Tag Archives: поэзия

Гершон Трестман. Книга Небытия (3)

(начало здесь и здесь)

Минский Голем

Эту легенду или сновидение поведал моему отцу мой дед, а мой отец – мне, а я, когда подрос, стал рыться в архивах, чтобы докопаться, есть ли в этих россказнях хотя бы кроха правды. Я столько начитался и наслушался старых еврейских сказок, что однажды, изрядно выпив, тоже попал в этот же сон.

Должно быть, прошлое не исчезает, даже если его не знаешь. Но прошлое имеет свойство изменяться. Его нельзя заморозить или поместить в банк, хотя оно приносит свои проценты – воспоминания. Но что толку помнить его и связанных с ним мертвецов… Мёртвым – мёртвое, живым – живое…

Титульный лист книги «Седер адорот»

О могиле рабби Гальперина со временем забыли – поначалу гои, потом евреи, разве что какой-нибудь ортодоксальный бородач из белорусского местечка с седыми завитыми пейсами рассказывал в Бруклинской синагоге о том, как рабби в прошедшие лета возглавлял еврейскую общину Минска. Его йешива пользовалась завидной популярностью, и не было недостатка в учениках. Наоборот, не стало хватать учителей. Рав Гальперин даже пригласил в свою йешиву знаменитого в ту пору рава Арье-Лейба Гинсбурга из Польши. Рав Гинсбург, будучи человеком весьма недюжинных способностей, быстро прославился виртуозным анализом галахических проблем – его уроки, успешно развивавшие интеллект учеников, привлекли в йешиву ещё множество молодых знатоков Торы со всех концов Белоруссии и Литвы. Казалось бы: что ещё нужно? Однако Арье-Лейб, несмотря на то, что был почти на тридцать лет младше рава Гальперина, постепенно стал поглядывать на него сверху вниз, критиковать методы преподавания и исследования Талмуда, которыми пользовался тот и, похоже, решил занять место учителя.

Рав Гальперин пытался избавить своего младшего соратника от своенравного характера, неблаговидных манер и греховного зазнайства. Но куда там! Рав Арье-Лейб остался при своих воззрениях. Он окружил себя учениками, которые смотрели на него восторженно и преданно – словно в облике Арье-Лейба скрывался сам Машиах. Чего греха таить: Арье-Лейб потихоньку начал верить в свою избранность.

Долго так продолжаться не могло. Между равом Гальпериным и Арье-Лейбом пробежал сквознячок. Ходили слухи, что под давлением сторонников главного раввина Арье-Лейб вынужден был покинуть Минск: его, якобы, выпроводили из города, причем в пятницу, после полудня, даже не дав возможности захватить с собой всё необходимое для шабата. Но разве рав Гальперин мог совершить подобный поступок? Безусловно, нет!

Поговаривали, что как-то Арье-Лейбу попался фолиант, изданный в ХVI веке белорусским первопечатником Франциском Скориной, в котором рав не без удивления обнаружил сказание о Големе и даже гравюру с его портретом. Голем смотрел широко открытыми глазами на Арье-Лейба и, казалось, пытался с ним поделиться чем-то сокровенным. Рав Арье-Лейб, конечно же, был хорошо знаком с историей Голема, которого сотворил пражский рав Лёв бен Бецалель, но ни в трудах рава Бецалеля, ни в исторических летописях Праги он не нашёл конкретных свидетельств и фактов, которые подтвердили бы реальность этой легенды, тем более, что Голем Скорины отличался от персонажей лубочных анекдотов, посвященных глиняному увальню. Рав Арье-Лейб занялся биографией Франциска Скорины и непритворно удивился, узнав, что белорусский первопечатник жил в Праге именно в пору Махарала, навещал создателя Голема в Староновой синагоге и, более того, брал у него уроки древнееврейского языка. Рав Арье-Лейб пришёл к выводу, что Голем, изображенный белорусским первопечатником, – артефакт самый первый и самый истинный. Стало быть, работа Скорины – не очередная версия пражского мифа, а прямое свидетельство, особенно если принять во внимание, что первопечатник не был евреем. Будучи же учёным мужем, он смотрел на еврейское чудо, во-первых, со стороны, и, во-вторых, критично.

Арье-Лейб часами разглядывал портрет Голема, и однажды ему, говорят, почудилось, что буквы ивритского алфавита на гравюре сложились во внятную фразу: «Сотвори меня!»

Арье-Лейбу стало не по себе. В глазах пошли круги, возникло головокружение, тело внезапно ослабело, и сознание покинуло его. На него снизошло видение, не сон, не мечта, а именно видение, в котором разбушевавшийся Голем шел по улочкам Менска, уничтожая все, что попадало ему под руку. Вот к Голему приблизился рав Гальперин, чтобы усмирить вышедшую из повиновения куклу, но, не доходя до Голема буквально одного шага, рав споткнулся, и Голем ударом чудовищной пятерни убил его.

Арье-Лейб ужаснулся, но не мог скрыть от себя радостного возбуждения от мысли, что сейчас он, Арье-Лейб, станет преемником рава Гальперина, главным раввином Великого княжества Литовского. Голем вдруг повернулся к нему, и, воздев руку, которой только что убил рава Гальперина, пригрозил: «Смотри, свой шанс упустишь!»

Арье-Лейб очнулся, сжал ладонями голову, открыл глаза: на странице фолианта вместо Голема обосновалась огромная, ростом с дворового пса, крыса. Её немигающие горящие глаза уставились на Арье-Лейба. Тот, ещё не приходя в себя, подумал, что он в забытьи, перевернул страницу, и пред ним предстала другая иллюстрация. Он перелистнул страницу назад: та же крыса, не отрывая взгляда, смотрела в глаза Арье-Лейбу. Арье-Лейб в сильном волнении стал быстро листать фолиант, но с каждой страницы в него впивались все те же крысьи зрачки. Рав захлопнул книгу. На кожаном тиснении обложки опять проявилась крыса. Арье-Лейб, дрожа всем телом, встал, подошел, шатаясь, к рукомойнику, подставил голову под холодную струю воды и приложил к лицу полотенце. Едва отняв от лица полотенце, рав наткнулся в зеркале на крысиную морду. Он в страшной догадке посмотрел на свои руки и – о, ужас – фаланги пальцев завершались крысиными коготками…

Назавтра Арье-Лейб сказался больным, заперся в своем доме и с удесятерённым усердием занялся изучением каббалы. Занятия в йешиве он временно прервал, а когда к нему приходили гости, чтобы навестить его, принимал их, укутавшись с головы до ног в талит-гадоль. Он даже на молитву трижды в день поднимался, спрятанный от чужих глаз одеждами. Так прошло несколько дней.

Рав Гальперин регулярно справлялся о его здоровье, и когда Арье-Лейб уже не мог оттягивать время встречи с главным раввином и вынужден был сказать, что пошёл на поправку, рав Гальперин пригласил его на Рош а-шана – еврейский Новый год. Отказаться от приглашения Арье-Лейб не мог, праздник же неумолимо приближался. Арье-Лейб прекрасно понимал, что проклятие за оставшееся время он снять не сумеет, тем более, что, согласно Каббале, крыса отражает сущность справедливости. Кроме того, ещё во время вавилонского пленения многие посвященные люди представляли крысу бывшим демоном. Крыса наказывала за зло и воздавала добром за добро.

Вот его и наказали за непомерные амбиции. В рава вселился дух крысы – Дибук, сильный и несговорчивый. Просто так, самостоятельно, его не изгонишь. Здесь необходимо привлечь раввинатский суд. А для Арье-Лейба подобное мероприятие – крах карьеры. С другой стороны, в ТАНАХе сказано, что крыса живет вопреки попыткам многих её врагов уничтожить весь ее род, и в этом она подобна народу Израиля. Что же предпринять? Открыться раву Гальперину? Нет, лучше… Что же лучше?..

И тут Арье-Лейба пронзила мысль: да, конечно, он должен создать голема, но не того, о котором рассказывают сказки, а Голема – себя! Себя – рава Арье-Лейба, и послать его встречать еврейский новый год к раву Гальперину. Вместо себя! А потом… Потом посмотрим… Как знать, может быть, видение Арье-Лейба пророческое? Может быть – да простит меня Господь за грешные помыслы! – сон сбудется?..

Арье-Лейб изучил все, что касалось сотворения голема: от книг «Зоар» и «Сефер Йецира», до работ раввинов Шмуэля и Йеуды, германских пиитистов XII–XIII веков, и записей их последователя Эльазара из Вормса, у коих он позаимствовал подробные рецепты создания голема.

Кто упрекнет рава Арье-Лейба за то, что в своём горячечном рвении он не обратил внимания на один просчёт предыдущих энтузиастов: и польского рава Яффе, который создал голема, чтобы тот зажигал свечи по субботам, и знаменитого рава Элии из Хелма – целителя и мага, сотворившего голема-слугу. Ошибка его предшественников заключалась в том, что, в конце концов, все големы выходили из повиновения и становились монстрами. Голем пражского рава Лёва бен Бецалеля не был исключением. Да что рассуждать о раввинах! Каббала учит, что сам Господь при создании Адама сделал несколько неудачных попыток, одной из которых был гомункул, а первой женщиной получилась не Ева, а Лилит, от которой и пошли демоны, черти и вся прочая нечисть.

Так или иначе, но Арье-Лейб, постигая мистические дисциплины, уже вывел точную формулу создания голема. Оставалось совершить таинство. Арье-Лейб приготовил для соблюдения магического ритуала всё необходимое: дождался определённого положения звёзд, выждал семь дней, нашёл на берегу Свислочи подходящую глину, взял в помощники двух самых преданных учеников, за час перед рассветом внёс в магическую формулу свои параметры и произнёс завещанные заклинания. Результат не заставил себя ждать, хотя и оказался, увы, не тем, которого домогался Арье-Лейб.

Из глины восстала крыса, улыбнулась и сказала:

«Шалом, папаша! Не ожидал?!»

«Ты кто?» – едва прошептал незадачливый каббалист.

«Кто я? – переспросила крыса и снова мерзко улыбнулась, – я Арье-Лейб».

«А кто же тогда я?» – задал вопрос рав.

«А ты самая что ни на есть крыса! Приятно познакомиться! – осклабилась крыса. – Ты хотел создать своего двойника – и достиг этого. Я такая же, как и ты – умная, подлая и целенаправленная. Только цели у нас разные. Ты хотел занять место рава Гальперина, а я – твоё.

Кстати, ты слыхал, как в древние времена избавлялись от крыс? Их помещали в железную бочку или в стеклянную толстостенную бутыль.

Когда у стаи кончалась пища, крысы начинали пожирать друг друга. Их оставалось все меньше и меньше: двадцать… десять… пять… три… две… И, наконец, одна. Оставшуюся крысу-победительницу отпускали на свободу. Знаешь, почему? Потому, что она становилась каннибалом. Она питалась только другими крысами. Самый страшный враг рода – избранная особь того же рода. Амалек, взращённый своей биологической семьёй.

И поскольку мы с тобой вряд ли уживёмся вдвоём…» – тут крыса щёлкнула хвостом, словно плетью, и плотоядно облизнулась.

Арье-Лейб хотел сорвать с крысиной шеи табличку, которую предусмотрительно надел на глиняного увальня перед тем, как произнести заклинания. Если бы он стёр на табличке только одну букву «алеф», крыса бы рассыпалась в прах. Но крыса тряхнула головой, табличку подбросила и проглотила.

Арье-Лейб в страхе оглянулся. Его ученики сбежали. Рав понимал, что он сбежать от крысы не сумеет; кроме того, проглотив табличку, крыса стала бессмертной.

*

«…И поскольку мы с тобой вряд ли уживёмся вдвоём, – продолжала крыса, – знай мою доброту, чеши-ка, папаша, отседова!»

Рассвет застал рава Гинсбурга в пути. Больше в Минске никто его не видел и мало кто вспоминал. Чего не скажешь о крысе. Вероятно, Арье-Лейб оставил главному раввину письмо, в котором уведомил о своем самоотводе и, вполне возможно, покаялся. А крысу, вроде, частенько видели рядом с равом Гальпериным. Она сопровождала его, как Фауста – пудель, и напоминала еврейскому законоучителю про не самого благородного сподвижника. Среди насмешников довольно долгое время даже ходил анекдот, что крыса якобы прошла обряд гиюра и стала евреем. Рассказывали, после смерти рава Гальперина крыса якобы переселилась на кладбище, сторожила его могилу и что-то про себя урчала… Сказки, конечно…

Сказки сказками, но отчего они возникают?

*

Куда ни глянь – встречают нас в штыки,

как изуверов, крыс или врагов,

но жив еврей назло и вопреки

всем, кто стремится истребить жидов.

 

Чума и СПИД погубят города,

иссохнут реки, тля пожрет сады…

Когда настанет новая беда,

вновь станут виноватыми жиды.

 

Убийца потрохами чует цель.

Смерть для него – священный идеал.

За жертвой он вползёт в любую щель,

в подполье, в сон, под груду одеял.

 

Средь тысячи неотличимых тел,

в погоду, непогодицу и тьму

легко возьмет убийца на прицел

межбровье, ненавистное ему.

 

Заветная мишень – еврейский лоб.

Не дрогнет палец, не собьётся глаз,

осечку не допустит юдофоб –

не зря же он выслеживает нас.

 

Талант убийцы, как любой талант,

без Бога превращается в порок,

и заражает все: от ног до гланд,

и гонит изувера за порог.

 

И он ещё настойчивее впредь

стреляет в стариков, детей и вдов,

чтоб, наконец, с лица земли стереть

бессмертную мистерию жидов.

 

Спеши, палач, во весь опор и прыть.

Кровавая по миру ходит рябь.

Еврея недостаточно убить,

убей его посмертно и ограбь.

