/из бесед с Нелли Юхно во время пандемии, редактор — Анна Авота/

“Я не хочу быть просто какой-то “бабушкой Нелли”. Я хочу быть известной бабушкой. Слово “бабушка” у меня не по существу, у меня нет внуков, слово “бабушка” у меня возрастное.”

Нелли Юхно (по мужу) — холодный май, 2020

Нелли 74 года, мы познакомились с ней несколько лет назад на вечеринке традиционных танцев в нашем клубе и с тех пор дружим.

Она вернулась из санатория в конце марта, как раз, когда у нас уже начиналась эпидемия, но не все воспринимали это всерьёз. Нелли решила, раз уж удалось пережить смертельную болезнь однажды, то она не имеет права заразиться каким-то дурацким коронавирусом, и добровольно ушла на самоизоляцию. Домашняя тюрьма для неё — привыкшей танцевать и общаться постоянно — особенно ужасна. Кроме телевизора нет никого, кто составил бы компанию. Интернет она ещё не настолько хорошо освоила. Нелли живёт одна много лет. Минчанка, встретившая любовь всей жизни в Жабинке, переехавшая в город своих надежд — Нарочь и затем сбежавшая оттуда, с верой в лучшее, в Борисов.

И я добавлю — это совершенно обычная, одна из многих история поломанных судеб. Такая, какие нужно рассказывать в мае вместо парадов “победы”.

Первая уличная танцевальная репетиция после 2.5 месячной изоляции — 26 мая, 2020, мы с Нелли задержались, чтобы немного поговорить.

— Я нагуляная. Я 1945-го года, мама пережила всё это. Её первая дочка погибла под бомбёжками, в детском садике. А получилось так, что мама вышла замуж и он ушёл на фронт. А потом она получила известие, что он пропал без вести. А она пряталась от бомбёжек в больнице и там познакомилась с мужчиной, который в этой больнице работал. Ну, и… получилась я.

— А кем мама до войны работала?

— Бухгалтер. Она и  меня принудила. (…?) Ну, потому что я не хотела. Я хотела творческую работу.

— А этот человек из больницы кто был?

— Вроде бы экспедитором работал. Григорий Ильич. Фамилия — Ильин.

— Так это был короткий военный роман?

— Нет. Они пошли в нашу квартиру и стали вместе жить.

— А почему вы не Ильинична, а Яковлевна?

— Так ведь меня усыновили. Вот слушай, кончается война… я же родилась в октябре 45-го. Кончается война и приходит мамин муж, Яков Борисович. (Каждан. — Прим. ред.) А она на руках со мной. И он выгоняет моего отца, и они с мамой живут, и получается сестра Юля. Но всё было очень плохо, потому что… может, это не надо для записи?

— Как хотите, я могу не публиковать.

Нелли, 2 года

— Нет, пусть будет. Просто я хочу сказать, что он пил. И всех бил нас. Мы жили на общей кухне в Минске, и я кричала, плакала. И соседи говорили — когда он тебя бьёт, ори, ори, мы будет стучать к вам и милицию вызывать. И я стала орать, когда он меня бил. Меня, в основном, и маму. Потому что, он говорил — у меня в квартире две бл.ди, одна бл.дь, вторая пробл.дь. Только я не помню, я под какой была фамилией.

— Он ей не мог простить всё вот это?

— Он пил потому что.  Понимаешь, еврей и выжил в плену. Это же нереально.

— То есть, он не пропал без вести?

— Нет! Но ей прислали официальную бумагу — ваш муж пропал без вести.

— А эта бумага сохранилась?

— Нет, что ты. Мама ничего не хранила. Я, вообще, на неё очень обижена. Хотя и нельзя так говорить. Но нас так воспитывали, что Юля меня моложе на два года, а я за ней вещи донашивала. Потому что, первый кусок был всегда Юле, всё было Юле. А почему ещё — я была хулиганистой и училась хорошо. А Юля была спокойная и плохо училась. И на меня учителя жаловались, хотя я получала хорошие отметки.

Нелли Каждан (1945 г.р.) и Юля Каждан (1947г.р)

— А потом Юля вышла замуж за русского и уехала в Израиль. (В уже взрослой жизни сёстры прекратили общаться и не встречались много лет. — Прим. ред.)

— А на какой улице вы жили в Минске?

— Эта улица была — Хлебная. Её сейчас нет. Это во дворе хлебозавода. А хлебозавод тоже в прошлом году снесли. В районе улицы Немиги. От Немиги десять минут. Дом у нас был деревянный без удобств. Мы и воду носили…

— Это частный дом был?

