Tag Archives: сталинские репрессии в Беларуси

Владимир Лякин. Мэр местечка

В тот субботний день Калинковичи были подобны потревоженному улью. Люди безостановочно сновали со двора на двор, кучками собирались возле развешенных в центре местечка и на каждой улице афишек с текстом на русском и еврейском языках. Грамотеи читали объявление вслух своим необразованным согражданам:

«17 января сего 1925 года в помещении пожарного депо состоится общее собрание граждан с повесткой дня:

  1. Культуродостижения на еврейской улице за 7 лет (докладчик тов. Бабицкий).
  2. Что необходимее – клуб или синагога? (докладчик тов. Левит)
  3. Текущие дела. Начало собрания – 18.00».

На это мероприятие, должное завершить громкую тяжбу между калинковичскими властями и верующими местной еврейской общины, ожидалось прибытие высокого начальства из Мозырского окрисполкома и даже Минска. Более года назад Калинковичский волостной исполнительный комитет «…на основании желания большинства граждан» возбудил перед Речицким уездным исполкомом ходатайство о передаче одного из двух зданий (нового и просторного) здешней синагоги под клуб для культурно-просветительных нужд. Уездные власти одобрили это благое пожелание и отправил бумаги далее по инстанции в Гомельский губисполком. Не дожидаясь формального завершения этого, казалось бы, совершенно ясного дела, калинковичское начальство бесцеремонно выставило раввина с его культовыми причиндалами из «муниципализированного» здания. Инициативная группа комсомольцев и самодеятельных артистов тут же деятельно взялась за переоборудование бывшего религиозного храма в храм искусств. Но произошла осечка.

1-го марта 1924 года Калинковичская волость перешла в состав Мозырского уезда, в связи с чем бумаги отправили по второму кругу и далее в Совнарком БССР. А там уже находилась подписанная 452 верующими коллективная жалоба на чиновничье-комсомольское самоуправство. «Мы, нижеподписавшиеся граждане местечка Калинковичи, – говорилось в ней – верующие прихожане старой синагоги заявляем свой энергичный протест против насильственного захвата новой синагоги. Занятием последней стеснили прихожан старой синагоги, 500-600 человек на помещение в оставшейся старой синагоге. Захваченная синагога, расширяемая и перестраиваемая под театр, тесно прилегает к нашей синагоге, что плохо как верующим, так и развлекающимся в театре, приведет к вечной вражде и столкновениям, и это не должно быть допущено государством, ибо как те, так и другие, такие же граждане республики, несущие все тяжести налогов, призывных наборов. Мы имеем законное право на моление в нашей синагоге, что законом, по крайней мере, не запрещено. Посему просим Вашего содействия в воспрещении постройки театра из синагоги».

Составленный грамотным юридическим языком документ произвел в Минске должное впечатление, и оттуда последовало распоряжение прекратить незаконные деяния. Но председатель волисполкома П.И. Куприянов и его помощники так просто сдаваться не собирались. 31-го мая, мобилизовав партийцев и молодежь, они провели общее собрание жителей, где большинством голосов было подтверждено прежнее решение по изъятию у верующих синагоги. Там же постановили отчислить каждому на цели переоборудования здания однодневный заработок (1500 рублей). Тогда верующие отправили в Мозырь и Минск новую жалобу. Создалась патовая ситуация, которую и должно было окончательно разрешить назначенное на 17 января очередное общее собрание калинковичан. Народ потянулся на сход задолго до его начала. В просторном пожарном депо, очищенном по этому поводу от инвентаря и водовозного транспорта, установили украшенный кумачом стол для президиума и длинные деревянные скамьи для остальных. На одной из них сидел 65-летний старик в очках, к которому окружающие обращались очень уважительно. Это был один из авторов обоих коллективных писем.

…В 1860 году в многодетной еврейской семье Зеленко (иногда писались как Зеленка) родился новый калинковичанин. Малыша нарекли именем Зусман (на идиш – «добрый человек»), но называли Зусь – как знаменитого хасидского (течение в иудаизме, к которому принадлежала местная община) проповедника, автора мудрых наставлений. Семья из трех поколений, живших под одной крышей, в быту ничем не отличалась от соотечественников. В пятницу вечером, по еврейскому концу Каленковичей ходили служки из синагоги и стучали в окна лавок, напоминая об окончании работы. Все семьями шли в синагогу, а по возвращению домой начинался праздничный ужин. Тогда хозяйка подавала фаршированную рыбу, бульон с домашней лапшой и мясное блюдо, иногда даже кофе. Но кончалась суббота, и наступали будни с многочисленными заботами и тревогами.

Первое в жизни серьезное поручение, которое доверили маленькому Зусю, была пастьба и охрана домашней птицы – двух гусей, двух индеек и нескольких кур. С длинным прутом в руке, он выгонял их на лужок у речки Кавни и время от времени поглядывал в небо, где мог неожиданно появиться коршун – смертельный враг его подопечных. Потом, годам к одиннадцати, после окончания обучения в «хэдере» (школа для еврейских детей) ему поручили более ответственное дело – пасти на общественном выгоне двух лошадей, на которых, собственно, и держалось все благосостояние семьи. Иногда в хорошую летнюю погоду его сопровождал древний, лет за восемьдесят, дед Михель, повидавший много на своем веку, мастер рассказывать всякие интересные истории. От него мальчик узнал, что их семья много лет назад по распоряжению начальства переселилась в местечко из соседнего села Горбовичи, где они испокон века арендовали корчму у пана Горвата. Но в Каленковичах уже были свои корчмари Голоды, и Михелю, а затем и его сыну Шолому, пришлось заняться извозным промыслом. Старик вспоминал, как во время войны с Наполеоном его, вместе с парной упряжкой и телегой отправили служить в воинский обоз при русском корпусе генерала Эртеля, что стоял в окрестностях Мозыря. Возчики были вместе с солдатами на исходе лета 1812 года под огнем противника возле Бобруйской крепости, некоторые лишились своих упряжек и даже погибли.

Как-то разглядывая хранившуюся в семье реликвию тех времен – аттестат, выданный русским командованием Михелю после его службы, маленький Зусь спросил у деда:

– А почему здесь сказано местечко Калинковичи, когда все называют его Каленковичи, и это название есть даже на столбах при въезде и выезде?

Старый Михель подивился уму и любознательности внука, и честно ответил:

– Да кто ж его знает почему, штабным писарям, людям великой мудрости и учености, оно виднее…

Быстро бежит время, вырос Зусь и женился на ровеснице Брайне, дочке соседа- лавочника. По обычаю своего народа перешел жить в их дом, начал помогать в торговле льняным маслом, которое производилось тут же. Оно пользовалось большим спросом в самом местечке, его также охотно покупали приезжавшие на ярмарку крестьяне из окрестных сел и даже других уездов. Оборотистый и честный во взаимоотношениях с покупателями и партнерами по торговым сделкам, Зеленко заслужил у них доверие и уважение. Со временем расширил свое дело, начал поставлять из Полесья в Польшу и Прибалтику хлеб, лен, пеньку, «горячее вино» (водка местного производства) с винокуренных заводиков здешнего панства. На Украине хорошо продавались деготь, смола, скипидар и разного рода лес. Взамен Зусь с компаньонами доставляли из тех краев на Каленковичскую, Юровичскую и Мозырскую ярмарки соль, различные металлические изделия, стекло, мыло, свечи, виноградные вина, чай, кофе, специи и прочие «колониальные товары». Бывая по торговым делам в Москве, Санкт-Петербурге, Варшаве и даже за кордоном (сохранились сведения об оформлении им в 80-х годах 19 века заграничного паспорта), приобрел опыт успешных сделок и нужные деловые связи.

Между тем случилось событие, раскрывшее в успешном торговце еще административный и организаторский талант. В 1882 году в уездном городе Речица появилась мещанская управа, занимавшаяся делами мещан города и уезда, которые почти все были из еврейского сообщества. Ездить туда было далековато, дела затягивались, и каленкавичане, вычитав в соответствующем указе, что такую же управу можно учредить в любом местечке, имеющем более 50 дворов, обратились 20 июня 1883 года по этому вопросу к уездному начальству. Заявление подписали крупные торговцы и лавочники М. Кауфман, И. Кацман, А. Комиссарчик и еще 12 еврейских «пятидворных депутатов», в числе которых был З. Зеленко. Бумага проследовала в Минск и там 7 июля обрела резолюцию: «… приговор мещанского общества утвердить, о чем дать знать Речицкому уездному исправнику и предложить распорядиться о производстве выборов должностных лиц во вновь учрежденную мещанскую управу».

И вот 1 августа того же года собравшиеся в синагоге 17 «пятидворных депутатов» провели первые в истории местечка вполне демократические выборы. Тайное голосование производилось черными и белыми шарами. Большинством голосов первым председателем мещанской управы был избран Шмерка Иоселев Голер, 55 лет, грамотный, владелец лавки, имевший 60 рублей годового дохода. Его заместителями и членами управы стали Е. Бергман и А. Карасик. Когда главный вопрос собрания был решен, слово попросил молодой «пятидворный депутат» З. Зеленко. Он предложил, во избежание путаницы в бумагах по одноименным фольварку, селу и местечку именовать последнее во всех документах мещанской управы несколько иначе – Калинковичи, заменив в старом названии «е» на «и» – будет красивее и благозвучнее. Ведь такое название властями уже однажды ранее употреблялось, в доказательстве чего Зусь предъявил собранию дедову бумагу. Предложение понравилось и было единогласно принято. Начиная с этого времени названия Каленковичи и Калинковичи употреблялись в официальных документах какое-то время одновременно, причем первое относилось к одноименному селу, где жили христиане-земледельцы а второе к местечку с преимущественно еврейским населением и железнодорожной станции. Новый вариант получил свое официальное закрепление в справочнике 1909 года «Список населенных мест Минской губернии», а позднее стал названием города.

Зусь Зеленко

Перевыборы в Калинковичскую мещанскую управу происходили каждые 3 года, и Ш. Голер выигрывал их на протяжении почти двух десятилетий. В 1886 году З. Зеленко впервые вошел в состав управы. В 1902 году был избран ее председателем на первый срок и потом также неоднократно переизбирался. Дети уже подросли, взяли на себя часть семейной торговли, и можно было сосредоточиться на решении общих для всех калинковичан проблем. Первое, чем занялся новоизбранный глава управы, было создание добровольной пожарной дружины, которая и начала функционировать 23 июля 1903 года. Затем был поставлен вопрос о преобразовании старой частной бани на речке Кавне в общественную и ее ремонте. Плату за ее посещение управа установила самую умеренную. Евреи ходили в общую баню по пятницам, а христиане – в субботу.

Водопровода и какой-либо канализации в Калинковичах отродясь не было, воду жители брали из немногочисленных колодцев или прямо из Кавни. Обычно ее запасали заранее в бочках, чтобы не испытывать недостатка в случае надобности по хозяйству. Но в засуху вода в колодцах кончалась, и ее не хватало даже для питья. Как видно из архивных документов, З. Зеленко был первым, кто попытался решить этот важнейший для местечка вопрос путем постройки артезианской скважины, однако из-за большой дороговизны проекта он тогда не реализовался. Весенняя и осенняя распутицы делали калинковичские улицы, не имевшие тротуаров, почти непроходимыми. Отсутствовало и освещение, из-за чего после наступления темноты всякое передвижение по местечку, особенно, если Луну закрывали облака, было просто немыслимым. Впервые вопрос об освещении Калинковичей обсуждался в мещанской управе в 1906 году. Предлагалось установить в центре местечка и на каждой из четырех улиц восемь больших керосиновых фонарей, на это требовалось около тысячи рублей. Проект утвердили в Минском губернском правлении, все расходы отнесли за счет «коробочного сбора», и вскоре местечко украсили эти чудеса цивилизации. В 1905 году за счет средств земства и мещанской управы была замощена булыжником улица Почтовая (ныне Советская), и с левой ее стороны сделали деревянный тротуар. В 1909 году по договоренности с почтово- телеграфной конторой при железнодорожной станции в центре местечка, на здании мещанской управы установили большой обитый железом почтовый ящик, корреспонденция из которого забиралась ежедневно.

