиль. Среди оперативных планов арабских армий были и предусматривающие не только завоевание, но и уничтожение. Даже иорданская армия планировала захватить иерусалимский коридор и расстрелять жителей Моцы и мошава Бейт Заит. У египетской армии был подробный список объектов, которые необходимо уничтожить – в том числе Димону. Планировалось разрезать Израиль пополам и аннексировать Негев. Целью сирийцев был захват Хайфы.

Но если вы спросите, хотели ли арабские лидеры, прежде всего Насер и Хусейн, войны, мой ответ – нет. Они и не думали, что война начнется. Насер хотел бескровной победы. Он вел борьбу за лидерство в арабском мире, расколотом на два лагеря. Радикалы, которых поддерживал СССР: Египет, Ирак, Сирия, Алжир. Консерваторы: Саудовская Аравия, Иордания, государства Персидского залива, Марокко. Но и эти лагеря были расколоты. Например, Сирия конфликтовала с Египтом, Иордания – с Саудовской Аравией.

Насер, видевший себя лидером всего арабского мира, был ослаблен. Интервенция в Йемен оказалась провальной, экономика находилась в глубоком кризисе, что вызвало брожение в народе. Насер хотел демонстративно поиграть мускулами, не доводя дела до войны. Что может быть лучше, чем выгнать силы ООН из Синая и перекрыть Тиранский пролив для израильского судоходства? Чистая победа без единого выстрела.

Велика ли была роль СССР в провоцировании войны? Чего хотели добиться в Москве?

Я не знаю русского, но вместе с переводчиками оказался одним из первых исследователей, попавших в 90-е годы в советские архивы. Там я нашел несколько очень интересных вещей. В 1967 году американцы начали бомбардировки Северного Вьетнама. СССР это очень напрягло, и в Москве стали искать место, где можно спровоцировать конфликт низкой интенсивности, чтобы облегчить положение Северного Вьетнама.

Мир как шахматная доска?

Да. С точки зрения СССР, эти действия вполне логичны. Вы давите на нас там, а мы действуем здесь. Вам придется отвлечься, а мы наберем массу очков. Нам нужны победы, и это – победная стратегия. Не думаю, что СССР хотел войны, но он подлил масла в огонь, распространяя слухи о концентрации ЦАХАЛа на сирийской границе. Мол, Израиль готовится атаковать. Египетские самолеты совершили облет этой границы и установили, что никакой концентрации нет. Но, тем не менее, СССР сыграл значительную роль в разжигании конфликта.

Как вы уже отметили, вторая сверхдержава, США, на тот момент еще не союзник Израиля. Что представлял собой этот конфликт с точки зрения американцев?

Он был для них проблемой. Американцы увязли во Вьетнаме. Именно в 1967 году начались массовые антивоенные демонстрации. Год спустя, под общественным давлением, ушел в отставку президент Линдон Джонсон. Последнее, что им надо было – еще одна горячая точка. Но не будем забывать, что у США не было никаких обязательств перед Израилем. Разве что моральный долг, а это очень абстрактное понятие. Так что СССР могли много что выиграть, а США – много что проиграть.

На ваш взгляд, стал бы Израиль решать проблему “границ Освенцима”, если бы Египет не предоставил Casus belli?

Главным мотивом действий правительства было опасение утратить сдерживающий потенциал. Насер выгнал ООН с Синайского полуострова, перекрыл Тиранский пролив, выступал с воинственными заявлениями. Если бы Израиль оставил это без ответа, потенциал был бы утрачен.

То есть самостоятельно Израиль не стал бы инициировать войну?

Не стал бы. Интересно, что в апреле 1967 года израильская военная разведка пришла к выводу, что война с арабскими странами будет не раньше 1970 года.

Накануне Шестидневной войны у начальника генштаба Рабина произошел нервный срыв, а премьер-министр Эшколь запнулся в прямом эфире. С другой стороны, Моше Даян, назначенный министром обороны, проявил редкую самоуверенность. Имеют ли лидеры право на слабость или на заносчивость?

