Tag Archives: Яша Заяц

Воспоминания Семёна Гофштейна (5)

(окончание; предыдущая часть здесь)

Директор со мной согласился, но я видел, что он меня не очень охотно отпускает. Трудовую книжку он не отдал и сказал: «Иди к заведующему районо и предлагай себя в качестве учителя немецкого языка в одну из средних школ района. Если у тебя разговор с ним не получится, возвращайся сюда, пойдём к нему вместе. Мы с ним дружим, и он даст тебе работу». Я поступил так, как мне было сказано, но получил ответ, что все школы уже укомплектованы учителями: мол, если бы я пришёл на день раньше, то место учителя для меня было бы. Я вернулся в школу, чтобы забрать трудовую книжку.

Директор школы отдал мне трудовую и позвал за собой. Он вошёл в кабинет заведующего районо и сказал ему: «Возьми его, не пожалеешь!» Потом директор попросил меня выйти из кабинета на пару минут, чтобы, как он мне сказал, посплетничать обо мне, но без меня. О чём они беседовали минут 5, я не знаю, но зав. районо сказал мне, улыбаясь, чтобы я пришёл завтра утром к нему в кабинет. Я согласился и вышел вместе с директором. На улице директор сказал мне, что завтра я стану учителем средней школы.

Утром следующего дня я пошёл в районо. Меня пригласили в кабинет заведующего. Там сидели несколько человек: зав. районо, инспектор, молодая женщина и одна постарше. Зав. районо сказал: к нам пришёл учитель русского языка и студент 4-го курса московского иняза, в совершенстве знает немецкий язык. Услышав это, я заявил: «Нет, нет, немецкий, да и русский я в совершенстве не знаю!» Пожилая женщина тут же заявила: «Он не знает немецкий в совершенстве? В нашу школу!» Это была Муза Владимировна Беспалова, сыгравшая в моём становлении как учителя немалую роль. Она была завучем Михалковской средней школы, одной из лучших школ района. Её слова меня удивили.

Много позже я узнал из её уст смысл тех слов, но расскажу об этом сейчас. Вторая молодая учительница за день до моего прихода в районо была направлена в Михалковскую школу учителем немецкого. Завуч школы Муза Владимировна взяла в руки её диплом учительницы начальных классов и спросила её: «Вы знаете немецкий язык? Где Вы его учили?» – «В школе и в институте» – «И знаете его в совершенстве?» – «Да!» Её ответ Музе Владимировне не понравился. А тут она услышала, что я, студент 4-го курса московского иняза, не владею языком в совершенстве, и решительно потребовала меня в школу. В итоге девушку решили послать в девятилетнюю школу, а меня в среднюю. Получилось, что я занял место этой девушки. Мне пришлось возражать, заявить о готовности пойти работать в девятилетнюю школу, но зав. районо был краток: «Это для пользы дела». Я смирился, о чём впоследствии нисколько не жалел.

Директором Михалковской средней школы был мой старый знакомый по учёбе в пединституте. Он был на курс старше и учился на математическом факультете. Когда я приехал в школу, он принял мои документы и сказал: «Тебе у нас будет хорошо». Я стал преподавать немецкий язык во всех классах и русскую литературу в 9-м классе.

Автобус Мозырь-Михалки ходил регулярно, и все учителя, жившие в Мозыре, ежедневно ездили в школу на работу. Школа представляла собой одноэтажное деревянное здание с большими окнами. Здание выглядело неказисто, но коллектив учителей был сплочённый и дружный. В нём было много хороших учителей, таких как Григорий Николаевич, Светлана Фёдоровна, Ольга Иосифовна, Галина Харитоновна, Борис Семёнович и многие другие. Но самым ярким учителем в школе была, конечно, завуч школы, преподавательница литературы Муза Владимировна Беспалова, заслуженная учительница БССР, кавалер ордена «Знак Почёта».

Я пришёл в школу со страстным желанием отдаться работе, но не потому, что я хотел отличиться. Карьера меня нисколько не интересовала. В начале моего учительского пути меня несправедливо раскритиковали за чужие недоработки. Об этом я уже написал раньше, и теперь до самого моего ухода на пенсию я старался добросовестно работать, что и делал всю жизнь. Муза Владимировна меня заметила и тактично помогала мне в моих стараниях. Она растила во мне учителя, тактичного и любящего учеников, учила работать творчески, быть всегда в поиске. Но поощряя творческий подход к работе, она учила меня тому, чтобы не навредить учебному процессу.

На уроках немецкого языка приходилось использовать много наглядных пособий, не только выпущенных официально, но и изготовленных самим. Особенно полезными были пособия по развитию речи на немецком языке. Кроме того, мне удалось составить сборник упражнений по развитию устной речи для учащихся 4-8-х классов и записать их на магнитной плёнке для прослушивания и упражнений на уроках. Результаты удивили даже меня. Требования программы по устной речи учащихся не превышали 3-4-х реплик в четвёртом-пятом классах и 5-6 реплик в старших классах. Использование наглядных пособий, упражнений, а позднее и опорных конспектов дали возможность значительно повысить уровень практических умений и навыков – как в монологической, так и в диалогической речи. Постепенно стали исчезать не только двойки, но и тройки.

Уже через год моей работы в школе при встрече с заведующим районо я услышал от него: «Мы представили вас к грамоте Министерства просвещения БССР», на что я ответил так: «Не надо меня награждать. Я стараюсь не только ради учеников, но и для того, чтобы меня не слишком критиковали». Зав. районо сказал мне: «Будете плохо работать, будем критиковать, будете хорошо работать, будем хвалить и даже награждать, в нашем деле середины нет». Я вздохнул, но ничего не ответил. Вскоре я получил эту грамоту. Потом были четыре грамоты областного отдела народного образования, много грамот районо, в 1970 году был награждён Ленинской юбилейной медалью, в 1973 году – знаком «Отличник просвещения БССР». За годы работы в школе 5 раз награждался знаком «Победитель соцсоревнования». В конце трудового пути получил и медаль «Ветеран труда». Но не это главное. Я был назначен внештатным инспектором районо и внештатным методистом районо по иностранным языкам. Все годы был руководителем районного методического объединения учителей иностранных языков. Когда были введены звания «Старший учитель» и «Учитель-методист», получил оба эти звания; сначала «Старший учитель», а пять лет спустя и «Учитель-методист».

Меня стали приглашать на конференции по обмену опытом работы. Однажды в наш район приехала по направлению молодая и перспективная учительница, преподаватель немецкого языка. Меня назначили руководителем её стажёрской практики. Каждую неделю приезжал к ней на уроки, после уроков мы обсуждали её уроки, изучали достоинства и недостатки каждого урока. Уроки она проводила живо, интересно, талантливо. Чувствовалось, что из неё получится очень хорошая учительница с творческим подходом к работе.