Средств на цели благоустройства требовалось немало. Выручало калинковичское ссудно- сберегательное общество, созданное в 1900 году по инициативе «мэра» и еще трех десятков состоятельных и влиятельных купцов и мещан. В 1902 году капитал товарищества составлял уже солидную сумму в 2400 рублей, а прибыль с него – 153 рубля 50 копеек. В 1914 году в нем числилось 347 членов, сумма вкладов выросла до 16636 рублей, а основной капитал составил 9707 рублей. На средства общества в 1907 году был выстроен т.н. «каменный корпус» – 7 отдельных помещений под одной крышей (реконструирован в 1930 году, ныне здание торгового центра «АнРи»). Пять помещений занимали лавки, в других был молитвенный дом и «хэдэр», где помещалась библиотека с книгами на еврейском и русском языках. По примеру соседнего Мозыря, в Калинковичах тогда было создано еврейское общество пособия бедным, содержавшее «дешевую столовую» и выдававшее беспроцентные ссуды нуждавшимся. Бывало, что за благотворительностью обращалось до половины жителей местечка. Не отказывали в ней и попавшим в беду белорусам, жителям примыкавшего к местечку села. Калинковичские евреи и белорусы, хотя и жили в то время своими улицами, всегда находили общий язык. Долгое соседство этих двух общин создало в Калинковичах такие экономические связи и образ жизни, без которых те и другие уже не могли обойтись. Какой-либо зависти и вражды между ними не было, потому что все с большим трудом добывали свое скудное пропитание: «тутэйшие» – земледелием и отхожим промыслом, а евреи – ремеслами, торговлей и посредническими услугами. Разумеется, конфликты, как правило, на экономической почве, также имели место, но, как видно из документов, всегда решались мирно, на основе взаимного интереса, зачастую без вмешательства властей.

С началом 1-й мировой войны в местечке открыли финансируемый земскими властями и мещанской управой «питательный пункт для детей запасных и беженцев». Еврейские семьи, прибывшие в местечко из охваченных войной районов, нашли временное пристанище в недавно построенном здании новой синагоги. В один из дней начала марта 1917 года сначала на железнодорожной станции, а потом в местечке и прилегающем к нему селе молнией распространилось известие – «царя скинули»! Вскоре население толпилось в центре и на вокзале, у здания почтово-телеграфной конторы, с крыши которой несколько солдат из здешних артиллерийских складов уже сбрасывали царского двуглавого орла. Впрочем, в деятельности мещанской управы особых изменений не произошло, только сняли со стены большой, во весь рост, портрет императора, да перестал надоедать неведомо куда сгинувший полицейский урядник А. Маковнюк, великий любитель «проинспектировать» еврейские лавки. В конце ноября по телеграфу поступило известие, что все органы власти предыдущего правительства ликвидируются и создаются новые – Советы. Таковой и был избран на общем собрании жителей местечка в январе 1918 года. Безропотно, но с тяжелым сердцем и недобрыми предчувствиями передал Зусь новой власти помещение, документы, кассу и печать упраздненной мещанской управы, в которой состоял почти три десятка лет, из них пятнадцать последних – председателем. А вскоре в местечке и за его пределами стал рушиться весь старый мир, частью которого был и он сам…

Регулярно происходила смена властей: Советы вскоре были разогнаны немцами, но вернулись обратно, когда у тех самих «скинули» кайзера. Затем приходили и были изгнаны поляки. Когда, как казалось, наконец, установился долгожданный мир, на калинковичан свалилась новая напасть – «балаховцы». Итог их семидневного пребывания отражен в сводке Дудичского волревкома за подписью председателя А. Гаранина, членов Л. Науменко и И. Будника: «Очень много убитых в Калинковичах, особенно среди евреев, их семьи сильно потерпели от балаховцев». По позднейшим подсчетам таковых было 45 человек, и еще 67 – в других населенных пунктах волости. Пострадавших было бы еще больше, если бы всю эту «черную неделю» многие еврейские семьи не прятали от погромщиков их соседи-белорусы из примыкавшего к местечку села.

В августе 1923 года по составленному волисполкомом списку в Калинковичах были огульно «муниципализированы» несколько десятков лавок и жилых домов. Их хозяевам предложили заключить с властями договор на аренду своего бывшего имущества, и большая часть попавших в чиновничьи жернова бедалаг подписала эти бумажки. Но З. Зеленко и с ним еще четверо калинковичан, неплохо разбиравшиеся в законодательстве, заявили обоснованные жалобы на незаконность принятых в отношении их имущества решений. Год спустя, после прокурорской проверки, уже Калинковичский райисполком 6 августа 1924 года был вынужден признать, что вышеназванные дома и лавки «…от муниципализации освобождены и оставлены за прежними владельцами». Жалобщиков и знатоков законодательства взяли, однако, тогда на заметку.

Но вернемся в январь 1925 года. «На собрании было 605 человек, – отмечено в отчете исполкома, – из числа взрослого еврейского населения – 300 человек. Публика была наэлектризована, разбилась на две части: за синагогу и за клуб. …Вначале собрание проходило шумно, прерывались докладчики, шумели преимущественно женщины, собравшись в отдельную группу. По вопросу передачи новой синагоги под клуб произведено поименное голосование. Из присутствовавших на собрании за отдачу синагоги под клуб 418, за оставление синагоги 197. По роду занятий они распределяются: торговцев 50, женщин 96, из них торговок 49, кустарей и извозчиков, преимущественно стариков – 51».

21-го февраля того же года вопрос о Калинковичской синагоге рассматривался в высшей инстанци – на заседании Президиума ЦИК БССР. Главе белорусского правительства А.Г. Червякову это калинковичское самоуправство, видимо, порядком надоело, и последовало решение: «Постановление Комиссии по отделению церкви от государства от 6-го декабря 1924 года относительно передачи новой Калинковичской синагоги под клуб – отменить. Поручить Совету Народных Комиссаров изыскать средства на постройку рабочего клуба в м. Калинковичи». Так бывший «мэр» в последний раз оказал добрую услугу своему местечку: построенный в 1926 году на бюджетные средства просторный «Нардом» (позднее РДК) в течение полувека был здесь главным очагом культуры. Синагогу тогда вернули верующим, но, как оказалось, ненадолго. В 1930 году ее вместе с православным храмом «муниципализировали» и отдали под горисполком. После войны здесь был Дом пионеров и одно время занимались младшие школьные классы. Здание разобрали по ветхости в 70-х годах прошлого века.

За решением СНК последовали «оргвыводы»: председатель и секретарь калинковичского сельсовета, опрометчиво заверившие своей печатью подписи верующих, лишились своих постов, а в отношении наиболее активных «подписантов» нарядили следствие. Пройдет не так уж много времени, и они станут первыми кандидатами в расстрельные списки «врагов народа». В памятных 1937-1938 годах году в Калинковичах будет расстреляно (и впоследствии реабилитировано) более ста человек, а в Минске сгинет и сам А.Г. Червяков.

Председатель Калинковичского райисполкома П.И. Куприянов продолжал энергичную «муниципализацию», но по какому-то досадному недоразумению реквизировал дом у гражданки М. Жданович (ее сын был не последним человеком в Мозырском ОГПУ), после чего слетел с должности. На его место пришел М.А. Косухин, недавний командир полка, здешний уроженец, и при нем, наконец, в Калинковичах починили устроенные еще мещанской управой деревянные тротуары и вновь зажгли 6 керосиновых фонарей (куда «вихри враждебные» унесли еще два – история умалчивает). А старому Зусю, можно сказать, в последний раз повезло – всеми уважаемый, он тихо скончался в кругу семьи и близких летом 1925 года.

Из книги В.Лякин. «Калинковичи и калинковичане»

Опубликовано 21.11.2021  19:33

Отклики:

Gennadi Starker 22 ноября 2021 в 00:13

К сожалению, калинковичский историк и краевед Владимир Лякин не участвует в FB.
Поэтому хотел бы поблагодарить Арона Шустина за размещение статей Владимира на своей странице в И-нете и в FB. Это очень интересно.
Кроме того, отношусь с искренним уважением к капитану 2 ранга В. Лякину лично.

Марк Житницкий. Арест. Девятнадцатая камера (II)

Окончание. Начало здесь

Когда сидишь в камере, ни на что так не смотришь, как на дверь, которая может вдруг открыться перед тобой, как выход на волю. Но когда надежда на свободу потеряна, дверь иногда является источником неожиданных развлечений. Вот и сегодняшним осенним утром дверь девятнадцатой камеры принесла нам много неожиданного. На фоне двери камеры, обитой кровельной жестью с облупившейся чёрной краской, возникли две стройные фигуры юношей в полной форме отборных польских улан. Их талиям позавидовали бы девушки. Из-под лихо сидящих на головах конфедераток с большими козырьками, обитых жестью, глядели смущённые глаза на безусых мальчишеских лицах. На фоне нашей небритой братии в заношенном белье и жёванной одежде, эти юноши были как луч света, ворвавшийся в тьму. Мы их окружили плотным кольцом. Хотелось до них дотронуться, вздыхать как свежую струю воздуха. Их присутствие в камере в камере было чудовищной нелепостью. И ещё большей нелепостью оказалась история появления их в камере…

Один из юношей был белорус, до призыва состоял в комсомоле. Второй юноша – поляк, дружил в полку с белорусом. Когда их часть участвовала в маневрах, происходивших на советской границе, белорус стал уговаривать друга бросить свою часть и уйти в СССР. Белорус рисовал радужную жизнь в Советском Союзе. Ночью они бросили своих лошадей и оружие и пошли к советским пограничникам сдаваться в плен. Их обвинили в шпионаже и судили. Белорусу дали восемь лет лагерей, а поляку шесть.

Когда их везли из суда, поляк избил белоруса. Через неделю от их уланского шика не осталось следа. Во время посещения бани один из юношей оставил в кармане мундира спички. В дезинфекционной камере они вспыхнули и от их мундиров остались обгорелые лохмотья. Им выдали поношенные телогрейки, и поплыли юноши этапом на далёкий север…

В тот же день, когда польских улан вызвали на этап, дверь открылась и втолкнула в камеру мальчишку лет тринадцати. Он не был новичком, остановился у двери, бойко оглядывал население камеры, искал старосту. Кто-то из нас сказал, что дело с арестами идёт на заметное омоложение: «Увели комсомольцев, в камеру втолкнули пионера…»

Староста камеры подошёл к мальчику и пригласил сесть на его койку. Многие с любопытством окружили новенького. Староста спрашивает мальчика, как его зовут. Тот назвал себя Кимом. – «Ты что, кореец, что Кимом зовёшься?» – «Да нет… родители мои старые комсомольцы назвали меня в честь Коммунистического Интернационала Молодёжи». – «Как же это ты оказался в тюрьме, да ещё в камере, куда садят контриков?» Ким, опустив голову, ковырял матрац пальцем. – «Да разве вы не слыхали про детскую бузу, которая была два месяца назад в тюрьме?» – «Нет! А ну-ка расскажи! Расскажи нам по порядку. Где твои родители сейчас? Ты не стесняйся. Мы тут все одним миром мазаны».

«А я не стесняюсь… Ещё года два назад моих родителей арестовали и отправили в лагерь. Что-то у них там сотряслось. Они там не за кого надо переголосовали или недоголосовали. Остались мы с младшей сестрёнкой с полуслепой бабушкой, которая вскоре умерла. Нас отправили в детский дом. Учили нас там… Даже столярному делу учили. Кормили, сами знаете – чечевица, кашка пшённая и рыба солёная… Хлеба мало. Вот мы с дружками через забор перелезали, по базару, да в магазинах что-либо выуживать. Однажды видим, выгружают булки и пироги для магазина. Мы с ребятами хапанули одну корзину. Один из наших мальчишек споткнулся и его зацапали. Мы всё-таки на ходу успели съесть по несколько пирожен… Пришли в детдом. Всех нас выстроили. Милиция ведёт нашего товарища, и он показывает нас. Присудили нам всем детскую исправительную колонию. Здесь в тюрьме нас поместили в камеру с урками, покуда не то этап наберётся, не то место найдётся. Много малолеток набралось. Верно, даже класс был, где учитель Григорий Степанович нас русскому языку и арифметике учил. И была культработница, которая разной политграмоте учила. Хоть молодая была, но мы её звали тётя Тоня. Но когда мы оставались одни, тут начиналась своя жизнь и даже говорить нас урки учили по-своему – по фене, как они говорили. И песням разным своим обучали. Несколько пацанов постарше карты сами смастерили и пошла у нас игра. Григорий Степанович с тётей Тоней устроили шмон вместе с надзирателями, отобрали карты и самодельные ножики. Ночью старшие ребята уговорились, что как откроют дверь и будут давать баланду, захватить надзирателя и отобрать у него ключи от коридора. Во время обеда так и сделали. Мы стали хозяевами целого коридора в тюрьме. Надзирателя, учителя и тётю Тоню мы заперли в пустой камере. Баланду съели. Началась в тюрьме паника. Начальство привалило. Они спрашивали, что мы требуем. Ребята отвечали: «Хотим на волю!» Собрали в угловой камере матрацы и подожгли. Начальство вызвало пожарных, которые поставили лестницы к окнам. Взрослые ребята разбили печь на кирпичи, и мы стали их в пожарных кидать. Тётя Тоня стучала в дверь камеры и просила выпустить её, и она пойдёт на переговоры с начальством. Ребята открыли дверь камеры и выпустили тётю Тоню. Главный урка, одноглазый Фомка Зуб, велел притащить матрац. Под крик и смех положили тётю Тоню животом на матрац. Тётя Тоня брыкалась. Фомка Зуб велел ребятам крепко держать её за руки и ноги. Содрал с неё розовые штаны и полез на неё… Так всех это завлекло, что за дверью перестали следить. Стрелки и пожарные ворвались в захваченный нами коридор и всё закончилось тем, что нас изрядно помяли и заперли в карцер. Сегодня был суд. Фомке Зубу дали десять лет. Кому досталось восемь, кому шесть. Мне дали четыре. Судья спросил, понятен ли нам приговор и хотим ли что-нибудь сказать. Все молчали, а я решил сказать, что у меня на сердце. Я сказал так: «Гражданин судья и дяденьки заседатели! Чтобы вашим детям такая счастливая доля, как выпала нам…» Судья злобно посмотрел на меня, сказал: «За хорошие ораторские способности добавить Киму Ёлкину ещё год». Нас, как привезли в тюрьму, всех рассыпали по разным камерам. Вот так я попал к вам».

