Tag Archives: восстание в Варшавском гетто

Как нацисты создали Варшавское гетто

Решение еврейского вопроса: как нацисты создали Варшавское гетто

80 лет назад было организовано Варшавское гетто

Дмитрий Окунев 
.
16 декабря 1940 года нацисты создали в Варшаве еврейское гетто. Оно стало крупнейшим в Европе. На небольшой территории в тяжелейших условиях проживало около 500 тыс. человек. В начале 1943-го немцы приняли решение о ликвидации Варшавского гетто. К тому моменту население сократилось примерно до 40 тыс. человек. Уцелевшие решились на восстание. Оно продлилось 27 дней: ценой привлечения огромных сил с артиллерией и танками нацистам удалось сломить сопротивление повстанцев.
.

21 сентября 1939 года руководство СС приняло решение окончательно перевести евреев в центры концентрации. Уже 8 октября на оккупированных нацистами территориях Польши было образовано первое еврейское гетто в Петркуве-Трибунальском. Самым большим гетто стало Варшавское. Решение о его организации 16 октября 1940 года принял генерал-губернатор оккупированной Польши Ганс Франк. Нацисты загнали на территорию в 307 гектаров все «неарийское» население Варшавы и десятки тысяч семей из провинции – суммарно до полумиллиона человек. Поляков оттуда предварительно выселили. Проход в гетто без разрешения немецкой администрации запрещался под страхом смерти. Любые контакты между огороженной и «вольной» частями столицы решительно пресекали патрули польской полиции, немецкой жандармерии и СС.

Самовольный выход из гетто карался тюремным сроком. С ноября 1941 года в отношении нарушителей режима стала применяться смертная казнь.

Тогда же вокруг гетто начали возводить стену, причем все сопутствующие расходы должны были нести сами евреи. Длина стены составила 18 км, высота – 3,5 м. Еврейские гетто возникали и в других городах: в марте 1941 года – в Кракове, в апреле – в Радоме и Люблине.

«Варшавское гетто было целым городом, большим городом, похожим и в то же время жутко не похожим на другие города мира, — подчеркивал советский историк Валентин Алексеев в своей книге «Варшавского гетто больше не существует». — Здесь было самоуправление во главе с «юденратом» (еврейским советом), была и еврейская полиция — «служба порядка» — в форменных фуражках, с желтыми повязками на рукавах и с резиновыми дубинками в руках. В гетто работали театры, были открыты рестораны, кафе, играли оркестры. На грязных улицах гетто, переполненных людьми, царили толкотня, шум, перебранка. Кричали нищие и торговцы, спешили рабочие и служащие, дельцы и люди неопределенных занятий, прохаживались крикливо одетые щеголи, многие были в застегнутых наглухо плащах и пальто, скрывавших отсутствие на теле белья. Тротуары были завалены горами отбросов и нечистот, так как канализация вышла из строя, а телег и тачек для вывоза мусора не хватало».

В отрезанное от всего мира гетто немецкие оккупационные власти запретили ввозить продовольствие сверх установленной нормы. В среднем на одного человека в месяц приходилось два килограмма хлеба с примесью целлюлозы и картофельной шелухи и 1/4 кг сахара. В гетто не хватало топлива, в квартирах царила страшная скученность. Летом 1941 года разразилась эпидемия тифа. Пациенты в больницах лежали по двое-трое на одной постели.

В домах, где был обнаружен тиф, всех жильцов запирали на две недели.

Сокрытие от немцев случаев заболевания тифом грозило еврейским врачам смертью. Жители Варшавского гетто страдали и от других болезней, таких как дизентерия, туберкулез, воспаление легких, грипп, кишечные и желудочные недуги. Убыль населения составляла 150 человек в день. За первые полтора года по вышеуказанным причинам умерли 80 тыс. евреев.

Тяжелее всех в Варшавском гетто приходилось беженцам: их было примерно 150 тыс. человек, пригнанных из западных районов Польши. Без имущества, которое можно было продать, без связей и знакомств, позволяющих найти заработок, без хлеба, топлива, одежды и мыла они влачили ужасающее существование в домах с загаженными лестницами. Изнуренные беженцы лежали на кроватях без движения. Как указывал в своем труде историк Алексеев, в газетах писали о случаях людоедства. Немногим лучше жилось варшавской еврейской бедноте, численность которой в гетто также достигала 150 тыс.

Историк Эммануэль Рингельблюм организовал в Варшавском гетто под видом «Общества празднования субботы» подпольный архив с целью ознакомить человечество с тем, что происходило в этом месте. Еще одним узником и очевидцем событий, благодаря которому мир узнал о творившихся в гетто ужасах, был поэт Ицхак Каценельсон. Он вел подробный дневник, который затем лег в основу книги «Сказание об истребленном еврейском народе», написанной в лагере во Франции. Оба летописца нацистских злодеяний были убиты своими мучителями весной 1944-го: Рингельблюм на руинах Варшавского гетто, Каценельсон – в Освенциме.

22 июля 1942 года евреев начали депортировать из Варшавского гетто в Треблинку, где за год нацистские преступники уничтожили 875 тыс. человек. На следующий день покончил с собой председатель юденрата Адам Черняков. В его предсмертной записке сообщалось: «Они требуют от меня, чтобы я своими руками уничтожил детей моего народа. Мне ничего не остается, как умереть».

Тем не менее, в гетто появлялись и активно функционировали нелегальные организации различного направления – от сионистов до коммунистов. Последние имели наибольшее влияние.

Между подпольщиками происходили разногласия. Еврейская боевая организация предложила остаться в гетто и организовать сопротивление, тогда как Еврейский боевой союз планировал покинуть гетто и вести борьбу за его пределами. После долгих обсуждений победили сторонники первого варианта.

18 января 1943 года в Варшавском гетто началось первое восстание. Оно продолжалось четыре дня и, несмотря на неудачу, привело нацистов к мысли о необходимости скорейшего решения «еврейского вопроса» в Варшаве. 16 февраля рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер подписал секретный приказ об уничтожении Варшавского гетто по соображениям «безопасности». К тому времени в живых оставались около 40 тыс. человек. 19 апреля начальник имперской службы безопасности и полиции Юрген Штроп приступил к исполнению приказа. В гетто ворвались два батальона войск СС. На проведение операции отводилось три дня.