 

Сожги скелеты, пепел растопчи

всех, кто тобой был послан на убой…

Но память уничтоженных в печи

евреев воскресит сама собой.

 

Никто досель их извести не смог –

ни Амалек, ни Золотой телец.

И палачам, пожалуй, невдомёк,

что может смерть бояться их сердец.

 

Уже Машиах различим вдали.

Бесшумно пробуждается народ:

евреи восстают из-под земли,

чтоб завершить завещанный Исход.

 

Воскресшие идут за часом час.

Убийцы, не толпитесь на пути!

Все десять казней вновь постигнут вас.

Никто не сможет от Суда спасти.

 

И снова иудейские сыны

о Боге понесут народам весть

с исконным чувством собственной вины

за то, что мир таков, каков он есть.

Опубликовано 08.11.2019  06:16

Гершон Трестман. Книга Небытия (2)

(начало здесь)

Конец еврейского кладбища

Стояло душное летнее утро 1929 года. Возможно, и вправду некая сила швырнула Яшку в прошлое, в водоворот памяти, которая взбунтовалась и перепуталась, проецируя в его сознание до боли реальную картину. Да нет же, такого не бывает ни в человеческой жизни, ни в человеческих снах.

Разве что Яшка приснился сам себе? А может, крысе?..

А может, это моя обезумевшая память… С каких пор я себя помню?..

Мне кажется, со времени зачатия… нет… чуть позже: с момента оргазма…

Возможно, поэтому всё, что связано со смертью, во мне вызывает неосознанный взрыв сексуальности.

*

Эта женщина возникла, будто в отрешении от себя самой. Она реагировала на события только потому, что события эти происходили как бы вне её. Она и женщиной-то, в общем, не была – так, девчонка, приятельница моей любовницы, моего юношеского любовного заблуждения. Впрочем, возможно, в любви ничего, кроме заблуждений, не бывает… Любое исключение из этого правила – ещё не проявившийся болезненный всплеск.

Женщина шла ко мне навстречу в одном халатике. Обладательница выточенного, чуть нервного живого лица и отзывчивого юного тела с чувственными, тонко выписанными пальцами на узких кистях рук, она несла себя, как драгоценную, но никому не нужную вещь. Она вышла из квартиры, полной гостей, где каждый жил своей неудавшейся участью. Там, за стеной, в атмосфере послерюмочной раскованности, все как-то разухабисто обратились друг к другу той ущербностью, которая не имела выхода в каждодневном быте. Причём ущербность эта воспринималась всем незамысловатым обществом как достоинство откровенного движения душ.

Нас потянуло друг к другу явное сознание того, что мы наперёд друг от друга свободны. Мы оказались одни на ночном кладбище, и она, устраняя мои навязчивые руки, шёпотом требовала: «Нет, ты лучше поцелуй меня!» В самой глубине поцелуев я чувствовал её изначальную отрешенность – и от возникшей ситуации, и от себя самой. Она тщилась вызвать в себе некий интерес – хотя бы в области сексуальной рассеянности, и готова была пойти в этом как угодно далеко, но у неё ничего не получалось. К неудаче своей она относилась так спокойно, будто седьмую жизнь жила, а тосковала по непрожитой первой.

Она подошла к могильной лавочке, сняла с себя платье, присела в одной комбинашке, и свои тонкие кисти положила на колени. Глаза её меня не видели, себя – не замечали. Я сказал: «Сними всё». Она столь же безучастно сделала это, и я остолбенел. Никогда – ни до, ни после – я не видел и больше не увижу такого ярого мимолетного совершенства. Воистину, она была – самое малое – нездешней, а скореe всего, неземной. Такого тела я не видел ни на полотнах мастеров, ни в мраморе. Стало быть, такая женщина художникам не попадалась. Я перестал верить своим глазам. Эта женщина распустилась, как единственный в мире, неназванный экзотический цветок на одну ночь, и к утру завяла.

Огромные ночные глаза – с одеждой они были незаметны – освещали её: от убийственной линии плеч до мизинчиков ног. Груди её наполнялись звёздным светом и как бы прислушивались к славословиям ангелов. А тончайшая талия мягким соблазнительным взрывом переходила в мерцающие бедра. Я до сих пор контужен этим взрывом. Её и вправду не на ту планету занесло – чего-то напутали в небесной канцелярии.

В сексе она не знала никаких запретов. Мельчайшие мои желания не просачивались сквозь неё незамеченными… но её ничто не трогало. В конце концов, мне показалось, что между нами ничего и не было. Я сказал ей об этом ощущении, она улыбнулась, и улыбка её походила на улыбку смерти…

*

Корни вывороченных тракторами столетних тополей и каштанов ещё дышали. Надоедливый тополиный пух оседал на кладбищенское разнотравье, фонтанчики каштановых соцветий вяли на глазах, из ободранных подкорий сочилась, застывая, клейкая кровь стволов. Недавно сквозь густоту крон сюда не мог пробиться даже мерцающий звёздный свет, а сегодня полная луна затопила зияющие провалы наскоро выпотрошенных могил, поваленные, в трещинах, каменные надмогилья, на которых в наступающих сумерках немо взывали к небу витиеватые еврейские письмена…

Советы завершали последнюю потеху, дабы покончить со всеми и сразу: сносили старое еврейское кладбище.

Погром мертвецов?

Ужели возможно умертвить мертвых, убить убитых?

Вечные кладбищенские постояльцы – сонмы ошалевших стрекоз и бабочек, комаров и муравьев, мышей и кротов, воробьёв и ворон – тоже встречали свою погибель.

Влюблённые больше не найдут здесь укромного местечка.

Уркаганы лишились «малины», где можно было обтяпать свои делишки, а то и застопорить бездарного фрайера.

Беспризорными остались еврейские духи и демоны, диббуки и черти. Лишилась пристанища и белорусская нечисть, которая за века совместного прозябания прибилась к еврейскому кладбищу: от Вавкалаки-оборотня до Дажбога – подателя богатства. Всех не перечесть…

Разоренные могилы, гнёзда, норы…

С гранитными памятниками Советы поступали по-хозяйски: часть обрабатывали в мастерских и пускали на облицовку столичных домов, а самые ценные породы камня начальство прибирало к рукам – для личных нужд.

Могильная плита разорённого кладбища в Минске

По ночам среди могил сновали бесшумные мародёры. Они возникали, словно призраки, искали серьги, выламывали из черепов золотые зубы, сдирали с костей кольца и браслеты, вытаскивали сквозь шейные позвонки старинные цепочки и колье.

Разорение кладбища началось с приказа Феликса Дзержинского построить стадион. Где же разбить социалистическое спортивное ристалище, как не на еврейском кладбище?! Каждый динамовец (будь то пограничник, участковый, охранник тюрьмы или чиновник) должен был отработать на постройке стадиона не менее ста часов…

Когда на опустошенном погосте осталась единственная могила – рабби Йехиэля Гальперина, каббалиста, автора книги «Сейдер адорот», кстати, Яшкиного прапрадеда, седобородые старцы из еврейской общины пошли на поклон к местному начальству с челобитной: не сносить святыню. Власти выслушали, но просьбе не вняли.

Ночью у могилы рабби собрался миньян. Десять бородатых мужей раскачиваясь в такт молитве, глухо распевали:

«Шма, Исраэль! Адонай Элогейну, Адонай эхад!»

Беспокойные огни свечей, отбрасывая трепетные тени на обломки памятников, вывороченные куски арматуры, беззвучно исчезали в черноте близкого небосвода.

Казалось, густой голодный воздух жаждал жертв…

*

Утром власти послали на кладбище бригаду рабочих – снести злополучную могилу и покончить, наконец, с еврейскими религиозными пережитками. На памятник лихо вскарабкался молодой комсомолец с ломом наперевес. Примерился, тюкнул раз-другой заострённым концом по каменной плите, размахнулся, и, прежде чем лом коснулся гранитной плоскости, парень вскрикнул и упал на землю. Лицо исказилось от боли, посиневшими губами он шепнул: «Нога!».

Вызвали «скорую». Врач осмотрел пострадавшего и покачал головой: с ногой более-менее всё в порядке – сломана, жаль, что клиент помер… Должно быть, покойный цадик через излишне ретивого комсомольца в милосердии своём мягко предупредил остальных, чтобы не нарушали его покоя.

В этот час Яшка, ещё молодой и беспечный, подошел к водителю «скорой»: «Не торопись, браток, уезжать, закури!»

Явился бригадир, прямо «с ковра» директора Упркомхоза, и поинтересовался нервно: «Как обстоят дела с могилой “еврейского попа”»? Разволновался, заорал на рабочих: «Сколько можно возиться с этой грёбаной могилой? Там, – ткнул пальцем вверх, – спрашивают!»

Послали другого рабочего, Петьку-верхолаза. Тот слыл ушлым работягой, обтёр о сухую траву подошвы сапог, чтобы не скользили, аккуратно поставил стремянку и полез на памятник. Стремянка, на вид достаточно прочная, неожиданно подломилась. Петька, цепляясь за воздух, взмахнул руками, упал, но, в отличие от своего предшественника, даже не вскрикнул.

Присутствующие оторопели.

«Видишь, земеля, – сказал Яшка водителю «скорой», – не зря ты задержался».

Врач склонился над Петькой, попытался нащупать пульс, вскинул глаза, и одними губами произнес: «Кранты!» Петькино тело погрузили в машину, рядом с телом комсомольца, и увезли.

Бригадира трясло. То, что рабочие пострадали – его не так уж и волновало, но ожидалась комиссия из Управления, да ещё нужно успеть подписать наряды, тем более, что маячили премиальные. А в случае же невыполнения можно было и на зону загреметь.

«Всё надо делать самому!» – то ли всхлипнул, то ли ругнулся бригадир, схватил лом, неровной походкой подобрался к ненавистному камню и что было сил шандарахнул по гранитному монолиту. Лом отскочил от памятника и плавно просквозил лихую голову бригадира.

Опять вызвали скорую. Подоспевший врач только беспомощно развёл руками, приказал погрузить в машину труп и уехал.

Ротозеи, которые всегда собираются неведомо откуда на дармовые зрелища, испуганно отошли подальше от памятника. В толпе можно было заметить фигуры вчерашних мародёров. Неужто испугались, решили вернуть покойникам их добро?

Вскоре на кладбище прибыл Сам – директор Управления. Осмотрел могилу и проворчал: «Идиоты! Ну кто же голыми руками такой памятник сносит? Пригоните технику!»

Приехал трактор. Памятник обвязали тросом, конец его приладили к буксирному крюку. Мотор взревел, трос натянулся, гусеницы забуксовали и зарылись в жирную землю.

«Идиот! – прорычал директор. – Хто ж так тянет?! Подай вперёд и с разгону взад, понял?». Тракторист подал вперёд, остановился, врубил заднюю передачу и до отказа вдавил педаль акселератора газа. Трактор – на дыбы, трос напрягся, и вдруг с треском разорвавшись, взвился и срезал голову тракториста. Трактор подскочил, медленно перевернулся, погребая под собой безголовое тело…Оцепеневшие зрители безмолвно наблюдали, как из бака вытекала солярка, смешиваясь с кровью тракториста. Секунда – и трактор взорвался.

«Скорая» уже могла не торопиться.

«Не много ли трупов для одной могилы?» – спросил Яшка у директора Управления, закуривая.

«Канай отседова, не мешай работать, – завопил директор. – Вызовите подрывника!»

Прибыл подрывник – бледный, с дрожащими руками.

«Хозяин, – зашептал он в начальственное ухо, налагая на себя кресты, – могила заклятая, не можно рушить!»

«Ты что, контра, под трибунал захотел?!»

«Хозяин, могила заклятая, не можно рушить, Бога побойся!» – лепетал подрывник.

«Я тебя, саботажник, самолично расстреляю. Ты у меня сам в эту могилу лягешь!» – Директор схватился за кобуру.

«Как скажешь, начальник, только могила всё равно заклятая, не можно рушить!»

Сапер перекрестился в последний раз, достал из своего ящика динамитные шашки, бикфордов шнур и, с трудом переставляя ватные ноги, поплелся к могиле. Директор нервно теребил кобуру.

«Козёл! Ну, кто ж так обкладывает?! – заорал он, – весь камень шашками обложи, весь!.. Вот так, сучара!»

Тут он заметил на памятнике здоровенную крысу: «А тебе что здесь надо? Кыш отседова!»

Крыса подмигнула ему кровавым глазом, повернулась задом и, обидно приподняв хвост, выпустила зловонный залп в его сторону.

Впрочем, скорее всего, это примерещилось. Где ж это видно, чтобы крысы так распоясались?!

День задался нервный. Да и жара… Жара…

Директор схватился за голову, трижды плюнул через плечо.

Сапёр тем временем дрожащими руками разматывал бикфордов шнур.

«Идиот! Ну, кто ж так ложит?! Сюды тащи его, сюды!.. Вот так. Таперича поджигай!»

Бикфордов шнур догорел до середины, зашипел и погас.

«Kто ж так поджигает?! – начальник сам готов был взорваться, – дай спички, я всю Гражданскую подрывником!..» Он схватил шнур и поджёг. Только вот в укрытие не успел…

В воздух поднялись камни, комья земли, каштановые ветки, щепа обезображенных деревьев.

Когда пыль рассеялась и на кладбище со всей округи сбежались люди, приехали «скорые» и чёрные воронки – никто не нашёл даже останков: и директор Управления, и сапёр, и даже безголовый тракторист исчезли. Но самое поразительное, что в толпе замертво попадали, прошитые осколками, ночные мародёры… Ни покаяться не успели, ни вернуть покойникам покойниково.