Кто-то сказал: «Не тушуйся, Ким! Мы тебя в обиду не дадим!» И действительно, Ким стал сыном нашей камеры.

Моему хуторскому положению пришёл конец. В камеру подбросили народу. Мы сдвигаем – соединяем две койки вместе, чтобы превратить в ложе на троих. Я всё равно остался крайним, но моими соседями стало двое. Я об этом не пожалел, ибо на воле редко можно оказаться в таком редком и вынужденном соседстве. У моего ближайшего соседа синие галифе с голубым кантом и офицерская гимнастёрка войск НКВД со споротыми погонами. Он еврей по национальности и если в детстве его звали Велька, Велвел, а отца Пинхас, то сейчас ему удобно называться Владимиром Петровичем. Он, не то всерьёз, не то шутя сказал, что счастлив лежать рядом с художником с одной стороны и врачом, заместителем наркома здравоохранения, с другой. Общее наше положение арестантов стёрли грани, существовавшие на воле.

Через несколько суток мы от Владимира Петровича узнали ряд интересных откровений, которыми он был нафарширован, – они требовали своего выхода. Мы узнали, что он обвиняется в попытке уничтожить материалы, собиравшиеся на мужа его сестры. Он убеждённо говорил, что следственные органы имеют задание высасывать из пальца обвинительные материалы, чтобы во что бы то ни стало репрессировать намеченные жертвы. О справедливости и правде не может быть и речи на данном этапе. Превентивные чистки, волна за волной, проглотят и тех, которые сейчас чистят, и будущих чистильщиков. Диктатура требует (он не хотел говорить «диктатор») полнейшее омоложение всего аппарата. Будут снесены головы старых революционеров и даже полководцев… Позже я часто вспоминал слова Владимира Петровича. Он был прав.

Он посвятил нас в несколько историй, участником которых он был. Вот одна из них:

– Я был послан в Варшаву, под прикрытием работника торгпредства, со специальным заданием. Нашей целью был полковник, начальник снабжения Польской Армии. Действовали через нашего агента – предпринимателя, известного в деловых кругах Варшавы. Он провернул с начальником снабжения несколько сделок и вошёл в его доверие. Как-то он сделал ему предложение, от которого было тяжело отказаться: продать, за наличные доллары, несколько ящиков оптики со складов Польской армии. Полковник должен был лично доставить груз в определённое место, где его будет ждать наш агент с деньгами. Точно в условленное время полковник на машине был в условленном месте, близком к советско-польской границе. Выгрузил ящики и получил деньги. В этот момент из засады выскочили наши люди. Для вида мы арестовали и агента-предпринимателя, который тут же симулировал сердечный приступ и свалился. А польский полковник был препровождён в Москву и выжат как лимон…

Владимир Петрович был заядлым курильщиком, а мы, его соседи по нарам, были некурящие. Но мы вынуждены были терпеливо глотать махорочный дым. Уж больно интересны были откровения бывшего гепеушника. А рассказы его велись в полголоса и доверялись нам – его близким соседям. Уж мы донимали его вопросами о взаимоотношениях в их среде, и дошли до технического выполнения смертных приговоров. Узнали о применении физического воздействия при допросах и даже о том, что самим следователям иногда приходиться быть исполнителями, то есть палачами. Интересен был рассказ Владимира Петровича о деталях поимки Савинкова. Несмотря на большой ум и опыт, Савинков наивно поверил советским агентам, что в СССР существует антикоммунистическое подполье, мечтающее, чтобы он, Савинков, возглавил его. Перейдя польско-советскую границу, прибыл в Минск на явочную квартиру и, как кур в ощип, попался в западню, подготовленную ГПУ.

Как-то вечером Владимир Петрович сказал: «Сегодня хватит меня доить, и почему это вы, доктор Разинский, до сих пор не рассказали о вашем деле?» Разинский, бывший заместитель наркома здравоохранения, забросил свои белые, худые руки за голову, прищурил свои близорукие глаза. Продолговатое его лицо в густой рыжей щетине со множеством морщинок вокруг глаз и рта. В разговоре он как-то по-особенному произносит букву «р».

– Вот вы, Владимир Петрович, просите рассказать про дело. Чёрт знает, какое там у моего следователя состряпается дело. Следователь собирает группу. Именно собирает. Потому что в Наркомздраве не было никакой группы. Вспомнил следователь падёж скота в колхозах и совхозах. Пожар в районной больнице. Неудачную операцию у какого-то партийного босса. Какой-то чёрт толкнул меня бухнуть, что в 1927 году у нас на факультете выступал Бухарин. Следователь зубами вцепился в этот факт, повезли меня на Лубянку в Москву со спецконвоем и хотели приткнуть к группе Наркомздрава СССР. Заставляли подписать протоколы с делами, о которых я знать не ведаю. И вдруг бросили меня там в малюсенькую тёмную камеру без всякой мебели. Уселся я на пол и постепенно чувствую, что становится тяжко дышать, потом начал я задыхаться, и не помню, как очутился на диване у следователя. Только я пришёл в себя, следователь суёт мне ручку с пером в руку и кричит мне в ухо: «Подпиши! Или опять отправлю подышать!» А я ему: «Не буду подписывать! Ложь в вашем протоколе!»

Меня опять отвели в камеру, где выкачивают воздух. Пришёл я в себя в одиночке. На улице осень. В зарешёченном оконце нет стекол. В камере холодина. Я лежу на металлической сетке. Меня знобит, накрыться нечем. Я в одной рубашке и летних брючках. Эх, думаю, а ну их к такой-то матери. Давай-ка я совсем разденусь, может, воспаление лёгких поймаю. Лежу и дрожу, как осенний лист. Зубы выколачивают дробь. Является надзиратель со скуластой рожей нацмена и как разразится бранью. Сняв с себя ремень, как начал меня стегать по голому телу: «Оденься, мать твою, перемать!» Я мигом оделся. И опять загнали в «чёрный ворон», и спецконвой сел со мной в отдельное купе. Напоили меня по пути чаем. До Минска отоспался и вот месяц, как я торчу в девятнадцатой камере…

Доктор Разинский страдал бессонницей. Среди ночи, часа в три, он просыпался и шагал на маленьком пространстве среди нар с разметавшимися во сне арестантами. Под звуки храпа, сопения, скрежета зубов и сонного бреда. Как-то, топчась от двери к столу и обратно, подходя к столу, он неизменно наступал на какой-то мягкий материал. Когда он в полутьме вгляделся своими близорукими глазами, он разобрал, что на столе, положив голову на свои руки, крепко спал военный в длинной кавалерийской шинели, которая свисала на асфальт пола, и Разинский на неё наступал. Разинский растолкал военного: «Эй, дружище, иди ложись на моё место. Я, брат, все равно обречён бдеть до самой зари». Военный спросонку глядел на худосочное создание в грязном белье. Потом, поняв, что ему предлагают, встал, оказавшись на голову выше Разинского. Разинский повторил ему сказанное и добавил, что он может раздеться и разуться, в камере нет воров и всё будет цело. Военный поблагодарил и, раздевшись, осторожно положил своё большое тело на место Разинского. Вскоре в общий храп влился богатырский храп военного. А Разинский как маятник шагал от стола к дверям и обратно.

Под утро Владимир Петрович хотел перевернуться на другой бок и удивлённо начал рассматривать храпевшего рядом богатыря. Увидев шмыгающего туда и обратно Разинского, он его окликнул: «Разинский! Это что значит?» – «Спи, Владимир Петрович! Подобрал я тут одного беспризорника и пристроил на своё место, а утром разберёмся в деталях». Но Разинскому не пришлось уже лечь на своё место, так как его утром вызвали в канцелярию тюрьмы, где ему было объявлено, что решением Особого совещания ему даётся пять лет ИТЛ, в чём он и расписался и был переведён в этапную камеру. Разинского впустили в девятнадцатую камеру за вещами, и он, прощаясь с нами, сказал, что ему жаль оставлять хорошую компанию. Шутил, что новый арестант будет спать на счастливом месте и отделается пятью годами лагеря!

Новый арестант оказался вовсе не новым, а уже изрядно посидевшим в одиночке. Он служил в конной артиллерии в чине майора. Высокий рост, плечист и строен. Гимнастёрка с сорванными знаками различия облегала упругое, мускулистое тело. Давно не бритое мужественное лицо. Из-под чёрных, густых бровей смотрели тёмно-серые с прищуром глаза. Он хорошо улыбался. Владимир Петрович старался выудить у него, как он попал в наши места. Военный представился Сергеем Сиваковым. Скупо, стараясь не вдаваться в детали, рассказал: «Сидит тут комиссар танковой бригады Конюх, которому расстрел заменили пятнадцатью годами, он был моим другом. Хотели и меня втянуть в его дело. Держали в одиночке, пока Конюх сидел в камере смертников. Как Конюху заменили расстрел лагерем, меня перевели к вам. Вот жду, что они мне запоют на очередных следствиях».

Спать втроём на двух койках стало намного теснее, так как Сиваков был намного крупнее Разинского. С утра из камеры забрали сразу три человека. Мы с интересом ждём, уверенные, что дверь скоро может открыться и появится новый арестант. Действительно, дверь открылась и на пороге появился белорусский седоусый селянин в домотканой куртке и в стоптанных сапогах. На домотканых штанах заплаты на коленках. Он затоптался на месте растерянный, потом чёрной мозолистой рукой сорвал с головы шапку и произнёс: «День добрый!» Староста повёл его на свободное место и, усадив, спросил: «За что же тебя в столичную тюрьму загнали? Не иначе как председателя колхоза убил!» Крестьянин испуганно посмотрел на окруживших его любопытных: «Что вы, что вы, сябры… Бог миловал… Меня, когда привезли в контору тюрьмы, я думал, что из-за лошади моей, чёрт бы её подрал… Ездил я в город на базар, лошадь моя остановилась и наложила на мостовую с полпуда навоза… Приехал с города, а у меня в хате милицейский сидит: «Собирайся», говорит, «обратно в город, бери с собой в торбе хлеба, сало, лук…» Милиционер на лошади верхом, а я топаю пехом и всё у меня в голове куча, что лошадь моя наложила. Привёл меня и сдал какому-то в мундире и в синем галифе. Он у меня сразу спрашивает: «Ты когда в город ехал, по пути кого-либо подвозил до города?» – «Да, говорю, подвозил дядьку в брезентовом плаще. Сказал, ветеринаром в каком-то колхозе работает». – «Так вот ты у нас посидишь и отдохнёшь, пока мы с этим ветеринаром разберёмся. Ты гостя из Польши привёз, и он уже у нас протоколы подписывает… Иди отдыхай, пока не позовём». Разве написано на человеке, что он за птица и почему отказать пешему путнику, когда едешь порожняком… Вот чёрт попутал…»

Кто-то сказал: «Смешная история, с которой можно было и в милиции разобраться». Ему возразили: «Следователь разберётся, налицо контрреволюционная группа: крестьянин, ветеринар и лошадь. Участник признал, что совершенны диверсионные акты на советской мостовой… Но всё же хорошо, что крестьянская прослойка появилась, а то засилье интеллигенции в камере…»

Крестьянин развязывает свою торбу и говорит: «Вот досада! Сало с собой взял, да чем тут в тюрьме отрежешь?» Староста камеры: «Не беспокойся, дядька, у нас тут перышко такое водится».

Староста идёт к окну и снимает с оконной рамы металлический угольник, наточенный об асфальт до остроты бритвы. Дядька берёт угольник в руки и удивлённо качает головой: «Голь на выдумки хитра». Он угощает ломтиком сала старосту. Потом угощает соседа. У некоторых арестантов нет передач, и им тяжело переносить вид жующих. В нашей камере нет урок, иначе бы крестьянин остался бы без сала и хлеба. Мы, городские жители, имеем передачи и стараемся делиться с ближайшими соседями.