— Было четыре семьи, одноэтажное здание, как деревенский дом.

— А мылись как?

— В баню ходили. Иногда мама грела воду. Носили воду. Я сейчас как вспомню… Я случайно нашла женщину, которая на моей улице жила, закончится коронавирус, я постараюсь с ней встретиться. Она из еврейской общины, которая мне помогает. Случайно разговорились и я говорю — а я коренная минчанка. А она мне — а где вы родились? А я — на Хлебной. А она -— так и я на Хлебной! И больше я не стала с ней разговаривать, я растерялась. И сейчас такой период, я не могу с ней встретиться, но потом обязательно встречусь! Я предполагаю, где она жила. Там, куда через дорогу мы ходили набирать воду.

— Откуда вы её набирали?

— Из колодца. Вёдрами носили воду. И жили мы очень бедно. Потому что мама работала бухгалтером, а когда родилась вторая дочка, она не могла работать. Садика не было, да и он пил, она боялась. Очень бедно жили. Он где-то работал… Я даже не помню. Что-то зарабатывал, но почти всё пропивал. Мама бедная крутилась, денег не было.

— А чем она вас кормила?

— В основном, каши и супы.

— А какую-то еврейскую еду она готовила?

— Мало того, что она не готовила, она меня даже не учила по-еврейски. Не знаю, знала она еврейский язык или нет, она мне, знаешь, что говорила? Она была рьяная коммунистка. Соседи были русские, я прихожу, у них портрет — а кто это? Вижу, что не родня. Это бог. А почему? Ну, вот он нам помогает жить. Я прихожу к маме и говорю — у соседей бог, а где наш Бог? Она — вот видишь, это Ленин? Вот он бог.

Мама Нелли — Ревекка Шаевна Розенблюм, 1914 г.р., ни одного фото отца Нелли и её отчима не сохранилось

— Она, кстати, сказала, что назвала меня Нелли, потому что это созвучно с “Ленин”, в честь Ленина — она сказала. Нелли — Ленин. Она была такая коммунистка! Когда умер Сталин, она рвала на себе одежду, она была  о ч е н ь  коммунистка.  Она была такая коммунистка, что она говорила:  “Мы не евреи, мы живём с русскими — мы русские”. Она не учила меня ни еврейскому языку, ни обычаям — ничему. Я ничего не знаю. То, что я пару слов знаю, я их где-то так услышала.

— А её муж, Яков?

— Тоже нет. И ничего про то, где он был, не рассказывал. Я была маленькая, у нас  эти вопросы не поднимались.  Ну, а я в школе была хулиганистая, играла в футбол и больше дружила с мальчиками. Конечно, я участвовала во всех кружках, я даже пошла на хор, но мне сказали — не пой. Пробовала поступить в драмстудию, тоже не поступила. Но мама ничего этого не приветствовала. Мама считала…  Скорей была я уехала. То есть, я когда окончила техникум и имела право жить в Минске, как минчанка, мама пошла в техникум — чтоб хотя бы меня в Минске не оставили. И я получила направление в Жабинку. Там я и замуж вышла. (Нелли влюбилась, вышла замуж, родился сын. А потом муж встретил свою первую любовь и они расстались. Он рано умер, и Нелли до сих вспоминает о нём, как о своей единственной в жизни любви. — Прим. ред.)

 

Нелли Каждан — 18 лет

— Мама, конечно, меня многому научила — честности, не врать никогда, шить, бережливости и экономии. С другой стороны она много и плохого сделала, но она терпела. Она  в с ё  это терпела. Ей нужно было терпеть алкоголика, ей нужно было нас накормить, одеть. Она за собой не ухаживала. Потому что, ей было некогда.

— А с кем вы дружили в детстве?

— Ты знаешь, особо друзей не было. А почему, потому что мы были нищие. Я плохо одевалась, я всегда была голодная. Мама что-то перешивала из чего-то. Мама всегда что-то перешивала. У меня из покупного почти ничего в детстве не было.

— Игрушки?

— Игрушек не было. Мы жили в такой тесноте и бедности, никаких игрушек не было. Мне настолько детство не запомнилось, потому что были голодные всё время… И вот, понимаешь, нечего вспомнить. Совершенно. Я только помню, что что-то сажала у нас в огородике. Не огородик, а такой скверик.

— Картошку?

— Нет. Цветочки.

Съёмка видеоролика. За время двух с половиной месяцев в самоизоляции Нелли снялась в двух танцевальных видео, одно из них про картошку.