Эсэсовцы не ожидали сопротивления, поэтому восстание застало их врасплох. Доведенные до отчаяния узники сражались отчаянно. В немцев полетели бутылки с зажигательной смесью, после чего бойцы СС отступили, вернувшись затем с артиллерией и минометами. Обитатели гетто сражались за каждый дом. Бои на городских улицах продолжались почти месяц. 28 апреля один из участников сопротивления Йосеф Раковер написал в своем завещании: «Еврейское гетто умирает в бою, в пламени, под звуки выстрелов, но без воплей – евреи не кричат от ужаса. Они принимают смерть как избавителя».

Силы были слишком неравны: немцы использовали танки и авиабомбы, евреи имели лишь стрелковое оружие. Нацисты стремились сжигать здания вместе с их защитниками. В гетто орудовали отряды огнеметчиков. Советский солдат Петр Горелик, участвовавший в освобождении Польши, отмечал в своей книге «Крепость Моссада в Варшаве»: «Евреи Варшавского гетто, в том числе дети, женщины, старики, вооруженные камнями, палками, несколькими пистолетами и винтовками, сопротивлялись регулярным частям вермахта дольше, чем вся Польша, дольше, чем великая европейская держава Франция».

14 мая 1943 года лично руководивший штурмом Штроп сообщил своему начальству о подавлении восстания и ликвидации Варшавского гетто, хотя схватки с отдельными разрозненными группами повстанцев продолжались. Как докладывал Штроп в Берлин, восстание было окончательно подавлено вечером 16 мая после взрыва варшавской синагоги. В столкновениях погибли 7 тыс. защитников гетто. Еще 6 тыс. человек сгорели заживо. Последние участники сопротивления до начала июня скрывались в подвалах.

13 августа 1943-го началось восстание в Белостокском гетто, которое нацисты также решили ликвидировать.

Местные подпольщики повторили подвиг варшавских, оказав немцам вооруженное сопротивление. Против восставших, сумевших раздобыть чуть больше ста единиц стрелкового оружия, один пулемет и бутылки с зажигательной смесью, были брошены огромные силы с артиллерией, танками и самолетами. Большинство бойцов гетто погибли, а 20 августа, после того, как кончились патроны, руководители восстания покончили жизнь самоубийством.

Источник

Опубликовано 16.10.2020  17:02

Историк Дариуш Стола об отношении поляков к Холокосту

Дариуш Стола: «Идея тотального убийства была нацистским вкладом в восточноевропейскую практику погромов»

ПОЛЬСКИЙ ИСТОРИК О СЛОЖНОЙ ТЕМЕ — ОТНОШЕНИИ ПОЛЯКОВ К ХОЛОКОСТУ

текст: Сергей Машуков (colta.ru)

Detailed_pictureПольша, 1939 г.© Getty Images

22 апреля в Международном Мемориале в рамках цикла «Поверх барьеров — Европа без границ», организованного при поддержке представительства ЕС в России, состоялась лекция профессора Польской академии наук, историка и экс-директора Музея истории польских евреев в Варшаве Дариуша Столы. В лекции историк рассказал о том, как формировались дискуссии о Холокосте в Польше с 1940-х годов по настоящее время. Важным сюжетом лекции стал анализ современной политики памяти в Польше и дискуссий о том, что историческая педагогика может быть повернута в сторону более позитивного и героического восприятия собственной истории. Со Столой поговорил Сергей Машуков.

— Какова специфика восприятия Холокоста в Польше в последние годы?

— В Польше существует долгая традиция дискуссий о Холокосте, главным образом, реакции на него поляков-христиан. И тут есть три вопроса. Во-первых, как мы можем оценить эту реакцию? Во-вторых, какой вид коммеморации жертв более предпочтителен — например, в таких местах, как Аушвиц? Скажем, должны ли в этих местах присутствовать христианские символы? Аушвиц — крайне проблематичное в этом смысле место: он был и концентрационным лагерем, и лагерем смерти, 90% жертв были евреями, но было и значительное число неевреев — поляков или советских заключенных. Наконец, третий вопрос — о собственности жертв и компенсациях.

Эти дискуссии начались еще во время войны, в 1941–1942 годах, с массовых убийств евреев, когда польские подпольные организации и польское правительство в Лондоне начали обмениваться мнениями о ситуации. Сперва они просто не могли понять, что происходит: их знания были крайне фрагментарными. Потребовалось несколько месяцев, чтобы осознать, что существует план по уничтожению всех евреев.

Дальше возник вопрос, какой должна быть реакция на это польского подполья, правительства в изгнании и христианского мира в целом. И тут существовали разные позиции: кто-то утверждал, что это немецко-еврейские отношения, что у поляков своя война, что евреи не были нашими союзниками, поскольку сотрудничали с советскими войсками, когда была взята восточная половина Польши. Но была и другая позиция: это наши сограждане, и им необходимо помочь.

Что происходило с этими вопросами позднее? В первую очередь, очевидно, что для открытых и честных дискуссий исключительно важны демократия и свобода слова, так что в годы коммунистического режима они были невозможны. Не только из-за цензуры, но и из-за того, что некоторые не хотели навредить таким образом польскому подполью. Так что по-настоящему эти вопросы были подняты только в конце 1980-х и после 1989 года. В частности, в 2000–2002 годах состоялась громкая дискуссия с большим арсеналом аргументов и большим объемом фактического материала в связи с выходом книги польского профессора, живущего в США, Яна Томаша Гросса об убийстве евреев в маленьком польском городке Едвабне.

Но в последние годы в этой сфере можно наблюдать некоторый регресс, и, возможно, это связано с тем, что преимущество сейчас на стороне у тех, кому не очень симпатична сама идея открытых дебатов. Знаком этого регресса можно считать закон 2018 года, когда правительство попыталось пресечь дискуссию о польской реакции на Холокост. В конечном счете под давлением международной общественности эта попытка провалилась, но я и мои коллеги полагаем, что люди теперь будут дважды думать, прежде чем касаться хоть как-нибудь этой темы.