Только могила с вальяжно развалившейся на ней крысой в первозданном виде возвышалась над погостом. И – удивительное дело! – ни на памятнике, ни на крысе не было ни единой царапины…

Над кладбищем поднялся дымный смерч, пронесся над городом и пропал в попутном облаке. Доселе неизвестно, куда подевались сапёр, директор и тракторист, зато доподлинно известно и даже документально зарегистрировано, что на заседании Упркомхоза единогласно приняли временное решение – покрасить памятник в красный цвет и налепить табличку «Известный историк И.Ш. Гальперин». Однако воплотить в жизнь решение не удалось: во всём городе не нашлось ни одного маляра, который даже под страхом смерти согласился бы эту работу выполнить…

*

Из приказа: «12 июня с.г. БРПСО «Динамо» открывает в г. Минске стадион, являющимся крупным вкладом в дело  социалистического физкультурного строительства БССР. Для участия в этом празднике ПРИКАЗЫВАЮ:

  1. Всему личному составу сотрудников ПП, свободных от дежурства, 12.06 с.г. явиться только в соответствующей спортивной форме на стадион «Динамо» к 13 часам дня, согласно указаниям Минского Совета… п.п. ЗАМ ПП ОГПУ БССР: ШАРОВ»

*

Ближе к ночи по улице Магазинной, которая прорезала кладбище, Яшка пришел к могиле рабби, достал из чемоданчика газетку, поставил на неё бутылку водки, разложил нехитрую закуску: горбушку хлеба, луковицу, огурец, нарезанную селёдочку. Наполнил обе стопки и тихо произнёс: «Вот и до тебя Советы добрались».

Чокнулся с лафитничком предка, выпил залпом, зажмурился…

И в этот миг услыхал свыше грозный голос:

«Нарушаем!?»

Голос принадлежал человеку в форме, оперуполномоченному Герасиму Арсеньевичу Йобо. Той ночью товарищ Йобо патрулировал возле кладбища и, заметив на злосчастной могиле одинокого пьянчугу, решил незамедлительно этот факт беспорядка пресечь.

– Безобразие в общественном месте совершаем? Это Вам что, кабак? Пройдёмте в отделение, гражданин! Ваши документы!

Яшка поднял голову, всмотрелся в милицейские неподкупные глаза. Герасима Арсеньевича самого охватил неосознанный внутренний страх, и в коленях его образовалась некоторая дрожь.

«Уйди отсюда, русский человек!» – Яшка произнёс это почти беззвучно.

Герасим Арсеньевич заслонился обеими руками, попятился, споткнулся и – надо же! – упал спиной в пустую могилу. Он на удивление резво выпрыгнул из ямы, бросился бежать, но вновь споткнулся, и упал в другую могилу – уже лицом. Вряд ли бедолага осознавал, что происходило дальше. Только  выбирался из одной могилы и падал в следующую, выбирался и падал, выбирался и падал, словно совершал забег с препятствиями по будущему стадиону. В конце концов, обломанная каштановая ветка наотмашь хлестнула его по лицу, и, схватившись за раненный глаз, он завершил круг, возвращаясь к могиле рабби, где в зеркале чёрного гранита его ослепило отражение полной огненной луны. Последнее, что он запомнил: луна обратилась в кровавый крысиный глаз, глаз – в лик соблазнительной девицы, а та в чьё-то удивительно знакомое одутловатое мужское лицо… Лицо убийцы… Лицо склонилось над ним, обдало махорочным перегаром и ласково прошептало:

«Вот ты и дома, Гера! Добро пожаловать на дружеский цугундер!»

Позже выяснилось, что Герасима Арсеньевича в то злосчастное утро подобрал наряд милиции. Он бессмысленно озирался и кого-то горячо умолял: «Только не это, только не это!» Так он попал в беспамятстве в Новинки – Первую советскую трудовую колонию душевнобольных, пробыл там пару месяцев, пока утром по радио не объявили траур: по причине сердечной болезни умер председатель ОГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский… Услыхав столь печальное известие, Герасим Арсеньевич впал в беспокойство, ибо вспомнил одутловатое лицо с махорочным перегаром, которое склонилось над ним на еврейском кладбище, это было лицо свежепреставленного Феликса Эдмундовича – его, милиционера Йобо, наиглавнейшего начальника.

В связи с тревожными симптомами пришлось Герасиму Арсеньевичу лежать под инсулиновой капельницей, да ещё перетерпеть несколько сеансов электрошоковой терапии. Он стал втайне почитывать Библию и открылся соседям по палате, что в тяжёлых снах представлял себя комиссаром, заброшенным в крысиное логово…

Однако со временем Герасим Арсеньевич пошел на поправку, а когда вернулся на службу в родные органы, говорят, даже получил повышение, правда, не сразу. И, надо сказать, ему здорово повезло: задержи его главврач лет на пятнадцать, что в те поры не было редкостью, его бы вместе с остальными больными расстреляли немцы, рядом, на пустыре возле Выгодской улицы…

*

Яшка глянул на вторую стопку и увидел, что она пуста. «Спасибо, – сказал он – уважил. Ещё по одной?»

Рядышком Яшка заметил огромную  крысу; она всунула в его стопарик мордашку, завалилась набок и, прищурившись от удовольствия, вылизывала недопитые водочные капли.

Крыса показалась ему знакомой, будто Яшка её уже видел: то ли во сне, то ли в прошлом, то ли в будущем? Крыса как крыса, только уж больно здоровая, и странно – она вызывала в Яшке вместо неприязни и брезгливости какое-то тёплое, родственное чувство.

«Что, хочешь быть третьей? – спросил Яшка. Мерзкое, конечно, существо, но на ночном кладбище любая живая душа в радость. – Что ж, подгребай!»

Яшка достал из чемоданчика коробочку с мелкими гвоздями, снял крышку, поставил перед крысой и налил туда водки: «Пей, животина!» Ну, и себе с прапрадедом, как положено.

Крыса одним махом опустошила свою посудину и застыла, просительно глядя на Яшку.

– Ну, ты, шалава, горазда водку жрать! – Яшка налил ей ещё порцию, она исчезла так же молниеносно. После третьей крыса вальяжно разлеглась, положив лапу под голову, и принялась задумчиво грызть остатки селёдочного хвоста.

– Ужели, рабби, – сказал Яшка, наливая ещё по одной, – ты не заслужил того, чтобы прах твой покоился с миром до прихода Машиаха?

Выпили ещё.

– Я никого не спас, – прошептал Яшка, – даже твою могилу. Разве может спастись тот, кто пережил своё будущее?! Спаси меня, рабби!

– От чего? – Яшке почудился тихий голос рабби, – от памяти или от того, что произошло с тобой на будущей войне?

– От боли! От боли и от страха!..

– Страх одолеешь сам, в одиночку. А боль… от боли есть только одно лекарство – время. Даже если тебе кажется, что время вместе с тобой сходит с ума. Просто время становится пророческим.

Яшке показалось, что рабби грустно улыбнулся…

Нынче на стадионе «Динамо» нет могилы рава Гальперина. Вроде она исчезла сама собой. Не найдены в архивах документы, которые бы подтвердили факт её сноса, хотя карандашный рисунок самой могилы, говорят, дожил до наших дней. Самые старые старики вряд ли помнят историю этого захоронения. Ходят слухи (только кто ж им поверит?), что кое-кто из ортодоксальных евреев видел гранитный монумент рабби Гальперина – не то в Праге на старом еврейском кладбище, не то в самом Иерусалиме на Масличной горе, не то ещё где… И на ней стоял полный лафитничек водки, а рядом возлежала подвыпившая крыса.

Но это лишь слухи.

*

Пусть в облачных слоится телесах,

обжитый мной свинцовый небосвод,

и памятник раввину в небесах

над разорённым кладбищем плывет.

 

Я жизни не познал. Я не успел.

И смерти не постиг за тридцать дней.

Я вижу, как возносятся из тел

слепые души умерших людей.

 

А им навстречу – девственно чисты –

в потоках бесконечного тепла

к земле нисходят души с высоты,

и обретают новые тела…

 

А я оторван от своих корней.

Я отовсюду будто бы исчез.

Отторгнут от кладбищенских теней,

от призраков, от праха, от небес,

 

от чертовых и ангельских пиров.

Кто мне пошлет спасительную весть

туда, где я застрял меж двух миров,

где затерялся между «там» и «здесь»?

 

Мой невозвратный, мой беззвучный глас

бессильно шепчет глупую мольбу

Тому, кто не услышал и не спас,

и выкроил нелепую судьбу.

 

Напрасно я кричу отцу: «Услышь!

Ты вновь меня зачнёшь – настанет срок!»

Но между ним и мной двойная тишь.

Он глух и нем. Я – нем и одинок.

 

Я – чуткая немая пустота.

Пространство как прозрачная броня.

Меня никто не слышит, даже та,

которой суждено родить меня.

 

Отец не слышит. Отстранён, отъят,

я заперт в одиночества острог…

Меня не слышат ни убитый брат,

ни одинокий, неубитый Бог.

Опубликовано 06.11.2019  15:10

Беседа с Александром Городницким

Новая газета № 123 от 1 ноября 2019

Валерий Ширяев

Интервью

«Прошлое всегда спит рядом и ждет своего часа»

Поэт и ученый Александр Городницкий — о национальном примирении и о «передаче» ненависти

Считается, что элиты царской России и СССР пусть не блестяще, но все же справлялись со строительством многонационального государства. Царизм рухнул в острейшем социальном (тогда писали — классовом) конфликте, СССР — в силу полной де­градации экономики, управления, порочности выбранной модели. Но пришедшие на смену коммунистам люди за редкими исключениями не восприняли никаких традиций государственного строительства. Это относится и к руководителям России, горделиво считающим себя едва не преемниками императоров, но за 30 лет так и не давшим нам реальных примеров государственной мудрости.

Всех новых лидеров судьба проверила на соответствие званию элиты. Она дала армянам в соседи азербайджанцев, грузинам — абхазов и осетин, русским — украинцев, молдаванам — русских и украинцев. И все дружно эти экзамены провалили под грохот орудий. А внутри каждого нового государства образовались внутренние линии, разделившие граждан на непримиримые группы, видевшие будущее своих стран порой противоположным образом.

В 1996 году празднование очередной годовщины революции у нас «в целях смягчения противостояния и примирения различных слоев российского общества» заменили на День согласия и примирения. В самый раз, замечу: за два месяца до этого были подписаны хасавюртовские соглашения, отгремела первая чеченская война. Но с примирением не заладилось, вскоре над Россией пронеслась вторая чеченская.

В 2004-м праздник перенесли на 4 ноября и переименовали в День народного единства. На мой взгляд, правительство несколько поторопилось, решив завязать с согласием и примирением, сразу перейдя к укреплению мифического единства. За пять дней до новой даты граждане по-прежнему несут к соловецкому камню цветы и свечи, а по периферии грандиозной территории все так же тлеют угли не затихающих межнациональных конфликтов.

Пусть наши соседи и их лидеры отвечают за себя сами. Но нам или нашим ближайшим потомкам неизбежно придется выстраивать с ними новую жизнь. Придется осознать и заново переосмыслить все, что произошло на наших границах и внутри страны. В том числе и взять на себя свою часть вины за самый страшный водораздел новейшей истории, который лег между нами и украинцами — самым близким, наряду с белоруса­ми, нам народом. Вооруженное вмешательство в гражданский конфликт соседей и последствия этой тяжелейшей ошибки дезавуируют все наивные простонародные представления о государственной мудрости людей, входящих в Совет безопасности РФ. Они никогда не признают свою политическую ошибку, но ее обязательно признает общество, пусть и не в ближайшей перспективе.

Накануне Дня народного единства «Новая» побеседовала с известным поэтом, бардом и ученым Александром Городницким о сущности примирения на самом трагическом примере, какой только можно найти в истории.

Фото: Антон Новодережкин / ТАСС

— Александр Моисеевич, очевидно, что главные причины, по которым идиш утратил свою роль в еврейских общинах, — массовая гибель носителей, исчезновение групп, где поддерживалась языковая практика, и выбор основателей Израиля в пользу иврита. Но при просмотре вашего фильма «В поисках идиша» невольно возникает предположение, что была и еще одна причина, по которой родители не передали идиш детям и внукам. Могло ли это произойти потому, что он был слишком похож на немецкий — язык нацистов?

— Полагаю, это не так. Носители воспринимали идиш как родной язык, а не диалект немецкого. Мои еврейские предки в Белоруссии с этим языком родились и выросли, а немецкого вообще не знали. На довоенном советском гербе Белоруссии под лентами с русской и белорусской надписями располагалась лента с надписью на идиш.

Язык становится полноценным, когда на нем возникает литература. Задолго до войны появились очень значительные авторы на идиш, переведенные на десятки других языков. Поэтому он не просто существовал параллельно с немецким как отдельный литературный язык, но и схож он был с ним меньше, чем русский с украинским: идиш воспринял языки нескольких стран, где веками жили евреи, в том числе румынский и венгерский. Немало в нем лексики и из иврита.

Моих близких родственников в Могилёве осенью 1941 года убили фашисты, бабушку вообще живьем закопали, я чудом выжил в блокаду, немецкий язык, казалось бы, должен быть мне отвратителен. Но в 1939-м я попал в немецкую группу для дошкольников. В Ленинграде было тогда много пожилых немок, обучавших детей немецкому языку в частных группах. И отношение мое к немецкому после войны очевидно из таких строк:

Под покрывалом бархатным подушка,
С тяжелой крышечкой фарфоровая
кружка,
Пенсне старинного серебряная дужка
Мне вспоминаются по зимним вечерам.
Агата Юльевна, опрятная старушка,
Меня немецким обучавшая словам.
Тогда все это называлось «группа».
Теперь и вспоминать, конечно, глупо
Спектакли детские, цветную канитель.
Потом война, заснеженные трупы,
Из клейстера похлебка вместо супа,
На Невском непроглядная метель.
Ах, песенки о солнечной форели,
Мы по-немецки их нестройно пели.
В окошке шпиль светился над Невой.
…Коптилки огонек, что тлеет еле-еле,
Соседний сквер, опасный при обстреле,
Ночной сирены сумеречный вой.
Не знаю, где теперь ее могила, —
В степях Караганды, на Колыме унылой,
У пискаревских каменных оград.
Агата Юльевна, оставим все как было.
Агата Юльевна, язык не виноват.
Спасибо за урок. Пускай вернется снова
Немецкий четкий слог, рокочущее слово,
Из детства, из-за тридевять земель,
Где голоса мальчишеского хора,
Фигурки из саксонского фарфора
И Шуберта хрустальная капель.

