Tag Archives: Владимир Смоляр

Велвл Шендерович. Жизнь как она есть. (ч.1)

От редактора belisrael.info

Расскажу о том, как я обнаружил книгу своего калинковичского земляка, находящуюся в национальной библиотеке Иерусалима, и почему не знал о ней еще лет 10 назад.

Ровно месяц назад получил письмо, после чего завязалась переписка, а также телефонные разговоры, которые и вывели на имя автора книги.  Но вначале текст письма:

Доброе утро Арон.

Я прочла вашу публикацию про Юду Залмановича Френклаха из Озарич. Я с ним очень хорошо знакома – он муж сестры моего дедушки Семена Ароновича Голода. Юда Залманович прожил последние годы своей жизни в Хайфе и умер приблизительно в 2012-2013 году. Его дети Аркадий, Евгений и Тамара живут на севере Израиля.
К его такой «яркой» военной истории можно добавить  проишествие, которое он поведал моему мужу:
«Это произошло когда я с другими военнопленными находился в Германии в лагере. Немцы не знали, что я еврей. Среди своих было своего рода братство и советские военнопленные евреев не выдавали. Но вот нашёлся один, который захотел видимо выслужиться перед немцами, он подозвал немецкого офицера,  указал на меня и сказал – «Вот он еврей! Если не веришь, прикажи ему снять штаны» Ну, конечно, мне, как и всем еврейским мальчикам, сделали обрезание. И тут я на мгновение увидел смерть перед глазами, но оставить предателя доносчика безнаказанным я не собирался. Терять мне уже было нечего и я со  всей силы вмазал ему по морде так, что он не смог удержаться на ногах и упал. Вокруг все замерли и ждали что же  будет  дальше?  Немец расхохотался и сказал: – Я хорошо был знаком с евреями в Германии, они все люди  интеллигентные и мордобоем не занимаются. Еврей так бы не смог.  Я не верю что он еврей». Развернулся и ушёл.»  Вот такую историю Юда Залманович нам рассказал.
С уважением Нина Эстис 
***
Из телефонных разговоров я узнал, что автор письма после окончания гомельского университета работала учителем истории в Горочичах, где сменила известного многим калинковичанам Феликса Захаровича Горелика, уехавшего в Израиль в 1991-м. Я как-то позабыл, что он после выхода на пенсию, и работы во 2-й и 7-й школах, некоторое время преподавал на селе. Сама же Нина репатриировалась в 1994-м. Мы повспоминали о разном и вдруг я услышал знакомое мне имя Велвла Шендеровича, и что он написал книгу, которую она видела в национальной библиотеке Иерусалима.  Спросил ее не тот ли это военный медик Владимир Шендерович, имя которого мне называл в начале мая 2015-го Пинхас (Петр) Кацевман. Оказалось, что таки он и, что эта книга была с дарственной надписью автора у Феликса Горелика. 
Но у того побывала одна минчанка, приезжавшая из Беларуси в Израиль, взяла книгу и не вернула. Имя ее мне было хорошо известно, она в те годы, до отъезда в Германию, была директором музея евреев Беларуси, отметилась также тем, что прибрала, как в Калинковичах, там и в Израиле, ряд  материалов из архива журналиста Владимира Смоляра, побывав у его дочки Гали и вдовы Фрузы, о чем в свое время писал. И тут мне пришла на память встреча 10-летней давности с Феликсом Гореликом, жившем, как и я, в Петах-Тикве. Столкнулся с ним в одной амуте (некоммерческой организации), где я был волонтером, а он пришел, чтоб получить какую-ту оплату за чтение лекций. Незадого до того вышла книга “Память” Калинковичского района и мне сказали, что ее привезли для него. Сказав Ф. Горелику о том, что сделал сайт, попросил на некоторое время книгу. В ответ услышал, что не даст, потому что он дал какую-то редкую книгу и ее не вернули. И вот сейчас я понял какую книгу и кого имел ввиду. В свое время я был немного обижен на покойного Феликса Захаровича, но если б он назвал имя, все стало бы на свои места.
Кроме того, я наверняка нашел бы и автора Велвла Шендеровича, а от  него можно было бы узнать немало и др. интересного. Например, об израильской жизни, ведь он приехал в страну в 73-м, а не в конце 80-х – начале 90-х, как мне говорил П. Кацевман. Думаю, можно было бы узнать о Леониде Фиалковском и ряде др. калинковичанах, участниках войны. Да и без проблем разместил бы книгу на сайте и не пришлось бы фотографировать в библиотеке все ее 134 стр. Пока же, хотя и предпринял ряд действий, я не смог узнать жив ли сейчас Велвл Шендерович.
(Ниже опубликован текст, переведенный из фотографий, что заняло много времени, а также примечания  – А.Ш., 10 марта 2019)

 

================================================================

Шендерович В. Жизнь как она есть. Документальная повесть.

На долю поколения, чья юность пришлась на годы Великой Отечественной войны, выпало много невзгод. Но – до войны было детство, прекрасные годы в родном доме, заботливые родители. А после войны – голодные студенческие годы и блестящая карьера хирурга. Да и война состояла не только из боев, потерь, отступлений. Было фронтовое братство, были неожиданные встречи с земляками.

Эта книга адресована и тем, кто о жизни в предвоенные и военные годы знает только по рассказам старших, и тем, кто сам пережил всё то, что пережил автор.

(с) Все права принадлежат автору

Издательство ЛИРА – Р. О. В. 26159, Jerusalem, 96586. Tel/fax 972-2-6412890

Printed in Israel

* * *

Пусть это будет памятником на безымянных могилах моих родителей

=============================================================

Продолжение следует

Опубликовано 22.02.2019  16:19

***

От редактора belisrael.info

Снимки стр. книги будут переведены в текст, чтоб легче было читать. А поскольку никто не будет делать это на общественных началах, что вполне объяснимо, то придется заниматься редактору сайта и займет это немало времени. Будут добавлены также комменты, поскольку есть некоторые неточности в воспоминаниях.

Из откликов:

Профессор математики из Таллинна Владимир Соломонович Пясецкий, корни которого из Слуцка, с которым уже не один год в переписке, резонно написал почему я не указал имя той самой исторички, бывшей директорши музея евреев Беларуси, с которой и ему пришлось пообщаться. Восполню пробел – Инна Герасимова.

А это снимок могил Феликса и Софьи Горелик на кладбище “Сгула” в Петах-Тикве,  сделаных мною в начале ноября 2017.

Добавлено 23.02.2019  07:35

==============================================================================

==============================================================================

Шендерович В. Жизнь как она есть. Документальная повесть.

На долю поколения, чья юность пришлась на годы Великой Отечественной войны, выпало много невзгод. Но – до войны было детство, прекрасные годы в родном доме, заботливые родители. А после войны – голодные студенческие годы и блестящая карьера хирурга. Да и война состояла не только из боев, потерь, отступлений. Было фронтовое братство, были неожиданные встречи с земляками.

Эта книга адресована и тем, кто о жизни в предвоенные и военные годы знает только по рассказам старших, и тем, кто сам пережил всё то, что пережил автор.

(с) Все права принадлежат автору

Издательство ЛИРА – Р. О. В. 26159, Jerusalem, 96586. Tel/fax 972-2-6412890

Printed in Israel

* * *

Пусть это будет памятником на безымянных могилах моих родителей

================================================================================

Глава 1

Калинковичи

1

Сегодня третье января 2002 года.

Прошел еще один год – это уже второй в третьем тысячелетии. Как далеко это от года моего появления на свет!

Довольно прохладно для Иерусалима – дожди перемежаются с солнцем. Нередко в январе раскаты грома, вспышки молнии. И это может сопровождаться снегопадом – кругом белым-бело. Кажется, природа хочет продемонстрировать за короткий отрезок времени все прелести, на которые она способна. Но Иерусалим в любую погоду остается всегда прекрасным, с его необычным светом, прозрачным воздухом и какой-то приподнятостью, присущей только ему – светлому городу, Золотому Иерусалиму. Долгожданные дожди стали заполнять Кинерет, главный водный резервуар страны, но медленно: до нужной отметки уровня воды еще далеко, остаются метры. Прошло три дня нового 2002 года, наступают будни. Правда, наш настоящий еврейский Новый Год еще далеко впереди, только осенью, в сентябре. Это один из главных праздников. Согласно Талмуду этот день – день рождения рода человеческого. В этот день звучит шофар древний музыкальный инструмент, изготовляемый из бараньего рога. Прошедший же Новый год только календарный, для отсчета времени, принятый во многих странах мира.

Время идет, один год сменяет другой, и мы из первых (бравых) парней переходим в категорию /стр. 4/ вторых или даже третьих, пора поделиться жизненным опытом с теми, кто остается после нас. Ведь мы являемся подлинными свидетелями прошедшего бурного столетия. Нам есть что сказать, важно, чтобы были слушатели. Жизнь дана только для жизни и ни для чего-либо другого. Надо подсказать людям, что необходимо прекратить играть с огнем, прекратить пилить сук, на котором сидим. Чудовищное нападение арабских террористов на Соединенные Штаты Америки одиннадцатого сентября 2001 года так же, как безумные войны прошлого столетия, унесшие миллионы безвинных жизней, в том числе шесть миллионов евреев, не должны повторяться. Надо еще на новорожденных сталиных, гитлеров, бин Ладенов, саддамов хусейнов и им подобных надевать смирительные рубашки. Надо безжалостно вырывать эту сорную траву.

Совсем не понятно, как после стольких перенесенных во времена сталинского режима страданий люди маршируют по Красной площади с красными флагами и портретами Сталина, а в Германии, и не только там, встречаются воздыхатели по маньяку Гитлеру. Убийцу Саддама Хусейна поддерживают не только отдельные люди, но и целые государства. Абсурд! Но многие тысячи евреев из России переселились в Германию, в страну, варварски уничтожившую не только евреев Европы, но и своих собственных граждан-евреев. В истории нет недостатка в фактах. освещающих гонения и издевательства над евреями: начиная с древнего Рима, описанного Иосифом Флавием, затем события в Испании времен Изабеллы и Фердинанда, когда евреи сжигались на кострах или изгонялись из страны, затем многочисленные погромы и издевательства над евреями в Польше и России. Но пальма первенства в изощренности и методах издевательства, варварства и в масштабах уничтожения евреев принадлежит фашистской Германии. Как /стр. 5/ же евреи России могут жить в Германии, слушать тот язык, на котором отдавалась команда убивать!! Как можно пользоваться немецким кровавым хлебом и маслом?! Ведь еще живо поколение убийц и немногочисленных, случайно оставшихся в живых людей с татуировками на руках. Народ, как и жизнь, уничтожить нельзя. Вопреки всему злу, жизнь продолжается. Евреи создали свое прекрасное государство Израиль, восстановили свой древний язык. Израильская армия способна защитить свой народ.

Убить жизнь совсем не просто. Если лягушку декапитировать, она способна довольно долго жить, прыгать без головы, а ее вырезанное сердце может часами сокращаться на тарелке с физиологическим раствором. Живой мир хорошо использует свои колоссальные возможности.

Человек должен знать, что он сделан из добротного прочного материала, и, конечно, надо уметь и знать, как пользоваться этим богатством. Жизнь дана нам на радость, надо радоваться даже не совсем удачным дням.

Будучи очень тяжелым больным, поэт Светлов без шуток не обходился. На телефонный вопрос приятеля, что ему принести, ответил: «Рак у меня есть, принеси пива».

В каждом человеке заложен талант, и его можно и должно развивать. Главное – суметь найти и увидеть эти драгоценные крупицы таланта и, конечно, использовать, в надежде принести пользу себе и другим. В мире погибло значительно больше талантов, чем проявилось. Сколько таких не проявившихся музыкантов, художников, поэтов и ученых? Эти строки ни в коей мере не отношу к себе, тем не менее, мне хочется поделиться мыслями, рассказать о некоторых событиях довольно длительного, необычного отрезка времени, периода ломки и коренных изменений в мире. Об этом времени /стр. 6/ уже написано много и еще будут писать. Возможно, мне удастся добавить еще один штрих, буду стараться. «Взялся за гуж – не говори, что не дюж». Я заранее приношу свои извинения тем, кто, возможно, будет читать это сочинение, так как оно далеко от совершенства.

Моя жизнь прошла не близко, даже не рядом с литературой, и, читая эти записи, нетрудно будет догадаться об этом. Вопреки этим предупреждениям, я все же осмелюсь писать – не ради себя, а ради других, ради своих внуков и детей, надеясь, что и читатель найдет что-то полезное для себя и простит меня за дерзость взяться за перо.

2

Обычно каждый рассказ, сочинение начинается с описания места, времени и той среды, в которой происходит действие. Я не отступлю от этих канонов. Начну с места, то есть с «гнезда», где появился на свет герой, где протекали главные события его жизни. Гнезда бывают почти у всех, но они разные: ласточкино гнездо отличается от орлиного и от гнезда аиста. Даже от воробьиного – они разные. Редко у кого из животных нет гнезда. Без него обходятся слоны и жирафы, кукушки, киты, дельфины и акулы.

Совсем не похожи друг на друга человеческие гнезда: дворянское гнездо ничего общего не имеет с крестьянским. В некоторых странах, в частности, в Индии, нередко человеческое гнездо расположено просто на тротуаре большого шумного города. Любое гнездо человека и всего живого всегда остается близким, дорогим и родным. В нем помнится все до мелочей, даже запахи. Моим гнездом, где родился и жил почти до восемнадцати лет, был небольшой белорусский городок (местечко) Калинковичи /стр. 7/, расположенный в самом центре полесских болот. В конце XVII века Екатерина II передала Калинковичи и окружающие земли князю Шаховскому. С этого времени началось переселение евреев из окружающих сел в местечко. Здесь начали расцветать торговля и ремесла. Калинковичи – типичное шолом-алейхемовское еврейское местечко с кривыми немощеными улочками, деревянными, нередко покосившимися домиками, колодцами-журавлями, керосиновыми лампами, самоварами. огромными русскими печками, занимавшими полкухни, холодными туалетами во дворах. Об удобствах говорить не приходилось. О «лампочках Ильича», радио, водопроводе можно было только мечтать, да и то только тем немногим, которые знали об их существовании. Цивилизация еще мало затронула Калинковичи. Главная улица – Советская – была вымощена грубым булыжником. Человеку, ехавшему по ней на повозке, отбивало задние места. Продолжением главной улицы была дорога на город Мозырь, более крупный, чем Калинковичи, расположенный на правом гористом берегу реки Припять. От Калинковичей до Мозыря всего десять километров, и мы, ребята, часто ходили туда пешком купаться. Припять в то время была широкой, полноводной, судоходной рекой, никто из нас тогда не осмеливался ее переплывать, она казалась нам могучей и недоступной.

На главной, Советской, улице было всего три-четыре двухэтажных дома. Из них один, каменный, принадлежал до революции семье поэта Телесина, жившего в Израиле, недавно умершего. Остельные дома были одноэтажными. В них размещались небольшие лавочки. В одном из них, более просторном каменном доме, был особый магазин – Торгсин (торговля с иностранцами). В этом магазине, в отличие от остальных, можно было найти большое разнообразие качественных продуктов, но /стр. 8/ попадались они только за золото и иностранную валюту, когда начался голод 1933-34 годов, этот магазин спас многих людей. В Торгсин несли обручальные кольца, сережки и то золото, которое в прошлые годы не успел реквизировать НКВД, а получали за это муку, крупу, сахар и отруби, которые были в большом ходу. Из отрубей пекли лепешки, богатые витаминами группы В. Правда, тогда об этом еще мало кто знал.

