Tag Archives: протесты в России

Илья Кукулин. Из дневника

5 ФЕВРАЛЯ 2021

Из дневника

КАК ПЕРЕЖИТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ? КАК ИЗБЕЖАТЬ ОПАСНОСТИ ДУМАТЬ, ЧТО «ВСЕ БЫЛО ЗРЯ»? И КАК ОТЛИЧАТЬ РАЗНЫЕ СТРАХИ — И СТРАХ ОТ ТРУСОСТИ? ИЛЬЯ КУКУЛИН О ВОПРОСАХ, КОТОРЫЕ ВОЛНУЮТ МНОГИХ И В ДНИ ПРОТЕСТОВ, И ПОСЛЕ НИХ

текст: Илья Кукулин

Detailed_pictureСпецприемник в Сахарово. 2 февраля 2021 года
© Глеб Щелкунов / «Коммерсантъ»
.

Одна из самых важных задач, которую широко понимаемые «мы» должны научиться решать каждый/каждая для себя в ближайшее время, — это отказ от надежды на исторические прогнозы. Строить такие прогнозы на основании исторического опыта, наверное, сегодня будет неизбежным, но вот ставить свою жизнь в зависимость от них мне кажется слишком рискованным. И пессимистические страхи («скоро все накроется медным тазом!»), и оптимистические надежды («давление пара непременно пробьет в тазу дырку!») сегодня могут расслаблять волю и тем самым мешать жить.

Попробую проанализировать комплекс отрицательных эмоций, который сегодня, как мне кажется, испытывают многие, чей ФБ я читаю. Эти страхи и тревоги состоят из трех уровней — или, если угодно, действуют на трех уровнях. Соответственно, и работать с ними тоже нужно на трех уровнях.

Один — это конкретные страхи и тревоги за близких, друзей и знакомых, оказавшихся в заключении или под судом. Такие эмоции не только совершенно естественны, но и экзистенциально важны: они говорят о том, что тот/та, кто их испытывает, не очерствел(а) и сохраняет силы для любви и солидарности. Для того чтобы наши близкие или мы сами справлялись с этим страхом, нужно прежде всего социальное действие: помощь гражданских активистов по выяснению местонахождения задержанного или арестованного, помощь с адвокатами, с передачей воды и лекарств и т.д.

Но есть еще два уровня эмоций, где прежде любого социального действия нужно ПОНЯТЬ, что происходит в человеческой душе.

Второй уровень — это переживание страха от общей непредсказуемости и тревожности будущего. Здесь важнее всего отказаться от того, чтобы представить себе сразу все возможные опасности, а главное, соотнести с ними себя (то есть примерить их на себя все сразу), — это мешает думать. Позволю себе напомнить важнейшую цитату из «Писем Баламута» К.С. Льюиса. Это письма, написанные от лица беса Баламута, работающего в аду, его племяннику Гнусику, работающему линейным бесом-искусителем на земле — в Лондоне 1940 года. Врагом бесы называют Бога. Если вы не верите в Бога, воспринимайте написанное как метафору — но не развлекательную, а психотехническую по своей задаче. Перевод Натальи Трауберг.

«Что же до самой техники искушений к трусости, тут все просто. Осторожность способствует развитию этого греха. Но осторожность, связанная с работой, быстро становится привычкой, так что здесь от нее нет прока. Вместо этого тебе надо сделать так, чтобы у [твоего “подопечного”] в голове мелькали смутные мысли (при твердом намерении выполнить долг), не сделать ли ему что-нибудь, чтобы было побезопасней. Отведи его мысль от простого правила “Я должен остаться здесь и делать то-то и то-то” и замени рядом воображаемых ситуаций (если случится А — а я очень надеюсь, что не случится, — я смогу сделать В — и, если уж произойдет самое худшее, я всегда смогу сделать С). Можно пробудить и суеверия, разумеется, называя их иначе. Главное, заставь его чувствовать, что у него есть что-то помимо Врага и мужества, Врагом дарованного, и что он может на это опереться. Тогда всецелая преданность долгу начинает напоминать решето, где дырочки — множество маленьких оговорок. Построив систему воображаемых уловок, призванных предотвратить “наихудшее”, ты создаешь в бессознательной части его воли убеждение, что “наихудшее” случиться не должно. В момент подлинного ужаса обрушь все это на его нервы и тело, и тогда роковой момент для него наступит прежде, чем он обнаружит в нем тебя. И помни, важен только акт трусости. Страх как таковой — не грех: хотя мы тешимся им, пользы от него нет».

Различение страха и трусости, по Льюису, состоит в том, что страх — это эмоциональное состояние, возникающее от желания сохранить себя, свою жизнь, свое благополучие, и в нем нет ничего постыдного; а вот трусость — это выбор поступка, а именно — сознательный отказ от действия, необходимого в конкретный момент. (Примерно то же самое имел в виду, вероятно, Михаил Жванецкий, когда говорил: «Страх испытывать можно, а бояться не надо».) Мы всегда строим свою жизнь не только в форме прямо формулируемых намерений или пожеланий, обращенных к себе или к близким («пора бы мусор вынести — ведро уже полное»), но и в форме условных конструкций наподобие: «Если меня совсем уже достанут на работе, плюну на все и уеду на неделю куда-нибудь». Эти условные конструкции бывают очень полезны, когда помогают человеку определить для себя «красные линии»: «Я не смогу с ними сотрудничать, если меня заставят делать то-то и то-то» (особенно если человек соглашается с самим/самой собой эти «красные линии» соблюдать, а не использует их только для того, чтобы сохранить уважение к себе как своего рода мысленную анестезию в морально сложных ситуациях). Но в целом нагромождение условных конструкций в сознании может отвлекать от того, что нужно сделать здесь и сейчас. Изобилие выстроенных в уме «если — то» может создавать особенно сильные помехи в трудные времена — такие, как сегодня: оно затрудняет понимание того, что можно и нужно сделать прямо сейчас.

