Tag Archives: военная медицина

ОЛЬГА ПОЛЯНСКАЯ (МИСЮК) ОБ ОТЦЕ

Мой отец, Николай Семёнович Мисюк, родился в многодетной семье под Архангельском в 1919 г. Отец его был кузнецом, но не простым, мог даже и цепочку смастерить. Был он высок ростом и весьма привлекателен. Мать же была женщиной хрупкой, едва доставала до плеча супруга. Умерла довольно молодой от опухоли желудка. Сколько было всех детей, точно не помню. Папа говорил, что младший брат умер маленьким, а одна из сестёр – в возрасте 16 лет от тифа. Я знала лично только двух сестёр, старшую и младшую. Обе в мать, совсем маленького роста. Семья жила в очень стеснённых условиях и довольно бедно.

Родители Н. С. Мисюка (стоят)

Папа в детстве мечтал стать машинистом поезда. Учился средне, пока не увлёкся шахматами. И увлёкся настолько, что был послан, если не ошибаюсь, в Москву на школьные соревнования. Посещение крупного города серьёзно повлияло на его жизнь. Он понял, что есть к чему стремиться; успехи в учёбе пошли резко вверх, и неожиданно для всех он закончил школу с медалью. Эту медаль ему должны были вручать на вечере. И тут оказалось, что его единственные ботинки прохудились, от них отвалилась подошва. Это было очень унизительно, и он решил для себя, что его дети никогда и ни в чём нуждаться не будут.

Фото из альбома Н. С. Мисюка

Наверное, по этой причине папа очень любил красивые вещи в доме и красивую одежду. Одевался по последней моде: одежду ему шил портной из оперного театра. Расклешенные брюки, рубашки с широкими рукавами, обручальное кольцо на руке. Его часто принимали за артиста – собственно, таким он и являлся по жизни :). Дома тоже всегда был одет безупречно: брюки со стрелками, домашний пиджак из сукна с галунами или невиданный по тем временам домашний бархатный халат. Белая рубашка с бабочкой. Никаких треников и никакого хождения по квартире в трусах.

После школы он уехал в Ленинград и поступил в Военно-морскую медицинскую академию. которую заканчивал экстерном, так как началась война. Был эвакуирован по Дороге жизни и отправлен на фронт в составе бригад морской пехоты в посёлок Рыбачий, единственное место, где граница так и осталась незыблемой. Как потом оказалось, эвакуация проходила рядом с тем местом, где моя мама служила связисткой. Тогда они ещё и не знали о существовании друг друга.

Относительно недавно я нашла воспоминания военного врача, который служил с ним рядом, они поразили меня до глубины души: «Когда наши батареи открывали огонь по противнику, над головой выли снаряды, а через некоторое время вдали, на Муста-Тунтури, слышались глухие разрывы наших снарядов. Периодически и по нам «соседи» открывали огонь, но снаряды ложились то с недолетом, то с перелетом. За несколько месяцев до моего прибытия в медсанроту у входа в землянку приемо-сортировочного отделения разорвавшимся снарядом оторвало ногу одному офицеру, а другой получил проникающее обширное ранение живота и погиб. В одной землянке с нами жил молодой врач, лейтенант м. с. Николай Мисюк, мечтавший после окончания войны пойти в адъюнктуру по невропатологии. Он был настолько целеустремленным человеком, что даже тогда, когда по расположению медсанроты велся «беспокоящий» артиллерийский огонь и вблизи ухали разрывы снарядов, отчего сотрясалась землянка, а с потолка сыпался мусор, штудировал учебник английского языка».

Отец служил в медсанбате. Это максимально приближённая к линии фронта операционная, где оказывается самая первая квалифицированная хирургическая помощь: ампутации, полостные операции, обработка ран… Зелёные юнцы, досрочно закончившие академию, стояли у операционного стола, оперировали практически без наркоза, просто переходили от одних носилок к другим, а в конце рабочего дня выливали кровь из сапог. Сон был обязателен. Отец под бомбёжкой учил английский язык, так как уже тогда собирался поступать в адъюнктуру. Изучение английского сыграло с ним злую шутку; по тем временам оно выглядело крайне подозрительно, и наградные листы легли под сукно.