Много людей погибло в эти годы от голода. Торгсин спасал не только голодных (конечно, тех, у кого были обручальные кольца и фамильные драгоценности), а также и советскую власть, остро нуждавшуюся в золоте. Среди населения обладателей золота было мало. Заходить в Торгсин хотя для того, чтобы посмотреть, понюхать, вспомнить запах продуктов удавалось только тем, кто сдал золото и имел об этом квитанцию.

В Торгсине не было очередей, а в обычных хлебных магазинах очереди тянулись длинными змейками по двести и более человек. Занимали очередь в четыре-пять часов утра. Об одной такой очереди хочется рассказать. Правда, было это позже, в 1940-м, предвоенном году. Рано утром, еще до школы, я проник (без очереди) в магазин, и как-то мне удалось (продавщица была знакомая) купить буханку хлеба. В очереди поднялся крик, явились два милиционера и попытались забрать у меня хлеб, но я оказал сопротивление. После этого хлебного инцидента мне пришлось вместо школы целый день провести в милиции.

Несмотря на голод. особенно на Украине, составы с зерном продолжали регулярно отправляться в Германию. Об этом мы знали из рассказов железнодорожников.

В Калинковичах, хотя он был небольшим городком, улиц и улочек было много, и названия у них были стандартные: Советская, Красноармейская /стр. 9/, Калинина, Куйбышева, Первомайская и т.д. Ни одно название, хотя бы косвенно, не напоминало о еврействе. А город-то был еврейским.

Наша улица Пролетарская отходила от главной, Советской. Вернее, это был небольшой переулок с 25-30 одноэтажными деревянными домами. Во время дождей – грязь, в сухую погоду – пыль. Только в 1939-40 годах появились деревянные тротуары. Основным средством передвижения были конные повозки, погоняемые ездовыми «балаголэ» с очень звучными голосами. На улицах только и слышно было: «Берегись лошади!», «Берегись!»

Я впервые увидел легковую машину примерно в 1937 году. На улице, у райкома партии, стояла блестящая, покрытая лаком машина М-1. Мне казалась она очень красивой, почти живой. При попытке погладить ее окрик шофера остановил меня. Это была райкомовская машина, и дотрагиваться до нее запрещалось.

В то время еще разъезжали по улицам очень приятные и удобные фаэтоны на рессорах, которые вскоре совершенно исчезли, возможно, как пережитки капитализма. Хотя в настоящее время фаэтон не редкость в Нью-Йорке, Париже, Испании (Малага) и других местах.

3

Вокруг Калинковичей рос довольно старый чистый большой сосновый лес, богатый дичью. Запах сосны привлекал сюда на лето большое количество дачников из Ленинграда и Москвы. Лес был богат грибами (боровики, подберезовики, подосиновики, лисички) и ягодами (земляника, черника, а осенью и брусника). Отдельные болотистые места занимали заросли орешника. Ходить туда было небезопасно из-за множества змей. Хотя страх перед /стр. 10/ змеями был явно преувеличен, особенно в еврейских семьях, где детям его внушали. На самом деле большинство змей в наших краях не ядовитые, за исключением медянки и гадюки.

Когда мне было 10-12 лет, этот лес мне казался огромным, с волками, зайцами и даже бандитами. В этом я еще больше уверился, когда однажды наша корова Манька не возвратилась домой с пастбища, и мы с отцом бродили по лесу много часов в поисках ее. Уже под вечер, усталые и голодные, мы возвратились домой без Маньки. Вся наша семья – мама, папа и я – были очень огорчены. Только через неделю деревенские мужики привели ее, грязную, со впалыми боками, но довольную своим возвращением. Манька была почти членом нашей семьи, светлой масти, подвижная, не отличалась покладистым характером и требовала внимания и ласки. Возвращаясь с пастбища, она останавливалась у крыльца, мычала и требовала лакомый кусочек, без чего в сарай отказывалась идти. В доме у нас всегда были в достаточном количестве вкусные молочные продукты. Даже сегодня, спустя больше чем пятьдесят лет, мне помнится запах парного молока, свежего масла, сметаны и творога.

Примерно в 1934 году в Калинковичах появились сепараторы для перегонки молока. Сливки, как и всё жирное, очень ценились, а перегон (1%-ное молоко) считался побочным ненужным продуктом, который отдавали крестьянкам для вскармливания поросят. Как меняются время и взгляды! Теперь всё наоборот: обезжиренное молоко (перегон) – себе, а сливки только на любителя.

Хорошо помнится вкус и запах свежего, еще теплого только испеченного, с хрустящей корочкой, хлеба со сметаной или маслом. Было еще вдвойне вкуснее съедать это на улице в компании мальчишек. Память об этом, казалось, незначительном, остается наравне с важными событиями. /стр. 11/

Уж коль зашла речь о пище, нельзя не вспомнить о маминой кошерной кухне с ее богатым разнообразием еврейских блюд: о кисло-сладком мясе (эсык флейш), цимесе, фаршированной щуке, фишкартофл и других. Кстати, калинковичан называли (дразнили) «калинковичер фишкартофл». В самом деле, фишкартофл было самым распространенным блюдом, когда не было рыбы (а она была только по праздникам). Картофель заменял ее. Брали свежую картошку, лук, перец – все это тушили на медленном огне в русской печке. И это уже называлось «фишкартофл», хотя сама рыба еще плавала где-то в реке. А вот чолнт готовили так же, но уже с мясом, и только на субботу. Незабываемый вкус «а кишке»: картофеля с жирной говядиной и самой кишки, заполненной жареной с луком и жиром мукой. Мясным фаршем и специями. Всё это ставилось в русскую печь на ночь с пятницы на субботу. Конечно, о холестероле никто не имел понятия.

Еврейская кухня очень разнообразна, вкусна и довольно экономна, но это уже отдельная тема.

4

Население Калинковичей составляло примерно пять-шесть тысяч человек. Возможно, и больше: перепись населения проводилась редко. Подавляющее большинство из них были евреи. Русский язык для многих приравнивался к иностранному. Умение писать по-русски было привилегией немногих. Тот русский, который можно было услышать, был хорошо разбавлен идишем, и трудно было понять, чего в нем больше. Многие белорусы хорошо говорили на идиш. Он был основным языком общения. Даже председатель горсовета Баргман и его секретарь Лельчук были евреями. Выступления на /стр. 12/ митингах и собраниях Баргман нередко делал на идиш. Однако все эти послабления быстро закончились. Примерно до 1932 года просуществовала только одна еврейская школа, которая была закрыта, и вместо нее выстроена новая большая белорусская школа имени Сталина. В городе были две синагоги и одна церковь, которые в 1936 году были закрыты и превращены в складские помещения. Был клуб-кинотеатр, в который приезжали еврейские бродячие музыканты (клейзмеры) и артисты. На эти выступления трудно было достать билет. В городе в такие дни был праздник. Но это скоро закончилось, как и все, что было связано с еврейством.

Народ жил бедно, мало кто работал. Хорошо, если были корова и огород, Крупные предприятия отсутствовали, были только мелкие, кустарные производства: лесопилка, мельница, маслобойня, артель по изготовлению чернил, пожарная команда (с оркестром), леспромхоз. Конечно, эти мелкие предприятия не могли обеспечить работой все население города. В пяти-шести километрах от города был крупный железнодорожный узел: одна линия «Ленинград-Одесса», другая «Брест-Москва». Но евреи там почти не работали. Немало в городе было ремесленников (сапожников, портных, столяров и кузнецов) высокой квалификации. Но население из-за отсутствия денег не обеспечивало их работой. Люди бедствовали.

Бедность тоже бывает разная. Одна – когда стоят на улице с протянутой рукой, это высшая степень бедности. Такого у нас не помню. Люди помогали друг другу так, чтобы бедный не чувствовал себя униженным. В порядке вещей было передавать одежду, вышедшую из употребления по размеру, приглашать на субботний ужин (особенно, если знали, что у соседа на столе пусто). Уж если на Песах (пасху) детям покупались новые брюки, /стр. 13/ платье или ботинки, то это становилось известно всей улице. Ребенок был счастлив, обновки запоминались надолго, а может, на всю жизнь.

У детей никогда не было настоящих игрушек (кроме ваньки-встаньки и качающейся верховой лошадки ничего не припомню). Однажды тетя Хая из Канады прислала надувной ярко-синий шарик. Таких красивых шариков мы еще не видели. Для всеобщего обозрения решили повесить его высоко на крышу дома, но задели за что-то, и он лопнул. Сколько было огорчений!

Лыжи мы мастерили сами из досок. Строгали их, шлифовали наждаком, смазывали, прикрепляли ремешки – и лыжи готовы. А чтобы иметь коньки, на выстроганный кусок твердого дерева натягивали толстую проволоку, и это совсем не плохо служило коньками. Мы сами шили покрышки для футбольных мячей (хотя магазин культтоваров существовал, но мячи всегда отсутствовали, а резиновые камеры к ним были). Шил покрышки Хаим-Исэр Шнитман, светлая ему память. Он был мастером на все руки.

Этот же Хаим-Исэр был прекрасным мастером-солдатом на фронте, храбрым воином. Однажды в Молдавии во время тяжелого боя погиб командир роты. Хаим-Исэр принял командование на себя и выиграл бой. За проявленную храбрость и умелое проведение боя Хаим-Исэр был повышен в звании и награжден не то орденом Александра Невского, не то Богдана Хмельницкого, точно не помню, каким из них, но хорошо знаю о Хмельницком как об известном антисемите-погромщике. Уж очень неподходящая награда, возможно, досталась еврейскому парню.

Интересная история приключилась у меня с Хаимом-Исэром. Мы собрали детекторный радиоприемник. Необходимо было вывести наружную антенну и заземлить ее. Для этого нужна была медь. /стр. 14/ Мы заметили в сарае нашего соседа много металлического лома и надеялись там подобрать або кусок меди. Сарай был закрыт, и нам пришлось пробраться в него через крышу (полати), где лежало сено. Мы спрыгнули вниз, взяли большой кусок меди, поднялись вверх на полати к выходу и вдруг в сене заметили лежащего человека с открытыми черными глазами и большой кудрявой шевелюрой. На такое мы не рассчитывали, и это нас не обрадовало. Медь тут же была брошена, а сами мы с высоты прыгнули вниз и огородами убежали на центральную Советскую улицу. Казалось, что инцидент закончен, мы в безопасности и можно отдохнуть. Мы решили попить, но это было большой ошибкой, так как спустя несколько минут, идя по улице, мы вновь встретили этого кудрявого человека. Если бы мы прошли спокойно мимо него, все обошлось бы. Но мы стали убегать, и он узнал в нас непрошеных посетителей сарая и стал кричать: «Воры, воры!!» Дело приняло серьезный оборот. Пошли слухи, что мы украли из сарая какие-то вещи, нам грозили судом. Неприятная ситуация была сглажена взрослыми.

Мы сами делали фотоаппараты – корпус из фанеры, объектив от карманного фонаря, матовое стекло – обычное стекло, протертое речной галькой. Получались довольно приличные фотографии. Сегодня, спустя много лет, иногда задаешь себе вопрос: «Что лучше – зайти в магазин, купить лыжи, коньки, радиоприемник, игрушки, или лучше своими руками сделать, додуматься, изобрести?» Возможно, сегодняшний прогресс в науке, технике, медицине достигнут благодаря тем самодельным игрушкам?

Одна из тех фотографий сохранилась у меня до сих пор. На ней почти вся наша уличная футбольная команда ребят. Этой фотографии 64 года. Она пролежала у меня в кармане всю войну, поблекла, потрескалась, но очень дорога мне. Эта фотография – память о тех, с кем прошли детские годы. /стр. 15/

Верхний ряд (слева направо): Файке Гинзбург, Лейзер Зайчик, Беньямин Горелик; нижний ряд: Хаим-Исер Шнитман, Владимир Шендерович, Авремл Шнитман. Автор просит прошения за недостаточно высокое качество этой и некоторых других фотографий это любительские снимки более чем шестидесятилетней давности и они сильно пострадали от времени.

Кроме того, она является документом, опровергающим измышления Солженицына, исказившего в своей книге «Двести лет вместе» правду о совместном проживании евреев и русских на протяжении последних двух столетий. Он пишет, что евреи могли бы провести войну самоотверженней, что на передовой, в младших чинах, евреи могли стоять гуще. И еще…

Солженицын пишет: «Я видел евреев на фронте. Знал среди них бесстрашных. Не хоронил ни одного». На этой фотографии от 20 июля 1939 года шесть шестнадцатилетних мальчиков. Это часть /стр. 16/ нашей уличной футбольной команды. Из них остались в живых только я и Хаим-Исэр Шнитман. Файке (Феликс) Гинзбург погиб на фронте. Нема Горелик – командир роты противотанковых ружей – погиб под Запорожьем, а его брат Яйнкл погиб под Воронежем в 1942 году. Авраам (Авремл) Шнитман погиб на фронте. Самуил Либман погиб на фронте. Мой друг Лейб Фейгельман погиб на фронте. Из моего класса погибли Борис Эпштейн, Толя Гомон и другие. Пине Кацевман и Меир Гомон – военные летчики, участвовавшие в боях всю войну, живы. Один из них живет в Хайфе. Этот далеко не полный перечень мальчиков с маленькой калинковичской улицы и из моего класса, погибших на фронте и участвовавших в боях, говорит сам за себя и, повторяю, является доказательством, опровергающим глобальные выводы господина Солженицына.

5

В 1925 году папа построил довольно просторный деревянный дом из трех комнат, кухни и крылечка с декоративными вырезками, по адресу Пролетарская, 9. Мне дом казался очень большим (это было время, «когда деревья были большими»), с дурманящим приятным запахом свежесрубленной сосны. В доме был погреб, а под крышей – большой чердак, засыпанный белым чистым песком. Здесь можно было даже играть в прятки.

Однажды, копаясь в песке, я нашел мешочек, наполненный золотыми монетами. Обрадовавшись этому, тут же отнес находку папе, но он почти не отреагировал на нее. Забрал мешочек и даже не сказал спасибо. Значительно позже я понял такую реакцию папы. Ведь за такие мешочки людей надолго сажали в тюрьму. /стр. 17/

O доме можно писать еще много. Здесь было много хорошего и не меньше плохого. В нем прошли мои детство и юность. Из этого дома в неполных восемнадцать лет я ушёл в армию в 1941 году и уже никогда в него не вернулся. Наш дом был построен на месте, где стоял дом дедушки Велвла (маминого отца) и небольшой завод сельтерской воды и ситро, сгоревшие во время пожара в Калинковичах после революции.

Дедушка был довольно зажиточным человеком. Bro семьерская вода пользовалась большим спросом. Он был уважаемым гражданином в городе, его место в синагоге было самым почетным, у Арон Кодеш. К сожалению, я его не знал, так как он умер еще до моего рождения.

Благодаря пожару и потере имущества (нет худа без добра!), семья дедушки не оказалась в рядах нэпманов (НЭП – новая экономическая политика, введенная Лениным в двадцатые годы). Никто из семьи дедушки не был арестован.

Обычно калинковичских нэпманов арестовывали и высылали в Соловки (знаменитые Соловецкие острова). Даже на нашей маленькой улочке многие отбывали срок на Соловках. Немало там осталось навечно. Нэпманов еще называли лишенцами, так как их лишали права голоса, а их детей лишали права учиться в высших учебных заведениях, лишали права работать в государственных учреждениях и т.д.