Третий уровень — это подспудное и испытываемое многими в российском образованном сообществе в эти дни чувство исторического поражения. Оно совершенно законно, потому что действительно произошло временное историческое поражение, временное поражение надежд на исторический прогресс (на который, мне кажется, полусознательно надеются даже многие искренние мракобесы, но это уже другая история). Но здесь важно отделить это чувство исторического поражения от часто вызываемого им по ассоциации другого — искушающего — чувства: «значит, всё зря» или «значит, всё было зря». Имеет смысл ясно проговорить себе, что — нет, не зря ни раньше, ни сейчас. Никакое историческое поражение не обесценивает любви, солидарности и действий, направленных на созидание общего будущего по ту сторону этого поражения. «Та сторона поражения» (beyond) существует, но это понятие экзистенциальное, а не историческое: мы не знаем ни сроков, ни условий выхода из этого состояния.

Историческое поражение не обесценивает той истории, которая была, в том числе и той, которая стала нашим неотчуждаемым опытом. Напомню начало «Апологии истории» Марка Блока, написанной в подполье в 1942 году, когда Блок воевал в отряде французского Сопротивления. Перевод с французского Е.М. Лысенко.

«“Папа, объясни мне, зачем нужна история”. Так однажды спросил у отца-историка мальчик, весьма мне близкий. <…> Всякий раз, когда наши сложившиеся общества, переживая беспрерывный кризис роста, начинают сомневаться в себе, они спрашивают себя, правы ли они были, вопрошая прошлое, и правильно ли они его вопрошали. Почитайте то, что писалось перед войной, то, что, возможно, пишется еще и теперь: среди смутных тревог настоящего вы непременно услышите голос этой тревоги, примешивающийся к остальным голосам. В разгаре драмы я совершенно случайно услышал его эхо. Это было в июне 1940 г., в день — я это хорошо помню — вступления немцев в Париж. В нормандском саду, где наш штаб, лишенный войск, томился в праздности, мы перебирали причины катастрофы: “Надо ли думать, что история нас обманула?” — пробормотал кто-то. Так тревога взрослого, звуча, правда, более горько, смыкалась с простым любопытством подростка. Надо ответить и тому, и другому».

Сама идея о том, что «история обманула», является ментальной ловушкой. История не «обманывает» и не «хочет быть правдивой», история — это мир исчезнувших людей (в том числе и исчезнувших, несуществующих более версий каждого из нас, «мы меняем души — не тела»), с которыми мы должны устанавливать связь заново каждый раз, когда мы о них думаем. Но именно эта работа позволяет понимать, что многое из сделанного было не зря, несмотря ни на какие поражения.

Ну вот. А теперь пойдем дальше.

04–05.02.2021

Источник

Опубликовано 06.02.2021  23:41

К 4-летию убийства Немцова (9.10.1959 – 27.02.2015)

Фильм Владимира Кара-Мурзы (мл.)

               НЕМЦОВ

«Немцов» — фильм-портрет. О Борисе Немцове вспоминают люди с разными взглядами и разным отношением к 1990-м и к нынешней власти: те, кто был рядом, когда он занимался наукой и делал первые шаги в политике, когда занимал высокие посты и считался преемником Бориса Ельцина, когда стал одним из лидеров российской оппозиции. В фильме представлена уникальная хроника, в том числе из семейных архивов. В этом фильме нет смерти. В нем — только жизнь одного из самых ярких политиков современной России.

Фильм был впервые показан 9 октября 2016 года на Форуме Бориса Немцова в Берлине. Российская премьера состоялась 30 ноября 2016 года в Нижнем Новгороде. Показы фильма прошли более чем в 30 российских городах, в других странах Европы и в Северной Америке.

Автор и режиссёр: Владимир Кара-Мурза (мл.)
Исполнительный продюсер: Ренат Давлетгильдеев.
66 мин. Россия, 2016.

Фильм снят при поддержке «Открытой России».

Смотрите также

https://www.youtube.com/watch?v=Zh0u9-PlxAI

Опубликовано 27.02.2017  22:22

 

БЕСЕДА С ЕВГЕНИЕМ ГОНТМАХЕРОМ

(Любопытный диалог, некоторые наблюдения могут быть применимы и к Беларуси. – ред. belisrael.info)

«Не может быть справедливости там, где у людей нет выбора»

Почему поклонение первому лицу сочетается с ненавистью к государству?

Наталья Чернова 16.04.2018

Как тотальная несправедливость становится главным объединяющим чувством целой нации? На вопросы «Новой газеты» отвечает доктор экономических наук, профессор Высшей школы экономики, член Комитета гражданских инициатив Евгений Гонтмахер.

— Закончились президентские выборы – и сразу же на страну обрушилась трагедия в Кемерове и «свалочные» бунты. Почему люди, в общей массе голосовавшие за Путина, так резко пошли на острый конфликт с властью?

— Потому что обе трагедии обозначили самую глобальную проблему России — порушенную справедливость по всем параметрам, во всех сферах жизни.

Почему мы так обижаемся на все? Потому что хотим обязательно компенсировать чувство порушенной справедливости хоть чем-то.

— Справедливость — это соблюдение норм и законов или нечто более широкое?

— Более широкое. Некоторые экономисты подразумевают под справедливостью справедливое распределение доходов. И разговоры о справедливости сводятся к введению прогрессивного подоходного налога: богатых немножко прищучим, бедных освободим. Но это в пользу справедливости не срабатывает. Справедливость — предмет большого политического процесса, в котором люди участвуют, спорят, дискутируют.

Почему я считаю, что социальная политика большинства европейских стран справедлива?

Если вы людей там спросите, довольны ли они своими пенсиями или здравоохранением, они скажут, что недовольны. Но при этом на выборах не имеет шансов выиграть ни одна политическая партия, которая предлагает радикально что-то поменять в социальной сфере. Парадокс? Нет. Это консенсус.

То есть на поверхности идут разговоры, проявляется недовольство, но на самом деле основная часть людей пришла к выводу, что их социальное устройство по большому счету справедливо.

Справедливость — это всегда процесс. Справедливость — это когда с людьми разговаривают и когда люди сами ее устанавливают. Условно говоря, 1917 год в России. Тогда большинство людей реализовало то представление о справедливости, которое на тот момент в обществе сформировалось. На похоронах Сталина плакали, потому что считали, что то устройство, которое он создал, — справедливо.

То есть при всей кровавости революции и тоталитаризме Сталина ощущение справедливости в обществе тогда было?

