Tag Archives: «Яд Вашем»

В Куропатах кое-что проясняется…

Нашли информацию о расстрелянном в Куропатах Мордехае Шулькесе

Пишет Диана Середюк (газета «Новы час», 19.05.2020)

На днях историк-архивист Дмитрий Дрозд опубликовал на сайте Белорусского документационного центра сенсационную информацию: возможно, установлена личность и найдена фотография одного из двух достоверно известных людей, расстрелянных в Куропатах, – Мордехая Шулькеса.

Мордехай Шулькес. Фото: yadvashem.org

«Новы Час» поговорил с исследователем о том, почему так долго не было никаких данных о жертвах Куропат, и почему обнаружение сведений о Мордехае Шулькесе ещё раз опровергает версию «нацистского следа» в Куропатах.

Откуда взялось имя Мордехая Шулькеса

В 1997-98 гг. было возобновлено уголовное дело по факту обнаружения останков людей с признаками насильственной смерти в урочище Куропаты. Дело было поручено Военной прокуратуре. Поводом для возобновления дела послужили доказательства, которые впоследствии были подвергнуты сомнению, якобы здесь были похоронены жертвы Холокоста.

Для проведения эксгумации тел была организована специальная группа археологов при Институте истории Национальной академии наук Беларуси. В октябре 1997 года и мае 1998 года было исследовано 23 объекта, из которых 9 оказались могилами.

В одном из раскопов, где было найдено 74 тела, археологи обнаружили три кошелька с тремя тюремными квитанциями. В двух из них данные были вписаны карандашом: тюрьма Гродно, дата 10 июня 1940 года и имена: Мойша Иосеевич Крамер и Мордехай Шулькес. По одежде на телах было установлено, что расстрел скорее всего проходил в тёплое время года.

В результате расследование не нашло никаких доказательств, которые могли бы подтвердить «немецкую версию», но материалы расследования были засекречены и до сих пор недоступны.

На сегодняшний день официально известны лишь два имени расстрелянных в Куропатах

Как Шулькес попал в базу жертв Холокоста

– Попытки найти двух известных людей, чьи тела были опознаны в Куропатах, начались сразу после их обнаружения. Но все они не дали результата, – отмечает Дмитрий Дрозд. – Дела не были найдены в архивах КГБ Республики Беларусь (правда, сами чекисты их и искали – а как они искали, знают только они сами!). Как известно, Лукашенко заявил, что «поляков в Беларуси не расстреливали», и его мнение приобретает статус закона. Под поляками здесь подразумеваются граждане Речи Посполитой Польской. Никакой информации не было найдено.

Дмитрий Дрозд

Год назад, 16 мая 2019 года, Дмитрий Дрозд попытался найти хотя бы некоторые следы этих жертв. Фамилия Крамер оказалась слишком распространённой, чтобы за что-то зацепиться. А вот Шулькес, как оказалось, – наоборот. Для исследования историк обратился к обширной базе данных жертв Холокоста на веб-сайте «Яд Вашем».

– Эта база данных существует уже давно, но только сейчас начали создавать её цифровую версию. Первая анкета на Mордухая Шулькеса была заполнена ещё в 1955 году, но осталась только на бумаге. Теперь она оцифрована и доступна каждому, – объясняет Дмитрий Дрозд. – Большую работу проделал журналист из Гродно Руслан Кулевич. Важные фотографии и другие документы нашёл исследователь репрессий из России Сергей Романов. Теперь нам понятна общая картина того, что произошло, и становится ясно, где у нас есть шанс найти ещё доказательства.

Но как имя Mордехая Шулькеса появилось в базе данных жертв Холокоста 1941 года? Историк дает вполне логичный ответ на этот вопрос:

– Судя по именам, эти карточки были заполнены отцом и младшей сестрой Мордехая Шулькеса. Оба они были далеко от Беларуси и ничего не знали о судьбе Мордехая – поэтому они думали, что он стал жертвой Холокоста. Одна из карточек гласит, что он якобы умер от бомбежки.

Карточка «Яд Вашем» со сведениями о Мордехае Шулькесе

Дорога в Куропаты

Теперь, благодаря карточкам «Яд Вашем» и другим документам, в общих чертах стали известны некоторые подробности из жизни Мордехая Шулькеса. Скорее всего, он родился в Петербурге в 1914 году. Позже жил и учился в Гродно. Есть вырезка из газеты «Slowo» от 3 июля 1933 года о получении Мордехаем Шулькесом аттестата после окончания мужской гимназии им. Адама Мицкевича в Гродно.

Фото с сайта bydc.info

Исследователь сталинских репрессий Сергей Романов нашёл фотографию 1932 года, на которой Мордехай Шулькес отмечен как член гродненской секции молодёжной сионистской организации «Бейтар» (первый в первом ряду).

Фото с сайта bydc.info

Это не просто молодёжная организация, а именно военизированная, её целью была подготовка бойцов для государства Израиль. «Бейтар» числится в НКВД как контрреволюционная и антисоветская организация. То есть все её члены подлежали постановке на учёт, а лидеры и наиболее активные члены – аресту. И в этом, возможно, ответ на вопрос о том, как и почему Мордехай Шулькес попал в куропатскую яму… Пока остаётся открытым вопрос о том, когда он был арестован: в 1939 году или в 1940 году. Затем его этапировали в Минск, где и расстреляли в Куропатах, считает Дмитрий Дрозд.

Находка историка ещё раз перечёркивает предположение о казни в Куропатах евреев-переводчиков из Западной Европы, точнее, из Австрии и Чехии. Мордехай Шулькес был нашим белорусским (а в период с 1921 по 1939 год – польским) евреем. Благодаря базе «Яд Вашем» было установлено, что фамилия Шулькес является региональной, и ареал её распространения невелик: от Августово, которое после сентября 1939 года входило в Белостокскую область БССР, через Гродно до Скиделя и Василишек в Гродненской области. Всего было найдено около 140 человек с такой фамилией.

И снова белорусский Катынский список

Историк полагает, что дальнейшие поиски следов Мордехая Шулькеса могут быть продолжены в Москве.

– Сталинское преступление, которое мы знаем как катынский расстрел, имело место не только в Катыни. Уже доказаны и найдены места казней в Украине. Историки не только высказывают догадки, но уже успешно восстанавливают аналогичный украинский список польских граждан (в основном жителей Западной Беларуси), которые были истреблены в БССР. Похоже, что от белорусского КГБ помощи здесь не будет. Во время Катынской бойни были убиты не только военнопленные, но и представители гражданской администрации, полиции, руководители партий и организаций. Похоже, одним из них был Мордехай Шулькес.

Но можно ли с абсолютной уверенностью сказать, что Мордехай Шулькес из списков «Яд Вашем» и Мордехай Шулькес, расстрелянный в Куропатах, – один и тот же человек?

– Все вопросы могут быть сняты лишь одним способом: если будет найден акт о приведении решения суда в исполнение. С большой долей вероятности в нём будет и другой человек, найденный в той же яме в Куропатах – Мойша Крамер. К сожалению, после того, как были уничтожены дела по катынскому расстрелу в Москве и Украине, а многие из тех, что не были уничтожены, до сих пор нам недоступны, надежда на это невелика, – резюмирует Дмитрий Дрозд.

Однако историк убеждён, что это тот самый Мордехай Шулькес – он был арестован и расстрелян НКВД. По словам исследователя, «есть ещё очень серьёзные козыри, которые сняли все вопросы. Но пока это останется тайной».

Вероятно, ненадолго: сейчас продолжаются архивные поиски, в частности, по конвойным спискам из Гродно в Минск, да и другие. И, кто знает, может быть, скоро будет открыта новая информация о жертвах НКВД в Куропатах, что придаст новый импульс белорусскому возрождению, как это сделала статья Зенона Позняка и Евгения Шмыгалева почти 32 года назад.

Куропатская Голгофа

Перевод с белорусского

* * *

От ред. belisrael. Газета «Новы час» назвала находки г-на Дрозда «сенсацией». Мы бы пока воздержались от столь громких слов. Похоже, уважаемый историк на верном пути, но подождём новых находок…

Опубликовано 20.05.2020  00:08

Почему Бруно Шульц до сих пор не стал «своим» в Украине

Автопортрет                                                     На ступеньках своего дома, 1935  

Бруно Шульц. Обретший мировую славу уроженец Дрогобыча, чьи произведения переведены почти на 50 языков. Трагически погибший в гетто писатель и художник, которого ставят в один ряд с Кафкой и Прустом. О мастере, на гений которого претендуют несколько стран, но который до сих пор не стал своим в Украине, мы беседуем с литературоведом, организатором Международного фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче, гостьей Галицкой синагоги Киева  Верой Меньок.

— Вера, что представлял собой Дрогобыч в конце XIX века? Глубокая австро-венгерская провинция?

— И да, и нет. Благодаря открытию нефтяных месторождений в Бориславе и Сходнице, Дрогобыч процветал, будучи резиденцией местных нефтяных магнатов, в том числе еврейского происхождения.

С точки зрения идентичности это был город трех культур — польской, еврейской и украинской (хотя и представленной в основном крестьянами из окрестных сел). Львовский писатель-еврей Марьян Гемар — к слову, двоюродный брат Станислава Лема — называл Дрогобыч «полтора города», который состоит из трех «половинок» — еврейской, польской и украинской.

Разумеется, польская культура считалась ведущей — даже в австро-венгерский период. Поэтому высшие слои общества — как евреи, так и украинцы — были полонизованы, и семья Шульца тому пример. Бруно не имел даже еврейского имени, в отличие от старшего брата Изидора. Дома они говорили по-польски, сам Бруно идишем не владел…

Центр Дрогобыча, начало XX века

— Хотя его творческий путь начинался на еврейских площадках — достаточно вспомнить еврейскую художественную группу Kalleia, выставку еврейских художников в Кракове. Правда, чем известнее Шульц становился, тем реже обращался к еврейской теме…

— В его творчестве нет национальных категорий, хотя он не пытался уйти от еврейства — штетл постоянно возникает в его графике, а польский литературовед Владислав Панас вообще интерпретировал все наследие Шульца сквозь призму каббалы. Знаковый образ в творчестве Бруно — Мессия — так называется и его утерянный роман, который, возможно, он успел передать друзьям-католикам. Как бы то ни было, он  считал его своим magnum opus — главным произведением жизни.

Шульц не отрекался от корней, хотя никогда бы не последовал примеру своей «почти невесты» — львовянки Деборы Фогель, в сознательном возрасте выучившей идиш, чтобы переводить с польского свои произведения. Она была ассимилирована не меньше Шульца, но идиш стал ее выбором, и выбором очень не простым.

Перед Шульцем такой вопрос не стоял — его сразу отдали в польскую школу, а потом в польскую гимназию.  Кстати, его последний ученик — скончавшийся в 2015 году уроженец Дрогобыча Альфред Шраер — тоже не знал идиша, но до последнего называл себя польским евреем.

— Известно ли что-то о реакции на художественное творчество Бруно Шульца 1920-х годов с его фетишизмом и откровенными эротическими мотивами? Насколько его графику считали пощечиной общественному вкусу? 

— Именно так и считали. Когда летом 1928 года Шульц представлял свои работы в Трускавце, художника обвинили в порнографии и потребовали свернуть экспозицию. С другой стороны, бургомистр Дрогобыча Раймонд Ярош помогает ему в организации выставок, а репутация эротомана не мешает художнику преподавать рисование в двух престижных гимназиях.

Интересно, что его бывшие ученицы, когда им перевалило за 80, а имя Шульца стало всемирно известно, вдруг начали «вспоминать», как учитель иногда клал руку на коленку, держал за плечо, как отец запретил ходить на его уроки и т.п. Все это, очевидно, ретроспекция, вызванная поздней славой Бруно.

Он был очень востребован как преподаватель, занимался репетиторством, часто был зван на разные конференции как учитель-новатор, и обвинения в порнографии этому не мешали. При этом сам Шульц в первую очередь считал себя художником, а уже потом — писателем. Хотя прославился именно как литератор.

— Не приписываем ли мы ему задним числом ту славу, которую он обрел уже после войны? Ведь и «Коричные лавки» и «Санаторий под клепсидрой» издавались либо за свой счет, либо при помощи спонсора.

— Ни кто иной, как Зофья Налковская — очень известный прозаик и вице-президент польского ПЕН-клуба, прочитав его «Коричные лавки», сказала, что Польша еще не знала такого писателя. Местные газеты писали, что гордятся Дрогобычем, подарившем польской литературе такого мастера, как Бруно Шульц. После «Коричных лавок» в 1933 году он проснулся знаменитым, хотя сборник и был издан за счет родного брата Изидора. Но престижное издательство Rój в Варшаве, где вышли «Лавки», было платным, и модные в те годы Витольд Гомбрович и Станислав Виткевич тоже финансировали издание своих книг.

В 1938 году Шульц получил «Золотой лавр» польской Академии литературы. Писателем для широких масс он так и не стал, но в интеллигентных кругах был очень известен. Наряду с Гомбровичем и Виткевичем его считают одним из отцов новой польской литературы, которая вышла на мировой уровень, почти перестав при этом быть польской.

Если в ранних вариантах произведений Шульца (например, в рассказе «Весна»), еще были привязки к Песаху и другим еврейским праздникам, то из окончательной версии он убирал все национальные маркеры. По-другому и быть не могло — еврейский мир — это его среда, но он полагает литературу универсальной.

«Санаторий под клепсидрой» «Коричные лавки»

— И, несмотря на эту универсальность, круг его общения во многом оставался еврейским, хотя речь шла о польских интеллектуалах, давно переставших соблюдать традиции своих иудейских предков.

— Мы всегда ищем близких себе по духу, а люди, о которых вы говорите, проделали схожий путь… При этом Шульц даже не замечал антисемитизм в гимназии, где преподавал, хотя его коллеги-евреи пытались этому как-то противостоять. Он жил в своем мире, в своих мечтах и грезах, поэтому так сложно было найти с ним общий язык. Даже Юзефина Шелинская (Шренцель) — женщина, с которой он был обручен, перестает понимать, что с ним происходит. Она в восторге от его писем, но однажды задумывается — продиктованы ли они чувствами к ней, или писатель просто упражняется в стиле.

Кстати, ради женитьбы на католичке Юне, которая была дочерью крещеных евреев, Шульц вышел из еврейской общины. Мы не знаем, с трудом он решился на этот шаг или речь шла о формальности. Во всяком случае, Бруно принципиально не крестился. Пара хотела заключить светский брак, что было возможно (в отличие от остальной Польши) в Катовице, но для этого требовалось временная регистрация в Силезии.

Так или иначе, эта связь распалась — писатель не хотел покидать Дрогобыч. Жившая тогда в Варшаве Юна совершила попытку самоубийства, но в последний момент успела вызвать «скорую помощь». Большинство писем от Шульца сгорели на чердаке ее родительского дома в Янове близ Львова во время атаки УПА в 1944 году. Сохранившуюся переписку она запретила публиковать, будучи очень скрытным человеком и, вероятно, до конца жизни испытывая комплекс в отношении своего еврейства. В 1968-м, с началом антисемитской кампании, она добровольно ушла с поста заведующей библиотекой в Гданьске, перейдя на рядовую должность. В 1991 году опять предприняла попытку самоубийства, на этот раз успешную…

Юзефина Шелинская и ее могила на кладбище в Гданьске

— Шульц вообще не любил покидать родной город… Критик Артур Сандауэр, знавший писателя, пишет, что если бы тот хотел бежать из гетто в 1942-м, то у него были для этого возможности. Но Бруно якобы следовал талмудической максиме «закон страны — закон», считая, что должен подчиниться неизбежному…

— Об этом мы можем только догадываться. Куда он мог бежать, в Варшаву? Есть версия, что связной Армии Крайовой привез Шульцу доллары и арийские документы. Многие пишут, что он решился на побег, и в тот роковой день 19 ноября 1942 года зашел в юденрат, где взял паек на дорогу — все это очень сомнительно. Какой паек?! Это не голливудское кино. Известны три проекта фильма о Шульце, и ни один из них пока не стартовал — это тяжелая история, где нет хэппи-энда.

Он боялся, что его разоблачат на первой же станции. Положиться ему было не на кого, вокруг — коллаборационисты.  Кроме того, нельзя забывать о личных причинах — на попечении Бруно оставались больная сестра и племянник.