Дариуш СтолаДариуш Стола© M. Starowieyska / Museum of the History of Polish Jews

 

— Вы упомянули Яна Гросса и его книгу «Соседи», посвященную событиям в Едвабне. Долгое время считалось, что погром был делом рук немцев, но работа Гросса убедительно показывает, что основная ответственность лежит на местных жителях. Вы написали статью, где утверждаете, что важнейшую роль здесь сыграло то, что Польша оказалась между двумя тоталитарными странами: Германией и СССР. Каким образом давление со стороны СССР могло подталкивать людей к коллаборационизму?

— Прежде всего, надо сказать, что и в довоенной Польше антисемитизм был распространенным явлением. Некоторые партии (например, национал-демократы) декларировали это довольно-таки открыто и агрессивно.

Но если мы сравним два периода — сентябрь 1939 года и июль 1941-го, то мы увидим существенную разницу. В 1939 году в Польшу вторгаются немцы. Германия берет себе одну часть Польши, СССР — другую. Но в 1939 году погромов нет, в том числе и в Едвабне. В 1941-м их уже множество. Американские коллеги насчитывают около 200 погромов и других актов насилия против евреев летом 1941 года на территории той части Польши, которая отошла к СССР. И вопрос, который тут возникает, таков: почему в это время происходит столько случаев насилия против еврейского населения там, где в 1939 году ничего подобного не происходило?

Я не считаю, что это связано исключительно с местью за то, что евреи сотрудничали с советской властью, хотя действительно какая-то часть евреев это делала. Версия мести невозможна еще и потому, что погромы затронули евреев, которые были явно невиновны ни в каком сотрудничестве, — в частности, детей и стариков. Так что, возможно, часть людей руководствовалась действительно местью, но определенно не все.

Я утверждаю, что в тот период, когда эта территория входила в состав СССР, здесь ухудшились этнические взаимоотношения. В этом и состояла советская политика: они сталкивали одну этническую группу с другой. Происходило формирование образа поляков как хозяев, дискриминировавших другие группы в межвоенный период, что до определенной степени правда: меньшинства действительно дискриминировали. Но волна насилия со стороны СССР с убийствами людей и депортациями в Сибирь в значительной степени ухудшила отношения между народами. Это следует и из того, что только за часть еврейских погромов в 1941 году отвечают этнические поляки. Аналогичная ситуация была и на территориях, где доминировали украинцы, литовцы или румыны.

— Но вы пишете, что погром в Едвабне в 1941 году — это особый случай…

— Да, это не напоминало обычный погром. В Восточной Европе с XIX века есть продолжительная история погромов. Типичный погром всегда сопровождался небольшим числом убийств и гораздо большим масштабом разрушений и грабежей. Но в Едвабне мы видим явную интенцию убить всех евреев. В частности, была организована охрана, чтобы исключить возможность побега евреев из города. Ничего подобного раньше не было — даже в 1919 году, во время Гражданской войны, особенно на Украине, когда происходило множество погромов, об уничтожении всех евреев речи не шло. Я полагаю, что эта новая идея тотального убийства была нацистским вкладом в восточноевропейскую практику погромов. Вероятно, таким образом возникла доктрина по «окончательному решению еврейского вопроса».

Таким образом, преступление в Едвабне было следствием особого сочетания факторов: существовавших ранее антиеврейских предрассудков и ненависти, которые усиливались стремлением отомстить за предполагаемое сотрудничество евреев с советской администрацией, ухудшения отношений между этническими группами при советской власти и поощрения со стороны нацистов. События в Едвабне не могут быть объяснены только одной причиной.

Музей истории польских евреев в Варшаве
Музей истории польских евреев в Варшаве© M. Starowieyska, D. Golik / Museum of the History of Polish Jews

 

— История Польши — это, с одной стороны, история страны, ставшей жертвой нацистского режима, с другой — непростой феномен соучастия в насилии против еврейского населения. Как эта полярность сказывается на политике памяти?

— Это общая проблема для всей Восточной Европы. В первую очередь, из-за очень жесткой политики оккупации этих территорий со стороны Германии, существенным образом отличной от аналогов в Западной Европе. Когда я читаю лекции в Западной Европе и Америке, я всегда начинаю с того, что объясняю, как различалась политика нацистов в разных частях Европы. Она состояла, главным образом, из двух компонентов. Во-первых, из расистской идеологии, в рамках которой наихудшей расой считалась еврейская, но славяне — поляки, белорусы, русские — были не сильно выше в этой иерархии. Именно поэтому политика нацистов в Дании, Норвегии или Нидерландах была иной. Во-вторых, Гитлер полагал, что Германия нуждается в пространстве и она должна получить этот Lebensraum в Восточной Европе. Были далеко идущие планы депортации миллионов людей. Мы видим это и по тому, как нацисты обращались с советскими пленными.

Но если вернуться к Польше, то поляки очень гордятся тем, что у нас не было организованной коллаборации с нацистами. В отличие от Франции или Нидерландов, где такой коллаборационизм был именно организован. Это было связано не только с тем, что поляки не хотели вступать в сотрудничество такого рода: этого не хотели и сами нацисты, исходя из своих представлений о том, что поляки — низшая раса. Позднее, в 1944 году, когда нацисты были уже согласны на организованное сотрудничество с Польшей, было слишком поздно: поляки столкнулись непосредственно с нацистскими преступлениями. Коллаборантами была готова стать лишь небольшая часть фашистски настроенных поляков, которые полагали, что главным врагом остается СССР.

Таким образом, в отличие от некоторых европейских стран, Польша воевала с Германией с начала до конца войны. Так что вопрос здесь не в поддержке Германии со стороны Польши, а в том, каково было отношение отдельных поляков к немецкой оккупации. И здесь у нас есть большой спектр различных моделей: от активной помощи евреям до активной помощи Германии. Но и то и другое было явлением все-таки маргинальным.

Большая часть населения не делала ничего специального: люди были заняты выживанием и держались в тени. Так что, с одной стороны, перед нами стоит моральная проблема оценки тех, кто сотрудничал с нацистами или пользовался беззащитным положением евреев для собственной выгоды — например, чтобы ограбить их, изнасиловать или убить. Но мы не знаем, о чем думало большинство поляков, и это серьезный вызов: как быть с теми, кто не вредил, но и не помогал? С другой стороны, нужно иметь в виду, что в оккупированной Польше любая помощь евреям наказывалась смертью, даже если вы просто дали человеку кусок хлеба. А мы не можем требовать от людей героизма.

