Tag Archives: Пилип Пестрак

Инесса Ганкина. Врач всегда врач, или Семейная профессия

Меня давно интересовала тема профессиональных династий. Я полагала, что в таких династиях есть что-то очень важное, а с другой стороны – существуют свои опасности, в том числе связанные с негативными установками окружающих. Речь идет о мифах, связанных с легким продвижением по карьерной лестнице, поступлением в престижные учебные заведениями и прочими «плюшками», которые незаслуженно получают счастливцы… Волей случая мне удалось поговорить на эту и другие темы с Жанеттой Ильиничной Котенковой – врачом во втором поколении, мамой и бабушкой врачей.

Итак, врачебная профессия из первых уст, но в моем пересказе и с моими историческими и психологическими отступлениями.

Мама, папа и война

Илья Герцевич Лейбман (1920–1993) – папа Жанетты, родившийся в Минске в еврейской семье. Его отец – коренной минчанин, работал завучем в Минском финансово-экономическом техникуме, то есть был из того первого послереволюционного поколения, которое смогло получить два высших образования без процентных ограничений в родном городе. Он был обычным еврейским интеллигентом, игравшим на скрипке и любившим двух своих сыновей.

Мама Ильи родилась в каком-то местечке под Минском, высшего образования не получила, но именно ее природный ум и верное понимание ситуации спасло в июне 1941 г. семью от уничтожения. Она твердо сказала, что от немцев ничего хорошего ждать не стоит, и отправилась вместе с двумя своими сыновьями по лесным дорожкам в сторону Могилёва. Известно, что еврейское население Минска, брошенное на произвол судьбы советской властью, и либо недооценившее смертельную опасность, либо недостаточно здоровое для такого длительного передвижения пешком (старики, маленькие дети…), в основном было уничтожено в Минском гетто.

Отец и мать Ильи

Но вернемся к нашим героям… Представьте себе молодую женщину с двумя сыновьями, преодолевающую этот нелегкий путь. Старший, Илья, 22 июня 1941 г. сдал свой последний экзамен по программе третьего курса Белорусского медицинского института (именно такое название тогда носил Минский мединститут), младший – еще подросток… Люди, пожитки, жара, плач и немецкие самолеты… Уйти можно было только по лесным тропинкам и второстепенным дорогам, что и сделали наши герои. Рядом с ними шагает соседка с двумя маленькими детьми, и всю дорогу Илья несет ее двух- или трехлетнего сына на плечах. Кстати, про этот свой поступок Илья не рассказывал, видимо полагая его в порядке вещей, и Жанетта узнала такую яркую деталь отцовской биографии только после его смерти… Оказалось, что семья соседки хранила чувство благодарности всю жизнь и рассказывала историю своего спасения следующим поколениям.

Многие беженцы из Минска прошли такой же путь, в том числе и мой отец, многие погибли под бомбежками или были остановлены немецкими десантами, но наши герои добрались до Могилёва (180 км по прямой) и уехали в эвакуацию… Хочу напомнить, что в этот начальный период войны счет шел даже не на дни, а на часы… Пока измученные красноармейцы останавливали наступление немецких войск, где и как могли, в том числе на Днепровском рубеже, мирное население получило шанс уехать подальше от войны…

Итак, семья Лейбманов оказывается в эвакуации во Фрунзе. Там Илья за один год заканчивает мединститут. Новоиспеченный доктор направляется в самый котел сражений – в Сталинград, где фактически не было ни фронта, ни тыла, а санитарная летучка, которой руководил Илья, шла непосредственно на место только что закончившегося боя, где сортировала раненых. Кстати, сейчас я понимаю, что от правильной работы этого первого медицинского звена зависела жизнь и смерть солдата… Приходилось мгновенно решать, кого перевязать первым, а кто потерпит чуть подольше, кого отправлять во фронтовой госпиталь, а кого – сразу в тыл. И вся полнота ответственности лежит на плечах руководителя – вчерашнего студента…

А сейчас пора представить еще одну героиню нашей истории – Елену Петровну Котенкову (1922–1998). К началу войны она успела закончить только три курса Казанского мединститута и в 19 лет со своей родной сестрой, которая тоже училась в мединституте, добровольно ушла на фронт медсестрой…

Будущая мама нашей рассказчицы попала в летучку будущего отца… Они почти всю войну работают вместе, но время от времени приходится расставаться. Так, 9 мая Елена Петровна встречает в Вене, а Илья Герцевич – где-то неподалёку. Жизнь непредсказуема и смерть караулит за каждым углом… Незадолго до Дня Победы Елена везет большое количество раненых из одного места в другое, и внезапно на их санитарные машины нападают то ли власовцы, то ли еще какие-то части противника. Хорошо, что рядом оказались красноармейцы, которые защитили раненых и медиков.

Наконец война остается позади. В семейном архиве сохранилась открытка, которую влюбленный Илья присылает своей будущей жене: «Дорогая Леночка, я тебя поздравляю с окончанием войны … Какое счастье, что мы оба остались живы!». Как нередко бывало, их брак регистрирует военное начальство, 12 ноября 1945 г. они возвращаются в разрушенный Минск, а в декабре 1945 года на свет появляется их единственный ребенок Жанетта – коренная минчанка, врач и хранительница семейной памяти.

Военные фотографии Ильи и Елены

Люди помогающей профессии

В своей профессиональной жизни я часто консультировала подростков на тему выбора правильной профессиональной траектории. В наших личных беседах речь шла, конечно, об академических успехах и других внешних факторах, но в первую очередь я пыталась настроить будущего специалиста в той или другой сфере на понимание самой сути профессии или, скажем пафосно, ее миссии. Особенную ответственность я ощущала, когда подросток выбирал для себя профессию, связанную с общением с людьми, а еще более узко – профессию «помогающую», в частности, психолога или врача.

Признаюсь честно, не всех выпускников школы, а затем гимназии, я видела в роли хороших врачей. Порой мне казалось, что навязанный семьей или академической успеваемостью выбор позволит человеку стать хорошим специалистом, но недостаток эмпатии может помешать ему или ей стать врачом с большой буквы. Возможно, я ошибалась, ведь юноша или девушка не останавливаются в своем развитии – впереди у них еще вся жизнь, а значит, есть возможность «добрать» недостающие личностные качества.

После такого психологического отступления самое время вернуться к послевоенной судьбе наших героев.

Приехав в Минск, Елена Петровна закончила свое профессиональное образование в Минском государственном медицинском институте (именно под таким названием Белорусский мединститут открылся в столице БССР в 1947 г.) и попала на работу в Дом ребенка.

Дом ребенка № 1 – старейший в белорусской столице. Первое его документальное упоминание относится к 1895 году. В годы Великой Отечественной войны учреждение было разрушено и не действовало. После освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков Дом ребенка возобновил свою работу в 1944 г. в старом двухэтажном здании по улице Обувной. В 1969 году он переехал в новое двухэтажное здание по улице Разинская, 29.

В Доме ребенка находились дети от рождения до трех лет. Молодой врач пришла туда работать в 1948 г., а в 1950 г. стала главврачом этого уникального медицинского учреждения и проработала в нем всю свою жизнь.

Чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к внутреннему миру нашей героини, стоит описать специфику работы. Маленьких детей после войны находили где угодно: на улицах, в лесу, даже на кладбище. Этих малышей надо было не просто выходить физически – им была необходима человеческая любовь и забота. Главная задача была найти людей, готовых не просто работать, а по-настоящему любить детей, и Елене Петровне удалось это сделать.

Понимание особенной роли первых лет жизни пришло в медицину и психологию не сразу. То что сейчас – общее место в психологических учебниках, после войны осознавалось специалистами скорее на уровне профессиональной интуиции. Елена Петровна была именно таким глубоко понимающим детскую психологию врачом, поэтому у каждого малыша был свой «опекун» из медперсонала, то есть человек, который особенно заботился именно об этом одном или нескольких детях. Такой новаторский подход решал проблему эмоциональной и сенсорной депривации в первые годы жизни, то есть нехватки любви, а также информации для развития органов чувств, что становится зачастую основной причиной задержки психического развития. Малыша важно покормить, но не менее, а даже более важно его погладить, поговорить с ним, поносить на руках и позволить увидеть, пощупать и попробовать на вкус разнообразие предметного мира. У Елены Петровны это глубокое понимание психологических потребностей раннего детства было либо врожденное, либо вынесенное из опыта собственного детства.