В конце года прошёл слёт всех учителей-стажёров в областном институте усовершенствования учителей. Мне предстояло выступить перед стажёрами и поделиться собственным опытом работы. Когда слёт закончился, наша стажёрка рассказала мне о том, что она встретила на слёте своих знакомых. Она рассказала им, что её руководитель, т. е. я, каждую неделю приезжал к ней на уроки, разбирал с ней достоинства и недостатки каждого урока, давал советы и так далее. Её друзья выражали ей своё сочувствие, говорили ей, что они своих руководителей видели только один-два раза. А когда я стал делиться опытом работы, она им сказала, что это я её руководитель. Тогда они ей сказали буквально следующее: «Как мы тебе завидуем!»

Моя бывшая стажёрка стала очень хорошо работать, думаю, что не хуже меня. Когда в школах ввели учительские категории, я получил высшую категорию. Эта учительница получила первую, но я полагаю, что она уже давно стала учителем высшей категории. Она очень талантлива.

Поскольку возле нашей деревни был построен нефтеперерабатывающий завод, а позже и витаминный завод, жители деревни стали болеть аллергией и другими болезнями. Было решено снести нашу деревню. Нашу школу перевели в д. Рудня, а Руднянская неполная средняя школа стала десятилетней. Директором этой школы был мой давний друг и коллега. Он пригласил меня на работу в свою школу в качестве учителя немецкого языка.

Начался самый счастливый и последний период моей работы в школе. Новое типовое здание школы (кирпичное, четырёхэтажное) вмещало в себя не только классные комнаты, но и учебные кабинеты, в т. ч. и лингафонный кабинет немецкого языка. На каждом уроке использовались упражнения по развитию устной речи учащихся – как диалогической, так и монологической. Ученики имели возможность вести диалоги без ограничения количества реплик не только в старших, но и в младших классах.

Приведу один случай. В школе учился мальчик, который по всем предметам перебивался с двойки на тройку. У меня он имел четвёрки и пятёрки. Он учился не хуже остальных учеников. Вместо 3-4 реплик в 4-5-м классах (а он учился в 5-м), все ученики, в том числе и он, могли вести беседы по заданным темам до бесконечности. И всё благодаря тому, что при обучении использовались опорные конспекты по развитию диалогической и монологической речи. Это ускоряло процесс обучения устной речи, высвобождало время на изучение грамматики немецкого языка.

Учителя иногда посмеивались надо мной, считали, что я завышаю оценки этому мальчику. Особенно старалась в этом отношении классный руководитель 5-го класса. Я приглашал её ко мне на уроки, но она не спешила. Однажды она всё же пришла на урок. Ученики живо беседовали по-немецки друг с другом, рассказывали о весне, зиме, других порах года, о своей семье, о своём друге, о пионерской работе и т.д. Количество реплик в разы превышало нормативы министерства просвещения. Отлично отвечал и этот мальчик. Я спросил классного руководителя, как дети работали и отвечали на уроке. Она признала, что все отвечали отлично. «А Эдик?» – «Тоже отлично!»

В конце урока я выставил в журнал четвёрки и пятёрки. Тройку никто не получил. Эдик получил пятёрку. Когда он подал мне свой дневник, я спросил его: «Эдик, тебе нравится немецкий язык?» Эдик ответил: «Нравится, но уроки немецкого языка нравятся больше. На ваших уроках я не чувствую себя глупым». У меня подступил комок к горлу, и я сказал: «Ты не глупый, и можешь так же хорошо учиться по всем предметам». Это услышала классный руководитель, но промолчала.

Вскоре в нашу школу приехала зав. кабинетом иностранных языков Гомельского института усовершенствования учителей. Когда она пришла с первого урока, то сказала: «Семён Ефимович, научите меня работать с такими опорными конспектами. У меня тоже есть 5-й класс. Я преподаю французский язык». Это слышали все учителя школы. Она посетила в тот день все мои уроки и сказала мне: «Впечатляет!»

В это время было модным использовать письменные задания трёх типов: 1) карточки повышенной трудности для отличников, 2) карточки средней трудности для хороших учеников, 3) карточки с облегчёнными заданиями для слабоуспевающих учеников. Я никогда не соглашался с таким разделением учеников по умственным способностям.

Когда учителя говорили про учеников в учительской и называли кого-нибудь из них глупым, я говорил: «Нет глупых учеников, есть глупые учителя!» – «А себя ты каким считаешь?» – «А я учеников глупыми не считаю!» За это многие учителя меня недолюбливали, но меня это не трогало. Что касается учеников, то я был в меру строгим, старался быть требовательным и к ним и к себе, и ученики меня понимали.

Карточки повышенной, средней и облегчённой трудности я считал вредными в воспитательном отношении. Вред состоял в том, что карточки облегчённой трудности, которые давались отдельным ученикам для работы на уроке, воспитывали в этих учениках чувство собственной неполноценности. А учащиеся, получавшие карточки повышенной трудности, приобретали чувство превосходства над остальными.

У меня вместо этих карточек были карточки повышенной трудности с пятью заданиями. Если ученик выполнял все задания, то получал пятёрку, за четыре задания получал четвёрку, за три задания – тройку, за два и меньше – двойку. И никакого деления на хороших и менее хороших учеников! Сегодня ученик мог сделать все задания, а завтра не все, заслужив разные оценки.

Учителя должны считать учеников способными к учёбе и делать всё, чтобы ученики выросли достойными людьми. Я не хочу сказать, что мой учительский путь был всегда успешным и безошибочным. В самом начале моего трудового пути я проявлял по отношению к отдельным ученикам недопустимую грубость и бестактность. Спасибо Музе Владимировне за то лучшее, что я сделал в своей работе. Без ее помощи я не стал бы для учеников старшим другом и товарищем.

Как уже было сказано, мне приходилось часто выступать перед учителями иностранного языка. Однажды в Минске проводилась панорама опыта работы. Собрались все творчески работающие учителя Белоруссии. Мне предстояло выступить с докладом по использованию в работе опорных конспектов и других наглядных пособий в процессе обучения учащихся иностранному языку. Директор Гомельского областного института усовершенствования учителей подошла ко мне и посоветовала мне не упоминать имя Шаталова. Донецкий учитель Виктор Шаталов первым использовал опорные конспекты в своей работе. Я был последователем Шаталова и считал, что опорные конспекты значительно повышают эффективность в обучении учащихся. Но среди учителей страны были и противники Шаталова, считавшие его методы работы неэффективными и надуманными. Это объяснялось тем, что в 60-е годы в СССР учителям навязывались различные «новые методы» работы, например, «липецкий метод» обучения грамотному письму. Этот неэффективный метод усиленно навязывался в школах, как посевы кукурузы в колхозах и совхозах страны в те же 60-е годы во времена Хрущёва.

Но в 70-е-80-е годы опорные конспекты показали свою эффективность. Так, например, составленные мной опорные конспекты стали использовать учителя иностранного языка.

Директор ИУУ сказала мне, что в одном ряду сидят сторонники Шаталова, а в другом ряду его противники. В зале присутствует и молодая журналистка из газеты, тоже противница методики Шаталова. Директор ИУУ опасалась, что меня могут освистать, но я с ней не согласился. И вот я поднялся на трибуну и сказал следующее: «Здесь в зале сидят сторонники и противники Шаталова. Противники считают, что его уроки неэффективны, малоинтересны, даже скучны. Сторонники же восхищаются методами его работы. Я сторонник его методов обучения. Меня не интересует, как он проводит уроки, он математик, а я учитель немецкого языка. Для меня важно в Шаталове то, что он бросил камень в стоячее болото дидактики, и круги пошли по всей стране. Он позвал нас к творчеству!» Раздались громкие аплодисменты. Аплодировали как сторонники, так и противники Шаталова.