6

Репрессии заставили многих людей, особенно молодежь, покинуть родные места, уехать в большие города и там раствориться в толпе, чтобы скрыть свое происхождение, примкнуть к классу рабочих-пролетариев. Меняли свои имена и фамилии, женились и выходили замуж за неевреев. /стр. 18/ Пинхас становился Петром, Хана – Аней, Моше – Мишей и т.д. Типичные евреи, как по внешнему виду, так и по документам, становились русскими и белорусами, а некоторые из них даже стали глядеть свысока на своих бывших товарищей-евреев. Ветречались и такие, чрезмерно лояльные, которые выступали на митингах и собраниях с антирелигиозными и даже антисемитскими речами. В революционные праздники, во время демонстраций, они разъезжали на грузовых автомашинах с расклеенными на бортах карикатурами и лозунгами, распевали частушки на эту же «злободневную» тему.

В те далекие времена были заложены основы советского антисемитизма, хотя в царские времена недостатка в этом также не было.

В десяти минутах ходьбы от нашего дома протекала небольшая речушка шириною в 3-4 метра, глубиною в 1,5-2 метра, с заболоченными низкими берегами. Даже не помню ее названия (а было ли оно?). Вначале она текла на восток, затем круто поворачивала на юг и где-то в районе города Мозырь впадала в Припять – большую судоходную реку. Правый заболоченный берег этой речушки, местами переходивший в трясину-топь, заросший ольховником и высокой травой осокой, казался тихим, безопасным местом. Но стоило случайно сюда забрести лошади пощипать сочную траву, ее затягивало в эту трясину, и спасти это бедное животное было почти невозможно.

В речке водились сомы и вьюны, но они были некошерные – без чешуи, поэтому их не ловили и не ели, и они быстро размножались. Встречалась плотва, а в тихих заводях и караси. Много было пиявок. Когда мы купались, они впивались в тело, насасывались кровью, надувались, как пузыри, а насытившись, отваливались. Немало времени ребята нашей улицы проводили после школы, а то и вместо нее, на речке. Приятно вспомнить то время, /стр. 19/ когда босиком, в коротких штанишках, мы быстро сбегали по тропинке вниз к реке. Это было излюбленным местом, где не только купались, играли, запускали высоко в воздух бумажных змеев, но строили из ольхи большие палаши, сносили сюда добычу после набегов на соседские огороды и сады. Нередко проникали в богатый поповский сад, кое-что приносили на дому и устраивали пикники. Правда, этого слова мы не знали и заменяли его словом «саласудэ». Здесь, у костра, мы подолгу засиживались, рассказывая сказки и всякие небылицы.

На речке женщины полоскали белье, даже в зимнее время, в проруби. Помню, мама ходила на речку с тяжелыми тазами белья и пряником (это деревянная палка, которой отбивали белье). Я и папа помогали ей нести эту ношу.

Однажды, после прочтения «Робинзона Крузо», мы решили совершить путешествие вниз по реке, вначале до Мозыря, затем по Припяти до Киева, а там по Днепру до самого Черного моря. На этом наша фантазия как будто бы заканчивалась. Но были некоторые ребята, считавшие вполне возможным продолжить путь дальше. Особенно после того, как к нашей соседке Мере Симанович пришла толстая, красиво изданная книга сказок из Палестины, написанная ее сыном Шломо Симановичем. Было очень интересно побывать в этой сказочной Палестине, но даже для нас, подростков, это было только мечтой. Но нам казалось, что Черное море-то рядом и это мы, конечно, осилим.

Почти всю весну, до июня, мы строили лодку. Наконец лодка была построена, просмолена, прокопчена, покрашена, загружена продуктами и… в путь. В один из дней, совершенно секретно, мы начали свое путешествие. Но спустя несколько часов после отплытия на нас напала группа деревенских мальчишек, лодка (плоскодонка) была перевернута, и мы, мокрые, голодные, с синяками и /стр. 20/ шишками бесславно закончили свой поход. Лодка осталась трофеем деревенских мальчишек.

Вокруг этой лодки еще долго шла борьба. Фактически началась настоящая война. Готовилось oружие: рогатки, весьма опасные, стрелявшие камнями, лук и стрелы с наконечниками из гвоздей и другое. Правда, до большой войны не дошло. В конце концов после переговоров мы получили назад свою лодку, но уже разбитую и не годную для плавания.

7

Описал, как мог, Калинковичи и то, что было вокруг них, дом, где рос. А теперь постараюсь рассказать о людях, живших в нем. Во-первых, это мама и папа. Эти две маленькие фотографии пролежали у меня в кармане всю войну.

Сколько написано о мамах! Сколько о них сложено песен, поэм, стихов и книг! Есть разные мамы – как Салтычиха или как еврейская мама («а идише маме»), но обе эти мамы, казалось бы противоположные, разные, остаются самыми близкими и дорогими для нас всех. Сама тема «Мама» не имеет конца и границ, она беспредельна, как вселенная. Мама – это всегда журчащий родник чистейшей целебной воды. Чтобы написать о маме, надо суметь найти слова из всего обилия слов, подходящие только для описания Мамы! Легче это сделать поэту, художнику, музыканту. Но и каждый обычный человек может и должен рассказать своим детям и внукам о своей маме, о своих родителях.

Моя мама была типичной «а идише маме»: небольшого роста, энергичной, подвижной, весьма прилекательной, с черными круглыми глазами и большой копной темных волос. А главное, она была /стр. 21/ беспредельно добра к семье, людям и особенно ко мне. Она была сверхчистоплотной, весьма религиозной. Если в дом заходил человек нерелигиозный, нееврей, и пил воду из чашки, чашка эта выбрасывалась, а если из стеклянного стакана, он потом кипятился.

У нас была раздельная молочная и мясная посуда, и, конечно, раздельные столы. Мама прекрасно готовила и пекла; было какое-то необъявленное соревнование между женщинами-соседками на лучшее блюдо. Часто носили друг другу попробовать блюда, особенно печеное и варенье…

Мама очень любила музыку. К сожалению, не только у нас в доме, но и в городе не было радио. Даже патефон был редкостью. Я помню: чтобы послушать музыку, мама ходила на соседнюю улицу, где из окон дома звучал патефон. Звали мою маму Фрейдэ (Радость). Это имя соответствовало ее характеру. Несмотря на то, что она была весьма привлекательной, она поздно вышла замуж, хотя сваталось к ней много хороших парней, да все не те: сапожники, мясники, портные – люди невысокого происхождения (без ихеса), которые даже толком не знали Тору. А Фрейдэ была из влиятельной, довольно богатой, очень религиозной семьи, и это обязывало ее соблюдать этикет, принятый в то время.

И она ждала и дождалась своего суженого. Он был совсем не из Калинковичей и мало походил на калинковичских парней, откуда-то издалека, из деревни Городищи, что рядом с небольшим городом Капаткевичи. Родился папа в весьма почтенной религиозной семье лесопромышленников.

Его родители, мои дедушка и бабушка, Иегошуа и Тайбл Шендерович, имели большую дружную семью из трех сыновей и шести дочерей. Один них, самый старший, самый крепкий, Барух, светлая ему память, стал мужем Фрейды и, естественно, моим отцом.

/стр. 22/

Мои дедушка и бабушка – Иегошуа и Тайбл Шендерович

Барух вырос в деревне, среди полей и лесов, и был настолько крепок, что деревенские парни не решались с ним состязаться. Он мог на ходу остановить несущуюся пару лошадей, держась за дышло повозки сзади. Барух был высоким (в семье ростом никто не был обижен, даже девушки), стройным, красивым. Знал древнееврейский язык и Тору. Был трудолюбив, владет не только пером, но и топором. Такой человек был достойным стать мужем Фрейды и, конечно, стал им.

Барух был смел и решителен, и в то же время весьма застенчив. Рассказывали, как однажды в время оккупации Белоруссии поляками в 1920 году (поляки также не брезговали устраивать еврейские погромы), он провел всю ночь один с мешком муки на кладбище. Этот человек не кичился своей силой, не афишировал ее, стеснялся своего высокого роста и даже размера ботинок (они были 48-го размера и делались только на заказ). Он был тих и добр. Окружающие деревенские люди любили его и ласково называли Борушек.

Чтобы более полно нарисовать портрет папы, отмечу еще один штрих его характера. Это было весной 1938 года. Мамы уже не было. Мы с папой спали в одной небольшой комнате у окна. Рано утром, солнце уже взошло, сквозь сон я услышал царапающие звуки из окна. Взглянул в окно и увидел две руки, снимающие оконную замазку. Сон как рукой сняло. Я стал тихо будить папу. Он неохотно посмотрел в окно, и, ничего не увидев, сказал, что это моя фантазия, и тут же заснул. Я, конечно, спать уже не мог и стал наблюдать за окном. Через некоторое время руки снова появились. Когда уже было вынуто стекло, я снова разбудил папу. Он посмотрел и понял, что это не фантазия. Не поднимаясь с кровати, он велел мне взять стоявший рядом тяжелый утюг и, когда в окне /стр. 24/ появится человек, по его команде бросить в него утюг. Так я и сделал.

Позже, когда мы вышли на улицу, на земле у окна увидели оставшиеся следы крови. Я был очень взволнован происшедшим, а папа – нет. Как будто ему часто встречалось такое.

Описал портреты мамы и папы, а теперь – свадьба. Свадьба родителей прошла на славу. Конечно, я на ней не присутствовал, но сведения о ней приходили ко мне от разных людей в разные годы. Свадьба была богатой, многолюдной, с соблюдением всех канонов еврейской религии. В то время советская власть еще не наложила свои запреты на религию. Играли клейзмеры, была купа, жених разбивал стакан, был заключен брачный договор, который я в детстве держал в руках, но смысла его не понял. Как воспоминания о свадьбе, в шкафу долгие годы висели без употребления необычайно красивые наряды мамы.

Чтобы уберечь семью от частых еврейских погромов, мой дед Иегошуа решил покинуть Россию и вывезти свою семью в Америку.

После долгих хлопот в 1921 году вся семья папы из Белоруссии выехала в Америку. Остался в России только один папа, так как моя мама отказалась ехать и оставить своих сестер. Время показало, что решение деда уехать было правильным. Все члены семьи прожили в Америке хорошую интересную жизнь.

Начиная с 1937 года, переписка с заграницей под страхом ареста была запрещена. Так что долгие годы я не знал о существовании братьев и сестер папы. Впервые увидел я этих своих родственников спустя пятьдесят лет, уже после моего приезда в Израиль. Теперь в живых остались только многочисленные двоюродные братья и сестры и их семьи. /стр. 25/

Кратко рассказал о своих родителях, теперь несколько слов уделю себе.

В один из наиболее жарких месяцев года, в июле 1923 года (драй вохн ин тамуз) родился, точнее, доктор Калацей с помощью щипцов вынудил родиться мальчика весом аж в 12 фунтов – просто великана. А мама Фрейдэ, светлая ей память, была весьма миниатюрной женщиной. Каково ей было рожать такого гиганта-сыночка?! А сколько было радости: ребенок был долгожданный (матери было за тридцать) и всеми желанный. Это было событие не только в семье, но и для соседей. Мальчик получил имя Велвл (Вова) в память о дедушке. Когда я начал ходить в школу, то, проходя мимо дома доктора Калацея, всегда получал конфетку и заодно щипок в щеку. Другие мальчики не понимали, почему мне такое предпочтение.

Дело в том, что мое рождение было победой не только мамы, но и доктора Калацея. Спаситель любит спасенного так же, как спасенный – спасителя. Ребенок рос и развивался как все дети, но в доме все близкие и родные считали его особенным, почти вундеркиндом. А когда он подрос и достиг 5-летнего возраста, ему запрещалось играть улице с плохими детьми. Маленький Велвл (Вова) был центром, вокруг которого все вращалось в доме. Не только мама, но и тетки – Рахель и Мине – занимались его воспитанием. Конечно, приятно, когда тебя все любят, ухаживают за тобою, но… Есть такая пословица: «Много нянек – дитя без носа». Вопреки пословице, мой нос остался достаточных размеров.

Мама была удивительно добра и ласкова мне, всегда беспокоилась, «а вдруг что-то случилось или случится». Я не выпадал из ее поля зрения ни днем, ни ночью. Она решалась целовать меня только спящего, чтобы я не почувствовал себя, как она думала, одиноким, одним ребёнком в /стр. 26/ семье. В народе таких детей называли бен-ёхид. Помню маму, бегущую по улице с ложкой в попытке еще что-то сунуть ребенку в рот. Несмотря на то, что уже прошло много лет, почти каждый день вспоминаю свою маму. Она осталась в памяти как яркая звезда первой величины, освещающая мне дорогу всю жизнь. Примерно в пять лет меня стали называть не Велвлом, как обычно, а Вовой. И так до 18, до самой армии.

Даже сейчас, уже здесь, в Израиле, мои одноклассники, с которыми учился еще в школе с первого класса – Маня Равикович, Рахиль Гинзбург, Пинхас Кацевман, Нина Карагодская, Аня Комиссарчик и другие называют меня Вовой.

8

В возрасте пяти лет я начал ходить к частному учителю (меламеду) изучать еврейскую историю, язык и Тору, но занимался у него только около шести месяцев, так как под страхом ареста учитель вынужден был отказаться от преподавания. В те тяжкие, репрессивные, темные годы евреи были лишены своего языка, религии, культуры. Даже само слово «еврей» стало оскорбительным и употреблялось все реже и peжe, а в конце концов было заменено аморфным, безликим выражением «лица еврейской национальности».

Уже далеко не каждый осмеливался выполнять еврейские обряды – справлять хупу или обрезать ребенка. Единственный шойхет (резник – идиш) Менаше был арестован, и люди лишились кошерного мяса. Приглашали резников из других мест. Нельзя было сделать «брит мила» (обрезание – иврит). Чтобы зарезать курицу, люди /стр. 27/ выстаивали (больше ночами) большие очереди или ездили далеко в другие места, где еще сохранились резники. А позже религиозные люди отказались от мяса и стали вегетарианцами. В это время создавались различные антирелигиозные общества типа «Безбожник». Члены общества имели членские билеты и платили членские взносы. «Славная коммунистическая партия» умело пользовалась кнутом и пряником. Были сняты не только волосы, но и голова еврейского народа.

Хочу описать один юмористический эпизод из жизни советского школьника. Этим школьником был я, учился в четвертом классе. Как обычно, в Первомайский праздник для украшения колонны демонстрантов всем участникам были розданы плакаты, транспаранты и портреты советских вождей. Мне достался портрет Червякова – председателя совета народных комиссаров Белоруссии, а моему приятелю Люсику Комиссарчику – портрет Молотова. Я не знал, кто такой Червяков, но хорошо знал Молотова. Вдруг громко говорю Люсику: «Мой Червяк лучше твоего Молотова». Это услышала учительница и, бледная, дрожащая, подошла к нам, ничего не сказав, развела нас в разные углы. Дома я все рассказал папе. Он тоже побледнел и тихо сказал, что об этом нельзя говорить, Только потом я понял, что, изменив слово «Червяков» на «Червяк», совершил политическую ошибку, что могло вызвать неприятные последствия для папы и для учительницы.

Жизнь продолжалась. Люди приспосабливались к новому порядку. Одни становились безбожниками, преданными советскими гражданами, другие — не отступали от своих убеждений, становились вегетарианцами, за их лояльность трудно было поручиться, а третьи, кто шел против течения, зачислялись в нэпманы, кулаки и как враги советской власти уничтожались.

/стр. 28/

Семья папа и я (маленькие снимки), мама (в центре).