Благодаря дискуссиям последних лет у нас появились более сложные интеллектуальные инструменты, чтобы дифференцировать различные типы поведения, включая пассивность. Формы этой пассивности различаются: от молчаливого одобрения и получения от ситуации выгод — до молчания, которое сочетается с эмпатией, желанием помочь, но при этом страхом перед наказанием. В размышлениях на эту тему мы в Польше, в общем, достигли существенного прогресса.

Думаю, что это может быть полезным и в других странах. Особенно в Белоруссии, Украине и балтийских государствах. Ситуация в этих странах была очень схожей: жесткая нацистская оккупация и предшествующий антисемитизм. Если говорить о Белоруссии, то там были немецкий и советский террор, тяжелая партизанская война, голод. Но дискуссий о Холокосте в Белоруссии не было. Из-за диктатуры там нет сейчас пространства для свободной дискуссии на сложные темы.

— Вы упомянули как-то о том, что публичная дискуссия о Холокосте в Польше была замедлена политикой коммунистического правительства, которое было больше заинтересовано в том, чтобы акцентировать победу в войне, а не военные трагедии.

— Да, как я уже сказал, дискуссии начались еще во время войны, но были оборваны в 1948–1949 годах. Они возобновились только через несколько десятилетий, когда коммунистический режим в Польше распался. Это показывает, насколько важна для таких дискуссий свобода слова. Не только потому, что цензура препятствовала публикации некоторых мнений, но и потому, что многие люди предпочитали вообще не говорить на деликатные темы: с одной стороны, это могло вызвать проблемы, с другой — могло бы кому-то навредить или поддержать некоторые утверждения коммунистической пропаганды.

Но коммунистическая Польша все-таки во многом отличалась от СССР. В частности, у нас было значительное количество монументов, посвященных жертвам нацистских преступлений, которые явным образом говорили о том, что жертвами были именно евреи. В Советском Союзе такие монументы посвящались абстрактным мирным гражданам страны. Кроме того, были и иные способы коммеморации Холокоста: например, каждый год отмечалась годовщина восстания в Варшавском гетто. В Советском Союзе институционализированное забвение работало значительно эффективнее. Тот факт, что «Черная книга» была запрещена после войны, а члены Еврейского антифашистского комитета были казнены, показывает эту разницу.

Если говорить об акценте на победе, то, действительно, и для СССР, и для значительной части постсоветского пространства Вторая мировая началась в 1941 году и закончилась победой в 1945-м. Это основной сюжет памяти о войне: мы победили в этой войне и спасли мир от нацизма. Что-то схожее было и в коммунистической Польше — как-никак, польские солдаты воевали вместе с советскими войсками в Берлине.

Но после 1989 года основным нарративом стало то, что Польша была оккупирована Советской армией, которая принесла с собой коммунистическую диктатуру. Советские солдаты спасли Польшу от нацистского террора, но не принесли полной свободы, потому что сами не были свободны. Потеряв миф о победе над Германией, Польша стала рассматриваться только как жертва: жертва советского и нацистского режимов. Проблема в том, что гораздо большими жертвами нацистского режима совершенно точно были евреи: 90% польских евреев были убиты, в то время как нееврейского населения погибло около 10%.

Я думаю, что историю Второй мировой можно рассказывать без этой соревновательности, солидарно. Но для некоторых людей это сложно.

— Как вы относитесь к законам об ответственности за отрицание Холокоста, которые существуют во многих странах Восточной Европы?

— Сейчас я критично настроен по отношению к таким законам. Однако раньше — несколько лет назад — я был сторонником этой идеи. Мне казалось, что отрицание такого рода ужасно и заслуживает того, чтобы быть ограниченным. Позднее я понял, что это дополнительное пространство для политиков, чтобы вводить дальнейшие ограничения на исследования и свободу слова. В Польше обратили внимание на то, что если есть такой запрет, то за ним может последовать запрет на искажение истории Холокоста, понятый, например, как табу на любые высказывания о соучастии «польской нации» в нацистских преступлениях, и далеко не ясно, кто является тут «польской нацией»: например, трое польских мужчин, совершивших преступление, станут представлять всю нацию или это только три человека? Это позволило мне понять, что такие законы могут приводить к дальнейшим запрещающим шагам, а это опасно. Сейчас моя позиция, я бы сказал, англосаксонская: я за свободу слова и за осуждение отрицания Холокоста, но другими средствами. Кстати, я не думаю, что борьба с отрицанием Холокоста в Польше в конечном счете эффективна. В основном все это все равно происходит в онлайне, но на иностранных серверах — например, в США, где такие вещи легальны. Так что предотвратить это сложно еще и по техническим причинам.

— Вы однажды сказали, что антисемитизм и память о Холокосте могут уживаться вместе. Не переоцениваем ли мы последовательность и логичность нашего мышления?

— Исследования памяти существенно продвинулись за последние 20 лет. Сейчас мы гораздо больше понимаем, как люди мыслят и вспоминают прошлое. Здесь есть множество источников — важно, что вы узнаете от семьи, соседей, в школе, что вы видите, когда идете по улице своего города, что узнаете из фильмов и компьютерных игр. Обычно знание людей очень фрагментарно, ограниченно. Но важно то, что образы, которые у нас есть в памяти, могут меняться. До 1970-х Холокост не был основной темой Второй мировой. Лишь постепенно он стал, возможно, главным сюжетом этой войны во многих странах.

Я думаю, что каждое поколение смотрит на прошлое по-своему. То, что важно для меня, менее важно для моих детей. Каждое поколение переизобретает прошлое. Здесь хороший пример — феминистская революция: лишь несколько десятилетий назад историки начали понимать, что у женщин особый опыт и что история — так, как она до сих пор писалась, — была во многом историей мужчин. То, что мы смогли изменить эту перспективу, говорит о том, как сильно может меняться наш взгляд на историю. Мы должны быть открыты новым вопросам.