Назначение заносчивого Даяна министром успокоило общественность, которая была в панике. Запинка Эшколя была вызвана простудой и тем, что текст бы напечатан на машинке и содержал правку от руки. Это одиночный инцидент. Но Рабин во время войны не играл практически никакой роли. Он так и не пришел в себя.

Если обратиться к протоколам, то практически во все судьбоносные моменты войны (идет ли речь об Иерусалиме или Голанских высотах) Рабина нет. Доминантной фигурой войны был Даян. Он принимал все решения. А решение о завоевании Голан было принято им вопреки однозначному запрету правительства.

Через несколько часов после того, как правительство решило не атаковать Сирию, Даян звонит командующему северным округом Дадо (генерал-майору Давиду Элазару – прим.ред.), и, в обход премьер-министра и начальника генерального штаба дает приказ начать военные действия. За это его даже хотели отдать под суд. Но если победителей не судят, как отдать под суд национального героя?

А чем занимался Эшколь?

Он занимался в первую очередь вопросами внешней политики. И его роль была очень велика – особенно в том, что касается Иерусалима. Правительство Израиля, в том числе – религиозные министры, колебались, стоит ли освобождать Старый город, Стену плача. И если смотреть на это не через призму дня сегодняшнего, было чего опасаться.

Война была очень проблемной. Американцы от нее не в восторге, СССР выступает на стороне противника. Израиль в полном одиночестве. Война продолжается три дня, победа на этом этапе уже не подлежит сомнению. Положен конец иорданским обстрелам. Зачем завоевывать Старый город?

Там святыни всех мировых религий. Позволит ли христианский мир, чтобы евреи захватили Храм гроба Господня? Позволит ли мусульманский мир завоевать мечеть аль-Акса – третью по важности святыню ислама? Не окажемся ли мы в конфронтации со всем миром?

Сильнее всего против завоевания Старого города выступал МАФДАЛ. Хаим-Моше Шапиро. Религиозные партии изначально выступали против войны, но особенно – против завоевания Старого города.

Почему?

Они боялись, что ЦАХАЛ выйдет к Стене, протрубят в шофар, а потом Израилю придется уступить Старый город. И это станет слишком глубокой раной. Так что лучше остаться на горе Нево и не войти в Землю Обетованную.

Первым за освобождение Старого города выступил Менахем Бегин, вошедший накануне войны в правительство национального единства. На это Эшколь ему на идише ответил: “Толково придумано”. Мол, только этого нам не хватало.

Когда десантники Моты Гура занимают Масличную гору и смотрят на Старый город сверху вниз, Эшколь обращается с посланием к королю Хусейну – каналы связи продолжали действовать: “Мои солдаты окружили Старый город, но если вы согласитесь на немедленное прекращение огня, выгоните из Иордании египетских офицеров и согласитесь начать переговоры о мире с Израилем – ЦАХАЛ не войдет в Старый город”.

То есть впервые за две тысячи лет лидер еврейского государства может установить контроль над Старым городом, но готов отказаться от этого ради мира с арабским государством. Но Хусейн не отвечает – и всего за два часа ЦАХАЛ занимает Старый город.

Как действовал Бегин, впервые вошедший в правительство?

На мой взгляд, предельно ответственно. Он голосовал против завоевания Голанских высот. Там опасения были не в открытии третьего фронта – к этому времени военные действия на двух других фронтах практически завершились. Дело было в том, что сирийский режим был близок к СССР даже в большей степени, чем египетский. И правительство опасалось, что Советский Союз не станет сидеть сложа руки.