В шесть лет мама отвела меня в школу, в нулевой (подготовительный) класс. Я очень охотно посещал школу. Фактически это походило больше на детский сад. В начальной школе, до четвертого класса, учился охотно и довольно хорошо. В дальнейшем, до седьмого класса, стал менее прилежным, начал нарушать дисциплину. Конечно, оценки снизились. Нередко за всякие нарушения /стр. 29/ выдворяли из класса и вызывали в школу маму. Такие дни были для мамы настоящим трауром. Она ходила угрюмая, расстроенная, плакала. Я давал обещания исправиться, но, к большому сожалению, все оставалось по-старому и повторялось до седьмого класса, до самой смерти мамы. С этого момента закончилось детство. Я тут же повзрослел. Я понял, что теперь ответственен не только за себя, но и за папу. Стал дисциплинированным, начал лучше учиться, исчезли из табеля тройки. Если бы мама могла увидеть мои, хоть и скромные, успехи я учебе и поведении, о чем она так мечтала, ее жизнь была бы намного лучше. Но это было ей не суждено. Появились заботы о папе, которые я выполнял добросовестно.

Мама умерла в декабре 1936 года, среди полного здоровья. Ей было только 45 лет! Она никогда не болела. Однажды в холодный осенний день она попала под сильный дождь и промокла. Зонтики в магазинах не продавались. Далеко не все их и видели, разве что в кино. И было к ним какое-то пренебрежительно-мещанское отношение. Мама простудилась и заболела воспалением легких. Ровно через неделю ее не стало. А если был бы обычный зонтик, возможно, последствия были бы другими.

Медицина в Калинковичах, как везде в Союзе, была на весьма низком уровне. В городе было два врача – Сарра Гутман и Калацей, фельдшер и зубной врач Коган. Лечить воспаление легких не умели, да и нечем было. Все лечение заключалось в уколах камфарного масла и применения кислородных подушек. Об антибиотиках еще не знали. Хотя пенициллин был открыт английским микробиологом Александром Флемингом еще в 1928 году. Только в 1944 году им начали лечить американских раненых солдат. А сульфамиды, в частности, красный стрептоцид, синтезировали в 1932 году и стали применять в 1936. В России он появился /стр. 30/ значительно позже. Воспаление легких в то время, особенно у детей и людей среднего возраста, не говоря о стариках, стояло на одном из первых мест по смертности.

Смерть мамы была для меня тяжелой утратой. Хотя сейчас после се смерти прошло уже шестьдесят пять лет, я каждый день вспоминаю ее. Даже на фронте в день ее смерти молился в память о ней. По-видимому, что такое Мама – начинаешь осознавать только тогда, когда ее теряешь.

9

Жизнь продолжалась, хотя стала иной. Исчезла мамина забота, нежность и ласка. Папа был очень добр ко мне, но это была совсем другая доброта. Исчезли маленькие незаметные нюансы материнской любви, так необходимые мальчику-подростку.

Мы продали нашу корову Маньку. Стали питаться в столовой. Вернее, я каждый день после школы приносил домой из столовой обед. Соблюдать кашрут было невозможно (в городе не было кошерного мяса). Все функции мамы стал выполнять я: мыл посуду, полы. Очень стеснялся (почему?), когда кто-нибудь приходил и заставал меня за этим занятием. Мы жили спокойно, тихо, погруженные в рутинные житейские заботы.

На футбол и другие игры оставалось все меньше и меньше времени, и наоборот, больше уходило на школьные дела. Я перешел в девятый класс, стал серьезнее. Появились усики, даже начал обращать внимание на девочек. Однажды осмелился пригласить девочку, нашу соседку Хаву, в кино. Она была хорошенькой жгучей брюнеткой с /стр. 31/ приятным грудным голосом и хорошими манерами. Мне она казалась совершенством. Часто я открывал свое окно и играл на мандолине специально для Хавы. Играл я слабо.

Хава согласилась пойти в кино, а по окончании, на обратном пути домой, я вдруг заметил сидящего на скамейке папу. Я очень смутился (хотя шел на каком-то расстоянии от Хавы), оставил Хаву и перешел на другую сторону улицы. Какие были нравы в старину! Но все же я проводил её до самого дома и даже поцеловал на прощание, правда, было уже темно. Это был первый поцелуй, запомнившийся надолго.

В это время были очень модны танцы: танго «Утомленное солнце», фокстрот «Рио-Рита», вальс «Дунайские волны». Нередко после школы мы уходили танцевать к Симе Ручаевской (только у нее был патефон). У нас были прекрасные танцевальные пары (Годл Коробко – Лёва Фиалковский, Аня Комиссарчик и другие), но были и слабые танцоры, в том числе и я. Танцуя, наступал на ноги, не соблюдал ритм, и далеко не каждая девочка соглашалась со мною танцевать. Это огорчало.

В связи с танцами не могу не вспомнить о моем соученике и дальнем родственнике Борисе Эпштейне, светлая ему память. Он был внуком рава Шнеера, очень почтенного человека.

Боря Эпштейн был настолько талантлив, что в классе считали его гением. Помимо того, что он был крепкого телосложения и красив, он умел делать все: строить, рисовать, петь, заниматься спортом, играть в шахматы, решать самые сложные задачи, грамотно писать и многое другое. Он был яркой личностью. Мы, его товарищи, обращались к нему за помощью по математике, физике. Даже учителя прибегали к его помощи – он никогда никому не отказывал. Боря Эпштейн /стр. 32/ должен был стать большим ученым, но судьба распорядилась иначе. Он погиб на фронте в самом қонце войны, под Будапештом.

Мой друг Боря Эпштейн

Я упомянул Борю в связи с танцами, так как они, в контрасте с его выдающимися способностями, были его ахиллесовой пятой. Он упорно учился танцевать, «осваивал» танцы так, как будто учился работать топором или играть в шахматы, но его танец так и не приобрел мягкости и элегантности, и, конечно, девушки неохотно танцевали с ним.

В нашей группе был еще один «танцор» не высшего класса – Петя (Пинхас) Кацевман. Зато он /стр. 33/

стал классным летчиком, летал на штурмовиках всю войну, трижды был сбит, но выжил… Сейчас живет в Израиле (в Хайфе).

Выше было упомянуто о нравах в старину. В связи с этим вспоминается случай, когда я и Люсик Комиссарчик шли по улице и, почувствовав себя почти взрослыми, решили закурить. Навстречу нам попалась наша учительница (завуч) Елена Корнеевна Белашова, очень строгая, требовательная учительница. Она, по-видимому, не заметила наших папирос. А мы тут же бросили их, разбежались в разные стороны, а назавтра не знали, как явиться в класс. Но все обошлось. И с папиросами было покончено.

В нашей школе соблюдалась строгая дисциплина. Между учеником и учителем соблюдалась дистанция, которая редко нарушалась. Вероятно поэтому нас теперь крайне удивляют чрезмерно свободные взаимоотношения между учеником и учителем в израильских школах.

10

Прошло почти два года со дня смерти мамы. Письма мы обычно получали довольно редко, но однажды пришло письмо, как я понял по обратному адресу, из тех мест, где родился папа. А спустя несколько дней папа смущенно обратился ко мне с вопросом: «Нам вдвоем трудно. Не взять ли нам кого-нибудь в дом заниматься хозяйством?» Было ясно, что у папы были более серьезные намерения. Я сообразил, связал все это с полученным письмом и тут же довольно резко ответил: «Нет! Где была моя мама, не может быть другой женщины. Я всё сожгу или уеду!» В дальнейшем к этой теме мы /стр. 34/ никогда не возвращались. Спустя годы, я очень сожалел о своем поступке.

Так мы продолжали жить вдвоем. Мы не только любили друг друга, но и дружили. Папа был настоящим учителем. Он учил меня не только физическому труду – рубить дрова, пилить, мастерить, ухаживать за огородом (наш маленький огород полностью обеспечивал нас овощами, картофелем, кукурузой), но и мыслить, умению контактировать с людьми, разбираться в различных ситуациях. Сам папа был спокойным, немногословным, трудолюбивым, смелым человеком. Папа долгие годы страдал трофической язвой голени, но не обращал на это особого внимания, не лечил. По-видимому, это было поводом отказываться от службы в царской армии, я так думаю сейчас. После смерти мамы язва обострилась, появились боли, гноетечение. Лечение не приносило результатов. Врачи решили ампутировать ногу. Мы много думали об этом. Казалось, иного выхода нет, и мы решились на операцию. Расстаться с ногой молодому (49 лет), здоровому человеку нелегко. Перспектива стать инвалидом угнетала. После долгих размышлений папа поехал в Минск, где его прооперировали. Это было в 1938 году.

Спустя какое-то время, неделю или больше, я поехал забрать его домой. Мне было тогда 15 лет. Я еще никуда, кроме Мозыря, не выезжал самостоятельно из Калинковичей, да еще по железной дороге. Поезд тащился медленно, останавливался на каждой станции. Как это было обычно в российских поездах того времени – везде мешки, теснота, чай пассажирам тогда еще не придумали разносить. А ко мне еще сидящие рядом пассажиры обращались с любопытными вопросами, на которые трудно было отвечать: «Почему ты, мальчик, едешь один?», «Кто тебя послал?» и т.д. Я пытался /стр. 35/ вначале отвечать, но кажется, не все мне верили. Может быть, думали, что я вор?

В Минск приехал рано утром. Впервые увидел большой шумный город с трамваями, многоэтажными домами. Меня удивили дворники с метлами и регулировщики движения в белых перчатках. Я растерялся. С помощью милиционера нашёл больницу. Это был клинический городок с множеством каменных одно- и двухэтажных зданий. Кругом чистота и порядок. Все было необычно. Центральное место занимало хирургическое отделение. Завесь мне помоr один очень добрый молодой врач, к сожалению, фамилию его не помню. Прежде чем пройти в палату к папе, мы прошли всё отделение, фактически сделали обход больных. Врач знал все подробности о каждом больном. Чувствовалось, что он знает и любит свою профессию. Несмотря на молодость, он излучал необыкновенный, присущий, по-видимому, только настоящему врачу, особый свет обаяния при общении с больными.

На мой взгляд, врачи – это особая каста людей. Далеко не каждому дано быть врачом. Для этого далеко не достаточно сдать экзамены по физике и химии при поступлении в институт. От будущего врача требуется еще что-то, еще какая-то невесомая добавка, которая в дальнейшем, в работе врача, играет весьма весомую роль. Вот эту добавку надо искать у будущих студентов при приеме их в институт. Я видел эту добавку далеко не у многих врачей. Она, к примеру, ярко была выражена у заведующего отделением иерусалимской больницы Хадасса профессора Файнмессера. Из тех, с кем я столкнулся в России, ею обладал профессор И.М.Розенфельд и тот врач-хирург Минской больницы, с которого я начал эту тему.

Так вот, закончили мы с ним обход больных. Мне все это очень понравилось. Для меня был открыт новый мир. Еще не задумываясь о медицине, /стр. 36/ в детстве, я не раз пытался помочь раненым птицам и собакам.

Перед нами оставалась последняя палата, где лежал папа. Направляясь туда, доктор спросил, понравилось ли мне в больнице и кем я хочу быть, явно намекая и как бы советуя выбрать его путь. Прямого ответа я не дал, но сам уже твердо решил стать врачом, помогать людям. И это сбылось. Всю свою жизнь я посвятил медицине. Перед отъездом в Израиль, в 1973 году, получил награду – «Отличник здравоохранения СССР».

Мы вошли в палату к папе. Это была довольно просторная комната на 8-10 кроватей, наполовину заполненная больными. Папа лежал с закрытыми глазами, укрывшись одеялом. Когда я вошел, он тут же открыл глаза, отвернул одеяло и приподнял то, что осталось от ноги. Была ампутирована вся голень до коленной чашечки. Мы не промолвили ни слова. Молчали… Слезы сами покатились у нас из глаз. Доктор деликатно вышел из палаты, оставив нас наедине с нашими тяжелыми мыслями. Разговор с папой не получался. Я не знал, с чего начать и как его утешить. За несколько часов пребывания в больнице я повзрослел и понял, какая ответственность теперь лежит на мне.

Позже папа продемонстрировал, как он научился пользоваться костылями. Мы начали собираться в дорогу. Тепло попрощались с врачом, медсестрами и нянечками. Больничная машина доставила нас на вокзал. Через небольшое время поезд тронулся. Мы возвратились в Калинковичи, но уже на костылях.

Папа очень переживал, стеснялся своих костылей. Больше сидел дома, стал молчалив и угрюм. Он, молодой, крепкий мужчина, не представлял себя инвалидом (в Калинковичах их называли калеками). Папе обещали в течение полугода сделать протез, но он его так никогда и не увидел. /стр. 37/ «Сталинская забота» о людях проявилась в полной мере. Прошло какое-то время, а время, как известно, лечит, пата приспособился к костылям, у него улучшилось настроение, и он приступил к работе. Жизнь вошла в свою обычную колею со всеми своим старыми и новыми заботами.

Я перешел в десятый (последнии) класс, учился хорошо, по крайней мере, без троек. Папа купил мне новый костюм, рубашки, туфли. Я уже начал думать о поступлении в медицинский институт. Шёл 1941 год. В апреле меня и еще двух мальчиков из нашего класса (кажется, Толю и Меира Гомана) вызвали в военкомат и предложили по его направлению поступить в Киевское военно-медицинское училище. Мы с папой стали взвешивать это предложение: ведь это была медицина, о чем я и мечтал. С другой стороны, как я мог оставить папу одного? Хотя он стал хорошо передвигаться на костылях, работал и неплохо зарабатывал. Нужно было решить массу бытовых вопросов, в частности, хлебный.

В то время купить хлеб означало не просто зайти в магазин и купить. Надо было с раннего утра выстоять большую, на несколько часов, очередь, чего папа сделать не мог. В этом помог мой приятель-одноклассник Люсик Комиссарчик, который добросовестно эту миссию выполнял.

Мы много думали, и по решению папы я дал свое согласие на поступление в училище. Школу с этих пор посещал формально, к урокам не готовился. Правда, нового материала уже не давали. Началась подготовка к сдаче экзаменов на аттестат зрелости, но меня это уже не касалось. Я уже витал в облаках, представляя себя где-то в Киеве, в военной форме бравого солдата. Ребята из класса с нашей улицы относились ко мне уже иначе, не так, как прежде: многие поздравляли, некоторые /стр. 38/ завидовали, а папа с гордостью смотрел на своего сына: из еврейского местечка Калинковичи сын уезжал в большой город Киев, в совсем иной мир. Как же этим не гордиться?!

На прощание папа купил четвертинку (250 г) водки (в доме водки никогда не было), и мы ее пили целую неделю. Мы тогда не знали, что это наша последняя неделя вместе в жизни. Пробежала она быстро. Наступил день отъезда. Это было третьего мая 1941 года. Весь мой класс, мальчики с нашей улицы и моя собака Джульбарс пошли меня провожать. День был светлый, весенний. Ничто не предвещало плохого. До станции было около трех километров. Мы шли, пели, радовались нашей юности, мечтали, ждали только хорошего, надеялись: все впереди.

Но судьба сыграла злую шутку. Она поступила, как злая мачеха, поменяла все краски – светлые на темные. Прощание было теплым и радостным. С трудом удалось выдворить из вагона собаку. Поезд тронулся. Я начал свой длинный путь в неизвестность расстоянием в долгих пять лет, полных горя и страданий.

11

Поезд прибыл в Киев рано утром. Затем автобус долго вез на окраину города до улицы Мельника, что рядом с тогда еще неизвестным зловещим Бабьим Яром. Там и находилось военно-медицинское училище. Нас накормили и тут же отправили на медицинскую комиссию. Я и Меир успешно ее прошли, а Толю забраковали. Меир и Толя были моими одноклассниками.

Назавтра предстояли экзамены по математике, литературе и чему-то еще. Я все сдал и поступил, а /стр. 39/ Меир – нет. Конкурc был около трех человек на место, так что Меир не прошел. Месяцем позже он поступил в летное училище, пролетал всю войну на истребителе и остался жив. Толя погиб на фронте. Итак, я был принят в училище один, остальные двое возвращались домой в Калинковичи. Я с грустью прощался с ними и терял последнюю связь с домом, школой, друзьями.