Оригинал

“Но дискуссий о Холокосте в Белоруссии не было. Из-за диктатуры там нет сейчас пространства для свободной дискуссии на сложные темы.”
Примечание политолога Вольфа Рубинчика из Минска (05.05.2020): “Мой опыт участия в научных конференциях ХХІ в. показывает, что дискуссии о Катастрофе возможны в Беларуси. Например, на Международном конгрессе белорусистов 2010 г. обсуждалась тема сопротивления в Минском гетто – кто его инициировал и т. д. Более того, начиная примерно с 2008 г. правительство такие обсуждения в какой-то мере поощряет – не исключено, что и с целью отвлечения от современных общественно-политических проблем. Другое дело, что дискуссии о прошлом (не только о Катастрофе евреев Беларуси) обычно не выходят за рамки довольно узкого круга историков, краеведов, литераторов… Они редко захватывают общество и далеко не всегда влекут за собой какие-то практические шаги”.

 

Опубликовано 05.05.2020  14:40

П. Черемушкин. Евреи как вопрос

5 апреля 2018

Петр Черемушкин

Евреи как вопрос. Петр Черемушкин – о польских дискуссиях


Первым поляком, встреченным мною на жизненном пути, был мой дед, профессор биохимии Вацлав Кретович. Более щепетильного человека в высказываниях по еврейскому вопросу я не встречал ни до, ни после. Но тогда считал это нормой. Иногда, когда кто-то начинал обсуждать новую постановку “Шолом-Алейхема” или поведение какого-нибудь советского физика или математика, дед настораживался и говорил: “Будьте осторожны, вы можете обидеть хорошего человека своими словами!”

Сторож на даче как-то спросил моего отца: “А Вацлав Леоныч поляк или еврей?” Мой русский папа ответил: “Конечно, поляк!” – “Ну, это одно и то же!” – резюмировал Григорий Петрович, которого дед называл Грегор. Когда деду устанавливали мемориальную доску в здании московского Института биохимии после смерти “выдающегося российского ученого”, я услышал диалог двух вахтерш на проходной. “Это кому вешают?” – спросила одна. “Да, помнишь, тут такой еврей ходил, ногами шаркал”, – ответила другая. Словом, при взгляде из Москвы проблема польско-еврейских отношений не казалась столь уж существенной, а то и вовсе решенной.

При ближайшем рассмотрении, после многочисленных поездок в Польшу, изучения польской истории и культуры я обнаружил, что хотя в Польше практически не осталось евреев после Холокоста и антисемитской кампании 1968 года, в польско-еврейских отношениях сохраняется немало проблем. Как говорил декан журфака МГУ Ясен Засурский, принимая польскую делегацию: “Скажите, а когда в Польше не было дискуссии по еврейскому вопросу?” То есть евреев нет, а проблема существует. Впрочем, это можно отнести не только к Польше, но и ко всей Центральной и Восточной Европе, где еврейский вопрос присутствует во все более актуализирующейся политике памяти.

Мемориальная доска Вацлаву Кретовичу в Москве
Мемориальная доска Вацлаву Кретовичу в Москве

​Темы участия или неучастия поляков в спасении или гибели евреев во время Второй мировой войны, концлагеря на территории Польши, восстание в Варшавском гетто, еврейские погромы в Кельцах и Едвабне, изгнание из Польши в 1968 году польских граждан еврейского происхождения, а также служба многих из них в коммунистическом руководстве или органах госбезопасности при насаждении сталинизма в Польской Народной Республике оставались предметом серьезных дискуссий в польском обществе. Причем не только в высших сферах, но и среди простого народа.

Причинами антисемитской кампании 1968 года, которую, как тогда было принято говорить, называли антисионистской, стала массовая поддержка значительной частью польского общества победы Израиля в Шестидневной войне. Природа этой радости была глубоко антисоветской. Мол, “наподдали наши евреи этим арабам, вооруженным до зубов советским оружием”. Как справедливо написал один из авторов Радио Свобода, ссылаясь на Марка Эдельмана, это стало поводом для борьбы за власть в польской коммунистической верхушке того времени. Первый секретарь ЦК ПОРП Владислав Гомулка во всеуслышание предложил билет в один конец всем сионистам, не желающим быть патриотами Польши. Гомулка терял почву под ногами, ему оставалось находиться у власти чуть менее двух лет. И он решил, как часто это делают политики, разыграть националистическую карту.

После распада советского блока в 1989 году правящие в Варшаве элиты предприняли серьезные попытки улучшить имидж Польши и избавиться от репутации “антисемитской страны” в глазах общественного мнения на Западе. Дело пытались представить так, что мол, все это “пережитки коммунизма”. Делались шаги и жесты по улучшению отношений с Израилем. Был построен и открыт специальный музей истории польских евреев в Варшаве, организовывались всевозможные семинары. Была учреждена должность специального советника премьер-министра по вопросам польско-еврейских отношений. Президент Польши Лех Валенса, надев кипу, посетил Яд Вашем.

Проявлялось это и в туристическом бизнесе – возникла мода на еврейские рестораны. Вышел ряд нашумевших фильмов, посвященных взаимоотношениям поляков и евреев, таких как “Страстная неделя” и “Корчак” Анджея Вайды, “Пианист” Романа Поланского о судьбе музыканта Владислава Шпильмана, “Последствия” Штура, “Ида” Павла Павликовского. Громкую дискуссию вызвал “Список Шиндлера” Стивена Спилберга, совершенно взрывную реакцию – книга Яна Томаша Гросса “Соседи”, в которой с леденящими душу деталями описывался погром в деревне Едвабне в 1941 году. Президент Польши Александр Квасьневский поехал на место трагедии и покаялся перед еврейским народом за это преступление. Впрочем, многие присутствовавшие вспоминали, что церемония с участием главы государства не вызвала большого одобрения у нынешних жителей деревни.

Обладавший непререкаемым авторитетом Войтыла мог и умел погрозить пальцем своим соотечественникам, если их, по его мнению, заносило не туда

Иногда на глаза попадались детали, заставлявшие усомниться в том, что антисемитизм в Польше полностью изжит. Особенно, как ни странно, это бросалось в глаза при просмотре литературы, которую продавали в костелах. Там содержались намеки на то, что вся европейская демократия – сплошное жульничество и нужно всячески разоблачать разного рода обманщиков польского народа. Причем с недвусмысленным указанием: обманщикам этим ранее произведено обрезание. Как не вспомнить в этой связи, что антисемитизм как предрассудок имеет религиозные корни.