Это поколение было все в шрамах – Война за независимость, операция “Кадеш”, Холокост… И одним из главных его страхов был страх перед вмешательством СССР. Панический страх перед советской армией. Даже я, участник Ливанской войны, это помню. В 1982 году серьезно опасались советского вмешательства. На каком-то этапе был слух, что “русские пришли”, и я помню этот страх…

Кстати, в 1967 году опасения были оправданы. Советская эскадра вышла в море, и если бы война продлилась дольше шести дней…

Известно, что в 1968 году к берегам Израиля была направлена атомная подлодка с крылатыми ядерными ракетами, на случай, что Израиль пересечет “красную линию”…

А у армий есть тенденция их пересекать. В 1967 году был отдан приказ не выходить к Суэцкому каналу, но ЦАХАЛ к нему вышел – просто за счет наступательного порыва. С первого дня курса молодого бойца солдат учат атаковать. Так что мы вполне могли занять и Дамаск. С Бейрутом, кстати, так и произошло. Бегин, который сидел в советской тюрьме, очень боялся русских. Поэтому он был против захвата Голан.

Почему после освобождения Иерусалима слова Моты Гура “Храмовая гора в наших руках” так и осталась лозунгом, не наполнившись реальным содержанием?

Сама по себе эта фраза – результат двух тысячелетий галута. В наших руках, в руках Армии обороны Израиля. Это слова, которые еврейский народ мечтал услышать две тысячи лет.

Но сама-то Храмовая гора осталась в руках мусульман.

И да, и нет. Это было решение Даяна, возможно, не самое удачное. На Храмовой горе был поднят израильский флаг, но Даян приказывает его снять. Приходит главный военный раввин Шломо Горен и предлагает взорвать мечети на Храмовой горе – конечно, этого не сделали.

Даян и правительство вместе с ним пришли к выводу, что в святынях Иерусалима необходимо соблюдать статус-кво. Это касается не только Храмовой горы, но и Храма гроба Господня. К тому же Вакф 1967 года – не сегодняшний Вакф. Он склонил голову перед израильскими властями и не делал проблем. Израиль также признал особый статус Иордании – государства, которое было частью антиизраильской коалиции.

Каким образом освобождение превратилось – в глазах части общества – в оккупацию? Почему через 50 лет после завершения Шестидневной войны ее исход вызывает столь жаркую полемику?

Из-за палестинцев. Касательно Голанских высот таких споров нет. Там действует израильское законодательство, с 1981 года это суверенная территория Израиля. Контроль над Голанами не угрожает еврейскому характеру государства. Под нашим контролем находятся 2,5 миллиона палестинцев – и это после того, как в 2005 году мы вышли из сектора Газы. Иудея и Самария – родина еврейского народа, но международное сообщество признает эти территории оккупированными.

Насколько изменилось израильское общество в результате Шестидневной войны?

Начнем с израильской мощи. После этой войны и войны Судного дня арабские страны поняли, что с помощью конвенциональных военных средств Израиль не победить. С 1973 года мы не воевали против армий арабских стран. Это огромное достижение по сравнению с Войной за независимость, когда египетская армия остановилась только в 30 километрах от Тель-Авива, когда Иерусалим был в осаде. С военной угрозой было покончено.

Началось вытеснение СССР с Ближнего Востока, то, что называется Pax Americana. Стал возможным стратегический союз между нами и США. На сегодняшний день, пожалуй, ни с одной другой страной у США нет таких тесных отношений. Израиль получил военную помощь на сумму 40 миллиардов долларов.

Резолюция 242 Совета Безопасности ООН, установившая принцип “мир в обмен на территории”, позволила нам заключить мир с Египтом, а он, в свою очередь, привел к миру с Иорданией. Израиль получил возможность инвестировать средства в технологическое развитие, в инфраструктуру. Кардинальным образом изменились отношения между Израилем и еврейской диаспорой.

Я знаю, что в Риге в 1967 году латыши поздравляли евреев с победой.

Наиболее сильно Шестидневная война повлияла именно на советских евреев. Как говорят узники Сиона, именно победа дала им силы выступить против режима, что далеко не само собой разумеется. Освободительное движение советских евреев стало значительным фактором падения СССР и привело к репатриации миллиона евреев. Алия придала Израилю огромный импульс, но началом стал 1967 год.