Затем я показал свои опорные конспекты, рассказал о том, как я провожу работу по обучению учащихся устной речи, диалогической и монологической. Только корреспондент выразила сомнение, записала мой адрес и обещала приехать в школу, но так и не приехала.

В 1991 году произошла трагедия в истории народов СССР. Карьерист Ельцин и два его дружка собрались в Беловежской пуще и, не спросив у народов, хотят ли они этого, распустили СССР. Компартия, созданная Лениным, была запрещена. Но я и сейчас коммунист, и останусь таким до конца своей жизни.

До самой пенсии я проработал в Руднянской средней школе. В 1986 году произошла авария на Чернобыльской АЭС. Мы оказались в зоне заражения. А в Германии пастор Шварцер, ныне покойный, организовал акцию «Помогите детям Чернобыля!» Он стал приглашать группы детей в Германию на отдых. Так я попал в Германию на месяц вместе с группой учеников нашей школы.

Открытка города Трайза (Treysa)

В моей группе были 15 детей в возрасте от 9 до 14 лет. Незадолго до отъезда я получил письмо из Германии (из федеральной земли Гессен), от Уты Гирич. Ута сообщила мне, что я и один из моих учеников будем жить в их доме, чему она очень рада. Остальные дети будут жить у других жителей их города Трайза, по два ребёнка в семье. Ута добавила, что она учительница французского языка, что как и её супруг работают по специальности, пожелала мне и моей группе счастливого прибытия в Германию.

И вот мы в Германии. В Трайзу мы приехали во второй половине дня. Нас встретили очень приветливо. Прямо перед зданием городской ратуши нас встретили бургомистр, пастор Кнут Шварцер, семьи, принимавшие детей, и другие жители городка. Были столы с разнообразной едой и напитками. Бургомистр и пастор приветствовали нас, пожелали нам хорошо провести время среди немецких друзей. Мне было предоставлено слово, и я прочёл своё стихотворение, написанное на немецком языке и посвящённое нашим немецким друзьям. Моё выступление всем понравилось.

Перед самой поездкой в Германию я собрал группу учеников и провёл с ними беседу о том, как надо себя вести в Германии. Я сказал, что мы будем жить целый месяц в другой стране с другими обычаями, что у немцев самые презренные слова «вор» и «предатель». Причём воров они презирают не меньше, чем предателей. Ни в коем случае нельзя брать без спроса ничего в доме. Я объяснил детям, что по нашему поведению немцы будут судить обо всей Белоруссии, о её людях. Мы никогда не должны забывать о том, что представляем в Германии свою страну.

В город Мозырь приезжали немцы. Один немец стоял на открытом кузове грузовика и бросал оттуда конфеты детям на землю, дети поднимали с земли конфеты, а немец улыбался и всё это фотографировал. Об этом я тоже рассказал детям и просил их никогда и нигде не ронять своего достоинства.

Моя группа была не первой в Германии. За год до этого группу детей из нашей школы в Германию сопровождала другая учительница из другой школы. Эту группу организовал другой человек из Германии, а не пастор Шварцер. Я хорошо понимал, почему не мне поручили ту группу наших учеников, но молчал. После тяжёлой болезни старого зав. районо новым зав. районо стал бывший инспектор районо Бобр Анатолий Семёнович. Мне он никогда не нравился. Когда мне сказали, что зав. районо стал Бобр, я засмеялся и сказал: «От Бобра не жди добра!» Кто-то из тех, кто слышал эти мои слова, ему донёс, и он с тех пор стал ко мне придираться, но я в долгу не оставался.

В то время появились в Белоруссии денежные купюры. На трёхрублёвой купюре были изображены бобры, и я, заглянув однажды в районо, сказал: «Что наш Бобр? Он всего три рубля стоит». Это и ещё кое-что и было той причиной, из-за которой я не поехал в Германию с первой делегацией. Директор моей школы был возмущён, а я проглотил обиду и молчал.

Во время той поездки один из наших учеников совершил небольшую кражу в доме, хозяин которого принял этого мальчика. Учительница, ездившая с нашими учениками, сказала мне об этом. Я ответил ей, что детей надо хорошо подготовить к тому, чтобы такое никогда не случалось. Когда пастор Шварцер спросил нашего директора школы, какого учителя он хочет послать с детьми, директор назвал меня. Я сказал пастору, что меня с детьми не пошлют. Тогда пастор прямо спросил меня: «Вы еврей?» – «Да». – «Вот вы и поедете!»

Когда Бобр прочитал письмо пастора, где Шварцер написал о том, что приглашает в Германию учителя Гофштейна и 15 учеников школы, он криво усмехнулся, но приказ подписал. Всё это я видел, так как находился в кабинете зав. районо.

Первая встреча с жителями немецкого города прошла интересно. Дети сидели за столами, вели себя прилично и культурно. Думаю, что моя с ними беседа перед поездкой тоже на них повлияла в положительную сторону. Впоследствии это не раз подтверждалось.

Детей разобрали гостеприимные немцы, ко мне и ученику по имени Алексей подошла Ута Гирич и повела нас обоих к своей машине. Садясь рядом с Утой на первое сиденье, я спросил её, кем работает её муж. Она ответила, что её муж солдат. «Как солдат? Рядовой?» – «Полковник бундесвера. Сейчас он ещё на службе. Он приедет через час-полтора.» Я похолодел, представив себе рослого, худого и строгого офицера с моноклем в правом глазу, который будет смотреть на меня с высоты своего роста и презрительно усмехаться.

Когда мы подъехали к четырёхэтажному дому, Ута пригласила нас в дом за стол, а сама ушла готовить ужин. Под впечатлением только что услышанного я сел на краешек стула, как бедный родственник, и стал ждать. За временем я не наблюдал, не до того было. И тут я услышал голос Уты: «Симон, мой муж уже приехал!» Меня это не обрадовало. Открылась дверь и появился человек чуть выше среднего роста. В столовой, где мы сидели с Алексеем, был уже полумрак. Полковник улыбнулся так, что в комнате стало светлее. Так мне, по крайней мере, показалось. Он протянул мне руку и сказал: «Добрый вечер, Симон! Добро пожаловать!» Затем он поздоровался с Алексеем и сел тоже.

Мы с Алексеем приехали в гости не с пустыми руками. В наших чемоданах было много сувениров для наших немецких друзей. Мы хотели своими подарками показать, что мы не какие-нибудь бедные люди, а не хуже других, что у нас тоже есть своя национальная гордость, что мы тоже умеем дарить подарки. И все наши дети тоже привезли подобные сувениры, которые очень любят иностранцы, особенно европейцы. Но и они в долгу не оставались. Во всех семьях, принимавших детей, наши дети были окружены теплом и заботой.