У меня два любимых зарубежных поэта — Киплинг и Гейне. Привязать немецкий язык, за которым стоит великая многовековая культура, к двенадцати годам Третьего рейха не получится ни у кого. И то отторжение, которое вызывали у моих ровесников звуки немецкой речи, со временем ушло.

В 2001 году под Петербургом было открыто самое большое в Европе кладбище немецких солдат, погибших при осаде Ленинграда, — 60 000 человек. Я участвовал с российской стороны в его открытии и был свидетелем буквально братания наших ветеранов с бывшими немецкими танкистами и пехотинцами, не все из которых даже знали о существовании зондеркоманд СС.

Мне очевидно, что ненависть надо изживать, сама она никуда не уйдет.

Я не вижу ничего хорошего в практике передачи ненависти к другому народу как части процесса воспитания детей, с которой мы иногда встречаемся. Татаро-монгольское иго оставило тяжелый след в самой памяти народа, вошло в поговорки. Но сегодня это практически братья наши, трудно без татар вообще представить современную Россию или ее историю. Масса наших исторических персонажей во главе с великим русским поэтом Державиным — потомки тех самых завоевателей.

— Хотя в царской империи накануне революции уже существовало образование и даже делопроизводство на национальных языках, многие народы с большим трудом завоевывали право на него. Тенденция эта не исчезла: целые государства запрещают образование на русском, например. Кроме него, на Украине в будущем нельзя будет учить на венгерском или румынском. И важнейшим аргументом при принятии такого закона был лозунг «Русский — язык оккупантов». Идея неприятия «вражеского языка» реально существует.

— Идея запрета языка государственными законами имеет давние традиции. Но вот бойкот языка самим народом практически не встречается, народ обычно такие запреты игнорирует. Я государственные запреты на язык рассматриваю как полностью противоречащие интересам самих народов, которых пытаются «оградить» от враждебной речи.

Отключить украинцев от великой русской литературы (к созданию которой они имели самое прямое отношение) и огромного пласта мировой литературы, существующей в великолепных и легкодоступных украинцам русских переводах со временем, возможно, получится. Но они при этом утратят и немалую часть своей собственной культуры, начиная с Гоголя, которую разъять хирургически с русской без потерь невозможно. В XXI веке это уже пещерные взгляды, их время безвозвратно ушло. Подобные запреты наносят большой ущерб собственному народу.

— Многие немцы, в том числе и убежденные антифашисты, отмечают, что прошедшая эпоха переосмысления своей истории и практика извинений перед пострадавшими в минувшей войне народами были необходимы и благотворны. Но со временем память стала уходить в прошлое, прямые ассоциации лично себя и прошлых преступлений утрачиваются. Превращение живой памяти о недавних событиях в строчки учебников — норма. Так сколько же можно извиняться? Это чревато и чувством самоунижения. Так состоялось ли примирение? Или будущим поколениям его постоянно необходимо поддерживать такими заявлениями на государственном уровне?

— Это очень сложная тема. Нельзя ни в коем случае вынуждать народ из десятилетия в десятилетие непрерывно каяться и заявлять, что он виноват. Это неизбежно вызовет противодействие. Сегодняшняя вспышка нацизма в Германии и убийства в Халле напоминают — нельзя перегибать эту палку.

 Существуют народы, передающие своим детям ненависть к другим народам из поколения в поколение, и конца ей не видно. Сложились даже своеобразные традиции, как эту передачу производить. В то же время первые немецкие студенты приехали учиться в СССР в середине 60-х, по прошествии всего 20 лет со дня, когда погиб последний наш соотечественник. И отношение к ним среди обычных людей было вполне лояльное. То есть ненависть начала утихать прямо при жизни воевавшего поколения. Как сегодня евреи относятся к немцам? Состоялось ли примирение?

— Многое зависит от воспитания в раннем детстве, когда ребенок беззащитен перед внушением и не научился самостоятельно оценивать информацию. Моя знакомая Наталья Касперович несколько лет работала в Гамбурге на немецкое телевидение. Ей довелось участвовать в 1997 году в съемках фильма для передачи «Улица Сезам» о детях разных народов, проживающих в Германии.

Всего было выбрано 20 стран, дети которых возрастом 5–6 лет рассказывали о своей стране. Но продюсеры не могли найти еврейскую семью, которая согласилась бы сниматься. Они боялись. Наконец через связи в Израиле после долгих поисков нашли девочку в Ганновере, и это была самая сложная часть проекта. Когда впоследствии в Тбилиси этот фильм показали Резо Габриадзе, он сказал: «Если бы дети это посмотрели во всех странах мира, может, и войн бы не было».

Иначе вышло с мусульманскими семьями — например, с турецкой и египетской. В турецкой семье в комнате девочки на стене в рамке висела окровавленная звезда Давида. Она пояснила, что это память о самых главных врагах их семьи — евреях. О них следует помнить.

В египетской же семье съемок делать вообще не стали — глава семьи, бывший директор института языкознания, начал объяснять, что он не может быть вполне счастлив из-за евреев. Он готов немедленно взять автомат и всех их перестрелять. Все эти семьи попали в проект абсолютно случайно, никто их не подбирал по заранее определенным критериям. Очевидно, что передача памяти и о самом лучшем, что есть в нашем мире, и о самых диких предрассудках и ненависти происходит именно в семьях в самом нежном возрасте.

— Армянский бизнесмен не может вести дела с турецким. Гражданин Армении не ездит на отдых в Турцию. При этом израильские фирмы ведут бизнес в Германии, граждане приезжают в Германию на учебу, если это необходимо в силу обстоятельств, евреи живут в Германии. Это и есть приметы примирения?

— Без сомнения, контакты во всех областях самые активные, они порождают человеческие контакты, которые все больше укрепляют этот мост. Это стало возможным в немалой степени потому, что и немецкое общество, и государство нашли в себе мужество раскаяться в преступлениях против человечности, в том числе в холокосте. На улицах немецких городов перед домами, откуда при фашистах были депортированы евреи в лагеря уничтожения, в тротуар вмонтированы латунные таблички с их именами и датой депортации — Stolperstein, камень преткновения. Идешь по городу, и некуда деться от блеска этих табличек. Деньги собирали по всей Германии добровольно. Это не могло не иметь благотворных последствий. И отношение к немцам в Израиле сейчас, скорее всего, положительное.

 Но и в России наши предки совершали в период сталинского террора тяжкие массовые преступления. Они почти целиком связаны с государством. Однако осмыслять эту трагедию отказались и государство, и большинство народа. Главное препятствие — никто не хочет ассоциировать себя с поступками людей, живших 80 лет назад. Мы совсем другие, почему мы должны отвечать за них? Влияет ли прошедший срок на гражданское примирение? Возможно ли забвение без покаяния?

— Отказ от осмысления нравственной позиции по отношению к тому периоду привел к апологетике Сталина уже в наше время, хотя огромную роль сыграли в этом и государственные СМИ. А тут одно цепляется за другое: приходится отрицать и весь период до Большого террора — зверства Гражданской, миллионы погибших при коллективизации. Расчет, что с течением времени проблема сама рассосется, неверен. Если с этим не бороться, ненависть возвращается, и снова вспыхивает средневековая резня, как в Азербайджане и Армении при позднем Горбачеве.

Прошлое спит рядом с нами и ждет своего часа. Как я говорил, на первом месте — всегда воспитание детей.

Родители, выбравшие такую тактику, вынуждены постоянно говорить им, что как бы ничего и не было. Историки же в это время вскрывают все новые преступления. А если дети не восприняли такое «наследие» от родителей, то они рисуют, как девочка в моем родном городе на конкурсе «Дети рисуют блокаду»: две могилы рядом — с пробитой каской на черном кресте и фанерная красная звезда с пробитой пилоткой, а вокруг мир, трава и птицы. Можно, конечно, осуждать родителей, которые не рассказали ей, какие звери были немцы, но этот рисунок и есть начало истинного примирения. Увидев его, я тогда написал песню «Ленинградские дети рисуют войну»:

День над городом шпиль натянул,
как струну,
Облака — как гитарная дека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.

Им не надо бояться бомбежки ночной,
Сухари экономить не надо.
Их в эпохе иной обойдет стороной
Позабытое слово «блокада».

Мир вокруг изменился, куда ни взгляну.
За окошком гремит дискотека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.

Завершились подсчеты взаимных потерь,
Поизнетилось время былое,
И противники бывшие стали теперь
Ленинградской горючей землею.

Снова жизни людские стоят на кону,
И не вычислить завтрашних судеб.
Ленинградские дети рисуют войну,
И немецкие дети рисуют.

Я хочу, чтоб глаза им отныне и впредь
Не слепила военная вьюга,
Чтобы вместе им пить, чтобы вместе
им петь,
Никогда не стреляя друг в друга.

В камуфляже зеленом, у хмеля в плену,
Тянет руку к машине калека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.

И соседствуют мирно на белом листе
Над весенней травою короткой
И немецкая каска на черном кресте,
И звезда под пробитой пилоткой.

Есть темные силы, которые активно проводят политику наследственной ненависти. В Иране, например, собрали даже целую конференцию, где «доказывали», как умели, что холокоста вообще не было. Аналогично и у нас появились псевдоисторики, считающие сталинский террор лишь незначительными отклонениями.

Отказ от публичного осуждения сталинских злодеяний — роковая ошибка. Если его не было, это не отразилось в позиции правительства, в учебниках, научных работах, тогда прошлое вернется к нам, нас не спросив. Ведь в умах будущих поколений эта людоедская практика будет выглядеть совсем не страшно. Она — проверенный инструмент «эффективного менеджмента». И значит, ее вполне можно повторить.

Много лет я плавал в океанах, обогнул всю Землю и понял, что она не так уж и велика, — буквально коммунальная квартира. Ненависть легко раскалывает и уничтожает целые государства. Но может и всю планету уничтожить.

***

Из комментариев

Sashko Ukr
1 ноября 2019, 13:03
“Отключить украинцев от великой русской литературы (к созданию которой они имели самое прямое отношение) и огромного пласта мировой литературы, существующей в великолепных и легкодоступных украинцам русских переводах”. Ну немножко поиграли в поддавки. А как насчет подключения русских к великой украинской литературе? Да и великолепные переводы мировой литературы на украинский тоже существуют. Но, как мы все понимаем, скрепоносным они труднодоступны. Это же украинец обязан знать русский язык, русскоязычный же, как мы все знаем :))), выучить украинский не в состоянии.
Stanislaw Galizki
4 ноября 2019, 17:08
В Украине был гражданский конфликт? Интересное кино, а мужики и не знали. В Германии нет воспитания понуканием типа “Кайся, кайся, кайся…” Всё очень тактично. Например, моя внучка, кандидат на экскурсию в Освенцим, должна написать сочинение и обосновать своё желание его посетить.
Идиш исчез не по причине Холокоста и языковой политики в Израиле, а просто потому, что при позднем Сталине закрыли еврейские школы, где все предметы преподавались на идиш и изучался именно этот язык. Одновременно была истреблена литературная интеллигенция, пишущая на идиш. Вся. Под корень. Сначала разучились читать-писать, потом и говорить-понимать. Да и небезопасно это было. Культура идиш не исчезла, а была уничтожена сознательно на государственном уровне.
И ещё: идиш – диалект немецкого и довольно далёкий, с кучей заимствований, но грамматика его германская. Поэтому, знающему идиш свободно, выучить немецкий раз плюнуть.
Іrina Rudyak

4 ноября 2019, 21:02
Насчет идиша верно. Я свободно знаю немецкий, поэтому понимаю речь на идише.

Опубликовано 05.11.2019  11:08

Г. Трестман. Книга Небытия (1)

Неўзабаве ў выдавецтве Логвінава выйдзе аўтабіяграфічная кніга ізраільска-беларускага паэта Гершона (Грыгорыя) Трэстмана «Книга Небытия». На нашым сайце можна пазнаёміцца з першымі раздзеламі твора.

Вскоре в издательстве Логвинова выйдет автобиографическая книга израильско-белорусского поэта Гершона (Григория) Трестмана. На нашем сайте можно познакомиться с первыми разделами произведения.

КНИГА НЕБЫТИЯ

Памяти отца

Остановись, Яаков. Отчего

раскинул руки ты?

Я вижу Бога.

Посторонись и погоди немного.

Что Бог тебе?

Я задушу Его.

  1. ВНЕ МИРА

Смерть отца

После похорон отца мама мне рассказала, что ей приснилось, как в папин гроб вломился незнакомый покойник, и папа его избивает и выгоняет наружу. Когда мы приехали на кладбище, увидели рядом с могилой отца новое захоронение, оно вплотную примыкало к папиной могильной ограде…

Неужели и между покойниками случаются территориальные распри?..

*

Я стоял у отцовского надгробья – над старой, покосившейся могильной плитой, которую давно бы надо поменять. Почему я до сих пор этого не сделал?

Стыдно при живом сыне так содержать отцовскую могилу!

Да перед кем, собственно, стыдно? Перед родственниками?

Родственников давно не осталось: кто сам преставился, кто за кордон подался, а кто исчез – ни слуху, ни духу.