После Победы было возвращение в Ленинград, знакомство с мамой. Отец никогда не интересовался вечеринками, так же, как и мать. Но так случилось, что друзья уговорили их пойти. Как вспоминал отец, он обратил внимание на красивые ноги, а потом и всю блондинку рассмотрел. Мама, Евгения Михайловна, рассказывала, что он не верил, что она натуральная блондинка, и она в знак протеста и вправду покрасилась. Они поженились, в 1948 году у них родился сын Николай.

Отец защитил кандидатскую диссертацию, а к 34 годам уже написал докторскую, что было совершенно за гранью понимания. И тема была тоже настолько новаторской, что диссертацию долго мурыжили. Суть её заключалась в том, что, используя внешние точки на черепной коробке, можно точно достичь совершенно определенных структур мозга. Это называется стереотаксис. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы в Ленинград не приехал кто-то из западных специалистов и не начал рассказывать о достижениях науки. И вот тут-то руководители поняли, что и у нас это есть! Защита состоялась с почти двухгодичной отсрочкой.

Отец родился слишком рано для того, чтобы его идеи стали понятными медицинскому сообществу. Стереотаксис был только началом. Его идеи относились к области психохирургии – модификации поведения человека путём воздействия на определенные мозговые центры. За разработку этих методов его чуть не лишили врачебного диплома. У тяжёлых психических больных с бредом и галлюцинациями он пытался устранить эти симптомы путем введения физиологического раствора в мозговые центры, опять же используя собственную стереотаксическую методику. Ему удавалось изменить характер галлюцинаций – из злобных и агрессивных пациенты становились мечтательными и спокойными. Методика нуждалась в совершенствовании, но отцу было запрещено продолжать эти исследования. От греха подальше и с целью развития ему посоветовали найти место работы вдали от центральных городов. И он прошел по конкурсу на заведование кафедрой в Архангельске, куда и уехал с женой и сыном, а меня оставили на попечение бабушки в Ленинграде. Считалось, что климат в Архангельске неподходящий, да и в детский сад отдавать меня не хотели.

Отрывок из статьи архангельских исследователей А. В. Андреевой и М. Г. Чирцовой «Военный хирург Н. С. Мисюк – один из пионеров медицинской кибернетики в СССР» о «северном» периоде в жизни врача. Статья взята из сборника «Исторический опыт медицины в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» (Москва, 2014)

Отец был избран членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР в возрасте 49 лет, ещё беспартийным. Его пригласили и рекомендовали вступить в партию, что он и сделал. Он вообще не считал, что идея коммунизма плоха сама по себе. Он всегда шутил, что кодекс строителя коммунизма – это не что иное, как плагиат заповедей божьих.

Папа коллекционировал иконы – считал, что это предметы искусства и старины, которые хранят память времён. Ему приносили практически чёрные доски, он готовил специальный раствор, размывал их, покрывал защитным раствором и вешал на стену. В кабинете икон было множество. Многое он мог о них порассказать!

Он был едва ли не первым в Беларуси, кто стал открыто говорить о Фрейде и его теории, а также о сексопатологии как о науке. На его лекции во 2-ой больнице народ собирался отовсюду.

Жилось нам весело. Мои подруги вспоминают, что можно было писать «Санта-Барбару». Отца шантажировали, писали на него жалобы, в том числе в адрес съезда партии, только вот точно не помню, какой номер 🙂 На диссертантов писали пасквили; кто-то выдерживал, кто-то снимал его имя с титульного листа диссертации (например, бывшая невестка), а кто-то просто бросал всё это…

Шантажировали по-крупному, требовали большие суммы взамен на какие-то компрометирующие материалы. Отец ничего и никого не боялся. Обратился в соответствующие органы. В квартире сделали засаду, сидели и ждали звонка шантажиста, была подготовлена «кукла», телефон прослушивали… Свидание было назначено где-то на открытом месте. Отец в сопровождении сотрудников милиции (или какой-то другой силовой структуры) даже ездил туда, но сделка не состоялась, шантажист не явился.

Членам семьи устраивали провокации. В какую-то из переделок попала бывшая невестка. Не берусь судить, что там именно произошло, но с утра я уже знала, что у неё неприятности на работе, и тут позвонили мне. Я была студенткой последнего курса, наверное, рассчитывали на мою неопытность. Было назначено свидание, на которое мне рекомендовали явиться, чтобы не создавать прецедент. Кажется, это было сказано так. Я рассмеялась и ответила, что никогда бы не ожидала от человека, говорящего на трасянке, знания таких слов, как «прецедент». Положила трубку и стала размышлять, кто бы это мог звонить. Голос взрослый… Явно не студенческий розыгрыш. Взяла блокнот отца и стала перебирать кандидатов. Мой выбор пал на одного из знакомых. Набираю номер кабинета, слышу веселье, мужские голоса и этот самый голос. Отца я предупредила. Не знаю, насколько серьёзно отнёсся он к моему заявлению. Но думается мне, что я была права.