Уже на второй день нас всех собрали в маленькой кирхе. В одной из комнат стояли большие ящики с новой детской одеждой. Перед отъездом я сказал детям, чтобы они вели себя достойно и не бросались на конфеты или одежду, игрушки, ещё что-нибудь, как из голодного края. И вот когда детей позвали в комнату и высыпали одежду на низкие столики, ожидая, что наши дети будут толкаться, вырывать одежду друг у друга, а они будут всё это фотографировать, у них ничего не получилось. В другом городе, куда привезли детей из нашего района, получилось именно то, чего немцы и ожидали, а мои дети видели эти вещи, но гордо отворачивали носы, хотя вещи были новые и красивые.

Немцы позвали меня, и одна немка сказала мне: «Симон! Мы так старались, здесь такие красивые детские вещи, а они не хотят выбрать себе что-нибудь». – «Не волнуйтесь, всё будет хорошо».

Я вошёл в комнату и сказал детям: «Ребята! Наши друзья не хотят остаться в долгу и собрали для вас много хороших подарков. Сейчас я помогу подобрать для каждого из вас кофточки, брюки и другую одежду. Здесь всё новое и подойдёт всем!»

Я стал подзывать по одному ребёнку, спрашивать, нравится та или иная вещь. Царил порядок. Дети стояли спокойно, ждали, пока я его позову, получали то, что хотели, и отходили довольные. Вещей было так много, что все дети получили по несколько штук.

Были случаи, когда немцы в доме оставляли на столе бумажные и металлические деньги и выходили из комнаты, но не было случая, чтобы кто-то из детей стащил что-либо со стола. Все, даже самые маленькие, думали о чувстве собственного достоинства. Моя беседа даром не прошла.

Однажды две маленькие девочки из нашей группы, которые только начали изучать в школе немецкий язык, играли в доме фрау Фишер в прятки, залезли под кровать и нашли там денежную купюру стоимостью в 10000. Они взяли эту купюру и отдали хозяйке. Они сказали ей, что нашли много денег, что это её деньги. Д-р Фишер рассказала мне об этом случае и объяснила, что это были 10000 индийских рупий, они стоили три немецкие марки.

Тридцать дней в Германии пролетели как один день. Было очень интересно. Немцы умеют хорошо работать и весело отдыхать. Мы были на нескольких пикниках в лесу, где были поставлены длинные столы, ломившиеся от еды. Еда готовилась тут же рядом поварами. Я спросил Уту, как часто проводятся пикники. Она ответила, что такие праздники у них проводятся не менее двух раз в месяц, все желающие вносят определённую сумму денег заранее, покупаются продукты, готовится еда прямо на месте.

Посидев за столом, я решил прогуляться по лесу. Неподалёку я увидел камень, на котором сверху был красиво высечен крест, напоминавший тот, которым награждались храбрые офицеры и солдаты вермахта, а ниже было написано, что это место встречи ветеранов второй мировой войны. Оказывается, что в послевоенной Германии уважают тех, кто творил разбой на оккупированных землях Европы и стран бывшего СССР, в т. ч. нашей Белоруссии.

В Германии было много интересного: посетили средневековый замок, увидели там настоящий рыцарский турнир, а в Трайзе увидели представление «Красная Шапочка» по сказке братьев Гримм и многое другое. Ута и Гейнц Гиричи свозили меня в город Кассель, в один из самых крупных в Германии музеев изобразительного искусства. Там мы увидели шедевры искусства эпохи итальянского Возрождения, северного Возрождения, картины Дюрера, Лукаса Кранаха, Гольбейна и других немецких художников. Нас водили на обувную фабрику, где мы наблюдали за полным циклом производства обуви.

Полковник пригласил меня и Уту в штаб дивизии. Мы долго беседовали о политике. Меня спросили, доволен ли я тем, что распался СССР. Мой ответ был отрицательным, ведь раньше я был гражданином великой страны от Бреста до Владивостока, а теперь любой бельгиец будет передо мной задирать нос.

Меня очень удивил ответ на мой вопрос, почему в бундесвере не изучают русский язык, язык потенциального противника. Мне ответили, что пленный русский всё равно ничего не скажет, так что допрашивать будет некого и учить русский не нужно.

Когда мы вернулись из штаба, Гирич показал мне свою коллекцию почтовых марок. На одной из марок Германии был портрет молодого генерала. Я спросил: «Кто это?» Последовал ответ: «Клаузевиц». Я спросил: «Это генерал Клаузевиц? А вы знаете, что на нём униформа русского генерала и российские награды?» Гирич: «Не может быть!» Я: «Могу поспорить, что Клаузевиц был соратником генерала Шарнхорста в их борьбе против Наполеона и был на русской службе в период Отечественной войны России против Наполеона!» Полковник взял из шкафа толстую энциклопедию и прочитал то, что я сказал. Ута сказала удивлённо: «Симон, да ты знаток немецкой и русской истории!»  Я в ответ улыбнулся, но ничего не сказал.

Было ещё много интересного. Однажды, когда Алексей ушёл спать, хозяева дома устроили небольшой праздник на всю ночь. Пили, ели, говорили обо всём: о жизни, о политике, об отношении к минувшей войне. Когда я сказал, что солдат должен с улыбкой умирать за Родину, полковник удивлённо посмотрел на меня и спросил: «Это вас так учили в армии?» Я ответил вопросом на вопрос: «А разве может быть иначе? А чему учите вы своих солдат?» На что полковник ответил: «Мы учим своих солдат не поддаваться панике, метко стрелять, быть умелыми, думать в бою головой, но не бросаться под танк с гранатой, а если враги тебя окружили, сдаваться. Жертвовать жизнью – это фанатизм, глупость. Жизнь – это самое дорогое, человек рождён, чтобы жить». Я: «А если в случае войны ваша дивизия попадёт в окружение, каковы будут ваши действия?» Ответ: «Капитуляция. Зачем губить своих солдат и солдат противника, если безвыходное положение?» Я рассказал ему о подвиге советского матроса, который обвязал себя связкой гранат, перепрыгнул через стену, за которой укрывались враги, готовясь к атаке, и взорвал себя и врагов: «Что вы скажете о его поступке?» Гирич: «Он, конечно, герой, но он глупый фанатик…» Я возразил ему, сказав, что если бы в армии нашей страны не было таких солдат, если бы окружённые армии капитулировали, то Гитлер погрузил бы весь мир в чёрный мрак нацизма, над землёй царила бы беспробудная ночь, а Германия вместо заслуженного уважения испытывала бы к себе ненависть остального мира, и все народы вели бы с ней партизанскую войну. Эта война истощала бы силы Германии, а это, в свою очередь, привело бы Германию к гибели. Надо вспомнить древний Рим, покоривший многие народы. Чем всё это закончилось?

Хозяева согласились, что стойкость и небывалый фанатизм русских бойцов помог СССР победить армии Гитлера, и это хорошо, но какой огромной ценой далась эта победа, мир хорошо знает: «Может быть, победа в войне против Гитлера могла быть одержана и без фанатизма, а с помощью умных действий русских полководцев и хорошей выучки русских солдат. И тогда погибло бы значительно меньше как русских, так и немецких солдат?». Я опять возразил хозяевам и сказал, что план «Барбаросса» был сорван именно благодаря стойкости русских солдат. Полковник бундесвера добавил: «И благодаря «генералу Морозу», который погубил много немецких солдат!»