Я – курсант Киевского военно-медицинского училища. Май 1941 г.

Начались обычные армейские будни: строевая подготовка, изучение устава и материальной части, подготовка к принятию присяги. Самой трудной /стр. 40/ оказалась физическая подготовка, особенно упражнения на выносливость, к чему я оказался не готов. В школе на уроках физкультуры занимались играми или чем-то другим, не связанным с физкультурой. Часто отменяли эти уроки для занятий другими проблемами. Физкультуре в Калинковичах вообще, не только в школе, не уделялось должного внимания. О ней нередко даже от учителей можно было услышать: «Оставьте эти глупости, надо заниматься делом».

С большим опозданием Сталин стал понимать значение физкультуры. Были выпущены значки ГТО и БГТО и нормативы к ним. Стали устраиваться грандиозные красочные физкультурные парады. Но отставание по физической подготовке от Запада было очень большим. Помню, на весь послевоенный многомиллионный город Ленинград было до пяти бассейнов, а в Германии – почти в каждом детском саду.

Всё это явилось причиной того, что я оказался недостаточно подготовленным физически к армейской службе. Пришлось много трудиться, чтобы войти в форму.

В конце мая мы начали заниматься медицинскими предметами – анатомией, латынью, первой помощью раненым и др. Нагрузка была большая. Я медленно втягивался в новую жизнь и начал привыкать к нагрузкам. Учитывая мой высокий рост (184 см) и добросовестное отношение к службе, меня решили назначить командиром отделения. Большинство моих подчиненных курили, владели хорошим русским матом, чему я был совершенно не обучен. Командир же не может даже в этом отставать от своих подчиненных. я ночью уходил в туалет, там курил, кашлял до слез, снова курил, ругался самым отборным матом. Вскоре я стал /стр. 41/ равным, а в чем-то даже «равнее» своих товарищей-курсантов. Отношение ко мне изменилось.

Служба шла точно по расписанию. Многое стало привычным, рутинным, меньше тяготил армейский режим. От папы получал частые письма и охотно ему отвечал. Мой товарищ Комиссарчик навещал его и, чем мог, помогал. Все складывалось наилучшим образом.

В июне нас, молодых курсантов, стали направлять на охрану военных объектов – оружейных и продуктовых складов. Моему отделению часто доставалось охранять объекты, расположенные около Бабьего Яра. Никто не мог себе представить, что через пять месяцев это место станет символом трагедии еврейского народа. Здесь, в Бабьем Яру, только за один день тридцатого сентября 1941 года, по официальным немецким данным, было расстрелян 38.771 человек. А всего здесь было расстреляно 100.000 человек – целый большой город! – преимущественно евреев. Пропуском в Бабий Яр служило уже одно слово – еврей. Если грудной ребенок находился на руках еврейской матери, он тоже подлежал уничтожению. Глубоких стариков и инвалидов привозили на повозках и колясках. После акции расстрелов земля долго не успокаивалась – дышала коллективными легкими расстрелянных, шевелилась от массы еще живых людей. Обычно ту изуверскую работу расстрела евреев немцы поручали украинским полицаям или просто добровольцам. Некоторые из них здравствуют и поныне. Спустя двадцать восемь лет после окончания войны, перед нашим отъездом в Израиль, я, жена и дочь посетили эти печальные места. Не просто было найти Бабий Яр. Мы долго бродили по улицам Киева, расспрашивали прохожих, как пройти к этому месту. Редко кто выслушивал до конца вопрос: либо вовсе не отвечали, либо говорили «не /стр. 42/ знаю». Удивительно, что это место оставалось для многих киевлян неизвестным. Только один из многих прохожих тайком указал нам пальцем направление, куда идти. Наконец наши поиски увенчались успехом: мы нашли Бабий Яр. Вместо памятника там стоял небольшой камень с весьма скромной надписью о том, что здесь от рук немецко-фашистских оккупантов погибли советские граждане. Какие граждане?! Известно, что подавляющее большинство из них были евреями, но это слово уже давно было исключено из лексикона.

На месте Бабьего Яра планировалось построить большой парк отдыха. Но Б-г решил по-своему. Здесь начались оползни, что и разрушило все кощунственные планы горе-строителей. /стр. 43/

Примечания:

– синагоги и церковь были закрыты в 1930 году
– железнодорожная станция была в 3-х км от местечка
– знаменитый калинковичский пожар, уничтоживший половину местечка, был
не после революции, а летом 1915 года
– Колоцей Семен Дмитриевич( 1867-1946) был не доктором, а фельдшером в
Калинковичах, пользовался большим авторитетом у населения
– Елена Корнеевна Белашова (1897-1994) преподавала в Калинковичах с
1926 года, жила на ул. Загородней, участник антифашистского подполья,
заслуженный учитель БССР
– речка Кавня (по белорусскому значению сырое болотистое место, на
карте 1842 года обозначена как речка Каленковка).

Опубликовано 10.03.2019  20:33 

К 75-летию расстрела евреев Калинкович

Мысли о грустном.

Исполнилось 75 лет со дня трагических событий для евреев Калинкович, и 20 лет, как в городе установили памятник на том месте. Немного другие тогда были времена, хотя уже вовсю и начал складываться в Беларуси диктаторский культ. Мэром города незадолго перед тем стал относительно молодой Михаил Алексеевич Акунец, ранее работавший директором завода ЖБИ, а позже – Бытовой химии. Я его неплохо знал, он любил захаживать в шахматно-шашечный клуб, поиграть в шашки или посмотреть за игрой в шахматы его друга Михаила Жука. Ну и еще запомнил его как завзятого парильщика. А потому в один из первых своих приездов в Калинковичи в 93-м г. встретился с ним в его кабинете. Думаю, что, действительно, появление памятника в немалой степени стало возможно благодаря Акунцу. Далее его перевели в Гомель, а затем и в Минск.

vozle mogili rastrel. evreyam 89 g.
Апрель 1990 г. Справа налево: Лева Сухаренко, Арон Шустин, Гриша Вейнгер и мозырянин Эдик Гофман. Снимок Йоханана Бен-Яакова, жителя Гуш-Эциона (Yohanan Ben Yakov, Gush Etzion), посланника Джойнта в Мозырь и Калинковичи, приехавшего накануне Песаха для проведения праздничного Седера. 

Pamyatnik rastrelyanim evreyam

(Нижние снимки от 29.05.2017, прислал из Калинкович израильтянин Саша Лившиц)

Местный белорус, журналист Владимир Смоляр (10.01.35 – 17.08.2005) еще в советские времена немало усилий потратил на изучение еврейской темы, поиск свидетелей и архивных документов. Он восстановил картину трагедии евреев Калинкович, а также населенных  пунктов района. В 1990-е годы во многом благодаря ему в районе – в том числе в деревне Ситня между Калинковичами и Мозырем появились памятник и памятные знаки. Восемь лет назад я связался с его дочерью Галиной, которая и ныне живет в Калинковичах. У нее должны были остаться архивные материалы отца. Оказалось, что к тому времени у Галины побывала ученая тетенька из Минска, директор Музея истории культуры евреев Беларуси И. Герасимова, забрала все с обещанием вернуть после копирования. Но одно дело сказать, а др. сделать.

Тогда я уже сам, найдя мэйл музея, написал в Минск Герасимовой. В завязавшейся переписке она утверждала, что, с одной стороны, вроде и архива Смоляра как такового и не было, а с другой, мне ничего не пришлет, поскольку материалы являются ее собственностью, и брала она даже не для музея, а будущей книги. И еще добавила, что ездила в Израиль и тоже в разных городах встречалась с людьми, собирая материалы. Недавно, разыскав тел. Фрузы Смоляр, жены Владимира, проживающей в Ашдоде, спросил у нее о публикациях мужа в конце 90-х в “Еврейском Камертоне”, приложении к “Новостям Недели”, когда он несколько лет проживал в Израиле, после чего вернулся обратно в Калинковичи. Но и здесь все исчезло благодаря стараниям той же Герасимовой. Будучи директором музея, она делала и неплохие вещи, о чем есть также и в публикациях на этом сайте, но это не давало ей никакого права так себя вести, между прочим, в отношении не одного В. Смоляра, пудря мозги близким и прихватывая принадлежащее им. Не только по Беларуси, но и в Израиль Герасимова ездила не как турист, а полностью за счет Яд ваШем на семинары, и надо потерять всякую совесть, чтоб, приехав в тот же Ашдод, не зайти в один из многих книжных или канцтоваров, сделать копии и вернуть взятое хозяевам.

Все мои попытки отыскать какие-то материалы Владимира в интернете ни к чему не привели. Какие-то, вероятно, есть в архивах республиканской библиотеки в Минске, но чтоб добраться до них, надо для начала знать хотя бы более точно годы, когда они были напечатаны и в каких газетах. Кроме местной, это скорее всего были “Гомельская праўда” и, возможно, “Советская Белоруссия”. Израильские же публикации не менее сложно обнаружить. Самый большой архив прессы был в библиотеке Иерусалимского университета, но его давно начали переводить в цифру и избавляться от тонн бумаги. Даже если отыщешь, то каждая копия стоит в разы более, чем прежде. В 2006 г. я искал ряд материалов по др. вопросу, специально поехал в ту библиотеку, просидел полдня и знаком с ситуацией. Скорее всего, есть в библиотеке Общинного центра в Иерусалиме, куда тоже тогда добрался, но они были в процессе поиска др. помещения и переезда, и потому все газеты были сложены в ящики и находились в подвале.

Короче, чтоб заняться поисками и пересмотреть тот же “Е. К”, хотя бы за несколько лет конца 90-х, начала 2000-х, нужен энтузиаст, проживающий в Иерусалиме, также как и в Минске, если будут известны годы публикаций и где также ныне надо оплачивать сканирование, выделение конкретного материала и т.д. И. Герасимова, после того, как ее сместили в 2012 с должности директора музея, перебралась в Германию. Не сомневаюсь, что материал прочтет, если не она сама, то точно люди из Беларуси, многие годы контактировавшие с ней, да и сейчас, наверняка, связь не потеряли. Передайте ей большой привет за все, что сотворила!

Не ошибусь, если скажу, что о месте расстрела ныне живущие в Калинковичах евреи, вспоминают в лучшем случае раз в год. За последние лет 15 – 20, немало уехавших в разные страны, и особенно в Израиль, хоть раз, но приезжали в город. Если отбросить тех, кто боится компьютера, то остается масса народа. регулярно общающихся в соцсетях. Есть немало любителей выставлять в них снимки себя любимых, чтоб жали на “Класс” или лайкали, отдельные неугомонные земляки-израильтяне  пишут ни уму ни сердцу посты, вдруг в последнее время стали озабочены судьбой Украины, хотя ранее подобного не замечалось.

Фотографируют дом, где жили, рассказывают как чисто и уютно в городе, что все есть в магазинах, про встречи с одноклассниками, учителями, соседями и т.д., что интересно, если не всем, то многим, но в то же время не помню, чтоб видел у кого-то, кто неделю, а то и значительно более провел в городе, да и не раз, снимки возле памятника, какой-то хоть небольшой рассказ.

Зато похвалить белорусскую власть, да еще, чтоб обязательно было опубликовано в местной газете, ну как же без этого! И ведь не могла журналистка сама додумать, или заставить говорить такое:

Марат Л-ц (Израиль). «Я скучаю по Беларуси. Это моя родная страна, а Калинковичи – родной город. Сюда я приезжаю каждый год. (Так и хочется сказать, если не брешешь, то чего катаешься взад-вперед, вернулся бы?!! – редактор сайта)

В Израиль со всей семьей я уехал в 1990 году. До отъезда работал во вневедомственной охране, потом в часовой мастерской. В Израиле живу в Назарете, работаю механиком. До пенсии мне десять лет. Там пенсионный возраст наступает позже, мужчины становятся пенсионерами в 67 лет.

Несмотря на то, что по документам я уже не белорус, по-прежнему интересуюсь всем, что происходит на моей Родине. Смотрю и читаю новости, общаюсь с земляками в социальных сетях и по скайпу. Вижу, что Беларусь — спокойная страна, с правильной политикой, страна мира и согласия» (10.09.2015)

Кстати, там же было без всякого политиканства и лизоблюдства от

Александра Фролова: «В Америку я уехал семейным человеком. Мне было 33 года. Из родных здесь у меня никого не осталось. В Калинковичах я не был со школьных лет. Сразу после школы уехал учиться в Минск. После окончания машиностроительного института работал в столице.  В 1989 году уехал в США. Считаю, что любой переезд – это шаг вперед. Новые люди, новое место, новая ситуация – так человек развивается. Здесь бы я не достиг того, что имею там. В Америке у меня свой бизнес.

Спрашиваете, почему я приехал спустя 26 лет? Не поверите: на встречу одноклассников. И в Минске у меня тоже остались друзья.

Конечно, за четверть века наш город очень изменился. Вырос, столько всего построено. Изменился в лучшую сторону и Минск, не так центр, как его окраины»

***

Пришло на память и другое. Когда в конце 60-х, начале 70-х в Беларуси на государственном уровне была развязана антиизраильская кампания, то в районной газете под рубрикой “Асцярожна – сiянiзм” стали появляться подметные статейки, где среди прочего в наглую использовали евреев, естественно, с должностями и партбилетом, фактически вынуждая ставить свои подписи под ними. Но были ведь и молодые, да уж больно шустрые, кто начал строить свою карьеру, незадолго до того вступив в партию в армии. Не могу представить, чтоб сами полностью писали, но в известных кабинетах состряпанный материал с “озабоченностью судьбой несчастных палестинцев и осуждением израильских агрессоров”, частично с удовольствием дополняли, рассказывая о советском интернационализме,  своем глубоком патриотизме и т.д. Однако это не помешало забыть, когда приперло, обо всей вылитой грязи и уже более 25 лет как проживать в мединат Исраэль. Но об этом подробно в др. раз.

Или же не менее удивительное, что поразило знакомого, когда, придя на старое еврейское кладбище, он увидел на могильной плите надпись: Горелик Иосиф Иванович (14.5.1919 – 22.12.1974). Он был известен многим, как директор небольшого магазинчика спорттоваров в центре города, и, действительно, так его называли. Но уж после смерти могли бы и написать настоящее отчество, а не то, которое появилось во время войны. А может потому, что его сын Борис (13.2.1948 – 29.1.2012, умер в Израиле), каким-то образом исхитрился записать себя “белорусом”. Борю очень хорошо знал с детства и не могу понять, ради чего ему это надо было?! Даже если забыть о фамилии, ни на что особое он не претендовал,  максимум на простенький московский вуз, который в итоге и закончил заочно.

И если вернуться к именам или отчествам, то, как не скрывай, ведь все равно они звучали при выдаче аттестатов в школе, или же, если вспомнить главврача района, заслуженного врача республики Бориса Михайловича Лившица, в некрологе в местной газете, подписанного партийным и советским начальством и др., написали Берка Мордухович. Я не помню как у него на памятнике, в любом случае не буду осуждать, но вот что касается Гореликов, могли бы не делать тайны из настоящего отчества.

Кстати, о еврейском кладбище, закрытом в 1981 г. и находящемся практически в центре города. То, что до него нет никакого дела местным властям, давно известно. Многие старые могилы и вовсе не отыщешь: время, падающие ветки и листья деревьев, которые никто не убирает, делают свое дело. Памятники разрушаются, надписи стираются, да и очень узкие проходы, постепенно приведут к тому, что, когда новые поколения вспомнят о своих корнях и захотят посетить места своих предков, то они там мало что найдут. Наверняка, зададутся вопросами как же так случилось, почему не предпринимали никаких усилий сохранить?

