Tag Archives: Освенцим (Аушвиц)

Первые последствия левотного захвата власти в Израиле

https://www.youtube.com/watch?v=QTuZBpm4fWI

נהג אגד מרק ברנשטיין פונה למרב מיכאלי בדמעות.

עליתי מברית המועצות, שם קראו לי יהודי מלוכלך שירתתי שירות קרבי, משפחתי נספתה בשואה ובכיתי באושוויץ עטוף בדגל הזה.

30 שנה הדגל תלוי באוטובוס שלי ועכשיו תלשו לי אותו.

זה הרגיש כאילו תלשו לי את הלב.

תשתפו את זה בכל הכוח!

זה לא יכול לעבור בשקט!

‘אותי יקנסו כי תליתי דגל ישראל?’: נהג האוטובוס שריגש רבבות I צפו

Марк Бернштейн, работающий в компании Egged (Эгед) почти 30 лет с 4 мес. перерывом в середине, у которого все время в автобусе висел израильский флаг, с нескрываемым волнением обращается к новой министерше транспорта Мейрав Михаэли.

Я ушел на 4 дня в отпуск и в это время получил письмо из компании, что мне нужно снять израильский флаг с автобуса.

Для меня Государство Израиль – это все – это мое сердце. Невозможно убрать мое сердце с моего автобуса, всю мою жизнь мой флаг со мной. Министерство транспорта не может штрафовать водителей под израильским флагом. Как такое возможно? Как далеко мы зашли? В Государстве Израиль запрещено ставить израильский флаг?!

Я репатриировался в раннем детстве из Советского Союза, где меня называли грязным евреем, в 14 лет я написал, что мечтаю служить в боевых частях, моя семья Бернштейнов, дед, дяди, погибли в Освенциме, отец и его сестры пережили Холокост, и я плакал в Освенциме, обернувшись этим флагом.

Инспектор министерства из Иерусалимского округа, я не знаю его имя, не может подняться в автобус и спросить: почему здесь висит флаг? Он висел вверху. Кому он мешал, не находясь ни в чьем поле зрения? Я ношу его с 1991 года. Приходя на работу я вешал флаг, уходя – снимал. Не может быть, чтобы нас штрафовали за флаг Израиля, за национальный символ государства Израиль. (Марк получил штраф в 2500 шек)

Мы не можем стыдиться своего флага. Даже если мне будут давать 100 штрафов каждый день и я буду платить всю свою зарплату – невозможно вырвать флаг из моего сердца.

30 лет флаг висит у меня в автобусе и теперь его сорвали. Было ощущение, что они вырвали мне сердце. Сорвали также наклейки Народ Израиля, которые я прикрепил во время последней военной кампании. Сняли все символы Израиля. Я не понимаю, что происходит в стране Израиль, запрещено нам покупать флаг Израиля?

Поделитесь этим со всей своей силой!

Это не может пройти тихо!

***

От ред.belisrael

В последние дни не раз столкнулся с тем, что некоторые активные в фейсбуке белорусы рады произошедшему в Израиле. “Наконец-то не будет Нетаниягу, друга Путина”. Таких вообще ничем не переубедить. “Моя израильская подруга довольна, значит и мне хорошо”. Наконец-то счастье привалило, сейчас они и луку победят!

Опубликовано 17.06.2021 23:07

Историк Дариуш Стола об отношении поляков к Холокосту

Дариуш Стола: «Идея тотального убийства была нацистским вкладом в восточноевропейскую практику погромов»

ПОЛЬСКИЙ ИСТОРИК О СЛОЖНОЙ ТЕМЕ — ОТНОШЕНИИ ПОЛЯКОВ К ХОЛОКОСТУ

текст: Сергей Машуков (colta.ru)

Польша, 1939 г.© Getty Images

22 апреля в Международном Мемориале в рамках цикла «Поверх барьеров — Европа без границ», организованного при поддержке представительства ЕС в России, состоялась лекция профессора Польской академии наук, историка и экс-директора Музея истории польских евреев в Варшаве Дариуша Столы. В лекции историк рассказал о том, как формировались дискуссии о Холокосте в Польше с 1940-х годов по настоящее время. Важным сюжетом лекции стал анализ современной политики памяти в Польше и дискуссий о том, что историческая педагогика может быть повернута в сторону более позитивного и героического восприятия собственной истории. Со Столой поговорил Сергей Машуков.

— Какова специфика восприятия Холокоста в Польше в последние годы?

— В Польше существует долгая традиция дискуссий о Холокосте, главным образом, реакции на него поляков-христиан. И тут есть три вопроса. Во-первых, как мы можем оценить эту реакцию? Во-вторых, какой вид коммеморации жертв более предпочтителен — например, в таких местах, как Аушвиц? Скажем, должны ли в этих местах присутствовать христианские символы? Аушвиц — крайне проблематичное в этом смысле место: он был и концентрационным лагерем, и лагерем смерти, 90% жертв были евреями, но было и значительное число неевреев — поляков или советских заключенных. Наконец, третий вопрос — о собственности жертв и компенсациях.

Эти дискуссии начались еще во время войны, в 1941–1942 годах, с массовых убийств евреев, когда польские подпольные организации и польское правительство в Лондоне начали обмениваться мнениями о ситуации. Сперва они просто не могли понять, что происходит: их знания были крайне фрагментарными. Потребовалось несколько месяцев, чтобы осознать, что существует план по уничтожению всех евреев.

Дальше возник вопрос, какой должна быть реакция на это польского подполья, правительства в изгнании и христианского мира в целом. И тут существовали разные позиции: кто-то утверждал, что это немецко-еврейские отношения, что у поляков своя война, что евреи не были нашими союзниками, поскольку сотрудничали с советскими войсками, когда была взята восточная половина Польши. Но была и другая позиция: это наши сограждане, и им необходимо помочь.

Что происходило с этими вопросами позднее? В первую очередь, очевидно, что для открытых и честных дискуссий исключительно важны демократия и свобода слова, так что в годы коммунистического режима они были невозможны. Не только из-за цензуры, но и из-за того, что некоторые не хотели навредить таким образом польскому подполью. Так что по-настоящему эти вопросы были подняты только в конце 1980-х и после 1989 года. В частности, в 2000–2002 годах состоялась громкая дискуссия с большим арсеналом аргументов и большим объемом фактического материала в связи с выходом книги польского профессора, живущего в США, Яна Томаша Гросса об убийстве евреев в маленьком польском городке Едвабне.

Но в последние годы в этой сфере можно наблюдать некоторый регресс, и, возможно, это связано с тем, что преимущество сейчас на стороне у тех, кому не очень симпатична сама идея открытых дебатов. Знаком этого регресса можно считать закон 2018 года, когда правительство попыталось пресечь дискуссию о польской реакции на Холокост. В конечном счете под давлением международной общественности эта попытка провалилась, но я и мои коллеги полагаем, что люди теперь будут дважды думать, прежде чем касаться хоть как-нибудь этой темы.

Дариуш Стола© M. Starowieyska / Museum of the History of Polish Jews

— Вы упомянули Яна Гросса и его книгу «Соседи», посвященную событиям в Едвабне. Долгое время считалось, что погром был делом рук немцев, но работа Гросса убедительно показывает, что основная ответственность лежит на местных жителях. Вы написали статью, где утверждаете, что важнейшую роль здесь сыграло то, что Польша оказалась между двумя тоталитарными странами: Германией и СССР. Каким образом давление со стороны СССР могло подталкивать людей к коллаборационизму?

— Прежде всего, надо сказать, что и в довоенной Польше антисемитизм был распространенным явлением. Некоторые партии (например, национал-демократы) декларировали это довольно-таки открыто и агрессивно.

Но если мы сравним два периода — сентябрь 1939 года и июль 1941-го, то мы увидим существенную разницу. В 1939 году в Польшу вторгаются немцы. Германия берет себе одну часть Польши, СССР — другую. Но в 1939 году погромов нет, в том числе и в Едвабне. В 1941-м их уже множество. Американские коллеги насчитывают около 200 погромов и других актов насилия против евреев летом 1941 года на территории той части Польши, которая отошла к СССР. И вопрос, который тут возникает, таков: почему в это время происходит столько случаев насилия против еврейского населения там, где в 1939 году ничего подобного не происходило?

Я не считаю, что это связано исключительно с местью за то, что евреи сотрудничали с советской властью, хотя действительно какая-то часть евреев это делала. Версия мести невозможна еще и потому, что погромы затронули евреев, которые были явно невиновны ни в каком сотрудничестве, — в частности, детей и стариков. Так что, возможно, часть людей руководствовалась действительно местью, но определенно не все.

Я утверждаю, что в тот период, когда эта территория входила в состав СССР, здесь ухудшились этнические взаимоотношения. В этом и состояла советская политика: они сталкивали одну этническую группу с другой. Происходило формирование образа поляков как хозяев, дискриминировавших другие группы в межвоенный период, что до определенной степени правда: меньшинства действительно дискриминировали. Но волна насилия со стороны СССР с убийствами людей и депортациями в Сибирь в значительной степени ухудшила отношения между народами. Это следует и из того, что только за часть еврейских погромов в 1941 году отвечают этнические поляки. Аналогичная ситуация была и на территориях, где доминировали украинцы, литовцы или румыны.

— Но вы пишете, что погром в Едвабне в 1941 году — это особый случай…

— Да, это не напоминало обычный погром. В Восточной Европе с XIX века есть продолжительная история погромов. Типичный погром всегда сопровождался небольшим числом убийств и гораздо большим масштабом разрушений и грабежей. Но в Едвабне мы видим явную интенцию убить всех евреев. В частности, была организована охрана, чтобы исключить возможность побега евреев из города. Ничего подобного раньше не было — даже в 1919 году, во время Гражданской войны, особенно на Украине, когда происходило множество погромов, об уничтожении всех евреев речи не шло. Я полагаю, что эта новая идея тотального убийства была нацистским вкладом в восточноевропейскую практику погромов. Вероятно, таким образом возникла доктрина по «окончательному решению еврейского вопроса».