Организаторские способности Елены Петровны помогли ей добиться постройки на улице Разинской нового здания, окруженного садом. А еще была дача… Каждое лето дети отправлялись в Тарасово, где целые дни их манежи находились на свежем воздухе. Ну и что такого, спросите вы? На самом деле, попробуйте просто организовать технически вывоз всех этих малышей, которых в дороге надо держать на руках. Приходили все родственники сотрудников, ведь везти надо было детей, 160 кроватей, 160 матрасов, постельное белье, оборудование для кухни. Воду на даче приносилось носить из колодца… Но всё это делалось ради детей, и сотрудники разделяли эту позицию… Разделяли, потому что видели, что главврач никогда не уходит с работы в пять вечера, не закрывает за собой входную дверь Дома ребенка, пока не обойдет все помещения и не убедится, что все дети здоровы. Кстати, в этом медицинском учреждении фактически не было детской смертности. Не забываем, что на дворе трудное послевоенное время, недоедание, детские инфекции и т.п.

Завершить историю про настоящего врача Елену Петровну хочется важными формальными моментами: в 1966 г. ее награждают Орденом Трудового Красного Знамени (хотели первоначально наградить Орденом Ленина, но Елена Петровна оказалась беспартийной). В год 70-летия Победы возникла идея установить на современном Доме грудного ребенка, который сейчас располагается не в центре Минска, в районе Юбилейной площади, а по адресу Проспект Газеты Правда, 32, памятную доску в честь его первого директора. Идею поддержали двенадцать сотрудников, которые работали еще с Еленой Петровной, ветераны учреждения, новый главврач и Комитет здравоохранения. В 2017 г. эта доска появилась на фасаде здания – это событие можно увидеть в сюжете канала ОНТ.

Мирные фотографии Елены Петровны

Кстати, я полагаю, что таких памятных досок в честь людей, честно отработавших всю свою жизнь и оставшихся в памяти благодарных коллег, пациентов или учеников, в нашей стране должно быть гораздо больше, и сделаны они должны быть с любовью! Впрочем, историческая и культурная память у нас в стране как-то очень избирательна…

А сейчас самое время рассказать о послевоенной жизни Ильи Герцевича, вернувшегося с фронта капитаном Красной Армии. Я с удивлением узнала, что осенью 1945 года демобилизованному дипломированному врачу нелегко было найти место работы. Жанетта объяснила, что в тот момент работала только одна третья больница имени Клумова, которая до сих пор принимает пациентов в самом центре Минска. Единственной для опытного врача оказалась вакансия патологоанатома.

Илья Герцевич вначале настолько пришел в ужас, что даже думал уехать из Минска, но на сей раз вмешался его мудрый отец и заметил, что своей работой Илья будет помогать врачам определять пусть посмертный, но правильный диагноз и тем самым повышать уровень оказания врачебной помощи. Спустя короткое время Илья Герцевич стал главным патологоанатомом Белорусской железной дороги, а через пару лет отправился в Москву искать себе научного руководителя… В 1952 г. он был уже полностью готов к защите диссертации. Стоп, скажет внимательный читатель: в СССР пышным ядовитым цветком распустилась эпоха государственного антисемитизма, а «ненормальный» доктор из Минска планирует стать кандидатом наук?

Илья Герцевич не был ненормальным, и даже отправился для серьезного разговора к своему русскому оппоненту, давшему прекрасный отзыв на диссертационное исследование. Он хотел узнать, не откажется ли уважаемый коллега от своих слов прямо на защите ввиду сложившейся ситуации. В ответ уважаемый ученый чуть не выгнал Илью Герцевича из кабинета, закричав, что он ученый, а не политик, и своих оценок назад брать не намерен.

Итак, после успешной защиты в 1952 г. Илья Герцевич становится кандидатом медицинских наук. Оценить этот факт по-настоящему могут только люди, хорошо знающие историю 1948–1953 гг.

Сталин умер в 1953 г., но лишь в 1957 г. Илье Герцевичу предлагают работу, соответствующую его научной квалификации. Он становится заведующим лабораторией в Белорусском научно-исследовательском кожно-венерологическом институте (существовал с 1944 по 1988 гг.). Наш герой занимается гистологией кожи, исследует кожные болезни, берет для сравнения образцы здоровой кожи у всех друзей дочери, пытается решить проблему псориаза, постоянно готовит научные публикации, короче говоря, живет жизнью настоящего ученого… продолжая на полставки работать патологоанатомом в первой детской больнице. Вы ведь не забыли, что патологоанатом очень важен для повышения уровня медицинской помощи?

Мирная фотография Ильи Герцевича

Кроме бесконечной работы у двух высококлассных профессионалов есть общий дом, где растет единственная, горячо любимая дочь. Как во многих домах, где люди много и ответственно работают, решать повседневные домашние проблемы помогает домработница, но традиции семейного воспитания разумны и строги, поэтому с определенного возраста дочь должна раз в неделю качественно убрать всю квартиру. Достаточно часто отец с дочерью идут обедать в столовую, потому что Елена Петровна с утра до ночи на работе. Эти жизненные неудобства никогда не становятся поводом для упреков, как и не было таким поводом неумение Ильи Герцевича забить дома гвоздь. В семье высоко ценят профессионалов и справедливо полагают, что врачи должны лечить, а не тратить минуты короткого отдыха на неумелые ремонты. Главное – любовь и взаимопонимание. Как говорит наша рассказчица: «Вы представить себе не можете, как я счастлива, что меня воспитывали такие родители…»

Жанетта Ильинична в юности

Наша рассказчица, дочь врачей, училась в школе № 2 на Энгельса. В той самой школе, где в первых классах обучалась Наталья Машерова, а одноклассницами Жанетты были дочки Янки Брыля и Пилипа Пестрака. Но самое главное – уровень преподавания. Жанетта Ильинична вспоминает, что английский язык им преподавала легендарная Мэри Соломоновна Минц, приехавшая в СССР в начале 30-х годов, работавшая завкафедрой в институте иностранных языков и изгнанная оттуда на волне государственного антисемитизма. (Вы можете посмотреть фотографии этой уникальной женщины, например, здесь). Но вернемся к профессиональному самоопределению Жанетты Ильиничны… Достаточно рано она поняла, что хочет стать только врачом, ведь мама брала ее на ту самую дачу для детей Дома ребенка, где девочка рано осознала и ответственность, которая ложится на плечи врача, и ни с чем несравнимую радость, когда благодаря тебе вокруг царит здоровье и гармония.

Жанетта Ильинична на всю жизнь связала себя с беременными женщинами, много лет отработав врачом в роддоме № 1, и сейчас продолжает работать врачом в женской консультации, следя за здоровьем беременных. Она на всю жизнь запомнила, как однажды в больнице у коллеги от тромбоза умерла беременная женщина, и нашей рассказчице пришлось участвовать в медицинском анализе причин трагедии. Жанетта Ильинична вспоминает, как она пришла советоваться с отцом – опытнейшим патологоанатомом, и он ей сказал, что, к сожалению, от такого случая не застрахован ни один профессионал, что указать на допущенную ошибку необходимо, но ломать профессиональную судьбу коллеги тоже недопустимо. Она запомнила этот совет отца на всю жизнь.

Слушая свою собеседницу, я подумала, насколько в нашем современном обществе привыкли обвинять людей двух самых важных профессий – врачей и учителей – во всех смертных грехах… Видимо, обвинители – во всех отношениях безупречные профессионалы? Я хочу, чтобы меня поняли правильно, речь идет не о преступной халатности, не о других недопустимых фактах, а о пресловутой профессиональной ошибке, от которой не застрахован никто.

Мне очень понравилось отношение старшего поколения к пресловутым материальным благам. Когда молодой врач сказала родителям, что мечтает о личном автомобиле, то они ответили просто и понятно: «Заработай…» Речь идет не о жадности или душевной черствости поколения фронтовиков, а о правильном отношении к предметам роскоши. Ведь в те годы личный автомобиль был в советском обществе именно таким предметом… На роскошь надо уметь заработать собственным трудом.

Жанетта Ильинична правильно поняла отцовский совет, и дополнительно к своей нагрузке в больнице устроилась дежурить врачом на скорой помощи. Эта работа хорошо оплачивалась, но сначала пришлось исписать целую тетрадь инструктажа, ведь врач скорой должен уметь все и решения принимать мгновенно! Первой мыслью Жанетты было отказаться от задуманного, но семейные черты – сочетание профессионализма и уверенности в собственных силах – взяли свое, и наша героиня стала прекрасным врачом скорой помощи. Прошло время, мечта осуществилась и автомобиль был куплен. Кстати, Жанетта Ильинична до сегодняшнего дня прекрасно водит машину, ездит на ней на работу и на прогулки в зеленые зоны Минска.