Но я согласна, что он был человеком, склонным к подчинению — это очевидно из его графических работ, где некие полулюди-полуживотные извиваются у ног прекрасных дам, и все эти странные персонажи имеют портретное сходство с Шульцем.

— Эта черта — склонность к подчинению — проявилась и с приходом Советов в 1939-м.

— Да, он даже входит в члены избирательной комиссии на первых советских выборах, оформляет избирательный участок, пишет портрет Сталина. Другой огромный портрет вождя, вывешенный на здании ратуши, загадили галки, на что Шульц заметил, что впервые в жизни рад, что его произведение испорчено.

Известен черновик его заявления на вступление в профсоюз, где автор подчеркивает, что «жаждет углубить теоретическое познание науки коммунизма, поскольку видит в нем самую привлекательную систему мышления». Впрочем, такой текст по-другому и не мог быть написан, да и особого выбора у Шульца не было. Он работает художником в газете «Більшовицька правда» на украинском языке, дорисовывает обувь жнецам, потому что в СССР нет бедных, делает портреты Ивана Франко и Тараса Шевченко, и подписывается кириллицей: Б. Шульц.

— Его якобы даже арестовали за полотно «Освобождение народа Западной Украины Красной Армией», выполненное в желто-голубых тонах, но вскоре отпустили…

— Это из области окололитературных воспоминаний, хотя исключать такой факт нельзя.

— Обстоятельства гибели Шульца достаточно хорошо известны — статус «полезного еврея» его не уберег…

— Когда немцы оккупировали Дрогобыч в июле 1941-го, на Шульца обратил внимание гауптшарфюрер СС, референт по еврейским делам Феликс Ландау (отчим нациста был евреем — отсюда и типичная фамилия). Член айнзацкоманды СС, садист Ландау вел дневник, где подробно описывал расстрелы евреев, а иногда выходил на балкон своей виллы и упражнялся в стрельбе по прохожим. При этом палач не был лишен тяги к изящным искусствам и покровительствовал Шульцу, выдав ему гляйт — специальную повязку, закрытую прозрачным целлофаном, обладатель которой идентифицировался как «полезный еврей» и был защищен от депортаций.

Здание юденрата в Дрогобыче

За это художник сделал портреты нациста и его любовницы, и расписал игровую комнату маленького сына Ландау сюжетами из сказок братьев Гримм, изобразив принцессу, рыцаря, карету с извозчиком… По распоряжению гестапо Шульц также расписал стены в здании манежа и казино.

Несмотря на «защитную грамоту», Бруно понимал цену жизни в гетто, поэтому, когда его покровитель уезжал из города, художник прятался, боясь выйти на улицу. К осени 1942 года большинство евреев Дрогобыча были расстреляны или депортированы в лагерь смерти Белжец. Шульц стал жертвой так называемой «дикой акции», когда в отместку за раненого аптекарем из гетто немецкого солдата гестапо разрешило убивать каждого встреченного на улице еврея, если тот не успеет забежать в ближайший дом. Он, истощенный физически и изможденный морально, не успел. Был убит двумя выстрелами соперником Ландау — шарфюрером СС Карлом Гюнтером. Это была изощренная месть. Незадолго до этого «заклятый друг» застрелил протеже Гюнтера — его личного дантиста и тоже «полезного еврея» Лёва (по другой версии, столяра Гаупта).

«Ты убил моего еврея — я убил твоего», — подколол вечером шарфюрер соперника. «Жаль, он мне был еще нужен», — поморщился Ландау.

— В отличие от Шульца, Ландау прожил долгую жизнь. Пытался ли кто-нибудь расспросить его о последних месяцах жизни Бруно?

— Дневники Ландау уцелели, и хранятся в «Яд Вашем». Там много страшных описаний массовых казней, но о Шульце нет упоминаний. Гауптшарфюрер отсидел несколько лет, но был помилован, освобожден, и скончался в 1983 году в пригороде Вены. Это прозвучит странно, но о гении, благодаря которому мы помним имя такого ничтожества как Ландау, за сорок лет после войны с бывшим нацистом никто не удосужился поговорить.

Это не единственная загадка — в 1990-е высокопоставленный шведский дипломат рассказал о некоем человеке из России, якобы видевшем несколько рукописей Шульца в деле КГБ. Увы, дипломат вскоре умер, и эта ниточка оборвалась.

— До войны Шульц был широко известен в узких кругах. Не стала ли его трагическая смерть тем катализатором, который подстегнул общественный интерес к творчеству мастера?

— Нет, европейская слава пришла к нему в 1960-х благодаря переводам, когда Шульц появился на немецком, английском и французском языках — и это был интерес именно к его текстам, а не обстоятельствам гибели.

Писателя ставят в один ряд с Кафкой, Прустом и Маркесом, его влияние на европейскую культуру огромно. Ряд всемирно известных авторов так или иначе обращался к биографии и творчеству Шульца в своих произведениях — Филип Рот, Синтия Озик, Давид Гроссман. Его книги переведены почти на 50 языков, в том числе японский, корейский и т.д. 1992 год был провозглашен ЮНЕСКО годом Бруно Шульца, а в Польше даже существует рок-группа, названная в его честь, которая выступала на нашем фестивале.

— Чем был Дрогобыч для Шульца?

— Центром творческой вселенной и, по его же словам, Республикой грез. Он называет его обетованной землей, единственным городом в мире, где он может жить. Интересно, что в периоды безденежья, когда он ищет работу — и вдруг находит ее во Львове или Варшаве, то… сразу отказывается. Признаваясь, что только в Дрогобыче в состоянии творить.

Дом Бруно Шульца

Вместе с тем, это и реальный город с узнаваемым пейзажем и топографией. Интересно, что хотя ни в одном рассказе Дрогобыч прямо не упоминается, но когда на наш фестиваль приезжали поклонники Шульца из Японии и Китая, они ходили с его книгой по городу, как с путеводителем.

— Чей же он, Бруно Шульц? Еврей из Галичины, писавший по-польски…

— Ничей и одновременно общий. Этот вопрос возник лишь когда сотрудники «Яд Вашем» срезали его росписи на вилле Ландау и вывезли в Израиль — вот тогда всерьез заговорили о том, кому принадлежит гений Шульца. Но этот вопрос не имеет смысла.

— Каким же образом его можно включить в украинский контекст? Лишь по месту рождения, хотя он прожил в Советской Украине меньше двух лет?

— Он не был изолирован, в круг общения Шульца входили и украинцы, хотя говорили они на польском языке. Интересно, что в гимназии, где он преподавал, издавался школьный журнал, для двух номеров которого Бруно оформил обложки. Так вот, один из номеров за 1934 год посвящен Ивану Франко, причем польские дети так и пишут: наш великий поэт Иван Франко. Шульц варится в этой мультикультурной среде. И, к слову, улица Франко была в Дрогобыче уже в те времена.

Хотя настоящей родиной Бруно и его универсумом оставался Дрогобыч, и неважно в состав какого государства он входил: Австро-Венгерской империи, Польши, СССР или созданного нацистами Генерал-губернаторства.

— Когда же Шульц стал своим в Украине?

— Он до сих пор им не стал. Да, с 2004 года мы проводим фестиваль Бруно Шульца в Дрогобыче, но моих университетских коллег-украинистов вы там не встретите. Они по-прежнему воспринимают писателя в национальных категориях — у нас же есть Франко, и этого достаточно. Для людей, мыслящих подобным образом, сложно признать еврея, да и еще и писавшего по-польски, своим. Но для другой Украины — современной и открытой миру — для Украины Сергея Жадана и Юрия Андруховича — Шульц давно свой. Лучшие переводы Шульца на украинский язык сделал именно Андрухович. А молодой поэт Андрей Любка, чьи стихи переведены на десяток языков, как-то сказал, что Шульц научил его быть собой. Андрей вырос в украинской семье на Закарпатье, где венгерских детей воспринимали как чужаков. Шульц научил его думать иначе.

Фестиваль традиционно спонсирует Польша, хотя надо сказать, что нынешний мэр Дрогобыча — Тарас Кучма — стал первым городским головой, обратившим внимание на Шульцфест. Он пришел на открытие, понимая, что Шульц — это визитка города, и с радостью принял наше предложение провести заключительный концерт на площади Рынок. Недавно выпустили карту Дрогобыча для туристов, обозначив памятные места, связанные с Шульцем. Да и многие горожане уже знают, о ком идет речь.

Но обольщаться не надо — пока есть профессора, уверяющие студентов, что настоящая литература строится исключительно на национальной идее, Шульц не станет у нас своим. Именно такой профессор и задает тон в местном университете — человек, для которого творчество того же Андруховича, цитирую: «Прояв диверсії проти нашої держави».

С другой стороны, вода камень точит — в бывшем учительском кабинете Бруно Шульца мы с моим мужем Игорем Меньком (1973 — 2005) открыли музей писателя в здании университета. Установлена мемориальная доска на доме, где он жил, а на месте гибели в тротуар вмонтирована памятная плита — здесь ежегодно 19 ноября в рамках нашего проекта «Вторая Осень» проходит экуменическая молитва.

Одна из росписей Шульца, вывезенных в Израиль

— В 2001 году сотрудники «Яд Вашем» обнаружили на бывшей вилле Ландау росписи Шульца, срезали три из них и нелегально вывезли в Израиль. Но мало кто помнит, что в попытке замять скандал, названный Шульцгейтом, страны заключили соглашение, согласно которому «Яд Вашем» получил в свое распоряжение эти реликвии на 20 лет. И эти 20 лет истекают в 2021 году.

— Да, это произошло при Ющенко — после долгих переговоров соответствующий протокол был подписан в Иерусалиме. На работах даже остались инвентарные номера краеведческого музея Дрогобыча, но после того, как президент Украины узаконил передачу росписей в распоряжение «Яд Вашем», кража перестала быть кражей. При этом договор заключен с правом пролонгации, так что не думаю, что росписи вернутся в Дрогобыч, во всяком случае, решить эту проблему можно лишь на высшем уровне.

С наследием Шульца вообще связано много загадок, многие ниточки оборваны, но когда речь идет о мастере магического реализма, всегда есть надежда на какой-то сюрприз — поэтому не исключаю, что когда-нибудь найдется и текст «Мессии», и рукописи, вывезенные из гетто, и письма, о которых мы даже не подозреваем.

Беседовал Михаил Гольд

Источник: газета «Хадашот» (Киев), октябрь 2019 г.
Опубликовано 25.10.2019  17:29

“Taglit” through the eyes of Irina Ozerova / תגלית דרך עייניה של אירינה אוזרובה

I found out about “Taglit 27-32” program quite by accident – and rushed to seize the opportunity.
There were 34 travelers and 2 accompanying people in the group. The group was mixed – Russia and Ukraine (Moscow, Kharkov, Kiev, Samara, Odessa, Cheboksary, etc.).
We met at the Ben Gurion Airport and immediately found a common language.

גיליתי את התוכנית “תגלית 27-32” די במקרה – ומיהרתי לנצל את ההזדמנות.
בקבוצה היו 34 מטיילים ושני מלווים. הקבוצה הייתה מעורבת – רוסיה ואוקראינה (מוסקבה, חרקוב, קייב, סמארה, אודסה, צ’יבוקסרי ועוד).
נפגשנו בנתב”ג ומיד מצאנו שפה משותפת.

From the airport we were taken to a kibbutz near Modiin, placing us in hotel “Gvulot”.

משדה התעופה הועברנו לקיבוץ ליד מודיעין, ושיכנו אותנו במלון “גבולות”.

The 1st day in Israel in Modiin. In the picture Irina Ozerova, Ksenia Bankova, Denis Nichoga, yulia Ostroushko, Nadezhda Levitina, Olga Gorbunova, Inga Surkova, Konstantin Khodos, Maria Lamakh, Anastasia Petrenko, Elizaveta Pulupenko, Alex Folgin, Ilya Emaev and others.

היום הראשון בישראל במודיעין. בתמונה אירינה אוזרובה, קסניה בנקובה, דניס ניצ’וגה, יוליה אוסטרושקו, נדז’דה לויטינה, אולגה גורבונובה, אינגה סורקובה, קונסטנטין חודוס, מריה למך, אנסטסיה פטרנקו, אליזבטה פולופנקו, אלכס פולגין, איליה ימייב ואחרים.

At the Fruit & Vegetable Farm “The Salad Trail” 

“בחוות הפירות והירקות “שביל הסלטים

 

 

 

 

 

We traveled in Israel for 10 days, starting with Yeruham – a great example of how, even in the desert, a person is able to give life to everything green, a huge amount of vegetables and fruits that can be approached and tasted. Kibbutz Sde-Boker, Ben-Gurion’s grave is a place that must be visited by both old and young. A lot of interesting information from our wonderful guide Max Isikson. The evening found us in a Bedouin village, Khan Hashayarot. a lecture from a local resident, an unforgettable camel ride, an unusual Bedouin-style dinner, going out into the desert under a night starry sky, when you can be left alone with yourself, spending the night in a tent.

טיילנו בישראל במשך 10 ימים, התחלנו מירוחם – דוגמה נהדרת לכך שאפילו במדבר אדם מסוגל לתת חיים לכל דבר ירוק, כמות אדירה של ירקות ופירות שאפשר להגיע ולטעום מהם. קיבוץ שדה-בוקר, קברו של בן-גוריון הוא מקום שחובה לבקר בו גם למבוגרים וגם לצעירים. הרבה מידע מעניין מהמדריך הנפלא שלנו מקס איסקסון. בערב מצאנו את עצמנו בכפר בדואי, חאן השיירות. הרצאה של תושב מקומי, טיול גמלים בלתי נשכח, ארוחת ערב בסגנון בדואי יוצא דופן, יציאה למדבר תחת שמים זרועי כוכבי לילה, היכן שאפשר להשאר לבד עם עצמך, לבלות את הלילה באוהל.

 

  

The morning began with a visit to the canyon in the Negev desert. A place where you become part of all living, an echo from the cries of birds and the rustle of the water. Next we went to Eilat. The Red Sea greeted us with warm water and beautiful views under water when traveling by boat.

הבוקר החל בביקור בקניון שבמדבר הנגב. מקום בו אתה הופך לחלק מכל החיים, הד מצעקות הציפורים ורשרוש המים. לאחר מכן נסענו לאילת. ים סוף קיבל את פנינו עם מים חמים ונופים יפהפיים מתחת למים כשנוסעים בסירה.

  

The next day we were taken to the Dead Sea. Incredibly warm, soft water, as if you go into olive oil, water that allows you to just relax and lie on yourback, enjoying the blue sky.

למחרת נסענו לים המלח. מים חמים ורכים להפליא, כאילו נכנסים לתוך שמן זית, מים המאפשרים לכם פשוט להירגע ולשכב על הגב, ליהנות מהשמים הכחולים.

 

 

 

The Masada fortress, although not immediately, but he showed its greatness. It is impossible to find words here to convey the whole gamut of surging emotions while listening to his story.

The next day, a group of Israeli students joined us, with whom we immediately became friends.

מבצר מצדה, אמנם לא מייד, אך הראה לנו את גדולתו. אי אפשר למצוא כאן מילים שיעבירו את כל מכלול הרגשות הגואים בזמן האזנה לסיפור שלו
למחרת הצטרפה אלינו קבוצה של סטודנטים ישראלים, שאיתם התיידדנו מייד.

 

Yad Vashem Museum in Jerusalem – after it, you want to stay alone with yourself and rethink about your whole life. Your problems seem to be nothing, an absolute trifle compared to what people survived, whose memory will remain with us forever.

מוזיאון יד ושם בירושלים – אחריו אתה רוצה להישאר לבד עם עצמך ולחשוב מחדש על כל חייך. נראה כי הבעיות שלך הן כלום, זוטה מוחלטת לעומת מה שאנשים שרדו, שזכרם יישאר איתנו לנצח.

 

The next day began with Mount Herzl, the story of Theodore Herzl himself and his family. I never even thought that the whole family could leave like this without leaving any descendants.

   היום למחרת החל בהר הרצל, סיפורו של תיאודור הרצל ומשפחתו. אף פעם לא חשבתי איך כל המשפחה יכולה להעלם ככה מבלי להשאיר צאצאים.