— А вы в детстве уходили куда-то от дома?

— Нет, не за что было ходить. Помню только школа-двор, школа-двор… А двор был большой, у нас во дворе был хлебозавод. И ещё несколько домов. Один был многоэтажный, по-моему, с удобствами. И несколько частных домов. И во дворе, помню хорошо, был вытрезвитель. Вытрезвитель и хлебозавод, такое сочетание. То есть, смотришь, как пьяницы валяются, как их там избивают… и запах этого хлеба. А представляешь, как голодным это было? Запах этого хлеба.

— Что за хлеб был?

— Ситный хлеб. Серый такой. Кирпичный.

— А батоны, булочки, пирожные?

— Этого я не помню, мама никогда не покупала. Покупала хлеб, крупу. Курицу. А свинину — нет. Не по убеждениям, просто она считала, что это не полезное мясо. Но убеждений никаких не было.

— Но вы как-то понимали, что вы — еврейка?

— Дело в том, что я даже одно время скрывала. Когда я училась, всё таки была не нормальная обстановка. Евреев не любили. Когда я пошла в первый-второй класс, евреев называли жидами.

— Вам это было обидно?

— Нет. Я не чувствовала национальность свою и мне не было обидно за национальность, мне было обидно, что дразнят. За эти слова “уй, жидовка”. Но не потому что жидовка. И когда мне было лет двадцать пять даже… Почему вот у меня сейчас дома, я посчитала, париков где-то штук двадцать.

— После болезни? После химий?

(Через год после переезда в Борисов у Нелли обнаружили рак в четвёртой стадии с метастазами, она считает чудом то, что ей удалось выжить и теперь ценит всё, что делает её живой — общение, танцы, велосипед и т.д. — Прим. ред.)

— Нет, как раз вот эти парики у меня появились, когда мне было двадцать пять лет. Потому что у меня вились волосы и меня дразнили жидовкой, и я прятала эти волосы под париками.

— Но, подождите. Вы танцевали сегодня под музыку, которую играет капелла “Жыдовачка”, вас не обижает это?

— Наоборот. Я очень рада. Я даже чувствую это как какой-то комплимент.

— А в детстве?

— Понимаешь, меня не оскорбляло слово “жидовка”, меня оскорблял сам процесс оскорбления. Они могли бы сказать и “корова”. Они просто знали, что я еврейка и им это был повод поругаться.

Нелли на съёмках чёрно-белого немого фильма “Волшебные ножницы”, снятого по мотивам еврейских сказок Клубом исторического танца в Борисове

— Какой наш танец вам больше всего нравится?

— Я люблю одна танцевать. (Хосидл, сольный еврейский танец. — Прим. ред) С меня даже Карина (Подруга. — Прим. ред.) вот сейчас прямо смеялась — ты же можешь, почему ты так не танцуешь? (Фигурные танцы, с определённой последовательностью движений. — Прим. ред.) Я говорю — я не люблю думать! Она — хохочет, как это ты не любишь думать? Говорю — не люблю думать во время танца. То есть я всегда танцую то, что я слышу, мне хочется это показать. То есть, я не люблю все эти два шаги налево, два шаги направо. Я люблю то, что слышу, танцевать. И даже называю это не танцем. Я себе или кому-то кто понимает, может, ты это понимаешь, говорю — это у меня не танцы, я изображаю музыку.

Нелли гуляет в сквере возле своего дома.

— Давайте про мечту.

— Знаешь, я очень много голодала и когда мне было сорок лет, представляешь? Сорок лет. У меня было желание только — поесть курицу. Когда-то я хотела быть не голодной. А сейчас…  Конечно, чтоб пандемия быстрей закончилась. И ещё… Если б у меня был балкон, я бы выходила на него танцевать. Моя мечта, чтобы люди увидели,  что я умею, что я хочу жить и что у меня это получается.

 (Отношения с сыном и его семьёй у Нелли не сложились. Это от него она уехала в другой город. Он узнал о перенесённой ею болезни и операциях только, когда она решила поговорить с ним о передаче квартиры в наследство и позвонила сама. Но отношения не наладились и они не общаются. Нелли считает, что виной всему алкоголь и ждёт, что сын всё же изменит образ жизни. — Прим. ред.)

От ред. belisrael

Не забывайте поддержать автора этой и ряда др. публикаций Наталию Голову (Аnna Avota)

Присылайте свои материалы на самые различные темы.

Опубликовано 29.05.2020 15:53