Какое-то время наша рассказчица читала курс внутренних болезней для будущих лаборантов и старательно внушала им, как важно внимательно и ответственно проводить анализы, ведь от их работы зависит правильный диагноз, а значит, порой и жизнь пациента. Администрация медучилища была очень благодарна Жанетте Ильиничне за такое ответственное отношение к преподаванию и за попытку сформировать у юных коллег правильную врачебную этику.

Тем временем у Жанетты Ильиничны рождается единственная дочь, которую называют Еленой в честь бабушки. И уже внучка летом отправляется с бабушкой на дачу, где кормит и носит на руках грудных детей, конечно, мечтая о профессии врача, которая становится семейной традицией.

Но на дворе поздний застой и поступить в Минский мединститут становится всё труднее и труднее. Хоть у Елены совсем другая, вовсе не еврейская фамилия, но Жанетта Ильинична предполагает, что «товарищи-экзаменаторы» хорошо знали, чью внучку так старательно заваливали на вступительных экзаменах. Я бы могла счесть это преувеличением, если бы не помнила свой опыт поступления в минский далеко не такой престижный, технический ВУЗ… У нас с Еленой были одинаковые аттестаты зрелости – с одной четверкой, и, похоже, одинаково «принципиальные» советские экзаменаторы… Только мне моих четверок вместо пятерок на устных экзаменах хватило для проходного балла, а Елене тройки вместо пятерки – нет.

«Заваливали» абитуриентку два года подряд. Только с третьей попытки Лена становится студенткой мединститута. Но если Вы полагаете, что три года будущий врач сидела на шее у семьи, то в очередной раз ошибаетесь. Она работала нянечкой – сначала в приемном покое, а потом в операционной родильного дома. Очень «престижная» работа для внучки учёного…

Однажды коллега Жанетты Ильиничны увидела из окна, как Лена ломом скалывает лед с обледеневшего крыльца, и недоуменно заметила: «Не понимаю, дедушка – ученый, бабушка – известный в городе главврач, мама – уважаемый специалист, а Лена в ватнике орудует ломом…». Моя рассказчица ничего не ответила коллеге. Да и что тут скажешь, когда путь в заветную профессию открыт только для людей со стажем, и стаж этот надо было заработать на должности санитарки… Никаких других вариантов будущего Лена-младшая для себя не рассматривала, хотя прекрасно владела английским и писала замечательные сочинения…

Елена младшая, дочь Жанетты, в Доме ребенка и вне профессии

Любая история имеет свое начало и свой конец, и до конца нашей истории остается совсем немного событий. Младшая Лена все-таки поступает в заветный мединститут, на четвертом курсе рожает своего первого ребенка, которому дают имя Илья в честь дедушки. Илью растит вся семья, потому что профессия врача – это серьезно, и юная мама учится с утра до вечера. Небольшим, но важным штрихом к портрету уже третьего поколения семьи служит история о том, как Лена с однокурсниками организует, как бы мы сказали по-современному, волонтерскую команду, и бесплатно работает с малышами в Доме ребенка. То есть деньги им за работу начисляют, но будущие врачи отдают свою зарплату в фонд Дома ребенка.

А сейчас мы сделаем маленькое отступление и расскажем еще одну историю… Отчим Лены был человеком с собственной удивительной биографией. Его тетя до войны жила в Пружанах, а еще раньше работала вместе с Н. Крупской в аппарате Наркомпроса, лично знала Ленина, но в какой-то момент поссорилась с Надеждой Константиновной и вернулась на родину. В 1941 г. немецкие войска заняли Пружаны вечером 22 июня и тут же организовали гетто, куда попали многочисленные тетины подруги. Она вместе с мужем и старшими сыновьями стала активно помогать своим еврейским подругам, но кто-то их выдал, и вся семья, кроме младшего сына, оказалась в концлагерях. Эта смелая женщина попала в Равенсбрюк, несколько раз была в шаге от гибели, но чудом выжила, и когда лагерь освободили американские войска, твердо решила не возвращаться в СССР. Тем паче, что ее муж и двое сыновей тоже остались живы и нашлись в американской зоне. В этот момент король Швеции предложил убежище таким семьям, ведь тетина семья считалась польской… Тяжело больные и измученные, они переехали в Швецию, а в пятидесятые годы за полученные от немцев деньги купили в Мальме дом. К тому времени третьему сыну тоже удалось воссоединиться с семьей. Тете Нине Бог дал долгую жизнь (94 года), ее сыновья выросли, получили хорошее образование, один в США даже стал известным ученым-физиком – специалистом в области космоса.

Но пора возвращаться к нашей основной истории… В начале перестройки открываются границы, наша юная врач Елена едет в гости в Швецию, и там знакомится со своим будущим вторым мужем Кентом. Она заканчивает институт, берет маленького Илью и отправляется в Швецию.

Ленин дедушка был невероятно расстроен – он думал, что все усилия внучки напрасны, и она никогда не будет врачом. Ведь известно, что дипломы мединститутов СССР в Европе не признаются. Но проходит какое-то время, Лена рожает второму мужу двух детей, а параллельно прекрасно осваивает шведский и блестяще сдает десять квалификационных экзаменов, получая право на работу по специальности. К сожалению, в этот момент в Минске умирает любимая бабушка Елена Петровна, Лена приезжает на похороны, и тут на фоне семейного горя, узнает от Кента, что она успешно прошла все испытания. Впереди ее ждет двухгодичная ординатура за 140 км от дома, где растут трое детей, помощь любящего мужа и, наконец, прекрасная карьера врача-гематолога, защита докторской диссертации.

«А что же следующее поколение?» – спросите вы. На самом деле всё прекрасно… Закончив школу в Швеции, старший внук Илья поступает в университет в польском Гданьске и получает там диплом врача. Фишка заключается в том, что в Швеции вступительные экзамены не сдаются, но набор студентов на первый курс невелик, и можно несколько лет ждать, пока до тебя дойдет очередь. В Гданьске Илья учится на английском языке, получает медицинский диплом, возвращается в Швецию, становится врачом-анестезиологом и в 2020 г. два месяца работает в красной зоне. Два года назад он женился, и у него недавно родился сын. Внучка Жанетты тоже получила медицинское образование в Польше, сейчас у нее ординатура. Только младший внук Антон (вылитый прадедушка) получил в Англии экономическое образование.

Антон Хольм, Илья Лейбман и Малин Хольм

Елена с тремя детьми и мамой

Эпилог

На этом уже точно можно было поставить большую жирную точку, но такие истории часто имеют неожиданный финал. На пятом курсе института Илья начинает размышлять над историей своей семьи и принимает важное решение – он хочет носить прекрасную еврейскую фамилию дедушки… В Швеции с этим не так всё просто, ведь если ты хочешь сменить фамилию, то обязан спросить разрешение у семьи с такой же фамилией. Единственная на всю Швецию семья Лейбман такое разрешение дает, и в свой, надеюсь, долгий и счастливый профессиональный путь отправляется Илья Лейбман – достойный представитель четвертого поколения врачебной династии.

Пожелаем всем нашим героям здоровья, гармонии и самореализации, и еще раз задумаемся, так ли легко быть представителем врачебной династии. Ведь известно, что врач всегда врач.

Закончить материал я хочу коротким видеосюжетом, к котором о своей семье говорит Жанетта Ильинична.

 

Инесса Ганкина, культуролог и психолог,

г. Минск

От ред. belisrael

Не забывайте поддержать автора. Связаться с И.Г. можно через ее стр. в FB или написать на адрес сайта. 

Опубликовано 27.04.2021  23:05

В. Рубинчик. Обо всяком-разном

Добрый день! После серии белорусскоязычных материалов вернусь к «великому и могучему», реализуя суверенное право автора (не путать с авторским правом).

В мае 2017 г. писал: «С большинством публичных личностей, претендующих на то, чтобы стать альтернативой клану Лукашенок, у меня чисто музыкальные разногласия… Обычно эти личности просто не попадают в такт: молчат, когда надо говорить, говорят, когда надо действовать, суетятся, когда надо подумать». Постоянные мои читатели, наверно, в курсе, что за четыре года эти разногласия никуда не ушли… Проявились они и в этом месяце, когда один «лидер оппозиции», поселившийся в Польше, пожелал белорусам выйти на улицы 25.03.2021: «Не собираясь в колонны и не стоя на месте, мы будем задавать улицам пульс нашей воли. Пульс, который даже без марша покажет, что город наш. Покажет, что наши сердца бьются в едином ритме, в едином желании быть свободными». Дабы претендовать на «единый ритм», надо как минимум находиться на территории Беларуси.