On the observation field of Jerusalem                                                                                                                                                                                                                      בשדה התצפית של ירושלים

The Jerusalem market of Mahane Yehuda deserves a separate article. With his flavor, he remained in my memory as a place in which you can spend the whole day without having time to buy everything that was on your list, because there is so much that is unusual. 30 minutes only one way walking, people who walk in front of you, suddenly meeting a friend, just standing in the middle and start a conversation …

השוק הירושלמי מחנה יהודה ראוי לכתבה נפרדת. על שלל טעמיו, הוא נשאר בזכרוני כמקום בו אתה יכול לבלות את כל היום בלי שיהיה לך זמן לקנות את כל מה שהיה ברשימה שלך, כי יש כל כך הרבה דברים יוצאי דופן. 30 דקות הליכה רק לכיוון אחד, אנשים שהולכים לפניך, פתאום פוגשים חבר, פשוט נעמדים באמצע ומתחילים בשיחה …

The western Wall, talking with her, leaving a note, the atmosphere of this place – all of this is indescribable.

     הכותל המערבי, הדיבור איתו, השארת הפתק, האווירה של המקום הזה – כל זה לא ניתן לתאור.

The story about the history of Sabbath, the lighting of candles is a mandatory. Knowing history and traditions is very helpful.

According to the Torah, Sabbath was gifted to the Jewish people in the desert after leaving Egypt.
According to Jewish tradition, Sabbath comes with sunset on Friday, but 18 minutes before sunset, the mistress of the house should light Saturday candles and read the blessing. From this moment until the end of Saturday you can’t work. On Sabbath it is impossible to perform such types of work as: sewing, building, tearing toilet paper, kneading dough and baking bread products ..).
On the Sabbath, we set a tablecloth on the table, put two lighted candles (there may be more candles for each family member, but not less than two) and put two challahs (bread baked in the form of a braid) – which symbolizes a double portion of manna.
Also, do not forget about the special hand washing on Sabbath – you need to rinse the right and left hands three times in turn with a special bucket.

We accompany Sabbath with prayers of havdalah, thanks to which we separate the Sabbath from the rest of the week.

הסיפור על תולדות השבת, הדלקת נרות היא בגדר חובה. הכרת ההיסטוריה והמסורות מועילה מאוד.
על פי התורה, השבת ניתנה לעם היהודי במתנה במדבר לאחר שעזבו את מצרים.
על פי המסורת היהודית, השבת מגיעה עם השקיעה ביום שישי, אך 18 דקות לפני השקיעה, האישה הבית צריכה להדליק את נרות השבת ולקרוא את הברכה. מרגע זה ועד סוף שבת אתה לא יכול לעבוד. בשבת אי אפשר לבצע עבודות כמו: תפירה, בנייה, קריעת נייר טואלט, לישה של בצק ואפיית מוצרי לחם ..), השבת הנחנו שני נרות דולקים (ייתכן שיהיו יותר נרות לכל בן משפחה, אך לא פחות משניים) ושמנו שתי חלות (לחם אפוי בצורה של צמה) – שמסמל מנה כפולה של המן.
כמו כן, אל תשכחו מנטילת הידיים המיוחדת בשבת – עליכם לשטוף את הידיים הימנית והשמאלית שלוש פעמים בתורן עם דלי מיוחד.
אנו מלווים את השבת בתפילת הבדלה שבזכותה אנו מפרידים את השבת משאר השבוע.

Group classes that help to get to know each member of our group even better.

      שיעורי קבוצה שעוזרים לנו להכיר עוד יותר טוב את כל אחד מחברי הקבוצה שלנו.

  

Morning tour of the Old City – a place whose history dates back several centuries, a place where excavations are still ongoing and there are more and more new things.

  סיור בוקר בעיר העתיקה – מקום שההיסטוריה שלו מתארכת כמה מאות שנים, מקום בו חפירות עדיין נמשכות ויש עוד ועוד דברים חדשים.

Armon Hanatsiv neighborhood at night – colorful.

          שכונת ארמון הנציב בלילה – צבעוני.

 

The next day found us on the way to Caesarea – an ancient city on the shores of the Mediterranean Sea. Everything is amazingly beautiful and leaves its mark on everyone.

     למחרת מצאנו  את עצמנו בדרך לקיסריה – עיר עתיקה על שפת הים התיכון. הכל יפה להפליא ומשאיר את חותמו על כולם.

 

Tiberias and hotel stop, view to the sea of galilee from the room – what else can you dream of?

טבריה ועצירה במלון , נוף לכנרת מהחדר – על מה עוד אפשר לחלום?

 

 

The city of Safed in the next morning. 900 meters above sea level, ancient houses (in which the descendants of the descendants of the first inhabitants live), an atmosphere of friendliness, fruitful trees growing practically in the stones.

העיר צפת בבוקר שלמחרת. 900 מטר מעל פני הים, בתים עתיקים (בהם חיים הצאצאים של צאצאי התושבים הראשונים), אווירה ידידותיות, עצים פרי צומחים ממש באבנים.

  

Kayaks sailing along the Jordan River – are exactly what was needed for even closer proximity. It was necessary to row in turns, it was needed to adapt to the rest. We did well-coordinated work, and as a result we got a smooth descent to the shore.

הפלגה על קיאקים לאורך נהר הירדן – הם בדיוק מה שנדרש כדי לגבש אותנו עוד יותר. היה צורך לחתור בתורות, היה צורך להסתגל לשאר. עשינו עבודות מתואמות היטב, וכתוצאה מכך הגענו בירידה חלקה לחוף.

In one of Tel Aviv parks. Walking to the center of “Taglit”, getting to know those who helped to make this trip. A farewell dinner.

    באחד הפארקים בתל אביב. הולכים למרכז “תגלית”, מתוודעים לאלה שעזרו לבצע את הטיול הזה. ארוחת פרידה.

In the picture, the bottom row, from left to right: Irina Ozerova, Elena Kosarikhina, Victoria Asoskova
Top row: Maria Belostotskaya, Anna Semko, Yulia Seroshtan
Last morning in Israel and swimming in the sea. Morning bathing gives positive energies for the whole day.

A quick lunch and departure, which was accompanied by long parting words of all members of the group, hugs, promises to call up and meet.

Thanks to this trip, I was able to understand myself, to understand what I want from life.

Irina Ozerova, Moscow

בתמונה, השורה התחתונה, משמאל לימין: אירינה אוזרובה, אלנה קוסאריחינה, ויקטוריה אסוסקובה
השורה העליונה: מריה בלוסטוצקאיה, אנה סמקו, יוליה סרושטן
בוקר אחרון בישראל ושחייה בים. רחצה בבוקר מעניקה אנרגיות חיוביות לכל היום.
 
ארוחת צהריים ויציאה מהירה, שלוו במילות פרידה ארוכות של כל חברי הקבוצה, חיבוקים, הבטחות להתקשר ולהיפגש.
בזכות הטיול הזה הצלחתי להבין את עצמי ומה אני רוצה מהחיים.
אירינה אוזרובה, מוסקבה
*
A word from the editor 

Last week, I was walking along in Tel Aviv, on the corner of the pedestrian streets Nahalat Benyamin and HaShomer, near the “Carmel market”, I saw a group of young lads standing next to the old building, I understood immediately that they are from Taglit program. It was clear that their journey was over, I heard someone suggest that everyone give a clap of hand to Ilya, standing next to the guide. I asked where they came from. Irina answered, as they were already on the move towards the street of Allenby, I wrote down her info, suggesting upon returning home to share her impressions of the trip. And a few days later I received her story, which was written with great warmth and love for Israel. After a while it will be translated into English and Hebrew and also posted on the site. I suggest that other members of this group, former and future Taglit members, send their memories, good pictures, and write on other topics as well.


Repeated meetings with participants of the Taglit program and photo stories gave me one idea that I would like to realize together with you in about a year. I invite the most active people to cooperate. Do not forget about the importance of supporting the site, which will contribute to the implementation of a number of projects and good deeds. 

Below you can see my shots.  

דברים מפי העורך
בשבוע שעבר טיילתי בתל אביב, בפינת המדרחוב נחלת בנימין והשומר, בסמוך ל”שוק הכרמל “, ראיתי חבורה של חברה צעירים עומדים ליד מבנה ישן, הבנתי מיד שהם מפרוייקט תגלית. היה ברור שהמסע שלהם נגמר, שמעתי מישהו מציע לכולם למחוא כפיים לאיליה, שעמד ליד המדריך. שאלתי מאיפה הם באו. אירינה ענתה, בהיותם כבר בדרכם לרחוב אלנבי, רשמתי את הפרטים שלה, והצעתי לה, אחרי שתחזור הביתה לשתף את רשמיה מהטיול. וכמה ימים אחר כך קיבלתי את הסיפור שלה,  שנכתב בחום ובאהבה רבה לישראל. כעבור זמן מה, הסיפור יתורגם לאנגלית ועברית ויפורסם גם באתר. אני מציע לחברים אחרים בקבוצה הזו, חברי תגלית לשעבר ובעתיד, לשלוח את הזיכרונות שלהם, תמונות טובות ולכתוב גם על נושאים אחרים.


פגישות חוזרות ונשנות עם משתתפי תכנית תגלית וסיפורים עם תמונות נתנו לי רעיון אחד שהייתי רוצה להגשים יחד איתכם בעוד כשנה. אני מזמין את האנשים הפעילים ביותר לשתף פעולה. אל תשכחו מהחשיבות של התמיכה באתר, שתתרום ליישום מספר פרויקטים ומעשים טובים.


למטה אתם יכולים לראות את הצילומים שלי.

The group departs from the old building at the corner of Nahalat Benyamin and HaShomer streets, which, as I understand it is the center for the collection of Taglit members, in the direction of  Allenby street. Irina in the front.

                               הקבוצה יוצאת מהמבנה הישן בפינת הרחובות נחלת בנימין והשומר, שכפי שאני מבין שהוא המרכז איסוף של חברי תגלית, לכיוון רחוב אלנבי. אירינה מלפנים.

 

 

Ilya Emaev thanks to the guide Max Isikson on behalf of the group. Farewell on the  Allenby street, before returning home.

       איליה ימייב מודה למדריך מקס איסקסון בשם הקבוצה. פרידה ברחוב אלנבי, לפני החזרה הביתה.

Irina on  Allenby street. August 14, 15:23 – 15:28

      אירינה ברחוב אלנבי. 14 באוגוסט 15:23 – 15:28

 Translation from original in Russian by Igor Shustin
תרגום מרוסית במקור מאת איגור שוסטין
Published on 08.24.2019 20:58      פורסם ב 08/08/2019 20:58
***

More publications about Taglit program:                              עוד פרסומים על פרוייקט תגלית

New Taglit meetings (June – July 2019) / (פגישות חדשות בתגלית (יוני – יולי 2019

Taglit in Tel Aviv, August 2018 / תגלית בתל אביב, אוגוסט 2018

Как после войны расправлялись с «праведниками мира»

15.12.2018  Валерий Томилин

После войны началась новая волна сталинских репрессий, особенно против людей, которые жили на оккупированной территории. Вспоминаем их истории в рамках проекта «СССР: как это было на самом деле».

Пройдя нацистский режим и концлагеря, многие не пережили приход «освободителей». Коснулось это и спасителей евреев, тех, кого потом причислят к «праведникам мира».

Рауль Валленберг

Нацисты клеймили его «еврейским псом», а ответственный за холокост Адольф Эйхман считал личным врагом. На него несколько раз покушались и ему приходилось постоянно быть в бегах. Стараниями этого шведского дипломата, по одним данным, спасены несколько тысяч евреев, по другим – около сотни тысяч.

В июле 1944-го был назначен первым секретарем шведского дипломатического представительства в Будапеште. Сразу после этого начал лоббировать выдачу евреям шведских охранных паспортов, которые спасали их от лагерей смерти.

В своем кабинете. Фото из книги «Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой»

Даже в самые тяжелые времена он не терял присутствия духа. Во время разгула эсесовского террора Валленберг пишет матери: «В общем и целом мы в хорошем настроении и находим радость в борьбе».

А 10 января 1945 года, когда в Будапеште уже шли бои, он лично следил за судьбой подопечных евреев под звуки рвущихся неподалеку бомб. На уговоры остаться в безопасном месте, герой ответил: «Не хочу, чтобы впоследствии сказали, что я сделал не все, что мог».

По воспоминаниям очевидца, Пола Салаи, именно угроза Валленберга спасла Будапештское Гетто. «По словам Валленберга, если вы не остановите это преступление, то будете отвечать за него не как солдат, а как убийца», – слова, сказанные генералу Вермахта, вероятно, уберегли гетто от ликвидации и спасли жизни 97 тысячам человек.

Праведника арестовали 17 января с личного согласия Сталина и передали под «опеку» СМЕРШ. Потом его вывезли из города, а к 6 февраля доставили во Внутреннюю лубянскую тюрьму.

Просоветское венгерское радио «Кошут» 8 марта сообщило, что Рауль Валленберг убит гестаповцами. Но это была ложь – в то время он томился в чекистских застенках вместе с нацистскими преступниками. Это был отвлекающий маневр, чтобы «успокоить» МИД Швеции.

Справка об аресте Валленберга. Фото из книги «Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой»

Известно, что 24 мая дипломата перевели в тюрьму НКВД Лефортово. Условия там были намного хуже: камеры по семь «квадратов», слабое освещение, антисанитария и вонь, летом – пекло, а зимой – лютый холод, а ко всему прочему – отвратное питание из «каши и кислой капусты».

На допросы его вызвали всего два раза – 17 июля и 30 августа 1946 года. В остальное время он месяцами томился в застенках безо всякой связи с внешним миром. По некоторым данным, полгода – с осени 46-го до начала весны 47-го – его держали во львовской тюрьме Бригидки.

Советские карательные органы обвиняли Валленберга в шпионаже. На его протесты отвечали: если бы правительство Швеции проявляло к вам интерес, то давно установило бы с вами связь. А отсутствие интереса, мол, говорит в пользу вашей вины. Он писал обращения к высшим партийным чиновникам, но они остались без ответа.

Снова перевод на Лубянку – 1 марта 1947 года, и новый допрос спустя десять дней. Очевидец допроса, переводчик лейтенант Кондрашов, вспоминал: праведник выглядел здоровым, на вопросы следователя отвечал уверенно и спокойно, и не проявлял никаких признаков болезни, а допрос выглядел так, будто ничего особо страшного он не совершал.

Глава советского МИДа Вышинский 14 мая пишет Молотову: «поскольку дело Валленберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу Вас обязать тов. Абакумова (глава КГБ в то время) представить справку по существу дела и предложения о его ликвидации». Ответа не последовало.

Шведская сторона не дремала: она засыпала советское начальство требованиями рассказать о судьбе героя. Уже 7 июля Вышинский отправляет еще одну ноту, а через 10 дней ему приходит ответ Абакумова (он не сохранился). Незадолго до отправки ответа тюремный врач Смольцов составляет рапорт: «Докладываю, что известный Вам заключенный Валленберг сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда».

На документе стоит резолюция: «Доложено лично Министру. Приказано труп кремировать без вскрытия».

Оригинал рапорта. Фото из книги «Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой»

Но мог ли здоровый 35-летний мужчина внезапно умереть от инфаркта? Советские власти, к февралю 1957 года признавшие арест шведского дипломата, уверяли, что да. А вот бывший генерал-майор НКГБ Павел Судоплатов своих мемуарах утверждает обратное: Валленберга отравили.

Согласно воспоминаниям бывшего чекиста, дело зашло в полный тупик летом 1947 года: нужно было ответить шведам, а отвечать было нечего. На высшем уровне было принято решение о ликвидации. Под видом лечения в «Лаборатории-Х» – лаборатории токсикологии под руководством Майрановского – праведнику сделали смертельную инъекцию яда под видом лечения. После этого его останки захоронили в безымянной могиле на кладбище при Донском монастыре.

Можно ли верить Судоплатову? Думается, что да – после смерти Сталина его арестовывали и обвиняли как раз в том, что он организовывал уничтожение людей с помощью ядов, да и человек он был в этой системе не последний.

Теперь встает вопрос – были ли арест и уничтожение Валленберга случайностью? Быть может, советское командование не знало о том, что он спас десятки и сотни тысяч людей и что он не связан с иностранной разведкой?

Нет, знало – об этом говорят вскрытые архивы КГБ. Швеция дипломатически представляла СССР в Венгрии, поэтому к Раулю Валленбергу был приставлен агент, который сообщал обо всех его действиях «в центр».