Мы ели и пили до утра. Конечно, взгляды на войну полковника бундесвера во многом не совпадали с моими убеждениями, но некоторые его доводы имели смысл.

А теперь я хотел бы немного рассказать о пасторе Шварцере, ныне покойном. Это был человек, всю свою не очень долгую жизнь посвятивший делу мира, делу сближения народов, которые в середине ХХ века смотрели друг на друга через прицел снайперской винтовки. На его автомобиле постоянно висел плакат с надписью по-немецки: «Немцы! Никогда не забывайте о том, что вы убили и искалечили десятки миллионов людей!» Он был абсолютным пацифистом. Он винил не только агрессоров, но и тех, на кого напал агрессор. Он мне сказал, что если бы немецкие и русские солдаты отказались стрелять друг в друга, не было бы войны. Я засмеялся и сказал пастору, что это утопия, такого не может быть. Немецких солдат нацисты погнали на войну, некоторые из них были пацифистами, но, к сожалению, далеко не все. Многие с удовольствием делали своё чёрное дело, верно служили фюреру и его банде. Пастор сказал мне: «Представь себе, что мы на той войне. Я сижу в немецком окопе, а ты в русском. Ты стал бы в меня стрелять?» Я ответил ему шутя: «В Вас, пастор, я бы не стрелял, стрелял бы в Вашего соседа, а мой сосед стрелял бы в Вас». Пастор, услышав это, что-то буркнул себе под нос и минут пять со мной не разговаривал.

После того как мы вернулись домой, моя переписка с пастором Шварцером продолжалась вплоть до его смерти. Готовясь к своей гуманитарной акции, пастор многократно ездил в Чернобыльскую зону. Первый раз я его туда сопровождал. Мы видели покинутые людьми дома, школу с выбитыми стёклами в окнах, полное запустение, траву по пояс, заметили в высокой траве змею. Всё это пастор снимал на видеоплёнку. Впоследствии он сделал фильм, который показывал в Германии с целью привлечь людей к своей акции. Вскоре у него выявилось онкологическое заболевание, которое свело его в могилу. Светлая ему память!

Расставание с немецкими друзьями было трудным. Мы привыкли к своим друзьям, многие дети плакали, особенно девочки и малыши. Мне приходилось их утешать, говорил, что скоро они увидят своих родных. Накануне мы сделали небольшую самодеятельность. Я написал стихи на немецком языке, посвящённые тем, у кого проживали наши дети, а дети читали их тем, у кого проживали. За недостатком времени дети читали их с бумажки, а потом дарили их своим немецким друзьям. Все, кто принимал детей, были растроганы до слёз.

Прощание было долгим и тёплым. Подъехал большой автобус, и мы отправились в обратный путь, путь на родину. Как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше.

И вот мы уже дома. Учителя расспрашивали меня о впечатлениях от поездки. Все узнали от меня обо всём, в том числе и о моей поездке в штаб дивизии бундесвера. Своему другу я привёз подарок: наручные часы с красивым циферблатом. Я купил их в Трайзе на ярмарке. Этой ярмарке предшествовал большой городской карнавал, не такой, как в Бразилии, но тоже интересный. А на ярмарке можно было купить много различных предметов и вещей. Моему другу (директору школы по совместительству) я и купил эти часы.

Когда я посетил районо, меня тоже все работники расспрашивали о поездке, спросили, какой подарок я привёз заведующему районо, на что я ответил, что подарки я делаю только друзьям, а зав. районо в их число не входит.

Мой рассказ в школе о поездке в Германию не прошёл без последствий. В один из дней ко мне приехал офицер КГБ. Он улыбался, был очень вежлив, сказал мне о том, что в комитете известно, что я был приглашён в штаб дивизии бундесвера, беседовал там с офицерами штаба, и он хотел бы узнать о содержании беседы. Мой ответ был следующий: «Прежде, чем рассказывать, я хочу заявить, что я огорчён распадом СССР, что я был и останусь коммунистом до конца жизни». Затем я подробно пересказал офицеру то, о чём поведано выше. Он задал мне пару вопросов о военной тайне. Я засмеялся и спросил: «Какие военные тайны может знать простой учитель, служивший в Советской Армии рядовым два года много лет назад?» Он со мной согласился, пожал мне руку и ушёл.

Я быстро и легко вычислил того, кто донёс на меня в КГБ. Представляю себе, как он потирал руки от удовольствия, когда увидел в школе капитана КГБ. Его фамилию называть не буду. Он был откровенным антисемитом, ленивым, плохо учившим детей. Его не уважали дети, на уроках делали ему разные гадости. Но у него ничего со мной не вышло. Услышав моё заявление о распаде СССР и моей приверженности к коммунизму, капитан сказал мне, что он разделяет полностью мои взгляды.

Оставалось несколько лет моей работы в школе. Тяжело заболел мой друг, директор школы Дворак Григорий Николаевич. Насколько он был моим другом и как он ценил меня как работника, можно судить по двум случаям. В Мозыре упорно ходили слухи о предстоящем еврейском погроме. Называлась даже дата предстоящего погрома. Мы с женой тоже думали об этом. Мы решили не сдаваться и достойно погибнуть, забрав с собой несколько погромщиков. Но как?

Мы жили в одноэтажном деревянном доме, где было несколько квартир. Я сказал, что если ночью мы услышим, как ломают входную дверь, мы включим газ, заполним газом квартиру, а когда эти фашисты ворвутся в дом, я чиркну спичкой, и мы погибнем вместе с погромщиками. Жена возразила, сказав, что вместе с нами погибнут и наши соседи, а они нам зла не делали. И мы решили поступить проще. У нас был топор с длинной рукояткой. Я в эту ночь спать не буду, а буду ждать фашистов у самых входных дверей, предварительно вывернув предохранители и обеспечив полную темноту в доме. Как только погромщики ворвутся в дом, я начну в темноте бить их по головам и убью двух-трёх, испортив им праздник. Жена одобрила мой план.

За день до «дня Х» ко мне подошла жена директора школы и сказала, что мне следует поехать за женой, привезти её в деревню и спрятаться у них в доме на случай погрома в городе. Я отказался и рассказал о своём плане, как мы собираемся встретить этих фашистов. В учительской были только мы и ещё один учитель. Он заметил: «А если они испугаются и разбегутся, оставив в доме двух-трёх убитых, вас по головке не погладят!» Я ответил: «Если за этих фашистов меня будут судить, я с гордо поднятой головой войду в суд, а после суда в тюрьму или на казнь. Пощады просить не буду!»

К счастью, погром не состоялся. Всю ночь дежурила милиция и запрещала ночью собираться в группы больше двух человек.