Таким образом, преступление в Едвабне было следствием особого сочетания факторов: существовавших ранее антиеврейских предрассудков и ненависти, которые усиливались стремлением отомстить за предполагаемое сотрудничество евреев с советской администрацией, ухудшения отношений между этническими группами при советской власти и поощрения со стороны нацистов. События в Едвабне не могут быть объяснены только одной причиной.

Музей истории польских евреев в Варшаве© M. Starowieyska, D. Golik / Museum of the History of Polish Jews

— История Польши — это, с одной стороны, история страны, ставшей жертвой нацистского режима, с другой — непростой феномен соучастия в насилии против еврейского населения. Как эта полярность сказывается на политике памяти?

— Это общая проблема для всей Восточной Европы. В первую очередь, из-за очень жесткой политики оккупации этих территорий со стороны Германии, существенным образом отличной от аналогов в Западной Европе. Когда я читаю лекции в Западной Европе и Америке, я всегда начинаю с того, что объясняю, как различалась политика нацистов в разных частях Европы. Она состояла, главным образом, из двух компонентов. Во-первых, из расистской идеологии, в рамках которой наихудшей расой считалась еврейская, но славяне — поляки, белорусы, русские — были не сильно выше в этой иерархии. Именно поэтому политика нацистов в Дании, Норвегии или Нидерландах была иной. Во-вторых, Гитлер полагал, что Германия нуждается в пространстве и она должна получить этот Lebensraum в Восточной Европе. Были далеко идущие планы депортации миллионов людей. Мы видим это и по тому, как нацисты обращались с советскими пленными.

Но если вернуться к Польше, то поляки очень гордятся тем, что у нас не было организованной коллаборации с нацистами. В отличие от Франции или Нидерландов, где такой коллаборационизм был именно организован. Это было связано не только с тем, что поляки не хотели вступать в сотрудничество такого рода: этого не хотели и сами нацисты, исходя из своих представлений о том, что поляки — низшая раса. Позднее, в 1944 году, когда нацисты были уже согласны на организованное сотрудничество с Польшей, было слишком поздно: поляки столкнулись непосредственно с нацистскими преступлениями. Коллаборантами была готова стать лишь небольшая часть фашистски настроенных поляков, которые полагали, что главным врагом остается СССР.

Таким образом, в отличие от некоторых европейских стран, Польша воевала с Германией с начала до конца войны. Так что вопрос здесь не в поддержке Германии со стороны Польши, а в том, каково было отношение отдельных поляков к немецкой оккупации. И здесь у нас есть большой спектр различных моделей: от активной помощи евреям до активной помощи Германии. Но и то и другое было явлением все-таки маргинальным.

Большая часть населения не делала ничего специального: люди были заняты выживанием и держались в тени. Так что, с одной стороны, перед нами стоит моральная проблема оценки тех, кто сотрудничал с нацистами или пользовался беззащитным положением евреев для собственной выгоды — например, чтобы ограбить их, изнасиловать или убить. Но мы не знаем, о чем думало большинство поляков, и это серьезный вызов: как быть с теми, кто не вредил, но и не помогал? С другой стороны, нужно иметь в виду, что в оккупированной Польше любая помощь евреям наказывалась смертью, даже если вы просто дали человеку кусок хлеба. А мы не можем требовать от людей героизма.

Благодаря дискуссиям последних лет у нас появились более сложные интеллектуальные инструменты, чтобы дифференцировать различные типы поведения, включая пассивность. Формы этой пассивности различаются: от молчаливого одобрения и получения от ситуации выгод — до молчания, которое сочетается с эмпатией, желанием помочь, но при этом страхом перед наказанием. В размышлениях на эту тему мы в Польше, в общем, достигли существенного прогресса.

Думаю, что это может быть полезным и в других странах. Особенно в Белоруссии, Украине и балтийских государствах. Ситуация в этих странах была очень схожей: жесткая нацистская оккупация и предшествующий антисемитизм. Если говорить о Белоруссии, то там были немецкий и советский террор, тяжелая партизанская война, голод. Но дискуссий о Холокосте в Белоруссии не было. Из-за диктатуры там нет сейчас пространства для свободной дискуссии на сложные темы.

— Вы упомянули как-то о том, что публичная дискуссия о Холокосте в Польше была замедлена политикой коммунистического правительства, которое было больше заинтересовано в том, чтобы акцентировать победу в войне, а не военные трагедии.

— Да, как я уже сказал, дискуссии начались еще во время войны, но были оборваны в 1948–1949 годах. Они возобновились только через несколько десятилетий, когда коммунистический режим в Польше распался. Это показывает, насколько важна для таких дискуссий свобода слова. Не только потому, что цензура препятствовала публикации некоторых мнений, но и потому, что многие люди предпочитали вообще не говорить на деликатные темы: с одной стороны, это могло вызвать проблемы, с другой — могло бы кому-то навредить или поддержать некоторые утверждения коммунистической пропаганды.

Но коммунистическая Польша все-таки во многом отличалась от СССР. В частности, у нас было значительное количество монументов, посвященных жертвам нацистских преступлений, которые явным образом говорили о том, что жертвами были именно евреи. В Советском Союзе такие монументы посвящались абстрактным мирным гражданам страны. Кроме того, были и иные способы коммеморации Холокоста: например, каждый год отмечалась годовщина восстания в Варшавском гетто. В Советском Союзе институционализированное забвение работало значительно эффективнее. Тот факт, что «Черная книга» была запрещена после войны, а члены Еврейского антифашистского комитета были казнены, показывает эту разницу.

Если говорить об акценте на победе, то, действительно, и для СССР, и для значительной части постсоветского пространства Вторая мировая началась в 1941 году и закончилась победой в 1945-м. Это основной сюжет памяти о войне: мы победили в этой войне и спасли мир от нацизма. Что-то схожее было и в коммунистической Польше — как-никак, польские солдаты воевали вместе с советскими войсками в Берлине.

Но после 1989 года основным нарративом стало то, что Польша была оккупирована Советской армией, которая принесла с собой коммунистическую диктатуру. Советские солдаты спасли Польшу от нацистского террора, но не принесли полной свободы, потому что сами не были свободны. Потеряв миф о победе над Германией, Польша стала рассматриваться только как жертва: жертва советского и нацистского режимов. Проблема в том, что гораздо большими жертвами нацистского режима совершенно точно были евреи: 90% польских евреев были убиты, в то время как нееврейского населения погибло около 10%.

Я думаю, что историю Второй мировой можно рассказывать без этой соревновательности, солидарно. Но для некоторых людей это сложно.

— Как вы относитесь к законам об ответственности за отрицание Холокоста, которые существуют во многих странах Восточной Европы?

— Сейчас я критично настроен по отношению к таким законам. Однако раньше — несколько лет назад — я был сторонником этой идеи. Мне казалось, что отрицание такого рода ужасно и заслуживает того, чтобы быть ограниченным. Позднее я понял, что это дополнительное пространство для политиков, чтобы вводить дальнейшие ограничения на исследования и свободу слова. В Польше обратили внимание на то, что если есть такой запрет, то за ним может последовать запрет на искажение истории Холокоста, понятый, например, как табу на любые высказывания о соучастии «польской нации» в нацистских преступлениях, и далеко не ясно, кто является тут «польской нацией»: например, трое польских мужчин, совершивших преступление, станут представлять всю нацию или это только три человека? Это позволило мне понять, что такие законы могут приводить к дальнейшим запрещающим шагам, а это опасно. Сейчас моя позиция, я бы сказал, англосаксонская: я за свободу слова и за осуждение отрицания Холокоста, но другими средствами. Кстати, я не думаю, что борьба с отрицанием Холокоста в Польше в конечном счете эффективна. В основном все это все равно происходит в онлайне, но на иностранных серверах — например, в США, где такие вещи легальны. Так что предотвратить это сложно еще и по техническим причинам.

— Вы однажды сказали, что антисемитизм и память о Холокосте могут уживаться вместе. Не переоцениваем ли мы последовательность и логичность нашего мышления?

— Исследования памяти существенно продвинулись за последние 20 лет. Сейчас мы гораздо больше понимаем, как люди мыслят и вспоминают прошлое. Здесь есть множество источников — важно, что вы узнаете от семьи, соседей, в школе, что вы видите, когда идете по улице своего города, что узнаете из фильмов и компьютерных игр. Обычно знание людей очень фрагментарно, ограниченно. Но важно то, что образы, которые у нас есть в памяти, могут меняться. До 1970-х Холокост не был основной темой Второй мировой. Лишь постепенно он стал, возможно, главным сюжетом этой войны во многих странах.

Я думаю, что каждое поколение смотрит на прошлое по-своему. То, что важно для меня, менее важно для моих детей. Каждое поколение переизобретает прошлое. Здесь хороший пример — феминистская революция: лишь несколько десятилетий назад историки начали понимать, что у женщин особый опыт и что история — так, как она до сих пор писалась, — была во многом историей мужчин. То, что мы смогли изменить эту перспективу, говорит о том, как сильно может меняться наш взгляд на историю. Мы должны быть открыты новым вопросам.

Оригинал

“Но дискуссий о Холокосте в Белоруссии не было. Из-за диктатуры там нет сейчас пространства для свободной дискуссии на сложные темы.”

Примечание политолога Вольфа Рубинчика из Минска (05.05.2020): “Мой опыт участия в научных конференциях ХХІ в. показывает, что дискуссии о Катастрофе возможны в Беларуси. Например, на Международном конгрессе белорусистов 2010 г. обсуждалась тема сопротивления в Минском гетто – кто его инициировал и т. д. Более того, начиная примерно с 2008 г. правительство такие обсуждения в какой-то мере поощряет – не исключено, что и с целью отвлечения от современных общественно-политических проблем. Другое дело, что дискуссии о прошлом (не только о Катастрофе евреев Беларуси) обычно не выходят за рамки довольно узкого круга историков, краеведов, литераторов… Они редко захватывают общество и далеко не всегда влекут за собой какие-то практические шаги”.