Как чекисты создали в Беларуси подпольную организацию и сами ее разоблачили

Жертвы советской репрессивной машины

К сожалению, это было далеко не единственное дело против спасителей евреев.

Вильгельм Хозенфельд – немецкий офицер, который спас несколько евреев, в том числе пианиста Владислава Шпильмана (по его автобиографии снят фильм «Пианист»). Его арестовали сразу после войны и он умер в ГУЛАГе в 1952 году, несмотря на прошения поляков в его защиту.

На Ирену Сендлер, спасшую две с половиной тысячи детей из Варшавского гетто, а после прошедшую пытки в нацистских застенках, завели дело сразу после войны.

На многочасовые допросы КГБ героиню вызывали беременной – мальчик родился недоношенным и вскоре умер. И хотя ей удалось избежать лагерей или расстрела, ее детям нельзя было поступать в университет или выезжать за границу, а за Сендлер велся постоянный негласный надзор.

Ирена Сендлер, 1944. Фото из книги «Prawdziwa historia Ireny Sendlerowej »

Владислава Бартошевского, одного из лидеров «Жеготы» – организации, занимавшейся спасением евреев, с перерывами продержали в застенках с 1946 по 1954 год по сфабрикованным обвинениям. В тюрьме ему сильно подорвали здоровье.

В базе данных биографий праведников мира института «Яд Вашем» есть множество биографий людей, спасавших евреев во время войны, а после войны репрессированных.

«Лежа на полу лицом вниз, я извивался и корчился, и визжал, как собака»

Оригинал

Опубликовано 19.12.2018  11:19

Еще о праведниках из Машкино

(начало истории см. здесь: http://belisrael.info/?p=11367)

7 июля 2018 в 15:51

Татьяна Матвеева / TUT.BY

Староверы из-под Витебска, спасшие в войну еврейского мальчика, стали “Праведниками народов мира”

 

Четверо членов семьи Кузьминых из деревни Машкино Витебского района получили от Государства Израиль почетное звание «Праведники народов мира». Такой чести они удостоились за спасение 16-летнего еврейского подростка  во время Великой Отечественной войны.

Фото: архив Народного историко-этнографического музея "Гісторыя Заронаўскага краю"
Справа — Федор Кузьмин, который перевел Леву Воробейчика через линию фронта к партизанам. В центре — Назар и Анна Кузьмины, которые не побоялись впустить в свой дом еврейского мальчика, хоть у них квартировали немцы. Слева — Паша, жена Федора. Фото: архив Народного историко-этнографического музея «Гісторыя Заронаўскага краю»

 

— Праведниками стали мои дедушка и бабушка Назар и Анна Кузьмины, а также их дети — Оксана и Федор, мои тетя и дядя. К сожалению, никого из них уже нет в живых. Но героическую историю, как наши предки, потомки русских староверов, спасли еврейского мальчика Леву Воробейчика, знают и бережно хранят все представители нашей семьи, — рассказал TUT.BY житель Витебска, подполковник запаса Вадим Кузьмин.

В память о мужественных родственниках Вадим Кузьмин и отправил в Израиль свидетельства о том, как его родня спасала Льва Воробейчика.

Ожидается, что именные медали и почетные сертификаты «Праведников народов мира» представители семьи Кузьминых получат в октябре в белорусской столице — на мероприятии, приуроченном к 75-летию акции уничтожения евреев в Минском гетто.

Фото: архив Народного историко-этнографического музея "Гісторыя Заронаўскага краю"
Семья Воробейчиков — Лев, его жена Дора, сын Игорь и дочь Светлана. Фото: архив Народного историко-этнографического музея «Гісторыя Заронаўскага краю»

 

В феврале 1942-го семья 16-летнего Левы погибла в Чашникском гетто. Это случилось у него на глазах. Сам мальчик чудом спасся. Полмесяца бродил по селам: кто-то пускал его в дом, пока темно, кто-то давал хлеб и просил уйти, а кто-то сразу прогонял. В конце концов Лева обессилел и обморозил ноги. Кое-как добрел до крайней хаты в деревне Машкино, где жили старообрядцы Назар и Анна Кузьмины с тремя детьми.

Парня приютили, хотя это было крайне опасно: в деревне стоял немецкий саперный батальон, а в доме у Назара Каллистратовича и Анны Миновны жил их командир.

Кузьмины слышали о расправах над евреями по всей округе и знали, что тем, кто их прячет, грозит смерть. Прятали Леву поначалу в бане. Но там было холодно, а топить среди недели — значит привлечь внимание. Назар пожалел парня и переселил в дом. Сделал это незаметно для немцев. Посадил Леву в мешок с дровами и так занес в хату.

Какое-то время гость сидел в чуланчике, за печкой. Но, напомним, в хате жил немецкий командир. Назар и Анна стали опасаться, что Леву найдут. Его снова переправили в баню, только теперь не в ту, что во дворе, а в дальнюю — на хуторе.

Обмороженные Левины ноги мазали гусиным жиром. Лечила гостя дочь хозяев Оксана,до войны она училась в мединституте. А еду по очереди носили ее братья — Федя и Георгий.

Через месяц, когда Лева немного окреп, Кузьмины справили ему одежду, обувь. И на семейном совете решили, что Федя переведет парня к партизанам.

После войны Кузьмины и Воробейчик потерялись. Но все время друг друга искали. Встретились только спустя 14 лет после Победы, в 1959 году, благодаря случайности. С этого момента они стали друг другу названой родней.

Умер Лев Воробейчик в 1984 году, в 59 лет, от болезни сердца. Похоронили его на Витебском еврейском кладбище. Нет в живых и других героев этой истории — Назара, Анны Кузьминых и их детей Федора, Оксаны и Георгия.

Фото: Игорь Матвеев
Вадим Кузьмин (справа) с дядей Георгием, который в детстве носил Леве еду. Фото: Игорь Матвеев

Справка TUT.BY

Звание «Праведник народов мира» присваивает Государство Израиль. Это делают в благодарность людям других национальностей, которые, рискуя жизнью, спасали евреев во время Холокоста.

В спасении евреев принимали участие люди самого разного социального происхождения — от неграмотных сельских жителей до членов королевских семей. Им помогали представители практически всех профессий: военные, чиновники, священники, рыбаки, рабочие, крестьяне, учителя, предприниматели и так далее.

Имена спасителей увековечивают на стене почета в Музее истории Холокоста Яд-Вашем в Иерусалиме.

В честь каждого признанного праведником проводится церемония награждения, на которой самому праведнику или его наследникам вручают почетный сертификат и именную медаль, на которой на двух языках — иврите и французском — выгравирована надпись: «В благодарность от еврейского народа. Кто спасает одну жизнь, спасает весь мир».

Праведники, их супруги и дети имеют право на почетное гражданство Израиля. Живущие в Израиле праведники мира (а также их вдовы, вдовцы или несовершеннолетние дети) получают ряд льгот. В частности, это ежемесячные выплаты в размере средней зарплаты, выплаты на оздоровление и льготы по уплате муниципального налога.

Звание «Праведник народов мира» носят почти 27 тысяч человек разного вероисповедания из более 50 стран. По данным Википедии, 641 человек живет в Беларуси.

С 6 марта 2013 года отмечают Европейский день памяти праведников народов мира.

 

Опубликовано 08.07.2018  17:06

 

Жизнь как чудо. Шимон Грингауз (3)

(окончание; начало и продолжение здесь и здесь)

До войны я учился только в первом классе или во втором, ходил учиться к раввину, но после войны пошел сразу в седьмой класс. Я как следует не знал русский язык, говорил «две мужчины»… В Израиле дети так говорят, смешивают роды, в этом нет ничего страшного, но в середине 1940-х в школе с меня сильно смеялись. Когда я открывал рот в классе, то стоял такой смех, что из других классов приходили смотреть. Я был один еврей в классе, и в математике всегда был силен. Через месяц-два я овладел языком и стал даже учить моих товарищей. Был учитель математики, пришедший с фронта. Он любил выпить. Бывало, он допускал ошибки, а я со всем уважением поправлял – это было большое развлечение. Мои друзья говорили: «Ну, Семён – иди, поправь там ошибки».

Я окончил белорусскую среднюю школу, русский изучался в ней только как предмет. На уроках мы читали стихи Якуба Коласа, Янки Купалы. Окончил с золотой медалью, это мне дало возможность поступить без экзаменов в университет. Я пошел в Белорусский государственный университет на физико-математический факультет, и одновременно учился на юриста. Юридический институт находился ближе к парку Челюскинцев, через пару лет этот институт присоединили к университету, сделали факультетом.

   

Шимон Грингауз в 1949 г. и с матерью у памятника в Красном (1950 г.)

Помню двоих шахматистов, которые играли без доски, вслух обменивались ходами. Мы всегда ходили за ними и слушали, как они играют. Одним из них, кажется, был гроссмейстер Исаак Болеславский.

Я окончил два факультета с отличием. Получал стипендию; мне, как отличнику, платили повышенную – 150%.

Тогда в СССР было принято, что окончившие юридический факультет с отличием сразу получают работу или в прокуратуре, или в МВД – не самую высокую должность, но и не самую низкую. Но был и сильный антисемитизм… Я помню, когда я начал учиться на юридическом, большинство преподавателей были евреи, и либеральные… Их главный тезис был такой: «каждое преступление можно защищать, оно могло оказаться более тяжелым». В конце, когда я уже был на 4-м курсе, они все исчезли. Пришли профессора, связанные с госбезопасностью. Мы всегда смеялись с их позиции: «Дайте нам человека, а статья для него найдется».

Я тогда понял, что карьеру ни в каком министерстве не сделаю, потому что еврей, а это «преступление» еще усугубляется тем, что мои родители – капиталисты, буржуи… Отец, как я говорил раньше, занимался бизнесом, а моя мама Роза вела домашнее хозяйство, но много времени уделяла и помощи бедным. До войны на обеды и на ужины к нам приходили евреи-солдаты, которые служили в военном городке. Приходили, помню, и ешиботники. Мама очень много работала с группой женщин, которые помогали населению. После войны она много лет работала на консервном заводе в Красном – простой рабочей. Ее братья и семья – из Докшиц, были очень богатые. Но коммунистические идеи ей нравились, и когда мы приехали в Израиль – тоже.

Я решил, что буду учителем, и пошел учительствовать в район, где партизанил. Между Ильей и Вилейкой. Там не было ни железной дороги, ни автобуса, повсюду болота. Ученики приходили зимой через леса, шли по 10 км, иногда по пояс в снегу…

Поездка в школу на грузовике, 1955 г.

В 1956 году в Израиле была Синайская война. Помню, мы ходили на собрания, где надо было «осудить агрессоров». Но я смотрел на изображения израильских танков, и душа радовалась.

В 1957 году проходил фестиваль молодежи в Москве. Помню, мы ехали туда из Беларуси, чтобы увидеть израильтян, просто подержаться за их одежду, услышать их слова… И я понял, что нет у меня места в Советском Союзе, хоть я и советский гражданин. Мне можно было выехать в Польшу, где всем заправлял Гомулка. Но не было у меня документов, подтверждавших, что я имел польское гражданство.

Из Беларуси трудно было выехать за границу. Я поехал в Вильнюс, фиктивно там женился и там подал документы. В Радошковичах я написал заявление начальнику милиции, что был гражданином Польши, и он подписал это, переслал в Вильно. Это был 1958 год. Полковник МВД передал заявление выше, но его вернули, опять переслали в Радошковичи на проверку. Мы дали деньги начальнику милиции, он проверил еще раз, переслал – и мы в конце года наконец получили разрешение, переехали. В Польше я был примерно полтора года, там мы с мамой получили разрешение переехать в Израиль. Пока не пришло разрешение, я работал инсталлятором от «Джойнта» на границе с Германией. Там были дома из камня. Мне поручали сверлить отверстия – иногда нужно было целую неделю сверлить одну дырку, настолько прочные были стены. Я считался учеником у польского инсталлятора, для него это было хорошо, ему это оплачивали.

В феврале 1960 года я приехал в Израиль, зная на иврите всего сто слов. Пошел в ульпан. У меня были тети в киббуцах Эйн-Харод и Ифат, так они нас взяли туда (в Ифат – меня и мать; это на севере, между Нацеретом и Афулой). Нам дали там какую-то квартиру маленькую, а я почти там не жил, я был в ульпане с общежитием в Гиватаиме. Проучился четыре месяца, а потом проходил специальный курс физико-математической терминологии. Можно было пройти курс юридический и стать адвокатом в Израиле, но почему-то я не пошел на это. В СССР я тоже не работал адвокатом. Пошел на учительство в том же 1960-м году, в Петах-Тикве получил квартиру… И начал работать в школе, в нескольких школах. Квартира была 30 или 35 метров на улице Ицхака Садэ. Слов у меня было мало, но очень хорошо приняли, ученики мне помогали. В классах было мало детей олим – 3-4 из 30-40.

Я начал работать в технической школе, не в гимназии, называлась «Амаль». Директор школы был тоже из России, и большинство учителей. Я чувствовал себя так, как будто в России. Работал я и в гимназии, преподавал физику. В это время строили атомный реактор – не в Димоне, а в Нахаль-Сореке. На берегу моря. Чтобы обмануть, говорили всем, что это текстильная фабрика… И государство выбрало 10 школ в Израиле, чтобы там преподавали атомную физику. Инспектору, наверное, понравилось, как я преподаю, или ученики были хорошие, и нашу школу тоже выбрали. Мы каждую неделю ехали туда, на стройку, и техники, профессора объясняли, давали задания, лабораторные работы. Я видел единственный раз в жизни, как строят ядерный центр, как вставляется топливо. Всё это мы ученикам показывали. Мы расстались очень хорошо, и ученики на стройке себя вели прилично.

Через какое-то время я получаю письмо от инспектора физики, ему было лет 80, и он пишет, что я вел себя, как хулиган, обижал профессоров, лаборантов, а мои ученики сломали инструменты… Темно в глазах. Я думаю: «Что делать?» Подумал: поеду туда, увижу профессоров, техников, мы же с ними обнимались, когда окончилась практика… Не было еще прямого транспорта, я поехал в Реховот, пешком дошел до атомной станции… И тут служба «Шин-бет» меня арестовала. Не дали даже говорить ни с кем, и думали, что нашли шпиона из России! Два агента спецслужбы, точно как в кино: один хороший, один плохой. Один тебе как будто помогает, а другой угрожает… И к концу дня они сломали меня, я уже думал подписать всё, что они хотят, готов был подтвердить, что всё правда. Но они куда-то, наверное, обратились еще, им сказали «оставьте его». И к вечеру они меня освободили, и «хороший» проводил меня, сказал: «Я тебе советую больше сюда не приближаться. Если приблизишься – исчезнешь, семья твоя тебя уже никогда не увидит».

Я не знал, что делать, как быть в школе? Я пошел к директору и рассказал ему всю историю, не зная, получил ли он копию письма от инспектора. Директор говорит: «Знаешь что, я тебе верю. Давай пошлем ему письмо». Я не знал, как писать, так он сам написал и послал. Инспектор жил в Хайфе, долго не было ответа. Однажды директор говорит: «Я сам поеду к нему». Он поехал, они с инспектором подняли документы, и вот что обнаружили. Моя фамилия Грингауз, а меня спутали с каким-то Гринбергом из киббуца, который пришел в центр неподготовленным… И я получил письмо с извинением, храню его до сих пор.

Я всегда это рассказываю и говорю, насколько судьба на работе может зависеть от твоего начальника, от его доверия… Надо верить в человека. А чем могло бы кончиться? Меня бы уволили – и всё, больше никуда бы не взяли.

Потом я стал заместителем директора (завучем), а когда директор вышел на пенсию, на его место назначили меня. Я вообще не хотел быть директором, мне хорошо работалось завучем. Директор больше интересовался политическими вопросами, брат его был одним из самых близких к Менахему Бегину людей, чуть ли не лучшим другом. И даже когда я был завучем, я фактически исполнял многие функции директора, только не получал за это ни почета, ни наказаний. Но учителя, наверное, были довольны мной, так они написали письмо в министерство…

Когда меня позвали на собеседование, я, наверное, вёл себя немножко нахально. Потому что я не думал о должности: назначат директором – хорошо, а нет, так нет. И всё-таки назначили меня. Это было в 1978-м, и 20 лет я проработал директором.