Случай второй. В школе проводился педсовет по распределению учебной нагрузки, от которой зависела зарплата учителя, и директор школы заявил: «Гофштейну я дам столько часов в неделю, сколько он захочет, а остальным учителям, сколько я захочу. Работайте так, как он, буду и с вами поступать так же, как с ним!» Когда мой друг заболел, он не смог выполнять обязанности директора школы и ушёл на пенсию. Завуч стала директором, а на её место назначили молодую учительницу математики, очень способную и трудолюбивую.

Наступил мой последний государственный экзамен по немецкому языку для учащихся 10-го класса. Учащимся предлагали два обязательных экзамена: русский язык и литературу и ещё один, кажется, математику, а остальные предлагались по выбору. К тому времени уже много лет подряд десятиклассники выбирали для сдачи экзамена немецкий язык, причём все ученики без исключения. В целях экономии времени на подготовку по другим предметам, учащиеся просили сдавать экзамен по немецкому языку первым, без дня подготовки.

Как правило, на первый экзамен в нашу школу приезжал сам зав. районо. Это была традиция. Но поскольку первым в школе шёл «необязательный» экзамен по немецкому языку, новый зав. районо послал на экзамен своего зама. Результаты были ошеломляющие. Все ученики отвечали прекрасно. Комиссия была за то, чтобы всем были выставлены пятёрки, но я не соглашался. Некоторым были выставлены четвёрки. Завуч школы сказала мне: «Мою математику ученики так не сдадут!» Зам. заведующего районо был тоже в восторге. Он сказал: «Я сам преподавал в школе немецкий язык, но таких хороших ответов никогда не слышал!»

Незадолго до моего ухода на пенсию прибежали ребята и сказали, что в школу пришли какие-то иностранцы и говорят на непонятном языке. Когда я подошёл к ним, они сказали мне на английском языке, что они немцы. Я заговорил с ними по-немецки, они сказали, что хотят увидеть наш музей «Деревенская изба». Такой музей у нас был, его основали наш бывший директор Дворак Г. Н. и нынешний директор, учительница белорусского языка.

Я повёл немцев в музей, рассказал им о быте белорусской деревни 19-20 веков. Немцы сделали запись в книге отзывов. Директриса спросила меня, что немцы написали. Я прочитал ей следующее: «Нам очень понравился музей, но больше всего нам понравился учитель немецкого языка!» Она переменилась в лице.

Я ещё не знал, уходить из школы на пенсию или остаться работать в школе. Мне поступили предложения из пединститута и из мозырской гимназии, но я хотел остаться в родной школе. Правда, будучи пенсионером, я не претендовал на все уроки немецкого языка. В нашу школу направили молодую учительницу, мою бывшую ученицу, дочь учителя Глюза. Его дочка окончила колледж по специальности «немецкий язык». О подготовке выпускников этого колледжа я знал, у нас в районе уже работали несколько таких выпускников. Их подготовка желала быть намного лучше. И вот при распределении нагрузки я получил 18 часов, а Таня Глюз получила 23 часа. Ещё 7 часов оставались нераспределёнными. Все учителя были возмущены, даже те, с кем я никогда не дружил. Ведущим учителем немецкого языка в школе стала Таня Глюз, а не Семён Гофштейн. Это меня оскорбило, и я подал заявление об уходе из школы.

Я пришёл в приёмную заведующего районо. Молодая секретарша предложила мне зайти в кабинет начальника, но я сказал ей, что не хочу с ним разговаривать, попросил её занести моё заявление в кабинет для подписи. Она это сделала. Зав. районо подписал, я забрал свою трудовую книжку и пошёл устраиваться в пединститут.

РАБОТА В МОЗЫРСКОМ ПЕДИНСТИТУТЕ

Меня хорошо приняли, в качестве преподавателя немецкого языка я получил группу студенток 3-го курса отделения немецкого и русского языков. Началась моя новая работа в институте. Наш институт курировал Руднянскую среднюю школу, и меня направили однажды в мою бывшую школу. У входа в школу я встретил моего бывшего ученика 7-го класса. Он попросил меня вернуться в школу. Я заметил, что в школе уже работает молодая учительница, на что он ответил, что она им не нравится. Я объяснил, что учителей не выбирают, что всё зависит от учеников и их старания в учёбе, но на самом деле я понимал, почему он так сказал.

При встрече с директрисой она спросила меня, почему я ушёл из школы, ведь она, якобы, хотела дать мне ещё 7 часов как ведущему учителю немецкого языка в школе. Я ответил пословицей: «Хороша ложка к обеду».

Я побывал на всех уроках Тани и пожалел моих бывших учеников. В школе она не блистала большими способностями, но и три года учёбы в так называемом колледже ей ничего не дали. Она знала немецкий язык намного хуже, чем мои бывшие десятиклассники, только что сдавшие экзамены по немецкому языку. Я разобрал с ней все уроки, вскрыл недостатки, пожелал ей лучше готовиться к каждому уроку и самой учить немецкий язык. Урок немецкого языка надо вести исключительно на немецком языке, а не на русском, но для этого надо самой работать над немецким. Справку я писать не стал, т. к. ничего хорошего не увидел. Я был бы счастлив, узнав, что Таня стала хорошим учителем немецкого языка. Дай Бог, чтоб так и было. Десятки моих учеников успешно окончили минский иняз и стали хорошими учителями.

Работа в пединституте мне нравилась, но были трудности с подбором учебного материала. Отделение иностранных языков было открыто несколько лет назад, а стабильного учебника не было. Я предложил обратиться в минский иняз за помощью, но оказалось, что уже обращались и получили отказ. Тогда я предложил написать свой учебник. Составлением я занимался сам, зав. кафедрой взял на себя работу по коррекции материала и организаторские функции, а студентка 3-го курса вносила тексты учебника в компьютер. Она активно помогала мне и в коррекции текстов учебника.

Одну главу из семи написала молодая преподавательница. Таким образом, в авторский коллектив вошли 4 человека: я сам, зав. кафедрой, преподавательница и студентка 3-го курса.

На учебнике есть их фамилии, но прошло более 20 лет, мне уже самому 85, хорошо, что я ещё помню первую фамилию, т.е. мою собственную. Впрочем, имя студентки 3-го курса и моего главного соавтора я всё-таки вспомнил. Это Иванова Светлана (её девичью фамилию я не помню, но на учебнике значится именно она).

Группа, в которой я преподавал, была не очень сильной. Одна студентка знала предмет на уровне ученицы 7-8-го классов. Не знаю, как она с такими знаниями поступила на наш факультет. И я заявил моим студенткам, что никто на экзаменах не получит положительной отметки, если их умения и навыки в устной и письменной речи не будут в конце года соответствовать программе. Работать над языком придётся денно и нощно, как говорили древние россияне. Все студентки сразу поняли, что я никого не пожалею на экзаменах, и уже к первому полугодию были видны результаты. Занятия свои я проводил по школьному типу: спрашивал всех на каждом уроке, работал с ними над развитием устной речи. На второй паре мы усиленно изучали грамматику. В конце первого полугодия все студентки получили положительные оценки, в том числе и та студентка, которая плохо знала язык. Мне раньше сказали, что у предыдущего преподавателя она на занятиях молчала, и её ни о чём не спрашивали. У меня она заговорила, да так, что в конце полугодия получила заслуженную удовлетворительную оценку.