Утром после оправки, ещё в коридоре, надзиратель спросил, кто у нас тут Денисевич. Он велел крестьянину взять свою торбу, так как он вызывается в канцелярию тюрьмы. Мы строили догадки и были рады, если этого дядьку отпустят домой. Кто-то пошутил, что жалко, что его быстро убрали, у него ещё добрый кусок сала остался.

Два декабрьских дня 1936 года меня вышибли из девятнадцатой камеры окончательно. Двухдневный суд ошеломил меня. Мне никогда не снилось, что, разгуливая по белу свету, был до того порочен, что удостоюсь десятью годами ИТЛ и тремя годами поражения в правах, кроме отцовских. Из девятнадцатой камеры я поплыл к новой жизни.

А девятнадцатая камера и по сей день существует, ибо Минский тюремный замок построен прочно.

Разрешается использование материала с обязательной ссылкой на источник. М. Житницкий ©

Опубликовано 24.06.2021  01:44

 

От ред. belisrael

В ближайшие дни будет опубликован большой материал Ксении Ельяшевич о Марке Житницком со всеми фотографиями и иллюстрациями из заблокированного tut.by.

Марк Житницкий. Арест. Девятнадцатая камера (I)

***

В знак уважения и солидарности с арестованными журналистами заблокированного сайта tut.by предоставляю для публикации на belisrael.info воспоминания отца о 19-й камере Минской тюрьмы.

Лишь небольшой фрагмент этого материала был использован в публикации Ксении Ельяшевич на tut.by в сентябре 2017 г. (арест, прибытие в тюрьму). Тема актуальна – перекликается с пребыванием журналистов в тюрьме.

С уважением, Ицхак Житницкий,

Тель-Авив, Израиль

***

В партийной ячейке издательства слушаем информацию о докладе Маленкова на пленуме ЦК Белоруссии. Предстоит тщательная чистка партии. Всем выходцам из других партий, замешанных в критике партии в прошлом, грозит исключение, тюрьма, лагерь.

Исчезает наш директор Фадей Бровкович, а за ним ещё несколько сотрудников. Ячейка занимается повседневными делами.

15-го сентября 1936 г., ночью, раздаётся стук в дверь нашей квартиры. Входят два сотрудника ГПУ и предъявляют ордер на мой арест. Велят привести соседа в свидетели. Зовём художника Кипниса. Начинается повальный обыск. Нина ходит по дому, мелкая дрожь сотрясает её тело. Она ломает руки и всхлипывает. Прижавшись к стене, стоит её младшая сестра Бася. Она со страхом наблюдает за происходящим. Обыск длится долго.

Тщательно пересматриваются все страницы книг. Перелистывая французские журналы «Иллюстрасьон», натыкаются на фото Николая Второго с семьёй. Спрашивают меня, кто это такой. «Мой дядя», отвечаю я. Сотрудник – будущий мой следователь, сержант Кунцевич, зло на меня посмотрел. В результате обыска забирают мелкокалиберную винтовку и кучку книг: «Лирика» Тишки Гартного (он ещё не арестован), книгу Борохова и «Историю еврейского народа» Дубнова. Все эти книги объявляются в обвинение как «контрреволюционные».

Приказывают мне собраться и ехать с ними. Беру солдатский мешок, полотенце и пару белья. Подхожу к кроватке, где безмятежно спала Ларочка, целую её в лобик и осторожно вынимаю из-под неё маленькую подушечку. Нина падает мне на шею и плачет навзрыд. Я её успокаиваю и говорю, что я не чувствую за собой никакой вины, а Советская власть разберётся. Меня садят в машину, которая моментально трогается, набирая скорость. Сзади с горьким плачем бежала Нина. У меня сердце разрывалось на части от жалости к ней.

В канцелярии тюрьмы мне обрезают пуговицы и, придерживая свои спадающие брюки, плетусь под конвоем надзирателя по железной лестнице Минской тюрьмы. Три часа ночи. Зловещая тишина в полутёмных коридорах. Воздух настоян кислым запахом людского скопления и плесенью старого здания. Надзиратель молча отмыкает дверь камеры № 19. Щёлкает замок, и я впервые в своей жизни оказываюсь в тюремной камере. Койки тесно прижаты друг к другу, образуя сплошные нары. на них в разных позах сопели, храпели на все лады заключённые. Никто не обратил на меня внимания. Я подошёл к длинному столу и, положив под голову свой мешок, улёгся. Меня не ошеломил, как многих, резкий переход от домашней обстановки к камере. Гражданская война меня пять лет швыряла то на общие нары казарм, то на пол наполненной клопами крестьянской хаты или сарай с сеном, а то и под куст на сырую землю. Только сильная боль за только что созданную семью, за молодую жену и прекрасную дочурку, за старую многострадальную мать. Я лежал с открытыми глазами, а сердце глодала обида на то, что арестован своими, при полном отсутствии вины.

Я заснул и проснулся от того, что кто-то меня будил. Открыв глаза, я не сразу понял, где я. В камере стоял шум говоривших одновременно людей. У параши стояла очередь. Меня окружили люди с серыми небритыми лицами и начали расспрашивать. Вскоре открылась дверь камеры и кого-то вызвали. Староста предложил мне занять койку ушедшего. Я с отвращением разглядываю засаленный жидкий матрац.

Я сажусь и меня обступают обитатели камеры. Я был для них свежей струёй воздуха с воли.

Все набросились на меня с вопросами. Я едва успеваю отвечать. Звук отпираемой двери заставил всех насторожиться. Открывается дверь и на пороге останавливается выше среднего роста, лет сорока пяти полнеющий блондин в гимнастёрке работника партактива. Он блуждающим взором обводит всех. Лицо его бледное. На щеках ходят желваки. Вдруг он стремглав срывается с места, со всего маху бьёт головой о стенку и падает окровавленный на пол. Несколько человек стучат в дверь. Начинается галдёж. Через минут десять раненого уносят. Пошла дискуссия – прав ли этот человек, пожелавший избавиться от позора, тюрьмы, от жизни. Весь день прошёл под впечатлением случившегося.

Всех обитателей камеры выпускают на прогулку. К стене тюрьмы пристроен ряд высоких загородок-клетушек. В них гуляют сразу несколько камер. Сентябрит. Осеннее небо покрыто серыми тучами. Моросит мелкий дождь. Я захватил на прогулку одеяло, при помощи сокамерника пытаемся выбить из него пыль и законсервированные запахи накрывавшихся до меня.

Потекли дни, наполненные тревогой. С биением сердца прислушиваешься к тюремным звукам. Нервы напряжены от ожидания чего-то неведомого. Все верят в то, что сюда вход широкий, да выход узок. Я был удивлён, что людям не хватает хлеба, махорки. У меня были деньги, и я попросил надзирателя купить хлеба и махорки в тюремном ларьке, за что староста освободил меня от обязанности мытья пола.

Первая передача, первое свидание. Я держу свою Ларочку на руках, целую её и сую в обшлаг её пальтишка записку. Нина стоит за решёткой, глядит на нас и глаза её наполнены слезами. Надзиратель стоит к нам спиной. Короток миг свидания, снова камера, а ночью впервые меня вызывают на допрос. С волнением и надеждой иду к машине – и вдруг оклик Нины, оказывается, жёны и родственники днями и ночами дежурят у тюремных ворот в надежде увидеть своего мужа, отца, брата. Нина бежит за машиной и кричит моё имя. Люди останавливаются и долго глядят вслед.

Меня приводят в комнату на 4-ом этаже ГПУ. Следователь мне знаком, он участвовал в моём аресте. Сержант госбезопасности Кунцевич, ведёт дела работников культуры. Велит мне сесть к его столу. Тогда ещё садили к столу, но вскоре, когда начали получать оплеухи от заключённых, стали их держать от себя подальше. Следователь говорит, что знает меня как советского человека, но я попал в контрреволюционную группу и если я хочу на свободу, то я должен помочь вывести участников группы на чистую воду. Тут я узнаю, что он имеет в виду директора и семерых заведующих секторами Белгосиздата, арестованных ещё до меня. Следствию известно, что я состоял членом контрреволюционной группы Белгосиздата, во главе которой стоял директор Фадей Бровкович. Кунцевич уходит, через полчаса он начинает снова то же самое и подсовывает мне протокол допроса. Я пишу, что категорически отрицаю обвинение и подписываюсь. Кунцевич со злостью рвёт протокол.

Нине удалось с помощью прокурора устроить свидание в кабинете следователя и в его присутствии. Я стою в коридоре и вижу, как по лестнице взбирается Нина с Ларой на руках. При виде меня она побледнела и, приостановившись, припала к стене. Сижу рядом с Ниной и держу дорогую мою Ларочку. Следователь меня предупредил, что мне запрещено говорить что-либо о «деле». Во мне кипит злость и я, невзирая на следователя, говорю Нине, что надо быть готовым к худшему, так как никого не оправдывают и дают суровые сроки, несмотря на невинность. Следователь делает мне знаки. Прошу Нину быть мужественной.

Как-то меня вызывает следователь и говорит, что у меня будет очная ставка. Вводят главу сектора политической литературы Жукова. Он рослый, за несколько месяцев отсидки обрюзг и располнел. По знаку следователя он начинает нести придуманную им вместе со следователем ахинею, что я вёл антисоветские разговоры и выражал сомнения насчёт победы колхозного строя и ещё какую-то ерунду. Я слушаю его, хватаю пресс-папье со стола следователя и замахиваюсь на Жукова, но следователь успевает схватить мою руку. Жукова увели.

Возвращаюсь в камеру. Иду на своё крайнее угловое место. Снимаю обувь. Преодолев отвращение, ложусь на койку и накрываюсь с головой одеялом, оставив себе отверстие для дыхания. Голова моя покоится на подушечке, которую я вынул из-под моей дочурки во время моего ареста. От подушки исходит тепло и запах родного тельца Ларочки. Сердце сжимается от жалости и любви к моей маленькой семье. Больно и досадно за случившееся со мной. На ум приходят злые мысли. Я говорю себе, что назло тем, кто причиняет мне унижение и боль, я должен жить. Я физический сильный человек и ещё очень молод. Уход из жизни – это большая премия для моих врагов. Я буду жить на радость моим родным и увижу многих злых людей, растоптанных в прах… Надо вооружиться терпением и сохранить веру в жизнь. Что касается сегодняшнего состояния, то будем считать девятнадцатую камеру неким водоразделом или границей, отделяющей один отрезок жизни от другого. Среди заключённых бытует поговорка: «Жизнь, как детская рубашонка, – коротка и обпачкана…»

Я пригрелся под одеялом. В камере гул разговоров и споров, а я продолжаю беседу с самим собой. Тяжела была житейская доля в черте еврейской оседлости для многочисленных ремесленников. Мой отец, сапожник по профессии, не был ленивым человеком, но большая конкуренция не позволяла зарабатывать столько, чтобы семья из семи человек могла жить сытно. Война 1914 года оторвала отца от семьи, а в 1915 году отец был убит, и настали ещё более мрачные времена. Ко времени прихода Революции наша семья успела пройти все стадии голода и лишений. Но и с приходом Революции жизнь не улучшилась. В начале 1918 года, когда мне исполнилось 15 лет, я искренне, по-юношески поверив в коммунистические лозунги, пошёл добровольцем в Красную Армию. Пять лет я ходил, вооружённый этими лозунгами, готов был идти за них в огонь и воду и стрелять в каждого, кто противился осуществлению этих лозунгов. «Ну, а как жили в это время твоя мать с четырьмя детьми?» – «Скверно!» – «Надо терпеть до лучшего счастливого будущего», говорили сверху вожди…

Мне посчастливилось выйти целым и невредимым из великой неразберихи – Гражданской войны. Я с детских лет мечтал стать художником. Мне удалось поступить в учебное заведение и закончить его со званием художника. На семь лет пришлось туго завязать живот, ибо студенческая столовка не могла тебя сытно накормить. А что же народ в стране – рабочие и крестьяне – зажили они процветающе? Нет! Ещё три года назад в хлебородной Украине люди умирали с голода…

Верно, со времени, как я окончил институт и стал работать художником в издательстве, я зажил наконец по-человечески. Начал вить гнездо и всё пошло так удачливо… Тут я почувствовал, что сердце защемило от досады и несправедливости.

Я не слышал, как в камеру впустили нового арестованного, который бросился на первую попавшуюся койку и во весь голос зарыдал… Это заставило меня встать на ноги. Слышали ли вы и видели ли вы когда-нибудь, как плачет взрослый мужчина в тюремной камере? Посмотрели бы, как арестанты притихли и нахмурили брови, казалось, сама грозовая туча вошла в камеру… Девятнадцатая камера и для рыдающего мужчины послужила водоразделом в жизни.