У отца была идея создания белорусской школы неврологии, и, собственно, пока он был жив, она-таки существовала именно как школа. Он даже сочинил стихотворный роман на эту тему. Я перечитывала и смеялась – насколько это было точно! Многие могли узнать себя. Впрочем, как и в книге «Ночной вызов», где многое было взято из жизни. Тираж книги был полностью раскуплен.

Начало стихотворного «отчёта», 1970 г.

Отец не носил военных наград, Его любимые знаки отличия – значки шахматной федерации и Академии медицинских наук СССР. С первым значком он вообще не расставался (напомним, что в 1970–80-х Н. С. Мисюк около 10 лет был председателем шахматной федерации БССР, об обстоятельствах его избрания на эту должность можно прочесть здесь в рассказе Дмитрия Ноя. – belisrael.info).

Дома обсуждался вопрос о поездке папы в составе делегации на поединок Карпов-Корчной, такое предложение ему делали. Он отказался от него сразу, мотивируя тем, что очень тяжелый перелёт. Истинная причина стала нам известна намного позже. Дело в том, что у отца была аневризма аорты, которую выявили уже после войны. Опытная терапевт выслушала типичные шумы, сделали рентген – и всё стало очевидным. Это тяжёлое заболевание магистрального сосуда, приводящее к разрыву аорты и мгновенной смерти. Отец считал, что это результат травмы военных времен. Ему был предписан щадящий режим, он был комиссован из армии. Об этом, оказалось, знала только мама. Он рассказал ей об этом, когда делал предложение. Но не с его характером было в чём-то себя ограничивать. Он вел совершенно полноценную жизнь и тщательно скрывал этот факт от окружающих. А вот пуститься в длительный авиаперелет в составе предполагаемой делегации не считал оправданным.

В кругу семьи

Мы, дети, узнали о проблеме тогда, когда он уже был в зрелом возрасте. Он полагал, что опасность миновала, так как аневризма осумковалась. Но умер он в 1990 г. именно от этого… Всё произошло неожиданно, но он понял, что умирает, что это конец. Хотя и успел попросить, чтобы мама вызвала скорую. Жажда жизни была велика.

Ольга Полянская (Мисюк), г. Минск

Немного о себе

Я кандидат медицинских наук, основную часть своей взрослой жизни работаю в белорусско-американском Чернобыльском проекте, долгое время это был единственный межгосударственный проект между Министерством здравоохранения Республики Беларусь и Департаментом атомной энергетики США. В настоящее время – руководитель Центра координации данных. До перевода проекта в Гомель была заместителем директора по вопросам контроля качества. К неврологии не имею отношения – в силу юношеского максимализма выбрала другую специальность. Мать троих дочерей и бабушка двоих внуков.

А вот мой брат Николай пошёл по стопам отца, он кандидат медицинских наук, занимается вопросами функциональной диагностики. Мы очень дружны. Высылаю его фото (см. слева) и своё свежее (справа, с собакой :))

Опубликовано 20.11.2017  02:30

Из отзывов в фейсбуке:
Виктор Борисенко Добрая хорошая статья о замечательном человеке.
Татьяна Новосельская  Прекрасный человек. Я всю историю об отце слышала от Ольги. И с семейными фотографиями. За память.
Ирина Халип Мисюк был легендарной личностью и выдающимся врачом. Мне рассказывали о нем мои родители. А с Ольгой я познакомилась прошлой зимой и очень-очень рада. Спасибо, Арон, что дали ссылку на эту историю.
Дмитрий Ной из Америки по мэйлу: Я прочитал статью Ольги Николаевны с большим интересом.  С Николаем Семёновичем я общался очень мало. В силу своего благоговения перед профессором, так как работал простым участковым врачом. Я и сейчас хорошо вижу перед собой его лицо, фигуру, мимику на заседаниях шахматной федерации. Это был прекрасный, без всяких скидок, замечательный человек. Таким он и остался в моей памяти.  21 нояб. 15:42
Ольга Полянская Арон Шустин (Aaron Shustin) Арон, Вы знаете, для папы никогда не имело значение социальное положение, авторитет или национальность. Как-то в Питере после научной конференции у него в номере люкс мы собирались на ужин. Один профессор из Питера отметил, что вряд ли у них за одним столом в неформальной обстановке могли собраться младший научный сотрудник и член-корреспондент академии)) Так что простой участковый врач вполне мог общаться с отцом. Я понимаю, о чем пишет уважаемый Дмитрий! И спасибо ему еще раз за это отношение!  17:42