Разумеется, не могу не отнестись критически и к раздавшемуся из Литвы призыву голосовать на интернет-платформе «за переговоры с властью». Уж сколько раз твердили миру, что власть РБ не считается с виртуально поданными голосами оппонентов, будь они десять раз верифицированы, будь этих голосов хоть сотни тысяч, хоть миллионы… Показать самим себе, как нас много? Так в прошлом августе уже показали, дальше что? Идея с массовым, «общенациональным» сбором голосов была уместна в июне-июле 2020 г. как способ дополнительной мобилизации активистов, сейчас это – шаг назад, уход от политической реальности в поле символической борьбы. По сути он выгоден администрации, несмотря на то, что последняя борется (или делает вид, что борется) с проектом Тихановской & Co. И трудно не согласиться с другим политэмигрантом, лидером КХП-БНФ, назвавшим проект «пустопорожней инициативой», которая «отвлекает внимание людей на иллюзии».

Впрочем, всё закономерно. Из текста двухлетней давности: «В 20002010-х гг. из-за многократных разочарований в реальности произошла виртуализация публичного (в частности, политического) пространства, умноженная на традиционную памяркоўнасць». Прошу прощения, что нередко себя цитирую, но я просто не знаю, кто ещё на белорусском материале писал о том, что электронный политический активизм, как правило, не дополняет, а подменяет активизм реальный… Сообщите, ежели знаете.

А в 2018 г. я чуток предупреждал о рисках китаизации: «Чту великий китайский народ – хотя бы за то что он дал миру Конфуция, Лао Шэ (из маньчжуров, но считал Китай своим), Лю СяобоВ то же время очень не хочется построения новых всемирных империй. Израильтянам, которые мыслят не в категориях шука [базара – ивр.], нужна консолидация. Да и белорусам тоже, разве нет?» Cудя по недавним заявлениям, предостережение не пошло впрок, и власти РБ уже готовы «использовать опыт Китая» при создании цифрового концлагеря общества. Хорошо, ребята-демократы, смотрите себе фильмы о позолоченных унитазах и дорогих галстухах первого лица – это же так интересно и важно! Куда важнее геополитических раскладов и стратегий…

После поучительной картинки, найденной где-то в сети, вернусь к событиям настоящего и недавнего прошлого, среди которых печальные – увы! – преобладают. Однако я изо всех сил стараюсь видеть и позитивы.

В июне 2020 г. перечислял аналитиков из Беларуси, безвременно ушедших в ХХІ в. Недавно умерли ещё двое старших коллег: в октябре – Людмила Старовойтова из БГУ (1951–2020), в марте – Владимир Ровдо (1955–2021), долго работавший в Европейском гуманитарном университете. Оба – кандидаты философских наук.

Л. Старовойтова, В. Ровдо. Фото из открытых источников

Подтверждается старая истина, что политический анализ в Беларуси – занятие, не продлевающее годы жизни. Впрочем, как отметил сотрудник ЕГУ д-р Владислав Гарбацкий, Ровдо зачастую напоминал ему «скорее декадентского писателя, чем стереотипного политолога, а тем более преподавателя».

Лично я с Владимиром знаком не был. В своё время читал немало его текстов; они вызывали вопросы, но не настолько, чтобы искать автора для полемики с ним… Так или иначе, остаётся в силе идея, озвученная в прошлом году: памятник белорусским политическим аналитикам, который мог бы стоять на частной территории где-нибудь в Минске и иметь форму «абстрактно-конкретной» скульптуры. На ней – или рядом с ней – был бы уместен список фамилий: Богуцкий, Бугрова, Майсеня, Наумова, Паньковский, Потупа, Ровдо, Силицкий, Старовойтова, Чернов (боюсь именовать сей список мартирологом).

* * *

Прошли дни рождения Изи Харика и Мойше Кульбака – соответственно, 17-го и 20-го марта… В Синеокой эти даты отметил музей истории белорусской литературы, а вот Академии наук (оба поэта имели к ней прямое отношение) и газете «Авив», похоже, всё равно. Переживём, конечно… Любопытное сообщение опубликовала в аккаунте музея Анна Валицкая: оказывается, ещё в 2019 г. минская композиторка Оксана Ковалевич написала произведение «Зембинский еврей», вдохновлённое историей Изи Харика. Тут можно скачать ноты этой небольшой музыкальной пьесы, лёгкой для исполнения.

И. Харик (1896-1937), О. Ковалевич

А это статья о Кульбаке Антона Шаранкевича с budzma.by – не без «заусениц», но в целом корректная. Напомню, здесь в 2017 г. биография Кульбака была изложена более подробно. Схожие материалы увидели свет на бумаге в 2020 г. («Іудзейнасць») и в 2021 г. («(Не)расстраляныя»).

Нужно вспомнить ещё об одном юбилее: по некоторым сведениям, сегодня, а по другим, 6 апреля исполняется 125 лет со дня рождения Льва Мееровича Лейтмана, уроженца Петрикова (1896–1974). Этот художник-педагог, ученик Иегуды Пэна, интересен и тем, что под его руководством после войны в Минском художественном училище набирались ума-разума такие разные люди, как Михаил Савицкий и Май Данциг.

Обложка и титульный лист книги, вышедшей в Минске под грифом изд-ва «Беларусь» в 2019 г.

В указанном сборнике (автор текста и составитель – А. Корнейко) сказано так: «Ученики и коллеги отзывались о Л. Лейтмане как о прекрасном наставнике, человеке благородном и справедливом, который разговаривал на равных, объяснял доброжелательно и искренне». И дочь его Фрина Львовна, преподававшая историю искусства, была, по воспоминаниям Арлена Кашкуревича, «интеллигентным и высокообразованным педагогом».

Интересную программу «Undzere tancy» (название на смеси идиша и белорусского значит «Наши танцы») в этом году записала капелла «Bareznburger Kapelye»…

Тем временем создана рабочая группа «Shtetlfest» – видимо, помогли объявления вроде «Shtetlfest ищет волонтёров для интересного проекта». Летом организаторы & волонтёры собираются поехать по маршруту Зембин-Любча-Изабелин-Тыкотин-Крынки-Орля (т. е. по бывшим еврейским местечкам Беларуси и Польши), а в сентябре с. г. планируется большое празднество и танцы с бубнами… Во всяком случае, логотип у проекта уже есть:

Автор – дизайнер из Молодечно Олег Чирица. «Почему воробей? Потому что городская птица. И ещё потому, что так называется один из популярнейших белорусских традиционных танцев… Под который поют припевки на идише», – объяснено здесь.

* * *

Недавно подъехали ещё две круглые даты – 100-летие Рижского мирного договора и 150-летие Парижской Коммуны. Первая стала для местного официоза поводом, чтобы обвинить во всех грехах «панскую Польшу», в 1921–1939 гг. обижавшую население Западной Беларуси. Какой-то пропагандист (не помню, кто именно – они в моём сознании сливаются воедино, подобно крятомукорудям из «СБ») заявил на ОНТ: знаменитые белорусские писатели Максим Танк (1912–1995) и Пилип Пестрак (1903–1978) сидели в тюрьмах, несмотря на то, что были несовершеннолетние. «Чем они были опасны польскому государству?» – спросил пропагандист у зрителей.

Ну, во-первых, Пестрак попал за решётку в 1929 г., а Танк – в 1932 г., т. е. далеко не в детском возрасте. Во-вторых, они сидели в польских тюрьмах не как белорусские писатели, а как активисты коммунистического движения (можно спорить, не чрезмерно ли жестоким было их наказание, но сейчас авторитарный режим Пилсудского со всеми его эксцессами видится как «меньшее зло» в сравнении с тоталитаризмом Сталина). В-третьих, продолжая «во-вторых»… а что случилось с писателями в «благословенной БССР»? На ОНТ предпочли промолчать о том, что по эту сторону границы репрессированы-то были не единицы. За осень 1936 года в Минске арестовали, пожалуй, больше писателей, чем за все 1920–30-е годы на «крэсах всходних», а ведь аресты в БССР начались не в 1936-м и этим годом не закончились…

Короче, (ре)культивация обид на «вредную Польшу», сто лет назад откусившую часть наших земель и оставившую нам «шесть уездов», не выглядит убедительной. Ресентимент играет против его носителей: проще говоря, «на обиженных воду возят».