Перед собой? Вряд ли.

Перед отцом? Не всё ли ему равно?

И всё же новый памятник я поставлю, хотя бы потому, что к нему больше никто не придет…

*

Не задолжал я оградам и плитам истёртым:

что им до тех, кто обрёл здесь посмертный приют.

Я не люблю приходить на свидание к мёртвым,

ибо посмертно они не в могилах живут,

ибо библейская кровь их во мне не остынет,

ибо трясет меня их предмогильная дрожь,

ибо отец мой играет со смертью поныне:

мертвый – живёт и не ставит её ни во грош.

*

Я помню только последние похороны отца…

Других его похорон я не видел.

О других отец мне как-то обмолвился за бутылкой водки.

Я тогда был слишком юн, не особенно вникал в его душу и спросил:

– Батя, почему бы нам не выпить?

– Пенсию задерживают.

– Значит, не выпьем.

– Как это не выпьем? Выпьем! Будет что после смерти вспомнить…

Ужели существуют воспоминания после смерти?

Чьей? Своей? Чужой? Отец пошутил…

Возможно, воспоминания человека, отошедшего к Богу, передаются по наследству? Воспоминания и недосмотренные сны? Воспоминания и предсмертный страх?

Предсмертный страх вспоминают даже сами покойники…

Отец как-то рассказал мне, как во время «марафонов» (т. е. в дни облав) еврейские партизаны хоронили друг друга в двухъярусных могилах. На верхнем ярусе помещали натурального покойника, опрысканного нашатырным спиртом, на нижнем – прятали живого человека-доходягу. Немцы разрывали могилы, но увидев труп, прекращали поиски. А нашатырный спирт «отбивал» обоняние у овчарок от «живого мертвеца». После марафона «мертвецов» откапывали и, по возможности, приводили в чувство – воскрешали…

Этой хитростью удавалось спасти… счастливчиков.

Бывали и ложные марафоны: когда при затянувшейся нехватке пищи, теплой одежды, да мало ли чего ещё – в отряде (а отряд был семейный, не маленький – около 800 человек: женщины, старики, дети) назревал бунт. Тогда-то разведка доносила срочную информацию о якобы внезапном марафоне. Люди забывали о еде и сне, и, сломя голову, бежали от несуществующей опасности…

Ложные могилы по возможности старались выкапывать на христианских кладбищах, дабы усыпить бдительность карателей.

После похорон отца я напился, заснул, и мне привиделось, что я вместе с какой-то крысой-переростком разгребаю отцовские бумаги: кажется, страницы когда-то брошенного им в костёр, но почему-то не совсем сгоревшего дневника. Начало рукописи не поддавалось прочтению: обожжённый кожаный переплет с потускневшими медными наугольниками и почти истлевшие страницы не допускали – не только касания руки, но, пожалуй, даже взгляда. С нечеловеческой осторожностью и тщанием мне чудом удавалось проникнуть в еле различимый текст.

Отец писал о расстреле своей первой семьи. Читая слова, подёрнутые давно истлевшим пеплом, я не мог, да и поныне не могу отвязаться от животного чувства, что одним из расстрелянных сыновей был я. Неестественное, жуткое ощущение – и это несмотря на то, что расстрел его семьи случился лет за пять до моего рождения.

Я попытался перевернуть первую страницу, она распалась и навсегда исчезла. То же самое случилось со второй, третьей…

Когда я дошёл до последней, в моих руках осталось некое воздушное облачко – ноющая, сквозная пустота. Я окунулся в это облачко и, похоже, растворился в нём.

Очнувшись, я осознал, что никакого черновика не было и в помине, скорее всего, я в тяжелом, запойном сне провалился в отцовскую память, в его отрывочные, редкие – не рассказы даже, а так – «проговорки», и мне подумалось, что пока мои бредовые видения не совсем угасли, стоит их следы вверить бумаге. Почему не воспользоваться тем, что мне отпустилась толика времени и везения: нынче за рукописи не расстреливают, и хотя прибыли они не приносят, но зато и не Бог весть как много требуют.

Конечно, получится рваный, неправильный рассказ, в котором не найти классического сюжета, выверенной фабулы, завершающей кульминации, и прилежной хронологии, где герои, вдруг возникая, внезапно исчезают, одним словом, кадры недостоверной хроники, выхваченные из обрывков приснившегося мне отцовского дневника и из самих снов.

Сны не поддаются ни трезвому взгляду, ни опыту, ни логике. Сон – состояние, где человек лишается точки опоры. Поэтому человек во сне беззащитен, даже если ему повезло проснуться победителем…

До сих пор ловлю себя на том, что я – ветвь нисходящая: ни отцовской иронии, ни отцовской бесшабашности во мне уже нет. Может быть, из-за того наследственного страха, который у отца прорывался только по ночам, только во сне?

*

Страх передаётся по наследству,

я не знаю, до каких колен.

Рабби, милый, изыщи мне средство,

чтобы усмирить коварный ген,

чтобы слизни не ползли по телу,

не лететь в сырую пустоту,

не идти мне на свои расстрелы

перед тем, как я проснусь в поту.

*

РАССТРЕЛ В ГЕТТО

Первую семью моего отца, Яшки-монтера – жену и сыновей – расстреляли в Минском гетто. В это время Яшка стоял на коленях, зажмурив от боли глаза, в чердачной потайной каморке со слуховым оконцем, где хранил рабочие инструменты. Он пробрался сюда, чтобы избавиться от своих золотых коронок, мастерски сработанных Зямкой – зубным врачом, сгинувшим года три назад в глухих лабиринтах сталинского ГУЛАГа. Коронки не поддавались. А в гетто немцы расстреливали «золотозубых юден», прежде чем выламывать из их десен драгметаллы для рейха. Выбора не было. Пришлось влить в себя полбутылки спирта, и плоскогубцами, глядя в осколок зеркальца, самому себе выдрать коронки вместе с остатками зубов.

Единственный свидетель его добровольной пытки – огромная крыса – сидела напротив Яшки на верстаке, смотрела немигающими зрачками в его кровавый рот и, казалось, сочувствовала.

Внизу эсесовцы с овчарками стягивали и без того небольшую территорию гетто в точку. Время сжималось в непреходящее мгновение.

Лейзер Ран. «Минское гетто»

Яшка не мог никого спасти. Ни детей, ни жену. Слышались собачий лай, крики и отрывистые команды на немецком языке…

Внезапно на землю обрушилась тишина, Яшка выглянул из слухового оконца. У каменной стены застыли ещё живые люди и среди них – его жена и дети. Солдаты сдерживали овчарок на натянутых поводках. Автоматчики выстроились в ряд…

«Шпаси!»

Кто прошепелявил это слово: Яшка? Кому? Богу?

Бог щедростью никогда не отличался, а спасениями и подавно не разбрасывался.

«Шпаси!!!»

Случись чудо, он мог бы спасти только себя.

Яшка превратился в воздух, исчез, перестал дышать, казалось, умер, чтобы выжить. Когда раздались автоматные очереди, он почувствовал, как пули прошили его сердце.

Сукровица, заполнившая горло, не давала продохнуть.

Сразу после расстрела трупы побросали на грузовики и увезли.

Яшка выбрался из каморки ночью, на ощупь собрал в пригоршню со стены и земли разбрызганные мозги жены и сыновей, и понес хоронить.

Время исчезло, остались только обрывки событий.

Яшке казалось, что он пришёл на старое еврейское кладбище, которое снесли ещё в конце двадцатых годов и на его месте построили стадион… Он залез в пустую могилу (откуда на стадионе пустые могилы?), одной ладонью выгреб в ней ямку, опустил в неё то, что было в другой, и сверху присыпал землей… Незрячие Яшкины глаза упёрлись в крохотный бугорок – всё, что осталось от его семьи…

Он опять ушёл от своего расстрела…

Вдруг Яшке почудились чьи-то голоса. Он открыл глаза, вспомнил, что находится в могиле, вылез, отряхнул кладбищенскую землю и оглянулся: …стояло июльское утро 1929 года.

До расстрела его семьи оставалось около тринадцати лет…

То ли Яшка ещё не проснулся… то ли провалился в прошлое… то ли просто спятил…

Скорее всего, с ума сошло время, в которое Яшке выпало угодить. Я в своём пересказе не узнаю отца. Я знал совсем другого человека. Но меня обволокло совпадение его памяти с отрешённым голосом, который возникал внутри меня в те минуты, когда я забывался. Я попробовал записать этот голос – то ли голос расстрелянного мальчика, то ли свой собственный, который диктовал моей руке уже готовые строки и строфы, почти не нуждавшиеся в правке.

*

В ладонь с расстрельной каменной стены

мои мозги сгребает мой отец.

Я на него смотрю со стороны,

и не осознаю, что я – мертвец.

 

Расстреляны со мною мать и брат,

и на стене смешалась наша плоть,

но я уже не чувствую утрат,

и нет желанья Бога побороть.

 

Мне безразлична дрожь остывших губ,

когда по бездорожью грузовик

увозит бывший мной дырявый труп.

Я быстро к смерти собственной привык.

 

Пусть жертвенный огонь в который раз

тела сжигает лёгкие дотла…

Но память рода в этот самый час

в моём бесплотном духе проросла.

 

Смерть кости в пепел мечет: нечет чёт,

Всевышний карты мечет: в масть не в масть…

Я знаю: вновь отец меня зачнёт,

и вновь меня родит другая мать.

 

Уже ничто: не тлен, не персть, не прах,

я во вращенье круглогодовом

привычно обитаю в двух мирах:

послерасстрельном и дородовом.

 

Среди живых я пробыл восемь лет.

Потерянное тело не болит.

Моей могилы в мире этом нет,

к чему мне тяжесть надмогильных плит?

 

Нигде я похоронен и везде –

вот адрес безмогильных мертвецов.

Я, как птенец в разрушенном гнезде,

среди змеёй задушенных птенцов.

 

У мёртвых я пока что новичок.

Дня не пройдёт, и чьи-то сапоги

земли затопчут крохотный клочок,

где папа схоронил мои мозги.

 

Я от расстрельной, каменной стены

рукой отца отныне отрешён…

И я собой его наполнил сны,

я изо сна перетекаю в сон.

 

Смертельных ран моих последний след

стремится прочь из памяти моей…

Я вижу прошложизненный рассвет

и корни вековечных тополей.

Коротко об авторе (по материалам 45parallel.net и «Мы яшчэ тут!»):

Родился в 1947 году в Минске. Поэт, публицист. Печатался во всесоюзных и республиканских изданиях. Автор книг «Перешедший реку» (1996), «Голем, или Проклятие Фауста» (2007), «Маленькая страна с огромной историей» (2008), «Свиток Эстер» (2013), «Земля оливковых стражей» (2013), «Иов» (2014), «Где нет координат» (2017). Член Калифорнийской академии наук, индустрии, образования и искусств. Поселился в Израиле в 1990 году. Живёт в поселении Нокдим. Умер в 2031 году в Иерусалиме.

Опубликовано 04.11.2019  16:05

ВІКТАР ЖЫБУЛЬ УЖО Ў БАРЫСАВЕ!

10.02.2018, 21:50 ex-press.by

Віктар Жыбуль у Барысаве: «Калi б я напiсаў верш пра маці, то не паказваў бы»

У Барысаве выступіў адзін з найбольш вядомых сучасных беларускіх паэтаў-авангардыстаў новай генерацыі Віктар Жыбуль.

Аматары паэзii і беларускай мовы трапілі на сустрэчу з перформерам, слэмерам, літаратуразнаўцам, паэтам, які цудоўна спалучае эксперыментальны падыход з арыгінальным гумарам, удзельнікам творчага руху “Бум-Бам-Літ” і шэрагу літаратурна-музычных і тэатральных праектаў, міжнародных праектаў, уладальнікам шматлікіх узнагарод у галіне літаратуры.

Раней паэту выступаць у Барысаве не даводзілася.

“Выступаю тут упершыню, хоць быў у вашым горадзе аднойчы. Гэта, як не дзіўна, было вясельнае падарожжа. Мы з жонкай хацелі павандраваць па Беларусі, але тураператар пераблытаў дату, і экскурсійны аўтобус не прыехаў да вызначанага месца, тады мы падумалі, што самі можам куды-небудзь з’ездзіць, — пачаў размову Віктар. — На мапе ткнулі пальцам, першае месца, якое трапілася, — Барысаў. Так мы 15 гадоў таму з’ездзілі сюды. Памятаю, як цэлы дзень шпацыравалі па Барысаву, куды вуліца павядзе, туды і ішлі.

Першы верш, які прачытаў Віктар Жыбуль, “Засохлая кветка на скразняку”, крануў кожнага. “Дрэвы”, “Я хачу паварушыць тваім хвастом…”, “З табою ўдваіх”, “А вы бачылі…”, “Серыйны самазабойца”, “Вучоны ў чарзе за півам”, “Сапсавалася” — шмат цудоўных вершаў пачулі барысаўчане.

Верш “Гігіена” нагадаў, што трэба мыць не толькі рукі пасля ўсялякіх жывёл, але і душу пасля ўсякіх іншых людей. Прагучалі цікавыя вершы “Негатыўны вопыт” і “Кавалер Валерка”, вершы пра транспартныя сродкі “Аўтобус” (хлопчыкі — направа, дзяўчаткі — налева, знаёма?), “Я — пасажыр. Я еду без квітка”, а вось верш “Мяне няма” мы нават пакінем тут (чытаць павольна):

“Мяне няма”, –

прыгадваючы кнігу

філосафа Валянціна Акудовіча,

часта думаю я.

 Ды толькі кандуктарка,

якая заходзіць у аўтобус,

шторазу пераконвае мяне

ў адваротным.