Когда студентки, оставшиеся у своего преподавателя, а это были лучшие студентки, узнали, что мои успешно сдали экзамены за полугодие, они упрекнули меня в либерализме, что я им ставлю незаслуженные оценки. Но в начале второго полугодия случилось так, что обе группы, и преподавателя тех студенток, которые упрекали меня в либерализме, и та группа, где преподавал я, оказались в параллельных классах. Стенка была тонкая, и все слышали, о чём говорили в соседнем классе. Вдруг в соседней группе стало совсем тихо. Наши соседи слушали, как отвечали мои студентки, в том числе и та студентка, которая в прошлом году вообще молчала. Когда занятия окончились, студентки, ранее упрекавшие меня за якобы завышенные оценки на экзамене, признали свою ошибку. А потом вышла их преподаватель, кандидат наук и доцент кафедры, и сказала мне, что она приятно удивлена ответами моих студенток. Я ей ответил, что в институте занятия состоят из двух половин. На первом занятии я занимаюсь устранением пробелов в умениях и навыках устной речи моих студенток, а после перерыва мы изучаем грамматику и даже пишем небольшие диктанты. Сейчас мы работаем над повестью Вилли Бределя «Комиссар на Рейне». Студентки читают дома это произведение, а в группе на занятиях мы обсуждаем его содержание. И студентки стараются отвечать, чувствую, что такая работа им нравится. Кроме того, я даю им отдельные задания из будущего учебника. У меня есть немецкая пишущая машинка, и мне приходится дома много работать при подготовке к занятиям. Я дал понять студенткам, что нужно много работать после занятий, если они хотят получить на экзаменах достойную оценку… Ей моё объяснение понравилось, и она сказала, что такой подход к работе, пожалуй, будет иметь успех, так как в институт приходят иногда слабо подготовленные абитуриенты.

Гейнц Гирич (Heinz Girich), полковник Бундесвера, я, Ута (Uta Girich), жена брата Севы (Евсея) Таня и их сын Артем. Москва, 1993

Год пролетел, как один день. Летом я пригласил моих друзей из Германии в гости в Москву. В Москве проживают два моих брата. Один из них приезжал на лето в Мозырь, а я с гостями жил в его квартире. Две недели мы жили в Москве, посещали московские музеи, ВДНХ, поднимались на Ленинские горы, любовались зданием МГУ, катались по кольцевой линии московского метро. Однажды я спросил Гирича о московском метро, и он сказал, что станции прекрасны, а поезда не очень. Моим друзьям захотелось посетить Минск, и мы провели в нём неделю. Минск им понравился не меньше, чем Москва.

* * *

Итак, первый год прошёл успешно, все студентки хорошо сдали экзамены и перешли на 4-й курс. Учебник из семи глав (шесть из которых были составлены мной) был закончен и сдан в печать. Я начал писать учебник для студентов 4-го курса и успел написать 4 главы из семи. Тут мы с женой получили письмо из Израиля. Сын уже жил в Иерусалиме; он сообщил нам, что мы стали бабушкой и дедушкой. И мы решили репатриироваться в Израиль, заботиться о нашей первой внучке.

Поработав ещё 6 месяцев в институте, я уволился из института и стал готовиться к отъезду в Израиль. Я принёс в институт все свои книги на немецком языке, а также 4 главы будущего учебника для студентов 4-го курса и попрощался со студентками и коллегами кафедры.

ЗДРАВСТВУЙ, ИЗРАИЛЬ!

В ночь с 21 на 22 мая 1997 года мы приехали в Иерусалим. Началась новая жизнь. Незадолго до отъезда в Израиль я встретил бывшего директора школы-интерната, где я работал. Я сказал, что уезжаю в Израиль. «Безродные космополиты», произнёс он. Я ему ответил: «О том, что я безродный космополит, я слышал много раз, хотя от вас я таких слов не ожидал. Но потому я и уезжаю, что мне всю жизнь твердили, что у нас, евреев, здесь нет родины. А вот там, в Израиле я найду настоящую Родину. Там меня безродным не назовёт никто!»

Мне было обидно услышать реплику о «космополитах» от высокообразованного человека. По-видимому, образование не делает человека более интеллигентным, чем ему дано от природы. Я встречал в жизни простых людей без образования, но с высокой внутренней культурой. В Минске на таможне нам её работники желали счастья в новой жизни, а мой бывший директор позволил себе такое.

С внучками Милей и Даной, 2010 г. 

Итак, я в Израиле! Моя историческая родина приняла нас всех душевно, мы почувствовали себя дома. Уже в аэропорту им. Бен-Гуриона нас сердечно встретили работники Сохнута, нам вручили деньги, накормили, объяснили, что делать в первые дни, куда идти, спросили, в каком городе хотели бы жить и т. д. Узнав, что мы хотим жить в Иерусалиме, нам вызвали такси, и мы бесплатно поехали на квартиру сына. Приехали ночью, а утром увидели маленькую внучку. Полугодовалая девочка ещё не ходила, её назвали Мили, и она на самом деле была миленькой девочкой. Мы и теперь, когда она уже отслужила в армии, называем её на русский лад Милочкой.

Первые дни я не мог налюбоваться Иерусалимом. Я днями бродил по Иерусалиму, ходил в Старый город, по площади городского муниципалитета, по улицам нашей столицы. И хотя я живу в Иерусалиме более 20 лет, я и сейчас любуюсь нашим древним городом. По натуре я домосед, не люблю ездить по городам и весям нашей древней родины, но мне удалось побывать не только в Тель-Авиве, Хайфе, но и в других городах Израиля. Особенно мне понравилась Хайфа.

Много лет назад я участвовал в нескольких экскурсиях по Тель-Авиву, посетил здание, где Давид Бен-Гурион провозгласил независимость Государства Израиль, посетил парк «Утопия», музей изобразительного искусства в Кейсарии, несколько сельскохозяйственных коллективных предприятий, так называемых кибуцев. Жизнь в кибуцах мне очень понравилась.

Израиль стал моей единственной настоящей Родиной. Враги Израиля называют нас оккупантами, твердят всему миру о том, что мы оккупировали палестинскую землю, которая якобы принадлежит палестинцам, а мы молчим. Никто не говорит, что арабы пришли сюда в седьмом веке нашей эры с Аравийского полуострова! Есть точная дата в истории: это 636 год, когда мусульманский полководец и пророк Мохаммед захватил огромные территории побережья Средиземноморья и создал свой халифат. Так кто же тогда оккупант? Пришельцы с Аравийского полуострова или евреи? Присутствие евреев на Святой земле было всегда, несмотря на гонения многочисленных врагов, включая древних римлян, греков, вавилонян, ассирийцев, египтян, арабов, крестоносцев и других. Почему наша пресса, наши политики никогда не говорят об этом?!