Когда я принял школу «Амаль бет», в ней было 300 учеников, когда я оставил должность, было 1500. Я делал довольно рискованные вещи: если можно было открыть новое отделение, я всегда был к этому готов. Добивался разрешения и открывал.

В директорском кресле

С учениками я был в очень хороших отношениях. В классе я очень строгий, диктатор. Но я диктатор либеральный – я разрешаю ученикам дышать! И они должны меня слушать, я должен это видеть всегда. Я не понимаю, как может быть нехорошая дисциплина у учеников. Они всегда сидят у меня, нельзя говорить, я должен видеть их глаза, иначе я уже чувствую себя не очень хорошо.

Будучи директором, я продолжал преподавать. Кроме уроков, старался помогать ученикам, всегда они толпились в моем кабинете, секретарша приносила им кофе. Когда я вышел на пенсию, то еще ни одного дня не был без работы. Начал работать учителем и до сегодняшнего дня работаю. Больше шестидесяти лет.

С Шимоном Пересом (слева) – президентом Израиля, тёзкой и земляком.

Я думал, что Бог и судьба меня оставили – столько меня били… Но они меня не оставили. Мой сын Гиль серьезно заболел в 13 лет, и он боролся 20 лет с болезнью. У него была опухоль мозга – не злокачественная, но агрессивная. Ему делали операции в Канаде, Израиле… Он сумел окончить школу, университет. Он был очень способный по компьютерам: с товарищами открыл фирму «хай-тек» на международном уровне. В последний свой день он еще давал инструкции работникам. Эта фирма до сегодняшнего дня существует.

Гиль и его родители

Его болезнь была для меня еще хуже, чем война. Но я чувствую, что он всё время со мной. Я всегда с ним советуюсь, о чем буду говорить. Через два года после того, как он умер, я заболел раком – врачи говорят, что под влиянием его смерти. Но судьба или Бог сделали так, что болезнь обнаружилась перед каникулами, в Песах. Я тогда готовил учеников по математике на самом высоком уровне. И сразу в первый день каникул мне сделали операцию – длинную, на семь-восемь часов.

После операции я очень скоро очухался. Я пошел к врачу, который меня оперировал, спросить, какой прогноз. Он сказал: «Очень хороший прогноз – 50% остаются живы». Когда я через пару дней встал на ноги, он был как будто недоволен, говорил: «Ты такой… не худой, не молодой, старик, как ты так быстро очухался?» Сначала было очень много лекарств. В семь часов я проходил химиотерапию, а в восемь жена меня забирала на работу. Это было в 2003 году. С тех пор каждые полгода я хожу на проверку, врач дает письмо… Я рассматриваю это письмо как пропуск еще на год жизни.

Сейчас я работаю по шесть дней в неделю. Прихожу в школу в семь с четвертью – учеба начинается в восемь с половиной… Помогаю ученикам решать задачи по математике. У каждого есть мой телефон, после девяти вечера они мне звонят, мы решаем задачи, они могут задавать вопросы… До двенадцати ночи. Жена недовольна, конечно. Ложусь обычно в час, встаю в пять с половиной. Полагаю, я как верблюд в отношении сна. Когда я учился в университете, то, бывало, за неделю перед экзаменом почти ничего не знал. Мои товарищи смеялись: «Что, и этого ты не знаешь?» Я мог сидеть по 80-100 часов – не спать, не есть, только пить и учить, учить, учить… За три дня до экзамена я достигал уровня моих товарищей, за два дня они уже собирались вокруг меня, и я их обучал.

 

Дипломы, призы, наградные листы и именные подарки Шимона Грингауза

Когда я устраиваю экзамены, то проверяю всё в тот же день. К утру я уже ввожу в компьютер оценки. Ученики просыпаются – и уже знают, какую оценку они получили.

С юными спортсменами

Однажды наша школа выиграла мировой чемпионат по гандболу (среди школ, конечно). Нет, шахматами ученики сейчас почти не занимаются. Много времени уходит у них на компьютеры, электронику. Пишут программы, строят роботов.

Свидетельство Ш. Грингауза для «Яд Вашема» и его мнение об израильской молодежи

Что за история с судами? Да, трижды родители подавали на меня иски в суд. Однажды мы с учениками поехали на экскурсию в Синай, ребята катались с крутой горы, а учителя стояли внизу, не допускали, чтобы они вылетели на автостраду. Тогда я еще не был директором, но был среди тех учителей. Один парень всё-таки ударился головой, у него сдвинулись позвонки. Я ездил к нему в больницу, так как чувствовал себя виноватым. Парень долго лечился, потом поступил в университет, но не выдержал – последствия травмы сказались. В детстве он занимался волейболом; родители посмотрели доходы известного волейболиста и в суде запросили, чтобы школа выплатила ему 10% от этих доходов. Ничем это не кончилось.

Второй раз один ученик из выпускного, 10-го класса (у нас десятилетка) связался с группой воров. Родители не пускали его к этим «товарищам», так он повесился. Нам предъявили иск, мол, мы недосмотрели – якобы он 40 дней не посещал школу (на самом деле пропустил 40 учебных часов).

И третий случай, когда ученики поехали куда-то с молодежной организацией, и одного убило машиной. Тут уже я был совершенно ни при чем, но, видимо, у юристов такой порядок – подавать в суд на школу, на директора. В тот раз я даже не появлялся в суде.

Что вы еще хотели узнать?

Пару лет назад мы приезжали в Красное. Думаю, после отъезда в Израиль я приезжал в Беларусь три раза, один раз – с семьей. Да, новый памятник жертвам Шоа в Красном заказал я. Человек, который выполнил заказ, ставил памятник также и в Городке.

В Беларуси во время съемок фильма; у памятника в Красном

Я встречался с послом Беларуси в Израиле, где-то в 2001 году. Его отец тоже был в партизанах, посол сам рассказывал мне об этом.

  

Польша-1995; зажигание памятной свечи на горе Герцля

Участвовал в первом «Марше жизни» в Польше. Несколько лет назад меня выбрали зажечь огонь в День Холокоста – в Иерусалиме (выбирают шесть человек). А в этом году я получил премию «за всё, что сделал в жизни» – наградил президент, вручал министр образования Нафтали Беннет. Первый раз дали такой приз учителю. Иногда дают профессорам, учёным.

Премьер-министр (слева) с Ш. Грингаузом; на церемонии вручения президентской премии. Справа президент Реувен Ривлин

Не очень слежу за тем, что происходит в Беларуси. Но держу связь с учительницей Красненской школы. По скайпу иногда общаемся, или она вечером звонит. Ее зовут Алла Шидловская. Она прислала нам книгу Сергея Старикевича.

  

Шимон с учителями и учениками Красненской школы; пишет А. Шидловская

Мой старший сын Таль – 1963 года рождения. Окончил гимназию в Тель-Авиве, пошел учиться в Технион на инженера… Служил в разведке, имел высокое звание, но уже больше 20 лет в отставке. Проверяет лифты, краны. Его жена Циля – юрист в нашем муниципалитете, ее корни из Турции. У них сын и дочь.

   

Циля и Таль; их сын Гай и дочь Амит

Сын Нир, 1971 г. р., инженер-электроник, окончил Тель-Авивский университет, работает в фирме «Панасоник», поставляет компьютерное оборудование для крупных предприятий. Его жена Инбаль – врач, работает в клинике «Тель а-Шомер», ее отец из Марокко, мать имеет корни в Венгрии. У них тоже сын и дочь. Их семья живет в Гиватаиме.

  

Нир получил майорское звание; Нурит во время службы в армии

Дочь Нурит родилась как раз в войну Судного дня (1973 г.), Лиза родила ее в своей же клинике. Время было тревожное, ждали, что будет много раненых. Старшая медсестра спрашивает: «Что, тоже явилась на мою голову?», а жена – она акушерка – отвечает: «Я сама всё сделаю». Муж Офер Бар, его предки тоже приехали из разных стран (Румыния, Марокко). У них трое детей. Особо хочу отметить внучку Яэль, которая учится в 3-м классе, но уже отлично разбирается в компьютерах, делает для меня презентации.

Как я выдержал всё, что пришлось перенести в войну, да и позже? Сам не знаю. Нет, не вера в Бога помогала. Много работал. Думал о близких.

  

 

(записал В. Р. для belisrael.info)

Опубликовано 28.07.2017  23:26

***

Из комментов в фейсбуке:

Alexander Gabovich Потрясающе!

29 июля в 10:48

Уладзь Рымша Назва “Жизнь как чудо” – супэровая.

29 июля в 11:48

Beni Shapiro Сколько пришлось пережить этому талантливому человеку!

29 июля в 11:50

Людмила Мирзаянова Личная история, дарящая надежду и укрепляющая веру в людей.

29 июля в 12:04 

Mischa Gamburg Поразительные статьи. Как много нового из истории открывается (в том числе и очень страшного) и как много потеряно, чего уже просто некому рассказать. Спасибо авторам материала, очень большая работа проделана

30 июля в 14:44

***

Павел Лашкевіч, г. Мінск, 7 жніўня:
Цікавая гісторыя жыцця Ш. Грынгаўза. Іфат – мой дзед узгадваў гэты горад ці мястэчка. Ён жыў таксама побач з Назарэтам і Афулай.
***

 

P.S. 14.10.2017 05:56

 

Все 3 ч. переведены на иврит и англ. и также опубликованы.

От редакции belisrael.info.

1. Ждем рассказов о встречах с интересными людьми, разнообразных семейных историй, др. материалов. И просьба не забывать о большом проекте на будущий год, приуроченном к 10-летию сайта и 70-летию Израиля. Вместе мы можем сделать многое.

Ищем перекладчиков-волонтеров для перевода важных текстов с русского на английский и на иврит. Присылайте предложения по адресу amigosh4@gmail.com


  1. В конце апреля 2018 г. в Красном (возле Молодечно Минской области)     cостоится мероприятие по случаю 75-летия уничтожения гетто. Среди инициаторов – местная учительница истории Алла Шидловская, планируют приехать Шимон Грингауз и члены его семьи. Мы приглашаем посетить Красное жителей Беларуси и других стран, в том числе израильтян. Для иностранных участников могут быть спланированы экскурсии по Беларуси и Литве. По всем вопросам обращаться на amigosh4@gmail.com 

Ул. Мехаў. Глыток Ізраіля (2)

Заканчэнне. Пачатак тут.

Уладзімір Мехаў (Уладзімір Львовіч Няхамкін, 1928–2017). Фота 2014 г. з tut.by.

3

Мы знаходзіліся ў чарговым пункце нашага маршруту па краіне – за вокнамі гатэльнага нумара воддаль сінела зноў жа біблейскае для нас Тыверыядскае возера, калі Ізраіль скаланула: утрапёны рэлігійны фанатык забіў Іцхака Рабіна. Прэм’ер-міністра. Папулярнага военачальніка. Дальнабачнага палітыка. Пагляднага, мужна прыгожага чалавека. Мы бачылі яго ў Варшаве, калі Польшчай і светам адзначалася пяцідзесяцігоддзе з часу паўстання Варшаўскага гета. Ён стаяў на трыбуне каля помніка паўстанцам увасабленнем годнасці свайго народа, у нейкай ступені сімвалам сілы, якая не дапусціць паўтарэння знесенага гэтым народам у трыццатыя-саракавыя.

Скалануўся не адно Ізраіль – скаланулася планета. Нездарма на пахаванне з’ехаліся праз дзень лідэры больш як васьмідзесяці краін. Наша сімпозіумная каманда адразу пасля пачутага жалобнага паведамлення ў шоку сабралася на спантанны мітынг. Рабін быў для нямецкіх удзельнікаў сімпозіума не толькі высокім дзяржаўным дзеячам краю, дзе гасцявалі, – аўтарытэтны тутэйшы сацыяліст, ён быў для іх, сацыял-дэмакратаў, таварышам па перакананнях, аднапартыйцам. Угнечаныя, яны і гаварылі пра яго, як пра “геносэ” – таварыша. Глыбока паважанага таварыша.

Яўрэй забіў яўрэя… Вякі мусіруецца показка аб злітнасці і ўзаемападтрымцы яўрэяў. У сапраўднасці ж маім супляменнікам не менш, чым гэта ёсць у іншых этнасаў, уласціваяя ўнутрынацыянальная няўжыўчывасць.

Успамінаецца анекдот. Яўрэй, пацярпеўшы караблекрушэнне, трапіў на ненаселены востраў. Як Рабінзон Круза. Праз колькі гадоў яго там адшукалі. Убачылі – у адзіноце ён не толькі ацалеў, а ператварыў востраў у прыстойнае котлішча. Нават дзве сінагогі паставіў. “Навошта ж дзве?” – пацікавіліся людзі. “У гэтай малюся”, – паказаў адшуканы на адну сінагогу. “А ў гэтай нагі маёй не будзе!” – плюнуў у бок другой.

Сярод немалой і ўплывовай у Ізраілі рэлігійнай часткі насельніцтва персанажаў, падобных да героя анекдота, можна стрэць не так і рэдка. У іудаізме і даўней было, і цяпер застаецца процьма разгалінаванняў. Вернікі ходзяць у розныя сінагогі (у бок “несваёй” гатовы плюнуць!), трымаюцца розных вытлумачэнняў пастулатаў талмуда, аддаюць дзяцей у розныя школы, нават па-рознаму апранаюцца. Зацята выяўляецца ўзаеманецярпімасць і па-за пространі вузкаклерыкальных спрэчак.

На прыхільнікаў і апанентаў былога прэм’ера разбіла ізраільцян настойлівае імкненне нябожчыка пераламаць характар адносін сваёй дзяржавы з арабскім акружэннем. Ён гатовы быў да самых рашучых крокаў, каб толькі Блізкі Усход перастаў быць на планеце парахавой бочкай. Аж да страшнага для Ізраіля, з пункту гледжання слепа бескампрамісных ультрапатрыётаў, накшталт яго забойцы, – аж да вяртання ворагам заваяваных у войнах з імі тэрыторый. У прыватнасці, Галанскіх вышыняў – Сірыі.

Мы там былі, на Галанах, якія цяпер такая балючая праблема для Ізраіля – ваенная, палітычная, псіхалагічная. Вачам адкрываецца з іх прасцяг далёка-далёка ўперадзе. І не дужаму знаўцу вайсковага бачна, што за зручная гэта пазіцыя для абстрэлу з гармат Ізраіля мала не ўсяго. Баявому генералу Іцхаку Рабіну тое ясна было больш, як каму, – ён жа і да аперацыі па выгнанні адсюль сірыйцаў меў колісь непасрэднае дачыненне. Але іншае ён таксама разумеў больш, як хто. Што ніколі не ўсталюецца ў рэгіёне мір, калі Ізраіль будзе з суседзямі пыхлівы. Калі чуць будзе толькі сябе – пераможцу ў шматгадовым процістаянні. Свая праўда тут у яўрэяў – свая ў арабаў. Толькі чуючы і ўлічваючы абедзве, можна суцішыць напал узаемных прэтэнзій, наблізіцца да міру.

“Рабінаўцы” ў ізраільскім грамадстве драматычнасць сітуацыі разумеюць, “антырабінаўцы” – разумець не хочуць. “Экстрэмісты правага толку не маглі дараваць Рабіну супрацоўніцтва з Арафатам і іншымі лідэрамі з “варожага стану”, – цытую з газеты, прывезенай з падарожжа. – Прэм’ер-міністру пагражалі, яго намеры зласліва высмейвалі на шматлікіх акцыях пратэсту. 4 лістапада 1995 года нянавісць дайшла да пункту кіпення…”

Мы пабывалі ў Тэль-Авіве на плошчы Цароў Ізраіля – цяпер плошчы Рабіна, – дзе адбылася трагедыя. У жалобнай скрусе туды прыходзілі тысячы і тысячы людзей. А брук быў да слізгаты заліты парафінам тысяч і тысяч запаленых свечак…

Мы пабывалі ў Іерусаліме на гары Герцля – ганаровым могільніку Ізраіля, дзе зямлі быў аддадзены і гэты яго выдатны сын. Да магілы і ад магілы цякла таксама бясконцая людская плынь. І таксама гарэлі тысячы свечак.