1111 дней на грани смерти (ІІI)

(документальная повесть Ильи Леонова)

Окончание. Начало и продолжение здесь и здесь.

Освобожденных узников подземелья на некоторое время поместили в госпиталь, где все дети и взрослые восстанавливали свои силы и зрение. В госпитале всех узников подземелья взвесили: они оказались страшно истощены. Так, Эля Гоберман весил чуть более 47 кг, т. е. более чем в два раза меньше, чем перед войной. Вес его жены не превышал 36 кг.

Медико-биологические исследования, проводившиеся в 1960-х годах, показали, что у человека уже через несколько месяцев пребывания в ограниченном пространстве изменяются все циклические процессы организма, замедляется ход биологических часов. На восстановление биологических процессов требуется порядка 3-4 месяцев.

В 60-х годах автору этой повести рассказал об Эле Гобермане его тесть Айзик Тайц, призер Всесоюзной Спартакиады 1928 года по штанге и борьбе, который в первые послевоенные годы работал заместителем председателя Государственного Комитета БССР по спорту. Он с Гоберманом в 1930-х годах два-три раза в неделю встречался в минском клубе «КИМ», где по вечерам собирались спортсмены тяжелоатлеты-гиревики. Среди этих спортсменов выделялся высокий плотный парень, отличного телосложения, физически крепкий – Эля Гоберман. В то время тяжелоатлеты совмещали борьбу и поднятие тяжестей. На тренировках Эля показывал высокие результаты; на соревнованиях он выступал в полутяжелом весе по борьбе и штанге. Несмотря на отличные внешние данные и хорошие результаты на тренировках, его достижения на официальных соревнованиях были скромными.

Марк Гухман

Из воспоминаний Марика (Марка Львовича), сына Раси Гухман:

«Была в гетто биржа труда. Все хотели работать, потому что за это давали еду. А у нас с мамой давно уже нечего было менять на продукты. И однажды маме улыбнулась удача. Ее отправили работать в прифронтовой немецкий дом отдыха, что находился за вокзалом. Мама рыла окопы на его территории. Детей туда брать нельзя было. Могли и пристрелить. Но мама старалась, чтобы я попал в рабочую колонну. С ней я был вне опасности. Она смогла договориться в доме отдыха с каким-то немецким капитаном. Он выдал мне аусвайс. Я стал работать вместе с мамой. Подметал двор, собирал окурки.

У начальника этого прифронтового дома отдыха, генерала, был шофер – по-моему, не немец, а чех. Он стал проявлять ко мне знаки внимания. Заводил меня в гараж и набивал мне полные карманы продуктов. Удивительный был человек. От кого-то в гетто я слышал позже, что этот шофер ушел к нашим партизанам.

После последнего погрома 21 октября 43-го года, поставившего точку в существовании Минского гетто, нам с мамой уже негде было прятаться. Правда, у нас с мальчишками был склеп на еврейском кладбище, которое тогда находилось в конце Сухой улицы. Мы туда и направились. Не доходя до еврейского кладбища, увидели большой одноэтажный дом. Дом этот казался мёртвым. И вдруг видим, из окна вылез мужчина, навесил на дверь замок, и снова собирался залезть в окно. В это время мы и подошли. Он сказал нам:

– Лезьте в окно тоже.

Мы влезли, но никого не увидели, потому что обитатели этого таинственного дома находились в подвале, иначе склепе, или схроне. Вход в него был через духовку печки. Мужчина, который предложил нам лезть в окно, был хозяин этого дома Пинхус Яковлевич Добин. Добин переделал подвал в схрон. В этом схроне были нары, туалет, даже занавески. Добины отгородились этим схроном от внешнего мира, заготовив запас воды и продуктов. У них была большая семья: примерно моего возраста два сына да еще родственники. Конечно, и это замурованное жилье, и запас еды были рассчитаны только на них. А тут появились мы, потом еще соседи. Добины приняли всех. Вместо 13 нас было уже 26 человек.