Опубликовано 05.05.2020 14:40

Я никогда и нигде не умру

Екатерина Астафьева 26 февраля 12:00

Голландская учительница с еврейскими корнями Этти Хиллесум на протяжении нескольких лет вела дневник. В нем она описывала трудности жизни времен Второй мировой войны, тяготы, с которыми приходилось сталкиваться евреям, и свои собственные размышления о любви, эмансипации и боге. Ее записи по всему миру ценятся не меньше, чем знаменитый дневник Анны Франк.

Детство в Голландии

Восемь тетрадей, в которых заключена целая жизнь — именно так описывает дневники Этти Хиллесум исследователь Ян Герт Гарландт. Этти Родилась в 1914 в городе Миддельбург. Ее отец был голландцем, преподавал латынь и греческий в школе. Ее русская мать бежала в Европу от погромов в 1907.

Этти родилась в еврейской семье, но была воспитана христианкой

Этти училась в городской гимназии — девочку, как и двух ее братьев, воспитывали не в еврейских, а в христианских традициях, хотя у семьи были еврейские корни. В 1932 Этти поступила на юридический факультет в университет Амстердама, там же она позже изучала славистику.

История любви

Огромную роль в жизни Этти сыграло знакомство с Юлиусом Шпиром, психологом, который был старше девушки на 27 лет. Со Шпиром, связанным узами брака, у нее начался роман. Именно он в 1941 посоветовал Этти начать вести дневник, чтобы разобраться в самой себе. В своих записках 27-летняя женщина подробно описывает свои отношения с любимым, спрятав его личность под псевдонимом «S.». Огромным потрясением для нее стала смерть Шпира — она пишет, что когда-то мечтала прочесть его жизнь до конца, и ей это удалось.

Фото 3.jpg
Этти Хиллесум

Женский вопрос

Этти регулярно размышляет о роли женщин в обществе. «Женский вопрос не так прост. Иногда, встретив на улице какую-нибудь красивую, ухоженную, очень женственную, глуповатую особу, я могу совсем потерять равновесие. В такие моменты свое восприятие жизни, внутреннюю борьбу, страдания я чувствую чем-то угнетающим, уродливым, неженственным.

Этти самостоятельно решила уехать в Вестерборк

И хочется быть только красивой, глупой, желанной игрушкой для мужчины… Вероятно, настоящая эмансипация женщин должна еще только начаться. Женщина пока что не человек, она — самка. Она скована, она опутана вековой традицией. Как человек женщина должна еще родиться, здесь ей предстоит большая работа».

«Снова аресты, террор, концентрационные лагеря…»

Холокосту Этти уделяет особое внимание. Еще в 1941 она пишет: «Снова аресты, террор, концентрационные лагеря, произвольно вырванные из семей отцы, братья, сестры. Ищешь смысл жизни и спрашиваешь себя, существует ли он еще вообще». Или цитирует письмо своего отца: «Сегодня наступила безвелосипедная эпоха. Мишин — я доставил лично. В Амстердаме, как я прочел в газете, евреи еще имеют право ездить на велосипеде. Что за привилегия! Теперь нам не нужно бояться, что велосипеды могут украсть. Для наших нервов это замечательно. В свое время мы сорок лет в пустыне тоже обходились без велосипедов».

Брат Этти Миша мог избежать гибели, но не захотел оставить семью

Этти повезло — в 1942 она получила место в отделе культуры при Еврейском совете («юденрате»). Это могло спасти ее от попадания в лагерь. Но она сама решила отправиться в пересыльный лагерь Вестерборк неподалеку от границы с Германией, чтобы разделить судьбы сотен евреев. Ненадолго вернувшись из лагеря, больная Этти продолжила свои записи.

Фото 4.jpeg

Жизнь в Вестерборке

«Если бы я только могла справиться со словами, чтобы передать эти два интенсивнейших, богатейших месяца там, за колючей проволокой, ставшие моей жизнью и подтвердившие ее высочайшую ценность. Мне так полюбился этот Вестерборк, что я тоскую по нему, как по дому».

На русском дневник Этти опубликован как «Я никогда и нигде не умру”

В сентябре 1942 Этти вспоминает слова друга: «По крайней мере есть одно утешение, — со своей грубоватой ухмылкой сказал Макс. — Зимой снег тут такой высокий, что он закроет окна бараков, и тогда весь день будет еще и темно». При этом он казался себе даже остроумным. «И потом нам здесь будет тепло, уютно, так как никогда не будет ниже нуля. А в рабочих бараках мы получили две маленькие печки, — вдохновенно продолжал он. — Люди, которые их принесли, сказали, что они так хорошо горят, что сразу же лопаются».

Фото 5.jpg

Дневник Этти

«Я еще не получила свои талоны на слезы»

Тогда же Этти рассказала в дневнике историю, которая, пожалуй, выражает всю боль простых евреев, сосланных в лагеря. «Мне вдруг вспомнилась женщина с белоснежными волосами вокруг благородного, овального лица, которая держала в своем мешочке для хлеба пакетик с тостами. Это была ее единственная провизия на пути в Польшу. Она придерживалась строгой диеты. Она была ужасно милая, спокойная и по-девичьи стройная. Однажды днем я сидела с ней на солнце перед насквозь проходимыми бараками. Я дала ей одну книгу, «Любовь» Иоганна Мюллера, взятую мною в библиотеке S., отчего она была совершенно счастлива. Обратившись к двум молодым девушкам, позже подсевшим к нам, она сказала: «Рано утром, когда мы уедем, подумайте о том, что каждый из нас может плакать только три раза». И одна девушка ответила: «Я еще не получила свои талоны на слезы».

Этти с семьей

В 1943 всю семью Этти этапировали в Освенцим. Ее брат Миша, талантливый пианист, мог избежать этой участи, но от отказался от спасения, чтобы быть со своими близкими. Все члены семьи Хиллесум умерли в лагере.

Оригинал

Опубликовано 01.03.2018 04:57

Записки узника Освенцима

Расшифрованы записки узника Освенцима, вынужденного служить в зондеркоманде

Лоуренс Питер BBC News

6 часов назад

Фотокопия рукописи Наджари в процессе обработки Правообладатель иллюстрации IFZ-MUENCHEN.DEImage caption

Фотокопия рукописи Наджари, после обработки. Оригинал – справа

Леденящие кровь признания узника Освенцима, вынужденного помогать нацистским палачам, были наконец расшифрованы благодаря кропотливой исследовательской работе и компьютерному моделированию.

Марсель Наджари, греческий еврей, на страницах блокнота описывал, как тысячи евреев ежедневно загоняли в газовые камеры. Их набивалось туда, как “сардин в банке”, пишет он.

В 1944 году 26-летний Марсель мечтал о мести. Он узнал от знакомых евреев из Греции, что его мать, отец и сестра Нелли годом ранее умерли в лагере Аушвиц-Биркенау в Освенциме, на оккупированной нацистами территории южной Польши.

“Часто я думал о том, чтобы пойти вместе с остальными, чтобы разом покончить со всем . Но всякий раз мысли о возмездии останавливали меня. Я хотел и хочу жить, мстить за смерть отца, матери и моей дорогой сестренки”, – писал он.

Он был одним из почти 2200 членов зондеркоманды – еврейских заключенных, которые использовались СС для конвоирования своих соотечественников в газовые камеры. Они также должны были сжигать трупы, собирать золотые коронки и женские волосы, выбрасывать пепел в ближайшую реку.

Конвейер смерти

Видя вблизи работу нацистской машины убийств, эти люди понимали, что когда-то СС уничтожит и их тоже, это лишь вопрос времени.

Поэтому в ноябре 1944-го Наджари упаковал свою 13-страничную рукопись в термос с пластиковой пробкой, уложил его в кожаную сумку и закопал надалеко от крематория номер 3.

“Крематорий – это большое здание с широкой дымовой трубой и 15 печами. Здесь два огромных подвала. В одном из них люди раздеваются, другой – камера смерти. Люди заходят в нее голыми по три тысячи за один раз, их закрывают и подают газ. После шести или семи минут мучений они мертвы”, – пишет автор дневника.

Он описывает, как нацисты провели в помещение трубы, чтобы газовая камера выглядела, как душевая.

“Контейнеры с газом всегда привозят на машине немецкого Красного Креста в сопровождении двух эсэсовцев. Они выгружают контейнеры, и через полтора часа наша работа начинается. Мы оттаскиваем тела этих невинных женщин и детей к лифту, который поднимает их в топку”.

Пепел после сожжения тела средней жертвы весит около 640 грамм (1,4 фунта), написано в блокноте Марселя.

Марсель Наджари в форме греческой армии

Жизнь после смерти

Из этих записок становится ясно: Марсель знал, что умрет в лагере, но писал послание миру за его стенами. Послание, которое означало смерть для его автора, если бы эсэсовцы обнаружили дневник.

36 лет спустя польский студент-лесотехник, проводивший земляные работы в этом месте, на глубине 40 см случайно обнаружил термос.

Чудом Наджари пережил Освенцим и последовавшую депортацию в Маутхаузен – лагерь в Австрии, когда Третий рейх рухнул.

После войны он женился и в 1951 году перебрался в Нью-Йорк. У него уже был годовалый сын, а в 1957 году его жена Роза родила ему дочь, которую назвали Нелли в честь погибшей любимой сестры Марселя.

В довоенных Салониках он был торговцем. В Нью-Йорке стал зарабатывать на жизнь портняжным ремеслом.

Наджари умер в 1971 году в возрасте 53 лет, девять лет не дожив до момента, когда его записки были найдены.

Сырость сделала свое дело: лишь 10% рукописи поддавались прочтению на тот момент, когда российский ученый Павел Полян решил восстановить ее, используя современные технологии.

Столь редкие свидетельства от непосредственного участника событий являются ключевыми при описании Холокоста, говорит Полян.

Торжество высоких технологий

В прошлом месяце результаты работы Павла Поляна были опубликованы на немецком языке Институтом современной истории в Мюнхене. Сам Полян сейчас трудится над новым изданием своей книги “Свитки из пепла” о работе зондеркоманд, куда войдет и текст дневника Наджари.

Из имеющихся четырех других письменных свидетельств членов зондеркоманд наиболее важными эксперты считают записки Салмена Градовского, еврея из Польши. Его заметки, составленные в основном на идише, были найдены ранее и находятся в лучшем состоянии.