Но война изменила и палестинцев. До нее о палестинцах никто не говорил. Конфликт, который был арабо-израильским, постепенно стал палестино-израильским. Одним из центральных вопросов визита президента США Дональда Трампа станет возобновление палестино-израильского мирного процесса. Но и визит Трампа, и палестинцы – результат Шестидневной войны.

Когда вы смотрите на то, что происходит сейчас в арабском мире, что лучше: Шарм аш-Шейх без мира или мир без Шарм аш-Шейха?

Даян сказал это, потому что считал контроль над Шарм аш-Шейхом залогом безопасности Израиля. Сейчас это звучит по-империалистически: мы не собираемся отказываться от завоеваний во имя мира. Но имел он в виду другое. Мир и безопасность неразрывно связаны. Ни одно правительство Израиля, будь оно правым или левым, не станет подписывать мирный договор, угрожающий безопасности государства. Никто не допустит возникновения в Иудее и Самарии независимой Палестины, которая станет новой Газой или оплотом “Исламского государства”.

Беседовал Павел Вигдорчик

Опубликовано 25.05.2017  01:24

פורסם 25/05/2017 01:24

 

А. Рубин. Окончание книги / Anatoly Rubin. Brown and Red Boots

Начало и продолжениеThe beginning of the book Part A,BPart C,D

Окончание (Part E)

Anatoly Rubin has dead, a friend, a prisoner of Zion, the first Zionist fighter in Minsk in the 1950s and 1960s.

By the end of the 50’s, in the era of Khrushchev’s “late rehabilitation” the holy place was not empty. In the camps of Mordovia, the Soviet government gathered its eternal enemies, Zionists from different parts of the communist’s empire: Riga, Leningrad, Moscow, Kiev, Minsk, Odessa, and the Caucasus. These people served their terms, got back home and continued their Zionist activities maintaining their camp ties. Around them gathered new generations of Zionists. In the late 60’s these groups united in the National Jewish Movement, which fought for a free exit to Israel.

The personal case of one of the prisoners was crossed out with two red stripes ”inclined to escape”. The camp authorities explained “ fled the ghetto”. The name of this prisoner is Anatoly Rubin. He was born in 1928 in Minsk. His father tried to keep Jewish traditions in the family. The war begins. The elder brother disappears at the front. The Jews of Minsk were driven into the ghetto.The father’s dying. The elder sister Tamara is associated with clandestine activities, she is arrested and executed.

Anatoly works, unloads coal. Sometimes a friend comes to the father, a local German, he brings vegetables from the garden. Once he told Anatoly that they were being moved to Germany, and suggested Tolya to go with them. But the plan was broken: before sending it was necessary to pass a test for the purity of the race. The son of the German gives Anatoly some documents found in the name of the Russian one,Stepanov, the photograph is not very clear, and the year of birth of 1924 is easily corrected for 1929. These documents help him in difficult situations.

The ghetto is being destroyed. The last action, Anatoly, along with his mother and sister. Betty are led to the cars. Using the moment when the police were far away,he jumped over the fence and ran through the gardens, under bullets. He tears off a yellow badge and hides. Accidentally meets the cleaner from his school. She has troubles, they want to drive her 18-year-old daughter to Germany. Upon learning of his “Russian” documents, she agrees to take him along with her daughter to her husband’s relatives in a village in Western Belorussia. For four days and nights, they walked through the woods and swamps and finally reached the place. In the village, of course, no one knew that the boy was a Jew, and surprised by his thinness, they decided to leave Tolya to work in the steading. There he stayed until the coming of the Soviet Army. Afterwards he returned to Minsk. Neither home, nor family, all perished. They do not take him to the army, because he is too young. But quite by chance Tolya saw an announcement about the recruitment to the factory technical school where the accepted people are provided with a hostel and food.

He starts to go in for sports. After the experience in the ghetto – only boxing. A Jew must be strong in this world. When the technical school has been finished, he starts working at a military plant. First successes in sports are reached. The war was over, but anti-Semitism is still strong and those who dared to insult Jews are punished with fists.
Anatoly decided to continue his studies, and as a future profession the young man chose sports medicine. The director of the plant wished him all the best, gave him a good records. But the Party organizer was on the alert: he instituted the case against Rubin accusing him of leaving the factory, which is the reason for a serious punishment in wartime conditions.