Барысаўчанка Юлія папрасіла Віктара Жыбуля прачытаць верш “Дзяўчына цяжкіх паводзінаў”, паэт не адмовіў і адзначыў, што ў гэтым вершы няма канкрэтнай дзяўчыны, бо гэта зборны вобраз:

— Гэта адзін з такіх вершаў, якія пісаліся амаль як музыка. Спачатку з’явіліся першыя радкі, рытм, а ўсё астатняе пазней напластавалася.

Верш “Мафія” цудоўна адлюстроўвае наша жыццё:

Мы гуляемся ў мафію,

каб забыць пра Сусветную Лажу.

Учора хаваўся ў шафе я,

сёння — з шафы вылажу.

Ціха ноч падкрадаецца

коткай пароды корат.

Калі засынае горад —

мафія прачынаецца…

У суаўтарстве з жонкай Верай Бурлак у 2008 годзе Віктар Жыбуль выдаў кнігу “Забі ў сабе Сакрата”. Віктар кажа, што кніга маленькая, і таму ён яе не захапіў, бо “такая маленькая, што недзе згубілася”:

— У ёй мы вершы размясцілі такім чынам, што яны неяк перагукаюцца паміж сабой, вершы не падпісаны, дзе чый, не зразумела, а падказкі ёсць толькі ў змесце кнігі.

На пытанне, калі быў напісаны першы верш, паэт адказаў наступнае:

— Я пачаў пісаць у раннім дзяцінстве. Памятаю, мне было 4 гады. Мае бацькі труцілі ў кватэры клапоў, і я запісаў нейкае абсурдысцкае чатырохрадкоўе. Першы радок не памятаю, другі радок заканчваўся словам “дыхлафос”, потым “собачка в небе радостный поймал клопа до слёз”…

Пасля гэтага госць прачытаў твор, які напісаў у “дарослым веку” “Інсектыцыд”, верш страшнаваты, як і многія, што тады пісаў Віктар.

— Якія ў вас ёсць захапленні, акрамя паэзіі і літаратуры?

— Люблю падарожнічаць, хадзіць у вандроўкі, фатаграфаваць тое, што хутка знікне. Дамы, якія маглі б быць архітэктурнай каштоўнасцю, на жаль, чыноўнікі нішчуць ад балды. Захапляюся гісторыяй, генеалогіяй, складаннем свайго радаводнага дрэва, якое дарасло да 8 ці 9 калена.

— Якія мясціны падабаюцца вам у Беларусі?

— У Глыбоччыне, напрыклад, тыя мясціны, дзе на дарогах захавалася старая брукаванка, яшчэ возера Акунёва. У большасці мясцін яшчэ я не быў.

— А як вы знаходзіце звесткі пра продкаў?

— У гістарычным архіве захоўваецца перапіс тагачаснага сялянскага насельніцтва, інвентарнае апісанне маёмасці Радзівілаў першай паловы 18 стагоддзя, і ў ім, напрыклад, згадваецца войт Мацей Жыбуль, увогуле, тады было шмат Жыбулёў. Маё прозвішча мае балцкія карані, у перакладзе з старажытналітоўскай мовы “жыбуліс” — гэта “бліскучы”, продкі носяць прозвішча Жыбуль, напэўна, стагоддзяў пяць. Радавое гняздо знаходзіца пад Стоўбцамі.

Віктар паведаміў, што яго прадзед нарадзіўся ў Заямным Стаўбцоўскага раёна, дзед — у Ігуменскім павеце, там дагэтуль стаіць хата, якую пабудаваў прадзед яшчэ ў 1914 годзе, таму сям’я Віктара любіць улетку яе наведваць.

— А ў чым заключаецца ваша праца?

— Ужо 10 гадоў працую ў Беларускім дзяржаўным архіве-музеі літаратуры і мастацтва. У школе ніколі не працаваў і ніколі не збіраўся. Працаваў у рэдакцыях часопісаў “Першацвет”, які зачынілі ў 2002 годзе, у навукова-метадычным часопісе “Роднае слова”, у часопісе “Arche”. Зараз я з’яўляюся вядучым навуковым супрацоўнікам адзела інфармацыі, публікацыі і выкарыстання дакументаў . Выкарыстанне дакументаў бывае самае рознае — гэта могуць быць публікацыі ў часопісах, выданні збораў твораў нашых пісьменнікаў, а могуць выкарыстоўвацца на выставах, бо мы не проста архіў, а архіў-музей. Таму мы часта ладзім выставы, прысвечаныя мастакам, пісьменнікам, кампазітарам, дакументы якіх захоўваюцца ў нас. Я таксама рыхтую такія выставы, даволі часта рыхтую артыкулы ў часопісах, раблю публікацыі розных архіўных знаходак. Практыка паказвае, што яны апынаюцца не лішнімі для нашай беларускай культуры. Найбольш грунтоўная мая праца — выданне двухтомніка нашага рэпрэсаванага пісьменніка, крытыка і філосафа Адама Бабарэкі — выйшла ў 2011 годзе.

— Як да вас прыходзіць натхненне?

— Натхненне прыходзіць даволі нечакана — магу працяглы час не пісаць нічога, а потым вершы з мяне так і ляцяць 🙂 Звычайна натхненне прыходзіць дзесьці ў дарозе, калі я іду кудысьці ці еду, ці чакаю кагосьці дзе-небудзь. Пакуль ездзіў, у мяне напісаўся цыкл вершаў “Неаднойчы прабіты” пра кантралёраў, зайцаў і квіткі.

Паэт адзначыў, што вершы пішуцца не розумам, а інтуіцыяй і настроем, як плынь свядомасці. Важна, каб былі мелодыка слоў і вобразы. Увогуле, вершы такая справа, што яны часта прыходзяць незапланавана.

— Ці ёсць у вас вершы пра маці?

— Верш пра мацi — гэта вельмi iнтымная рэч. Калi б напiсаў, то не паказваў. Я лiчу, што не усё абавязкова трэба рыфмаваць, таму маці я, напэўна б, прысвяціў нарыс. Дарэчы, мая матуля таксама пiсала вершы.

— Раскажыце пра сваіх дзяцей?

— Старэйшаму сыну 12 гадоў, малодшаму — 7 месяцаў. Мой старэйшы сын таксама піша вершы, якія друкуюцца ў часопісах. Першы верш ён напісаў у 1 год і 7 месяцаў. Вось ён:

Ножкі, ножкі ў матрошкі, ляжкі, ляжкі неваляшкі.

А вось такі: Была лыжка драўляная, а стала паламаная.

Наступны: Бабры спускаюцца з гары, у іх марозіва ўнутры, бабры зусім не дзікія, у іх насы вялікія.

Вось саб’е цябе машынка, узляціш ты як пушынка.

— Творчасць якіх паэтаў і пісьменнікаў вам падабаецца?

— Люблю творчасць Уладзіміра Дубоўкі, Максіма Багдановіча. Вельмі цікавая творчасць забiтых пaэтаў 20-30 гадоў. Мяне ўразiлi вершы Алеся Пруднiкaва, Віктара Казлоўскага, Ядвігі Бяганскай, яны ў шуфляду пiсалi зусім iншае. На жаль, захавалася няшмат архiваў таго часу. Зараз мы спрaбуем у нейкім сэнсе ажывiць памяць такiх паэтаў. Любімы пiсьменнiк — Уладзімір Караткевiч, як і для многіх беларусаў. Таксама падабаецца Лукаш Kалюга, Альгерд Бахарэвiч.

— У вашай сям’і размаўляюць на роднай мове, вы заўсёды пісалі вершы на беларускай мове?

— Так, мы размаўляем па-беларуску. У школе пісаў па-руску, потым, калі перамог у конкурсе “Родны горад”, зразумеў, што пісаць па-беларуску атрымоўваецца лепей, вось так пачаў пісаць толькі на роднай мове.

— Ці ёсць у вас прэміі і ўзнагароды?

— Ёсць літаратурныя прэміі. Я з’яўляюся лаўрэатам прэміі “Залаты апостраф-2011”. Як паэт і як даследчык літаратуры авангарду, я атрымаў Міжнародную адмеціну імя Давіда Бурлюка ў 2013 годзе. Быў пераможцам некалькіх паэтычных слэмаў — гэта такія спаборніцтвы па артыстычнаму выкананню.

* * *

Віктар прачытаў шмат сваіх вершаў, і, на шчасце, нягледзячы на тое, што публіка сабралася зусім розная: і дзеці, і дарослыя, атмасфера радасці і асалоды панавала ў залі. Некаторыя вершы, як казаў у пачатку паэт, “чытаць будзе няёмка, бо ў іх шмат незразумелых слоў, або зразумелых, але іх лепей не разумець”.

Вечар паэзіі адбыўся цудоўным. Здаецца, што ўсе ўсё зразумелі, бо пасля кожнага верша барысаўчане смяяліся, усміхаліся і гучна пляскалі ў далоні.

Усе жадаючыя набылі зборнікі вершаў Віктара Жыбуля і атрымалі аўтограф

Напрыканцы хочацца адзначыць, што вельмі дакладна сказаў Юрась Барысевіч пра нашага госця: «Творы Жыбуля належаць да жывой літаратуры, якую будуць чытаць і нават перапісваць».

Падрыхтавала Настасся Аляксандрава, фота аўтара

* * *

Публікацыі Віктара Жыбуля на нашым сайце:

“КНЯГІНЯ ЛЭЙЗАРОЎНА – МЕСЯЦ У ВАКОНЦЫ…”

ПУЦЯВІНЫ І ПАЛОТНЫ ЦФАНІІ КІПНІСА

БЯДУЛІХА

БЕЛОРУССКИЕ ПУТИ ВАРЛАМА ШАЛАМОВА

ОТ ЛЕГЕНДЫ К ИСТИНЕ: ФОЛЬКЛОРИСТ И МИФОТВОРЕЦ ВУЛЬФ СОСЕНСКИЙ

ЮЛІ ТАЎБІН – ПАЭТ ВЕЧАРОВАГА ЗАДУМЕННЯ

А тут Віктар паказвае прыгожыя мясціны ў раёне Трактаразаводскага пасёлка (Мінск)

Апублiкавана 14.02.2018  15:09

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (36)

Чарговая гадавіна «прэзідэнцкіх выбараў» 2010 г., пасля якіх, калі верыць адной знанай пісьменніцы, «мы жывем у іншай краіне, вярнуліся ў 30-я сталінскія гады… Ужо няма адной Беларусі, ужо дзве Беларусі». Я ўспрымаў сітуацыю не так эмацыйна і 20.12.2010 панёс адрасатам з «абедзвюх Беларусяй» купу газет, пісьмаў і паведамленняў. Праца на пошце была добрая тым, што прышчапляла філасофію кшталту «вайна вайной, а абед згодна з раскладам».

Дзень, калі ў Мінску выйшлі ў цэнтр горада тысячы, былі затрыманы сотні, а многіх з іх збівалі на горкі яблык, заслугоўвае таго, каб яго памяталі. Надоечы адзін круты палітык (што там хаваць, сам Мікола С.!) прапанаваў абвясціць 19 снежня «Днём годнасці». Была, вядома, і годнасць, аднак перамогай яна не абярнулася. Мо таму, што, як казаў польскі сацыёлаг Рышард Радзік (цытую з «Аrche» № 4, 2016), «беларускія апазіцыйныя эліты схільныя бачыць рэчаіснасць такой, якой яна павінна быць, замест таго, каб даследаваць яе такой, якой яна ёсць насамрэч».

«Лідэры», якія збіралі «народ», па-ранейшаму мелі справу збольшага з атамізаванымі індывідамі; падзеі 2001 і 2006 гг. мала чаго навучылі апанентаў Лукашэнкі. Прыпамінаю абяцанкі Уладзіміра Някляева ў «Народнай волі» (07.12.2010): «Гэтым разам плошча будзе мірнай. Створаныя намі дружыны гатовыя ва ўсім супрацоўнічаць з міліцыяй». Не прайшло і двух тыдняў, як Някляеў, сур’ёзна траўмаваны па дарозе на «мірную плошчу», апынуўся ў бальніцы, адкуль быў гвалтоўна адпраўлены за краты, і чытачам «Нашай Нівы» давялося бараніць яго права на медычную дапамогу.

Роля «дружын» да канца не зразумелая, як і сама ідэя «мірных пратэстаў» пасля аб’явы цэнтрвыбаркама пра вынікі «выбараў». Задоўга да 2010 г. у мяне склалася ўражанне, што апаненты Лукашэнкі вырашылі пераняць знешні бок украінскага Майдана… іншымі словамі, перамагчы суперніка ў сімвалічным полі, не замахваючыся на рэальныя рычагі ўлады. Як пісаў Андрэй Сіняўскі звыш 50 гадоў таму пра познесталінскую літаратуру: «Ні пры якіх умовах, нават для карысці справы, станоўчы герой не мае здавацца адмоўным… І вось ужо ён перамагае ворага не спрытам, не розумам, не фізічнай сілай, а адным сваім гордым выглядам». «Матрыца» сацрэалізму, відаць, і ў 2010 г. трымала тых сфармаваных у СССР літаратараў і літаратуразнаўцаў, якія апраналіся ў шаты палітыкаў і паліттэхнолагаў… Выстаўленне перад публікай «дзевяці Вацлаваў Гаўлаў» (выраз не мой, а дылетанта ад усіх навук Віктара М.) дапаўняла карціну.

І праз шэсць гадоў Беларусь застаецца «жандаром» – калі не для свету, то для постсавецкай прасторы дакладна. Справа даўняя, але ці выпадкова ў 2008 г. іменна ў Мінску з падачы БАБа пасадзілі за краты грамадзян ЗША – хітрамудрага адваката Эмануіла Зельцара і яго сакратарку? Пра Баўмгертнера і траіх «беларусафобаў» гаварылася ў 34-й серыі, а цяпер – новы эпізод: арышт у Мінску 14.12.2016 блогера з ізраільскім пашпартам Аляксандра Лапшына. Паведамлялася, што яго патрабуюць выдаць улады Азербайджана, бо ён без іх санкцыі ездзіў у Нагорны Карабах і пісаў пра гэта (страшны грэх!) У выніку Лапшын арыштаваны на два месяцы – цешыць, што нетаропкае міністэрства замежных спраў Ізраіля ўсё ж заступілася за суайчынніка.