Полян получил в свое распоряжение отсканированную рукопись Наджари, оригинал которой хранится в архиве музея Освенцима. После того как историк рассказал о записках и их плачевном состоянии в эфире одной из российских радиостанций, с ним связался специалист по компьютерным технологиям Александр Никитаев и предложил свою помощь.

Никитаев потратил год на эксперименты с графическими программами, стараясь восстановить почти исчезнувший текст.

Он использовал красный, зеленый и синий фильтры, чтобы добиться 90% читаемости. Для этого он воспользовался коммерческими программами, но мультиспектральный анализ – технология, состоящая на вооружении полиции и спецслужб, – оказался еще более эффективным.

Перевести текст с греческого на английский Поляну помог Иоаннис Каррас – британский ученый греческого происхождения, живущий в немецком Фрайбурге.

Вход в раздевалку газовой камеры и крематория номер 3

Считая составы

В интервью Би-би-си Павел Полян сказал, что его поразила точная оценка Наджари количества жертв в Аушвице – 1,4 миллиона человек.

Историки утверждают, что в лагере нацистами было уничтожено более 1,1 миллиона евреев и 300 тысяч представителей других национальностей, большинство из которых – поляки и советские военнопленные.

“Очевидно, заключенные обсуждали, сколько составов прибывало в лагерь”, – говорит Полян.

“Жажда мести – то, что отличает записи Наджари от остальных письменных свидетельств. Еще он много пишет о своей семье. Например, уточняет, кому должно достаться пианино его погибшей сестры”.

Наджари написал предисловие на немецком, польском и французском языках, в котором обращается к нашедшему рукопись с просьбой передать ее в греческое посольство на имя своего друга Димитроса Стефанидеса.

Марсель стал свидетелем отчаянного восстания членов зондеркоманды под руководством советских военнопленных, которые попытались взорвать хотя бы один из пяти крематориев, используя похищенную взрывчатку.

Бунт был подавлен нацистами, и поскольку Наджари не было среди его участников, он выжил.

Около 110 членов зондеркоманды пережили Освенцим-Биркенау, большинство из них – польские евреи. Всем им больше всего на свете хотелось забыть пережитые ужасы, лишь некоторые решились описать их на бумаге.

Оригинал

Опубликовано 01.12.2017 22:31

Холокост. Гибель евреев Норвегии

Блог Андрея Рогачевского. Российские корни жертв Холокоста из Норвегии

Андрей Рогачевский для bbcrussian.com

Памятник жертвам Холокоста в Тромсе — Мемориальная плита депортированным евреям на одной из центральных площадей в Тромсе

В Международный день памяти жертв Холокоста, по решению ООН отмечаемый 27 января (дата освобождения советскими войсками концлагеря Освенцим), хочется обратиться к малоизвестным эпизодам преследований евреев в оккупированной нацистами Европе. Многие ли в курсе того, например, что произошло с евреями в Норвегии?

До оккупации страны Германией весной 1940 года их численность едва ли превышала две тысячи человек, включая несколько сотен беженцев от нацизма из той же Германии, а также Австрии и Чехословакии. Процент от общего населения количеством почти в три миллиона был смехотворным.

“Еврейский параграф”

Подобное обстоятельство отчасти объясняется тем, что в норвежской конституции 1814 года существовал специальный параграф №2, который – под предлогом защиты официальной государственной “евангельско-лютеранской” религии – запрещал евреям (и иезуитам) въезд на норвежскую территорию.

Тогда как в Дании, от которой Норвегия отделилась в том же 1814 году, евреям было официально позволено селиться с начала XVII века. А в Швеции, к которой Норвегия перешла от Дании – с начала XVIII-го.

Усилиями писателя и общественного деятеля Хенрика Вергеланна – сына одного из инициаторов принятия так называемого “еврейского параграфа” – запрет на проживание евреев в Норвегии был отменен в 1851 году. Правда, сам Вергеланн до отмены не дожил, а иезуиты дождались снятия запрета лишь в 1956-м.

Однако норвежские евреи еще некоторое время оставались ограничены в правах. Например, им нельзя было занимать должности в правительстве и учительствовать в государственных школах.

А поскольку в целом ряде других стран никаких ограничений не было, неудивительно, что евреи не особенно стремились укорениться в Норвегии. Которая к тому же – наверное, справедливо – казалась тогда небогатой провинцией на холодной окраине Европы.

Так что к концу 1870-х годов во всей Норвегии насчитывалось не более 25 евреев.

Еврейские погромы в России конца XIX века и получение Норвегией независимости в начале ХХ века слегка изменили ситуацию. В 1910-м евреев стало более тысячи. Судя по всему, многие были выходцами из Российской империи. Кто-то попал в Норвегию проездом, думая эмигрировать в Америку, да так и остался.

В 1892 году была открыта синагога в Осло, а в 1899-м – еще одна в старинной столице Норвегии, Тронхейме. Кажется, тронхеймская синагога до сих пор остается самой северной в мире.

Синагога в Тронхейме остается самой северной в мире

В заполярном Тромсё, где я живу, евреи есть, а синагоги нет. И то сказать, как правоверному еврею справлять субботу, если два месяца в году тут полярная ночь, а еще два месяца – полярный день?

Насколько можно предположить, евреи довольно успешно интегрировались в норвежское общество.

Одним из критериев интеграции в этой стране с высокоразвитой физической культурой является регулярное любительское участие в спортивных мероприятиях.

Известно, например, что житель Тромсё Исак Шотланд (1907-1943) 13 сезонов играл за местную футбольную команду, его брат Саломон (1902-1943) был одним из самых быстрых бегунов в Северной Норвегии, а еще один житель Тромсё, Конрад Каплан (1922-1945), играл в теннис.

Родители Исака Шотланда Меир-Лейб и Роза прибыли в Норвегию из Литвы, а отец Каплана Даниэль – из Латвии.

Во время оккупации

Таблички с именами жертв — Немецкий художник Гюнтер Демниг установил 14 мемориальных камней в Тромсё как часть проекта “Камни преткновения”. Это латунные таблички с именами евреев-жертв нацизма, живших или работавших по конкретным адресам

Нацисты и коллаборационисты были далеки от того, чтобы восхищаться еврейской аккультурацией. Норвежский ставленник Гитлера Видкун Квислинг, лидер партии “Национальное единение”, назначенный премьер-министром в феврале 1942-го, восстановил “еврейский параграф” в конституции.

Еще до этого были составлены списки членов еврейских общин в Осло и Тронхейме. Евреев обязали заполнить анкеты с указанием, в частности, откуда они приехали в Норвегию и состоят ли в масонских ложах, а также каким бизнесом владеют. Удостоверения личности для евреев проштамповывались красной буквой J.

Вскоре начались аресты и депортации, проводившиеся при участии норвежской полиции, среди которой было немало сторонников “Национального единения” (за годы оккупации партия выросла более чем в 10 раз, от трех до 43 тысяч членов).

Еврейское имущество было конфисковано и продавалось с молотка в пользу государства.

Между ноябрем 1942-го и февралем 1943-го 772 арестованных еврея всех полов и возрастов были вывезены из Норвегии в Освенцим морем через Щецин. Выжили лишь 34 из них, в том числе музыкант и бизнесмен Герман Сахнович, автор переведенных на несколько языков – но пока еще не на русский – воспоминаний Det angår også deg (“Это касается и тебя”, 1976; в соавторстве с писателем Арнольдом Якоби). Мать Сахновича, Сара, родилась в Риге.

Спаслось и значительное количество евреев – более тысячи человек, вывезенных при помощи норвежского Сопротивления преимущественно в нейтральную Швецию.

Осенью 1942-го по разным маршрутам проводники могли вывозить до 50-60 человек в неделю. Провал в октябре 1942-го одной такой группы беглецов из 10 человек (девятеро были евреями) и последовавшее за провалом убийство норвежского пограничника как раз и дали правительству Квислинга предлог для немедленных задержаний и высылок евреев. (Хотя на обсуждении “окончательного решения еврейского вопроса” в январе 1942-го в Ванзее спешить с депортацией евреев из Скандинавии не рекомендовалось из опасений протестов со стороны остального населения.)

В благодарность за спасение большей части норвежских евреев израильский институт Холокоста и Героизма Яд ва-Шем (“Память и имя”) присвоил норвежскому Сопротивлению почетное звание коллективного праведника мира. Помимо этого, на 1 января 2016 года в списке Яд ва-Шем значилось 62 индивидуальных праведника мира из Норвегии.

Норвежцы-коллаборационисты во многих случаях тоже названы поименно в нашумевшей книге Марты Мишле Den største forbrytelsen (“Величайшее преступление”, 2014), также заслуживающей перевода на другие языки.

Начинать жизнь заново

Невзирая на то, что норвежские евреи пострадали от коллаборационизма, многие из них вернулись в Норвегию после войны. Уже в 1946 году в норвежской общине “исповедующих Моисееву веру” было зарегистрировано 559 человек.

Начинать жизнь заново подчас приходилось почти с полного нуля. В качестве примера Марта Мишле рассказывает историю боксера Чарльза Брауде (чьи родители Бенцель и Сара приехали в Осло из Литвы в начале 1910-х и 30 лет спустя были депортированы в Освенцим, где и погибли).

Чарльз возвратился в Осло в мае 1945-го после нескольких лет лагерей и краткого пребывания в Швеции. И в родительском доме, и в квартире, где Чарльз когда-то обитал с женой-норвежкой, теперь поселились посторонние.

Каждый принадлежавший семье Брауде предмет – будь то чашка, наволочка или носок, не говоря уже о завоеванных Чарльзом боксерских медалях – был либо присвоен соседями, либо продан на аукционе. Чарльзу посчастливилось заполучить обратно старый грузовик своего брата Исака (тоже погибшего в Освенциме), так что, по крайней мере, не пришлось спать под открытым небом.

Компенсацию за утраченное имущество норвежским евреям вручили лишь полвека с лишним спустя. В марте 1999 года норвежский парламент принял решение об индивидуальных реституциях на сумму в 200 миллионов крон, поделенную почти на тысячу заявителей, и коллективных реституциях на сумму в 250 миллионов крон с целью поддержки еврейской культуры в Норвегии и за ее пределами.