Three years after the end of the war the infamous «threesome» judged him. The sentence is five years. He is amnestied after two years of camps (of prison). After his return to Minsk he graduates from the Institute. Then he teaches at the Polytechnical Institute. After that starts the period of judging and coaching in sports and at the same time the searching for everything connected with Jewish life and history. The whole experience helped Anatoly realize that he lives in the USSR as an uninvited guest and that every Jew who wants to stay a Jew must have his own home and the only home can be only Israel. Since that time Rubin channels his energy to achieve this goal.

In 1957 he went to Moscow for the Festival of Youth and Students. There he meets with the Israelis and representatives of the Israeli Embassy. He begins receiving Zionist literature through Poland and distributing it. All this activities attracted attention of the KGB (The Committee of the State Security). Anatoly is arrested. In addition to anti-Soviet propaganda, the verdict includes the accusation of preparing an attempt on Khrushchev. The sentence is 6 years of camps. There Anatoly met the Zionists from all parts of the USSR. Afterwards he was released from prison in 1964 and he continued Zionist activities. The circle of young people formed around him. Through Anatoly the contacts with the Zionists in other cities were established.

In 1968 Anatoly becomes the target of the KGB again. But his experience and perseverance save him and other people. In 1969, Anatoly arrives in Israel. His wife was Dr. Karni Jabotinsky is the granddaughter of Zeev Zhabotinsky. Their house was open to all visitors; they were always ready to help others with as advice and deed. A. Rubin wrote a book about his life “Brown and Red Boots”. January 16, 2017, Anatoly Rubin was gone.

Izhak Jitnizki for belisrael.info

Published 03/31/2017  22:26

Анатолий Рубин. Страницы пережитого (продолжение)

Начало / בהתחלה – English and Hebrew text @ video

Страницы пережитого C

Страницы пережитого D

Опубликовано 16.03.2017  22:07

А. Рубин. Страницы пережитого (начало) / (אנטולי רובין (ז”ל

(English and Hebrew text @ video is below)
Умер Анатолий Рубин – друг, узник Сиона, первый сионистский боец в Минске 50-60-х годов.

К концу 50-х, в эпоху хрущевского “позднего реабилитанса” святое место не пустовало. И в лагерях Мордовии советская власть собрала своих извечных врагов – сионистов из разных концов коммунистической империи: Риги, Ленинграда, Москвы, Киева, Минска, Одессы, Кавказа. Эти люди отсидели отмеренные им сроки, вернулись домой и продолжили сионистскую деятельность, сохраняя свои лагерные связи. Вокруг них собрались новые поколения сионистов. В конце 60-х эти группы объединились в Национальное Еврейское движение, боровшееся за свободный выезд в Израиль.

Личное дело одного из заключенных было перечеркнуто двумя красными полосами – склонен к побегам. Лагерное начальство разъяснило – бежал из гетто. Имя этого заключённого Анатолий Рубин. Родился в 1928 году в Минске. Отец пытался сохранить в семье еврейские традиции. Начинается война. Старший брат пропадает на фронте. Евреи Минска согнаны в гетто. Погибает отец. Старшая сестра Тамара связана с подпольем, её арестовывают и казнят.    

Анатолий работает, разгружает уголь. Иногда приходит друг отца, местный немец, приносит овощи с огорода. Как-то он сказал Анатолию, что их переселяют в Германию, и предложил Толе ехать с ними. Но план сорвался: перед отправкой нужно было пройти проверку на чистоту расы. Сын немца отдаёт Анатолию где-то найденные документы на имя русского Степанова, фотография очень не чёткая, а год рождения 1924 легко исправить на 1929. Эти документы выручают его в трудных ситуациях.