Чыноўнікі Беларусі, пачынаючы з галоўнага, сваімі рукамі ствараюць імідж для сінявокай… Зрэшты, многіх палітыкаў у суседніх (і не толькі) краінах імідж лукашэнкаўскай Беларусі ў цэлым задавальняе; ён надаецца хаця б для таго, каб палохаць уласных грамадзян. 20 год таму ўмоўны «Захад» мог адносна лёгка стаць на шляху спаўзання Беларусі ў аўтарытарызм, ды не пажадаў… Праўду зараз наўрад ці хто скажа, але існуе канспіралагічная версія пра патаемную дамоўленасць эліт: «мы» вывелі ядзерную зброю з тэрыторыі Беларусі (вывад завяршыўся 27.11.1996 – акурат пасля другога рэферэндуму, выйгранага Лукашэнкам), а «вы» імітуйце сабе змаганне за дэмакратыю і правы чалавека, прымайце рэзалюцыі, заахвочвайце «апазіцыю» рабіць тое самае, вазіце яе на семінары – абы рэальнай канкурэнцыі з намі не вялося. І воўкі цэлыя, і авечкі сытыя…

У 1997-98 гг. слухаў я лекцыі некаторых тутэйшых і замежных выкладчыкаў у ЕГУ пра паступовы пераход Беларусі да дэмакратыі, і задаваў сабе пытанне: няўжо яны не бачылі, што адбывалася наўкол? Падаецца, што не хацелі бачыць… Затое пасля 19.12.2010 некаторыя «заходнікі» рабілі выгляд, што здзіўлены: «Рэжым Прэзідэнта Аляксандра Лукашэнкі адрэагаваў з нечаканай жорсткасцю» (з прадмовы старшыні фонда Адэнаўэра да кнігі «Голас волі з-за кратаў», 2013 г.). Усё б нічога, калі б гэтая робленая наіўнасць не адбівалася на лёсах маіх суайчыннікаў. У рэшце рэшт нават Андрэю Саннікаву, аднаму з самых празаходніх дзеячаў беларускай «апазіцыі», надакучылі выбрыкі партнёраў: «здзіўленне і стала трэндам і мэйнстрымам у аналітыцы… І ў гэту «здзіўленую» супольнасць сталі імкліва ўлівацца палітыкі, журналісты, цэлыя выданні, творчыя асобы, грамадскія дзеячы, нават праваабаронцы. А потым і наогул дзіўнае адбылося: вось гэта вось здзіўленне, чытай некампетэнтнасць, і сталі лічыць палітыкай». Аднак я амаль упэўнены, што ў бліжэйшы час ён не вернецца ў Беларусь і не пачне ўсё наноў з тымі, ад каго рэальна залежыць будучыня краіны. Чаму? Таму

Пара б кандыдатам на ролю «беларускага Гаўла» ўцяміць, што, перш чым ісці «бацьку біць», трэба хоць міжсобку дамовіцца. У гэтым сэнсе заслугоўвала ўвагі прапанова Аляксандра Ярашука аб стварэнні адзінай «апазіцыйнай» партыі, выказаная колькі месяцаў таму. Зразумела, падобныя прапановы агучваліся і раней, ды прыслухацца да іх лепей позна, чым ніколі. Тым болей што нядаўна стала вядома пра фактычнае банкруцтва «грамады» на чале з Шушкевічам. Ледзь ліпяць і іншыя партыйкі/аргкамітэты.

Сэнс узбуйнення – не толькі ў эканоміі на юрыдычных адрасах і офісах, а найперш у тым, каб мець «ячэйкі» іншадумцаў у кожным населеным пункце, на кожным прадпрыемстве. Назваць новую арганізацыю можна было б, доўга не думаючы, «партыя перамен»; арыентавацца на людзей вольных прафесій і найбольш амбітных наёмных работнікаў. Іншымі словамі (скарыстаем рыторыку марксістаў…), для ліквідацыі перажыткаў феадалізму патрэбен саюз дробнай буржуазіі з рабочым класам.

Чакаць «цудаў 17-га года» налета не выпадае, аднак да наступных «выбараў» партыя магла б сфармавацца і годна праявіць сябе. Штопраўда, пры ўмове, што ў кіраўніцтва не пралезуць скампраметаваныя асобы. Так, дзейнасць Аляксандра Ф. у беларускім палітыкуме стала ўжо сумным анекдотам, нават калі забыць на месца яго працы ў 1994 г. Характэрна, аднак, што пасля таго, як у 2006 г. выявіліся факты парушэння гэтым чалавекам аўтарскага права (тут я выказваюся вельмі лагодна), у 2010 г. ён стаў адным з кіраўнікоў кампаніі «Гавары праўду», даверанай асобай кандыдата Някляева…

Пры ўсёй павазе да заснавальніка (Павел Шарамет быў подла забіты ў Кіеве 20.07.2016), сайт «Беларускі партызан» агулам не вылучаецца павагай да аўтарскіх правоў. Так, у 2009 г. нехта перапісаў мой артыкул з bychess.com пра часопіс «Шахматы», сказіўшы яго сэнс: «партызаны» дадалі загаловак «Беларусь засталася без шахматных выданняў», дарма што ў Лунінцы выходзіў бюлетэнь «Альбино» з дадаткам «Альбино плюс». Пісьмо з прэтэнзіяй да Шарамета засталося тады без адказу, а судзіцца з былым лукашэнкаўскім вязнем падалося мне збыткоўным. Можа, я і памыляўся… Прынамсі на днях «БП» дапусціў новае парушэнне: сталы аўтар сайта, д-р сельскагаспадарчых навук Міхаіл К. перапісаў чужы артыкул 2013 г. пра тролінг, «забыўшыся» спаслацца на расійскага аўтара Сударыкава.

Тое, што хамства пануе сярод высокіх чыноўнікаў, медычны факт, і вось свежы прыклад ад міністра абароны, да якога звяртаўся Мікола Статкевіч:

Гэта не глупства, гэта пазіцыя.

Ідэі ў эканоміцы, прававой сферы і г. д. не ўспрымаюцца, падвісаюць у паветры, калі няма маральнай альтэрнатывы паводзінам цяперашніх дзяржаўных службоўцаў з іх «зубамі, якія трэба паказваць». Мяркую, адным з галоўных органаў «партыі перамен», калі такая будзе створана, мусіць зрабіцца пастаянна дзеючая камісія па этыцы, як бы яна ні звалася IRL. Каб такія выпадкі, як перапісванне чужых тэкстаў або «выспятак Рымашэўскаму» (2012 г.), цягнулі за сабою неадкладнае развітанне са звадыяшам.

Папраўдзе, я спадзяюся перадусім на тых, каму зараз 18-25 гадоў, г. зн. народжаных ужо ў несавецкі перыяд: яны больш вандруюць, лепей кантактуюць з замежнікамі… Маё пакаленне – прынамсі тыя, хто імкнуўся нешта змяніць – у 2000-х мусіла таптацца на месцы, бо грамадства жывілася постсавецкімі ілюзіямі. «Яўрэйскага руху» тое таксама тычылася, прынамсі я назіраў ціхую дэградацыю. У 2010-х абстаноўка пакрысе пачала мяняцца ў лепшы бок, і фэст «Сіці Ханука», праведзены ў Мінску 18.12.2016, служыць новым доказам… Хоць арганізатары не сабралі дастатковай сумы праз краўдфандынг, дый наведвальнікаў сёлета было малавата.

Пані Зося з «Шынка “13 крэслаў”» святкуе Хануку, а ты?

* * *

Зусім нядаўна мы страцілі Леаніда Маракова, бізнэсоўца, які ў 1990-х, уражаны лёсам свайго дзядзькі (паэт Валер Маракоў, 1909-1937), перакваліфікаваўся ў даследчыка… Пра роднага дзядзьку – адна з першых яго кніг. Яго мартыралогі, дарма што не пазбаўленыя недахопаў, запоўнілі многія прагалы ў ведах пра савецкі час, і нездарма праца над імі трактавалася як «подзвіг». Я быў крыху знаёмы з Леанідам, бачыўся з ім у Нацыянальнай бібліятэцы ў 2004-м. Ён казаў, што дачка Дзіяна займаецца шахматамі, наракаў на РЦАП… Хто мог тады ўявіць, што гэты моцны чалавек не дажыве да 60. Светлая яму памяць.

У студэнцкі час мне запаў у душу верш В. Маракова «Рахунак паэта…», і зараз я працытую найбольш яркія, гуманістычныя радкі на развітанне з пляменнікам аўтара:

Чалавек – гэта вам не мумія,

Узяў са склепу і выштурхнуў вон.

Чалавек — гэта сад з залатымі думамі,

Дзе па жылах праходзіць блакітны агонь…

Як паведамляе «Радыё Рацыя», сябры Слонімскага згуртавання дэмакратычных сіл падрыхтавалі і выдалі насценны каляндар на 2017 г. «Знакамітыя людзі Слонімшчыны».

Print

Навіна пазітыўная; на маю думку, каляндар быў яшчэ лепшы, калі б на ім быў партрэцік паэта Хаіма Ленскага (Штэйнсона), ураджэнца Слоніма. Зусім нядаўна Фелікс Баторын прадставіў вершы Ленскага ды яго кароткую біяграфію тут і тут, аднак і да 2016 г. у Беларусі пісалі пра творцу, закатаванага ў Сібіры. Напрыклад, у кнізе «На ізраільскія тэмы» (Мінск, 2011).

Ад пачатку года не заходзіў на сайт «Інтэрактыўная мапа Беларусі», а там, высвятляецца, абнаўленні: прынамсі з’явіліся партугальскамоўная, сербскамоўныя ды іншыя версіі. На іўрыце/ідышы версій пакуль няма… Зрэшты, тут бачыцца і элемент «гістарычнай справядлівасці»: аж занадта ў апошнія гады было замежных яўрэйскіх суполак (не кажучы пра асоб), якія падкрэслівалі, што гісторыя Беларусі іх не цікавіць.

Аднойчы баявітаму навуковаму рэдактару «Электроннай яўрэйскай энцыклапедыі» Абраму Т. далі зразумець, што варта паправіць артыкулы «Минск» і «Белоруссия». Адказ ад 18.12.2015: «Што да крытыкі, цалкам яе прымаю. Фінансаванне выдання было спынена 15 год таму… Нядаўна знайшліся спонсары, і работа аднавілася, але да многіх артыкулаў, у тым ліку і тых, якія Вы назвалі, рукі не дайшлі». Яны «не дайшлі» і праз год 🙁

Вольф Рубінчык, г. Мінск

19.12.2016

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 19.12.2016  21:09

Паэт Жыбуль і «Галіяфы» (08.12.16)

Віктара і яго прыяцеляў прыйшлі паслухаць дзясяткі людзей, месцаў за столікамі ўсім не хапіла.

Яшчэ слухачы на Нямізе, 3 (дзяўчына з фіялетавымі валасамі, ты зрабіла мой дзень)

Прыкладна так звонку выглядае тое, што герой імпрэзы сабраў і выдаў гэтай восенню, а рыхтаваў, кажа, гадоў восем.

Памятны запіс на зборніку, які па сённяшнім курсе каштуе… каштуе… гэта ж шумашэдшыя дзеньгі!

Кнігу як твор мастацтва прадстаўляе «галоўны Галіяф» Зміцер Вішнёў. Паводле выдаўца, яму не сорамна за новае выданне.

Л. Р. Казлоў і Г. А. Кур’яновіч самі нямала чаго надрукавалі. У выдавецтве «Арты-фекс».

Віктар Жыбуль рэальна балдзее ад «Дзятла і дупла».

Вершы пра кантралёрства ў выкананні аўтара прымаліся «на ўра», як і мн. іншыя; шкада, аўдыёзапісу не маю.

Вера Бурлак, аka Джэці. Паэт(ка), жонка і маці паэтаў.

Творчы тандэм, від зверху.

Дзікія танцы.

Яшчэ адзін Віктар – Лупасін, ён жа Ываноў – дражніў публіку «Зялёнахвостай песняй» («Вазьмулапату вазьмулапату вазьмулапату» на розныя лады).

Андрэй Хадановіч агучыў пераклады вершаў В. Жыбуля на ўкраінскую і польскую…

…і праспяваў «I can’t forget» Леанарда Коэна – «канадскага яўрэя з беларускімі каранямі» – у сваім перастварэнні. (Гэты ды іншыя пераклады А. Хадановіча – тут).

Выступае панк-рок-музыка Фёдар Жывалеўскі.

Чарга па кнігі пасля імпрэзы.

Падрыхтаваў В. Р.

Артыкулы Віктара Жыбуля на belisrael.info:

«Бядуліха» (+пераклад на рускую)

«Пуцявіны і палотны Цфаніі Кіпніса»

«Княгіня Лэйзароўна – месяц у ваконцы…»

Апублiкавана 9.12.2016   7:58

***

Больш фотак з імпрэзы тут  і тут

Дапоўнена 14.12.2016  13:11

Maksim Bahdanovič & the Jews / Багдановіч і яўрэі (паэту – 125)

pomnik_bahdanovichu_minsk

Помнік М. Багдановічу. Фота з tut.by

  1. М. Багдановіч пра яўрэяў

ЧЕРВОННАЯ РУСЬ

…Однако, хотя Львов стоит на русинской земле, русинского в нем очень мало. Здесь, как и в большинстве городов Червонной Руси, население состоит главным образом из евреев и поляков. Евреи сильно поддаются влиянию польской культуры, так что многие из них начинают считать себя «поляками моисеева вероисповедания». Все они в общественных делах употребляют польский язык. Вот почему Львов имеет вид польского города. То же самое следует сказать и о других значительных галицких городах – Перемышле и Коломый, а отчасти и о Станиславове, Стрые, Дрогобыче, Тарнополе, Бродах. Из украинских городов Буковины назовем Черновицы, в котором есть университет; в Венгрии упомянем Мармарош. Все они не слишком велики, но зато очень благоустроены и отличаются большим оживлением просветительской деятельности как польской, так и русинской, а иной раз и еврейской. Есть в городах и немного немцев, по большей части военных.