Часть этих денег пошла на организацию Центра по изучению Холокоста и религиозных меньшинств, расположенного в бывшей вилле Квислинга (сам Квислинг после войны был казнен в заключении по приговору норвежского суда).

Норвежский Холокост также отмечен композицией британского скульптора Энтони Гормли – стульями без сидений на южной стороне Осло-фьорда, неподалеку от места, откуда евреев отправляли в Щецин на кораблях.

Немецкий художник Гюнтер Демниг – автор проекта “Камни преткновения”, существующего с 1993 года (встраивание в городскую прохожую часть латунных табличек с именами евреев-жертв нацизма, живших или работавших по конкретным адресам) – установил 14 таких мемориальных камней в Тромсё.

Но норвежское еврейство представлено далеко не только мемориальными объектами. О преемственности еврейской жизни в стране свидетельствует, в частности, небольшой магазин женской одежды в центре Тромсё, принадлежащий Анне-Лизе Каплан, внучке Даниэля.

Нынешняя еврейская община Норвегии состоит из примерно полутора тысяч человек. Каждый год в День Конституции, 17 мая, представители общины собираются в Осло у могилы Хенрика Вергеланна и произносят патриотические речи, чередуемые с хоровым пением. Что как-то раз довелось наблюдать и мне.

Андрей Рогачевский – профессор русской литературы и культуры в Университете Тромсё, Норвегия

Оригинал

***

Пережившая Освенцим: остерегайтесь пропаганды ненависти

Алан ЛиттлБи-би-си, Освенцим 27 января 2017

Когда Сюзан Поллак было 13 лет, ее вместе с семьей погрузили в теплушку и из родного дома в Венгрии отправили в оккупированную Германией Польшу.

Им сказали, что это переселение. Дорога заняла шесть дней, и за это время некоторые люди в их вагоне умерли.

“На полу в вагоне было немного соломы, – вспоминает Сюзан. – Там было темно, холодно и очень враждебно. И почти не было места, чтобы присесть. Многие плакали. И там было много детей. Мы оказались в ловушке. Двери были заперты, и мы поняли, что это никакое не переселение. Но мы даже представить себе не могли, что нас ожидает”.

Двери открылись уже в Освенциме.

A red rose in the wire fence at the Auschwitz-Birkenau concentration camp — В Освенциме погибло более миллиона человек, преимущественно евреев. Однако по сей день находятся “историки”, готовые отрицать этот факт

Там, на железнодорожной платформе, нацисты отделили тех, кому было предназначено жить и работать, от тех, кого немедленно отправили на смерть.

Сюзан соврала о своем возрасте. Заключенный на платформе шепнул ей, чтобы она сказала, что ей 15. Это спасло ей жизнь. Однако ее мать отправили прямиком в газовую камеру.

“Не было никаких прощальных обниманий или поцелуев, мою маму просто оттолкнули в сторону вместе с другими женщинами и детьми. Это обесчеловечивание началось сразу же. Я даже не плакала, как будто я разом лишилась всех эмоций”.

Активное пособничество

Советские войска вошли в Освенцим 27 января 1945 года.

За несколько дней до этого нацисты бросили лагерь, оставив его практически нетронутым. Там были уничтожено более миллиона человек, в основном евреев, но были и цыгане, и поляки, и политзаключенные.

The train tracks leading to the main entrance of the Auschwitz-Birkenau concentration camp

Эти железнодорожные линии, которые и по сей день можно увидеть в Освенциме, вели почти во все уголки Европы.

Холокост был не исключительно немецким занятием. Он требовал сотрудничества норвежских чиновников, французской полиции, польских машинистов и украинских полицаев. В каждой оккупированной европейской стране находились свои активные пособники.

После 1945 года весь континент охватила гробовая тишина.

Евреи, пережившие Холокост, обнаружили, что мир по ту сторону лагерной проволоки не очень-то и хочет слышать их историю.

A group of child survivors at Auschwitz-Birkenau on the day of the camp’s liberation by the Red Army, 27 January 1945 — Эта фотография была сделана вскоре после того, как бойцы Красной Армии освободили Освенцим

Лишь в 60-е годы до общественного сознания стали доходить масштабы преступления, совершенного против целого народа.

И тем не менее, Холокост продолжают отрицать. В интернете можно обнаружить множество заявлений о том, что никакого уничтожения евреев не было.

“Иногда они предпочитают называть себя историками-ревизионистами, – поясняет Павел Савицкий, сотрудник музея Освенцима, который посещают 2 миллиона человек в год. – Но это не так. Они просто ненавидят других людей. Это антисемитизм”.

Юридическое наследие

После войны, в ходе Нюрнбергского процесса лидеров нацистов привлекли к ответственности за государственные преступления, совершенные в Германии и на оккупированных территориях. Тогда в мрачный лексикон военных преступлений впервые были введены два новых понятия: преступление против человечности и геноцид.

Юридическим наследием этого суда над нацизмом стало то, что с 1945 года ни одно суверенное государство не имеет права обращаться со своими гражданами так, как ему вздумается.

“В 1945 году произошла удивительная, революционная и значительная перемена, – считает специалист по международному праву Филипп Сэндс, принимавший участие во многих трибуналах по военным преступлениям. – До 1945 года, если какое-то государство захотело бы уничтожить половину своего населения, если бы там калечили или пытали людей, если бы они пропадали без вести, то никакой международный закон не мог бы этому помешать. К сожалению, изменения, которые произошли в 1945 году, как мы знаем, не помешали ужасам повторяться”.

Nazi leader Hermann Goering in the witness box at the Nuremberg War Crime Trials on March 16, 1946 — Нюрнбергский процесс поставил точку в деле нацистов. Многие главари режима были приговорены к смерти за преступления против человечности и геноцид

“Но это не значит, что когда они повторяются, не существует по крайней мере объективной установки, позволяющей сказать отдельным правительствам и государствам с позиции международного закона: вы не имеете права делать то, что вы делаете”, – отмечает Сэндс.

Рядом с бараками, где содержали заключенных Освенцима, есть большая открытая траншея, по форме и размерам напоминающая бассейн.

Во время войны она действительно была наполнена водой. Зачем, спросите вы? Потому что так требовали правила лагерной страховки.

В этом есть свой леденящий душу гротеск: в лагере, предназначенном для уничтожения людей, заботились о соблюдении правил пожарной безопасности в соответствии со страховым законодательством. Между прочим, компания, страховавшая лагерь, существует до сих пор. Во всем этом для нас, потомков, должно звучать предупреждение.

В день, когда в Великобритании вспоминают жертв Холокоста, Сюзан Поллак предупреждает о том, как важно извлекать уроки из истории.

“Мы не говорим о варварах, – подчеркивает она, – мы не говорим о примитивном обществе. Немцы были развитыми, образованными, прогрессивными. Быть может, все дело в том, что прослойка цивилизованности очень тонка. И поэтому нам следует очень осторожно относиться к пропаганде ненависти. Это очень важно. Все начинается как маленький ручеек, но он может превратиться в поток, и когда это случится, останавливать его будет уже поздно”.

Оригинал

Подготовлено к печати 27.01.2017 23:54

«Наступит ночь» (Night Will Fall, 2014)

Кинохроника британского документалиста и антрополога Андре Сингера о фильме, который делала в 1945 году команда продюсера Сидни Бернстайна при участии Альфреда Хичкока. Материалом для фильма Бернстайна стали документальные съемки, сделанные британскими солдатами в Германии, в частности, в концлагере Берген-Бельзен, Однако по распоряжению британского МИДа фильм был запрещен к показу и пролежал в забвении 70 лет.

Берген-Бельзен. (Bergen-Belsen), концентрационный лагерь близ г. Целле в северо-восточной Германии. Задуманный как лагерь для военнопленных и пересыльный лагерь, рассчитанный на 10 тыс. чел., Б.-Б. в последние недели войны вмещал 41 тыс. заключенных. От 35 до 40 тыс. его узников умерли от голода, скученности, тяжелого труда и болезней или были убиты по приказу коменданта Йозефа Крамера. В марте 1945 в Б.-Б. умерла А. Франк. 15.4.1945 Б.-Б. узников освободили союзные войска (он стал первым лагерем, освобожденным войсками союзных государств Запада).

По сравнению с другими лагерями евросмерти Берген-Бельзен кажется маленьким… Кадры из Майданека и Освенцима, снятые СОВЕТСКИМИ освободителями, а также из Бухенвальда, снятые американцами, тоже включены в фильм.

Свидетельство о свидетельстве

Анна Наринская о документальном фильме Андре Сингера «Night will Fall»

23.01.2015

27 января, в годовщину освобождения Освенцима, мировые телеканалы покажут британский фильм «Night will Fall». В тот же день премьера одной из самых впечатляющих кинохроник двадцатого века, пролежавшей на полке семьдесят лет, пройдет в московском Центре документального кино

“Night Will Fall” (“И опустится ночь”) — это фильм о фильме. Фильм британского документалиста и ученого-антрополога Андре Сингера о фильме “German Concentration Camps Factual Survey” (“Факты о немецких концентрационных лагерях”), который весной и летом 1945 года делала, при участии великого кинорежиссера Альфреда Хичкока, команда продюсера Сидни Бернстайна.

Вообще-то Бернстайн (он на тот момент был главой киноподразделения Psychological Warfare Division — союзнического отдела пропаганды) сделал вещь совершенно обычную — он раздал младшим офицерам и солдатам британских войск, продвигающихся в это время уже по центру Германии, камеры. Военная съемка, разумеется, никаким новшеством не была, это делали все (и Сингер в придачу к “бернстайновскому” использует советский и американский материал) — отличие же состояло в том, что камеры были хорошие, большинство операторов имело специальную подготовку, а съемки — те, которые представлялись важными,— производились не хаотически, а продуманно и невероятно детально. Бернстайн предвидел, что этим кадрам предстоит быть продемонстрированными не только в зале кинотеатра, но и в зале суда. (И действительно, многие из этих пленок использовались как улики во время Нюрнбергского процесса.)