Национализм и реакционность Польской римско-католической церкви, проявлявшиеся в вещании “Радио Мария”, не так бросались в глаза, пока был жив папа римский Иоанн Павел II, в прошлом краковский епископ Кароль Войтыла. Он отличался не просто толерантностью в еврейском вопросе, но и присущей многим интеллигентным полякам настоящей юдофилией, почерпнутой из краковского детства с его многокультурной составляющей и из личного опыта Второй мировой войны. Обладавший непререкаемым авторитетом Войтыла мог и умел погрозить пальцем своим соотечественникам, если их, по его мнению, заносило не туда.

Через 10 лет после смерти Иоанна Павла II в Польше произошел правый поворот, связанный со сменой поколений в политической верхушке и разочарованием в посткоммунистических элитах, которые, как сказал мне один польский знакомый, уверовали, что будут находиться у власти всегда. Ушли из жизни политики Бронислав Геремек, Яцек Куронь, Владислав Бартошевский, один из самых последовательных борцов с польским антисемитизмом, бывший узник нацистского концлагеря и бывший министр иностранных дел.

Министр иностранных дел Польши Владислав Бартошевский и главный раввин России Адольф Шаевич (архивное фото 2003 года)
Министр иностранных дел Польши Владислав Бартошевский и главный раввин России Адольф Шаевич (архивное фото 2003 года)

В 2015 году на выборах в Сейм победила националистическая партия “Право и справедливость”, президентом был избран ее сторонник Анджей Дуда. Главным закулисным лидером страны называют Ярослава Качиньского, занимающего скромную депутатскую должность, но, по мнению многих, решающего все вопросы, касающиеся политической жизни Польши. Лидеры “Права и справедливости” начали пересматривать многое из того, что делали их предшественники, так сказать, “поднимать Польшу с колен” – страна, по их мнению, оказалась слишком зависимой от Брюсселя и требований Евросоюза. Вспомнили и о евреях.

Из уличной в парламентскую плоскость перешла дискуссия о том, что не только евреи были жертвами ХХ века, но и поляки. Отсюда и новый закон, накладывающий запрет на использование сугубо географического термина Polish Concentration Camps (“польские концлагеря”) и на обсуждение и изучение роли поляков в Холокосте, что вызвало гневную реакцию в Израиле и осуждение в США.

Действительно, тема эта весьма заковыристая и разносторонняя с точки зрения выяснения фактов, но она имеет и практическую составляющую. Одним из законов, который должен в ближайшее время принять польский Сейм, – закон “О реституции жертвам Холокоста и их потомкам”. Законодатели готовы вернуть собственность, отобранную у польских евреев во время Второй мировой войны и антисемитских чисток коммунистических времен, их потомкам, но хотят ограничить распространение правопреемственности только на прямых родственников. Однако еврейское лобби в США обратилось в Сенат с просьбой посодействовать в видоизменении закона. 59 из 100 американских сенаторов, ссылаясь на интересы и просьбы своих избирателей, попросили польские власти не ограничивать действие закона только на прямых потомков жертв Холокоста, но и распространить его и на других возможных наследников.

Принятие этого закона может означать, что многие старые объекты недвижимости в Польше перейдут в руки еврейских владельцев. Если польские законодатели прислушаются к мнению американских коллег, они могут оказаться под огнем критики своих избирателей насчет того, что пошли на поводу “у мировой закулисы” и “пляшут под дудку евреев”. А если не прислушаются, могут поставить под вопрос союзнические отношения между Польшей и США. Ведь именно Вашингтон является гарантом защиты Польши от России. Словом, проблема польско-еврейских отношений остается “вечнозеленой”.

Петр Черемушкин – журналист Радио Свобода

Опубликовано 06.04.2018  11:49

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (70і)

Веснавы – нарэшце – вялікалітоўскі шалом! Гэтая серыя – пра даўкаваты паслясмак ад «Дня волі», ну і пра ўсё патрохі.

Напярэдадні «Дня Х» нью-ёркскі музыка Зміцер Сляповіч зрабіў такі запіс: «Думаю пра маю родную Беларусь, пра тое, што заўтра будзе 100 гадоў яе незалежнасці (усё яшчэ цалкам не дасягнутай). Мая родная краіна пакутуе ад дыктатуры, расійскага кантролю, несвабоды, унутранай і рэальнай эміграцыі… І ўсё ж Беларусь дала мне мовы, ідэнтычнасць (дакладней, ідэнтычнасці). Я бачу блізкае падабенства ў цяжкім лёсе беларускай і ідыша». На наступны дзень З. С. узяў удзел у манхэтэнскай імпрэзе «Беларускага інстытута Амерыкі» – спяваў белмоўныя песні і пераклад на ідыш «нятленкі» «Бывайце здаровы, жывіце багата…»

Пан Сляповіч сядзіць у першым радзе, справа. З «нашых» на фота – яшчэ і Сляповічаў цёзка Левіт (стаіць злева, у фуражцы)

Рады за тых, каму 25 сакавіка падалося дапраўды святочным днём. Новы рэдактар «Берегов» схадзіў у Мінску на дазволенае мерапрыемства, зрабіў сэлфі ды «зацаніў» свята: «Класная атмосфера!» Пра абвяшчэнне Беларускай народнай рэспублікі ў 1918 г. Юлій А. выказаўся так: «Спроба была. І, як нагода для гонару, гэтая спроба зусім не горшая за паўстанне ў Варшаўскім гета, якім я асабіста шчыра ганаруся». Папраўдзе, параўнанне з падзеямі 75-гадовай даўніны прыцягнутае даволі-такі за вушы; хутчэй дзейнасць «айцоў-заснавальнікаў» БНР нагадвае Першы сіянісцкі кангрэс 1897 г. у Базелі, пасля якога Тэадор Герцль занатаваў: «Я заснаваў яўрэйскую дзяржаву… Праз 5 або 50 гадоў гэта прызнаюць усе».