4

Помніцца забаўнае з кнігі мемуараў Голды Меір. Узначальваючы ў сямідзесятыя гады ізраільскі ўрад, яна была неяк з візітам у адной новаўтворанай афрыканскай дзяржаве. Падчас знаёмства з краінай яе дзесьці завялі там у хаціну да старой абарыгенкі, са светам, няблізкім ад роднай вёскі, знаёмай не дужа. Так і так, растлумачылі, пані хоча паглядзець як ты, бабуля, жывеш. Пані прыехала здалёк, аж з Іерусаліма. І гаспадыня пакрыўдзілася: “Вы за дурную мяне лічыце? Іерусалім – на небе!..”

Не толькі фактам, што пабываў у ім, а і шмат чым убачаным сведчу: Іерусалім – на зямлі!

Загадчыца бібліятэкі Саюза беларускіх пісьменнікаў, калі сказаў ёй перад паездкай, куды збіраюся, папрасіла:

– Будзеце ў Іерусаліме, пакланіцеся Святому гораду і ад мяне.

Пакланіўся. І таму, што выканаў просьбу, і таму, што ў сабе таксама адчуў патрэбу зрабіць гэта.

Што азначэнне Святы напісана з вялікай літары – не памылка мая ці карэктараў. Так яно здаўна пішацца ў дачыненні да Іерусаліма людзьмі, якіх нельга не шанаваць. Так укленчваю я, нязрушны атэіст, перад асяродкам-калыскай трох вялікіх рэлігій. Было ж: не веру, а і веру, ва ўсякім разе, як шчыры вернік, выглядваю і дзе тут уваскрэс зняты з крыжа Хрыстос, і дзе ўзнёсся прарок Магамет, і што асталося ад храма цара Саламона. “Наступным годам – у Іерусаліме!” – на працягу колькіх стагоддзяў дэвіз і самасардэчнае ўзаемнае пажаданне яўрэяў у дыяспары. Але скрозь у свеце і для хрысціян, для мусульман гэта горад вякі і вякі летуценны. Калейдаскоп самых рознатыповых твараў, узораў нацыянальнага адзення, гаворак прамільгвае ўваччу і ўвушшу, калі брыдзеш тут па вуліцах, стаіш у чарзе да труны госпадавай, апынаешся ў лабірынце муроў старажытнага рынка – квартальчыкам арабскага, квартальчыкам яўрэйскага, квартальчыкам армянскага, зноў арабскага, зноў яўрэйскага і яшчэ, яшчэ.

Яго называюць таксама Вечным горадам. Ведаючы пражытае і перажытае ім, верачы ў будучыню. Ён жа расце, будуецца. Прыгожа, строга па-іерусалімску будуецца: не з гатовых бетонных блокаў, не з цэглы – выключна з дарагога натуральнага каменю. Плануецца – палова тэрыторыі будзе зялёнай. Бульварамі, паркамі, яшчэ куткамі дрэў, кустоўя, кветак.

Падобна на тое, што наведаная Голдай Меір афрыканка не адна гэтак думала: Іерусалім – на небе. На схіле XIX стагоддзя сюды перабралася з Усходняй Еўропы – з Расіі, Аўстра-Венгрыі, Румыніі – не так мала замарочанай яўрэйскай галоты, якая сэнс жыцця бачыла ў чаканні прыходу месіі. Перакананыя, што Іерусалім, калі не сама пры Богу на небе, то, прынамсі, бліжэй да зіхатлівай райскай высі, чым любое іншае месца на зямлі, і дзе, значыць, як не тут, пасланцу боскаму адтуль спусціцца, бедакі гэтыя наглуха адасобіліся ад грэшнага наваколля, у стэрыльнай праведнасці рыхтаваліся сустрэць Заступніка першымі. А ўжо ён разбярэцца – хто варты, хто не варты вышняй ласкі.

Месія, як вядома, затрымліваецца. Ужо не пра-пра-прадзеды, што сюды дапялі быць пры моманце ягонага спуску, – іхнія наступнікі таго імпэтна пільнуюцца. Гэтак жа ўнікаючы стасункаў з усімі, хто інакшы. Гэтак жа носячы ў спёку шэрыя сурдуты, чорныя штаны, увабраныя ў белыя панчохі, чорныя капелюшы, – словам, выглядаючы, як яўрэі на палотнах Рэмбранта і яго сучаснікаў. Гэтак жа песцячы доўгія, у безбародых хлопчыкаў падплоеныя пэйсы. Не дапускаючы ў жытло ні тэлевізараў, ні радыё, ні свецкіх кніг і музыкі. Аддаючы дзяцей у школы з адпаведным пурысцкім навучаннем.

Ступіў у такі квартал – і як у змрочнасць сярэднявечча трапіў. А сказалі нам – гэткіх закуткаў не адзін у суперсучасным масіве горада. Хто жыве тут – жыве ва ўбостве, цеснаце, маральнай здушанасці.

Але Іерусалім на зямлі, дбаць пра надзённы свой хлеб мусіш, нават чакаючы месію. Крамак, выгарадак саматужнікаў, канторак дробнага бізнесу хапае і ў гэтых чакальнях. А ў ачагах найвысокай духоўнасці – бліз вяршынных для хрысціян, мусульман, іудзеяў храмаў, ды і ў сценах, пад дахамі храмаў, – хапае гандлю. Нібы сын божы гандляроў з храма не выганяў. Гандлююць свечкамі, буклетамі, рытуальнай драбязой храмавыя служкі і манахі. Круцяцца на падыходах да выдатнасцяў, хапаюць стрэчных за штаны, за рукі малыя і бальшыя арабчаняты, сталыя мужчыны: купі з гэтай мячэці ці царквы фатаграфіі – за шэкелі, долары, маркі, бяром усё! Маеш магчымасць узбагаціць хатні фотазбор рарытэтным – зняцца ў сутарэнні каля ясляў, у якіх немаўлём ляжаў Збавіцель.

Месцы з такім наплывам людзей, прытым людзей з грашыма – зарубежныя турысты! – не могуць быць абмінутыя папрасімцамі. У краіне іх небагата, менш, чым цяпер у нас, але сустракаюцца. Зрэшты, былы СССР – такая яму выпала планіда – каго-колечы з іх туды і падкідвае. У гарадку каля Тэль-Авіва я нямала здзівіўся, пачуўшы п’янаватае на ўсю вуліцу:

…И крепко же, братцы, в селеньи одном

В ту пору любил я девчонку…

Гарлаў пабіраха. З твару разанскі, пензенскі, самарскі русак. З тоўста перабінтаванымі, як цяпер бачу, пальцамі. Не пашэнціла, як адкаркоўваў пляшку? Якім ветрам, якім фартэлем латарэі, што завецца лёсам, яго закінула на зямлю, у расійскай мінуласці наўрад ці памінаную ім без мацюкоў?

Ды ў Іерусаліме прыцягнуў маю ўвагу пабіраха мадэрнізаванай мадэлі. Апрануты на манер статыста з імпрэзы на антычную тэму – у туніку і фольгавы шлем рымскага воіна, – ён арганічна ўпісваўся ў старажытнае навокал. З імітаванай пад старажытную ж лірай спяваў на іўрыце быліннае, і бляшанка перад ім пуставала непадоўгу.

На зямлі ён, Святы і Вечны горад. Зямным тут аказваецца нібы нанебнае біблейскае – да роўнага біблейскаму ўзнімаецца зямное.

Пройдуць стагоддзі, звякуюць сваё пакаленні – наша, наступнае, церазнаступнае, – і паданні Халакоста, несумненна, стануць упоравень з біблейскімі. Для яўрэйства, для чалавецтва наогул. Але сёння жахлівае, што абуджаецца гэтым словам, занадта ад нас яшчэ блізкае. Не ў памяці найдалёкіх патомкаў, а ў яве, поруч жывуць людзі, што зведалі яго катоўні і вогнішчы, – у Ізраілі, дарэчы, нямала колішніх вязняў лагераў знішчэння і гета. Смутак, ім спрычынены, не толькі агульны, рытуальны, а мала не ў кожнага яўрэя і свой, гэтак мовіць, лакальны – па бацьках, загнанных у газавую камеру, па сястры ці браце, расстраляных у Панарах пад Вільняй ці ў Бабіным Яры ў Кіеве.

Страшнае і выдатнае ў Іерусаліме месца мемарыял Яд-Вашэм. Мемарыял, які паказвае, што гэта было такое – Халакост. Мемарыял, вядомы цяпер ва ўсім свеце. Нам кінулася, праўда, у вочы, што натворанае гітлераўцамі супраць яўрэяў на абшарах былога СССР адлюстравана ў экспазіцыі слаба. Калі мемарыял узводзіўся, не цяперашняе стаяла ў свеце палітычнае надвор’е. Савецкую афіцыёзную прапаганду ад размоў пра здзейсненае нацызмам супраць яўрэйства курчыла. Масква з большай ахвотай насаліла б установе, што занялася даследаваннем гэтага, чым ёй памагла б. Пагатоў установе ізраільскай.

Але прычыну таго і разумеючы, крыўдна. Як ні выглядаў што пра мінскае гета – нічога не выгледзеў. Ні здымка, ні чыйго ўспаміну, іншага сведчанн пра тое, як там было, якое моцнае і мужнае дзейнічала падполле, якіх адважных байцоў дало яно лясной арміі народных мсціўцаў. Між дрэў з імёнамі “праведнікаў”, як называюць у Ізраілі неяўрэяў, якія хавалі-ратавалі ад фашысцкіх вылюдкаў яўрэяў, абышоўшы гэтых дрэў ладна (не ўсе, вядома, – у межах мемарыяла высаджана ўжо тры тысячы зялёных памятак удзячнасці), на шыльдачку з беларускім, рускім імем не натыкнуўся. Ведаю, яны тут ёсць – падалей ад уваходнай брамы, пры маладзейшых, нядаўніх высадках. Ды доўга ж іх трэба шукаць сярод імён з Польшчы, Югаславіі, Галандыі, Бельгіі, Францыі, Германіі.

Дзе сэрца сціснула болем і ў горле закамянела – не прадыхнуць, гэта ў зале памяці загубленых у лагерах смерці і гета дзяцей. У густой чарнаце люстраныя сцены множаць да безлічы, да мірыядаў россып электрычных агеньчыкаў. Ствараецца ўражанне – светлячкамі-зорачкамі мігцяць непрыкаяныя дзіцячыя душы. Немаўлят, малышоў, падлеткаў. Пастраляных, падушаных газам, утрупянёных эксперыментамі ўрачоў-нелюдзяў. Вымаўляецца імя – зноў і зноў называецца тут да паўмільёна паведамленых ужо мемарыялу імён, – і ў мірыядах зорачак нейкая гасне… У вусцішнай цемені залы я ўключыў дыктафон. Запісаў некалькі хвілін гучання імён. Дома цяпер разоў колькі запісанае слухаў – сэрца, як там было, у Яд-Вашэме, сціскаецца.

Вядома, мы пастаялі каля Сцяны Плачу. Бязверац, я перад тым, як на запаветнае для іудзейства месца ступіў, пасмяяўся. З гідава напаміну, што ў расколінкі недалому колісь найвелічнага ў Іерусаліме збудавання навалам кладзецца цыдулак-зваротаў да Усемагутнага, прысылаюцца цяпер нават факсам, але адказу на зварот не атрымаў пакуль ніхто. Што ж мяне праняло, як сам да выпетраных глыбаў падышоў? Як прыклаўся рукой да нагрэтых сонцам шэрых камлыг, што гэтулькі за тысячагоддзі пабачылі? Куды, у якое бязмежжа звярнуўся са сваім, што журбой у глыбінях памяці? Чаму не змог утрымацца ад слёз? У храмасомах ускалыхнулася геннае, напамінаючы, хто я ёсць? Тое, што ад продкаў і што пяройдзе патомкам? Пра што пісалі мне, здаралася, у паскудных ананімках?

Узрушаны, агорнуты пачуццём, адначасова зразумелым і не зразумелым, збочыў я там у апартамент пры святыні. Прыўваходнаму ў чорным, натужыўшыся, сваім гаротным ідышам растлумачыў, што хачу апартамент паглядзець, што я з Мінска. Пачуў зычлівы адказ па-англійску – сяк-так я сэнс ухапіў, – што ў іх тут заўсёднікам і адзін масквіч. Падышоў да азызлага старога з барадой Карла Маркса. Седзячы на зэдліку не Марксам нават – Саваофам, той таксама пачаў гаварыць са мной на ідышы. Як у Мінску жывём, ці не галадаем? Увесь яшчэ ў толькі-толькі адчутым, я забыўся з ідыша і што ведаю.

– Па-руску табе лягчэй? – пацвеліўся Саваоф.

– Па-руску, па-беларуску.

– Чаму па-беларуску?

Адказаў, чаму. Пацвельвацца перастаў, перайшоў на «вы». Здзівіўся, што я прыехаў у Ізраіль не назусім. Па-руску ўжо зрабіў ушчуванне. Але неўзабаве вярнуўся да ідыша. Замармытаў пра яўрэйскае братэрства. Я ўлавіў – просіць грошы.

Гледзячы на схіленых над фаліянтамі будучых рабінаў, на мудразнакавае на сценах, ды ў настроі, якім быў агорнуты, ды, як зразумеў з мармытання, на боскае, на храмавае – як можна было не даць? З выбачэннем, што на большае не цягну, даў дзесяць шэкеляў. Саваоф жвава засунуў іх у кішэню.

З апартамента выйшаў, ушалопіў – сабе ж вымантачыў, не Богу! У аўтобусе расказаў – немцы, падарожнікі больш бітыя, пасмяяліся:

– Як для Бога, дык, вядома, мала, а як яму – замнога!

На зямлі, на зямлі нябесны горад Іерусалім!..

5

Тэма, якую, безумоўна, абмінуць не магу – ізраільцяне з нашых былых суайчыннікаў. Сваякі, сябры, блізка і няблізка знаёмыя, што жывуць цяпер на берагах Міжземнага і Чырвонага мораў, край пустыні Негеў, у тым самым Іерусаліме, паўсюль у гарадах, гарадках, кібуцных пасёлках краіны.

Божачкі, колькі іх ужо тут! Лічбу не назаву, але што рускую, грузінскую, узбекскую гаворкі, яшчэ якія з тэрытарыяльна раней эсэсэсэраўскіх можна пачуць у Ізраілі скрозь, пераканаўся асабіста. Гучаць з вуснаў яўрэяў і неяўрэяў. Неяўрэі – мала не трэцяя частка люду, што перабраўся сюды з СССР, перабіраецца з СНД. Мітрэнга для рабіната.

Пераглядаю занатаванае ў блакноце, пераслухоўваю запісанае дыктафонам – і спрачаюцца між сабой, сярдзіта адзін аднаму пярэчаць гэтыя мае нядаўніяя ізраільскія суразмоўнікі.

Экзальтаваная да істэрычнасці настаўніца – такой помніцца з Адэсы, такой убачыў у Тэль-Авіве, – пры сустрэчы была высакамоўнай:

– Вы прыехалі ў цудоўную, дзівосную, казачную краіну!..

Дачка ж прыяцеля, выпускніца Мінскага радыётэхнічнага, у якой па шкале ўладкаванасці ўсё, як гаворыцца, у норме – і працуе па спецыяльнасці, і кватэра, машына ўжо куплены, – досыць кісла паціснула плячмі:

– Ай, дзядзя Валодзя, ну што гэта за краіна! Зразумела, у нашай (!) было лепш, цікавей. Ды ўжо ж перабраліся…

У мінулым мінскі прафесар, доктар навук, які ў Ізраілі больш бізнесмен, чым навуковец, і па справах бізнесу часты наведнік Мінска, не адчувае сантыменту да пакінутага:

– На дзень-два ў вашыя бязладдзе, дурату акунуся – і нясцерп назад. Няма ў мяне настальгіі. Дома я тут!..

Ды афіцыянтка з дыпломам тэхналагічнага інстытута, горка каля нас у рэстаране затрымаўшыся – людзі ж толькі-толькі з яе роднага горада! – з адчаем выкрыкнула:

– Мы падыхаем тут ад настальгіі. Па-ды-хаем!..