Был директором спичечной фабрики. Член партии, жена член партии. Трое детей. Он из рабочих. Только что вылупился в коммунистические дворяне. Жену его вызвали в горком партии и предложили отказаться от мужа или отдать партбилет. Она отдала партбилет. Я снова ложусь и накрываюсь с головой. До меня доносится всхлипывание плачущего.

К дверям камеры привезли баланду. Баланда, сваренная из голов солёной трески, не лезет мне в глотку. Я жду передачи из дома. Пока все были заняты получением баланды, как-то незаметно, бочком прошмыгнул в дверь арестант Дураков. Он молчал, скрежетал зубами и качал головой. Получив свою порцию баланды, крутил ложкой в котелке. Еда не шла в рот. Сидя на краю кровати, он перегнулся и тупо глядел в пол. И вот сквозь общее чавканье, все услышали песню, пропетую каким-то козлетоном: «Ванька Ключник, злой разлучник, разлучил меня с женой…» Все в камере устремили свои взоры на Дуракова. Вдруг многие вспомнили, что утром его вызвали на суд. Некоторые сорвались с мест и плотным кольцом окружили его. Дураков сплюнул и выругался по-немецки: «И надо было мне родиться с такой фамилией. Даже жизнь складывается по-дурацки. Я уже кому-то рассказывал, что в 1917 году, ещё при Керенском, попал к немцам в плен. Я был по профессии слесарь и меня послали работать на завод. Дело я знал и проработал там много лет. К тридцати годам я женился на немке, работавшей со мной рядом. Родилась у нас дочь. На заводе появились коммунисты и они привлекли меня вступить к ним в ячейку. Они ссылались на то, что сейчас все русские – коммунисты. Вдруг в мою дурацкую голову пришла мысль, что надо ехать на родину. Коммунисты завода устроили нам торжественные проводы и преподнесли мне знамя для передачи в Советском Союзе той организации, где я устроюсь работать. Я приехал в Минск и устроился на машиностроительный завод им. Ворошилова инструментальщиком. Здесь торжественно приняли от меня привезённое мной знамя. Дочка выросла, ей пошёл двенадцатый год. Жили мы в квартире с общей кухней. Жена моя, немка, стала замечать частые пропажи вещей. Однажды она увидела свои чулки на ногах у соседки. Она указала ей на это и сказала, что в Германии так не водится. Гитлер уже был у власти в Германии. Соседка написала донос, что моя жена идеализирует фашистский строй. Меня и жену арестовали, а дочку отправили в детский дом. Сегодня суд вынес приговор: мне пять лет лагерей, жене четыре и лишить нас родительских прав… Так не дурацкая судьба семьи Дураковых?» Кто-то из слушателей даже свистнул: «Тут, браток, дело не в твоей фамилии…» Люди переглядывались друг с другом, но многозначительно молчали.

Спустя пять месяцев, когда я шёл пешком этапом из Котласа в Ухту, на окраине Княжь-Погоста, на отшибе у самой дороги, стоял под высокой снежной шапкой склад. У склада горой нагромождены ящики. Я обратил внимание на сторожа, который зябко кутался в жидкий полушубок, прятался от ветра. Наши глаза встретились. Я подбежал к сторожу: «Здравствуй, Дураков!» Я взял в свою руку озябшую руку Дуракова. Лицо его вдруг просветлело: «А, девятнадцатая камера!» – «Ну, как, Дураков, устроился?» – «Да вот сторожу запасные части к машинам. Потом повезут меня вместе с этими ящиками на какой-то промысел, монтировать эти машины». – «Так это неплохо! А как жена?» Дураков вздохнул: «Её отправили в Алма-атинские лагеря…» Прощай, Дураков! Я влился в свой этап.

Итак, я в девятнадцатой камере. Моя койка с краю, и я, накрытый с головой одеялом, изолирован от всех. Глаз мой, привыкший к полутьме, видит кусок стены с облупленной зелёной краской. Я задремал, но сквозь дрему, из всех звуков в камере доходит до твоих ушей звук отпираемой двери. Я выглядываю из своей берлоги. Всё объято сном. Надзиратель впускает в камеру Алеся Пашуту, который несколько ночных часов был на допросе. Алесь Пашута, член компартии Западной Белоруссии, самовольно перешёл границу СССР, т.е. без разрешения руководства компартии Зап. Белоруссии. Войдя в камеру, он на своём мягком сплаве польско-белорусско-русском обратился к старосте камеры, чтобы он помог снять с него сапоги. Ещё в начале допроса следователь в раздражении своим каблуком сапога ударил его по пальцам ног. Была страшная боль. Пальцы ног распухли. Староста осторожно помог Пашуте снять сапоги. Пашута сидел на краю койки и сквозь слёзы глядел на свои опухшие ноги. Он говорил: «Вчера директор фабрики рыдал, так что мне уже неудобно рыдать, так как это уже не ново… А ведь так реветь хочется… Ведь следователь причинил мне больше, чем боль… Он отбил у меня охоту быть коммунистом. Ведь в польской дефензиве меня так не били…» Вот, девятнадцатая камера и послужила водоразделом в жизни Пашуты.

(окончание следует)

Опубликовано 23.06.2021  18:31

Майкл Сагатис и «Письма Юзефы»

10.03.2021 Анастасия Зеленкова

Британец Майкл Сагатис: «Я изучал историю репрессий моей семьи, а увидел кровавые улицы Минска»

Еще несколько лет назад британец Майкл Даниэль Сагатис даже подумать не мог, как сильно изменится его жизнь и уж тем более, что она будет связана с Беларусью. Он имел строительный бизнес в Лондоне и знал о своих предках лишь то, что они приехали откуда-то «из Польши». Все изменилось в один день, когда Майкл, разбирая завалы чердака, обнаружил письма репрессированной прабабушки, отправленные из ссылки 80 лет назад.

История захватила его настолько, что он забросил бизнес, занялся изучением своих корней и снял документальный фильм «Письма Юзефы». Сейчас Майкл Сагатис следит за всеми новостями из Беларуси, пишет в британские СМИ о борьбе белорусов за свободу и активно поддерживает все инициативы солидарности.

В рамках спецпроекта «Салідарнасці» «Жертвы и палачи» Майкл Сагатис рассказал об удивительной истории своей семьи, впечатлениях от приезда в Беларусь и встрече с родственниками на Щучинщине, а также показал свою версию гимна «Пагоня».

«В школе меня называли «английским ребенком с забавной фамилией»

— Вы знали что-то о своих корнях до того, как нашли письма прабабушки Юзефы?

— Я родился и вырос в Лондоне. Мой отец и его родители говорили между собой на английским и польском. Меня водили на мессы польских иезуитов, и я получил начальное польское образование. Поэтому с самого детства понимал, что я не «англичанин».

Правда, все, что знал тогда, это, что мои бабушка и дедушка приехали откуда-то «из Польши». Никаких подробностей. Ни об условиях, в которых они оказались, ни почему покинули родину и как прибыли в Великобританию.

Когда наша семья в 1987 году переехала в Уэльс, в моей новой школе меня называли «английским ребенком с забавной фамилией». Для валлийских детей я со своим английским акцентом был де-факто англичанином, из-за чего надо мной постоянно издевались. В Уэльсе особое отношение к англичанам. И хоть я имел славянские корни по отцовской линии и ирландские кельтские корни по материнской линии, это меня не спасало.

Травля в школе послужила первым толчком узнать о своем происхождении. Позже я начал задавать дополнительные вопросы. Например, откуда у меня литовская фамилия, унаследованная от отца, и почему у него есть русское второе имя — Майкл Константин Сагатис.

Так я узнал, что отец родился в Северном Уэльсе в лагере беженцев, куда из Польши прибыли его родители Кейстут и Ванда с папиной сестрой Зосей.

— А как удалось обнаружить связь с Беларусью?

— Уже позже я вернулся в Лондон, окончил учебу (изучал историю и философию), открыл свой бизнес в области строительства. По работе я познакомился с семьей польских иммигрантов. Мы вместе сотрудничали и даже подружились. Я с гордостью рассказал им, что имею славянские корни и даже знаю некоторые польские слова, а также о том, что мои родственники живут в польском городе Гожуве.

Однако ответить на вопрос, как мои родственники попали в Гожув и откуда они родом, я не смог. До этого я никогда не видел их, да и мало что знал об исторических событиях, связанных с Ялтинским соглашением.

Уже позже, съездив в Гожув в 2003 году и встретившись со своими родственниками, я узнал, что все они были репатриированы после войны. Их выбор пал на Польшу, потому что они опасались возвращаться на свою родину, которая находилась под советской оккупацией. Эта родина была именно Беларусью.

Благодаря моим родственникам в Гожуве я заново открыл свою семейную историю. На тот момент я думал, что моя работа в качестве семейного «посла» завершена. Однако в 2015 году в Южном Уэльсе умерла моя тетя Зося — папина сестра, которая родилась в Новогрудке в 1941 году. Она оставила после себя горы накопленного имущества — в основном хлама и мусора. Среди него были и письма моей прабабушки Юзефы, которые она писала своим дочерям из ссылки из Актюбинска.

— Удивительно, что вы обратили внимание на эти письма, ведь наверняка язык, на котором они были написаны, вам не был знаком?

— Вообще большая случайность, что эти письма не выбросили вместе с остальным хламом.  Мой отец до сих пор мне вспоминает нежелание участвовать в процессе разбора вещей. Я тогда сказал, что проще нанять клининговую компанию и не возиться со всем этим.

Честно говоря, на тот момент мне было не до разбора вещей, я собирался переезжать жить за границу и все это не вписывалось в мои планы. Но отец заупрямился и заявил, что в таком случае будет делать это все сам. Я не мог бросить его, а кроме меня помочь было больше некому: маму мы потеряли 10 лет назад, а у сестры в тот момент были проблемы со здоровьем.

В итоге я остался в Великобритании. Примерно год мы разбирали вещи и делили их на мусор и не мусор. Письма Юзефы попали в стопку с мусором. Буквально в последний момент я открыл конверт и понял, что это что-то важное. Хоть и не мог прочесть ни слова.

Одно из писем Юзефы

Сегодня я благодарен судьбе за этот подарок. Ведь если бы не решимость моего отца и не череда случайностей, эта корреспонденция ссылки 1940-1941 годов осталась бы потерянной навсегда.

— А ваша бабушка ничего не рассказывала о судьбе своей матери?

— Я знал свою бабушку Ванду только первые 9 лет, пока мы жили в Лондоне. После того, как наша семья переехала в Уэльс, она скончалась. Конечно, в моем раннем детстве мы не обсуждали с бабушкой историю семьи, поскольку я был слишком мал. Помню только, что бабушка постоянно молилась и просила у Бога прощения.

Она была невероятно набожная: регулярно посещала церковь, помогала местным приходским священникам. Думаю, что эта набожность была связана как раз с глубокими переживаниями, связанными с разлукой с ее матерью и некоторым чувством вины перед ней.

«Юзефе было 76 лет, когда ее погрузили в переоборудованный вагон для скота и как «родителя предателя» выслали в Казахстан»

— Расскажите историю Юзефы. Как и почему ее репрессировали?

— Моя прабабушка Юзефа Буйдо (в девичестве Богданович) из благородной католической семьи юристов. Она родилась в 1864 году в деревне Волчки (Щучинский район). Брат Юлиан перед началом Первой мировой войны переехал в польский Чаркув, где открыл резиновый завод. Второй брат Казимир погиб во время войны.

В 1892 году Юзефа вышла замуж за Константина Буйдо, лесника и местного судебного пристава. Родители противились этому браку. Константин был на 15 лет старше, к тому же православный. Союз с человеком, исповедующем веру оккупационной Российской империи, был воспринят чуть ли не как «акт государственной измены». Юзефу посчитали предательницей, и она потеряла поддержку семьи.

Юзефа и Константин Буйдо

Местная дворянская семья Стравинских, поместье которой располагалось в небольшой деревне Накрыски, наняла Юзефу и Константина для управления своими землями. Там они построили дом, родили шестерых детей — двоих сыновей и четырех дочерей.

До прихода «советов» в 1925-1935 годах семья занималась разного рода малым бизнесом: от семейного магазинчика бакалейных и хозяйственных товаров в Дятлове до небольшого парома, перевозившего людей и скот через реку Неман.

Старший сын Юзефы Алоиз поступил на службу офицером в польскую полицию — это впоследствии дорого обошлось его семье. Младший Петр вступил в 27-й уланский полк, но вскоре заболел туберкулезом и умер.

Все изменилось после 17 сентября 1939 года, когда в соответствии с секретными протоколами пакта Молотова-Риббентропа, советские войска вторглись в Польшу. Начались жестокие репрессии. Советские власти зачищали новые территории от «неблагонадежных элементов».