Ну, а ваш пакорлівы слуга 25.03.2018 не выбавіўся ні на плошчу Якуба Коласа, ні на пляцоўку ля Опернага тэатра… Бо ў святле (хутчэй цемры) папярэдніх мітрэнгаў не карцела адчуваць сябе ні Сотнікавым, ані Рыбаком – мабыць, я з іншага атрада 🙂

Вядома, на дзень можна было забыцца пра сваю партызанскасць і паліталагічнасць, ды ў якасці аднаго з тысяч згубіцца ў тлуме, адпачыць пад жывыя прамовы і музыку… Аднак папярэдняя «праграма свята» не дужа натхніла; густы «Рады БНР» узору 2018 г. & беларускай службы «Радыё Свабода» (што прыкладна тое самае) і мае прыхільнасці – «дзве вялікія розніцы». Калі б арганізатары запрасілі Фелікса Х. пачытаць вершы, а Свету Б., Федзю Ж. і Пінхаса Ц. – паспяваць, то, можа, і прыцёгся б на Траецкую гару. Тады, глядзіш, і мяне б сфоткаў любімы тутбай 🙂

«Гістарычнае адкрыццё» ад супермегапартала tut.by; БНР у 1919 г. фінансаваў Скарападскі (!), ды яшчэ і Пётр (!! – памёр у 1885 г.)

* * *

Тыя, каму дадзявала шэсце ад плошчы Я. Коласа, не хавалі таго, што арыентуюцца на стварэнне «прыгожай» карцінкі ды на ўтылізацыю «змагароў». Спікер гэтай хітрамудрай інтэрнацыянальнай групоўкі Юрый Д. не без яхідства заўважыў: «людзі, якія былі сёлета затрыманыя на плошчы — гэта прыкладна былі ўсе, хто наагул на яе прыйшоў». Маўляў, ініцыятары шэсця «памыліліся, недакладна разьлічылі грамадзкія настроi», а вось арганізатары мітынгу-канцэрту «збольшага правільна разьлічылі».

У палітыцы колькасць далёка не заўжды пераходзіць у якасць. Гэта даказваюць і «фэсты “Юманітэ”» – імпрэзы, якія, пачынаючы з 1930-га, амаль штогод ладзіліся ў Францыі пад эгідай тамтэйшай кампартыі. На іх завітвалі ажно сотні тысяч цікаўных, аднак на папулярнасці партыі ў краіне тое істотна не адбівалася. Разявакі наведвалі канцэрты з удзелам «зорак» (гралі ў камуністаў Чак Беры, «Пінк Флойд», і «Дып Пёрпл»…), дэгуставалі прысмакі, слухалі «левыя» лозунгі, часам нават падпісвалі заявы аб уступленні ў кампартыю – і разбягаліся, хаваючы свой «актывізм» як мінімум да наступнага года.

Што да мяне, то ў любой сур’ёзнай справе я б аддаў перавагу тым, хто 25.03.2018 не збаяўся «плошчы», а не тым, каго прыцягваюць тусоўкі з бел-чырвона-белым сцягам у рэзервацыі спецыяльна вызначаным і дазволеным рукавадзяшчымі таварышамі месцы. Не выключаю, што адзін 90-гадовы дзядуля, затрыманы амапаўцамі (Аляксандр Карызна яго зваць), здольны на большае, чым сотня «патрыятычных» маладзёнаў, якія паслухмяна згарнулі сцягі, пакінуўшы тэрыторыю свята.

Думкі пра колькасць наведвальнікаў «Свята незалежнасці» ў Мінску, як і чакалася, істотна адрозніваюцца. Палітолаг Дзяніс М. ацаніў гэтую колькасць у 6000 чалавек – звесткі, бадай, заніжаныя, бо людзі не стаялі на месцы, цыркулявалі. Арганізатары называлі агульную лічбу 50000 чалавек – і «стрэлілі сабе ў нагу», бо няўжо імпрэза была настолькі нецікавая, што за 6 гадзін аўдыторыя змянілася ВОСЕМ разоў? Праўдападобна, да Опернага тэатра, дзе не так ужо шмат вольнага месца, прыходзілі ад 10 да 20 тысяч.

Калі зацікаўленыя асобы «раздзьмуваюць» лічбы, то гэта можна зразумець (успомнім казус з жаночым забегам; праўда, там завысілі колькасць толькі ў 1,5-2 разы, а не ў 3-4). Мяне больш дратуе той факт, што калегі-аналітыкі таксама лічаць для сябе прымальным займацца дэмагогіяй. Андрэй Л. у фэйспалмбуку: «У сваім коле спецыялістаў-грамадазнаўцаў мы можам казаць пра 8-15-20 тысяч. Але трэба, каб быў сігнал грамадзтву, што было 50 тысяч, што і робіць НН. Усё ж карцінка атрымалася выдатная. Кожная дзяржава і кожны грамадзкі рух мае падмурак і ў мітах». Той самы Дзяніс М. адпавёў годна: «Ага, давайце хлусіць людзям, як і дзяржаўная прапаганда».

Нехта ў сакавіку пананосіў графіці «100 год БНР» на сцены ў Фрунзенскім раёне, не пытаючыся дазволаў і рэальна рызыкуючы… Мінск, 29.03.2018

Да і падчас канцэрту арганізатары параздавалі безліч «бел-чырвона-белых» аксесуараў: «налепак, значкоў, напульснікаў, буклетаў і ўлётак». Сэнс, наколькі разумею, у тым, што свята  мае крочыць па краіне, што наведвальнікі будуць пазначаць сябе ўвесь юбілейны год, а гэта пашырыць ідэі незалежнасці ў белграмадстве. Праект небезнадзейны, аднак прыпамінаю, што пасля вясны 2006 г. многія мінскія маладзёны таксама насілі аналагічныя значкі…

Вось толькі з той самай свабодай і к вясне 2018 г. штось не склалася 🙁

Для кволага кастусёўскага БНФ і губарэвіцкага піяр-руху «За Свабоду» праведзенае «мерапрыемства» – адносны поспех, прынамсі нехта пра іх напісаў (во нават і я :)) Агулам жа, улады сёлета выйгралі сакавіцкі раўнд па акулярах ачках – замацавалі мяжу паміж двума лагерамі «апазіцыянерчыкаў», прадэманстравалі гнуткасць, ізаляваўшы палітактывістаў ад «народа», але не пасадзіўшы іх надоўга… Можа быць, гэта Пірава перамога. Мо і «лаяльным» дзеячам неўзабаве надакучыць скакаць пад чужую дудку – асабліва, калі не будзе стрымана абяцанка павесіць мемарыяльную шыльду ў гонар БНР на вул. Валадарскага, 9… Нагадаю, грошы на дошку месяц таму былі сабраныя за тры гадзіны; меркавалі, што ўрачыстае адкрыццё адбудзецца 23.03.2018.