Скрыпач, мой даўні сябра, што быў у Мінску аўтарытэтным педагогам, але якога не помню ў нас канцэртантам, тут канцэртуе актыўна. З жонкай піяністкай. З аркестрамі. У асветных праграмах. У сюжэтных літаратурна-музычных кампазіцыях, сцэнарыі якіх сам і выстройвае. Запэўніваў:

– Для творчага чалавека ў Ізраілі ўмова адна – будзь ініцыятыўным і не апускай рукі. Маеш гэтыя якасці – не прападзеш. Выявіцца ёсць дзе!..

Калега ж літаратар, вестка пра ад’езд якога з радзімы шчыра мяне здзівіла – у адрыве ад выдавецтваў, часопісаў, газет, з якімі быў звязаны, ад праблем, што займалі яго, як публіцыста і крытыка, чым будзе за мяжой жыць, на што разлічвае? – песімістычнае маё прадчуванне пацвердзіў:

– Нікамусечкі я тут не патрэбен. Ні сам, ні мая пісаніна…

Палярнае разыходжанне меркаванняў. Мантэкі і Капулеці. Расколата ў краіне не толькі грамадства цалкам, што яскрава паказала гібель Рабіна, – свой раскол сярод былых савецкіх і постсавецкіх.

Помніцца, у Варшаве, дзе мы былі, я ўжо згадваў, з нагоды пяцідзесятых угодкаў паўстання гета, срэбрагаловы, з працінальным паглядам ізраільцянін да мяне пры знаёмстве прычапіўся: чаму я, як сказаў ён, на чужыне, а не дома? На дыскусію, што для чалавека дом, што чужына, настрою, ды і часу, не было, – я адмахнуўся: “Стары ўжо, нашто я вам?” Ізраільцянін не адчапіўся: “Вы нам і не патрэбны – патрэбны вашы ўнукі…”

Дзяржава, насельніцтва якой складаецца ў вялікай долі з імігрантаў, – заўсёды плавільны кацёл. Пераплаўляюцца ў адно, зусім знатуралізоўваюцца, сапраўды, не дзеці нават імігрантаў – унукі. Мы бачылі ўнукаў сваякоў і знаёмых, што нарадзіліся ўжо ў Ізраілі. Чэшуць на іўрыце, дзедаву-бабіну родную мову, хоць збольшага разумеюць, не ўжываюць – не свая. Усё дзедава-бабіна – з неразумелага, дзіўнага.

Але самі, хто ў сталасць увайшоў не тут, “уплаўляюцца” ў новае цяжка. Усё роўна, шчаслівыя эміграцыяй, ці не могуць сабе зробленага дараваць…

* * *

Мы прывезлі з падарожжа касету з папулярнымі ізраільскімі песнямі. Слухаю “Алілую”, “Залаты Іерусалім”, астатняе – пашчыпвае ў вачах. Сказаць няпроста – чым, а шчымліва-блізкае, сваё.

Па радыё чую Лучанковы “Верасы”, Семянякаву “Ты мне вясною прыснілася…” – шчыміць-забірае зноў. Таксама пранізліва блізкае!

Як ва ўнуку зліліся ў адну, не раздзяліць, беларуская і яўрэйская крыві, так ува мне зліліся-перапляліся беларускія і яўрэйскія болі, радасці, цікавасці, хваляванні. Суіснуюць, адно другое ўзбагачаюць, бывае, між сабой спрачаюцца.

З тым усім было і ўспрыманне мною Ізраіля.

Правільнае, няправільнае – не ведаю. Маё!

Падрыхтаваў да публікацыі В. Р. паводле зборніка “Поклон тебе, Иерусалим” (1996)

Апублiкавана 17.07.2017  21:11

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (55)

Цёплы (+18 паводле Цэльсія) шалом пасля незразумелага майскага снегу! Ажыла прырода, адгрымелі фанфары Дня Перамогі, Лаг ба-Омер падкраўся непрыкметна.

9 мая традыцыйную цырымонію на «Яме» вёў новы старшыня Саюза беларускіх яўрэйскіх грамадскіх аб’яднанняў і абшчын Уладзімір Чарніцкі. Здаецца, у цэлым усё было няблага, з удзелам новага ж ізраільскага пасла… Гэта праўда, што без пары прамоў можна было абысціся. Свята «са слязьмі на вачах» атрымалася, я не адчуў «победобесия», пра якое тут разважае экс-дэпутат Вярхоўнага Савета Павел З. Дальбог, мне няўцям, чаму не варта адзначаць 9 мая ў Беларусі. Няўжо толькі таму, што гэты дзень адзначаюць Лукашэнка ды Пуцін? Дык ім уласціва і дыхаць – нам перастаць дыхаць паветрам?

Агулам людзей да «Ямы» прыйшло багата (ажно вышэйзгаданы пасол здзівіўся), але ветэранаў было ўжо зусім мала. Напярэдадні ў сталіцы памёр Міхаіл Трэйстэр, ураджэнец Віцебска, былы вязень Мінскага гета і канцлагера СС на вул. Шырокай, партызан… Ён пражыў 90 гадоў і 1 дзень. Не раз сустракаў М. Т. на Інтэрнацыянальнай, 6 у памяшканні МОЕКа яшчэ ў 1990-х гадах, бачыліся і пазней, размаўлялі па тэлефоне. Казаў, што газета «Анахну кан» патрэбная, на фельетон пра 12 віцэ-прэзідэнтаў (апублікаваны ў пілотным выпуску) адгукнуўся так: «Считай, что мне понравилось», хоць сам быў сярод гэтых «віцэ». За словам у кішэнь старшыня Беларускай асацыяцыі яўрэяў – былых вязняў гета і канцлагераў ніколі не лез, і нездарма яго вершыкі-«матрэйкі» выйшлі асобнай кніжкай. Працытую парачку паводле газеты «Авив» (№ 3-4, 2002), дзе Міхаіл Абрамавіч з лета 2004 г. быў членам рэдкалегіі:

ПЛАТНОМУ ПАТРИОТУ

Бесплатно чти народ свой и конфессию

И будешь Богу во стократ любезней;

Но тот, кто превратил любовь в профессию,

Рискует заболеть дурной болезнью.

ПОЭТ В РОССИИ

Поэт в России – больше, чем поэт,

Но тех, кто «больше», там сегодня нет,

А если правду говорить об этом,

Остались те, кто меньше, чем поэты.

Яшчэ россып «матрэйкаў» (матрэек?) плюс сяброўскі шарж на іх аўтара можна ўбачыць тут.

Дзіўна, але факт: апошнім часам ёсць што пачытаць і ў газеце «Берега», якая знаецца на перадруках з расійскіх, беларускіх і ізраільскіх сайтаў. У красавіцкім нумары: «З 4 па 7 верасня плануецца арганізаваць семінар Цэнтра мовы і культуры ідыш пры Сусветным яўрэйскім кангрэсе для дзеячаў у галіне яўрэйскай адукацыі з Беларусі. Паведаміць пра сваё жаданне быць удзельнікам семінара вы можаце па адрасе: iro.belarus@yandex.by або па тэл. +375(29)1938910». Можа, трох-чатырохдзённы семінар акурат станецца той іскрай, з якой разгарыцца полымя… Так ці іначай, я не назіраю іншых крокаў у бок заснавання вышэйшых курсаў ідыша ў адным з беларускіх гарадоў (ідэя была агучана амаль год таму, у 15-й серыі «Катлет & мух»).

У красавіцкім жа выпуску «Берегов» – развагі старшыні тутэйшага Іудзейскага рэлігійнага аб’яднання Рыгора Хайтовіча пра «кансалідацыю» яўрэйскай абшчыны ў Беларусі. На гэтую тэму ён разважаў і 4 гады таму, калі мы пазнаёміліся ля «Ямы» (тады бізнэсмен Хайтовіч быў яшчэ намеснікам Юрыя Дорна), а сёлета падрыхтаваў цэлую «праграму». Мяркую, некаторыя тэзісы вартыя перакладу на беларускую ды цытавання:

Выступаю за абмежаванне знаходжання на пасадзе Старшыні [Cаюза бел. яўр. грамадскіх аб’яднанняў і абшчын] двума тэрмінамі: гэта не пажыццёвая пасада, кіраўнік павінен рэальна планаваць свае дзеянні на ёй. Адной з маіх прапаноў была арганізацыя пошуку абшчын-пабрацімаў для нашых арганізацый – амерыканскія і еўрапейскія яўрэі могуць аказаць ім адрасную дапамогу, але ў гэтым можа і павінен дапамагчы Саюз…

У Беларусі можна было б стварыць Усебеларускі яўрэйскі кангрэс паводле расійскага ўзору (Расійскі яўрэйскі кангрэс). У яго ўвайшлі б найбольш аўтарытэтныя і ўплывовыя яўрэі…

Тыя, хто не з’ехаў і захаваў яўрэйскую ідэнтычнасць тут, у Беларусі – наколькі яны ўключаны ў жыццё яўрэйскіх арганізацый?.. Многія ўваходзяць у тыя ці іншыя структуры, час ад часу звяртаюцца да нас з рознымі пытаннямі і просьбамі, але сярэдні ўзрост членаў арганізацый можа перавышаць 60.

Карпаратыўныя інтарэсы асобных структур не заўсёды і не ва ўсім супадаюць з агульнаяўрэйскімі, нават у пытанні аб кансалідацыі. Яе ў Беларусі хутчэй няма…

Мяркую, гэты «маніфест» ад Хайтовіча заслугоўваў вышэйшай ацэнкі, чым выстаўленая на з’ездзе СБЯГА 9 красавіка (яго аўтар, прэтэндуючы на пасаду старшыні, сабраў толькі 6 галасоў дэлегатаў; Галіна Левіна – 22 галасы, Уладзімір Чарніцкі – 48). Большасць, відаць, па-ранейшаму жыве сённяшнім днём, не будуе перспектываў і на наступны год, не тое што на 2037-ы. А некаторыя зацыкленыя на мінулым – на «залатым веку» з мястэчкамі, кагаламі і прыкагалкамі…

Яшчэ ў свежых «Берегах» – цікавы артыкул кандыдаткі гістарычных навук Іны Герасімавай «Мястэчка Калінкавічы ў гісторыі сіянізму», раздзел з будучай кнігі. Засмуціла рэмарка: «© Цытаванне і выкарыстанне гэтага артыкула толькі з дазволу аўтара!» Паводле закона РБ ад 17.05.2011 г. аб аўтарскім праве і сумежных правах (арт. 36, п. 2), «Артыкулы… правамерна апублікаваныя ў зборніках, а таксама газетах, часопісах і іншых друкаваных сродках масавай інфармацыі, … могуць быць узноўлены шляхам рэпрадуктавання і іншага ўзнаўлення ў адукацыйных і даследчых мэтах».

«Шляхам рэпрадуктавання»

Мне цяжка ўявіць сабе іншыя мэты выкарыстання артыкула пра сіяністаў пачатку мінулага стагоддзя, акрамя як адукацыйныя і даследчыя. Дазволю сабе праігнараваць «забарону» і працытаваць колькі сказаў з тэкста І. Герасімавай у перакладзе на беларускую: «У канцы ХІХ – пачатку ХХ стагоддзя лідэрам яўрэйскай моладзі, вядомай асобай сярод яўрэйскіх настаўнікаў не толькі ў мястэчку, але і ў Маскве і Пецярбургу, становіцца пісьменнік і настаўнік іўрыта Ёсеф-Хаім Дарожка… Ён нарадзіўся ў 1869 годзе ў Калінкавічах і памёр там сама ў 1919 годзе… З імем Дарожкі звязана арганізацыя новай яўрэйскай школы ў Калінкавічах, дзе вывучаўся іўрыт. Такая школа была адчынена ў 1911 годзе, крыху раней быў створаны яўрэйскі дзіцячы сад, дзе з дзецьмі таксама займаліся іўрытам… У канцы 1911 года ў школу прыехалі выкладаць маладыя настаўнікі, якія скончылі Гродзенскія настаўніцкія курсы: Якаў Бодас, Аўрагам Слуцкі, Сара Мендліна».

Цешыць, што І. Г., дасягнуўшы паважнага ўзросту, не закінула творчасці нават пасля эміграцыі з Беларусі ў Германію (2012). Пад канец 2016 года ў Маскве выйшла яе кніга «Марш жизни. Как спасали долгиновских евреев», прысвечаная, як няцяжка здагадацца, подзвігу палітрука-партызана Мікалая Кісялёва, які ў 1942 г. вывеў з наваколля Даўгінава на тэрыторыю Расіі звыш 200 яўрэяў (старых, жанчын, дзяцей). У верасні 2005 г. Кісялёву пасмяротна надалі званне «Праведнік народаў свету». У мінулым стагоддзі «Яд Вашэм» практычна не ганараваў такім званнем службоўцаў Чырвонай арміі, бо лічыў, што ратаваць яўрэяў на акупаванай тэрыторыі ўваходзіла ў іх абавязкі (з гэтай прычыны было адмоўлена ў хадайніцтвах на карысць камандзіра атрада імя Шчорса Паўла Пранягіна). Тое, што ўрад праз Беларускі штаб партызанскага руху ў студзені 1943 г. выпісаў Кісялёву прэмію за паспяховы марш праз усю Віцебшчыну (800 рублёў), таксама магло зашкодзіць прысваенню звання. Але ж «Яд Вашэм» прыняў рашэнне, запісаўшы, што ўрад ніяк не заахвоціў героя за подзвіг.

Азнаямляльны фрагмент кнігі І. Герасімавай даступны, напрыклад, тут. Кніга каштоўная яшчэ і тым, што дадаткова развейвае міф пра татальны няўдзел беларусаў у вынішчэнні яўрэяў. У той жа час і ў самой кнізе, і на гэтым дзіўнаватым сайце трохі навязліва гучаць заявы пра тое, што І. Г. – «першаадкрывальніца» тэмы. Безумоўна, Іна Паўлаўна шмат зрабіла для яе распрацоўкі, знайшла некаторых уратаваных, дакументы, але першым у найноўшы час пра подзвіг Кісялёва, прычым досыць падрабязна, распавёў усё-такі Аркадзь Тэвелевіч Лейзераў, доктар юрыдычных навук (1922–2007). У газеце «Авив» за ліпень 2000 г.

Тая самая публікацыя

Міжволі запрасіў чытачоў на «мерапрыемства» ў музеі Вялікай Айчыннай вайны 22 мая (прэзентацыю вышэйназванай кнігі). Што ж, такая, відаць, мая планіда ў гэтай серыі – даваць анонсы. Дык вось, у Акадэміі музыкі намячаецца канцэрт украінскіх музыкаў пад кіраўніцтвам польскага дырыжора…

Канцэрт цікавы і тым, што на ім будзе выконвацца сачыненне нашага даўняга знаёмца Дзмітрыя Лыбіна «Подых восені».

Нядаўна мяне «з залы» крытыкавалі за тое, што не вельмі добра стаўлюся да белапазіцыі. Па-першае, мне не ў кайф само слова «апазіцыя»: прымаючы яго, апаненты рэжыму заранёў згаджаюцца, што іх меншасць. Па-другое, з пераважнай большасцю публічных асоб, якія прэтэндуюць на тое, каб стаць альтэрнатывай клану Лукашэнак, у мяне чыста музычныя рознагалоссі… Звычайна гэтыя асобы проста не трапляюць у такт: маўчаць, калі трэба гаварыць, гавораць, калі трэба дзейнічаць, мітусяцца, калі трэба падумаць. Скандал вакол «Хартыі» і «Беларускага дома» – новае пацверджанне. Сумна, што цяпер ужо двое кандыдатаў у прэзідэнты 2010 г. выракліся сваіх начальнікаў штабоў (у 2015 г. Някляеў зганіў Андрэя Дзмітрыева, сёлета Саннікаў – Уладзіміра Кобеца). Калі палітык не здольны падабраць сабе надзейны штаб, як жа ён краінай будзе кіраваць?