«И они пришли и смотрели, как хоронили этих несчастных — как груды этих трагических тел сбрасывали в ров. А мы снимали — нам нужно было свидетельство, что они это видели»

“Весной 1945 года,— говорит закадровый голос в оригинальном фильме Бернстайна,— британская армия вошла в городок Берген-Бельзен в сердце Германии. Аккуратные сады, богатые фермы — английский солдат невольно начинал восхищаться этим местом и его приветливыми жителями. Во всяком случае, до той минуты, как он начинал чувствовать запах”.

То, что увидели британцы, войдя в концлагерь Берген-Бельзен, оказалось для них практически полной неожиданностью. (Известно, что союзники сочли сильно преувеличенной советскую информацию о немецких лагерях в Восточной Европе, которую получили в 1944 году. Они не могли поверить — цитирую,— что “одни европейцы могут делать такое с другими европейцами”.) И это — то, что они увидели, сняли на пленку и включили в фильм,— не поддается никакому описанию. Я и не буду бессильно пытаться здесь это описывать. Единственное, что надо сказать: невероятно близкий и пристальный взгляд камеры и художественное (свет, контрастность, внутрикадровое движение) совершенство съемки дают невыносимый практически эффект — на это невозможно смотреть и от этого невозможно оторваться. Это абсолютно выдающиеся по художественному качеству (придется употребить здесь эти слова) съемки. Я видела множество фильмов, посвященных Холокосту, так что можете мне поверить.

В фильме Сингера есть интервью с самим Бернстайном, записанное в 1985 году (он умер в 1993-м). “Наши пленки должны были стать доказательством того, что это случилось, что это действительно происходило. Немцы в абсолютном большинстве тогда утверждали, что не знали ничего о концлагерях и том, что в них творилось. И я решил, что нужно, чтобы люди из соседних с лагерем мест пришли и посмотрели, что творилось у них под боком. И что нужно снимать, как это происходит. И они пришли и смотрели, как хоронили этих несчастных — как груды этих трагических тел сбрасывали в ров. А мы снимали — нам нужно было свидетельство, что они это видели”.

Когда смотришь этот пролежавший на полке 70 лет фильм, думаешь, что его можно было тогда выпустить, надо было только при озвучании изменить слово «немцы» на слово «люди». Так он стал бы еще правдивее

Альфред Хичкок, который специально приехал из Голливуда, чтобы помочь со сценарием, предложил показывать в фильме карты, демонстрирующие, насколько вплотную соседствовали нормальная уютная жизнь и ад лагерей. Хичкока больше всего интересовала фигура “безмятежного свидетеля-соучастника” и факт непосредственного сосуществования “нормальной жизни” и “великого зла”. То есть, возможно, самый эмоционально не разрешенный из всех связанных с Холокостом вопросов, получивший наглядное воплощение в шутнике-стрелочнике со станции Треблинка, которого снял Клод Ланцман для своей документальной эпопеи “Шоа”. Этот забавный добродушный старик в течение нескольких лет с прибаутками и весельем каждый день переключал семафор, чтобы набитые людьми эшелоны могли беспрепятственно следовать в Аушвиц. Он, конечно, знал, зачем этих людей туда везут. Но ведь даже если б он рыдал не переставая — ничего бы не изменилось, да и сам он был человек подневольный, и жизнь есть жизнь… в общем, продолжите эту фразу за меня.

День памяти жертв Холокоста
27 января — Международный день памяти жертв Холокоста. Именно в этот день советские войска освободили концентрационный лагерь Освенцим. История убийства, унесшего жизни 6 млн человек, — в фотогалерее «Ъ».

В первую очередь фильм Бернстайна предназначался для показа немцам в рамках программы денацификации, которая поначалу во многом строилась вокруг “немецкой вины”. Но к концу лета 1945-го ситуация изменилась. Во-первых, еврейские узники лагерей, снятые в этом фильме с таким неимоверным сочувствием, что общественное мнение неизбежно стало бы требовать немедленных действий по их обустройству, к этому времени (уже в качестве “перемещенных лиц”) стали представлять для англичан значительную проблему. И разрешать ее предполагалось без учета порывов растроганных зрителей. А во-вторых и в главных — отношения между Советским Союзом и Западом становились все напряженнее, и это противостояние неизбежно должно было отразиться на том, как дальше будет существовать разделенная Германия. Так что союзники не могли не считаться с тем, что наладить отношения с населением “доставшихся” им территорий будет куда легче, если не попрекать их постоянно “виной”. В итоге в начале сентября 1945 года фильм Бернстайна (вернее, километры съемочных материалов, расшифровки, смонтированные и озвученные куски и несколько вариантов сценариев), в соответствии с распоряжением британского МИДа, был положен на полку. Хотя когда смотришь отрывки из этого фильма сегодня — спустя 70 лет, в течение которых много раз было выявлено и продемонстрировано, что в реальности “европейцы могу делать с европейцами”,— думаешь, что его вполне можно было тогда выпустить, несмотря даже на все требования “реальной политики”. Надо было только изменить одну вещь — исправить при озвучании везде слово “немцы” на слово “люди”. Так он стал бы еще правдивее.

В Европе и Америке “Night Will Fall” пойдет по телевидению 27 января в рамках Дня памяти жертв Холокоста в семидесятую годовщину освобождения Освенцима. В России в этот день (и в несколько последующих) его будут показывать в московском Центре документального кино. Насчет телепоказа пока неясно — но скорее нет, чем да. И сама эта неясность — еще одно доказательство, что наша сегодняшняя ситуация в принципе является результатом глупости, ровно в той же мере, что и злокозненности.

Потому что вот так “отодвигаясь” от еще одной западной гуманитарно-просветительской кампании (или акции? — как лучше назвать этот практически одновременный показ в западных странах?), отечественное телевидение лишает себя возможности широковещательно продемонстрировать не только бесценный материал, но и интервью, в которых бывшие узники Освенцима иначе как “ангелами” советских солдат в их белом зимнем камуфляже не называют. И если этот фильм и противоречит нашей теперешней пропаганде, то только ее жалобно-негодующей части, сообщающей, что, мол, Запад нашу роль в войне преуменьшает и всячески нас в этом смысле затирает. Потому что тут все ровно наоборот.

И хотя фильм Сигера как раз демонстрирует, что Холокост стал предметом политических игр буквально с того дня, как мир о нем узнал, невозможно спокойно отнестись к тому, что вокруг него происходит сегодня. Счет мировым политикам, которые сообщили в связи с Освенцимом и его освобождением какую-нибудь им выгодную в нынешней ситуации чушь или как-нибудь глупо себя в связи с этой годовщиной повели, скоро уже пойдет на десятки. Всеобщее хлопотание вокруг этих высказываний и поступков практически заслоняет собственно событие. Съемки команды Бернстайна этот заслон, эту завесу как будто растворяют. И становится видно.

Опубликовано 27.01.2017 6:26

***

https://www.youtube.com/watch?v=vdba86U2g68

Death Mills (or Die Todesmühlen) is a 1945 American film directed by Billy Wilder and produced by the United States Department of War. The film was intended for German audiences to educate them about the atrocities committed by the Nazi regime. For the German version, Die Todesmühlen, Hanus Burger is credited as the writer and director, while Wilder supervised the editing. Wilder is credited with directing the English-language version.

The film is a much-abbreviated version of German Concentration Camps Factual Survey, a 1945 British government documentary that was not completed until nearly seven decades later.

The German language version of the film was shown in the US sector of West Germany in January 1946

27/01/2017 11:20

История 96-летнего польского еврея Генри Кормана

08.05.2016 18:08

“Менгеле поднял вверх палец – я понял, что меня оставили жить”

____________________________________________________________________________________________________

Генри Корману 96 лет. Польский еврей, он выжил, пройдя четыре лагеря смерти: Освенцим, Маутхаузен, Мюленберг, Берген-Бельзен.

____________________________________________________________________________________________________

"Менгеле поднял вверх палец - я понял, что меня оставили жить"

Генри Корман

Встретились мы с Генри Корманом в Германии. В городе Ганновере, в получасе езды до того места, где в мае 1945-го он умирал среди тифозных бараков лагеря смерти.

Если бы я не знала, что Генри попал в нацистский концлагерь в 23 года, ни за что бы не дала ему больше семидесяти пяти. Невысокого роста, подтянутый, франтоватый, шутит. В синагоге Ганновера, куда он приходит по праздникам, о нём говорят: характер только тяжёлый.

Он говорит по-немецки, как немец. По-английски – как американец. Знает шведский, французский, иврит. Это языки стран, которые вошли в его жизнь в мае 1945-го. Генри благодарен русским, которые победили Гитлера. Благодарен англичанам, освободившим лагерь Берген-Бельзен. Благодарен Швеции, ставшей домом для него и его сестры после войны. Благодарен Америке – его новой родине. И совсем не держит зла на немцев.

– Несколько поколений сменилось, – машет он рукой, когда я спрашиваю, каково ему в Германии. – Это уже совсем другая Германия. Совсем другие немцы.

Приезжая в Ганновер, где он живёт по несколько месяцев, чтобы потом уехать домой в США, Генри каждую субботу ходит в синагогу. Там он и назначил мне встречу. Я ждала, пока он выйдет со службы. И вот мы сидим за длинным столом в подсобке здания общины.

– А Польша? – спрашиваю. – Вам никогда не хотелось вернуться в Польшу?

Генри сверлит меня глазами. Последнее место, где он был в Польше, находится близ города Освенцима. Аушвиц-Биркенау.

Война началась в пятницу

– Я родился в Радоме, 110 километров южнее Варшавы. У нас была обычная еврейская семья, не то чтобы религиозная, но в синагогу по субботам папа всегда ходил, мама – по праздникам. Нас в семье было пятеро: мама с папой, две мои старшие сестры и я.

В июне 1939-го я окончил гимназию. Дальше хотел учиться на врача. В Польше для евреев действовало numerus clausus: на 100 студентов-поляков могло быть не больше 10–15 евреев. Но я мог попасть в эту квоту, потому что наша семья относилась к так называемым “высокообразованным”. Я надеялся, что в сентябре 1939-го начну учиться. А 1 сентября немцы разбомбили вокзал в Радоме. 5 сентября бомба попала в наш дом.