Что касается сельского населения Червонной Руси, то оно почти сплошь русинское. Однако и здесь всё же немало евреев. Занимаются они торговлею, шинкарством, ростовщичеством, изредка – ремеслами. В большинстве это очень загнанные и бедные люди, небесполезные тем, что они хорошо наладили в крае торговлю. Однако их тут слишком много, и это тяжелым камнем ложится на плечи русинского крестьянина…

1914

Впервые опубликовано в брошюре «Червонная Русь. Австрийские украинцы» в серии «Библиотека войны» № 8-9 (Москва, 1914). Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 31–32.

МЫТАРСТВА БЕЖЕНЦЕВ

У нас своевременно сообщалось о прибытии в Ярославль большой партии беженцев-евреев, численностью около 800 чел. Беженцы были направлены в Ярославль, разместить их в других городах не представлялось возможности (только Пошехонье выразило согласие приютить человек 80 из них), в сельские местности доступ для них, как для евреев, был воспрещен, – а между тем город ничего не делал для приема этой партии и не отводил никакого помещения. Дни проходили за днями, беженцы жались в вагонах на ст. Всполье, не имея долгое время ничего горячего, и хлопоты местного еврейского комитета не приводили ни к чему.

Наконец вступилась администрация. Губернатором было предписано городу отвести для беженцев помещение. В результате для беженцев устроили два убежища: одно на Власьевской ул., где раньше помещались немцы-колонисты, другое – по Борисоглебской, в помещении, занимаемом до этого столярной мастерской. Оба помещения плохи и не удовлетворяют минимальным требованиям, предъявляемым к жилью, особенно власьевское; достаточно указать, что благодаря этому в свое время из него были взяты немцы.

Теснота, кухня отсутствует, за горячей пищей приходится идти на Борисоглебскую ул. Но все же хорошо хоть то, что оторванные от насиженного места, измученные дорогой люди осели, наконец, и имеют над головой кров.

Но, оказывается, мытарства беженцев еще не закончены. Город предлагает еврейскому комитету очистить к 15 августа помещение, потребовавшееся для других нужд. А между тем что может снять комитет? Свободных помещений в городе совсем не имеется. И встает вопрос: что же делать с сотнями людей, которые очутятся 15-го августа на городской мостовой?

Думается, что если комитет в данном случае не находит выхода, то у города он есть. В Ярославле имеется довольно много обширных публичных помещений, служащих целям, во всяком случае, довольно безразличным. Как пример можно взять хотя бы дом Соболева. Почему бы городу не предпринять нужных шагов, чтобы это помещение (или иное) было передано в городское пользование? Мы не настаиваем на данном решении. Быть может, оно неудачно. Но закрывать глаза на этот вопрос нельзя; и, прежде всего, именно городу нельзя.

1916

Впервые опубликовано в газете «Голосъ» 31.07.1916 под псевдонимом «Ив. Февралевъ». Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 182–183.

Прим. belisrael.info: увы, и 100 лет спустя проблемы, описанные классиком, не всегда разрешаются. См. хотя бы материал от 24.10.2016, с названием почти по Богдановичу: «Беды беженцев».

ДЕТСКАЯ КОЛОНИЯ

Возвратился в город детский очаг еврейского беженского комитета, два летних месяца пробывший в Тверицах на Монастырской даче. В очаге – дети дошкольного возраста, малыши, от 3 до 6 лет. Жило их на даче человек 40, всё больше девочки (мальчиков было только около дюжины), да еще насчитывалось с десяток приходящих, проводивших весь день на даче, но ночевать возвращавшихся домой. Дача – в сосновом бору, так что было где поиграть и погулять. Устраивались подвижные игры, были занятия по лепке, рисованию, резьбе и т. п. Руководили детями г. Рубашева, присланная центр.(альным) к.(омите)том, и ее помощница г. Пескина, наладившие вместе жизнь очага.

Кормили детей пять раз на день: утром в 8 час. чай, в 11 ч. – завтрак, в 2 ч. – обед, в 5 ч. – вечерний чай, в 7 ч. – ужин, после которого дети вскоре укладывались спать.

Очаг может похвалиться тем, что дети заметно прибыли в весе, приблизительно от 5 до 14 фунтов, а в среднем – фунтов 8-10. Убыли не наблюдалось ни у одного ребенка. Расход на стол разложился по 14 руб. в месяц на каждого питомца, а весь расход на содержание очага – 22 р.

1916

Впервые опубликовано в газете «Голосъ» 26.08.1916 под псевдонимом «Ив. Ф.». Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 184.

* * *

manaszon1916

Рэпрадукцыя карціны Монаса Манасзона «Максім Багдановіч і Змітрок Бядуля ў 1916 г. у Мінску» (1974)

  1. Яўрэі пра М. Багдановіча

«Плач, бедная Беларусь… Ты страціла аднаго з найлепшых сыноў тваіх… Асірацелі вы, нівы нашыя, бары і пушчы… Той, каторы апяваў вас у сваіх цудоўных лірычных песнях, пайшоў ад нас… Шмат ты ад яго спадзявалася, бедная Беларусь… Праўда, шмат ён зрабіў, але мог яшчэ зрабіць болей. З таго часу, як «упалі з грудзей Пана Бога, парваўшыся, пацеркі зор», што «так маркотна і пільна на край мой радзімы глядзяць», з таго часу ўжо восем гадоў, як пачаў свае першыя вершы ў газеце «Наша ніва», – кожны з нас нецярпліва чакаў усё новых і новых твораў яго… Багдановіч даў нам багатую паэзію роднай Беларусі. «Быццам тысяча крэпка нацягнутых струн» звінела яго паэзія… Да апошніх дзён сваіх ён дбаў не аб сабе, але аб долі гаротнага народу свайго… пісаў яшчэ апавяданні, крытыку літаратуры беларускай, публіцыстычныя артыкулы па-расейску ў розных журналах аб беларускім руху. Цікавіўся ён і роднай сястрой Беларусі – Украінай і вельмі важныя працы друкаваў у журнале «Украинская жизнь» аб рытміцы вершаў розных украінскіх паэтаў…» (Змітрок Бядуля, некралог у газеце «Вольная Беларусь», 1917)

«Максім Багдановіч – майстар невялікага лірычнага верша. Верш яго заўсёды, бадай, лірычны – г. з. напісаны ад імя самога паэта і гаворыць пра пачуцці самога паэта… М. Багдановіч часта выступаў з сімвалічнымі творамі. Гэта значыць, што ён пісаў творы, у якіх звяртаўся да вобразаў-сімвалаў, у якіх часта ўцякаў ад рэчаіснасці свайго часу ў свет надзорных вышынь, паэтычных абстракцый… М. Багдановіч быў незвычайна добра знаёмы з выдатнейшымі творамі рускай і заходне-еўрапейскай літаратуры і сам пісаў на рускай мове. Стыхійнае цягненне да культуры, створанай іншымі народамі, і ў першую чаргу да вялікай рускай культуры, рабіла тое, што паэт вельмі часта вырываўся з абмяжаваных нацыянальных рамак. У гэтым ён на многа стаіць вышэй многіх нашаніўскіх пісьменнікаў, якія вясковую абмяжованасць і шавінізм ставілі за прынцып свае творчасці». (Айзік Кучар, брашура, 1939)

«Як паэт, М. Багдановіч складваўся пад уплывам В. Брусава і А. Блока. Яго творчая дзейнасць мела месца ў перыяд ад паражэння рэвалюцыі 1905 года да 1917 года – года ранняй смерці паэта. Творчасць М. Багдановіча поўная найглыбейшых унутраных супярэчнасцей. У лепшых сваіх творах ён уздымаўся да смелага пратэсту супраць капіталістычнай рэчаіснасці. Але колькасць вершаў з рэвалюцыйнымі матывамі ў Багдановіча невялікая. Побач з імі мы знойдзем шмат вершаў, адзначаных пячаткай песімізму і сузіральнасці, створаных пад уплывам тэорыі і практыкі сімвалізму. Асобныя творы Багдановіча навеяныя нацыяналістычнай рамантыкай» (Уладзімір Гальперын, «Литературная газета», 1948).

«Максім Багдановіч, як правіла, пісаў невялікія па размеру вершы, імкнучыся перадаць іх змест скупымі і лаканічнымі, але надзвычай ёмкімі паэтычнымі сродкамі. У вершах паэта сапраўды словам цесна, а думкам прасторна. Таленавіты паэт-рэаліст, Багдановіч у яркую і дасканалую паэтычную форму ўкладваў глыбокі змест. У гады першай сусветнай вайны Максім Багдановіч стварае рад паэтычных і публіцыстычных твораў, у якіх ён, асуджаючы вайну, выражае спачуванне яе ахвярам». (Навум Лапідус, рукапіс, 1957)

«Ва ўмовах соцыяльнай і нацыянальнай прыгнечанасці беларускага народа паэта востра хвалявала пытанне аб тым, якім шляхам будзе разгортвацца барацьба за нацыянальнае самавызначэнне і развіццё беларускай культуры… З абурэннем адгукаўся пісьменнік аб бессаромных спробах рэакцыянераў гандляваць беларускім народам… Палымяная абарона жыццёвых інтарэсаў свайго народа, яго справядлівых соцыяльных, нацыянальных і культурных патрабаванняў ніколі не вылівалася ў Багдановіча ў пачуццё непрыязнасці да рускага або якога-небудзь іншага народа. Наадварот, паэт, які выхоўваўся на лепшых традыцыях рускай культуры і прагна ўбіраў у сябе каштоўныя здабыткі ўсяго чалавецтва, быў прыхільнікам самых цесных і ўсебаковых сувязей паміж народамі. З асаблівай павагай ён ставіўся да вялікай спадчыны рускай культуры, да перадавых яе прадстаўнікоў». (Навум Перкін, прадмова да кнігі, 1957)

«Максіму Багдановічу давялося адыграць у развіцці беларускай паэзіі асаблівую ролю. З ім у беларускую літаратуру ўвайшла новая плынь – узоры рускай, грэчаскай, італьянскай, французскай, нямецкай, славянскіх літаратур. На беларускай мове загучалі вершы Гарацыя, Авідзія, Шылера, Гейнэ, Верлена, творы славянскіх паэтаў… Спелую паэзію Багдановіча адрознівае вялікі дыяпазон тэм і жанраў, гэта звязана з шырокім кругам творчых інтарэсаў, мастацкіх пошукаў паэта, а таксама з незвычайнай інтэнсіўнасцю ўнутранага жыцця героя яго лірыкі». (Рахіль Файнберг, прадмова да кнігі, 1963)

«Багдановіч не падзяляў праграмнага, філасофскага песімізму сімвалістаў, якія лічылі неадольнай, а ў нейкім сэнсе нават і адзіна спрыяльнай для мастацтва чалавечую адасобленасць і раз’яднанасць. Беларускі паэт абвострана, нервова ўспрымаў гэту адасобленасць чалавека ў сучасным яму грамадскім свеце, і ўсяляк шукаў выйсця з яе… Над паэзіяй Багдановіча чыстае зорнае неба. Зорка – высокая сведка гаротнага народнага жыцця, і яна ж, ва ўрыўку, што адносіцца да апошніх гадоў Багдановіча – увасабленне новай долі народа, якая – паэт шчыра верыў у гэта – ужо не за гарамі: «Ты не згаснеш, ясная зараначка, ты яшчэ асвеціш родны край!» Менавіта ў гэтай світальнай свежасці гучання і каларыту – адна з самых прывабных рыс паэзіі Багдановіча, які здолеў падняцца над усім, што скоўвала і абцяжарвала яго свабодны дух… Максім Багдановіч – першы беларускі паэт, які шырока звярнуўся да прыгожага не толькі ў жыцці, але і ў помніках матэрыяльнай культуры, у творах жывапісу і дойлідства». (Рыгор Бярозкін, кніга, 1970)

«Звычайна пасля работы Максім спяшаўся дамоў да Бядулі або, калі адчуваў сябе лепей, ішоў працаваць у Пушкінскую бібліятэку. Там ён праглядаў зборнікі Шэйна, Раманава, Афанасьева… Сёстры Бядулі – Рэня і Геня – слугавалі госцю, часта ён сядзеў з імі на ганку, чытаючы ім вершы або распавядаючы казкі. Дзяўчаты спявалі яму песні, паказвалі розныя сцэнкі, лоўка маніпулюючы лялькамі…

– Вось створым мы з вамі, дзяўчаты, тэатр і будзем вандраваць па ўсёй Беларусі, – марыў Максім.

– Дзіўна пазіраеце вы на свет, Максім Адамавіч, – казала Рэня. – У вашых пушчах жывуць лесавікі, пекныя русалкі купаюцца ў срэбраных водах вашых азёр, а вось зараз у промнях вечарніцы вы і самі падобны да лесуна…» (Леанід Зубараў, кніга, 1989)

Падрыхтаваў В. Р.

Меркаванне Яўгена Гучка: Змітрок Бядуля і Максім Багдановіч павінны вярнуцца на Радзіму

Апублiкавана 27.11.2016  18:52