Один за другим умерли все, кто пришел с нами. Я был очередной кандидат на тот свет. Но мне было уже все равно. Я не различал ни дня, ни ночи, ни солнца, ни дождя…

Нас увезли в какой-то барак — эвакуационный пункт. Передо мной положили горы еды, но есть я не мог. Ночью к нам приехал Илья Эренбург. Мама рассказывала и рассказывала ему. А через два дня нас повезли в Оршу. Поместили в больницу, где не было ни врачей, ни еды. Мама решила возвращаться в Минск. Она оставила меня на железнодорожном полустанке у стрелочницы, а сама собралась идти на поиски хоть какого-то транспорта. Только она отошла, как подъехал черный «виллис». Из машины вышел военный. Поинтересовался у стрелочницы, кто мы такие, вернул маму и велел ждать санитарную машину. Вскоре машина появилась. Нас посадили и привезли к большому корпусу военного госпиталя. Поначалу нас не хотели принимать. Мама подала дежурному записку, которую оставил военный из «виллиса», а он, оказывается, был начальником госпиталей фронта. Нас тут же вынесли из машины, помыли, одели, поместили в отделение челюстной хирургии. В схроне у меня началась цинга. И вот за мое лечение взялся протезист Иосиф Розовский. Это был необыкновенно чуткий человек. Вся семья его погибла, а я, наверное, напомнил ему сына. Он взял надо мной опеку и, в полном смысле слова, поставил на ноги. Я был истощен, ноги мои срослись, и я не мог ходить. Благодаря Розовскому я вернулся к жизни: окреп, повеселел. Мама была счастлива. Но пришла пора расставаться. Госпиталь переезжал. Мы простились с Иосифом Розовским и всеми, кто влил в нас жизненные силы. Нас посадили в воинский эшелон. И вот мы дома, в Минске, неузнаваемо разрушенном войной. А война еще гремела, но уже на западе. Наш дом по улице Торговой сохранился. Мы снова поселились в своей прежней квартире вдвоем с мамой. А мой отец пропал без вести на фронте в 1943 году».

Неблагоприятные внешние условия жизни, продолжительное недоедание и голод приводят детский организм к такому заболеванию, как дистрофия.

Бывшие узники Минского гетто: один из 13 оставшихся в живых в подземелье Эдуард Фридман (справа) и автор книги «Правда о Минском гетто» Абрам Рубенчик.

Из воспоминаний Эдуарда Фридмана:

«Мы скрылись в пещере в октябре 1943 года. Тогда нас было двадцать восемь человек… Пещеру вырыли возле территории еврейского кладбища, под бетонным перекрытием разрушенного дома. В двух отсеках оборудовали стеллажи. Первое время, чувствуя себя в относительной безопасности, люди жили дружно, не унывали и верили, что дождутся освобождения. Дети придумывали себе незатейливые игры, пела грустные еврейские песни моя мама Марьяся, много шутила неунывающая Рахиль…

Солдаты, освободившие город вызвали военных врачей: ведь мы были ослепшими от постоянной темноты, ходить уже не могли. Меня – высохшего и скрюченного, с неразгибающимися ногами – вынесли на носилках из пещеры, чтобы отправить в госпиталь. И оказалось, что от голода и темноты у меня, девятилетнего дистрофика, выросла борода».

Ефим Гимельштейн.

Из воспоминаний Фимы Гимельштейна, самого младшего из узников подземелья, ему было 6 лет:

«Мы скрылись в этой пещере в октябре 1943 года. Тогда нас было 28 человек. (По информации других источников, там было 26 человек.) В двух отсеках были оборудованы стеллажи. Каждая семья старалась запасти как можно больше сухарей и других непортящихся продуктов. Готовились к добровольному заточению несколько месяцев. Взяли самые необходимые вещи. Первое время, чувствуя себя в относительной безопасности, люди жили дружно, не унывали и верили, что дождутся Красной Армии и освобождения. Дети придумывали себе незатейливые игры. Чтобы не выдать себя своими разговорами и шумом, мы избрали необычный образ жизни: спали днем, а бодрствовали ночью. Через несколько месяцев все поняли, что мы можем погибнуть от жажды. В бочках кончилась вода. Мы только увлажняли пересохшие губы. Больше всего страдали дети. Прошло, наверное, уже пять месяцев. И молодежь стала роптать и проситься, чтобы их выпустили на волю из этой могилы. Парни и девушки готовы были уйти к партизанам. Но наш вожак Пиня Добин не соглашался. Это значило, по его мнению, посылать людей на верную смерть. Убеждения его старшего сына Бориса на него не действовали. И все-таки две девушки уговорили его. На дворе уже был март, весна. Они обещали установить контакт с партизанами и вернуться, чтобы вывести всех в лес. Как ушли, так их больше никто и не видел».