— С чисто политической точки зрения справедливости может и не быть. Диссиденты советского времени, конечно, считали, что это общество несправедливо, что его надо изменять — ну хотя бы из-за того, что права человека нарушаются. Но подавляющее большинство людей были уверены, что это нормальное общество. Типа, у него куча недостатков, но лучше него придумать ничего невозможно. Это эффект отсутствия выбора.

Но сейчас при массовой поддержке избирателем Путина большинство чувствуют себя крайне обиженными. Когда это стало формироваться как явление?

— Ситуация стала меняться в 90-е годы. Все-таки Россия превратилась в часть глобального мира. Такие лакуны, как Северная Корея, когда миллионы людей можно закрыть в клетку и полностью изолировать от мира, растиражировать невозможно. Ассанжу в эквадорском посольстве в Лондоне устроили пытку — его отключили от интернета. Вы понимаете, от интернета отключили! Это высшая степень муки!

Сегодня отключить целую огромную страну от информации о глобальном мире невозможно, и это позволяет людям худо-бедно сравнивать, читать, обсуждать.

Кстати говоря, притом что, безусловно, у нас существует зажим, мы с вами понимаем, что он не тоталитарен, как это было, допустим, в сталинское и даже в брежневское время. Есть какие-то ниши, есть даже некоторые средства массовой информации, где люди могут спокойно обсуждать — и достаточно жестко — все, что происходит. В этом смысле, если у наших руководителей в голове сидит модель построения справедливости по старым образцам, — они ошибаются. Не может быть справедливости там, где у людей нет выбора. Почему так много людей голосовало за Путина? Потому что не было второго сильного конкурента, которого люди реально могли выбирать. И потому результат Путина отчасти и от безысходности.

Справедливость — это глубинное ощущение общества, которое, по сути, и есть основа стабильности.

Ощущение тотальной несправедливости в обществе для чего готовит почву?

— Для произрастания колоссальной ненависти к государству как к институту. И к законам, которые государство устанавливает.

Вообще-то наши люди плевать хотели на законы. «Левада-центр» по заказу Комитета гражданских инициатив выпустил доклад про неформальные отношения в здравоохранении и образовании, и оказывается, в этих сферах, как и во всех остальных, и народ, и государство предпочитают жить по неписаным правилам, неписаным законам. А это в итоге означает уклонение от налогов, уход в тень бизнеса, неисполнение даже властью предписаний, которые существуют. Ярчайший пример этого — Кемерово.

А на Западе — в целом иная ментальность. Граждане следуют писаным правилам и законам, которые выработались в процессе общенациональной дискуссии. Это жизнь по правилам, которые государство не диктует, а формулирует по поручению общества, и потом контролирует исполнение.

Это российского человека часто удивляет. Американец, если попадает в какую-то нестандартную ситуацию, спрашивает: «А как нужно действовать по закону?» А наш человек опирается исключительно на собственную интуицию и фантазию.

Складывается парадоксальная ситуация.

У нас, с одной стороны, воспитывается в людях поклонение государству как сакральному институту во главе с сакральной фигурой. С другой — люди государство ненавидят. Вот это, я считаю, для России просто катастрофическая ситуация.

Государство должно удовлетворять общественные интересы, которые формулируются в рамках политической жизни, политической борьбы. Этого нет. Никакие реформы не сработают, пока государство воспринимается как инородное тело, которое нами помыкает.

И люди не идут на сотрудничество с государством. Они либо от него требуют в патерналистском духе — «Дай мне денег, ты же мне обязано», либо посылают куда подальше.

Возникает впечатление, что, с одной стороны, в обществе зреет ощущение «последней капли», после которой следует протест, с другой — тотальная закапсулированность и пассивность большинства.

— Мы обязаны советскому времени тем, что наше общество стало безумно атомизированным. Это миф, что в советское время советский человек был коллективен. Нас с вами загоняли в некую капсулу, контролировали даже личную жизнь.

Ты не мог организовать какое-нибудь общество собаководов без того, чтобы не получить разрешение в вышестоящих инстанциях. Поэтому из советского времени мы вышли, не умея общаться и договариваться друг с другом. Сумма накопленного негатива у нас колоссальная. И повсеместное семейное насилие — яркий показатель этого дефекта.

Это от неумения общаться, разговаривать, слышать?

— Конечно. Входить в положение другого. Особая духовность и нравственность православной России — это миф. По Божьим законам любовь к ближнему — главное условие веры. Но у нас в быту все наоборот. У нас доминирует презумпция виновности. Мы смотрим на человека с точки зрения того, что он нам может плохого сделать. И только после этого начинаем с ним какие-то контакты. Он на нас ровно так же смотрит. И в результате это все приводит к колоссальному количеству бытового насилия.

И это не связано с уровнем жизни?

— Нет, не связано. Мы — жертвы изоляции, которую нам устроил советский строй, потому что он был заинтересован, чтобы мы друг с другом не общались, чтобы не было гражданской валентности, как в химии, когда атомы сцепляются и образуют молекулы. Я уж не говорю про навыки к самоорганизации, когда ты хочешь защитить какие-то права подъезда, дома, микрорайона. У нас люди в своей массе просто не умеют это делать. И это поддерживается нынешней властью. Большая беда, что люди начинают что-то делать вместе, только когда происходит трагедия, как в Кемерове, когда гибнут дети или когда все задыхаются от мусорных свалок. Люди катастрофически не умеют вместе ничего делать, если их не прижмет катастрофически.

Когда пару лет назад ввели платеж за капитальный ремонт, я, наивный, подумал, что это может стать триггером протеста. Но ничего не произошло.

Только в городе Асбесте Свердловской области люди отказались платить всем городом. Их в итоге сломали. И все спокойно ходят и платят этот оброк. И если сейчас подоходный налог поднимут до 15%, о чем ходят разговоры, то и это прокатит.

— Какого сценария ждете?

— Все безумно устали терпеть. И будет, как это было с Советским Союзом, когда в один день вся система рухнула под воздействием непонятно чего. Никто не придет на защиту этого строя, никто. Люди будут сидеть по домам и ждать — а кто же придет на смену?