Что до коммуны, то, не мудрствуя лукаво, пощипаю википедию:

В конце 1860-х годов большим распространением, особенно в низших слоях буржуазии, стал пользоваться революционный радикализмОпределённой программы он не выставлял, и принципы «justice éternelle» (вечная справедливость) и «fraternité éternelle» (вечное братство) каждым оратором понимались по-своему…

С образованием совета коммуны, центральный комитет, действовавший в качестве временного правительства, должен был бы прекратить своё существование; но он не захотел отказаться от власти. В умственном отношении совет коммуны стоял выше комитета, но и он оказался не на высоте своего призвания, представлявшего большие трудности. Среди членов совета не было ни даровитых военачальников, ни испытанных государственных людей; до тех пор почти все они действовали лишь в качестве агитаторов. Из ветеранов революции в совете коммуны заседали Делеклюз и Пиа.

Первый из них, якобинец, после всех перенесённых им испытаний, представлял собой только развалины. Пиа, даровитый публицист, но чистый теоретик, совершенно запутавшийся в противоречиях, обуреваемый безграничным тщеславием и в то же время трусливостью, совершенно не подходил к той крупной роли, которая выпала ему на долю…

Заседали в совете коммуны и самые ярые ораторы парижских клубов революционно-якобинского направления. В числе их были даровитые, но беспочвенные мечтатели: живописец Курбе, Верморель, Флуранс, Валлес, остроумный хроникёр бульварной прессы; среди них выдавались Рауль Риго и Ферре.

При таком пёстром составе совета коммуны, деятельность его в сфере управления и даже защиты Парижа, по признанию самих коммунаров, представляла картину розни и разброда. В совете образовалось несколько партий, которые всякими правдами и неправдами поддерживали своих, раздавая им высшие должности. Даже члены совета, которые вообще с самоотвержением служили делу коммуны, отвергали услуги лиц дельных, способных и испытанных, если только они не принадлежали к их партии.

По мне, тут можно почерпнуть кое-что поучительное для Беларуси 2020-х гг.

Накануне Дня Воли 25 марта заимствую «весёлую картинку» с fb-странички Levi Laine. Не знаю, кто такой Леви, но замысел мне понравился.

Вольф Рубинчик, г. Минск

23.03.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 23.03.2021  20:54

Г. Смоляр. ХАІМ! МЫ ЖЫВЫЯ!

Гірш Смоляр

ХАІМ! МЫ ЖЫВЫЯ!

(раздзел з кнігі “Менскае гета. Барацьба савецкіх габраяў-партызанаў супраць нацыстаў”, Мінск: Тэхналогія, 2002. Пераклад з ангельскай Міколы Гілевіча паводле выдання 1989 г.)

Колькі ж засталося нас, ацалелых габраяў? Гэтае пытанне мы задавалі сабе ў гета пасля кожнай антыгабрайскай акцыі нацыстаў. І калі тады, у гета, мы мусілі цалкам залежаць ад інфармацыі юдэнрата і нашых нацысцкіх “наглядчыкаў”, то цяпер мы падлічвалі свае шэрагі самі – на падставе тых звестак, што прыносілі нам, вяртаючыся з лясоў, габрайскія партызаны, а таксама габраі, пераважна жанчыны, што жылі сярод беларусаў у “рускай зоне” з “арыйскімі” дакументамі.

З Беларускага штаба партызанскага руху, які цяпер размяшчаўся ў Менску, мы атрымалі паведамленне, што 16 ліпеня 1944 года ў Менску на тэрыторыі іпадрома адбудзецца вялікі ўрачысты мітынг у гонар вызвалення сталіцы ад нацысцкіх захопнікаў, а потым пачнецца парад з удзелам 30000 партызанаў. Партызанскія брыгады й атрады нашага цэнтра не былі ўлучаныя ў спіс удзельнікаў. Прычыны: мы мусілі заставацца ў поўнай боегатоўнасці на месцах, каб не дазволіць разбітым войскам ворага замаскавацца ў пушчы і перагрупавацца. Мы мусілі быць падтрымкай савецкіх войскаў, якія актыўна наступалі на ворага.

Тым не меней Стаўбцоўскаму міжраённаму партызанскаму цэнтру прапаноўвалася паслаць на парад двух партызанаў – прадстаўнікоў брыгад і атрадаў, якія падпарадкоўваліся цэнтру. Гэтымі двума сталі малады беларускі пісьменнік Янка Брыль (служыў у польскай марской пяхоце, удзельнічаў у баях з нацыстамі на Балтыйскім моры, а пасля быў сувязным партызанскай брыгады імя Жукава) і Яфім Сталярэвіч (г. зн. сам Г. Смоляр – belisrael)…

Па дарозе ў Беларускі штаб партызанскага руху я намерыўся зноў, як і тры гады таму, калі Гітлер толькі-толькі напаў на Беларусь, прайсціся па вуліцы Маскоўскай, паглядзець, ці ацалеў будынак, які колісь служыў прытулкам кіраўнікам камуністычнага падполля Заходняй Беларусі. І зноў, як і тры гады таму, Маскоўская сустрэла мяне гурбамі зваленага камення, хіба толькі з той розніцай, што цяпер гэта былі ўжо не гурбы, а гіганцкія крушні, сапраўдныя ўзгоркі. На момант я прыпыніўся каля “дома падпольшчыкаў” і – паспяшаўся ў штаб.

Там нас вельмі гасцінна прынялі, сказалі нават, што парад мы будзем назіраць з трыбуны, дзе адмыслова для нас ужо адвялі два месцы. Начальнік аддзела кадраў штаба Раманаў, якога я ведаў з Беластока, вітаў мяне, быццам родны брат пасля доўгага-доўгага расстання. Аднак радасць гэтая імгненна знікла, калі я запытаў яго, ці не мог бы хто-колечы з ягонага аддзела даць мне дакладныя лічбы наконт колькасці габраяў, удзельнікаў беларускага партызанскага руху, па кожным раёне і ў прыватнасці – па сталіцы. Насупіўшыся, ён адказаў: “Мы не вядзем статыстыкі па нацыянальнай прыкмеце…”

Гэта была чыстая хлусня. У справаздачы, агучанай пазней Беларускім штабам, нацыянальная прыкмета фігуравала – ва ўсіх, акрамя габраяў. Габрайскіх жа партызанаў “упіхнулі” ў шэраг зусім нязначных па колькасці нацыянальных партызанскіх групаў з агульным найменнем: ІНШЫЯ…

У тыя дні Менск нагадваў адзін велічэзны партызанскі лагер. На кожным кроку сустракаліся ўзброеныя людзі ў самым розным адзенні, пачынаючы ад дзівакаватай сялянска-гарадской вопраткі і заканчваючы нямецкай вайсковай формай – яе забіралі ў палонных немцаў, але ва ўсіх быў неадлучны партызанскі сімвал – вузенькая чырвоная стужка на шапцы. У самым цэнтры сталіцы, сярод руінаў, “пасвіліся”, паскубваючы пустазелле, партызанскія коні. Высока ў чыстае летняе неба ўздымаўся дым партызанскіх вогнішчаў. А ў вялікіх закуродымленых катлах, што віселі над вогнішчамі на рагалінах, кіпела, сквірчэла, духмянілася партызанская ежа. У той дзень Менск сапраўды стаў для партызанаў вялікім партызанскім лесам. І мы з Янкам Брылём таксама, падпарадкоўваючыся лясным звычаям, прыселі каля адной з такіх партызанскіх “кухняў” у кампаніі зусім незнаёмых людзей, слухалі розныя гісторыі ды запускалі час ад часу ў агульны кацёл з тушанкай лыжкі; лыжка, паводле партызанскіх няпісаных законаў, у кожнага свая, заўсёды павінна была быць пры сабе…

Хоць на парад прыйшло меней за адну дзясятую ад усіх 370000 партызанаў, якія змагаліся на Беларусі ў 1100 фармаваннях, усё ж такі гэта было ні з чым не параўнанае відовішча: якую ж магутную сілу мы прадстаўлялі! Менавіта гэтае войска нязломных і нястомных народных помснікаў да канца 1943 года ўзяло пад кантроль блізу 60 працэнтаў усёй тэрыторыі Беларусі, у дваццаці раёнах усталяваўшы поўную партызанскую ўладу. Менавіта яны, беларускія партызаны, разгарнулі знакамітую “рэйкавую вайну”, пазбавіўшы немцаў дапамогі з тылу ў гэткі крытычны для іх перыяд наступлення савецкіх войскаў. За адну толькі ноч 3 жніўня 1943 года ўзляцелі ў паветра больш за 42 тысячы рэек, у выніку чаго былі цалкам разбураныя чыгункавыя камунікацыі, якія выкарыстоўвалі немцы для падвозу сваіх рэзервовых войскаў, цяжкога ўзбраення і боепрыпасаў на паўночна-ўсходні фронт.