Из воспоминаний Лизы Левкович:

«Почти все время приходилось лежать на нарах. Движение было очень ограничено. Кушать приходилось периодически, в основном голодали. Сплошная антисанитария. Никто там не умывался. Не было воды. Только несколько раз, когда где-то весной из-под земли пришла к нам вода, мы несколько раз умылись. Сплошной мрак и темнота не позволяли на себя посмотреть в зеркало. Нас заедали вши. У меня тело покрылось коркой и очень чесалось.

После того, как нас спасли из этого ада, меня отвезли в Витебск, где я лежала в больнице, где меня привели в относительно нормальное состояние».

На второй день после освобождения Минска, а именно 5 июля, одна женщина остановила «виллис», в котором ехали офицеры Красной армии. Этой женщиной могла быть либо Рахиль, либо Муся. Она им сказала, что возле еврейского кладбища находятся живые люди, они замурованы. Один из офицеров раскрыл карту Минска, и она указала точный адрес этой «малины». По каким-то причинам эта женщина поехать с офицерами не могла. Где-то около обеда «виллис» приехал к указанному полуразрушенному дому, военные нашли вход в подвал. Они его расширили. В подземелье полез майор. Очутившись в склепе, он потерял сознание.

Когда начали вытаскивать из подвала людей, некоторые из них теряли сознание на свежем воздухе. Об обнаруженных живых людях было доложено командиру полка, герою гражданской войны, гвардии полковнику Хмелюку Аркадию Захаровичу. Он был одесским евреем. Этот полк НКВД вступал сразу же на освобожденную территорию и занимался поиском предателей, полицаев. (Только за первые сутки, этот полк изловил в Минске и под Минском более 400 изменников родины.) Полковник Хмелюк сам прибыл к освобожденным и, увидев их состояние, приказал срочно отвезти всех в Оршу, в госпиталь, так как в Минске ещё не было госпиталя.

263 дня жизни во тьме при отсутствии свежего воздуха, в условиях антисанитарии, недоедания и голода, напоминали о себе оставшимся в живых узникам подземелья и много позже. Их сопровождала общая слабость, постоянное головокружение, отечность ног и боль в суставах. Были проблемы с сердцем и зубами.

После победы над нацизмом государство продолжало вести войну со своим народом. Все, кто не смог эвакуироваться и оказался на занятой территории, лишались официального доверия. В кадровой анкете долгие годы существовала строка с вопросом: «Были ли вы или ваши родственники на оккупированной территории?». Начатое до войны преследование «врагов народа» возобновилось сразу же после освобождения Беларуси от немецких захватчиков. Руководители компартии и госбезопасности развернули широкую кампанию арестов среди тех, кто был в оккупации. Под видом пособников фашизма сотни подпольщиков оказались в ГУЛаге: среди них были и пережившие гетто. Только после смерти Сталина (1953 г.), люди, ходившие «по лезвию ножа» в течение всей оккупации, были реабилитированы. Не все смогли пережить эту несправедливость и возвратиться в родные края.

У всех этих людей долгое время после войны был своеобразный психологический синдром, заключавшийся в закрытости: не были исключением и оставшиеся в живых 13 узников подземелья. Несколько окрепнув, они не афишировали, как спаслись в Минском гетто. Они были замкнуты, когда речь шла об издевательствах и терроре, мучениях и опасностях в гетто. Тему оккупации и гетто старались не трогать, так как на государственном уровне существовала антиеврейская идеология. Госбезопасность с согласия партийных органов проводила антиеврейские кампании, такие как убийство при непосредственном участии министра госбезопасности БССР Цанавы на его собственной даче в Степянке народного артиста СССР, лауреата Сталинской премии Михоэлса (1948 г.), дело «театральных критиков» (1949 г.), «дело Еврейского антифашистского комитета» (1949–1952 гг.), «дело врачей» (1952–1953 гг.).