Велики шансы, что придет на смену кошмарный популист венесуэльского типа — российский Чавес. Такого человека примут, по крайней мере, на короткий срок.

А если придет кто-то, кто скажет: «Ребята, давайте мы сами будем отвечать за себя, давайте все вместе что-то делать, будем объединяться»… Такой большинству не понравится.

Поколение 40–50-летних с родовой травмой «совка» — упущенное поколение. Но вы как-нибудь рассчитываете на молодых?

— У нынешнего молодого поколения уже сформировалось чувство порушенной справедливости. Если для их родителей это чувство как фон, с которым они живут от рождения, как с хронической болезнью, у тех, кто родился в 90-е годы и позже, другая ситуация. Эти молодые получили достаточно большие возможности. Когда мы с вами были в этом возрасте, в советское время, у нас таких возможностей не было. А эти ребята обладают колоссальной суммой информации, знаний. И их не обманешь декларациями, что наш режим справедливый.

Им говорят: «Ребята, у нас демократия, у нас рыночная экономика, у нас соблюдаются права человека, работают независимые суды…» А молодежь видит чудовищную фальшь.

Они чего хотят, молодые? Они вот такой политики, к какой мы с вами привыкли, не хотят. Они видят политических клоунов всех мастей, и им это противно. Они хотят хорошей зарплаты, они хотят продвижения по службе, они хотят, чтобы их семья, когда они ее создадут, не выживала, а нормально жила. Они хотят реализовывать понятие «счастья». А их мордой возят по асфальту. Ну да, ты закончил школу, пошел в институт, получил диплом. А хороших мест в экономике и на госслужбе нет, все заняты. Это еще связано и с характером нашей экономики, в которой вообще хороших, качественных рабочих мест мало. Но не только — есть еще протекция и коррупция. А они же по-другому воспитаны. Что, их в школе учат коррупции? Нет, им говорят, что это зло, что с этим у нас борются правоохранительные органы. А они в жизни видят, как все это происходит на самом деле.

Этот разрыв между писаными и моральными правилами и тем, что происходит на самом деле, для молодых катастрофичен. Мы с вами всю жизнь в этом живем, начиная с советского строя. А молодые не прошли эту школу, когда тебя фактически заставляют жить в этой одиночной камере. Это их трагедия, они жутко мучаются, потому что не понимают, что происходит.

На этих дрожжах может что-то вырасти?

— Это очень опасные дрожжи. Потому что всегда на сложные вопросы находятся прежде всего простые ответы. В революциях, которые делают все-таки взрослые дяденьки, пушечным мясом являются молодые.

Молодое поколение тем «опасно», что не может долго ждать, ему нужен быстрый результат, пока жизнь не пошла под откос. Неопределенность как самое депрессивное состояние для человеческой психики, особенно молодой, невыносимо.

— По-разному. Кто-то впадает в депрессию, кто-то смиряется и тоже попадает в свою одиночную камеру, а кто-то идет и действует. По сути, во всех своих действиях они пытаются найти эту справедливость для себя. Многие даже не для общества — они не такие уж альтруисты — хотя бы для себя. И чем это закончится? Вот это тоже важный вопрос. Они понимают, что за них никто не решит их проблемы, они хотят сами эти проблемы решать. Между прочим, то, что Путин сейчас начал понемногу менять свою элиту на молодых технократов, — показатель. Он, видимо, инстинктивно чувствует, что молодым надо дать возможность выйти в широкое поле.

Разрядить таким образом обстановку?

— Да. Но он не понимает того, что для этих молодых он не является божественным авторитетом, как для какой-то части нашего общества. Помните, как у «Чайфа» в песне: «Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?» (Изначально это песня группы «Аквариум», вошедшая в «Синий альбом» 1981 г. – belisrael). И это поколение сотрет нас в порошок, потому что мы…

Упустили страну?

— Абсолютно. Они сквозь нас смотрят, мы для них уже не существуем. Я думаю, что и Путин тоже для них не существует. Он не может быть авторитетом для поколения, которое приходит, — это совершенно другие люди.

Что они будут делать? Тоже важный вопрос. Эти молодые люди начнут делиться на какие-то подвиды — с точки зрения своего поведения. Но из них точно сложится активное ядро, и оно уже есть. Навальный смог зацепить их 26 марта и 12 июня, когда были митинги на Тверской и по всей стране. Он невольно это сделал, он, конечно, не ожидал, но он зацепил. Есть ядро этих молодых ребят, которые хотят отвечать за страну. Они не знают, как, они не могут пока сформулировать, но они понимают, что их личные проблемы, их неудовлетворенность, порушенная справедливость могут быть как-то исправлены, только если они начнут менять устройство страны в целом.

А какие шансы у них есть реально менять политическую повестку и атмосферу? Ведь репрессивная машина у нас очень эффективно работает.

— Интернет уже нельзя отрубить. Отрубите интернет в России, сделайте это в городе Энске, и они разнесут все. Я уверен.

Они тут же самоорганизуются и придумают альтернативную историю. Эта политически активная часть и сформирует будущую Россию. Какую? Не знаю.

У нас принято считать такого рода молодежь, про которую вы говорите, — собственностью больших городов. А мне кажется, что это не вполне так. В провинции, пусть не столь массово, но люди думающие, молодые, образованные становятся активным слоем. Маргинализация глубинки уходит в прошлое.

— Есть два процесса. С одной стороны, молодежь концентрируется в больших городах, уезжает она туда хотя бы для того, чтобы поступить в более-менее приличный вуз. С другой стороны, есть те, кто уже получил образование и вернулся в свои маленькие города. Я ожидаю, что как раз в маленьких городах эти люди могут довольно быстро прийти к власти, допустим, в местном самоуправлении. В Москве это уже произошло. Посмотрите на этих 260, по-моему, человек — депутатов муниципальных, которые прошли по списку Гудкова-«Яблока». Это в основном молодые люди.

Посмотрите на географию штабов Навального, это очень интересно. Город Тара Омской области. Вы слышали про такой город? Там 28 тысяч человек живет. Они взяли сами и организовали штаб Навального. Это местные бизнесмены (думаю, не самого пожилого возраста) решили: «Правильно он говорит, Навальный, давай мы тоже штаб сделаем». И сделали.