А праз год, 20 чэрвеня 1944 года, за два тыдні да пачатку наступальнай аперацыі “Багратыён”, ізноў былі падарваныя дзясяткі тысячаў рэек; у тую ноч мы нават наладзілі ім “праводзіны”, афарбаваўшы неба ў самыя розныя колеры – колеры трасавальных куляў з нашых аўтаматаў. Тады былі выведзеныя з строю стратэгічна важныя для ворага чыгункавыя лініі Менск – Ворша, Полацк – Маладзечна, Глыбокае – Вільня і, бадай, асабліва важная Менск – Бранск.

(У адной з лекцыяў прафесар Ясафат Гаркаві выказаў меркаванне, што калі б гэтыя шматлікія тысячы партызанаў былі больш навучаныя прафесійна ваяваць, то яны былі б рэгулярным войскам. Я дазволю сабе не пагадзіцца з паважаным прафесарам. Рэгулярнае войска не змагло б дэмаралізаваць і падарваць адміністрацыйную ўладу ў тыле акупантаў, паралізаваць іхныя камунікацыі і забяспечыць генеральны штаб штодзённай інфармацыяй пра кожны рух ворага. Той жа міжраённы партызанскі цэнтр, дзе мне давялося працаваць, з дапамогай сваёй інфармацыйна-выведкавай “сеткі” мог выдаваць і выдаваў штодзённыя справаздачы пра сітуацыю ў нацысцкай адміністрацыі і войску. І гэта не кажучы ўжо пра вялікую значнасць партызанскага руху як маральна-палітычнага факттару ў падахвочванні мірнага насельніцтва акупаваных тэрыторый да супраціву ворагу.)

Аднак жа вернемся ў Менск, на партызанскі парад 16 ліпеня 1944 года…

Пазнаёміўшы Янку Брыля (пазней ягоныя партызанскія творы прынясуць яму шырокую вядомасць таленавітага пісьменніка) з сваімі старымі таварышамі, беларускімі літаратарамі Максімам Танкам, Піліпам Пестракам ды іншымі, я намерыўся прагуляцца адзін па ўскраінных раёнах Менска, дзе паўсталі тысячы часовых халупінаў. Тут пасяліліся і многія габраі, якіх я ведаў па гета і лесе.

Дабраўшыся туды, я сустрэў шмат знаёмцаў: мы абдымаліся, і нам не патрэбныя былі словы, іх проста б не хапіла, каб выказаць нашую радасць ад усведамлення таго, што мы ацалелі, што ўсё-такі “перажылі ворага”, што нарэшце вярнуліся ў зруйнаваны, але ж гэткі да болю родны горад.

З Навумам Фельдманам, які таксама – як камісар буйнога партызанскага атрада – апынуўся ў гэты дзень у сталіцы, я наогул не змог гаварыць, настолькі перапаўнялі мяне пачуцці… “Давай счакаем, калі скончыцца парад, тады й пагутарым, – прапанаваў ён, – а зараз…” А зараз мы, ацалелыя гетаўцы, надумалі наведаць магілы нашых родных, сяброў і знаёмых, каб яшчэ раз схіліць галовы перад іхнай трагедыяй, каб яшчэ раз аддаць даніну іхнай памяці, каб яшчэ раз праліць пякучую горкую слязу…

Моўчкі хадзілі мы па выпаленых гетаўскіх вуліцах – нямых сведках дзікунскага забойства ні ў чым невінаватых людзей. І ўсё, літаральна ўсё яшчэ так яскрава нагадвала доўгія дні і ночы задротавага калясмертніцтва: будынак юдэнрата з выбітымі дзвярыма і вокнамі; біржа працы і Юбілейная плошча з паваленымі, нібы пасля шалёнага ўрагану, дрэвамі; габрайскія могілкі з незасыпанымі або толькі з большага прысыпанымі магіламі, дзе нават яшчэ бачныя былі парэшткі замардаваных людзей; жудаснае, ажно дрыжыкі прабягалі па скуры, месца (хоць нідзе не было і знаку, што гэта за месца), дзе нацысты закатавалі 5000 габраяў пад час Пурыма 1942 года; нарэшце, гетаўская больніца, дзе ўнутры “спачывала” мая верная “маліна” ў кацельні…

Будынак былой больніцы на вул. Кальварыйскай, 3а, і мемарыяльная дошка на ім (усталявана ў 2010 г.). Фота з netzulim.org

Па дарозе назад мы з Фельдманам дамовіліся сустрэцца пасля парада і абмеркаваць: што далей?

…Ніхто з нас дагэтуль ніколі не бачыў такога парада, як гэты: брыгада за брыгадай, атрад за атрадам, людзі напалову ў цывільным і напалову ў форме, з зброяй і без яе, з серыйнымі вінтоўкамі і адмысловымі партызанскімі “вынаходкамі ручной работы” – бясконцая чалавечая плынь…

Стоячы на трыбуне, я пільна ўглядаўся ў шэрагі, шукаючы вачыма каго-колечы з знаёмых габраяў. Нярэдка я знаходзіў іх, а найчасцей людзі самі мяне пазнавалі і тады шчасліва махалі мне знізу, бы гукаючы: “Мы тут, мы жывыя!..”

У нейкі момант я не стрымаўся і крыкнуў сам: “Хаім!”

Гэта быў адзін з першых гетаўскіх партызанаў і мой добры сябра па Менскім гета – Хаім Александровіч.

Як толькі я крыкнуў “Хаім!”, прысутныя на трыбуне: і ўсыпаныя медалямі генералы, і ўрадавыя кіраўнікі, і нават сам начальнік Цэнтральнага штаба партызанскага руху Панцеляймон Панамарэнка – усе ўтаропіліся ў мяне. Хто – у здзіўленні, хто – не хаваючы злосці, а хто – скрывіўшыся ў саркастычнай грымасе… Панамарэнка літаральна працяў мяне сваім падазроным калючым поглядам. Як сталася пазней, ён так і не забыў і не дараваў мне той нястрымны радасны вокліч.

* * *

Цалкам кнігу «Менскае гета» можна знайсці тут

Чытайце таксама нядаўняе інтэрв’ю з сынам Гірша Смоляра Аляксандрам (па-руску)

Апублiкавана 03.07.2019  20:54

Рыгор Бярозкін. АБ ВЕРШАХ

Прадаўжаем адзначаць 100-годдзе з дня нараджэння беларускага літаратуразнаўцы яўрэйскага паходжання Рыгора Саламонавіча Бярозкіна (1918–1981). Трэцяга ліпеня мы перадрукавалі яго артыкул 1939 года пра творчасць Зямы Цялесіна, а сёння – больш «агульныя» развагі 1940 г. Асаблівасці тагачаснай арфаграфіі збольшага захаваныя.

Г. Бярозкін. АБ ВЕРШАХ

Мы вельмі засумавалі па добрых вершах. Часам здавалася, што п’еса, опернае лібрэта канчаткова адаб’юць ахвоту ў нашых паэтаў займацца вершамі. І адзінай уцехай для нас з’яўлялася ўсведамленне таго, што ў развіцці любой літаратуры бываюць такія перыяды, калі верш адыходзіць на задні план, саступаючы месца іншым літаратурным жанрам. Тым больш у нашай літаратуры такое змяшчэнне жанраў было зусім законамернай станоўчай з’явай. Яно падрыхтавала новы ўздым паэзіі, аб якім зараз можна гаварыць як аб рэальным, адбыўшымся факце.

Справа ў тым, што паэзія апошніх год не магла нас поўнасцю здаволіць.

Паэты пісалі на вельмі важныя і адказныя тэмы, знаходзілі вельмі насычаныя ў сэнсавых адносінах словы, мяркуючы, што ляжачая ў аснове верша рытмічная, вобразная і ўласна-паэтычная сістэма з’яўляецца рэччу другараднай, малаістотнай.