Вот что Александр Солженицын писал в книге «Архипелаг ГУЛАГ»: «Сталин собирался устроить большое еврейское избиение. Замысел Сталина был такой: в начале марта «врачей-убийц» должны были на Красной площади повесить. Всколыхнутые патриоты (под руководством инструкторов) должны были кинуться в еврейский погром. И тогда правительство, великодушно спасая евреев от народного гнева, в ту же ночь выселяло их на Дальний Восток и в Сибирь (где бараки уже готовились)».

После пребывания в больнице Гоберманы вернулись в Минск, где у них возникли некоторые вопросы с жильем, но эти проблемы были разрешены положительно.

Гоберманы стали проживать в нормальных условиях, у них была хорошая работа, но 36 месяцев в гетто, из которых 263 дня пришлись на сидение в темнице, потеря трех дочерей – всё это не прошло бесследно, оставило глубокие болезненные раны. Пережитые кощмары не давали нормально жить, периодически проявляясь во сне. Здоровье у бывших узников было подорвано, они часто болели, а иногда высказывались насчёт отсутствия цели в жизни. На это им всегда отвечали: «Раз вам удалось после таких мучений выжить в гетто, то глупо терять интерес к жизни сейчас».

Племянница Хьены, Ева, с любовью и уважением относилась к своим родственникам. У Гоберманов были и другие родственники, но они предпочитали ходить к Еве, у неё им было более вольготно, комфортно, душевно. С любовью, достоинством и уважением относилась к своим родственникам не только племянница, но и ее семья. Их поддерживали психологически и морально, они всегда были желанными гостями. Племянница, ожидая в гости дорогих родственников, готовила к обеду фаршированную рыбу и другие вкусные блюда. Ее муж Миша и дети, Марик и Софа, встречали гостей с чувством доброты и сострадания, интересовались, как они живут, их буднями, здоровьем. В свою очередь, Эля и Хьена по-родительски, как к своим детям, относились к Еве, ее мужу Мише и их детям.

Гоберманы прожили тяжелую и сложную жизнь. Бывая в районе Юбилейной площади, они всегда вспоминали страшные годы гетто. После выхода на пенсию они мечтали уехать в Израиль и забыть о кошмарах, но этой их мечте не суждено было сбыться из-за болезней. Эля скончался в 1973 г., на 71-м году жизни, Хьена – в 1981 г. на 74-м году.

На момент написания этой повести, по неполным данным, в живых остались Марк Гухман, который живет в США (город Баффало у Ниагарского водопада). Два сына Добина также живут в Америке, а Фима Гимельштейн и Эдуард Фридман поселились в Израиле.

Источники

Рубенчик, Абрам. Правда о Минском гетто: Документальная повесть узника гетто и малолетнего партизана. Тель-Авив, 1999.

Кандель, Феликс. Книга времен и событий. Т. 5. История евреев Советского Союза. Уничтожение еврейского населения (1941–1945). Иерусалим-Москва, 2006.

Документальный фильм «Хроника Минского гетто» (2013).

На рисунке Лазаря Рана – конвейер смерти для евреев. (В нижней части рисунка справа, по мнению автора данной повести, вдали показаны ворота еврейского кладбища, а среди домов в средней части рисунка – дом, где спаслись 13 человек).

Об авторе повести:

Илья Геннадьевич Леонов родился в 1933 г. Его мать, Рася Рольник, в 1907 г. в Минске, отец, Геннадий Леонов, в 1900 г, в Сморгони.

Всю жизнь, за исключением эвакуации (Новосибирск, 1941–1946 гг.), прожил в Минске. Здесь окончил вечернюю школу, Белгосуниверситет (вечернее отделение), защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата технических наук. Много лет проработал в области метрологии. Последние 10 лет работал на преподавательской работе (зав. кафедрой, профессор кафедры). Опубликовал около 100 статей, научных и не только.

* * *

Прим. belisrael.info: Повесть частично печаталась в журнале «Мишпоха» под названием «263 дня во тьме»; для нашего сайта автор подготовил более полный вариант. А здесь можно прочесть материал 2015 г. Н. Cымановича об узниках Минского гетто, которые спасались в подземелье. Он во многом построен на статьях И. Леонова.

Опубликовано 19.08.2017  17:16