Цікавыя норавы не толькі на істэрычнай «Хартыі», а і на больш прыстойным «Белпартызане»: частковы рэрайтынг майго тэкста detected. Гл., напрыклад, пасажы пра Кнэсет i навукаёмістасць 🙂

Анансаваць дык анансаваць. Грамадзяне Украіны, здаецца, праз месяц здолеюць-такі ездзіць у Еўрапейскі Саюз без віз – праўда, толькі носьбіты біяметрычных пашпартоў, а за іх трэба плаціць па 30 еўра. Беларусі разняволенне ўласных грамадзян даецца яшчэ больш складана… Затое ў Мінску 30 мая пачнецца чэмпіянат Еўропы па шахматах з сотнямі ўдзельнікаў (і ўдзельніц)! Найлепшы беларускі ігрок Сяргей Жыгалка з ELO 2639 у рэйтынг-спісе толькі 51-ы, і наўрад ці здолее паўтарыць поспех Аляксея Аляксандрава, які ў 2000 г. стаў віцэ-чэмпіёнам Еўропы. З Ізраіля прыедзе звыш дзясятка гросмайстраў і майстроў, у тым ліку такія мацакі, як Максім Радштэйн, Ілья Смірын, Эміль Сутоўскі… Будзе на што паглядзець.

У гэтым жа месяцы мае быць падрыхтаваная і стужка пра беларускіх пісьменнікаў, забітых у Мінску-1937. Маладыя людзі з Акадэміі мастацтваў (рэжысёр, сцэнарыстка, аператарка) пакажуць родныя месцы творцаў, дадуць гледачам паслухаць урыўкі з вершаў і меркаванні сучасных жыхароў Беларусі пра «нерасстраляную літаратуру». Сярод чатырох паэтаў, выбраных для фільма, двое пісалі на ідышы: Майсей Кульбак, Ізі Харык. Дэманстрацыі стужкі чакаю нават з большым нецярпеннем, чым чэмпіянату кантынента па шахматах 🙂

Канкурэнцыя Беларусі з Ізраілем на конкурсе песні «Еўравізія-2017» прывяла да таго, што 13 мая «сінявокая» заняла ў фінале 17-е месца, а «жорсткавыйны» – 23-е (з 26). Напэўна, варта было спевакам паяднацца і выставіць адзіную беларуска-яўрэйскую песню, яна б каціравалася вышэй. З аднаго боку, «Еўравізія» – шумнае, неабавязковае шоу. З другога… «калі зоркі запальваюць…» Ну і г. д.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

14.05.2017

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 15.05.2017  02:11

К 100-летию Варвары Цвиленевой – Праведника народов Мира

Сегодня 100 лет со дня рождения моей мамы, Варвары Алексеевны Цвиленевой, Праведника народов мира.

2 января 2015 г. Е.В. Цвиленев

Публикую историю спасения еврейских детей, рассказанную ей самой…

Я родилась в Москве в 1915 году. В настоящее время я живу в Санкт-Петербурге.

Я окончила Биологический факультет Ленинградского Государственного Университета в 1937 году, затем была в аспирантуре во Всесоюзном Институте Экспериментальной Медицины, после чего работала ассистентом на кафедре Общей биологии 1-го Ленинградского Медицинского Института, вплоть до начала войны, Я жила с матерью на территории ВИЭМа и пережила в Ленинграде 1-й блокадный год. В начале апреля 1942 года I ЛМИ был эвакуирован в г. Кисловодск. В дороге, длившейся месяц, мы с матерью оказались в одном вагоне с семьей ассистентки той же кафедры Верой Исааковной Львовой и ее мужем Исааком Соломоновичем Скобло. С ними были дети: Ляля, 13-летняя племянница Исаака Соломоновича, сын Леня 6-ти лет, дочь Инна 5-ти лет и мать Веры Исааковны — Ханна Мордуховна Львова. Мы были знакомы с Верой Исааковной, проработав на одной кафедре 2 года. Исаака Соломоновича я также знала — он тоже был биолог. За месяц дороги я хорошо познакомилась со всей семьей, соседствуя с ними на полу товарного вагона под нарами. Все мы были дистрофики, особенно плохи были моя мать и Исаак Соломонович.

Грамота Праведника народов мираГрамота Праведника народов мира

По приезде в Кисловодск нас разместили в пригородах у местного населения. Институтская администрация размещалась в городе и там, а также в столовых, где нас основательно кормили, и прочих местах мы постоянно встречались. Исаак Соломонович, немного поправившись, стал добиваться разрешения уехать в Закавказье, куда его звали на работу, но местные власти категорически отказали в разрешении на выезд. А месяца через два (не помню точно) внезапно было объявлено, что Кисловодск оставлен нашими войсками и было предложено населению уходить пешком. Разумеется это касалось в основном эвакуированных. Многие из нашего Института ушли, но далеко не все. Мне пришлось остаться с больной матерью, которую привели ко мне из больницы санитарки. Семья Скобло также осталась: Исаак Соломонович не мог идти — он был тяжелый сердечный больной, маленькие дети, старуха мать. Одна Вера Исааковна могла бы идти пешком.

Через несколько дней Кисловодск был занят немцами без единого выстрела. Не буду описывать стандартную процедуру установления немцами своего порядка. Все вывешиваемые распоряжения оканчивались однообразно: за неповиновение расстрел.

Семья Скобло жила в пригороде Буденновка, я же с матерью оказалась в день ухода наших в пустой клинической лаборатории эвакуированного госпиталя, занятой институтским имуществом. Я часто забегала к семье Скобло, сообщала о новостях в городе, слухах о военных действиях. Когда немцы объявили об “эвакуации евреев в глубь страны”, по тексту было совершенно ясно, что их вывезут из города и убьют. Я предложила Вере и Исааку, что возьму к себе детей — авось удастся как-нибудь выжить. Никаких планов конечно не было, было стремление хоть отодвинуть смерть. Я все равно не могла никуда деваться с больной матерью. Я попыталась убедить Верочку скрыться в горы: она была хорошим ходоком, опытным экспедиционером и надо было использовать шанс сохранить детям хотя бы одного родителя. Но она не решилась оставить мать и мужа.

На следующее утро родители и бабушка ушли из дома: “поехали копать картошку”, как они объяснили детям. Через некоторое время и я ушла с детьми в пустую комнату лаборатории, где поселилась с матерью.

У меня не было никакого плана и ничтожные средства. Денег не было, конечно. Когда в два-три дня безвластия были раскрыты продовольственные склады, в образовавшейся свалке мне удалось как-то добыть и притащить около пуда муки. Верочке с Исааком удалось как то добыть два мешка солдатских сухарей. Было, какое-то количество вещей — одежды, отрезов тканей, на которые эвакуированные выменивали у местного населения продукты. Накануне ухода Верочка, при помощи подруги (тоже эвакуированной), перетащила кое-что из вещей к нам, но хозяева, почуяв поживу, воспротивились и большую часть вещей пришлось оставить.

Так началось наше существование в полной неопределенности и с ничтожными возможностями. Какое-то количество институтских людей — растерявшиеся, больные, немощные, рассчитывающие притаиться и приспособиться — остались в Кисловодске. Их оказалось немало. Более энергичные принялись создавать некую видимость оставшегося Мединститута. У нас оказался хороший “щит”: немец Вильгельм Адольфович Шаак, профессор, заведующий кафедрой Хирургии, которого немцы сразу же пригласили в свой госпиталь. В.А.Шаак согласился быть ректором Кисловодского Мединститута, который организовали эвакуированные. Благодаря В.А.Шааку мы выжили, не попав в первые же отправлявшиеся в Германию эшелоны. Мединститут объявил прием студентов и с, кажется, октября начались занятия. Заработная плата была символическая: эквивалентом моего двухнедельного заработка была бутылка постного масла. Однако трудились в этом эфемерном институте на совесть и мы, и студенты. Жили впроголодь, стараясь экономить выменянное на вещи пропитание. Я проклинала себя за полное неумение продавать и покупать. Существование наше было, какое-то нереальное. Дети были очень хорошие. Достаточно разумные, приученные к послушанию. Но — дети, конечно. Опыта общения с детьми у меня не было. От Верочки я знала, что они не болели никакими инфекционными болезнями, и я ждала первым делом кори, коклюша, скарлатины, травм… К счастью ничего этого не было: никто из нас ничем не болел, а от имеющихся неприятностей мы избавились (педикулез, фурункулы и т.п.) довольно быстро.

Дети меня уже хорошо знали и потому я смогла выполнить обязательное условие нашего существования: я добилась безусловного послушания, что было очень важно, чтобы уцелеть. Я их не прятала, а выдавала за детей моего находящегося в армии брата. А они, даже маленькая Инка, должны были уметь избегать ответов на вопросы, или отвечать что надо, избегать контактов с незнакомцами. Бывали страшные ошибки… Разумеется, многие знали о них: целый месяц эшелон Мединститута ехал в одном составе, затем месяца два-три детей постоянно видели с родителями в городе и Буденновке. Первый месяц мы жили в большом многолюдном дворе. Нас никто не выдал. Мне никто не признавался, что знает, откуда дети. Относительно некоторых людей я догадывалась по отношению ко мне. Знало, конечно, и наше начальство. Они пришли в ужас, увидев со мной детей. Но — сжались и помогли мне по возможности изолированно жить. После жизни в центре, на площади Пятачок, нам устроили жилье ближе к институту в необитаемом здании санатория с изолированным садом, где происходили мои занятия со студентами в палатах, приспособленных под аудитории.

В первый месяц нашей жизни на Пятачке моей соседкой оказалась Ю.И. Казакова, которая не ушла из Кисловодска, потому что ее дети, восьмилетки близнецы, были больны скарлатиной. Мы подружились с ней и стали родными на всю жизнь. Она, еврейка, ухитрилась уцелеть с детьми и матерью. Правда заработала на этом туберкулез и тремор рук, а она была отличным зубным врачом… Она выдавала себя за армянку. Немцев, конечно, можно было, при встрече, провести, но не местных жителей и не армян. Через нее я узнавала иногда о действиях партизан, или военных известиях. Она годом раньше приехала в Кисловодск, работала в госпитале в Челюстной хирургии и многих людей знала. И когда мне понадобились метрики для детей (как детей моего брата), она нашла эту возможность. Ведь официальным путем добыть “утерянные” метрики было невозможно — для этого требовалось предстать перед судом и тут мы сами бы себя разоблачили. А между тем приближался срок проверки документов жителей нашего района города. Положение было безнадежное. Просить кого-либо придти в качестве свидетелей было нелепо: все равно был неизбежен провал. Тем не менее, приходили ко мне пожилые люди и предлагали быть свидетелями в суде, говоря примерно одно: “жизнь позади, мне все равно когда погибать”. Я не вправе была отказываться, но и обнадеживать не поворачивался язык. Приходила школьная подруга Верочки, мать двоих детей, а следом за ней прибегала в слезах ее сестра и говорила: “откажитесь, ведь дети осиротеют”. Начальство мое притаилось ни живо, ни мертво: все это было крайне опасно для института. Дива (Юдифь Казакова) по работе в госпитале знала одну еврейку с Украины, которая должна была добыть себе “утерянный” паспорт. Это была молодая, красивая женщина типа гоголевской Солохи — умелая и ловкая. Она нашла юриста, который устраивал (за деньги) формальную процедуру в суде. Двое свидетелей должны были признать, что это — действительно Анна Петровна Комарова и с какими-нибудь подробностями это рассказать. Она никак не могла найти свидетелей — ведь не сработай подготовленная фиктивная процедура в суде, однообразное возмездие для истицы и свидетелей известно — расстрел. Через Диву она предложила мне познакомить меня с юристом, если я выступлю ее свидетельницей. Я, конечно, ухватилась за это. Был суд, вторая свидетельница не явилась, но я оказалась хорошей свидетельницей: ассистентка из Мединститута, ректором которого является герр профессор Шаак. Таким образом, юрист был найден. Он явился к нам домой, посмотрел на детей (разговор все время шел о том, что это мои племянники). Согласился, что детей нельзя “травмировать судебными процедурами”. Но взялся добыть метрики и добыл. Я, зная, что не запомню никаких цифр, запомнила другое: каждый ребенок обошелся себе (деньги то были добыты продажей их вещей) в 1 пуд муки. В назначенный срок я принесла замдиректора института свой, мамин паспорта и метрики детей. Он молча взял документы. Только когда Кисловодск был снова наш, он спросил меня: “Как вам удалось достать метрики?” А в первые счастливые дни возвращения наших я встретила на почте того юриста и, смеясь, сказала: “А дети то были не мои!” — “Так это же было видно невооруженным глазом!” — смеясь ответил он.

Нас всех не покидало сознание эфемерности нашего существования — в любой момент все могло рухнуть. Даже дети чувствовали это. Как мы жили? Много усилий и времени уходило на поддержание существования. Я еще работала. Один пожилой ассистент кафедры Химии, иногда заглядывавший к нам, предложил заниматься с Лялей, чтобы она не отставала от школьной программы.

Мы с радостью согласились. Во время занятий тут же всегда торчал заинтересованный Ленька. После урока учитель получал неизменную тарелку мамалыги (каша из кукурузной муки), от которой сначала смущенно отказывался, но потом спокойно принимал. Мы ведь все были голодные. Все свободное время я проводила дома. Вечерами читала вслух, рассказывала что-нибудь. Время от времени, придравшись к какому-нибудь семейному событию, мы устраивали “праздник” с каким-нибудь “угощением”. Мы были голодные, но не истощённые, это ощущение просто было нашей нормой. Конечно за эти несколько месяцев (они остались в памяти как, по крайней мере, год) бывали рискованные ситуации и просто приключения. Ну, а дети, повторяю, были очень хорошие, и с ними было, в общем, легко.

Когда в январе 1943 года немцы ушли и вернулись наши, стало известно, что немцы в своих картотеках нас уже рассортировали и наметили вскоре отправлять в Германию — на работы и в лагеря. Так что после страшной гибели родителей нам, в общем, еще везло не раз.

У меня были адреса находящихся в эвакуации родственников ребят. У Ляли должна была “кончить срок” мать, посаженная за мужа (репрессированного профессора Военно-медицинской Академии). Она работала в Сибири врачом при детской трудколонии. Ей удалось прислать за детьми разъездного агента колонии. Колония находилась под Томском, куда был эвакуирован ВИЭМ, и мне написали оттуда, чтобы я приезжала. И вот с этим мужичком мы в апреле 1943 года выехали в Томск.

Я не рассчитывала на дальнейшую связь с детьми — Ляля ехала к матери и двое других с ней. Родная тетка и другие родственники узнали о них. Мне представлялось, что, отдав детей родственникам, лучше уж больше не видеть, как дети ассимилируются в среде чужих мне людей. Однако дети рассудили иначе. Сначала Леня, приехав в Ленинград после войны, разыскал меня и просил разрешения придти. Я сдалась. Он учился в средних классах, был страшно любознателен (сохранил это свойство до старости) и засыпал меня вопросами. Иногда милостиво брал с собой Инну. Через несколько лет я уехала в Таджикистан и снова исчезла из их поля зрения. Тут взялась меня разыскивать Инна, окончившая школу и поступившая на работу в одну лабораторию. Через некоторое время она написала мне в Сталинабад. Я ответила. Вскоре после этого, приехав в командировку в Москву, я на два дня пригналась к близким друзьям в Ленинград. Позвонила ребятам. Леня и Инна пришли (Ляля осталась в Сибири с родителями) и были совершенно очарованы моими друзьями, те приняли их радушно и я увидела, что дети находят взаимопонимание в родном для меня доме. Словом, с тех пор они — мои ближайшие родственники:

Инна Исааковна Скобло. Кстати, она недавно опубликовала свои воспоминания о Кисловодске. Они вышли в сборнике “Книга живых”, изд. “Акрополь”, Санкт-Петербург 1995.

Леонид Исаакович Скобло.

Александра Максовна Кытманова (Ляля).

Все трое выросли в образованных работящих людей — инженеров и биолога. Уже пенсионеры, но пока еще работают.

Я уже десять лет не работаю, живу с 47-летним сыном, Евгением Владимировичем Цвиленевым.

30 июня 1998 г. В.А. Цвиленева

P.S.

В мае 1998 года, моя мама, Варвара Алексеевна Цвиленева и Инна Исааковна Скобло посетили Израиль в составе делегации Праведников народов мира, приглашенной на празднование 50-летия государства Израиль.

Мама в ИзраилеМама в Израиле

Моя мать, Варвара Цвиленева, умерла в конце 1998 года. В 2011 году умерла Александра Максовна Кытманова (Ляля). Инна Исааковна Скобло и Леонид Исаакович Скобло живы, хотя не очень здоровы. Оба на пенсии.

Инна Скобло в Яд Вашеме у стелы с маминым именемИнна Скобло в Яд Вашеме у стелы с маминым именем