З раззбройваючай наіўнасцю сфармуліраваны гэты погляд на вершы ў адным выпадкова трапіўшым нам пісьме літаратурнага кансультанта да пачынаючага паэта. «Сутнасць верша – піша гэты “кансультант” па паэзіі – заключаецца перш за ўсё ў яго змесце, потым у падачы гэтага зместу пры дапамозе мастацкіх вобразаў, а форма – гэта ўжо як сродак для палягчэння чытання і запамінання вершаў…»

Нам шкада маладых. Атрымліваючы зусім бессэнсоўныя настаўленні аб змесце і форме, выхоўваючыся на самых наіўных уяўленнях аб паэтычнай форме, як аб вонкавым, «абслугоўваючым» элеменце верша, нашы маладыя паэты спешна рэалізуюць гэту «навуку» у адпаведны вершавы матэрыял.

Але не толькі маладыя. Нават паасобныя добрыя нашы паэты часта сваёй уласнай практыкай паглыбляюць супярэчнасці паміж семантычнымі і ўласна-паэтычнымі момантамі верша. Вазьміце, к прыкладу, П. Глебку. Стыль многіх вершаў П. Глебкі – гэта стыль слова, стыль рытарычнай фразы, якая існуе сама па сабе, па-за якойсьці цэласнай паэтычнай сістэмай. Такому ўражанню ад вершаў Глебкі не ў малой ступені спрыяе і тое, што ў іх, за рэдкім выключэннем, адсутнічае дэталь, блізкі абыдзённы прадмет, рэч з усімі яе трыма рэальнымі вымярэннямі, – г. зн. адсутнічае сама магчымасць канкрэтызаваць велізарнасць маштабаў праз «зримое» параўнанне, вобраз, дэталь. Гэта і ёсць адна з праяў стварыўшагася разрыву паміж сэнсам верша і яго канкрэтна-пачуццёвай прыродай.

Дзе-ж выйсце? Выйсце ў пераключэнні на новы матэрыял, у аднаўленні парушанага адзінства, хоць-бы і ў рамках новага жанру. Для Глебкі гэтым новым жанрам з’явілася трагедыя ў вершах.

Хочацца думаць, што Глебка зрабіў «экскурс» у гэту недаследаваную галіну па камандзіроўцы «ад паэзіі», што напісаўшы добрую вершаваную п’есу, паэт, узбагачаны новым вопытам і новымі магчымасцямі, створыць сапраўдныя вершы, якія будуць вершамі не па вонкавых абрысах, а па сутнасці.

Прыклад П. Броўкі ўмацоўвае ў нас гэту веру. У творчасці П. Броўкі апошніх год таксама намячаўся пэўны адыход ад патрабаванняў верша ў бок агульна-апісальных меркаванняў.

Не ставячы сабе мэтай аналізіраваць паэму «Кацярына» (гэта тэма спецыяльнага артыкула), укажам толькі на тыя яе асаблівасці, якія раскрываюцца ў сувязі з цікавячай нас праблемай. Чаму верш? – вось пытанне, якое ўзнікае пры чытанні «Кацярыны». Якія дадатковыя задачы (апрача тых агульна-ідэйных і мастацкіх задач, якія немінуча ўзнікаюць у рабоце над любой рэччу) вырашыў паэт, працуючы над паэмай, над вершаваным жанрам? Такія-ж задачы бясспрэчна былі. Калі Пушкін працаваў над «Онегіным», ён пісаў Вяземскаму: «Я цяпер пішу не раман, а раман у вершах – д’ябальская розніца…» Пушкін поўнасцю ўсведамляў спецыфічнасць работы над раманам у вершах у адрозненне ад «проста рамана». У «Кацярыне» гэта розніца не адчуваецца. Верш даведзен да ўзроўню абслугоўваючага элемента. Ён толькі ўючная жывёла, якая перавозіць тэму з месца на месца…

Пасля «Кацярыны» Броўка працаваў у тэатры, пісаў опернае лібрэта. Зараз ён надрукаваў новы цыкл вершаў, які дазваляе гаварыць аб значным творчым росце паэта.

Вершы сведчаць аб тым, што Броўка ўступіў у паласу сваёй творчай спеласці. Ужо не як вонкавая адзнака апісання і не як рытарычны жэст існуе новы верш Пятруся Броўкі. У новым вершы Броўкі ёсць праўда пераходаў ад лозунга да лірычнага моманту, ад апісання да пафасу. Паэту няма патрэбы рабіць асобныя намаганні для таго, каб дацягнуцца да палітычна-грамадзянскай тэмы – гэта тэма ў яго ў крыві.

Ітак, вершы надрукаваны. Што далей? Ці намячаюць гэтыя новыя вершы Броўкі шляхі да яго далейшага паэтычнага развіцця? Над гэтым пытаннем нам хацелася-б падумаць разам з паэтам. Па характару свайго даравання, «па складу сваёй душы, па самай радковай сутнасці» Броўка – паэт-прамоўца, паэт строга вызначанай інтанацыйнай устаноўкі. І таму нам здаецца, што далейшае развіццё паэзіі Броўкі павінна ісці іменна па лініі арганічнага свайго ўдасканалення, як паэзіі аратарскай, інтанацыйнай. Тым больш, што час зараз суровы, ваенны, над светам ходзяць навальнічныя хмары – і суровае, насычанае глыбокім пачуццём, аратарскае слова паэта іменна зараз мае велізарнае значэнне. Няхай надрукаваныя вершы Броўкі паслужаць для яго адпраўным пунктам да пошукаў, але толькі ў іншым плане інтанацыйнага верша.

Значнай падзеяй нашай паэзіі з’яўляюцца новыя вершы А. Куляшова «Юнацкі свет». Прынцыповае значэнне гэтых вершаў, калі разглядаць іх з пункту гледжання намечаных намі агульных законамернасцей паэтычнай работы, заключаецца ў іх глыбока-паэтычным змесце. Наіўнае ўяўленне аб паэзіі абессэнсоўвае вершаваную рэч, расцэньвае яе толькі яе непазбежнае адступленне ад «нармальных» правілаў мовы. Спытайцеся ў нашага «кансультанта па паэзіі», як ён уяўляе сабе работу над вершам, і ён вам адкажа прыкладна так: паэт бярэ пэўную мысль, якую ён хоча выразіць, і фаршыруе яе ў які-небудзь паэтычны размер, і ад узаемадзеяння гэтых двух момантаў ствараецца паэзія…

Вершы А. Куляшова абвяргаюць гэта ўяўленне, яны па-свойму сцвярджаюць паэзію як арганічны лад мышлення, як адзіны рытмічна-семантычны комплекс. Гэтыя вершы не могуць быць пераказаны прозай, ад такога перакладу яны страцяць добрую палову свайго зместу. Куляшоў мысліць цэласнымі паэтычнымі замысламі і амаль ніколі не карыстаецца трафарэтам. Возьмем верш «Шэршні». У ім тэма далёкіх дзіцячых успамінаў, якія па-новаму ўспрымаюцца паэтам з пункту гледжання яго спелага вопыту, нечакана нараджае ўскладнены, але надзвычай дакладны вобраз. Сум паэта, адчуўшага горыч першага адхіленага кахання, раптам становіцца пчалой, гудучым шэршнем – далёкім выхадцам з першых сустрэч, з першых, дзіцячых гульняў, з першых успамінаў.

Так, паэт еднае мноства разнастайных асацыяцый не з мэтай «выдумаць» «экстравагантны» вобраз, а цалкам апраўдваючы іх інтэнсіўнасцю перажывання, ажыўляючы іх напружаннем мыслі. Пры гэтым Куляшоў умее захаваць рэалістычную дакладнасць апісання, абаянне і яснасць упершыню бачанага.

Міма школы меленькая рэчка

Без мяне адна плыве ў цішы.

Незвычайная празрыстаць гэтых радкоў адхіляе ўсякую магчымасць «пераўвялічана»-трагедыйнага гучання тэмы. Каханне, аб якім гаворыць Куляшоў, празрыстае і яснае, як гэтыя радкі. Яно не засланяе жыццё, а, наадварот, прымушае больш цвяроза, больш прыстальна ўглядацца ў навакольнае. Лёгкі сум не здымае агульнага жыццёсцвярджальнага пачуцця, а толькі робіць яго больш важкім і пераканаўчым. Далёкія дзіцячыя ўспаміны зліваюцца ў адно з новым імкненнем у будучае, – і ўсё гэта стварыла добры і ў высокай ступені паэтычны цыкл вершаў.

Папрок, які мы можам зрабіць Куляшову, у большай меры адносіцца і да іншых паэтаў, якія працуюць над стварэннем новай лірыкі.

У іх вершах аб дружбе, аб каханні, аб прыродзе мала непакою, а больш уціхамірваючых дабрадушных пачуццяў. Баявы, актыўны тэмперамент нашага сучасніка павінен у аднолькавай меры адчувацца ў палітычных вершах і ў вершах, якія напісаны на традыцыйна-лірычныя тэмы.