Понятно, что Беларусь не Литва, и такой может никогда и не станет, так хотя бы сами евреи о чем-то задумывались, в том числе и местные, сколько бы их там ни осталось, а то многие из них хотят только получать посылочки, помощь, все остальное абсолютно не колышет. А ведь найти возможность навести минимальный порядок на кладбище, конечно, можно. Меняются председатели общины, которая с начала 90-х имеет статус официальной, но за все время никому особо не было дела до кладбища. Живем сегодняшним днем, как говорится, няхай гiне, гары яно гарам!

И еще одна история. Многие годы директором раймага был Левченко Иван Михайлович, хотя немало кто знал, что его звать Фима (возможно, в метриках и Хаим), а уж среди евреев, так большинство, отца Мейсул, а фамилия Пикман. И в повседневной жизни для знакомых не было никакого Ивана Михалыча, а просто Фима.  В войну попал в плен, и после побега его спасла украинская семья, дав свою фамилию. Ныне в Америке живет дочь Софа, 1949 г., переехавшая туда  в конце 80-х из Питера. Казалось бы, почему не рассказать историю его спасения и последующей жизни, да и, наверняка, приятно было бы потомкам украинцев, но Софа упорно не реагирует на обращения. Просто удивительные у меня земляки, а некоторые и родственники, близкие и не очень!

***

Из книги “Перекрестки судьбы” Галины Положенко, (материал опубликован на сайте 4.07.2015)

Холокост.

А вот что творили немцы с евреями в Калинковичах! Перед приходом немцев часть евреев эвакуировалась, но многие и остались. Сестра Аза жила в центре города как раз с евреями. В их доме было две квартиры, пополам с еврейской семьей. Жили очень дружно и Аза слышала от соседей, что те уезжать не собираются.  Они говорили: “Мы с немцами давно дружим народами, они наши друзьям и они нам ничего не сделают…” Наивные. А немцы летом 1941 объявили евреям явиться с ценными вещами на площадь, мол, куда-то повезут. А у евреев всегда были ценные вещи – деньги, золото. И вот они со всем своим богатством явились на площадь, образовалась большущая, огромная толпа. Немцы их сразу окружили автоматчиками с собаками и погнали по шляху на окраину железной дороги, где население Калинкович выкопало противотанковый ров, рассчитывая, что через него немцы не пройдут. Какая глупость! Вот евреев прямо к этому рву и пригнали. И тогда-то до этих несчастных, видимо, и  дошло, что их никуда не повезут, пригнали на убийство.

Мы жили на самой окраине и, когда на чердак или крышу залезали, ров был виден. Он был приблизительно в километре от нашего дома. Помню, я и мои младшие брат и сестра залезли в тот день на чердак и приникли к окошечку. Смотрели что же происходит, ведь мы слышали крики немцев, лай собак и жуткие крики людей, плач и стоны… и увидели, что людей согнали к этому рву, выстроили вдоль него и стали расстреливать! Что творилось! Как евреи кричали!!! Кто-то пробовал бежать, прыгал в ров и пытался перебраться на другую сторону, а ров глубокий, песчаный, почва осыпается, люди скатывались и, там же, во рву погибали. Словом, всех расстреляли, и женщин и детей, всех! Они так страшно кричали, что я от ужаса кубарем скатилась с чердака по лестнице. Я не могла больше смотреть и слышать этого, это было чудовищное зрелище. Вечером немцы пригнали жителей из железнодорожного поселка и заставили засыпать ров с убитыми. Через 5-6 дней мы потихоньку пошли туда посмотреть, что там, может кто выбрался и живой остался. Почва песчаная, сухая…может кто и откопался и нуждался в помощи. Пришли и увидели, что там то тут из песка торчат руки, ноги…в живых не было никого. Это было ужасно. Моя сестра Аза сокрушалась: “Ну как можно было поверить немцам! Почему они считали их друзьями?”

Об авторе:

Родилась в г. Калинковичи, что в Белоруссии. Училась в школе, была отличницей, активисткой, участвовала в художественной самодеятельности, в 9 классе была выбрана комсоргом.

Но началась война. Хотели эвакуироваться. Не успели, пришлось вернуться.

Дома серьезно задумалась, как жить дальше, что делать, как спастись от угона на работу в Германию. Устроилась разнорабочей на железную дорогу. Грузили и разгружали вагоны,

подметали пути, следили за чистотой на вокзале. Потом работала на продуктовом складе. Собирались все вместе с девчатами и думали: как помочь армии в борьбе с фашистами. Все больше появлялось желание связаться с подпольщиками или партизанами. Но как это сделать не знали.

И вот в конце 1942 года одна из одноклассниц предложила стать связной партизанского отряда. Через нее получила задание собрать сведения о размещении в городе воинских частей, набросать план, где и какие учреждения немцев  расположены. Потом получила задание вести агитационную работу среди чехов, гарнизон которых располагался в километре от их дома.

И подпольщики приняли решение увести чехословацкий гарнизон к партизанам (чехи были согласны). Чтобы не подвергать родственников чехов со стороны фашистов, было решено поступить так: чехи с оружием на машинах поедут в лес, якобы на заготовку дров, а

там их будут ожидать партизаны. При встрече будет организована стрельба в воздух, чтобы имитировать захват их в партизанский плен. Все было продумано, подготовлено, но среди чехов оказался предатель, который сообщил все немцам. И в последний момент, когда чехи уже садились в машины немцы окружил и их, разоружили и арестовали. Бежать удалось только нескольким чехам, которые знали дорогу к партизанам.

После провала «чехословацкой операции» Галя на продуктовом складе отравила ядом продукты и ушла в партизанский отряд. Вскоре в их дом нагрянули гестаповцы, допрашивали мать, били, отбили легкие, и мать умерла. В отряде числилась рядовым бойцом: несла караульную службу, ходила в разведку, обстреливали немецкие эшелоны, хотя дорога очень хорошо охранялась немцами; участвовала в налетах на немецкие гарнизоны.

После освобождения Белоруссии нашими войсками партизанский отряд влился в состав советской армии. Галина Аполлоновна воевала до июня 1944 года.

***

Буквально на днях благодаря помощи из Минска, обнаружилось следующее:
Из Акта Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний оккупантов от 6 декабря 44 г.: «Яма-могила длиной 150 м и шириной 2.5 м, глубина 1- 1.5 м. находится в 50 м севернее полотна железной дороги Калинковичи – Гомель… Здесь похоронено примерно 700 чел. Трупы разложились, но можно определить, что многие зарыты живьем (сидящие женщины). Преобладают трупы женщин, стариков и особенно детей от года и старше…»

Это все, что пока удалось найти, но ведь был и, несомненно, существует полностью текст Акта с фамилиями опознанных, протокол опроса и показаниями свидетелей, возможно, и немецкие архивные документы…

***

В ноябре 2011 я вступил в переписку с Калинковичским исполкомом. Привожу ответ и присланный общий список белорусов и евреев, из которого, если посчитать число расстрелянных между числами 21-23 сентября и допустить некоторую путаницу с датами в отдельных случаях, то при количестве примерно 700 в общей могиле, опознанных набирается всего несколько десятков.

otvet-kalinkovichskogo-ispolkoma

spiski-rasstrelyannykh

Когда-то помимо исполкома, список только евреев имелся в местной общине. Но он, начиная от Якова Еренбурга, после отъезда того в Израиль, кочевал от одного к другому и уже концы не сыщешь, да и все попытки получить ушли в песок. Как в свое время мне написал знакомый, живущий в Калинковичах, на мое возмущение, что одна обещала копии привезти в Израиль, когда будет в гостях у родственников, да вернулась обратно, не дав знать о себе: «А кто сейчас вообще бесплатно что-то дает?!!» Ну да, конечно, одни гибли, а др. посчитали, что если им взамен ничего не предлагают, то пусть сгинет память…

***

Ниже привожу список, который был опубликован на сайте в августе 2008, и в дальнейшем дополнен 11.11. 2010, т.е. до обращения в райисполком спустя год. Если сравнить, то в нем более имен, чем в присланном приложении к ответу от конца ноября 2011.

Список еврейских жителей, расстрелянных, замученных, повешенных немцами 21-23.09.1941 г. по Калинковичскому с/с, Калинковичского района, Полесской обл, БССР:
Альтшуль Янкель Михелевич 1863 г.р.
Бененсон Ицка Абрамович, 1860, иждевенец
Бененсон София Айзиковна, 1886, колхозница
Будницкая Хася Берковна, 1884, колхозница
Винокур Гинда Юделевна, 1884, колхозница
Винокур Бейля Мойсеевна, 1922, колхозница
Герцман Гирш Гиршович, 1866, колхозник
Герцман Доба Нохимович, 1885, колхозница
Герцман Гершул Гиршович, 1906, колхозник
Герцман Шолом Гиршович, 1923, колхозник
Герцман Залман Гиршович, 1929, ученик
Гинзбург Хаим Симанович, 1866, иждевенец
Гинзбург Малка Михайловна (Михелевна), 1866, иждевенец
Горевой Копка, 1932
Горевая Люба, 1935
Журавель Мойша Шлоймевич, 1861
Журавель Лиза Лазаревна, 1862
Зеленко Сара Цалеровна, 1910, колхозница
Зеленко Миля Зямовна, 1929, ученица
Зеленко Фаня Зямовна, 1930, ученица
Игольников Есель Рувимович, 1888, колхозник
Игольников Сара Самуиловна, 1888, колхозница
Игольников Зяма Еселевич, 1927, колхозник
Игольникова Хая Еселевна, 1929, ученица
Карасик Гирш Абрамович, 1869, расстр. 23.9.41
Карасик Цодик Мордухович, 1862 –  23.9.41
Карасик Хана Хаимовна, 1918 –  23.9.41
Комисарчик Ицка Борухович, 1873, колхозник
Комисарчик Дора Нохимовна, 1881, колхозница
Комисарчик Сима Нохимовна, 1893, колхозница
Кофман Борух Хацкелевич, 1859 –  21.9.41
Лившиц Двося Гиршевна, 1896 –   21.9.41
Миневич-Айзенштат Мария Бенционовна,  21.9.41
Миневич Хана Сендеровна, 1871,   21.9.41
Медведник Менохим Янкелевич, 1854 –  21.9.41
Пейсахович Тевель Янкелевич, 1874 –  21.9.41
Слободкин Моисей Шоломович, 1881 –  21.9.41
Хайкман Брайна Залмановна, 1885, колхозница
Хайкман Сара Янкелевна, 1921, колхозница
Хайкман Залман Янкелевич, 1926, колхозник
Хайкман Нохим Янкелевич, 1929, ученик
Хайкман Пейсах Янкелевич, 1933, ученик
Фрейлахман Гита Мордуховна, 1887 –  21.9.41
Фрейлахман Марат Миронович, 1884 –  21.9.41
Шапиро Вячеслав, 1886 –  21.9.41
Шапиро Давид, 1886 –  21.9.41
Шейкман Залман, 1866,  21.9.41
Шейкман Песя, 1867 –  21.9.41
Шульман Хана Ароновна, 1910, работала в колхозе
Шульман Хая Михайловна – дочь, 1928, ученица
Шульман Роза Михайловна – дочь, 1930, ученица
Шульман Сема Михайлович – сын, 1932, иждевенец
Шульман Арон Михайлович – сын, 1934, иждевенец
Шульман Ольга Михайловна – дочь, 1936, иждевенец
Урецкая Гинда Ёселевна, 1881 –   21.9.41

Расстрелянные в другие даты:

Атлас Эля Хаимович, расстр. 25.6.41
Бухман Нохим Шевелевич, 1860 – 6.1.42 
Горелик Меер Симонович, 1892 – 8.7.41
Зеленко Броня Зямовна, 1930 – 18.1.42 
Иткин Ошер Абрамович, 1886 – 14.9.41
Капелян Мотель Борухович, 1920 – 9.9.41
Карасик Хана Айзиковна, 1909 – 30.12.41 
Кацман Абрам Янкелевич, 1867 – 10.6.42 
Колик Геня Самуиловна, 1912 – 22.11.41                    

Хазановская Фрейда Моисеевна, 1881 – 5.12.41 
Хазановсий Нохим Лазаревич, 1876 – 5.10.41          

Шульман Хая Ёселевна, 1928 – 18.1.42                      

Шейкман Захар Сролевич, 1968 – 10.10.41                
Шендерович Борис Евсеевич, 1886 – 14.9.41
Ягуткина Софья Гиршевна, 1889 –  2.11.41               

Примечание: евреи, расстрелянные после 21-23 сентября, вероятно, смогли на время спрятаться, – возможно, им помогли некоторые белорусские соседи.

Последнее обновление списка 11.11.10 

Марина Гомон прислала дополнения в список погибших в Калинковичах 22 (23) сентября 1941: Карасик Цодик – 1880 (есть в списке Карасик Цодик Мордухович – 1962 г. Скорее всего это один и тот же человек – просто путаница с датой рождения – А. Ш.), Карасик Матус – 1924, Карасик Хаим – 1926, Карасик (Каплан) Слова – 1890, Карасик Гдалия – 1917, Факторович Хаим – 1924 г.

18 июня 2013 г.

***

Зиновий Телесин 

НА  ДУДИЧСКОМ  ШЛЯХУ

 

Дудичским шляхом по ту сторону линии

По ягоды вы не ходите.

Дудичским шляхом по ту сторону линии

Стада вы не гоните.

 

Потому что, тяжелые вытянув ноги,

Дядя Пиня заснул у железной дороги.

 

Да не будет нарушен покой дяди Пини!

Здесь ветер и тот не свистит на бегу,

И не ухает филин на горькой осине,

И не каркает ворон на темном суку.

 

Прилетая сюда, замолкает кукушка,

В этом месте ей некому годы считать.

В изголовье у дяди земля – не подушка,

И под боком у дяди земля – не кровать.

 

Где родной его дом?

Где родное местечко?

Где соседи – сапожники и столяры?

Лишь прибитая к столбику кем-то дощечка

С той печальной поры,

С той минувшей войны

Сообщает:

«Пой нихбор…» – «Здесь погребены…»

Это, памяти ради,

Все, что осталось от дяди.

 

Гнали их немцы, взведя автоматы.

– Пиня, куда ты?

 

Прикладами головы размозжив,

Сбросили в ров.

– Пиня, ты жив?

 

Били, стреляли, но не убили.

В четыре ряда на него навалили

Людей.

Все местечко на нем лежало

– Пиня, тебе еще мало?!

 

И хоть Пиня был жив,

Но ему изменили вдруг силы,

Словно всех мертвецов он держал на руках,

И упал посреди непокорной могилы…

Слева рельсы гудят, справа – Дудичский шлях.

Перевел с идиш Яков Козловский

Из книги «Близко к сердцу», Москва, 1965

Материал подготовлен редактором сайта.