У нас был двухэтажный дом в форме буквы U. На первом этаже было много маленьких магазинчиков, мастерских. А на втором жили двадцать или тридцать еврейских семей. Вообще-то тогда ещё евреи в Польше жили в одних домах с христианами, но у нас в доме только хаусмастер был католик. Бомба разрушила левое крыло, 25 человек погибли. Ударной волной снесло стену фабрики за домом, и мы побежали во двор этой фабрики прятаться от бомбёжки. Потом целый день боялись вернуться домой.

Немцы вошли в Радом 8 сентября. По городу ездили их грузовики и мотоциклы с колясками, а в колясках – пулемёты. Я ходил по улице, рассматривал немцев. Увидел, как солдаты взломали магазин велосипедов и всё оттуда вынесли. Потом взломали магазин одежды и забрали все костюмы. Двумя днями позже в Радом пришли СС и гестапо. Они заняли здание школы.

Польская армия сопротивлялась всего 4 недели, а потом страна была разделена. Ах, ты об этом знаешь? Ну-ну… Германские национал-социалисты заняли западную часть Польши, а восточную – сталинский Советский Союз. Мы этого не знали. Многие евреи из Польши бежали на восток, в сторону Советского Союза, в надежде спастись. Мы потом узнали, что русские заняли восточную часть Польши 17 сентября. И тех, кто бежал из западной части страны, хватали они. Там погиб мой двоюродный брат.

В гетто

Немцы начали хватать на улицах евреев и отправлять на бесплатные работы. Поляки доносили. Хотя многие и помогали евреям. Жёлтые звёзды? Нет, это появилось позже. Нет, нас заставляли носить белую повязку с голубой звездой. Если не носить повязку и узнают, что ты еврей, расстреливали.

Через неделю немцы ввели закон, по которому все евреи, владевшие магазинами, должны были передать эти магазины в собственность арийцев. Появилось правило, по которому большая часть улиц в городе была для евреев закрыта. Нельзя было ходить в одни кинотеатры с немцами. Я не был похож на еврея, у меня были светлые волосы и голубые глаза. Я снимал повязку и шёл в кино. Дожидался, пока войдут немцы, пробирался в зал и сидел среди них. Иногда они мне даже что-то говорили, я отвечал: “Ja, ja”. Немецкий я учил в гимназии. Моя мама очень боялась: “Ты играешь со своей жизнью!”

Потом евреев, которые жили в одних кварталах с христианами, начали выгонять из квартир и отнимать у них дома. Эти дома и квартиры занимали немецкие солдаты. А евреи должны были жить в кварталах, где жили только евреи. На выселение давали 3 дня. Нет, это ещё не было гетто, гетто они ввели позже, в феврале 1941-го. Нам уходить из дома не пришлось, потому что наш дом как раз был таким, где жили только евреи, и наш квартал превратился в гетто. У нас была 4-комнатная квартира, и к нам немцы переселили три семьи, которых выгнали из их домов. Квартира превратилась в коммунальную с общими кухней и туалетом. Нашей семье осталась одна комната, мы жили в ней впятером.

Нам становилось хуже и хуже. Немцы начали террор. Могли поймать на улице религиозного еврея, отрезать ему бороду и избить. Ставили в дурацкие позы и так фотографировали. Заставляли таскать по улице взад-вперёд тяжёлые железные кровати. Без всякого смысла, только чтобы помучить. Моего друга, Иосифа Ландау, пристрелили, когда он бежал на работу. У эсэсовцев были специальные квартиры, куда они уводили евреев, чтобы там над ними издеваться. Этим занимались СС.

У гестапо была другая специализация: они искали коммунистов. Приходили к людям ночью и расстреливали. Так пришли к нашим соседям. Это была молодая пара. Он был портной. Ночью двое гестаповцев постучали в дверь. Всем приказали оставаться на местах и запретили включать свет. Рыскали своими фонариками по всем углам, под столом. Зашли в комнату к портному, нашли его, расстреляли на глазах у жены и ушли. К любому могли прийти ночью, сказать, что он коммунист, и расстрелять.

Ты хочешь знать, что мы тогда думали? Вот мы сейчас сидим в синагоге, ты вопросы задаёшь. И не можешь представить, что такое гетто. Гетто – это постоянный страх. Постоянное насилие. Постоянный голод. Постоянные муки неизвестности от того, что ты не знаешь, что происходит за пределами гетто. Мы надеялись, что это когда-нибудь кончится. Что мы могли сделать?

Недалеко от гетто была оружейная фабрика. В начале оккупации евреям запрещали там работать, потому что там хорошо платили, и работать могли только христиане. Но после июня 1941-го, когда Гитлер напал на Советский Союз, им потребовалось больше рабочих, и начали принимать евреев. Я пошёл на эту фабрику. Рабочих фабрики не посылали на принудительные работы, им даже платили. Ещё их долго освобождали от депортации.

“Иди теперь ты стреляй, а мне надо выкурить сигарету”

Депортации мы боялись постоянно. Уже ходили разговоры о том, что в Восточной Польше – Люблин, Лодзь – людей депортируют. Мы слышали, что в Варшаве депортировано целое гетто. У нас в Радоме сначала хватали людей поодиночке. Каждый день кого-то убивали, кого-то увозили.

В июле 1942-го начались массовые депортации. В Радоме было два гетто. В нашем, большом, жило порядка 30 тысяч человек. В километре от нас было маленькое, там жили 5 тысяч человек. В одну ночь 22 июля 1942-го маленькое гетто ликвидировали. В 2 часа ночи людей выгоняли на улицу. Тех, кто не мог быстро встать и побежать, расстреливали на месте. На маленьких детях экономили пули: их швыряли головой о стену. Вытаскивать на улицы мёртвых должны были сами евреи.

Людей грузили в вагоны и увозили. К концу погрузки маленького гетто у них два вагона оставались пустыми. В 5 утра 5 августа они пришли к нам. Перекрыли две улицы и начали выбрасывать людей из домов. В тот день из большого гетто увезли две тысячи человек, а тех, кто не мог идти, расстреляли. Мёртвых складывали на площади. Я до сих пор помню разговор двух солдат. Один говорит другому: “Ах, Франц, с меня хватит. Иди теперь ты стреляй, а я должен выкурить сигарету”.

Нашу семью тоже вытащили из квартиры. Несколько человек у нас на глазах пытались бежать. Одной девочке, которая смогла перепрыгнуть через деревянную стену, удалось. Двоих мужчин застрелили. Мой друг Рубин спрятался в своей комнате под кроватью. Его нашли и застрелили. Мы дружили с 1-го класса.

Мы с сестрой Голдой побежали в сторону фабрики. А наши родители не смогли. Их и вторую сестру эсэсовцы потащили туда, где стояли грузовики. Больше я их никогда не видел. Я очень надеюсь, что их убили сразу. Моя мама не могла идти быстро. Таких расстреливали на месте. Папа и сестра её бы ни за что не бросили, поэтому их тоже должны были убить ещё до погрузки в вагоны. Я очень на это надеюсь. Тех, кого расстреляли в Радоме, похоронили в одной общей могиле. По крайней мере, так я хотя бы знаю, где лежат мои родные. Надеюсь…

В следующую ночь немцы ликвидировали и наше гетто. Мы с сестрой три недели прятались у родственников моих друзей. Потом брались за любую работу. Я таскал камни, чинил автомобили, грузил мебель. Нам удалось продержаться в Радоме до 1943 года.

В январе 1943-го пришёл приказ о депортации всех евреев. Всех, кто ещё оставался, около двух тысяч человек. Тысячу человек погрузили в вагоны и увезли в лагерь Треблинка. А ещё 150 человек, в том числе и меня, – на оружейную фабрику в Стараховице, это в 40 километрах от Радома. На принудительные работы. У русских уже был Сталинград, немцам нужно было больше оружия – и больше рабочих на оружейных фабриках.

В Стараховице я встретил девочек, которых знал ещё в гимназии. Я заболел, и они меня прятали. Если бы немцы узнали, что я болен, застрелили бы сразу. Но девочки предупреждали, что идёт контроль, я вылезал в окно и дожидался, пока немцы уйдут.

Аушвиц

В июле 1944-го Красная Армия наступала, и немцы уничтожили фабрику в Стараховице. Нас отправили в Аушвиц-Биркенау. Туда, где людей сразу гнали в печи. Выгрузили и приказали раздеться догола. Мы стояли голые, одежду держали в руках. Перед нами расхаживал доктор Менгеле. Что ты удивляешься? Да, тот самый Менгеле. Он проводил осмотр и отбор: кого сразу в печь, а кто ещё может поработать.

Когда Менгеле кого-то браковал, он опускал большой палец вниз – вот так. А когда оставлял жить – поднимал вверх. Несколько человек нарочно бросились на колючую проволоку, чтобы их убило током. У меня на ноге было красное пятно от удара в грузовике. Я думал, что из-за этого он и меня отбракует. Поэтому постарался прикрыть пятно одеждой, которую держал в руках. Доктор посмотрел на меня и поднял вверх палец. Я понял, что меня оставляют жить. После осмотра нас погнали в барак на регистрацию. С этого момента у меня не было имени, только номер. Я стал А-19195.

Номер на руке.

Из личного архива Генри Кормана

Для просмотра в полный размер кликните мышкой

Нам выдали полосатую форму и отправили на санобработку. Когда мы выходили из душа, там сидел человек с краской разных цветов и рисовал у нас на одежде полосы. У меня на брюках он нарисовал красную. Так в Освенциме помечали евреев из Польши. Синей помечали тех, кто из Германии. Зелёные – это политические.

В Аушвице я встретил знакомого из Радома. Он работал в крематории. В зондеркоманде. Ты знаешь, что такое зондеркоманда? Ты правильно знаешь. У них было много еды, их не били. Но жили они 4 месяца. Через 4 месяца их сжигали в той же печи, где они работали, и заменяли новыми. Они знали, что их скоро убьют. Одна зондеркоманда в октябре 1944-го подняла восстание. Одну печь они смогли взорвать. И это знаешь? Это хорошо.