Гетто уничтожается. Последние акции, Анатолия вместе с матерью и сестрой Бетти  ведут к машинам. Использовав момент, когда полицейские оказались далеко, прыжок под забор и бег через огороды, под пулями. Срывает жёлтую нашивку, прячется. Случайно встречает уборщицу из его школы. У неё заботы, хотят угнать её 18-летнюю дочь в Германию. Узнав о его “русских” документах, она  соглашается взять его вместе с дочерью к родственникам мужа в деревню в Западной Белоруссии. Четыре дня и ночи они шли по лесам и болотам и, наконец, добрались до места. В деревне, конечно, никто не знал, что паренек – еврей, и, подивившись его худобе, решили оставить Толю работать на хуторе. Там он и находился вплоть до прихода Советской Армии.
Возвращается в Минск, ни дома, ни родных, все погибли. В армию не берут, слишком молод. Но совсем случайно Толя увидел объявление о наборе в ФЗУ и о том, что поступивших обеспечивают общежитием и питанием.

Начинает заниматься спортом. После пережитого в гетто – только бокс. Еврею надо быть сильным в этом мире. После ФЗУ работа на военном заводе. Первые успехи в спорте. Война кончилась, но антисемитизм остался и кулаками наказываются осмелившиеся оскорбить евреев. 
Анатолий решил продолжить учебу, и в качестве будущей профессии выбрал спортивную медицину. Директор завода пожелал ему успехов, дал хорошую характеристику. Но вот парторг завода был начеку: завел дело на Рубина, обвинив его в уходе с производства, что подлежит суровому наказанию в условиях военного времени.

Спустя три года после окончания войны его судила печально известная в народе «тройка». Приговор: пять лет. Его амнистируют после двух лет лагерей. Возращается в Минск. Кончает учёбу. Преподавательская работа в Политехническом институте. Судейская и тренерская работа в спорте. И поиски всего, связанного с еврейской жизнью, историей. Всё пережитое помогло Анатолию осознать, что он находится в СССР на правах непрошенного гостя и что каждому еврею, который хочет оставаться евреем, надо иметь свой дом. А единственным домом может быть только Израиль. С тех пор Рубин направляет свою энергию на достижение этой цели.

В 1957 году он отправляется в Москву на Фестиваль молодёжи и студентов, встречается там с израильтянами и представителями израильского посольства. Начинает получать через Польшу сионистскую литературу, распространяет её. Всё это не остаётся без внимания КГБ. Анатолия арестовывают, в обвинение, кроме антисоветской пропаганды, включают и подготовку покушения на Хрущёва. Приговор – 6 лет лагерей. Там Анатолий встретил сионистов со всех концов СССР. А после освобождения в 1964 году он продолжил сионистскую деятельность. Вокруг него образовался круг молодёжи, через Анатолия налаживались связи с сионистами в других городах.

В 1968 году Анатолий опять становится целью КГБ. Опыт и стойкость спасают его и других. В 1969 году Анатолий прибывает в Израиль. Его женой стала доктор Карни Жаботински, внучка Зеэва Жаботинского. Их дом был открыт для всех, в нем всегда были готовы помочь советом и делом.

О своей жизни А. Рубин написал книгу “Коричневые и красные сапоги”
16 января 2017 Анатолия Рубина не стало 
יהי זכרו ברוך. 

Для belisrael.info Ицхак Житницкий

Для прочтения необходим Acrobat Reader.
***

Holocaust Survivor Testimony: Anatoly Rubin

Arutz Sheva Staff, 19/04/12 05:46

Anatoly Yitzchak Rubin is one of the six Holocaust survivors who lit a torch at the central Yom Hashoah ceremony.

Anatoly Yitzchak Rubin is one of six Holocaust survivors who lit a flame on Wednesday night at the central Yom Hashoah (Holocaust Memorial Day) ceremony, in memory of the six million Jews murdered by the Nazis and their allies.

Yad Vashem, The Holocaust Martyrs’ and Heroes’ Remembrance Authority, presents his story.

Published 02/27/2017  23:46

Опубликовано 27.02.2017  23:46