Опубликовано 22.09.2016 01:31

Комментарии:

Геннадий Симкин А даньк… 22 сентября в 18:38

Jennie Shmeikhilman   Мой муж родился в Калинковичах! В расстрельном списке нашла фамилию Винокур, моя свекровь мне рассказывала, что Винокуры были её родными, кстати, артист Винокур из этой семьи!
23 сентября в 7:19

Jennie Shmeikhilman   Аарон, моей свекрови мать, бабушка моего мужа, носила фамилию Голод, я не помню её настоящего имени, но называли её Женя!
23 сентября в 7:20

Jennie Shmeikhilman   По-моему, Зельда, но я уточню и напишу! Мой муж был увезён оттуда малышом в Одессу, он ничего не помнит, я помню из рассказов свекрови эти фамилии!
23 сентября в 7:22

Денис Таболич Все что я могу – это попросить прощения ( не расчитывая на него ) за тех беларусов, что принимали участие в этих преступлениях (я не только про Калинковичи). Им нельзя простить – поэтому прошу от своего лица. Простите.
23 сентября в 19:56

Faina Kosovsky Аарон большое вам спасибо за эту статью. Я проживала в Калинковичах в течении 25 лет, в 79 году мы уехали в Америку и вот в этом году я с мужем приехала в Калинковичи. К моему сожалению, я даже не знала о существовании памятника в городе. Но вот что я увидела на кладбище, это действительно ужас, свалки с мусором и правительству города до этого дел нету.
24 сент в 15:55

Faina Kosovsky Свалка на кладбище на улице Куйбышева, и этот мусор не в стороне, а набросан на чьи-то памятники.

svalka_na_evr-klad_kalink

 Jennie Shmeikhilman Ужас:((
24 сент в 17:06

Редактор сайта Каждый приезжающий, в первую очередь идет на кладбище. Так вот те, кто сам, или по чьей-то просьбе шлют похвалы в местную газету и рассказывают, как они рады тому, что увидели в городе, должны были бы не стесняясь говорить и о кошмарном состоянии старого кладбища, и если об этом не будет опубликовано, тогда все равно оно появится в интернете. Когда напишут 3-5 чел, хочешь не хочешь, местные начальнички задергаются. В Беларуси и сейчас приняты советские субботники. Могут провести несколько и на кладбище, коль за все годы довели до позорного состояния. И, конечно, в первую очередь это дело коммунхоза. Люди, техника – все у них есть, чтоб пообрезать деревья и не устраивать свалку.
24 сент в 19:24

Faina Kosovsky Наверно ждут помощи от нас
24 сент в 19:30

 Редактор сайта Так и надо им помочь, если сами не соображают. Пусть каждый, у кого есть подобные снимки, или появятся, когда будут приезжать, присылают их на ashustin@mail.ru. Добавлю к материалу на сайт, как и некоторые комменты, а также буду отправлять в исполком. Будем посмотреть на реакцию. По-моему, ныне совершенно лишни ограды, особенно в той части кладбища, где деревья. Итак узки проходы, к тому же проще убирать. Да и со временем ржавеют, и многие выглядят убого. Вполне можно пожертвовать на металлолом.
24 сент в 21:11

Liya Kofman Petrides Вечная память всем, включая моих прадеда и прабабушку и других родственников.
24 сент в 19:33

Гриша Френкель мой дед, Френкель Исаак Хаймович родился в Калинковичах
24 сент в 21:17

Jennie Shmeikhilman Ой, что забыла вам рассказать, Аарон, мой муж был в госпитале, и ему прислали доктора, осмотреть его, Доктор посмотрел его фамилию, спросил, откуда мы! Я сказала, мы из Одессы! Он говорит, а мой отец и все предки из Беларуси! Я говорю, так мой муж родился в Беларуси, в Калинковичах, и все предки по линии матери – оттуда! Он повернулся ко мне, абсолютно ошарашенный этим! Не может быть, говорит! Я говорю, в каком смысле? Он говорит, что его отец тоже из Калинковичей! Он никогда не встречал никого оттуда! Это в первый раз! Вот скажите мне, какая доля процента встретить кого-то из Белорусского райцентра в США, в маленьком тауне под Орландо? :)))
24 сент. 21:47

***

Даже не могу подобрать какое слово больше подходит о ряде своих калинковичских земляков-евреев. Чуть ли не с момента появления сайта он словно комом стоит у них в горле. За все время не посчитали нужным не только хоть как-то помочь финансово, но и старались, чтоб то, что можно было еще узнать от уходящего поколения, безвозвратно исчезло.

И вот новое. Прочитав то, что поразило знакомого на местном кладбище в надписи на могильной плите Горелика Иосифа Ивановича, и что неужели нельзя было написать его настоящее отчество, ко мне сегодня поступил звонок, где было дословно передано сильнейшее возмущение, которое выразила его дочь Ира и ее сын, и что это может для меня плохо кончиться. Интересно, что звонила не она сама, а подключила для этого своего родственника Гришу, моего давнего хорошего знакомого, который далек от всяких интернетов и вооще толком не знает о чем речь. Ну и ну!  22.10.2016 19:30

(Помещены еще 2 снимка памятника, присланные 29.05.2017 из Калинкович израильтянином Сашей Лившицем) Добавлены 29.05.2017 23:36

Последний миньян Петрикова.

Необходимое предисловие от редактора сайта.

11 июля получил от Наума Рошаля из Америки небольшое письмо. В нем были такие строки:

Я теперь мало занимаюсь письменными делами. Трудно сосредоточиться.

Перебирая бумажный  архив, я нашел за 30 сентября 1999 года вырезку из газеты” Новости недели” журналиста Эти Шифман-Фридман.

Статью – рассказ  “ПОСЛЕДНИЙ МИНЬЯН ПЕТРИКОВА”. Я не могу вспомнить, как она оказалась у меня. Она знает Владимира Смоляра и работала с ним в газете “За новые рубяжы”

Она рассказала о массовых казнях евреев Петрикова и района,  мы жили в Петрикове, когда началась война.

Надеюсь, что ты её знаешь, если да, то при возможности, расскажи о ней. Я полагаю, что она мне ровесница, а может на год, два старше.

***

Спустя несколько дней Наум прислал фотокопию той статьи, но, к сожалению, ее невозможно было воспроизвести и прочесть на сайте.

Тогда я более серьезно занялся поиском автора материала, Эти Шифман-Фридман, в надежде, что она жива-здорова и у нее, возможно, сохранилась статья. Я имею неплохой навык поиска людей в Израиле, но на сей раз получалось не просто из-за двойной фамилии. И все-таки, найдя именно то, что нужно, я позвонил. Трубку подняла женщина, явно моложе чем автор, которая подтвердила, что я не ошибся и передала ее Эти.

У нас состоялся достаточно продолжительный разговор и я мог убедиться, что и сейчас, в свои 91 год, она помнит многое, так же как калинковичанина-журналиста Владимира Смоляра, о котором писала в той статье. Живет одна в Маалоте в большой государственной кв-ре. Вместе с ней круглосуточно помощница из Молдавии. Спросил про статью и сохранилась ли. Сказала, что долго лежала на видном месте, потом кто-то взял почитать и не вернул.

И вот сегодня получил очередное письмо от Наума Рошаля.

Думаю, его могу воспроизвести здесь полностью:

Арон, дорогой, здравствуй!

26 июня получил твоё письмо. Большое спасибо, что разыскал журналистку, о которой я тебе писал. Я еще раз внимательно прочитал её статью и убедился, что она моя землячка. Думаю, что она на год старше меня. Почему-то я думал и надеялся, что ты её найдешь. Читая твои материалы, я всё больше убеждался, что ты человек слова, что ты уже многим помог в розыске родных и близких людей.

Не знаю, как эта статья оказалась у меня. Она была напечатана 30 сентября 1999 года. В это время мы уже жили в США. Значит, кто-то мне её подарил, и она спокойно лежала в папке с другими газетными вырезками. В ней есть фамилия Мотке Офенгендин, я его хорошо знал, так как он, каким-то образом, был родственник моей мамы. В её статье она критически пишет о Мише Комиссарчике. С Мишей я дружил. У каждого могут быть свои мнения и отношения. Лично я считаю, что её статья заслуживает особого уважения и в наше время. Любой памятник, обелиск имеет, и будет иметь историческое значение. Тот, кто увидит такой памятник, обязательно остановится и прочитает. Это напоминание о прошлом и предостережение на будущее.

Дорогой Арон!  Как-то я чувствовал себя неловко, что отправил тебе эту статью, которую нельзя было прочесть. Я её перепечатал, возможно, допустил грамматические ошибки, или пропуски букв. Уже такой возраст, а я всё стараюсь.

***

После прочтения ниже приведенной статьи, не могу не добавить от себя. Хоть это и было в 1999 г, но и тогда я не читал большинство “русских” газет, а потому многие материалы “Еврейского Камертона” проходили мимо меня. Сейчас, конечно, жалею, что не знал о них, о том, что тогда в Израиле публиковался Владимир Смоляр (1935 — 2005 гг.), иначе бы все сохранилось у меня, и можно было бы разместить на сайте. И удивительный пассаж от моих дважды земляков: “почему мол, за воскрешение памяти о погибших и замученных фашистами и полицаями евреев взялся белорус?”, тем более в адрес того, кто еще в далекие советские времена занимался восстановлением памяти загубленных евреев. Вспоминаю, что еще 8 лет назад на заре создания сайта, писал, что было бы хорошо отыскать публикации Владимира давних лет, касающиеся еврейских тем. К тому же он стал инициатором установки памятника в деревне Ситня, где погибли 30 еврейских семей. Затем в 1995 году он же установил памятные знаки на месте расстрелов евреев в деревнях Озаричи и Юровичи.

И получается странная история. Сначала евреи не были довольны, что “белорус занимается, не его делами”. Когда же я говорю даже со своими очень старыми хорошими знакомыми из числа евреев, то большинство давняя история вообще мало колышет. Помнится, приехав в Иерусалим, зашел к одному из них и спросил, а ты вообще знаешь о сайте, заходишь на него. В ответ услышал: “я после школы уехал из города, так что мне это не интересно”. Или когда пытался получить копии протоколов о расстрелах калинковичских евреев, где были указаны фамилии опознанных среди эксгумированных тел, чтоб опубликовать на сайте, а они в 90-е годы, когда была основана и зарегистрирована местная община, перекочевывали от одних еврейских деятелей к другим, то в конце концов услышал: “а кто сейчас за просто так что-то дает?!”. Ага, одних убивали, а сейчас находятся такие, что посчитал, пусть будут неизвестны, а если хочется, чтоб фамилии мучеников были воспроизведены на сайте, так плати! Или, когда один из особо яро самовлюбленных моих дважды земляков, а затем ему подпели и некоторые дружки, устроил антисайтовскую кампанию: “что ты со своими евреями, у нас тут все вместе, белорусы, евреи, чучмеки…” и сделали все возможное, чтоб мало кто желал делиться своими воспоминаниями и снимками. Ну и еще как не могу не вспомнить замечательное от того же А. Г.: “не плюй в колодец из которого можешь напиться”. Даже не буду рассказывать, что такое могло произойти только на известном замечательном сайте, где все на халяву и самое главное для многих не забыть клацнуть на Класс,  а здесь тебе иногда напоминают, что не стоит жлобиться и ничего ни с кем не стрясется, никто точно не победнеет, если другие стараются, чтоб осталась память. Не говоря уже о том, что сайт, как бы кому не хотелось и вопреки этим самым умникам, публикует самые различные материалы, он не связан ни с какими партиями, движениями, общественными организациями и т.д. ни в Израиле, Беларуси или еще где-то.

И действительно, большое дело, что я, или минчанин Вольф Рубинчик, тратим массу времени на то, чтоб появлялись эксклюзивные материалы. Чтоб писал Наум Рошаль, Борис Комиссарчик, молодая белоруска Маргарита Коженевская, из Киева Валерия Айдина, чтоб ради многих евреев готовил материалы о евреях, опять-таки белорус, Владимир Лякин, тратя массу времени на поиски в архивах Мозыря, Гомеля, Минска, написание и издание книг, немалая часть из которых раздаривается, не говоря о том, что ныне и проезд совсем уж не дешев, исходя из его пенсионерских доходов, да и здоровье от этого не прибавляется.

А сейчас читайте саму статью:

“Новости недели”, 30 сентября 1999 года.

“ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРТОН”

Этя  ШИФМАН-ФРИДМАН, Маалот

Живу в Израиле восемь лет и все эти годы читаю ”Новости недели”.

А из пятничных, ныне четверговых выпусков (со всеми приложениями) – не пропустила ни одного номера. Конечно, читала все материалы Григория Райхмана из Кирьят-Бялика о местечке Туров Гомельской области Белоруссии. Тем более, что мой муж Шифман Меир родился и вырос в многодетной семье в местечке Туров. Там застала его Вторая Мировая война. Всё ему памятно и знакомо. И, безусловно, творческий путь Райхмана заслуживает всякого внимания, уважения, благодарности читателей. В том числе и одна из последних его публикаций в “ЕК“ за 14 июня – “Туров горькая память“.  Ведь и родители мужа – в числе погибших от рук фашистов. Шифманы должны были бежать из Турова накануне прихода немцев. Но этот день пришелся на субботу, и отец Меира, человек верующий, отказался уезжать на барже. А назавтра пришел враг и, конечно, уничтожил всех  оставшихся… А сколько таких “осколков“ горькой нашей памяти живёт и будет жить в наших сердцах, сердцах потомков!

Такой же благодарности заслуживает белорусский журналист Владимир Смоляр, репатриант из г. Калинковичи той же Гомельщины. Я хорошо его знаю по работе в газете “За новые рубяжы“ Петриковского района, недалеко от Калинковичей. Владимир заведовал у нас отделом сельского хозяйства, а я работала заместителем редактора. За 40 лет прошла все должности, начиная с корреспондента. Поэтому, зная Смоляра как опытного, любознательного журналиста, человека-интернационалиста, я не удивилась, а обрадовалась его публикации о судьбах евреев близлежащих к Калинковичам городов и местечек. О том. что Владимир со своей семьёй живёт в Израиле, я узнала из публикации  Григория Райхмана в том же “ЕК“ под заголовком “Хранитель памяти“. Прекрасно помню его жену Фрузу, еврейку, наборщицу калинковичской типографии, теплые отзывы о ней Владимира – “Моя Фруза“.

Поэтому меня так возмутило письмо Михаила Комиссарчика и его “соавторов“, земляков Смоляра: почему мол, за воскрешение памяти о погибших и замученных фашистами и полицаями евреев взялся белорус? Но, позвольте, кто не даёт права сделать это тому же Комиссарчику и его друзьям? Мы зачастую называем неевреев антисемитами, шовинистами. А сами?.. Кстати, спасибо Леониду Школьнику за опубликованный  комментарий к вышеупомянутому письму, под каждым словом которого я готова подписаться в поддержку В. Смоляра.

Мне, как журналисту, пришлось принять участие в 60-е годы в судебном процессе по обвинению в учинённых зверствах и злодеяниях в годы войны над евреями в г. Петрикове, железнодорожной станции Копцевичи, посёлках Аголичи, Березняки, Лясковичи, Голубица, Дорошевичи и других. Смоляр бывал там много раз как сотрудник нашей газеты. За моей подписью было опубликовано несколько отчетов-очерков об этом уголовном деле с рассказом о всех злодеяниях полицаев. Свидетелями были местные жители, конечно, белорусы. Как сегодня вижу одного из полицаев, помню его фамилию – Козлович, светловолосый, понурый, казалось, и, будучи уголовником на скамье подсудимых, он повторил бы свои “подвиги“, рассказывал о них хладнокровно, без всякого сожаления и раскаяния. Их было двое, но запомнился именно он. Очень сожалею, что не привезла сюда эти газеты. Везде, в каждой белорусской деревне есть люди, которые помнят места захоронения останков замученных евреев, в основном многодетных семей, стариков. Но, к сожалению, далеко не везде есть хоть какой-то знак захоронения.