В рамках «Польской операции» прокатились волны массовых депортаций. Одного того, что ты был записан поляком, было достаточно, чтобы тебя со всей семьей сослали далеко в Сибирь или Казахстан. А тут еще и сын офицер.

Естественно, первым делом арестовали Алоиза. Я нашел его имя в списках НКВД в архиве. Однако каким-то чудом ему удалось сбежать, и он выжил. А вот его мать не избежала репрессий.

— Сколько тогда было Юзефе?

— 76 лет. 13 апреля 1940 года ее погрузили в переоборудованный вагон для скота и как «родителя предателя» выслали в Актюбинск (Казахстан).

Около трех недель они добирались до места в душном тесном вагоне, без нормальной воды и еды, в условиях жуткой антисанитарии — эта дорога в 2500 км унесла жизни многих людей.

«Выгрузили при минус 40 на опушке в сибирской деревне — вот лес, руби, делай землянки»

Но Юзефа выжила. Учитывая возраст и физическое состояние, ее отправили не в лагерь, а на принудительное поселение. Там условия были проще: люди жили семьями, имели некоторую свободу передвижения, хоть и находились под постоянным контролем НКВД. Однако за жилье и продукты нужно было платить. Пожилая, измученная женщина вынуждена была работать, чтобы выживать. Оттуда Юзефа и писала те самые письма своим дочерям.

— А как детям удалось избежать ареста и каким образом ваша бабушка оказалась в Великобритании?

— У меня есть только предположения, почему не забрали всю остальную семью. Возможно, Юзефа пожертвовала собой, чтобы спасти детей. Не исключено, что она верила, что ей, старухе, ничего не сделают, и не стала бежать вместе с остальными. А может, дети сами не взяли ее с собой, опасаясь, что она не выдержит это испытание.

Как бы то ни было, все ее четыре дочери смогли уехать и избежали репрессий. Бабушка Ванда, младшая дочь Юзефы, с мужем Кейстутом Сагатисом (он был литовским поляком) оказались в Новогрудке. Там в 1941 году у них родилась дочка Зося. А в 1943-м, опасаясь плена, семья перебралась через Польшу в Австрию, затем в лагерь польских беженцев в Италии, а оттуда на корабле — в Великобританию.

В 1946 году родился мой отец Майкл Константин Сагатис. Его назвали в честь деда.

Три другие дочери и сын Алоиз со своими семьями, как я уже рассказывал, оказались в польском Гожуве.

— О чем Юзефа писала в своих письмах дочерям?

— С апреля 1940 года по июнь 1941-го Юзефа отправила своим дочерям 21 письмо. В них она благодарила дочерей за посылки и деньги, которые помогали ей выживать, жаловалась на здоровье.

С каждой дочерью она общалась по-разному. С Марией деловито и уважительно, с Яниной тепло и нежно. С Вандой тон сильно варьировался от горького негодования до глубокой печали и радости.

В первых письмах ощущается вера на возвращение. Например, Юзефа категорически запрещала продавать швейную машинку, потому что она будет еще нужна ей, а в более поздних письмах уже отчаянно просит продать и срочно отправить ей вырученные деньги для выживания. Юзефа также подробно описывает стоимость основных продуктов питания и свои расходы на аренду, дрова и зимнюю одежду.

Где-то она манипулирует дочерями, пытаясь вызвать у них чувство вины. То она нежна и сердечна в письме дочери Янине, то, напротив, в письме Ванде посылает проклятия.

Из письма Юзефы: «Яночка, сердечная моя, у меня к тебе большая просьба. Пожалуйста, пишите мне почаще. Пусть у меня будет хотя бы эта маленькая радость… Пусть хотя бы раз в неделю для меня ярко засветит солнышко, согреет и сделает мою жизнь светлее.

Когда я прочитала, что вы были в Барановичах, у меня остановилось сердце, мне показалось, что оно разорвётся от горя, что я вас тогда не увидела. Было много людей из Новогрудка. Я искала тебя, но удача мне не улыбнулась, я не встретила тебя, не поцеловала, не попрощалась, ведь может быть, что они разлучили нас навсегда?»

Из письма Юзефы: «Я пролежала в постели две недели и теперь снова учусь ходить. Врач лечит бесплатно, но мне нужно платить за лекарства, а платить мне нечем. Я чувствую сильную боль в груди, болит спина, постоянно болит голова. Врач сказал, что, если это случится снова, это будет конец. Мое сердце, легкие и сосуды очень слабые, поэтому я кашляю кровью. Доктор советует быстро не ходить и не поднимать ничего тяжёлого, потому что моя жизнь висит на волоске. Я боюсь. Если бы я жила спокойно и хорошо питалась, [мои] легкие и сердце поправились бы. Но в этих условиях помощи ждать неоткуда».

Из писем Юзефы: «Вандочка! Ты пишешь, что у вас нет пятисот рублей, а как у меня и пятисот копеек нет, то мне как жить? А свое вам все оставила. Я выехала совсем босая и голая, и без гроша. Как мне жить? И больная. И на том кончу свои жалостные слова. Искренне вас любящая мать».

— Как закончилась жизнь Юзефы?

— Когда Юзефа перестала писать, дети решили, что она умерла. Но выяснилось, что это не так. Ее судьба долгое время была нам неизвестна. Но в 2018 году в Актюбинском государственном архиве я нашел документы, которые подтверждали, что до 1943 года Юзефа еще была жива. После была запись о ее смерти.

В начале 2018 года я посетил места ссылки в Казахстане. Примерно в двух километрах от села Нурбулак, на окраине степи я обнаружил деревенское кладбище. Старая его часть относится к временам репрессий. На старых деревянных крестах нет никаких надписей, которые бы указывали, кто там покоится. Но, думаю, именно там, в начале 1943 года нашла свой последний приют Юзефа.

«С ужасом узнал, что люди, с которыми я встречался в Минске в марте, теперь стали жертвами репрессий»

— Вы уже дважды успели побывать в Беларуси и даже нашли здесь родственников.

— Да, в 2017 году, воспользовавшись безвизовым режимом, мы с отцом впервые посетили Беларусь. У нас было всего 4 дня и очень плотная программа. Руководствуясь адресом на конверте мы первым пунктом отправились в деревню Корсаки Щучинского района.

В тот день погода была идеальной. Меня поразила белорусская природа — яркая, наполненная жизнью и пением птиц. При въезде в деревню нам предстала идиллическая картина: две зрелые дамы наслаждались солнцем на тихой уличной скамейке. Мы поинтересовались, не могут ли они помочь найти кого-то знавшего Марию Буйдо, которая вышла замуж за Йозефа Бодяка. Одна из женщин тут же поднялась и, попросив нас подождать, ушла на соседний участок.

Вскоре она вернулась с другой женщиной. Мой отец по-польски объяснил, что хочет найти какую-то связь с семьей своей матери. И тут выяснилось, что пришедшая женщина — Елена Бодяк, внучка Йозефа Бодяка. В деревне Елена жила со своей дочерью Владиславой.

Мы были совершенно ошеломлены, что так быстро обнаружили своих прямых родственников. Это было невероятно! Мой отец и пани Елена обнялись.

Остаток дня мы провели вместе. Пани Елена была очень гостеприимной и даже напоила нас водкой с перцем.

К сожалению, по другим адресам нам не удалось найти родных. Но все равно это было прекрасное путешествие, во время которого мы многое поняли о жизни наших предков, а также познакомились с замечательными и отзывчивыми белорусами.

Самый главный результат моего долгого путешествия в том, что я исполнил мечту Юзефы, ту, о которой она писала в своих письмах, — я вернул ее домой, вернул ее в семью.

— Как пришла идея снять фильм о письмах Юзефы?

— В 2018 году меня пригласили поучаствовать в выставке во львовском музее «Территория террора». Этот музей расположен на месте железной дороги, по которой нацисты переправляли евреев в лагеря смерти в Польшу. Музей точно воспроизводит обстановку концлагеря: сторожевые вышки, прожекторы, фургоны для скота, колючая проволока и 3 больших барака. Именно в одном из этих бараков впервые и были публично выставлены все материалы, которые мне удалось собрать.

Мне хотелось творчески представить проект. Актеры читали письма Юзефы, а музыканты исполняли композиции, которые мы с отцом написали в качестве саундтрека. Обстановка музея давала потрясающий эффект. Желая задокументировать, мы сняли представление на видео. А позже из него получился короткометражный фильм «Письма Юзефы».

— Сегодня вы очень активно поддерживаете белорусов в их борьбе за свободу. Почему это для вас важно?

— В марте 2020 года я снова приехал в Беларусь, чтобы принять участие в кинофестивале «Нефильтрованное кино». В тот визит я посетил Куропаты, познакомился со многими яркими людьми из белорусской творческой среды.

Майкл Сагатис в Куропатах. Фото Александра Васюковича, Имена

Уезжал из Беларуси с чувством радости, ведь история Юзефы была показана на ее родине.

То, что произошло потом, стало шоком. Репрессий происходили уже в настоящем.

Конечно, я не мог не следить за новостями из Беларуси. С ужасом узнал, что люди, с которыми я встречался в Минске в марте, теперь стали жертвами репрессий. Фотограф Александр Васюкович был арестован и заключен в тюрьму, журналист Игорь Станкевич жестоко избит и после освобождения вынужден был бежать с семьей в Польшу.

Я не мог оставаться в стороне. Стал участвовать в акциях солидарности, которые организовывала белорусская диаспора. Мои снимки с марша по улицам Лондона, где над Вестминстерским мостом перед парламентом был развернут бело-красно-белый флаг, публиковались русской службой BBC, а также в крупнейшей британской русскоязычной газете «Англия».

На одном из маршей я впервые услышал, как люди поют «Погоню», и меня поразила ее энергетика. Я разучил этот гимн и предлагаю свою интерпретацию.

С группой белорусских исполнителей, мы записали версию этой песни.

Недавно меня попросили подготовить статью о белорусских студентах, которые подверглись репрессиям. Белорусская актриса и активистка Вера Хортон помогла взять интервью у студентов, которые рассказали об ужасной жестокости в отношении тех, кто выходил на протест, об отчислениях лишь за то, что молодые люди пели песни и держали цветы.

Удивительно было узнать, что даже дети во дворах играют в протесты и убегают от «омона».

Весь мир стал свидетелем безудержного насилия на улицах Беларуси. В голове не укладывается, что в 21 веке могут строить концлагерь для политзаключенных, что за одежду цветов флага могут арестовывать и устраивать нелепые показательные процессы над блогерами и журналистами.

Начав свое исследование неизвестной истории репрессий, которым подверглись мои предки, 80 лет спустя я увидел кровавые улицы Минска и новую волну репрессий. Образованные, умные люди пытаются сегодня освободиться от диктатуры и насилия. И весь мир поддерживает их в их стремлении.

Источник

Опубликовано 10.03.2021  18:34

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (58) / КОТЛЕТЫ & МУХИ (58)

(Перевод на русский под оригиналом)

Ізноў шалом-здароў! Лета ў самым разгары, і восень надыйдзе скора. Але мы яшчэ з вясной не разабраліся…

Вясна пачалася з масавых пратэстаў у розных гарадах Беларусі, а завяршылася даволі ганебным «мерапрыемствам»: сходам Нацыянальнага алімпійскага камітэта 30 мая. Чаму яно ганебнае? Слушна заўважылі журналісты, што статут НАК прадугледжваў (пера)выбары кіраўніка арганізацыі кожныя 4 гады. Апошнія перавыбары адбыліся 9 красавіка 2010 г. – значыць, «прэзідэнт» к маю 2017 г. ужо не адзін год быў «ненастаяшчы».

Калі ўсчаўся шум, то нехта на сайце НАК хітрамудра пазначыў, што А. Лукашэнка перавыбіраўся не толькі ў 2010 г., а і ў 2012 г. Маю вялікія сумневы… Так, 26.10.2012 праводзіўся сход НАК з удзелам А. Л., ды ён быў прысвечаны іншым праблемам, у прыватнасці, не зусім удаламу выступленню беларусаў на Алімпіядзе ў Лондане. Нідзе ў справаздачах пра сход не фігуруе тэма выбараў прэзідэнта, дый навошта праз 2 гады пацвярджаць сваю легітымнасць, якую ніхто тады не аспрэчваў?

Каб прыбраць расставіць усе кропкі над «і», 30.05.2017 я ўсё ж звярнуўся ў НАК з просьбай адказаць, колькі чалавек у 2012 г. галасавала за кандыдата, колькі супраць, колькі ўстрымалася. За два тыдні не атрымаў рэакцыі на элементарнае пытанне – вось і аргумент на карысць маёй версіі… У сярэдзіне 2010-х небезвядомы палітык проста забыўся, што трэба перапрызначацца перавыбірацца яшчэ і «алімпійскім» прэзідэнтам, а падхалімы ў 2017 г. «падчысцілі» гісторыю ў стылі персанажаў Оруэла.