Ці-ж не таму так цёпла былі сустрэты франтавыя вершы М. Калачынскага, што яны нясуць у сабе адчуванне трывогі, масавы вопыт гераізма? Неймаверна вырастае павага да вершаў, калі яны напісаны ля вогнішча, у самай сапраўднай абстаноўцы бою.

М. Калачынскі доўгі час займаўся тым, што паўтараў вонкавыя сродкі паэзіі, зацверджаныя і агульнадаступныя тэхнічныя прыёмы верша, – зараз ён прышоў да сапраўднай творчасці. У яго новых вершах аб Фінляндыі няма гучных батальных сцэн, замест іх ёсць разумная і ўдумлівая сканцэнтраванасць на асэнсаванні сапраўдных мэт нашай вызваленчай [sic – belisrael.info] вайны. Таму такія добрыя вершы аб смалакуру, аб рыбаку, якія – вернуцца, якія прыдуць у свае разбураныя хаты.

Нашым паэтам-лірыкам пагражае небяспека ўвайсці ў новы штамп гэтакага ўціхаміранага, бестурботнага пейзажа. Гэту небяспеку трэба папярэдзіць, бо тое, што з’яўляецца толькі небяспекай для Броўкі, для Куляшова, становіцца пэўным «курсам» для многіх маладых вершатворцаў. Услед за вершамі Броўкі аб прыродзе, услед за «Воблакам» Куляшова, за «Падсочкай» Панчанкі пайшоў цэлы паток вершаў пачынаючых паэтаў, у якіх зусім страчана пачуццё сучаснасці. Дажджы, птушкі, бярозкі – і больш нічога. Вы чаго гэта, таварышы, чырыкаеце?

Нам трэба любіць паэзію ўжо толькі за тое, што яна ствараецца на фронце, у вельмі цяжкіх умовах, якія не выклікаюць «лірычнай» дабрадушнасці. Прайшоўшы казематы, турмы, шыбеніцы, паэзія прыходзіць да нас, як вестка блізасці і спагады, як вялікі сардэчны прыяцель.

Зараз ужо нельга гаварыць аб росце нашай паэзіі без таго, каб не спыніцца на творчасці Танка. Ён прынёс нашай паэзіі незвычайную навізну і сілу вялікага паэтычнага тэмпераменту. Вершы Танка, насычаныя пафасам, сарказмам, перажытым болем, нясуць у сабе велізарны зарад ваяўнічай чалавечнасці, якая адстайвае свае правы ў атмасферы гвалту, гнёту. Звяртае на сябе ўвагу тая акалічнасць, што іменна паэзія, іменна верш з’яўляўся дзейсным сродкам рэволюцыйнага гуманізма. Іменна ў вершы знайшлі сваё выражэнне лепшыя імкненні народа. У выдатным вершы Ф. Пестрака «Паэзія» з вялікай сілай перададзен матыў гранічнай змешанасці вершаў з навакольнай, вельмі нярадаснай жыццёвай абстаноўкай.

Ты просішся ў дзверы маёй беднай хаткі

Восенню ветранай, цёмнаю ноччу…

гаворыць Пестрак, звяртаючыся да паэзіі. Яму ўторыць малады паэт Таўлай у сваіх лукішскіх вершах:

Пілую вершам краты.

Стыхія лірычнага ўладарна ўварвалася ў нашу паэзію. Перад тварам вершаў, якія ваявалі з ненавісным панствам і гадамі пакутвалі ў турмах, павысім нашы патрабаванні к паэтам, канчаткова адкінем тых, хто бачыць у паэзіі безмэтавую бразотку, якая асалоджвае пяшчотны слых. Паставім у парадку нашага працоўнага дня важнейшае пытанне аб паэзіі.

(артыкул Рыгора Бярозкіна падаецца паводле газеты «Літаратура і мастацтва», 11.03.1940)

Афішка выставы ў Нацыянальнай бібліятэцы Беларусі. З сайта nlb.by.

Ад нашых чытачоў:

Анатоль Сідарэвіч, гісторык (01.11.2017, 29.12.2017)

Юлія Міхалаўна Канэ [жонка Рыгора Бярозкіна] апавядала мне, што ў сям’і Шлёмы Бярозкіна Гірш (Рыгор) быў адзіны сын, і сёстры, можна сказаць, насілі Гірша на руках. Заўсёды ў яго ўсё памытае, папрасаванае… Такі сабе паніч. А бацьку яго Шлёму Бярозкіна выслалі на пачатку 1920-х у Туркестан, бо ён няправільна разумеў сацыялізм, не згадзіўся з рашэннем бундаўскіх правадыроў зліцца ў экстазе з бальшавікамі. Быў паслядоўны бундавец.

Я так даўно чытаў даваенныя часопісы і газеты, што засталося толькі агульнае ўражанне: бальшавіцкая ідэалогія. І раптам – канкрэтную дату не назаву – у ЛіМе з’яўляецца публікацыя Рыгора Бярозкіна, напісаная ў літаратуразнаўчых тэрмінах. Як сказаў бы класік, прамень святла ў цёмным царстве. Які быў лёс гэтага маладога разумніка, ведаеце… Па вайне наступіла эпоха, якую можа, выкарыстаўшы вобраз Дж. Лондана, назваць «пад жалезнай пятой». Адраджэнне крытыкі і літаратуразнаўства пачалося пасля ХХ з’езду КПСС. Бярозкін і Адамовіч (Алесь) – самыя яркія зоркі. Іх аўтарытэт быў высокі. Няздары моцна нерваваліся, калі гэтыя аўтары не згадвалі іхнія творы, маўчалі пра іх творчасць.

Рыгор Саламонавіч – мая даўняя сімпатыя, ставіўся да яго з піетэтам. У яго прысутнасці я быў асцярожны ў выказваннях. Быў ён з’едлівы. І калі б я ляпнуў якое глупства, ён уеў бы мяне. Паэт Алесь Пісьмянкоў (страшны магілёўска-радзіміцкі нацыяналіст), калі я нешта казаў пра Бярозкіна (а казаў я станоўча), заўсёды кідаў: «Бо наш, магілёўскі».

Васіль Жуковіч, паэт (14.07.2018):

Рыгора Бярозкіна я ведаю як маштабнага крытыка. Ён трымаў руку на пульсе ўсяго значнага ў літаратуры, блаславіў таленты маладзенькіх Дануты Бічэль, Жэні Янішчыц, шмат каго яшчэ. Праўда, як мне здаецца, памыліўся ў ацэнках Уладзіміра Караткевіча-паэта. Загадчыкі выдавецкіх аддзелаў шанавалі яго і замаўлялі закрытыя рэцэнзіі на тых, што прэтэндавалі выдацца. Урэзалася ў памяць, як дасьціпна Бярозкін-рэцэнзент прайшоўся па рускамоўным рамане Ільлі Клаза. Дасьціпна пракаментаваў сказ аўтара «Пошлите меня на фронт, – сказал я тихо»: «Так, так, об этом просили вы как можно тише»…

Апублiкавана 15.07.2018  22:46

***

Водгукi:

Думаю, для П.Броўкі, як і для іншых паэтаў, было важным атрымаць канструктыўную крытыку такога мэтра, як Р. Бярозкін. Слушныя заўвагі давалі магчымасць паэту прафесійна развівацца, бачыць галоўнае ў сваёй місіі. Дзякуй богу, што нават у тыя таталітарныя часы для Р.Бярозкіна галоўным заставалася праўдзівасць у адзнаках паэтычнай творчасці, а не кан’юнктура і залежнасць ад рэгалій паэта, пра якога пісаў літаратуразнаўца. Нават цяжкі лёс не прымусіў Р.Бярозкіна адысці ад гэтай праўды.

З павагай, Наталля Мізон, загадчык Літаратурнага музея Петруся Броўкі  16.07.2018  17:22

З Польшчы, ад доктара габілітаванага гуманітарных навук Юрася Гарбінскага:
Дзякуй вялікі за артыкул Рыгора Бярозкіна. На бачанні-разуменні Бярозкіным літаратуры, у тым ліку беларускай, вучыліся і надалей павінны вучыцца ўсе тыя, хто хоча працаваць сур’ёзна на гэтай дзялянцы.
Цешуся, што маю ў сваёй прыватнай (!) кнігоўні яго незвычайную кнігу “Свет Купалы”. 
19.07.2018  13:13