Немало евреев было в Петрикове, где я родилась и выросла. Конечно, не все верили в предстоящие зверства фашистов, в то, что ждет их на оккупированной врагом территории. Так, например, мой дедушка Янкл Фридман благословил побег своих детей – сына (моего отца) и дочери с семьями, а сам остался беречь “имущество“. И, конечно, погиб. Старшему брату моему Абраму не было 18 лет. 20 июня 1941 года поздно вечером он пришел после выпускного вечера по случаю окончания средней школы. Покинуть родной город вместе с нами отказался и за два дня до прихода немцев добровольцем ушел на фронт. Погиб 3 июня 1943 года геройски, как было сказано в похоронке. Отец тоже был на фронте и к счастью, вернулся живым.

Коротко о моём Петрикове. Это старинное в прошлом местечко, а в годы моей молодости – город.  Действовали в нем до 1937 года две еврейские школы, синагога.  Вспоминаю, как субботним утром старики в кипах и талесах шли в синагогу. Я закончила пять классов еврейской семилетки, ставшей потом школой с белорусским языком обучения. Вернувшись из эвакуации, мы узнали, что все оставшиеся евреи погибли, среди  них немало детей, моих одноклассников, соседей, близких знакомых. Спасённых не было, кроме тех, кто сумел уйти в партизаны.

А было так. Поочередно всех евреев семьями сгоняли к берегу реки Припять, загоняли в воду, расстреливали. Потом трупы всплывали, и местные жители тайком хоронили останки поближе к городу (как у нас называли, в “райчаке“, и на противоположном берегу реки). Так погибли мой дедушка, брат отца Эли, старики, которых я знала и помню: Мордхе-Довид Зарецкий с супругой, мой одноклассник Хаим Турецкий, его сестра Эстер и их родители, Дэвид Зарецкий, Берл Голубицкий – молодые ребята, по 15-17 лет, Двора Чарная с мужем и больным сыном. Жмодян, Шлуме-Герш с женой, супруги Лейбке и Геня Зарецкие, Доба Зарецкая с детьми, семья фронтовика Мотки Офенгендина и многие другие, всех не перечислить, да и не вспомнить. Ведь мне не было и 16 лет. А всего погибло не менее 300 человек.

Пришла долгожданная Победа. Благодарные жители города показали моему отцу Борису Фридману, Арону Зарецкому, Бене Гутману, Шае Люлькину, Юде-Лейбу Чарному места захоронения евреев, жертв фашизма. С большим трудом среди кустарников вырыли они останки и со всеми религиозными почестями похоронили на еврейском кладбище. Могилу огородили и установили примитивный металлический памятник с соответствующей надписью, конечно, с помощью горсовета. На противоположном берегу Припяти установили небольшой памятник рабочие судоремонтного завода по инициативе директора Смирнова. Теперь в Петрикове осталось не больше 10 евреев, и то такие, кто по состоянию здоровья позаботится о благоустройстве кладбищ и памятника не в состоянии, притом и материальных средств они для этого не имеют. В связи с этим хочу повторить слова неоднократных публикаций в “ЕК“ на тему, нужны или не нужны памятники мёртвым. Имеются в виду “швейцарские“ деньги. Как утверждают в своём письме Комиссарчик и его соавторы, “деньги нужны не мёртвым, а нам живым“. А в номере “ЕК“ за 8 июля 1999 года в письме “Показуха? “ Борис Гидалевич приводит слова из письма семьи – моих однофамильцев, Фридман  что, мол, “нет смысла ставить обелиски там, где евреев остаётся все меньше и меньше“ и что никому, мол, не нужна “показная память о погибших“. Боже мой, как можно было додуматься до такого! Ведь нет в бывшем Советском Союзе ни одного города, местечка и даже деревни, где бы ни жили и ни были замучены евреи. Так пусть хоть скромные памятники, обелиски напоминают живущим там евреям и неевреям, грядущему поколению о том, что пришлось пережить в годы лихолетья.  Конечно, не сравнить такие города, как Одесса и другие, где помощь в увековечении памяти о замученных и погибших евреях на  оккупированных врагом территориях выделяют горсоветы, общины, более богатые и щедрые люди. Я не собираюсь диктовать, как и кому делить швейцарские деньги, зная, что никто от них не откажется. Считаю, что решать должна комиссия, с учетом предложений заинтересованных в установлении и благоустройстве памятников погибшим евреям и кладбищ в городах и населённых пунктах, где позаботиться об этом некому.

Еще хочу сказать вот о чем. Уезжая восемь лет назад в Израиль с семьями двух сыновей, я не представляла, что буду иметь возможность читать газеты, журналы на русском языке, зная, что иврит в моём возрасте уже не выучить. И за эту возможность я благодарна уважаемым русскоязычным журналистам, в данном случае газеты “Новости недели” главному редактору концерна Леониду Белоцерковскому, редакторам “НН” Леониду Школьнику и Владимиру Добину, таким талантливым журналистам, как Инна Стессель, Римма Шамис, Александр Майстровой и многие другие. Удручена тем, что состояние здоровья не позволяет мне проявлять былую активность в творческой работе.

Опубликовано 29 июля 2016  20:58

 

О белорусах, увековечивших память расстрелянных евреев

Шесть капель крови на обелиске

Ilyuchyk1

Мало было воздвигнуть памятник, надо было еще отвоевать у чиновников право на это…

26 октября 2008 года в д. Богдановка Лунинецкого района общим собранием общины Церкви Христиан Веры евангельской избран новый пастор. Им стал житель деревни Николай Ильючик. Когда бывший пастор сложил свои полномочия, мнение односельчан — членов общины было единодушным.

Дело в том, что Николай долгие годы был рукоположенным дьяконом местной церкви пятидесятников. В свое время это служение нес его отец, который и здание приобрел, а затем отстроил, и многое сделал для консолидации рядов верующих. Община, которая существует еще с довоенных времен, пережила немало потрясений на своем пути. Да и сейчас трудностей хватает, и многое еще предстоит сделать. Сегодня в общине 175 верующих, и им уже тесно в старом помещении (освящено в 1984 году) — нужно новое.

Николай Ильючик — личность в масштабах Брестчины заметная. Кроме всего прочего, он еще и автор нескольких книг стихов и прозы, член Союза писателей Беларуси. Сегодня его имя можно встретить и на страницах зарубежных газет. Дело в том, что он — один из немногих жителей нашей республики, который по собственной инициативе и практически за свои деньги возвел пусть скромный, но все же памятник на месте гибели от рук нацистов евреев — жителей Богдановки.

Увековечение памяти жертв гитлеровского геноцида — одна из самых серьезных проблем, которые решает сегодня наше общество. Лозунг «Никто не забыт, ничто не забыто», не подкрепленный делами, остается одним из тех пропагандистских клише, которыми и так по горло сыто наше поколение. Нет ничего более компрометирующего власти, чем невыполненные обещания. И нет ничего более гибельного для будущих поколений, чем забвение прошлого.

— В книге «Память» по Лунинецкому району Брестской области нет ни слова о расстреле шести мужчин из еврейских семей в деревне Богдановка в начале августа 1941 года, — говорит Николай.

2 августа 2006 г., в предполагаемый день, когда 65 лет назад произошла трагедия, памятник был торжественно открыт. А за три года до этого, в июне 2003 г., в лунинецком еженедельнике «Информ-прогулка» была опубликована статья Николая «Памяти жертв Холокоста». Она была приурочена к 22 июня — Дню памяти жертв Великой Отечественной войны. Вот что писал в ней Николай Антонович:

«Очень много написано и рассказано о трагедии еврейского народа в годы Великой Отечественной войны. Но почти во всех материалах говорится о крупных населенных пунктах, массовых казнях узников гетто. А ведь каждая человеческая жизнь — свой неповторимый мир. И нельзя допустить, чтобы память о ней канула в небытие.

Во многих деревнях жили до войны еврейские семьи. Это были трудолюбивые и порядочные люди… В Богдановке (в то время — деревне Логишинского района) проживало 5 еврейских семей. К сожалению, фамилий и полных имен уже никто не помнит. Удалось установить только имена или прозвища, которые дали им местные жители.

Моргун и его жена Песя жили с двумя дочерьми в центре села, напротив церкви, в добротном доме, имели небольшой магазинчик. Хозяин был способным кузнецом, дочки занимались шитьем.

Шолом, двое его сыновей — Шимель и Давид — и дочь Сарра жили примерно на месте нынешнего колхозного правления. Супруга Шолома Рохля умерла перед войной. Шимель с отцом промышляли кузнечным ремеслом, брали в аренду землю у зажиточных крестьян, но жили бедно. Кстати, евреям охотно сдавали землю, потому что они хорошо ухаживали за ней и удобряли. После их хозяйствования можно было не вносить навоз еще несколько лет без ущерба для урожайности.

На месте нынешней школы жил Нахман (Наха) с сыном Ёселем. В их доме было что-то вроде синагоги. Тут проходили богослужения, в праздники приезжали гости из других мест. В этом доме было множество книг — необычное явление для тогдашней деревни.

Там, где ныне проходит улица Брестская, жили Чечик и Лобчанка. Судя по всему, они переехали в Богдановку из Лобчи — отсюда и такое прозвище. Они торговали мануфактурой и продуктами.

По соседству с Нахой жили Ошер и его сын Ёсель. Они держали скот, нанимая в подпаски богдановских подростков, которые охотно выполняли эту работу: евреи платили достаточно хорошо.

Пять семей вели свой неспешный уклад жизни. Пять миров, пять вселенных со своими традициями и привычками. Но однажды летним днем 1941 года в Богдановку пришли фашисты. Эсэсовцев сопровождал кто-то [из местных жителей], показывая еврейские дома. Под плач и причитания гитлеровцы выгнали на улицу Моргуна, Давида (сына Шолома), Нахмана и его сына Ёселя, Чечика и Ошера. Четверо мужчин и два молодых парня… Под дулами автоматов шли шестеро мужчин в свой последний скорбный путь по центральной улице, потом свернули в урочище Грудки. Там, в редколесье, раздались выстрелы…

…Через какое-то время женщины и дети из еврейских семей были отправлены в гетто в Погост-Загородский. Фашисты их использовали на различных работах. Затем всех невольниц вывезли в Погост и Пинск, где они, скорее всего, и погибли. Дома евреев сгорели, когда фашисты сжигали всю Богдановку. А вот Шолома, у которого был расстрелян сын Давид, после войны видели в Пинске — он таким-то чудом уцелел«.

Вот такую бесценную информацию о довоенных евреях — жителях Богдановки собрал с помощью односельчан Николай Ильючик.

О трагедии еврейских семей своей родной деревни Николай узнал еще в детстве от родителей и все последующие годы жил с мечтой увековечить память безвинно уничтоженных людей.

— Так как мы с женой протестанты, — рассказывал он позднее корреспонденту БелаПАН (статья была опубликована в газете «Народная воля» 20 октября 2006 г.), — то решили, что десятую часть доходов, которая расходуется на дела Божьи, направим на возведение памятника. На собранные средства были приобретены необходимые материалы, а сам мемориал по моему проекту мне помогали создать друзья и сыновья, один из которых учится в пятом классе, а двое — в третьем.

Однако происходило все не так быстро и не очень гладко. Чтобы собрать нужную сумму, Николай Ильючик ходил по семьям, писал о своей затее в прессе, обращался к местным жителям с просьбой откликнуться и рассказать о событиях 1941 года. Но еще сложнее оказалось общение с властями. С эскизом будущего памятника он обратился в Лунинецкий райисполком, но там его, как выразился журналист И. Разумовский из «Агентства еврейских новостей», «просто отругали, как школьника, сказав, чтобы не лез не в свое дело».

— Я побывал на приеме у всех председателей райисполкома, которые за три года успели сменить друг друга в этой должности, но никто ничего не решал, — рассказывал позднее Н. Ильючик — И тогда я вместе с друзьями во дворе своего дома изготовил на собранные средства памятник и установил его на месте расстрела.

Однако проблемы после этого не только не кончились, но и появились новые. Отдел культуры Лунинецкого райисполкома отказался зарегистрировать мемориал как памятный знак. Более того, над Николаем нависла угроза серьезного штрафа за самовольное занятие участка земли, хотя это не только кусок пустыря, но и место захоронения, которое охраняется законом о кладбищах.

Государство не вложило в создание мемориала ни копейки. Казалось, поблагодарили бы благородных людей, широко осветили бы это событие в прессе, на телевидении, разрекламировали как некий почин. Но у нас, как известно, никакая самодеятельность не поощряется, даже самая благородная: все может происходить только с ведома чиновников. Вот и стоит одиноко обелиск, которого нет ни на одной карте Брестской области. И не ухаживают за ним местные школьники, как это происходит со всеми остальными, «официально установленными», памятниками жертвам нацизма.
Ilyuchyk2
Уход за памятником взяли на себя Николай, члены его семьи и их друзья — те, кто и деньги собирал, и памятник своими руками делал, устанавливал, территорию облагораживал. И сегодня, когда мы видим, как замалчивается (а порой и фальсифицируется) история гибели сотен тысяч людей, уничтоженных лишь по причине их принадлежности к еврейскому народу, для нас очень важно не только сохранить имена погибших (правда, их надо сначала установить), но и имена тех, кто, вопреки обстоятельствам, делает все, чтобы возродить подлинные страницы истории своего края. Внесем их в свои анналы и мы.

Семья Николая Антоновича Ильючика: жена Раиса — гардеробщица в местной школе, трое их сыновей — Антон, Виктор и Виталий, отец Николая Антон Романович (1924 г.р.). У семьи — небольшое личное хозяйство. Хобби — фотография, литература, история, краеведение.

Друзья, близкие и соратники семьи Ильючиков, также жители д.Богдановка: Константин Васильевич Ильючик, Василий Степанович Савич, Иван Сергеевич Савич. В работе им помогали дети: Саша и Сережа Ребковец, Дима Антонович, Саша Савич. Низкий поклон вам, друзья!

* * *
Ilyuchyk3
Стоит на окраине деревни Богдановка памятник. В центре бетонного круга с выступающими углами шестиконечной звезды Давида — металлическая труба в виде огарка поминальной свечи, обмотанная колючей проволокой. Со свечи стекают 6 капель крови, навечно замерзших в металле — по числу казненных. На эбонитовой плите надпись на белорусском языке: «На гэтым месцы ў жніўні 1941 года былі расстраляны фашыстамі мірныя жыхары вёскі Багданаўка габрэйскай нацыянальнасці. Вечная памяць!»

Памятник не сразу был признан местными властями, но его признали местные жители, которые приносят сюда цветы и привозят свадебные кортежи.

Публикации в прессе и отклики из-за рубежа сделали свое дело: в начале 2008 года памятник зарегистрирован Лунинецким райисполкомом как памятный знак местного значения и закреплен для ухода за ним за той организацией, где работает сам Николай — за местным подразделением МЧС.

Яков Басин  «За свабоднае веравызнанне» № 20, жнівень — кастрычнік 2008

P.S. Среди всех памятников, посвященных погибшим белорусским евреям в годы Катастрофы, есть еще несколько, поставленных белорусами по личной инициативе. В 1991 году калинковичский журналист Владимир Смоляр (1935 — 2005 гг.) стал инициатором установки памятника в деревне Ситня, где погибли 30 еврейских семей. Затем в 1995 году он же установил памятные знаки на месте расстрелов евреев в деревнях Озаричи и Юровичи. В 1992 — 1993 гг. тракторист из деревни Шацк Михаил Тарасевич собственноручно изготовил два больших памятника из камня и установил их на месте уничтожения евреев деревни в лесу и на старом еврейском кладбище. В 2007 году школьные учителя Иосиф Квач и Вячеслав Липский из деревни Жуковщина Шарковщинского района со своими учениками отметили памятным знаком место гибели в 1943 году еврейской семьи из 7 человек.

P. S. О Владимире Смоляре можно также прочесть на сайте здесь в материале “Рабинович не из анекдота”  

Опубликовано 10 мая 2010

Обновлено 9 апреля 2016