Ясна, чалавек, які груба ігнаруе рэгламент, наўрад ці зможа «навесці парадак» у арганізацыі, колькі б гучных слоў ні вымаўляў. У шахматыстаў, здаецца, абстаноўка лепей. Ці то Наста Сарокіна, спехам «выбраная» старшынькай Беларускай федэрацыі шахмат на «канферэнцыі» 19 мая, пазнаёмілася з папярэдняй серыяй «Катлет & мух», ці то нехта з юрыстаў патурбаваў, і яна адчула хісткасць уласнай пазіцыі… Пастанавіла правесці 7 ліпеня 2017 г. яшчэ адну пазачарговую канферэнцыю, куды ўжо змогуць адабрацца рэальныя, а не фэйкавыя дэлегаты. Абвясціла пра скліканне, як і належыць паводле статута БФШ, за месяц – рэспект!

Можна, вядома, ацаніць кандыдатуру «двойчы прэзідэнта» не толькі з фармальнага боку. Калі ў маі 1997 г. Лукашэнка ўпершыню стаў прэзідэнтам НАК, то пэўны сэнс у сумяшчэнні пасад быў. У Беларусі дзеяла выразна патэрналісцкая мадэль кіравання, іначай кажучы, людзі (у тым ліку спартсмены) спадзяваліся перадусім і збольшага на «высокае начальства». Малады, апрыёры поўны сіл палітык – тады яму ішоў 43-і год – меў патэнцыял для рэалізацыі сваіх планаў. У 2017 г., калі дзяржаўная ласка зрабілася хутчэй абстрактным паняццем, аднагалоснае (!) абранне хакеіста-аматара, які дасягнуў пенсійнага веку, выглядае суцэльным анахранізмам. Пасля колькіх тэрмінаў знаходжання на пасадзе, нестабільных вынікаў беларускіх дэлегацый на сусветных Алімпіядах (і нядаўняга правалу на чэмпіянаце свету па хакеі) – якія застаюцца спадзевы на гэтую асобу?

Гульні Золата Серабро Бронза Усяго Месца Месца

 (паводле сумы медалёў)
1996 1 6 8 15 37 23
2000 3 3 11 17 23 15
2004 2 5 6 13 26 18
2008 4 5 9 18 16 15
2012 2 5 5 12 26 22
2016 1 4 4 9 40 40
Усяго 13 28 43 84  

Медалі, заваяваныя беларускімі спартоўцамі на летніх Алімпійскіх гульнях. Тэндэнцыя 2010-х гадоў гаворыць сама за сябе. Крыніца: wikipedia.org.

На сход НАК прыйшлі чыноўнікі, галасаванне якіх было прадказальным (у гэтым выпадку яны мелі права лічыць сябе вольнымі ад «субардынацыі», бо прадстаўлялі грамадскую арганізацыю, ды такая логіка для цяперашніх «гасударавых людзей» занадта складаная). Але ж прысутнічалі тамака i славутыя спартсмены, трэнеры, «гонар краіны». Няўжо і яны пабаяліся гукнуць, што думаюць? Светлай памяці Віктар Купрэйчык, памерлы 22 мая 2017 г., 20 год таму не збаяўся выступіць супраць «адзяржаўлівання» НАК, адкрыта галасаваў супраць Лукашэнкі. Нічога, апрача вывядзення са складу НАК, яму за гэта не было: Віктар Давыдавіч яшчэ некалькі гадоў заставаўся членам зборнай краіны па шахматах, потым быў віцэ-прэзідэнтам БФШ, старшынёй камісій па этыцы і па масавых шахматах… «Не шкадую, што галасаваў супраць», – праказаў ён у 2003 г., а ў 2013 г. дадаў: «мая пазіцыя толькі ўмацавалася, стала нават больш жорсткай».

Карацей, не разумею спартоўцаў, якія 30.05.2017 падтрымалі «правадыра» пры вылучэнні яго на чарговы тэрмін. Хоць бы кожны шосты галасаваў супраць – такі працэнт «дысідэнтаў» афіцыйна прызнаваўся Цэнтрвыбаркамам пасля выбараў прэзідэнта РБ у 2015 годзе!.. Пакуль я вымушаны зрабіць выснову, што «спартовы асяродак» – адзін з найбольш адсталых у краіне, колькі б дыпломаў аб вышэйшай адукацыі там ні круцілася. Большасць рабочых і сялян усё даўно зразумела пра становішча ў «сінявокай» і не баіцца (хіба асцярожнічае).

* * *

Завяршыўся ў Мінску чэмпіянат Еўропы па шахматах (29 мая – 10 чэрвеня). Амаль 400 шахматыстаў змагаліся ў Палацы спорту, з іх ажно два дзясяткі прадстаўлялі Ізраіль. Напэўна, імпрэза пабіла некалькі рэкордаў, прынамсі я не помню такіх масавых шахтурніраў у Беларусі. Да таго ж упершыню ў адным беларускім спаборніцтве выступала столькі гросмайстраў (звыш 170) і столькі ізраільцаў… Найлепшы вынік – 7,5 з 11 – паказаў Максім Радштэйн, блізкі да сусветнай эліты. Ён заняў 23-е месца, што дае права згуляць у Кубку свету. Эмілю Сутоўскаму, які набраў столькі ж ачкоў, не пашэнціла: 31-е месца паводле дадатковых паказчыкаў, застаўся «за бортам».

Па «плюс 4» выбілі і беларускія гросы: Аляксей Аляксандраў і Сяргей Жыгалка, абодвух прыме Кубак. Для Аляксандрава гэта вялікі поспех, улічваючы, што яму ўжо добра за 40, а моладзь падціскае. Першымі прызёрамі («плюс 6») сталі расіянін Максім Матлакоў (Спб), Баадур Джабава з Грузіі і яшчэ адзін «піцерскі» Уладзімір Федасееў – ім, адпаведна, 26, 33 і 22 гады.

Выдатна выступіла 13-гадовая дзяўчынка, імя якой прымусіць усміхнуцца ўсіх, хто ведае пра супругаў Нетаньягу: майстарка ФІДЭ Бібісара Асаубаева з Казахстана, якая цяпер жыве пад Масквой. Яна апярэдзіла многіх гросмайстраў, і 5,5 з 11 аказалася дастаткова для выканання нормы міжнароднага майстра сярод мужчын. Бібісара хоча стаць чэмпіёнкай свету; можа, Мінск будзе для яе такім самым «трамплінам», якім быў для Гары Каспарава ў 1978 годзе.

Па вялікім рахунку, чэмпіянат кантынента быў арганізаваны няблага, ды прайшоў у краіне амаль незаўважаным, бы шараговая «швейцарка». Мо справа і ў тым, што «чужынцаў» – неакрэдытаваных гледачоў – у залу не пускалі. З месца падзеі вёў трансляцыі гросмайстар Сяргей Шыпаў, вядомы ўсяму рускамоўнаму шахматнаму свету, але, напрыклад, турнір у нарвежскім Ставангеры з удзелам Магнуса Карлсена цікавіў публіку больш. Як бы ні было, cотні замежнікаў трохі лепей даведаліся пра Беларусь, і гэта, безумоўна, цешыць. Аутсайдэрка Фіёна Стэйл-Энтані з Люксембурга падрыхтавала нават пару відэасюжэтаў пра Мінск.

Дарэчы, наконт аутсайдэраў… Нічога не маю супраць Фіёны (мм сярод жанчын, ЭЛА 2155) і свайго суперніка па дзіцячых гульнях Лёні Элькіна (кмс, ЭЛА 2099), якія набралі па 3,5, але ўмудрыліся павысіць рэйтынг. Разам з тым не ўпэўнены, што ў чэмпіянат Еўропы трэба было ўключаць ігракоў трэцяга-другога разраду; для трэніроўкі хапае іншых спаборніцтваў…

Л. Элькін, здымак з chess.by, і Б. Асаубаева (tengrinews.kz)

Мінчанін Элькін у першых турах зрабіў дзве нічыі з «гросамі», потым расклеіўся… Аднак стаў рэальным чэмпіёнам Еўропы – калі не па гульні, то па знешнім выглядзе і колькасці парад, якія даў шахматыстам 🙂

* * *

Завяршыўся і адзін з этапаў допуску Украіны ў «еўрапейскую сям’ю». 10 чэрвеня Пётр П. выступіў у Кіеве на тэму «Прощай, немытая Россия», а яшчэ падкрэсліў, што бязвізавы рэжым «Украіна-ЕС» уступае ў сілу напярэдадні свята расійскай незалежнасці (так, маўляў, «ім» і трэба). З аднаго боку, я радуюся за ўкраінцаў, якія сталі больш мабільнымі. З другога… навошта ў свой святочны дзень класці «кучу» пад дзверы суседа?

Нагадаюць, што Украіна ваюе з Расіяй. Дапусцiה, тады чаму дагэтуль не абвешчана ваеннае становішча? І як «бязвіз», дый нават асацыяцыя з ЕС, дапаможа выйграць вайну? Ні рост колькасці турыстаў, якія выберуць заходні кірунак, ні выезд актыўнай часткі жыхароў на паўлегальныя сезонныя працы ў краіны Захаду (магчыма, з далейшай натуралізацыяй) апрыёры не здольныя ўзмацніць абароназдольнасць краіны… Хутчэй наадварот.

Тры гады таму, пад канец мая 2014 г. паспрачаўся я ў магілёўскім інтэрнаце з жыхаром Ужгарада Сяргеем Г., які ў ружовых колерах маляваў будучыню сваёй краіны за новым прэзідэнтам. «Па-мойму, вы памянялі шыла на мыла», – казаў я. Баюся, што меў рацыю… Іменна пры Парашэнку шавiнiстычная партыя «Свабода» «даціснула» з’яўленне праспекта Рамана Шухевіча ў Кіеве. І да 1 чэрвеня 2017 г. ва Украіне меліся вуліцы імя «слаўнага змагара» з беларускімі партызанамі, але ў перыферыйных гарадах яны не так кідаліся ў вочы. Ад перайменавання кіеўскага праспекта Ватуціна (генерал, загінуў пры вызваленні Украіны, Герой Савецкага Саюза) у праспект Шухевіча асабіста мне проста брыдка. Выказаўся і Віктар Шэндэровіч: «Дарагія ўкраінцы, мы такі браты. У нас – партрэты Сталіна, у вас – праспект Шухевіча. Давайце ж і далей, не збочваючы з выбранага шляху, па-братэрску спаборнічаць у ідыятызме і людаедстве». Дзмітрый Гардон, адзіны дэпутат Кіеўскага гарадскога савета, які летась галасаваў супраць праспекта Бандэры, напісаў 02.06.2017 яшчэ больш жорстка, але «па справе».

Варта вярнуцца да спраў, якія непасрэдна тычацца Беларусі. Тутэйшыя чыноўнікі маюць адметны талент – знаходзіць за мяжой сяброў, якія потым прыцягваюць да сябе непрыемнасці. Гэтак было з кіраўніцтвам Венесуэлы, потым – з ісламскім дзеячам Гюленам… Цяпер, здаецца, у пераплёт патрапіла «правячая сям’я Дзяржавы Катар», якой яшчэ ў 2012 г. Мінскі аблвыканкам аддаў у арэнду на 99 гадоў не адну сотню гектараў пад Лагойскам. Мясцовыя жыхары, якім не даюць хадзіць па зямлі продкаў, нездаволены, аднак, як той казаў, «праблемы неграў шэрыфа не хвалююць».

Журналісты задалі дарэчнае пытанне: «што Беларусь атрымала ўзамен ад катарскіх сяброў?» Можа, нешта і атрымала за пяць год («тайна гэтая вялікая»), але далейшае супрацоўніцтва – калі арабскія суседзі наладзяць сапраўдную блакаду Катара, абвінавачанага ў падтрымцы тэрарызму – выглядае праблематычным. Упэўнены, што 10 дзён таму ніхто ў беларускім Міністэрстве замежных спраў – не кажучы пра адміністрацыю прэзідэнта – не прадбачыў, што 10 краін свету парвуць адносіны з багатым Катарам. Зараз міністэрскія круцяцца, як уюны на патэльні, пралічваюць, як бы дагадзіць усім – ну, не ўпершыню, вецер ім у спіну.

А так – усё пучком. Падумаеш, нобелеўская лаўрэатка выдала чарговы «перл», які засмуціў ужо і лідара беларускіх католікаў! Або рэдактар «галоўнай прэзідэнцкай газеты» кінуўся пераконваць беларусаў, што яны не дараслі да знаёмства з архіўнымі справамі на расстраляных у сталінскі час… Было б дзіўна, каб гэтыя дзве асобы сказалі нешта мудрае. Між іншага, абвастрэнне «курапацкай тэмы» ў 2017 г. і «дабрыня» ўладаў, згодных на «мемарыял смутку і памяці», могуць тлумачыцца тым, што ў 2016 г. скончыўся тэрмін захоўвання спраў, звязаных з даваеннымі рэпрэсіямі (у многіх выпадках ён – 75 гадоў), і тыя справы былі знішчаны. Цяпер «адкрыццё архіваў КДБ» значна больш бяспечнае для рэпутацыі «органаў», чым у 1990–2000-х гадах – аднак і надалей, як вынікае з інтэрв’ю П. Якубовіча, інфармацыю будуць выдаваць скупа, «давераным» і «правераным» асобам.