Аушвиц II, барак заключённых

фото с сайта Государственного музея Аушвиц-Биркенау

Для просмотра в полный размер кликните мышкой

Через три недели, это было в начале августа 1944-го, заключённых нашего барака выстроили перед крематорием. Нас повезли в так называемый “цыганский” лагерь в Биркенау. Всех цыган перед этим согнали в один барак. Потом их всех в один день сожгли вместе с женщинами и детьми. Освобождали место для новых заключённых.

Как-то вечером нас снова построили. Человек, наверное, двести было. Сказали, что ведут в душ, чтобы мы взяли с собой вещи. “В душ” – это означало газовую камеру. Но немцы пунктуально держались расписания и в печь отправляли в 5 утра. А тут было 5 вечера. Мы подумали, что утром они не выполнили норму. Но почему-то нас отвели обратно.

Потом нас отвезли в Буну, где был завод по производству гаубиц. Это в трёх километрах, тоже часть комплекса Аушвиц. Нас построили и сказали, что им нужны электрики, маляры, слесари и плотники. Велели всем, кто владеет этими специальностями, сделать шаг вперёд. Остальных на ликвидацию. Там был один польский предприниматель, он не знал, что сказать. Я говорю ему: “Скажи, что ты маляр, им же не Пикассо нужен, дадут ведро краски – будешь красить”. Он так и сказал. Всех, кто не был ни электриком, ни маляром, ни слесарем, ни плотником, отправили на “Циклон Б”.

Я назвался электриком. Хотя ничего в этом не понимал. Меня послали на завод, где делали гаубицы. Электрик-мастер меня не выдал, наоборот – всему научил. Он спас мне жизнь. Как потом оказалось – не только в Аушвице.

Маутхаузен. Марш смерти

Был январь 1945-го, в Польше были русские. И из Аушвица нас отправили в Австрию – в Маутхаузен. Гнали пешком. Когда мы дошли до Маутхаузена, там, в горах, лежал снег. Было очень холодно. Нам приказали раздеться на морозе. Привели к трёхэтажному бараку. И отправили мыться – baden. Мы знали, что такое baden. Я зашёл первым. Был такой признак: если ты заходишь “baden”, а там сухо, значит, это печь. Я зашёл и увидел капли воды. И я крикнул: “Ребята, это действительно душ!”

Из душа нас гнали, не давая даже вытереться. Каждому, кто выбегал, капо кричал: “Schneller, schneller!” – и бил дубинкой по голове. Мы должны были на бегу хватать шапки и куртки, возможности выбрать размер не было. Одежду пришлось натягивать на мокрое тело. Я получил всё огромное. Потом мы поменялись с другим заключённым.

Маутхаузен. Поступление заключённых.

Фото: Бундесархив ФРГ

После душа нас пешком отправили за 3 километра в Маутхауген-Гузен. Это часть лагеря, которую называли “лагерь третьей категории”. С самыми тяжёлыми условиями и самой высокой смертностью. Но тогда мы этого не знали. Первые три дня мы ничего не делали, зато нам давали много еды. А потом погнали работать на базальтовый карьер. Немцы динамитом взрывали породу, а мы на тачках волокли камни вверх. Каждый день умирало по 200–300 человек.

Снег с повидлом

Я весил 40 килограммов. И меня в любой момент могли отправить на ликвидацию. Но при очередном отборе спасло то, что меня признали “работоспособным специалистом-электриком”. И отправили в лагерь Мюленберг под Ганновером. Работать на заводе Hanomag, где производились зенитные установки. Американцы уже бомбили Ганновер, немцам нужно было много зенитных установок.

Ты спрашиваешь, лучше ли там были условия, чем в Маутхаузене? А что такое “лучше”, когда речь идёт о концлагере? В Мюленберге я увидел обершарфюрера Вальтера Кваркенака. Я знал его с Аушвица, он и там славился жестокостью. Он везде искал деньги и золото. Заключённых постоянно обыскивал, как будто мы в концлагере где-то спрятали деньги и золото. После войны его повесили как нацистского преступника.

В Мюленберг нас везли 4 дня. Еды не было. Выдали по маленькой плошке с повидлом, после которого ужасно хотелось пить. А воды не давали. Угадай: что я ел в эти дни? Ну, давай, угадывай! Была зима. Что бывает зимой? Правильно! Я ел снег. Я сгребал снег с окошка вагона и смешивал его с повидлом. До сих пор для меня это самый прекрасный деликатес: снег с повидлом!

Мюленберг. Hanomag

От лагеря до завода было 3 километра, и каждый день мы шли пешком по шоссе туда и обратно. Когда ты в 25 лет весишь 40 килограммов, работаешь 12 часов, а ешь тоненький кусочек хлеба, это большое расстояние.

На Hanomag мы работали в две смены – с шести утра до шести вечера и с шести вечера до шести утра. Мастер, немец, поручал мне сложные монтажные работы. Благодаря небольшому весу я мог стоять на лестнице и выполнять указания мастера.

Последний день, когда мы работали на Hanomag, был 5 апреля 1945-го. В тот день нам сказали, что работать мы больше не будем. А 6 апреля нас выгнали из бараков, велели взять одеяла и приготовиться к маршу. Куда – не сказали.

Нас было триста или четыреста человек. Выходя из лагеря, мы увидели огромную яму с телами. Туда сбросили тех, кто не мог идти.

Мы шли 30 километров, трое суток, без еды и воды. У эсэсовцев были повозки, вместо лошадей запрягали нас – заключённых. Тех, кто уже не мог идти, уводили в лес два эсэсовца – один с винтовкой, другой с лопатой. Там был и этот Кваркенак. Одного заключённого он застрелил лично.

Мы тащили повозку вдесятером. В ней, кроме всякого добра эсэсовцев, лежал хлеб. И сначала я думал только об этом хлебе. В какой-то момент я понял, что больше не могу идти. Я упал. Думал, что сейчас меня тоже убьют. Мне уже было всё равно. Вдруг эсэсовец с повозки крикнул: Halt! Он приказал остановиться и разрешил нам сесть. А потом – невероятная история – протянул кусок хлеба. Почему он так поступил? Не знаю.

Мемориал на месте лагеря Мюленберг

de.wikipedia.org, автор Tim Schredder

Для просмотра в полный размер кликните мышкой

Перевод мемориальной надписи: “Для предостерегающей памяти о времени национал-социалистического террора, когда были отвергнуты человеческие права, свободы и справедливость. Здесь, в подразделении КЛ Мюленберг, люди уничтожались национал-социалистами за их национальность, веру и мировоззрение”.

Берген-Бельзен. Лагерь смерти

Через трое суток мы дошли до Берген-Бельзена. Там не работали. Это был лагерь смерти. Единственная работа, которую мы должны были делать, – перетаскивать мёртвых в общую могилу. По всей территории лежали сотни, сотни мёртвых.

Еды там не давали вообще. У меня еле хватало сил на то, чтобы вставать. Мы пробирались под колючую проволоку, на кухню, где эсэсовцы готовили еду для себя, и воровали картофельные очистки. Охранники это видели, но по нам уже не стреляли. Они знали, что мы сами умрём или от голода, или от заворота кишок – если найдём еду. Мы всё время искали еду. Думать и говорить мы могли только о еде. Многие действительно не могли есть, желудок не принимал еду. В лагере был тиф, и люди умирали если не от голода, то от тифа.

Берген-Бельзен в апреле 1945-го

Фото: фото с сайта музея http://bergen-belsen.stiftung-ng.de

“Вставай, мы свободны!”

От голода у меня начались галлюцинации. Я потерял сознание. Очнулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо и кричал: “Вставай, вставай, мы теперь свободны!” Я подумал, что умер. Но мне кричали: “Вставай, мы уходим отсюда!” Я открыл глаза и услышал английскую речь. Это были англичане, которые освободили Берген-Бельзен. Не помню, как я встал, как пошёл куда-то. Какие-то люди меня вели. Потом откуда-то появилась картошка. Я её съел. Я не мог до конца осознать, что всё кончилось.

Там же, в Берген-Бельзене, я нашёл сестру Голди, которую в последний раз видел в Радоме на оружейной фабрике. Она лежала больная в женском лагере. Мне сказала об этом врач-англичанка. Она хотела помочь мне уехать из Берген-Бельзена, но я сказал, что без сестры никуда не поеду. И врач ответила: “Не бойся, твою сестру мы тоже забираем”

С помощью англичан я начал набираться сил. Но на душе у меня было очень плохо. Я всё время плакал. Я плакал, что потерял всех родных. Плакал, что нашёл сестру больной. Плакал потому, что не понимал, как я выжил. Плакал по любой причине.

Если бы тогда мне кто-нибудь сказал, что я вернусь в Германию, я бы не поверил. Я не верил, что когда-нибудь смогу здесь находиться. Но и родины у меня не было. В Польше никого не осталось. Я знал, что родителей нет в живых. Что мне было делать в Польше?..

. . .

После войны Генри Корман и его сестра Голди получили вид на жительство в Швеции. Им помог граф Фольке Бернадот, вице-президент Шведского Красного Креста. В Швеции Генри учился, а страной его мечты был Израиль. Но там не было никого из близких. Сестра уехала в США, у неё там уже была семья. Друзья, знакомые, дальние родственники – все оказались в США. Генри тоже уехал в Штаты. Сегодня он – американский гражданин. Благодарит новую родину, называя её “страной безграничных возможностей”.

Реабилитация в Швеции, г. Уддевалла, больница

Из личного архива Генри Кормана

Для просмотра в полный размер кликните мышкой

В Германию он заставил себя приехать впервые в 1958 году. И понял, что “это другая Германия”. Немецкое правительство платит ему пенсию. Генри много путешествует. Часто бывает в Израиле. Объездил почти всю Европу.

И ни разу за 72 года, даже на несколько часов, даже проездом, он не побывал в Польше.

“Фонтанка” благодарит за помощь с переводом кантора синагоги Ганновера Андрея Ситнова.

Ирина Тумакова, “Фонтанка.ру”

Опубликовано 10 мая 2016