Так что же может происходить в России? Вот это прорастание травы сквозь асфальт. В каких-то далеких местах вдруг к власти будут приходить молодые люди, которые будут озираться по сторонам и говорить: «Это несправедливо, давайте что-то менять». И они будут трясти власть… Их будут давить, но не до бесконечности. Тем более что ресурсы у нашего государства заканчиваются. Если бы у нас сейчас было нефтяное благополучие, как в 2000-х, когда мы не знали, куда деньги девать, то можно было бы сказать: «Вот, возьми на свой городок и заткнись, главное, не предъявляй никаких требований». Сейчас этот сценарий не сработает. Это нас, старшие поколения, еще можно обкрадывать. А эти ребята уже по-другому воспитаны, с ними, я думаю, этот номер не пройдет.

Помните известную историю, когда клоун Йон Гнарр стал мэром Рейкьявика? Это было 8 лет назад. Молодой парень решил провести фейковую кампанию по выборам мэра (к моменту избрания в 2010 г. Гнарру было уже хорошо за 40, он 1967 г. р. – belisrael). Причем он кричал везде, что не претендует на кресло градоначальника, что он только имитирует кампанию, что он издевается над политическими играми… В итоге его выбрали мэром Рейкьявика, он отработал свой срок и был очень успешным мэром.

Время в России наступает для молодых. Это мы с вами думаем, что они в игры играют, а на самом деле они будут определять политику, которая будет не левой и не правой. Они просто сформируют какую-то новую Россию и будут по-своему бороться за справедливость.

Опубликовано 17.04.2018  12:04

Лия Ахеджакова о жизни, творчестве

“Мне здесь страшно, но интересно”

Светлана Конеген

Лия Ахеджакова

Лия Ахеджакова

Она, конечно, отчаянная. Актриса и человек. Ее театральная и кинокарьера – ярчайший пример отваги. Отважной она остается в любых обстоятельствах. О своих принципах актриса Лия Ахеджакова говорит с корреспондентом Радио Свобода.

– Лия Меджидовна, вы родились в Днепропетровске, ваше детство прошло в Майкопе. Театральная семья. Папа – режиссер, мама – актриса. Иными словами, вы были типичным театральным ребенком, выросшим за кулисами?

– Да, правда.

– А какой была тогда жизнь в маленьком, провинциальном Майкопе? Какие люди вас окружали? И мечтали ли вы тогда о большой Москве, о театральной карьере?

– Меня окружали люди, у которых были большие библиотеки, и актеры, которые постоянно мотались по гастролям. С родителями ездила и я, ради этого меня даже часто снимали с экзаменов. Тогда мы объездили весь Северный Кавказ. Но жизнь была очень трудной. У мамы был туберкулез легких, он начался и у папы, но его лечение сложилось как-то удачней. Случалось, что после спектаклей у мамы просто горлом шла кровь, правда, на самой сцене этого никогда не происходило, она держалась.

– С вами лет в десять случилась какая-то удивительная история, когда вы решились написать письмо самому Сталину с просьбой достать для мамы некое магическое лекарство и тем самым спасти ее от смерти. И само поразительное, что чудо случилось – лекарство вам достали и привезли.

Я обещала Сталину хорошо учиться, на одни пятерки, и закончить школу с золотой медалью

– Не помню точный свой возраст тогда, но да, я написала письмо Сталину о том, что мои мама и папа умирают от туберкулеза. Им же, кстати, болела и моя тетя Ханифа. Конечно, до “отца народов” оно даже не дошло. Просто тогда на Рижском фармацевтическом заводе стали делать какое-то новейшее лекарство, которое якобы спасало жизни многим туберкулезникам. В ответ я обещала Сталину хорошо учиться, на одни пятерки, и закончить школу с золотой медалью. И я свое слово сдержала. На каком-то этапе это удивительным образом сработало, и к нам из Риги по почте пришел деревянный ящик с лекарством, которое пили все – папа, мама и тетя. Лекарство никого не вылечило, но поддержало сильно.

– Вы были нормальным советским ребенком, верившим во все мифы о коммунизме?

– Да, а как мы любили Сталина! Папа даже умер с этой любовью. Он был и до конца оставался коммунистом. Вообще на Кавказе имя Сталина по-прежнему весомо. Мое “отрезвление” и “просвещение” пришло только тогда, когда я приехала в Москву поступать в институт и поселилась у людей, только что вернувшихся из лагерей. Папа договорился, что, поступив в Московский институт цветных металлов и золота, я поживу у прекрасных людей, с которыми он познакомился еще в Майкопе. Хозяйку звали Светлана Леопольдовна (фамилию, к сожалению, сейчас позабыла), бывшая прима Московской оперетты. Жила она в квартире с сестрой. Квартира была большая, и в свое время донесли на Светлану Леопольдовну ее соседи. Пока она отбывала срок, они забрали почти всю жилплощадь себе. Так что когда она вернулась, ей досталась лишь маленькая комнатка, где она проживала с сестрой. Какое-то время жила с ними и я. Именно они стали источником моего “прозрения” относительно времени, в котором мы жили.

Когда я иду по любой улице в России, знаю: она состоит из моих единомышленников. Все говорят мне “спасибо”. Так что где эти “86%” поклонников власти, понять не могу

А про мой институтский период рассказывать не люблю. Считаю, что время это давно прошло и ничего в нем нет интересного. Все по-настоящему интересное началось, когда я оказалась в Московском ТЮЗе. Тогда же в моей жизни появились необыкновенные дома и семьи, в которые я неожиданно попала, люди, с которыми вроде бы случайно сводила судьба. Чего стоит одно лишь знакомство с Виктором Ефимовичем Ардовым и его семьей. В этот дом захаживал Иосиф Бродский, подолгу жила Анна Андреевна Ахматова. На этом фоне все бледные факты моей тогдашней собственной биографии становятся не столь важными. Ардов был потрясающим человеком, ярким писателем-сатириком. Не менее интересными были его сыновья Боря и Михаил, пасынок Леша Баталов. Саму Анну Андреевну я, правда, лично так и не увидела в их доме, но зато столько про нее слышала! Знала, что вот в той комнате она всегда ночует.