Вольф Рубінчык, г. Мінск,

12.06.2017

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 12.06.2017  22:35

 

***

 

КОТЛЕТЫ & МУХИ (58)

Шалом-привет (от двух штиблет)! Лето в самом разгаре, и осень наступит скоро. Но мы еще с весной не разобрались…

Весна началась с массовых протестов в разных городах Беларуси, а завершилась довольно позорным «мероприятием»: собранием Национального олимпийского комитета 30 мая. Почему оно позорное? Резонно заметили журналисты, что устав НOК предусматривал (пере)выборы руководителя организации каждые 4 года. Последние перевыборы состоялись 9 апреля 2010 г. – значит, «президент» к маю 2017 г. уже не один год был «ненастоящим».

Когда поднялся шум, то кто-то на сайте НОК хитроумно указал, что А. Лукашенко переизбирался не только в 2010-м, а и в 2012 году. Имею большие сомнения… Да, 26.10.2012 проводилось собрание НОК с участием А. Л., но оно было посвящено другим проблемам, в частности, не совсем удачному выступлению белорусов на Олимпиаде в Лондоне. Нигде в отчетах о собрании не фигурирует тема выборов президента, да и зачем через 2 года подтверждать свою легитимность, которую никто тогда не оспаривал?

Чтобы убрать расставить все точки над «і», 30.05.2017 я всё же обратился в НОК с просьбой ответить, сколько делегатов в 2012 г. голосовало за кандидата, сколько против, сколько воздержались. За две недели не получил реакции на элементарный вопрос – вот и аргумент в пользу моей версии… В середине 2010-х небезызвестный политик просто забыл, что нужно переназначаться переизбираться еще и «олимпийским» президентом, а подхалимы в 2017 г. «подчистили» историю в стиле персонажей Оруэлла.

Ясно, человек, который грубо игнорирует регламент, вряд ли сможет «навести порядок» в организации, сколько бы громких слов ни произносил. У шахматистов, кажется, обстановка получше. То ли Анастасия Сорокина, наспех «избранная» председателем Белорусской федерации шахмат на «конференции» 19 мая, познакомилась с предыдущей серией «Котлет & мух», то ли кто-то из юристов напряг, и она почувствовала шаткость собственной позиции… Постановила провести 7 июля 2017 г. еще одну внеочередную конференцию, куда уже смогут отобраться реальные, а не фейковые делегаты. Объявила о созыве, как и полагается по уставу БФШ, за месяц – респект!

Можно, конечно, оценить кандидатуру «дважды президента» не только с формальной стороны. Когда в мае 1997 г. Лукашенко впервые стал президентом НОК, то определенный смысл в совмещении должностей был. В Беларуси действовала четко патерналистская модель управления, иначе говоря, люди (в том числе спортсмены) надеялись прежде всего и большей частью на «высокое начальство». Молодой, априори полный сил политик – тогда ему шел 43-й год – имел потенциал для реализации своих планов. В 2017 г., когда государственная забота стала скорее абстрактным понятием, единогласное (!) избрание хоккеиста-любителя, достигшего пенсионного возраста, выглядит полным анахронизмом. После нескольких сроков пребывания в должности, нестабильных результатов белорусских спортсменов на всемирных Олимпиадах (и недавнего провала на чемпионате мира по хоккею) – какие остаются надежды на эту личность?

Игры Золото Серебро Бронза Всего Место Место (по сумме медалей)
1996 1 6 8 15 37 23
2000 3 3 11 17 23 15
2004 2 5 6 13 26 18
2008 4 5 9 18 16 15
2012 2 5 5 12 26 22
2016 1 4 4 9 40 40
Всего 13 28 43 84  

Медали, завоеванные белорусскими спортсменами на летних Олимпийских играх. Тенденция 2010-х годов говорит сама за себя. Источник: wikipedia.org.

На собрание НОК пришли чиновники, голосование которых было предсказуемым (в этом случае они имели право считать себя свободными от «субординации», так как представляли общественную организацию, но такая логика для нынешних «государевых людей» слишком сложна). Но присутствовали там и прославленные спортсмены, тренеры, «честь страны». Неужели и они побоялись вымолвить, что думают? Светлой памяти Виктор Купрейчик, умерший 22 мая 2017 года, 20 лет назад не побоялся выступить против «огосударствления» НОК, открыто голосовал против Лукашенко. Ничего, кроме выведения из состава НОК, ему за это не было: Виктор Давыдович еще несколько лет оставался членом сборной страны по шахматам, потом был вице-президентом БФШ, председателем комиссий по этике и по массовым шахматам… «Не жалею, что голосовал против», – говаривал он в 2003 г., а в 2013 г. добавил: «моя позиция только укрепилась, стала даже более жесткой».

Короче, не понимаю спортсменов, которые 30.05.2017 поддержали «вождя» при выдвижении его на очередной срок. Хоть бы каждый шестой голосовал против – такой процент «диссидентов» официально признавался Центризбиркомом после выборов президента РБ в 2015 году! .. Пока я вынужден сделать вывод, что «спортивная среда» – одна из самых отсталых в стране, сколько бы дипломов о высшем образовании там ни крутилось. Большинство рабочих и крестьян всё давно поняли о положении в «синеокой» и не боятся (разве что осторожничают).

Завершился в Минске чемпионат Европы по шахматам (29 мая – 10 июня). Почти 400 шахматистов боролись во Дворце спорта, из них аж два десятка представляли Израиль. Наверное, мероприятие побило несколько рекордов, по крайней мере я не помню таких массовых шахтурниров в Беларуси. К тому же впервые в одном белорусском соревновании выступало столько гроссмейстеров (свыше 170) и столько израильтян… Наилучший результат у них – 7,5 из 11 – показал Максим Родштейн, близкий к мировой элите. Он занял 23-е место, что дает право сыграть в Кубке мира. Эмилю Сутовскому, который набрал столько же очков, не повезло: 31-е место по дополнительным показателям, остался «за бортом».

По «плюс 4» выбили и белорусские гроссы Алексей Александров и Сергей Жигалко, обоих примет Кубок. Для Александрова это большой успех, учитывая, что ему уже сильно за 40, а молодежь поджимает. Первыми призерами («плюс 6») стали россиянин Максим Матлаков (СПб), Баадур Джобава из Грузии и еще один «питерский» Владимир Федосеев – им, соответственно, 26, 33 и 22 года.

Отлично выступила 13-летняя девочка, имя которой заставит улыбнуться всех, кто знает о супругах Нетаньягу: мастер ФИДЕ Бибисара Асаубаева из Казахстана, которая сейчас живет под Москвой. Она опередила многих гроссмейстеров, и 5,5 из 11 оказалось достаточно для выполнения нормы международного мастера среди мужчин. Бибисара хочет стать чемпионкой мира; может, Минск будет для нее таким же «трамплином», каким был для Гарри Каспарова в 1978 году.

По большому счету, чемпионат континента был организован неплохо, но прошел в стране почти незамеченным, словно рядовая «швейцарка». Может, дело и в том, что «чужаков» – неаккредитованных зрителей – в зал не пускали. С места события вел трансляции гроссмейстер Сергей Шипов, известный всему русскоязычному шахматному миру, но, например, турнир в норвежском Ставангере с участием Магнуса Карлсена интересовал публику больше. Как бы то ни было, cотни иностранцев немного лучше узнали о Беларуси, и это, безусловно, радует. Аутсайдерша Фиона Стэйл-Энтони из Люксембурга подготовила даже пару видеосюжетов о Минске.

Кстати, насчет аутсайдеров… Ничего не имею против Фионы (мм среди женщин, рейтинг Эло 2155) и своего соперника по детским соревнованиям Лёни Элькина (кмс, Эло 2099), которые набрали по 3,5, но умудрились повысить рейтинг. Вместе с тем не уверен, что в чемпионат Европы нужно было включать игроков третьего-второго разряда; для тренировки хватает других соревнований…

Л. Элькин, снимок с chess.by, и Б. Асаубаева (tengrinews.kz)

Минчанин Элькин в первых турах сделал две ничьи с «гроссами», потом расклеился… Однако стал реальным чемпионом Европы – если не по игре, то по внешнему виду и количеству советов, которые дал шахматистам 🙂

* * *

Завершился и один из этапов допуска Украины в «европейскую семью». 10 июня Пётр П. выступил в Киеве на тему «Прощай, немытая Россия», а еще подчеркнул, что безвизовый режим «Украина-ЕС» вступает в силу накануне праздника российской независимости (так, мол, «им» и надо). С одной стороны, я радуюсь за украинцев, которые стали более мобильными. С другой… зачем в свой праздничный день класть «кучу» под дверь соседа?

Напомнят, что Украина воюет с Россией. Допустим, тогда почему до сих пор не объявлено военное положение? И как «безвиз», да даже и ассоциация с ЕС, поможет выиграть войну? Ни рост количества туристов, выбирающих западное направление, ни выезд активной части жителей на полулегальные сезонные работы в страны Запада (возможно, с последующей натурализацией) априори не способны усилить обороноспособность страны… Скорее наоборот.

Три года назад, под конец мая 2014 г. поспорил я в могилевском общежитии с жителем Ужгорода Сергеем Г., который в розовых тонах рисовал будущее своей страны с новым президентом. «По-моему, вы сменяли шило на мыло», – говорил я. Боюсь, что был прав… Именно при Порошенко шовинистическая партия «Свобода» «дожала» появление проспекта Романа Шухевича в Киеве. И до 1 июня 2017 г. в Украине имелись улицы имени «славного борца» с белорусскими партизанами, но в периферийных городах они не так бросались в глаза. От переименования киевского проспекта Ватутина (генерал, погиб при освобождении Украины, Герой Советского Союза) в проспект Шухевича лично мне просто противно. Высказался и Виктор Шендерович: «Дорогие украинцы, мы-таки братья. У нас – портреты Сталина, у вас – проспект Шухевича. Давайте же и дальше не сворачивать с избранного пути, по-братски соревноваться в идиотизме и людоедстве». Дмитрий Гордон, единственный депутат Киевского горсовета, который в прошлом году голосовал против проспекта Бандеры, написал 02.06.2017 еще жестче, но «по делу».

Стоит вернуться к делам, которые непосредственно касаются Беларуси. Здешние чиновники имеют особый талант – находить за рубежом друзей, которые потом притягивают к себе неприятности. Так было с руководством Венесуэлы, потом – с исламским деятелем Гюленом… Теперь, кажется, в переплет попала «правящая семья Государства Катар», которой еще в 2012 году Минский облисполком отдал в аренду на 99 лет не одну сотню гектаров под Логойском. Местные жители, которым не дают ходить по земле предков, недовольны, однако, как говорится, «проблемы негров шерифа не волнуют».

Журналисты задали уместный вопрос: «что Беларусь получила взамен от катарских друзей?» Может, что-то и получила за пять лет («тайна сия велика есть»), но дальнейшее сотрудничество – если арабские соседи устроят настоящую блокаду Катара, обвиняемого в поддержке терроризма – выглядит проблематичным. Уверен, что 10 дней назад никто в белорусском министерстве иностранных дел – не говоря об администрации президента – не предвидел, что 10 стран мира порвут отношения с богатым Катаром. Сейчас министерские вращаются, как вьюны на сковородке, просчитывают, как бы угодить всем – ну, не впервые, ветер им в спину.

А так – всё пучком. Подумаешь, нобелевская лауреатка выдала очередной «перл», который расстроил уже и лидера белорусских католиков! Или редактор «главной президентской газеты» кинулся убеждать белорусов, что они не доросли до знакомства с архивными делами на расстрелянных в сталинские времена… Было бы странно, скажи эти два человека что-то мудрое. Между прочим, обострение «куропатской темы» в 2017 году и «доброта» власти, согласной на «мемориал скорби и памяти», могут объясняться тем, что в 2016 г. закончился срок хранения дел, связанных с довоенными репрессиями (во многих случаях он равен 75 годам), и те дела были уничтожены. Сейчас «открытие архивов КГБ» куда менее опасно для репутации «органов», чем в 1990-х – 2000-х годах – однако и в дальнейшем, как следует из интервью П. Якубовича, информацию будут выдавать скупо, «доверенным» и «проверенным» лицам.

Вольф Рубинчик, г. Минск

Перевод на русский добавлен 13.06.2017  11:46