В заключение хочу рассказать о другом. Стихи я стал писать давно, ещё с юношеских лет, но писал их в ящик стола. Я уважаю поэтов, удивляющих человечество своими бессмертными творениями. Естественно, что к таким творениям мои стихи не относятся, и себя я никогда не считал и не считаю поэтом. Приехав в Израиль, я познакомился с теми, кто считает себя поэтами. Когда я познакомился со стихами одного из них, я понял, что мои стихи не хуже, многим мои стихи нравятся, хотя и сейчас, когда я уже издал сборник некоторых моих стихов, я не хочу и не могу называть себя поэтом. Знаю, что в мире поэтов больше, чем Поэтов. Пишут стихи десятки тысяч людей, даже больше, иногда и стихи у них неплохие, но они не поэты, а люди, пишущие стихи.

Я знаю многих людей, которые пишут стихи, но никого из них я не хочу считать поэтами. Никого! Настоящих поэтов в мире – тех, кого можно и нужно причислить к поэтам – можно перечислить по пальцам обеих рук. Конечно, это не значит, что нельзя писать стихи. Если есть что-то сказать людям, если стихи мало-мальски получаются и нравятся всем, кто их читал, писать не только можно, но и нужно. Но не считайте себя поэтами. Это нескромно. Само время покажет, кто поэт, а кто нет. Мои стихи умрут вместе со мной, и об этом я нисколько не жалею. Такая же участь ждёт многих знакомых мне «поэтов». Вот и всё, что я хотел бы сказать о поэзии.

Теперь о шахматах. Эта игра была моей страстью на протяжении всей моей жизни. Как и в поэзии, мастерства я не достиг, да и не стремился. Моей главной страстью была работа. В педагогике я хотел достичь мастерства и стремился к этому всю сознательную жизнь.

Когда в 1973 году я стал кандидатом в мастера спорта СССР по шахматам, я сказал себе: «Это мой потолок». В турнирах я играл редко. Летом во время каникул иногда приходил в городской парк и играл в шахматы с любителями. Впрочем, я и сам был любителем.

В парке у меня было много болельщиков. Среди них Герой Советского Союза по фамилии Петр Жуков. Он совершил во время войны небывалый подвиг. Когда наши наступающие войска в операции «Багратион» загнали большую немецкую группировку в Бобруйский котёл, командиру отдельного полка Жукову поручили захватить и взорвать мост, по которому немцы пытались вырваться из котла. Бой за мост длился трое суток. Мост был взят и уничтожен. Сам Жуков в самый последний момент боя был тяжело ранен и контужен. Уже в госпитале он узнал, что стал Героем Советского Союза. Когда я ещё был студентом, Жуков сам завязал со мной знакомство. Мне, конечно, было очень приятно беседовать с ним при встречах на улице и в парке. Он очень интересовался моей игрой.

Хочу рассказать про один интересный случай. Однажды я играл в парке с Яшей Зайцем – сильным перворазрядником. Яша играл очень осторожно, даже трусливо. Вокруг нашего столика собралась большая толпа болельщиков, среди них был и Жуков. Я, как всегда, играл в атакующем стиле, а Яша оборонялся. И вдруг один молодой парень показал рукой в сторону Яши и сказал громко: «Этот еврей играет так, как они воевали!» Раздался громкий смех, который оборвал Герой Советского Союза. Он повернулся к молодому человеку и громко спросил его: «Вы, молодой человек, были на фронте?» Тот уставился на Золотую Звезду Героя и проговорил: «Нет, не был». – «А я был и видел, как они воевали!» Наступила мёртвая тишина.

Я благодарно улыбнулся Жукову. Очень жалею, что сразу не попросил его рассказать подробнее о том, что он конкретно видел. Примерно через три-четыре дня при нашей встрече на улице я спросил его об этом. Привожу почти дословно его ответ: «У меня в полку были два еврейских парня, два отчаянных разведчика, таких бесстрашных, что я сам завидовал их храбрости. Это были самые героические парни в моём полку».

Жуков был удивительно скромным человеком и очень порядочным. Жаль, что его нет в живых. Вечная ему память.

Пока я работал в школе, играл редко с переменным успехом. Однажды я выиграл даже у одного из сильнейших шахматистов Белоруссии, у Арона Шустина, чёрными в староиндийской защите. Многократный чемпион Гомельской области мастер спорта СССР Аркадий Поликарпов, узнав об этом, спросил у меня: «Ты выиграл вчера у самого Шустина?» – «А что, не имею права?» – «Молодец!»

Один из туров израильской лиги, игра на выезде, примерно 2010 г. 

Приехав в Израиль, я снова увлёкся шахматами. Уже в первом своём чемпионате Иерусалима подтвердил норму кандидата в мастера. А через год после репатриации я занял 3-е место в чемпионате Израиля среди сеньоров. Потом были и успехи и неудачи. Много лет назад я стал чемпионом клуба, несколько позже – третьим призёром фестиваля в Иерусалиме. А в 2014 году, когда мне исполнилось 80 лет, я стал вице-чемпионом Иерусалима, набрав 7 очков из 9 возможных и уступив только гроссмейстеру Иегуде Гринфельду.

Это был мой последний успех. Тяжёлая операция по удалению опухоли в почке отняла у меня последние силы, упала и сила игры, я стал часто проигрывать даже выигранные позиции. Не желая быть мальчиком для битья, я оставил шахматы навсегда. Бросив играть, я почувствовал невиданное облегчение и пожалел, что не сделал это ещё в 2014 году, сразу после того, как стал вице-чемпионом Иерусалима.

Мне пошёл 86-й год. Онкология вернулась. Всё идёт к своему закономерному концу. Но я счастлив, что прожил так много лет, жил честно, никого не предавал, трудился, как мог, увидел мою историческую родину. Когда-то в журнале «Юность» я прочёл небольшое стихотворение: «До рожденья я бессмертным был, Чёрным мраком был облит, как светом. За рожденье я бессмертьем заплатил, И совсем не жалею об этом». Я разделяю мнение автора этого стихотворения. Вот и всё…

КОНЕЦ

От редактора

Мне пришлось долго уговаривать Семена взяться писать воспоминания, периодически названивая ему, а также когда пару раз приезжал к нему в Иерусалим. Не со всем в его взглядах могу согласиться, прежде всего с коммунистическими. Ну и мне самому он сделал немалый комплимент, назвав “одним из сильнейших шахматистов Белоруссии”. С др. стороны был период в моей игре, когда чего-то и добился. Кроме того стоит не забывать, что в 60-80-е годы, живя в небольшом городке, да и в областном центре тоже, сделать большее было крайне тяжело. Стоит учитывать и мой характер, что приводило к серьезным конфликтам со спортивными деятелями, среди которых хватало  приспособленцев, включая евреев, а также откровенных антисемитов, имеющих поддержку в партийных органах. Что-то было хорошее в том времени, но и мерзкого очень много.

Как бы там ни было, Семен, у которого нет интернета, а записи пересылала мне его бывшая невестка Фаина, с которой у него остались хорошие отношения, показал пример того, что стоит не оставаться равнодушным к прошлому и оставить после себя то, что может уйти безвозвратно.

Присылайте отклики, кто ездил на оздоровление в Германию, также свои воспоминания и фотографии.

Опубликовано 03.09.2019  14:49