Важен был и сам ТЮЗ, актеры, с которыми свела судьба. Но потом вдруг все это было развалено. В наш театр из Екатеринбурга приехал какой-то режиссер, заявивший, что нужно ставить спектакль “про ХрИста”! Так он, оказывается, называл Христа. Странный человек, из-за которого мы все побежали из театра… Я не знала, куда уходить. Инна Чурикова, моя подруга по ТЮЗу, позвонила Анатолию Васильевичу Эфросу. Тогда мы, две девочки, были страшные его поклонницы, ходившие на все генеральные репетиции! Это все было буквально незабываемо… Инна, позвонив Эфросу, пожаловалась, что “Лийка совершенно без работы, не знает, что делать”. Анатолий Васильевич сначала пообещал поговорить с Дунаевым, главным режиссером театра на Бронной, но тот мне категорически заявил: “Вы с ума сошли! Вы – травести и должны держаться за это ваше амплуа”. Тогда Анатолий Васильевич посоветовал пойти к Гале Волчек в “Современник”, у нее там очень хорошие актеры, и я им подхожу. Велел передать Гале, что Эфрос меня ей очень рекомендует. И та меня взяла.

Лия Ахеджакова в спектакле Московского театра Юного зрителя "Дорогой мальчик", 1972 год

Лия Ахеджакова в спектакле Московского театра Юного зрителя “Дорогой мальчик”, 1972 год

– Одним из ярчайших ваших дебютов в “Современнике” стала работа в спектакле “Квартира Коломбины” по пьесам Людмилы Петрушевской в постановке Романа Виктюка. Там он вам дал сыграть сразу четыре главные роли. Как сложился ваш с ним роман? Он в вас влюбился?

У меня были блистательные партнеры! Богдан Ступка, Игорь Кваша, Михаил Жигалов, Валя Гафт, Гарик Леонтьев – все, как на подбор, самые сильные, лучшие!

– Так я с ним дружила еще со времен ТЮЗа, он приходил ко мне в гости. И когда он пришел в “Современник”, то сначала скрыл, что все четыре пьесы Петрушевской, объединенные в “Квартире”, буду играть я одна, его подружка. В театре такие вещи вообще не делают, там были исполнительницы и покруче меня. А он это сделал, за что я, конечно, ему бесконечно благодарна. Он представил меня как актрису, способную играть не только курочек, пионеров, мальчиков и девочек, Тараса Бобунова и весь мой прочий детский репертуар, доказав, что я могу работать и во взрослом серьезном театре, играя там не только бабушек. Кстати, первую свою бабушку я сыграла еще в ТЮЗе в спектакле “Я, бабушка, Илико и Илларион”. Потом вторую – уже в спектакле Иосифа Райхельгауза по пьесе Константина Симонова. И мой друг Валентин Гафт, с которым я когда-то озвучивала уроки русского языка для народов Зимбабве, был моим партнером. Кстати, именно Валечка – мой первый партнер в “Современнике”, и он же – последний. Я и по сей день играю с ним в том же театре в спектакле “Игра в джин”. Правда, сейчас он приболел, и временно моим партнером стал потрясающий актер Вася Бочкарев из труппы Малого театра.

Вообще, какие у меня были блистательные партнеры! Богдан Ступка, Игорь Кваша, Михаил Жигалов, Валя Гафт, Гарик Леонтьев – все, как на подбор, самые сильные, лучшие!

Актеры Валентин Гафт и Лия Ахеджакова на съемках фильма "Гараж" режиссера Эльдара Рязанова

Актеры Валентин Гафт и Лия Ахеджакова на съемках фильма “Гараж” режиссера Эльдара Рязанова

– Давайте поговорим о вашей кинематографической биографии. Она началась очень удачно, с фильма 1973 года “Ищу человека” режиссера Михаила Богина. За него вы получили призы на фестивалях в Локарно и Варне.

– Вот после него-то меня и подобрал Эльдар Рязанов.

– Расскажите о своей первой встрече с ним. Она явно не могла не запомниться, тем более что кинобиографию вам сделал именно он.

– Когда мне впервые позвонил Эльдар Александрович, сказала: “Я вас обожаю! Но в вашем сценарии у меня такая маленькая роль, что в ней и играть-то нечего!”

– Речь шла об “Иронии судьбы, или С легким паром”?

– Да, о ней. На мои претензии он ответил довольно жестко: “Запомни: лучше сняться в маленькой роли у хорошего режиссера, чем в большой у плохого”. С тех пор я демонстрирую это всей своей жизнью.

– Но ведь именно за эти ваши роли второго плана – к примеру, смешной училки с несложившейся личной жизнью из “Иронии судьбы” или секретарши Верочки из “Служебного романа” – вас во многом и любит зритель. Все они очень запоминающиеся.

Мы с Рязановым оба инакомыслящие. Он меня сильно подтолкнул именно в эту сторону

– Но какие еще есть роли в “Старых клячах” и “Небесах обетованных”! Нет, у меня были и большие роли, но зачастую в таком дерьме, что и вспоминать не хочется. Правда, постепенно мои мечты как-то реализовывались. К примеру, я всегда очень любила Островского, и наконец известный ленинградский режиссер Игорь Федорович Масленников, поставивший потрясающий сериал про Шерлока Холмса и “Зимнюю вишню”, пригласил меня на роль свахи в “Банкроте”. Мне так было сладко работать с этим текстом! К сожалению, продюсеры на тот момент у него были плохие, и сама картина канула в лету. Но работа над ней была страшно интересной.

– Возвратимся к Рязанову, с которым и ваша жизнь в целом, и творческая биография связаны так сильно. Как складывались ваши отношения на съемочной площадке? Ведь у вас обоих очень непростые характеры.