Папулярны гарадскі партал, відаць, купіўшыся на бадзёрыя заявы Глеба Лабадзенкі, у той дзень загадзя паведаміў, што адкрыццё адбылося. На заўвагі (не толькі мае) рэдакцыя «Сіцідога» не адрэагавала, і нават сёння ў іх вісіць такая інфа:

Новае пакаленне беларускай журналістыкі… Між тым, 22.03.2018 старшыня Саюза мастакоў патлумачыў, што «ўлады папрасілі перанесці адкрыццё дошкі на наступны тыдзень». Мінуў тыдзень – дошкі на будынку няма. Дата яе ўсталявання дагэтуль невядомая, і пан Сітніца пад канец сакавіка будзе казаць: «Растуць падазрэнні».

Затое… Зноў, пасля 35-гадовага перапынку, выйшла кніга аднаго купалаўскага верша («А хто там ідзе?») у перакладзе на розныя мовы. Цяпер там, апрача ідыша, ёсць і версія на іўрыце. Самой кнігі 2018 г., праўда, не бачыў – прачытаў пра яе тут. Урэшце, выявілася, што нават не 100 перакладаў тамака, а 101! 🙂

27.03.2018 схадзіў я на вечарыну ў музей беларускай літаратуры – і ля гардэроба нечакана быў запрошаны выступіць (дзякуючы вядучай Алёне Канапацкай). Што ж, сёе-тое пра Ізі Харыка распавёў, балазе не без досведу. Прачытаў пару вершаў.

Фоткі адсюль

Віктар Жыбуль многа і цікава гаварыў пра паэта Тодара Кляшторнага, пара студэнтаў яго дапоўніла, Ксенія Тоўсцік грала на ўкулеле і спявала… Карацей, cправа «ЛІТэАРТа» жыве і квітнее, бы тая пралеска.

Выступае К. Тоўсцік

Тым часам «галоўны» над усімі музеямі і прочымі дзяржаўнымі ўстановамі ўжо не намякнуў, а проста даў адмашку рыхтавацца да рэферэндуму ў Беларусі. З майго гледзішча грамадзяніна Беларусі, першае і галоўнае пытанне мусіць тычыцца вяртання ў Канстытуцыю максімальнай колькасці прэзідэнцкіх тэрмінаў (два). У 2004 г. абмежаванне было знятае – жызня паказала, што пара яго аднавіць… Бестэрміновае кіраванне аднаго чыноўніка прыводзіць краіну да стану, не проціў ночы кажучы, Кемераўскай вобласці… Сярод асноўных задач самавітага дзяржаўнага дзеяча – цягам 5-10 гадоў падрыхтаваць сабе прыстойную змену.

Калі ж такой змены ў Канстытуцыю прапанавана не будзе, то варта ўжо наўпрост спытацца ў «электарату»: «Ці падтрымліваеце ператварэнне Рэспублікі Беларусь у манархію?» Так сабе варыянт, але ён лепшы за існуючы лад, калі «ні рыба, ні мяса», калі выбары ладзяцца для праформы, адцягваюць значныя матэрыяльныя рэсурсы і дэ-факта адно дэмаралізуюць «электарат» (ОК, выбарцаў). Як той казаў, у манархічнай дынастыі выпадкова можа выгадавацца і прыстойны чалавек…

Дальбог, «прэзідэнт» мог бы пераназваць сябе ў цара (вялікага князя, караля, султана) Луку І ды «імем рэвалюцыі», як ён гэта палюбляе, сфармаваць новую арыстакратыю. Напрыклад, з людзей, чыё прозвішча гучыць падобна: Лукашонкі, Лукашанцы, Лукашэвічы… За адным разам нейтралізаваў бы Лукашука, дырэктара злаўрэднага «Радыё Свабода», хоць яно ў Беларусі і так ужо, здаецца, на кароткім павадку. Агітатары з прапагандыстамі заўсёды між сабою лёгка дамаўляліся 🙂

Мемуарная паўза. У шостым выпуску «Дзеяслова» за 2017 г. – расповед вядомага бібліёграфа Юліі Бібілы (1897–1974) пра дзяцінства на Гродзеншчыне. Запісаныя былі ў 1967 г.; тут падаю ўрывачак, каб заінтрыгаваць («толькі для вас» :)):

Насельніцтва мястэчка Поразава: яўрэі – саматужнікі і гандляры – і беларусы. Побач з бабаю жыў саматужнік, які фарбаваў пражу для мясцовых ткачых. Праз плот сада можна было бачыць розных колераў маткі, развешаныя на дручках для прасушкі. У цэнтры мястэчка былі крамы больш заможных гандляроў, дзе можна было набыць крамніну і абутак. Тавар прывозілі з Ваўкавыска і нават з Беластока. Аб такой падзеі паведамлялася пад сакрэтам і запэўнялася, што тавар – гэта нешта незвычайнае: «Толькі для вас».

Змястоўных мемуараў пра свае родныя мясціны нямала запісалі і беларусы, і яўрэі; згадаю хаця б Іехезкеля Коціка (пісаў пра Камянец) і Соф’ю Рохкінд (пра Талачын). Калі ж хто хоча даведацца пра жыццё ў даўнейшых мястэчках, асабліва заходнебеларускіх, ад прафесійнага гісторыка, то рэкамендую кнігі Іны Соркінай, пачынаючы з гэтай.

Зноў аскандаліўся беларускі сайт з птушынай назвай, які ўлетку 2015 г. блакаваўся ў РБ (у свой час я за яго, смешна сказаць, заступаўся…) Учора не знайшлі нічога лепшага, як пад навіной аб тым, што Беларуская чыгунка ўводзіць плату за падзарадку мабільных тэлефонаў, уляпіць гэты калаж:

Неўзабаве прыбралі, але «асадачак застаўся», як і неапаганскі душок ад рэдакцыі, дзе лічылі нармальным гуляць з сабакам па мацэйвах з яўрэйскіх могілак. Так, свабода слова і самавыяўлення, цудоўна… Але наступным разам няхай хто-небудзь іншы за іх заступіцца.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

03.04.2018

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 03.04.2018  23:00