– Характеры у нас непростые, но видимо, всегда существовала какая-то биологическая и человеческая совместимость. Была и еще одна черта, нас связывающая, мы оба – инакомыслящие. Он меня сильно подтолкнул именно в эту сторону. К концу его жизни мы стали очень близкими людьми. Если шла речь о подписи в чью-то защиту, Эльдар Александрович – единственный человек, чей телефон я могла дать организаторам, зная, что он непременно подпишет. Он, в свою очередь, ни разу не сказал мне: “Ты чего тут мною торгуешь?!” Некоторые люди давно убедили никогда и никому не давать их телефоны, им принципиально не нужно ничего подписывать. Телефоны этих людей я не давала никому, зная: от любого такого “открытого письма” у людей может рухнуть вся биография. Сама-то я – актриса, человек маленький, со мной ничего особенного не случится. Но Эльдар Александрович – фигура очень заметная. И он, ничего не боясь, подписывал подобные письма даже тогда, когда еще снимал свое кино. В этом он был настоящий ас, его нельзя было сбить с толку. Даже когда потом всех нас обозвали “пятой колонной” и “врагами народа”.

– Неужели за столько лет у вас никогда не было никаких конфликтов, моментов непонимания?

Нет людей, которые бы не любили фильмы Рязанова. Может, они и есть, но просто где-то прячутся

– С Эльдаром Александровичем? Не помню такого. Он меня любил, а я – его. Один раз я “залупилась” на съемках “Клячей”, сказав, что меня слишком хорошо одели. Что же это, мол, такое? Люди в тюрьме сидят в таком виде. Ох, как же он тогда на меня “вызверился”! А потом Света Крючкова стала настаивать на том, чтобы ее получше переодели, мотивируя это тем, что такое “ей не идет”. И тогда он сказал: “Я никогда не будут ничего снимать про женщину, которая вот так шикарно одета!”

– Как вам кажется, в чем секрет такого долголетия рязановских фильмов? Почему народ продолжает смотреть их до сих пор, хотя все они построены на давно ушедших вроде советских реалиях?

– Когда хоронили Эльдара Александровича, к микрофону рвались и горько оплакивали его даже те, кого, я точно знаю, он даже не пустил бы на свой порог. Но они так горько по нему рыдали, так скорбели, что это не могло быть враньем, дежурным притворством. Хотя, конечно же, там было и очень много хороших людей.

Я расскажу сейчас о нем с другой стороны. Знаю, что нет людей, которые бы не любили фильмы Рязанова. Может, они и есть, но просто где-то прячутся. Помню, после выхода на экраны его фильма “Гараж” вся протестная Россия тех лет бросилась ко мне. Где б я ни оказывалась, где бы меня не встречали, все сразу начинали говорить на темы “Гаража”, о тех “смыслах”, которые он туда вложил.

Кстати, помню, на “Служебном романе” я плакала, что завалила роль, и даже убежала, рыдая, с озвучания. И уже только позже сумела как-то себя принять.

Я привыкла к тому, что играть нужно хорошо, а изменить внешность уже нельзя

Помню, когда-то мы снимались вместе с Арменом Джигарханяном, и я спросила его: “Скажите, когда вы видите себя на экране, как себя воспринимаете?” Он ответил: “Ну как? Прежде всего думаю: голова большая!” Вот и я, глядя на себя на экране, думаю: плохо играет, плохо выглядит и “голова большая”!

– Иными словами, хороший актер, воспринимая себя со стороны, должен начинать с реакции неприятия?

Лия Ахеджакова и Алиса Фрейндлих в фильме Эльдара Рязанова "Служебный роман"
Лия Ахеджакова и Алиса Фрейндлих в фильме Эльдара Рязанова “Служебный роман”

– У меня это неприятие возникает все время! Только потом я привыкла к тому, что играть нужно хорошо, а изменить внешность уже нельзя. Но есть операторы (их очень мало), которые знают, как хорошо ставится свет, делающий человека по-настоящему обаятельным. Такие операторы есть, но мне они не всегда попадались, поэтому я очень тяжело переживала свою нефотогеничность. Эльдар Александрович, кстати, очень за этим следил. Меня по сто раз вызывали на съемочную площадку, чтобы оператор как-то ко мне “приладился”. Со стороны Рязанова это было так трогательно. Ведь я жутко нефотогенична. Куда мне в кино сниматься? Это даже смешно!

– И все же с Рязановым вас связывал очень долгоиграющий роман. Он, конечно, был главным режиссером в вашей жизни?

– Да, конечно. Я должна сказать, что несколько встреч, людей в моей жизни сильно поменяли меня как актрису и человека.

– Какие именно?

Актуальность того, что столько лет назад было написано мамой Василия Аксенова, Евгенией Семеновной Гинзбург, сегодня ничуть не стирается

– В кино прежде всего, конечно, Эльдар Александрович. Я совершенно уверена в том, что только благодаря ему меня взяли в театр “Современник”. Хотя еще Лидия Михайловна Толмачева, основатель “Современника”, которую я обожала, ходила в ТЮЗ меня отсматривать. Потом появление в моей жизни Виктюка в значительной степени решило мою судьбу. Как и то, что я сыграла большие роли у Галины Борисовны Волчек. “Современник” в период, когда я пришла в него, очень сильно “звучал” в стране, и значительная часть моей жизни пришлась именно на этот “хороший” его период. Хотя тогда там уже не было Олега Ефремова. Конечно же, сыграла большую роль и моя встреча с молодыми режиссерами Кириллом Серебренниковым и Андреем Могучим. Игорь Федорович Масленников – еще один важный для меня режиссер. Я прямо упивалась данной им мне ролью. Так жаль, что фильм буквально канул в небытие. Таким же образом в 1990-е куда-то канули еще несколько очень неплохих фильмов.

– Сейчас ваша жизнь по сути связана с “Современником”.

– Да, и то, что там до сих пор в репертуаре остался “Крутой маршрут”, очень важно. Мне кажется, для этой страны и самого театра он будет практически “вечным” спектаклем. Мы играем его уже 26 лет, а его актуальность только возрастает. Актуальность того, что столько лет назад было написано мамой Василия Аксенова, Евгенией Семеновной Гинзбург, сегодня ничуть не стирается. Все 26 лет ее потрясающе играет Марина Неелова. За эти годы мы все состарились, на какие-то роли уже пришли молодые актеры, но сам спектакль не стареет. Все его “смыслы” сейчас становятся гораздо более важными, чем тогда, когда спектакль ставился и надо было людям открыть глаза. Оказалось, сегодня им приходится открывать их заново.

Актрисы Марина Неелова в роли Евгении Семеновны (в центре) и Лия Ахеджакова в роли Зины в спектакле "Крутой маршрут"

Актрисы Марина Неелова в роли Евгении Семеновны (в центре) и Лия Ахеджакова в роли Зины в спектакле “Крутой маршрут”

– Вы надеетесь на то, что мы когда-нибудь преодолеем весь этот кошмар и нам еще повезет жить в стране, сумевшей переосмыслить, пережить сталинизм?

Им нужен именно лидер, готовый гнобить, расстреливать, для которого совершенно не важно, Есенин ты, Мандельштам, Лермонтов или Мейерхольд

– Нет, я в это не верю. И не потому, что сама пессимист. Я видела хороших молодых ребят, так называемое “непоротое поколение”. Да, они потрясающие. Но ведь их так мало! Российская молодежь далеко не вся такая. Многим среди них тоже хочется ринуться в объятья “отца народов”. Им искренне кажется, что в том мифическом для них советском прошлом жить было гораздо лучше. Им нужен именно лидер, готовый гнобить, расстреливать, для которого совершенно не важно, Есенин ты, Мандельштам, Лермонтов или Мейерхольд. “Перед законом все равны”. А для этого “равенства” вам запросто, к примеру, подсунут наркотики. Вот у меня появилось три ложных твиттера, в которых я якобы такое писала! Слава богу, сейчас этим занимается очень хороший адвокат, который сумел разобраться с ситуацией. Но ведь завтра появится четвертый и пятый твиттер под моим именем! Недавно мне начали звонить друзья со всего мира, узнавшие через ФБ, что якобы я умираю с инсультом в московской городской больнице №2.

– Я тоже слышала этот бред.

– Да, звонят и плачут подруги. Не знаю, что это такое!

– Типичные попытки “сломать” человека.

Роскомнадзору было доложено, что я – экстремист

– Но ведь они понимают, что я уже “стреляная”. Опять же недавно “грохнули” мой сайт, который, правда, я сама не вела, но у меня была помощница Таня, гениально с этим справлявшаяся. Но Роскомнадзору было доложено, что я – экстремист. Хотя о политике я там практически вообще не высказывалась, исключительно о культуре. Мне много писала молодежь, ожидавшая от меня каких-то рецептов, открытий, объяснений, анализа. С ними было интересно. Тем более что вопросы подчас попадались очень неожиданные и интересные. Но там же писалось обо мне и немало отвратительных вещей, мол, “эта гнусная актрисулька”, “бездарная и уродливая”… Сами понимаете, читать о себе подобное, всю жизнь проработав в театре, тяжеловато.

– Многие сейчас переживают происходящее в стране не менее драматично, чем вы. Некоторые в итоге уезжают. Вы не думали об этом?

– Нет, никогда.

– Это связано с театром, с вашей профессией?

Я не отношусь к людям, способным видеть вокруг себя только черное

– Я намертво связана с русским языком. И – все, на этом кончено. Иногда я встречаю русских актеров, сумевших преодолеть это страшное препятствие. Но я не столь талантлива, чтобы блестяще выучить язык на старости лет. Петь я не могу, танцевать, увы, тоже.

– А если вдруг случится так, что те немногие серьезные, талантливые режиссеры, с которыми вы привыкли работать (тот же Кирилл Серебренников), исчезнут из страны, окажутся в вынужденной эмиграции?

– Нет, я на такое не способна. Во-первых, для меня важен привычный московский круг общения. Без него не могу. Во-вторых, мне здесь страшно, но очень интересно. Я не отношусь к людям, способным видеть вокруг себя только черное. Если не сижу за рулем, а просто хожу по улицам, ко мне все время подходят чудесные люди, цепляют меня, мы разговариваем. Вот только сейчас вернулась с кинофестиваля из Одессы. Как меня там обласкали! Как эта “улица” меня любила! И ведь все – в конце жизни, когда как киноактриса я уже никуда не гожусь. Но в какую б страну я ни приехала, там обязательно находятся люди, говорящие мне “спасибо” и цепляющие на темы инакомыслия, которым живу и я.

В России есть города, отказывающиеся принять спектакли, где я занята. Боятся, отказывают в аренде зала

Да, в России есть города, отказывающиеся принять спектакли, где я занята. Боятся, отказывают в аренде зала. К примеру, я очень опасалась ехать в Тюмень. Звоню Люсе Улицкой, говорю: “Не могу ехать в Тюмень! Там уже и народ, и местное телевидение заявило, что я якобы приеду, чтоб устроить там “новый майдан”. Но ни до какого “майдана” я даже не доползу, у меня коленки больные!”. А там как раз должен был идти ее спектакль “Мой внук Вениамин”, она автор. Люся в ответ меня спрашивает: “Чего ты боишься?” Отвечаю: “Во-первых, могут в тот же день отказать от аренды. Во-вторых, начать яйцами в морду кидать”. Она: “Кинут яйцо – вытрешься!” И я поехала. Да, в Тюмени были листовки, порхавшие по всему фойе. Люди, пришедшие на спектакль, их в урны выбрасывали. Одну из них я сохранила. Что там было написано?! “Русофобка, ненавидит русский народ, 5-я колонна, они хотят Майдана, оранжевая революция”, словом, какая-то непроходимая чушь! Весь набор про “печеньки от ЦРУ”.

– Словом, ничего нового?! Все те же штампы?

– Да. Но при всем том, когда я иду по любой улице в России, знаю: она состоит из моих единомышленников. Все говорят мне “спасибо”. Так что где эти “86%” поклонников власти, понять не могу. Ни разу их не встречала вживую. Встречаю только тех, кто говорит со мною на моем языке.

– Но это ведь счастье!

– Счастье. И у меня такое впечатление, что все русскоязычное население земного шара тоже говорит на моем языке, я от этого плачу.

– Тогда хочется спросить: кто же жертва той самой пропаганды, на которую вы сетуете?

– Я не знаю, вижу их только по телевизору. Клянусь! А в жизни – ни разу. Может быть, когда-нибудь встречу, и это станет последним днем в моей жизни. Вот письма пишут: “Ты сдохнешь не своей смертью, в грязном подъезде!” А в конце письма стоит крест.

Оригинал

Опубликовано 13.09.2017  07:50